8 марта, зараза!

2(21)

— Гектор! Остановись! Прошу! — умоляю я, пытаясь вырываться, освободиться, но силы слишком неравны.

— Замолчи! — грозно рявкает на меня. — Не до твоих истерик!

Переворачивает меня на живот, тянет вверх за бёдра, вскидывает юбки. Они окружают меня белой пеной. У меня платье узкое до колен, а ниже — расходящееся фалдами. Гектор разрывает его по шву. Трещит дорогая ткань, разлетается бисер и жемчуг.

— Прошу… любимый… — скулю я, пытаясь воззвать к его человечности. Но, видимо, её лимит на всего закончен.

Муж грубо берёт меня за волосы и выгибает мне шею, рыча в ухо:

— Мне на хрен не нужны твои признания. Я просто хочу тебя трахнуть. Отодрать, как последнюю суку.

Вою:

— За что? У нас же брачная ночь!

Моё сознание сходит с ума. Я не верю в происходящее. Мне кажется, это глупая игра, она сейчас прекратится, и Гектор снова станет таким, каким я знаю его в спальне — страстным, неистовым, моим… Будет шептать нежности и ласковые пошлости, от которых я млею и теку…

Сейчас я сухая. Мне страшно.

А он…

— Заткнись! — чувствительно встряхивает меня, засовывает руку под юбку, срывает мои трусики и заталкивает их мне в рот.

Остаётся лишь округлять глаза, недоумевая, мотать головой, пытаясь избавиться от кляпа и жалобно мычать.

На миг наши взгляды пересекаются — мой, размазанный слезами, и его — злой, стеклянный, неживой. Его действительно будто выключили.

Он заламывает мне руки назад и жёстко скручивает их ремнём. Сдёргивает остатки юбки и вламывается в меня. Сразу на всю свою длину.

Меня пронзает дикая острая боль. Слёзы плещут из глаз. Я скулю в кляп.

Гектор трахает меня, дерёт в буквальном смысле, потому что берёт на сухую. В таком темпе, что у меня перехватывает дыхание и сердце заходится в груди…

Напор такой, что, кажется, сейчас протаранит меня насквозь. От каждого удара внутри скручивает болезненный спазм. И, усиливая мои муки, хватает за волосы, выгибая дугой.

Вою ранено и тонко, вцепливаясь зубами в ажурную вещицу.

Тугой корсет впивается в ребра.

Хочу лишь одного — чтобы он побыстрее кончил и оставил меня.

Мне больно…

Просто раздирает изнутри.

Будто бур выставили и крутят…

Я бы орала тонко и надсадно, но тряпка во рту глушит звуки…

Когда он начинает бурно кончать в меня, я отключаюсь…

Прихожу в себя медленно…

Мне кажется, болит всё тело, словно меня пропустили через мясорубку. На руках и бёдрах синяки. На рёбрах, наверное, тоже — корсет надавил. Вся зарёванная, в разодранном платье…

Между ног — пылающий ад. Сворачиваюсь клубочком, тихо и горько всхлипываю.

За что? Что я такого ему сделала?

Чувствую себя выпростанной рыбёшкой. Резиновой куклой, которой попользовались и отбросили.

Грязной. Гадкой. Мерзкой.

Больше всего сейчас мне хочется убить себя. Удавиться. Вскрыть себе вены.

У меня нет сил даже ненавидеть.

Просто мёртво внутри.

Пусто. Воет.

Добился, заморозил.

Теперь я его, урода, на пушечный выстрел к себе не подпущу.

Собираю себя по кусочкам, кое-как доползаю до ванны. Вытаскиваю лезвие из бритвенного станка. Какое-то время тупо пялюсь на него. А потом начинаю срезать исковерканный, как моя жизнь, корсет. Потому что самой со шнуровкой мне не справиться.

Папа, это ты проклял меня? Это потому, что я вышла замуж без твоего благословения? Прогнала тебя тогда, да?

Папочка…

Зачем? Зачем в тот день ты привёл меня к нему?

Зачем показал монстру беззащитную добычу.

Куски тряпки, которые ещё недавно были дизайнерским платьем, падают к моим ногам. И я таращусь на себя в зеркало — тощая, бледная, вся в синяках, с растрёпанными волосами и опухшими от слёз глазами.

Молодая жена после первой брачной ночи!

Запрокидываю голову, истерично хохочу, а потом — разбиваю зеркало, раня руки…

Кажется, меня кто-то оттягивает, умывает, воркует надо мной, укладывает в осквернённую постель.

Людмила Васильевна и Зина.

Хватают старшую горничную за руку и говорю ей, хотя открывать потрескавшиеся губы больно:

— Его не разморозить.

Она лишь прикрывает глаза и качает головой. На лице — сплошное отчаяние. Она и сама понимает…

Утром едва выползаю из комнаты — двигаться больно. Заматываюсь в длиннющий байковый халат.

Меня трусит.

Надо бы показаться врачу…

Лестница вниз кажется непреодолимой. Но я справляюсь.

Мама и Вера сидят перед огромной телепанелью и сморят новости — по местному каналу крутят репортаж о нашей с Гектором свадьбе. Кадр останавливается на моменте, когда мы стоим, держась за руки, и смотрим друг на друга. В глазах Гектора — такая любовь! Я слышала — камера не врёт. Она фиксирует подлинные эмоции. Нам, наверно, попалась бракованная.

Хватаю вазу — их тут полно, нас вчера задарили цветами, — и пуляю в экран. Метко.

Треск, грохот, что-то бьётся.

Может, ваза. Может, телевизор. Может, то и другое.

Я тоже падаю на пол и бьюсь в истерике.

Вера хлещет на меня водой, мама смотрит строго.

— Верочка, дорогая, подними её.

Верка, как ребёнка, поднимает меня с пола и усаживает в кресло, напротив мамы.

Та смотрит взволновано.

— Доченька, что с тобой? — спрашивает она, накрывая мою ладонь своей. Внимательно смотрит в глаза.

— Он изнасиловал меня, — шепчу, подаюсь вперёд, рыдаю у неё на плече.

Мама гладит меня по волосам.

— Доченька, — грустно говорит она, — мужья не насилуют жён. Тебе не поверят, даже если ты сейчас обратишься в больницу и полицию. После этого, — она кивает головой на разбитый (всё-таки разбитый!) телек, — никто не примет твоих слов всерьёз. Решат, что ты клевещешь на честного бизнесмена. Хочешь отжать бабок и, как там говорит ваша молодежь, хайпануть. А ещё, — она совсем понижает голос, практически шепчет мне в ухо, — охранники сказали, что ночью он уехал с толпой вооружённых мужчин на бронированных машинах. Он — опасный человек. Очень опасный, доченька.

Твой любимый зять, хочется орать мне, но я вижу, что мамины глаза — тёмно-янтарные — сейчас расширены от ужаса. Она напугана и в отчаянии. Ведь она не смогла защитить свою дочь. И понимаю — мы лишь слабые хрупкие женщины в мире сильных мужчин. Куда мы пойдём? Маме нужен уход, у неё ещё не сняли с одной ноги жуткий аппарат. У нас нет квартиры. Мы обе — недоучки.

У нас нет выбора — только обняться и плакать от сознания собственного бессилия.

Смиряться и терпеть.

Я должна. Ради мамы. Самой мне не вытянуть её.

— Вчера ты просила у меня прощения? — всхлипываю ей в плечо. — За что?

— За то, что напилась… доченька… — она краснеет, как школьница. — Так стыдно! Должна была быть с тобой рядом, а наклюкалась.

Вера похлопывает её по плечу:

— Полно, Риммочка, не вини себя. Ты дочь отдавала замуж.

— Да, мама, — немного успокаиваюсь я. — Это меньшее из зол. Что делать мне теперь?

Мама гладит меня по волосам:

— Знаешь, милая, умные люди говорят: не можешь изменить ситуацию — измени своё отношение к ней. Постарайся найти что-то позитивное. Не циклись на негативе. Было же во вчерашнем дне что-то хорошее?

— Да, безусловно, было, — не хочу лгать себе — у меня была эталонная свадьба. Очень красивая.

Мама права — не стоит циклиться на негативе.

И Гектор… Может, у его срыва были причины? Ведь за секунду до того звонка мы флиртовали и кайфовали рядом друг с другом… Целый мир был для нас.

А потом… уехал в ночь с ворожёнными мужчинами. Тот случай, когда его подстрелили.

Он опасный человек.

Что ты знаешь об аудиторах?

Мой шеф не связан с криминалом…

Кто он? Чем занимается?

Простить? Нет, простить не получится. Но можно спрятать. Подальше. Как прячут нечто грязное и стыдное.

И жить дальше, находя позитив.

Постель? Это же всего лишь супружеский долг. А долги всегда нужно отдавать.

Безэмоциональный физиологический процесс.

Я смогу…

…так началась моя семейная жизнь.