8 марта, зараза!

2(2)

Их пятеро.

И я сразу жалею, что открываю им дверь, не глянув в глазок.

Они все — громадные. Один — лысый, с татухой на лысине. Двое тёмных и носатых. Явно кавказцы. И ещё двое — отвратного вида близнецы, с длинными рожами, не тронутыми интеллектом.

Они сметают меня с пути, как пушинку.

Не здороваются.

Топают в гостиную, оставляя грязные следы на ламинате.

Им явно нужна не я. Пока не я.

Они пришли к отцу.

— Ну что, Альбертик, приготовил бабки, — начинает лысый. Он на голову ниже своих спутников, зато куда коренастее. — А то Ржавый сильно нервничает.

Отец, увидев гостей, меняется в лице.

— Не может быть… — бормочет он. — Ржавый же неделю давал.

Лысый ржёт, его подельники тоже.

— Эй, бизнесмен, ты что, считать разучился? Неделя же сегодня закончилась. Вот Ржавый и говорит: ребята, сходите узнайте, как там мой друг Альберт. Может, быть столько бабла нагрузил, что унести сам не в силах, надо помочь хорошему человеку.

Отца начинает откровенно трясти.

— Ребята, ну нет сейчас денег. Ни копейки нет, — он даже выворачивает карманы. — Но я найду. Обязательно найду. Мне только время надо.

— Гасим, — лысый оборачивается к одному из носатых, самому мерзкому, — кажется, наш друг Альберт чего-то не понимает. Объясни ему.

И верзила обрушивает на отца град ударов: бьёт по лицу, в живот. А когда папа падает на пол — то лупит ногами.

Отец рядом с ними такой маленький и хлипкий, что меня пронзает острая жалость. Избивать слабого могут только полные моральные уроды.

Я ору, верещу, как раненный заяц.

— Прекратите! Немедленно прекратите! Вы же убьёте его!

Как меня колотит. Зуб на зуб не попадает. Просто разрывает от бессильного гнева и страха.

Липкого тянучего страха.

Ибо понимаю — убьют. Для того и пришли. А помощи ждать неоткуда.

Но, кажется, своим криком делаю только хуже. Потому что тут их хищные морды оборачиваются в мою сторону. Они смотрят на меня такими взглядами, будто живьём отгрызают по куску.

Лысый довольно лыбиться. Именно так, потому что назвать улыбкой его мимику нельзя. Это мерзкая похотливая лыба.

— О, вот и стимулятор прибыл! — радостно говорит урод, шагает ко мне, хватает за плечо. — Помнишь, Альберт, что мы тебе говорили по поводу твоей милой дочурки?

Гасим поднимает отца за волосы. Лицо папы превращено в кровавое месиво. Больно смотреть. Он плачет — жалобно, бессильно. Слёзы путаются с кровью. Но всё-таки пробует сказать, хотя, наверное, и губы разжимать больно:

— Не трогайте её. Прошу. Девочка не причём.

— Ещё как причём, — уточняет лысый, — её крики сейчас живо твои мозги прочистят. Говорят, она у тебя хорошая. Небось, ещё целочка. Не волнуйся, сейчас распечатаем.

Он кивает близнецам, те хватают меня за руки, буквально распинают. А второй носатик ловит ноги, которыми пытаюсь лягаться. Я извиваюсь, кричу, плачу, но у меня нет сил бороться с ними.

Они громадны…

А я…

У меня только что разбились розовые очки. Стёклами внутрь. Осколки впиваются в глаза. И, кажется, я реву кровью.

От иллюзии благополучной жизни, которую для нас создавал отец, не осталось и следа. Падение с небес на землю оказывается максимально жёстким.

Часть моего сознания ещё не верит до конца в происходящее. Такого просто не может быть! Мой любимый папа не мог подвергнуть семью такому риску.

Эти люди ошибаются!

— Нет… пожалуйста… прошу… не надо… — лепечу вмиг пересохшими губами.

На крики уже нет сил. Но разве мольбы когда-нибудь трогали бездушных?

Я на грани обморока, но держусь зубами за остатки реальности. Не хватило только отключиться перед этими уродами. В сознании я буду бороться до конца. Кусаться. Вырываться.

Лысый буквально раздирает ту дурацкую юбку, в которой я сегодня дефилировала по кабинету Асхадова. Блуза тоже через несколько секунд становится лишь куском тряпки…

— Ты такая хлипкая, — ухмыляется лысый. — Кожа да кости. Подержаться не за что. Три члена сразу для тебя будет серьёзным испытанием. Та что готовься, девочка. Сейчас будем тебя драть! Гасим, ты же любишь невинные попки. А я, так уж и быть, займусь её целкой. А ты, Шаво, её ротик заткнёшь.

И сознание всё-таки почти покидает меня, когда грязные похотливые ручищи начинают шарить по моему телу.

Я пропускаю тот момент, когда на арене появляется ещё один игрок. Просто его голос — холодный и острый, как ледяной клинок, прорезает пространство и отрезвляет:

— Убери. Лапы. От. Моей. Женщины.

Чеканит. Вбивает каждое слово.

Насильники даже отпускают меня. Больно падаю на пол и могу видеть его. Снизу, с затоптанного пола — смотрю на бога, явившегося в мир смертных.

Какой же он высокий. Не ниже этих амбалов. И плечи широченные. Вот только вовсе не выглядит шкафом, как они. Наоборот — стройный, даже изящный. Но мощь от него идёт такая, что всех в комнате к полу прибивает. Отец от одной его энергетики начинает скулить.

Гектор Асхадов собственной персоной.

В костюме от кутюр, белоснежной рубашке и начищенных до блеска туфлях.

Свет лампы разливает золото по тёмно-русым волосам. Они почти горят, искрятся, сверкают. Ореолом.

Только в глазах — арктический лёд.

А ещё ладони у него очень красивые. Пальцы тонкие, длинные, аристократические. Сейчас они сжимают пистолет.

… их пятеро, он один…

… им страшно, ему нет…

— Асхадов, — начинает лысый, примирительно вскидывая руки, — ты не кипишуй. Мы её не тронули. И если девка твоя — может, и бабло за неё отдашь.

— Это не твоё дело, Семён, — низкий голос Асхадова остужает атмосферу. — А наше с Ржавым. Мы и решим. Вымелись отсюда. Живо. Все.

Он не повышает голоса ни на йоту. Просто бросает слова. Но… словно мечет ножи. И все они попадают в цель — амбалов как ветром сдувает.

И лишь когда они уходят, я вспоминаю, что у них тоже были пистолеты. Но они офигели так, что забыли об оружие. Впрочем, как и я.

Сижу почти голая на полу, всклоченная, зарёванная.

Смотрю на него — безупречного, идеального, изысканного.

И понимаю — влюбилась. По уши. До звёзд в глазах. Безвозвратно.