А что, так можно было? (СИ)

Глава 11

— Свет! Включи! Свет! Выключи! Свет! Включи…

Интересно, как эта иллюминация сейчас выглядит с улицы? Хотя с улицы, наверное, ничего не видно. На окнах здесь шторы блэкаут. А ещё рольставни снаружи, которые тоже можно голосом опустить. Потому что белые ночи, а спать надо в полной темноте. А ещё здесь есть цокольный этаж, где спрятан тренажёрный зал, бильярдная, небольшая сауна с бассейном, и всё это управляется какими-то датчиками, кнопочками, голосовыми командами… Интересно, а есть здесь функция «стереть память»?

Юлька перекатилась на живот.

— Свет! Выключи!

И снова стало темно, хоть глаза выколи — ничего не изменится. А выколоть их хотелось. Лишь бы не вспоминать взгляд Медведя. Весь ужин прошёл как в тумане. До появления Данелии Юлька думала, что в награду за сумасшедший день вечер должен быть просто замечательным. Но ошиблась — сумасшествие продолжалось. И только она сама тому виной. Как можно было не понять, что встретивший её холёный красавчик из рекламы — и есть хозяин дома? Но ей даже в голову не могло прийти, что Слава — это не Вячеслав. И даже не более редкий вариант Владислава или на худой конец Святослава. А Мир — это не Мирон. И что человек, в доме которого разве что туалетная бумага по команде не отматывается, будет греть её смешными тапками (которых здесь, оказывается, несколько, с разными звериками — для Данки и её детей), отпаивать чаем и смешить шутками про балалайку. Да и не выглядел он на их ровесника. Да, Юля знала, что брат Даны младше на два года. Но два года — это такая мелочь, а она привыкла уже к тому, что к их возрасту мужчины обзаводятся хотя бы небольшим, но брюшком, хотя бы чуть заметной, но лысинкой, а ещё морщинами, мешками под глазами… Не все, конечно, нет. Но… Но, но, но! Юля, Юля, где были твои глаза и мозги?

За ужином Юля вяло ковырялась в тарелке, от которой не смела поднять глаз, и крутила в голове короткое, но такое живое общение с хозяином дома. Медведь. Надо же. Она же даже угадала. Он Медведев. Как же её так угораздило. Ещё и про его гостиницу так нелестно распиналась. Господи, он вообще её теперь считает идиоткой. И ведь какой жук — слушал её и молчал. Понял ведь, что она тупит, и потешался!

Точнее, если уж быть честной, то показалось, что ему тоже не до смеха. Дана и Сергей отдувались за всех четверых, стараясь делать вид, что за столом идёт непринуждённая беседа. А Мир, или теперь уже для неё Мирослав, мрачно буравил взглядом висок Юльки, которая сидела боком и старалась даже случайно не повернуть голову. Она всегда считала, что все эти фразы про «почувствовал спиной взгляд» или «от его взгляда горели губы» — это полная ерунда, связанная с самовнушением или литературным преувеличением. Но нет. Оказывается, когда тебя настойчиво сверлят взглядом, это очень и очень некомфортное ощущение. Ещё хуже стало, когда приехала остальная часть их компании. Дана буквально заставила Мирослава предложить всем общаться на «ты» («Белка, тебя это тоже касается» — никогда бы не подумала, что у Данелии бывает такой командный голос). Женька громко делился впечатлениями от прогулки. Дима не отходил от Мирослава, преданно заглядывая ему в глаза, и, казалось, еле сдерживал себя, чтобы не пощупать «живого миллионера». А Светка… О, это зрелище добило Юлю окончательно. И после очередного громкого хихиканья и растянутого «Слаааава» Малиновской, в который раз «совершенно случайно» уронившей свою объёмную грудь на локоть Мирослава, Белкина отодвинула почти полную тарелку, извинилась и, что-то пробормотав про усталость, головную боль и необходимость позвонить сыну, ушла в комнату.

Сыну она действительно позвонила, выслушала от Ильи полный отчёт о проведённом дне и количестве съеденной пищи. И в подтверждение он прислал свою фотографию с подписью «Мам, не волнуйся, я надел шапку». За его спиной виднелись открытые дверцы шкафа, вокруг которого на полу высилась куча из коробок и пакетов — сын искал шапку, убранную на лето вместе с остальными тёплыми вещами, и замести следы своих раскопок, конечно, не удосужился. Учитывая южную июньскую жару, вид сына в трусах и вязаной шапке был таким забавным, что Юля не удержалась от смеха. Вот он — её единственный и самый любимый мужчина. Человек, который всеми силами старается вызвать у неё улыбку. Даже если теперь беспорядок вокруг шкафа так и пролежит до понедельника, и убирать его придётся самой Юльке.

Маме Юлька звонить не стала — не нашла в себе моральных сил. Отправила фотографию с видом из окна и видео-обзор комнаты. Правда, написать, что это не отель, а чужой дом, не решилась. Просто не хотела даже пытаться угадать мамину реакцию на это. Очень хотелось позвонить подругам, рассказать, пожаловаться на саму себя. Но и на это сил тоже не было. Лучше как вернётся, захватит Лерку и засядет с ней в том же баре. Лерка обязательно надаёт комментариев в своей язвительной манере, но точно поднимет настроение и убедит, что Юлька — не самая большая неудачница в мире. И на соревновании неудачников она заняла бы первое место только потому, что остальные участники — ещё больше неудачники — до финиша вообще не доберутся.

И вот теперь Юлька лежит на огромной, невероятно удобной кровати, балуется голосовым управлением и прислушивается к голосам и хохоту с первого этажа. И снова и снова проматывает в голове события сегодняшнего вечера. Да, накручивать себя Юля умела виртуозно. Разгон от полнейшей ерунды к панике и сборам чемодана — несколько минут. Хорошо, что решительности в ней было намного меньше. По крайней мере, точно недостаточно для того, чтобы прошмыгнуть мимо весёлой компании и уйти в питерскую ночь, лишь бы не встречаться утром с карими внимательными глазами и не придумывать для чуткой и любопытной Данелии вразумительный рассказ, какая кошка пробежала между Белкой и Медведем. Хотя на это тоже находится тысяча мыслей — о том, как после её ухода Мирослав Андреевич в красках рассказал, как потешался над глупой курицей, кудахтающей про его шикарное творение. И скорее всего не только Дане, но и всем присутствующим. Поэтому аж через закрытую дверь на втором этаже слышен их дружный смех. Да чего ж гадко на душе от всего этого.

— Свет! Включи! — Но освещение так и не включается. Юлька только теперь заметила, что из глаз её текут слёзы, а голос сделался хриплым и невнятным, поэтому и голосовая команда не распозналась. Зато в темноте особенно хорошо было видно, как тонкую, еле заметную, полоску света под дверью что-то закрыло. А негромкий стук в дверь в тишине ударил прямо по расшатанным нервам. Юля поспешила вытереть слёзы, распахивая дверь. Наверное, Дана пришла спросить что-то. Но это явно не данкины глаза цвета дорогого коньяка смотрят с высоты почти двух метров.

Мирослав занял весь проём двери. Стоял и молча смотрел, внимательно обводя сосредоточенным взглядом лицо. И Юля под этим взглядом совсем потерялась, смутилась, понимая, что в свете из коридора хорошо заметны и чуть покрасневшие глаза, и наспех вытертые следы от слезинок на щеках. А он продолжал что-то высматривать в ней, словно искал ответ на какой-то незаданный вопрос.

— Ты чего в темноте? — Наконец разлепил плотно сжатые губы Мирослав. Он пришёл выяснить, почему в комнате гостьи темно? Юлька изумлённо вскинула голову, чтобы поймать взгляд Медведя.

— Я? Ну… Спать собиралась.

— В джинсах? — Недоверчиво отбил подачу Мирослав.

— Мирослав Андреевич, вы что-то хотели? — Играть в непонимание и оправдываться не было ни сил, ни желания. Хватит, наигралась.

— Юль. — Мирослав взлохматил волосы и провёл по лицу с таким усилием, как будто стирал такую же усталость. — Юляяя. Что это меняет?

— О чём вы, Мирослав Андреевич?

— Вот именно об этом, Юлия… Не знаю твоего отчества. — Медведь явно злился, а Юля, наоборот, ничего уже не чувствовала. Сама накрутила себя, сама же вдруг как отключила любые эмоции.

— Ильинична.

— Хорошо. Юлия Ильинична, что изменилось от наших имён? Ну, хватит дурить, а? Что в твоей голове творится?

— Обещаю, Мирослав Андреевич, больше не дурить. И Вам не нужно беспокоиться о содержимом моей головы. Впредь я буду очень осмотрительна и внимательна к своим словам. Ещё раз простите за моё неподобающее поведение. Этого больше не повторится. Спасибо Вам за гостеприимство. Я бы хотела отдохнуть.

Пока она говорила, лицо Мирослава всё больше каменело и превращалось в равнодушную маску. Маску скучающего, холодного и отстранённого куска мрамора. С таким лицом можно в театре играть стену.

— Я понял. Всё понял. Что ж. Юлия Ильинична, Ваши извинения и благодарность услышаны. Я рад видеть Вас в стенах моего дома. Располагайтесь, отдыхайте. Если что-то будет нужно, говорите. Спокойной Вам ночи.

— Спокойной ночи, — почти неслышно пробормотала Юля и закрыла дверь.

Чёрт, что ж так гадко на душе.