Альфа и Омега. Книга 2

Глава 1. Лиса и пантера

Сквозь приоткрытую форточку веяло прохладой, и порой ветер забрасывал внутрь опавшие лепестки цветущих яблонь. Поскольку окна приютившейся в подвале маленькой студии находились практически вровень с тротуаром, отделенные от него нешироким приямком, те легко проскальзывали сквозь влажные после дождя решетки, липли к стеклам и облупившимся деревянным рамам и опадали на подоконник. Иногда, когда снаружи по улице дребезжаще проносился трамвай, все помещение на несколько секунд наполнялось дрожью и легким звоном, и мой мастер привычно останавливал жужжание машинки, поднимая глаза к потолку то ли в мольбе, то ли в смиренном ожидании.

— Сегодня они как будто чаще ходят, да? — улыбнулась ему девушка с фиолетовыми дредами, которая работала над рукой Йона.

— Нет, все по графику, правда конкретно этот явно проскочил вперед, — покачал головой он. — Глядишь, теперь подольше будет тихо.

— Чья вообще была идея открыть тату-студию рядом с оживленной трамвайной веткой? — неловко улыбнувшись, уточнила я. Этот вопрос вертелся у меня на языке уже давно, еще когда мы с Йоном пришли сюда впервые, но сегодня я наконец решилась задать его вслух.

— Аренда была дешевая, — ответил мой мастер, вернувшийся к своей работе после того, как два сцепленных звенящих вагона умчались дальше по улице. — А о том, что из-за этих механических чудовищ весь дом ходуном ходит, нас как-то не предупредили. Ну да мы привыкли уже, правда, Юки?

Та с несколько преувеличенным энтузиазмом кивнула, а потом в последний раз протерла свежий рисунок на коже моего альфы влажным ватным диском, собирая остатки выступившей краски и сукровицы.

— Готово. Жан, вы там скоро?

— А я и не знал, что у нас тут соревнование на скорость, — размеренно отметил тот, еще пару раз проводя машинкой по моей почти готовой татуировке, чтобы посочнее забить самые бледные места. Каждый раз, когда он наклонялся к моей руке, мой взгляд невольно цеплялся за широкую седую прядь его длинных темных волос, стянутых в низкий хвост. Жан был практически моим ровесником, но ранняя седина и аккуратно остриженная борода прибавляли ему степенности, из-за чего поначалу мне было сложно перестать называть его на вы. — Ну вот теперь, наверное, все. Что скажешь, Хана?

— Мне нравится, — широко улыбнулась я. — Получилось именно так, как я себе представляла.

— Я тебе говорил, Жан большой профи в этом деле, — кивнул довольный Йон, изучая собственную руку. — Иди сюда.

Послушно спрыгнув со своего кресла, я подошла к альфе и поднесла свою левую руку к его правой так, чтобы края свежих рисунков на тыльной стороне наших ладоней совпали. Лиса и пантера, по половинке морды на каждой руке, выполненные в стиле лайнворк. Вместе они собирались в несуществующего двуликого зверя, и можно было только поражаться тому, как удивительно точно сходились воедино и перетекали друг в друга на стыке, казалось бы, совсем разные линии. Как и в случае с метками, мы обменялись частицами себя — только в этот раз не запахами, а приклеившимися к нам образами животных, и потому мою руку украшала половинка морды пантеры, а его — лисы.

 Вообще все началось с мысли о том, что наши метки, будучи слишком заметными и яркими, привлекают много ненужного внимания, а с началом весны, когда слоев скрывающей их одежды с каждой неделей становилось бы все меньше, эта проблема стала бы особенно актуальной. Не помню точно, кто это предложил, но у меня ощущение, что идея принадлежала Медвежонку — спрятать дерево в лесу или, иными словами, добавить к одной красной полоске какие-то другие элементы, на фоне которых она бы была не так заметна. И если я ограничилась аккуратной татуировкой в виде цветущей ветви, которая так искусно переплеталась с волнистой красной лентой, что со стороны последняя казалась скорее украшением, а не центральным элементом композиции, то вот мой альфа быстро вошел во вкус и решил набить себе целый рукав — в основном монохромный, но с несколькими яркими элементами, уместно перекликавшимися с вязью метки. Макет он практически полностью продумал сам, отрисовав его с помощью Жана, и на первый взгляд это было какое-то месиво контуров и форм, но при более детальном изучении все элементы складывались в необыкновенно гармоничную композицию, перетекая один в другой и скорее вызывая ассоциации, чем четко и однозначно проявляя себя. Йон сказал, что это была история его жизни — воспоминания о Лили, о матери, об отце и Церкви, даже о Доме и живущих тут омегах. Я не стала спрашивать, есть ли там что-то напоминающее ему обо мне, потому что, кажется, было очевидно, что вряд ли что-то смогло бы сделать это лучше, чем красная ленточка, спрятанная в переплетении других линий.

— Тебе лучше остановить его, милая, а то такими темпами он к лету раскрасит себя целиком, — с какой-то смутной тревогой в голосе проговорила Ория в тот вечер, когда Йон вернулся домой после первого из назначенных ему сеансов у Жана и продемонстрировал нам результат своего многочасового сидения в кресле.

 — Даже если так, что в этом плохого? — с улыбкой пожала плечами я, обнимая его одной рукой и с любопытством изучая хитросплетение контуров и линий, местами едва угадывающееся под заживляющей пленкой. — По-моему, смотрится круто. А, когда они закончат, станет еще лучше.

— Мне тоже нравится, — удовлетворенно кивнул Йон, а потом притянул меня ближе к себе и заговорщически прошептал на ухо: — Покормишь меня, маленькая омега? Не уверен, что после этой экзекуции моя рука сможет нормально функционировать.

— Главное, чтобы все остальное функционировало, — профырчала я в ответ, и он выразительно двинул бровями, давая понять, что понял мой намек. Я не особо помню тот момент, когда в итоге оказалась на столе вместо его опустевшей тарелки, зато хорошо помню взгляд Поппи, которая без стука вошла на кухню.

Глава 2. Звездная пыль

— Ты видел того, кто принес письмо? — наконец прервала затянувшуюся паузу я.

Медвежонок отрицательно покачал головой.

— Оно было среди общей почты, между буклетом новой пиццерии и счетом за газ, — сказал он. — Я проверяю ящик каждое утро, вчера его еще не было. Ты точно не догадываешься, от кого оно может быть?

— Понятия не имею, — отрешенно покачала головой я. — У меня хорошая память на запахи, но с этим… не возникает вообще никаких ассоциаций. И это даже немного жутко, не находишь? Какая-то омега, которую я не знаю, не только знает меня, но и в курсе, где я живу. У меня мурашки по всему телу, когда я думаю об этом.

Я встала с постели и, повинуясь бессмысленному порыву, закрыла окно и даже задернула шторы, словно ощущая чей-то буравящий меня извне взгляд. Делать все это мне пришлось одной рукой, потому что разжать пальцы второй и выпустить зловещее послание я не могла почти физически.

— Видимо, его принесли совсем рано утром, — предположил Медвежонок, нахмурившись. — Я могу, конечно, поспрашивать у остальных сестер, но утром они все спят, как убитые, так что…

— Не надо, — почти помимо моей воли вырвалось у меня. Я обернулась через плечо, поймав его взгляд. — Я пока не уверена, что хочу, чтобы кто-то еще знал. Ты же знаешь, с какой скоростью у нас разлетаются сплетни и потом… — Я оборвала саму себя, не будучи уверена, что хочу озвучивать только что пришедшую мне в голову мысль. Но он, как и всегда, уже и так знал, что я хочу сказать.

— Думаешь, есть вероятность, что тебя сдал кто-то из наших? — осторожно уточнил парнишка, подойдя ко мне и потянув за собой так, чтобы мы оба сели на заправленную кровать.

По его глазам, я поняла, что эта мысль просто не может уложиться у него в голове — да и, чего скрывать, мне она тоже совсем не понравилась. Да, мы все здесь жили как одна большая семья, и во многом эта была заслуга Ории, которая в самом деле обращалась с девочками не как со своими наемными работницами, а как с младшими сестрами, которые нуждались в ее опеке и наставлении. Но это не отменяло того факта, что большинство омег, что обитали со мной под одной крышей, готовы были на многое пойти, чтобы изменить свою жизнь к лучшему и вырваться из этого порочного круга легких денег и принудительного секса. Среди местных завсегдатаев было не так много белых воротничков и интеллигенции, в основном услугами Дома пользовались ребята с улицы, состоящие в разных мелких бандах. Йон даже как-то говорил мне, что это была одна из причин, почему он остался здесь после того, как Ория его выходила — не только из благодарности и желания как-то вернуть долг, но и потому, что это была еще одна возможность получить информацию о Сэме.

— Я не хочу об этом думать, — помолчав и опустив взгляд на собственные руки, ответила я. — Я… просто не могу.

Комнату наполнила тишина, вязкая и тяжелая, давящая на плечи. Еще несколько минут назад я чувствовала себя почти полностью счастливой, глядя в глаза любимому мужчине и ощущая его теплые крепкие руки на своей талии. А теперь мой маленький, с такой заботой выстроенный мирок штормило и буквально рвало на части силой нескольких коротких фраз на розовом ароматном листке бумаги. Я не была к этому готова. Я не была готова вернуться в тот ужас неизвестности, постоянной тревоги и паранойи, что представляла собой моя жизнь в конце прошлого ноября. Мне хотелось расплакаться от бессилия — или смачно выругаться и перевернуть тут что-нибудь. Но вместо этого я сидела неподвижно, смотрела на письмо неизвестной и просто старалась дышать, концентрируясь на каждом своем вдохе и выдохе, словно они были единственным, что имело значение.

— Но ведь братишке ты скажешь, правда? — с легким подозрением вдруг спросил Медвежонок. — Ты расскажешь ему о письме?

Из моих сжатых губ вырвался легкий болезненный звук — то ли стон, то ли всхлип, и я резко замотала головой, отчего мои волосы заполоскались по плечам.

— Но почему? — непонимающе вскинул брови омега. — Он должен знать.

— Я не знаю, кто прислал это, — медленно произнесла я, тщательно подбирая слова и ощущая, что от напряжения в моих сведенных пальцах бумага начинает тихо потрескивать и рваться. — Я не знаю, о чем эта омега хочет поговорить со мной и какой информацией она обладает. Это может быть пустышка. Ему стоило больших усилий отказаться от своей мести и жить здесь, со мной и с вами, не рискуя собственной головой. А это… — Я помахала уже ненавистной мне розовой бумажкой в воздухе. — Это только попусту разбередит его раны, а я не могу… просто не могу видеть, как ему больно из-за этого. Нет, я поговорю с ней сама и уже тогда решу, стоит ли оно того. Может быть, это просто чья-то злая шутка. Или нас хотят опять использовать. Да о чем я вообще, конечно, нас хотят использовать! Его хотят использовать, Медвежонок. А он и так уже достаточно настрадался.

Я подняла на него умоляющие глаза и сложила руки в молитвенном жесте.

— Пожалуйста, обещай, что ничего ему не скажешь. Еще не сейчас.

— Но если это ловушка? — беспомощно протянул омега, глядя на меня с нескрываемой тревогой. — Если это Сэм или еще кто-то из его круга. Или Церковь?

— Я так не думаю, — подумав пару секунд и немного успокоившись, покачала головой я. — Если бы Красная Лилия хотела нас вернуть и знала, где мы живем, они не стали бы церемониться. Просто нагрянули бы сюда со своими автоматами и выволокли нас силой. Им нет смысла так… шифроваться. И то же самое с церковниками. Наши враги слишком могущественны, чтобы у них была хоть какая-то необходимость заманивать меня в ловушку, приглашая встретиться в одном из самых пафосных и многолюдных ресторанов Восточного города. Это просто не имеет смысла.

Глава 3. Время дорог

По дороге домой мне удалось немного прийти в себя и успокоиться, хотя, признаюсь, для этого потребовалось какое-то время. От обилия впечатлений меня ощутимо потряхивало, и я просто не знала, о чем мне следует думать в первую очередь — о том факте, что из-за болтливости Сузи или кого-то ей подобного наше безопасное убежище перестало таковым быть, о том, что какие-то высокопоставленные бандиты хотят использовать Йона в качестве наемника, чтобы убрать Сэма, о Звездной пыли и ее связи с Максом и остальными событиями прошлой зимы, или, наконец, об этом альфе, из-за которого меня едва не вывернуло наизнанку. Всего было слишком много, и, когда я прикрывала глаза, в голове так и прыгали разные образы — огромное здание, похожее на глыбу льда, креветки в лимонном соусе, хищная улыбка Кэсс и то, как она постоянно облизывала губы, тонкое, белое, простреленное подступающими судорогами удовольствия тело омеги, огромный половой орган альфы, демонстративно выступающий из-под халата, словно главный актер, вышедший из-за занавеса, и главенствующий над всем запах дорогих сигар и крепкого виски. Я не представляла, как расскажу обо всем Йону, не представляла даже, какие слова мне следует подобрать для этого.

Две последние остановки до дома я прошла пешком, нарочно выбирая путь подлиннее, и к тому моменту, когда сворачивать стало уже просто некуда, улицы Восточного города были залиты оранжево-желтым закатным светом, разжигавшим пожар в моих волосах. Только сейчас я поняла, что от шока забыла снова надеть кепку и маску, но, кажется, было уже поздно об этом беспокоиться. Дойдя до крыльца Дома и поняв, что дальше откладывать неизбежное не получится, я со стоном закрыла лицо руками и осела на корточки, прижав лоб к коленям. Ради Зверя, во что я вообще ввязалась…

— Так и будешь там сидеть? — раздался надо мной неприятно знакомый голос, и, вздернув голову и сощурившись от яркого солнечного света, я увидела Нору, которая, видимо, все это время стояла у двери, по цвету одежды почти сливаясь со стеной. Омега курила, но без особого энтузиазма, словно сигарета была просто поводом выйти наружу и немного побыть одной.

— Йон внутри? — спросила я, с усилием поднимаясь на дрожащие ноги.

— Уже спрашивал о тебе, — кивнула та. — Ты слышала о таком невероятном изобретении нового времени, как мобильник? Очень полезен в таких ситуациях.

Я оставила эту так и напрашивающуюся на ответную реакцию ремарку без ответа и, поднявшись мимо нее, вошла в Дом. Краем глаза успела заметить, как расширились глаза Норы, когда она ощутила, как от меня пахнет. Я и сама прекрасно знала, что от такого убийственного флера, которым меня наградил Джером Стоун, будет очень непросто избавиться и лучший вариант — это провести добрых полчаса под горячим душем. Но сперва нужно было позаботиться кое о чем.

Поднявшись на второй этаж, я на цыпочках прокралась вдоль закрытых дверей, за некоторыми из которых девочки уже были заняты с клиентами, и подошла к комнате Медвежонка, которая располагалась дальше прочих и практически напротив той, где раньше жила я сама. Видимо, поэтому ему прежде было так удобно поутру забираться ко мне под бок — нужно было всего лишь пересечь коридор. Взявшись за ручку его двери, я аккуратно повернула ее и с облегчением почувствовала, как язычок замка беспрепятственно вышел из паза — значит, внутри не было никого лишнего. Сам омега сидел на кровати, скрестив ноги, и читал что-то у себя в простеньком смартфоне, иногда прокручивая страницы большим пальцем.

— Привет, — негромко позвала его я.

— Сестренка! — Увидев меня, парнишка мгновенно отложил телефон и так поспешно поднялся мне навстречу, что едва не запутался в собственных ногах. — Как ты? Как все прошло? Я уже не знал, что думать и куда бежать.

— Ты ведь ничего не сказал Йону, правда? — сразу уточнила я с легкой тревогой.

— Я сказал, что обещал тебе, что не скажу, — честно ответил он. — Я не хочу его обманывать.

— Как будто я хочу, — пробормотала я. — Послушай, можешь сказать ему, что я вернулась и что все хорошо? Я не могу сама, мне нужно помыться, я…

— Я чувствую, — подтвердил Медвежонок, демонстративно зажав себе нос двумя пальцами. — Что случилось? Тебя никто не обидел?

— Я… сама пока не поняла, — честно призналась я. — Но, по крайней мере, не произошло ничего из того, о чем тут можно было бы подумать. Я расскажу тебе обо всем, но сначала хочу смыть с себя эту гадость. Пожалуйста, поговори с Йоном, хорошо? Я не хочу, чтобы он волновался.

Он кивнул, и я вздохнула с облегчением. Хотела было обнять его напоследок, но не решилась, учитывая, как сильно от меня разило чужаком. Хотя к Медвежонку чужие запахи практически не приставали, рисковать мне категорически не хотелось. Не только потому, что это помогло помешать ему сегодня в работе, но и потому, что такому, как Джером Стоун, даже опосредованно не стоило касаться моего любимого младшего братишки.

Судьба в тот вечер была ко мне благосклонна, и мне удалось незамеченной добраться до нашей ванной комнаты на третьем этаже, где я с огромным облегчением заперлась, тут же принявшись скидывать с себя одежду. Все это мне хотелось немедленно выбросить, и, возможно, в прежней жизни я бы так и поступила, но сейчас у меня не было возможности так беззаботно разбрасываться одеждой — тем более недавно купленной и толком не ношеной. Мне кажется, любовь к черному цвету и толстовкам-оверсайз я переняла от Йона, а он в свою очередь с полного моего одобрения стал иногда носить более приталенные и менее громоздкие вещи, которые ему с его потрясающей атлетической фигурой невероятно шли.

Глава 4. Зеленый город

Сбавив ход перед поворотом, уставший, разгоряченный поезд причалил к небольшой платформе, длины которой едва хватило для того, чтобы вдоль нее уместились все его вагоны. Помимо нас, на этой станции сходило много дачников, в основном представляющих собой деловитых бабушек с тележками, пакетами, спортивными сумками и рассадой, пушистыми копьями торчащей во все стороны. Йон помог одной из таких вынести из вагона несколько ящиков с землей и ветвистыми помидорами и затем с чувством выполненного долга передал ее на поруки бодрому пожилому мужчине в мятой кепи, лихо сдвинутой на одно ухо. Чуть позже мы столкнулись с ними еще раз — когда они грузили свою рассаду в небольшой грузовичок и ее полная заразительного энтузиазма владелица уже потирала руки, планируя, как они «завтра с самого утра» начнут все высаживать. Увидев нас, она с улыбкой помахала рукой, и мы почти одновременно подняли руки ей в ответ.

— Иногда у меня не укладывается в голове, что мы живем в мире, где одновременно могут существовать такие бабушки и… все остальные, — задумчиво проговорила я, вспомнив о Стоунах и о Красной Лилии. — Это словно смешение двух совершенно разных жанров в одном кино. Настраиваешься на психологический триллер, а тебя окунают в трогательную мелодраму.

— Разве это не то, как работает жизнь? — уточнил Йон, спускаясь с края платформы и оказываясь в зарослях горделиво разросшихся лопухов. Подав мне руку, он помог мне спрыгнуть, и я почувствовала, как пружинит под ногами земля. Здесь пахло совершенно иначе, чем в городе. Лесной воздух пьянил, он казался объемнее и гуще, в нем появлялись какие-то трудноуловимые нотки и оттенки вкуса, который, казалось, можно было ощутить прямо на языке. — Как по мне, кино просто все упрощает. Оно показывает одну конкретную сторону жизни — любовь, криминал, ужасы или драму. А на самом деле все это смешивается и переходит одно в другое почти неуловимо. Кино не может себе этого позволить, оно обязано быть сконцентрировано на конкретных идеях и образах, иначе может прийти к тому, что не несет в себе вообще ничего.

— Ты говоришь так, будто в свое время основательно размышлял на эту тему, — заметила я, заинтересованно улыбнувшись.

Мы пробрались сквозь плотные зеленые заросли, окаймляющие железнодорожные пути, и вышли к грунтовой дороге, идущей вдоль густо засаженного поля. Я не стала спрашивать, почему Йон предпочел проигнорировать выход через здание маленького одноэтажного вокзала — для меня было естественным просто следовать за ним, не задавая вопросов там, где ответ был неважен.

— Мы с отцом в свое время смотрели много фильмов. И потом обсуждали их. Ему было важно, чтобы я понимал мотивы главных героев и их чувства, но мне не всегда это удавалось, — ответил альфа. Остановившись у обочины дороги, он огляделся вокруг, словно пытаясь что-то вспомнить, потом кивнул сам себе и двинулся в сторону заходящего солнца, туда, где, вероятно, находился город. Я, естественно, поспешила за ним, стараясь не отставать, чтобы слышать, что он говорил.

— Думаю, ему было важно пробудить в тебе эмпатию, — предположила я. — Ты становился очень сильным благодаря своим тренировкам, но…

Я не закончила мысль, но, думаю, Йон и так меня понял. Он попал в дом своего отца озлобленным и напуганным ребенком, отягощенным чувством вины и убежденным, что в одиночку противостоит целому миру, враждебному и жестокому. То хорошее в нем, что выражалось в его заботе сперва о сестре, а потом о матери, было практически уничтожено, а вместе с пришедшей после пробуждения его истинной природы яростью альф могло и вовсе никогда не вернуться. Он мог стать невероятно опасным и безжалостным, стать тем, за кого я приняла его в день нашей первой встречи — хладнокровным убийцей, готовым на все ради достижения своей цели. Поэтому мне показалось вполне естественным, что его отец так заботился о том, чтобы научить юного альфу понимать других и сопереживать им.

За те полчаса, что мы шли пешком вдоль дороги, мимо нас промчалась всего пара легковушек и один грузовик, груженный клетками с цыплятами, после которого остался длинный след из перьев и густой крепкий запах куриного помета. Я опять вспоминала свои детские годы и то, как мы с родителями ездили за город. Почему-то в подобных путешествиях меня куда больше увлекала сама дорога, нежели пункт назначения, к которому она приводила. Идти сквозь мягко окатывающие тебя волны душистого лета, позволяя мыслям растекаться во все стороны, не касаясь ничего конкретного и в то же время охватывая весь мир и восторг самой возможности существования в нем — тогда это казалось намного более ценным. Сколько лет я не вспоминала и не думала о тех временах? Сколько лет мое лето ограничивалось офисным кабинетом и двумя неделями где-нибудь на курорте, поспешными, обрывистыми и слишком сконцентрированными, чтобы их можно было в самом деле хоть немного ощутить? Мое детство — лучшая и самая правильная его часть — вернулось ко мне благодаря мужчине, которого я встретила и полюбила. Йон, сам того не подозревая, продолжал знакомить меня с самой собой, напоминая о том важном, что я беспечно растеряла, пока поспешно и жадно взрослела.

— Мне никогда не нравились фильмы про любовь, — вдруг признался он, вторгаясь в гудящий сонм моих мыслей. — Сперва я думал, что это потому, что они совершенно не реалистичные, скучные и приторные, а потом в какой-то момент понял, что почему-то завидую главным героям таких историй. Тому, что они чувствовали к своим вторым половинкам, тому, что могли это выразить. Меня раздражало то, что порой я представлял себя на их месте, ведь — я был уверен — мне это было вообще не нужно. Мы с отцом даже пару раз спорили на эту тему. Он считал, что я не принимаю идею любви из-за того, что был ее лишен, а я… — Он задумался, подбирая слова. — Сейчас я думаю, что больше всего меня бесило, что я чувствовал ее даже после всего. Желание быть с кем-то, заботиться о ком-то, хотя это противоречило абсолютно всему, что я тогда считал для себя правильным. Это казалось просто бессмысленным, пока я не встретил тебя.

Глава 5. Ночь

Обычно сразу после семейного ужина мы с Йоном поднимались в нашу комнату на втором этаже. Наступало время разговоров — тех самых, которые при свете дня отчего-то казались неуместными или неловкими. Иногда мы вели их втроем, пусть даже третий участник был всего лишь голосом на громкой связи в телефоне. В такие моменты мне нравилось воображать, будто мы с моим альфой попали на другую планету, а прорывающийся сквозь помехи и искаженный расстоянием голос нашего друга это единственная ниточка связи с далекой Землей. Особенно отчетливым и ярким это ощущение становилось, если мы выбирались на крышу, откуда через верхушки садовых деревьев было видно городские огни и далекую темную гладь озера, пойманного в крепкую хватку двух скалистых гор. Вытянувшись на пологом скате, чувствительно упирающемся краями черепицы мне в бока и между лопаток, я смотрела на первые яркие звезды, высыпающие на небе, слушала рассказы Медвежонка о событиях в Доме, новых покупках или каких-то особо интересных клиентах, сплетни о которых девочки по утрам приносили на кухню, и мне представлялось, что я заплутала где-то между Альфой Центаврой и Омегой Дракона, и весь мир существует где-то там внизу, забытый, ненужный и неважный.

Но в тот вечер Медвежонок не звонил, что обычно означало, что он работает, и мы сидели на крыше вдвоем. Дневная жара только недавно схлынула, уступив место приятной прохладе, и розово-голубые сумерки стремительно гасли, все ярче расцветая электрическими огнями. Ночь в Зеленом городе обычно наступала очень быстро. После захода солнца трепещущий, полупрозрачный свет наполнял мир вокруг всего несколько минут, а потом кто-то словно бы резко опускал непроглядный черный занавес, проглатывающий остатки дня. С приходом темноты Йон всегда оживлялся, становился более энергичным и каким-то нетерпеливым. Сидя на крыше, глядя на небо и на город, он глубоко дышал, раздувая ноздри, и я могла лишь догадываться, что происходило у него в голове. Когда же я пыталась настроиться на его волну с помощью нашей связи, меня захлестывало калейдоскопом смутных образов и ощущением пульсирующего в венах адреналина. Ночь звала его, она пробуждала в нем дух Великого Зверя, что жаждал скорости, охоты и опасности. Сама я никогда подобного не ощущала, предпочитая проводить ночь под крышей, в тепле и безопасности, но сейчас, сидя рядом с ним и почти глядя на мир его глазами, я не могла не признать, что в самой идее о пустых улицах, так резко менявшихся после наступления темноты, было что-то манящее и будоражащее. Как если бы привычный мир по ночам полностью исчезал и, не меняя декораций, начинал совершенно иную историю.

— Хочешь, мы можем спуститься, — негромко проговорила я, положив ладонь ему на плечо. Йон встрепенулся, словно вырванный из каких-то своих собственных размышлений, и перевел на меня слегка затуманенный взгляд, в котором далеко не сразу вспыхнуло понимание того, что он услышал.

— Хочешь прогуляться? — удивленно переспросил он.

— Почему бы нет, — кивнула я. — Мы прожили тут уже сколько? Недели две? И до сих пор ни разу не гуляли после заката. Нужно исправлять это странное недоразумение.

— Но я думал, что ты не любитель… ночных прогулок, — качнул головой альфа, все еще глядя на меня с некоторым сомнением.

— Я любитель тебя, — с мягкой улыбкой пожала плечами я, обнимая его со спины и коротко прижимаясь губами к его шее. — И я хочу понять, почему ночь так манит тебя. Что в ней такого… особенного. Покажи мне мир таким, каким его видишь ты, Йон.

Он хмыкнул, тоже улыбнувшись уголком губ, а потом без особых усилий поднялся на ноги вместе со мной, продев руки мне под колени.

— Ночь похожа на охотничьи угодья, по которым бегают стада непуганых оленей, — произнес он, оглядывая раскинувшийся вокруг нас город. — На еще не покоренную женщину, которая так и ждет, чтобы ты коснулся самых чувствительных уголков ее тела. На сокровищницу, которую еще не нашли и не разграбили. Каждая новая ночь полна возможностей, потаенных и скрытых, и они все там, ждут того, кто ими воспользуется.

— И опасностей, — добавила я, поежившись и крепче обхватив его за плечи.

— Опасность меня не пугает, — мотнул головой альфа. — Она меня возбуждает.

На это я ничего не ответила, лишь судорожно выдохнула и прикрыла глаза. В этом был весь Йон, такой, каким я узнала его за эти месяцы совместной жизни. Его всегда манило что-то, до чего он не мог дотянуться, что-то скрытое во мраке, что-то, чему он сам едва ли мог подобрать имя. Его манил хаос, первозданный и первобытный, дикий и непредсказуемый. Он был из тех, кто никогда бы не смог жить тихой неприметной жизнью, зарабатывая на нее на стабильной работе и каждый день возвращаясь домой к накрытому столу, благочестивой жене и пищащим от радости детенышам. При всем желании я не могла представить его в подобной обстановке, не могла поверить, что однажды что-то внутри него настолько изменится, что он согласится осесть где-то и прекратить вечно рваться в темноту, за горизонт, сквозь огни и захлебывающийся своими соками мир. Он жил движением, переменами, отсутствием предсказуемости, и лишь дорога от одного привала к другому наполняла его истинным восторгом и радостью жизни.

И я, как его девушка, наверное, должна была бы приходить в ужас от всего этого, ведь оно совершенно противоречило тем установкам и ценностям, что мне навязывали с детства — семейному очагу, надежному фундаменту и стабильности. Но правда была в том, что моя стабильность заключалась не в собственном доме, крепком счете в банке, машине, собаке и детенышах. Она была в нем. Йон был моей стабильностью и моим домом, а все остальное было лишь непрочными песчаными замками, что способны были исчезнуть под внезапно набежавшей волной. Быть может, поэтому я была так счастлива с ним все эти месяцы, пусть даже у нас не было вообще ничего, кроме друг друга — ни будущего, ни плана, ни гарантий, что все будет хорошо. Дни сменяли ночи, солнце раз за разом прокатывалось по небосклону над нашими головами, а мы просто плыли сквозь время, держась за руки, глядя вперед и не ощущая земли под ногами. И, возможно, однажды всего этого перестало бы мне хватать и я ощутила бы потребность в чем-то неизменном и твердом. Но пока этой твердой валютой неизменности была наша любовь друг к другу, и на ее фоне все остальные неурядицы и проблемы были всего лишь временными трудностями, с которыми нам вполне по силам было справиться.