Аркадия

Пролог

Песок.

Везде был песок.

Бесстыдно хватал за голые щиколотки, прятался в мельчайших складках кожи, многословно шуршал в ответ на каждый мой шаг, будто просил притормозить, замедлиться, остановиться, и тогда он расскажет свои самые страшные тайны. Но сегодня мне не было дела до древних легенд и пророчеств, и я мчалась дальше по едва заметной в ночи лесной тропке, взбивая кедами сверкающие облачка кварцевой муки.

Пригнулась под низкой веткой, перепрыгнула через овражек, обогнула раскидистый куст ежевики и прищурилась, когда прорвавшийся сквозь кроны сосен лунный свет пощекотал ресницы. За последние два месяца я выучила эту тропинку так хорошо, что могла бы пройти по ней с закрытыми глазами.

Деревья расступились, на опушке показался старый дом фахверковой конструкции, а я затормозила, скользнув подошвами по песку, и упёрлась ладонями в колени, чтобы восстановить дыхание. На первом этаже горел свет, в густой ночной тишине было слышно, как работает телевизор, и тонкая занавеска вырвалась из кухонного окна на свободу и теперь грациозно танцевала на ветру.

Скрипнула дверь, на крыльце появилась мужская фигура, и губы сами расплылись в улыбке, но я тут же метнулась за дерево и обхватила ствол руками, жадно ловя глазами каждое движение. Он постоял немного, оглядываясь, потом спрыгнул с крыльца, пересёк двор, раздвинул пару досок в заборе, пролез в щель и ступил в таинственный ночной лес. Я нетерпеливо впилась пальцами в кору, дожидаясь, когда он поравняется со мной, а потом выскочила из-за дерева с крайне зловещим и совершенно дурацким:

– Бу!

Он даже не вздрогнул. Схватил меня за свитер, притянул к себе и сообщил:

– Я тебя ещё с крыльца заметил.

Я хихикнула и тут же закинула руки ему на шею, запрокинула голову, позволяя пшеничной луне и сланцевым теням выписывать на лице узоры.

– Напомни, сколько раз я тебе говорил не ходить по лесу ночью, непослушная ты девчонка?

– Сто!

– А сколько надо, чтобы сработало?

– Сто один, но сегодня не считается, – азартно сторговалась я. – Да и что может случиться?

– Встретишь кого-нибудь. Кабана, например. Скажешь ему «Бу»?

Он старался звучать строго и серьёзно, забавно хмурил брови, а оттого казался мне ещё милее, и я окончательно повисла на его шее, крутила головой и заглядывала в глаза так, будто я котик, которого вот уже много-много часов не гладили.

– Мой Илюха – голова, два уха, – промурлыкала я, и он сдался, усмехнулся и игриво куснул меня за нос. – И потом, кабана я сегодня уже встречала – утром, около дома. Ну, попялились друг на друга, он испугался похлеще меня и смылся. А мне нужно срочно кое-что тебе показать!

– Так срочно, что не могла подождать пятнадцать минут, пока я сам до тебя дойду?

– Вообще не могла! – Я наконец-то слезла с его шеи и, возбуждённо подпрыгивая, схватила за руку и потянула за собой. – Она там, у магазина. Давай бегом?

– Давай, – согласился Илья, подхватил меня и ловко закинул на плечо, песок колючей изморосью ударил по ногам, а я коротко взвизгнула, окончательно распугивая сов и белок.

Мы вернулись в посёлок по той же лесной тропке, где-то по пути я, конечно, вынудила его поставить меня на землю, шаловливо пощипывая за все части тела, до которых могла дотянуться. Обгоняя друг друга, толкаясь и ластясь, мы добрались-таки до площадки у магазина, где в золотистом свете фонаря стояла она – «копейка».

Моя славная тётушка обзавелась ей ещё весной, планируя эффектно разъезжать по деревне – и чтоб шёлковый платочек из открытого окна. Стремясь поддержать тётю в желании без нужды эпатировать публику, я всё лето училась на «копейке» водить, застревая на песчаных просеках и борясь с рычагом переключения передач. И сегодня, пока Илья был занят своими важными мужскими делами, я взялась её расписать, и теперь на капоте красовались диковинные цветы, из багажника выглядывали несуществующие животные, а я страшно собой гордилась.

Илья дважды обошёл вокруг машины, одобрительно покивал, и я вытащила из кармана ключи и звякнула ими в воздухе.

– Поехали кататься, а?

– Сейчас? Ты уверена? Темно же, а ты знаешь, что ночная дорога совсем не такая, как днём?

– Ну и отлично, мне же надо практиковаться. Зимой темнеет рано, ты пойдёшь учиться, а я планирую к этому времени получить права и каждый день забирать тебя из универа на этой самой расписной «копейке», чтобы твои симпатичные однокурсницы знали, что ты занят и девушка у тебя немножко ку-ку, лучше с ней не связываться.

Илья рассмеялся, и если бы в мире всё работало чуточку иначе, его смехом можно было бы зажигать звёзды. А потом, когда они начнут падать, как августовские персеиды, ловить их руками и прятать за пазуху, потому что там их настоящее место.

– У тебя ухо в краске, Малевич, – сказал он, подойдя ближе, и я снова обвила руками его шею, заглянула в глаза.

– Ну поедем? Пожалуйста-пожалуйста! Недалеко, всего на несколько километриков. Я буду очень внимательным водителем, обещаю!

– Ну раз обещаешь, – усмехнулся Илья, наклонился и поймал мои губы.

– Кхе! – послышалось где-то рядом, и мы оторвались друг от друга, чтобы увидеть вышедшую из темноты Светку. – Вы куда-то собрались? Возьмёте меня с собой?

Угловатый подросток с пушистой, как наполовину сдутый одуванчик, чёлкой, Светка была на пару лет младше, но настырностью и кровным родством с лучшим другом Ильи выбила-таки себе место в нашей компании и всё лето ходила за нами хвостом. Вот только сейчас, когда я за день истосковалась по Илье и теперь мечтала поехать кататься, а потом, быть может, спрятаться в дюнах и целоваться до мозолей на губах, Светкино присутствие было совершенно лишним. И, к счастью, Илья это тоже понимал.

– Свет, давай не сегодня, – сказал он, виновато склонив голову набок.

Светка окинула нас тяжёлым взглядом и недовольно засунула руки в карманы ветровки.

– Почему?

Глава 1

Мы подошли к крыльцу одновременно: я с потерявшим колёсико чемоданом и рыжая кошка с полным комплектом белых лапок. Остановились у двери, тщательно друг друга осмотрели, и я молча согласилась, что она госпожа, а я раб, а значит, мне и стучать. Пробежала костяшками пальцев по деревянному полотну, прислушалась, но ответом была тишина.

– А ключей у тебя нет? – спросила я кошку, и она глянула на меня с укором, а потом котожидкостью просочилась между реек крыльца, прыгнула в траву и потрусила в обход дома.

Я хотела было последовать за ней – навстречу приключениям! – но решила всё-таки постучать ещё разок, погромче.

– Иду, иду! – послышалось изнутри.

Щёлкнул замок, дверь распахнулась – и шелестнула цветастая юбка, и сверкнул в свете тусклого северного солнца умело скрученный тюрбан, и залучились теплом глаза, и стало вдруг так хорошо. Как всегда становилось, когда в моей жизни появлялась тётя Агата.

– Мируся! – воскликнула она. – Утёнок мой! Уж думала, не увижу тебя никогда, дай обниму скорее!

Тётушка спешно стянула с рук садовые перчатки, сунула их в карман фартука и крепко прижала меня к себе, а я выдохнула ей в шею:

– Привет…

И позволила сердцу ёкнуть: с такой безусловной любовью меня не обнимала даже собственная мать.

– А теперь дай рассмотрю! – потребовала тётя Агата, обхватывая моё лицо руками, смахивая со лба чёлку, впиваясь проницательным взглядом в глаза. – Ну, – вздохнула, – что выросло, то выросло…

– Вот спасибо, умеешь ты, тётушка, пообломать крылья! – рассмеялась я.

– Мира, – проговорила она с улыбкой, но назидательно, – ты взрослая девочка, могла бы уже усвоить…

– Что красота внутри и всё такое, да, – бессовестно перебила я.

– …что красота с лёгкостью покупается в кабинете пластического хирурга, – продолжила тётя. – Но тебе это не нужно, ты и так прехорошенькая. Вижу гены Бжезинских.

– Что, правда?

Я торопливо вырвалась из тётиных объятий, перетащила чемодан через порожек и с любопытством заглянула в висящее в прихожей зеркало. Но ничего нового там не обнаружила, ни одного крошечного, едва проклюнувшегося генчика: до стати, обаяния и грации тёти Агаты мне было ещё ой как далеко, можно продолжать работать над той версией, где меня удочерили или подменили в роддоме. Или над той, где тётя жрёт младенцев на досуге, вот и весь секрет, ведьма.

– Хотя мышцу, позволяющую чхать на чужое мнение и не сравнивать себя с другими, тебе прокачать не мешало бы, – многозначительно добавила тётушка.

Ещё и мысли читает? Ну точно ведьма.

– Ой, со мной ещё кошка была, – вспомнила я, потянувшись, чтобы закрыть дверь. – Рыжая такая. Твоя?

– Эта? – Тётя Агата указала на мою недавнюю знакомую, гордо шествующую из глубин дома на кухню, хвост победной трубой. – Её зовут Делия, и она немного путешественница. Пойдём, тебя тоже покормлю, наверняка голодная.

– Да не особо…

– Не скромничай, полдня сюда добиралась. Если ты, конечно, не прилетела на частном вертолёте. Ты же не прилетела? – Тётя Агата бросила на меня какой-то странный взгляд, расшифровать который мне не удалось.

– Нет, конечно.

– Вот и чудненько. Разувайся и располагайся, а я пока на стол накрою, – распорядилась тётушка и ускользнула на кухню, а я скинула кроссовки и ступила в дом.

Ах, этот дом. Притаившийся на краю посёлка, подпирающий стеной лес, он будто бы всю жизнь ждал, когда с ним случится Агата. Расстелет вязаные коврики на полу, разбросает подушки на большом и продавленном в нужных местах, а оттого невероятно удобном диване, расставит бокалы из разноцветного стекла в антикварном серванте, превратит рассыпавшуюся печку в нарядный камин – словом, обживёт, сделает уютным, неповторимым, агатовым. О, а вон того ловца снов мы с тётей собирали вместе из найденных на озере перьев, и хрустальная ваза для выброшенных морем янтарных камушков появилась на подоконнике с моей подачи, заполнилась она, правда, уже без меня.

Узкая дверь из весьма просторной гостиной вела в небольшую комнатушку, которая когда-то была моей спальней, но я остановилась на пороге, рассмотрев на наличнике щедрый мазок розовой краски, сильно выцветшей и слегка потрескавшейся, но всё равно заметной. Я прижалась к стене спиной, положила ладонь по макушку, а потом неуклюже вывернулась обратно, чтобы узнать, что за шесть лет я не подросла ни на сантиметр. Взгляд скользнул по наличнику, находя ещё один изъеденный временем мазок – голубой, выше.

Я коснулась его пальцами и на секунду задержала дыхание.

– Мируся! – донеслось из кухни. – Всё готово!

– Уже бегу, пять сек! – разгоняя наползающий морок, откликнулась я.

Развернулась на пятках и поспешила в ванную, чтобы помыть руки, снять лифчик и начать наконец-то нормально дышать, надо было сразу это сделать, прямо на крыльце, вот бы рыжебокая Делия удивилась. Но в ванной меня ждал сюрприз в виде очень толстой белой кошки, сладко спящей в раковине. Она приоткрыла один глаз, оценивая, вероятно, степень исходящей от меня опасности, решила, что та равна примерно нулю, дёрнула кончиком хвоста и снова уснула. Я практически бесшумно поплескалась под краном над ванной, целомудренно избавилась от бронежилета, не снимая футболки, и поскакала на кухню жаловаться тёте.

– У тебя там ещё кошка! – с жаром сообщила я, усаживаясь на стул. – Круглая такая, в раковине лежит!

– Это Тереза, – махнула рукой тётушка, поставив передо мной тарелку с ароматным гуляшом. – Она вот-вот родит, поэтому подбирает себе укромный уголок, порой неудачно. Обязательно проверяй барабан стиральной машины, если надумаешь ей воспользоваться, и не прыгай на диван с разбега, чревато.

– Почему вдруг кошки? Не помню, чтобы ты испытывала какую-то особую нежность к домашним животным.

– Они как-то сами завелись...

– Как тараканы? – захихикала я. – Ой, нет, как муравьи? Оставишь на столе яблочный огрызок – жди нашествия муравьёв, и вот они уже выносят из дома всю твою еду и пару платьев. У нас так на Бали было.

Глава 2

Едва окончив школу, я собрала вещички, помахала прогорклой Москве рукой и рванула на край земли русской к тёте. Родителям сказала, что еду с друзьями на море, гайморит лечить, и не сильно-то соврала – ну, если только в том, что гайморита у меня не имелось. Они не возражали: папа уже мысленно отправил дочурку в бизнес-школу в Италии, а мама была полностью поглощена проблемами брата, который никак не мог сдать ОГЭ, тупица.

К тёте я явилась с горящими глазами и папкой эскизов, в коих явно прослеживались вкус и художественная эрудиция, но не было отпечатков пальцев. К тому времени я уже неплохо освоила перспективу, умела работать со светотенью, проглотила десяток учебников по пластической анатомии, научилась выстраивать композицию, опытным путём разобралась в особенностях угля, сангины, пастели, акварели, гуаши, акрила, масла и темперы, резво жонглировала кистями и фехтовала шпателем, а ещё узнала, как делается кроликовый клей. Я по-прежнему вдохновлялась цветом, любила смешивать, наслаивать и долго рассматривать получившиеся оттенки, замечая, что мои абстракции – симпатичны, но мертвы. Да, у меня был язык, но не было голоса, а без него художник не может состояться, и всё его творчество навсегда останется пустым эпигонством.

Первое время по приезде я торчала в мастерской – закутке в дальней части дома, на который у тёти пока не было определённых планов, – и рисовала, рисовала, рисовала в надежде, что смена обстановки и отсутствие надоевших родственников помогут сосредоточиться и найти способ вдохнуть в мои работы жизнь. Но даже мягкий северный свет и имеющий вполне ощутимый вкус морской ветер не помогали, и из-под моей руки по-прежнему выходила лишь невнятная мазня.

Последние пять лет жизни были наполнены ожиданиями: вот только закончу этот скетчбук, вот только дождусь той посылки с профессиональными красками, вот только перестану отвлекаться на учёбу и стычки с братцем – и как нарисую шедевр. Но галочки в списке дел проставлялись, а чуда не происходило, и однажды утром, зайдя в мастерскую-закуток, я явственно прочувствовала собственную никчёмность и признала бесталанность.

Мне больше не хотелось рисовать.

Тётя Агата изрядно удивилась, в тот день застав меня разлёгшейся на продавленном диване в гостиной, и я обречённо сообщила, что всё, бобик сдох. Мы красноречиво друг на друга посмотрели, а по окончании панихиды она кивнула в сторону двери.

– Проветри-ка мозги, дорогая.

– Чего?

– Иди погуляй. Ты три дня из дома не выходила, а тут даже песок разного цвета, но ты сидишь вся в московской пыли и ещё удивляешься, чего это у тебя до сих пор получается рисовать только красками, а не чувствами.

Я обиженно раздула ноздри, потому что признание собственной бездарности – это одно, а колкий пинок от тётушки – вообще другое, больненько.

– Давай-давай! – Тётя Агата сделала несколько шагов к выходу и обернулась. – Я еду в город на пару часов, запираю дом снаружи, и чтобы ты не вздумала вернуться раньше меня.

Я хныкнула и удручённо поднялась с дивана.

На улице было тепло, тихо и солнечно, и я проводила взглядом тётину «копейку», поразмышляла на тему, а не залезть ли мне в дом через окно, чтобы распотрошить заначку с шоколадками и вдоволь порыдать, тяжко вздохнула и нехотя отправилась в сторону посёлка. Прошлась по коротким улочкам, нагло позаглядывала за чужие заборы, подразнила чью-то собаку и смачно чихнула, когда в ноздри забились песчинки из-под колёс умчавшегося с остановки автобуса. Заскучала – и шагнула в лес.

А там внезапно всё было по-другому. Прелая охристая листва под ногами, сизые кружева ягеля, полянка с розовыми крапинами земляники, и всё такое яркое, насыщенное, настоящее, что мне тут же захотелось это потрогать: подцепить ногтем пёстрый лишайник на коре, раздавить между пальцев ягоду, пробежаться ладонями по кучерявому папоротнику, упасть на ковёр изумрудного мха, обменяться рукопожатием с отсыревшей умбровой веткой, приласкать грязно-лиловую шапочку сыроежки. Я бродила по мерно шуршащей гуще, обнимая стволы, опускаясь на колени к земле, прикасаясь ко всему без разбора, и перепачканные лесными соками руки вдруг показались мне красивее любой из тех кистей, что, пропитанные красками, хранились в мастерской.

Призрачную песнь листвы прервал рёв мотора, и я подняла голову. По просёлочной дороге в паре десятков метров от меня пронёсся мотоцикл. Жёлтый… нет, канареечный, рапсовый, лимонный. Рассёк колоннаду деревьев, вспорол землисто-зелёное природное полотно, обжёг своим искристым хвостом кометы сетчатку, и я вскинула ладонь, ловя этот всполох, вымарывая им пальцы, добавляя финальный штрих к уже нарисованной в голове картине. И понеслась домой.

Залезла внутрь через кухонное окно, вбежала в мастерскую, прислонила к стене холст и плеснула на него чернильно-серую краску прямо из банки. А потом пальцами – да, пальцами! – очертила силуэты деревьев, паутинкой оттиснула на стволах набитые по карманам мхистые кругляши, бросила горсть смоченных золотом сосновых иголок, брызнула россыпью собравшихся под ногтями кроваво-розовых капель, закрутила кроны в кисейном ветре и острой полосой, жёлтой… нет, канареечной, рапсовой, лимонной… разрезала получившийся лес пополам.

Будто свет вот тут рядом, за деревьями, и он выведет тебя из самой страшной чащи, в которой ты перестала верить в себя.

Я вытирала руки прямо о платье, когда позади меня скрипнула половица. Тётя Агата стояла в дверях, прислонившись к косяку, и на её губах играла лёгкая улыбка, какая бывает, когда план сработал, а волшебство свершилось.

С того дня пачкать краской полы, одежду и уши стало моим любимым занятием, и сейчас, натягивая белую, без единого пятнышка, толстовку, я невольно вспомнила ту счастливую девчонку, вдруг нашедшую себя в этом мире. А через пару месяцев потерявшую сам мир.

Рыжая Делия выскочила из дома вместе со мной, осмотрела освещённые висящей на крыльце лампочкой просторы, с удовольствием погрызла торчащую между ступенек травинку и смело шагнула в никуда. Я же постояла немного в нерешительности, поёжилась в прохладе пусть и летней, но северной ночи, спрятала кисти в рукавах толстовки и пошла вслед за кошкой. В конце концов – я только посмотрю.

Глава 3

– Ты живой? – спросила я у мальчишки с соломенными волосами шесть лет назад.

Он одиноко лежал на песке в той части пляжа, куда обычно купающиеся, загорающие и прочие туристы не добирались, а меня занесли ноги в поисках янтарных зёрнышек и отполированного плавника.

– Можешь потыкать в меня палкой, – ответил мальчишка.

Не пошевелился, не открыл глаза, лишь уголок рта дрогнул в улыбке, и я покрепче перехватила зажатые под мышкой деревяшки. Ни в кого ими не тыкала, конечно, но и не ушла, так и осталась стоять рядом, с любопытством разглядывая бронзовую кожу с искорками веснушек на носу, выгоревшие на солнце пряди волос и размеренно вздымающуюся грудь, обтянутую алебастровой футболкой. Он выглядел таким расслабленным и безмятежным, будто точно знал, что делает, валясь на песке в безлюдном месте, и мне нестерпимо захотелось урвать кусочек этой умиротворённости, попробовать манящее спокойствие на вкус. Поэтому я сгрузила плавник на землю и легла рядом.

Мальчишка повернул голову, открыл глаза. Я сделала то же самое.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – отозвалась я.

А потом мы снова подставили лица солнцу и замолчали.

Где-то в ногах пели колыбельную волны, шкодливый ветер строил песчаные замки прямо на коже; в дюнах, прикрыв рот ладошкой, шелестяще хихикала морская горчица, и даже чайки, казалось, кричали что-то убаюкивающее, вровень со стуком сердца. Тело тут же налилось приятной тяжестью, бесформенные цветовые пятна перед глазами стали превращаться в образы, и когда сознание лизнула сладкая мысль, что ещё чуть-чуть – и вырублюсь, в ухо влетело:

– Не спи.

Я с трудом разлепила веки и обнаружила, что мальчишка меня бесстыдно рассматривал, и в карих глазах плескалось озорство.

– Это только кажется, что солнце не жарит, но ты светлая и обгоришь в два счёта, а в магазине сметана закончилась.

На мне, вообще-то, был толстый слой солнцезащитного крема, но я всё равно улыбнулась и уточнила:

– Уже пора переворачиваться?

– Не, лежи. Ещё пять минут можно, я засекал.

И он снова откинул голову на песок и закрыл глаза.

– Я Илья, кстати.

– Мира.

– Ты ведь живёшь у Агаты?

– А ты откуда знаешь?

– Хм. Когда в посёлке в лучшее курортное время можно насчитать от силы сотню человек, как-то быстро обращаешь внимание на новые лица примерно твоего возраста. Особенно если эти лица странные и вечно шарятся по лесу в одиночестве. Сколько лосей уже встретила?

– Ни одного.

– Ладно, не переживай. К концу лета у них начнётся гон, насмотришься ещё.

Я перекатилась на бок, подпёрла голову рукой и спросила:

– Хорошо, я странная. А в чём твой недостаток?

Илья открыл глаза и посмотрел на меня, казалось бы, удивлённо, но я не могла отделаться от ощущения, что было в его взгляде что-то плутовское.

– Я разве сказал, что это твой недостаток?

– Тогда достоинство, – приняла правила игры я, – в чём твоё достоинство? Чем ты выделяешься на фоне сотни жителей посёлка?

– Ну… – Он пожал плечами, и это секундное замешательство перед началом восхваления собственных подвигов показалось мне жутко милым. – В узких кругах я известен тем, что ремонтирую ржавые тазы. Которые некоторые ещё почему-то называют машинами. «Копейками», например.

– О, так это ты починил нашу «копейку»? – воскликнула я. – Тётя Агата рассказывала, что купила её в непотребном состоянии, а сейчас вон по магазинам гоняет, и иногда мне кажется, что это больше ради эффекта, а не за свежим хлебушком. Ты автомеханик, значит?

– Да нет, это так, хобби на лето. Я на кораблестроительном учусь. – Илья вдруг резко сел – футболка натянулась на широких плечах – и впился взглядом в горизонт, а потом указал рукой на крохотную точку в том месте, где вода и небо смешивались. – Представь, вот идёт по морю судно, громадина такая, сухогруз с дедвейтом под сто тыщ тонн, и не тонет. А всё потому, что ты молодец.

– А если утонет? – спросила я, усевшись рядом по-турецки.

– Трындец тогда, – усмехнулся Илья и зачерпнул ладонью песок. – Но без внутренней готовности отвечать за свои поступки в некоторых профессиях делать нечего.

Он снова посмотрел на меня, улыбаясь, и я заметила, что с этого ракурса его глаза казались не карими, а янтарными, прозрачными и тёплыми, как горстка напитанных солнечным светом камушков в моём кармане, и у меня невольно дёрнулись пальцы, как если бы они уже лихорадочно смешивали краски в попытках добиться нужного оттенка и повторить все нюансы и отливы.

Интересно, как долго можно смотреть человеку в глаза, не испытывая неловкости и смущения? Не чувствуя необходимости что-то сказать и даже не краснея кокетливо? Потому что я занималась этим уже примерно вечность и всё ещё не хотела останавливаться, да и Илья продолжал без стеснения меня разглядывать, причём так усердно, что впору было почувствовать себя писаной красавицей, от которой невозможно оторвать глаз. А потом он протянул руку и достал из моих волос репейник.

Да, точно. Писаная красавица.

– А ты рисуешь? – спросил он.

Я вопросительно вскинула бровь, и под фривольно ведущей себя на ветру чёлкой это наверняка даже было заметно. Илья указал на мои руки, и я опустила взгляд: они были вымазаны краской, въевшейся в складки кожи на костяшках пальцев, забившейся под валики ногтей, засохшей невесомыми каплями на крошечных волосках, и я уже не видела особого смысла её отмывать.

– Рисую, – призналась я. – Но не учусь нигде, я… художник по воскресеньям. – И, наткнувшись на вопросительный взгляд, добавила: – Так называют самоучек. Знаешь Анри Руссо? Это такой забавный французский дядечка, который в сорок лет решил стать художником, но мог уделять время рисованию только по воскресеньям. Над ним смеялись, а теперь он считается одним из самых известных представителей наивного искусства. Занимательный факт: он утверждал, что рисует джунгли с натуры, хотя никогда в жизни не выезжал за пределы Франции. Посмотри в интернете его картины, они прикольные.

Глава 4

Утром я достала из косметички красную помаду от «Диор» и начертила на зеркале в прихожей ровную вертикальную линию. Тётя Агата, только что закрывшая дверь за Виталием Терентьевичем, который принёс завёрнутые в льняную салфетку ножи, осыпал тётушку старомодными комплиментами и смешно кланялся, фыркнула и закатила глаза.

– Ну чего? – рассмеялась я. – Я же предупреждала, что буду считать твоих женихов, это первый. А ты что, сама ножи поточить не можешь?

– Могу, конечно, – отозвалась тётя Агата, подталкивая моё вертлявое тельце на кухню. – Но зачем, если кому-то доставляет удовольствие точить их для меня?

– Ой, ну прямо-таки мудрая мудрость и женственная женственность!

– Не паясничай, а садись за стол давай. На завтрак гречневая каша с творогом, сухофруктами и мёдом.

– А может, лучше бутербродик? – жалобно протянула я, с недоверием посматривая на поставленную передо мной тарелку.

– С колбаской? – явно передразнивая мой тон, уточнила тётушка.

– Угу. Но можно и с авокадиком.

– Кашу ешь, – отрезала она. – Ты всю ночь не спала, тебе нужны силы и витамины.

Я обречённо вздохнула: я ведь и вправду практически не спала. Сначала, вернувшись домой, укуталась в одеяло и долго держала глаза закрытыми, стараясь ни о чём не думать, но транслируемое в голове кино было таким объёмным, что вскоре я уселась на кровати и принялась активно сочинять миллион реплик, которые мне следовало произнести вместо того лепета, что наговорила в действительности. А затем, заручившись поддержкой клубка, коим был, скорее всего, сладко спящий в ногах котик, решила попробовать ещё разок. Пойти к нему сегодня, рассказать, объясниться, выцыганить милость.

– А я сильно шумела, да? – виновато спросила я у тётушки. – Разбудила тебя?

– Нет, что ты, утёнок! У меня крепкий и здоровый сон, меня не смогут разбудить ни гроза, ни стрельба, ни эвакуация. Хотя… – Она посмотрела на пушистую кошачью лапу, украдкой тянущуюся к стоящей на столе вазочке с зефирками. – Звук блюющей на ковёр кошки, пожалуй, разбудит. Кыш!

– Кстати, что едят волки? – ковырнув ложкой кашу, поинтересовалась я.

– Бабушек.

– Тузик ест людей?!

– А, Тузик… – Тётя Агата плеснула кипяток в фарфоровый заварник, и по кухне тотчас разнёсся аромат лесных ягод. – Этот парень мирный, ему хватает мяса покупного.

– А у нас есть мясо?

Тётя посмотрела на холодильник так внимательно, будто сквозь дверцу могла увидеть его содержимое вплоть до баночки заветрившегося соуса где-нибудь в углу верхней полки.

– Оставались только куриные крылышки, но я их уже замариновала нам на ужин. В посёлке с продуктами так себе дела, я обычно из города заказываю. Вон там, на буфете, список покупок, если тебе что-то надо – впиши.

Я поднялась со стула, отыскала в корзинке с мелочами карандаш и старательно вывела на листочке «вкусняшки для Тузика» сразу под «фарфалле» и «шиитаке».

– Думаешь, путь к сердцу мужчины лежит через желудок его собаки? – вдруг спросила тётя Агата, и я обернулась и выпучила на неё глаза. – Ох, Мируся, да у тебя на лице написано, где ты была ночью и что замышляешь теперь! Признаться, я удивлена, что ты ещё вчера не накинулась на меня с расспросами.

– Наверное, я хотела сначала увидеть всё сама.

– И как прошло?

– Очень неловко... Нет, просто ужасно! – выдохнула я, подхватила кошку, по закону трамвая успевшую занять мой стул, и усадила её на колени. – Он… он выглядит плохо…

– Мира, сейчас он выглядит лучше, чем когда-либо за эти шесть лет. – Тётя Агата протянула руку и на мгновение сжала пальцами моё плечо. – Понимаешь?

– Вот только желанием общаться со мной он явно не горит. Я не ждала, что будет просто, но это было так… так… – Я снова выдохнула, отчаявшись подобрать нужное слово, чтобы описать вчерашнюю встречу. – Мне даже показалось, что легче найти подход к волку, чем к нему. Кстати, откуда волк? Почему волк? Это, вообще, настоящий волк?

– Вполне настоящий, – покивала тётушка. – Пару лет назад местные рыбаки поплыли на ту сторону залива, и я уж не знаю, по каким они там кустам лазили и сколько самогона выпили, но вернулись с волчонком. Как так вышло, объяснить не смогли: он, видимо, бутерброды с твоей драгоценной колбаской унюхал, забрался в лодку, наелся, пригрелся и уснул, а пьянчужки его заметили, только когда здесь выгружались. И что делать с ним – непонятно, человеком уже пропах. Вот и отдали Илье, чтоб обогрел, приручил, одомашнил. Он как раз тогда один остался, Вера уехала.

– Куда уехала?

Я хорошо помнила маму Ильи – миловидную молодую женщину с сияющими глазами. Она работала в доме отдыха, обожала расспрашивать туристов о жизни в больших городах и умела мастерски изображать деву в беде. А ещё шила платья из цветастых отрезов советской ткани на старой ножной машинке, плела пушистые венки из диких трав и любила поймать Илью во дворе или даже на людной поселковой улочке, закружить в танце, а на его смущённое «Мам, ну музыки же нет» неизменно отвечала звонким «Именно!» Последний раз я видела её в больнице: она кричала, что я отняла у неё самое дорогое в жизни.

– Очаровала какого-то арийца, он её и увёз к себе в Германию, – рассказала тётя. – Они вроде бы звали Илью с собой, но он отказался, прирос к этому месту.

– А дед Митяй?

– Он умер ещё в том году, вскоре после… – Тётя Агата запнулась, бросила на меня короткий взгляд и принялась разливать чай по чашкам, но я поймала несказанное слово: после аварии, вскоре после аварии. – Ему тогда хорошо за девяносто было, ты сама понимаешь, он же Илюшке прадедом приходился.

– Остался совсем один… – задумчиво пробормотала я, разглядывая сиротливо кружащую в чашке ягоду.

– Он неплохо справляется. Правда.

– Ходит…

– Да, ходит. – Тётя Агата снова сжала пальцами моё плечо. – Не вини себя.

– Ещё бы он меня не винил, – прошептала я в пустоту.

После гречки на завтрак я по новой почистила зубы, сменила футболку на просторную блузу с легкомысленной вышивкой по подолу, для успокоения нервов потискала первого попавшегося котика – кажется, это была Джорджина, я ещё в них путалась, – поцеловала тётушку на удачу и вышла за дверь.

Глава 5

На пляже мы с батоном пользовались успехом у чаек.

Стоило мне спуститься с деревянных ступеней между дюнами и усесться на песке, как рядом сразу же нарисовалось несколько желтоклювых птичек, нахально посматривающих на меня своими крохотными глазками, усиленно намекая, что весь хлеб в радиусе километра принадлежит им, отдавай. Я и отдала. Огурец тоже предложила, но они почему-то отказались, и мне пришлось протереть его подолом с вышивкой и куснуть самой – трава травой.

Телефон пискнул входящим сообщением: любимый братец великодушно уведомил, что взял погонять мою тачку, и в качестве доказательства прислал богомерзкое селфи в салоне «Мини Купера». Я так и знала, что оставлять машину у родителей было плохой идеей, и Милош не мог упустить шанса меня позлить, даже если для этого ему пришлось запихнуть свои брутальные – нет, конечно – телеса в девчачий автомобиль. Я запальчиво пожелала брату сгореть в аду, открыла соседний чат и медленно, нерешительно напечатала, что вернусь в Москву раньше, чем планировала. А затем посмотрела на море.

Оно было прекрасно. Как, впрочем, и шесть лет назад, когда я приходила на этот же пляж, садилась у самой кромки воды, позволяя волнам лизать пятки, доставала акварель и неспешно, тон за тоном, переносила море на бумагу, окуная кисть в его же солёные воды. А потом кто-то подходил сзади, целовал меня в разогретое солнцем плечо, прижимал спиной к твёрдой груди, указывал куда-нибудь в угол рисунка и спрашивал:

– А этот цвет как называется?

– Вайдовый, – отвечала я и резко вскидывала альбом так, чтобы оставить отпечаток его пальца на влажной поверхности нарисованного моря.

И была самой счастливой Мирой на свете.

Я любила это место. Любила беззаветно, безоглядно и всецело. От неспокойного моря с редкой, похожей на блестящие конфеты галькой в полосе прибоя до зеркально-гладкого залива с косматыми зарослями камышей. От болотистых низин с белой пеной цветущих водорослей до пылающих в рассветном солнце вершин холмов. Я любила громады дюн из летучего песка чистейшей пробы, говорливые леса с паутиной невидимых тропинок, причудливой формы озёра, где вечно кружит в плавном танце пара лебедей.

Я любила это место необъяснимой затапливающей любовью, и оно любило меня в ответ – позволяло увидеть тысячу оттенков синего в холодных северных водах, дурманящими ароматами вело в лесную глушь к самым живописным купам смородиновых кустов, нашёптывало новости из дальних стран устами колосистой песколюбки, что встречала ветер на берегу.

И хотя прошло немало лет, а важнейший элемент счастья, казалось, был утерян безвозвратно, это место – всё, полностью – оставалось моей Аркадией. Тем безмятежным краем с нетронутой природой, где звёзды светят ярче, где дух сбивает от осязаемой гармонии всего и вся, где боги сами подают тростинку, чтоб ты пел. Моя пленительная, неповторимая, неизменно вдохновляющая Аркадия, где мне по-прежнему до одури было хорошо.

Как бы далеко я ни находилась, как бы сильно ни старалась забветь ту девчонку с руками в краске и счастьем в сердце, я знала, где-то там очень глубоко знала, что дорога приведёт меня обратно. Ведь найдя своё место силы, его можно лишиться на время, но нельзя потерять.

И сейчас я не хотела отсюда уезжать.

Поэтому стёрла сообщение, убрала телефон в карман, размотала бинт и зацепилась взглядом за нить, к которой был привязан воздушный змей, трепетавший на фоне перистых облаков.

Я вернулась домой ближе к обеду. Протянула тёте квёлый погрызенный огурец, широко улыбнулась, но в ответ она только покачала головой.

– Мирусь, знаешь, тут полный дом животворящих кошек…

– Нормально всё, – дёрнула я подбородком, выгребая звенящую мелочь из карманов. – Есть для меня какое-нибудь задание? О, давай пол подмету, песка нанесло, жуть!

А через несколько часов на пороге тётиного дома появился Илья.

Я увлечённо копошилась на кухне, расставляя тарелки и чашки в буфете по «правилу трёх»[1], и даже не сразу поняла, как это произошло.

– Я еду в город, купить что-нибудь нужно? – долетел до меня мужской голос, и сначала я подумала, что надо бы нарисовать на зеркале вторую чёрточку, а потом вытянулась, как сурикат: голос-то оказался очень знакомым!

– Да, дорогой, конечно. А на почту заскочишь?

– Угу.

– Вот и чудненько! Сейчас принесу список и деньги. Ты зайди пока.

– Я тут подожду.

Тётя Агата вплыла в кухню, подхватила испещрённый мелким почерком листочек и принялась деловито его изучать, словно проверяя, ничего ли она не забыла, а я вскинула руку в сторону двери, выпучила глаза и прошептала страшным голосом:

– В смысле?!

– Что такое? – Тётушка полным изящества и невинности жестом смахнула выпавшую из-под очередного тюрбана прядь волос, но только на губах её играла крайне загадочная улыбка. – Я же говорила тебе, что заказываю продукты из города, вот Илья мне их и привозит.

– А почему ты меня не предупредила, что он придёт? Ты что, сама его позвала?

– Я не звала, Мируся. И как я могла тебя предупредить, если обычно Илюшка ездит за продуктами по субботам? А сегодня у нас что?

– Что?

– Пятница, утёнок. Пятница.

Я посопела немножко, поскребла ногтем бровь, изо всех сил стараясь сделать из сказанного правильные выводы, а не те, что очень хотелось, а потом взбила пальцами чёлку и прокралась в прихожую. Илья топтался на крыльце – опущенные плечи, застёгнутая на все пуговицы клетчатая рубашка, руки в карманах джинсов.

– Привет, – несмело сказала я.

Он поднял на меня глаза:

– Привет.

И на секунду пронзил взглядом, обжёг до свежих волдырей и тут же отвернулся, будто там, где мысок его кеда ковырял порожек, происходило невероятно увлекательное зрелище, гладиаторские бои, не меньше.

Я вытянула шею, чтобы рассмотреть повидавшую жизнь серую «буханку» на подъездной дорожке, и спросила:

– Это твоя?

– Угу.

Глава 6

Я уткнулась подбородком в сложенные на столе руки и смотрела, как тётя Агата красила ногти. Опустить тонкую кисточку в бутылёк с тягучим тёмно-бордовым сиропом, отереть лишнее об узкое горлышко, оставить на ногтевом ложе три точных и уверенных мазка – вроде несложно, и я так смогу. Не с лаком, но с водоэмульсионной краской и стенами дома Ильи.

Тётушка вытянула вперёд левую руку, покрутила ей, рассматривая маникюр, удовлетворилась результатом и принялась за правую.

Вообще, для официально одинокой – то есть сильной и независимой – женщины она вела себя, как по мне, слишком уж нетипично. Не то чтобы я считала, будто в её ситуации нужно надеть кружевной чепец и смириться, но то явное удовольствие, с которым тётя Агата делала макияж по утрам, пользовалась нишевой парфюмерией или носила чулки словно не для кого-то, а исключительно для себя, несколько меня обескураживало.

Чулки! В деревне! Сегодня утром я развешивала постиранное бельё на верёвках в саду и даже засмотрелась на то, как тётушкины чулки развевались на ветру на фоне просыпающегося леса, – это казалось чем-то странным, из ряда вон выходящим, но невероятно красивым. И вдруг именно тут – уместным.

А вот сейчас тётя отточенными движениями красила ногти, но это ещё можно было объяснить её грандиозными планами на вечер – в театр с ночёвкой. Именно так, с ночёвкой: тётушка ссылалась на то, что спектакль закончится поздно, возвращаться из города будет несподручно, но я покивала и нарисовала на зеркале жирную красную черту.

– Ещё чаю? – спросила тётя Агата.

– Нет, спасибо… Ой! Ай!

На мою сгорбленную спину лихо запрыгнула кошка и радостно впилась в кожу когтями.

– Кто ты, стокилограммовый мохнатый монстр? – взвыла я.

– Это Ада, – проинформировала тётушка, мельком глянув на заложенный нами фундамент для пирамиды бременских музыкантов, и вернулась к маникюру.

– Она страшная и чёрная, да?

– Ты считаешь меня такой предсказуемой, утёнок? – усмехнулась тётя. – Она шпротная.

– Вот и шпротиков захотелось… – вздохнула я.

Сегодня я проснулась рано, хотя снова долго крутилась в постели под гнётом тяжких дум, пытаясь каким-то образом соединить нынешнюю себя, нынешнего Илью и давно исчезнувшие из моей жизни краски. Но то, что когда-то казалось таким привычным и обыденным, вдруг стало пугающим, и я тёрла лицо руками и печально вздыхала, сто тысяч раз пожалев о том, что согласилась на эту авантюру. Что вообще приехала. А среди ночи я прокралась на кухню, съела полведёрка мороженого, дала облизать ложку ближайшей кошке и решила, что если я могу хоть как-то помочь Илье – пусть даже покрасить стены, это же всего лишь стены, – я обязана это сделать. А там, глядишь, выйдет и так, что помогу и самой себе.

На решётке остывало печенье из овсянки и говяжьей печени, которое я под чутким руководством интернета испекла с утра. Я хотела сделать его в форме косточек, но у тёти не нашлось подходящей формочки, поэтому вкусняшки для Тузика получились в виде сердечек. Ещё я надела крайне непрактичный, но очень удобный белый джинсовый комбинезон, стащила у тётушки шёлковую косынку и повязала на голове так, чтобы легкомысленные концы торчали прямо на макушке. И как-то вся эта подготовка меня окончательно расслабила и успокоила, я даже начала предвкушать. Вот только стрелки часов упрямо не желали подбираться к восьми.

– Думаешь, ещё не пора? – спросила я у тёти Агаты. – Я в книжках читала, что в деревнях жизнь начинается рано. Ну, там, коров подоить, поросям дать…

– У нас нет коров и поросей, только олени и кабаны.

– И где-то бродит одинокий голодный волк…

– Господи, да иди уже! – не выдержала она. – Себя изводишь, а заодно и меня.

Этого было достаточно: я немилосердно сбросила мурчащую Аду с плеч, собрала печенье в контейнер, схватила холщовую сумку с набором для колеровки, подготовленный тётей свёрток с обещанными бутербродами – и меня даже не очень расстраивало, что желанной колбаски там снова не было, – и помчалась к выходу.

– Мирусь, ключи возьми! – крикнула тётушка вслед. – Вдруг разминёмся.

Непрогретый утренний воздух бодрил, и предплечья тут же покрылись гусиной кожей. Спорые шаги по асфальту отдавались эхом на пустынных улицах, но вскоре я нырнула в лес, на тропу, которая, петляя между соснами, вывела меня к дыре в заборе. Я легонько дёрнула за доски, на удачу, но они по-прежнему были крепко прибиты, поэтому я пробралась сквозь буреломы к калитке, перегнулась через неё, подняла защёлку и зашла во двор.

С моего прошлого визита он как будто немного изменился. Наваленные тут и там сухие ветки были аккуратно сложены в углу. У крыльца – большой короб с инструментами и свежий брус, купленный вчера в магазине. У стены – две металлические миски, одна с прозрачной водой; я не заметила их ночью, а теперь они будто вдыхали в этот замкнутый мирок на лесной опушке жизнь. И вообще, казалось, что двор тщательно подмели, а траву позеленили, покрыли муравой. Хотя, возможно, это просто моё сегодняшнее настроение преломляло действительность.

Я достала из сумки контейнер с печеньками и тихонько поцокала языком, призывая Тузика, но ни один большой лохматый зверь так и не объявился, поэтому я перешагнула через сломанную ступеньку, поправила пальцами чёлку и благовоспитанно постучала в дверь.

Её мне открыла Светка.

Изумлённо распахнула глаза, тут же сощурилась, нахмурилась, недовольно дёрнула кончиком носа, а потом ухмыльнулась и застегнула верхнюю пуговку на ярко-красном платье.

От Светки пахло цветочной туалетной водой и ещё немного тем запахом, который сложно с чем-то спутать.

– Где Илья? – тихо спросила я.

– Ильюша в душе, – почти пропела Светка.

В глубине дома хлопнула дверь, пару раз скрипнули половицы, и из полутёмного коридора неспешными шагами вышел Илья. Он вытирал волосы полотенцем, тонкая футболка с длинными рукавами прилипла к влажному телу, вся вокруг него перекрутилась. Шмыгнул носом, опустил руки, поднял глаза. И в его взгляде я так ясно увидела, что…