Ашт. Призыв к Жатве

Натан Вайг Сиенса-3

Багряные лучи едва мазнули запекшиеся кровавые сгустки на лице сержанта, отмечая прибытие в строй, чтобы в следующий миг осветить то, что к утру осталось от вверенного Натану дивизиона.

Утро на шести лунах Сиенсы напоминает закат большинства систем.

Лучи маленького, неправильной формы солнца, с трудом пробиваются сюда сквозь рыхлую, рваную сферу, озаряя серую почву тусклым багровым светом. К вечеру они станут почти черными, сливаясь с жухлыми черными стеблями тоацианского опиумного мака.

Увы, от роботов не осталось даже головных прожекторов. Вон только, Лор тащит стеер — смысл в последней разработке Альянса, когда стрелять из стеера может только боевой робот?!

Но Натан не спорит с младшим сержантом. Какая разница? Нравится мальчишке трофей.

Главное — в это Натан до сих пор не верит — они победили.

Победили.

И от победы этой хочется выть.

Он шел на Сиенсу, чтобы смешать с космической пылью само напоминание о плантациях, где несчастные рабы от зари до зари гнут спины на захватчиков, тоа-цев.

Он шел освобождать не просто рабов. Детей. Вес пропольщика тоа-пиатов не может превышать тридцать пять килограмм, видимо, столько весит самый крупный житель системы Тоа.

Автономный сделал все, чтобы попасть на войну, потому что у Альянса не хватало собственных человеко-ресурсов.

А здесь…

Да, победили.

Карлики, пигмеи. Пришельцы системы Тоа, засеявшие колонизированные луны запрещенными культурами. Никто не сбежал. Никто не выжил. Теперь в распоряжении Альянса шесть лун с самым доходным товаром Млечного Пути.

Натан уже знал, что к Сиенсе приближается два лайнера с детьми от четырех до восьми лет. Не рабами. Контрактниками.

К чертовой… черной дыре отсюда!

Холод в районе солнечного сплетения заставил сержанта остановиться, и, тащившийся за ним след в след Лор, навалился всей тяжестью, вместе с проклятым стреером.

Младший сержант, ожидая взбучку, отступил, но вопреки ожиданиям, не прозвучало ни звука.

— Сержант? — позвал Лор, хлопнув Натана по плечу.

Сержант молчал. Смысл отвечать, когда знаешь, что откроется глазам, как только подъем останется позади.

Черный, выгоревший, еще дымящий кратер.

Гром. Его корабль.

Корабль, покупка которого стоила Натану четырех лет работы в венерианских шахтах.

— Капитан, — от волнения у Лора вырвалось именно то слово, которое меньше всего хотелось произнести вслух.

Натан даже оглядываться на помощника не стал. Во-первых, знал, что тот скажет, во-вторых, чтобы не убить за это. Силой мысли.

— Альянс же покроет страховку Грома? — непонятно к кому обращаясь, сказал Лор и сглотнул.

— Ого, — проворчал себе под нос Коин, — ага.

— Да, неожиданно, но так и есть. Слово в слово. Та же самая версия. Нет, точно, слово в слово! Только конец другой. Впрочем, тут его зовут продолжением. Посмотрим.

Коин навел курсив на «продолжить», но вместо обещанного окончания легенды по панели запрыгали яркие строчки комментариев. Написанные разным шрифтом, цветом, размером, что явно наводит на мысль что писал все это один человек.

 Не забывай, уважаемый гость, что перед тобой лишь версия, апокриф!

 Помогите развидеть, пжжжстта!

 А хто верит в это гуано?

 Чем только не засоряют Сеть… Безобразие, прости пргоресс!

 Ясно, как опасна последующая вписка!!! Открывай смело, только не забудь составить завещание!!! УБАГАГА!

 Ведь чистят, чистят от подобного мусора, а все же находятся… недалекие, кто постит подобную чушь!

 Помойте мне глазницы, ребята…

 Точно! И те, кто потом читает, как послушные овцекони, которых манят голограммой морковки…

— Нет, а где продолжение? — Коин нетерпеливо засопел. Теперь ему непременно надо знать, что было дальше с Ваалом! Он дернул ползунком, но курсивчик оставался неподвижен.

На экране вспыхнула надпись:

∙ Вы уверены, что хотите открыть следующую вписку?

Коин раздраженно кликнул по надписи.

— А что скажут в школе, если я составлю обзор обеих версий? — Коин крутанул обнимающее его кресло, оборачиваясь к брату, и принялся буравить назойливым, пытливым взглядом синих, слегка на выкате, глаз.

— Что? — Ратлат прислушивался к себе. Вид у брата, как всегда, когда слушает Аст-Геру, растерянный.

— Если составлю подробный обзор? — заерзал на белом сиденье Коин. Ему хотелось скорее покончить с домашкой. Если повезет, можно попробовать напроситься на Кольцо, с Ратлатом.

— Какой обзор? — Ратлат по-прежнему слушал Аст-Геру. Так он и знал, иссяк! Медлить нельзя. Требуется срочный вылет на Кольцо.

— Я составляю отзыв о древних мифах. Факультатив по культурологи, — Коин решил запастись терпением.

— Отзыв — это хорошо, — кивнул Ратлат. — И какой миф ты выбрал…

— Легенду о Ваале и Астарте.

— Вот как, — светлые брови слегка двинулись к переносице, но юноша вовремя спохватился и придал лицу подобающий вид. Сказать, что Ратлат рад такому выбору младшего, нельзя. Но теоретически, раз сия легенда является достоянием гласности, и бесспорно, относится к мифологии, почему бы и нет.

— А почему именно она? — спросил бесстрастным тоном.

— Короткая самая, — буркнул Коин. — Лень другие читать.

— Думаешь, обманешь? — Ратлат отложил Аст-Геру, успеется. Сейчас куда важнее выяснить, что с братом. Чтобы он прикрывался ленью? Вот уж, действительно, миф.

— Аст-Асар неведома лень, — сказал, как и положено, бесстрастно, с достоинством.

— А я пока не Аст-Асар, — парировал Коин, и подмигнул.

Ратлата не должны расстраивать столь явные проявления недостойных эмоций, но Коин, как назло, всегда ходит по опасной грани, то и дело грозя стать слабостью старшего брата.

Поэтому Ратлат взял себя в руки, и, более спокойным тоном, чем обычно, напомнил:

— Ты — будущий Аст-Асар. Не забывай об этом.

Коин сглотнул. Молчал.

— Так зачем тебе сокращать время на выполнение домашнего задания? — спросил Ратлат. — Куда-то спешишь? Дела?

— Аст-Геру иссяк? — указал Коин.

Ратлат не стал обманывать.

— Вот! — непонятно чему, обрадовался Коин. — Ты возьмешь меня с собой на Кольцо. Я соскучился по отцу!

Ратлат сдерживался нечеловеческим усилием воли. Час от часу не легче! Еще и соскучился. Одни эмоции… Одна рефлексия… Так Коин может и правда никогда не стать Аст-Асар… Но лучше об этом не думать.

Школа. Он что-то говорил о школе.

— А что ты спрашивал насчет отзыва? Для школы?

Малиновый, в крупных конопушках, нос будущего Аст-Асар предательски сморщился. Ратлат проигнорировал вопрос о Кольце. Значит, отца Коин опять не увидит… Коин насупился, но не ответить старшему не имел права.

— Спрашивал, если напишу отзыв на обе версии легенды? Получится более пространственно и содержательно.

— На обе версии?

— Да, на апокриф тоже, — беспечно заявил Коин.

— Ты читал апокриф, — скорее утвердил, чем спросил Ратлат.

Коин кивнул.

Ратлат не сказал ничего, но Коин кожей ощутил, что старший им недоволен. Все внутри сжалось, и даже воздуха в белой многоугольной комнате стало меньше.

— Ведь это открытая информация, — неуверенно, оправдываясь, протянул Коин. — Она в Сети.

— Не всю информацию в Сети следует читать, — мягко напомнил Ратлат.

— Я не буду, — поспешно согласился Коин.

— Информация, что ты прошел по запрещенному адресу, уже попала в Мозг. И в школе, так или иначе, об этом узнают.

— Что же делать? — Коин выглядит растерянным и беззащитным. Ратлат внутренне содрогался, когда думал, что брат приближается к возрасту самостоятельности — семи годам.

Скоро, очень скоро он начнет жить один, — подумал Ратлат. — Братик, братик… Как это вообще возможно?!

Вслух же сказал спокойно и уверенно, чтобы не беспокоить брата:

— Ничего. Готовь отзыв, конечно, на официальную версию, то есть, я хочу сказать, канон. Спросят, читал ли апокриф, скажешь, что читал. Зачем — двигал познавательский интерес. Но вряд ли спросят.

— Почему?

— Информация в Мозге, — пожал плечами Ратлат. — В школе и так и так узнают. Их обязанность — следить за психическим состоянием учеников. За вашей безопасностью. Успеваемостью. Вы — будущие Аст-Асар. Будущее Ашт.

Коин как будто успокоился. Перестал морщить нос, взгляд пытливых, на выкате глаз, стал отстраненным.

— Хорошо. Я начну рецензирование.

— Да, — кивнул Ратлат. — А у меня дела. Если мой Аст-Геру иссяк, у остальных потеря близка.

— Ты увидишь отца? — нарочито спокойный вопрос мальчика прозвучал совсем тихо.

— Не знаю, — пожал широкими плечами Ратлат. — Я лечу не за этим.

— Я знаю, — кивнул Коин, собирая волю в кулак. — Ты летишь за Аст-Геру. Ратлат, — его посетила неожиданная догадка, но побоялся озвучить ее сразу. — А что было раньше?

— Что ты имеешь ввиду?

— Раньше? Как астары, то есть мы, обходились без Аст-Геру?

— Никогда такого не было. Аст-Геру — бесценный дар мира Ашт своим сыновьям. Почему ты решил, что мы обходились без него?

— В легенде про Ваала и Астрату, — последнее имя мальчик презрительно выплюнул, — ничего не сказано про сияние Аст-Геру внутри Ваала. И в других мифах тоже, — быстро, чтобы старший не успел перебить его, сказал мальчик.

— Легенды легендами, — пожал плечами Ратлат. — Аст-Геру был с нами всегда. А мифы на то и — мифы.

— И всегда хранился в Теле, что в Кольце Ашт? — не унимался ребенок.

— Всегда, — кивнул Ратлат.

Коин поджал губы, задумался.

— Я знаешь, что думаю? — спросил он брата.

— Не знаю.

— Конечно, не знаешь, твой Аст-Геру иссяк! — и Коин показал Ратлату розовый язык. Всем хороший язык, отметил про себя Ратлат. Хоть сейчас на медосмотр. Парень здоров и годен к самостоятельной жизни. Почему же так неприятно об этом думать?

— Аст-Асар не… — начал было Ратлат, но ребенок перебил его.

— Знаю, знаю, не читают мыслей, а в и д я т! — он сделал таинственное лицо. — Я думаю, стена, на которой стоит Лик Исиды в легенде, и на которой появляется Астрата, — и есть Кольцо Ашт! Метафорически!

— Астарта, — машинально поправил Ратлат брата.

А ведь братишка прав! Коин прекрасно развит, и очень умен для своих лет, и кому, как не Ратлату, з н а т ь это. Логика, точность изложения мысли, пространственное мышление, развитый абстрактный механизм ума. Из парня будет хороший Аст-Асар. Только… слишком уж он эмоционален. И в школе, конечно, об этом известно.

Ратлат попрощался с братом, хотел сказать, что постарается не задерживаться, но вовремя сдержался. Аст-Асар, пусть и будущему, неведомы муки Привязанности.

Думая о брате, Ратлат поднялся на парковочную площадку. Если бы дела были в городе, на поверхности Ашт, взял бы мобиль. Но к базе, что у Кольца, добраться можно только на дорне, миниатюрном космолете.

Дорн Ратлата, серо-зеленый цилиндр, с округлыми скошенными краями, лежал на боку и терпеливо ждал, когда о нем вспомнят. При появлении Ратлата на парковочном месте, приветливо распахнул пасть люка, как щенок, соскучившийся по хозяину. Да, отметил про себя Ратлат, животное может скучать по хозяину, на то оно и животное. Низшие недалеко ушли от животных. Сынам Ашт эмоции противны с младенчества.

По размеру дорн примерно с истребитель отсталых цивилизаций, только места внутри куда больше. Секрет в бесценном Аст-Геру. Иссякает энергетический сгусток только при непосредственном контакте с плотью и разумом астара. Корабли, построенные с участием Аст-Геру, служат куда дольше обычных. А учитывая их сверхскорость, сверхпрочность, и другие возможности, смело можно сказать, что биотехнологиям Ашт равных нет. Просто нет.

Дорн Ратлата мягко поднялся над тэ и попал в рой тысяч таких же дорнов, мобилей, сийке, трийо и прочих средств передвижения.

Коин будет нервничать завтра в школе, понял Ратлат, делая круг над квадратом. Хорошо бы вернуться пораньше, побыть вечером дома. Пример спокойной рассудительности парню не помешают.

Школа Аст-Илинити Коина, целый городок на площади в десяток гектаров, расположилась на окраине города Тревы. Тысячи будущих Аст-Асар, деловито снуют по периметру: бегают, прыгают, кувыркаются, развивая тело, стоят и висят в парадоксальных для восприятия позах, с л у ш а ю т, развивая мозг, в общем, заняты, кто чем. Ученики живут прямо в школе, на месте, а кто помладше, пока, как Коин, проводит в школе всего лишь по двенадцать часов ежедневно, на дистанционном обучении, ночевать летает домой.

Скоро и славный пламенный Коин войдет под сень белых, из лунного камня, стен, чтобы отдать этим стенам одиннадцать полных оборотов Ашт вокруг Астаир жизни будущего Аст-Асар.

Ратлат покинул лунные стены десять лет назад, и за это время успел окончить два сита, параллельно.

Ровные, правильные линии улиц Тревы успокаивают разум и инстинкты, а величие и безупречность зданий, вселяют чувство допустимой гордости, патриотизма. Ратлат, как истинный Аст-Асар, настоящий патриот своей земли.

За линией Тревы, ближе к заводу по производству трийке пролегло пятно Академии си-тэль.

Си-тэль, прошедшие обучение, становятся женами Аст-Асар.

Сыновья мира Ашт обучаются сначала в школах, а потом в ситах — в зависимости от способностей. Ратлат закончил два сита, но практиковал один из хотэ. Женщины на Ашт не учатся ни в школах, ни в ситах. В мире Ашт не рождается женщин, коренное население — астары, мужчины, все женщины здесь — привозные.

Если женщина попадает на Ашт до рассветного возраста, в отличие от мужчин, самостоятельный возраст в жизни женщины никогда не наступает, у нее есть шанс попасть в Академию Си-тэль.

У си-тэль, закончившей Академию, есть шанс стать женой Аст-Асар.

Если на Ашт попадает женщина, миновавшая расцвет, она также может стать си-тэль. Но си-тэль, которая живет в Райо, в одном из Домов. Без права стать женой. У си-тэль, закончившей Академию, нет права покинуть Ашт. Си-тэль, живущие в Домах, делятся на два типа: те, кто приезжают на Ашт добровольно, и собственность мира Ашт.

Самый верный синоним слова си-тэль — проститутка, женщина, греющая постель Аст-Асар. Взамен си-тэль получает то, что необходимо ей для биологической жизнедеятельности: деньги, наряды, драгоценности, развлечения, кров и пищу.

Приезжие, не астары, иногда зовут си-тэль «неферами». Астару в голову не пришло бы такое оскорбление собственного мироздания. Но приезжие примитивные расы не способны проникнуться механизмом устройства Ашт, да и кто им расскажет, что значит, истинная «нефера».

Это как сравнить истинного Аст-Асар и человеческую подделку — гуманоида, инициированного драгоценным Аст-Геру. Понятно, что ни над временем, ни над пространством он не властен, получает только обострение инстинктов и некоторое раскрытие собственного потенциала, не более.

Ратлат, как любой молодой Аст-Асар, регулярно навещает Дома си-тэль, основы чаще всего брезгуют. Есть среди них и такие, что никогда не видели женщин. В районы си-тэль не ездят, а в гостях женатых Аст-Асар с си-тэль можно не встретиться: женщин принято держать на отдельной территории. Так им спокойнее и надежнее.

Ратлат уже решил, что когда Коин войдет в самостоятельный возраст, обязательно возьмет выпускницу Академии. А может, и двух, и трех, одной будет сложно. А вместе им — и веселее. А может, завести сразу и жену, и собаку? Будучи догдэ, у Ратлата весьма ограниченное личное время, постоянно в Райо не наездишься. Взять жен можно было и раньше, как и отправить Коина на проживание в школу, как того хотел отец, но Ратлат не спешил.

Самого Ратлата отец отдал в школу, когда ему едва исполнилось четыре. И Ратлат хотел, чтобы брат успел хоть немного побыть ребенком, тем более что возможность для этого у семьи есть.

А к си-тэль прекрасно можно слетать и в Райо.

Последнее, на что упал взгляд Ратлата перед тем, как его дорн вышел в свободный коридор и взмыл вертикально вверх, был огненный, сверкающий в свете дня, пик Начала Пламени.

Отец говорит, с тех пор, как ушел Пламень, Началу нужно дополнительное укрепление, над пирамидой выстроен пик из Аст-Геру, но сила его стремительно поглощается Нефтидой. Нужна нефера, нужен живой Пламень, душа Нефтиды, но есть ли шанс его встретить и вернуть на Ашт?

Дядя Ратлата, Аоллар, отправился на поиски Пламени задолго до появления Ратлата на свет, и до сих пор не вернулся.

Когда Ратлат был ненамного старше Коина, Ашт постигла новая беда: ушла Вода.

Над голубой пирамидой Начала Льда тоже появился пик Аст-Геру, столь же стремительно тающий, как и пик Пламени.

Если пять Начал перестанут удерживать Кольцо Ашт, Вершине Мира наступит конец.

Основы говорят, это последнее Начало. Начало конца.

— Это так, — Леосгар окинул долгим задумчивым взглядом плечистого юношу с длинными белыми волосами. Семья падаан-до. Основ прекрасно понял, что Ратлат прилетел получить Аст-Геру. Думал, отвечать, или нет. Наконец, решил.

— Все так, — повторил Леосгар. — Слабеют Начала — слабеет Ашт. А чем слабее Ашт, тем слабее Аст-Геру. Но, сам понимаешь, им об этом знать не стоит.

Ратлат кивнул.

Последняя партия, в сто пятьдесят исталлов, потеряла силу вдвое быстрее, чем та, что была перед ней.

— Где напасешься на вас столько, — бормочет основ, ведя Ратлата по коридору BASора, или, правильнее, BASор117.

— Жди здесь, — сухо бросил, скрывшись в узком проеме луке.

Каждый раз, когда Ратлат бывал в такой пугающей близости от Кольца, его телом время от времени непозволительно овладевало необъяснимое блаженство. Сладкая судорога то и дело давала знать о себе, проявляясь неожиданно, в самых разных местах. И будоражащее осознание того, что он находится в самом опасном месте Ашт, ни причем. В этом блаженстве, которому невозможно противостоять, и заключается главное коварство и опасность Тела — поддашься порыву, войдешь в узкий розовый коридор, словно железные мышцы сомкнут стены, раздавят, размажут то, что недавно было Аст-Асар.

Только основы могут противостоять искушению Тела.

Кольцо Ашт — не простое планетарное кольцо — из пыли и льда. Внешне, и на девяносто девять уке — такое же. Но в одной из полостей спрятан розовый манящий лабиринт, наполненный сладким, чудесным воздухом — то самое Тело, где добывают бесценный Аст-Геру.

Живой Аст-Геру.

И розовые, пульсирующие стены — живые.

И смысл их автономного существования — ненависть к Аст-Асар.

Жизнедеятельность Аст-Геру протекает вне времени, вне пространства, и носящему дает над власть над ними.

Власть над временем и пространством.

Аст-Асар носят Аст-Геру внутри своего тела. Вступая в контакт с плотью и разумом астара, Аст-Геру делает его Аст-Асар. Вот только от этого контакта с Аст-Асар Аст-Геру стремительно — с каждым полным оборотом Ашт все быстрее и быстрее — иссякает.

Догдэ Ратлат знает, что термин иссякает не совсем верный — Аст-Геру гибнет.

Корабли, построенные с использованием Аст-Геру, миллиарды лет пролетают как рейсовые. Галактики для Аст-Асар — близкие, как планеты одной системы. Корабли на двигателях из Аст-Геру самые быстрые и прочные. А основы, старейшие из Аст-Асар, по-прежнему могут пронзать на этих кораблях временные потоки. Вот только сейчас в этом нет никакого смысла. Вмешательство Аст-Асар в низшие миры приостановлено. Сильно приостановлено.

Есть серьезное препятствие по добыче драгоценного Аст-Геру.

Извлечь Аст-Геру из розовой пульсирующей плоти стен не может ни один Аст-Асар. Войти в лабиринт Тела могут только основы, те из Аст-Асар, кто помнит времена былого величия Вершины мира. Но их, основ, осталось слишком мало. Леосгар, и отец Ратлата — Вейстар, одни из них.

Приезжим, старателям, этому галактическому сброду не стоит знать, как важна их работа для Ашт. По злой иронии ненавидящих Аст-Асар Нефтид, вход в рудники открыт для низшей расы.

Ратлат открыл несколько окон на панели. Ему всегда нравилось наблюдать путь отца или Леосгара по розовому лабиринту рудников.

Освещенный зловещим серым светом отсек, вырубленный в Кольце — он зарастет через сутки, когда добыча в нем будет объявлена закрытой. На экране мелькают фигурки старателей. Ратлат сделал звук погромче — кажется, спорят о чем-то.

Вот один, длинный, с зеленоватым оттенком кожи, поднимает над головой серый тусклый камень. В ответ раздается гогот.

Ратлат усмехнулся.

А парень, похоже, не понимает, что не так. Наверно, недавно на добыче.

— Не радуйся. Это даже не герутарий. Его все меньше и меньше. А ты думал, в первый же день заработаешь на собственный планетоид.

Опять смех.

Бородатый громила неопрятного вида ободряюще хлопает долговязого по плечу.

— Да не психуй ты, как девочка! Куда, придурок? Подымай иди. За это гуано тоже заплатят. Не как за герутарий, но на местных сучек хватит.

Остальные вторят неприятным смехом.

К говорившим приблизился рослый высокий мужчина, коротко стриженный, с сединой на висках и шрамом через правую половину лица, с половинкой, нет, даже обрывком правого уха. По его уверенной поступи и шестиугольной звезде на плече понятно, что он здесь главный. Обзорщик.

— Чего замерли? Забыли, что вы здесь не капитаны, не сынки богатого папочки, а такие, как все? Или будете трепать языками, как поселенские бабы, пока остальная команда рвет задницы? Свали с дороги, Брэг. А ты, дибилоид, давай свое гуано, — обзорщик достал регистратор и щелкнул им у камня, регистрируя находку и нашедшего, после чего, изъял мертвый сгусток и пошел дальше.

Вернулся Леосгар.

— Держи, — он протянул Ратлату плоский короб.

— Но здесь…

— Помолчи, — поморщился Старейший. — За остальным приедешь через шесть ситэра.

— Все так плохо?

— А что ты хотел? Единство мира нарушено. Ашт погибает.

— Но мы ведь можем переселиться на другие планеты, как низшие колонисты.

Старейший развел руками.

— Мы — можем, Аст-Асар — нет.

— Как?

— Вот так. Сыновья Ашт — часть Ашт.

— Но вы говорите, что мы… Нет! Вы хотите сказать, мы станем низшими?

— Неизбежно. Итак, истинных Аст-Асар почти не осталось.

— Как же… А Аст-Геру…

— Аст-Геру. Ты видишь, его все меньше, все меньше. Все хуже. Аст-Асар — только основы. А сколько нас? То-то и оно.

— Но мы…

— Сопляки. Мните себя Аст-Асар, а что вы можете? Управляете временем? Пространством? А может, просто просчитываете на несколько ходов вперед, чему вас неплохо учат в школах и ситах, не больше? Зачем вам Аст-Геру? Если и с ним у вас все чаще и чаще случаются ошибки… Умение в и д е т ь, чтоб ты знал — это умение заглянуть в душу, а не чтение психологических портретов, пусть и тонкое. Управлять силой мысли, это не ваше тупое решение математических задач… Да, поддавшись недостойным инстинктам, вы можете убить силой мысли, но это ли контроль, это ли управление? И куда вам за пределами Ашт? В навигаторы или наемники к низшим? А может, в Охотничьи псы Альянса? Ловить всякий сброд по окраинам Млечного Пути?! Вы для этого рождены высшей расой?!

Основ поджал тонкие голубоватые губы, замолчал.

Пока говорил, ни один мускул не дрогнул на лице Ратлата. Но когда закончил, известный догдэ взял на себя смелость спросить.

— Что можно сделать, чтобы предотвратить гибель Аст-Асар?

Леосгар махнул тонкой, жилистой, но все еще сильной рукой.

— Нефтида сказала, что с утратой Начал Ашт обречен. Погас Пламень — и тотчас Сила Аст-Асар стала лишь воспоминанием. С утратой Воды стало еще хуже.

Не вернем Начала, и… наш мир уже мертв.

Сагастр Свергнутый правитель Империя Соул

— Что с бунтовщиками? — слегка нахмурил брови Сагастр, ощущая, как приятно перекатывается под пальцами нежная плоть. Один из последних трофеев, взяли у трех красных звезд, бывшей Мелиопетии, — дочь она этим двум узкоглазым, или племянница? — закусил от боли губу. Раскосые влажные глаза с мольбой таращились в сторону разинутой пасти двери, стараясь не смотреть на Сагастра. По исцарапанным щекам потекли новые потоки слез.

Не успели, не успели дорогуши смотаться на Алквисту. Не повезло.

Кажется, Вакаг что-то сказал. Ах, ну да, он же сам спросил. Сагастр уловил только конец.

— … в Вийе.

— Топили? — Сагастр дернулся, отрываясь от плачущей девушки. — Ну-ка, — наследник щелкнул пальцами. — Дай ножницы.

Хрупкая азиатка дернулась, как от удара.

Сагастр ободряюще похлопал по мокрой щеке.

— Угу, — Вакаг протянул ножницы. — Прилюдно, согласно приказу.

Наследник удовлетворенно кивнул.

Девчонка прижалась к коленям мучителя, вцепившись пальцами в неровные складки синей замши, и, дрожа, повизгивала.

Если с бабами всегда так просто, почему императрица до сих пор не сломалась?! Проклятье черной дыры!

Вой девки начинал раздражать. Как и упорство, с которым она вцепилась в спущенные штаны наследника.

Удар наотмашь заставил разжать пальцы и перевернуться, чтобы, неловко скрючившись, упасть на спину.

При падении тело неприятно хрустнуло. Но хотя бы заткнулась, и на том спасибо. Сагастр даже передумал играть в одну из своих любимых игр. Как всегда, мысли о матери заставляли терять контроль.

Небрежно отшвырнув ножницы, Сагастр натянул штаны, и направился к выходу, отпихнув обнаженное тело ногой.

— А с девкой что? — крикнул Вакаг вслед.

— Что хочешь, — равнодушно бросил Сагастр через плечо. — Меня раздражает ее визг.

Сейчас были дела поважнее. Пятый бунт за неделю. Откуда они только берутся? И берут оружие и припасы?

— Всех не перетопишь, — сказал покойный император.

— Посмотрим, — криво усмехнулся Сагастр.

Надо будет — и перетопит, и перевешает, и лично скормит рыбам-собакам на главном городском атолле.

Он должен был стать императором еще неделю назад! Пора кончать с несправедливостью!

В комнате, куда вошел наследник, царил прохладный полумрак, и сильно пахло лекарствами. Императрица нужна живой. Пока.

— Состояние стабильное, — услужливо кивнул новый придворный доктор.

Сагастр дернул квадратным подбородком в сторону проема, приказывая костоправу выметаться. За исполнением воли наследника дело не стало.

Силовые наручники — отличное изобретение цивилизации. Хотя в своих забавах с трофеями и соплеменницами Сагастр предпочитал действовать по старинке — сталь, та, что самая прочная, а то не напасешься… Ножи, а лучше тупые ржавые ножницы, хлысты, кожаные ремни и петли… Но это трофеи, и, опять же, антураж.

А здесь нужно наверняка.

Поэтому ничего лучше не придумать, чем электрический силовой стимулятор. Заряды можно направлять в любую часть тела, к любому органу, усиливая, снижая, играя на череде степени воздействия и интенсивности. Даже управлять кровяным давлением. Прелесть, а не прибор.

Раз уж побои и угрозы оказались бессильны.

Да и удобно, когда объект висит в воздухе — в той позе, которую задашь. Целое поле для творчества.

Сагастр оценил обстановку, скользнув взглядом по показателям приборов и датчиков. Высыпал сладкую пыльцу прямо на панель и вдохнул, с замиранием сердца ловя резкий взлет шипящих сиреневых крупинок.

Зрачки наследника расширились, и пухлые, покрасневшие веки еще больше надвинулись наглаза, создавая сонное и усталое впечатление на молодом, но уже успевшим утратить упругость, одутловатом лице.

Сонный, изучающий взгляд медленно пополз по женщине в силовом капкане, из груди Сагастра вырвался полувздох-полустон. Немного ватные поначалу пальцы прошлись по панели, придавая висящему телу вертикальное положение.

— Привет, — рука наследника дернулась, словно хотела изобразить традиционный знак приветствия, но усилием воли осталась на месте. — Мама.

Сморщенные веки женщины дрогнули, в глазах мелькнуло узнавание.

— Ломаешься? — Сагастр прищурился. Не дождавшись ответа, продолжил. — Всего делов! Избавь себя от этого униженного, неподобающего твоему статусу и происхождению, положения! От неудобства, наконец! — последнюю фразу наследник взвизгнул, сорвавшись на фальцет. И, уже более сдержанным тоном, добавил. — А своего сына от томительного ожидания. Престол Соул, мама…

— У меня… нет… сына, — прохрипела висящая над полом женщина, и в тусклых, запавших глазах ее мелькнула ненависть, — нет наследника.

— Вот как ты заговорила, мама… Ты ведь мать мне, черная дыра тебя подери!! — Сагастр опять сорвался и стукнул кулаком по панели, с которой взлетели в воздух две оставшиеся крупинки сиреневого цвета. Крупинки медленно закружились, а потом застыли в воздухе. — Престол императора Соул — мой по праву.

— У меня. Нет. Наследника.

Твердый, как атоллы Соул, тон, сталь почти угасших глаз, вспыхнувшая серым огнем, напоминающая холодную сталь взгляда самого наследника, упрямо задранный подбородок, — все говорило о том, что императрица умрет, но не передаст сыну престол Соул.

А если увеличить напряжение?

Вместо ожидаемой муки изможденное, изуродованное пытками лицо озарилось усмешкой. Бывшая императрица сошла с ума?

— Они идут. Уже почти… Здесь. Идут. За тобой. Народ спасет свою императрицу.

Императрица торжествовала.

И, похоже, справедливо.

Сначала Сагастр решил, что мать опять бредит. Что у нее что-то со слухом. За время, проведенное в этой комнате с серыми хромовыми стенами, с ней нередко случались галлюцинации. Она говорила с покойным императором, с сестрами, с друзьями. Нередко звала на помощь. Но ни разу не попросила пощады. Ни разу.

И то, что мать не сломали ни сладкие обещания, ни пытки, заставляло Сагастра сатанеть.

Под окном отчетливо нарастала волна гула, с каждой секундой обретающая форму. Теперь и Сагастр слышал.

— Свободу императрице Соул!

— Свободу императрице!

— Она где-то здесь!

— Подонок слишком труслив, чтобы убить ее…

Сагастр в последний раз взглянул в лицо матери.

— Твое последнее слово, мама?! Хочется жить?

Но императрица не слышит его.

На хрупкой грани забытья и реальности, перед серыми стальными глазами мелькают широкие коридоры дворца. Слишком низкие поклоны подданных, их чересчур натянутые улыбки пугают неестественностью. Но больше всего пугает непривычный запах. Этим запахом встретили императрицу Соул родные стены после возвращения с Земли. И в низких поклонах, бегающих глазах и улыбках, в повисшей в воздухе тишине ей слышится угроза.

Угроза, повисшая над родной планетой. Угроза, сжимающая когтистые лапы над супругом, блистательным императором Планеты Семи Лун. Соул.

На космодроме, вместо собственных слуг ее встретили трое друзей Сагастра. С почестями, подобающими ее титулу, проводили в посадочный шаттл, который доставил их во дворец.

Ей кажется, или встречные по дороге в тронный зал подданные не смеют поднять глаза на приспешников сына? Ведь никогда не одобряла эту дружбу, но разве Сагастру указ, кто-то, кроме отца?

В тронном зале пусто, только запах, запах беды по-прежнему преследует ее. Правда, сейчас он окрашен нотками сладкой пыльцы с Весты. Последний раз она была здесь две недели назад, перед самым отъездом.

За сорок лет брака она ни разу не видела императора в такой ярости, как в тот день, перед отлетом.

— Я никогда не передам престол тому, кто не в силах контролировать низменные, животные инстинкты! — император Соул брезгливо морщился, вытирая руки.

Это было… да, две недели тому… накануне ее отъезда на Землю.

Не зная, что делать, императрица попыталась успокоить мужа:

— Слишком поздно мы узнали о его болезни.

— Болезни? Очнись, женщина! Подлость и слабость натуры ты зовешь болезнью!

Сагастр не спешил подняться с пола. Он вытирал разбитые в кровь губы, размазывая кровь и сиреневые полосы по бледному лицу. Холодный насмешливый взгляд сквозит ненавистью.

— Он будет лечиться. Прошу тебя.

— Мать, — презрительно выплюнул муж, покидая зал.

Императрица улетала с тяжелым сердцем, но сейчас понимает, что вообще не стоило покидать дом. И мужа.

Но вопрос «где император» она получила вялый и неубедительный ответ, что его величеству нездоровится. Хуже всего, что с космопорта муж не отвечал на позывные, а потом ее орм перестал реагировать на команды.

В покоях супруга она не нашла. Зато нашла сына.

Лихорадочный, больной блеск глаз Сагастра. Ему… все еще нездоровится?.. С трудом фокусируемый на ней взгляд… Прядь волос, прилипшая к высокому лбу… Не узнает?

Он же ничего не соображает, — поняла она. Пьян. Или под воздействием сладкой пыльцы?

Оказалось, соображает больше, чем могло показаться на первый взгляд.

Сагастр понял, кто перед ним, и пухлые потрескавшиеся губы растянулись в отвратительной ухмылке.

— Г-г-г-в-в-ввв..

— Где отец?

— Г-В-в-вв-взять, — сказал он тем, кто стоял за спиной. Почетный караул оказался конвоем.

Императрица возмущенно оглядывается. Она и подумать не могла, что приказ утратившего человеческий облик сына будет выполнен. И зря. В тот же миг, когда она собиралась приказать вызвать к Сагастру врачей, и перевести сына на принудительное лечение, когда ее губы разжались, на них легла широкая ладонь. Изо рта женщины, забившейся в руках конвоиров, успел вырваться лишь короткий стон.

Вдогонку ей раздается:

— Отец приболел! Сильно приболел, мама! Г-г-г-Ха-ха-ха! Я не очень разбираюсь в медицине, но доктора говорят, это заразно. А, знаешь, что самое печальное? Он заразил тебя! — и снова издевательский хохот.

Тогда она и подумать не могла, что император уже убит.

Хлесткая пощечина на мгновение вернула императрицу к жизни. Открыв глаза, увидела перед собой искаженное гневом и страхом лицо Сагастра. Кажется, он что-то кричит ей. Брызги слюны капают на лицо. Не хочется видеть… сына. Императрица закрывает глаза и падает в приятную бесчувственную прохладу. Почему никак не вспомнить лицо мужа?

Разряд возвращает в сознание.

Опять боль?! Нет!

Нет, пожалуйста, я больше не могу!!!

Все!

Все, что угодно, только не боль!..

Нет сил терпеть. Нет…

— Права на престол, мама! Если хочешь жить…

Слабый кивок, как по волшебству, убирает боль.

Императрица с трудом раздирает запекшиеся губы.

Сагастр включил запись.

— Я, императрица Соул, — сипит она, сглатывает, и дальше говорит уже более быстро и уверенно. — Пребывая в солнечном рассудке и лунной памяти, заявляю, что ни у меня, ни у моего мужа нет и не было наследника для передачи престола. Закон Соул…

Женщина не успела договорить, седые обрывки волос взметнулись, когда голова безвольно откинулась назад, отброшенная ударом в челюсть. Порыв бешенства заставил Сагастра забыть о стимуляторе.

Через несколько секунд, переведя дух, наследник понял, что гул перед дворцом усилился. Значит, остается одно.

— Сука, — прошипел Сагастр.

Увеличив разряд в несколько раз, с минуту смотрел на тело матери, выгнутое дугой, а когда отпустил кнопку, взгляд императрицы потух.

Мать в любом случае не стоило оставлять в живых. Престол Соул передается только волей императора. Что удастся сломать отца — Сагастр и не ждал. Но что не удалось справиться с матерью, которую всегда презирал за слабость и мягкотелость…

Оставаться здесь больше нельзя.

Крики приближаются. И раздаются уже в широких коридорах дворца.

Если бы императрица назвала преемника, никто не посмел бы обвинить нового Императора. Но сейчас у него нет статуса неприкосновенности.

Проклятье!

Сагастр не думал, что придется покидать родную планету. Не думал, но… На всякий случай полностью экипированный корабль ждет на орбите.

Сорак считал себя чертовым везунчиком. Избавиться, наконец, от сукиного сына и повидаться с Вайгом, что это, как не чертово везение? Не сказать, что бывший наемник сентиментален, а работа Охотником за головами вообще не располагает к сантиментам, но увидеть капа, посидеть по-мужски, вспомнить… А вспомнить есть что. И это, Магелланово Облако мне в задницу, здорово.

А если слова одной их общей знакомой окажутся правдой, то Натан Вайг обязательно присоединится к нему в квесте. И бабла срубят не по-детски, и молодость вспомнят, тряхнут адреналином. О лучшем напарнике, чем кап Вайг, Сорак и не мечтает.

Бывший кап, — поправился Сорак. Если верить этой вертлявой сучке Эсти, Вайг больше не капитан. То ли Альянс изъял его корабль, забавная, кстати, лайба, класс «чайка», но вполне на ходу!.. То ли Гром не выдержал очередной передряги. Кажется, выкуривали на хрен тоа-цев с Сиенсы-3, освобождали рабов. Что-то такое было в новостях.

Сержант в отставке, причем из бывших «автономных», отправился воевать на стороне Альянса.

— Не на Альянс! А на стороне людей, — сказал Вайг Сораку.

— Ты веришь, что у Альянса не хватает своих сил? — справедливо заметил Сорак. — Раньше не замечал за тобой тугодумия. Или дебильной наивности.

— Не верю, — пропустил хамство мимо ушей Вайг. — Но уверен на сотню чертовых гала-милле, что Альянс не пошевелит даже волосами на своей заднице, чтобы спасти людей. В освобождении участвует армия из добровольцев.

— Ты капитан, тебе решать, — пожал плечами Сорак, оставаясь при своем мнении. За шесть лет полетов на Громе он успел подзабыть о том, каково это — быть вольным стрелком. И в тот день, глядя на сиренево-розовые сполохи солнца Вилии, понял, что пришло время вспомнить.

А вспомнив, понял, что и не хлебал толком свободного плавания.

Годы рядом с бывшим сержантом, Вайгом, отличным бойцом и неплохим, но порой слишком уж скрытным, парнем, не обошли бывшего наемника стороной.

Бесценные для человека его профессии навыки фикнианского рукопашного боя, умение обращаться с оружием — настоящим оружием, а не тем дерьмом, каким их снабжали в Какилее.

Родной дом Сорака — скромная колонизированная луна, где, с шестнадцати лет, Сорак собирал «налоги» с «землепашцев» и возвращал в разум и поселения загулявших фермеров. Рано повзрослев, как и все, кто родился и вырос на Сьерре-Алквисте, Сорак научился по-мужски решать вопросы с «серьезными людьми», качественно зачищая то и дело, вылазящих, как грибы, конкурентов.

Тогда в его распоряжении были максимум веерники устаревших моделей, охотничьи ружья, винтовки, давно забытые на планетах Альянса… Сорак только потом понял, каким зеленым юнцом Вайг взял его на Гром. Наемник, в глаза не нюхавший настоящего оружия. Бластера, например, или халцедономета… Или того же рельсотрона, стреляющего плазмой.

Не сразу, но у Сорака появились нужные знакомства и собственные связи, бывший наемник научился вести дела с серьезными людьми. И в тот день, когда Вайг решил заделаться волонтером Альянса, с луны Вилии, на старом, видавшем много передряг на своем веку, истребителе, отчалил не простой наемник, а начинающий Охотник. Охотник за головами.

За шесть лет свободного плавания Сорак успел сменить дышащий на ладан истребитель на небольшой маневренный Боенг, класс линКР, «призрак». И завоевать кое-какую репутацию.

К Архаику — такое прозвище Сораку дали за абсолютно седую, несмотря на возраст, голову — обращались в щекотливых ситуациях, полагаясь на безупречную репутацию Охотника. Принципы, гордо именуемые на Громе «кодексом», что намертво вбил в голову Вайг, окупились с лихвой. Ни один из нанимателей не усомнился в конфиденциальности, и в том, что Архаик сдохнет, нежели даст себя взять и провалить задание. А без этого стать Охотником без шансов, Охота — это постоянный риск, но риск не репутацией, а жизнью. Как жизнь, так и репутацию, вторую не купишь, даже при продаже всех органов в лаборатории Аломеи, но между потерей жизни и потерей репутации, настоящий Охотник, не сомневаясь, выберет первую.

Вот и с новорощеннымТеслой пришлось повозиться.

В четырнадцать, когда сверстники вовсю баймят и квестят, когда любой нормальный ребенок должен скрипеть зубами над анналами истории освоения космоса и становления Альянса, постигать азы Информатория и премудрости тригонометрии (Сорак понятия не имеет, что это, просто нахватался от одного печально знакомого миссионера-фикнианца мудреных слов, и теперь с гордостью вворачивает их в разговоры, пусть даже и с самим собой), в общем, когда нормальные цивилизованные дети занимаются тем, что прилично их возрасту, этот крысеныш умудрился наладить на одной из заброшенных лун подпольное производство.

Производство небольшое, но крепко стоящее на ногах. На луне разместился заводик по выпуску запрещенных силовых стимуляторов. Запрещенных, потому что востребовано это чудо техники оказалось разве что для пыток. В медицине приборы тоньше и точнее, качественнее. А то, что производилось на луне с многообещающим названием Лунная Соната под видом синтезаторов, на ура раскупалось на далеких от цивилизации и совести планетоидах и лунах.

Главу преступной группировки, по совместительству любимого сыночку-тинейджера четы толстосумов, Сорак выслеживал не по заказу Альянса. Вольный стрелок, правительственными поручениями Архаик не брезговал.

Отказываться от натов, текущих на счет? Кем-кем, а идиотом Сорак не был.

Пока у Альянса есть задачи, которыми можно замарать руки в стерильных хирургических перчатках, Охотникам можно не париться за будущее.

Крысеныша, известного в Сети под ником Тесла, заказали Архаику собственные мамочка и папочка. К слову, конкуренты по продаже нелегального оружия и орудий пыток. Специалисты в области военного искусства, так это нынче называется.

Что предки с пащенком не поделили, Сораку не интересно. Свою задачу Архаик выполнил: мальчишка найден, погружен на корабль, и место передачи — одна из лун Солнечной Системы — вон, растет на экране. А то, что щенок чуть было не оставил его без правой руки — и даже регенератор АХ33-втс, последней модели, портативный оказался почти бессилен, наверно, шрам останется — так нечего было клювом щелкать. Заказчики не скрывали нюансов подлой натуры маленького подонка, даже наоборот, Сораку дано было понять, что малец особо опасен.

Да и смысл нанимать Охотника, тем более его уровня, чтобы поймать и вернуть в отчий дом пацаненка-шалуна. Сам виноват. Ну и еще хрупкий, болезненный вид парнишки.

Пульт подмигнул зеленым глазом — крысенышу что-то понадобилось. Жрать наверно, или по нужде. Может, ну его, перебьется? Что тут до Луны осталось?

А что в отчий дом вернется с хорошим аппетитом и в испачканных штанах, предков должно умилить. Ишь, изголодался, родимый, да трепещет перед справедливым ата-та.

Уж не знаю, как тебя, крыса вундеркиндистая, будут предки дрессировать, и на каком силовом поводке по отчему дому водить, думал Сорак, но мне ваша семейная драматургия до сиреневого спектра.

Тем временем пальцы прошлись по панели — все-таки стоит взглянуть, что у сосунка. В конце концов, мелкий поганец — его работа, за которую Архаик уже аванс получил и потратил, и еще вдвое больше, получит. А товар должен быть в идеальном состоянии.

Мелкий поганец, надежно спеленатый сложной композицией веревок и ремней, был пристегнут к откинутому креслу механика. В ожидании Сорака он лежал, запрокинув головку на тонкой шейке, и, даже в тишине космоса не слышно его дыхания.

Сорак не спешил подходить. Правая кисть еще болела, напоминая о недавнем секундном замешательстве, чуть было не стоившем руки. Да и карьеры Охотника. Потому как с биопротезом, который может отказать в любую минуту, какой из тебя Охотник.

Светло-русые кудри парнишки растрепались, челка откинулась, открывая слишком бледный лоб, глазенки закатились, прорези век мелькали голубоватыми, как у новорожденных, белками.

Если бы не опасность, которая исходит от вундеркинда-недомерка, пацана можно принять за ангела. Впрочем, менее чувствительному Сораку объект напоминал больше пай-мальчика-мажора, олигаршонка, наподобие отпрысков алмазного короля Скрыльски.

— Эй, — позвал Сорак крысеныша.

Объект не шелохнулся.

Взгляд Сорака упал на безвольно повисшую тонкую, бледную кисть засранца. Бледность подчеркивала тоненькая, не сразу заметная, темно-бордовая струйка, стекающая на пол, в небольшую лужицу.

— Черная дыра меня раздери, — только и успел пробормотать Сорак, двигаясь вперед.

В голове уже неслись гоночными мобилями мысли о навеки загубленной репутации, и о том, на какой хрен она теперь ему сдалась.

Репутация Охотника — последнее, что может служить утешением по сравнению с тем, что родители малыша сделают с ним. А то, что вскоре Сораку придется завидовать пленникам каннибалов-тро-всов, не вызывает сомнений.

Некстати вспомнилось, что мамаша крыски — ангельской внешностью мелкая гнида, так подгадившая напоследок, пошла в нее, — ближайшая родня — дочь там, или внучка, самого Мишки. И то, что сам давно вышел на заслуженный отдых, ничуть не мешает его репутации до сих пор вселять ужас в самых отъявленных и закоренелых отщепенцев Серого Облака.

Сорак даже не обратил внимания на то, что не далее, как пару часов назад, надежно и собственноручно связанный малец, лежал, вытянув в сторону руку.

А когда задним умом подметил несоответствие, было поздно.

Горло Архаика сжала невидимая струна силовых наручников.

Он же просто отрежет мне голову, мелькнуло в мыслях Сорака. Какая глупая и нелепая смерть для Охотника за Головами.

Но духи судьбы и удачи Какилеи были сегодня на стороне Сорака.

То ли крысеныш не успел вовремя дернуть невесть откуда взявшееся у него силовое поле, то ли ослаб в дороге, а может, от неудобной позы у него свело руку, но в следующую секунду Сорак уже сидел на объекте верхом, надежно блокировав мощной ручищей все пути демарша, и отвешивал крыске оплеуху за оплеухой.

Он проучил бы поганца как следует, да только передача уже меньше, чем через два часа, так что калечить нельзя.

Быстрыми, слаженными движениями, Сорак обработал рану на руке мальца — чертов псих исполосовал вены, чуть не до кости. О чем только думал?! Ведь и регенератор не помог бы, замешкайся Сорак хоть на секунды! Ходить бы пацану с протезом! А Сораку огребай от заказчиков претензии насчет целостности объекта!

И ведь не собирался идти, не хотел!

Из-за этого Сорак готов был собственноручно оторвать крыске все лапки.

— Архаик, погоди, — слабым, виноватым голосом позвал пацан.

Еще чего! Мало ему хлопот от недомерка?!

— Скоро предкам будешь задвигать, что бы там ни было, — процедил сквозь зубы Сорак, и не сдержался. — Гнида.

— Меня вообще-то Майклом зовут, — вздохнул пацан. — Мишка по-русски. В честь прадеда.

Ага. Значит, все-таки Мишка.

И пытки электричеством — это у вас семейное веселье. Сорак пожал широкими плечами. Он не собирался слушать мальца. Пора было снимать автопилот, чтобы запросить разрешение на приземление. Прилунение.

— Не отдавай меня им, — несколько раз моргнув, словно отгоняя непрошеные слезы, попросил ребенок.

Сорак даже улыбнулся. Криво, но улыбнулся. Смешнее пацан ничего придумать не мог.

За карьеру Охотника Сорак привык к чудачествам объектов и не попадал даже в мастерски расставленные ловушки. Даже тогда, когда одна очаровательная, но порочная мисс предложила… Неважно что, репутация дороже.

Сорак ощутил напряжение внизу и одновременное облегчение от того, что скоро, очень скоро, получит разрядку. Правда, в ущерб счету, но он заслужил отдых. На цивилизованной Луне просто обязаны пастись цивилизованные шлюхи.

— Помоги, — крысеныш прервал приятные мысли. — Отпусти меня, Архаик.

Сорак не ответил, и малец добавил совсем тихо:

— Они мне не родители!

— А кто?

Пацан промолчал.

Сорак направился к выходу.

— Все равно не поверишь!

— Ты прав, — Сорак обернулся, заслонив плечами проем. — Не поверю. Ты думал убедить меня, пытаясь убить?

— Я не тебя хотел убить, — серьезно ответил Мишка. — А себя.

Вообще-то, судя по глубине пореза — Сорак так и не нашел, чем себя искромсал новоиспеченный Тесла — это похоже на правду.

— Так нечего было трезвонить, — пожал плечами Охотник. — Глядишь, и скопытился бы уже.

Страшно стало, — подумал Мишка, но вслух говорить этого не стал, провожая взглядом широкую спину Архаика.

Раки Колонизированная луна Сьерра-Алквиста, Йор

— Иди, иди в Черный Коршун. Там тебя и сожгут. Не посмотрят, что кровь голубая, — почтенная мисс Эштон скептически жевала губами, неприязненно оглядывая новое, в пол, из плотной синей ткани, платье.

Раки наденет его завтра на собеседование. Когда пойдет в Гнездо Черного Коршуна. Раки сделала вид, что смахивает ворсинку с рукава, а мисс Эштон отвернулась. Вся поза экономки показывала, что известие о том, что Раки собирается покинуть службу у Полстейнов, ничуть ее не тревожит.

Раки упрямо закусила нижнюю губу и ниже склонилась над столом, отбраковывая незрелые, бледно-лимонные зерна курпицы от основной, яркой канареечной массы. Если сварить их все вместе, каша будет горчить, а курпичный пудинг, который хозяйка хочет на завтрак, не получится нежным и воздушным.

— Молчишь? — нахмурилась экономка и оторвала взгляд от домовой книги, куда аккуратно переписывала сегодняшние покупки. — Не хочешь говорить? А может, сказать нечего? Ишь, сопит в две дырки! — мисс Эштон жгла взглядом желтоватые страницы.

Подмечено верно: над горками курпицы раздается сопение. Никаким иным способом, того, что слышит недовольное бормотание старой мисс, Раки не показывает.

Рядом с Раки бухнулся об стол старинный железный канделябр с тремя сальными свечами. От неожиданности Раки нервно дернулась, но губ не разжала, что распалило старую экономку еще больше. Вот и заботься о неблагодарной девчонке! Ведь рта не раскроет, даже чтобы «спасибо» сказать.

Мисс Эштон нервно заозиралась вокруг. Она явно искала повод для скандала. И повод быстро нашелся: он висел на спинке стула, рядом с низким трехногим табуретом, на котором сидела Раки. И повод этот был чистым, длинным, добротно пошитым, синего цвета платьем из грубой шерсти.

В этом проклятом платье маленькая ундина завтра сбежит в Гнездо Черного Коршуна, оставив ее одну на хозяйстве. А где найти другую, такую умелую и расторопную помощницу? Еще и такую, что умеет язык за зубами держать. И вообще болтливостью не отличается.

По иронии судьбы молчание Раки, которое сейчас довело почтенную мисс до белого каления, стало основным аргументом в пользу устройства девчонки на службу в господский дом.

Раки, которую все домочадцы и слуги прозвали ундиной — за светлого, голубоватого оттенка волосы, неровными прядями спадающие до середины спины, показалась на пороге дома Полстейнов полгода назад. Вместе с десятком других претенденток, из которых явно выделялась не в лучшую сторону маленьким ростом и чрезмерной худобой. Бледная, с запавшими щеками и настороженным колючим взглядом, она молча протянула миссис Полстейн письмо с рекомендацией из ближайшего аббатства, которым заведовал пастор Смолл, давний знакомый семьи Полстейн. Пастор писал, что девчонка неплохо зарекомендовала себя на кухне монастыря и вполне может подойти дому Полстейнов, прислужницей.

Придирчиво оглядев хрупкую девичью фигурку в затертом платьице в заплатках, миссис Полстейн поманила Раки пальцем и задала несколько стандартных в таких случаях вопросов. Однозначные, лаконичные и даже скупые ответы ее удовлетворили: не смотря на явный поселенский говор, девчонка казалась не из болтливых. И не заметно было в ней поселенской вульгарности, так раздражающей чопорную миссис с тех самых пор, какона сама, совсем еще юной девочкой вошла в дом зажиточного гражданина колонизированной Американским Объединением луны. Саму миссис Полстейн двадцать лет назад отдали в этот дом за долги.

За это время из тонкой, пугливой, забитой девочки, точь-в-точь, что стоит перед ней, миссис Полстейн превратилась в важную городскую даму, грамотную и прекрасно воспитанную. Но все, что напоминало миссис о жизни в поселении, в том числе и просторечный, малограмотный говор, жутко раздражало.

— Она подходит, — кивнула миссис Полстейн экономке в сторону Раки, и развернулась, намереваясь вернуться в дом.

— Но, — робко задержала хозяйку мисс Эштон, спеша, пока та не скрылась в воротах. — Девчонка явная поселенка…

— Я вижу, — ледяные нотки в хозяйском голосе заставили бы проглотить язык кого угодно.

Но годы, проведенные бок о бок, научили госпожу и служанку слышать друг друга без слов. А еще служанку не робеть перед госпожой.

— Остальные еще хуже, — все еще не оборачиваясь, но уже мягче сказала миссис Полстейн.

Так Раки совершила головокружительный карьерный скачок — из поломоек богомольни — в прислужницы приличного дома.

Год исправной службы, вкупе с основными обязанностями, такими, как мытье полов и окон, натираемый до блеска хрусталь, вытряска половиков и пушистых настенных ковров, таскание тяжелых, оттягивающих руки корзин с рынка, сбивание масла вручную — так больше любит хозяин, готовка, большую часть которой составляет выпечка — в Йоре все помешаны на куках, запеченных или жареных кусочках теста с пряностями, и прочая грязная и не очень работа на кухне, научил Раки мало-мальски грамотно изъясняться. Настолько, что когда прислужница отвечала хозяйке, поселенский говор не заставлял ту меняться в лице, словно на зубах оскомина.

А еще этот год в тепле, достатке и душевном спокойствии, оказался самым… если не счастливым, то уж точно спокойным, в жизни Раки.

Что до тяжелой работы — к ней Раки не привыкать, да и работа в доме Полстейнов даже отдаленно не напоминает поселенский быт. А с монастырем и сравнивать нечего.

Раки почти перестала вскакивать по ночам от каждого шороха, приниматься то и дело судорожно шарить под подушкой в поисках тупого старого ножа, прислушиваться — не пора ли бежать. Первое время подрывалась, но вспомнив, где она, успокаивалась: отсюда не надо бежать, скрываться, прятаться. Здесь некого бояться. И здесь можно позволить себе такую роскошь, как просыпаться среди ночи для того, чтобы подумать, или даже читать книги — не то, что в монастыре, где на сон выделяется три-четыре часа… Там просто физически было не до страхов.

А здесь… Тоже некого было бояться… Весь год было некого! До прошлого туздьика.

А теперь… И из дома Полстейнов нужно бежать. Разнежилась, дура, начала привыкать чувствовать себя в безопасности.

Было ли раньше хоть вполовину так хорошо, так спокойно? Раки смело может сказать, что нет. Сколько себя помнит. Может, когда-то, еще в младенчестве — ведь сумела выжить в родном поселении.

И вряд ли это чаяниями матери.

Поселенские женщины, хмурые, неприветливые, преждевременно старые, и они находили место для детей в суровых, закаленных тяжкой жизнью, сердцах. Даже когда продавали заезжим пигмеям тоа, отдавали за долги, направляли в аббатства и богомольни, потому что нечем кормить. Но и они, бывало, выли в голос, или хотя бы плотно сжимали губы, не желая показывать миру скорбь. Потому что любили своих детей.

Почему же мать у Раки совсем другая?

Может, потому, что Раки совсем не похожа на нее? Бледная, худенькая, с жемчужно-голубыми, тонкими прямыми волосами, даже отдаленно не похожа на дебелую румяную поселянку Кэтти с облаком вьющихся светло-каштановых волос с небольшой проседью у висков.

В том, что мать ей родная, Раки не сомневалась — не в духе Кэтти благодетельствовать кому бы то ни было. А Раки, как ни крути, прожила бок о бок с матерью пятнадцать лет. И ушла из дому не потому, что выгнали. Сама сбежала.

Может, дело в том, что Раки похожа на никогда не виданного отца?

Был ли отец хорошим человеком? И мог бы быть таковым, если бросил их, когда Раки, по словам матери, исполнилось всего два года?

Раки не помнит отца. Иногда, по утрам, пока сон не полностью еще покидает Раки, в воздухе, словно из тонких светящихся нитей ткется расплывчатая фигура высокого сутулого мужчины с длинными, жемчужно-голубыми, как у Раки, косами. Мужчина представляется каждый раз почему-то на пороге, и лучи света, бьющие из-за спины, мешают разглядеть лицо. В том, что перед ней отец — Раки не сомневается.

Жизнь научила Раки осторожности, а способность улавливать самые потаенные, тщательно скрываемые помыслы, была с детства. И от этой фигуры мужчины с длинными волосами не веет ни подлостью, ни трусостью. Никакого неприятного отклика не рождается в груди Раки. Интуиция, — слово, выученное в доме Полстейнов, — говорит Раки, что отец не был плохим человеком.

Но почему тогда он бросил ее? И заставил мать выбрать такой низкий, такой ущербный и недостойный путь? Ведь если бы не крайняя нищета… так говорит Кэтти. А у Раки нет оснований ей не верить.

И верить — тоже.

А может, отец не уходил от них? Или ушел, но не по своей воле? Может, он умер?

Нет, он жив. Та самая интуиция говорит Раки, что жив.

Аоллар перевел катер в режим бреющего полета и тот понесся над лазурного цвета волнами, словно лезвием бритвы, срезая верхушки. Иногда встречный ветер, упругими потоками бьющий в бледное, изможденное лицо Аоллара, забрасывает внутрь катера редкую летучую рыбку — узенькую, серебристую, с разноцветными плавниками-крыльями. Тонкие бледные губы Аоллара слегка раздвигаются в подобии улыбки, и он осторожно подхватывает незадачливую летунью в сложенные лодочкой ладони, отпуская за борт.

С каждым днем все стремительнее ухудшающееся самочувствие мешает Аоллару не то, что наслаждаться, но хотя бы заметить красоту венерианского заката. Нежно-розовые лучи местного Солнца скользят длинными огненными сполохами по глади самого молодого океана в Солнечной Системе. Крупные брызги из-под бортов катера переливаются крохотными радугами, а бескрайняя лазурь осторожно подымается и опускается, словно грудь спящего ребенка.

Аоллар помнит Венеру до перевода на новую орбиту — тут и там по серой, безрадостной поверхности скользят клочки искусственной атмосферы, что никак не хочет приживаться на новом месте, и холод… да, холод.

Сейчас климат Венеры, как и состав атмосферы, напоминает земной, правда, отличается от собрата в лучшую сторону.

Вечная мерзлота Атлантиды, рваный, разреженный воздух Джомолунгмы, зыбучие пески Большой Песчаной пустыни Египта, — поистине адское сочетание для сорока часов, проведенных на Земле.

Особенно, учитывая возраст и пародию на здоровье одного из сильнейших Аст-Асар Перекрестного мира, Аоллара.

Казалось, что миссия на Земле провалилась, как и остальные.

Однако у подножия древней лаборатории, непонятно по каким причинам называемой местным населением гробницей, Аоллару удалось кое-что узнать…

Что-то, что в корне перевернуло долгую, и давно бессмысленную жизнь доживающего Аст-Асара. По-крайней мере, последние ее триста лет точно.

Все началось с мощного ощущения дежавю.

Аоллар лично видел, как строится эта лаборатория, наблюдал за фигурками снующих туда-сюда землян, летательными платформами и прочими благами мира Ашт, что «боги» привезли в дар людям.

Боги так боги, думал он. В конце концов, каждая раса идет по своему пути развития.

Но древние правы — из этих может выйти толк.

Лаборатория почти закончена, и Аоллар, совсем еще молодой, даже юный, любовался с ее вершины зеленым городом. Только с западной стороны отчего-то повалил черный, едкий дым. Увлекшись, Аоллар не заметил, как рядом, на платформе поднялся местный. Человек. Наверно, один из строителей.

Люди никогда не упускают случая побыть рядом с «богами», проникнуться милостью, а тут такая возможность.

Строитель гол, за исключением белой набедренной повязки, и голубого с коричневым обруча в густой черной шевелюре. Смуглая кожа, черные раскосые глаза, участливое выражение плоского лица, приоткрытый темный пухлый рот.

Проследив направление взгляда Аст-Асар, человек услужливо сказал:

— Пришел Пламень. Но он уже пойман. Нет нужды волноваться.

Аоллар поблагодарил человека улыбкой и кивком.

И вот, вчера, когда он стоял у подножия той самой лаборатории, вниманием Аоллара завладел такой же, просто точь-в-точь древний строитель. Правда, этот смотрел без восхищения, а с наглой хитринкой в черных лживых глазах.

Для этого Аоллар уже не был богом, всего лишь туристом, существом второсортным, которое можно и даже нужно обобрать.

— Господин желает получить предсказание? — нарочито ломая космолингву, человек протянул Аоллару пластиковую колоду карт рубашками вверх.

Чтобы отвязаться от попрошайки, Аоллар вытянул наугад, и обмер: в его руках оказалась теплая, почти живая, Королева Огня, восседающая с величественным видом в середине пламенеющего цветка.

И кто-то, в мыслях Аоллара, сказал основательно подзабытым голосом Нефтиды:

— Ты нашел Пламень, старик.

Аоллар ссыпал обезумевшему от счастья попрошайке десять натов за предсказание, и устремился к кораблю.

Он нашел Пламень!

А ведь три дня назад, подлетая к Земле, Аоллар всерьез раздумывал о некой сотой доле окандэ. Именно столько нужно, чтобы перевести управление дорном на предельную скорость, направляя корабль не на Землю, а на ближайший астероид.

Неважно какой.

Вцепившись побелевшими костяшками пальцев в панель управления, Аоллар впервые за триста полных оборотов Ашт воззвал к Лику Нефтиды:

— С чего ты взяла, чертова кукла, что именно я, больной старик, верну столь необходимый Ашт Пламень?

Он и представить не мог тогда, что Нефтида ответит ему. Да еще так быстро.

Триста долгих лет скитаний от спутника к спутнику, от планеты к планете, и ни разу не встретилось ничего даже отдаленно похожего на крохотную искру.

Все это время Аоллару не давала покоя мысль, что будет с Ашт, если до Пламени доберется раньше Метея… и сказать по правде, Аст-Асар все чаще сомневался в выполнимости миссии.

Все зря.

Его мир, Перекрестный мир, как и сам он, обречен.

«Сначала уйдет Пламень…»

Чертов идол!..

…И Пламень ушел, и тотчас оставшиеся четыре Начала утратили Силу.

Времена, грозящие не оставить от былого величия Аст-Асар и следа, наступили. И наступили раньше, чем ожидал Ашт.

Те, кто сегодня зовут себя сынами Ашт — разве походят хоть немного на былых, истинных Аст-Асар?

Аст-Асар Аоллар стар, очень стар. И он устал.

Устал еще до указания перста Нефтиды, там, в Начале родного мира. И, когда выбор пал на него, облегченно вздохнул. Поиск Пламени — возможность отдохнуть от ставших привычными, дрязг некогда могучего мира.

Но все-таки Пламень пришел! Лик Нефтиды, не смотря на всю ненависть к сынам Ашт, не может лгать.

Но Пламень ищут также те, другие.

Что, если Метея давно нашла его? Нашла и… крохотную, случайную искру погасить намного легче, чем пламенеющий костер. Может, миссия Аоллара давно утратила смысл?

За последние годы нелегкие думы приходили все чаще.

И именно преддверие безысходности явилось предвестником того… что привело к Малодушию. Позору, недостойному имени Аст-Асар.

Аоллар откинул за плечо прядь жемчужно-голубого цвета. Возраст и седина тут ни при чем. Отличительная черта Аст-Асар Начала Льда.

Уже четырнадцать лет, как каждый раз, когда взгляд Аоллара скользит по жемчугу волос, Аст-Асар вспоминает о позоре.

Аст-Асар не может забыть о Долге.

Аст-Асар неведомо Малодушие.

Но те двое влюбленных, что предпочли смерть во льдах Арктшассы, но так и не разомкнули рук… Совсем молоденькие, совсем дети… Что их понесло на Пики Смерти?! Сумасшедшие юнцы. Адреналинщики.

Если бы Аоллар не подоспел, парой влюбленных в Галактике стало бы меньше.

Аоллар доставил юных безумцев в лагерь, а они чуть не забыли поблагодарить его.

У нее какая-то нелепая татуировка на шее — то ли бабочка, то ли непропорциональная птица, со сверкающими камнями вместо глаз. А еще странные железки в щеке и высоко подведенной брови. Что это? Признаки принадлежности к первобытному культу? А он обычный. Худой, как Аоллар. Только куда меньше ростом и в плечах уже. И уж, конечно, не Аст-Асар.

Словно не было тех ужасных минут над пропастью, они выглядели сумасшедше-счастливыми. И видели только друг друга.

Стартовав с покрытого льдом космодрома Арктшассы, Аоллар подумал, что привычный холод впервые напомнил боль. Долгая безупречная жизнь Аст-Асар показалась бесполезной, бессмысленной. Даже жалкой.

Двое желторотых птенцов с ограниченными возможностями, двое представителей низшей расы, нечаянно, но необратимо разрушили спокойствие мудрого, размеренного потока жизни одного из достойнейших сынов Перекрестного мира.

Всю жизнь, с первых же дней, Аоллар помнил о Кодексе. О Долге. Перед Ашт, перед Аст-Асар, перед собственным Достоинством и Честью. Он и не подозревал, что можно жить по-другому. По-человечески. Страстями… Инстинктами… Чувствами… Эмоциями… А когда узнал, от всей души презрел образ существования низшей расы.

Существования. Потому как, разве можно назвать э т о — жизнью?

Смешно.

И вот настал день, когда мудрого сердца Аст-Асара впервые коснулась слабость Зависти. Когда чувство досады, ощущение обманутости липкими маленькими лапками проникло в самую душу. Проникло — и заголосило, завыло, завизжало в голос.

Впервые Аоллар чувствовал себя таким же жалким и ничтожным, как и те, кто всегда были для него стадом. И особенно больно стало от ощущения безвозвратно упущенного.

Предательская влага в угасающих глазах достойного Аст-Асар должно быть, послужила причиной непростительной забывчивости. Другой причины, почему он забыл проверить показатели датчиков, оставляя за собой льды Арктшассы, не было. Он даже не вспомнил о том, что хотел пополнить резерв воды.

Ровно восемнадцать полных оборотов Ашт назад.

Да. Вскоре, когда Аоллар пришел в себя, он все же заметил, что на дорне закончилась вода. Признаться, вторичную воду Аоллар не выносил. Решив, что перейти на синтетический аналог он всегда успеет, Аоллар изучил данные Информатория и взял курс на ближайшее созвездие — Систему Рака.

Три из десятерых искусственно пришвартованных лун были колонизированы уроженцами Земли. Точнее — Американским Объединением.

Ближайшая луна приветливо сверкала голубыми ниточками рек и пятнышками озер. Ни морей, ни, тем более, океанов. Только реки и озера. Но зато их было так много!

Не задумываясь, Аоллар набрал приказ.

У нее были светлые, рыже-каштановые волосы, каскадом огненных сполохов стекающие к слегка оплывшей талии. Румяные щеки, белые зубы, полные сильные плечи — от всей фигуры в грубой холщовой рубахе, заправленной в длинную цветастую юбку, веяло свежестью и здоровьем.

А этот трогательный испуг в серых, в медового цвета ресницах, глазах! — девушка затравленно пятится назад, нервно перебирая пальцами юбку. Отступает от пятерых дикого вида, плечистых, коренастых парней — молодых, но уже заросших бородами, неопрятными, неровно подстриженными. Те только скалятся, переглядываются между собой, время от времени многозначительно кивая на испуганную жертву, присвистывают. И так мало человеческого в грубых поселенских лицах, что Аоллар, не задумываясь, шагнул из-за низкорослого кривого дерева, заслоняя собой девочку — ей же от силы лет двадцать. Совсем младенец.

Девчонка ойкнула от неожиданности, ведь учитывая несовершенное человеческое зрение, появление Аоллара выглядело возникновением из воздуха. А парни, презрительно окинув взглядом сутулые плечи и худобу невесть откуда взявшегося защитника, довольно загоготали.

Им повезло: и бока намнут городокскому щеголю, и девку помнут. А после драки еще и слаще будет!

Почти синхронно парни принялись закатывать рукава на могучих ручищах. Просто они ни разу не видели Аст-Асар. И, тем более, Аст-Асар в деле.

А ведь старый и больной Аоллар не воспользовался и десятой частью Силы.

Негромкий, но отчетливо прозвучавший над мелодично журчащим ручьем хруст пальцев, скрип сминаемого сустава, удары тяжелых крепких тел о землю… Аоллар не собирался калечить этот скот. Разве что, если не поймут по-хорошему…

Поняли. И брызнули с поляны со скоростью чуть ли не самого Аст-Асар.

Восхищение, граничащее с животным восторгом в светло-серых глазах рыжеволосой поселенки. Стремительно расширяющиеся зрачки, сбившееся, потяжелевшее дыхание. И запах… Как быстро улетучились горьковатые нотки страха, сменившись чем-то сладким и густым, напополам перемешанным с мускусом…

Аоллар знал, какое впечатление на самок производят Аст-Асар. В своих многочисленных путешествиях давно привык. И относился к неконтролируемым инстинктам с немалой долей презрения и даже брезгливости, как и подобает истинному сыну Вершины мира.

Но эта золотистая россыпь веснушек на пухлых, почти детских щеках, стремительно наливающихся малиновым румянцем. Хищно расширяющиеся крылья тонкого, задорно задранного, носа. Рыжее сияние на макушке… Неожиданно посетила мысль о Пламени… Но была она как давний, успевший забыться, сон. Он подумал даже, что хорошо бы найти Пламень сейчас, и сам улыбнулся собственной глупости и наивности.

Девчонка истолковала улыбку по-своему.

Тряхнула пушистыми рыжими лохмами, и, зазывно улыбаясь, медленно задрала цветастую юбку прямо к пышной, тяжело вздымающейся груди. Открыла розовые раковины колен, несколько синяков на молочно-белой, алебастровой коже пышных бедер, каштановую поросль под округлым, упругим животиком с аккуратной пуговкой пупка.

Бросила из-под длинных медовых ресниц взгляд на спасителя, потом медленно, с нажимом, указала глазами вниз.

Аст-Асар Аоллар никогда так близко не видел самку. Женщину. Нововведения типа Домов си-тэль, Академии он презирал всей душой. А обнаженные идолы и Лики не в счет. Те всегда были твердыми, холодными. Недоступными, недосягаемыми в своей красоте. А эта маленькая похотливая самочка, призывно скалящая белые зубы, живая, теплая и мягкая.

Сам не заметил, как это произошло — и вот Аоллар уже стоит на коленях перед поселенкой, осторожно протягивает палец и гладит каштановые завитки.

Запах сумасшедшего желания самки мгновенно усилился, обволакивая Аст-Асара теплым, благоухающим облаком меда и мускуса.

Аоллар не видит, но чувствует, девка запрокинула голову, и довольно смеется. А потом бесстыдно раздвинула ноги.

Аст-Асар Аоллар провел в поселении Какилея луны Сьерра-Алквиста три года.

То, что с Кэтти ему не светит даже подобие того, что нашел на ледяном пике Арктшассы, Аоллар понял в первый же месяц совместной жизни. Застал стоящей у забора, с заведенными за голову руками — в жесте, выставляющим пышные вершины полных грудей в самом выгодном свете.

А по этим самым вершинам бесстыже, и как будто нехотя, гуляла грубая лопатообразная ручища давнего знакомца — того самого, кто при встрече с Аст-Асар отделался лишь броском о землю, без переломов.

Кэтти тихо, призывно хихикала, и этот смех напоминал нежное ржание кобылы перед случкой. Неужели он ошибся, и самка — это и правда, некое подобие домашнего животного, которое, как и любая скотина, нуждается в твердой руке и хорошем уходе?

Но ведь тогда, на Арктшассе, и близко не было ничего подобного. Та девочка даже не пыталась скрыть обожания, щедро льющегося из глаз, купая сердце счастливого избранника. Тех двоих, объединяло не только желание? Что же еще? Неужели все-таки та самая болезнь, романтично именуемая любовью?

Аоллар вынужден был признаться: он действительно заболел рыжеволосой Кэтти. Заболел настолько, что забыл о Долге перед миром Ашт, о Чести Аст-Асар, даже о собственном Достоинстве.

Да что там забыл — Аст-Асар потерял голову.

Тогда, у забора, стоило выйти из тени, и незадачливого ухажера как ветром сдуло.

А испуг в бесстыжих глазах Кэтти мгновенно сменился призывной усмешкой. В воздухе привычно запахло похотью, и Аоллар ощутил жар и пульсирующие толчки внизу. А Кэтти расхохоталась, медленно опустилась на колени, словно ненароком поведя полной грудью по выступу его штанов, ловко обхватила умелыми пальцами пульсирующую плоть, пристраиваясь поудобнее.

Три года.

Боль разочарования чуть не заставила Аоллара покинуть Сьерру-Алквисту уже на четвертый месяц, но застала врасплох заметно покруглевшая фигура Кэтти. Шанс, что обычная самка так легко забеременеет от Аст-Асар, один на миллион. И Аоллар отнесся к неожиданному подарку, как положено. Как к благословению и чуду Ашт.

Он даже мечтал, старый дурак, как вернется в Ашт с женой и сыном, словно забыв, что возвращение невозможно без Пламени. Но в ожидании чуда Аоллар поглупел и совсем забыл о миссии.

Одна слабость влечет за собой другую, сплетаясь, они мнут друг друга, накладываясь новыми неровными дорожками, образуя «снежный ком». И вскоре Аоллару пришлось убедиться в справедливости древней мудрости. Может, Аст-Асар покинул бы Какилею раньше, но розовый пищащий комок с пухом бело-голубых, как у него, волосенок, комок, оказавшийся дочуркой, растопил остатки льда мудрого и некогда рассудительного сердца основа, истинного Аст-Асар.

Аоллар назвал дочку Раки, в честь ее родной системы.

Выкупил солидный участок земли поселения, и почти собственноручно построил на нем небольшой, но двухэтажный деревянный дом. Думал, сможет держать подругу в узде, надеялся, старый романтичный дурак, что материнство ее образумит.

И вскоре узнал имя следующей слабости. Имя этой слабости было Малодушие.

Стоны Кэтти услышал, подходя к дому, и даже решил, что готов к тому, что сейчас увидит. Но оказалось, что к этому невозможно подготовиться. Невозможно подготовиться к виду спущенных, несвежих портков, к потной, лоснящейся плоти, к неровным прыгающим толчкам, к запрокинутой голове в каскаде светло-каштановых кудрей. Кшетти громко стонала, подбадривая того, что трудился на ней, и, увидев на пороге Аоллара, стонать не перестала.

Наоборот, улыбнулась и показала бесстыжими, подернутыми поволокой глазами на того, кто скакал, приглашая не то присоединиться, не то просто наблюдать.

Первым порывом Аоллара было — подхватить из деревянной кроватки Раки, но стоило взглянуть на дочку, и застыл, как вкопанный, словно натолкнувшись на силовое поле.

Крохотная фигурка, похожая на цветок одуванчика из-за облачка всклоченных бело-голубоватых волосенок, стоит, держится крохотными ручонками за бортики кроватки и не по-детски серьезно, вдумчиво наблюдает за происходящим на кровати.

Она вырастет такой же, как Кэтти.

Станет самкой, когда вырастет.

Она. Уже. Самка, — понял Аоллар, развернулся, и, не говоря ни слова, вышел.

Засиделся на Сьерре-Алквисте.

Малодушие, позволившее покинуть успевший стать родным дом, станет последней его слабостью.

Кажется, он окончательно излечился от болезни, по недоразумению именуемой любовью.

Аоллар еще не понимал, что слабость Малодушия заключалась не в том, чтобы навеки покинуть Какилею и Кэтти, а в том, чтобы заранее решить судьбу родной дочери.

Катер Аоллара приблизился к причалу плавучего острова. Если известие, полученное у пирамиды, было верным, долгожданный Пламень практически в его руках.

Когда с острова стартовала небольшая полусфера планетарного катера, яркой огненной полосой озарив ночное небо Венеры, Аоллару пришлось сдержать стон досады.

Сознание Аст-Асар говорило, что триста лет разыскиваемый Пламень только что ушел из-под носа.

Правда, сильно негодовать по этому поводу не следовало: Аоллар отчетливо з н а л.

Он вышел на след Пламени.

А значит, далеко тому не уйти.

Сагастр Луна

У нее очень темная, почти черная кожа, отливающая в синеву, и пышная шапка вьющихся мелкими кудряшками волос. Сагастр ни разу таких не видел, поэтому из трех шлюх, выжидающих работу в баре мотеля, выбрал эту.

Номер с выложенными каучуковой плиткой стенами, и сиротливо ежащимися, словно от холода, боками смятых простыней, вызвал волну брезгливости.

Да и девка разочаровала.

Аппетитные и привлекательные формы, вспотев, неприятно тянули специями, из-под верхнего слоя сладкого, но дешевого парфюма.

Низкие, грудные хрипы, пугающая, белозубая улыбка на черном, как космос лице, шлепающие по животу груши грудей, и чересчур широкая внизу — в девке все было не так.

Самое невыносимое — полное отсутствие страха.

Его, наследника Империи Соул, не боятся!

Не знают, кто он!

И это рвет глаза изнутри!

Девка ритмично и упоенно подпрыгивает, изображая из себя скаковую лошадь, тяжелые груши вздымаются в такт, чуть ли не до плечей. Запрокинув голову, трубно стонет, получая удовольствие от процесса.

Это никуда не годится. Мало того, что Сагастр вынужден себе признаться, что ничего не чувствует, когда его не боятся, так эта дрянь смеет кайфовать. Сагастр кожей слышит, что чернокожая сука ворует этим его собственное удовольствие.

Поиметь бы мразь по его фирменному рецепту — сразу в две дырки ржавыми ножницами… А потом заставить поскакать стимулятором.

Если бы проститутка открыла глаза и посмотрела вниз, на лицо клиента, ей точно было бы не до имитации бешеного удовольствия. Возможно, успела бы предотвратить то, что последовало, а возможно, и нет.

Взметнувшаяся рука ребром ладони вскользь, будто играючи, прошлась по черной с синевой скуле, опрокинув пышное тело на бок. Оседлав враз задергавшуюся, как надо, сучку, Сагастр до хрипоты сжал черное горло, раздирая второй рукой белозубую пасть. Так лучше. Намного, много, много лучше. Да!

Он бросил до икоты напуганной проститутке кусок картона — одноразовую карту, — и спустился в бар. Валить отсюда, как бы ни пришлось отвечать за порванную губу.

Маленький круглый столик в углу привлек внимание сразу, расположен удобно, незаметно, Сагастр заказал роботу двойной виски, и выпил залпом, не ощущая вкуса.

Озноб и судорога сразу в обеих икрах вызвали приступ паники. И вроде бы привычное состояние, но каждый раз как впервые прошибает.

Сколько прошло, как закончилась пыльца?

Третьи сутки. Пора.

Сквозь звон пространства Сагастр постарался сконцентрироваться на происходящем. Может, пронесет. А то, что в людном месте, так оно и лучше.

Из-за соседнего столика донесся тяжелый, неприятный смех. Четверо бородатых плечистых мужчин, похожие на старателей.

Так и есть.

— Шахты кольца Ашт не для сопляков, вроде вас, парни, — важно вещает тот, что постарше и, не смотря на излишнюю худобу, в плечах пошире. Тамошние твари в первую очередь выедают глаза и что пониже пояса. Потом только пальцы обгладывают.

Он довольно продемонстрировал слушателям все десять фаланг, и усмехнулся.

— Но хочешь добыть герутарий — сунешься и к инсектам. А в пещерах его больше всего. Но вот шансов выйти оттуда живым, или хотя бы, целым. Если вы меня понимаете…

— Куда нам тебя понять, Брэг, — скалится желтыми зубами мрачный и еще более худой. Вроде фикнианец, но кто ж его разберет. Сагастру видна только верхняя половина худого туловища, не видно, сколько у него ног. — Ты лучше скажи, на что потратишь честно заработанное?

— Есть на моей луне одна девочка…

Свист и восклицания мешают Сагастру слышать, и это злит. А это интересно. Говорят о деньгах. Деньгах. Он раньше и не думал, что будет когда-нибудь вот так жадно ловить подобные разговоры. Но может, что нужное услышит? Все его счета заморожены. Даже те, о которых никто, кроме него самого не знал. Так он думал. Проклятые! Они пожалеют о том, что подняли руку на правителя. Он не наследник, он правитель! Император планеты Семи Лун. И вот, до чего докатился? Обшарпаные стены низкопробных притонов и дешевые шлюхи, которым нельзя даже немножко покромсать шкурку, — все, что осталось ему от большого и прекрасного мира! Мира, принадлежащего ему по праву.

Говоривший продолжал.

— Мать не отдавала ее мне. Нищеброд, так она сказала. Хотя сама знатная шлюха. И задница, — детина подмигнул, — у нее отменная! Но теперь, когда я к чертям собачьим могу купить свое драное поселение, девочка моя! Богачу нужна принцесса в доме.

— Наш рейс на подходе!

— Повезет найти герутарий — и все цыпы ваши, парни.

Герутарий? Сагастр знал, что это самый дорогая биотехнология во всем Млечном Пути. Значит, это старатели, а шахты и пещеры, о которых они говорят — место его добычи. Как он сказал — «Кольцо Ашт»?

Тот, что молчал до этого, нагнулся к столу, и тихо, Сагастру пришлось прислушаться, спросил того, кого они все звали Брэгом.

— А с Кольца спускался, Брэг?

Тот аж поперхнулся.

— Я похож на чеканутого адреналинщика?! — рявкнул так, что спросивший, парнишка, самый молодой, с жиденькой рыжеватой бороденкой, часто заморгал.

А потом выпятил острый подбородок:

— А я рискну спуститься. На Ашт, — добавил многозначительно.

— Совсем сдурел? Там тебе и того… Обратят. Местной богине, или кто она там этим уродам. Чур меня!

— И что? — в голубых глазах читался вызов.

— И ничего, — Брэг постучал костяшками пальцев сначала по косматой голове, затем по пластику стола. — Станешь одним из них. Из Аст-Асар.

Внутрь въехал робот.

— Посадка на борт Волопаса.

Вот проклятый! — с досадой думал Сагастр. На самом интересном месте! Что значит, спуститься с кольца? И что значит, станешь одним из них? И чем это хуже рассказов о тварях, объедающих пальцы и яйца неудачливых старателей?

Главное, не забыть — «герутарий» и «Кольцо Ашт» — там его добывают. Мало ли, пригодится.

Очередная судорога заставила Сагастра подтянуть скрюченные ноги, разбить колени об стол.

Где достать пыльцу на этой гадской Луне?!

Пальцы Треи рассеянно скользят по планшету, то замирают, то с силой листают картинки, словно желая стереть улыбки с совместных фотографий. Вот последние, прямо со дна, в тяжелых глубоководных скафандрах, с баллонами за спиной. А вот с прошлых раскопок… А эти как сюда попали? Еще со времен студенчества. Кажется, из прошлой жизни. Даже несколько жизней назад, как у кошки. Их фото в парке аттракционов, а вот она одна, улыбается будущему мужу в камеру. Ни Алекс, ни Трея никогда особо не жаловали современные голо-технологии.

Махнуть на Венеру, на уикенд, разбавить будни затяжной экспедиции романтикой главной курортной планеты — это придумал Алекс. Хотел сделать жене сюрприз.

Алекс и Трея Бёрд — чета полевых археологов, практические исследователи. Специализируются на лунных и подводных раскопках, а в последнее время всерьез подсели на экспериментальную археологию. С развитием цивилизации, и, как следствие, техники, стало не только удивительно просто, но и чертовски занимательно воссоздавать древние памятники, рукописи, артефакты. И даже жизненные сценарии (недавно вошедший в моду профессиональный флеш-моб), выращивая из ничего целые города: с технологиями, жителями, их образом жизни, характерами и судьбами.

Судьбоносное знакомство начинающих исследователей состоялось на Земле, за покатой пластиковой партой в скромной, невзрачной аудитории археологического факультета. С тех пор ни разу не расставались надолго. Общие цели и интересы держали рядом, на расстоянии вытянутой руки, ну или шанцевой кирки.

Сегодняшняя тридцатилетняя Трея грустно улыбнулась самой себе семнадцатилетней, на фото.

Помнится, в тот день немного старомодный и романтично настроенный Алекс попросил ее руки у приемных родителей. С речью, направленной прямиком в родительские сердца, букетом красных роз, серебряным кольцом с аметистом, и даже с преклонением колена.

В ожидании своего принца Трея места не находила, мерила комнату шагами, как зверь клетку, изредка реагируя на реплики старшей сестры. Правда, невпопад.

Надия, высокая, в родителей, темнокожая, грациозная, как пантера, лениво растянулась на розовом плюшевом пледе на кровати Треи.

Она совсем не изменилась, — улыбнулась Трея. Стала только красивее. Впрочем, и меня можно узнать, — женщина подцепила старинное овальное зеркало в серебряной оправе — трофей Алекса, добытый на раскопках древней Месопотамии — со стола. С гладкой, как лед, поверхности на нее устало смотрит женщина с молочно-белой кожей, с редкими веснушками, с большими, цвета меда, глазами, рыжие локоны опять выбились из прически и торчат в сторону.

Да, — она перевела взгляд на студенческие фото, — скулы чуть заострились, щеки запали, и губы, пожалуй, стали четче… Ну, еще небольшая морщинка у переносицы. Но в целом ведь не скажешь, что выпустилась десять лет назад…

— Волнуешься, бэйб? — Надия на фото сладко потянулась, подмигнула, сверкнув ослепительно-белой полоской зубов на черном лице.

— Он такой… Не как все, понимаешь?

Сестра пожала плечами.

— Не перебивай! Алекс… Заботливый, внимательный, романтичный… Представляешь! Ночью мы взломали астрологическую площадку на крыше универа и смотрели на звезды. А когда мне стало холодно, он укутал меня пледом!

— Пледом? — черная точеная бровь Нади иронично приподнялась на сантиметр, а пухлые губы растянулись в рвущемся наружу сарказме. Сестра с трудом сдерживала смех.

— Пледом, Нади! — запальчиво фыркнула Трея и снова выглянула в окно. Нет, показалось.

И что ее насмешило? Да какая разница!

— А зачем вы на университетскую площадку поперлись? — Нади зевнула ладошкой. — Мало студии?… И ближе, и взламывать не надо?

— Вот! — торжествующе воскликнула Трея и тряхнула рыжими пружинками волос. — Алекс говорит, что такие, как ты не рождены для романтики!

Вторая бровь Нади поползла вверх, видимо, для симметрии.

— Взломать универскую площадку, проползти под носом у охраны, рисковать, чтобы смотреть на звезды, Нади! Алекс…

Нади прищурилась, вытянула губы трубочкой, но промолчала.

Голос младшей сестры стал совсем тихим, а белое личико окрасил таинственный, заговорщицкий свет.

— Мы вместе уже полгода и он ни разу, понимаешь, ни разу не склонял меня… Ну, к близости.

Надия, вопреки ожидаемой реакции, нахмурилась.

— То есть твой ровесник, бэйб, за полгода так и не затащил тебя в постель?

Трея восторженно закивала. Алекс дарил цветы, кормил в кафе мороженным, встречал из Информатория. Они спали на одной кровати на вечеринке у Буссе, и дальше легких, как крылья бабочки поцелуев не зашло!

— А ты уверена, что у вас любовь, бэйб? Может, просто дружите? Ну, как брат и сестра?

— Мне кажется, он скоро сделает мне предложение… Я это чувствую… З н а ю…

— Трея…

— Нади…

— Ты несправедлива. А ведь ни разу даже не видела его! Я не понимаю…

— Бэйб, — Надия потрепала Трею по голове. — Когда тебе в тридцать лет понадобится мужик в постели, поймешь. А у тебя, в лучшем случае вместо мужика будет сопливая девочка. Выражаясь твоим языком, романти-ик. А в худшем — чужой, посторонний человек, которому до тебя дело как до погасшей звезды Альфа-Центавра. Ты пойми! Друг, соратник, это все не то!

Худшим опасениям Надии не суждено было сбыться. Все оказалось в лучшем виде. Именно так, как предсказывала сестра…

Хорошо, что прямо в светлом, восьмиугольной формы зале космодрома Венеры встретили давнего приятеля, профессора Нелиуса, Нела. Нел — почетный лектор, первый научный руководитель, знает Трею и Алекса еще со времен студенчества.

Обаятельный весельчак Нел увлек семейную пару археологов под воду, уверяя, что аккурат посреди искусственного океана в давние времена, задолго до перевода Венеры на новую орбиту, упал некий таинственный болид, который на самом деле был ничем иным, как потерпевшим крушение кораблем таинственных инсектов. Пять с половиной тысяч лет назад.

Правда по другой версии, а точнее, по утверждению верного врага и научного коллеги Нела, профессора Байровича, тот самый болид был, конечно, никаким не кораблем инсектов, а тривиальным ядром кометы.

Как всегда, романтично настроенный Алекс (годы не испортили его, или не помогли, это как посмотреть) проникся идеей Нела. Более трезвая и рациональная Трея склонна была поверить гипотезе Байровича, или, еще лучше, сделать собственное открытие, предложив Археологической Фригане новую, фактически подтвержденную версию.

Так что три дня предполагаемо романтичного уик-энда пролетели незаметно и весело, на самом дне искусственного венерианского океана.

Следов таинственного болида не обнаружили, зато отлично провели время. Инстинкт археолога, или кладоискательская лихорадка, как называет свою страсть Алекс, даже серое, неприветливое глубоководье раскрасит во все цвета радуги. А споры до хрипоты в камбузе! А симбиоз дружеских перепалок и научных дебатов, байки, анекдоты, не заканчивающийся ароматный, бразильский кофе, и даже декламация Алексом древних четверостиший. Правда, в оригинальном виде, поэтому проверить их подлинность не представляется возможным.

Пискнуло входящее сообщение. Надия.

Бегло пробежавшись по фотографиям, Трея начала набирать стандартное приветствие.

— Милая, — в люке показалась всклокоченная голова мужа. — Вылетаем через десять минут. Трон утверждает, что если не покопаться в левом шлюзе, до Луны не дотянем. Думаешь, перестраховывается?

— Уверена, — Трея пожала плечами.

— Готова к псевдоегипетским будням? Если повезет, сегодня вскроем гробницу!

— Ты хотел сказать, лабораторию? — Трея прищурилась.

— Если нравится называть Аменхотепа ученым, а не фараоном, я не против. Хоть полярным исследователем.

— Не называть, — уголок губ Треи пополз в сторону, а янтарного цвета глаза сощурились. — Он и был ученым.

— Докажи, — в глазах мужа мелькнула насмешка.

— Докажу, — задрала подбородок, и сжала костяшки пальцев Трея. — Не сомневайся.

Алекс с обожанием посмотрел на упрямую женщину. Умеет же идти до конца, и в заведомо бредовой гипотезе. За эту стойкость и упертость уважал. Даже иногда робел. Правда, безжалостная и жесткая Трея только на работе. В редкие часы семейного досуга рядом с Алексом добрая и покладистая женщина. И видит жену такой только он.

— Если задерживаемся, я свяжусь с Надией. На Луне связь хуже.

— Хитрюга. Связь приличная. Просто окунешься с головой в заведомо ложную гипотезу и думать обо всем забудешь.

— Милый, утомляешь!

— Вот видишь, сколько сил тратится на поддерживание ложных теорий? — Алекс по-мальчишески подмигнул, показал язык и скрылся из вида.

Трея нажала на фото Нади на экране коммуникатора.

Пока устанавливалась связь, Трея задумчиво уставилась в открытый люк.

Алекс, как и Трея, мало изменился за одиннадцать лет брака. Стал еще красивее, еще образованнее. В студенческой среде за безупречную внешность и сложение его звали Аполлоном. Причем, как женская, так и мужская половина. Первый год Трея вообще не верила, что все это взаправду. Что ей могло так повезти. А вот, скоро одиннадцатая годовщина, а их брак не знал ни одной серьезной ссоры, ни одного подобия скандала. Рядом с Треей лучший на свете мужчина, любимый… брат, друг, соратник. Одновременно отец и сын, учитель и ученик, деловой партнер — кто угодно, любая из функций, которые мужчина играет в жизни женщины, кроме одной… И эта одна-единственная, недостающая роль, Трея готова была поклясться чем угодно, запросто перевесила бы все остальное. Роль мужа.

— Эй, бэйб, мне долго ждать, пока намедитируешься на неведомые артефакты? — Нади сидела на краю неприличного размера и цвета ложа, кутаясь в алую шелковую простыню.

— Какие артефакты? — Трея слегка опешила.

— А я знаю, куда ты там пялишься, вместо того, чтобы порадоваться любимой сестре?

— Я помешала? Привет!

— Ты не можешь помешать. Помешала Тара. Вызывала только что с Арттдоумие, они с Ри ищут какой-то ключ. Или бабу, которая сперла этот ключ, я слабо поняла.

— Тара не на Земле?

— Она даже не с Мареком! — восторженно воскликнула Нади. — А я говорила…

— А с кем?

— На этот вопрос Тара злится, а Римма хихикает. Но молчат обе!

Нади загадочно подмигнула.

Темная мускулистая рука вложила в узкую кисть Нади высокую кружку с чем-то аппетитно исходящим паром. Пухлые темные губы чмокнули воздух в сторону, и Нади опять обернулась к сестре.

— Давай ближе к тексту, — настоятельно попросила Нади. — Как у вас?

— У нас все хорошо, — поспешно ответила Трея.

— Хорошо? — пухлые темные губы готовы были скривиться в любой момент.

— Спокойно.

— Спокойно? — вот теперь скривились, а еще тонкие брови, подскочившие вверх, придали лицу отстраненное и понимающее выражение.

— Мне с Алексом спокойно. А то, что мы спим в разных комнатах, это нормально. Между прочим, аристократы…

— Да спали бы вы хоть на крыше и потолке, — покачала головой Надия, — только пересекались бы, хоть изредка в горизонтальном положении… Или в вертикальном… Ну, или как пойдет, — сыто промурлыкала она.

— Пошлячка, — буркнула Трея, покачав головой.

— Правда жизни, бэйб, — усмехнулась Нади, и, не прощаясь, отключилась.

— Ты готова, милая? — Алекс с роботом поднялись в катер.

Хорошо, что они встретили Нела на Венере.

Целый день плавать, загорать, играть в пляжный волейбол, пить коктейли под зонтиками… А по вечерам лежать на отвратительной кровати сердечком, повернувшись друг к другу спинами, под разными одеялами… Это выше ее сил!

Нельзя сказать, что близость вовсе отсутствовала в супружеской жизни Бёрд, но эти редкие, непродолжительные и практически безэмоциональные моменты контакта давали еще более редкую разрядку. И происходило все как-то неправильно, словно через стыд. Ведь это стыдно — ложиться в постель с другом, братом или даже коллегой? Хотя Трее нередко казалось, что в их случае чувство стыда исходит скорее от Алекса.

— Кстати, по поводу Аменхотепа! Хотите анекдот?

Трея и Трон хотели.

— Звонит Аменхотеп в службу поддержки, и просит предоставить данные по гробнице Нефертити. Ему говорят: продиктуйте, пожалуйста, имя по буквам? Аменхотеп диктует: — Птичка, два треугольника, волна, солнце, опять птичка, голова собаки и скарабей.

Трон обернулся к Трее, словно ждал нужной реакции. Алекс, довольный, как слон, хихикая, набирал на панели курс.

То ли он меня боготворит, — грустно думала Трея, — то ли просто не хочет. А может, ему просто не надо… И неизвестно еще, что хуже.

Чувство чего-то огромного, страшного, навалилось откуда-то сверху душной волной, вызывающей легкую судорогу в бедрах и дрожь в пальцах. Это что-то подмяло под себя, поглотило и взорвалось в висках знакомым приступом паники.

— Это состояние, — пробормотала Трея. — Это просто некомфортное состояние, сейчас, сейчас, сейчас оно пройдет. Черная дыра меня дери, оно никогда не пройдет! Вдох, выдох, вдох, выдох. Алекс! — не выдержала, наконец, она.

Алекс и робот синхронно обернулись.

Алекс встревожено, Трон недоумевая — что это с всегда спокойной и рассудительной миссис Бёрд?

Но Трее уже легче. Приступ на этот раз оказался коротким, и только теплая волна, омывающая затылок и скользящая по поверхности кожи крохотными пузырьками напоминает о том, что приступ вообще был.

Трея осторожно тронула лоб — весь в испарине.

— Что это? Кто там? Моторная лодка? Катер?

Алекс и Трон проследили направление ее взгляда. По лазурной глади океана приближался катер с одним человеком.

— Отдыхающий, — буркнул себе под нос робот и пожал металлическими плечами.

— Не волнуйся так, милая, — Алекс тепло посмотрел на жену и поднял катер в воздух.

Раки Йор, луна Сьерра-Алквиста

Луна Сьерра-Алквиста, спутник ближайшей к Соул планете, в маленьком, неприметном, если смотреть с Луны, зодиакальном созвездии Рака, была колонизирована в 2188 году, в самом начале Эпохи Взлета. Каких-нибудь двести лет назад.

Сьерра-Алквиста, названая в честь известного в свое время доктора философии, Карла А́вгуста Э́нгельберкта Альквиста, самый крупный спутник планеты под совершенно непоэтичным названием Клешня, вращающейся вокруг звезды β Рака, самой яркой в созвездии.

К сожалению, ничем выдающимся, кроме звучного названия и собственной атмосферы, Сьерра-Алквиста похвастаться не может. Казалось бы, с таким именем, львиную долю населения Сьерры-Алквисты должны были бы составить люди, как минимум грамотные, прогрессивные, если не сплошь профессора, то хотя бы поэты и лингвисты.

Но по распределению первыми и единственными колонизаторами Сьерры-Алквисты оказалось Объединение Самобытных, сто лет назад отделившееся от Борцов за Автономию планет Млечного Пути, или, как принято их называть, Автономных.

Но если Автономные были просто радикально настроенной против политики Галактического Сообщества организацией, мотивирующейся тем, что каждая система должна жить и развиваться самостоятельно, без варварского вмешательства со стороны, то Самобытные, будучи производной от Автономных, были организацией с религиозным уклоном и от того настроены еще радикальнее. Говоря современным языком, секта, она и в космосе секта.

Термин «самобытность» прижился тут не случайно.

Если Автономные требовали лишь невмешательства прогресса и сопутствующего ему гуано для самостоятельно развивающихся цивилизаций, то Самобытные пошли еще дальше, призывая не мешать человеку совершенствоваться самостоятельно, без всяких новомодных штук, достижений технического и биотехнического прогресса.

Самобытные призывают не прозревшее еще человечество отказаться практически от всех благ цивилизации, кроме, разве что электричества да центрального водоснабжения, ибо все эти штуки есть «от лукаваго», как написано в священной брошюре, и идти «ко спасению души своя», естественным, натуральным путем.

К слову, и электричество, и горячее водоснабжение на Сьерре-Алквисте далеко не в каждом поселении. Вместо электричества — бензиновые и керосиновые лампы, камины, печи, а что до пенных ванн… Множество рек и озер, наполненных чистой, не знающей «вмешательства поганого прогресса» водой, запросто решают эту проблему.

Нет на Сьерре-Алквисте и роботов, и вообще не планировалось машин и устройств, призванных облегчить натуральный, естественный путь человека, «ведущий к освобождению от проводов диавола» (Св. брошюра, ч. 3, п. 24.9)

Но так было сразу после колонизации. Нынешние поселенцы и городские жители, хоть и чтут направляющую длань святого аббатства, смотрят на современные гаджеты с определенной долей снисходительности. Есть здесь и своя выгода: не разрывая окончательно связь с внешним миром, как планировалось изначально, и неукоснительно соблюдалось лет так пятьдесят, ладно, семьдесят после колонизации, а слегка «потворствуя дурости современной молодежи», дозволяя той космические путешествия, обучение в ВУЗах Сообщества и кое-какие мелочи вроде ормов и более примитивных переговорных устройств, можно добиться привлечения внимания, и новых поселенцев, со стороны.

Вот казалось бы — откуда в Галактике люди, способные добровольно отказаться от благ цивилизации, выбрать суровый поселенский быт, и менее суровый, но более хлопотный, быт городокской? Но откуда-то такие берутся, и желающих отречься от прогресса оказалось немало. Не то, что отбиваться приходится и визовую систему вводить, но, как говорится, с большего.

Кроме того, Сьерра-Алквиста оказалась идеальным прибежищем для беглых преступников, потому что вход сюда возможен лишь для «ситизенс», проще говоря, граждан. А гражданство дают на небольшой орбитальной станции, и получить его временно, скажем, сотруднику спецслужбы Альянса — нереально. На орбите луны технические достижения никто не отменял. И проверяют будьте-нате.

Беглый преступник, даже пират, добро пожаловать, вот вам стандартный набор колониста — семена, консервы, сухой прессованный белок и кой-какая амуниция, и вперед, в поселение, сеять разумное, доброе, вечное…

А если вы, мистер, за этим самым некогда заблуждающимся охотитесь, то можете убираться обратно в свои «поганые, цивилизацией побитые диавольские угодья». Потому как «душа, примкнувшая к Лорду, очищается от прошлых злодеяний». Автоматически.

Минимальный срок приобретаемого гражданства — тридцать пять лет. То есть покинуть Сьерру-Алквисту этот период времени нереально.

Когда на Сьерре-Алквисте, восемнадцать лет назад оказался Аст-Асар Аоллар, он сначала даже подумал, что былые возможности Аст-Асар каким-то чудом опять вошли в Силу, и он нечаянно пронзил время, оказавшись на каком-то древнем планетоиде, где люди совсем недавно. Потом только узнал, что население Сьерры-Алквисты — на девяносто процентов потомки Самобытных.

Похожее чувство дежавю посетило Аст-Асар и недавно, у подножия пирамиды Хеопса. Для Аст-Асар, который видел строительство этой самой пирамиды, ничего особенного. На Земле, в ее прошлом он бывал не пять тысяч лет назад, для него, конечно. Намного, много позже. Просто это было до того, как от Силы Аст-Асар осталась одна насмешка.

Вы спросите, как Аоллар вообще попал на Сьерру-Алквисту, учитывая столь строгую орбитальную охрану, умудрился прожить там три года, без получения гражданства, а потом и вовсе покинул ее?

Тут две причины, но по сути, одна.

Во-первых, возможности кораблей Аст-Асар сильно отличаются от возможностей остальных кораблей гуманоидов, даже собратьев из Магелланова Облака.

Во-вторых, даже в такой глуши, как Сьерра-Алквиста никто и никогда не будет связываться с Аст-Асар. Так-то.

— Это то самое платье? То есть то, что осталось? — миссис Полстейн брезгливо подцепила ногтем с безупречным перламутровым маникюром кромку и тут же отдернула руку, словно нечаянно коснулась опасной живности: вот-вот цапнет.

Экономка с готовностью закивала. Она стыдилась несдержанности, грубости, неуклюжести, но хуже всего — не оправдать ожиданий хозяйки.

— Не надо было резать его ножницами, — вынесла, наконец, Дора Полстейн вердикт.

— Но как же? — забормотала старая женщина, — дуреха ответила черной неблагодарностью на вашу доброту!

— Говоришь, в Черный Коршун?

Экономка сжалась:

— Меня совсем не слушает, от рук отбилась, из ума выжила…

— Ну-ну, выключай свой причитатив, — Дора никогда не упускает случая выразить свои мысли вычурным, не вполне понятным простоте, словом.

— То, что от рук отбилась, ты зря. Наша маленькая ундина с самого начала демонстрирует редкую выносливость. А так и не скажешь…

Головы хозяйки и служанки — одна в новом алтабасовом чепце, с аккуратными локонами, другая в ситцевом, накрахмаленном, синхронно повернулись к узкой кровати, на которой спит Раки.

Ундина непривычно бледна, даже хуже обычного. Голубоватая прядь тонких волос прилипла к вспотевшему лбу, из полуоткрытых губ не слышно дыхания.

Тонкие руки поверх старенького, в заплатках, пододеяльника, пальцы нервно вздрагивают.

— Непонятно, в чем душа держится, — покачала головой миссис Полстейн. — Жоржи всегда нравились чумички. Доктор сказал, проспит минимум сутки. Зря ты довела ее нервного срыва. Жоржи нервничает.

— И в мыслях не было, истинным Лордом! — снова запричитала, приложив к иссохшей груди, привыкшие к тяжелой работе руки, мисс Эштон.

— Знаю, знаю, — отмахнулась хозяйка.

Миновав за два шага комнатку прислуги, решительно распахнула небольшой кожаный саквояжик. Что здесь? Сухари, литровая бутыль для воды, кажется, горсть курпицы в мешочке, несколько колотых кусков рафинада.

— И о чем это говорит? — спросила с глубокомысленным видом миссис Полстейн, непонятно к кому обращаясь.

Экономка выглянула из-за пышного хозяйского плеча:

— Позор! Девчонка еще и обворовала вас!

Мисс Полстейн взглянула на пожилую мисс с явным сожалением.

— Да нет, ундина почти ничего не взяла. На редкость честная для прислуги, — Дора хмыкнула. — Но вот возвращаться сюда завтра не собиралась. Так что болезнь нам на руку. А это что? — хозяйка вытянула синюю потрепанную тетрадь.

— Альбом для этого ее чистописания, — фыркнула мисс Эштон. — Я никогда не одобряла, что девчонка ночами просиживает в библиотеке. Вы чересчур добры к ней.

— Да, да, — рассеяно кивнула Дора. — Когда я сказала, что намерена поднять ей жалованье, она попросила оставить все, как есть. Только разрешите сидеть в библиотеке в свободное время, учиться читать и писать. Да, я сама дала ей несколько таких тетрадей, и книги разрешила брать.

— И жалованье повысили.

— Ее удобство входило в мои интересы, — сухо обронила Дора. — Ну-ка, — желтоватые страницы оказались сплошь исписаны мелким, неаккуратным, но вполне читабельным, подчерком.

— «Руны, оказывается, это древние скандинавские письмена. — прочитала Дора нараспев первую фразу. — Хм…

Не знаю, что значит, „скандинавские“, от этого слова веет холодом и ярким солнечным светом.

А руны я видела, это такие дощечки.

Миссис Архаис — или правильно пишется Арраис? Не знаю, но она показывала: наследие от прародительницы по материнской линии. Эта прародительница жила на „шхерах“ — понятия не имею, что такое эти самые „шхеры“, но представляю их почему-то гигантскими гнездами, такими специальными домиками для людей, что живут на острых пиках скал… Красиво…

У нее, у миссис Архаис, я имею ввиду, а не ее прародительницу, с той, понятно, мы не знакомы. Так вот, у нее маленькие таблички были с выжженными черточками на них. Руны называется. Я думала, что это какой-то древний алфавит.

А в книжке миссис Полстейн, Космос храни эту достойную женщину, это, оказывается какие-то памятные письмена.

Я тоже хочу оставить руны.

Знаю, так себе предисловие дневника, или, гримуара, как у той маленькой волшебницы в „Сказках народов мира“, но мне кажется, это хороший способ записывать и запоминать новые слова.

Сегодня вот вывучила слово „интуисия“. Кэтти говорит, у меня звериное чутье, от варвара-отца.

Каким дикарем нужно быть, чтобы даже мама назвала дикарем?

Мне нравятся Сказки. И триллеры! Триллеры даже больше! Хотя Сказки порой полны такого цинизма и жестокости, что любой триллер нервно кружит по орбите. И детективы люблю, пожалуй. А еще хороша та, в синей обложке, которая про девушку-королька.

В ней героиня начинает дневник с самых первых, детских воспоминаний. Наверно, так правильно.

Я родилась в поселении Какилея, луны Сьерра-Алквиста.

Кэтти говорит, что весной. Дату она не запомнила. Приходится верить на слово…»

На следующей странице была картинка. Вереница ершиков для мытья посуды, или кривых деревьев? И коробки-домики. А над всем этим, катятся три овала с лучами-спичками в разные стороны.

Умение рисовать явно не относится к талантам ундины.

— Значит, дневник! — лицо миссис Полстейн озарила хищная улыбка, а пальцы любовно прошлись по тетради. Убедившись, что толстая тетрадь исписана больше, чем на половину, Дора довольно кивнула. — Нам надо бы сесть вот здесь, и полистать! Принеси чая с молоком и медом.

— Здесь? — экономка недоуменно обвела глазами убогую обстановку комнаты Раки.

Дора беспечно махнула полной рукой.

— Жоржи сегодня нездоровится, а Тедди играет. К тому же доктор сказал, что нужно присматривать за ундиной. Вот и приглядим, — она заговорщицки подмигнула.

«О детских воспоминаниях, оказывается, мне и сказать-то нечего.

Нет, я много чего помню — помню, ветер, снежинки кружатся под крышей мансарды нашего дома. И холод, много холода. Много острых и болючих игл, и все они скользят под кожу, грозя раздробить кости в пыль.

А в подвале, скорее даже в погребе не так холодно, но сыро и запах такой мерзкий, отвратительный. Не то картофельные очистки и гнилая рыба, не то болезнь и человеческие выделения.

Зато летом сквозь прохудившуюся крышу льется солнечныйсвет, смешно щекочет нос, и его поцелуи согревают глаза, щеки, губы. Но долго не понежишься, Анна ругается, ей всегда нужна лишняя пара рук на кухне, во дворе, в огороде. А может, срочно бежать на ферму за поросенком или бидоном молока. В доме, кроме „девочек“, постоянно жильцы, и столуются на месте.

Но летом по ночам страшно, зимой — не так. Чуть потеплеет, и лежишь, надеешься, что дверь на чердак выдержит натиск и глухие удары.

— Раки, девочка, открой…

Ненавижу свое имя. И какая я им „девочка“?!

— Раки, крошка, хочешь сладкого?

Ненавижу того, кто так меня назвал.

— Раки!

— Пусти, дрянь!

— Отродье шлюхи!

Отродье шлюхи. В лицо дочь хозяйки единственного на округу постоялого двора, или борделя, так не назовут. А ночью, под узкой деревянной дверью — запросто».

— Вот как, — выражением лица Доры Полстейн сейчас можно рекламировать услуги Министерства Счастья. Что касается экономки, то мисс Эштон почему-то принялась двигать очки в роговой оправе по толстой переносице — вверх-вниз. А миссис Полстейн еще раз перечитала написанное, вслух.

— Дочь шлюхи, — мечтательно, по складам пропела, а потом изящным жестом прикрыла ладонью рот. — Как же нам повезло, Эльза, просто невероятно, сказочно повезло!

Экономка поспешно кивнула, старалась попасть хозяйке в тон, силясь изо всех сил уразуметь причину такового благодушия, или хотя бы «везения». Где ж тут везение? Впустили в дом абы-кого, вон, оказывается, и не абы-кого, а как есть, поселенскую девку. Чего ж тут хорошего?

«Девочки», их так принято называть, непонятно только, почему, жили по две в двух нижних комнатах и двух верхних.

На момент моего ухода, это были Иви, Лиз, Селена, Жета, Вет, Поли, Мари, Шея.

Нет, Шеи как раз уже не было.

Еще парни. Макус, Висе, Глек. Вышибалы. Они всегда меняются, чуть ли не чаще, чем «девочки».

В верхней спальне живет Кэтти, Анна ночует прямо на кухне, там всегда тепло.

Когда я была маленькая, зимой тоже там ночевала, мне в кресле вполне удобно. Главное, тепло. Но после того как Брэг сильно поколотил Анну, выбил той зуб, кухарка от моего соседства наотрез отказалась.

— Или она, или я! — заявила Анна Кэтти, и мама решила проблему по-своему: чердак или подвал.

— Не хватало из-за тебя лишиться хорошей кухарки! — отвесила мне подзатыльник Кэтти. — А вообще сама виновата, решила, видите ли, заступиться. Да мы Брэга доили бы и доили, — она запустила пятерню мне в волосы и развернула лицо к свету. Послюнявила палец, потерла под глазом. Хмыкнула, видимо, не понимая, что же такого особенного Брэг во мне нашел.

— Ладно, — сказала, наконец, — не хочешь внимания гостей, не вихляй перед ними своей тощей задницей. Не вылазь с кухни. А ночью сиди на чердаке мышью. Твое время на подходе.

И ушла варить глинтвейн. Весна та выдалась холодной, Кэтти жаловалась на ломоту в костях и постоянный озноб. А я уже тогда поняла, что жить в родном доме осталось недолго.

Этого я не могла не рассказать.

Обязательно объяснить, когда и почему впервые решила уйти из дома.

Тогда же, да, кажется, мне девять было, случился еще один неприятный эпизод. То есть он сначала неприятным был, даже очень. А потом тааааааааким хорошим оказался…

Наравне с последней затрещиной, полученной от доброй Анны, тот случай, возле дома старосты поселения — самое счастливое воспоминание в моей жизни! Самое-самое в мире!

Меня Анна за молоком послала, иду, значит.

А тут Висек-младший, отвратительный такой, как наш вышибала, только еще сопливый и в прыщах весь, с Речиком и Строни… Кажется еще мальчишки были, лица помню, а имена нет… Я вообще так испугалась тогда, прямо удивляюсь сама на себя, как вообще все это запомнила!

Вот! Иду, гремлю мимо их компании пустым бидоном, когда Висек меня окликнул:

— Эй, Раки!

Остановилась, жду. И ведь чувствую, ничего хорошего он не скажет, а все равно стою, как парализовало.

— Сосать будешь?

Я не поняла, что он имеет ввиду, но остальные, наверно, поняли, потому как заржали, что овцелошади.

— Что? — спрашиваю, и сама не понимаю, зачем, неужели хочу, чтобы повторил?!

— Сосать, говорю, будешь?! — Висек подошел почти вплотную, и снизу по лицу ударил, по подбородку.

Я неловко руками махнула, грохнулась пребольно так, бидон выронила, он загремел еще, я подумала, сейчас кто-то выйдет на грохот, защитит… Не вышел.

— Да она не умеет, небось!

— Не мамка!

— А сколько стоит, чтобы твоя мать у нас у всех…

— А давайте эту научим!

— Ребята, а вышибалы…

— Да ладно! Шлюха Кэтти нам еще спасибо скажет!

Я уже не понимала, кто из них что говорит, все смешалось, все слилось, они обступили кругом, не давали встать с колен, били, щипали, дергали за волосы.

Я молчала.

Молчала, когда платье рванули так, что рукав оторвали, когда деньги потребовали отдать — отдала.

А потом поняла — все. Больше не выдержу.

И тогда появился он… Нет, ОН…

Высокий такой, черноволосый. Я зареванная была, плохо разглядела. Кажется, он тоже из нашего поселения был, но про него говорили «большой человек». Что это значит — не знаю. Вот только не фермер, точно. Вроде его боялись, но я маленькая была, не помню точно, за что.

Я сейчас, когда пишу это, понимаю, что тот парень ненамного старше меня нынешней был, но тогда, крохой… он совсем взрослым показался.

Я тряслась вся, не могла слезы остановить. Всю колотило.

Я же видела его потом…

И не раз! Может, даже трижды! И вот, каждый раз язык отнимался, даже имени не спросила. Кэтти, когда ей все рассказала, как-то его назвала, а я не помню. Так жалко…

Вот сейчас жила бы и знала, что того человека с теплыми руками, которыми он вытер мне слезы… добрыми глазами, зовут…

А так — не знаю.

Да, тогда пацанве поселенской мало не показалось. У-у-х! Как он ловко с ними! А еще после того раза на меня больше никто и никогда в поселении косо не посмотрел! Не сказал ничего!

Другое дело дома…

Дома у нас, то есть у Кэтти он не был. Если бы был, хоть раз, я бы не хотела его имя помнить. Может, лучше пришел бы?

Нет, как хорошо так. А то было бы мне и вовсе нечего вспоминать.

Хотя, может, если бы он к нам пришел, а у меня рядом с ним язык не отказывал, и я бы сказала, что плохо мне, очень плохо, когда ночью ходят, хотят ко мне зайти, пугают… Может, и тогда бы, защитил?

Ведь больше защитить меня было некому. И к пятнадцатой весне совсем невыносимо стало.

И хорошо, что он никогда не пришел!

И вообще хорошо, что не видела его больше никогда!

Если бы даже защитил, но пришел бы в дом Кэтти как «гость»… Я бы не хотела сейчас вспомнить его имя.

А я хочу.

Думала, лето пережду. Опять же, и этот страшный огромный Брэг с раздробленным носом, воняющий алкоголем так, что его приближение всегда можно угадать по запаху даже на насквозь продуваемом чердаке, куда-то пропал.

Кэтти говорила кому-то, что на приданное мне зарабатывать, очень смеялась. Я поняла тогда, что это шутка. Ведь не могла она отдать меня Брэгу? Или могла?

Я думала, что как минимум, лето в запасе у меня есть, а потом, даже если Брэг вернется, холода наступят, и до следующей весны на чердак никто не сунется. Значит, удастся продержаться целый год. Не удалось.

Через месяц — весна уже была на исходе, Кэтти сказала, что «берет меня в дело».

Вместо Шеи. Ей Ваприн навсегда перечеркнул возможность карьерного роста.

Мама… А Кэтти мне мама!

Надо сказать о ней несколько слов.

1) Мама очень любит деньги.

2) Пожалуй, единственное, что любит.

3) Мне всегда казалось, что любовь к деньгам занимает сердце Кэтти полностью, и на меня в ней не остается места.

4) Если бы она любила меня хотя бы вполовину так…

Но я отвлеклась.

Я это к тому, что понятно, чем руководствовалась Кэтти, когда впускала в дом Ваприна.

Поселение Какилея маленькое. И все знают, что Ваприну ни один дом не отдаст дочь в хозяйки. Не приживаются они у него. Трое уже было. А как последняя зимой на капище перебралась, к нам зачастил. Раньше тоже ходил, но больше пил.

Зачем, говорит, мне платить за то, что дома бесплатно валяется?

Я хоть и маленькая была, а понимала, что «валяется» — это не образное выражение. Скорее всего, и вправду валяется. И не от большого здоровья.

«Девочек» и раньше били «гости», но в тот день, я за доктором бегала, и вместе с ним в комнату «девочек» вошла. Не верилось, что недавно э т о было лицом… не очень красивым, кстати, лицом, частенько опухшим и неприятным, с небольшим шрамом на двойном подбородке, но все же… лицом. Человеческим, даже женским…

Тогда окончательно поняла, пора бежать.

— Переселяйся к Селене, Раки, — сказала Кэтти. — Хватит на чердаке мерзнуть, дочка.

— Я не мерзну, — ответила тихо, но чтобы Кэтти услышала, и дальше принялась оттирать пятна с пола.

Кэтти не стала спорить, подошла и пнула пониже спины, вынуждая сесть.

— Я не спрашиваю, мерзнешь, или нет! Пришло время.

Так много Кэтти со мной редко разговаривала.

— Будешь, наконец, отрабатывать хлеб. Хватит дармоедничать!

Я голову опустила, очень ответить хотелось, но смолчала.

То есть отрабатывать? Я, сколько себя помню, его отрабатываю. На кухне, на огороде, с ведром и щеткой в руке, на побегушках по всему поселению!

Кэтти дернула меня за ворот рубахи, вынуждая встать. Оглядела, как лошадь выбирала, вокруг крутанула. Хмыкнула. Сказала мягко, доверительно:

— Ваприн, детка, не такой злодей, каким кажется. Он почему зверствует? Давно на тебя глаз положил. А Шея, дура, сама его выбесила. Зачем сунулась к пьяному? Но она и старуха уже давно. То ли дело ты. Тебя не тронет. — Кэтти провела рукой по моим волосам, приглаживала вихры что ли? — Я тебя Брэгу обещала, но говорят, он не вернется.

А я поняла, что то, что было страхом раньше, не страхом было. Так, ерунда.

Правда, Брэгу обещала.

А теперь Ваприну отдает.

Я молчу, жду, когда это кончится. Рано усвоила, если меньше говорить, меньше шанс, что заметят. Запомнят.

— Гляди ж ты, — Кэтти всматривалась в мое лицо, как впервые видит. — Ни слезинки, хоть и дрожит. Ну же, дочка, — Кэтти опять провела рукой по моим волосам. — Это он с Шеей не со зла. Да и не везло мужику в жизни. С тобой совсем по-другому будет. Говорит, к себе забрать хочет.

В тот же вечер я ушла.

Спустилась во двор, помыла ведро, простирнула тряпку. Тряпку оставила сушиться на улице, а ведро и швабру в подсобку отнесла.

— Раки, — окликнул голос Анны. — Сбегать надо за постельным!

Постельное мы шили у миссис Архаис. И в тот вечер она не дождалась двух тов за свои простыни.

Молча взяла у Анны два та, думая, как бы мне на чердак пробраться, там под половицей у меня еще три мелочью. Скопила.

Пока думала, какой предлог найти, Анна неожиданно ласково спросила:

— Хочешь чаю, сладкого? С булкой?

Я всегда думала, что выбитого шесть лет назад зуба Анна мне не простит. И старалась поменьше попадаться на глаза. А как поменьше — когда толчешься на одной кухне, в одном дворе. Рядом с Анной голова сама в плечи втягивалась, дар речи пропадал от страха. И стыдно было, что за меня ее так.

— Садись, Раки, — Анна поставила передо мной горячий противень со свежими, только что из печи, булками. Налила стакан молока.

Мне даже стыдно стало, что побег задумала.

А потом Анна спросила:

— Перебираешься сегодня? Шея-то из больницы сюда не вернется.

Я смотрю на нее, понимаю, что нужно ответить, или хотя бы кивнуть, и не могу. Вот не могу, и все.

Анна тоже молчит. А потом подсела поближе, резко обхватила плечи, я не сразу поняла, что обняла, другой рукой голову к себе притянула, и так держала какое-то время, укачивая, как маленькую. Потом так же резко оттолкнула, оглянулась по сторонам. Вытащила откуда-то маленький кошель, молча сунула мне за пазуху. Туда же отправила маленький мешок с сухарями.

— Больше нельзя, — сказала. — Вон, худая какая, итак выпирает. Если встретишь кого…

— Ан, — перебила я, и прошептала. — У меня еще на чердаке…

— Где? — тоже шепотом.

— Под половицей, она шатается, прямо посредине.

— Сиди. Ешь! Сама принесу.

Вернулась быстро. Ловко сунула монеты, а потом как рявкнет, я аж подпрыгнула:

— Ты еще здесь, Раки? Кого я полчаса, как за постельным послала?! Ишь, раскорячилась, звезду на лоб себе наклеила!

За спиной Анны мелькнуло розовое платье Кэтти.

Последним, что я получила от Анны, поспешно поднимаясь, была хорошая такая, хлесткая затрещина, чуть с ног не сбила.

Долго потом щека горела. А я не знаю, скажу когда-нибудь Анне спасибо?

Шла по узкой поселенской улочке и думала, что я воровка. Только почему-то совсем не стыдно.

Кэтти говорит, что я вылитый папаша, наверно, он был дурным человеком. А может и нет. А может, я похожа на него, да. Вон и от Кэтти тоже ушла.

Два та — огромные деньги, и я понимала, что Кэтти будет меня искать. Не меня, деньги. Эти два, за целую партию постельного, и те, что можно на мне заработать. Может, они получены уже. И, скорее всего, искать меня будет Ваприн. Или еще кто.

Поэтому свернула за красным кирпичным домом Ваприна, проскочила бакалейную лавку, а вместо того, чтобы свернуть к дому миссис Архаис, спустилась к реке. На берегу оставила короткое платье и штаны, хоть и жалко было, жуть. Но может, так подумают, та же Кэтти, например, что я с горя решила утопиться? Шансом таким пренебрегать нельзя.

Вот ботинками не стала жертвовать, они крепкие, удобные, и неизвестно, сколько идти придется. Связала их, повесила через плечо, выдохнула и вошла в реку.

Выдержала в ледяной воде только до леса, и то, продержалась исключительно мыслями о собаках Ваприна. И о нем самом.

Ближе к утру лес закончился, за ним открылось поле — поселение Алибама. Весь день просидела у воды, на солнце, даже немного поспала. Показываться в Алибаме нельзя: здесь меня знают, рано или поздно, до Кэтти дойдет слух.

Вверх по реке шла три дня, то есть три ночи. Ночью шла, утром искала, где отогреться. Первые два дня везло — солнце грело по-летнему, а третий день пришлось мокнуть под дождем. Правда, к вечеру распогодилось, но не настолько, чтобы высушить одежду и согреться. Пришлось сушить на себе.

На четвертый день, то есть утро, решила — будь что будет. Хлеб закончился, есть хотелось — страх. Это поселение по моим подсчетам должно называться Иова. Первым, кого я встретила, оказался дедушка с сетью. С въедливыми такими, неприятными глазами. И брови, страшные, косматые, нависают. У нас в поселениях старики — редкость, то ли дело в городке. Так что я уставилась на того, как овца на овцелошадь.

— Ты откуда? — старик тоже уставился на меня во все глаза. — Еще и голая!

Это он про то, что я в одной рубахе. Она хоть и длинная, и подпоясала ее как платье, на верхнюю одежду мало похоже. Еще и ботинки на босу ногу.

Я знала, что вверх по реке крупное поселение Мэн, и рискнула:

— Из Мэн, мистер. Плывем с родителями и младшим братом в Новую Неваду, а лодка перевернулась. Пока мои одежду сушат, меня за съестным отправили.

Я старалась говорить более писклявым голосом, чем на самом деле, изображая ребенка.

— Ну-ну, — не понятно, поверил, или нет.

— Если чего съестного, ты иди вон, на ферму — у них тама постоялый двор, купишь чего-нить. А где, говоришь, лодка ваша перевернулась?

— Там, — неопределенно махнула я рукой и убежала, ругаясь про себя последними словами. Надо же носить на плечах кочан вместо головы, чтобы не догадаться продумать ложь заранее. Запиналась, мялась, сразу видно было, что на ходу выдумываю.

На ферме первой, кого я увидела, оказалась полная молодая женщина с румяным, почти красным лицом.

— Ты это откуда?

Озвучила ей ту же версию про перевернутую лодку, правда уже не так позорно, как давешнему дедушке. Спросила, можно ли купить поесть и одежду, моя, мол, долго сохнуть будет.

Тетка с сомнением покачала головой, но отвела меня к хозяйке фермы, та тоже оказалась молодой, не намного старше меня, девчонкой. Темненькой, смуглой, с быстрыми черными глазами.

— А ты не хочешь остаться работать у нас, Раки? — спросила хозяйка, когда я цыкнула на молодую буренку, а потом споро показала девчонке с ведром, как правильно доить скотину, не пугая ее.

Я что-то позорно проблеяла, про то, что родители ждут, и брат младший, и про то, что работать мне некогда, в школу хожу, и какую-то еще чепуху в таком духе. А про себя проклинала все на свете за несусветную тупость. Вот кто меня за язык тянул?

Хорошо было бы на той ферме остаться…

И хозяйка молодая, строгой не выглядела…

С самых первых дней экспедиция казалась многообещающей. Особенно учитывая, что экспедиция была не к звездам далекого Цефея, не в Волосы Вероники, и даже не в загадочную туманность Тарантул, а на Луну. Вот самую, что ни на есть, тривиальную Луну — древнейший спутник Земли.

Алекс и Трея в унисон трепетали, ощущая себя стоящими на пороге грандиозного открытия. Их гипотеза о возникновении некоторых лунных кратеров, а точнее, связь оных с пирамидами древнего Египта, грозила стать самым ярким событием космической археологии за последние двести лет.

Работали командой из пятнадцати человек и пяти фикнианцев. Все, включая роботов — миниатюрных операторов, громоздких луноходов и копателей, трудились, не покладая рук и не разгибая спин, три долгих месяца. И не под куполом, где расположен Лунный городок, а на обратной, теневой стороне.

Уик-энд на Венеру был сюрпризом на годовщину свадьбы, о которой уставшая Трея благополучно забыла.

Да и вся команда, включая роботов, заслужила выходные. Точнее, роботы заслужили право на плановую профилактику.

Пока Алекс с Треей отсутствовали, у Гшель все было готово. Вездесущая секретарь споро раздавала последние распоряжения роботам и археологам.

Но все же исключительным правом на открытие древнего памятника обладали Бёрд, и Гшель это право не оспаривала.

Светло-серое и подозрительно спокойное дно самого глубокого кратера теневой стороны скрывало под тонким слоем породы настоящее сокровище. То, что как магнитом, притягивало к своим похожим на фарфор, бокам, группу археологов, не было шуткой матери-природы.

Перед ними сверкала снежными искрами самая настоящая пирамида — маленькая, метров сорок грань, куда тут до Египетских. Но за исключением размеров и материала изготовления, точь-в-точь копия древнеегипетских.

И еще было отличие у находки экспедиции под началом Бёрд: в отличие от своих огромных товарищей, многократно подвергающихся грабежу и вандализму, эта была целая, как говорила Трея, нераспакованная.

Даже суетливая и, по мнению Алекса, чересчур громкая марсианка Гшель не осмеливалась нарушить чистоты момента. Вся группа, включая роботов-копателей, замерла, понимая, что этот момент не вернется больше — в следующую секунду тайна будет разгадана, перестанет быть тайной.

Трея закашлялась, вдохнув большую порцию искусственного воздуха. Воздухом экспедицию снабжал переносной регенератор, распыляющий драгоценный клочок атмосферы в радиусе двух километров.

Трея раздраженно замахала на обернувшихся к ней археологов. Она нервничала, старалась не думать о том, подтвердится или нет ее гипотеза.

Еще на Земле, на заседании Археологической Фриганы, Трея заявила, что древние египетские пирамиды строили вовсе не древние египтяне, и уж тем более не рабы, а таинственные пришельцы. По ее убеждению пирамиды строила некая неизвестная раса, и строила она вовсе не храмы и не гробницы, а самые настоящие биостанции, которые могли бы составить конкуренцию и современным.

На Трею конечно же зашикали почтенные седобородые академики, а молодые коллеги ограничились косыми взглядами.

Но упрямая женщина только крепче сжала зубы, и заявила, что вскоре представит доказательства, без которых обратно на Землю не собирается.

Тогда все сочувствующе посмотрели на Алекса, а мистер Бёрд на жену — с гордостью и нежностью.

Трея еще во времена универа развлекала его рассказами, что некогда религия была неразделима с наукой, и даже не как две стороны одной медали, и не как два состояния одного элемента, например, кипящие источники Пенелопы и льды Арктшассы. А были они одним целым, неделимым — как слиток золота, из которого гипотетически можно вырезать какое угодно украшение, каковые по сути являются по своему составу тем же золотом.

Алекс восхищался фантазией подруги. Или памятью — ведь наверняка повторяет какой-нибудь фантастический роман, или древнюю красивую легенду. А ведь говорит, как з н а е т.

— Ом Асар, Асет, Геру! — оклик Алекса, сложившего руки в древнем молитвенном жесте, гулко срикошетил от фарфоровой стены и вывел Трею из глубокой задумчивости.

— Ты серьезно? — засмеялась миссис Бёрд вместе с остальной командой.

Они стояли перед входом в лунную пирамиду, готовые войти внутрь.

— Мы готовимся войти в гробницу Аменхотепа, милая, — сверкнул белой полоской зубов Алекс, который конечно же гипотезы Треи, касаемой симбиоза древнего храма и биостанции, не разделял. — Абсолютно серьезно. — Он задорно подмигнул. — Древнеегипетское славословие Троицы здесь к месту.

— Осирис, Исида, Гор, я помню, — ехидно протянула Трея. — Это твой последний шанс, милый. Последний шанс утверждать, что и эту пирамиду, а мы находимся, напомню, на Луне, построили рабы древних египтян, намереваясь расположить в ней гробницу для своего фараона.

— Во-первых, не намереваясь, а располагая, — резонно заметил Алекс, а во-вторых, причем здесь древние египтяне? Я никогда не говорил, что верю в твою гипотезу единства науки и религии.

— Древней науки и древней религии, Алекс.

— Древней науки и древней религии, Трея, — кивнул муж. — Это совершенно ненаучно. Никогда, ни в древности, ни сейчас, религия и наука даже нога в ногу не шли, не то, что быть единым целым… Симбиоз храма и биостанции — это не поддается здравому смыслу.

— Сейчас узнаем, — пожала плечами Трея, а смысл спорить. — Если мы найдем здесь мумию египетского фараона, я возьму на себя все отчеты. Месяц просижу, но составлю за двоих.

— Так что же мы стоим, — воскликнул муж и тряхнул кудрями. — Собственная жена собирается на целый месяц вызволить меня из рабства!

Сорак Луна

После неудачного демарша на подлете крысеныш ни слова не сказал Сораку. Даже не пискнул, когда тот дублировал силовые наручники поверх стандартных, из стального сплава. Не поморщился от тугого захвата на запястьях — порезанная рука, не смотря на своевременную помощь, включающую АХ33-втс, давала знать о себе острой, пульсирующей болью.

Промолчал, когда Сорак поставил его на ноги, а пинок пониже спины задал траекторию перемещения.

Молча и плашмя упал на холодный металлический пол каюты.

— Вот же упрямый сукин сын, — сплюнул Сорак, добавив сквозь зубы пару непечатных ругательств.

Но ожидание скорого выкупа сделало Архаика великодушным. И даже, в некотором смысле, смиренным.

Сорак нагнулся, подхватил мальца поперек талии, болтающийся тюк заерзал по широкому плечу Охотника, устраиваясь поудобнее, а Сорак, двигаясь к выходу из корабля, размышлял, как объяснить космодромной охране болтающегося, как сосиска, на его плече мальчишку.

Хорошо, если пристанут роботы, им можно задвинуть что-нибудь навроде того, что младший брат просто прилег отдохнуть — роботы в курсе, что людям периодически нужно тратить время на сон. Но если это окажутся живые служители?

И начнутся уговоры, и с ними плохо скрываемый принудительный подтекст, и просьба незамедлительно последовать в лазарет, конечно, под сопровождением. Мало ли, у вас смертельно заразная лихорадка Ранкуерса или чума Серых Странников, и что тогда? Нет уж! Добро пожаловать в карантин!.. И яркие огни лунного космопорта красиво оттенят направленные на него лучи лазеров, радуясь тому, что такая чудная и прибыльная сделка срывается.

Сорак так старательно готовился к неуместному интересу к своей ноше, что даже люк открывал, полемизируя в мысленном, но нелегком диалоге с сотрудниками космопорта, что когда обнаружил четверых андроидов, явно его поджидающих, почти не удивился.

Фабричное происхождение ожидающих без труда читалось в безэмоциональных, масками застывших, лицах, скупых, выверенных движениях, ничего не выражающих, пустых глазах.

— Мистер Джон Смит, ваш прилет для мистера Онко — приятный сюрприз. Не откажетесь от чашки кофе в Луноходе? — чуть ли не по складам отчеканил андроид пароль, означающий: вы вовремя. Объект с вами?

— Пролетал мимо и решил перекинуться парой слов со старым другом, — усмехнулся Сорак. — Кажется, тысячу лет не пил настоящего кофе.

Что означало: все прошло без происшествий, объект со мной.

А про себя подумал — роботы есть роботы. Ни шагу в сторону от полученных инструкций. Как же не поинтересоваться наличием объекта, если итак прекрасно видно, что вот он, висит на плече…

Андроид быстро провел ладонью перед лицом Сорака, и в воздухе на секунду вспыхнула и погасла надпись: Следуйте за нами, мистер Архаик.

Понятно, кислородные чернила — их никакая камера не покажет. Запись продемонстрирует жест приветствия.

Вот это Сораку уже не нравилось — ни тон послания, отдающий приказом, ни нарушение личных границ. Это же космопорт, мать вашу раз, здесь помимо демоновой тучи скрытых камер такая же туча глаз! Хрен на конспирацию, одним словом.

Но за андроидами пошел.

За ровными полукруглыми краями ворот комплекса Луноход, стилизация под воронку кратера, Сорак с болтающимся на плече мальчишкой и сопровождающими свернул в узкую дверцу. Вход в один из подсобных отсеков был таким узким, что напоминал щель. Низкий свод коридора заставил Сорака нагнуться, чтобы не елозить по потолку макушкой.

Узкая кишка коридора выплюнула их к похожей щели, за которой скрывалось маленькое овальное помещение, с овальным же столом посредине. За столом сидели двое: хмурый коренастый брюнет средних лет и молодой, миловидный блондинчик в обтягивающем голубом комбинезоне, эдакой пародии на военную форму.

— Мистер Архаик, — с появлением Сорака мужчина расплылся в улыбке. Улыбка получилась неискренней: нервной, натянутой.

Приглашающий жест указал Сораку свободный стул. Видимо на соседний следовало усадить обвисшего безвольной тряпкой мальчишку.

— Где мистер Набиев? — Сорак присел на свободный стул, но мальчишку почему-то с плеча не снял.

Брюнет опять дернул кривым ртом, протягивая Сораку голографический айди с объемным изображением своего голо.

— Стер Лавринов, поверенный мистера Набиева. А это Бенжамин Набиев, младший брат моего босса. У меня все полномочия для того, чтобы забрать объект.

«Объект» значит, подумал Сорак. Вообще-то это для него, для Сорака «объект»! А для тебя, стер Лавринов, сынок твоего босса, родная кровиночка этому блондинистому гомику. Однако это не главное, что неприятно резануло слух и внимание Охотника.

По уговору передача мальца должна происходить только в руки родителей.

Замешательство Сорака не укрылось от сидящей напротив парочки.

Блондинчик положил на стол портативный коммуникатор и нажал на экран, переводя его в голо-эффект. Через два гудка над столом возникло пространственное изображение четы Набиевых. Заказчик, отыскав глазами Сорака, с самой благожелательной улыбкой принес Охотнику свои извинения и попросил о передаче «объекта» своему адвокату и родному дяде.

Опять слух Сорака неприятно резануло слово «объект». Крысеныш заказчику сын, и этому завитому голубю — племянник!

Вслед за просьбой голо заказчика, «поверенный» придвинул Сораку плоский металлический кружок — чип, который надлежало приложить к карточке, для получения подтверждения о переводе из банка.

— Раз все разрешилось, мистер Архаик, перейдем к заключительной части сделки.

А ведь папаша даже не взглянул на сыночка, — подумал Сорак. — Ладно. Мне-то что за дело?

— Перейдем, — равнодушно кивнул он сидевшей напротив парочке и тряхнул плечом, приводя в движение так и не пошевелившегося мальца.

— Вы кого-то ищете, сэр? — пластиковое лицо робота не выражает никаких эмоций, но к механическим ноткам голоса мастерски добавлено участливое выражение.

— У меня здесь встреча, — хмуро буркнул Сорак.

Черная дыра раздери эту Луну площадью в 38 км2! И где искать Вайга? На позывные Натан не отвечал. Тот единственный раз, когда Сораку удалось связаться с бывшим капом, еще неделю назад, как раз погрузил крысеныша в корабль. До того, как Мишка чуть не оторвал ему руку силовым захватом.

Тогда Натан Вайгер доверительно, но сильно заплетающимся языком поведал, что пьет в Луноходе, — самом крупном торогово-развлекательном комплексе Луны.

На вопрос, где его искать через неделю, тот, закипая, повторил, что пьет в Луноходе.

Сорак подумал еще, что неладно со связью.

Но стоило снова повторить вопрос, пытаясь пробиться к Натану, как бывший кап отчего-то психанул, и рявкнул, что выкинет нахрен этот коммутатор. После чего совершенно спокойно сказал в динамик: «До встречи через неделю», и отключился.

На памяти Сорака Натан Вайгер ни разу не нарушал слова, и после такого уверенного заверения о будущей встрече, Сорак и не задумывался, как он найдет капа. Да и хлопот с поднятием «объекта» на борт у него прибавилось.

И вот теперь, стоя перед голо-картой Лунохода, насчитывающего сотню этажей, и практически на каждом по сотне крупных ресторанов и раз в десять больше забегаловок, Сорак чувствовал себя полным идиотом. А еще костерил последними словами Натана, который, следуя правилу всегда и во всем держать слово, видимо, и вправду выкинул коммутатор. На хрен. По крайней мере, так выходило из того, что на позывные Вайг не отвечал.

— Я могу узнать имя вашего друга? — робот-администратор в красной, броской, униформе, поднял панель повыше, и по зеркально гладкой поверхности, поплыли строчки с сотнями тысяч имен на галалингве и других языках галактики.

У них тут все заносятся в местный аналог Информатория! — обрадовался Сорак. А если у Натана нет особых причин скрываться, найти его будет легче легкого!

— Натан Вайгер, — почти облегченно выдохнул роботу.

Сорак готов был поклясться, что голубые пластиковые пуговицы глаз на белом, с безупречными чертами, лице выступили перед этим самым лицом миллиметров на пять, после чего оказались втянутыми обратно.

Дальше — больше. Динамик администратора закашлял, забулькал пластиковым горлом. А потом выдал что-то совершенно ни с чем не сообразуемое, но разухабистое:

Иррациональней всего было то, что Сорак, прямо не сходя с этого места, мог поклясться, что слышит в записи голос Натана.

— Извините, — взял себя в руки робот. — Чрезвычайная ситуация. Непредвиденная поломка по техническим причинам. Пора на профилактику… А может, и на переплавку, — добавил он грустно. — Ох, простите… Нервы совсем ни к черту.

Он выпрямился, строго, как показалось Сораку, посмотрел на него, и медленно, чуть не по складам, доложил:

— Ваш друг трапезничать изволит в ресторане «Русская удаль». Семьдесят седьмой уровень, и налево по коридору. Да передайте ему, баламуту да нехристю, то есть уважаемому гостю Лунохода… То есть ничего не передавайте, стоимость роботов-официантов входит в счет… Скажите, вы приехали его забрать, да? — механические интонации нежно тренькнули жалобными нотками.

Что на такое ответишь?

Охотник за головами переступил с ноги на ногу и почесал затылок.

— Да я, собственно, встретиться…

— О нет, — провозившие мимо тележку с посудой, роботы-официанты, оказалось, жадно слушали разговор. Роботы простонали что-то на незнакомом Сораку языке и синхронно покачнулись. — Этот такой же, как тот. Теперь их двое!

— Молчать! — рявкнул администратор динамиком. — Что вы себе позволяете! Вы при исполнении! Шагом марш к аккумуляторам на дополнительную подзарядку! — и, совсем другим тоном, Сораку. — Приятного отдыха, сэр. Передавайте привет вашему другу. А лучше ничего ему не передавайте. Не напоминайте вообще о моем существовании. Умоляю скрыть наше знакомство, — завершил он и вовсе загадочной для робота просьбой.

А Вайг здесь, похоже, серьезно завис, промелькнула у Сорака мысль, вслух же он ничего говорить не стал, а направился в указанном направлении на поиски друга.

Бывшего капитана Сорак узнал едва вошел в зал ресторана, прямо со спины. Ресторан оказался стилизован под старинный русский терем, — аля-бревенчатые стены, синтетические чучела медведей в ушанках, с балалайками в мощных мохнатых лапах. Красный, в узорчатых вензелях, пол, со старательно прорисованными ворсинками, Сорак не сразу догадался, что таким образом дизайнер решил передать колорит старинных ковровых дорожек. По потолку неслись вприсядку широкоплечие и бородатые витязи с копьями и стрелами, тут и там разбавленные изрыгающими пламя драконами, да красными девицами в длинных, до пят, сарафанах, что терпеливо сидят за пяльцами.

Натан, в синей военной форме, подпоясанной отчего-то бело-красным кушаком с длинными кистями, сидит посреди зала, спиной к входу и старательно дирижирует трем роботам-официантам в белых рубахах.

— Не то! Все не то! — восклицал он. — С душой петь надо! С чувством! Вы же цыгане! Вот, послушайте:

— Мохнатый шмель, — немного фальшивя, но в целом сносно, пропел он. — На душистый хмель…

— Чайка серая в камыши… — механическими голосами вторили роботы с обреченным выражением пластиковых лиц.

— Тьфу, бездари, — огорчился Натан. — Не захлебнитесь в собственном таланте! И не чайка, а цапля, сколько раз повторять! Ладно, у нас осталось целых три репетиции до позора. Итак, раз, два…

Сорак поравнялся со столиком друга.

— Давно цыганским колоритом проникся? — спросил он Натана.

Тот ответил незамедлительно, ни капли не удивившись старому другу:

— Да вчера только из «Сакуры в цвету» перебрался. Там, роботы, кстати, то есть роботши, тьфу, черт их разберет, гейш изображают.

— Чего ж перебрался тогда?

— Один хрен, на сямисэне играют в полном разнобое со своими компьютерными мозгами… Понт с ними саке их поганое пить…

— По-другому спрошу: ты с каких пор ценителем искусства заделался?

— С тех пор, как у меня бабушка культуролог.

— Понятно. И давно об этом вспомнил?

— Давно. — Натан поднял голубые глаза к потолку, задержался взглядом на девице с веретеном, почесал затылок. — Дня два уже.

— А до этого?

— Плохо помню, — признался Вайгер. По-моему, раньше я помнил, что мой дедушка — не тот, который муж той бабушки, другой бабушки дедушка, чемпион Казани по рукопашному бою. А вообще, я здесь недавно. Не везде пил.

— Вот как?

— Я не понял, ты со мной, или против меня? — в лучших традициях «ты меня уважаешь?!» уточнил Вайг, склонив голову набок, отчего у Сорака создалось впечатление, что Натану решительно все равно, к кому доколебаться. К роботам, к старому приятелю, неважно. Вон, синтетическое чучело топтыгина тоже сойдет.

— С тобой, с тобой.

— Так-то! — назидательным тоном Сораку, — Челлвек! Официант! — проорал в пластиковое ухо стоящему рядом роботу. — Водки моему другу!

— Ну уж нет. Только не водка и не русский терем, — Сорак решительно возражал против цыганских баталий Вайга, и к вящему восторгу роботов-официантов, увлек Вайга на самый верхний уровень Лунохода, верхушкой башни возвышающийся над прозрачной, в диодах, поверхностью Лунного городка.

Несколько прожекторов из-под макушки прозрачного купола неспешно скользят по современной обстановке ресторана, в модных монохромных черных и графитовых тонах, имитируя лучи старинного лунохода на безрадостной и пустынной поверхности Луны.

Тяжелая, наполненная черным льдом, тьма космоса прямо здесь, за тонкой стеклянной гранью, и от этого создается впечатление, что ты медленно плывешь сквозь время и пространство на большом пассажирском лайнере.

Мрачно, холодно, но Охотнику, привыкшему к бескрайней мгле на экране, здесь уютно.

Вайгу тоже уютно, но уют этот болезненно царапает грудь изнутри, заливает краской стыда бледную кожу щек. Выпить. Еще выпить! Еще!!

Шаткий кварк! Черная дыра ему в задницу! Как же стереть из памяти воронку, на память оставленную сгоревшим Громом?!

Всего полтора часа усиленных вливаний, слава гравитонам! — уже не этой варварской водки, а приличного марсианского бренди, и Сорак знает о Натане все.

С большего.

Натан больше не капитан Грома.

И даже не контрабандист — потому как «какой ты на хрен контрабандист без корабля? Это уже мастурбация какая-то, поганый менеджер, а не уважающий себя жулик!»

Об одном Сорак может судить с легкостью.

Кап Вайг — точно не кап вовсе.

И не в том дело, что от Грома осталась горстка пепла и кратер размером с лунный. Здесь дело в другом.

Начать с того, что Сораку совершенно непонятно, как Вайг держится. Не сказать, что прямо-таки в солнечном уме и лунной памяти, как говорят братья с Соул, но всяко лучше него самого. Сорак уже трижды принимал алказельцер. На том и стоял. То есть, сидя пребывал в относительной вертикали. Вайгу же случалось максимум — совсем немного захмелеть, и меньше чем через минуту его голубые глаза опять были ясными, а губы мяла горькая складка.

Он совершенно раздавлен потерей Грома, понимает Сорак.

Сорак помнит — под командованием этого человека он летал целых шесть лет. Благодаря Вайгу он, Сорак, вырос из банального наемника в Охотники. Вайг научил Сорака почти всему, что тот знал и умел сейчас.

И этот самый старина Вайг вовсе не старина Вайг.

Перед Охотником сидит совершенно другой человек. Знакомый и не знакомый. Одновременно.

Внушительная ширина плеч, под синей летной формой скользят литые мускулы, бычья шея, уверенный, проникающий в душу взгляд — так обычно смотрят военные, скупая, ироничная ухмылка одной стороной тонкого кривоватого рта, высокий лоб и привычка щуриться, как бы сосредотачиваясь на собеседнике, — все это прежнее.

А сам Вайг… Не прежний.

Перемена с бывшим капитаном Грома не поддается анализу, лишь рыбкой бросается в глаза, и насмешливо вильнув хвостом, исчезает, не желает даваться в руки Сораку.

В новом Вайге всего как-то чересчур.

Чересчур прямая спина, чересчур трезвый, для двухнедельного запоя, взгляд.

Молниеносная реакция — еще не видя приближение робота, Вайг просто выбрасывает в сторону руку, выбрасывает так быстро, что это движение каждый раз ускользает от Сорака, выхватывает из пластиковых манипуляторов очередной запотевший кувшин, и лихо разливает содержимое по стопкам.

А ведь он никак не может слышать приближение робота, слишком громкая музыка, думает Сорак.

Но ведь нельзя отрицать, что и со слухом Натана что-то случилось — если Сораку время от времени, приходится, морщась, и ругая про себя явный перебор с басами, нагибаться к Вайгу, то Натан понимает приятеля с полуслова, и стоит тому только начать спрашивать, Натан уже кивает или мотает головой, а то и вовсе принимается отвечать!

На этом странности приятеля не заканчиваются: Сорак предложил приятелю верное дело: для участия в запрещенном звездном квесте ему как раз нужна помощь напарника. На этом, конечно, на новый Гром не заработаешь, но, между прочим! на скромный планетарный катер — вполне. Надо с чего-то начинать!

Сорак так увлекся собственным рассказом, что слишком поздно заметил, что абсолютным вниманием Натана, целиком и полностью владеет не он, Сорак, а корпулентной комплекции и гренадерского сложения дама в шляпке. Молодая, с гладкой фарфоровой кожей и завитыми локонами, совсем не во вкусе Натана.

Сорак обиженно замолчал, убедившись, что и неловкая пауза прошла мимо внимания Натана, решил дать о себе знать:

— Правда путь в мир диких игр, как и в шоу-бизнес, лежит через постель.

— Ага, — неопределенно ответил Натан, продолжая во все глаза пялиться на даму.

— И спать с мужиками и бабами одновременно. Стенка на стенку. На камеру.

— Ага…

Этого Сорак стерпеть уже не мог.

— Эй, ты со мной вообще?

Натан в ответ сбивчиво процедил:

— Проклятые пигмеи, Райана на вас нет. И как только прорвались? Ага, блокатор сканера на входе… неплохая модель, АСИ-38, экспериментальная.

В ответ на снисходительное понимание, яркими красками проступившее на лица Сорака, аккурат рядом с табличкой взгляда: «А вот и „белочка“, а я предупреждал! Столько пить, бесструктурный кварк тебе в комбез!», Вайг крикнул:

— Выход!!Блокируй выход!

Сорак моргнуть не успел, как Натан, который только что сидел вразвалочку, лениво изучая двуспальную даму, оказался возле этой щедрой комплекции женщины, взглядом упираясь в самую суть щедрот.

Дама же, не переставая улыбаться тому месту, на котором миг назад сидел Вайг, взорвалась, разделившись на четверых низкорослых коротышек со злобными, напоминающими обезьяньи мордочки, лицами. Коротышки на лету выхватывали боевые бластеры.

Ту парочку, что прежде стояла на плечах подельников, надежно драпированная розовым балахоном взорвавшейся дамы, Вайг на лету приложил друг о друга узкими лбами. Легким играющим жестом, как к мячу приноравливался, подбросил в воздух еще одного коротышку, и не дав тому возможность сгруппироваться, нокаутировал прямо в полете, ребром ладони ударив в челюсть.

Вот только с четвертым возникла неувязка — тоа-ц юрко вывернулся из-под руки, и скользнул к выходу, на ходу меняя цвет комбинезона. И ушел бы, вне всяких сомнений — маленький, шустрый, в последней разработке Клины — управляемой одежде, он мог бы легко затеряться в многотысячной толпе.

Мог бы, если не пришедший к тому времени в себя — а прошло полторы секунды, не больше — Сорак.

Охотник ловко подставил пигмею ножку и обездвижил приемом, рассчитанным именно на боевых тоа-цев, известную расу наемников и убийц.

Вот и приемчик пригодился, удовлетворенно кивнул своему отражению в графитном полу бара.

Таким образом, на задержание и разоружение опасных преступников у Вайга с Архаиком ушло не больше пяти секунд. Рекордный срок, учитывая возможности тоа-цев, и их неоспоримое преимущество в виде усиленной гравитации. А еще исключительную скорость и генетически отточенную ловкость. Тайную боевую науку «цйь-фу» в остальном неграмотные пигмеи впитывают с молоком матери.

Передав задержанных карликов парням из службы безопасности, Вайгер с невозмутимым видом занял свое место за столиком. Его скучающий взгляд слегка омрачился, когда он обнаружил, что графин в виде Ледяного Пика Арктшассы пуст.

До Сорака начинало понемногу доходить. То, что произошло… Черная дыра поглоти Вайга, даже Архаик отказывался в это верить:

— Эм, — пальцы Сорака медленно прошлись по вискам, а потом слишком резко опустились на гладкую прохладную поверхность.

Пустой графин, стеклянные стаканы и блюдо с сиротливо свисающей с блюда белковой имитацией под барабульку, подпрыгнули. Не разделили спонтанной волны стыда, окатившей Архаика, мол, не хватало еще замашки клинской модели копировать, массируя виски после нервного перенапряжения.

Поэтому продолжил Сорак нарочито грубо:

— Бесструктурный кварк! Ты как это, а?

Сорак решил, что Натан молчит по той причине, что следовало начать с более раннего события:

— Как вообще догадался, что она..? Они? Да чтоб меня звездным взрывом приложило, баба эта в розовом… — он замолчал, проклиная некстати навалившуюся беспомощность и природное косноязычие.

Натан задумчиво смотрел перед собой, слегка прищурив глаза.

— Сейчас. Заодно закажу нам что-нибудь покрепче, — поднял он перед собой палец, а потом почему-то выругался, — проклятье!

Словно по мановению волшебного лазера из детских книжек, или тревожной кнопки, перед столиком друзей выросла троица служителей — не роботов, людей.

Что само по себе говорит о высоком статусе подошедших.

— Адам Хан, директор, — слегка поклонился тот из них, кто стоял впереди, и пожал приятелям руки.

— Приятно познакомится, мистер Хан, — кивнул Вайгер, и Сорак опять удивился кристальной трезвости взгляда и выверенности движений.

Как он это делает? — подумал Сорак, и тут же осадил себя, — Какая чушь. Вот как Вайг предугадал атаку бандитов тоа? С чего вдруг начал чуть ли не мысли читать?!

Вот что не мешало бы выяснить, а не то, что приятель никак не надерется в кашу! Мало ли, может Вайг под какой-то редкой наркотой. Правда, Натан никогда не скрывал своего презрения к этому делу, но ведь и корабль он раньше не терял!

А вот предугадывание событийного ряда точно не спишешь на фильтры в ушах, какими запросто объясняется внезапно обострившийся слух!

— Что вы! — стер Хан замахал мягкими, ухоженными ручками, раздражая Вайга хоть и бесцветной, но переливающейся в свете софитов поверхностью ногтей. — Что вы, мистер Вайгер! Для вас Адам! Просто Адам, и можно без мистер…

Однако, — подумалось Сораку.

— Вашу… эм… героизм, вашу помощь сложно переоценивать. И мы сочтем за честь пригласить вас…

Вайг поморщился и поднял палец в предупредительном жесте.

— Прошу прощения. Я уже говорил, все за счет Лунохода, разрешите напомнить… А может, желаеть чего-нибудь особенного?

Натан с Сораком желали.

— Незамедлительно. Коллекционный. Виски. Конечно, вестианский. Нет, не восемьдесят, к моему большому сожалению, а шестьдесят восемь градусов. Бутылку, две для начала?

— Для начала, — Вайг прикрыл веки, прислушиваясь к своему внутреннему миру, — ящик.

Сорак решил ничему не удивляться. По крайней мере, пока хорошенько не расспросит Вайга.

Бывший кап окинул хмурым взглядом ряд выросших перед ними по мановению ока зеленых пузатых бутылок на ножках. Отмахнулся от помощи робота, подмигнул Сораку, и позволил себе блаженно смежить веки, пока содержимое одноногой бутылки янтарным потоком стекало в его горло.

— Вот и поговорили, — с досадой и обреченностью подумал Сорак. — Сейчас как прихватит на старые дрожжи, бесструктурный кварк тебе на воротник! Еще адреналин… И поболтаем мы в лучшем случае… неизвестно когда.

Сорак ожидал перемещения приятеля прямиком под стол, чему он, Сорак, ни капли бы не удивился, но Вайг поднял на него чуть захмелевший взгляд и победно улыбнулся.

— А вот это хорошая, — непонятно чему обрадовался и потянулся за второй бутылкой.

На литые мускулы под синей тканью летного комбинезона легко опустилась тоненькая белая кисть с красным маникюром.

— Вы позволите? — с придыханием спросили умопомрачительной длины ноги, чуть прикрытые черным платьицем, с тонкой полоской кружева.

Ноги мило, несколько жеманно улыбнулись пухлым красным ртом с пикантной родинкой в уголке и заправили белокурый локон за холеное ушко.

— Позволю идти, куда шла, — временно утративший разум Вайг, похоже, не заметил стройности и длины ног, не обратил внимания на чувственную линию порочного красного рта. А вот свежесть юности напополам с осознаваемым, почти взрослым шармом незамеченной Натаном не осталась. — Лолита, — припечатал он.

Вопреки ожиданиям Сорака, ноги ничуть не обиделись на откровенное хамство, еще раз мило улыбнулись и ушли, старательно покачивая бедра.

Обладательнице ног можно дать от силы лет двадцать, и она явно не из представительниц древнейшей профессии.

Журналистка, — решил Сорак. — Или скучающая дочь богатого папаши. Студентка…

— Да что это, черная дыра тебя раздери, такое?! — рявкнул он, привлекая внимание сбрендившего приятеля.

Натан расправился со второй бутылкой. Но и при этом продолжал выглядеть лишь слегка захмелевшим.

— Я могу получить любую, — издевательски растягивая слова, доверительно и немного пьяно сообщил Вайг. — Лю-бу-ю!

Сорак мало что понимал, кроме того, что приятеля, наконец, взял хмель.

Натан быстро обернулся на стуле, оглядываясь по сторонам.

Наконец, нашел, что искал, прищурился, обернулся.

В углу, за маленьким круглым столиком, пила коктейль и увлеченно смотрела в панель коммутатора брюнетка в длинном платье с декольте, спадающим с точеных плеч.

Однако стоило Натану задержать на ней взгляд, как ухоженная головка на длинной изящной шейке обернулась в сторону друзей, а Сораку стало неловко от дружеской улыбки роковой женщины.

От таких фиф не жди ничего хорошего, как от безумно красивых и столь же ядовитых бабочек-рольсов.

Натан легонько прищелкнул пальцами, призывно махнул рукой, и брюнетка, оказавшаяся ослепительной красавицей, изящным рывком покинула удобный, на длинных ножках, стул, и направилась к столику Сорака и Вайга. Длинное, темно-зеленое платье струилось по полу, создавая впечатление, что женщина не то плывет, не то летит, не касаясь черного кварцевого покрытия.

Такой внешностью, походкой и грацией во всей Галактике могут похвастаться только представительницы Гильдии Эскорта, и когда девушка подошла к столику, Сорак подумал, что никогда еще не видел профессиональную сопровождающую так близко.

Она стояла совсем рядом, бесстыдно пожирая глазами Натана. Яркая вспышка софита на мгновение озарила огромные, искусно подведенные глаза, и Сорак увидел, как расширились черные воронки зрачков. Сопровождающих называют самыми чувственными, самыми необыкновенными и желанными женщинами Млечного Пути.

Сорак вспомнил, что сопровождающие сами выбирают тех, с кем работают, и для того, чтобы стать клиентом, одного лишь состояния или благородного происхождения мало: нужно обязательно привлечь, лично понравиться, заинтересовать…

Сорак не сомневался, что девушка просто отдыхает здесь, сопровождающие не шлюхи, они не работают в ресторанах и гостиницах. Скорее всего, дама в зеленом кого-то ждала. Нужно быть совсем психом, чтобы вот так, щелчком подозвать профессиональную сопровождающую. Наглость восьмидесятого уровня, чреватая неприятностями с охраной, до которых Сорак, будь его воля, не доводил бы.

Но сопровождающая была здесь — красивая и респектабельная, она улыбалась Вайгу так, словно всю жизнь ждала встречи именно с ним. Если бы Сораку сказали утром, что сегодня вечером сопровождающая вот так, запросто подсядет за их стол, он бы даже не оценил шутки.

Краем глаза заметил в дверях как молнией пораженного, смазливого хлыща. Стоит, уставился на их столик, как на тень ледяной горгульи Арктшассы. Видимо, щенок ангажировал красотку ранее, а может у них была назначена встреча, или просто куда-то отходил…

Натан поставил на стол третью пустую бутылку, которую тут же подхватила пластиковая рука, и поднял на красавицу пьяный взгляд.

— Ты кто? — спросил он, и неделикатно икнул.

Ничуть не обижаясь, сопровождающая представилась:

— Аиша, — опять улыбнулась, и протянула Натану изящную руку, запястье которой обвивала змейка венерианского иридия, в небесных и изумрудных искрах краков, браслет, стоимостью в небольшой разведческий шаттл.

— А-и-ша, — задумчиво протянул Вайг, а потом сказал то, отчего Сорак оглянулся в поисках охраны — наверняка, девица сейчас ее позовет…

— Обознался, я, Аиша, так что шла бы ты лесом…

Уже не к удивлению, скорее к шоку Сорака сопровождающая ничуть не оскорбилась, не обиделась, продолжая смотреть на Вайга голодной кошкой, обольстительная улыбка растянула идеальной формы губы, и девушка игриво повела плечами, расхохоталась, слегка запрокинув голову, точно услышала хорошую шутку. Шутливо хлопнула Вайга по руке изящными пальчиками, и уплыла обратно к своему столику. Оглянулась с тем особенным выражением, мол, если передумаешь…

— Лю-бу-йюю, — пьяно проблеял Вайг Сораку.

Бровь Сорака поползла вверх. Он уже понял. Но как Вайг это делает?!

Вайг продолжал пьяные и бессвязные откровения:

— А думаю только об одной маленькой «нефере»… Мечтаю о ней, Сорак, старина!

Сорак не придумал ничего лучше, как постараться придать лицу максимально участливое выражение, и уставился на друга глубоко понимающим взглядом, очень надеясь на то, что Вайг сам все расскажет. По пьяни.

— Нефере?

Вайг, видимо, забыл, что разговаривает с Сораком, а может особо не придавал этому значения, и продолжал рассуждать вслух.

— И кто отдаст ее мне? Кто?!Стерва Метея?! Или Шила поспособствует? Как же, ааха! Я тебя спрашиваю?! Да с-с-час… Молчишь. Конечно, молчишь, что ты скажешь… Что ты вообще можешь об этом знать? Возвращение на Ашт для меня равносильно смерти. А для нее смерть — покинуть Ашт. «Неферы», старина, они… Они такие… Мм, — бывший сержант, участник битвы за Систему Сиенсы, Натан Вайгер мечтательно закатил глаза в лучших традициях новомодной сиропной космической саги, грозя вовсе уйти в романтические и возвышенные материи…

Но Сорака не так просто сбить с толку. Наконец происходящее начинал окрашивать хоть какой-то смысл.

— Ашт? Я не ослышался, Натан? Ты сказал, Ашт?

Натан кивнул и пьяно улыбнулся.

— Перекрестный мир. Мир парадоксов и сверхспособностей, вошедших в историю Млечного Пути, мир, который населяет высшая раса… Мир идеальных ученых… А еще там живут «неферы»… Только там, Сорак, дружище. Только там…

Сорак, в свою очередь, старательно и быстро фильтровал услышанное.

— Ты хочешь сказать, что был на Ашт?

А это многое объяснило бы. Звучит брехня-брехней, но единственным логичным объяснением странностям, произошедшим с Вайгом.

Что он говорил о сверхспособностях? Вообще похоже на то.

Удовлетворенно кивнув тому, что Вайг, после тесного контакта с четвертой бутылкой, покачнулся и снова пьяно икнул, пробормотав что-то вроде того, что, мол, наконец-то… Сорак решил действовать, пока не отпустило:

— Вообще на звездеж похоже.

— Хочешь сказать, я звездю?! Звезжу? Как правильно?

— Как это вообще возможно? Я ничего не хочу сказать. Но Ашт…

Насколько Сорак помнил, посольство Ашт было только на Земле и, говорили, есть еще филиал на Зиккурате. Что до того, не проверишь — не поверишь, но вот в земном филиале, Сорак знал, работали земляне.

А таинственная раса Аст-Асар, коренное население Ашт, была и остается тайной.

— Возможно, — Натан распрямился и ударил кулаком по столу. — К неудовольствию Сорака, приятель опять начал трезветь. — Возможно! — добавил уже сдержаннее. — Было…

— Чрезвычайная ситуация, военные действия. В качестве исключения меня и еще пару ребят, руководящих атакующими подразделениями, допустили…

Голубые глаза Натана прищурились, подернулись поволокой. Вайг вспоминал.

— А хуже всего знаешь, что? Знаешь? З н а т ь, как горит твой корабль, старик. З н а т ь, как горит Гром. Я… Я не уберег его. Не должен был выжить… Гром…

Речь Вайга становилась все бессвязнее.

— Куда там до технологий Ашт… Но Гром… Такой славный корабль. Проклятье Ашт. А ты думаешь, как Альянс благодарит тех, кто выиграл битву? Не знаешь. Капитан без корабля. Смешнее не придумать. Моя жизнь — фарс, друг. Жалкий фарс. Видел бы ты корабли Аст-Асар, Сорак. А может, хватит уже пить?! Может, пора подумать о новом корабле? Корабле Ашт? Может, удастся угнать дорн, пока эта штука действует?!

Значит, Ашт. Значит, тем, что он стал, и вправду обязан Ашт.

Теперь надо подогреть его, пусть расскажет, как туда попасть.

Того, что Сорак видел собственными глазами, достаточно. А если вспомнить, что слышал об Аст-Асар… Не помешает ни одному Охотнику за головами… А уж тем более, такому уважаемому, как Архаик.

Трея Луна, верхний уровень «Лунохода»

— Тайна Марии Целесты, — задумчиво повторила Трея фразу мужа, комкая в руках черную, в тон основного цвета зала ресторана, салфетку. — Похоже на Тайну Союза Кибелы.

— Кибела? — Алекс рассеянно выглянул из-за меню, никак не мог определиться с выбором.

— Два кофе по-фински, пожалуйста, — попросила Трея робота, — только сахара поменьше. И нам нужно еще несколько минут. Спасибо.

Официант мигнул лампочками глаз, заверил, что кофе будет готов незамедлительно, и укатил в сторону кухни.

Алекс отложил меню.

— Греческая богиня финикийского происхождения. И какая тайна связана с ней? С ее союзом? Или я путаю?

— Ничего не путаешь, — отмахнулась Трея, — Только я вообще не о ней. Счастливый Союз Кибелы — так назывался корабль Клода и Лики Кроули, родителей Тары.

— Тары! Точно! Сейчас уже в «Абордаже», — вспомнил Алекс, имея в виду Музей Космических Кораблей, что удобно расположился в Египте.

После того, как корабль изъяли для расследования, растянувшегося на месяцы, потом для исследования, растянувшегося на годы, корабль, давно уже не на ходу, списали в «Абордаж».

Так называется самый большой музей Земли: экспонатами выступают корабли и прочие находки из Космоса, обязательное условие — с ними должна быть связана какая-то тайна.

— После того, как Лика, мама Тары, необъяснимым образом исчезла с корабля, как была, босиком и без скафандра, об этом много писали и передавали в новостях.

— Да, да, помню, — кивнул Алекс, — не предполагал, что встречу Тару лично. С ее слов, она последняя, кто видел Лику.

— С ее слов? — удивилась Трея. — То есть, ты сомневаешься?

— Трея, — мягко накрыл ладонью руку жены Алекс. — Тара была ребенком, к тому же ребенком, мать которого без следа исчезла. Проще простого девчушке в такой ситуации поверить в свои фантазии.

— Но ведь таинственное исчезновение Лики ты не можешь отрицать? — Трея понимала, что не стоит злиться из-за очередного провала. К тому же нельзя сказать, что она проиграла, лично: ведь ни ее гипотеза, ни предположение мужа не подтвердилось.

Объект под рабочим названием «гробница-лаборатория», а точнее, пирамида с гладкими, белыми, фарфоровыми стенами, оказалась пустышкой. Изнутри такой же гладкой и белой, как и снаружи. Даже еще белее, потому что неизвестный материал, из которого та была построена, светился мягким белым светом, и внутри было светло.

Ровный пол, ровные, гладкие стены граней. Посреди, как раз под четырехугольной вершиной свода, небольшой помост в виде пятиконечной звезды.

Самое обидное — со следами космической пыли на нем. И на этой пыли отчетливо отпечатан след. Подозрительно похожий на человеческий. Давний отпечаток, но явно не с пятитысячелетней, историей. Намного более поздний, хотя бы потому, что след этот явно оставлен скафандром.

А это в корне разрушает предположения нетронутости пирамиды.

До них там уже побывали.

— Злишься? — Алекс всегда безошибочно угадывал настроение жены.

— Злюсь, — кивнула Трея, и рыжие локоны, выбившись из пучка на затылке, упали на глаза.

Алекс протянул руку, заправив волосы жене за ухо.

Трея замерла от касания пальцев мужа, натянуто улыбаясь. Она смело отдала бы половину, даже большую часть своих научных наград, лишь бы не было таких вот прикосновений. Для Треи они были равносильны разговорам о глотке воды с умирающим от жажды.

— А я не злюсь, и знаешь почему?

Трея накрыла своей ладонью пальцы мужа, возвращая его руку на столик. Положила вторую руку сверху, и, стараясь подбавить в свою улыбку как можно больше мягкости и интереса, спросила:

— Почему?

— Счастливый человек не может злиться. А я — самый счастливый человек во всем Млечном Пути. Потому что у меня самая красивая в Галактике жена.

— Раньше ты говорил, что во всей Вселенной. Старею, — притворно вздохнула Трея.

— Тогда я был студентом, и верил в существование Вселенной, — нашелся Алекс.

— А сейчас?

— Сейчас мозг отказывается обрабатывать информацию, подразумевающую заведомо неподвластную пониманию величину — бесконечность. Не злись, — попросил он.

— Не буду, — сухо сказала Трея и отняла руки, принимаясь опять за злосчастную салфетку.

— Ты всегда такая разная, — задумчиво сказал Алекс, глядя на жену, и Трее, под внимательным и заботливым взглядом, стало неудобно.

— А я всегда одинаковый, — вздохнул он. — В этом наша проблема.

— Не самая большая проблема, — натянуто улыбнулась Трея.

Вернулся робот с двумя чашками кофе, сваренным на сливках.

Вкус любимого напитка словно специально ускользал от Треи с каждым глотком.

Слишком это все досадно.

Эта пустая пирамида, со следом чьей-то ноги, что всего хуже — ноги в скафандре, крушение гипотезы, за которым последует позорное возвращение на Землю.

Конечно, они взяли образцы стен, чертовски трудная процедура оказалась. И сголографировали отпечаток следа на возвышении в виде звезды, для лабораторного анализа…

И теперь еще оды ее красоте и его мужскому счастью.

И за ними не последует никакого, абсолютно никакого материального подтверждения сказанному — ни жарких, страстных прикосновений, ни поцелуев, которые больше укусы, чем поцелуи, когда страсть, черная дыра ее дери, граничит с бешеным выбросом адреналина.

Трея никогда не встречала ничего подобного в тематических голо-фильмах, и сказать по правде, не была большой любительницей взрослого жанра. Не из-за ханжества, которым и не пахло в кудрявой рыжей головке, а из-за того, что не убеждало. Вот не убеждало.

Не верю, — говорила Трея красивым, как картинки телам, двигающимся в соразмерных темпах, на разных скоростях. Не верю, — говорила она как манящим улыбкам, так и страдальческим оскалам. Не верю, — говорила расширяющимся, якобы от страсти, а на деле от медикаментов, глазам. Не верю.

З н а ю, что бывает по другому.

А как? Не знаю.

— У вас в самом деле есть лобстеры? Или имитация? — спросил Алекс робота, готового принять заказ.

— Имитация, — гордо сказал робот. — Из высококачественного белка. — И даже как будто стал выше ростом, приосанился.

— Нам в таком случае две эти имитации, и два салата из морской капусты. Синтетика?

— ГМО, — покачал головой робот.

Алекс удовлетворенно кивнул.

— И бутылку Мумм.

— По какому поводу шампанское? — Трея старалась, чтобы голос звучал как можно мягче, но казалось, Алекс все слышит и все понимает, и от этого на душе было гадко.

— Милая, — муж нежно улыбнулся ей. — Было бы шампанское, а повод найдется, вот увидишь! Поверь старому романтику!

— Не такому и старому…

Коммутатор Алекса пискнул входящим сигналом, и повесил в воздухе над столиком белый конвертик сообщения.

— Из лаборатории? — недоверчиво спросил жену археолог. — Так быстро?

Трея кивнула. Она з н а л а, что из лаборатории. И чувствовала, что новости и вправду стоят шампанского.

Сдерживая приятную дрожь в пальцах, Алекс распечатал конвертик голограммы, достал из него листок смятой, желтоватой бумаги. Алекс действовал осторожно, стараясь не вызывать колебания воздуха, а то голограмма начинала мерцать под прикосновениями.

Новейшая экспериментальная разработка. Приятель-программист установил программку на коммутатор, протестировать. Алекс был в восторге. Ему нравилась иллюзия старинных писем. Гораздо романтичнее, чем читать с голо-экрана или слушать письма в записи, как было модно в прошлом веке.

— Согласно результатам исследования, анализ породы пирамиды показывает, что ее состав на шестьдесят процентов состоит из герутария, и только на сорок — из лунной породы.

— Герутария? — ахнула Трея.

Алекс, захлебываясь от восторга, продолжил.

— Более того, данные исследований показывают, что подобное соотношение герутария и лунной породы в пирамиде предположительно представляет собой своего рода биореактор, который, согласно исследованиям пирамид Робертом Бьювэлом и Эдрианом Джилбертом, и есть причина лунной гравитации. Скорее всего, если бы не наличие гравитария и не пропорция пирамиды, притяжение Луны было бы сродни гравитации остальных лун, подлежащих колонизации.

— Кварк нестабильный, — выругалась Трея, перебивая мужа. — Значит, ее построили в качестве биореактора! А что я говорила насчет Биостанции! Лаборатории!

— Подожди, — нахмурился Алекс. — Еще не все.

— Помост в виде пятиконечной звезды — несомненно, древний алтарь. Такие встречаются в храмах Вавилона и прочих городах Древней Месопотамии, и в нескольких малых пирамидах, пятьдесят лет назад обнаруженных на территории Египта. Само наличие алтаря говорит о том, что лунная пирамида была чем-то вроде древнего капища, святилища, церкви.

Алекс выдержал таинственную паузу.

— Соответствие форм египетских пирамид, учитывая, что лунная пирамида, которую мы обнаружили, ненамного, но старше земных аналогов, говорит о том, что на Земле пытались воспроизвести нечто вроде нашей.

— Но у них не было для этого гравитария, — прошептала Трея.

— И они пользовались подручными материалами, — кивнул Алекс. — Логично.

— А след?! — спохватилась Трея.

— Есть здесь и про след, — благодушно усмехнулся Алекс.

— След на алтаре оставлен скафандром A7L. A7L один из первых скафандров, использовавшихся астронавтами НАСА в программе Аполлон, в трех полетах к станции Скайлэб и в программе Союз-Аполлон с 1968 года и до завершения полетов на космических кораблях Аполлон в 1975 году. Обозначение «A7L» расшифровывалось НАСА как седьмой скафандр для программы Аполлон, разработанный и произведенный компанией ILC Dover… A7L являлся эволюционным развитием скафандров ILC A5L и A6L. A5L был первоначальным вариантом скафандра, в A6L был добавлен объединенный теплоизоляционный и противометеорный слой оболочки…

— Чушь какая, — сказала Трея, и Алекс поднял глаза на жену.

— Они хотят сказать, что след на алтаре оставлен между 1968 и 1975 годами?

Алекс неуверенно кивнул.

— Выходит так.

— Даже если и так, зачем довзлетному* космонавту лезть на алтарь? (* До Эпохи Взлета)

— Может, для того, чтобы что-то взять?

— Взять… Что можно взять с алтаря? К тому же, кроме отпечатка подошвы скафандра следов там нет, только пыль ровным слоем.

— Смотря что в древние времена ставили на алтари служители культа. Идолов, священные артефакты…

Идолов, — пронеслось в голове Треи. — Идолов…

Алекс продолжал рассуждать вслух:

— Это должно было быть что-то особенное. Учитывая, что стены пирамиды построены с примесью герутария, смею предположить, что и на идол у них хватило. У тех, кто строил гробницу!

Трея фыркнула, но решила не спорить с мужем. Догадка, посетившая ее, была такой яркой, четкой, внезапной, словно то самое лицо, гордое, надменное, вечно юное, но, увы, неживое прямо сейчас материзовалось перед ее носом.

— Исида, — ошарашено прошептала женщина.

— Гениально! Конечно же, Исида!

Статую Исиды экспедиция четы Бёрд обнаружила на территории Египта в прошлом году. Маленькая, недавно открытая пирамида, тихо и удобно расположилась в пещере глубоко под землей, и, как каждая уважающая себя пирамида, таила множество загадок.

Множество, начинающееся, собственно, с нетривиальной конструкции самой пирамиды.

Пирамида оказалась многоуровневой.

Содержимое первого этажа, или главного зала, сразу же было подвержено пристальному, внимательному анализу, вдоль и поперек исследовано, изучено. Головы богинь и фараонш, фигурки древних богов со звериными головами, ссохшаяся, готовая рассыпаться прахом, лодка из драгоценной породы железного дерева, рядом следы праха, что остался от весел. Останки шести деревянных гребцов. На стенах рельефные узоры, изображающие сцены жизни исполинского роста древних богов и маленьких первобытных людей. Словом, пирамида, как пирамида. Даже объяснять ничего не требовалось.

Трея с Алексом были первыми, кто решил копнуть глубже в буквальном смысле. Сначала Археологическая Фригана противилась, как могла, попутно возмущаясь голосами почетных членов: где это видано, нарушение целостности древнейшего памятника и все такое. Сколько история насчитывает случаев вандализма и варварства, а тут нашли одну-единственную, как она есть, так нет же, и ее укантропупим, нет уж, пусть все остается в первозданном виде!

Но у четы Бёрд были серьезные подозрения по поводу этого самого первозданного вида, и Алексу удалось убедить комиссию, предъявив доказательства того, что под самой пирамидой должно что-то быть. И было. Археологическая экспедиция обнаружила четыре этажа вниз, и на самом нижнем, в абсолютно пустом зале — висящую в воздухе статую древней богини Исиды.

Крупицы лунной породы обнаружила Трея, она же была инициатором экспедиции на Луну. И вот теперь все сходится — статуя Исиды, недавно найденная на Земле, была привезена туда с Луны первыми космонавтами!

А вот этого быть не могло. Просто не могло и все. Хотя бы потому, что обнаружена земная пирамида была совсем недавно — как же Исида попала туда еще в двадцатом веке?!

— Похоже, возвращение домой не будет таким уж позорным, да, Трея? — Алекс подмигнул жене и салютовал бокалом.

Яркие пухлые губы благодарно растянулись в сытой улыбке.

Похоже, что да. Не таким уж позорищем обернулась экспедиция на Луну.

— Я сейчас, — новости так взбудоражили Трею, что возникла необходимость умыться ледяной водой. — Освежусь немного.

К нервной дрожи прибавилось тяжесть в мышцах, пугающая неповоротливость в движениях. Надеюсь, это не заметно со стороны, подумала Трея. То ли шампанское ударило в голову, то ли адски устала. В Луноходе специально усиленное гравитационное поле, слишком травмоопасны для людей оказались естественные условия и в шесть раз уменьшенное притяжение.

Поэтому здесь, если ты землянин, марсианин, или скажем, с Весты, чувствуешь себя почти как дома.

Трея не успела достичь дамской комнаты, когда ноги в аккуратных серебристых лодочках — специально притащила с Земли для такого случая, а надеть получилось только сегодня, — оказались приклеенными к графитовому покрытию пола. Непонятно откуда взявшаяся боль расплавленным свинцом хлынула вверх, от стоп к икрам, тело стало ватным и невероятно тяжелым одновременно, отказываясь сделать еще хотя бы шаг. Подвело судорогой колени, и Трея неловко зашарила руками в воздухе, ища поддержки, опоры.

Как назло, пальцы с аккуратными, под корень обрезанными ногтями, с черным, в звездах, покрытием, нащупали пустоту.

Позвать на помощь!

Робота? Алекса? — думала Трея, а рот не открывался.

Если позовешь Алекса, тот спишет внезапное недомогание на осложнение редких, но регулярных приступов. Трею периодически посещали необоснованные страхи, приступы тревоги и паники.

Алекс нахмурится, сожмет губы, полистает научный вестник, чтобы успокоиться, а потом начнет настаивать на посещении врача, увеличении дозы антидепрессанта… А там выяснится, что никаких антидепрессантов она не принимает, и уже давно — сама бросила. Очень не нравилась тупость, которую дают препараты.

Итак уже, дала Алексу повод для беспокойства еще на Венере, когда откуда ни возьмись, прямо как черт из коробочки! возник тот проклятый катер, что напугал до потери пульса. И вот сейчас происходит что-то похожее, только на этот раз вперемешку с непосильной тяжестью и болью, судорогой скользящей по ногам, от стоп, лодыжек, вверх. Как до сих пор не скрючило? Кажется, стоит она относительно ровно…

В один момент тяжесть кончилась, и было это так неожиданно, что Трея даже решила, что не чувствует под ногами твердого графитового пола. Видимо пережитое потрясение каким-то образом сказалось на зрении, потому что, не успев опомниться, Трея с обнаружила, как черный прямоугольник двери с голографией женской фигурки медленно плывет прочь от нее. Как назло, стопы, обутые в аккуратные серебряные лодочки двигаться по-прежнему отказывались, и Трея ощутила сильный удар сзади.

Наверняка упала бы, если бы чьи-то железные руки в синей летной форме не подхвати бы подмышки, мимоходом скользнув там, где скользить не следовало, после чего твердо поставили Трею на пол.

Трея оглянулась — перед ней стояли двое: один, плечистый, с бычьей шеей, довольно смазливый, если бы не чересчур длинный горбатый нос итонкая, кривоватая линия рта, и второй, немного пониже ростом, тоже атлетического сложения, с седой головой.

Безошибочно определив того, кто только что самым наглым образом ее облапал, Трея закатила хлесткую пощечину ухмыляющемуся, в синей форме.

Надо заметить, реакция мужчины оказалась непонятной.

Сказать, что мужчина удивился — не сказать ничего.

Наглый тип в синем осторожно поднял пальцы и коснулся щеки, которую только что обожгло справедливым возмездием, словно не верил в то, что это самое возмездие вообще было.

Ясные и светлые, голубые глаза изучали Трею с явным недоумением. Как будто вместо того, чтобы встретить в Луноходе человека, на его пути попалась гигантская ушастая ящерица на задних лапах.

Чуть менее, но все же немало изумлен был и тот, седой. Хотя удивление этого субъекта больше напоминало какой-то азарт.

Мужчины переглянулись.

Голубоглазый уставился на Трею долгим взглядом, белозубо растягивая узкий рот в оскале улыбки. При этом не забывал небрежно играть мускулами.

Это уже черная дыра знает, что такое!

Мало того, что самым наглым образом воспользовался беспомощностью женщины, чертов извращенец, так еще и пытается склеить, и так пошло и грубо, что даже не смешно!

— Пройти дай, — Трея бесцеремонно отпихнула нахала. От злости забыла, куда шла, и сейчас направлялась к столику.

Далеко уйти не удалось.

Наглец оказался еще большим наглецом, чем казался.

— Ну-ка, что за сбой в матрице, — буркнул своему седому приятелю, и, крепко ухватив Трею за предплечье, рывком развернул к себе.

Взбешенная Трея разве что молний из глаз не пускала, окатила невесть откуда выискавшегося мачо всем резервом ледяного презрения, на который была способна.

— Привет, — не замечая выражения лица Треи, с некой претензией на магнетизм, улыбнулся мачо.

— Пока, — заехала ему коленом в пах Трея.

Или это не ей досталось первое место на соревнованиях по рукопашному вестеанскому бою еще в светлые времена студенчества? Настоящие соревнования, межуниверситетские.

Будущий археолог-практик усиленно готовила себя к грязным поползновениям немытых туземцев и морально нечистоплотных коллег в дальних экспедициях. Точь-в-точь как показывают в старых приключенческих фильмах.

Это потом Трея узнала, что большую часть любой современной экспедиции составляют роботы, у каждого из которых главная задача — защищать человека. Коллеги же, почти все, как один, морально чистоплотные, чистоплотнее некуда, а туземцев в наши дни не осталось.

Титаническими усилиями сохраняя вертикальное положение, нахал уставился на Трею во все глаза.

Не выпуская из железного захвата, привлек ближе, и прямо в лицо выдохнул удивленное:

— Ты не реагируешь?! — непонятно, сетовал или спрашивал.

— Еще как реагирую, кусок тупого мяса! Видишь, передумала, в туалет иду, тошнит со страшной силой от твоей мерзкой рожи! — прошипела Трея, выворачиваясь из захвата.

— Ты не реагируешь, — подытожил громила. И добавил совсем дикое. — А я не з н а ю, что ты сделаешь.

— Ты еще и тупой, — Трея стремительно выбросила вперед маленькие крепкие кулачки, устраняя со своей дороги тупого нахала с на редкость мерзкой рожей.

Тоненький женский силуэт с шестым размером груди, обутый в аккуратные серебряные лодочки, скрылся за дверью с голографией.

Трея задним умом пытаясь понять, зачем надо было самой стараться, почему не позвала на помощь робота.

Вслед донеслось:

— И вовсе не мерзкая у меня рожа!

К мужу Трея вернулась относительно спокойной. О происшествии решила не рассказывать.

Банальная на первый взгляд ситуация выглядела странно и, пожалуй, подозрительно. Сначала приступ, а потом домогательства и даже рукоприкладство.

И хоть наконец-то ей пригодились на практике навыки рукопашного боя, (тот раз в прошлом году, когда двумя пальцами чуть не изменила положение носа на лице одного не в меру смелого от выпитой айяуаски студента-практиканта, впечатлившевося формами своего научного руководителя, не считается), чем больше Трея думала над тем, что случилось, тем больше запутывалась.

Запутавшись окончательно, Трея испугалась, что Алекс спишет все на ее расшатавшиеся нервы и потащит к врачам.

А врачи — Трея з н а л а, не помогут.

Еще маленькой девочкой, Трея поняла — у нее особенный, чувствующий ум. Не в том смысле, что особенный-особенный, эксклюзивный. Нет. Просто работает по-другому. Не так, как у остальных.

Трея с детства ч у в с т в о в а л а умом, или з н а л а чувствами. Это сложно объяснить, и еще сложнее понять, насколько мучительно такого рода з н а н и е. Сколько себя помнила, Трея считала себя живым и подвижным потоком, импульсом ума, который не находит себе применения.

Как электрический ток, которому нужно войти в проводник, наполнить его собой, просто чтобы жить. Быть. А без этой формы для наполнения Треи как будто не существует.

Встретив Алекса, Трея радовалась, как ребенок в предвкушении подарка. Она ждала, ч у в с т в о в а л а, что нашла, наконец, свой дом. Свое пространство, в которое сможет, наконец, войти, и… И ничего. Будет просто радоваться и танцевать. Любить. Она думала, что нашла свою форму. Ей даже снилось несколько раз, к а к они с Алексом любят друг друга. Она — красная, светящаяся, он синий, плотный, почти черный. Она впускает его в себя, и таким образом, попадает внутрь него, и нет больше отдельно существующего потока под странным земным именем «Трея» — есть некий эгрегор, существующих в четырех измерениях, некая с и л а, властная над временем и пространством.

Такие вот странные сны.

Которые психологи записали в «завышенные ожидания».

А вообще Трея много думала, пожалуй, даже чересчур много. И очень надеялась на Алекса…

Тем страшней было разочарование.

К тридцати годам Трея так и не научилась жить со своей тайной. Максимум, чего она достигла на поприще войны за существование — мастерски маскировать боль.

З н а т ь, что ты другая, и катастрофически бояться себя выдать.

Вообще-то, почти всегда удавалось держать мыслительный поток под контролем, но время от времени что-то шло не так, и в такие моменты Трея задумывалась, так ли уж удается себя контролировать?

А может, это мираж, иллюзия контроля?

Скорее импульс странного чувствующего ума живет своей жизнью, когда затихает, когда протестует против чего-то, ему одному понятного.

В такие моменты Трея предательски срывается, скатывается в психические расстройства, в приступы необъяснимой тревоги и даже паники, беспочвенные страхи и ожидание грядущей беды.

Хуже всего, что окружающим объяснить то, что она чувствует, з н а е т, невозможно. Знаем, пробовали.

В лучшем случае, советуют «забить», «не заморачиваться», в худшем — выписывают антидепрессанты, которые не помогают, делают тупой, тормозят мыслящий поток, и он начинает б о л е т ь.

Поэтому Трея и скрыла встречу от мужа. Все равно з н а е т, чувствует, что тех двоих уже нет в Луноходе, а значит, и странная и неприятная ситуация не повторится, и нет смысла говорить об этом.

— Ну, как настроение? — Алекс встретил Трею счастливый и взбудораженный. Весь в предвкушении долгой, интересной работы.

Трея не успела ответить, как техно-джаз оборвался на проигрыше, динамик осторожно и как-то торопливо кашлянул, после чего из него донеслись тянущиеся, словно нарочно издевались над слушателями, интонации:

— Уважаемые посетители Лунохода! Убедительная просьба потерять спокойствие и сохранять панику. Да! Это именно то, что вы подумали. Ограбление и похищение, мои поздравления!

Неожиданная тирада сменилась резким, кашляющем смешком.

— Что за дурацкая шутка? — Алекс огляделся по сторонам. — И где все роботы?

Доктор археологии перевел взгляд на жену, и во взгляде этом сквозила робкая беспомощность, как иногда с ним случалось, когда вдруг снова чувствуешь себя мальчиком, которого запросто лишают сладкого и мультиков.

Трею колотило. Черным стремительным смерчем обрушившийся приступ паники более чем красноречиво вопил, что не шутка.

— Роботы парализованы, — беспомощно прошептала, с мольбой глядя на мужа, и тот ничуть не удивился, что она знает. Привык к вспышкам совершенно необъяснимой интуиции жены за одиннадцать лет брака.

В зал вбежали трое служителей, двое людей и один фиксианец, с трясущейся, словно от страха, охапкой скафандров. Скафандры были спасательные, на один раз. Воздух в таких всего на пару часов, не больше. Чудо современной науки хранится на случай экстренных ситуаций в общественных заведениях на лунах и планетоидах с нестабильной или отсутствующей атмосферой. Места занимает — минимум, в производстве дешевое, изготавливают такие скафандры из биологически синтезируемого волокна фикнианского хлопка. Ткань по истечении нескольких часов самопроизвольно разлагается и утилизируется, совершенно бесследно.

Туристы, побывавшие на Фикне, даже шутят над друзьями: привозят обновку из тамошнего хлопка, и стоит такую извлечь из специального контейнера и надеть, как под воздействием температуры ткань начинает зреть. В прямом смысле слова. Вызревать.

А после так же стремительно истлевает. Исчезает.

Особенно пользуется спросом среди туристов-шутников фикнианские бикини. Правда, дарить такой подарок можно, когда уже покорил свой пик Арктшассы, и не слишком дорожишь вторичным восхождением. Потому что потом, если у твоей пассии чувство юмора развито слабо, не факт, что останется шанс. На покорение.

— Что происходит? — поинтересовалась у замершего робота с погасшими лампочками глаз миловидная худенькая девушка в коротком черном платье. Совсем молоденькая, даже юная.

Трее больно смотреть на девочку, и она отворачивается. С девчонкой скоро, очень скоро произойдет беда.

— Это шутка? — судя по широкой груди и тонким ногам, марсианин земного происхождения.

Почему мужчины реагируют одинаково? Ну, кто станет так шутить!

— Имейте ввиду, мы будем жаловаться на несовершенство сервис, — в унисон заявили через ультра-переводчик две головы на тонкой гривастой шее, — наверно, гость, из какой-то соседней галактики.

— Учебная тревога?

— Нападение?

Служителей буквально засыпали вопросами, пока те раздавали скафандры присутствующим.

— Пожалуешься, урод, как же, — буркнул самый маленький и злой, яростно озираясь в сторону выхода.

Тот, что постарше, поднял вверх длинную худую руку, призывая к спокойствию. Дождавшись, пока все замолчат, сообщил:

— На наш уровень Лунохода атака. Выходы и входы блокированы, охрана бессильна. Нападающие угрожают разбить купол в случае оказания сопротивления. Быстро, без лишних разговоров надевайте скафандры. Это все. Все, что мы можем. Пытаемся выиграть время, — голос говорившего дрогнул.

Спасательный скафандр облепил Трею второй кожей. Тонкое мутноватое стекло шлема она не спешит опускать, экономит резерв воздуха.

Черная дыра нас дернула забираться на самый верхний уровень Лунохода, с досадой подумала Трея. Остальные уровни защищены куполом, а нам, видите ли, приспичило любоваться лунным пейзажем. Не налюбовались за три месяца.

Алекс обнял жену за плечи, притянул к себе.

Если обычные грабители, им повезло. Хуже, если тро-всы или другие пигмеи.

Или теракт?

А может, похищение с перспективой выкупа? Хотя, чего гадать, скоро узнают.

Пираты атаковали стремительно и одновременно, с разных сторон.

К прозрачному куполу верхнего уровня Лунохода пришвартовалось сразу четыре шаттла. Маленькие, юркие, почти истребители. Скорость таких за счет размеров и маневренности в десятки раз выше скорости спасательного крейсера.

Из четырех верхних люков на силовых, невидимых тросах стремительно спускаются черные силуэты. Такие же силуэты вбегают через блокированные ворота.

Не пигмеи, с облегчением сообразил Алекс. Просто ограбление. Или… Действительно, похищение?!

Перевел взгляд на жену. Трея бледная, как смерть, стоит, прижавшись к нему, ни жива ни мертва, пустой, отсутствующий взгляд скользит по черным стремительным фигурам нападающих.

Быстро, грубо, решительно, помогая себе бластерами, пираты согнали пленников в середину зала.

— Баб первыми грузить, — скомандовал плечистый, с аккуратной бородкой без усов. Небольшого роста, коренастый, лоб в морщинах.

Смысла нет мысленно составлять голо-робот, подумала Трея. Наверняка на всех биомаски.

— Всех, что ли? — с сомнением оглядел шеренгу пленников тот, что повыше ростом.

Помощник, правая рука, решил Алекс.

— Нет. Эта и эта старые, — раздались два выстрела один за другим, и на графитовый пол неловко осели пышногрудая туристка с Весты, чуть не по глаза закутанная в покрывало, отчего скафандр на ней неловко топорщился, и сухонькая старушка в розовом брючном костюме, таком ярком, что просвечивал даже скафандр.

— Двухголовый урод тоже ни к чему, — раздался еще один выстрел, и тяжелое тело обвалилось на пол.

Трея вцепилась в руку мужа. Она уже з н а л а, к а к им не повезло. Их похищают не с целью выкупа, а с целью насолить Альянсу. Пираты идейные, политические. Террористическая организация из бывших Автономных.

— Совсем сдурел?! — опешил тот, что повыше. — А если тетки дорого стоили!

— Не в цене дело, — цинично дернул ртом с бородкой. — Сгоняй.

Алекс, миленький, только молчи, только не сопротивляйся, — умоляла мысленно мужа Трея. Если не отпустишь мою руку, они тебя убьют.

Но Алекса опередил фестерианец, внешне ничем не отличавшийся от землянина, кроме как чересчур высокими скулами.

— Позвольте, — решительно обратился к пиратам. — Я — известный футболист, за меня заплатят такой выкуп, что здесь на всех заложников хватит…

Короткий, в упор, выстрел не дал фестерианцу договорить. Так и осел на пол с выражением крайнего удивления в сиреневых глазах.

— Футболист, — довольно усмехнулся тот, что с бородкой. — Чем больший резонанс получит дело, тем лучше. — Кто-нибудь еще хочет высказаться, господа? Может, среди присутствующих еще есть известные спортсмены, ученые, врачи? Школьные учителя, на худой конец?

Раки Йор, луна Сьерра-Алквиста

«Неприятно вспоминать первые дни в Йоре, но я попробую.

Как говорится, с большего…

Чистый уютный трактир с пластиковой, под резную, вывеской „Гости Системы“ привлек гостеприимной атмосферой.

После того, как…»

— Лист вырван, — нахмурилась Дора. — Ладно, что там дальше…

— Днем бегаешь с подносами, ночью, если повезло, получаешь честную прибавку к жалованью. Тут не звери работают, забирают всего половину, — круглолицая Ратьяна вводила меня в курс, одновременно торопливо выставляя на стол тарелки. — Ума много не надо. Улыбайся поширше да ресницами блымай почаще. Гости это любят.

Я ошарашено блымала. Не до улыбок, честное слово.

Ратьяна за руку увлекла меня на кухню, когда услышала, что ищу место прислужницы, опыт работы на кухне и в огороде есть.

А выходит, трактир «Гости Системы» ничем не отличается от Постоялого дома, где я выросла. Только здесь в роли «девочек» прислужницы. Называется экономия на кадрах.

— Спасибо, Ратьяна. Мне не подходит.

Поселенка уставилась на меня с недоверием, как на мышь в поставленном на пульт амбаре.

— Это как это, не подходит?

Я даже отвечать не стала. Молча вышла. Не слушала, что мне вслед кричали. И что про меня кричали, не слушала.

Бегом юркнула за угол, показалось, что вслед за мной выскочили… Не знаю, оставаться проверять не хотелось, хотелось уйти быстрее от неприятного места, и вот, с размаху налетела на какого-то дяденьку в юбке. Сильно налетела, чуть с ног не сбила.

Наверно, дело в моем маленьком росте. Дяденька в юбке пастором оказался. И вот, пастор этот в сиреневой рясе, принял меня за ребенка. Иначе как объяснить, что больно схватил меня за ухо и рванул вверх.

Я вообще плакать не люблю, не привыкла, и что-то не то каждый раз происходит, когда я плачу.

Но тогда так обидно стало. Вот до слез обидно.

А еще как назло шапка с головы слетела, коса выпала.

— Так ты еще и девка? — пастор не торопился отпускать ухо, но хотя бы не тянул так, словно оторвать собирается. Но все равно обидно. — А я думаю, какая нежная нынче пацанва пошла.

Я хотела отмолчаться, как всегда, поворчал бы и отпустил. Ну, может, пару раз дернул бы за ухо, для профилактики. Но тут некстати вспомнилось, что со вчерашнего дня ничего не ела, и как ночью еле спаслась от стаи бродячих собак, после того, как чудом унесла ноги от толпы страшных, пьяных, поющих неприличные песни, людей — один в один «гости» Кэтти…

Стоило ради такого счастья в городок сбегать, чего-чего, а такого непотребства и в родном поселении предостаточно.

Не думала, что запинаясь, захлебываясь в слезах, слово за слово, выложу незнакомому пастору все — и то, что вторую неделю в городе, а работу никак не найти, и про все эти преследования, и что какой уже был трактир по счету, а и там обязательно спать с «гостями»…

А деньги давно, почти сразу же, закончились, и заработать негде, а ведь вся надежда была на городок.

— А в поселении твоем что? — пастор отпустил ухо, можно было убежать в любой момент, но почему-то не бежала. — Ты откуда, девочка?

— Из Верхней Невады, — соврала я. — Как самая старшая из семьи, решилась на заработки. У нас с работой туго. С оплатой еще хуже.

— Да, я был в обеих Невадах. Где ты там жила?

— На пересечении центральной и южной улиц, Мэйн и Шорт. У нашей семьи небольшой, но крепкий еще дом такой, с красной крышей, — на этот раз легенда была продумана куда лучше.

— Старшая, говоришь?

— Мне шестнадцать, — прибавила себе год.

— Ишь ты, — кивнул он. — А что умеешь?

Я з н а л а, что не из спортивного интереса спрашивает, и честно перечислила свои обязанности по дому. Немного преуменьшила, не стала говорить, что я сильная — двухэтажный дом вымою, и еще на парники сил хватит, и на ужин на двадцать человек.

— Как тебя зовут?

— Раки, — ответила я. — Решила, что так будет проще, и на вранье не подловить.

— Пойдем-ка, Раки, — позвал он. — Да не бойся ты. Вижу, что девчонка не испорченная, если не притворяешься. Меня, кстати, мистер Смолл зовут. Можешь звать пастор Смолл.

Так я встретила пастора Смолла.

Мистер Смолл не злой совсем, как могло показаться с первого раза. Он потом признался, что отодрал меня за ухо тогда потому, что «адски болел сустав», в который я впечаталась со всей дури. Его выражение, если что, не мое! Но стоило мне начать «свое мокрое дело», как боль чудесным образом прошла, и пастору стало стыдно. Ага, чудесным, как же!

Никогда не знаю, что случится, если заплачу. Каждый раз сюрприз. Один раз дождь идет, другой — цветы во всем доме вянут. Я не связывала раньше слезы и происшествия. Но все-таки стараюсь плакать только в самых непредвиденных ситуациях.

Мне кажется, когда я плачу, то исчезаю и срочно ищу, куда войти, чтобы появиться.

Так себе объяснение, но это правда.

Вот и тогда, когда больно было и обидно, и этот пастор, такой большой, толстый, горячий… Такой злой. И так несправедливо злой. Я тогда сильно о нем подумала, а у него сустав выкручивать перестало. Целых двадцать лет бедро болело, он и пастором стал из-за этого, а не фермером, как отец хотел. Но на ферме сила нужна. А где ее взять.

В общем, он вылечился тогда. Много раз меня расспрашивал, как я это сделала. Я усиленно включала поселенскую дурочку, благо и стараться сильно не надо, говорила, понятия не имею, о чем он.

Кэтти меня пугала в детстве — буду реветь, скажет старосте, что в доме ведьма. И меня сожгут.

Это после того, как я слезами настоящее наводнение на кухне устроила. Кэтти единственная, кто знает обо мне правду. О том, что что-то такое, чего надо бояться, во мне есть. Спасибо, кстати, что так запугала своим угрозами, что волей-неволей, а научилась держать дурь при себе.

Пастор Смолл тогда привел в аббатство, сам пошел со мной на кухню, проследить, как накормят. Или не терял надежды выведать все-таки, что произошло — и вправду ли я сотворила чудо, и как это получилось.

— Пастор, — сказала тогда. — Наверняка это сделал ваш Лорд. Вы же пели ему псалмы много лет.

— А в какого Лорда веришь ты, Раки?

Я пожала плечами. Не помню, чтобы у меня вообще было время ходить в поселенскую богомольню и читать приходские книги.

Я до дома Полстейнов читала чуть ли не по складам.

В аббатстве оставаться было никак нельзя. По половому признаку. Такие у них правила.

Оказалось, одна из прихожанок искала няню и помощницу — четверо детей, скоро должен родиться пятый, вот ей и понадобилась подмога. Когда пастор сказал о месте, я скакала от радости.

Но радость была недолгой.

Хозяйка, полная, преждевременно увядшая женщина, чем-то на Селену похожа и на Кэтти одновременно, только в длинном белом платье, очень в пышном, и в чепце с лентами, даже не взглянула в мою сторону.

Из пятерых претенденток выбрала женщину лет сорока, сутулую, немного хромую, с чуть скошенным на сторону лицом.

Пастор расстроился за меня немного, но и ему было понятно, почему так.

— Что ж, — развел толстыми руками. — Больше мест сейчас нет. В женский монастырь пойдешь?

— Монашкой? — ахнула я.

— Так тебя и взяли монашкой, — покачал головой пастор. — На кухню работать. Только там почище, чем в твоем поселении будет, смотри.

Чище чем в моем не будет, решила я.

И согласилась.

К слову, я оказалась единственной, кто согласился из четырех оставшихся кандидаток. И вскоре узнала, почему.

Работы на монастырской кухне оказалось даже больше, чем дома у Кэтти. Подъем совсем ранний, задолго до первых петухов. Отход ко сну — сильно за полночь.

Первое время уставала так, что несколько раз засыпала прямо на кухне, замешивая тесто на ночь. За это меня больно оттаскали за косу. Хорошо, до слез не довели.

Потом привыкла.

Работа, не смотря на всю святость места, была адская, и понятно стало, откуда у пастора вообще взялось в обиходе это слово.

Одно было хорошо — здесь никто не звал «дочерью шлюхи», «отродьем», «ведьминым корнем». Молоденькие послушницы даже прозвали ундиной, из-за волос. Правда, называли так, когда старшие не слышали. А то ведь сказки под запретом богомольни.

И в дверь никто по ночам не скребся. Мужчин там не было. В комнате стояло четыре двухъярусных кровати, а жило девять человек. Мы с Элли, такой же маленькой и худой, как я, на одной кровати спали. Тесно, но теплее, чем остальным.

Про монастырь рассказывать нечего. Не потому, что там ничего не происходило, а потому что мы, монастырские прислужницы, не успевали ни в чем участвовать. Каждый новый день так напоминал вчерашний, что говорить о них всех лишне.

Пожалуй, хуже всего было то, что в монастыре не платили. Совершенно. Одевали в серую монастырскую форму, да. Кормили, конечно. Не сказать, чтоб жирно, но жить можно. Но вот не платили прислужницам принципиально.

— Знаю, Раки, на заработки приехала, — сказал пастор Смолл. — Ты потерпи. При первом же удобном случае найду тебе хорошее место, вот увидишь.

— Что за манера игнорировать даты! — пробурчала Дора, перелистывая страницу, и Эльза кивнула. Дневник это или претензия на мемуары! Ведь, судя по цвету чернил, начала она недавно.

Миссис Полстейн не знала, что эта версия «дневника» была третьей — в ней Раки подытоживала все, что с ней произошло. В книге по практической психологии, из библиотеки дома Полстейн, советовалось описывать свою жизнь в виде художественного рассказа. Это должно было позволить Раки «эффективно абстрагироваться от пережитых травм и стать другим человеком».

А Раки очень хотела стать другим человеком. Тем более, что человеком никогда себя не ощущала.

...Первый удобный случай случился через год.

Тогда же этот бесконечный монастырский день закончился.

Пастор меня забрал и отправил на собеседование в дом Полстейнов. И меня сразу взяли.

Оклад положили в две монеты в неделю. Учитывая, что здесь выделили новую, по моим меркам пошитую форму — два длинных темно-серых платья, одно теплее, другое полегче, два фартука, серые ленты для кос, коричневые туфли для дома и кожаные ботинки для рынка, и шерстяной плащ еще, условия для меня шикарные. Таких вещей у меня отродясь не было.

Но главное, появилась драгоценная возможность читать.

И писать, вот же я пишу!

В монастыре спать отвыкла, а здесь хозяйка разрешила бывать в свободное время в библиотеке. Не такая огромная, как в монастыре, но куда интересная!

Итак, население дома:

Хозяйка, Дора Полстейн.

Очень ее боюсь и одновременно люблю за ней смотреть, когда не видит. Статная, высокая, красивая. Такая, достойная одним словом.

Муж хозяйки, хозяин, мистер Полстейн.

Его вижу редко. Веселый, невысокий, с пузом и щеткой усов на красном лице. Хозяйка его презирает, но она всех презирает, такой у нее характер.

Экономка, мисс Эльза Эштон.

Ей в помощь меня и наняли. Строгая, даже придирчивая, очень ворчливая. Сперва по пятам за мной ходила, боялась, что сделаю что-нибудь не то. Схвачу ценную вазу и разобью, да. Не верила, что умею. Знала бы, сколько работы было в поселении, и какая тяжелая работа в монастыре!

Потом успокоилась. Ворчать, правда, не перестала. Но свою работу, в виде подготовки списков для занесения в домовую книгу, на меня с удовольствием переложила. А я и не против.

И все бы ничего. Здесь у меня райские условия. Своя комната, в которую никто не заходит. Именно комната, а не чердак и не подвал.

Хозяйка, хоть и не снимает непроницаемую маску с лица, но я ей, как будто, нравлюсь. Все думала, кажется, просто она сама по себе такая — достойная, справедливая женщина. Но вчера подозвала меня, и молча протянула розовый сверток, с лентами, такими украшают покупки в дорогих магазинах. Я видела.

Я сначала подумала, что она мне свои покупки сует, что-то с ними сделать надо — постирать или отгладить.

Присела, взяла, и тут миссис Полстейн припечатала:

— Это тебе, Раки. Ты говорила, у тебя день рождения весной. Вот, подарок от меня.

Я так удивилась, потому что мне никто ничего никогда не дарил, что стою, глупо глазами хлопаю, сказать ничего не могу.

В глазах щиплет невозможно, губу закусила. Понимаю, поблагодарить надо, хотя бы спасибо сказать, а не могу.

Дора Полстейн поближе подошла, взяла прохладными пальцами за подбородок.

— Когда глаза на мокром месте, еще больше на ундину похожа, — и улыбается.

Меня и здесь из-за волос русалкой прозвали.

Я, Дорогой Дневник, знаешь, что думаю?

Хозяйка очень уж по сыну своему скучает, его год как нет, слышала, в Академии Торговой Гильдии, что на соседней луне. Сьерре-Бргастрауте, язык сломаешь.

А я не то что заместо дочки ей, но заместо куклы точно.

Нечасто, но балует меня подарками — то щетку для волос, то зеркальце, то новое покрывало, подарит. Но такого роскошного еще не было.

В свертке оказались две сорочки: одна голубая, другая розовая, с бантиками, лентами, кружевами. Белоснежный, в кувшинках, халатик. И, стыдно о таком писать, но ведь дневнику можно, два комплекта белья. Кружевные трусики, такие тонкие, что страшно прикоснуться. А лифчики мне большеваты. И розовые пушистые тапочки.

Понятно, что для дома у меня удобные кожаные туфли, но ведь в моей комнате могу ходить, как хочу? А хочу во всем этом великолепии, решено!

Никогда не была так счастлива, как в доме Полстейн!

Счастлива… Да, была.

До недавнего времени.

Мою беду зовут Жоржи.

Точнее, Жорж. Какой он мне, черная дыра меня раздери, «Жоржи»?

Это сын хозяев, он вернулся с учебы, из Академии Торговли. Той, что на соседней луне.

Хотя у меня создалось впечатление, что «Жоржи» никуда и не уезжал: так часто слышала этот год его имя. Жоржи то, Жоржи се, Жоржи смелый, Жоржи красивый, Жоржи умный, Жоржи думает дом построить, Жоржи…

Портретами «Жоржи» увешан если не весь дом, то спальня и будуар хозяйки, точно.

Я нисколько не задумывалась, как моя жизнь изменится с приездом этого самого «Жоржи», я была слишком занята работой по дому днем и книгами, тетрадью, ручкой, стилизованной под гусиное перо — ночью.

Слишком счастлива.

Оказалось, зря.

Я не чувствовала приближения беды, я в первый раз была счастлива и спокойна. Страх, что сбрасывает с кровати ночью, сжимает грудь ледяными тисками днем, давно стал частью меня самой, но впервые. А зря. Мне следовало заранее позаботиться о пути отступления.

Но я как насекомое, ведущее беззаботную вольготную жизнь в стихотворении некого мистера Крылова.

Итак, «Жоржи».

Неделю назад весь дом ждал его приезда из Академии.

Дом, собственноручно выдраенный мной, благоухает как клумба после дождя: он украшен цветами и нарядными лентами так, что с виду похож праздничный торт.

Миссис Полстейн собственноручно помогала украшать дом и комнату сына. Под ее руководством все ходим нервные и взбудораженные, даже дамы из цветочного агентства.

Мистер Полстейн хмурился, когда портрет Жоржи в полный рост въехал в гостиную, по-хозяйски взгромоздился на комод, в ужас какой нарядной рамке, покрытой красным лаком, и пафосно задрал нос в окружении самых дорогих цветов — аломейских кувшинок, у меня такие на халатике вышиты.

Хозяин на такое самоуправство поморщился, и даже обронил что-то вроде — не заслужил пока таких почестей маленький сук, или как-то по-другому, я не запомнила, они с миссис Полстейн говорили на галалингве, не думали, что поселенская девчонка знает межгалактический язык с детства.

Миссис Полстейн ответила ему таким тихим и нежным тоном, что хозяин только больше нахмурился, но ничего не сказал. А у меня возникло впечатление, что говорила хозяйка с портретом, не с хозяином.

Жоржи должен был приехать утром, рейсовый корабль с Мирсы (это одна из планет нашей системы, она по дороге на Сьерру-Бргастрауту заезжает) прибывает в шесть утра, от космодрома до Йор два часа ехать.

Но не приехал. Ни утром, ни днем, ни вечером.

В одиннадцать изрядно перенервничавшая хозяйка разрешила-таки нам с миссис Эштон идти спать.

Но все-таки в тот день, вернее, ночь, я увидела «Жоржи».

То есть сначала услышала пьяную ругань, женский визг, пьяное хихиканье. Даже решила сквозь сон, что я в доме Кэтти, и так сильно при этом испугалась, что вскочила ошпаренной курицей.

Сижу, сердце колотится, как сумасшедшее, а сообразить ничего не могу. Внизу крики, очень на скандал похожие.

Причем кричит мистер Полстейн, и ругается так, что пьяным поселенцам далеко, голос злой, таким хозяина вовсе не помню. Голос миссис Полстейн непривычно мягкий, тоже такой ее не видела. Она как будто даже плачет, и просит всех успокоиться. Привычным ледяным равнодушием и не пахнет.

В унисон с их голосами раздается издевательский смех и пьяное женское хихиканье. Вперемешку с икотой почему-то.

А потом совершенно неожиданное:

— Раки! Раки, где ты, девочка?! Срочно, капли, мои капли, срочно!!

Я, как была, даже волосы заплести не успела, в розовой ночной рубашке, на нее только халатик в красивых алых, с голубым лилиях успела накинуть, помчалась, как говорят в Какилее, с места в карьер. Чуть ступеньки носом не пересчитала.

Потому что за последний месяц выучила — капли — это серьезно.

Миссис Полстейн заболела, правда, чем — непонятно.

По мне так, нервы это все, очень уж хозяйка «Жоржи» своего ждала, ну да я не лекарь.

Но несколько раз по ночам я прямо к ней в спальню бегала с этими самыми каплями, а то нельзя. Опасность какая-то. Не знаю, думала, бессонница. Ну и от безделья мается человек. Но имеет право вполне, в своем-то доме.

— За капли мои ты отвечаешь, — сказала хозяйка, — Эльза пока доковыляет…

И ведь не поспоришь.

А тут сразу поняла, нервное, раз она меня посреди семейного скандала зовет.

Скатываюсь по лестнице — вид, наверно, тот еще, сорочка со сна мятая, волосы всклокочены, халат на бегу запахнуть пытаюсь одной рукой, а в другой — пузырек с каплями.

С моим появлением все замолчали. Прислужница все-таки, стыдно при мне ссориться.

Я так растерялась, что смотрю только на миссис Полстейн. Краем глаза только отметила, что в комнате несколько человек. И запах, да. Запах, который я услышала, заставил передернуться и даже брезгливо сморщиться. Наверно, если бы не Дора Полстейн с ее недомоганием, я бы очень испугалась. Потому что опять почувствовала себя дома. И хуже этого чувства быть ничего не может.

— Раки, милая, — томно пропела хозяйка, прижимая холеные пальцы к вискам. — Ну, где же ты ходишь!

И вправду, где? В три-то ночи. Явившись, между прочим, по первому крику!

Руки Доры Полстейн дрожали, пришлось помочь. После принятых капель стало легче.

— Нет-нет, Раки меня проводит, — тоном умирающего прошептала миссис Полстейн мужу, который подхватил было ее за талию. — От твоего одеколона кружится голова.

Голова от одеколона кружится? Это что-то новое. Видимо, так и сам мистер Полстейн думал, когда нахмурился, и склянку с каплями у меня отобрал.

Я обняла миссис Полстейн за талию, она оперлась мне на плечи, рука у нее была горячая, мягкая и чем-то сладким пахла, и мы двинулись вверх по лестнице.

Вслед нам раздалось:

— Мне это снится? Это еще кто?

Хозяйка замешкалась немного, а я непроизвольно оглянулась.

Это была моя первая, и, к сожалению, не последняя встреча с «Жоржи».

Я узнала его сразу, только вид сейчас был не такой галантный, как на портретах. Помятый очень. Даже сильно помятый.

Хозяйка повторяла постоянно, что у «Жоржи слабое здоровье», «Жоржи надо беречь», и все такое. Может, кого-то можно обмануть в таких вещах, но не меня.

Я-то выросла в доме Кэтти. И точно знаю, что синяки под глазами, опухшие, съехавшие щеки, запавшие глаза, как ножом прочерченные складки от носа до губ — следы не усталости, а пьянства.

С портретов-то «Жоржи» гордо и презрительно, точь-в-точь миссис Полстейн, смотрит на окружающих чисто выбритым, с идеальной прической, на одежде — ни складки. А сейчас — недельная небритость, тусклый взгляд, сальные, слипшиеся пряди волос. Сомнительной свежести сорочка… Костюм, бесспорно, дорогой, но местами, то ли порванный, то ли пропаленный…

Стоит, качается, видимо не вполне понимает, что происходит. По бокам от «Жоржи» две «девочки» — профессию этих я вычислю сразу. И пусть эти еще юные, свежие, да и одеты дорого и помпезно, и вообще, как «девочки» не выглядят, но я таких сразу распознала. Запах у них особенный. Ни с чем не спутаешь.

Я только на секунду обернулась, но успела заметить, как в тусклом, мутном от выпитого, взгляде, загорается огонек ясности. Или интереса?

— Бегом в свою комнату, — хрипло сказал хозяин. — А вы — брысь отсюда.

— Да, дамы, — немного заплетающимся языком неожиданно согласился с отцом «Жоржи». — Время, сами видите, позднее. Спасибо, что проводили. Жаль, не могу ответить на любезность тем же…

— Вон, — рявкнул мистер Полстейн, и это было последним, что я слышала.

Стоило нам скрыться из виду, как поступь миссис Полстейн вновь обрела твердость, хозяйку перестало вести в сторону. Наверно, капли подействовали.

— Иди спать, Раки, — сказала привычным холодным тоном, и немного подтолкнула меня в спину. — Спасибо.

Я пожала плечами. Кого-кого, а меня уговаривать не нужно. Особенно, учитывая, что мне вставать через два часа.

Долго не могла заснуть, ворочалась. Запах от «девочек» перенес в родной дом, обострил чувство тревоги. Задремала только под утро, когда надо было вставать. И слава Космосу. Потому что приснился липкий, неприятный взгляд и мутные пьяные глаза «Жоржи». Смотрю, а взгляда отвести не могу, и так страшно становится, что я закричала. И проснулась.

Наутро предрассветные страхи показались пустыми. Яркие, солнечные весенние лучи скользили по молочным стенам комнатки, словно хотели стереть ночное происшествие.

Праздничный завтраком заправляла сама миссис Полстейн.

«Смотрите не переварите кашу, Жоржи не любит, когда переварено», «Тщательно размешивай комки, Жоржи терпеть не может комки», «Чай должен быть немного остывшим, Жоржи обожжется», и «Никакого лимона, только лайм».

Потом хозяйка огорошила:

— Раки, завтрак подаешь ты.

Вот это новость. Как завтрак, так и обед, так и ужин всегда подавала миссис Эштон. От меня требовалось только собрать со стола и вымыть посуду.

Но сегодняшний «Жоржи» разительно отличался от «Жоржи» вчерашнего. Чисто выбритый, причесанный, запах одеколона стоял в воздухе уже с порога столовой. В белой крахмальной рубашке, с глубокомысленным и серьезным видом он листал новостную ленту на планшете. С моим появлением даже головы не поднял, не повернулся. Заметил, видимо, только когда расставляла на столе чашки.

Мельком скользнул глазами, рассеянно, словно только увидел, сухо кивнул:

— Благодарю, мисс, — и опять уставился в планшет.

— Спасибо, Раки, можешь идти, — благожелательно отпустила хозяйка.

Я шла по коридору, а внутри все ликовало: напрасные страхи, сон этот!.. пустое. Навеян запахом, что вчера принесли «девочки». Молодому хозяину нет до меня никакого дела, это очевидно.

Если бы все было так!

День прошел в привычном ритме. Рынок, уборка, стирка, глажка, готовка. «Жоржи» не было видно. Но слышала, как миссис Полстейн щебетала с кем-то по орму, и сообщила, между делом:

— Наконец-то… Конечно, будет легче. Даже не сомневайся! Как же! Вернулся Жоржи, и, можешь представить? — даже не отдохнул, сразу за дела! Сейчас с отцом в конторе… Бедный мой мальчик, совершенно не привык отдыхать…

Хм… А вот мне показалось, что-что, а «отдыхать» «Жоржи» умеет!

Днем миссис Полстейн обедала в одиночестве, вечером — ужинали вдвоем с мужем.

Ночью, замесив тесто на утренний хлеб, и перебрав курпицу, я, захватив чай с булкой, заняла любимое кресло в библиотеке. Интересно было, чем закончится история поимки маньяка, который притворялся по ночам балериной и душил доверчивых прохожих пачкой.

— Любишь читать? — хриплый голос раздался прямо над ухом. Зачиталась!!

Подскочив на месте, опрокинула на себя чашку с чаем, обожглась, сдавленно пискнула, и зло уставилась на того, кто застал врасплох.

Жорж стоял с бокалом в руке, опираясь на стену.

Я хотела выйти, но его рука закрыла проход.

— Разрешите, — попросила, не поднимая глаз.

— Не разрешу, — улыбнулся он, — пока не составишь мне компанию.

Протянул бокал с чем-то отвратительно пахнущим. Наверно, мое отношение отразилось на лице, Жорж убрал руку:

— Не любишь виски? Вот дурак. Надо было предложить тебе вина. Или шампанского?

— Вообще алкоголь, — кивнула я. Потом спохватилась, что жест можно понять двояко, и помотала головой. — Не люблю.

— Я был на Аломее, — задумчиво, как будто не слышал меня, сказал он. — До сих пор не могу забыть. Тебе говорили, что ты похожа на русалку?

— Я не русалка.

— Да, — он усмехнулся. — Ты лучше. Аломейские ундины своим пением рвут барабанные перепонки в клочья. В древние времена попавшейся русалке вырывали язык. А потом насиловали всем поселением. Детей от такого союза, ундина, если выживала, подбрасывала к воротам поселения. Говорят, моя прабабка была таким ребенком.

Я вздрогнула.

— Может и врут, приукрашивая развеселый образ жизни старушки. Но меня с детства влечет к русалкам…

Я молчала.

— А ты поешь? — нависая надо мной, тяжело дышал. — То, что ты прекрасно готовишь, я заметил.

Черная дыра дернула меня спуститься в библиотеку! Совсем, дура, ополоумела. Еще и чай с булкой захватила, а как же!

— Я помогаю мисс Эштон, — буркнула в ответ, потому что пауза была тем более неловкой, что в тишине раздавалось отвратительное тяжелое дыхание.

— Может, и мне поможешь?

— Это не входит в мои обязанности.

— За место боишься, — Жорж больше утверждал, чем спрашивал.

— Боюсь.

— Зря. Я не дам тебя в обиду.

Шершавая ладонь скользнула по щеке. А я почувствовала себя такой отвратительно-беспомощной, что злые слезы навернулись на глаза, а Жорж резко убрал руку и схватился за бок.

Я воспользовалась моментом и убежала...

— Недавно совсем написано, — Дора пригляделась к неровным буквам. Исписанный лист источал слабый запах духов. Точно, свежие чернила!

— А может, девчонка специально решила все записать? На днях? Может, Раки замыслила преступление, а свою писанину предъявила бы в суд, а то и пастору Смоллу, как доказательство, мол, довели ее!

— Но какое преступление? — потерла переносицу миссис Полстейн.

— А я всегда вам говорила, с этой русалкой вашей что-то не так! Вон, и родная мать считала ее за ведьму!

— Ты дремучая женщина, Эльза, — зевнула ладонью Дора. — Какой была, такой осталась. Скорее всего, Раки так отвлекается. Или работает, как модно сейчас говорить, с подсознанием. А может и вовсе ищет себя на литературном поприще. Мне, как культурному человеку, все равно. Пускай делает, что хочет, хоть по небу летает, лишь бы Жоржи нравилось.

«Все одно и то же.

Все! Все! Все!

Так, наревелась, как следует, будь что будет, но вроде, без последствий. Можно опять приступать к дневнику».

Нет, нельзя оказалось приступать.

Устраняли с мисс Эштон последствия «наводнения».

Цистерна с водой прохудилась, залила все.

Зато, отмывая пол, отвлеклась от мыслей.

Все, как всегда.

Как дома. У Кэтти.

Не сплю практически, сижу, трясусь от страха. Потом не выдерживаю, усталость берет свое, начинаю проваливаться в сон, и раздается под дверью:

— Раки… Раки, девочка, спишь? Открой. Открой, милая, а то мы с тобой весь дом перебудим…

Что же делать? Мисс Эштон смотрит на меня как-то странно. И хозяйке не пожалуешься. Или пожалуешься? Решено, попробую. Сегодня же вечером, после ужина.

Сегодня была на рынке, под угрозой если не бесчестья, то точно уж, порицания, все-таки заглянула в Информаторий.

Одно объявление привлекло:

В Гнезде Черного Коршуна требуется помощница по хозяйству. Грамотность и правильная речь — обязательны.

Раньше и подумать бы не посмела, чтобы замахнуться на такое престижное место. Работа в Замке! И не «прислужницей», а «помощницей по хозяйству». Но с другой стороны, а в чем заключаются мои обязанности здесь? Помимо функций «прислуги» я помогаю мисс Эштон вести хозяйство, готовлю записи в домовую книгу, помогаю планировать бюджет, распределять средства… Конечно, возраст может быть причиной, но ведь попытаться можно?

Все зависит от разговора с миссис Полстейн.

В конце концов, может, она меня и сама выгонит. Речь же об обожаемом «Жоржи»!

Одна дорога мне теперь — в Гнездо Черного Коршуна.

С хозяйкой поговорить не удалось. И хорошо, что не удалось.

Все гораздо лучше получилось. А для меня хуже.

Обычно, после ужина хозяин уходит в кабинет, работать. А на деле — курить сигары, а хозяйка сидит с вязанием в беседке, дышит свежим воздухом, полезно для цвета лица.

Вот я и отпросилась у мисс Эштон, под предлогом, что нездоровится, и срочно нужно в уборную. И побежала к беседке, думая, что там нас никто не услышит, никто не помешает.

И не добежала.

Просто пробегая мимо кабинета, услышала голос хозяйки. Значит, в беседке ее искать бесполезно. Хотя, может, она туда сейчас пойдет?

Я замешкалась всего на минутку, чтобы просто понять. Может, хозяйка уже уходит?

Мне и в голову не пришло бы подслушивать, но из-за двери прозвучало мое имя, и я… Я не удержалась.

Оглянулась, в коридоре никого не было, прилипла ухом к двери.

— … была права, — окончил хозяин начатую фразу. А потом почему-то сказал, — Раки — действительно находка.

— А я тебе говорила, — голос миссис Полстейн был довольным, как урчание сытого кота. — Ни разу не уходил в запой, работает, не покладая рук, учится…

Эмм… Это они обо мне?! Хозяева радуются, что я ни разу не была в запое?!

— Ну-ну, потише, — недовольно и добродушно одновременно пробурчал хозяин и шумно выдохнул. Наверно, выпустил пар от сигары. — Ничего он не работает, не покладая рук, так, штаны в конторе протирает. Но твоя правда, домой спешит. И выпивает немного — в одиночестве, по вечерам. Не сказать, чтобы я был в восторге, но лучше, чем ничего.

— С тобой нельзя говорить серьезно, — надулась миссис Полстейн.

— Ладно тебе, — примирительно сказал хозяин. — Лучше расскажи, как догадалась?

— Догадалась, — усмехнулась она. — Забыл, откуда твоя бабка?

— С Аломеи, — согласился хозяин. — А причем тут моя бабка?

— А притом, что она была прямым потомком ундины.

— И причем здесь это?

— В твоем случае не причем. Но если бы ты интересовался воспитанием сына хотя бы изредка, знал бы, что он с детства бредит русалками.

— Знаю я, что бредит. Летал даже на родину бабушки, к корням припасть. Но это было еще когда…

— В душе Жоржи ребенок…

— Вот с этим сложно не согласиться, — хмыкнул мистер Полстейн. — По умственному развитию твой сын недалеко ушел от младенца. Спасибо твоему кудахтанью над ним.

— Если бы ты не давил на него так сильно… Бедный мальчик не знает, когда в очередной раз ты прикажешь ему собирать вещи!

— Да бедный мальчик не знает, когда ему подставлять попу для поцелуев! Того и гляди начнет ходить со спущенными штанами!

— Тедди…

— Ладно, Дора. Надо отдать должное, с этой ундиной ты удачно придумала. Жоржи теперь клещами не оторвать от дома. Одно ты не учла.

— Чего?

— Девчонка, похоже, не спешит отвечать твоему отпрыску взаимностью. Сколько уж скребется к ней, а результата нет.

— Чепуха, — хозяйка, наверно, отмахнулась. — Цену себе набивает. Поселенская девка изображает гордячку.

— Да, поселенки, они такие…

— Тед!

— Да, дорогая?

— Девка ни в жизнь не устоит перед обаянием Жоржи. Она просто место боится потерять. Спорим, припрется ко мне, якобы жаловаться? А когда я заверю ее, что ничуть не возражаю, и не собираюсь чинить преграды их счастью, и что вообще это не мое дело, живо прыгнет к нему в постель?

— Кто ее знает, — опять выдохнул хозяин. — Тебе ваша женская психология виднее. И пока ты ни разу не ошиблась.

— Ну вот. Засиделась. Мой вечерний моцион для цвета лица! — спохватилась хозяйка, и я ужом скользнула в подсобку, чудом не опрокинув щетки для мытья пола на себя.

Она прошла мимо двери, звонко и ровно цокая каблуками. А я сидела на корточках, размазывала по лицу злые слезы и решила, что завтра с утра пойду в Гнездо Черного Коршуна.

Вряд ли получу расчет за эту неделю, ведь ухожу без предупреждения.

Так не делается, я понимаю.

Но разве как они со мной, т а к — делается?

Надо предупредить мисс Эштон. Заодно курпицу на завтра переберу.

— Это все? — Эльза заглянула через плечо хозяйки.

— Все, — миссис Полстейн пожала полными плечами. — А что еще? Она собиралась уйти завтра утром, и не возвращаться.

— Но…

— А теперь не уйдет. Не думаю, чтобы девица, выросшая в публичном доме, да еще и ведьма, и, по всему видать, беглая преступница спешила обнародовать свое положение!

— Но о преступлениях-то ни слова, — снова некстати влезла мисс Эштон.

Дора досадливо поморщилась.

— Да какая разница? — «старая дура!» — добавила уже про себя. — Главное, ундина у нас в руках!

Сагастр Луна, Верхний уровень «Лунохода»

Сагастр усмехнулся: а ведь ломка прошла. Знал бы раньше о таком действенном способе — давно бы сдался в плен пиратам!

Сперва он принял их за террористов: система Феликс не скрывает своего недовольства политикой Альянса, и бывшие колонисты на Фрее тоже, говорят, за бывших Автономных, опять же, неведомые наги Магелланова Облака…

Сагастр с детства готов умереть, спасибо воспитанию тоа: минутой раньше, минутой позже… Если здесь политика — вряд ли их, посетителей, оставят в живых. Да и отстрел начался так неожиданно и беспощадно, что несостоявшемуся правителю Соул не до иллюзий: уж кто-кто, а он точно не представляет ничего более ценного, чем те, что уже на полу, не моргая, смотрят в прозрачный купол.

Еще несколько минут, и Сагастру ясно: не только политика. Да и жажда наживы ни при чем.

И худшим открытием стал тянущий вкус железа во рту, зубы наследника Соул неприятно заныли, словно их заранее принялись раскачивать: Сагастр с понял, что попал в плен к таким же, как он сам.

Женщин осматривали со знанием дела. Если мужчин оценивали с позиции физической силы и выносливости, то женщин совсем по другим критериям.

Глядя, как пираты обращаются с женщинами, инстинкт самосохранения Сагастра дал сбой. Не в том смысле, что спешил и падал заступиться за слабый пол, а в том, что страх за собственную жизнь сменился пульсацией и напряжением внизу.

Шлюхи, с которыми приходилось иметь дело в последнее время, обращаться с которыми надлежало, как с хрустальными вазами, так не возбуждали.

А тут… М-м-м… Сразу виден художественный вкус.

Начать с этой, рыженькой, с пышными, даже, пожалуй, больше, чем в его вкусе, буферами. Но талия у девчонки тонкая и мордашка такая аккуратненькая, что ее бы Сагастр исполосовал в последнюю очередь, только основательно наигравшись. Ее первой отделили от остальных, содрали пленку одноразового скафандра, и оставили без одежды.

Видя, что один пират сунулся было с ножом, другой кулаком этот нож выбил. Сагастр удовлетворенно кивнул про себя: шкурка у девки такая мягкая и нежная, что не надо вот так сразу ее портить. И сиськи не висят, как перезрелые груши, задорно стоят трамплином, как он любит, и это и пиратам нравится. Вскоре рядом с рыженькой оказалась молоденькая блондиночка, почти ребенок, что не помешало дурехе вырядиться, как на подиум Клины. И высокая фигуристая брюнетка с темными, длинными волосами, что спадают за спину шикарным хвостом.

Этот «трофей» Сагастр не одобряет — и не потому, что смуглянка ему не нравится, нравится, и еще как, а потому что на лице мадам крупными буквами написано: сопровождающая. Настоящая сопровождающая, из Фракции.

А Фракция, как известно, не Галактическое Сообщество, которое, не задумываясь, рискнет своими гражданами ради хорошего дела, а будет мстить за своих, и мстить жестоко, и не погнушается методами, которыми пренебрег бы Альянс.

Девчонок вволю облапали и грубо, очень грубо, потискали, а кто-то даже успел получить удовольствие, потеревшись об обнаженную, бархатную кожу смуглянки.

Заметив такое положение вещей, коротышка с бородкой, — Сагастр опытным глазом определил как главного, — легким, почти незаметным ударом отправил сластолюбца в глубокий нокаут.

— Этих троих возьму себе на первое время, пока не поизносятся. Так что ждите своей очереди, господа.

Обернулся к женщинам:

— Надевайте скафандры, ляди. То есть я хотел сказать, леди. И бегом на борт, — пират махнул головой в сторону силового луча, ведущего к люку одного из шаттлов.

Рыжая и смугляночка тут же принялись облачаться в скомканные, лежащие мятыми пленками на полу, скафандры. Блондинка словно не слышала приказа, ее колотила крупная дрожь.

Заметив замешательство, пират нехорошо растянул пухлый рот в ухмылке:

— Попросить моих людей помочь вам, леди?

Блондинка только хлопала на него накладными ресницами, похоже, не соображала, что происходит. Сагастр давно подозревал, что мозгов в светлых головах маловато, вон, и сейчас девку явно коротнуло.

К удивлению пиратов и Сагастра ситуацию спасла рыженькая, с сиськами.

Точным ударом она отвесила девчонке такую оплеуху, что та судорожно схватилась за скафандр, еще продолжая раскачиваться.

Пираты покатились со смеху.

Главарь подошел к рыженькой и полоснул той костяшками пальцев по зубам.

— Молодец, сучка, — похвалил он, улыбаясь. — Только в следующий раз будешь распускать ручонки по моему приказу.

Пнув носком сапога тощую блондиночку в беззащитный копчик, отошел к другим пленникам.

Рыженькая осторожно вытерла кровь с разбитой губы, но рта не раскрыла, и глаз на пирата не подняла.

Умная, усмехнулся Сагастр. На кого она так пялится? И даже как будто показывает что-то глазами? С интересом проследил взгляд сучки.

Понятно. Любовник или муж. Сагастру хорошо знаком этот взгляд.

Похоже, будет еще веселее, чем можно ожидать! И все решают секунды! Ммм…

Парень-то, ха! — уже сорвался.

Просто пока окружающим это не так очевидно, как ему, Сагастру. Парнишке явно плевать. На все! Видно, любит свою рыжую!

Сагастра с самого начала отделили от остальных с парой молодых курсантов Летной Академии. Пилоты, или навигаторы — на мордах не написано. Но в Летной Академии дохляков не держат. Само наличие на парнишках форменных мундиров сказало в их пользу. Еще один, высокий, смазливый, по виду сраный инженер, но в хорошей форме. Не такой, как Сагастр, ну дак! с ним же не занимались с самого детства тро-всы, и наследственные наемники с Фикна, и сам Большая Ногха с Весты… Покойный император не мелочился, воспитывая из сына воина, и у Сагастра не было шансов вырасти хилым, больным неженкой.

И этого, высокого шатена, что на бабу свою пялится, тоже к ним определили. Рыжая ему даже подмигнула. Сучка все больше нравится Сагастру — можно подумать, девка вообще ничего не боится. Вон, трахаря своего успевает мимоходом подбодрить.

Да, с ней было бы интересно. Даже очень. Ломать таких, умных, волевых — особое, изысканное удовольствие.

— Перегоняй баб! — рявкнул тот, что главный, помощнику. — Начни с моих игрушек, а то еще не сдержится какое-нибудь животное типа Крика…

— Пошли, ляди! Леди, — и помощник несильно толкнул брюнетку в спину бластером.

Рыжая осторожно обернулась и успела послать любовнику уничтожающий взгляд.

Даже Сагастр, сторонний наблюдатель, понял, что к чему! Не лезь, мол! Целее будем. Оба!

Таким бесстрашием и уверенностью от взгляда веяло, и глаза, как успел Сагастр рассмотреть желтые такие, словно светятся. И как будто прозрачные. Цвета свежего меда. Словно кричал этот мед: потерпи, все у нас будет! Даже Сагастр понял… А ее дебил нет!

— Трея!! — заорал, искривив рот, бросился следом.

Естественно, нарвался на заряд. Придурок.

Захрипел, забулькал то ли горлом, то ли животом, осел на графитовый пол, царапнул пару раз…

Сагастр с удовольствием наблюдал за происходящим. Вот это перфоманс! Ради такого квазидействия стоило пиратам попасться. Ммм… Скажите, страсти какие!

Вот только неловкий осадок, от того, что вполне годную бабу угандонят. Сейчас она к своему мужику рванет, и не факт, что чистая нетронутая шкурка и сисяндры шестого размера пересилят, — бабы в момент экзистенциального кризиса склонны к странному поведению, а терпение явно не входит в число пиратских добродетелей. И правильно, что не входит!

Но тут Сагастру обломилось.

Рыжая даже головы не повернула, не вздрогнула. Поднималась третьей, придерживая блондинку перед собой.

Сагастр даже забыл, где находится, присвистнул. Вот это выдержка! Характер!..

А может, характер ни при чем?! И эта рыжая лядь, как и все бабы, просто лживая сука, которой дела нет до любовника, скрючившегося на полу мордой вниз? Точнее того, что осталось. Сквозь дыру пол рассмотреть можно.

Два первых шаттла успешно отчалили. Поднялись над прозрачным куполом Лунохода хищными бабочками, и в мгновение истончились в точки, не оставив о себе никакого напоминания, кроме изрядно поредевших рядов заложников.

Настала очередь сильного пола.

Сагастр стоял на пороге силового поля, готовый взлететь в открывшийся над головой люк, когда посреди зала возник высокий седой мужчина в черном облегающем комбинезоне. Черная металлическая ткань только подчеркивает белый, с голубизной оттенок длинных кос.

Сагастр не успел понять, что произошло. На месте, где у любого нормального человека должны быть руки, у появившегося два расплывчатых, овальной формы пятна. Как будто вокруг него сбоит какое-то силовое поле! Мерцание длилось от силы десятую долю секунды, как пираты разом осели на пол.

Пленники таращились на появившегося, ничего не соображая.

В следующую секунду заблокированные двери распахнулись, и зал наполнился черными мундирами службы безопасности.

Вовремя, усмехнулся Сагастр.

Поднял голову, увидел, что два оставшихся шаттла на месте, должно быть, уже в гравитационной ловушке.

Оперативно сработали, подумал Сагастр. Баб только упустили.

Ну и уровень подготовки у этого седого! Он кто? Робот? Какая-то последняя разработка? Бесструктурный кварк, что это было вообще?!

Наверно, от пережитого потрясения Сагастр начал говорить вслух. Потому что ему неожиданно ответил один из парней, тех, что службы безопасности.

— Повезло, парень. И живым остался, и увидел Аст-Асар в действии.

— Аст-Асар?

Тот в ответ кивнул в сторону блондина.

— Да, мужик невероятно крут, — прищурился Сагастр.

— Крут, — презрительно плюнул собеседник. — Ты вообще понял, что сейчас было?

— ?

— Этот Аст-Асар пронзил время.

Сагастр подтянул отвисшую челюсть и пробормотал:

— Такое впечатление, мужик, что пространство тоже… — Он вспомнил расплывчатые пятна на месте рук таинственного Аст-Асар.

Белый как раз проходил мимо него. Вид у мужика усталый. Рядом лебезит местный ресторатор, благодарит. Еще бы!

До Сагастра долетели слова Аст-Асар.

— Не могу. Спешу, — и горько так, себе под нос, — Пламень ушел… Опять!..

Значит, время. Власть над временем и пространством! Именно это нужно Сагастру, чтобы вернуться на Соул и заставить подавиться собственной кровью всех, кто посмел поднять на него руку!

— А кто такие эти Аст-Асар?

Служитель пожал плечами.

— Их родная планета — Ашт.

Сагастр кивнул своим мыслям.

Значит, Ашт!

— Абстрактные кварки! Саката тебя побери! Чтоб ты с аломейской ундиной повстречался, и недоумком на всю жизнь остался! Чтоб тебя метеором приложило! Будь ты проклят вообще!! — Сорак мысленно продолжал разговор с бывшим другом, набирая код доступа на борт.

Прохладный металлический борт корабля был самим воплощением тепла и гостеприимства по сравнению с вероломством мерзавца Вайга.

— Я-то думал, мы друзья, а оно вон как! — сокрушался Сорак, радуясь, что никто не слышит этих бабских причитаний. Но ведь высказаться крайне необходимо.

С его профессией нельзя пренебрегать советами психологов.

— Старик! Ты же знаешь! Мы друзья и друзьями останемся. Но брать тебя с собой на Ашт, — это слишком рискованно… — сказал ему Натан, то есть сволочь последняя.

Здание «Лунохода» возвышалось горой за плечами бывшего капитана, и от этого вид у Натана был беспомощный и беззащитный, как у младенца рядом с космическим кораблем, что никак не вязалось со сталью в голосе.

— Что значит, брать с собой?! — справедливо возмутился Сорак. — Я тебе контейнер с биомусором, или кто? То есть, или как? Или что… Тьфу, черная дыра! Столько пройти рука об руку! Ладно, если бы ты меня не знал… Хоть раз, ладно, хоть два раза я тебя подводил?!

— Мы друзья, — твердо сказал Вайг, — и знаю я тебя, в том-то и дело.

— И что?

— И то, Сорак, друг! — Вайг опрокинул бутылку в виде ледяного пика Арктшассы, заливая остатки содержимого прямо в горло. — У тебя все сложилось! — с сожалением посмотрел на уже ненужную бутылку, а потом с силой швырнул ее на прорезиненную поверхность покрытия Городка.

Бутылка спружинила, подскочила, и была ловко подхвачена манипулятором, отделившимся от робота-уборщика. Робот близко к друзьям не подходил, держась неподалеку, усиленно делал вид, что любуется лунным пейзажем.

— Все, понимаешь? — с болью в голосе прорычал Вайг. — Все, к чему шел! Забыл уже, как дается имя, репутация? Сколько лет драл задницу… А сегодня Архаика знают даже на Емее. Не спрашивай, откуда знаю, я там был. — Он вытянул вперед руку в упреждающем жесте. В этот момент Сорак подошел слишком близко, и твердые пальцы Вайга уперлись в грудь его комбинезона.

— Ты пойми, придурок! — Вайг с силой втянул в себя прореженный, ароматизированный воздух Лунного Городка. — Ты не просто хочешь рискнуть жизнью, ты похерить решил все, чего добивался! Бесструктурный кварк!

— Это ты не понимаешь! — Сорак выставил указательный палец, направив его в самую середину упрямого лба Вайга. — Ты думаешь, я слепой, да? Да?! Придурковатый старина Сорак, так и остался зеленым пацаном?!

Поджав губы, уже тише, продолжил:

— Не вижу, как ты изменился, да? Знаешь, Вайг, мне нужно на Ашт! Мне! Нужно. На. Ашт.

Натан тоже поджал губы и презрительно сощурился.

— Ашт — не аттракцион для туристов, — отрезал. — И поверь, того, что со мной случилось, ты бы для себя не хотел. Если бы з н а л…

Вайг замолчал, достал орм, перевел его в режим навигатора, показывая, что разговор окончен.

— Какую правду, старик? Что ты начал, ни с того ни с сего, мысли читать? Что твоя скорость реакции опережает время, режешь руками пространство в ломти? Или, что все цыпы сохнут и мокнут, едва поманишь пальцем, а ты просто какую-то там забыть не можешь?

— Не все, как оказалось, — поправил его Вайг, — самому интересно, но сейчас речь не об этом.

Вайг сунул орм в нагрудный карман, и с сожалением взглянул в глаза Сорака.

— То, что имею я — тебе получить нереально. У меня была чрезвычайная ситуация. И некоторая доля беспринципности. Но сейчас нет военного положения. Ты и на Ашт не попадешь, а попадешь, так его радуги будут последним, что увидишь в жизни. Аст-Асар не жалуют пришельцев.

— А сам? — не сдавался Сорак.

— Да пойми ты, дурак! Я итак труп! Сраный труп, ясно твоей тупой башке?! Мне терять нечего! Кто я без корабля?! Кто, я тебя спрашиваю! Не надо, не отвечай. Вот выберусь оттуда, тогда и поговорим.

— Я тоже угоню себе корабль, — упрямо заявил Сорак.

— Ты? — Вайг оторопело уставился на друга. — Не угонишь, — выдержав паузу, безапелляционно отрезал он. — Да и у меня немного времени.

— Да мне плевать, — пожал плечами Сорак. — С тобой, без тебя! Просто скажи, как туда попасть, и вали в черную дыру, — он зло сплюнул Вайгу под ноги.

Тут же, откуда ни возьмись, подлетела небольшая жужжащая щетка и протерла упругие бежевые плиты.

— Вот поэтому я ничего и не скажу, — Вайг скрестил на груди руки. — С Аст-Асар шутки плохи. А ты — единственное, что мне напоминает о Громе.

— Да я посмотрю, ты сбрендил! — у Сорака, как назло, закончились аргументы, и он начал повторяться. Это бесило и раздражало в первую очередь, его самого.

— Не друзья мы больше, понял? — прищурился он. — Не ищи меня больше.

Тьфу, черная дыра мне в штаны, совсем как девка!

Кстати, о девках! Ведь и не до них совсем!.. И на Луне оставаться больше нельзя, это как пить дать!

Сорак снова выругался и саданул ладонью прохладную металлическую поверхность.

Наконец, с третьего раза, код был набран правильно, и люк корабля послушно приподнялся, пропуская хозяина внутрь.

Внутри все было так же, как и оставлял. Черный в металлических разводах пол, удобное кожаное кресло и даже панель тонким слоем покрывает всякое ненужное барахло: обертки от синтетических углеводов, тюбик краски, пищевая пленка, ремни, пульт от силовых наручников, нитки, наушники, провода…

Переборки поцарапаны, основательно испачканы красным — это они с крысенышем повздорили, следы от пуль — тоже свидетельство появления Тесла на корабле…

Черти что, поскреб абсолютно белый затылок Сорак, чтобы я еще раз взялся работать с детьми. Ни в жисть!

Нажатием на ровную поверхность переборки, что со стороны выглядело произвольным прикосновением, на деле же пальцы Сорака в нужной фигуре легли на специальную точку, даже нажим был преднамеренным: легким, почти невесомым, Сорак откинул в сторону фальш-пласт, оголив квадратный люк, метр на метр. Щелкнул брелоком на электронном ключе от корабля, изображающим голову робота-мима, и люк отъехал в сторону.

Мишка злобно сверкнул на него красно-голубыми воспаленными глазами и что-то промычал, наверно, выругался.

— Да, — согласился Сорак. — Пыльно здесь. Вот, выкину тебя к чертям собачьим, и закажу, наконец, анти-био-чистку.

Быстрым движением он сорвал липкую ленту со рта Мишки, заставив пацана резко взвизгнуть. Затем освободил ему руки.

— Что значит, выкинешь? — осторожно, девчачьим жестом трогая губы, спросил Мишка.

— То и значит, высажу где-нибудь по дороге. На Плутоне, например.

— Там холодно, — помотал белокурой головкой парнишка. — Я там погибну.

— Мне-то что…

— Но ведь не отдал… Этим. Значит, есть все-таки что-то? Я имею ввиду, дело?

— Вот именно, дело. Просто не привык нарушать договор. И не приемлю подделок. Презираю фальсификацию, — гордо ввернул красивое слово.

— Слово-то какое, — издевательски протянул гаденыш, намекая, видимо, на незаконченные три класса Сорака. Но тут же спохватился:

— Ты о чем?

Сорак с сомнением посмотрел в ясные и чистые голубые глаза. Даже грязный, злой, покрытый неровным слоем ошметков пыли, обладатель самого паскудного нрава из всех объектов Архаика, пацан все равно неуловимо напоминал херувима. Наверно, потому, что не смотря ни на что, оставался ребенком, и смотрел на мир, как и положено детям, открыто и ожидая чуда.

Вот говорить ему или нет?

— Ты о чем?! — уже настойчивее повторил Мишка, и Сорак увидел, как сбитые костяшки пальцев, которыми пацан вцепился в переборку, побелели.

А, черная дыра с ним, — решился Сорак.

— Не маленький. Переживешь, — сумбурно заявил он.

— Что?

— Вместо твоего папки со мной беседовала голограмма, — сказал он, наконец. — Голограмма андроида.

— Как догадался? — Мишка как будто ожидал чего-то подобного.

Сорак пожал плечами. Мол, так уж трудно сообразить!

Взгляд пацана потух. Сорак ждал, что тот что-то скажет, может, даже поделится наболевшим, но пацан молчал. Тогда Сорак решил, что пора заканчивать сопливую сцену.

— Заказчиков не было, это раз, — отрезал он. — Сами на связь не вышли, это два, — Сорак имел ввиду родителей Мишки. — И значит, сделку можно считать недействительной, это три.

— А сам что? Я имею ввиду, дальше? Ну. Будешь делать? — в голубых глазенках загорелся робкий огонек надежды.

— А у самого дела.

— Я с тобой, — прозвучало больше как утверждение, нежели вопрос.

— С хрена ли? — вежливо осведомился Охотник.

— Могу быть полезен, — равнодушное пожатие острых плеч не обмануло Архаика. Пацан явно нервничает, но наглости не занимать.

— Это ты о какой пользе сейчас? — брови Сорака сползлись к широкой переносице. — Что руку мне чуть не оторвал? Или чуть не придушил, как собаку?

— Это когда было, — беспечно махнул рукой Мишка. — И чуть-чуть не считается. Ты же не отдал меня. Так что теперь свой.

— Свой, не свой, мне твоя помощь без надобности. Говорю же, дела.

— И куда ты сейчас?

— На Ашт, — ответил Сорак.

— На Ашт! — пацан даже подпрыгнул. — Тогда ты точно без меня не справишься!

Сорак несколько опешил от такой наглости.

— Это еще почему?

— Хотя бы потому, что координат Ашт нет ни в одном справочнике, и ты тупо не проложишь маршрут.

— А ты что, проложишь?

Малец хмыкнул.

— Навигация — мое хобби!

— А я думал, что твое хобби — пытки электросимулятором, — не удержался Сорак.

— Во-первых, не пытки вовсе. Зачем передергиваешь. Между прочим, нашу продукцию для разного используют. В том числе, для добрых дел.

— Интересно даже, это для каких?

Мишка нахмурился, нервно дернул веком и отмахнулся.

Вот, вот, не надо только тут ангела изображать, — подумал Сорак. Знаем вашу подлость… А вслух сказал.

— Ну так давай, включай свое альтер-хобби, или что там у тебя, садись за пульт и маршрут прокладывай. А по дороге на Плутон заброшу.

С этими словами он осторожно, но твердо, как волчица, несущая потомство в пасти, подхватил пацана за воротник оранжевого комбинезона, и понес в рубку.

Мишка, как ни странно, против такого обращения с собой не протестовал. Наоборот, спокойным, уравновешенным, даже вкрадчивым тоном, поинтересовался:

— А с чего это ты решил, что вообще буду помогать, если не возьмешь с собой?

— А с того это! — передразнил пацана Сорак, усаживая худенькое тельце в кресло навигатора, и занимая место пилота, — что элементарную порядочность никто не отменял пока. Я, если забыл, напомню, из-за тебя крупно подставился, и сейчас подставляюсь! Не отдал тебя родственничкам, так что добро за добро.

Мишка соединил перед грудью узкие кисти рук, ладонь к ладони и прикрыл веки, словно не перед штурвалом «призрака» сидел, а изображал монаха, медитирующего на залитой солнцем, верхушке горы.

— А если откажусь? — отстраненным тоном спросил. — Мне нужны гарантии, что ты меня не бросишь.

— Сейчас все-таки вызову твоего дядю-гомика, будут тебе гарантии. А скорее сниму ремень и всю задницу отделаю, сидеть не сможешь, — хмуро пообещал Сорак.

— Так нечестно, — обиделся Мишка.

— Зато практично и справедливо, — возразил Сорак. — Ну, будем сопли жевать, или ломаться и цену себе набивать, как девка? Прокладывай.

Пацан вздохнул, распахнул бесстыжие глазенки и со вздохом положил ладони на пульт, словно хотел услышать что-то неуловимое, неподвластное другим смертным, кожей.

Сорак бегло осмотрел показатели приборов. Вода в норме, силовые и гравитонные показатели тоже, планетарные двигатели норм, тяга отличная.

— А знаешь, почему Ашт нет ни в одном справочнике? — Мишка обернулся.

Сорак пожал плечами.

— Потому что Ашт, Перекрестный мир, находится по ту сторону Черной Дыры.

— Что?! — гневно возопил Сорак.

Гаденыш совсем за дурака его держит, или как?!

— Да шучу я. Просто секретная информация, субординируются. Проще реагировать нужно, напарник!

— Я тебе не напарник!

— Это мы еще посмотрим! — белозубо улыбнулся Мишка.

Крик Алекса, полный невыразимой боли и тоски, окрасил воздух вокруг во все оттенки красного, разливаясь, если приглядеться, мельчайшими каплями красной жидкости, подозрительно напоминающей кровь. Трея попыталась вдохнуть, но что-то жидкое и тягучее, и почему-то горячее обожгло еще на вдохе, и женщина замерла. Вдохнешь немного глубже — захлебнешься, если раньше не скрутит от ожога легких.

Хуже всего было то, что Алекс продолжал кричать, и его голос, как краснота пространства на капли, распадался на целую симфонию непонятных, не слышимых в обычном режиме звуков, как бывает, когда включаешь замедляющий режим при прослушивании документальной записи.

И преобладает почему-то неприятная, режущая слух буква «ы». Она идет фоном, с нее начинаются и ей заканчиваются все остальные звуки.

Ыыыыыы тыыыыыыэээээ рэээ ыыыыыйаыаыаыаыаыаыаыыыыыы — стоит в ушах Треи, и в этот момент женщина готова на все, лишь бы Алекс перестал кричать.

Он орет, он воет от боли, и, хоть Трея не видит его лица, она з н а е т, как исказила родные, любимые черты судорога, чувствует, ощущает прикосновением ума, каждую складку и морщину, словно ведет по коже подушечками пальцев, с л ы ш и т, как в последний раз, на прощание, вздрагивает жилка, вздувшаяся на шее!

Черная дыра! Почему этот последний раз никак не кончится!!

Если она не дышит, то когда же, бесструктурный кварк, она, наконец, задохнется?!

Слушать, как кричит Алекс, становится невыносимо, губы Треи раскрываются, и изо рта женщины тяжелым комком гулко падает на пол хриплый, глухой полукашель-полустон.

И Трея просыпается.

Здесь не так слышно, как Алекс кричит. Как будто кричащего мужа накрыли звуконепроницаемым полем, и пока оно, наподобие одеяла, неравномерно опускается по сторонам от его долговязой плечистой фигуры, до Треи доносится все тот же вопль, но уже рвано, неровно.

Трея с силой трясет головой, прогоняя остатки сна.

Алекс не может кричать.

Он умер.

Он никогда больше не будет кричать.

Ему. Уже. Не больно.

Почему же она не может не думать о том, как больно было тогда, когда кричал?!

Попытавшись привстать, Трея дернулась от острой боли. Титаническим усилием женщина подавила стон, и в один момент вспомнила все, что произошло.

Вспомнила, как люто тошнило после силового анабиоза, и, хотя это было вчера, Трее кажется, что кисловатый запах еще стоит в воздухе, а горло по-прежнему жжет.

Вот, значит, чем объясняется этот сон — горло действительно горит, а что до разлитой в воздухе крови, отпечаток, оставшийся в восприятии Треи после забав Эрика.

Эрик… Так зовут того пирата, с бородкой, который выбрал ее в качестве личной игрушки. Куклы.

Они с девочками не успели отойти от силового анабиоза, как их тут же поволокли к нему. Ту, что помладше, беленькую, пришлось бы волочь волоком, ноги совсем не держали бедняжку.

Трея подхватила ее за талию, и потащила на себе. К несчастью, Трею то и дело складывало от рвотных позывов, и каждый раз она злорадствовала, что перепачкала пиратам коридор. Блондинка, что совершенно не стояла на ногах, оказалась не в меру восприимчивой, и уже со второго раза дружно сгибалась в судорогах над холодным металлическим полом вместе с подругой по несчастью.

Высокая, статная брюнетка шла самостоятельно, смотрела прямо, смуглое идеальное лицо ничего не выражало.

Сопровождающая, думала Трея. Говорят, их хорошо готовят.

Так думали и пираты.

И хоть Эрик рад был начать игру сразу с троими, все же взял себя в руки и смог оторваться от созерцания обнаженных женских тел.

Кто-кто, а он себя знает — не сдержится, похерит троих кукол сразу.

А старые, с прошлого рейда уже никуда не годятся.

Нет, здесь надо действовать рачительно и рационально, как и подобает доброму хозяину!

Он обошел вокруг сопровождающую, схватил темный маленький сосок, с силой сжал его, словно хотел раздавить и растереть между пальцами. На идеальном смуглом лице не отразилось ни одной эмоции, только рот слегка приоткрылся и нижняя губа призывно оттопырилась. О том, что в Фракции Эскорта готовят профессионалок, Эрик слышал. И скоро узнает, так ли это на самом деле.

Он оставил Компаньонку и заглянул в глаза самой младшей, тоненькой, как тростинка, с маленькой аппетитной грудью, с нежными, едва различимыми розоватыми ореолами.

Эрик нежно погладил девчонку по щеке. Куда тут до выдержки сопровождающей! Девку колотило, если не сказать, трясло. Делать из такой послушное животное — не надо. Природа сама обо всем позаботилась.

Он погладил малышку по голове, чем вызвал совсем обратный эффект: девчонка только сильнее затряслась и тоненько заскулила. Точь-в-точь, течная сука.

Ей Эрик покажет сначала, как он играет. Чтобы прониклась…

Эрик оценивающе осмотрел пышные формы третьей.

Осторожно убрал рыжие, волнистые волосы с алебастровых плеч, и с силой потянул назад, опрокидывая лицо девки навзничь, чувствуя, как подвернулись ее колени, и как больно ей висеть вот так, удерживаемой твердой, властной рукой.

В тигриных желтых глазах Эрик встретил ледяное равнодушие. Не игру с претензией на чувственность, как у сопровождающей, не панический, животный страх блондиночки, а спокойствие ледяного пика Арктшассы.

Здесь на него не реагировали, не боялись.

Здесь было все равно.

Этой бабе кричал что-то один из пленников? Если этой, то девка ничем себя не выдала.

Интересно, что все-таки под этой смазливой, непроницаемой маской? Страх? Ненависть? Отчаянье? Безысходность? Что пересилит?

Не отрывая руки от рыжих сбившихся прядей, Эрик галантно улыбнулся, и сказал ровным светским тоном:

— Кто-то, получив такой подарок судьбы, как вы, дамы, набросился бы на ваши прелести, как голодный обжора. А чрезмерное питание плохо сказывается на пищеварении. К тому же пища быстро приедается, и приходится отдавать вполне сносные куски собакам.

Эрик красноречиво указал глазами на трех пиратов, что вели женщин по коридору, а сейчас стояли молча, ожидая дальнейших указаний.

— Я же, — Эрик все-таки выпустил волосы Треи, и женщина неловко упала на пол, но тут же поднялась.

От нее не ускользнуло то, как дернулась беленькая девочка при аллегории про куски и собак. И Трея з н а л а, что в обороте Эрика «куски» — не фигура речи.

— Я же, — продолжал Эрик, — предпочитаю растягивать удовольствие. Поэтому, сегодня, — он уверенно указал пальцем в грудь Треи, — ты.

Услышав приговор, Трея испытала что-то отдаленно похожее на радость.

Где-то там, глубоко, внутри оборвался последний проводок. Трея з н а л а, бессмысленно питать иллюзии. Она не была ни жестоким обдолбаным подростком, ни просто больным человеком, чтобы смотреть ролики, которые пираты время от времени выкладывают в Сеть, дергая за усы Альянс. Но однажды натолкнулась на такой.

И сейчас ни на что не надеялась.

Даже отметила облегчение — ведь вряд ли она выживет.

Жаль, не удалось дождаться помощи, зря тянула время, сносила удары и тычки по дороге на орбитальную станцию. Надеялась, что спасательный крейсер поспеет за ними, твердо приказав себе: выиграй время. Любой ценой.

И сейчас, хорошо представляя, что ее ждет, Трея приготовилась биться. До последнего. Если ей повезет, пирату достанется только ее бесчувственное тело.

Как можно быстрее положить этому конец…

Эрик приподнял двумя пальцами подбородок Треи, нахмурился, немного склонился, а затем со всего размаху ударил ее по лицу. Женщина упала на бок, не проронив при этом ни звука.

— Какого бесструктурного кварка вы не дали девкам вымыться?! — прорычал он, обращаясь к охране.

— Вы сами сказали, их сразу к вам, — пролепетал тот из них, кто стоял рядом с блондинкой. — Кто ж виноват, что они всю дорогу блевали от анабиоза.

Эрик жестом заставил того замолчать и брезгливо поджал губы.

— Они? — переспросил он.

— Да, — с готовностью кивнул пират. — Эта вон, — он дернул подбородком в сторону блондинки, — на пару с этой…

Так что можно сказать, непереносимость анабиоза сегодня спасла Трею.

Играл Эрик с сопровождающей. В основном

Трею и Лиль не трогал. Сначала.

Потом сломал Трее два ребра, когда попыталась вмешаться в игру, но с этим справится регенератор.

Как и скоросшиватель с порезами на бархатной коже сопровождающей.

Очень хотел избавить Трею от такой тяжелой ноши, как сиськи. Обещал, что подумает, как лучше сделать. Просил потерпеть до завтра.

Капли крови, послужившие впоследствии проекцией сна Треи, то и дело повисали в воздухе. Эрик играл.

Лиль повезло больше всех: она потеряла сознание, стоило Эрику полоснуть ножом, отсекая мочку уха сопровождающей. За то, что плохо старалась, пояснил он, и положил алый кусочек на высунутый язык.

Наверно, Эрик все же ошибся, старалась сопровождающая хорошо, если даже пусть незначительная, но все же потеря не отразилось на ритмичности движений черноволосой головки, расположившейся между ног пирата. Но этого Лиль уже не видела.

Трея смотрела за игрой до конца.

Сейчас до нее дошло: ощущение духоты во сне из-за этого проклятого ошейника. Широкий, кожаный, он до сих пор на ней, не сдавливает кожу, но ведь чувствовать на себе ошейник… противоестественно?!

Боль в левом боку утихает. Кажется, ее носили в регенератор. Или это только привиделось?

Трея перевела взгляд на запястье, которое вчера, она точно помнит, вздыбилось бороздкой, и увидела ровную, бледную кожу. Не привиделось.

Но, подумала она, с такой динамикой игр, ни регенератор, ни скоросшиватель скоро не помогут. Вспомнились обрывки спины сопровождающей, залитая кровью тонкая шея и смуглые плечи, отрезанная мочка хрустит на зубах Эрика, в то время, как темные кудри змейками расползаются по влажным волосатым коленям пирата, раскинутым в стороны…

Рядом раздался тихий стон, и, повернувшись, Трея наткнулась на полный слез, затравленный взгляд.

— Не смей, — шепнула она. — Я могу представить, что у этой дурочки нервы не выдержали, но не ты. Ты не сломаешься. Слышишь?

Сопровождающая промолчала.

Девушка сидела, обхватив руками колени.

Оглядевшись, Трея поняла, что они втроем находятся в маленьком круглом помещении с низким потолком. Издевающийся, ядовито-розовый цвет стен, и полное отсутствие мебели. Как и полное отсутствие одежды на них.

Лиль, скрючившись, спит с другой стороны. Девчонку колотит, и Трея пожалела, что бедняжку нечем укрыть.

— Аиша, — прохрипела брюнетка, подняв голову.

— Трея, — назвалась Трея. — А это Лиль.

Аиша с видимым сожалением посмотрела в сторону беленькой.

— Бедная, — прошептала.

Заметив вопрос в желтых глазах Треи, сделала над собой усилие, и громким шепотом, время от времени срывающимся на тонкий хрип, пояснила:

— Ты не помнишь. Отключилась. Девчонке наркоты ввели. Эрик веселился, расписывал, что она завтра за дозу сделает.

— Что-то серьезное?

Аиша кивнула.

— Что с нами будет?! — вырвалось у Треи.

— Ничего хорошего, — дернула ртом сопровождающая. — Но Фракция так просто этого не спустит.

— Если честно, я удивилась, что тебя взяли, — призналась Трея. — Думала, это из бывших Автономных, Альянс хотят позлить.

— Хотят, — кивнула Аиша. — Просто, видимо, в голову не приходило, что значит, сопровождающая.

Сигнал сирены за дверью разбудил Лиль.

— Что?! Что это?! Что?!! — лепетала она, отбиваясь руками от невидимой угрозы.

Трея осторожно, но крепко, взяла ее сзади за шею и легонько встряхнула. Этот прием запомнился со времен занятий по рукопашному бою. Помогает вернуть концентрацию товарищу. Вот где пригодился.

— Ничего хорошего для нас, — прошептала сопровождающая и снова уронила голову на колени. Смуглые плечи, все в тонких розовых шрамах, вздрагивали.

Опять наступила тишина. Надолго? Трея не знает. Может быть… Может, этот розовый цвет скоро кончиться. Сменится алым и теплым…

Дверь отсека отъехала в сторону.

На пороге возник Эрик. Пират был не один.

Рядом с ним стоит высокий, бледный мужчина, с длинными белыми волосами.

Раки Йор, луна Сьерра-Алквиста

Тонкий луч неуверенно скользнул на лицо Раки, боясь потревожить, но потом пригрелся, сидя на гладкой, бледной щеке, и даже развалился, вольготно перекатываясь на нос, на бледный лоб, на другую щеку.

Несколько пылинок грелись в нем, танцуя от удовольствия, приближаясь к лицу Раки, дыхание спящей девушки подняло их выше, как раз настолько, чтобы вскоре спустились прямо в нос, и принялись отчаянно щекотать изнутри.

Раки чихнула и проснулась.

Первым, что вспомнила, была беда. Какая именно, пока не вспоминалось, но ощущение чего-то страшного, фатального, чего уже никогда-никогда не исправить, было твердым и осязаемым.

Раки чувствовала кожей, что это конец, и чувство это почему-то концентрировалась вверху живота, в солнечном сплетении, в центрах ладоней.

Что же произошло?

Жоржи?

Он что-то сделал ей?! Что же он сделал?!!

Да нет, нет. Ничего. Вроде. Только очень напугал. И не оставил надежды остаться в доме Полстейн.

Нет, это сама миссис Полстейн не оставила. Вчера, в кабинете мужа. Да! Она все знала, знала и молчала!

Это все подстроено.

Раки уходит сегодня.

В Гнездо Черного Коршуна. Или… как пойдет.

Как же страшно!

Стоп! Какой же трусливой ты стала от сытой жизни!

Уйти. Просто уйти. И ничего, что в никуда. Это ничего, — мысли, путающиеся со сна, начинают прорисовываться отчетливее.

Нет!

Она же не сможет уйти!

Платье, новое, ее единственное приличное платье! Собственное, личное!..Вчера пропало под ударами ножниц старой дуры мисс Эштон. У Раки из одежды только ее старое тряпье… Да то, что выделено Дорой, но эти вещи не ее собственность!

Раки почувствовала, как защипало в глазах, и тут же запрокинула голову, зажмурившись. Нельзя плакать. Нельзя!

Проморгавшись, посмотрела в сторону окна и замерла.

Зажмурилась, открыла глаза, опять закрыла, с силой помотала головой, отчего в ушах зазвенело, опять открыла. Наваждение не проходило.

На ее стуле с тонкой высокой спинкой висело ее платье!

То самое!

Темно-синее… С бело-розовым воротничком и кружевными манжетами в тон!

А как же ругань мисс Эштон?! Удары ножниц, рвущие ткань?! Брызги слюны падают на лицо, а она дергает платье, тянет изо всех сил, но не может справиться с толстой старой экономкой?! Она же помнит! Или… Или это был сон…

Да нет, вон, на маленьком колченогом столике ее саквояж. Готовый к путешествию. Раки помнит, как лично собирала его!

Подскочила, схватилась за стену, от резкого подъема повело в сторону.

Сколько же я спала? — подумала Раки, и осторожно, скользя тонкими пальцами по ровным доскам, приблизилась к саквояжу.

Внутри все, как она и складывала.

Деньги, немного курпицы, сахар, бутылка, надо не забыть, наполнить водой, неизвестно, где придется ночевать сегодня. Все зависит от того, как встретят ее в Коршуне.

Чего-то не хватает…

Чего?

Раки сунула руку за серую гладкую ткань подкладки, и поняла.

Ее дневник пропал.

— Не это ищешь? — голос Доры Полстейн прозвучал так неожиданно, что Раки присела, втянув голову в плечи.

— Пригласишь войти? — с присущим спокойным достоинством, не дожидаясь ответа на вопрос, миссис Полстейн вошла в комнату, сразу заполнив ее собой.

Раки показалось, что даже деревянный потолок стал ниже, а ей самой пришлось вжаться в угол. Это было не так, в комнатке хватает места и для троих, таких, как Раки, но девушка сильно испугалась, она чувствовала, з н а л а, что сейчас будет страшное.

И вот это страшное и непоправимое было первым, что она услышала сегодня по пробуждении.

— Не стоило Эльзе махать ножницами, — миссис Полстейн кивнула в сторону стула. — В своем доме дурного тона я не потерплю, ты же знаешь. Но… Давай не будем несправедливы к старой, выжившей из ума женщине. Эльза не хотела тебя обидеть, просто сильно расстроилась из-за известия, что уходишь. Да, не сдержалась, но очень раскаивается… в содеянном. Я заступилась за тебя, Раки.

Сказано было таким тоном, что Раки едва удержалась, чтобы не сделать книксен.

— Спасибо, — сказала она хозяйке. Голос после долго сна сорвался, и Раки закашлялась.

— Что вернули мне платье.

— В лавке были еще, — пожала полными плечами Дора. — Твоего размера не нашлось, так что миссис Олсмен пришлось повозиться.

— Спасибо, — повторила Раки, чувствуя себя обязанной. Хотя по сути, ничего особенного миссис Полстейн ей не сделала.

— Ты же знаешь, я всегда иду навстречу, — невозмутимо обронила миссис Полстейн, и Раки замутило от фальши и несправедливости.

— Я могу рассчитывать на ответное участие? — слегка нахмурила тонкие брови хозяйка.

Раки молчала, склонив голову.

— Я сказала Эльзе не перегружать тебя сегодня. Все-таки ты еще слаба. Можешь прогуляться на набережную. Хочешь?

— Я свободна?

— Что за вопрос, — тонкие ниточки бровей миссис Полстейн поползли вверх. — В рамках хорошего тона и обдуманности в поступках. Ты ведь не выйдешь из этих рамок, Раки?

Раки молчит. А что тут скажешь?

— Возвращаю твою вещь, — Дора невозмутимо положила синюю тетрадь на столик, рядом с разобранным саквояжем.

Уже в дверях хозяйка развернулась, и сказала:

— И думать забудь про работу в Черном Коршуне, Раки. Надеюсь, ты понимаешь, что дочери проститутки, да еще ведьме — одна дорога, в полицейский участок. В тюрьму! А то и на костер. Сама знаешь, как люди относятся к аномалиям. Пастор Смолл покровительствует тебе, ровно до тех пор, пока твой дар, как и происхождение, не будет предан огласке.

А за этим дело не станет. То есть, я хочу сказать, может случиться в любой момент. И винить в этом тебе, кроме себя, будет некого.

Миссис Полстейн холодно кивнула на стол.

— А доказательств у меня теперь более чем достаточно.

Тон Доры смягчился:

— Ты умная девочка, Раки. Это видно из твоих сочинений. Ведь мы можем считать это, — хозяйка выразительно указала на синюю тетрадь, — сочинениями, художественными рассказами, правда? Если мы друзья, то, конечно, можем. Ты рассудительная, ты талантливая, Раки. Любишь читать и писать? Я дам тебе все условия для этого. Может, хочешь ходить на курсы творчества? Знай, я не против. Я даже оплачу тебе их, в счет премии за хорошую работу. Будешь посещать кружок для творчества, для прислуги, естественно. Я заинтересована в твоем развитии. Сможешь со временем заменить Эльзу. Мне нужна молодая, компетентная экономка, помощница по хозяйству.

Призови всю свою рассудительность, Раки. Подумай, как и где ты жила раньше, и где сейчас. Подумай, как ты можешь жить. Я могу дать тебе все, что тебе нужно, чтобы быть счастливой.

А знаешь… В женской тюрьме, которую не миновать перед костром… там намного, намного хуже, чем в борделе, Раки.

Так что, решать тебе, девочка-ундина…

Она, наконец, оставила Раки в покое.

Едва ступив на твердый, чуть качающийся пол переходника, Аоллар точно знал: Пламень здесь.

— Хочешь игрушку? Плати, — издевательский тон Эрика не мог обмануть Аст-Асар. Пират нервничал, но вида не подавал.

— Сколько хочешь за нее?

— Кто говорит о деньгах? Ты же легендарный Аст-Асар, если не шутишь.

— Аст-Асар не станет тратить Силу на такую мразь, как ты.

Эрик пытался сообразить, как этот высокий худой человек с голубоватыми бликами в длинных волосах нашел его базу, уютно расположенную в Сером Облаке, близ оффшорной зоны, да еще проник сюда. Не привел ли он на хвосте патрульный крейсер, а то и целую эскадру?!

— Я же сказал, мне нужна только одна женщина.

Сопровождающая? — мелькнуло в мыслях Эрика. Значит, Ждрол, когда советовал ему остерегаться Фракции, был прав. У Галактического Эскорта оказались длинные руки. Но пусть докажет, что шлюха здесь. Кто допустит его в отсек? Но если этот хмырь и вправду Аст-Асар, а не на понт берет, ему и допуск не нужен… Неужели на Фракцию работают Аст-Асар…

Эрик нервно дернул пальцем мимо замаскированной тревожной кнопки. От смерти незваного гостя отделял волос, но Эрик почему-то не мог сделать этот последний шаг.

Убить пришельца легче легкого, но где гарантия, что следом за ним базу не найдут и другие?!

Аоллар брезгливо поморщился. Взгляд холодных голубых глаз был направлен на пальцы Эрика, и пират понял, что его раскусили.

— Сделаем вот что, — отстраненно предложил незваный гость. — Ты прекратишь так громко думать о моем убийстве, отдашь мне ту, за которой я пришел. И останешься в живых. По крайней мере, от моей руки не погибнешь. Я даже заплачу тебе. Уверен, ты найдешь бесценному дару мира Ашт самое недостойное применение.

Твердыми, ровными шагами Аоллар пересек отсек и бережно положил на ровный, как зеркало, металлический стол три светящихся мягким голубым светом облачка. Облачка не коснулись поверхности стола, зависли в воздухе, и при более пристальном взгляде, становились тверже и осязаемее, но на стол не опускались.

— Живой герутарий? — Эрик недоверчиво склонил голову набок. — За сопровождающую?

Взгляд Аоллара не выражал ничего, кроме презрения.

— Я спешу.

Стараясь не думать о том, что на его столе лежит стоимость трех таких баз, включая людей, роботов, пленников и гребаный парк кораблей, Эрик сделал Аоллару жест следовать за ним.

Пират ожидал, что из трех кукол пришелец выберет вчерашнюю, и радовался, хоть с примесью опасения, что успел вволю поиграть с девкой.

Отбросив за спину облако бело-голубых волос, пришелец уверенно шагнул к той, что сидела посередине.

Уверенно протянул руку, сказав лишь одно слово:

— Пошли.

Рыжую трясет, видимо, от страха, а вот Эрика — от бешенства. Пират чувствовал себя обманутым, причем дважды: ведь пришелец не уточнил, какая именно из девок ему понадобилась.

Вовремя вспомнив о полученной оплате, Эрик сдержался. Он не стал бы главным, если бы всегда шел на поводу у инстинктов. Когда-то надо и о деле думать.

Рыжая попыталась встать, но в последний момент стройные ноги неуклюже подкосились, и неведомая сила буквально отшвырнула от длинной и жилистой, но видно, что сильной руки пришельца.

Пришельца это не смутило, даже позабавило. От внимания Эрика не укрылась усмешка в уголке бледных, даже чуть голубоватых, губ.

Что же такого в этой бабенке, ради которой этот, видимо, и вправду Аст-Асар, отдает ему, Эрику, целое состояние? Может, стоило поторговаться?! Но увидев живой герутарий, Эрик, повидавший многое, и рта не раскрыл. А видимо, зря.

Девчонка выглядит больше удивленной, чем напуганной.

Словно превозмогая невидимую преграду, она дотянулась до руки пришельца, и, промедлив всего мгновение, вцепилась в длинные пальцы.

В следующий миг уже была на ногах, снизу вверх глядя на своего покупателя.

— Я не слышу опасности, — тихо сказала, впиваясь отчаянными желтыми глазами в прохладный голубой лед глаз пришельца.

— Со мной ты под защитой, — ответил Аоллар.

Рыжая обернулась, посмотрела в широко распахнутые глаза блондиночки. По щекам девчонки текли потоки слез, но она молчит, даже не всхлипывает. Прошлая ночь многому научила.

К досаде и ужасу Треи, сопровождающая даже не подняла головы с колен, словно происходящее ее не касалось.

Хрупкая, пополам сложенная фигурка, смуглые плечи, которые то и дело передергивает мелкой тревожной дрожью, немое отчаяние, волнами исходящее от этих вздрагиваний — все в сопровождающей говорит о том, что женщина сломалась.

Подожди! — хочет крикнуть Трея тому, кто забирает из страшного места. — Мы же не можем оставить их здесь!

Почему? — спросит он. Конечно, удивится… Может, даже разозлится. А ей… какая разница — теперь, когда нет Алекса? Удивительно, как легко думается об этом. И мыслью о смерти мужа не обрушивается потолок, не взрывается к чертям собачьим гребаное пиратское гнездо… Но оставить девчонок здесь?! Она не может!

Аоллар не смотрит на Трею. Старший Аст-Асар боится, что все окажется сном. Или то, что он нашел Пламень, заставит забыть о бдительности. Пока они здесь — оба ходят по острию ножа. Кажется, она хочет спросить о чем-то, но не решается. Бедная девочка, ей кажется, что из огня да в полымя.

Пламень молчит.

Да, нефера, подумал он. Мне не понять ни ее чувств, ни мотивов. И действий предугадать не смогу.

— Вас проводят к выходу, — процедил им Эрик. — А у меня срочные, но совершенно неотложные дела здесь.

Последним, что запомнит Трея о пиратской базе, будут звуки глухих ударов и полные боли и отчаянья, женские крики.

Кто кричал? Та беленькая девчушка, или сопровождающая? Трея так никогда и не узнать.

Волны, поднимаемые резким кашлем ветра, неохотно облизывают серые плиты берегов канала.

Это дурость, делать искусственный канал на луне, где так много настоящих рек и озер, думает Раки. Она задумчиво бредет по набережной Главной Улицы Йора.

Не смотря на то, что до ближайшей речки пару километров, а до пары сплетающихся в косу ручьев — и того меньше, набережная на Мэйн Стрит пользуется несомненным спросом, эдакая аллея для променада горожан Йора.

Раки морщится, когда смотрит на прохожих: женщины в длинных серых юбках, кружевных чепцах, мужчины с золотыми, в тон сезона, тростями, почти все в шляпах, — все они, даже детишки в колясках, далекие, недосягаемые, а сегодня — и вовсе какие-то игрушечные.

Мир вокруг незаметно превратился в пластмассовые декорации, и это одновременно и пугает и смешит Раки.

Неужели, я такая же, как они, пластмассовая?

Я — тоже кукла? Теплый, мягкий кусок мяса в сером шерстяном платье? Почему я так упорно бегу от своей участи? Что плохого в Жорже, кроме того, что постоянно пьян? Если рассудить практично, как взрослые, он куда лучше многочисленных «гостей». Что Кэтти, что других постоялых дворов.

Он один, это раз.

Он молод, это два.

Я — то есть то, что люди видят вместо меня — этот кусок мяса в мешке бледной тонкой кожи, который притворяется, что ходит, разговаривает, печет пирокги и жарит картошку, — вот это «я» ему нравится. Потому что похоже на русалку из детских книжек, спасибо никогда не виденному мной отцу…

Что мешает открыть ему ночью? Сказать, что Жорж мне отвратителен, как Брэг, или я боюсь его до потери сознания, как Ваприна, — нет.

То, чего он хочет… близости с этой «мной» — этим занимаются все люди. Женщины из богатых семей, имеющие хорошую должность, деньги, могут быть только с мужем, и никто их за это не осудит. Такие, как я, с рождения заклейменные «отродьем шлюхи», лишены такой привилегии.

Мне следует благодарить этого непознаваемого Лорда, в которого верит пастор Смолл! Но если этот Лорд непознаваем, как же благодарить? Ведь мне никак не выйти за границы познания. Я — всего лишь начинка некой оболочки, ее люди зовут «Раки». Этой «Раки» послан Жоржи, которому она нравится, и миссис Полстейн, которая ничуть не против нашей связи и не предаст ее огласке.

В конце концов, в доме Полстейн так добры ко мне!

Раки остановилась, с размаху налетев на невидимую стену.

Следующая мысль, холодная, как пик Арктшассы, и такая же безжалостная, впилась в самый центр макушки, наполняя сознание болью. Раки ощутила, как голову сковывает льдом, ладони и ступни режет ледяными лезвиями.

Неужели… неужели меня так легко купить?!

Едой, вещами, работой, хорошим, ладно, сносным отношением? Неужели я проживу эту жизнь, как Кэтти — «попробовала раз, понравилось, а там пошло», — как разоткровенничалась она перед Анной за чашкой глинтвейна?

Хочу ли я, чтобы и м н е — понравилось?

Ответ прогремел незамедлительно.

Нет!

Раки не хочет.

Не желает, не жаждет.

Ей не интересно.

Она чувствует, з н а е т, что ее судьба, ее предназначение — в другом.

Тонкая, невысокая фигурка в сером чепце, отороченным белым кружевом, перевесилась через перила мощеного булыжником моста, и, глянув вниз, на свое отражение в мутных водах, отчаянно замотала головой.

Я — слишком хороша для этого пластмассового мира, озарило ее. Я к нему не принадлежу!

Никогда не принадлежала!

В Гнездо Черного Коршуна теперь путь заказан. В аббатство, к пастору Смоллу, тоже. Кого он поддержит — недавнюю беглую поселенку, жертвующую на нужды храма жалкие гроши, или свою старую приятельницу, почтенную, зажиточную горожанку? Долг пастора — отвести ее в полицейский участок, или вернуть обратно в дом Полстейнов, Раки это понятно.

Но туда она не вернется!

Теперь, когда миссис Полстейн открыла карты, а Жоржи, которого Раки встретила на выходе, на прощанье хлопнул пониже спины, шепнув, что придет сегодня ночью… На поддержку хозяина, или мисс Эштон, нечего рассчитывать.

«Русалка Раки» — всего лишь кукла, ненастоящий, игрушечный человек, для «маленького Жоржи».

Чтобы отвадить от выпивки и других кукол, менее престижных. Те — такие же куклы, но за связь с ними, дом Полстейнов осудит общество, а о сожительстве с прислужницей никто и не узнает.

Свое первое настоящее платье Раки оставила дома. То есть теперь уже не дома. Вышла «прогуляться на набережную» в том, в чем обычно ходит на рынок. Нехорошо брать чужое, но ведь заработанное в доме Полстейн окупит утрату с лихвой, так ведь?

Из заработанных денег она вязла с собой два та, остальное оставила. Чтобы не бросились на поиски раньше времени, Раки не сомневается, ее комната была подвергнута тщательному обыску, стоило переступить порог дома.

Вот только куда идти?!

Серый, как носят в Йоре, чепец надежно скрывает молочно-белые, с жемчужным отливом, косы. По крайней мере, с виду ее не опознать. Но когда дадут объявление о поиске через Информаторий, лицо беглянки будет на каждом столбе.

Раки так и увидела свое фото в сером хозяйском платье, прямо под надписью крупным шрифтом:

Это конечно, перебор. Но длинные белые волосы… Хоть ты наголо иди брейся! Или…

Глядя на тронутую водорослями, влажную зеленую полоску бетонной плиты, Раки безжалостно осознала: без нее будет лучше. Кукле Раки не место в пластмассовом мире. Слишком мешает здесь. Всегда мешала.

Эти кружевные чепцы, крахмальные передники, под которыми стыдливо прячут подмигивающие экранами современные гаджеты, запрещенные в общественных местах, разговоры об урожае моркови и кабачков, ободранные тушки песчаных крыс, свисающие с крыш прилавков рынков, толстая, голая и ленивая одомашненная птица, клюющая выбракованную курпицу — это все не ее.

Ей не интересно все то, чем живут люди. Она думала, в городке будет иначе, чем в поселении. Она ошиблась. Здесь то же самое. То же униженное, рабское положение женщины, то же неуважение и отсутствие свободы выбора, о котором так красиво рассуждают герои и героини — подумать только! — книг библиотеки дома Полстейн.

Рано или поздно, раз уж она здесь, придется принять правила игры этого мира. А на то, чтобы увидеть другие миры, двух тов, что с собой, точно не хватит. И всех денег, оставленных в негостеприимном доме Полстейнов, не хватит.

А значит, Раки, прекрати уже думать о них и вздыхать!

Остается единственный выход.

А какая смерть самая легкая? Говорят, смерть через утопление, самая гуманная. В старину так даже казнили государственных преступников. А в империи Соул эти обычаи не отменили до сих пор.

Чтобы утопиться, нужно найти место поглубже, там, где сильное, опасное течение, и нырнуть. Если Раки повезет, она сразу ударится головой о подводный камень, и не придется малодушно пытаться выплыть.

А какая река лучше?

Вондер или Сипур?

Вондер ближе, Сипур глубже. И течение там сильнее.

До Сипур, который по иронии судьбы огибает подножие горы, на которой острыми гордыми пиками возвышаются башни Гнезда Коршуна, ехать экипажем, или бежать без остановки два часа. Может, все-таки Вондер, пока не передумала?

Раки прислушалась к себе. Каких-то три-четыре часа, и ее не будет. Как это вообще возможно? Не верится, хоть убейте! Да, скорее всего, если запал не кончится, удастся выключить раз и навсегда то, что окружающие принимают за нее!

Но что может помешать тому, чем она является?

Как острые подводные камни и ледяные воды Сипура могут прикоснуться, не то, что повредить — к этому движению мысли, именуемому «Раки»? Даже смешно.

В животе заурчало, но Раки отогнала глупые мысли. Какая разница — умирать на пустой желудок, или на полный.

Солнце опасливо миновало гору с замком, и теперь тень от Гнезда Черного Коршуна тянется до самой воды.

Воды Сипура манили Раки своей серой, ледяной красотой, которая была более реальна, чем красота всех вместе взятых виденных ею живых людей. Они все — и Кэтти, и Миссис Полстейн, и старая, выжившая из ума Эльза, и даже Анна — подделки, а Сипур — настоящий. В груди Раки впервые зарождается что-то истинное и действительно ценное. Вот только ради того, чтобы пережить этот момент — момент, когда чувствуешь, как смерть уже целует тебя своими прекрасными прохладными губами в лоб, а порывы ветра пытаются содрать белое кружево серого чепца, ради этого стоит жить!

Стоило. Быть одной из кукол пластмассового мира.

Но такие моменты не повторяются, и ошибка ждать чего-то. Сильного, красивого, настоящего!

Поэтому самым правильным будет быстро и смело войти в спешащие по своим делам мелкие, но хлесткие и сильные речные волны.

Раки едва сдерживается, чтобы не перейти на бег.

А приблизившись к воде вплотную, поняла, что никогда этого не сделает. Не в силах даже слегка намочить носок коричневой, стоптанной туфли, не то, что позволить Сипуру облизать ее шерстяные колготки, с силой впиться в костлявые бедра мягкими холодными пальцами.

На тяжелые, потемневшие глаза Раки навернулась черная, беспросветная обида.

Раки по-прежнему не жалко себя, по-прежнему не видится другого, достойного выхода, но она понимает, что даже ничком плавающей по волнам — останется такой же пластмассовой, как и все остальное на Сьерре-Алквисте.

И если останется жить, такой же пластмассовой, полной фарса и фальши, будет ее жизнь.

Колени Раки безвольно подкосились, руки неловко взметнулись, когда тяжело села прямо на мокрый песок, и затряслась в рыданиях.

Кажется, если поднимет руку и проведет по щеке, почувствует, как под пальцами перекатываются твердые пластмассовые слезы, а затем пальцы утратят чувствительность, ведь пластмасса не может чувствовать.

Рыдания раздирают грудь, слезы немилосердно жгут кожу, судороги выворачивают гортань наизнанку.

Теперь ничего не имеет смысла.

Раньше Раки знала, что когда жизнь станет совсем невыносимой, она сможет положить этому конец.

Теперь и эту иллюзию у Раки забрали.

Но что делать сейчас?!

Теперь-то уж точно с ней не случится ничего хорошего!

А если так, нечего и спешить.

Но вот погода не согласна с Раки. Ветер усилился, небо стремительно темнеет, зябко и торопливо кутаясь в пушистое покрывало темных облаков, видимо, надеется утеплиться перед ледяным дождем.

Кажется, по дороге сюда Раки встретилась перевернутая рыбацкая лодка.

Ливни весной на Сьерре-Алквисте очень, очень холодные. Раки же, следуя легенде, о прогулке на пару часов на набережную в солнечный, погожий полдень, оставила теплый, из толстой шерсти плащ в доме Полстейнов, а верхняя балоневая накидка совсем не греет, и от ветра не спасает.

Мысль о ледяных потоках дождя, что вот-вот разверзнется над головой, даже учитывая недавнее желание утопиться, выглядит устрашающе. Особенно учитывая недавнее желание утопиться.

Раки обернулась — берег по-прежнему пуст, безлюден, сер. А за выступом горы должна быть лодка.

На ватных, негнущихся ногах, Раки устремилась туда.

Но за поворотом Раки ждет сюрприз.

На перевернутой лодке сидит человек.

И когда Раки видит этого человека, думает, что все в нем не так.

И не в странной прическе дело, не в том, что одет незнакомец не по Йорской моде… Нет, тона исключительно «преисполненные благочестия»: серые, цвета линяющей мыши. Но только проблескивают сквозь металлические нотки, да и далеко серому облегающему комбинезону с капюшоном до классического костюма-тройки, более подобающего почтенному горожанину.

Тонкий облегающий комбинезон не скрывает широкую, выпуклую грудную клетку и слишком тонкие бедра и ноги. Вот размер ботинок, точнее, комбинезона на ботинках, явно великоват: Раки никогда не видела ничего подобного, ступни, расширяющиеся от носков, снегоходы напоминают.

Все во внешности человека — и непривычно узкое, вытянутое лицо, запавшие щеки, заостренные черты, и волосы, почти такие же белые, как у Раки, но с розовым отливом на концах, а корни выдают окрашивание — говорит о том, что перед Раки пришелец.

Впрочем, то, что незнакомец не местный, Раки и так уже поняла — по серебристого цвета сооружению, что высится над гибкой спиной, — вне всякого сомнения, это космический корабль!

До этого Раки ни разу не видела космических кораблей, но то, что лежащий на боку цилиндр с круглыми краями — именно он, поняла сразу.

Наверно, Раки не совсем пришла в себя от пережитого нервного срыва, иначе ее неожиданный и смелый порыв не объяснить.

— Здравствуйте, — громко сказала незнакомцу. Как говорит миссис Полстейн, вежливость и соблюдение норм этикета — прежде всего. Ведь этикет — именно то, что отличает нас от животных!

В отношении миссис Полстейн и вообще всего семейства Полстейн, Раки добавила бы, что единственное, что отличает, и то сомнительно.

— Здравствуйте! — уже громче повторила она застывшему, как серый кусок скалы, незнакомцу.

Мужчина обернулся на звук голоса и вздрогнул.

— Нет, надо же! Никогда не подумала бы, что у вас такая оперативная сервисная поддержка!

Из всех этих слов Раки поняла только «никогда не подумала бы». Перед ней, что — женщина?!

Раки еще раз окинула взглядом широкие плечи, узкие, даже худые бедра, длинные руки, выдающуюся, извините за подробность, грудную клетку.

— Вы — дама? — неуверенно спросила.

— А какое значение имеет мой пол? — обиженно поинтересовалась дама мужским голосом. — Ваше дело лайбу глянуть, да катализатор заменить, зря я за страховку башляю?

— Что, простите, заменить? — Раки совсем осмелела, когда поняла, что существо перед ней все же скорее женского пола, чем мужского.

— Ты не из сервиса, что ль? — и тут дама с мужским голосом отмочила куда более удивительный фокус: запустила длинную желтоватую кисть в нагрудный карман, вытащила плоский цилиндр, нажала на крышку, и в следующий момент с удовольствием затянулась тонкой черной сигарой, с огоньком на конце, выпустив облачко сизого дыма.

Дама затянулась еще раз, и принялась, в свою очередь, с интересом изучать Раки.

— А что тебя так прикололо, кроха? — миролюбиво спросила она.

— Голос, — честно ответила Раки. — И волосы. Такие короткие. Неужели у вас женщинам можно так… — у нее чуть было не вырвалось «над собой издеваться», как наверняка выразилась бы Кэтти, и Раки прикусила язык, вспомнив, что миссис Полстейн считает, «молчанье — золото».

— Так выглядеть? — наконец нашлась Раки.

Женщина пристально ощупала Раки глазами, задержавшись на узких изящных кистях рук и длинной тонкой шее, утопающей в бело-розовом кружевном воротничке, — единственные открытые части тела, кроме лица. Снова затянулась и хрипло рассмеялась, обнажив крупные белые зубы.

— Нет, мне говорили о первобытно общинном строе Какилеи, но такого даже я не ожидала.

При упоминании о Какилее Раки вздрогнула.

Неужели меня ищут из дома? — мелькнула мысль, и была изгнана, как заведомая чушь.

— Какилея ниже по реке, — взяла себя в руки Раки.

— Да иди ты! — рассердилась странная женщина. — А это че?

— Йор, — с достоинством городокской жительницы ответила Раки. — Пригород.

— Вот те на, — женщина сказала какое-то непонятное слово, то ли вайхуст, то ли хайнхус, Раки такого не знала. — Вот почему сервиса до сих пор нет! Координаты не те. Ниже по реке, говоришь?

Раки кивнула.

Женщина вставила наушник орма, Раки у миссис Полстейн похожий видела, и сказала, пристально глядя Раки в глаза:

— Прошу еще раз проверить координаты. Неверная информация. Да, — она прислушалась, — да, конечно. Естессно! Жду.

— Ну вот, — улыбнулась она Раки. — Спасибо, бэмби. Сейчас будут.

— Так что там о моем внешнем виде?

Раки уже успела смутиться своей наглости. На нее, по обыкновению, напал ступор.

— Мамка велит косы растить, и курить запрещает? — подмигнула женщина.

— У меня нет мамы, — вырвалось у Раки, раньше, чем придумался более достойный ответ.

А на глаза почему-то навернулись слезы.

— Потому глаза красные, кроха? — серьезно спросила женщина. — И на мокром месте… Померла мать недавно?

Раки помотала головой, что можно было истолковать двояко.

— Давно, — буркнула.

— С папкой, значит, живешь, моя ты принцесса? — женщина выпустила струю дыма в лицо Раки.

— Папа раньше умер. Не помню его, — хмуро ответила Раки. — Я одна, — неохотно протянула, предвосхищая следующий вопрос.

— Вот как, а родные?

Раки поджала губы и помотала головой.

— Учишься где-то? Работаешь?

— Ищу работу, — пожала плечами Раки. — С прошлого места ушла.

— Давно?

— Что давно?

— Ушла давно?

Раки подняла глаза к небу.

— Где-то часа четыре как ищу, — честно призналась она.

— Понятно, — кивнула, соглашаясь со своими мыслями женщина. — Та-а-ак… Значит, очень работа нужна, говоришь. Ну-ка, повернись, — приказала.

— Зачем?

— Повернись, повернись… выдержит моя лайба на временном катализаторе твой вес…

До Раки дошел смысл просьбы, и она чуть не заскакала по поросли жухлой травы, клочками пробивавшейся сквозь серый песок. Эта странная дама серьезно? Хочет забрать ее? К другим звездам?!

От волнения Раки прокрутилась вокруг целых три или даже четыре раза.

— Потянет, — наконец изрекла женщина и подмигнула. — Будет тебе работа, бэмби.

— Я Раки…

— Поздравляю, — женщина поелозила языком по верхним зубам, не разжимая губ, затем зычно цокнула, и медленно протянула. — А глазенки как у оленя.

Раки не поняла, что имела ввиду дама, да и не спешила понять. Все случилось так неожиданно, что никак не верилось, что это не сон, и она не проснется через минуту от голоса Жоржи, а то и Ваприна.

— Работа?! Это правда? У меня будет работа?! А что нужно делать? — Раки лихорадочно переступала с ноги на ногу, не зная, что делать дальше.

— Ты справишься, кроха, — сказала женщина. — Из тебя, выйдет отличная си-тэль. Только худая какая… Ничего, откормим. Да и видно, что крепкая. В Какилее другой не выжить.

— В Какилее? — дернулась, как от удара, Раки.

— Ну в Йор, — закашлялась женщина. — Мне эти ваши нюансы… А вот и они. Помалкивай при пацанах из сервиса. Стой, пялься, как кораблик чинят. Можешь им вопросы задавать. Или думаешь, увести человека с луны как два пальца о панель?

— Что? — хлопнула Раки ресницами.

— То, — лаконично объяснила женщина. Не просто, бэмби, очень не просто. Пусть и сиротку… Но у тебя ж ни документов с собой, ни разрешения на вылет, — дама скорее утверждала, чем спрашивала. — Так что язык прикуси и рот пошире открой, — дала она какой-то совсем невыполнимый совет.

Раки хлопала ресницами, смакуя про себя мелодичное слово «си-тэль», и смотрела на женщину влюбленным взглядом.

— А как вас зовут? — спохватилась она.

— Шила, — усмехнулась женщина.

Приближающийся рев двигателей слегка оглушил Раки, и она поняла, что не может не спросить, умрет от любопытства раньше, чем дождется починки «цилиндра».

— А как же я не слышала, что вы приземлились? — спросила она Шилу, перекрикивая шум.

Та хлопнула ее по плечу так, что Раки едва устояла на ногах.

— Технологии Ашт, кроха. Еще насмотришься.

Ратлат Ашт. Квадрат падаан-до

Когда в седьмом дане школы Илинити Ратлат сказал отцу, что хочет пойти в сит Илинити на смотрящего души, отец заявил, что ге-до в семье нужнее. И не меньше, чем с хотэ сита Вертэ. Отец не запретил, не настаивал, просто сказал, что нужнее.

Работа с Аст-Геру — самая опасная и ответственная. Выжить на базе, что при Кольце, могут только основы, истинные Аст-Геру, те, кто говорят, лично был знаком с самим Ваалом. Отец Ратлата, Вейстар — один из последних основ. На поверхность Ашт не спускался двадцать три полных оборота Ашт вокруг Астаира. Ратлат раз в тегаду общался с отцом по видеосвязи до самостоятельного возраста, пока связь с родственниками рекомендуется смотрящими души. А с достижением пятнадцати дон поднимался на Кольцо к отцу сам.

Стать смотрящим души Ратлат решил в первый месяц пребывания в школе. Ребенок в четыре дона не осознает в полной мере Ответственности и Долга перед Ашт. Он просто не понимает, почему теперь будет жить здесь, а не дома, делить китэ с двадцатью такими же мальчишками, не понимает, зачем ему соревноваться, становиться первым, лучшим. Ратлат не понимал и не хотел понять.

Тогда майнон Хецеру показал Ратлату, как важна его помощь для Ашт — Вершины мира. Объяснил, что Ратлат — сын высшей расы, на нем только по причине рождения на Ашт, с самого первого вздоха лежит Ответственность перед Ашт, перед другими, низшими мирами, где люди пока не минули решающего звена эволюции. И от него, Ратлата, зависит судьба родного мира и всех остальных.

Аст-Асар живет на благо всех живых существ во всех мирах, — сказал майнон Хецеру. Устанавливать разумный порядок, поддерживать его, охранять миры, нести их жителям свет, открывать тайны развития — вот Долг истинного сына Ашт. Майнон Хецеру видел перед собой не маленького перепуганного мальчика, но говорил с Аст-Асар, воином Духа, сыном Чести, силой и мощью Ашт.

Ратлат тогда впервые узнал, что значит мыслить категориями целого мира, тысяч миров. Майнон Хецеру заглянул в его душу и прочел, что было в ней написано, то, чего сам Ратлат прочесть еще не мог, не умел. А майнон Хецеру смог. И даже перевел для Ратлата.

Из сикэя майнона Хецеру Ратлат вышел не напуганным ребенком, а будущим Аст-Асар, сыном Вершины Мира, представителем высшей расы. И то, что до посвящения в Аст-Асар еще шестнадцать дон, неважно. Главное — Долг и Честь Аст-Асар, остальное — шелуха и камни. А еще Ратлат понял, как важна роль смотрящего души. Сам Ратлат не смог бы так. И отец не смог. А может, не захотел. Вопреки надеждам комиссии майнонов школы Илинити, пророчивших Ратлату путь лидера первопроходца, Ратлат решил посвятить жизнь смотрению душ.

Конечно, сразу увидеть душу не получится. Сначала нужно стать смотрящим ум, потом — смотрящим сердце, и только после — смотрящим душу.

Когда отец сказал Ратлату, что Ашт нужен ге-до, Ратлат не сказал ни слова против, а поступил в сит Вертэ на ге-до. То, что рекомендовал себя ситу Илинити на смотрящего ум, было также взвешенным, взрослым решением будущего Аст-Асар.

Когда отец узнал, что Ратлат учится в двух Ситах одновременно, Ратлат уже с успехом окончил два дона. Если отец и остался недовольным старшим сыном, свое мнение оставил при себе.

Поэтому в двадцать пять дон, в один день, Ратлат получил сразу два хотэ — ге-до и смотрящего. Смотрящего мысли. Пока. Продолжить обучение на смотрящего сердце Ратлат пока не мог — практика ге-до занимала все свободное время.

Как смотрящий мысли и ге-до, тот, кто работает с телом, точнее с телами Аст-Асар, Ратлат не мог не заметить их взаимосвязи, можно даже сказать, идентичности. И особенно реакции на Аст-Геру.

Помещая Аст-Геру в брюшную полость Аст-Асар, Ратлат всегда видел то, чего не видят другие. Тайну Ашт. И, вводя себе на тысячную долю меньше, безошибочно знал, когда потребуется новая порция.

Вот и вчера, сразу после посещения Кольца, ждала работа в лаборатории. Полученного от Леосгара Аст-Геру не хватит и на половину вверенного ему тизиона. Поэтому пришлось сесть за восстановление переработанных смесей, синтезирование, фильтрацию. Любое вмешательство в жизнь исталла не проходит бесследно. Вместо того чтобы побыть вчера с Коином, Ратлат провел ночь в гелариновой капсуле, но не смотря на интенсивную терапию, наутро продолжал ощущать всю прелесть последствий сильнейшего отравления. По сути, так и было, работа геларина заключалась в вытравливании из тела Аст-Асар стаз темного, вторичного Геру.

Покачиваясь, стараясь не концентрироваться на жалости к себе, Ратлат заглянул в отсек с контейнерами, и понял, что оно того стоило.

— Ге-до Ратлат, операционное вмешательство начинается через тридцать тел, — настенная панель дважды мигнула синим.

— Хорошо, — кивнул Ратлат, и панель побелела.

Поговорить с Коином не успеет.

Аст-Асар умеют переносить боль. Это знают пациенты, это знает Ратлат. Но уметь — не значит не чувствовать.

Ге-до никто не ассистирует. Слишком опасно. Аст-Геру настраивается только на одного астара, ге-до, своего рода медиума. И только Ратлат знает, что это не так. Аст-Геру, биополе, добываемое в лабиринтах Кольца, одинаково ненавидит всех астаров. Не может противостоять основам, но тоже ненавидит. Дело не в особенностях, не в химическом составе, не в радиоактивном фоне. Аст-Геру живой. Он чувствует, он ненавидит. Принимая на себя удар Аст-Геру, ге-до потом долго и мучительно избавляется от злокачественных стаз. Зато Аст-Асар живут. Ашт живет.

Ведутся исследования, передаются знания, идет поиск новых миров. Точнее мира, высшего мира, который мог бы принять сынов Ашт. Сыновей, которых ненавидит собственный мир. Ненавидит проклятый Аст-Геру, без которого нет Аст-Асар, ненавидят Начала, что держат Кольцо. Ненавидят Идолы Нефтид, ненавидят неферы.

И ненависть побеждает. Бессмертные вымирают.

Вмешательство прошло без происшествий.

Ратлат собственноручно надевает каждому оперируемому маску на лицо. Такие же мальчишки, как он сам. Не показывают страха, не показывают боли. Что же они, не слышат, как ненавидит их то, что дает им жизнь? Смешно.

Слышат, чувствуют.

Пускай вмешательство в тела, умы и души проходит в мгновения забытья.

Закончив с тизионом, Ратлат еле идет к дорну.

Еще немного — и он будет дома. Но резкая боль заставляет вернуться к геларину. Погружаясь в прозрачную массу, Ратлат сам проваливается в забытье, а когда открывает глаза, понимает, что наступил вечер.

Полвосьмого вечера, как показывает настенная панель. Ратлат спустил ноги и ощутил под подошвами привычную прохладу, что сейчас же отозвалась болезненным спазмом в животе. Привет от Аст-Геру.

Если меня ненавидят, значит, я жив, усмехнулся Ратлат.

Ненависть вернула в мир краски, и несколько часов назад совершенно белые стены снова покрылись объемными, движущимися изображениями лунных и морских пейзажей, сменяющей одна другую эпохами, эволюцией технологических достижений Ашт — от компактных серебристых дорнов до размеров небольшой луны Генсеров, подвижными орбитальными станциями, завораживающей красотой Кольца Ашт…

Воздух стал тонким, сладким, вернулись запахи и мелодичные переливы звуков — только что прозвучавших, и тех, которым только суждено вот-вот родиться. Тело, несмотря на слабость и тошноту после отравления, наполнилось внутренним свечением, силой, мощью. Вернулась мудрость, вернулось знание сути вещей.

На низком столике возле гелариновой капсулы, рядом со стопкой чистой выглаженной одежды стоит дымящийся контейнер с разведенной на молоке кракосе. Кракосе — сверхмощный абсорбент, ничего лучшего после геларина не придумаешь.

Есть не хочется, но срабатывает привычка заставлять себя. Наконец, контейнер подмигивает дном.

Как хорошо. И Коин должен уже быть дома.

Коин. Пламенеющая шевелюра, вздернутый нос, голубые, чуть навыкате глазенки. От этого у брата всегда немного удивленный вид. С ним, с Ратлатом, дома, Коин может быть сам собой — испуганным, неуверенным, брошенным. С астарами Коин другой. Непроницаемая маска, бесстрастный взгляд. Механические интонации ребенка, рожденного высшим. Астары для него — все, кроме Ратлата. Даже с отцом Коин холоден и подчеркнуто вежлив. Только Ратлату известно, как младший брат привязан к Аст-Асар, которого видел дважды за шесть с половиной полных оборотов Ашт.

Хочется помочь этому храброму маленькому существу. Но как? Ратлат не знает. Он знает только, что Аст-Асар не нуждаются ни в помощи, ни в жалости, ни хотя бы в сочувствии.

А Коин просил собаку. Какая собака? Даже воспоминание об этой наивной просьбе вызывает у Ратлата усмешку.

Еще полдона, максимум — полный оборот, и школа Вертэ — на ней изначально настоял отец, откроет перед братом двери, чтобы не закрывать их одиннадцать полных оборотов Ашт вокруг Астаир. За эти какие-то шесть теган, Ратлату, смотрящему мысли, придется совершить невозможное. Подготовить брата к школе Вертэ так, как его самого когда-то майнон Хецеру.

И что, что ган у него сейчас выше, чем у майнона Хецеру тогда, окончание двух ситов удваивает ган автоматически, но насколько же беспомощен ге-до Ратлат, когда дело касается брата. Майнон Хецеру использовал тогда, в том числе, запрещенные приемы, сейчас Ратлат знает это наверняка, так же как в совершенстве владеет, и все равно не может не признать — майнон Хецеру более компетентен, лучше, умнее, опытнее. Ратлату никогда таким не стать. Он же видит, с братом не получается. Никак. Еще никто в семье основа не проваливал Ведэ. И что-то подсказывает смотрящему мысли Ратлату, что Коин станет первым.

Ведэ в Аст-Асар получают не все.

Не проходишь Ведэ — и лучше бы тебе не рождаться. Родиться высшим, чтобы влачить жалкое существование низших. Нет, покидать Ашт необязательно. Можешь стать рабочим. Всего-то не увидишь больше света Астаира. И проживешь от силы сорок-пятьдесят дон. В три раза меньше, чем низшие.

Аст-Геру не хватает на всех, его получают только самые достойные. Все силы брошены на поиск альтернативного мира. В связи с этим поиском Вмешательство Аст-Асар в цивилизации приостановлено. Сильно приостановлено.

Ратлат удобно разместил мобиль над парковочным местом, спрыгнул на прорезиненные плиты, самортизировавшие под подошвами. Нажал на желтый круг, шагнул в ифсе. Отличное изобретение цивилизации Ашт. Принцип действия напоминает лифты, которыми пользуются низшие, но ифсе перемещает как по вертикали, так и по горизонтали, задействуя все имеющиеся пространственные коридоры. Одновременно пользоваться ифсе можно хоть всем жителям акитэ, на всех уровнях. Но одновременное перемещение происходит только с теми, кто зашел с тобой в кабину.

Входной проем встретил Ратлата, тревожно моргнув. Радужные переливы белых стен таят в себе угрозу. С каждым шагом пульсация Аст-Геру отдает острой болью, заставляет неметь ладони. Ратлат чувствует, как все сильнее холодеет в груди. Привычный мир рушился, разлетается на куски.

Вот ботинки брата, несмело ютятся у стены, вот самоочищающийся комбинезон, наполовину просушен, значит, Коин вернулся минимум тридцать тел назад.

Коин дома.

Почему же так тревожно, так беспокойно. Откуда ощущение, что брата нет в акитэ. Ратлат моргнул и перестроился на взгляд астара. Проклятый исталл свирепо завибрировал внизу.

Что со мной? Я мальчишка, я низший? Я только зря изнашиваю Силу Аст-Геру. От реальности меня отделяют каких-нибудь десять шагов! Почему же я не могу их сделать!

Стены такие белые, что белее некуда. Идеальный цвет, идеальная высота потолка-купола. Идеальный мир. Что не так?!

Коин сидит спиной к входу, с идеально ровной худой спиной. Младший не обернулся на оклик Ратлата.

— Коин?!

Малыш не имеет права ослушаться, видно, по спине с лопатками-крылышками пробегает судорога, пламенеющие пряди сполохами взметаются среди идеально белого мира. Коин прилагает нечеловеческие усилия, и скорее выгибается, а не оборачивается назад.

По пухлой мордашке несутся мокрые прозрачные потоки. Аст-Геру с ненавистью опалил жгучей болью Ратлата изнутри, взгляд астара закончился. Теперь прозрачные дорожки на щеках брата окрашены красным, отсвечивая на полметра вперед. Цвет крайней степени отчаяния. Воздух пахнет жаждой жизни. Нет. Страхом, что жизнь позади.

Будучи ге-до, Ратлат видел слезы. Один или два раза во время вмешательства, когда еще не использовал обезболивающие маски. И в сите Илинити, на спецкурсе смотрящего души.

Да, точно, тогда, когда Аст-Геру чуть не убил носителя — парень должен был остаться астаром, не пройти Ведэ, а я почти тегаду пролежал в геларине. И когда ребенка на терапии спросили, хочет ли он стать Аст-Асар.

Оба раза я знал, что делать. А сейчас? Почему не знаю сейчас?

Стою, и не могу поступить с братом, как учили: будьте уверенны, спокойны и равнодушны. Синдром детских слез — есть игра на публику, расчет на зрителя, манипулятивное воздействие. Быстрее всего детская истерика лечится в пустой комнате.

Но судя по мокрым бледным щекам Коина, покрасневшим глазам, припухшим векам, плачет брат давно. В пустой комнате. И не помогает.

Коин дергается под взглядом брата-Аст-Асар, понимает, что совершил непоправимое.

Нет, Ратлат не может больше на это смотреть.

Брату плохо. У брата горе.

Что ты делаешь?

Твои действия под запретом всех учебников смотрящих и читающих.

Что же ты делаешь, Ратлат? Ты убиваешь брата. Будущего Аст-Асар. Где твоя Честь? Где Достоинство? Следование инструкциям? Неужели ты хочешь, чтобы Коин стал рабочим?! Или, не дай Ашт, Хранителем?!!

Все эти мысли и тысяча других несутся потоками в сознании Аст-Асар. Несутся, несутся, каждую не различить, об их присутствии говорит только ощущение, что все идет не так, не как надо, неправильно, нехорошо. Идут и идут.

А руки со стальными мускулами гладят в это время пламенеющие вихры, обнимают маленькое, худое мальчишеское тело. Коин такой теплый, такой беззащитный. Как защитить его? У него нет этого треклятого блокирующего эмоции панциря, как у других, никогда не было.

Это Ратлат виноват, испортил мальчишку. Хотел ему счастья. Что есть счастье? Иллюзия. Единственное счастье — быть достойным сыном Ашт. Дурак. Лучше бы хотел Коину Силы и Отрешенности.

Коин замер в руках старшего брата испуганным зверьком. Боится пошевелиться — то ли тогда все закончится, то ли этого вообще не должно быть. Нет. Это просто кажется, что это есть. Но есть. Ратлат не отпускает, держит крепко, и Коин выплескивает всю накопившуюся боль, весь ужас, всю безысходность. Будущий Аст-Асар воет от горя. Воет в голос.

И когда Коин уже ближе к забытью от слабости и усталости, когда он судорожно, одну за другой глотает три хеди по настоянию брата, когда сидит, уютно закутанный в поелдо, и дрожь от вечного холода, что призван закалить его Силу и Мужество понемногу утихает, тогда Ратлат спрашивает:

— Что случилось, малыш?

Только два раза в жизни Коина называли малыш. Один раз, когда он упал с восемнадцатого окэ, и чудом остался жив, тогда Ратлат сильно испугался за него, и вот, сейчас.

— Как что? Отец, — и Коин обрывает себя на слове, замолкает.

— Что с отцом?

— Ты не говорил с ним?

Ах да! Ночь в гелариновой капсуле, вмешательства… Опять геларин… Ратлат сам отключил связь.

— Не говорил.

— Он вызывает тебя к себе. На Кольцо. По какому-то срочному делу. А меня… Меня… преждевременно… в школу Вертэ. На проживание. Сегодня. Я спросил, то есть сказал, что могу жить здесь один… и лучше бы не говорил вообще!

Коин икает, Ратлат старается сохранять спокойный, невозмутимый вид, пока поит брата из своих рук.

— Уже и вещи собрал.

Коин опять начинает икать, но больше не плачет.

— Я боялся, ты не придешь, опять ночевать в догдэс останешься. В школу-то ты точно не придешь, туда никто не ходит. И поговорить, вот как сейчас уже не сможем никогда.

Идеальный, белый мир с тысячей радуг, звезд, созвездий, объемных, пространственных картин, складывающихся наподобие паззла в одно-единственное пространство, стремительно и безвозвратно темнеет.

— Ратлат? — робко шепчет Коин.

Да, мой любимый, единственный братик, моя слабость и моя печаль. Не нужно без тебя целого мира Ашт, не нужно двадцати восьми тан каждый день, не нужно вовсе оборотов вокруг Астаир. Что ты хочешь сказать?

— Да, Коин?

Я хочу умереть…

— Я хочу попросить тебя.

Я никому не нужен…

— Передавай привет отцу.

Я никто. Я ничто. Пустое место…

— Я поехал?

Он думает, что Ратлат вот так, запросто его отпустит? Одного?

Ратлат молча притянул брата к себе.

— Не отдавай меня, а?

Ему показалось, или он и в самом деле это сказал? Хорошо, что разговоры астаров между собой пока не попадают в Мозг. Или попадают?

Тогда Коин пропал. Можно забыть о Ведэ.

Аст-Асар ге-до Ратлат никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Сын высшей расы? И смысл в высшем рождении? В мире, где все пропитано ненавистью. Где не ж и в е ш ь, как говорят основы, а выживаешь каждый тел? Где борешься за свое право на жизнь даже сквозь липкое, темное забытье? Где пресловутый смысл Долга, если он, Аст-Асар ге-до Ратлат, сын высшей расы не в силах помочь одному-единственному существу?! Если не может спасти собственного брата от пустой безжалостной системы?! Все, все кругом знают, что Ашт умирает, уже мертв, что Перекрестный Мир обречен! Никогда не вернуть на Ашт Пламень, не найти Воду, не встретить альтернативный мир, который станет новой родиной для сыновей Ашт. Нет астара, кто не знал бы, что мира Ашт уже нет. И все равно с тупым, безрадостным упорством цепляются за слаженную систему, матричное существование, как тикайче на булавках!

Астаир окрасил лилово-лазурными сполохами белые стены комнаты. Сгустились краски воздуха, мыслей, душ. Ратлат огорошен известием не меньше Коина. Но это не ему сегодня предстоит войти в школу Вертэ на постоянное проживание. На одиннадцать полных оборотов Ашт вокруг Астаир.

Как ты, братик? Ратлат хочет спросить, и не спрашивает.

Наверно, хочет сказать, что ему плохо, что не хочет, и тоже молчит. «Не отдавай меня», — итак сказал лишнее. Не имел права просить. Аст-Асар не просят.

Он ведь просил меня о встрече с отцом, — думает Ратлат, испытывая чувство непозволительного для Аст-Асар стыда.

А я не смог, — запрещенное Аст-Асар чувство вины.

Откуда Стыд? Откуда Вина?

Ратлат и сейчас понимает, что не смог бы устроить этой встречи, но сейчас ему почему-то невыносимо. Постоянная борьба с ненавистью Аст-Геру внутри — ничто, по сравнению с тем, что происходит в разуме и чувствах ге-до. Что ты делаешь, Аст-Асар ге-до Ратлат? Аст-Асар неведомо Вина. Аст-Асар неведом Стыд. Если, конечно, это не благородный стыд. За то, что недостаточно используется потенциал во благо Ашт.

Что же происходит?!

Он думал взять себе кого-то, когда Коин пойдет в школу. Это представлялось абстрактно, «когда-то». Собаку или си-тэль из Академии, жену. Наверно, женщину проще. С собакой некому будет гулять, когда он сутками в догдэс. Но с другой стороны — собака, как правило, знает, чего хочет. Не вымучивает душу своими переживаниями. Так что может, собаку? А к си-тэль в Райо?

Что за чушь лезет в голову? Мысль о том, что не будет, о ком заботиться, кажется, лишает его разума. Рядом не будет брата.

Они отвлекут меня.

Решено.

Может, стоит задуматься, как Коин останется один за белыми стенами школы Вертэ? Если бы Илинити, они могли бы видеться раз в тегану.

— Ратлат? — Ратлат понимает, что Коин трясет его за рукав уже несколько окасе.

— Ратлат, мне пора, — в голосе Коина твердые нотки будущего Аст-Асар. Только цвет смерти в его мыслях сгущается. И — Ратлат пока плохо видит — в сердце как будто тоже.

Путь до школы Вертэ прошел в тягостном молчании.

Что я за мягкая поелдо, — думает Ратлат. — Где мой хотэ смотрящего мысли? Чего я стою, если не способен хоть на касе скрасить жизнь брата?

Взгляд голубых, чуть навыкате глаз, в мягких пламенеющих ресницах, проникнет сегодня в мысли Ратлата сквозь забытье. А за этим взглядом последуют идеально белые смыкающиеся стены школы Вертэ.

— Отцу привет передай, ладно?

— Передам.

Вызов раздался прямо из сияющего сгустка внутри живота. Точно, Ратлат отключил связь, и отец вызывает через Аст-Геру.

Усилием мысли Ратлат погасил вспышку, и перевел вийор в стандартный режим.

Если отец и недоволен, что Ратлат не ответил сразу, не подал вида. Не в его правилах было здороваться или интересоваться самочувствием старшего сына. Младшего, впрочем, тоже.

— Тебе надо быть в Начале Воздуха, — Старший хмурил брови с экрана вийора. — Ты получил Аст-Геру, — отец не спрашивал, утверждал. — Надо заменить несколько исталл.

Отец как знал, что буду синтезировать. Аст-Геру не хватает. Все меньше и меньше.

А что с Хранителем идола? — чуть было не спросил он. Хорошо, что не спросил. Отец никогда не отвечает. Основы не обязаны отвечать. А за вопрос к ним можно сильно поплатиться. Аст-Геру внутри младших не смотря на всю ненависть к сынам Ашт, может с л ы ша т ь их.

Но от главного, волнующего больше жизни, больше Ашт вопроса, Ратлат не удержался. Ведь если нужно заменить несколько исталл идолу Начала Воздуха, он вернется домой уже к утру.

— Отец, зачем Коину в школу?

Основ на розовом фоне пожал могучими плечами.

— А сколько можно сидеть у брата в синусе?

Можно было бы. Можно было бы еще… почти полный оборот Ашт.

Хорошо, что не передал привет. Отец бы не понял.

Сагастр Кольцо Ашт

Розовая плоть стены нервно дернулась, и Сагастр почувствовал слабый удар тока в середину ладони. Отдернул руку. К этим стенам прикасаться можно только с помощью специального инструмента.

Вот оно какое, Кольцо Ашт.

Удивительно, но здесь, не в самом Кольце, а в Теле есть воздух. Вместо одноразовых фикнианских скафандров на старателях комбинезоны с подогревом. Местные, так и вовсе, ходят налегке.

Других астаров, или Аст-Асар, хрен знает, как правильно, Сагастр пока не видел, но те, с кем столкнулся по дороге с BASора, сплошь седые. И хоть на лицах местных возраст не прописан морщинами, видно, что им кваркова туча годов.

Чейта они тут такие старые все? — думал Сагастр, осматриваясь. Хотя, наверно, молодые и крепкие заняты чем-то посущественнее, чем в розовых дергающихся стенах, которые так и хочется отчего-то покромсать какой железкой, а то и руками на обрывки порвать, прозябать. С их-то Аст-Асарскими способностями. Наверняка, все, как один, воины, мать их так и разэтак.

Сагастр не знает, что никто, кроме основ, не может ступить на Кольцо. А их осталось не так много. Прав, прав старый Леосгар. Приезжим это знать незачем.

— Байки про инсектов? Еще какая правда, ребята! — важно пробасил коротышка с квадратной челюстью и близко посаженными красными, как у корлика с Весты, глазами.

— Здешние инсекты похлеще черной плагуэ будут, ребята!

Остальные загоготали.

Коротышку поддержал длинный, зеленоватый.

— Сначала выедают глаза, потом, принимаются за яйца. Пальцы тоже уважают, особенно на руках. Жуют прямо на ваших карцэполках, а когда дососутся до лохмотьев, тогда только откусывают. По одному.

— А как же, — присоединился к беседующим громила с тонким писклявым голосом и соломенными паклями волос. — Стакские инсекты да ящерицы. Подкарауливают тут за каждой розовой извилиной.

— Почему же тогда нам не выдали оружие? — почесал затылок интеллигентного вида брюнет и подслеповато прищурился.

Вестертанец, понял Сагастр. Ему сложно приспособиться к неровному, неверному свету Кольца. На Вестарте светило отсвечивает голубым. Ничего, привыкнет.

Слова вестертанца были встречены одобрительным хохотом.

Когда к группе приблизился обзорщик, смех поутих.

Вестертанец, так и не понявши, что над ним прикалываются, что-то вякнул про оружие.

Обзорщик только выпяченную, немного даже свисающую, губу, поджал.

Выразительно посмотрел почему-то на коротышку.

— Развлекаетесь?

— Веселимся, — не стал запираться коротышка.

Послышались короткие смешки, затихающие под взглядом обзорщика.

— Не навеселились?

— Да ладно тебе, Порвейк, — миролюбиво хлопнул его коротышка, должно быть, пользующийся некоторым авторитетом. Наверно, давно здесь. Похлопывание пришлось как раз повыше локтя обзорщика, немного ниже шестиконечной сверкающей звезды. — Дай расслабиться перед сменой.

— Расслабляться с девками будешь, — буркнул обзорщик. — А здесь, будьте-нате плановый геру. За простой со всей команды срежут.

— Шутишь, — буркнул коротышка. Но уверенности в голосе не было. Обзорщик только пожал широкими плечами, мол, что я, авторитет, сам посмотришь.

— То есть нет никаких инсектов? И ящериц нет? — раздался немного дрожащий, мелодичный голос. Спрашивал паренек в красной кепке с козырьком. Совсем пацаненок, вон, метра полтора, учитывая подошвы комбинезона, по пять сэмэ. Кто догадался притащить ребенка на прииски? Папаша? Вон, рядом стоит, молодой, а седой весь, как наши хозяева. Только стрижен почти под ноль. Что не так? Мальца негде оставить? Так вроде вполне самостоятельный уже, не несмышленыш. Или у них в семье так заведено — приучает папандр сына к труду и обороне с малых лет? Что-то это Сагастру напоминает. А еще кажется, или он где-то видел этого пацана?

И эта косматина, обзорщик, черную дыру ему в штаны, видать, не захотел пугать ребенка.

Глаза прищурил, бороду пригладил, геолог недоделанный.

— Нет, парень, никаких чудовищ здесь нет.

— Хотите сказать, что добыча безопасна? — это опять сутулый интеллигент лезет.

— Не хочу я такого сказать.

Обзорщик мигнул панелью таплета.

— Сегодняшний путь проложен, — сказал он, непонятно к кому обращаясь. — За мной. Кто отстанет, сам виноват. В любом случае, не советую. Команде будет вас не хватать.

Группа из двадцати человек, не считая обзорщика, устремилась по узкому, чавкающему под ногами коридору.

— Опасность в самих стенах, парни, — по дороге пояснил он. — В добываемых исталлах. В этом Аст-Геру. Он ненавидит нас, клянусь.

Ненавидит?! Разновидность минерала?

Сагастр не спросил вслух, но тот же вопрос читался на лицах всей команды.

Обзорщик поморщился и плечами пожал.

— Испытаете на своих шкурах. Главное правило: никакой самодеятельности. По одному не шляться, не оставаться. Как и по двое, по трое.

— Это еще почему?

— Зарастешь в стене, никто откапывать не станет.

Как это — зарастешь?!

— А то и размажет, прямо по этим самым чертовым розовым стенам, — серьезно, куда серьезнее, чем давеча, сообщил коротышка.

— Ваша зона на сегодня — до конца коридора. Сто метров. Осмотреть, изучить, просветить. Показывает, что есть что-то плотное, извлечь. Скорее всего, Аст-Геру. Но может, и нет. В любом случае, следовать полученным инструкциям. Извлекать максимально осторожно. Резанешь не в том месте, разъест нахрен и кожу на руках, и глаза.

Вот откуда эти байки, понял Сагастр.

— И яйца? — нервно хохотнул молодой совсем, тучный парнишка с одышкой. Мастер пошутить, да.

— Жаль мне ваших родителей, — непонятно к чему изрек обзорщик, окидывая взглядом команду.

Намекает, что все они здесь сопляки, понял Сагастр.

— Приступаем!

Работа в живом розовом лабиринте не из легких. Мало того, что приходится постоянно быть начеку, так еще тупость и тягомотина не дают держать внимания.

Стены просвечивают, показатели плотности на портативных таплес скачут туда-сюда. Только что были одни, уже другие.

Сагастр уже знает, что задействовать здесь роботов — дело гибельное. Ни одна машина не в состоянии работать с живой структурой Кольца. Да и живые лабиринты очень избирательны, в этом Сагастр уже успел убедиться.

Под его руками стены нервно вздрагивают, бьют током, пол подпрыгивает, Сагастр чудом держится на ногах, проклиная про себя все на свете.

Попутно изучает всех, кто вместе с ним оказался в Теле.

Трое фикнианцев, гость из Кассиопеи, колонисты с Весты, с Марса. Остальные — люди.

Вон, тот, что пацаненка притарабанил на Кольцо — явно, из колонистов. И, по характерным узким скулам, глубоко посаженым глазам, широкой, явно ломаной переносице, похож на колониста его системы. Интересно даже.

Пацаненок у него худенький, мелкий, лет одиннадцати-двенадцати. Хрупкий, чумазый. На папашу не похож совершенно. И дело не в том, что папандр седой, а малой трясет белокурыми кудрями по сторонам от по-детски пухлых щек. Не во вздернутой, наглой кнопке носа в противовес отцовскому шнобелю с горбинкой. Просто Сагастр видит, что ребенок не родной. Не родной, и все. Да в черную дыру и папашу и ребенка, с какой стати зависать на них? Мало ли приемных детей, а на планетах, говорят, бывают самые непредсказуемые системы родства. Сводные дети, мужья-погодки, двоюродные и троюродные жены. Правда, это за Волосами Вероники, но Сагастр слышал. Что-то не дает ему покоя в этом пацане. С чего бы? Работает, как и все, вон, морщится, тоже приложило ударом тока. Почему, не смотря на чумазость, лицо парнишки кажется таким знакомым?

А папандр его и вон тот, в синем, явно знакомы. Видно по их взглядам, время от времени метаемым друг на друга. Сагастру нравится наблюдать. Привык находиться в центре событий. А когда наблюдаешь, изучаешь всех, кто может понадобиться, выступаешь в роли эдакого номинального центра. Вроде никто не замечает тебя, а ты замечаешь всех.

Тот, что покрупнее, с бычьей шеей, чересчур длинным горбатым носом, что придает ему сходство с попугаем, воспользовался моментом, и незаметно пнул папашу пониже спины.

Тотчас развернулся и пошел вперед по коридору лабиринта, папашка — следом за ним.

На гомиков не похожи, значит, для выяснения.

Сучьи дети, — злобно шепчет про себя Сагастр. — Привлекут внимание, подставят всю команду, вахту.

Это не входит в планы Сагастра, поэтому он незаметно двинулся следом.

Стоило седому скрыться за розовым, в прожилках, поворотом, его явно припечатали к этой самой, в прожилках, стенке. Это Сагастр понял по звуку тупого удара и тяжелому дыханию.

Осторожно выглянул — тут уже седой наподдал приятелю. Стоят друг напротив друга, набычились, как бойцы на ринге.

Первым заговорил тот, что на попугая похож.

— Что, сиреневый спектр тебя раздери, ты здесь делаешь?!

— Совсем тупой? — тяжело дыша, стараясь выдержать нужные высокомерные интонации, выплюнул седой. — На добычу прилетел. Запрещается?

— А девку зачем притащил?

— Какую девку, спятил?!

— Которая с тобой. Девка. Ты притащил ее практически на Ашт, а знаешь, в каком статусе женщины могут попасть сюда? Как тебя галактический патруль за растление малолетних не привлек еще? Или решил продать в Академию? Быстрые деньги, да?!

Седой смотрит на знакомца, как на умалишенного.

Терпеливо дождавшись окончания гневной тирады, он, наконец, изрек:

— Ты, Вайг, или мозгом потек на фоне алкоголизма, или бесишься, что я добрался на Кольцо без твоей сраной помощи… О какой бабенке ты толкуешь?

— Ты в самом деле, не прикидываешься? — «попугай» явно хотел приложить кулаком по стене лабиринта, но потом резким жестом схватился за живот. В следующий миг распрямился, смотрел на собеседника открыто и прямо.

— Не прикидываешься? — повторил он.

— О чем ты?

— Включи мозги, Сорак, друг, — на этих словах седой поморщился, и Сагастр с торжеством подумал — явно, явно знакомы, и хорошо знакомы, как он и предполагал. «Попугай» тем временем продолжал:

— Ты помнишь, как на меня бабы реагируют? С чего бы это твоему пацану лезть ко мне?

Сорак нахмурился. То, что Мишка с самого начала смены не отходит от Вайга, он заметил. Показалось ли это странным? Да вроде нет. Сорак списал все на то, что пацанва любит таких героистых бруталов, как Вайг. Вайг всю дорогу сыпал анекдотами и воспоминаниями о контрабандистской юности, выпендриваясь перед юным благодарным зрителем. А еще Сорак с Мишкой крупно поругались перед высадкой. Конечно, не стоило драть пацану уши. Но ведь и на Кольцо с собой брать не стоило, а ведь увязался за ним, как репей! Сорак подозревал, что на нем был отработан какой-то хитрый психологический прием, может быть даже пресловутый аломейский гипноз, иначе с чего это ему соглашаться брать Мишку с собой на Кольцо? Но поздно уже, взял.

Вайг, конечно, говорит совершенно немыслимые вещи, а все для того, чтобы сбить его, Сорака, с толку.

Сагастр, с интересом слушающий разговор, так не думал.

— Вайг, я сейчас приведу его, — твердо сказал Сорак. — И разберемся… — это обещание уже уверенно не звучит.

Вы еще заседание палаты лордов здесь устройте! — Возмутился Сагастр. — Встречаются же придурки!

Потом спохватился, что его заметят, молниеносным движением скользнул в темную выемку.

Седой проскочил мимо тенью.

Профессионал, понял Сагастр. А ведь чем дальше, тем явно интереснее. Одному десантироваться на Ашт беспонтово, а если прихватить напарника-другого, которых всегда можно подставить… Уже веселее!

— Майкл, иди сюда, — раздалось из рабочего коридора.

Через минуту Сорак вернулся с пацаном.

Эге, а этот Вайг походу прав. Длинные ноги и руки, тонкие кисти, пальцы. Узкие, костлявые бедра, но задницей старается не вилять как девка, и походка намеренно прыгающая. Это мужики ходят как обезьяны, подрыгиваясь на каждом шагу. Бабы ходят иначе. Больше скользят, чем ходят.

И чем ближе Сорак с «сыном» приближались к длинноносому Вайгу, тем более прыгающая у пацана походка.

Старается из последних сил, понял Сагастр. Но тщетно, видимо, гормоны при виде этого попугаистистого красавца у девки пускаются в пляс.

Пацан-девка стоит нарочито прямо, задрав подбородок, но впивающиеся в плотную ткань комбинезона пальцы выдают волнение.

— Миш, — начал было Сорак, но Вайг решил взять все в свои руки. Быстрее будет.

— Крошка, — проникновенно выдохнул, то ли пацану, то ли девке прямо в лицо, — устала?

Сорак глазам своим не поверил.

Пацан, которого он даже побаивался, хоть никогда и никому не признается в этом, уставился на Вайга влажными, ставшими враз плаксивыми, глазами. Медленно, по-взрослому облизнул губы. И принял такую, провокационную позу, после которой явно стало, что это не пацан вовсе.

И все это — абсурд ситуации, откляченная костистая, вон, даже под комбинезоном видно, попа Мишки, или правильно сказать, Мишель?! его, тьфу, ее доверчиво-детский и в то же время проникновенно-взрослый взгляд на бывшего лучшего друга… Это, простите, ни в какие ворота!

— Бесструктурный кварк! Ты что же это, мать твою волшебницу, творишь!

Девчонка дернулась, как от пощечины, и в глазах мелькнуло отчаяние. Она не собиралась им признаваться, понял Сорак. Умная крошка. И все-таки, где он ее видел?!

— Я не могла раньше сказать. Ты же знаешь, меня ищут. И вряд ли только Охотники.

Сагастр хмыкнул. Так, веселее и веселее. Значит, еще и розыск.

— Ты сдурел? Еще и розыск? — Вайг точь-в-точь озвучил мысли Сагастра.

— Мишка, — не то сказал, не то простонал Сорак, берясь за лоб.

А у Сагастра в голове сложилась последняя деталь пазла.

Так вот в чем дело. Они зовут его, тьфу, бесструктурный кварк, ее — Мишка. Майкл. У нее, на одной из лун Соул, кажется, на Сонате Сагастр приобретал электрические симуляторы.

Чудеса. Значит, подданная. Только общался Сагастр по орму, поэтому распознал не сразу. Баба? Да ладно…

Похоже, его вынужденная командировка на странное розовое Кольцо обещает стать интересной.

Мишка тем временем, стараясь смотреть куда-то за спину Сорака, рассказывала:

— То, что ты меня вместо Теслы взял, входило в наши планы. К слову, Теслу взять и не смог бы. Его вообще не существует. Голограмма. И заказчики на него, тоже голо. То есть он есть, но его нет. Ай, ты не поймешь все равно!

Сорак вспомнил, что «заказывал» Мишку вполне себе человеческий мужик, и не нашелся, что сказать.

Мишка говорила, увлеченная собственным рассказом.

— Нас несколько, кто его изображает. А до него самого попробуй, доберись! Вон, раз уж Архаик не смог… Никто не сможет!

— Погоди, а как ты?.. — если бы Сорак умел краснеть, слился бы сейчас по цвету со стенами Тела.

— Ты имеешь ввиду, общественные туалеты? — пожала плечами девчонка. Да, теперь, когда стало очевидно, что это — девка, Сорак и сам не понимал, как не так давно принимал пигалицу за пацана. — Это самое легкое из всего. Биопротез.

— Протез? — Сорак даже присвистнул.

— Ага, — ничуть не смущаясь, сказала девчонка. — Да мне повезло, что ты и не присматривался.

— Еще не хватало!

— Я тоже так думаю.

Ни Сораку, ни Вайгу не было видно, но Сагастр из укрытия отчетливо видел, как по розовым стенам за спинами мужчин пошла легкая рябь, вызвав у него, у Сагастра, почти неконтролируемый приступ желания.

Он уже начал расстегивать комбинезон, когда окутанные белой туманной дымкой стены лабиринта стали смыкаться.

— Вы какого черта творите?! — Сагастр выскочил из убежища, сам не понимая, как — сработала реакция, выработанная годами тренировок с тоа.

Эти дебилы даже инструмента с собой не взяли, ведь предупреждали, с обозначенной территории не сходить! Вспарывая силовым лучом розовые стены, тотчас повисающие черными лохмотьями, Сагастр не заметил, что действует из самого дна страха, пропасти. Им двигала сама ненависть, сама злоба.

Прожигая розовую плоть стен, Сагастр отдавал себе отчет, что им движет отнюдь не альтруистический порыв. До жизней этих Вайгов-Сораков ему нет никакого дела. Не хочется привлекать внимание местных, вот что. Проверяющий сказал, что у «проблемных» команд траблы с высадкой на Ашт. А у них через два местных месяца увольнительная. С посещением Райо, или красного района. То есть идеальная возможность для Сагастра. И он никому не позволит помешать.

И есть еще одна причина, по которой Сагастр бросился на помощь. И у этой причины есть все, что ему нужно… В конце концов, два месяца — такой долгий срок…

Удивительным было то, что стены почти поглотили Сорака и Вайга, и девку не тронули. Но ни Сагастр, ни Сорак, ни Вайг, ни даже Мишка этого не заметили.

— Раз здесь их попыталось сожрать, здесь и ищем. Я же говорил, где повышена активность стен, там, вероятнее всего, есть Аст-Геру, — реакция обзорщика простая и предсказуемая, как пол галактического ната.

— Так себе план, — пробурчал под нос Сорак, который еще не до конца пришел в себя после случившегося. Поглощая их тела, розовые в прожилках стены переваривали их, в этом у Сорака нет никаких сомнений. Чудо астарских технологий — некая капсула — то ли гелариновая, то ли гепариновая помогла. Через какое-то время вернулась чувствительность наполовину сваренных рук и ног, но все равно было жутко.

— А ты тренди поменьше, — посоветовал обзорщик.

— Предупредили, не шляться, — бурчал себе под нос коротышка. — Нет же, поперлись сиреневый спектр знает, куда.

— Ага, и малого с собой взяли, — поддержал коротышку кто-то из группы.

Команда явно благоволит к Мишке. Никто не хотел, чтобы пацан пострадал. Тем больше ругательств сыпалось на головы Сорака и Вайга.

После рабочей смены, в жилом отсеке BASор117, перед сном к койко-месту Сагастра подошел Сорак.

— Спасибо, — протянул руку. — Ты спас нас. С сыном.

— Я рад, что все обошлось, — кивнул Сагастр.

Как же мне все равно, — думает Трея, устало внимая сидящему перед ней в древней позе Аст-Асар. — Все равно, что он рассказывает. Какие-то Начала, неферы, Нефтиды… Все равно… А он говорит… говорит… говорит… и нет этому конца. Ничему нет конца. Ничему, кроме человеческой жизни. Это прах. Это тлен. Все всегда можно исправить. Если только второй не умирает. Если умирает — тогда все. Тогда уже ничего не исправить. Ничего.

Трея полулежит, облокотившись на мягкие, наполненные разреженным газообразным иринием подушки, заботливо принимающие форму ее тела, и в то же время надежно фиксирующие. Такими оснащены все отсеки для отдыха в современных моделях дорнов.

Аоллар важно и степенно сидит перед ней, с прямой спиной, перекрещенными ногами, ступнями вверх. Ступни легко накрывают длинные бледные кисти рук.

— … и потому мир Ашт оказался под угрозой. Как я уже говорил тебе, на твой поиск я отправился около трехсот полных оборотов Ашт назад.

Вот как… Как в старой детской песне… Триста лет тому назад… Он, конечно, намного старше. Он стар, как мир. Неплохо сохранился. Почему одни живут так долго, а другие — так мало? Триста лет и тридцать? Ой, нет, триста лет, как он вылетел с этого Ашт на мой почему-то поиск. Какая чушь. Чушь.

Все равно.

Трея качает рыжей с гладко зачесанными волосами головой в такт своим мыслям. Движение напоминает ей, что она жива.

Все равно. Все равно. Все равно.

Нет Алекса.

И меня тоже нет.

— … это единственное твое место во всей Вселенной.

Я думала, мне его мало. Я думала, я — больше. Я думала… Я слишком много думаю… Мне казалось, он не вмещает меня, мне было тесно, и я всегда оставалась как будто снаружи, как будто стояла, мерзла, стучалась, а меня не пускали. Не открывали.

Какая дура! Это просто казалось так! А на самом деле, когда был он, у меня был дом. Был дом. На самом деле был. Теперь бездомна. На самом деле. А я была, только когда был дом. Дом… Дом… А на самом деле… А на самом деле… Нет никакого, к сиреневому спектру его, этого самого дела.

Был Дом — нет Дома.

— Есть пять Начал. Каждое состоит из формы — эта форма того, что вы называете пирамидами, и сердца. Сердце каждого Начала — союз неферы и Нефтиды. Всего пять начал, пять нефер, пять Нефтид.

Эти пять Начал держат Основу Ашт.

Есть пять начал, понятно. Чего тут непонятного. Пять начал есть. А Алекса нет. И меня тоже нет. Почему ему это непонятно? Почему я его слышу, а он меня нет?

Когда Трея оказалась в безопасности, всплыли на самый верх сознания повреждения, полученные в плену, и расшатавшаяся психика нашла выход через сильнейший дистресс. Она не понимает, что говорит сейчас про себя, не вслух.

Задача Аоллара состоит не только в том, чтобы ознакомить Пламень с реалиями Ашт, но, используя методики смотрящих, помочь преодолеть стресс, пережить его, выйти за его пределы. Чтобы никогда больше не возвращаться. Вот и сейчас — он говорит одно, а техники воздействия через невербальную коммуникацию делают другое. Пламень сейчас больше похож на крохотную искру, тлеющий уголь. Он может погаснуть, не дойдя до Начала.

— Сердце каждого Начала состоит из Нефтиды и неферы. Нефтида — это Лик, по-вашему, статуя. Только наш Лик не похож на ваши. Встречаясь с живой, газообразной структурой неферы, Нефтида оживает. Каждое Начало — живое, каждое держит баланс нашего мира. Держит гравитационное поле Кольца Ашт.

Нарушится баланс — разрушится Кольцо. Ашт взорвется.

Раса «Аст» исчезнет.

Трея лениво перевела взгляд на свою ладонь, затем перевернула руку. Два ногтя розовые — большого и указательного пальцев, остальные по-прежнему синеватые. Вроде недавно синими были все. А сейчас нет. Странно. Очень странно. Значит, Начала.

— Каждое Начало… — начал Аоллар, когда Трею согнуло от боли.

Та самая боль, похожая на жидкий огонь, что поднимается от ступней, лодыжек, вырывает мышцы и жилы икр, дробит в пыль колени… Эта боль то и дело вспыхивает, как пламя свечи, не давая Трее окончательно провалиться в забытье.

Первый раз, когда эта боль приподняла ее над полом верхнего уровня Лунохода, Трея испугалась. В плену ничего подобного не было. Когда впервые ступила на дорн своего спасителя, ее скрутило. С тех пор так было уже раз десять, и, хоть к самой боли привыкнуть невозможно, к тому, что она случается, Трея привыкла, и не пугалась.

Это невралгия, — по привычке комментирует она свое состояние. Ей кажется, что Аоллар ее слышит. Наверно, Эрик что-то повредил мне. И в силовом анабиозе было холодно. Ей даже показалось, что их с девочками собираются заморозить, кристаллизировать, как когда перевозят скотину.

Ей кажется, что параллельно с болью, она все это объясняет Аоллару. Странно, у него такой озабоченный вид.

Стоило Трее согнуться, едва лицо ее исказила гримаса боли, Аоллар качнулся вперед, подхватывая Пламень на руки, прижимая к себе. Хуже всего, что он никак не может ускорить этот процесс.

— Твои боли пройдут на Ашт, — уверенно говорит Аоллар и гладит Трею по гладко зачесанным волосам.

Аоллар говорит правду. Почти всю.

Молчит только о том, что боли пройдут не сразу. Не совсем сразу.

Приступ оказался коротким.

Трея распрямилась, старясь отодвинуться от Аоллара, помотала головой, откашлялась. Сказать, что ее волнует боль? Нет, это будет неправдой. Волнует ровно настолько, сколько длится. Ей каждый раз не по себе, когда все, наконец, заканчивается, и приходит осознание произошедшего. Тело опять изогнулось, изо рта пошла пена. Минута, от силы, две — и все прекратилось. Осталось только скользкое, неприятное ощущение мокрого подбородка. Но ей все равно.

— Тебе лучше? — Аоллар пристально заглядывает ей в глаза. А такое ощущение, что смотрит прямо в душу. Ха. В душу. Там тьма, там холод, по сравнению с которым холод космоса — детские россказни. Там сама ночь. Что он хочет увидеть в этой тьме?!

Это так удивляет Трею, и одновременно будоражит. Сильно. Так, что она смеется. Не про себя, не внутрь, а вовне. Из горла вырываются сначала хрипы, потом отрывистые стоны, потом что-то отдаленное похожее на смех.

А он смотрит, смотрит. Не говорит больше. Только смотрит.

— Лучше?

Ему в самом деле интересно. Но это не симпатия, не сострадание, не сопереживание, — понимает Трея. — Он волнуется… Как волнуются о домашнем животном. Когда кошка Сара заболела, и Алекс возил нас к ветеринару, у меня было такое же выражение лица. А Сара лежала на коленях белой тряпочкой, приходилось все время держать в руках, в переноске задыхалась. Даже лежала разбросанно, беспомощно, и мяукать не могла от слабости и боли. Прямо как я сейчас.

— Трея?

— Да, — прохрипела в ответ. — Мне лучше.

Останься она с Эриком, возможно, уже умерла бы.

— Каждое Начало имеет форму пирамиды. По сути, Начало — это биостанция. Биостанция, внутри которой, посредине, на постаменте в виде пятиконечной звезды стоит идол.

— Начало, — послушно повторяет Трея.

Биостанция, пирамида, — вяло течет в голове Треи. — Я была права. Вот только нет Алекса, чтобы рассказать об этом. Некому… Алекса нет. И меня нет.

Аоллар хмурится. Пламень упорно не подает признаков жизни. Он не пылает, как положено Пламени, не горит. Лишь редкие искры взмывают в воздух, когда Трея страдает. Но это больше похоже на затухающие угли, чем на Пламень.

Успеет ли? Аоллар не знает. Пламень должен пылать, а не тлеть.

Он вздохнул, собрался с мыслями, и продолжил.

— Ты — Пламень. Нефера Начала Пламени. То есть пока не нефера, но станешь ей на Ашт.

— На Ашт.

— Трея, тебе суждено войти в Начало, вдохнуть в него жизнь, и баланс Ашт будет восстановлен.

— А зачем мне входить в начало? — язык Треи еще плохо слушается, вопрос получился вялым. Но надо как-то поддержать разговор, а то опять прискипается со своей помощью.

— Чтобы спасти расу Ашт. Аст-Асар.

— Целую расу, — кивнула Трея. — Много.

Она замолчала, начиная понимать, что до этого, похоже, не говорила. А может, говорила, но так, что ее не слышали. Трея поняла, что возвращается в себя, в реальный мир, но это не доставляет радости.

Сделав над собой усилие, Трея попыталась понять, чего же хочет этот странный человек с бледным, без морщин, лицом и длинными, белыми, с легким голубоватым отливом, волосами. Он что-то говорил о спасении расы. Своей расы? Или чьей? Расы планеты, на которую они летят? Странный и долгий полет. Должно быть, они очень далеко от Земли, от Солнечной Системы. Трея никогда не видела ничего похожего на этот корабль, что он называет «дорном».

— А зачем мне спасать вашу расу? Что в Аст-Асар особенного?

Аоллар мысленно призвал к терпению.

Вдохнул, выдохнул, чувствуя, как текут энергетические потоки по каналам его старого тела.

Пламень спрашивает, а значит, искрит. Любопытство — импульс к жизни. А значит, начало положено.

— Аст-Асар — высшая раса, Трея. Перекрестная раса, мы живем буквально на перекрещении миров. Чтобы тебе было понятней, в иной категории. Время и пространство для нас, то же, что для обычного человека материальные предметы, мысли. Ты можешь взять в руки мягкий валик. Да, возьми этот. Можешь сжать его, скомкать, порвать! Можешь, если хорошо отдохнешь и наберешься сил… Человек может сконцентрироваться на своих мыслях, Трея. Может запрограммировать себя, настроить на те или иные поступки, как на подлость, так и на геройские свершения. И совершить все, что задумал. У людей даже есть такая поговорка: мысли материальны. Понимаешь? Человек может задать инерцию материальному предмету или мысли. То же Аст-Асар делают с временем и пространством.

— А что для вас время, и что — пространство? — спросила Трея. — На что они похожи?

Аоллар постарался сдержать облегченный вздох. Пламень разговаривает, Пламени любопытно. Это почти победа.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну, вы приводили пример с валиком, кстати, что в нем? Какой-то специальный газ?

— Ириний, — слегка нахмурил брови Аоллар. Одновременно и газ, и гель. Ты к чему?

— Валик, мысли о свершениях… А на что похожи для Аст-Асар пространство и время?

Кажется, Аоллар понял.

— Пространство для нас более материально, — сказал он.

— Значит, время для вас — мысль?

Аоллар поморщился, он был не в восторге от такого сравнения, но, подумав, кивнул.

Следующий вопрос Треи поставил его в тупик.

— И что хорошего вы сделали? — спросила Трея. — Какую пользу принесли людям?

— Людям? — Аоллар даже поперхнулся.

Никогда и никому из низших не суждено понять высших. Как человеку, для которого реальность — непостижимая величина — понять мотивы того, для кого она — иллюзия.

— Мы дали людям самое ценное, что у них есть. По сути, мы сотворили людей. Информация, переданная на клеточном уровне, мудрость поколений высших, запакованная в человеческое тело — высший дар. Ты не веришь мне, но без наших знаний человечество регрессировало, цивилизации бы не появлялись. Без толчка к эволюции сама идея человечества не состоялась бы. Щедрые дары природы пришли в упадок.

Желтые глаза Треи загадочно сверкнули.

Понимает или нет? — думал Аст-Асар. О чем она думает?

— Нейро-реакторы, построенные на твоей родно планете Аст-Асар, как и на других планетах, подтолкнули человечество к эволюции, к развитию.

— Ты говоришь о пирамидах? — спросила Трея.

— Не только о них.

— И утверждаешь, что если бы не вы, не ваше вмешательство в нашу цивилизацию и культуру, мы паслись бы до сих пор по лугам, и охотники с дубинками преследовали бы мамонтов?

Аоллар молчал, предоставляя Трее право самой осмыслить сказанное. И она осмыслила.

— Я думаю, ты врешь, — сказала она. — Тяга к развитию, к эволюции заложена в нас природой.

Аст-Асар Аоллар снисходительно улыбнулся. Одними губами, глаза оставались въедливыми и печальными.

— Игра в эволюцию — любимая игра Создателей, — сказал Аст-Асар. — Мы кодировали для вас целые послания в росписи древних храмов и ликов. Вы созерцали, и увиденное понемногу освобождало ваш разум от животной составляющей, давало импульс к развитию. Вы не понимали, отчего у изображений древних божеств несколько пар рук и ног, но интуитивно, на бессознательном уровне знали, что эгрегориальное божество живет сразу в нескольких измерениях, контролирует несколько миров. Вы не понимали, почему Лики и Статуи окрашены в те или иные цвета, но клетки вашего мозга, которые получили мудрость н а ш и х поколений, реагировали на цвета Начал, элементов сущего, и стремились к развитию, неизбежно увлекали. Глядя сотни и тысячи поколений на изображения божеств, зависших в пустоте пространства, между мирами, вы и сами смогли выйти в космос. Одни цивилизации, как ваша, выбрали для этого техногенный путь, другие работали над природной энергетикой, третьи совмещая и то, и другое, создавая уникальные биотехнологии, четвертые, следовали по пути з н а н и я… Но никто не вошел бы в инерцию без нашей помощи!

— Но даже если ты прав! Даже если вы что-то сделали для планет, для космоса… И эти ваши нейро-реакторы… Пирамиды…

— Дольмены, — подсказал Аст-Асар.

— Дольмены, — послушно согласился археолог внутри Треи, — И вообще многие древние храмы, руины, целые города, наши исторические памятники с изображением древних пантеонов… Ваши якобы биостанции, давшие нам толчок, импульс к развитию, импульс, который задает динамику обогащенной знанием клетке…

Как быстро она разобралась в том, что он хотел донести до нее.

Высшая, — подумал Аоллар, и тут же заставил себя замолчать, потому что этот эпитет невозможно произносить в женском роде, даже мысленно.

Как же плохо без Алекса, — подумала Трея. — Он так хорошо разбирается во всех древних культах, богах…

— Даже если Вы правы… — Трея приходила в себя, и ей стало неловко говорить незнакомому человеку «ты», — вы что-то не договариваете!

Если это правда! А я склонна верить, что правда… вот он! Симбиоз веры и знания, который я ч у в с т в у ю! Они дали нам знание на клеточном уровне, мы верили, не потому что, а вопреки, и в итоге достигли определенной точки своего развития, это правда, я чувствую, но… так быстро я не соглашусь, не сдамся!

— Вы давно не вмешиваетесь в нашу жизнь. Знания, переданные клетке — сомнительны. Клетке можно дать импульс, можно переиначить ДНК, РНК… Но будет ли это означать передачу знаний? Об этом можно поспорить. Вы говорите о символике древних изображений. И может даже о древних посланиях в них. Хорошо. Но ведь практически все знания в виде символики, которые древние расы якобы передали нам, утрачены. А те, что есть, трактуются превратно.

— Мы передавали и тексты. Послания содержатся в ваших священных книгах.

— Об этом я и говорю! Вы, может, и кодировали, я не спорю. Но сейчас! Сейчас все уже утрачено, все трактуется неверно и превратно. Взять, например…

— Древние веды, — подсказал Аоллар. — С ними знакома?

— Веды, — Трея даже слабо улыбнулась, и, не смотря на сложность ситуации, на душе Аст-Асар Аоллара потеплело.

— Да, знакома, — сказала вслух.

Я читала, переводила, я слушала лекции… Я, прогрессивная женщина XXII века, я искала в них спасение… Очень хотелось стать хорошей женой Алексу! — хотела сказать Трея, но не сказала. Это личное. Этому человеку не надо знать.

— Знакома, — повторила она, чтобы не потерять мысль. — Но чем больше изучала, — сначала слушала лекции по ведической астрологии, потом даже посещала семинары, а потом сама читала и переводила первоисточники… И знаете, чем глубже проникала, тем больше казалось, что лекторы, переводчики… они сами не понимают, не з н а ю т, о чем говорят. И те, кто трактует первоисточник дословно, и те, кто переиначивает под современные реалии. Все так! и не так одновременно!

— Наконец-то, — сказал Аоллар. И выглядел при этом довольным, как бабочка-лершавык, попавшая в чан с сахарной пудрой.

— Что наконец-то?

— Наконец-то мы пришли к этому. Аргументу, против которого ты не сможешь возразить, — сказал Аоллар.

— И что за аргумент?

— Ты не задумывалась, Трея, откуда з н а е ш ь, правильно ли люди трактуют древние тексты. Но ты всегда з н а л а, правда это толкование или нет. А знаешь, почему?

— Почему же?

— Потому что твое з н а н и е истинное. Ты не понимаешь, почему не можешь найти себя после смерти твоего мужчины? Буквально, найти, Трея? — голос Аоллара обрел гулкую глубину, с силой и болью ввинчиваясь в виски, оседая тяжестью в сердце. — Не можешь найти с е б я? Обнаружить в пространстве!

Если бы он не умер, я бы сам его убил. Этого Аоллар вслух говорить не стал.

Трея оцепенела. Откуда он…? Аст-Асар заглянул не в мысли, и даже не в сердце, а в самую душу?!

— Ты — одна из нас. Ты не принадлежишь миру низших. Ты принадлежишь миру Ашт.

— Я — Аст-Асар?!

— Аст-Асар не бывают женщинами, — с немалой долей презрения сказал Аоллар. — У Ашт рождаются только сыновья.

— Как тогда я могу быть одной из вас?

— Ты — нефера, Трея. Ты — Пламень. Ты станешь неферой, когда попадешь на Ашт. Не качай презрительно головой…

— Ты з н а е ш ь, что слышишь правду! Наконец-то ты получишь выражение своей природы. Обретешь себя. Ведь ты всегда знала, что ты — энергия. Сейчас ты — бездомная энергия. Для того чтобы обрести себя, тебе надо обрести дом. Дом. И ты обретешь его, Трея. Твой дом — Ашт.

Трея впервые взглянула на Аст-Асар без неприязни.

Что-то говорило ей, что он не врет.

Да, Аоллар говорил правду.

Молчал лишь о том факте, что чтобы стать неферой, Трее нужно будет умереть. От боли.

Раки и Шила Дорн Шилы, в трех астакэ от Ашт

Раки не разговаривает с Шилой третий день. С тех пор, как узнала значение слова «си-тэль».

Нет, в самой этимологии нет ничего дурного. В переводе с астарского «си-тэль» значит — «радость, удовольствие».

Но, учитывая современные реалии Ашт, этот термин неразрывен с таким феноменом, как женщина.

Надо отдать Шиле должное — для того, чтобы поведать Раки о своих планах на нее, на ее будущее, Шила идеально продумала момент.

Во-первых, местом откровения Шила выбрала романтичный перевалочный пункт — Луну Диону, три звезды. Кратковременный отдых третьего класса, показавшийся неизбалованной Раки, настоящей «обителью Лорда».

В небольшом отельчике было все для релакса:

∙ настоящая кварцевая пещера, транспортированная с Аломеи, с темными, усеянными светящимися прозрачных кристаллами, стенами;

∙ теплая, почти живая, дышащая пряными запахами вестеанских пычек и цветами земной черемухи сауна;

∙ крохотный, едва ли два метра в диаметре, бассейн с драгоценной минеральной водой, весело шипящей миллионом пузырьков;

∙ низкий, удобный массажный стол;

∙ горячие, умелые руки востроглазой смуглой красавицы-массажистки.

Во-вторых, надо учитывать настроение и состояние Раки. Она блаженствовала в теплой пузырящейся воде бассейна, на мягкой, гладкой, как зеркало, ступеньке: бассейн в сауне маленький, но глубокий, Раки по горло.

В-третьих, то, что Раки пережила буквально только что в умелых руках массажистки, не шло ни в какое сравнение решительно ни с чем, что она переживала вообще когда-либо.

На массажном столе развалилась сама Шила, блаженно мурлыкая хриплым голосом, когда Раки пропела из бассейна:

— Си — тэль… си — тэ — ль! Шила! Так что такое си-тэль?

Шиле было слишком хорошо, чтобы рассусоливать, да и атмосфэра подходящая, потому и ответила, как есть.

Настоящий минеральный смерч до икоты напугал массажистку: привыкшая работать с людьми, женщина успела насмотреться на самые разные проявления человеческих эмоций, но то, что устроила хрупкая, маленькая девчонка, видела впервые!

К такому массажистка просто оказалась не готова. И тем более не готова была к реву, который посрамил бы и пожарную сирену, тем паче что рев этот исторгли алые уста, которым присуще если уж не ангельское пение, то хотя бы нежный, подобный птичьему, щебет!

Юное, нежно, хрупкое создание, а в хрупкости массажистка успела убедиться собственноручно, которая только что нежилась в теплой пузырящейся воде, как аломейская русалка в горячем источнике, чьи ее длинные бело-голубые волосы разметались по поверхности, вздрагивая, как морские водоросли, в несколько взмахов руками опустошило бассейн на половину, точно.

Причем опустошило — ровно на голову Шиле, и некстати оказавшейся рядом, массажистке.

При этом девчонка вопила так, словно ей объявили, что ее зарежут.

Массажистка не могла знать, то услышала Раки, звучало для нее ничуть не слаще.

По сути, Шила поведала, что та жизнь, от которой, как Раки думала, успешно сбежала, ждала ее, призывно и очень даже широко распахнув объятия. Объятия, из которых невозможно вырваться, которые манят наигранной, притворной лаской, а потом душат. Безжалостно, неумолимо. Вот что поведала Шила!

Си-тэль…

Так в мире Ашт называют проституток.

— Не проституток, а женщин, — Шила поправилась, когда Раки, наконец, умолкла, но было поздно.

— Так ты — си-тэль?! — хмуро спросила Раки и надрывно закашлялась. Чудно. От Шилы не слышно характерного запаха.

— Нет, — честно ответила Шила. — Я всего лишь доставщик счастья.

И Раки замолчала. И мочала до сих пор.

Она, наверно, могла что-то сделать, как-то предотвратить свою судьбу. Наверно, могла вообще не лететь дальше с Шилой. Могла обратиться в местный пункт службы безопасности.

Могла бы. Если бы у нее были деньги, чтобы заплатить за номер в отеле, за еду, за вещи, которые пришлось приобрести — две пары белья, комбинезон, пару капсул с одноразовыми скафандрами…

И в местную полицию могла бы обратиться, если бы у нее были в порядке документы. Если бы вообще были документы. Со Сьерры-Алквисты она стартовала налегке, сообщив хозяевам, что пошла прогуляться на набережную… Естественно, без денег, без документов, которых у нее никогда не было.

Но даже если бы и были! Даже если бы у нее было все это — в космосе, оказывается, совсем другая валюта и система оплаты: галактические наты, криоэлектронные карты банков Альянса, а не жалкие та со Сьерры-Алквисты. Увы, на собственные сбережения Раки не смогла бы позволить себе даже ужин здесь, на Дионе, не то, что номер. И айди — ей никто не давал разрешения на вылет… разрешения, без которого у нее и прав никаких нет.

Поэтому Раки поступила, как поступала всегда в сложных ситуациях — замолчала и стала думать.

Раки уже знала, что Шила не зря пролетала возле Сьерры-Алквисты. Правда, что за дело у Шилы было на Соул, не говорила.

Сейчас, делая вид, что ей безразлична возня Шилы с приборами, Раки снова и снова вспоминала, рассказ Шилы, как оказалась на луне Раки. Если бы Раки знала, что они подлетают, и Шила уверенно задает курс по орбите Ашт к космодрому, что данные уже переданы в Академию си-тэль, и им навстречу уже вылетели, наверняка думала бы о чем-нибудь другом. Поддавалась панике, например. А может, застыла бы, оцепенела. Может, ругалась бы на Шилу последними словами, может, умоляла… Но, во всяком случае, не молчала.

Итак, Раки помнит, Шила держала путь на Соул, Империю Семи Лун. Там было какое-то неотложное дело. Которое, с попаданием на борт Раки, прекрасно отложилось.

Шила летела на Соул — соседнюю планету. Полет Империи Соул сквозь вечный холод безвоздушного пространства почетно сопровождает свита из целых семи лун, и даже две луны Клешни принадлежат к Империи Соул.

Сьерра-Алквиста — единственный спутник в своей системе, не входящий в Империю Соул. Шила объясняла, что это из-за того, что первые колонисты, высадившиеся на Алквисту, были Самобытные. С ними никто не хотел связываться.

Вдобавок, Империя Соул сейчас переживает не лучшие времена, и эти не лучшие времена длятся уже пару столетий. Из-за Автономности Соул Галактический Альянс не вмешивается во внутренние дела Империи. Но не так давно Соул подала заявку о присоединении к Альянсу.

— И, пока не присоединили, надо бы прикрыть сопло, все дела! Закрыть вопросы с Соул, я имею ввиду, — говорила Шила. — И вот, значит, курс без траблов, подлетаю, вопросов нет… А потом… Хрясь! Что-то, кварки дери, не так…

— Приборы как взбесились! Смотрю — все, совсем все!.

— Основные двигатели, на Аст-Геру, остановились. На вспомогательные еле успела перекинуться, автоматика тоже накрылась. Питание смотрю — заряд нуль-нуль. Все, думаю, кирдык, отлетала!

— Повезло, что на Алквисту твою повело. Но тогда не поняла еще, что повезло, чуть не ору от ужаса, дорн тянет как магнитом. А чем ближе к Сьерре-Алквисте — приборы восстанавливаются. Я тогда подумала еще, что панель барахлит.

— Смотрю- вроде опять все в норме, вырулила. Но вот катализатор, тот, который… нейтрализатор, короче, ферритовый, чтоб тебе понятней было, так в себя и не пришел. Ладно, думаю, поменяю, всего делов. А тут ты.

На Соул Шила летела, и не долетела действительно по важному делу, в которое не собиралась посвящать Раки. В суматохе государственного переворота с Соул бежали все, кому не лень. Тридцать три заявки на работу си-тэль в Райо были у Шилы на руках.

А увидев Раки, Шила поняла, как крупно ей повезло. Маленькая, худенькая, красивая, девчонка годится для Академии. А за академку ей заплатят втрое больше, чем за пятьдесят желающих в Райо. Деловая женщина, Шила понимала, что лучше журавль в руках, чем синица завтра.

Заключить договор на си-тэль для Райо она успеет.

Закинет кроху на Ашт, а там можно.

Сейчас, уверенно сделав круг по орбите, Шила получила подтверждение из Академии: их ждут на космодроме, можно заходить на посадку.

— Подлетаем, — сообщила она Раки, не ожидая, впрочем, ответа.

— Вы свинья, — сообщила ей бэмби.

Шиле совсем не по душе такое сравнение. И это вместо благодарности! Вытащила голодранку из захолустья, чуть ли не ценой собственной жизни и свободы (а похищение людей жестоко карается Альянсом!), рисковала, между прочим!

— Ты пойми, дуреха, я ж тебя в Академию хочу протектировать! После выйдешь замуж. По-настоящему. Какая же это проституция?!

— Сами говорили, что си-тэль — это проститутка.

— Мало ли что я говорила!

— Однако сами не проститутка!

— Я — бизнес-леди, — важно и немного устало сказала Шила.

— Может, и я так хочу!

Хочешь, ага.

— Ну-ну, и деньжата на развод у тебя есть, и образование, и деловая хватка?

Ничего этого у Раки нет. Ни того, ни другого, ни третьего.

Какая же я дура. — подумала она. — Одно только меня извиняет.

Подумала еще немного, и решила, что нет, пожалуй, ничего не извиняет.

Другой мир. Но я не хочу никаких других миров, если плата за это — я сама. Если для этого мне надо стать достойной дочерью Кэтти. Продолжательницей семейных традиций. Да.

Раки тяжко вздохнула.

Мама могла бы мной гордиться.

— Ты куда? — спросила Шила, увидев, что Раки отстегивается.

— Сейчас, — Раки шагнула в санитарную зону и ввела команду на панели. От нервных переживаний скрутило живот. И тошнить начало.

Конечно, отвечать Шиле не хотелось, но разве тут отмолчишься? Мало того, что столько дней в пути, бок о бок, так еще, оказывается, приехали!

Да и не к кому больше обратиться Раки. Совсем не к кому.

— Пристегнись, — сказала Шила, когда Раки вышла, и Раки послушалась.

Дорн Шилы тут же скользнул в коридор, и уверенно понесся в потоке таких же дорнов, уверенно спикировал вниз, и плавно замер.

Шила искоса взглянула на Раки. Бэмби, так ее. Даже привыкла к ней в дороге. Сама не понимает, какое счастье ее ждет. Спутница Аст-Асар — что может вообще быть лучше?!

Маленькая, худенькая, и хоть уже семнадцать, авось возьмут в Академию. Знала бы бэмби, что плата за нее — такое слабое утешение для Шилы, что компресс для робота… Спутница Аст-Асар… За эту возможность можно убить. Запросто.

Олененок висит на ремнях рядом. Бледная, как смерть, ни жива, ни мертва.

Шила помогла Раки отстегнуться, старательно избегая смотреть в глаза.

— Ну, пошла, — грубо сказала Шила, когда Раки замешкалась, в проеме люка.

Гулкие, тяжелые струи воды мешают Раки, как следует разглядеть ее новый мир. Пластмассовый ли он, как и серый мир Сьерры-Алквисты?

Нет, похоже, резиновый. Ботинок Раки мягко спружинил, опускаясь на прорезиненную гладь парковки.

Шила слегка подтолкнула Раки в спину, и в испуге отпрянула, увидев, что тело бэмби выгнулось, так, что Шиле видны закатившиеся, без зрачков, глаза, Раки затряслась, закричала страшно, жалобно. Бэмби колотилась, приподнимаясь над белой поверхностью космодрома, гладкая алебастровая кожа сморщилась, покрываясь красными капиллярами сосудов, змеи волос смешались со струями дождя, слились с белой резиной покрытия.

К ним уже спешили, делая Шиле какие-то знаки, которых невозможно понять из-за дождя.

Она бросилась к колотящейся в страшном припадке Раки, и обмерла от страха, увидев, что девушка затихла.

Умерла?.. — Шила нервно нащупала пульс.

Нет, Великая Исида! Бэмби просто без сознания.

Свет Начала Воздуха желтый, многомерный. Аст-Геру злобно сверкнул, входя в пик, и Ратлат почувствовал привычную слабость, опустошение. Еле переставляя ноги, спустился в Начало и рухнул к подножию алтаря, над которым высится Идол.

Нефтида Начала Воздуха прозрачная, бесцветная. Но из-за желтого света стен кажется, что Идол сам желтый. В рваных, неровных отблесках, что ложатся на стены, Ратлату видны страницы историй становления и крушения целых цивилизаций, что получили бесценный дар Начала Воздуха — импульс к собственному развитию.

У Идола Нефтиды длинные стройные ноги, тонкие прозрачные руки в сложной фигуре держит над головой. Огромный, в три атасе, сияет ровно посередине между алтарем и макушкой-сводом пирамиды.

Совершенное, прозрачное лицо смотрит сквозь время и пространство, вкладывая в этот взгляд всю ненависть к Аст-Асар.

Идол. Когда-то они говорили с сынами Ашт.

Отец рассказывал, именно здесь, именно в Начала Воздуха триста полных оборотов Ашт назад получил благословение Нефтиды брат отца, его, Ратлата, дядя — Аоллар.

Благословение? Или проклятье?

Если бы Ратлат мог, покинул бы Начало сразу после установки исталлов в пик над вершиной пирамиды. Но здесь нет гелариновой капсулы, Начало само по себе несет энергию исцеления. Несет, не смотря на ненависть Нефтиды, царящей здесь.

И Ратлату уже лучше.

Еще десять окасе, и можно будет, наконец, вернуться в Тревы.

Заходившие ходуном пол и стены возвестили о том, что Нефтиде смешны планы Ратлата.

Землетрясение?! — пронеслось в голове.

Вопреки инстинктам Ратлат скользнул ближе к алтарю, над которым парит Идол.

Чепуха, — ответил себе, мысленно сверяясь с атласом Ашт. — Здесь не может быть никаких землетрясений. — Более детальный, истинный взгляд, — нет, не может. Мы стоим в самом центре литосферной плиты! Даже если предположить, что толкнуло изнутри, Начало просто поднимет и опустит, и мы с Нефтидой даже ничего не узнаем.

Но, вопреки безупречной логике, основанной на знании Аст-Асар, Начало продолжало трясти.

Ратлат поднял голову вверх, взгляд, минуя выпирающий холм Венеры и прозрачные окружности грудей, скользнул к подбородку Идола. Еще окасе назад, Ратлат точно помнит, лицо Нефтиды смотрело вниз. И вот, глядя на Идол снизу, он видит лишь изгиб шеи и острый, торчащий вперед, подбородок.

Свет, источаемый стенами, побелел. Нефтида Воздуха словно исчезла, обретая прозрачность. Ратлату показалось, что Нефтида облегченно вздохнула.

Ратлат даже отполз назад, желая убедиться в своей правоте.

Стены и пол пирамиды вновь обрели неподвижность, а Идол разомкнул изящные руки, раскинул ладони по сторонам, запрокинул голову назад еще больше, и трубно, протяжно застонал.

Ратлат понял, что в Нефтиду вошла нефера.

Уста Нефтиды, обращенные в своду пирамиды, разверзлись и исторгли тихий, но оглушающий звон.

Ратлат закрыл уши руками, но звон уже успел наполнить его изнутри, стирая границы между Аст-Асар ге-до Ратлатом и Началом Воздуха.

— Пришел Пламень! — гудели губы Идола.

— Пришла Вода!