Авантюрист

Пролог

Сан-Франциско

Отец Тим тормозит у ворот особняка Флорио. Объектив видеокамеры нацеливается на него, после чего отец Тим нажимает кнопку. Забавный ритуал.

— Отец Тимоти Дин, — произносит он в ответ на скрежет в громкоговорителе.

Некоторое время он ждет, когда откроются ворота, разглядывая дом, вернее, ту его часть, которую можно увидеть через завитушки в кованых железных воротах. Раньше дом называли особняком Флорио — это фамилия мужа Барбары, — но с тех пор как он переехал отсюда (теперь у него квартира в центре города), люди снова начали называть эту усадьбу особняком Монтроуз. Строение внушительное, импозантное, где-то семидесятых годов прошлого века, в средиземноморском стиле, с большим количеством балкончиков и арок. Портики над парадными дверьми поддерживают колонны из кремового мрамора. Окна и перила отделаны тем же самым светлым мрамором. После реставрации — безупречной, надо сказать, — дом обрел итальянскую пышную цветистость. Розовая штукатурка, полосатые навесы и все такое прочее. Это один из тех домов, какие любят фотографировать туристы, одна из достопримечательностей того старого Сан-Франциско, что сохранилась после знаменитого пожара. Ради служения церкви отец Тим отказался от многого, но не отказывает себе в маленьком удовольствии въехать в главные ворота такого особняка.

Он ставит свой автомобиль (это весьма приличная машина с откидывающимся верхом) позади «роллс-ройса» Барбары. Прежде чем выйти из машины, он щелкает переключателем трубки мобильного телефона и набирает номер резиденции епископа. В епархии отец Тим является кем-то вроде коменданта, в его ведении находится все материальное снабжение. Эта престижная должность учреждена епископом специально для него, и отец Тим наслаждается теми преимуществами, какие она ему дает. Потому что все могло обернуться совершенно иначе. И сидел бы он сейчас где-нибудь в зачуханной исповедальне в районе доков, выслушивая убогие исповеди.

В тот момент когда он заканчивает бормотать в трубку, на верхней площадке лестницы появляется Барбара Флорио собственной персоной. Она мило машет изящной ручкой, и отец Тим выскакивает из машины. Он бежит наверх, перескакивая сразу через две ступеньки — ни дать ни взять спортсмен из студенческой команды — в черном, сшитом на заказ костюме: черный блейзер, черная рубашка и черные же легкие спортивные туфли. Белый пасторский воротничок выглядит почти мистификацией, студенческой шуткой. Загорелое лицо священника озарено сияющей улыбкой.

— Барбара. Здравствуйте.

— Как это чудесно, что вы приехали, отец! — Их руки соединяются в сердечном рукопожатии. Затем она притягивает Тима к себе и драматически произносит, приблизив блестящие красные губы к его уху: — Я приняла важное решение.

— Приняли? — переспрашивает он, тайком втягивая носом ее влажное дыхание. Греховное женское дыхание, правда, сегодня с допустимой примесью паров виски.

— Пойдемте. Я едва дождалась, когда смогу рассказать вам. — Она тащит его в дом. Выражение лица у нее серьезное, даже торжественное, но глаза искрятся.

В холле они неожиданно встречают младшую дочь Барбары, Терезу. Девочка спешит вниз по лестнице с охапкой кукол. Она настолько сосредоточена, что вначале их не замечает и на полном ходу врезается в атлетические ягодицы отца Тима. Куклы со стуком рассыпаются по деревянному полу.

— Да это никак Тереза, — певуче произносит отец Тим, оборачиваясь. — Здравствуйте, юная леди!

Тереза не отвечает, делая вид, будто до сих пор их не видит. Когда же отец Тим касается ее руки, он обнаруживает, что девочка вся дрожит. Он гладит кудрявую головку Терезы и помогает собрать упавших кукол.

Выпрямившись, он поднимает голову, смотрит наверх и встречается взглядом с Девон, старшей дочерью. Та внимательно смотрит на него, перегнувшись через полированные перила.

— Добрый день, Девон, — кричит он. — Наслаждаешься каникулами, дорогая?

Но Девон пристально и холодно разглядывает его и бросает в ответ только короткое:

— Привет.

Отец Тим отдает себе отчет в том, что обе дочери Барбары его не выносят. Впрочем, сам он тоже не в восторге от этих детей, так что они квиты.

Барбара берет его под руку. По-хозяйски.

— Пойдемте в гостиную, — торопит она, массируя пальцами его бицепсы.

Это продолговатая прохладная комната с продолговатым полированным столом. На нем развернут большой план участка, прижатый в четырех углах книгами.

— Я собираюсь построить церковь, — говорит она журчащим голосом и проникновенно заглядывает в удивленные глаза отца Тима. Затем тянет его за руку к столу. — Вот, посмотрите.

Тем временем Тереза Флорио несет своих кукол в сад. Они еле помешаются у нее в охапке. Их очень много в большом ящике в детской, так много, что она организовала из них целый класс, в котором, разумеется, была учительницей. Сегодня у нее урок особый.

Слуги, конечно, видят, что она носится туда-сюда но лестнице, но внимания не обращают. Это странная, избалованная, неряшливая девочка, и от нее всегда можно ждать чего угодно, так что они уже давно сочли за лучшее ей не перечить.

Ее сестра Девон снова свешивает голову через полированные перила.

— Чем занимаешься, Тери?

Тереза не отзывается, спеша вниз по лестнице с очередной охапкой кукол. Тогда Девон поворачивает аккуратную головку к миссис де Кастро, экономке-венесуэлке, которая просматривает утреннюю почту.

— Что она там делает с куклами, миссис де Кастро?

— Не знаю, дорогая, — рассеянно отвечает та.

— Она собирается их всех растерзать, — предсказывает Девон.

— В любом случае она уже слишком большая, чтобы играть с ними, — отвечает миссис де Кастро. Девон грустно соглашается и направляется в свою чистенькую комнату. Терезе недавно исполнилось двенадцать, а Девон уже почти пятнадцать. Она, как выражается миссис де Кастро, почти леди. Несмотря на разгар лета, чудесную погоду, каникулы, Девон работает над школьным заданием «Животные Юрского периода». Отец купил ей компьютер, и она собирается просмотреть новый компакт-диск «Динозавры». Классная вещь, такой у нее еще никогда не было. Она увлечена мультипликационным фрагментом, в котором огромный вожак подкрадывается и убивает трехрогого динозавра, трицератопа. Он его давит смачно и с хрустом. Не слабее, чем в кино.

А в саду суетится Тереза. Ее сердце колотится, кровь в ушах стучит так сильно, что она почти ничего не слышит. Все куклы, они нужны ей все. Ни одна не должна отсутствовать.

Прежде она часто играла в школу за сараем, в котором садовник храпит свои инструменты. Это одно из ее заветных местечек. Она рассаживает кукол полукругом, не очень заботясь о порядке или о том, чтобы им было удобно. Розовые конечности у одних устремлены в небо, у других в землю, неживые голубые глаза стеклянно смотрят перед собой, рты плотно сжаты, как створки морских раковин.

Наконец они все здесь. Немного запыхавшись, она на несколько секунд присаживается перед ними на корточки. Пришлось постараться, несколько раз сбегать вверх-вниз по лестнице. Теперь она готова и рассаживает их снова, помещая любимых вперед. Затем Тереза проникает в сарай, открыв дверь ключом, который всегда спрятан под цветочным горшком.

Сарай большой, в нем темно, пахнет дегтем и смазочным маслом. Вот газонокосилка, которая заботится о том, чтобы эти обширные лужайки были похожи на зеленый бархат, а вот лопаты и заступы, вилы и грабли, цепная пила, машина для стрижки живой изгороди и все остальные механизмы, чтобы терзать природу — разрезать, разрубать и распиливать.

А вон там, сзади, стоят красные замасленные двадцатилитровые канистры. В тех, что маркированы буквой D, хранится дизельное масло, в маркированных двумя чертами — масло, смешанное с бензином, а чистый бензин держат в канистрах с четырьмя чертами. Терезе сейчас нужны именно они. Всего таких канистр три. Первая наполнена доверху и так тяжела, что оторвать ее от земли Терезе не под силу, приходится волочить, ухватившись двумя руками. Футболка и шорты тут же становятся грязными, но это для нее дело вполне обычное.

Куклы внимательно наблюдают стеклянными глазами за ее действиями. Она начинает кропить их бензином. Рукам холодно, потому что он как лед, и такой едкий, что все время приходится кашлять. Зато канистра стала полегче. А куклы теперь ярко блестят. У некоторых, кажется, от бензина растворились волосы и ресницы. Когда очередь доходит до мисс Люси, Тереза видит, как за считанные секунды от разрисованного кукольного лица ничего не остается.

Вскоре канистра пустеет. В горячем летнем воздухе все вокруг зловеще поблескивает, и Тереза понимает, что пора. Пора совершать крещение огнем. В кармане у нее припасены спички. Она нащупывает коробку, достает и открывает дрожащими руками. Она знает, что это плохо, плохо. Но у нее нет другого выхода.

В гостиной Барбара перебирает старые фотографии. На них запечатлено здание фабрики в викторианском стиле с подписью «Швейные предприятия корпорации Рэнолфа П. Монтроуза».

— Первую фабрику построил мой прадедушка, — произносит она. — Это было больше ста тридцати лет назад. Тогда это место называли южным захолустьем, потому что вагоны фуникулера сюда еще не ходили. В девятьсот шестом все это, конечно, сгорело. Но уже через год мой дедушка восстановил фабрику.

Она показывает священнику еще несколько фотографий более позднего периода. Восстановленное здание фабрики, у входа длинный ряд меланхоличных служащих. Отец Тим понимающе кивает и что-то бормочет себе под нос. А она продолжает: как шли дела во время войн, когда каждая капля молодой крови, которая увлажняла форму, сшитую на предприятии Монтроуза, превращалась в доллар, который капал на счета банка Монтроуза.

— Когда мы в семьдесят третьем модернизировали производство и перенесли его в другое место, то все машины отсюда вывезли и продали. С тех пор здесь остались только склад и оптовый магазин. Теперь этот район развивается так быстро, что я завалена предложениями продать участок. — Она делает паузу. — В последний раз предлагали двенадцать миллионов долларов, и мои адвокаты говорят, что эта цена занижена.

Отец Тим медленно покачивает приглаженной головой и произносит нараспев:

— Я не могу припомнить, чтобы когда-либо в этих местах церковь получала столь щедрый дар. Во всяком случае, при мне такого не было. А может быть, вообще никогда. Епископ будет потрясен.

— Я хотела, чтобы вы первый об этом узнали, Тим.

— Благослови вас Господь, Барбара. Благослови вас Господь.

Барбара Флорио милостиво выслушивает его и продолжает:

— Что же касается архитектурного проекта самой церкви, то, я думаю, следует объявить открытый конкурс? Крупные фирмы скорее всего не заинтересуются, но мы можем предложить это молодым архитекторам и выберем лучший проект. Ведь, в конце концов, эта церковь предназначена для молодых людей. Народный храм.

— Народный храм, — повторяет отец Тим, энергично кивая. В ближайшие недели и месяцы ему предстоит постепенно подготовить ее к мысли, что скорее всего на участке, который она дарит, никакого храма строить не будут. Хотя за подарок, конечно, спасибо. Но теперь он знает, что, если немного потянуть с этим, Господь его поймет. По крайней мере пока она не подпишет дарственную. — Но это, — произносит он, осторожно постучав пальцами по плану, — ваша личная собственность? Я хочу уточнить: не имеет ли кто-либо из членов вашей семьи на нее права?

— Это все мое, — говорит она. — Мой дед завещал это мне. Вот, есть все документы.

— Я не имел в виду… — Тем не менее он берет из ее рук документы и просматривает. Как ни крути, но последнюю точку поставить нужно. — А ваш муж? — спрашивает он осторожно. — Он не станет возражать?..

Глаза у Барбары становятся очень жесткими. Ну прямо, как речная галька.

— Мой муж, — произносит она вкрадчиво, — не имеет к этому абсолютно никакого отношения. Почитайте документы.

— Да, я вижу…

— Абсолютно никакого отношения, — повторяет она. — Это мое. Насчет моего мужа, пожалуйста, не беспокойтесь.

— Не буду, — отвечает отец Тим со смешком, сам не понимая, почему это вдруг на него напало веселье.

Тереза в саду зажигает спичку и внимательно смотрит на пламя. Дыхание у нее прерывистое. Надо решаться. На ярком солнце пламя почти невидимо. Но спичка чернеет и, догорая, сворачивается, и вот уже Тереза чувствует в кончиках пальцев неприятную боль. Она швыряет спичку на пропитанных бензином кукол. Они воспламеняются, и при этом раздается сильный хлопок, который слышен всем в доме.

Никто не обращает на него внимания, кроме Девон за компьютером. Услышав этот характерный звук, Девон отрывает глаза от картинок с динозаврами и вскидывает голову. Жаркий летний воздух пронизывает какой-то пронзительный звук, как будто заработала небольшая машина. Девон прислушивается, слегка нахмурившись. Затем, осознав, что это не шум мотора, а чей-то крик, скорее всего детский, она устремляется к окну. За садовым сараем, слегка покачиваясь, вздымается маслянисто-черная мерцающая масса.

— Тери, — шепчет Девон, и в следующее мгновение уже слетает вниз по лестнице и бежит к выходу.

Ее со всех сторон омывает море солнечного света.

— Тери, — кричит она. — Тери!

Девон огибает сарай. Сильная струя непереносимого жара заставляет ее замереть на месте. Повсюду валяются разбросанные взрывом части кукол. Сарай горит ярким пламенем, просмоленное дерево ревет и выплевывает красные комки. Лавровый куст рядом тоже весело потрескивает. Наверху, в ветвях деревьев, застряли пылающие головы кукол. Трава горит, и вообще горит все, куда достают языки пламени, раздуваемого перегретым сверх всякой меры воздухом. Огонь триумфально распевает свою древнюю песнь, у него глубокий, нечеловеческий голос.

Тереза кричит на таких высоких нотах, что звуки эти тоже уже не похожи на человеческие. Она стоит, пойманная в капкан огненным треугольником, вершины которого — расплавленная куча кукол, горящий сарай и столб пламени от лаврового куста. Она сейчас сама чем-то похожа на куклу. Это потому что у нее нет бровей и ресниц, догадывается Девон. Лицо Терезы искажает гримаса ужаса. Оно напоминает красную маску. Ее голые руки и ноги тоже покраснели. Ей некуда бежать. Вокруг нее огонь. Она стоит на маленьком пятачке, который стремительно уменьшается в размерах, потому что огонь жадно пожирает землю и воздух.

— Тери! — кричит Девон, протягивая руки. — Беги ко мне, Тери!

Тереза слегка поворачивает голову. Ее глаза, кажется, встречаются с глазами сестры, но она не трогается с места и не прекращает вопить. Она словно оцепенела. А через несколько секунд вопль усиливается, становясь просто невыносимым. Девон видит ореол пламени, возникший вокруг головы Терезы. Девочка становится похожа на куклу-ангелочка из фильма ужасов.

Девон, не колеблясь, бросается в пламя. Ее мгновенно охватывает ненасытный жар. Она бежит вперед по этому горнилу. Джинсы и рубашка с длинными рукавами предохраняют всего на несколько секунд. Затем она чувствует, как жар добирается до кожи.

В одной из точек этого самоуничтожающегося мира сестры встречаются. Руки Девон хватаются за руки Терезы, сжимают их и тащат с неистовым, яростным отчаянием Тереза, конечно, слабее, чем Девон, а у той к тому же обнаруживается сейчас какая-то нечеловеческая сила, как это иногда бывает у сумасшедших. Она прижимает сестру к груди и начинает бегом выволакивать ее из пекла. Лицо Терезы она плотно притискивает к себе, потому что откуда-то в этот момент к ней приходит мысль, что если та сейчас вздохнет полной грудью, то огненный воздух сожжет ей легкие. Ее собственные губы тоже плотно сомкнуты. Она ощущает запах горящей кожи и волос и не знает, она это горит или Тереза.

И вот Девон вырывается из пламени в обнимку с сестрой на руках. Ее встречают один из садовников, а также миссис де Кастро с горничной. Садовник протягивает руки, чтобы схватить сестер, но, увидев, что они горят, в буквальном смысле охвачены огнем, в ужасе отпрыгивает назад.

Девон опрокидывается на Терезу, пытаясь своим телом унять непокорное пламя. И тут же на них обеих падает отважная миссис де Кастро, гася пламя своими руками и обширным телом. Все нещадно орут. Миссис де Кастро лупит по тлеющим волосам Терезы, кроша дымящиеся красные угольки. Та уже больше не горит. Ее крик переходит в отчаянные рыдания. Глаза закатились.

— Нам нужно уйти подальше от сарая, — кричит садовник. — Ради Бога, двигайтесь!

Однако этим его помощь и ограничивается. На большее у него мужества не хватает. Он бежит в дом, чтобы вызвать пожарных. Миссис де Кастро и горничная тащат девочек прочь от сарая, который теперь весь охвачен огнем. Они успевают отойти на безопасное расстояние как раз вовремя, потому что очень скоро взрывается канистра с бензином. Взрывается как бомба, полностью снеся одну сторону сарая. Теперь можно увидеть, как вокруг машин танцуют огненные вихри. Следом взрывается еще одна канистра, посылая высоко в небо желтую струю, напичканную обломками. Затем еще одна.

Они уже у дверей кухни. Девон приседает рядом с сестрой. Пока ей не ясно, насколько сильно пострадала Тереза. Видно только, что волосы у нее в ужасном состоянии, а на руки и ноги вообще лучше не смотреть.

Наконец появляется их мать, а за ней отец Тим.

— Что ты наделала? — кричит Барбара на Терезу. А затем, к величайшему ужасу отца Тима, начинает лупить дочку.

Бьет не целясь, но несколько ударов приходится Терезе по лицу, которое уже и без того распухло. Девочка по-прежнему громко рыдает, отворачиваясь от ударов матери.

— Мама, не надо! — вскрикивает Девон, пытаясь помешать.

Мать поворачивается и сильно бьет кулаком ей в лицо, разбивая губу. Девон прячет лицо в ладони и отступает, пошатываясь.

— Барбара, ради Бога, — умоляет отец Тим, хватая обезумевшую женщину сзади.

Но ему не сразу удается совладать с ней. Барбара так сильно вцепилась Терезе в волосы, что пальцы запутались в почерневших обугленных кудрях. Голова Терезы беспомощно мотается из стороны в сторону, видимо, мать захватила ее волосы в кулак. Девочка отчаянно визжит, вопит, извивается и корчится.

— О Боже мой, Боже мой, Боже мой, — причитает с придыханием отец Тим, с трудом справляясь с сумасшедшей силой Барбары. Наконец к нему приходят на помощь, и общими усилиями Барбару удается оттащить от ребенка.

Но та все еще пытается схватить Терезу, выкрикивая снова и снова:

— Что ты наделала! Что ты наделала!

Семейный доктор Эван Брокмен прибывает первым, он живет по соседству. Это человек с аристократической внешностью и замечательным врачебным тактом. Сегодня вторую половину дня он собирался провести на поле для гольфа и был уже одет соответственно, когда позвонила Барбара Флорио и лихорадочно затараторила в трубку.

Вскоре после него прибывают пожарные. Они быстро разворачивают шланги брандспойтов и бегом тащат их в заднюю часть сада, к сараю, от которого к тому времени остается только почерневший остов. К воротам подъезжают два полицейских автомобиля, с завывающими сиренами и включенными красно-голубыми проблесковыми маячками. На улице толпятся соседи. Это одна из самых фешенебельных улиц на Пасифик-Хайтс[1], но богатые люди, оказывается, тоже любят поглазеть на что-то необычное. К этому времени доктор Брокмен уже отправил Девон и Терезу принять холодную ванну. Для этого пришлось собрать весь лед, какой только нашелся в доме. Миссис де Кастро здесь же, стоит у раковины, держа под струей холодной воды покрывшиеся волдырями руки. Она медленно покачивает головой и что-то бормочет по-испански.

На Девон только трусики. Тереза лежит вялая, примостивши голову на руки Девон, уставясь глазами в потолок. Доктор приседает на корточки рядом с ванной и осторожно освобождает Терезу от остатков одежды. На обезьяньем личике Терезы возникает гримаса боли. На теле видны покраснения, кое-где появились волдыри, но в основном ничего катастрофического. Этой девочке невероятно повезло. В очередной раз. Ведь сравнительно недавно доктору уже приходилось оказывать ей помощь. И тогда было то же самое: шок и легкие ожоги. Несчастный случай на кухне — в противне воспламенилось масло, и огонь перекинулся на стены и потолок. На этот раз все много серьезнее. Во всех отношениях.

Он бросает взгляд на Девон.

— Мне кажется, у нее нет ничего серьезного, — говорит он, обращаясь к ней. — А как ты себя чувствуешь?

— В порядке, — говорит Девон. Но при этом дрожит. Очевидно, еще не оправилась от шока.

— Ты действовала очень смело, — негромко произносит доктор. — Ты спасла ей жизнь.

Он видит, как запачканные сажей губы девочки трогает слабая улыбка. По его глубокому убеждению, в этом доме постоянно что-то не так, и единственным нормальным существом здесь является именно Девон. Ему слышно, как в соседней комнате мать девочек что-то кричит в телефон. Она разговаривает с их отцом, который сейчас в Лос-Анджелесе, по делам.

— Не знаю! — Голос Барбары срывается на визг. — Она залезла в сарай и взяла канистру с бензином. Откуда, черт возьми, я знаю? Она ненормальная! Ее надо отправить в сумасшедший дом!

Рядом с ней отец Тим, его загорелое лицо напряженно-озабоченно. Он видит, что в этом хаосе у него из рук ускользает замечательный подарок, который она собиралась сделать епископату. Плод его многомесячной работы. Дочери Барбары ему никогда не нравились. Теперь он их определенно ненавидит.

Завывая сиреной, из ближайшей больницы прибывает «скорая помощь». Бригада из четырех человек с белыми сумками в руках спешит в дом. Они заполняют ванную комнату, оттеснив в сторону доктора Брокмена. Он рассказывает им о случившемся, а затем они начинают действовать. Сильно взволнованный и к тому же облитый водой, он направляется в спальню.

Барбара Флорио сидит на кровати, в одной руке телефон, в другой зажат бокал с виски. Рядом симпатичный молодой священник. Он выглядит подавленным. Доктор Брокмен, который наблюдает Барбару уже несколько лет, прекрасно знает, что ей не следует принимать алкоголь. Он также знает, что она уже почти алкоголичка, а сейчас находится на грани, когда алкогольная зависимость может стать необратимой. Он внимательно смотрит на Барбару, как она делает большой глоток виски и злобно проговаривает в телефон:

— Боже мой, ну конечно же, она это сделала специально. Ты что, меня не слушаешь? Она хотела сжечь свои игрушки. Майкл, она опасна, черт побери. Она нас всех погубит. Недавно чуть не сожгла кухню. На этот раз…

Доктор осторожно тянет руку к бутылке «Гленливита»[2], не уверенный, правильно ли поступает, открыто выпивая при своей пациентке. Голова Барбары поворачивается, как на шарнире, и ее злые выпученные глаза останавливаются на нем.

— Да, — говорит она, — он здесь. — И протягивает трубку доктору: — Майкл хочет поговорить с вами.

Доктор берет трубку.

— Майкл? Это Эван Брокмен.

Голос у Майкла Флорио нетерпеливый.

— Как девочки?

— Сейчас ими занимается бригада «скорой помощи». Им исключительно повезло. Обеим. Тереза в шоке, но серьезных ожогов нет. Обгорела только большая часть волос. Девон тоже в шоке. Майкл, она вытащила Терезу из огня, просто голыми руками. Это самый отважный поступок, какой я только…

— Эван, ради Бога. Насколько сильно они пострадали?

— Я же говорю, весьма незначительно, насколько можно судить. Волосы и ресницы, конечно, опалены. Руки в волдырях. Но ожоги у них несерьезные. Минут через пятнадцать ребята из «скорой помощи» дадут более точную информацию. — О кататоническом состоянии Терезы он не упоминает. С этим можно подождать, пока не будет проведено обследование. Доктор видит, как Барбара хватает бутылку и направляется к двери. Молодой священник спешит за ней.

В коридоре отец Тим пытается успокоить Барбару. Но ее успокоить невозможно.

— Оставьте меня в покое, — всхлипывает она.

— Барбара, пожалуйста, попытайтесь успокоиться…

Она заламывает руки.

— О Боже, как я страдаю!

Она говорит о себе. Дочери ее определенно не интересуют, насколько они пострадали, и все остальное. До них ей нет никакого дела. Ничего себе мать, думает отец Тим, эгоцентричная, занятая только собой, не замечающая ничего вокруг. Но в том, что она страдает, сомнений нет.

— Может быть, мы удалимся куда-нибудь на несколько минут и тихо помолимся? — предлагает он.

— Я была так счастлива. — По ее лицу струятся слезы. — Мне наконец показалось, что я действительно сделала в своей жизни что-то доброе.

— Вы и сделали! — восклицает он с волнением. — Сделали!

— Они меня ненавидят, — рыдает она.

— Кто вас ненавидит?

— Они, — говорит она, кивая белокурой головой в направлении ванной комнаты, где двум ее дочерям как раз в это время оказывают помощь. — Господи, как хочется умереть.

— Барбара, не надо. Давайте помолимся вместе.

— Отстаньте, — взвизгивает она. — Пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня в покос. Уходите. Прочь.

— Не позволяйте только, чтобы этот инцидент разрушил ваши намерения, — почти умоляет он. — Вас ведет божественное провидение, Барбара. Вы поступаете правильно, пожалуйста, поверьте мне!

Она пристально смотрит на него, и ее глаза снова отвердевают, становясь похожими на влажную речную гальку.

— Это единственное, что вас тревожит, верно? Этот участок. Деньги.

— Нет! — Он благородно негодует, оскорбленный в лучших чувствах. — Я забочусь о вас, Барбара. О вашей душе.

Она на несколько секунд задерживает на нем пристальный, ставший снова горячечным взгляд. Затем обмякает и стонет с мольбой:

— Уйдите от меня, пожалуйста.

— Барбара, пойдемте куда-нибудь в тихое место и помолимся.

— Не беспокойтесь о вашем гребаном участке! — выкрикивает она ему в лицо слова, которые, видимо, заставят его наконец отстать. — Он ваш. Не беспокойтесь. А сейчас уходите!

И он наконец уходит, озабоченно пробираясь сквозь толпу к своему спортивному автомобилю. Барбара Флорио — несчастная, издерганная душа. Она отчаянно пытается сделать в своей жизни что-нибудь доброе, и он готов ей помочь достичь успеха, просто горит нетерпением. Причин тому много. Но отца Тима не покидает чувство, что эта женщина обречена.

В спальне доктор Брокмен все еще беседует по телефону с отцом девочек.

— Пламя помогла погасить экономка. У нее на руках тоже волдыри. Сарай сгорел, и похоже на то, что половина сада…

— Плевать я хотел на этот ее сад. Я хочу поговорить с Девон.

— Но там еще не закончила работать бригада «скорой помощи». Майкл…

— Ты говоришь по радиотелефону?

— Да.

— Тогда передай ей трубку. Сейчас же.

Доктор Брокмен знает этот тон. Майкл Флорио не тот человек, с которым спорят. Доктор направляется в ванную комнату, где и передает трубку Девон, через спины врачей «скорой», запятых как раз осмотром ее рук. Осмотр этот довольно болезненный, но Девон зажимает трубку между своим милым плечиком и ухом. У нее лицо Мадонны, только кисти не Чикконе, а Боттичелли, и оно только что слегка подрагивало от боли. Теперь же на нем появляется улыбка.

— Папа? О, папа! — Она слышит голос отца, и ее глаза закрываются. — Я в порядке, пап. Тереза тоже. Она не виновата.

Внезапно доктору Брокмену приходит в голову, что ему не следовало позволять Барбаре Флорио удаляться со спиртным. Ведь там же у нее есть еще и таблетки. В прошлом уже бывали инциденты. Его вызывали сюда много раз, особенно с тех пор, как ее брак начал давать трещину. Ни одна из попыток самоубийства, которые предпринимала Барбара, не была подлинной, это ясно. Лично его больше беспокоили участившиеся у нее приступы ожесточенности. Он сомневается, знает ли Майкл, такой всегда занятой, такой деловой, что Барбара, накачавшись спиртным, порой бьет девочек всем, что попадет под руку. Но вкупе с таблетками, которым Барбара оказывает предпочтение, даже малая доза алкоголя может привести к серьезным последствиям. Дурдом какой-то, думает он, отправляясь на поиски Барбары.

Дом кишит людьми: друзья семьи, слуги, пожарные, полиция, две бригады «скорой помощи». Внимание доктора привлекает похожая на валькирию[3] женщина в голубой форме, которая что-то высматривает среди тлеющих углей сарая, несмотря на то что пламя еще не полностью потухло. Объявился даже Пол Филиппи, адвокат Майкла Флорио. Он беспокойно шныряет в толпе, похожий на бультерьера, каковым, впрочем, и является, что-то бормоча в трубку мобильного телефона. Наконец доктор обнаруживает Барбару Флорио в комнате для стирки. Он подозревает, что в нормальном состоянии она сюда не заходит. А сейчас вот сидит там, где плюхнулась, среди больших дорогостоящих сверкающих машин, потягивает «Гленливит» и громко хрупает таблетками.

— Барбара, ради всего святого, — охает он, выхватывает из ее пальцев упаковки и просматривает названия. — Сколько вы их приняли?

— О Боже, Эван. Что мне делать?

Он пытается вспомнить, когда был выписан рецепт, чтобы таким образом вычислить, сколько штук этих разноцветных леденцов было поглощено и за какой срок, но очень скоро понимает, что это бесполезно.

— Прошу вас, Барбара, успокойтесь, хотя бы на мгновение. Сколько таблеток вы приняли? Вот этих?

— Шесть или семь. Не знаю.

— А этих?

— Не знаю. — Она всаживает розово-алые ногти в великолепные белокурые волосы. Барбара привлекательная женщина, хотя излишества и всякого рода волнения, конечно, влияют, отчего ее лицо становится отечным. Она полногрудая, у нее вообще сочная фигура и поведение соответствующее, то есть кокетливое, так что с тех пор, как они с Майклом фактически разошлись, недостатка в мужчинах у нее не было. Но тем не менее ни один из них, казалось, не был способен заполнить образовавшуюся внутри нее пустоту. Впрочем, даже Майкл не смог этого сделать. Их брак, начавшийся так чудесно пятнадцать лет назад, закончил свое существование почти так же, как этот садовый сарай сегодня, то есть взорвался и сгорел дотла. — Она хочет убить нас. Она хочет нас сжечь.

— Кто, Тереза? Не глупите.

— Это так. Я никогда не считала, что инцидент на кухне — случайность. Теперь я это знаю наверняка.

— Она еще ребенок, — произносит он мягко. Затем пробует ее пульс, проверяет зрачки. — Барбара, пожалуйста, попытайтесь вспомнить, сколько именно таблеток вы приняли.

— А почему, собственно, и так удивляюсь, что она меня ненавидит? — вдруг спрашивает Барбара и добавляет срывающимся голосом, который наполняет сердце доктора печалью: — Я ведь чертова неудачница. А так старалась. Так старалась.

— Я знаю. И, к вашему сведению, добились успеха. Просто вам самой очень трудно.

Она смеется ему в лицо отрывистым смехом, обдавая резкими парами виски.

— Я дрянь! Поганая, эгоистичная стерва, и вы это знаете, — произносит она насмешливо.

— Барбара, может быть, вам следует сменить обстановку? — осторожно произносит он. — Может быть, на некоторое время отдать девочек Майклу?

Ее голова дергается, глаза свирепеют.

— Никогда! Никогда! Самый лучший способ досадить ему, Эван, это сделать так, чтобы он был с ними разлучен.

— Вы действительно хотите заставить его страдать?

— Если бы могла, я бы отрезала ему яйца, — бросает она.

— Это все пьяный разговор. А где отец Тим? — Помощь священника ему бы сейчас не помешала.

— Он ушел.

— Ушел? — удивленно спрашивает доктор.

— Все вы одинаковые. Правда, Эван? Доктора, священники, мужья. Все одинаковые. И вам всем нужно только одно. А что касается меня, то я вам до лампочки. Господь тому свидетель.

— Пойдемте. — Он обнимает ее за плечи и пытается поставить на ноги.

— На этот раз я должна его уделать, — произносит она, скашивая глаза на доктора Брокмена.

— Полно упираться. — Ее плоть упруго-мягкая, податливая и вроде бы должна возбуждать, если бы не кожа, которая внезапно кажется ему на ощупь какой-то липкой и холодной. Это потому, что температура у нее пониженная. Попробуйте поднять ее, такую тяжелую, да еще когда она сопротивляется. Доктор замечает, что зрачки у Барбары начинают расширяться.

— Достать его… уделать, — повторяет она. — Хочу уделать его как следует. — Ее голос становится совсем хриплым, она высовывает язык (вернее, он сам высовывается, рефлекторно), голова бессильно падает вперед, так что волосы закрывают лицо.

— О черт, — стонет доктор. Он с трудом ставит Барбару на ноги и тащит к двери, громко зовя на помощь.

Появляется испуганная горничная. Они вместе выволакивают Барбару в коридор. В это время по нему двигаются работники «скорой помощи» с девочками. Тереза пристегнута к носилкам на колесиках, бледная, с закрытыми глазами. Девон тоже на носилках, завернута в одеяло.

— Мы забираем их обеих на ночь, — говорит доктору старший бригады «скорой помощи». — Их физическое состояние, похоже, опасений не вызывает. Но они перенесли шок и должны некоторое время находиться под наблюдением. — Его глаза останавливаются на фигуре Барбары, которая стоит с поникшей головой между доктором и горничной (вернее, повисла на них) и постанывает, пуская слюни. — Что с ней?

— Передозировка, — тихо отвечает доктор Брокмен. — Транквилизаторы, антидепрессанты и алкоголь. Я не знаю, сколько она всего этого проглотила.

— Ладно, — спокойно произносит врач «скорой». — Давайте посмотрим.

Вскоре после интенсивного массирования живота и спешного препровождения в туалет, где ее рвет, Барбара присоединяется к процессии, которая направляется в больницу. Последний раз, когда доктору Брокмену удается бросить на нее взгляд, она сидит, развалясь, на заднем сиденье в машине «скорой помощи», вяло вороша пальцами с розово-алыми ногтями свои как будто светящиеся белокурые волосы. А ведь она похожа на Мэрилин Монро, думает он неожиданно. И знает это. И ей нравится пребывать в этом образе. Она даже выработала у себя привычку характерно подрагивать нижней губой, особенно когда он с ней беседует о ее проблемах. Прежде чем машинам тронуться, доктору удается переброситься парой слов с Девон.

— Скоро приедет папа, — сообщает она. Девочка спокойна, хотя чувствуется, что ей больно. — Он будет здесь вечером.

— Хорошо. Я рад.

— Особенно папа нужен Терезе, — продолжает Девон, как бы извиняясь за все это печальное происшествие. — Нам обеим нужен.

Доктор Брокмен осторожно целует Девон в лоб.

— Ты храбрая, — говорит он девочке. — Так и держись.

Она в ответ улыбается.

— Вы едете с нами?

— Конечно. Я буду следовать за вами в моей машине.

— Спасибо, — шепчет она, закрывая глаза.

Ее носилки вкатывают в машину «скорой помощи». Дверь закрывается. Машина отъезжает. Чтобы толпа расступилась, водителю первой машины приходится включить сирену.

Семейный доктор устало облокачивается на капот своей машины и поднимает глаза на дом. Надо же, до чего обманчив может быть вид. Ведь какой должна была бы быть жизнь в этом доме? Ну конечно же, благодатной, спокойной и мирной. Казалось бы, здесь не должно случаться ничего такого, что наполняло бы его воем сирен, толпами посторонних и болью. Но именно это как раз и случилось.

Доктор Эван Брокмен трет лицо, затем нащупывает трубку мобильного телефона, чтобы позвонить партнеру по гольфу. Клюшки сложены в багажнике его «вольво», но теперь ему придется провести остаток дня в больнице, присматривая за двумя обожженными девочками и их матерью, которая говорит о себе, что она поганая эгоистичная стерва.

Он поднимает глаза вверх. Небо голубое, только в воздухе все еще пахнет гарью.