Корпорация "Белый кролик". Белым и пушистым здесь не место!

Первая часть. В погоне за белым кроликом!

Сестра встретила нас в большом, явно не по размеру вязаном свитере и даже не улыбнулась. Любому стало бы ясно, что с ней что-то не то...

Я так и спросила:

– Что-то случилось?

Она вымучила улыбку и солгала мне в лицо:

– Все просто прекрасно. – И добавила приправленное сарказмом: – Просто обожаю свои дни рождения, ты же знаешь, сестренка!

На весь дом раздавались мамины манипуляции с посудой: она с завидным упрямством пекла старшей дочери торты и утыкала их полагающимся количеством свечей. Пыталась хоть в этом быть полезной своему самодостаточному, никогда в ней не нуждающемуся ребенку! Я, словно извиняясь, пожала плечами... Вот только Саманта глядела в окно, и взгляд у нее был совершенно отсутствующий.

Я робко, с опаской, выработанной годами, коснулась ее плеча:

– Саманта, ты можешь со мной поделиться... Я ничего не скажу маме, – пролепетала совсем тихо, не очень-то понимания, как все это работает.

И не зря опасалась: сестра, как хлыстом, прошлась по мне яростным взглядом.

– Отстань, Кира. И без тебя тошно! – слова тоже вышли хлесткими. Я даже выдохнула, словно они дали под дых... А Саманта пересекла гостиную в три больших шага, и я услышала, как захлопнулась дверь ванной комнаты.

Чудесно... Лучше не придумаешь. Я плюхнулась на диван и поглядела на стопку бесплатной рекламы, сложенной на столе. Пролистала для успокоения нервов парочку-тройку журналов с новыми модными трендами наступающего лета, подивилась ценам на электричество и вдруг заинтриговалась большим белым конвертом с оттиском кролика в правом нижнем углу.

– А это уже интересно, – пробормотала, рассматривая находку.

Ни адресата, ни адресанта указано не было: должно быть, новый маркетинговый ход по привлечению внимания, подумала я и поддела ногтем клапан конверта. Мне в руки вывалился исписанный лист плотной, белой бумаги с витиеватым, готическим шрифтом...

«Многоуважаемая мисс Леннон, с долженствующим почтением сообщаем, что полагаем вас наилучшей кандидатурой для службы в рядах корпорации «Белый кролик». Вы сделаете нас несказанно счастливыми, если согласитесь без промедления, отбросив сомнение и неуверенность, устремив свой острый ум к решению непростых задач, во благо вверенных вашей заботе людей.

За сим позвольте откланяться и смиренно умолкнуть в ожидании положительного ответа...

Подпись: уполномоченный представитель корпорации «Белый кролик», мистер Самуэль Раббит».

Я поняла, что улыбаюсь во все тридцать два зуба. Вот это реклама! Вот это маркетинг. Знать бы еще, что за «Белый кролик» такой – только ради смеха откликнулась бы на подобное предложение, не задумываясь. Как тут и советуют... Подумать только, «многоуважаемая», «с долженствующим почтением», «несказанно счастливым» – все эти высокопарные фразы завораживали и веселили одновременно. Я повертела конверт в поисках номера телефона или хотя бы электронного адреса, на который можно было бы написать... Ничего. Девственно белое полотно конверта и маленький оттиск кролика… в жилетке и при часах – вот и все, что значилось на конверте.

Припомнился недавний визит в дом тетушки Пейшенс, когда малышка Виктория, развитая не по годам пятилетка с огромным бантом на макушке, утащила меня в свою спальню с розовыми обоями и велела читать из «Алисы в стране чудес» разными голосами:

«Однако на столе оказался пузырек.

– Я совершенно уверена, что раньше его здесь не было! – сказала про себя Алиса.

К горлышку пузырька была привязана бумажка, а на бумажке крупными красивыми буквами было написано: «Выпей меня!»

Это, конечно, было очень мило, но умненькая Алиса совсем не торопилась следовать совету.

– Прежде всего надо убедиться, что на этом пузырьке нигде нет пометки: «Яд» – сказала она».

– И все равно она его выпьет, – помнится, хмыкнула Виктория, по-взрослому сморщив свой миленький носик. – Алиса такая глупая. Я никогда бы стала делать так, как она...

Я улыбнулась:

– А мне она нравится: с ней не соскучишься. Что в этом плохого?

Ребенок поглядел на меня умудренными не по возрасту глазами и с иронией произнес:

– Она заполучила кучу проблем, и что в этом хорошего?

– Не проблем, а приключений, – возразила ей я, но девочка продолжала качать головой, поражая меня своим, казалось бы, неуместным прагматизмом. В этом она была похожа на свою мать, мою тетушку Пейшенс, и я, повинуясь порыву, проговорила:

– А я бы все равно выпила из того пузырька... Это же так интересно!

Отголосок этого воспоминания все еще теплился на периферии сознания, когда во входную дверь позвонили, и мама крикнула с кухни:

– Девочки, откройте, пожалуйста, – у меня руки в муке!

Саманта все еще сидела, запершись, в ванной, и я нехотя побрела к двери.

– Добрый день! – ослепил меня белозубой улыбкой странного вида мужчина, едва ли пяти футов ростом. К слову, белоснежной у него была не только улыбка, но даже строгий костюм кипенно-белого цвета, как у капитана круизного лайнера, и шевелюра на голове. Пушистые волосенки белоснежным облаком покрывали его макушку, и я, засмотревшись на это чудо невиданное, невежливо выпучила глаза.

Гость же, так и не дождавшись ответа, продолжил:

– Мисс Леннон, не так ли? Мисс Саманта Леннон... – Прозвучал его восторженный голосок. – Если бы вы только знали, насколько я рад лицезреть вас сегодня.

– Аааа... – я почти возразила: мол, никакая я не Саманта – я Кира.

Но белоснежный мужчина осведомился:

– Приглашение, которое вы получили сегодня, вы не могли бы показать его мне?

Я все еще держала не менее белоснежный лист плотной бумаги с приглашением в правой руке и потому автоматически протянула его просителю.

Тот одарил меня еще одной солнцеподобной улыбкой, а потом – вот этого я вовсе не ожидала! – выхватил приглашение из моих рук и припустил прочь по садовой дорожке.

– Эй! – закричала я, обретя-таки пропавший от возмущения голос. – Верните его немедленно! Вы, злостный воришка.

Крысиные бои

Я распахнула зажмуренные от яркого света глаза и не сразу сообразила, где нахожусь: в полутемном проулке с нависающими над головой этажами серых домов. Место было донельзя мрачным и отвратительным… А запах – разрозненная рапсодия из фабричного дыма, дешевой еды и людских испражнений – сбивал с ног похлеще кувалды, почти оглушал и полностью дезориентировал. Облокотившись для устойчивости о стену, я зажала пальцами нос. Какими-то странными, донельзя непривычными пальцами с обгрызенными ногтями…

Что?!

Я вытянула перед собой обе ладони и едва не закричала от ужаса: ни тебе аккуратного маникюра, ни нежной девичьей кожи, ни колечка на правой руке – ничего этого не было и в помине, зато грязь под коротко обгрызенными ногтями и задубевшая, покрытая цыпками кожа присутствовали во всей своей отталкивающей красе.

В панике, совершенно сбитая с толку, я глотнула всем ртом отвратительный запах, и это едва не добило меня... В гортань словно сунули дохлую кошку и приправили ее тушку тухлым яйцом. Скривившись от омерзения, я попыталась выдохнуть панику, мерзкий запах и ощупать лицо одновременно… Осознание страшной истины заставило мои ноги ослабнуть.

Я не была Кирой Леннон...

Я вообще не была женщиной.

Я была каким-то… мальчишкой...

Тощим мальчишкой в грязных обносках, которые едва ли стирались ближайшие месяцы, если не больше. Голова нещадно чесалась – не удивлюсь, если в ней водятся вши – и ко всему прочему, мне жутко хотелось опорожнить мочевой. Вот просто до жути...

И мышечная память не подвела: руки справились с делом почти механически – от облегчения я застонала. Хотя наличие мужских причиндалов едва ли могло меня успокоить...

– Эй, дуралей, хватай серую дуру за хвост! Не упусти! – раздалось из-за спины надломленным пацанячьим баском.

– Простите... – вместо привычного женского голоса из горла вырвалось нечто скрипуче-каркающее, похожее на стон корабельной лебедки.

Я испуганно замолчала, схватившись за горло, а все тот же мальчишеский голос опять прокричал:

– Совсем ошалел, ссыкун вшивый, хватай, говорю, крысу за хвост! Чего вылупился, дубина? Сейчас как поддам по носопырке...

Пока он кричал, награждая паренька в моем лице нелестными эпитетами, что-то метнулось между моими ногами, большое и жирное, вроде кошки или хорька, и я, наконец сопоставив крики юнца с этой упитанной тушкой, оглушительно заверещала.

Не хочу больше видеть этот отвратительный сон! Хочу домой. К маме и ее шоколадному торту... Даже к Саманте с ее растянутым, старым свитером и недобрыми глазами. Да к чему угодно, лишь бы подальше от крыс!

– Ну ты и придурок, – услышала я насмешливый голос над своим ухом и распахнула зажмуренные, как оказалось, глаза. А еще шмыгнула носом. В него-то мне и заехали кулаком... По-доброму так, со всей силы.

Задохнувшись от боли, я не своим (в буквальном смысле этого слова) голосом заорала:

– Ты чего себе позволяешь, пацан?! Не видишь, кто я такая... такой, – поправилась скоро, от боли плохо соображая.

– Да ты точно того! – мой обидчик покрутил у виска пальцем. – Из Бедлама, что ли, сбежал? – Его лицо расплылось в широкой улыбке. – На вот, держи, я сейчас мешок приволоку. – С такими словами он протянул мне нечто истошно пищащее и извивающееся.

Крысу. Он протянул мне живую крысу, которая так и норовила цапнуть его за палец...

Мне подурнело до мушек перед глазами... Вот-вот грохнусь в обморок.

– Убери от меня эту гадость! – взвизгнула я под стать той же удерживаемой за хвост крысе. – Убери, убери, убери... – С каждым выкриком я все больше вжималась в серую стену.

У паренька с крысой глаза полезли на лоб, они буквально превратились в два блюдца для шоколадного торта.

– Видал я немало свихнувшихся в этой жизни, но ты превзошел их всех! – констатировал он с толикой уважения. Потом прошел по переулку и воротился, волоча за собой истошно пищавший старый мешок.

– Подсоби, – обратился ко мне, – подсажу этим тварям товарку. То-то они обрадуются! – Он усмехнулся, продемонстрировав передние щербатые зубы неопределенного цвета.

Я опять затрясла головой, выражая протест всем своим телом.

– Знаешь ли ты, – произнесла менторским тоном, – что эпидемия чумы в четырнадцатом веке была спровоцирована сбежавшими с зараженного корабля крысами? Что эти твари, – я ткнула пальцем в сторону копошащегося мешка, – являются наипервейшими разносчиками всевозможных болезней... Тебе нужно немедленно показаться врачу и пройти вакцинацию против бешенства и столбняка.

Выдав все это на едином дыхании, я огребла увесистый тычок в район солнечного сплетения, так что мне захотелось продолжить медицинское образование юного наглеца, только уже в области маммологии. К счастью, я вовремя вспомнила, что груди у меня больше нет, и слезы, вызванные даже не кровью из носа и хорошим тычком, а самим фактом моего нынешнего положения, так и полились по моему скуксившемуся лицу.

Мой обидчик сунул крысу в мешок и потуже затянул горловину. Мои слезы, должно быть, смутили его, хотя он и не показывал вида...

– Из деревни, что ли, приехал? – поинтересовался вдруг он. – Ревешь как девчонка.

Я молча кивнула, пытаясь унять жгучие слезы, но те, как нарочно, бежали без остановки.

– Меня Питером кличут, – продолжил парнишка, переминаясь на месте. – А тебя как зовут?

– Ки... – я вовремя установилась, – Килианом.

– ЧуднОе имя какое-то. Сразу видно, что деревенское.

– Ага, – икнула сквозь слезы, – мы все там слегка с прибабахом.

Парнишка улыбнулся и по-приятельски хлопнул меня по плечу.

– Ты это, прости, что я тебе в нос дал, – повинился он без раскаяния. – Сам виноват: чуть крысу мою не упустил, а она мне вот как нужна, – он стиснул ладонями тощее горло. – Мне фартинг за дюжину обещали... Крысиный король завсегда держит слово.

– Крысиный король? – пискнула я.

– Ага, Том Эндрюс, – улыбнулся парнишка. – У него самые лучшие крысиные бои в городе.

Ярмарка невест

Легкие так сдавило, не продохнуть... Я решила, пришел мой смертный час и пискнула жалостно «мама», готовая к неминуемой гибели. Даже глаза прикрыла – все равно в них радуги разноцветные разливались.

– Чего орешь-то? – одернули меня грубо, и прикрытые было глаза распахнулись.

Вместо темного переулка я увидела светлую комнату с голубыми обоями на стенах и кровать под шелковым балдахином, за столбик которой я и цеплялась, как утопленник за соломинку.

– Сильнее затягивай! – скомандовал тот же неприветливый голос, и ребра сдавило до хруста. Я почти перестала дышать… – Негоже на главном балу сезона с такой талией появляться. Я прикажу миссис Кларенс сократить твою порцию вечернего молока, милочка. Ты раздобрела, как на дрожжах...

Порция вечернего молока? О чем говорит эта женщина, когда я умираю?!

– Помогите! – простенала я через силу, почти теряя сознание.

И тут меня хлопнули по щекам, раз-другой, да так крепко, что ускользающее сознание не посмело до конца ускользнуть. В глазах опять просветлело, и в большом зеркале передо мной я рассмотрела среднего роста блондинку с молочно-белою кожей и тщательно завитыми волосами. На блондинке красовался корсет, который служанка нещадно утягивала на ее талии, женщина чуть в стороне взирала на усилия камеристки пристальным взглядом.

Девушка в отражении была смутно похожа на строгую даму, и я догадалась, что она ее мать. То есть моя нынче мать, учитывая, что я… снова став женщиной, продолжала быть не собой. Как такое было возможно, я не имела понятия.

Зато понимала одно: затяни камеристка шнуровку еще на одну десятую дюйма, и я умру от удушья.

– Смерти моей желаете, маменька?! – капризным донельзя голоском возмутилась блондинка из зеркала, ощущая себя втиснутой в банку сарделькой.

В мальчишеском теле я хотя бы дышала всей грудью! И голос был поприятнее.

– Замужества я тебе желаю, глупая! Лучшего что ни на есть, – женщина поднялась со стула и подошла совсем близко, так что цветочный аромат ее приторно-сладких духов окутал меня с головы до ног. – Или желаешь в девках остаться? – строгим голосом осведомилась она, взяв меня за подбородок. Ее брови сошлись на переносице... И я против собственной воли пискнула «нет», охнув, когда камеристка опять потянула шнурку.

– Вот и нечего артачиться, милая, – улыбнулась «добрая» матушка с наигранным добродушием. – Сегодня один из самых важных приемов сезона: балы у Харрингтонов славятся своими размахом и роскошью. Мы не упустим возможность показать тебя в лучшем виде! – И с порога добавила: – Слышала, Харрингтон-младший намерен остепениться и найти себе достойную партию. Вдруг именно ты западешь ему в душу?

– Больно надо, – пробубнила я себе под нос, а вслух вежливо согласилась.

Едва за ней хлопнула дверь, как я пригрозила горничной кулаком.

– Затянешь еще хоть на дюйм, пожалеешь об этом! – пообещала я ей на полном серьезе. И добавила: – Расслабляй, да живее.

Та выпучила перепуганные глаза и завозилась со шнуровкой корсета. Дышать я смогла минут через десять, когда сдавленные пластинами легкие наконец заработали в прежнем порядке. Вот ведь адское изобретение! Я упала на оттоманку и прикрыла лицо руками.

Корсет мне все-таки пришлось затянуть: иначе я просто не влезла бы в приготовленное для бала бледно-розовое платье с мелкими рюшечками. Я, в сочетании с этим платьем, превратилась в миленький нежно-воздушный зефир с недовольно сморщенным носом.

Нос морщился от духоты в экипаже, который едва-едва катил нас по Риджент-стрит, влившись в поток прочих экипажей гостей, направляющихся к ярко расцвеченному огнями особняку Харрингтонов.

Казалось, весь лондонской свет сосредоточился на этой обычно тихой улочке: аристократия – в экипажах, бедняки – по обочинам. Я высунулась было из занавешенного шторкой окна, да маменька так строго меня отчитала, что делать это повторно отпало всякое желание. Отец снисходительно мне улыбнулся... Этот тихий мужчина с пышно начесанными бакенбардами импонировал мне с первой минуты знакомства: он был такой же жертвой женщины в платье с турнюром, как и я.

– Веди себя прилично, Джоанна! – шикнула она на меня в сто сороковой раз, когда я просто поерзала на сидении. Эта пытка корсетом и долгой ездой в душном экипаже грозила никогда не закончиться...

К счастью, меня занимало два важных вопроса: если я снова приложусь к флакончику с янтарно-желтой жидкостью, таинственным образом обнаруженному среди прочего на моем туалетном столике, – смогу ли воротиться в свое привычное тело или так и продолжу скакать по чужим – это, во-первых. А, во-вторых: является ли Харрингтон из паба мистера Эндрюса тем же самым Харрингтоном, которого я встречу на балу в этом шикарном доме по Риджент-стрит... И если это один и тот же человек, то, право слово, мне не терпелось ухмыльнуться ему в лицо.

Он, между прочим, задолжал мне денег: тех самых, обещанных Килиану и не выплаченных по причине стремительного бегства. Я невольно улыбнулась, припомнив случившееся в «Кровавой Мэри»... Быть мальчишкой было забавно.

Наконец, лакей в золоченой ливрее распахнул дверцу нашего экипажа и услужливо опустил ступеньку – я выдохнула и последовала за родителями по расстеленной красной, ковровой дорожке. Словно суперзвезда на вручении премии «Оскар»... В улюлюкающих мальчишках, отгоняемых рассерженными лакеями, я узнала, как мне показалось, чумазое лицо Питера Уивера и Килиана, строивших гостям презабавные рожи.

Но смотрела я в первую очередь на особняк Харрингтонов, он оказался по-настоящему впечатляющим: широкая испанская лестница, к которой мы направлялись, вела к колоннаде, и на её вершине, словно древние боги, встречала гостей чета Харрингтонов. Из высоких окон на мостовую лился свет ярко освещенных окон... Вдоль дорожки, освещая нам путь, горели сотни маленьких фонарей. Их свет, отражаясь от блесков на моем платье, создавал эффект звездной пыли, осевшей на мою юбку. И я невольно залюбовалась, не силах отвести взгляд.

Трагедия на балу

Я очнулась на мягкой кушетке с мокрым полотенцем на лбу.

– Джоанна... Джоанна, – голос звал меня, словно издалека, из той реальности, возвращаться в которую мне совсем не хотелось. Здесь, в поле полном ромашек, было легко и приятно...

А там...

– Что случилось? – просипела я через силу, приоткрывая глаза.

– Вы меня напугали, – Харрингтон поднимался с колен. – Потеряли сознание... Я думал, вы умираете.

– Жаль, что не умерла. По крайней мере, весь этот кошмар уже бы закончился...

– Вы о перемещениях? – осведомился мужчина. – Я и сам едва могу в это поверить.

Я полностью распахнула глаза... и села.

– Так это правда, вы тоже оттуда? – спросила, ощущая близкие слезы. – Я думала, что я здесь абсолютно одна. – Уткнулась в жилетку своего вовремя подоспевшего спасителя и дала волю эмоциям.

Тот позволил мне выплакаться, похлопывая по спине, словно малого ребенка, и спросил наконец:

– Как вы здесь оказались? Тот мальчик, что спас меня в пабе – это ваша первая ипостась, я правильно понимаю?

Я утерла хлюпающий нос и просто кивнула.

– А вы, – икая, произнесла я, – больше не прикладывались к «веселому» флакончику?

Голубые глаза Харрингтона ярко вспыхнули, и он хохотнул:

– О нет, прикладывался! Не без этого. – И пояснил: – Представьте только, я прошел через дверь и очутился в теле молоденькой горничной, отчаянно отбивающейся от неприличных поползновений старого греховодника, ее хозяина. Я, понятное дело, не стал такого терпеть и заехал мерзавцу по причинному месту... Коленом. Со всего маху. Тот задохнулся от боли (уж мне ли не знать, насколько это несладко), а потом, сумев-таки разогнуться, он погнал меня прочь... – Мужчина пожал плечами: – Боюсь, бедняжка бродит где-то без крыши над головой, и я виновник этому несчастью.

– Какой кошмар! – отозвалась я с долей насмешки, и мы одновременно улыбнулись друг другу.

Смеяться над чужим горем было весьма некрасиво, и мы знали об этом, но облегчение, испытанное в обществе друг друга, как будто бы отодвинуло все сторонние беды на второй план. Все с нами приключившееся казалось какой-то нелепой шарадой, готовой вот-вот разрешиться...

– Почему вы назвали нас «белыми кроликами»? – поинтересовалась я у Харрингтона, и тот ответил, не задумываясь:

– Меня привел сюда белый кролик, а вас?

– Меня... – я припомнила странного мужичонку в белом костюме, – должно быть, тоже привел сюда кролик. Белый. – И я рассказала, как все случилось на самом деле.

Харрингтон слушал внимательно, с неподдельным интересом, только что-то едва уловимое проскользнуло в глубине его глаз и исчезло прежде, чем я успела закончить свою историю.

– У меня все было также, как и у вас, – сказал он, глядя на часы и подавая мне руку. И осведомился: – Как вы себя чувствуете? Уже лучше?

– Слегка подташнивает, – призналась я честно, и Харрингтон мотнул головой, огорошив меня неожиданной информацией:

– Мне кажется, вы беременны, мисс. Определенные признаки заставляют меня склоняться к такому предположению...

Боже, я вспыхнула, словно все та же викторианская барышня!

– Почему вы так решили? Вы доктор? – я приложила руку к туго затянутому в корсет животу. – Эти девицы должны были бы посекундно лишаться сознания: корсет – изобретение дьявола! Не думаю, что дело в чем-то большем... – И с ужасом: – Я никогда не была прежде беременной.

– А я никогда прежде не был женщиной! – парировал Харрингтон с явным намерением подбодрить меня. – И мне это не очень понравилось.

– Быть мальчиком тоже удовольствие не из приятных, хотя и намного лучше, чем – девицей на выданье, лишенной кислорода во всех смыслах этого слова.

Мы немного помолчали, обдумывая свое непростое положение, а потом я спросила:

– Как же нам вернуться назад? Это время наводит на меня ужас, и я не готова провести в нем всю свою жизнь.

Харрингтон казался задумчивым, когда произнес:

– Я много думал об этом, – дернул он головой, – но пока не пришел ни к какому конкретному выводу. Увы...

– Возможно, вместе мы лучше справимся с этой задачей, – предположила я не без смущения.

– Уверен, так и будет, – мужчина снова поглядел на часы. – А сейчас нам стоит вернуться на бал, иначе, сами понимаете, слухов не оберешься. И берегите себя! – добавил вдруг напоследок.

– Как и вы, – откликнулась я. – Те двое в пабе казались настроенными очень решительно. Как вам удалось от них оторваться?

– Я выскочил под колеса какому-то экипажу, – усмехнулся мужчина, – и хозяин оного, признав во мне Мэтью Харрингтона, вызвался подвезти меня. В противном случае, сложно сказать, что случилось б со мной... Кстати, спасибо, что спасли мою жизнь! – поблагодарил он с теплой улыбкой.

После этого я облокотилась на его руку, и мы направились к двери. Его слова о спасении кружили мне голову... Я спасла жизнь человеку. Звучало чудесно!

Уже в коридоре, подведя меня к мягкому, затененному пальмами и другими тропическими растениями дивану, он сказал:

– Будет лучше, если нас не увидят вместе. Сделайте вид, что провели здесь все время!

Усадив меня, он последовал дальше, и я невольно залюбовалась доставшимся ему телом: высоким, статным, на котором фрак сидел как влитой. А чего стоило только его голубые глаза! А я, надо признаться, питала непреходящую слабость к голубоглазым мужчинам. С телом моему товарищу по несчастью повезло, что уж лукавить...

Я откинулась на спинку дивана и в неуместном, казалось бы, состоянии радостного восторга растянула губы в широкой улыбке. Восторг мой, однако, длился недолго: его вспугнул сдавленный женский крик, заставившей сердце заледенеть.

Харрингтон, все еще беседующий с кем-то у лестницы, встрепенулся, определяя направление крика, и, оставив своего собеседника, поспешил в комнату для закусок, я вскочила и бросилась следом... Читайте: пошла быстрым шагом. Бегать в корсете в принципе невозможно! Будь он трижды неладен.

Новая камеристка

Мы бежали с бала у Харрингтонов не в одиночестве: прочие гости, страшась, как и матушка, увязнуть в скандале, стремительно покидали светское мероприятие. И делали это с тем же самым нетерпением и азартом, с которым стремились попасть в этот дом…

«Добрая» матушка, прядая головой, высматривала наш экипаж, но тот все еще не было видно, и она становилась мрачнее с каждой минутой.

Наблюдавшие наше прибытие простолюдины уже разошлись, и улица казалась бы опустевшей, не будь она растревожена зычными перекличками возниц и стуком колес по мостовой. Именно из-за этого шума мы, должно быть, и не услышала легких шагов незнакомки, подошедшей к нам от Гайд-парка: она куталась в теплую шаль и, будучи совсем юной и симпатичной, казалась трогательно-беззащитной.

– Простите меня, господа, – ее голос заставил маменьку вздрогнуть, – я ни за что не стала бы вас тревожить, не будь мои обстоятельства столь тяжелыми, взывающими к вашему состраданию и человечности. Я...

– Убирайся, мерзкая попрошайка! – прервала ее миссис Синглтон, указав рукой в сторону. – Убирайся и не смей приставать к благовоспитанным людям, к коим ты, конечно же, не относишься. Прочь! Пошла прочь, замарашка.

Девушка потемнела лицом, но не дрогнула, чем вызвала мое невольное восхищение.

– Не прогоняйте меня, умоляю! – взмолилась она трепетным голоском. – Я порядочная девушка, пострадавшая во имя своей добродетели... – На этих словах незнакомка одарила меня быстрым взглядом. – Мой бывший хозяин, человек крайне порочный и сластолюбивый, прогнал меня из дому, стоило мне отказать в его мерзких поползновениях.

Матушка быстро-быстро заработала веером: тема была не из тех, которые, как она полагала, могла касаться нежных, девичьих ушей ее дочери.

– Он оставил меня без рекомендаций и заслуженной платы, велел ночевать в подворотне... среди крыс и отребья, – слова «крыс» девушка выделила особым акцентом. – Если вы не проявите хотя бы толику сострадания, то меня ждет либо работный дом, либо клеймо падшей жен...

Моя матушка оборвала ее громогласным покашливанием в кулак.

– Мы вас поняли, дорогая, – снизошла она до терпимого тона. – Только чего вы хотите от нас? Нам нечего вам предложить. Маркус, – обратилась она уже к мужу, молча стоявшему в стороне, – возможно, у тебя найдется несколько пенсов для этой бедняжки. Будь добр проверить карманы...

Тот растерянно заморгал.

– Дорогая, я никогда не беру денег на бал, – отозвался он таким тоном, будто его попросили отыскать в кармане единорога.

– Вот видите, милочка, – миссис Синглтон пожала плечами, – нам абсолютно нечего вам предложить. – И отвернулась в ожидании своего экипажа, который все еще не подъехал.

Девушка, между тем, просигнализировала мне глазами, и я, уже догадавшись, кто скрывается за симпатичной мордашкой, поспешно произнесла:

– Маменька, а как же моральные принципы вашего женского комитета, в котором вы обсуждаете помощь бедняжкам, попавшим в положение нашей просительницы? Что бы сказали уважаемые патронессы, узнай они только, что мы отказали в помощи одной из заблудших овечек христовых... – И с кротким смирением: – Почему бы нам не совершить доброе дело, предложив этой девушке место горничной в нашем доме. Без сомнения, подобный поступок выделил бы вас в лице прочих и вызвал горячее расположение со стороны дам женского комитета.

Мои слова, я видела это, угодили точно по назначению: спесивость боролась с тщеславием, и первая явно проигрывала. Для верности я присовокупила трагическим тоном:

– Энид рассказала о своем скором замужестве и отъезде в деревню. Кто станет смотреть за моим гардеробом? Найти хорошую камеристку – дело нелегкое. Милая, – обратилась я к скромно потупившейся девице, – кем ты служила в доме своего бессовестного хозяина?

– Личной горничной, мэм, – пролепетала юная мисс. – И госпожа была мной очень довольна.

С победным видом я поглядела на маменьку: мол, посмотрите, это просто судьбы, подарок небес, дар, ниспосланный свыше, и та сдалась, сморщив для вида свой аристократический нос.

– Хорошо, она может сесть рядом с возницей. Поглядим, что получится для нее сделать! – сказала она, с видом поверженной королевы поворотившись к своему мужу.

Мысленно я вскинула руку, заверещав от восторга, но на деле позволила себе лишь краткий взгляд в сторону юной девицы и легкую, ободряющую улыбку – та ответила мне кивком головы. И я, сопоставив образ юной служанки с высоким, голубоглазым Харрингтоном, прикусила палец правой руки: уж больно забавным выходил симбиоз двух таких непохожих друг на друга людей. Впрочем, мой «Килиан» тоже мало вязался с блондинистой аристократкой в розовом платье, коей я сейчас и являлась...

С такими мыслями я и садилась в поданный, наконец, экипаж и тряслась до самого дома, полная тревожного нетерпения.

Энид, моя нынешняя камеристка, с которой мы успели свести достаточно темпераментное знакомство, помогла мне снять бальное платье и облачиться в ночную сорочку. Я выдохнула от облегчения и поспешила отослать ее прочь, намереваясь так или иначе дождаться свидания с Хелен Лэйн, моей новоприобретенной служанкой. Ту определили в комнату наверху, и я не сомневалась, что она ждет не дождется нашего разговора с тем же нетерпением, что и я.

В дверь постучали в начале третьего ночи, когда я едва ли не грызла ногти от нетерпения.

– Харрингтон? – спросила я, распахивая дверь и впуская ночную гостью... гостя в комнату.

Девица усмехнулась.

– Вы меня с кем-то путаете, дорогая Джоанна Синглтон, – произнесла она укоризненным тоном, так не похожим на ее умоляющий тон в разговоре с моей матушкой. – Разве я хоть отдаленно похожа на мужчину?! – и она выгнула спину, демонстрируя мне свою пышную грудь, прикрытую только тканью сорочки. – Ну, что скажете?

– Скажу, что лиса пустили в курятник, – улыбнулась я с мнимым укором. – Проходите и перестаньте паясничать! Как мне вас теперь называть? – поинтересовалась при этом. – Харрингтоном или все-таки Хелен?

Любопытные открытия

Энид действительно собиралась замуж и, получив мое разрешение провести день вне дома, воспользовалась им не задумываясь. А добавленный к выходному дню шиллинг заставил ее и вовсе едва ли не в ноги мне кинуться... Я же предпочитала, чтобы она не путалась под ногами.

И едва она покинула мою комнату, мы с Хелен приступили к намеченному обыску: я осматривала книжные полки и секретер, она с мужским педантизмом простукивала стены и половицы.

– Не думаю, что у нежной викторианской барышни имеется шифрованный железный сейф, – улыбнулась я маленькой камеристке, заглядывающей за каждую картину на стенах.

– Не будем исключать никаких возможностей, – сказала она, продолжив свое занятие.

В конце концов, искомое нашла именно я: сложенные аккуратной стопкой письма незнакомых нам обоим людей лежали под ворохом девичьих панталон. Мы уселись с Брайном на кровать и прочитали каждое из них…

Каким образом личная переписка неких Томпсона и мисс Рид попала в руки мисс Синглтон оставалось для нас полной загадкой, и Хелен высказала единственно верную догадку:

– Мне думается, наши барышни не брезговали шантажом, – сказала она, кивая в такт каждому слову. – Заполучив подобное письмецо, они могли предъявлять своим жертвам определенные требования, и тогда слова Алисии «денег там не было» становятся более ясными. Вполне возможно, – продолжала она хмурить свой девичий лоб, – что некто, угодивший им в руки, не пожелал платить деньги, а, высчитав шантажиста, загодя запасся шприцем с морфием, направляясь на бал к Харрингтонам.

– То есть кто-то из тех, чье письмо в этой стопке?

– На мой взгляд содержимое этих писем более чем невинно, – пожала Хелен плечами. – Однако мы не знаем всего, а иных убивали даже за меньшее.

Я снова спросила:

– А как же убийца, в таком случае он знает и обо мне?

Хелен поднялась и заходила по комнате.

– Возможно, он проследил за мисс Хэнсли, когда она приносила письмо, и не знает о вашем существовании. Будем надеяться, что это именно так! И опираться на это.

В дверь постучали, и служанка внесла поднос с завтраком. От него исходил аромат поджаренного бекона и тостов – у Хелен заурчало в желудке, у меня же внутри все узлом завязалось, пришлось сцепить зубы и дышать через раз.

Я с трудом поблагодарила служанку и велела оставить завтрак на столике.

Девушка сделала, как я велела и удалилась. А я метнулась к ночному горшку и меня выполоскало желчью... Желудок был абсолютно пуст. Даже не знаю, когда в последний раз ела!

Хелен скривилась, зачерпнув стакан холодной воды из тазика для умывания:

– Держите, прополощите рот. – И пока я пила холодную воду, ощущая себя очень странно и мерзко, добавила: – Давайте все же решать проблемы по мере их поступления. Предлагаю начать с отца вашего ребенка. Надо узнать, кто он такой, и сможем ли мы устроить их с Джоанной помолвку.

– И как вы намерены это сделать? – словно враз обессилев, осведомилась я.

Хелен кивком головы указала мне на волшебный флакон, стоявший на туалетном столике мисс Синглтон.

– Нет, – скривилась я, – вы ведь сейчас не всерьез, правда же?

Хелен пожала плечами: мол, серьезнее не бывает, и я застенала:

– Ну почему вместе с телом мне не могли достаться и воспоминания этой несносной девицы?!

– Потому что так было бы слишком просто, – девушка подошла к подносу с завтраком и намазала тост маслом. Сдобрила его ломтиками поджаренного бекона и запихнула в рот почти целиком...

– Боже, – простенала я, совершенно несчастная, мне было плохо уже от самого вида еды, – я выпью его уже хотя бы лишь для того, чтобы избавиться от этого мерзкого ощущения в желудке.

Хелен улыбнулась и продолжила чистить вареное яйцо. Похоже, она надо мной издевалась!

Я кое-как дотащилась до туалетного столика и подхватила злополучный флакон:

– А что, если в этот самый момент этот безымянный мальчишка держит в руках крысу или, не знаю, ест таракана? – произнесла я, ощущая новые позывы к рвоте. – И как я пойму, что мне пора возвращаться? Я совершенно не знаю этого Лондона, он пугает меня до чертиков.

Моя паника нарастала, и Хелен, оторвавшись от завтрака, положила руку мне на плечо:

– Оказавшись в теле мальчишки, возвращайтесь сюда, на Парк-Террейс, – сказала она. – Входите черным ходом – я скажу кухарке, что ко мне должен прийти брат. Повидаться. Отсидитесь на кухне, пока я не выясню, кто папаша вашего чада.

– А вдруг она сегодня с ним не увидится?!

– Надейтесь на лучшее. – Хелен мне улыбнулась и подбодрила кивком головы: мол, пейте уже, не томите напрасно.

Скрепя сердце именно так я и сделала...

Перенос прошел безболезненно, только голова слегка закружилась, и я потрясла ей, разгоняя туман.

– Что ты творишь, маленький негодяй?! – отчитали меня сквозь не до конца сошедшую дурноту, и я, сконцентрировавшись, наконец увидела свою руку с щеткой для обуви и носки мужских туфель, маячивших на уровне моих глаз..

– Простите, сэр! – пролепетала я на автомате, сама толком не зная, за что, собственно, извиняюсь.

– Негодный мальчишка, – еще раз процедил сердитый мужчина, ненароком или нарочно опрокинув жестянку с заработанными мной пенсами. Те покатились по мостовой, и я бросилась собирать разлетевшиеся во все стороны монетки…

– Что, все еще считаешь отлов крыс грязным делом? – насмешливый голос Питера Уивера прозвучал над моей головой. – Брось уже всю эту дребедень и пойдем-ка со мной: поработаешь вместо хорька... – И мечтательным голосом: – Вот накоплю на настоящего, хорошо обученного, попляшут потом у меня эти серые бестии. Вот, погляди, укусили за палец! – и он продемонстрировал мне загноившуюся ранку с самым геройским видом.

Я припомнила было свою лекцию о крысах, да вовремя прикусила язык: повторяться не стоило, да и бесполезное это дело. Такие, как этот парнишка, выживают, как могут, и не мне учить их обратному.

– Выглядит жутко! – заметила я, и Питер горделиво выпятил грудь.

Не пей – козленочком станешь!

Верзила-бобби потащил меня к полицейскому возку, и я, извернувшись, попыталась достать волшебный флакон из кармана. Хватит – пора возвращаться!

– Что это тут у тебя? – от неожиданности я едва не выронила флакончик на мостовую. – Ну-ка, давай сюда! – Варвар в форме рванул вожделенную бутылочку из моих рук и всмотрелся в ее янтарную глубину. Поцокал языком, поглядывая на меня с хитрым прищуром...

– Отдайте! – насупилась я. – Это мое! – Сама не знаю, в чем было дело, но мне до жути хотелось заехать верзиле по носу ну или пнуть его под коленку. Наверное, малыш Джонни проявился под воздействием адреналина...

– Теперь мое, мелкий крысёныш! – осклабился полицейский, засовывая флакон в карман своей формы. Я стиснула зубы, чтобы не заорать матом и не разреветься одновременно... Как же сложно быть и мужчиной, и женщиной в один и тот же момент! В итоге сошлась на золотой середине: плюнула наглому бобби в лицо; плевок вышел скудным и угодил всего лишь на рукав его формы, однако рассерженный бобби зашвырнул меня в возок знатно. Так что я врезалась в стену и стекла по ней, словно тот же плевок, с трудом протолкнув воздух наружу. Он как будто залип в моих ушибленных лёгких…

– Ты у меня еще попляшешь, сопляк, – пообещал этот гад, хлопая дверью.

У меня сжалось сердце: что теперь делать? Хелен знать не знает, где я, а я знать не знаю, как вернуть свой флакон. Слезы рекой побежали из глаз... И я напрасно пыталась сдержаться, не портить имидж мальчишке, в теле которого пребывала.

Вскоре в возок сунули еще нескольких человек: двух уличных шалопаев, таких же как я, и пятерых круглолицых китайцев неопределенного возраста. Не густо, однако. Где же сама хозяйка притона? Где богатые господа, размахивающие руками над головой? Так сказать, обошлись малой кровью. Взяли тех, кто не смог откупиться...

Только бы этот верзила-констебль не потерял мой флакон с превращайкой!

Только бы не выпил его ненароком...

Что тогда будет? Я так и останусь тринадцатилетним мальчишкой, выживающим на лондонских улицах?!

Не хочу. Только не это!

Под эти безрадостные мысли меня и втолкнули в полутемную камеру и захлопнули дверь.

Следы недавно просохших слез все еще были заметны на моем грязном лице, и мой личный недруг состроил насмешливую гримасу, потирая кулаками свои якобы заплаканные глаза.

– Я маменькин сынок и ною словно девчонка! – произнес он плаксиво и до жути насмешливо.

Ну я тебе покажу, подумалось мне со злостью, ну ты еще попляшешь, верзила!

Правда, последующие четыре часа, которые я провела на тонком соломенном тюфяке, заменяющем в камере матрас, несколько охладили мой пыл... Однако ровно до того точно момента, как все тот же констебль не появился передо мной, демонстративно похлопывая себя по карману.

– Ну, приятель, – ухмыльнулся он во весь рот, – не хочешь рассказать, что это за штука такая. – Мой флакон оказался в его жирных пальцах с откупоренной крышечкой.

– Это лекарство, – ответила я дрогнувшим голосом, и негодяй это сразу подметил. – Хозяйка послала к аптекарю за сердечными каплями.

– К аптекарю, да за сердечными каплями? Как любопытно, – он поднес флакончик к своему носу. – И вместо аптеки ты забрел в опиумный притон. – И в тот же момент заорал мне в лицо: – Не держи меня за идиота, пацан. Что в этом флаконе? Новая опиумная настойка? У твоей хозяйки расшалились нервишки? Признавайся, если не хочешь гнить в этой камере веки вечные.

– Это лекарство! Клянусь, – уверила его я. – Сердечные капли.

Констебль, смерив меня злобным взглядом, вдруг опрокинул в себя половину флакона.

Я заорала истошно, как раненое животное, – у меня потемнело в глазах.

– Перкинс, – окликнули вдруг верзилу от двери, – что у вас происходит? За мальчишкой явился хозяин, надеюсь, ты не позволял себе лишнего.

– Никак нет, сэр, – откликнулся тот, пряча флакон в карман своей формы и вытягиваясь во фрунт.

Камеру отперли, и я вышла наружу на ватных ногах. Те едва держали меня… А при виде высокой фигуры Харрингтона, я так и вовсе едва не повалилась на пол от облегчения.

– За что его задержали? – осведомился он грозным тоном, обращаясь к констеблю Перкинсу, моему личному неприятелю.

– Он был взят в числе прочих во время облавы на опиумный притон, сэр, – отрапортовал он.

Харрингтон красноречиво взглянул на меня, требуя объяснения данному факту.

– Я шел из аптеки, – ответила я, – миледи Харрингтон послала меня за сердечными каплями, а тут налетели эти наглые бобби и повязали меня. Вон, у этого, в том, левом кармане, купленное мною лекарство. Пусть вернет его или выплатит полную стоимость!

Перкинс, зло прищурившись, достал из кармана флакон и швырнул его мне. Я едва поймала его...

– Можно в уборную, сэр? – обратилась я к Харрингтону, сжимая в руках вновь обретенную свободу. – Мне надо избавиться от... ну, вы понимаете.

– Иди. Я подожду тебя!

Я не могла ни секунды оставаться ни в этом ужасном месте, ни в этом мальчишеском теле, облаченном в грязную, завшивевшую одежду, и потому, глянув на плескавшуюся на донышке янтарную жидкость, пригубила ее по минимуму.

… И не сразу сообразила причину странного раздражения, буквально пузырящегося в моей голове. С чего бы это мисс Синглтон быть столь раздраженной и почему у меня... снова мужские ладони?! И рассмотрев лацканы казенной полицейской формы, я обомлела: я – Перкинс! Этот несносный верзила с ухмылкой в тридцать два желтых зуба... Быть такого не может.

Но почему?

Удивление и испуг накрыли меня с головой, а усатый мужчина – должно быть начальник Перкинса – продолжал как ни в чем ни бывало:

– Подумать только, в особняк сэра Денбери проникли неизвестные личности и учинили погром в комнате покойной мисс Алисии Хэнсли. Помните, ту погибшую на балу? – Я кивнула, а, казалось, само тело откликнулось за меня. – По словам хозяина дома, украдено ничего не было, и это лишь усложняет и без того непростое дело... Я намерен немедленно отправиться к Денбери и опросить родителей девушки. Будьте готовы сопровождать меня незамедлительно!

Тайный любовник и прочее

Хелен – настоящая Хелен, без Брайана в голове – оказалась тихой, унылой девушкой, даже в половину не столь очаровательной, какой бывала она, сидя со мной на кровати и хмуря свой юный лоб. Ей не хватало харизмы и уверенности в себе...

– Помоги снять платье, – велела я, расстроившись, что Брайан еще не вернулся.

Что могло его задержать?

Девушка принялись расстегивать пуговки на моем платье с настороженностью сапера, крадущегося по заминированному врагом полю. Ее заплаканные глаза заставили меня устыдиться поступков мисс Синглтон: похоже, эта девица устроила новой служанке сильную взбучку. Довела ее до истерики, если не больше! Вон как пальцы трясутся, едва с корсетом справляется… И вдруг в мгновение ока пальцы на шнуровке корсета – я мгновенно заметила разницу – обрели твердость и заработали много быстрее.

– Ты вернулся, – констатировала как факт. – Наконец-то. – И дернулась, торопясь обернуться, но руки моей камеристки удержали меня, продолжая тянуть за шнурок.

А её губы откликнулись в мнимом недоумении:

– Не понимаю, о чем вы, мисс.

Но разница была слишком разительна, чтобы спутать.

– Я знаю, что это ты, Брайн! Не пытайся меня обмануть.

– Жаль, – вздохнула Хелен-неХелен. – Вернись я чуть позже, мог бы застать вас полностью голой.

Я улыбнулась:

– Чтобы увидеть обнаженное женское тело, тебе достаточно снять перед зеркалом платье.

Хелен расшнуровала корсет и отбросила его в сторону. И, когда я к ней повернулась, протянула руки к прическе... Признаться, ее далеко не девичий взгляд вызвал мурашки на моем теле. А когда она потянула из моих волос шпильки, я почти застонала от удовольствия…

– Вожделеть собственное тело было бы извращением, вы не находите? – поинтересовалась моя камеристка с насмешливой полуулыбкой.

Ее фиалковые глаза и розовый маленький рот находились в непосредственной близости от моего собственного лица. И я сглотнула, поймав себя на крамольной мысли о поцелуе...

С девушкой! Только этого не хватало.

– Полагаю, дальше я справлюсь сама, – разрывая контакт наших глаз, чуть сипло ответила я. Потянулась за пеньюаром и накинула его на себя, стыдливо запахнув на груди. Поинтересовалась: – Где вы были так долго?

– Проводил Харрингтона до дома, – ответил мой собеседник. – Не хотел отягощать его память мыслями о визите в полицейский участок. К тому же я почел своим долгом позаботиться о малыше Джонни... – Хелен поглядела на себя в зеркало. – Вы ведь заботитесь о моем втором теле, пристроили его к «милой» барышне, мисс Синглтон, вот я и решил отплатить тем же.

– Отличная мысль, – в тон ему откликнулась я. – Хватит с мальчика грязных, дурно пахнущих подворотен и чрезмерно щепетильных джентльменов в грязных ботинках.

– Кстати, о джентльменах, – улыбнулась мне Хелен. – Не торопись вы так скоро покинуть полицейский участок, могли бы стать свидетельницей презабавного зрелища: ваш обидчик, тот Перкинс, опозорился перед всем коллективом, закукарекав и лишившись штанов одновременно. Не уверен, что такое скоро забудется! Бедняге долго еще придется терпеть насмешки коллег по работе.

Я возразила, лучась самодовольной улыбкой:

– Он вовсе не кукарекал, а блеял. Так и было задумано изначально!

Кукольное личико Хелен отобразило недоумение.

– Но как? Как такое возможно?

– Не знаю, – призналась честно. – Это произошло абсолютно случайно. Возможно, все дело в выпитой им превращайке, моей превращайке, которую этот верзила опустошил почти полностью. У меня осталось только несколько капель на дне...

Хелен продолжала глядеть на меня большими глазами.

– То есть после парнишки вы переместились в этого бобби?

– Именно так, – подтвердила я. – Перепугалась сначала, думала, что не могу больше вернуться в мисс Синглтон – к счастью, все обошлось, и после капельки превращайки я снова вернулась на Парк-Террейс, в тело беременной барышни мисс Синглтон. Кстати, – охнула я, припомнив разам несколько новостей, – в комнату мисс Алисии Хэнсли проникли и обыскали неизвестные личности, должно быть, искали те самые письма. – Я вскинула брови.

– Если ее комнату обыскали, значит, преступник или преступники не знают о вашем участии в этом деле.

– Я тоже подумала так, – откликнулась я. – Но не это самое главное!

– Есть что-то важнее? – скептически заметила девушка.

Я кивнула.

– Конечно! Мой намечающийся позор на данный момент важнее всего, как мне кажется. Но, – я подняла вверх указательный палец, – я, кажется, знаю, как сделать из мисс Синглтон порядочную девушку: мы должны выдать ее замуж. И вы завтра же сделаете мне предложение!

– Я?! – изумилась Хелен.

– Вы, Харрингтон, именно вы. Тем более, что наше обоюдное отсутствие в бальной зале наделало шуму, как оказалось. А ваша репутация, по словам матушки, такова, что загодя делает любую девицу опозоренной, проведи она в вашем обществе лишние две минуты наедине.

– Какой же я страшный человек, право слово! – произнесла Хелен наигранно басовитым голосом и улыбнулась. – Впрочем, чего-то подобного я и опасался, – продолжала она. – А не хотите узнать, как прошел мой сегодняшний день? Вы-то, как я уже знаю, времени зря не теряете: то крысиные бои, то опиумный притон. Нескучно живете, моя дорогая мисс Синглтон!

– На самом деле меня зовут Кирой. Вы так ни разу об этом и не спросили...

– Подумал, вы сами меня просветите, что вы и сделали только что.

Я только головой покачала от подобной находчивости, граничащей с наглостью.

– Рассказывайте уже, – кинула насмешливым тоном. – Вам удалось выяснить личность таинственного любовника? Полагаете, он лучше подходит на роль жениха?

– Вот уж сомнительно. Вы удивитесь моему рассказу, – Хелен с ногами взобралась на кровать и похлопала по покрывалу рядом с собой. С опаской, но я пристроилась рядом: Хелен-на-самом-деле-Брайан пугала меня собственной реакцией на само ее присутствие рядом.

Это было последней каплей...

Утро следующего дня ознаменовалось для меня очередным приступом утреннего недомогания вкупе с невеселыми мыслями, связанными с Брайаном.

Осуществил ли он свои грандиозные планы и наведался ли в бордель к продажным женщинам?

Мысль об этом была особенно удручающей.

Явится ли он сегодня просить моей руки?

Эта мысль казалась на порядок лучше предыдущей.

А еще припомнились мама с сестрой: как они там, скучают ли обо мне, волнуются ли... Мама, наверное, места себе не находит, а вот о чувствах Саманты я могла только догадываться. Мы с ней никогда не были особо близки, вращались будто на разных орбитах в одной звездной системе с мамой в центре.

И тут же прошибла новая мысль: надо бы расспросить Брайана о его местожительстве. Вот так вернемся домой и даже не сможем найти друг друга... Я тут же одернула себя, но факт оставался фактом: выбросить этого типа из головы решительно не получалось.

Уж не влюбилась ли я ненароком в бестелесного призрака? В сгусток сознания, блуждающий по чужим телам... Рассмеявшись в голос, я почти довела бедняжку Энид до нервного срыва. Та как раз облачала меня в красивое платье… Как-никак я готовилась к предложению руки и сердца! А такое не каждый день происходит. Со мной, например, будет впервые…

Правда, время уже перевалило за полдень, а мой суженый и не думал являться... Я уже было подумывала приложиться к последним каплям в своем волшебном флаконе, когда дверной колокольчик звякнул, оповещая о визите незваного гостя.

С верхней ступеньки лестницы я слышала, как камердинер докладывает матушке о сэре Харрингтоне-младшем, и сердце мое дрогнуло самым предательским образом.

Явился...

Явился!

Явился, распутный негодяй. Я пощипала щеки и спустилась в гостиную на зов матери...

Взгляд осуждающего презрения, готовый испепелить недостойного женишка, пропал втуне, сменившись недоумением: Харрингтон был только Харрингтоном и никем другим, я поняла это с первого взгляда. Харрингтон-Брайан на сватовство не явился...

Да и за тем ли он здесь вообще?

– Куда ты? – воскликнула матушка, когда я выскочила из комнаты почти бегом, нарушая все неписаные законы светского этикета.

– Минутку, – крикнула на ходу, торопясь вверх по лестнице. – Где Хелен? – спросила Энид, ворвавшись к себе.

Та выпучила глаза...

– Не знаю, мисс. С утра ее не видела...

Час от часу не легче... Где Брайан? Что происходит? Я попыталась унять громко стучащее сердце и вернулась в голубую гостиную с приветливой улыбкой на губах. Будем решать проблемы по мере их поступления, и сейчас, коли придется, я сыграю идеальную невесту.

– Мистер Харрингтон желал бы переговорить с тобой, милая, – от приторности материнского голоса у меня заломило зубы. – Полагаю, пяти минут наедине будет достаточно... – И она сложила на груди руки, будто без слов умоляя меня быть паинькой-дочкой.

Значит все-таки сватовство…

У мужчины дернулось правое веко. Ого, кто-то не очень рад предстоящему браку! Что и понятно: мисс Синглтон была той еще штучкой, впрочем, если верить слухам, сам жених тоже не отличался целомудрием.

И ведь красивый, зараза: руки так и зачесались провести по его подбородку руками, запустить пальцы в волнистые волосы... куснуть нижнюю губу, выдохнув короткое имя прямо в его аккуратное маленькое ушко.

– Этим утром я переговорил с вашим батюшкой, – оторвал меня от возбуждающих мыслей Харрингтон-младший. – Я просил у него вашей руки... – Он нервически дернулся: – Я, право слово, не понимаю, как могло произойти это нелепейшее недоразумение на балу: я совершеннейшим образом не помню ни наш с вами танец, ни наше последующее общение... Все случившееся похоже на туман, морок, если хотите. Однако, считая себя истинным джентльменом, я просто обязан восстановить ваше доброе имя и сделать предложение руки и сердца, которое, я надеюсь, вы примите с долженствующим почтением и кротостью.

– Я всегда знала, что вы достойный человек, мистер Харрингтон, – произнесла я с полуулыбкой, слишком занятая мыслями об исчезновении Хелен, чтобы разыгрывать еще больший спектакль. – После того, что было между нами... вы были просто обязаны позвать меня замуж, и я рада, что вы не поступились своими принципами.

Харрингтон тяжело сглотнул – его адамово яблоко дважды скользнуло вверх-вниз.

– А что между нами было? – поинтересовался он с настороженностью.

Я прикрыла лицо ладонью, вроде как стыдясь самого воспоминания о случившемся.

– Боюсь, от этого дети родятся, – шепнула абсолютно шокированному подобным признанием Харрингтону. И добавила: – Вы дважды поцеловали меня в губы... с языком.

Тот шумно выдохнул: то ли с облегчением, то ли еще как иначе, только я не сдержалась и присовокупила: – Но и еще кое-что сделали, – и демонстративно отвела глаза от его бежевых бриджей. – Поэтому я принимаю ваше предложение с великой радостью. Уверена, мы будем самой счастливой парой сезона!

Впорхнувшая в комнату матушка расцеловала нас обоих в ярко пылавшие щеки. И новоиспеченный жених, страшась даже глядеть в мою сторону, поспешно откланялся, сославшись на важные дела, связанные с предстоящим событием. Я была только рада: снова бросилась искать Хелен, обошла дом от кухни до чердака и, только смирившись с ее отсутствием и вернувшись к себе, закричала буквально в истерике, когда её личико показалось в дверях моей спальни:

– Где ты была?!

Девушка поспешно прикрыла за собой дверь и опустила на пол сундучок с одеждой.

– Ходила забрать свои вещи. Что за истерика, право слово?

– Право слово?! – взвизгнула я. – Право слово?! Вы должны были явиться на сватовство – и не явились. Что я должна была, по-вашему, думать?

– Что я занят своими делами? – предположила Хелен, и ее спокойствие разъярило меня еще больше.

– У вас не может быть никаких своих дел, – прошипела в сердцах. – У нас с вами одно общее дело, и вы не имеете право отлынивать от него.

Похищение

В тот же момент я оказалась на маленькой, тихой улочке с рядами однотипных домов. Неподалеку, за раскидистыми липами, притаился наемный экипаж; сама я сидела на каменной ступеньке и пожевывала зубами сухую травинку.

Первым делом я выплюнула ее на мостовую, а только потом задалась важным вопросом, что Джонни здесь делает... Впрочем, долго гадать не пришлось: Харрингтон появился в дверях ближайшего дома в компании пышногрудой блондинки, обвившей его шею руками и весьма нецеломудренно поцеловавшей. Я с трудом, но сдержала презрительную гримасу. Кобель! Плюнула на мостовую и растерла плевок башмаком.

– Кликни кэб, парень! – бросил мне Харрингтон, продолжая тискаться с незнакомкой.

Могу представить, что она себе позволяла за закрытой дверью, если даже посреди улицы вела себя подобно коралловому полипу.

– Так вот же он, прямо под носом, – буркнула я, направляясь к ранее подмеченному экипажу. – Эй, кэбмен, ты туточки? – спросила еще на подходе, однако ответа не получила.

По крайней мере, ожидаемого ответа, поскольку стремительно распахнувшаяся дверца едва не огрела меня по лицу, и выскочившие мужчины – числом не менее трех-четырех – толкнув меня на мостовую, бросились в сторону Харрингтона, все еще миловавшегося с блондинкой.

Тот, впрочем, опасность всё же заметил: оттолкнул её от себя и выхватил револьвер.

– В чем дело, господа? – услышала я его взволнованный голос и щелкнувший затвор револьвера одновременно.

Едва успела опомниться, как Харрингтона все же скрутили, навалившись всем скопом, отобрали оружие, а детина под два метра ростом прохрипел глухо:

– Лучше не трепыхайся, урод. Хуже будет! Усёк?

Жертва покорно мотнула головой, а я, сумев наконец-то подняться, в тщетной попытке хоть что-нибудь сделать, набросилась на одного из бандитов и вцепилась зубами в его внушительное предплечье. Тот дико взвыл, почувствовав на себе мои острые зубы, и залепил такую оглушительную затрещину, что я полетела обратно на мостовую, потеряв всякое представление о реальности. Перед глазами мигали и плавились звезды…

– Беги, Джонни! – прорвался до меня голос Харрингтона, другой же, глухой и захлебывающийся, прогоготал:

– Ничего не получится, приятель, нам свидетели ни к чему, – и меня, подхватив за воротник, зашвырнули вместе с Харрингтоном в недра наемного экипажа.

Говорить при похитителях мы не могли, а потому последующие две четверти часа тряслись по дороге под монотонное чавканье одного из громил, перемалывавшего зубами табачную жвачку, и под его же тычки нам под ребра.

Прибыв на место, нас выволокли наружу и препроводили в полутемное помещение с решетками на окнах. Это был, судя по запаху и прочим приметам, заброшенный, старый док…

– Ждите, – кинул один из мужчин таким тоном, словно мы незваные гости, тайком пробравшиеся на раут.

Я не сдержалась:

– Будто у нас есть выбор, кретин.

Харрингтон тут же повернулся ко мне и щелкнул по кончику носа.

– Я же велел тебе сидеть дома, непослушная ты девчонка!

– Девчонок не терплю! – отозвалась в образе Джонни и подбоченилась. А потом другим тоном: – Я волновалась. Не зря, как видишь!

– Проку, однако, от тебя было немного.

– Это еще как посмотреть.

Мужчина покачал головой, мол, некоторых не переспорить, и вдруг... взъерошил мне волосы на затылке.

– Мальчишкой ты нравишься мне даже больше, – заметил с улыбкой. – Дерзишь и умничаешь, как настоящий бесенок. Интересно, какая ты на самом деле?

– Маленькая и очень даже хорошенькая, – отозвалась я с неожиданной дерзостью. – К тому же, играю на фортепьяно.

– И как, тебе нравится? – хмыкнул он.

– Очень. Большая фуга си-бемоль мажор Бетховена – моя любимая! – И спросила: – А где ты живешь?

Харрингтон-Брайан с заминкой ответил:

– В Лондоне... в Ислингтоне. Кортни-лейн…

– Так и я живу там же, в трех улицах от тебя. – От удивления я даже забыла, где мы находимся, и весело рассмеялась. – Здорово будет встретиться дома, в обычных обстоятельствах. Увидеть нас настоящих!

Харрингтон, впрочем, не выглядел воодушевленным, и я продолжила было расспросы, но тут раздались шаги, и в тусклом, рассеянном свете, едва попадавшем через окно, появился мужчина в черной маске на пол-лица и обратился к моему спутнику:

– Ну что, попался, голубчик?! Так и знал, что эта девка Хэнсли не могла действовать в одиночестве. У нее бы мозгов не хватило провернуть нечто подобное... – И с особой язвительностью: – Значит, вот кто стоял за ее спиной: богатенький Мэтью Харрингтон. Весьма любопытно!

– Можете не утруждать себя маской, дружище мой Кирквуд, – парировал Харрингтон насмешливым тоном, – я достаточно изучил ваш голос минувшей ночью. Полагаю, и Вудворт где-то здесь рядом?

Мужчина в маске окинул его пристальным взглядом.

– Так вы признаете себя шантажистом? – осведомился недоверчивым тоном. Но маску неожиданно снял…

– Признаю, – подтвердил собеседник. И спросил в тон: – Так это вы подослали ко мне убийц в пабе на Ленктон-стрит? В день бала, когда умерла Алисия Хэнсли...

– У тебя много «друзей», как я погляжу, – усмехнулся Кирквуд в ответ на заданный вопрос. – Нет, это были не мы, Харрингтон. О твоей причастности к грязным делам этой девки Алисии мы узнали в эту самую ночь, с твоих собственных слов. – И добавил: – Зря ты злоупотребляешь выпивкой, приятель: в твоих обстоятельствах это небезопасно.

Харрингтон изобразил мнимое раскаяние:

– Больше не буду: язык мой – враг мой. – И выстрелил новым вопросом: – Это вы вкололи бедняжке смертельную дозу морфина?

Улыбку Кирквуда мгновенно увяла, сменившись неестественной бледностью.

– Мы не убивали её, – выступил из тени Томас Вудворт, глядя в глаза Харрингтону. – Мы даже не знали, что это она шантажирует нас этими письмами... Только после смерти девчонки всё встало на свои места: послания с требованием денег перестали приходить, и мы, сложив дважды два, догадались, кто был нашим анонимным мучителем. Итак, верни наши письма, и мы отпустим тебя подобру-поздорову!

Откуп

Получилось!

Я обнаружила себя в теле мисс Синглтон на верхней ступеньке лестницы в нашем доме и метнулась в сторону спальни в поисках заветной шкатулки с письмами. Энид c Хелен, дружно занимающиеся починкой моего чайного платья, уставились на меня с удивлением.

– Хотите переодеться, мисс? – осведомилась первая, должно быть, привыкшая к подобным выпадам своей уже почти бывшей хозяйки.

– Я собираюсь на прогулку, – ответила мимоходом, распахнув секретер и выискивая нужные письма.

– Да, мисс, ваша лошадь уже, должно быть, готова.

– А? – Я окинула себя взглядом: зеленая амазонка. Только не лошади. Пожалуйста! Эта бессовестная девица снова собралась миловаться с собственным грумом. Впрочем, в данном случае это мне даже на руку... – Спасибо, Энид, – улыбнулась я еще более удивившейся горничной. – Не будем заставлять лошадей ждать!

У конюшни меня, действительно, дожидались два оседланных «чудища» под красиво украшенными сбруями... Одно даже под женским седлом. Мамочка родная! Я тяжело сглотнула и перевела взгляд на огромного детину с внушительным размахом плеч: вот и наш герой-любовник, поняла я в то же мгновение с новым тяжелым вздохом. Справиться с таким будет, пожалуй, посложнее, чем с лошадью... Вон какие глазищи, так и горят предвкушением... чего, спрашивается? Сладкого тебе в этот раз не дождаться.

Я приблизилась к кобыле под женским седлом, зрительно примеряясь к ее огромному росту и стремени: мне ж никогда ногу так высоко не задрать.

И тут меня подхватили за талию и буквально взгромоздили в седло... Я только пискнуть успела.

– Благодарю, – выдавила сквозь силу, ощущая себя не иначе как Ганнибалом.

Эти викторианцы – безумный народ: ну кто в здравом уме усадит женщину верхом в такой неудобной... даже опасной для жизни позе?!

– Не за что, любовь моя, – прозвучало в ответ, и я сделала вид, что не расслышала этого. Тронула поводья и направила кобылу к воротам, радуясь уже самому тому факту, что Гайд-парк буквально за ближайшим углом... Долго страдать не придется. Мой... кхе-кхе, грум следовал за мной в трёх шагах позади и вёл себя вполне сдержанно, но, правда, только до той самой минуты, как мы, скрывшись от глаз любопытных зевак, въехали в более спокойную часть парка.

Здесь он разом переменился…

– Можешь больше не притворяться, – услышала я его голос рядом с собой, и парень перехватил удила моей лошади. А голос у него был приятный, грудной. И глаза очень красивые. – Джоанна, что происходит?

Я пожала плечами.

– Я и не притворяюсь. Помоги слезть с этого «чудища»!

Парень странно глядел на меня, но послушно поставил на землю, по-хозяйски примостив руки на моей талии. Горячие и большие, они были даже приятными...

– Но ты прав, кое-что происходит, – я попыталась изобразить максимально возможную строгость. – Мне нужно отлучиться по делу, и я буду весьма благодарна, если ты поймаешь мне кэб… – Парень даже не шелохнулся, продолжая прожигать меня взглядом. Казалось, у меня выросли кроличьи уши, и он был до невозможного поражен. – Ну, поспеши! – подпустила я металла в голос. – Пора выдвигаться.

Безымянный грум, опешивший от моего напора, послушно отступил в сторону.

– Зачем тебе кэб? – поинтересовался он глухо. – Куда ты собралась?

– Ну-ну, – одернула я его, – без фамильярностей, будь добр. Не настолько мы с тобой в приятельских отношениях, чтобы позволять себе эти вольности.

– Приятельские отношения?! – возмутился молодой человек. – О чем ты вообще говоришь, Джоанна? – Сказав это, он ухватил меня за руку, удерживая на месте.

– Повторяю, мы с тобой не в тех отношениях, чтобы хватать меня за руки, – припечатала я недрогнувшим голосом и передернула плечиками. – А потому отпусти меня и беги ловить кэб!

Наши с ним взгляды перекрестились, и что-то внутри меня болезненно дрогнуло... Да парень в самом деле влюблен в эту злючку Джоанну! Вот ведь сюрприз.

– А как же наши планы, Джоанна? – осведомился вдруг он, всё так же удерживая меня. – Как же бегство в Америку? Ты передумала, в этом всё дело?

– В Америку? – опешила я. Ничего себе, поворот!

– Перестань притворяться! – возмутился мой собеседник. – Мы сотню раз обсуждали это с тобой, и ты обещала достать денег на наши билеты. Не надо, – смягчился он, подавшись ко мне, – не играй со мной, умоляю... – Сказав это, он приложил руки к моему животу и с нежностью провел по нему ладонью. – Ради нашего ребенка перестань вести себя как избалованная дамочка из высшего общества – мы оба знаем, что ты не такая.

Правда?! Его слова искренне меня удивили. Мне казалось, что Джоанна Синглтон именно такая и есть: избалованная и испорченная сверх всякой меры. У меня даже язык к небу прилип, отказываясь произнести необходимое, вот только я с трудом, но переборола себя:

– Я замуж выхожу... уже все решено.

– Ты шутишь?! – Грум охнул, словно ему дали под дых.

– Ничуть, Мэтью Харрингтон сделал мне предложение, и отец дал согласие.

– А что ты сама?

– Что я сама? – неискренне удивилась я. – Я тоже этому рада. Наконец, стану честной женщиной...

Молодой человек, мрачный и совершенно раздавленный моими словами, ударил кулаком по стволу ближайшего дерева. Я заметила кровь на сбитой костяшке и ахнула...

– Что ты творишь?!

– А ты? – отозвался он мрачным тоном.

И под его осуждающим взглядом я испытала искренние раскаяние, стыд и жалость одновременно – грум, должно быть, это заметил: в долю секунды оттеснил меня к стволу дерева и страстно поцеловал. Его губы, мягкие, но напористые, будто тавро, клеймили меня снова и снова, скользя по расплавленной коже шеи, груди, зацеловывая каждый дюйм моего так и пытавшего в лихорадке лица.

Я провалилась в его нежные ласки, как в сон, будоражащий, страстный.

Ноги ослабли, и руки сами собой вцепились в ливрею любовника. Не прижимай он меня к стволу дерева – не удержалась бы на ногах… Растеклась перед ним розовой лужицей.