Белый рыцарь

Глава 1

Леди Грейс Ледис стояла посредине кабинета своего дяди. О том, насколько редко пользовались этой комнатой, можно было судить по газете полугодовой давности, которая всё ещё лежала на столе. Слуги, которым, по их мнению, слишком мало платили, редко заботились о том, чтобы убираться здесь, и даже использовали комнату как склад, зная, что никто этого не заметит. Но по сегодняшнему случаю занавеси, обычно задёрнутые, были раздвинуты, а огонь весело горел в очаге, который прежде служил домом для мышиной семьи.

Всё-таки внешний вид много значил для маркиза Чолмели.

Сейчас он сидел перед ней, её дядя, выглядевший совершенно непринуждённо в этом месте, которое так редко посещал. Его волосы были пострижены а ля Брут, небрежно начёсаны вперёд и завиты на лбу. Сапоги только что отполированы, а жилета, подобного тому, что был надет на нём, она прежде никогда не видела. Вызвав её сюда четверть часа назад, дядя, тем не менее, не обращал на племянницу внимания. Ничуть. Вместо этого он сосредоточился на мужчине, который сидел рядом.

Знаменитый герцог Уэстовер несомненно перешагнул уже шестидесятилетний рубеж. Его редеющие волосы, забранные в тонкий крысиный хвостик, выглядели белыми на фоне его тёмного сюртука. Пальцы одной руки небрежно сжимали набалдашник блестящей трости из ротанга, а безымянный палец другой руки украшал рубин размером с небольшой грецкий орех. Пара золотых карманных часов болталась над поясом его бриджей, и он улыбался ей — точнее, улыбался её груди, как будто тёмный траурный шёлк, который покрывал её, внезапно стал прозрачным.

— Скажи мне, девушка, твоя грудь настоящая?

Он пытается выбить её из колеи, поняла Грейс, и если бы этот вопрос прозвучал шесть месяцев назад, то действительно заставил бы её широко открыть глаза и задохнуться от изумления. Однако неблагоприятные обстоятельства часто способствуют притуплению чувствительности.

До приезда в Лондон, в дом своего дяди и опекуна, Грейс познала безоблачное, рафинированное существование в Ледисторпе — родовом поместье её семьи в Дареме. Она воспитывалась там с детства, окружённая нежной заботой своей бабушки — вдовы маркиза Чолмели. Её жизнь была наполнена лишь светом и добротой. Она ещё не видела затуманенных облаками шпилей лондонских церквей, не узнала шума, и зловония, и грязи, сопутствующих жизни среди миллиона или около того человек в столице Англии. Самым дальним её путешествием была недолгая поездка в лёгкой коляске по затенённой деревьями дороге в деревню Ледисторп, где каждый знал её и встречал приветственными взмахами руки, улыбками, и справлялся об её здоровье.

В первый день в Лондоне Грейс чудом не сбила мчавшаяся мимо карета, а странный маленький человечек, продававший кирпичную пыль, плюнув, едва не попал на подол её юбки.

Снова раздался голос герцога, отрывая её от раздумий и возвращая в неотвратимую действительность:

— Разве ты не слышишь меня, девушка? Я спросил, это действительно твоя грудь?

Грейс смотрела на графа, решив, что не доставит ему удовольствия увидеть свой гнев, и спокойно ответила голосом таким же ледяным, как зимний ветер:

— Вы желаете, чтобы я раскрыла свой лиф, дабы доказать это, ваша светлость?

Герцог оказался захвачен врасплох этими словами. Однако голос её дяди прозвучал так же резко, как удар костяшками пальцев:

— Грейс!

Грейс повернулась туда, где в резном кресле на другой стороне аксминстерского ковра[2] сидел маркиз Чолмели. Ирландский узел его галстука был немного перекошен, а его рот, обрамленный густыми усами, — неприветливо сжат. Но вместо того, чтобы направить свою враждебность на человека, который только что оскорбил её, его единственную племянницу, он с неудовольствием смотрел на неё.

Конечно, даже дядя Тедрик должен сознавать непристойность этой беседы. Но он не двигался. Он даже не говорил. На самом деле он улыбался, чёрт бы его побрал, улыбался ей точно так же, как продавец в магазине перчаток, когда пытался обманом заставить её купить пару со слишком длинными розовыми пальцами. «Они сморщатся со временем», — сказал продавец, как будто действительно ожидал, что она поверит ему. Грейс снова нахмурилась, глядя из-за спины дяди на герцога: сморщившийся от времени, точно. Внезапно слова продавца оказались очень близки к истине.

— Уверяю вас, ваша светлость, — сказал дядя, в его улыбке, адресованной Грейс, было так мало тепла, что она заставила девушку задрожать, — нет никаких уловок. Всё, что вы видите в моей племяннице, действительно то, чем наделил её Господь.

— Действительно, — повторил герцог, поёрзав на сиденье. — Хотя она определённо была бы не первой девчонкой, которая набила свой лиф комками ваты, чтобы прельстить мужчин, пытаясь пробудить в них желание жениться на ней.

Фыркнув, он снова повернулся к ней:

— Подойди ко мне, девочка.

Грейс бросила последний взгляд на дядю, молчаливо умоляя его остановить это безнравственное унижение. Но вместо того, чтобы недвусмысленно высказаться и защитить её, как он должен был бы в соответствии со своим статусом опекуна, дядюшка просто кивнул, и глаза его выражали мысли яснее слов.

Он решил для себя, что герцог должен попросить руки Грейс и в результате осчастливить их всех своими гинеями.

Как она раньше никогда не понимала истинную сущность дяди? Грейс помнила, как в детстве её бабушка цокала языком и качала головой, говоря о своём младшем сыне. Потакающий своим желаниям, так называла она его. Эпикуреец. Но для Грейс, с того времени как девочка научилась ходить, её «дядя Тедди» был лишь самым привлекательным, самым выдающимся мужчиной, которого она когда-либо знала, самым близким его старшему брату — её отцу — человеком на земле.

До недавнего времени.

Как только она приехала жить под его опекой, Грейс начала видеть Тедрика Ледиса, маркиза Чолмели, глазами, незамутнёнными детским обожанием. На самом деле её дядя соответствовал всем тем словам, которыми другие называли его. Это он и никто иной был ответственен за то, что она стояла сейчас перед герцогом Уэстовером, чувствуя себя, как кобыла в загоне Таттерсоллз.

— Теперь повернись, моя девочка.

Грейс вздёрнула подбородок, устремляя на него взгляд, который в детстве много раз наблюдала у своей бабушки, особенно часто, когда плохо себя вела. Казалось, этот особенный взгляд и сейчас сработал, так как герцог в замешательстве нахмурился. Обрадованная его реакцией, Грейс резко повернулась, затем встала у его кресла, несгибаемая как фонарный столб.

На таком близком расстоянии, она смогла разглядеть, что герцог был даже старше, чем она подумала сначала, возможно ближе к семидесяти. Он оказался почти на полголовы ниже неё, окутанный тяжёлым запахом гвоздичного одеколона. Грейс закрыла глаза. «Милосердный Боже, во имя всех святых, пожалуйста, не позволяй дяде Тедрику выдать меня за этого мужчину».

— У тебя есть характер, — сказал герцог с полуулыбкой, которая обнажила гниющие зубы. — Мне это нравится.

Грейс сглотнула, цепляясь за каждую унцию стойкости, которой обладала, чтобы не двинуться с места и не выказать отвращение, охватившее её от одной лишь мысли о том, чтобы разделить с ним любой вид супружеской близости. Она заставляла себя молчать до тех пор, пока герцог не уйдёт, и тогда она сообщит дяде Тедрику так твёрдо, как сможет, что нет такого богатства, которое бы стоило замужества с герцогом Уэстовером.

— Благодарю вас, ваша светлость, — сказала она, с трудом заставляя свой голос звучать холодно и отстранённо.

Герцог взял её пальцами за подбородок, повернув его, чтобы посмотреть на неё в профиль.

— Твои зубы.

— Что с ними?

— Мне хотелось бы посмотреть на них.

Грейс нахмурилась, искоса поглядев на него:

— А должна ли я также поржать для вас, ваша светлость?

Позади нее Тедрик прочистил горло:

— Можешь сесть, Грейс.

Дядя недовольно хмурился, пока она направлялась к своему месту. Он возьмётся за неё позже, подумала она, или, возможно, просто подпишет брачный договор сейчас у неё на глазах, обрекая её на жизнь с этим отвратительным человеком.

«Будь ты проклят, дядя Тедрик», — думала Грейс, сидя неподвижно на банкетке между двумя мужчинами, справа — её прошлое, слева — упаси Боже — будущее. Почему, ну почему дядя возложил на неё всю ответственность, за восстановление семейного состояния? Его часть, конечно, была пущена на ветер из-за всех этих безрассудных поступков, которые он совершил, будь то игра, выпивка или флирт — таланты, которые он довёл до совершенства, и из-за которых им приходилось жить под угрозой долговой ямы.

Ему понадобилось шесть месяцев, чтобы дойти до теперешнего состояния кризиса — столько прошло времени с того дня, как умерла её бабушка, оставив на него управление финансами Чолмели. Пока была жива Нонни, дяде Тедрику выдавалось денежное пособие, которое он всегда ухитрялся проматывать задолго до того, как должен был получить следующее. Так что ему приходилось каждые три месяца приезжать в Дарем в поисках большего. Грейс помнила, что он наносил подобные визиты на протяжении всего её детства. Она слушала, как за ужином он перечисляет свои расходы её бабушке, жалуясь на то, что должен жить в ужасной экономии. Иногда Нонни смягчалась и давала ему ещё немного денег. Но в тех случаях, когда она отказывала, Грейс замечала опасный огонь в глазах Тедрика и видела, как каменеет его челюсть от усилий сдержать слова, которые он, очевидно, хотел бы высказать. Ему пришлось выжидать, пока вдова больше не будет иметь власти над семейным состоянием. И это не заняло много времени.

После смерти Нонни, пока Грейс одевалась в траур и избегала любых развлечений, кроме книг и рисования, Тедрик вёл себя, как лисица в курятнике. Он безудержно проматывал своё солидное наследство, заложил поместье Чолмели за долги, которые не имел надежды когда-либо оплатить. Он скоро обратил внимание на Грейс или, точнее, на её наследство, которое находилось в трастовом фонде до того, как она выйдет замуж или достигнет двадцати пяти лет. Тогда он как опекун мог бы получить часть её наследства. И потому, стоя перед герцогом, Грейс ясно понимала: дядя Тедрик решил, что восемнадцать месяцев до её двадцатипятилетия слишком долгий срок, чтобы просить кредиторов подождать. И всё же, несомненно, должен был существовать другой способ улучшить их финансовое положение. Грейс тут же решила, что сделает всё, чтобы убедить в этом дядю, как только герцог уйдёт.

Между тем Тедрик громко говорил:

— В истории нашей семьи нет болезней, ни физических, ни психических, ваша светлость. Родители моей племянницы, мой брат и его жена, трагически утонули в море, когда она была ребёнком, оставив девочку на воспитание моей матери. Маркиза позаботилась о том, чтобы Грейс получила образование у лучших наставников. Грейс ещё не выходила в свет. Она выросла на севере, в нашем семейном загородном поместье, так что её характер не испорчен. И я думаю, вы согласитесь: на неё очень приятно смотреть.

— Её возраст, — сказал герцог, снова изучая её. — Двадцать три, вы сказали? Немного старовата для того, чтобы до сих пор не быть представленной в обществе.

— Осенью мне будет двадцать четыре, — быстро добавила Грейс.

Тедрик метнул в неё уничтожающий взгляд, прежде чем ответить герцогу:

— Моя племянница отказалась от выхода в свет ради того, чтобы скрасить последние годы жизни моей матери, быть рядом и заботиться о ней. Вы, должно быть, слышали, что леди Чолмели покинула нас прошлой зимой, как раз после того, как достигла своего семидесятилетия.

Холодное выражение лица герцога, казалось, странным образом смягчилось.

— Я слышал о смерти леди Чолмели, — он замолчал на минуту, как будто произносил молитву в память усопшей, а потом продолжил с прежней сварливостью: — Однако я предполагаю, что причина задержки выхода в свет вашей племянницы в вашей привычке играть не по средствам, — он наградил её дядю суровым взглядом. — Да, Чолмели, я немного покопался в ваших делах. Кажется, у вас долгов почти на двадцать тысяч фунтов.

Двадцать тысяч!

Лицо Тедрика побелело. Герцог взглянул на дядю Грейс, подняв брови, ожидая опровержения. Его не последовало. Только долгое выразительное молчание.

Грейс в упор смотрела на дядю, не в состоянии произнести ни слова. Как? Как он накопил такой огромный долг? Она думала о тысяче фунтов, даже о двух, но это? Перед такой цифрой её шансы убедить Тедрика оставить мысли о её замужестве казались призрачными. Всё же её утешал тот факт, что герцог был осведомлён об их непростых обстоятельствах. Конечно, теперь он никогда не женится на ней. Грейс поднялась с банкетки, думая, что отъезд гостя стал неизбежен.

— Леди Чолмели… — прошептал герцог, не обращаясь ни к кому в частности, — когда-то мы знали друг друга. Много лет назад. Она была леди во всех отношениях.

В его голосе безошибочно угадывались нежность и привязанность, и это заставило Грейс опуститься обратно на сиденье. Казалось, он всё ещё не перестал рассматривать её в качестве возможной невесты. Тедрик не тратил времени понапрасну, он готов был воспользоваться открывшимся обстоятельством — известием о любого рода близости, которая могла существовать между герцогом и её бабушкой — для собственной пользы:

— Как вы знаете, Грейс назвали в честь моей матери. Я думаю, вы заметили, как моя племянница похожа на неё.

Он пересёк комнату, подойдя к знаменитому портрету её бабушки кисти Гейнсборо, висевшему над очагом.

— Я упоминал, что они были очень близки?

Грейс, леди Чолмели, была истинным отражением той эпохи, когда царила утончённость, когда о женщинах заботились и когда честь значила всё. На картине она стояла, окружённая своими спаниелями, на лужайке на берегу Ледисторпа в царственной позе, с идеально уложенными волосами. Даже в своём нынешнем положении Грейс обнаружила, что улыбается портрету, тоскуя по дням, когда они были только вдвоём, до дяди Тедрика, до Лондона, до того, как герцог Уэстовер приехал, чтобы оценить её как предполагаемую невесту.

Герцог повернулся, снова разглядывая Грейс. Она поняла, что он сравнивает её с изображением бабушки. Затем он перевёл внимание на её дядю. После минутного молчаливого созерцания, он поднялся, ударив перед собой тростью об пол.

— Я должен заняться организацией свадьбы, Чолмели, — он повернулся к двери. — Мой человек напишет вам, когда появится необходимость.

Глядя, как герцог уходит, Грейс быстро начала пересчитывать серебро Чолмели, думая, как много она сможет выручить от его продажи.

Глава 2

Кристиан Уиклифф, маркиз Найтон, вышел из своего сияющего жёлтого ландо, прежде чем кучер смог дотянуться до дверцы, чтобы открыть её для него, как того требовал этикет.

Кучера звали Пэрротт, что хорошо подходило к нему из-за его своеобразной привычки всегда повторять последние слова того, что ему говорили, и из-за его носа, который на самом деле походил на кривой клюв[3].

— Я справился, Пэрротт, — сказал маркиз, кивнув слуге, пока шёл к парадной двери георгианского особняка, стоящего в тени вязов.

— Справился, — повторил Пэрротт, кланяясь спине маркиза. — Ваша правда, справились, милорд.

Пэрротт состоял на службе у лорда Найтона с того времени, как его кузен Уиллем пять лет назад покинул свой пост, отправившись в Америку. Уиллем рекомендовал Пэрротта в качестве замены, прежде чем уехать. И этот день конюх никогда не забудет, даже если доживёт до ста лет.

Как он переживал, когда вёз его светлость по улицам Лондона, показывая своё искусство управления лошадьми, как был ошеломлён приветливостью и спокойными манерами молодого маркиза. В своих попытках произвести впечатление на будущего работодателя, Пэрротт едва не сбил матрону состоятельного вида, которая переходила улицу. Он ухитрился повернуть лошадей, прежде чем те задели её, и она приземлилась на мягкое место на клочок травы. Пэрротт был совершенно подавлен и думал, что только что упустил свой шанс получить эту должность, но лорд Найтон, даже не моргнув глазом, снял свою высокую шляпу перед обиженной дамой, в то же время поздравив Пэрротта с тем, что тот нашёл такое мягкое место для приземления леди.

С этой минуты Пэрротт стал считать маркиза самым славным, самым великодушным человеком из всех, кого он встречал. Человеком, который может справиться с любым затруднением на своём пути. Джентльмен, герой, настоящий бог.

Однако прошло немного времени с того момента, как Пэррот был назначен на должность конюха, и стал проводить большую часть каждого дня с лордом Найтоном, и он обнаружил, что на самом деле маркиз — человек, который имеет два разных, совершенно противоположных лица.

Для большинства Кристиан, лорд Найтон, был красивым и обходительным лордом, богатым и уверенным в себе, человеком, к ногам которого склонялся целый мир. Чего бы он ни пожелал, всё было к его услугам. Даже облака, казалось, не могли собираться, когда маркиз находился поблизости.

Но лишь они оказывались вдалеке от пристальных взглядов общества, Пэрротт наблюдал другого маркиза, того, кого большинство никогда не видели, того, кто, казалось, нёс тяжесть всего мира на своих плечах.

Эта сторона лорда Найтона начинала в последнее время проявляться всё чаще.

Для остального мира, маркиз был наследником самого богатого человека на земле — своего дедушки, великого герцога Уэстовера. Где бы ни появлялся лорд Найтон, он понимал, что всем вокруг об этом известно. Это можно было увидеть в глазах людей, когда они молили о знакомстве с ним или из лести спрашивали его мнения, или даже выталкивали на пути перед ним своих незамужних дочерей, когда маркиз оказывался рядом. Когда он входил, присутствующие в комнате мгновенно замолкали. Движение останавливалось при одном его виде. Удовольствие от одинокой прогулки в парке было запретным для него, поскольку неизбежно какая-нибудь романтичная мисс придумывала план, чтобы привлечь его внимание. Последняя даже натренировала свою карманную собачку, чтобы та принесла маркизу её ботинок, а он впоследствии мог вернуть его ей, совсем как Золушка и её судьбоносная хрустальная туфелька.

В последний год или около того озабоченные замужеством мисс и их мамаши вдвойне осмелели, как будто они почему-то решили, что холостая жизнь его светлости слишком затянулась. «Ему почти тридцать, — однажды услышал Пэрротт их слова, — намного больше того возраста, когда он был должен подарить старому герцогу наследника».

Лорд Найтон обладал лицом, которое большинство дам назвали бы «красиво вылепленным». У него были сильные черты, коротко постриженные тёмные волосы без всякой укладки. Он чисто брил лицо, а свои костюмы носил с лёгкой непринуждённостью. Присовокупите к этому огромное богатство, которое он должен был унаследовать, и у вас не возникнет вопроса, почему этот человек не знал ни минуты покоя.

— Вы желаете, чтобы я ждал вас здесь с каретой, милорд? — наклонив голову, спросил Пэрротт, пока маркиз стучал в дверь.

Кристиан кивнул, приводя в порядок манжеты своего сюртука:

— Я бы хотел этого, чтобы доказать, что сегодняшний визит не отличается от всех других, которые я наносил прежде в дом моего деда, Пэрротт. Чем скорее закончим, тем лучше.

— Чем скорее, тем лучше. Ваша правда, милорд, — сказал Пэрротт, неспешно уходя.

Из всего бесчисленного множества мест, куда Пэрротт возил маркиза, в Уэстовер-Хаус, здесь, на Гросвенор-сквер, тот определённо проводил меньше всего времени. Со стороны дом выглядел очень хорошо — обточенный ветрами красный кирпич и сверкающие окна за металлическим забором, увенчанным навершиями, которые сияли золотом даже в такой облачный день, как этот. Пэрротт мог только догадываться о внутреннем убранстве, его никогда туда не допускали, так же как ему не позволялось заглянуть в стойла конюшни на заднем дворе, хотя он слышал от некоторых своих знакомых, что они были не менее хороши.

Молодой маркиз, однако, казалось, не замечал всего этого. Он приходил сюда, когда его вызывали, и уходил так быстро, как только мог, всегда в намного более худшем настроении, чем до прибытия. Между маркизом и герцогом, его дедом, были плохие отношения, действительно плохие отношения.

— Отгони карету в сквер и поставь под большим дубом на углу, Пэрротт. Я хочу отправиться в свой клуб после того, как уйду отсюда.

— После того. Да, милорд.

Кристиан оставался у двери, пока Пэрротт удалялся. Он наблюдал, как конюх, взбирается на сиденье и щёлкает языком на лошадей, посылая их вперёд. Он узнал внезапное желание спуститься по ступеням и пренебречь вызовами, которые привели его в это место, хотя понимал, что это не принесёт ему добра. В конечном итоге он снова окажется на этом самом месте, ждущим у этой же двери, с этим же намерением. Это было неизбежно.

Кристиан повернулся, услышав, как позади него открывается засов. Дверь распахнулась, и он кивнул дворецкому Спирсу, человеку, который занимал этот пост в Уэстовер-Хаус так долго, сколько Кристиан себя помнил.

— Доброго дня, лорд Найтон, — сказал Спирс, почтительно наклоняя голову, тут же завладев перчатками Кристиана, касторовой шляпой и карриком[4], он провёл рукой по отличной шерсти, чтобы удалить раздражающие катышки.

Кристиан пробурчал ответ и направился прямо в кабинет, обычное место для этих бессмысленных встреч. Что будет сегодня? Лекция о его ответственности за северные владения? Оправдания за счета по новому гардеробу Элеанор? Без сомнения старик забыл, что его внучка, сестра Кристиана, готовится к своему долгожданному выходу в свет. Или, возможно, герцог попытается отложить это ещё на один год и ещё больше уменьшить шансы Нелл на спокойную и счастливую жизнь? Если его намерения таковы, то Кристиан был совершенно готов к столкновению.

Однако его неожиданно остановили слова дворецкого:

— Прошу прощения, милорд. Его светлость не в кабинете нынче утром. Он желал, чтобы я сообщил вам, что он ждёт вас в саду.

В саду? Кристиан удивился, что его дед вообще знает о существовании в доме такого места, он ведь ел, спал и даже справлял нужду в обшитых панелями из дерева грецкого ореха стенах своего герцогского кабинета, места такого же мрачного и сурового, как его самый частый обитатель. Кристиан помнил, как ребёнком он пробирался в это место ночью, чтобы увидеть, не оживают ли стоящие в комнате мраморные статуи различных исторических персонажей, как однажды рассказал ему отец.

— В саду? — переспросил Кристиан, неосознанно подражая ответам Пэррота.

Спирс кивнул, не вдаваясь в объяснения. Кристиан же просто развернулся и направился в заднюю часть дома.

Проходя через комнаты первого этажа, обставленные и декорированные так, чтобы больше впечатлять, чем украшать, Кристиан пытался стряхнуть плохое предчувствие, которое посетило его за утренним кофе. Как бы он ни старался, он не мог избавиться от ощущения, что что-то было ужасно неправильно. Он чувствовал это печёнкой с той самой минуты, как нашёл лежащий поверх газеты, на подносе с завтраком, вызов от своего деда, в котором тот приказывал своему внуку безотлагательно явиться. Хотя это был не первый, второй или даже двадцатый раз, когда дед присылал подобное требование, почему-то нынешний показался ему необычным.

Что бы ни побудило старика позвать его, Кристиан знал, это не несло ничего хорошего. Так было на протяжении всех его двадцати девяти лет. Герцог, казалось, проводил всё своё время, придумывая новые и изощрённые способы мучить своего несчастного наследника, как будто он считал своей единственной обязанностью поддерживать традицию вражды, которая прежде существовала между королём и его наследником, потом регентом, пока в этом году старый король не умер. Это и не удивительно. В конце концов, герцог, несомненно, подражал старому Георгу во многих жизненных аспектах, периодически, безумие, казалось, было одним из них.

Но чем ближе Кристиан подходил к саду, тем сильнее его начинало жечь это ощущение внутри него. Он ненавидел тот факт, что вообще чувствует в себе подобное, что его дед всё ещё может производить на него такой эффект. К тому времени как он достиг двойных дверей, ведущих наружу, Кристиан убедил себя, что причиной для вызова послужил выход в свет Элеанор. Герцог снова собирался отказать в нём.

Он нашёл деда под раскидистыми ветвями большой ивы. Поникшие ветви почти скрывали его от глаз. Герцог сидел там в кресле с тростниковой спинкой, в парчовом халате, надетом поверх рубашки и бриджей, в домашних туфлях из красного сафьяна. Непокрытые белёсые волосы старика спадали ему на плечи тонкими прядями.

Он ещё не заметил прихода внука. Стоя в дверном проёме, Кристиан оттягивал этот момент. Он не был в этих садах с мальчишества, с тех пор, как скоропостижно скончался его отец, что привело Кристиана от невинности и свободы, которые он знал в детстве к роли покорного наследника герцога, которую он играл по сей день. С того момента воображаемые игры Кристиана в пиратов и авантюристов, даже его интерес к заокеанским войнам оказались под запретом, поскольку эти занятия не являлись необходимыми для будущего герцога. В конце концов, как наследник богатства Уэстоверов, он бы никогда не был пожалован офицерским званием, о котором так часто мечтал в детстве. Его дед позаботился об этом, заполнив дни Кристиана изучением латыни и философии.

Пройдя дальше в сад, Кристиан заметил стакан лимонада и книгу — роман? — лежащую на столе подле деда. Казалось, что внимание герцога приковано к птицам, невдалеке ковыряющимся в земле. Кристиан не поверил своим глазам. Роман? Наблюдения за птицами? Его дед, знаменитый герцог Уэстовер? В желудке заворочался горящий ком. Больше не приходилось сомневаться в том, что что-то определённо не так.

Кристиан остановился в нескольких шагах от кресла герцога, гордо выпрямившись, и почтительно наклонил голову, как его учили в детстве:

— Добрый день, ваша светлость.

Элиас Уиклифф, четвёртый герцог Уэстовер, повернулся в кресле, чтобы посмотреть на своего внука и единственного оставшегося в живых наследника.

— Кристиан, — сказал он своим обычным бесстрастным тоном. Когда Кристиан не сделал попытки поддержать разговор, он добавил:

— Как я вижу, ты получил моё послание.

И снова Кристиан промолчал, что подтолкнуло герцога сказать после минутной неловкости:

— Спасибо, что нашёл время прийти.

Кристиан сменил позу, приняв немного более устойчивое положение:

— Разве я не приходил всегда, когда вы вызывали меня, сэр? Я не знал, что у меня в этом случае имеется другой выбор.

Кристиан наблюдал за тем, как мрачнеет выражение лица деда, как это всегда случалось, когда они были вместе, и удивлялся, как получилось, что они стали такими врагами. Это продолжалось так долго, что он не мог вспомнить, было ли когда-то по-другому.

— Я буду краток и приступлю прямо к делу. Кристиан, я вызвал тебя сюда, чтобы сказать, что пришло время выполнить твою часть нашего соглашения — первую его часть — вот и всё. Я сделал все необходимые приготовления для твоей женитьбы.

Кристиан всегда знал, что однажды услышит эти слова от герцога, и всё же не смог полностью справиться с лишающим дыхания потрясением, которое наступило сразу же после произнесённых слов. Все девятнадцать лет он знал, что этот день придёт. В двадцать, даже в двадцать пять, он ждал этого. Но так как время шло, а дед не упоминал об этом, Кристиан начал думать, что, возможно, старик позабыл о сделке, которую так давно заключил со своим внуком. Он должен был бы знать своего деда лучше, герцог просто выжидал, пока, как он знал, Кристиан будет занят приготовлениями к выходу Элеаонор, прежде чем нанести этот долгожданный удар.

Кристиан застыл на несколько секунд, ожидая, пока чувства злости и беспомощности, которые он так часто ощущал рядом с этим человеком, ослабнут. Он не позволит деду заметить даже лёгкого намёка на эмоции, бушующие в нём. Он не мог позволить ему получить такое удовольствие.

— В самом деле? Свадьба? — сказал, наконец, Кристиан, пряча свою реакцию под маской безразличия. В этом он за прошедшие двадцать лет достиг большого мастерства.

— Да. Она из хорошей семьи, дочь аристократа, с хорошим характером, незапятнанная. Я бы не позволил меньшего для тебя.

Челюсть Кристиана напряглась от издевательского замечания герцога, которое подразумевало, что он должен быть благодарен. Желание Кристиана самому выбрать себе жену никогда не принималось во внимание. Он знал об этом с рождения, и этот факт стал ещё очевидней, когда умер его отец. Хотя он не мог ничего сделать, чтобы изменить эту часть жизни, эту роль, для которой он был рождён, Кристиан хотел хотя бы удостовериться, что герцог выполнит свои обязательства в их соглашении.

— А выход Элеанор?

— А что с ним?

— Если вы намерены отказать…

— Об этом позаботимся, как мы и договаривались, в нынешнем сезоне. Твоя сестра получит все возможности выйти замуж за человека по своему выбору под защитой имени Уэстовера без страха, что правда всплывёт наружу.

И добавил:

— Конечно, если ты согласен с партией, которую я нашёл для тебя.

«Ублюдок», — подумал Кристиан, ненавидя герцога, говорящего так, будто у Кристиана был выбор, как будто он мог действительно отказаться. И возможно, мог бы, не реши он давным-давно пожертвовать своим будущим ради счастья сестры. Чтобы защитить Элеанор, Кристиан заключил бы сделку с самим дьяволом, если бы понадобилось. В сущности, он так и сделал.

Кристиан глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Пока он смотрел на склонившиеся головки подснежников, овеваемые лёгким утренним ветерком, у своих ног, он вспоминал Элеанор ребёнком. Как она всегда приносила ему цветы, как она хвостиком следовала за ним, куда бы он ни шёл. Для тебя, Элеанор, я делаю это для тебя, хоть ты никогда и не узнаешь об этом. Его гнев стал утихать, как бывало всегда, когда он думал о сестре. Только тогда он снова обратил внимание на герцога.

— Я полагаю, предстоит какое-то публичное объявление.

— Нет! Не будет никаких объявлений, пока вы не поженитесь. Я не хочу допускать возможности каких-то проблем.

Выражение лица герцога стало взволнованным, что заставило Кристиана думать, не получил ли дед уже какой-то угрозы. Боже правый, Элеанор…

Герцог продолжал:

— Я принял меры для получения специального разрешения и уже договорился о сроках свадьбы с семьёй твоей суженой. Ты должен лишь подписать контракты, прежде чем жениться двадцать девятого числа.

Двадцать девятое апреля. «Меньше, чем через две недели», — подумал Кристиан, и в такой важный день. В самую годовщину смерти его отца. Как же его дед, должно быть, подготавливал это — все детали продуманы, все предосторожности приняты. Без сомнения, даже костюм Кристиана был выбран за него. Герцог провёл последние двадцать лет в ожидании этого дня, ради тожества его окончательной власти над жизнью внука, таким ожесточённым он стал со времени смерти единственного сына, отца Кристиана. Даже теперь Кристиану слышались слова герцога, сказанные в то роковое утро много лет назад:

«Теперь твоя жизнь принадлежит мне».

Кристиан стоял, готовый уйти прежде, чем откроет старику то, как прав тот оказался в своём пророчестве.

— Полагаю, вы пришлёте мне письмо, уведомляющее о времени и месте.

Герцог кивнул.

— Тогда мне следует удалиться, сэр. Отправьте одного из ваших лакеев доставить необходимые документы в Найтон-Хаус, и я поставлю подписи. Всего наилучшего.

Кристиан не стал дожидаться благодарности, и направился к двери. По правде говоря, если бы он не ушел в эту минуту, то, вероятно, впечатал бы кулак в стекло одной из французских дверей.

— Кристиан.

Он застыл в дверном проеме, помедлив мгновение, прежде чем повернуться лицом к профилю деда. Герцог смотрел за пределы сада, не глядя на него, пока говорил:

— Ты даже не желаешь узнать её имя, той женщины, которая будет твоей женой?

Кристиан помедлил немного, прежде чем ответить:

— Какое это имеет значение, сэр, когда вы провели почти всю мою жизнь, уверяя меня, что одна жена также хороша, как любая другая?

И с этим Кристиан удалился. Его настроение определенно стало хуже, чем до визита.

Глава 3

— Уэстовер.

Грейс почувствовала как ослабели её ноги, сознание затуманилось, как будто она и в самом деле собиралась лишиться чувств. Она быстро ухватилась за спинку кресла, позади которого стояла. В голове билась только одна мысль: как бы удержаться от падения на пол.

«Милостивый Боже, нет, — думала она, пытаясь сосредоточиться, — из всех имён, которые дядя мог бы назвать, почему, ну почему, он назвал именно это?»

Одно лишь воспоминание о человеке, сидевшем в этой самой комнате, в этом самом кресле, спрашивающим её о подлинности её анатомии, заставляла содрогаться. Грейс понадобилась вся сила воли, чтобы прожить тот день, не заболев. А теперь дядя Тедрик говорит ей, что она будет женой этого человека? Жить с ним под одной крышей? Делить с ним дом? Даже — она закрыла глаза от подступившего осознания — постель?

Грейс отрицательно покачала головой, зная, что несмотря на последствия она никогда не согласится на это, и именно так минутой позже она сказала дяде Тедрику, странно ясным голосом, учитывая в каком беспорядке находились её мысли:

— Я не выйду за него, дядя.

Лицо Тедрика застыло над касающимися щёк кончиками его воротничка, пальцы, которыми он барабанил по поверхности стола из палисандра, внезапно замерли.

— Прошу прощения, моя дорогая Грейс? Я не припоминаю, чтобы спрашивал твоего согласия.

Грейс нахмурилась, упорствуя на своём, благодарная креслу, стоящему впереди неё за то, что дядя не заметил её дрожащих ног.

— Нет, дядя, ты не спрашивал меня, но повторяю: я не выйду за этого человека. Он достаточно стар, чтобы быть моим дедушкой. Мне всё равно, что он предложил тебе. Я не сделаю этого. Грози, чем хочешь. Запрети мне выходить из дома. Забери все мои вещи, если должен. Но если ты думаешь заставить меня выйти за него, обещаю, я откажусь произносить клятвы. Я буду истерично кричать, даже если ты лично притащишь меня в церковь. Я лучше буду жить на улицах… на улицах…

— Вестминстера, — сказал Тедрик, отлично понимая, что она знала о Лондоне так же мало, как иностранец.

— Вестминстера! Скорее я буду жить на улицах Вестминстера, чем стану женой этого отвратительного человека.

— Учитывая, что улицы там носят такие названия как Аллея перерезанных глоток, Земля негодяев и Аллея карманников, поверь мне, Грейс, свадьба с Уэстовером намного предпочтительней.

Грейс было не испугать:

— Мне всё равно, даже если он самый богатый человек в Англии или во всём мире. Я не выйду за него!

Тедрик, лорд Чолмели просто смотрел на свою племянницу, без сомнения, поражённый её упрямой решимостью. Она, которая смиренно принимала всё, что бы судьба ни уготавливала для неё на протяжении первых двадцати трёх лет её жизни. Что ж, пусть пялится, пока глаза не отвалятся. Она не будет праздно сидеть рядом и соглашаться с этим.

Но вместо возражения, как она ожидала, дядя Тедрик повёл себя довольно странно. Он начал смеяться, сначала тихо, но затем дошёл до громового хохота и сотрясающего плечи рёва. Грейс упёрла руки в бёдра и выдвинула вперёд подбородок, а дядюшка смотрел на племянницу, и слёзы лились у него из глаз. Он смеялся и смеялся всё сильнее, тогда как она взирала на него с постепенно возрастающим неверием.

Что за дьявол в него вселился? Грейс ожидала ссоры, даже угроз, но веселье? Не тогда, когда вся её жизнь зависела от этого мгновения. Несмотря на его нынешнее затруднительное финансовое положение неужели он ничего не чувствовал к ней, к своей единственной племяннице, единственной кровной родственнице?

Беспомощные слёзы подступили к её глазам, и это заставило Тедрика расхохотаться ещё пуще. Не в состоянии больше выносить его веселость, Грейс повернулась, чтобы убежать из комнаты.

— Грейс! Подожди минутку. Ты не понимаешь.

Но она уже была на лестнице, раздумывая, знает ли конюх Чолмели самую близкую дорогу к Аллее карманников.

— Грейс, нет, ты ошиблась. Твоим мужем будет не нынешний герцог. А его внук, Кристиан, маркиз Найтон.

Грейс застыла на полпути. Не от новостей о том, что не старому герцогу предназначено стать её предполагаемым мужем, но от имени, которое произнёс её дядя.

Кристиан, маркиз Найтон.

Найтон.

Рыцарь.[5]

Она внезапно мысленно вернулась в тот день, несколькими месяцами ранее, незадолго до смерти бабушки. Они вдвоём, сидели на открытой веранде у спальни вдовствующей маркизы в Ледисторпе — тихом и мирном месте, у берегов реки Тис, в нескольких милях от беспокойного Северного моря. Был ленивый летний полдень, прохладный, вспомнила Грейс, поскольку бабушка настояла, чтобы внучка надела шаль. Грейс вслух читала «Кентерберийские рассказы» Чосера, тогда как вдова сидела в кресле и слушала, закрыв глаза. Воспоминание об этом дне внезапно стало таким ярким, что Грейс явственно послышались слова:

Грейс вспомнила, как подняв глаза во время чтения, она увидела, что Нонни задремала, как с ней часто случалось. Грейс положила красную закладку между страниц книги, чтобы отметить место, на котором остановилась, думая немного позаниматься рисованием, пока Нонни спит. Но лишь только Грейс двинулась, чтобы отложить книгу, вдова внезапно проснулась и резко села, потревожив спаниеля, устроившегося у неё на коленях.

— Ты знаешь, что должна будешь выйти замуж.

Грейс вспомнила, как подумала: возможно ли, что её бабушка грезит.

— Да, Нонни, я знаю. Однажды я выйду замуж, также как и ты, но я не желаю думать об этом прямо сейчас. Я не желаю думать о том, что когда-нибудь покину Ледисторп. Это мой дом. Я люблю его.

— Я пришла сюда молодой женой из места, которое всегда было моим домом, милая. Когда леди выходит замуж, дом мужа становиться её домом. Та свадьба, моя дорогая, о которой я говорю, уже близко. Однажды я уйду, и ты больше не сможешь избегать этого.

— А куда тогда направишься ты? — спросила Грейс, подходя к бабушке. — Возможно, в путешествие по континенту?

Бабушка улыбнулась, коснувшись рукой щеки своей внучки:

— Родная моя, я недолго задержусь в этой жизни. Я чувствую это сердцем. И когда я уйду, я не смогу много сделать, чтобы защитить тебя. Тедрик станет ответственен за твоё будущее, по крайней мере, пока ты не достигнешь двадцатипятилетия. Я надеялась прожить достаточно долго, чтобы увидеть этот юбилей твоего рождения и снять ограничения с твоего наследства, однако, боюсь, у меня не получится. Но знай, что если я умру до того как ты достигнешь этого возраста, даже мёртвая я сделаю всё, что в моих силах, чтобы найти тебе хорошего мужа.

— Но как я узнаю, кто подходящий муж, если тебя не будет здесь, чтобы посоветовать мне?

Вдова снова улыбнулась, сказав лишь:

— Ты узнаешь, дитя, потому что в тебе моя кровь. Я только один раз потанцевала с моей настоящей любовью и поняла, что проведу остаток дней своих, любя его. То же самое случится и с тобой, когда ты найдёшь своего собственного истинного нежного рыцаря.

Её последние слова прошелестели, как летний нежный ветерок, в голове Грейс.

«Нежный рыцарь. Рыцарь…»

Было ли это возможно? Мог ли этот маркиз Найтон быть тем, о ком говорила её бабушка? Послала ли Нонни его каким-то образом, чтобы защитить её, как и обещала. Или Грейс просто была глупышкой, и значение его имени оказалось простым совпадением?

— Грейс?

Услышав призывы дяди, Грейс вернулась к дверям кабинета, где он всё ещё сидел. Она снова подумала о бабушке, чей брак был браком по сговору и всё-таки принес ей огромное счастье. Её мать и отец встретились лишь за несколько дней до свадьбы и, по рассказам Нонни, они не могли любить друг друга ещё сильнее. Всю вою жизнь Нонни читала Грейс бесконечные рассказы о великих влюблённых: Тристан и Изольда, Элоиза и Абеляр, — их любовь выжила несмотря на огромные, почти непреодолимые, сложности. Нонни пообещала внучке, что однажды с ней случится то же самое, что ей будет дарован её собственный рыцарь в сияющих доспехах.

Грейс подумала, что случится, если она не согласится на этот брак? Куда она пойдёт, что с ней станет, если её дядя окажется в долговой тюрьме? У неё не было достаточных средств к существованию, как у некоторых леди её положения. Она никогда прежде не бывала в Вестминстере, но по слухам это место было не очень приятным. Судя по всему, в настоящее время у неё не было иного выбора. Она должна была в конечном счёте выйти замуж. Для этой роли её воспитывали, этого она всегда ждала. Почему бы тогда не выйти замуж за внука герцога? По крайней мере, он ближе ей по возрасту.

— Я хотела бы увидеть его, прежде чем согласиться выйти замуж.

Тедрик выглядел так, как будто собирался отказать. Насупив брови, он сжал рот в тонкую линию. Однако после минутного колебания кивнул:

— Я посмотрю, как это можно устроить. Но обещать ничего не могу.

Несколько вечеров спустя, когда дядя Тедрик собирался уходить, по всей видимости, в свой клуб, Брукс, он остановился ненадолго в дверях гостиной, где Грейс играла на фортепиано. Она часто слышала о том, что музыка может поднимать настроение, особенно, как выяснилось, когда кто-то срывает злобу на клавишах.

Краем глаза Грейс заметила, как дядя задержался в дверях, но продолжила играть свою пьесу, ударяя по клавишам с новой энергией. Когда она закончила, он зашёл в комнату, негромко аплодируя.

— Это было прекрасно, Грейс. Ты играешь всё лучше и лучше с каждым разом, что я слышу тебя.

Почти комплимент, учитывая, что ему в последний раз довелось слушать её, ей было двенадцать. Грейс посмотрела на него поверх нотной бумаги. Он улыбался ей, а его глаза наполнились неестественным теплом.

— Однажды ты станешь отличной герцогиней, Грейс. Твоё имя говорит само за себя.

Грейс мало утешило это замечание. И она перевернула страницу, чтобы перейти к следующей пьесе. А, прекрасно, — фортиссимо. Она посмотрела на него.

— Полагаю, это признак того, что вы готовы устроить для меня встречу с маркизом?

Тедрик кивнул, очевидно, довольный сам собой, поправляя лайковые перчатки:

— Можно сказать, да.

Грейс убрала пальцы с клавиатуры и положила ладони на колени, в ожидании.

— Встреча, возможно, неверное слово. Ты понимаешь, что между вами не может быть первого знакомства или беседы. Его светлость герцог категорически запретил это.

— Он запрещает мне встречаться с мужчиной, с которым я проведу всю оставшуюся жизнь? Что он пытается скрыть?

— Здесь нечего скрывать, дорогая. В свете лорд Найтон считается завидной партией, в городе о нём говорят как о распутнике, и все подходящие юные леди, настроенные выйти замуж, охотятся за ним как из-за его богатства и титула, так и из-за его внешности. Он в таком спросе, что именно поэтому герцог не хочет, чтобы о вашей свадьбе стало известно публике, пока не будет совершён обряд. Это для твоей пользы, так же как и для пользы маркиза, Грейс. Преждевременное объявление создаст волнение в обществе. Любая надежда на мирную жизнь исчезнет. За каждым вашим движением будут следить, каждый жест будет критиковаться. Некоторые отчаянные мисс могут даже попытаться предотвратить свадьбу, собравшись все вместе. Потому и церемония бракосочетания произойдёт в приватной обстановке, в скромной деревенской церкви, без предварительного оглашения.

— У меня даже не будет настоящей свадебной церемонии?

Девочкой Грейс всегда мечтала о грандиозной свадьбе. Когда принцесса Шарлотта выходила за Леопольда Кобурга, они с Нонни даже читали все репортажи и изучали каждый рисунок — всё, что смогли заполучить. Грейс всегда знала, что наденет платье, которое надевала Нонни, а потом и её мать, когда выходила замуж, а церковь украсится благоухающими цветами. Это будет день, который навсегда останется в её памяти, день, когда она соединит свою жизнь с жизнью мужа, с этим безымянным, безликим рыцарем, которой, как уверяла Нонни, будет принадлежать ей.

Теперь она знала имя, да, но лицо всё ещё было неизвестно. И если она не сможет встретиться с ним, поговорить, как она точно узнает, что он был тем единственным?

— Простите, дядя, но я уже говорила вам, что не могу выйти за мужчину, с которым никогда не встречалась.

Тедрик покачал головой:

— Напротив, моя дорогая, ты говорила, что должна увидеть его, прежде чем выйдешь за него… и ты увидишь его.

— Вы знаете, что это не всё, что я имела в виду, когда…

Он поднял руку, чтобы она замолчала:

— Будет бал, Грейс, в Найтон-Хаусе. Чтобы представить сестру лорда Найтона обществу. И там точно будет полно народу. Ты посетишь этот бал, я буду сопровождать тебя. Так как ты ещё не выходила в свет, никто не узнает, кто ты. Мы придём, ты увидишь маркиза, ты даже сможешь немного понаблюдать за ним, если захочешь, и потом мы уедем. Это всё, что я могу предложить.

Грейс смотрела на своего дядю, снова слыша слова бабушки:

«Я лишь потанцевала с моей настоящей любовью и поняла, что я проведу остаток дней своих, любя его…»

— Но ещё одна последняя просьба, дядя.

— И какая же?

— Я должна потанцевать с ним.

Тедрик покачал головой:

— Невозможно!

— Почему, сэр? Всего лишь танец. Вы уже сказали, что никто не узнает меня, включая лорда Найтона.

Тедрик молчал, обдумывая её просьбу. После минутного колебания на его лице проступила улыбка:

— Думаю, пожалуй, маркиз заслуживает небольшого сюрприза от своей жены.

— Возможной жены.

Грейс выдохнула, удивляясь, почему пульс у неё внезапно участился, но решила, что её немного взволновал тайный танец с ничего не подозревающим предполагаемым будущим мужем.

— Значит, вы сделаете это? — спросила она. — Устроите мне танец с лордом Найтоном?

Тедрик повернулся и направился к двери:

— Я точно не знаю, как я добьюсь этого, но да, Грейс, я найду способ сделать так, чтобы ты получила свой танец с маркизом.

Глава 4

Следующие три дня Грейс провела, стараясь не думать о предстоящем бале у Найтонов. Ей приходилось буквально заставлять себя сосредоточиться на том, чтобы составить еженедельное меню или чтобы проследить, привели ли в порядок обстановку дома, вернув старинной мебели былой лоск, и между тем пытаться подобрать хоть что-то приличное из своего гардероба, в чём можно было бы появиться в свете. К тому времени, как наступило утро дня бала, она уже трижды собиралась отказаться от рискованного предприятия, успокаивалась, а затем снова порывалась бросить свою затею, и так до тех пор, пока в сопровождении дяди не спустилась по парадной лестнице, чтобы отправиться на бал.

И вот теперь, после того, как всё было оговорено и улажено, она сошла вниз и села в экипаж, доставивший их к городскому особняку Найтонов немногим позже десяти вечера. Стоило ей под руку с дядей перешагнуть порог бальной залы, как Грейс показалось, что они каким-то чудом перенеслись в сказку. И вход в бальную залу на самом деле был ничем иным как волшебной дверью, ведущей в легендарную страну Кокейн[7], где в реках вместо воды текло вино, стены уютных домиков были сложены из бисквитов и пряников, а дороги вместо булыжников мостили плюшками с медовой глазурью.

Здесь повсюду звучала музыка и звенел весёлый смех, околдовывая, маня и погружая вошедших в эту сказочную во всех отношениях атмосферу. Огромная бальная зала купалась в ослепительном сиянии люстр, гранёные хрустальные подвески которых переливались, словно бриллианты. Расставленные по всему помещению — в бесчисленных вазах из позолоченной бронзы или китайского фарфора с богатым ярким орнаментом — удивительные цветы, подобных которым Грейс никогда не видела прежде, насыщали воздух экзотической смесью разнообразных ароматов. Выстроившиеся поодаль от входа в ряд ливрейные лакеи готовы были по первому знаку со стороны благородных господ броситься исполнять их малейшую прихоть, в то время как многочисленные слуги ловко лавировали среди дам и джентльменов с серебряными подносами, нагруженными всевозможными изысканными яствами. Красочное многоцветье ярких воздушных шифоновых драпировок, украшало каждое открытое окно или дверной проём, и, можно было бы поклясться, что столы, накрытые в обеденном зале, ломились под весом расставленных на них разнообразных немыслимых деликатесов. Драгоценные камни, украшавшие шеи, мочки ушей, и пальцы рук приглашённых гостей рассыпали вокруг яркие, сверкающие блики. Роскошные, из лучшего атласа наряды блестели и переливались в свете горящих свечей. Куда бы Грейс ни взглянула, всюду её взгляд отмечал изысканную пышность вечерних туалетов, недвусмысленно заявлявших о несомненном богатстве их обладателей. Всюду, кроме…

Грейс бросила взгляд вниз, мельком оглядев себя, и побледнела.

Неброское серо-голубое шёлковое платье, на котором она остановила свой выбор, хотя и было одним из лучших в её гардеробе, но скромностью фасона сразу же выдавало в ней провинциалку. И то, каким образом были уложены её волосы — сегодня, их просто-напросто хорошо завили и закрепили, приподняв повыше, откуда им полагалось спускаться на плечи строгими элегантными локонами. Однако же строптивые завитки, словно пружинки, смешно подпрыгивали вверх всякий раз, стоило Грейс сделать шаг или повернуться — что, несомненно, окончательно уверит окружающих в непритязательности её вкусов и нехватке столичного лоска. Хвала Господу, дядя Тедрик нарочно устроил всё таким образом, что они приехали на бал намного позже остальных, чтобы их появление прошло как можно более неприметным. И теперь Грейс была ему за это бесконечно благодарна.

Представители высшей знати со дня своего появления на свет пользовались всеми благами и привилегиями, которые только могла предложить им жизнь, а потому наверняка ни разу в жизни самостоятельно не выбрали себе ни одного платья и никогда не делали прически. Хоть Грейс и родилась дочерью маркиза, однако наличие фамильного титула было, пожалуй, единственным, что роднило её с благородным сословием, так как на этом сходство заканчивалось, и начинались различия, поскольку в имении бабушки с самого детства Грейс был куда ближе незатейливый быт дочери простого сквайра, нежели потомственной аристократки. Нонни была искренне убеждена в том, что чем проще живёт человек, тем легче и дружелюбнее у него нрав. Грейс вдруг пришло в голову, что многие знатные леди упали бы в обморок, если бы узнали, что у неё даже никогда не было собственной горничной. А для того, чтобы застегнуть все бесчисленные крючки на платье (когда не получалось управиться с ними без чужой помощи), она отдавалась в руки миссис Беннетт, экономки своего дяди. И как она вообще могла вообразить, что сможет достойно справиться с ролью маркизы Найтон, хотя это, несомненно, предполагало куда меньший груз ответственности, чем положение будущей герцогини Уэстовер?

И вот когда Грейс наконец убедила себя упросить-таки дядюшку отвезти её обратно домой и позабыть о своей безумной затее, юная особа, на вид не старше девятнадцати лет, отделившись от пёстрой толпы гостей, приблизилась к ним. Она радушно улыбнулась Грейс, прежде чем непринуждённо подала дяде Тедрику затянутую в перчатку руку:

— Я так рада, что вы смогли приехать, лорд Чолмели. Мне доставило большое удовольствие снова увидеться с вами.

Она выглядела именно так, как и подобало выглядеть настоящей леди — стройная, может, лишь на дюйм или два ниже Грейс, с красивыми шоколадно-каштановыми волосами, завитыми и уложенными в элегантную причёску, снизу украшенную страусовым пером, которое при малейшем движении юной красавицы слегка покачивалось, навевая мысли о крыльях ангелов. Бледно-розовый шёлк её платья, усыпанный бесчисленным множеством крохотных бриллиантов, то и дело мерцавших разноцветными искорками в ярком свете люстр, покрывала искусно украшенная ручной вышивкой паутина тонкого газа. Эта прелестница несомненно была самым изящным созданием, которое когда-либо доводилось видеть Грейс.

Тедрик тотчас же склонился над миниатюрной ручкой и произнёс:

— Уверяю вас, миледи, ничто не сравнится с тем наслаждением, которое испытал я, увидев вас, — с этими словами он выпрямился и, слегка развернувшись к Грейс, церемонно произнес: — Леди Элеанор Уиклифф, позвольте вам представлять мою племянницу, леди Грейс Ледис.

Грейс учтиво склонила голову, сожалея, что её собственная прическа не имела более изысканных украшений, нежели ничем не примечательная ленточка, которой были перехвачены непокорные локоны.

— Рада познакомиться с вами, миледи, — со спокойным достоинством произнесла она.

— Грейс, — продолжал между тем дядя Тедрик, — леди Элеанор приходится сестрой лорду Найтону. И сегодняшний бал даётся в её честь.

— Да, сегодня меня наконец-то вывели в свет. Такая до странности чуднбя фраза, вы не находите? Мне вот всегда казалось, что у любого, кто слышит нечто подобное, перед глазами сразу же должен возникать образ этакой пампушечки, утопающей в мягких подушках и раскормленной настолько, что бедняжка совершенно лишена возможности передвигаться самостоятельно! — с лукавым озорством произнесла леди Элеанор и, энергично подхватив Грейс под руку, с видом заговорщицы прошептала: — Ваш дядюшка по секрету сообщил мне о вашем желании потанцевать с Кристианом. Так вот, я уверена, дорогая, что лорд Чолмели не станет возражать, и позволит мне украсть вас ненадолго, чтобы мы с вами смогли поближе познакомиться, — при этом она легонько сжала руку Грейс. — Особенно ввиду того, что уже очень скоро мы с вами станем сёстрами.

С самого детства Грейс мечтала иметь сестру — ту, с которой могла бы поболтать и разделить незамысловатые девичьи секреты или обсудить книги за чаем, как они это нередко делали с Нонни. И вот теперь, здесь, эта юная элегантная красавица выразила желание ею стать и даже совсем не обратила внимания на то, что туфли, которые Грейс надела на бал, по цвету совсем не подходили к платью, будучи гораздо темнее по тону.

Грейс искренне улыбнулась леди Элеанор, чем тотчас же ту покорила. Дядя Тедрик, моментально подметив возникшую приязнь девушек, поспешил испросить позволения оставить их:

— Я буду в игральной комнате, если вдруг вам понадоблюсь. Грейс, — затем повернулся в сторону леди Уиклифф и слегка поклонился, — леди Элеанор.

— О, мне так жаль, лорд Чолмели, — с деланным сожалением произнесла последняя, резким повелительным жестом останавливая его, — но этим вечером джентльмены не смогут удалиться с бала, чтобы предаться одному из любимейших мужских занятий, так как никаких игр сегодня устраиваться не будет.

— Как не будет игр? — в эту минуту дядюшка выглядел настолько испуганным, будто юная леди объявила о том, что его любимые портные, Швейцер и Дэвидсон, этим утром навсегда закрыли своё ателье.

— О, это было сделано по моей просьбе, милорд. Я так хотела, чтобы сегодня вечером ничто не отвлекало джентльменов от танцев с прекрасными дамами. — Леди Элеанор одарила обескураженного лорда очаровательной улыбкой, не оставив дяде Тедрику никакого иного выбора, кроме как смириться с сей неприятностью.

— Милая леди, а дозволено ли сегодня джентльменам хотя бы пропустить по стаканчику доброго портвейна, не испытывая опасений посадить пятно на манишке? — с тревогой поинтересовался лорд Чолмели.

— О, ну, конечно же, милорд, — произнесла она, указывая на дверной проём. — Дальше по коридору как раз находится гостиная, где вам подадут портвейн и бренди.

Когда же он ушёл, леди Элеанор мягко увела Грейс в сторону от дверей и, неторопливо прогуливаясь вместе с нею по краю огромной бальной залы, принялась выспрашивать подробности о детских годах Грейс, проведённых в Ледисторпе, о том, нравится ли ей жить в Лондоне и даже каково ей живётся под дядюшкиной опекой.

— Мои родители погибли во время кораблекрушения, когда я была ещё совсем маленькой. Меня вырастила бабушка, вот вместе с ней мы и жили в Ледисторпе, пока в конце прошлого года она не скончалась.

— О! Мне так жаль, дорогая. Наш отец тоже покинул нас весьма неожиданно, хотя мне и говорили, что причиной его смерти стала скоротечная лихорадка. Я, правда, тогда ещё не появилась на свет, но вот Кристиан был очень привязан к отцу и потому сильно переживал его кончину.

Леди Элеанор произнесла имя брата с такой очевидной нежностью в голосе, что становилось ясно, насколько близки меж собой брат и сестра. Но не успела Грейс подумать о том, чтобы расспросить свою собеседницу о Кристиане, о его предпочтениях в литературе или попросить поведать какие-нибудь небольшие истории касательно их детских лет, как её внимание привлекли три молодые особы. Эти юные леди расположились в одном из углов залы, откуда пристально наблюдали за Грейс и с явным неодобрением о чём-то перешептывались, прикрываясь украшенными драгоценными камнями веерами.

— О, прошу вас, Грейс, не обращайте на них внимания. Они ещё ничего не знают, но как только им станет известно, что вы выходите замуж за моего брата, то будут из кожи вон лезть, только бы снискать вашу благосклонность. Да они вскоре станут подражать каждой детали вашего туалета, даже если вам вдруг вздумается вырядиться в мешок из-под муки, и будут умолять, чтобы вы забыли их бестактное поведение нынешним вечером.

— Едва ли я когда-нибудь освоюсь в высшем свете, — тоскливо заметила Грейс. — Почти всю свою жизнь я провела в провинции, где мы жили весьма просто. И боюсь, что в Лондоне никогда не буду ощущать себя точно рыба в воде.

— Не стоит о том тревожиться, моя милая. Любая из них, не задумываясь, рассталась бы со всеми фамильными драгоценностями, если бы это могло поспособствовать снискать внимание моего брата. Вы должны благодарить свою счастливую звезду, что не знакомы с подобным обращением. Я же в отличие от вас с самого рождения познала цену людскому лицемерию. Они смеют притязать на изысканность и изящество своих манер, в то время как бесстыдно предлагают себя Кристиану в надежде, что таким образом вынудят его жениться — неужели они не понимают, что он даже не взглянет на особу, позволяющую себе подобное поведение.

Она огляделась вокруг:

— О, взгляните вон туда, подле входа. Вы видите, где именно столпились молодые леди? Знаете, зачем они все там собрались, и отчего среди них нет других джентльменов? Так вот, все эти дамы караулят у лестницы моего брата.

И тут Грейс и в самом деле заметила необычное скопление молодых леди у ступеней лестницы. Причём некоторые из них не гнушались даже отпихивать конкуренток локтями, чтобы заполучить наиболее выгодное местечко, в то время как другие исподволь бросали взгляды на лестничный марш.

— Боже мой!

— Право же, всё это так удручает и ставит всех нас в неловкое положение. Помнится, на одном из музыкальных вечеров некая невоздержанная особа, пытаясь отвоевать привилегию занять место подле моего брата, даже ударила в глаз другую леди. Так что, да, всё это довольно неприятно. Не считая того, что то происшествие стало предметом шуток на несколько сезонов вперёд. А хозяйкам балов, которые по слухам намеревался посетить мой братец, приходилось постоянно быть настороже, чтобы избавить его от подобных досадных преследований. Дело дошло до того, что он почти перестал бывать в обществе. И я даже затрудняюсь сказать вам, сколько дам искали моего расположения и желали стать для меня «самой дорогой подругой» в очередной попытке оказаться поближе к Кристиану. А потому заверяю вас, моя милая, что как только станет известно, что он выбрал вас в жены, как я тотчас же лишусь всех своих «подруг».

Леди Элеанор негромко рассмеялась, а Грейс призадумалась, с чего бы это маркизу всерьёз рассматривать возможность связать себя узами брака с той, кого он прежде и в глаза-то не видел. Да к тому же остановить свой выбор на особе столь неискушенной, как она, в то время когда он мог заполучить любую леди из самых сливок лондонского общества. К тому же Грейс начала понимать, почему старый герцог настоял на том, чтобы их помолвка была тайной. Ведь если женщины дрались друг с другом за возможность сесть на соседний стул рядом с ним, то, что же они сделают с ней, как только узнают, что она уже почти что замужем за этим человеком?

— А сейчас я удалюсь, чтобы разыскать моего дорогого брата, пока он ещё не успел бросить вызов всей этой толпе и ангажировать для вас танец. Должна признаться, что наверняка получу огромное удовольствие, наблюдая за тем, как он танцует с вами, в то время как никто вокруг, да и он сам, даже не подозревают, что уже очень скоро он женится на вас, и особенно все эти «жалкие охотницы». С этими словами она кивнула в сторону пёстрой толпы молодых леди, сгрудившихся у подножия лестницы. — Именно такое прозвище я им дала. И оно, как мне кажется, очень им подходит, вам не кажется? Могу я попросить вас подождать меня здесь минутку или две, пока я схожу поищу брата?

Грейс молча кивнула, наблюдая за тем, как леди Элеанор растворилась среди гостей. Надо сказать, что желание Грейс потанцевать с маркизом родилось из воспоминания о том, как ей это представляла её покойная бабушка. Она говорила, что это обязательно случится под романтичную мелодию вальса, когда её смущенный взгляд утонет в глазах партнёра, и вот тогда-то Грейс и поймёт, что именно этот мужчина и есть тот самый «прекрасный благородный рыцарь», предназначенный ей самой судьбой и с кем она проживёт всю свою жизнь. Теперь же Грейс и подумать боялась, какие последствия мог навлечь на неё этот танец, и тем более не ожидала, что к их паре будет приковано всеобщее внимание.

А что, если лорд Найтон просто ужасен? Хотя будь он таков, то с чего бы всем этим леди так сражаться между собой за его внимание? О нет, он, должно быть, само совершенство, и если это действительно так, то она-то уж точно не та леди, на которой ему следовало бы жениться. Его женой должна была бы стать девушка столь же изящная и утончённая, как и его сестра, а не деревенская мышка, никогда прежде не переступавшая порога бальной залы и только-только научившаяся вальсировать. Что, если Грейс сделает из себя посмешище, во время танца наступив ему на ногу? Или даже хуже того, вовсе позабудет все танцевальные па, ведь на самом деле она ещё ни с кем и не танцевала, кроме как с Генри, лакеем лорда Чолмели?

Она почувствовала себя ещё хуже, когда мельком взглянув вниз, заметила, что на её перчатке разошёлся шов, и как назло тут же почувствовала, что и причёске грозит гибель: непокорные пряди того и гляди выскользнут из ослабшего узла. И тут Грейс осознала, что ещё не готова пройти через такое испытание. Решено, она найдёт дядю Тедрика и упросит его отложить свадебную церемонию. А ещё лучше, если он сможет, поблагодарив старого герцога за столь щедрое брачное предложение, отклонить его, попутно принеся тысячу извинений. Она — Грейс из Ледисторп будущая герцогиня? Да о таком даже помыслить невозможно, настолько это нелепо.

Грейс повернулась, припомнив, что её дядя собирался отправиться в гостиную, где он мог бы промочить горло, и начала пробираться к выходу. Однако это оказалось делом не из лёгких. Грейс даже показалось, что с момента её прибытия в бальной зале стало вдвое больше народу. Музыканты уже расселись по своим местам и приготовились играть. И вот, предвкушая начало танцев, людское море заволновалось, ещё теснее сомкнув свои ряды.

И сколько бы Грейс ни пыталась пробраться сквозь них, всякий раз ровные ряды танцующих пар мешали ей это сделать. Пока, наконец, подхваченная оживлённым людским потоком, она не оказалась в противоположной стороне залы. Прикусив губу, Грейс быстро огляделась по сторонам. Должен же быть и другой путь, поэтому она, приподнявшись на цыпочки, принялась высматривать двери, расположенные невдалеке от неё. Несомненно, лучше всего выбрать вон ту, ближайшую, поэтому она, вежливо улыбаясь, обогнула двоих поглощённых жарким спором джентльменов, и направилась прямиком к этой двери.

Но оказалось, что дверь вела не в комнату, а в узкий коридор, предназначенный, по-видимому, для прислуги, чтобы свободно и без лишних проволочек переходить из одного помещения дома в другое. И такое положение вещей как нельзя лучше отвечало намерениям Грейс. Она быстро пошла вперёд в надежде отыскать ещё одну дверь, через которую можно попасть в нужную ей гостиную. Однако, когда Грейс уже преодолела почти половину коридора, дверь через которую она сюда попала, внезапно захлопнулась. А затем послышался тревожащий душу звук задвигаемой задвижки. О, боже, подумала Грейс, только этого не хватало!

С минуту она постояла в темноте, обдумывая, что же ей делать дальше. Выбор был невелик. Например, она могла вернуться назад и постучать в дверь в надежде, что на её стук кто-нибудь отзовётся, но тогда она приблизится к тому, чтобы найти своего дядюшку, не больше чем была в самом начале. Или и того хуже — выкажет себя передо всеми совершеннейшей дурочкой, позволившей запереть себя в коридоре для прислуги. Либо же она может поступить иначе: продолжить двигаться вперёд по коридору до тех пор, пока не сможет из него выйти.

И Грейс благоразумно предпочла выбрать второе.

Одной рукой держась за стену, Грейс в полной темноте медленно продвигалась вперёд. Но чем дальше она уходила вглубь прохода, тем меньше ей верилось, что здесь имеется какой-нибудь выход, так как на ощупь стена была совершенно гладкой, без единого намёка на дверной проём, а сам коридор, казалось, с каждым шагом становился всё темнее. Наконец Грейс наткнулась на первую ступеньку, уходившей вверх лестницы, и начала медленное восхождение. Достигнув самого верха, она, прижавшись обеими руками к стене, постепенно продвигалась дальше, пока, обрадованная, не наткнулась на углубление в ровной поверхности. По всей видимости, это была створка двери. Грейс нащупала деревянную раму, однако как ни пыталась, не могла обнаружить механизм, с помощью которого открывалась бы дверь. Попытки что-то услышать ни к чему не привели: с той стороны сюда не доносилось ни звука. Тогда она попробовала подцепить кончиками пальцев внешние края створки, однако это ей тоже не удалось, так как та была слишком хорошо подогнана. Но Грейс не сдавалась: хорошенько упершись ладонями в дверную панель, она с силой нажала, после чего верхний угол створки немного сдвинулся внутрь, и Грейс, передвинув ладони вверх, повторила попытку, а затем снова — теперь уже навалившись всем телом на новый участок и…

Наконец створка поддалась, и Грейс, выпав головой вперёд, с глухим стуком ударилась об пол, приземлившись на руки и колени. От этого резкого падения её прическа рассыпалась и вырвавшиеся на свободу локоны подобно тяжёлому шёлковому пологу скрыли её лицо. Грейс попыталась было рассмотреть хоть что-то сквозь упавшие на глаза пряди и прямо перед собой увидела блестящие мыски лакированных мужских туфель. Туфель, в которые, безусловно, были обуты чьи-то ноги.

Глава 5

Переведя дыхание, Грейс медленно подняла глаза вверх, проследив взглядом длинные мускулистые ноги, живот и, наконец, уставилась на мужскую грудь — прекрасную широкую мужскую грудь, которая была…

…совершенно обнаженной.

«О, нет, всё это какой-то мираж, иллюзия, — подумалось Грейс, — ничего подобного на самом деле просто не может быть. Он просто не может быть настоящим». Грейс моргнула, однако мужчина и не думал исчезать. О, боже! Он действительно был настоящим.

— Ну, вот и первая.

У него оказался глубокий, выразительный голос, и ещё у этого незнакомца были самые потрясающие на свете глаза из всех, которые Грейс когда-либо доводилось видеть прежде. Светло-голубые, с необычным серебристым оттенком; и то, как он смотрел на неё, вызывало в ней странное чувство, будто это не он, а она сама была сейчас раздета. Ей ещё не доводилось видеть полуобнажённого мужчину, и потому Грейс в совершеннейшем потрясении уставилась на чётко очерченные мышцы живота, не отводя взгляда до тех пор, пока он не подхватил сорочку и плавным движением не надел её на себя.

— О, Господи! — вот и всё, что Грейс смогла произнести. Однако она допустила новую ошибку, не сообразив, что неловкое положение, в которое она попала, может оказаться ещё хуже.

Но уже очень скоро она это поняла.

— Полагаю, учитывая обстоятельства, мне следует представиться, — ледяным тоном произнёс мужчина, застёгивая пуговицы на манишке. — Я лорд Найтон, хозяин этого особняка и устроитель сегодняшнего бала. А это, — он холодно усмехнулся, — моя гардеробная. Но вы, вероятно, об этом прекрасно осведомлены, не так ли?

Боже милосердный, и как только её угораздило из всех гардеробных, имевшихся в этом огромном доме, вломиться именно в эту? Окажись на его месте какой-нибудь другой джентльмен, она смогла бы спокойно принести свои глубочайшие извинения за столь неожиданное вторжение, будучи твёрдо уверенной в том, что вряд ли увидит его снова. Но судьбе было угодно, чтобы им оказался мужчина, за которого, как предполагалось, она вскоре должна будет выйти замуж, и пока ещё этот мужчина не знал, что леди, впервые приехавшая к нему в дом и нежданно-негаданно объявившаяся в его гардеробной, на самом деле никто иная, как его наречённая невеста. Могла ли она надеяться, что воспоминание об этой встрече выветрится у него из памяти за следующую пару недель?

Маркиз отвернулся и завязал галстук с лёгкой непринуждённостью, которая наверняка вызвала бы восхищение дяди Тедрика. И всё это время лорд Найтон не сводил с Грейс равнодушного взгляда, будто для него не было ничего необычного в том, чтобы леди проникали в его покои через малоприметную дверь чёрного хода. А с другой стороны Грейс чувствовала себя донельзя смущённой. И только этим можно было объяснить, что лишь когда лорд неожиданно склонился к ней, одной рукой вальяжно опёршись о бедро и одновременно протягивая Грейс другую руку, несчастная осознала, что до сих пор лежит, позорно растянувшись на его ковре в совершенно нелепой позе.

— Смею ли я предложить вам свою помощь, дабы мы уравняли наше положение, если, конечно, вы не воспылали внезапной любовью к моим коврам?

С пунцовыми от смущения щеками Грейс быстро вложила обтянутую перчаткой ладонь в протянутую ей руку и в мгновение ока оказалась на ногах. Она уже было разомкнула губы, чтобы объясниться, но неожиданно поняла, что не в силах проронить ни звука, и отрешённо размышляла, будет ли приличным, если леди в такой ситуации, когда полуголый джентльмен помог ей подняться с пола у своих ног, поблагодарит его за оказанную любезность. И потому Грейс, с вконец растрепавшейся прической, стояла тихо, как мышка, молча ожидая, пока лорд Найтон закончит одеваться. Неожиданно ей вспомнились недавние откровения леди Элеанор, рассказавшей о том, насколько изобретательны и неутомимы были некоторые из дам в своих попытках обратить на себя внимание её брата. А уж учитывая, что и она сама только что вывалилась через скрытый проём в стене прямо в гардеробную лорда Найтона, где тот в сию минуту заканчивал свой вечерний туалет… Но, как бы там ни было, Грейс всё же искренне полагала совершенно недостойным для себя поведением «броситься ему на шею».

Однако теперь она уже не смогла бы отрицать одного очевидного обстоятельства. Едва лишь увидев своего жениха, Грейс сразу же поняла, почему большинство дам готовы были опуститься даже до вульгарной драки, лишь бы оказаться поближе к нему. Кристиан Уиклифф, маркиз Найтон, несомненно был самым красивым мужчиной из тех, кого она когда-либо встречала в своей жизни. Откинутые со лба назад густые тёмно-каштановые волосы слегка прикрывали ослепительно-белый высокий воротник. А такое лицо, как у него, обычно любят воспевать в мраморе скульпторы — чистые, классически правильные черты, заявляющие о твёрдой воле и решительности, а также величии и могуществе их обладателя. Высокий и стройный, с гибкой грацией опасного хищника, этот мужчина держался с достоинством, присущим лишь истинным ар謬стократам. Ему даже ни к чему было упоминать о том, что он наследник одного из богатейших герцогств Англии. Весь его вид совершенно недвусмысленно заявлял об этом.

— Я… мм… — Грейс запнулась, словно снова утратила дар речи. И как, во имя Господа, ей удастся объяснить ему своё нелепое появление? — Я искала своего дядю…

Он слегка изогнул бровь:

— Неужели? Искали дядю, говорите? Просто изумительно. Что ж, ваше объяснение ничем не лучше тех, что мне доводилось выслушивать прежде. Хотя для меня это далеко не внове, вынужден признать, что вы, несомненно, проявили в этом деле куда большую ловкость, нежели ваши предшественницы. На моей памяти вы первая, кому удалось проникнуть ко мне в гардеробную, да ещё прямо сквозь стену.

Грейс настороженно наблюдала за тем, как лорд надел на себя элегантный чёрный фрак и неторопливо расправил манжеты. Неожиданно Грейс пришло на ум, что маркиз наверняка чрезвычайно раздражён, не без основания полагая, что она одна из тех «жалких охотниц», заявившаяся сюда в надежде скомпрометировать его и тем самым заставить жениться на себе. Ох, если бы он только знал правду! Грейс с удовольствием посмеялась бы над этим нелепым казусом, не будь ей сейчас так стыдно.

Кристиан вопросительно смотрел на неё, видимо ожидая, что неожиданная гостья представится, чего та, похоже, делать вовсе не собиралась. Вместо этого она намеревалась покинуть его комнаты так скоро, насколько это вообще возможно.

Грейс решительно направилась к двери, попутно объясняя:

— Я и в самом деле искала своего дядю, но заблудилась… — Совместный танец теперь представлялся Грейс чем-то совершенно невозможным. — И искренне приношу вам свои извинения за моё невольное вторжение. Мне вообще не следовало сюда приезжать.

Однако же маркиз пресёк её попытку поспешного бегства, решительно преградив ей путь. И когда Грейс, подняв голову, взглянула ему в лицо, её сердечко забилось в груди пойманной пташкой оттого, что она заметила, как глаза лорда Найтона вместо прежнего необычного серебристо-голубого оттенка приобрели свинцовый цвет предгрозового неба.

— О, но вы же не думаете, что я позволю вам ускользнуть от меня так быстро. Только не после того, как вы приложили столько усилий, чтобы оказаться здесь, — сказал Кристиан, сменив недавнюю холодную полуулыбку на нечто гораздо более хищное.

У Грейс внезапно перехватило горло, и она нервно сглотнула:

— Боюсь, что не вполне понимаю вас, милорд.

— А это, мисс Как-Вас-Там, является моей отличительной особенностью. Разве ваша матушка никогда не предупреждала вас об опасностях, поджидающих юных леди в мужских спальнях?

Расслышав в его словах явный сарказм, Грейс неодобрительно насупилась, а от недоброго предчувствия у неё слегка подвело живот:

— Моя мать умерла, когда я была ещё ребёнком.

Ей показалось, что на какое-то мгновение черты лорда Найтона смягчились, но тут же лицо его вновь приняло прежнее выражение.

— В таком случае, позвольте мне просветить вас, что касаемо соблюдения юными леди тонкостей правил приличия, — холодно сказал он, шагнув к ней. Теперь они стояли так близко, что Грейс приходилось запрокидывать голову, чтобы взглянуть ему в лицо, поскольку маркиз был, по крайней мере, на шесть дюймов выше.

— Есть причина, по которой благовоспитанные молодые особы никогда не посещают мужские спальни. И очень серьёзная причина, — вкрадчиво произнёс он, взяв её за руки, и Грейс вдруг ощутила, что ей стало трудно дышать, а в голове промелькнул странный до нелепости вопрос, стои́т ли она всё ещё обеими ногами на полу, потому как совсем их не чувствовала. — Ведь леди никогда не может знать наверняка, кто окажется перед ней — джентльмен или бесчестный негодяй, выжидающий первого же удобного случая, чтобы погубить её репутацию.

— Сэр, но вы же джентльмен. Вы — внук герцога Уэстовера.

Черты его лица ужесточились, и он стиснул её руки:

— А вот это обстоятельство, миледи, вряд ли можно считать достаточной гарантией неприкосновенности вашей добродетели.

И прежде, чем она поняла, к чему тот клонит, маркиз склонил к ней голову и, притянув к себе Грейс, властно накрыл ртом её губы.

Почувствовав, что его «жертва» напряглась, Кристиан усилил напор и, запрокинув голову девушки назад, углубил поцелуй, пустив в ход язык, и одновременно стал медленно поглаживать пальцем нежную кожу изящной шейки, пока не ощутил, что девичье тело в его объятиях задрожало. К несчастью всю свою жизнь ему приходилось противостоять женским хитростям и изощрённым интригам. Подобные выходки поначалу его лишь забавляли, однако это последнее вторжение в его частную жизнь перешло все разумные пределы. Поскольку попади эта девчонка в его покои раньше хоть на пять минут, и она бы застала его прямо в ванне, и уж тогда он попал бы в такую ловушку, выбраться из которой у него не было бы ни единого шанса. А потому Кристиан намеревался преподать этой юной авантюристке суровый урок, который та нескоро позабудет. Если бы не одно «но». Девица, кажется, даже не понимала, что её наказывают. И она даже не думала сопротивляться. Вместо этого Кристиан ловил ртом издаваемые ею томные стоны, а сама она словно таяла в его объятиях, с готовностью отвечая на поцелуи.

Видно, сам чёрт попутал его с этим наказанием.

Кристиан снова поцеловал её, на один краткий миг позволив себе отрешиться от мыслей о том, кто он таков, где они находятся и как эта девушка сюда попала. Он просто наслаждался этим дарованным судьбой мгновением и ею — нежной шелковистостью кожи, едва уловимым ароматом душистых трав, исходившим от медвяных волос, умилительной бесхитростностью невинных движений, о которых девушка, похоже, даже не подозревала. Кристиан неожиданно испытал ощущение, которого уже очень давно не испытывал: как внутри него — точнее, в области паха — разливается волна чувственного жара. Крепче сжав незнакомку в своих объятиях, Кристиан вдруг задумался о том, на что мог бы быть похож роман с этой девушкой. Ведь уже довольно долгое время ни одной высокородной леди не удавалось возбудить в нём страсти и ни одной из них не удалось взбудоражить и взволновать ему кровь, как это сделала его таинственная гостья. Быть может, его так сильно влечёт к ней из-за того, что уже меньше чем через две недели он вынужден жениться на женщине, которую даже в глаза не видел? О, он прекрасно сознавал, что должен немедленно остановиться, но в этот самый момент незнакомка ещё сильнее вжалась в него бёдрами, отчего Кристиан едва не сошёл с ума.

Грешная мысль о том, чтобы, уложив её прямо на ковёр, в ту же минуту овладеть ею, чего девица наверняка и добивалась, почти целиком заняла его ум. Каждая клеточка его тела умоляла позволить познать её, проверить, так ли нежна и тонка кожа на девичьем животе, как ему это представлялось. Но вопреки своим желаниям Кристиан резко отстранился от неё, для верности даже отступив на шаг. Он смотрел на девушку, жадно впитывая в себя соблазнительное видение полузакрытых глаз, бешено бьющегося на шее пульса, чертовски манящих губ. Непокорный завиток, своим цветом напомнивший Кристиану о спелом янтарном мёде, упал ей на лоб, едва касаясь тонкой брови. Затем ресницы дрогнули и невероятно медленно, словно бы нехотя, девушка открыла глаза, и тогда он неожиданно увидел в них синий огонь. Она не двигалась с места и по-прежнему молчала, лишь её губы влажно блестели от его поцелуев, но вот то, как она смотрела на него, вызывало у него только одно чувство. Чувство…

…опасности.

Была ли она и впрямь столь невинной, как давали понять её неумелые поцелуи? Или же она просто искусно разыграла роль наивной простушки? В конце концов, Кристиан решил, что эта девица, по всему видать, была опытной соблазнительницей. Ведь какой же девственнице взбредёт в голову тайком пробраться в спальню мужчины?

Кристиан, теряясь в догадках, пристально всматривался в неё. Кем же была эта таинственная незнакомка? Она была красива. О, да! Изящный, прямой нос, манящие нежно-розовые губы сейчас, после его поцелуев, приобрели более яркий оттенок. Шёлковый лиф платья плотно обтягивает округлую грудь, которая на взгляд Кристиана ни слишком мала, ни чересчур велика, а как раз то, что нужно — само совершенство. Восхитительные золотисто-медовые вьющиеся волосы и глаза, каких Кристиану ещё не доводилось встречать — такой удивительной голубизны, — сейчас широко распахнутые и внимательно глядящие на него. Однако немало молодых леди, пытавшихся привлечь его внимание, обладали не меньшей красотой и очарованием. Почему же именно этой девушке удалось преуспеть там, где другие до сих пор терпели лишь поражение, и пробудить в нём огонь желания?

И даже признавая, что незнакомка, безусловно, обладала некой изюминкой, придававшей ей особый шарм и притягательность, в чём именно это выражалось, маркиз пока затруднялся сказать. Но чем же ещё можно объяснить, что решив преподать этой предприимчивой девице урок, уже в следующее мгновение он сам оказался побеждённым? Как ей удалось с такой лёгкостью сокрушить его, казалось бы, незыблемое самообладание, на обретение которого он потратил большую часть жизни?

Размышляя о том, кем могла бы оказаться его неожиданная гостья, Кристиан внезапно пришел к выводу, что будет лучше, если она так и останется для него незнакомкой. Ведь как только он женится, любые отношения между ними станут невозможны, потому что в собственном браке он не потерпит адюльтера. Однако требуя абсолютной верности от жены, он и сам не собирался нарушать брачных обетов. А значит, у их отношений нет будущего. Таким образом, ему оставалось лишь выдворить её из своей гардеробной как можно скорее.

Кристиан в два шага пересёк комнату, распахнул дверь и, выглянув в пустой коридор, прокричал:

— Джексон!

Стоя в дверном проёме, он исподволь наблюдал за нею, словно бы не вполне доверял ей и сомневался, что она так и будет послушно стоять там, где он её оставил. Однако же, по чести сказать, поступал Кристиан так оттого, что не вполне доверял самому себе, подозревая, что находясь в непосредственной близости от неё, вряд ли сможет устоять перед соблазном овладеть ею.

Когда никто так и не откликнулся на его зов, Кристиан вышел в коридор и уже было приготовился крикнуть ещё раз, как на верхней ступеньке лестницы показался ливрейный лакей — весьма важный и представительный ливрейный лакей, который в совершенстве владел искусством управляться с подобного рода происшествиями. И лишь одному Богу было ведомо, насколько обширным опытом обладал Джексон в этих делах.

— Милорд, прошу простить меня за задержку. Но в людской возникла одна пренеприятная ситуация, потребовавшая моего личного вмешательства.

— Здесь тоже сложилась ситуация, требующая вашего внимания, — нахмурившись, заявил Кристиан.

— Неужели ещё одна? — с неприкрытым изумлением выдохнул лакей.

Красноречивым жестом указав на дверь своей гардеробной, Кристиан холодно распорядился:

— Пожалуйста, сопроводите эту молодую леди обратно в бальную залу. А затем удостоверьтесь, что все двери, ведущие в коридоры для прислуги, надёжно заперты.

— Да, милорд, — сказал Джексон и, приблизившись к двери гардеробной, произнёс: — Мисс, прошу вас следовать за мной, — а затем обернулся к Кристиану и, с некоторым замешательством, словно ожидая дальнейших указаний, ещё раз спросил: — Милорд?

Кристиан поспешно вернулся к двери гардеробной, заранее предчувствуя, что он там увидит.

Неизвестная красавица действительно ушла, скрывшись столь же стремительно, как и появилась. Теперь о том, что она побывала здесь, напоминал лишь зияющий стенной проём, через который она так неожиданно выпала сюда несколько минут назад, да смятение в душе Кристиана, который чувствовал себя куда более сбитым с толку, чем даже сам готов был признать.

Лорд Чолмели, как только они покинули бал и сели в экипаж, мирно задремал, оставив племянницу созерцать сквозь окно кареты залитые дождём лондонские улицы и смутно различимый в тумане тусклый свет фонарей. И Грейс была ему весьма благодарна за эту передышку, благодаря которой без помех могла обдумать невероятные события вечера.

Она всё ещё спрашивала себя, как ей удалось, не привлекая внимания, выбраться из особняка после всего, что с ней произошло в гардеробной лорда Найтона. Помнится, она снова смогла воспользоваться чёрным ходом, проскользнув в одну из неприметных дверей в стене, едва заметив, что лорд Найтон вошёл в бальную залу. Но на сей раз Грейс без труда нашла верный путь в нужную комнату, будто её ноги сами знали куда идти. Там она нашла своего дядю и попросила отвезти её домой, сказав, что очень плохо себя чувствует, расплывчато сославшись на некое «женское недомогание». Да, конечно это был довольно нечестный и избитый приём, но ничего другого Грейс в голову не пришло, чтобы помешать дяде немедленно начать выспрашивать подробности о столь внезапно охватившем племянницу недуге. Вместо этого дядюшка покрылся лёгким румянцем и тотчас же распорядился подать экипаж, после чего отправился забирать их плащи.

Когда они, пересекая парадный холл, шли к выходу, Грейс заметила на противоположной стороне бальной залы леди Элеанор. При виде неё Грейс преисполнилась чувством вины. Ведь Элеанор была так добра к ней, всячески ободряя и поддерживая, из-за чего Грейс чувствовала, что должна с ней объясниться. Однако в то же время не была уверена, что ей по силам составить хоть одно связное предложение. Её сердце всё ещё учащённо билось, так как Грейс всё никак не могла придти в себя после властного и невероятно чувственного поцелуя лорда Найтона, на который неожиданно бурно отозвалась каждая клеточка её тела.

Всю жизнь Грейс мечтала о первом поцелуе как о чём-то возвышенном, нежном и бесконечно романтичном. Она часто представляла себе, что это случится или на поросшем цветами речном берегу, или на выходящей в сад террасе бального зала, наполненной лунным светом, льющемся вниз сквозь ветви деревьев. А мужчина, стребовавший с неё эту волнующую дань, непременно будет добрым, любезным, красивым и, конечно же, безумно в неё влюблённым. Вот таким виделся Грейс мужчина её грёз.

Лорд Найтон, бесспорно, был просто ошеломляюще красив, однако при дальнейшем сравнении с её представлениями об идеальном мужчине безнадёжно проигрывал. Его поцелуй вызвал в ней такую бурю эмоций, от которой сразу же закружилась голова, дыхание стало затруднённым, а все внутренности словно стянуло узлом. Их встреча совсем не походила на то, что ей не раз рисовала в своих рассказах Нонни. Не было ни очарования, ни радости, ни блаженства от того, что ей наконец-то дарована возможность встретиться лицом к лицу с тем, с кем им вместе предстояло рука об руку пройти свой жизненный путь. Там был лишь опаляющий жар, безумие порывов, столкновение плоти, и что-то ещё, чему Грейс пока не знала названия, понимая лишь, что это потрясло её до самой глубины души.

Но самым ужасным из всего было то, что она чрезвычайно низко уронила себя в глазах мужчины, которого вскоре должна будет назвать своим мужем. Грейс никогда не забыть, как ожесточилось его лицо, а в глазах полыхнул тщательно скрываемый гнев несмотря на то, что тон всё то время пока он говорил с нею, оставался лёгким и непринуждённым. И уж конечно маркиз не был безумно влюблен в неё. Она ему даже не нравилась. А всё вместе это не предвещало ничего хорошего их супружескому союзу.

Дождавшись возвращения в особняк Чолмели, Грейс ещё немного повременила, дав возможность дяде ненадолго уединиться, чтобы пропустить стаканчик другой кларета, и лишь затем сказала опекуну, что никак не может стать женой лорда Найтона.

На что дядя Тедрик ответил Грейс кое-что весьма далёкое от душевной чуткости и понимания, на которые обычно можно рассчитывать в кругу семьи.

— Как это, чёрт побери, ты не можешь выйти за него? — вспылил он, наливая себе бренди. — И мне всё равно, да даже если ты будешь вырываться и вопить, не переставая, пока я буду тащить по центральному проходу к алтарю, ты выйдешь замуж за лорда Найтона.

— Дядя, прошу вас, но должен же быть другой выход…

— Слишком поздно, Грейс. Он уже погасил долги.

Она потрясённо уставилась на него:

— О чём вы говорите?

— Герцог полностью выплатил кредиторам все мои долги. Это было частью брачного контракта. Уэстовер настоял на том, чтобы уладить любые непогашенные обязательства до того, как в обществе станет известно о предстоящей свадьбе. Двадцать тысяч фунтов — это огромные деньги, Грейс. И если ты откажешься выйти замуж за лорда Найтона, то нас ждёт настоящий скандал, последствия которого будут просто ужасны. Юридические последствия. Герцог Уэстовер не тот человек, с которым можно шутить подобным образом. И он уже пригрозил мне судебным разбирательством против нас обоих, в случае если ты свернёшь на полпути и откажешься выходить замуж за его внука.

— Но я не брала у него денег!

— Верно… но ты подписала брачный контракт. И со стороны это будет выглядеть так, словно ты приняла предложение лорда Найтона лишь для того, чтобы он оплатил мои долги, а затем расторгла соглашение. И думаю, тебе будет нелегко объяснить присяжным, чем вызван столь резкий отказ выйти замуж за лорда Найтона при том, что ты даже ни разу не виделась с ним.

Но она видела его — мысленно возразила ему Грейс — и если уж подходить к этому вопросу формально, видела даже слишком много. Образ Кристиана, когда тот предстал перед ней во всём своём полуголом великолепии, промелькнул в её голове, а между тем дядя Тедрик продолжал увещевать строптивицу:

— Во время судебного разбирательства герцог прилюдно выставит тебя перед всеми подлой вымогательницей. А он обязательно выиграет процесс. И в конечном счёте имя Чолмели будет покрыто позором. Честь и достоинство нашего благородного рода, которыми мы по праву гордились столетиями, будут втоптаны в грязь, а значит, это затронет и доброе имя моей матери, которая всю свою жизнь пыталась их сохранить.

«А вы, дядя, всю жизнь, делали всё, чтобы это разрушить», — мысленно добавила Грейс.

Грейс внимательно вгляделась в портрет Нонни, висевший над камином, и поняла, что дядя всё же прав, даже при том, что выговаривал он ей всё это, преследуя лишь собственную выгоду. Грейс нисколько не сомневалась, что бабушка, не задумываясь, выполнила бы свой долг невзирая ни на цену, ни на обстоятельства. Да будь в том её долг, она вышла бы замуж хоть за самого чёрта.

Да и свою внучку она вырастила в тех же самых понятиях о долге и чести, а потому Грейс прекрасно сознавала, что у неё не было иного выхода, кроме как поступить точно также.

Глава 6

Викарий довольно усмехался, точно заправский злодей, — и у него был для этого повод. Предстоящее венчание обещало стать самым важным событием в его приходе, начиная с 1669 года. Тогда одна из многочисленных любовниц короля Карла II, застигнутая в пути сильнейшей снежной бурей, вместе со всей своей свитой была вынуждена пережидать ненастье целых три дня и три ночи, попросившись на постой к местным жителям.

Литл Бидлингтон была, наверное, самой сонной деревушкой, какую только можно было сыскать в Англии. Деревенские дома в типично тюдоровском стиле[8] с высокими скатными крышами были совсем не видны со стороны главной лондонской дороги, надёжно укрытые от посторонних взглядов отлогими холмами, окружавшими долину, и густой стеной из раскидистых деревьев. Следовало признать, что герцог Уэстовер не мог выбрать более удачного места для свадьбы своего наследника. Ведь благодаря столь неприметному расположению Литл Бедлингтон двести лет назад даже уцелела во время наступления армии «круглоголовых»[9], которая попросту прошла мимо, так и не заметив деревушки. А затем, десять лет спустя, эпидемия чумы тоже обошла сей тихий уголок стороной, хотя не пощадила ни одной деревни в округе. Так что это место как нельзя лучше подходило для церемонии бракосочетания, о месте проведения которой никто не должен был знать.

Сама церковь представляла собой довольно древнее сооружение, некоторые её части были, верно, возведены даже раньше, чем на земли Англии вторглись нормандские завоеватели.[10] А кресты, высеченные в каменных порталах внутреннего притвора[11], явно указывали на то, что их сделали ещё крестоносцы, притупившие в знак мира по возвращении из Святой земли свои боевые мечи. По всей видимости, именно эти образцы камнерезной техники да могильная плита некой Мэри Поттингер, почившей в 1722 году в возрасте ста семи лет, составляли главные достопримечательности Литл Бидлингтона, так как именно их с гордостью продемонстрировал дорогим гостям местный викарий — достопочтенный господин Уэстон.

Ведь спустя каких-то несколько часов Литл Бидлингтону предстояло навсегда распрощаться со своей неприметностью, а самому господину Уэстону прочно занять своё, пусть и небольшое, место в истории. Он, ныне один из многих незаметных слуг Господа, вскоре перестанет прозябать в безвестности, читая проповеди своей немногочисленной пастве, чтобы в конце концов окончить свой земной путь в людьми и богом забытой глуши. Нет, он прославится как викарий, тайно обвенчавший наследника самого богатого пэра Англии. Возможно, ему даже поставят памятник, чтобы увековечить для потомков сие знаменательное событие, прямо тут, подле надгробной плиты местной долгожительницы Мэри Поттингер. Ну, или, на худой конец, викарий просто получит ещё один повод посплетничать с кем-нибудь из прихожан за чашкой чая на долгие годы вперёд.

В этом-то и крылась причина столь явного довольства достопочтенного господина Уэстона, который не в силах был сдержать широкую ухмылку, помимо воли расползавшуюся на его лице.

Кристиану вместе с матерью и сестрой, а также его дедом, старым герцогом Уэстовером, чтобы без лишней огласки добраться до Литл Бидлингтона, пришлось выехать из Лондона на рассвете, в специально нанятом ради такого случая экипаже. И если бы не Элеанор, оживлённой болтовнёй отмечавшая все сколько-нибудь интересные места, мимо которых они проезжали, то за всю дорогу не было бы произнесено и полслова.

Сразу же по прибытии в деревню слуга герцога отправился к викарию и поднял того прямо с постели, сунув ему под нос специальную брачную лицензию, выданную и подписанную самим архиепископом.

Викарий, в нелепо скособоченном ночном колпаке, враз сбросил с себя сонный морок.

— О, это такая большая честь для меня — провести для вас службу, ваша светлость, — бодро заявил он и после нехитрой процедуры утреннего омовения облачился в приличествующие своему сану одеяния с такой живостью, что привёл всех в искреннее изумление. И вот теперь господин Уэстон стоял перед алтарём, счастливо осклабясь, обрадованный столь нежданно свалившейся на него удачей.

Молодая леди — будущая супруга Кристиана — должна была прибыть сюда в собственном экипаже в сопровождении своего дяди. Конечно, если она всё ещё собиралась тут появиться. Сам Кристиан в ожидании невесты стоял в церкви самом конце узкого центрального прохода. Он перевёл взгляд на герцога, который в совершенном одиночестве сидел на первой из длинной череды церковных скамей, крепко сжимая рукой набалдашник трости. И Кристиан вдруг подумал, что дед, верно, сейчас внутренне ликует, празднуя свой триумф, сумев-таки прожить достаточно долго, чтобы прийти сюда сегодня, в день, которого терпеливо ждал долгие двадцать девять лет. Если раньше он терялся в догадках, почему дед не требовал от него выполнения его части сделки, то сейчас Кристиан наконец-то это понял. Стоило лишь взглянуть на пустующее место возле старого герцога и вспомнить какой сегодня день. Двадцать лет назад, этого же числа и месяца умер отец Кристиана. А было тогда Кристоферу Уиклиффу двадцать девять лет. Так что старый лис всё подгадал верно: и возраст Кристиана, и даже дату свадьбы, которая приходилась ровно на тот же день, когда герцог потерял единственного сына, и вот теперь он хотел взыскать долг по сделке, которую заключил с внуком. Око за око… зуб за зуб… жизнь за жизнь…

Тягостные воспоминания о том ужасном дне, долгие годы похороненные в самом дальнем уголке его памяти, снова выбирались на свет невзирая на то, что Кристиан всячески этому противился. Даже теперь, спустя столько лет, перед его глазами вставала картина: толпа скорбящих родственников — все они приехали к ним в поместье из Лондона, чтобы отдать усопшему последний долг, — и как они жмутся друг к другу под раскидистыми ветвями могучих уэстоверских вязов, безуспешно пытаясь укрыться от капель дождя. Как можно забыть смертельный холод того дня, пробиравшего его до самых костей, и ледяную воду, натёкшую за шиворот с ветвей деревьев, и густой промозглый туман, словно плотным саваном укрывшего фамильный погост Уиклиффов. Но при этом он никогда даже не пытался забыть, как звонил по покойнику церковный колокол, традиционно отмерив девять ударов, а затем ещё двадцать девять — по одному за каждый год недолгой жизни Кристофера Уиклиффа.

Затем семья объявила, что покойный маркиз сгорел от скоротечной лихорадки, и все этому поверили. Правда, может, никто из них так никогда и не усомнился в этом, увидев на похоронах вновь испечённого девятилетнего маркиза, который, дрожа под холодным дождём, стоял рядом со своим величественным дедом-герцогом.

Кристиан перевёл взгляд с деда на обеих своих дам: они предпочли устроиться чуть поодаль, по другую сторону от прохода. Его мать — Фрэнсис, леди Найтон — в своё время слыла первой красавицей, вдохновлявшей своей красотой поэтов, и слава бесспорной законодательницы мод закрепилась за ней в свете на многие годы. Теперь же её некогда густые, переливавшиеся на солнце, словно дорогой соболий мех, тёмно-каштановые волосы тронула седина, а бледная кожа лица утратила былую гладкость. Но, всё равно, она продолжала привлекать к себе внимание всякий раз, когда выезжала в свет, по-прежнему являя собой образец элегантности, изящества и красоты.

Впрочем, после смерти мужа вдова бόльшую часть времени держалась вдали от суеты лондонского общества, проводя дни за чтением Библии или в безмолвных молитвах. И прошедших двадцати лет не хватило, чтобы ушла печаль из её глаз, из-за чего Кристиан часто думал, что в тот день убили не только его отца, но и душу его матери, так и не смогла полностью оправиться от потери мужа. Долгие месяцы после смерти маркиза домочадцы не находили себе места, опасаясь, что несчастная может что-нибудь сделать с собой. И только потом Кристиан понял, что единственным якорем, удерживавшим убитую горем женщину от рокового шага, был невинный ребёнок, которого она носила под сердцем — любимая дочь и его будущая сестра, Элеанор.

Со дня своего появления на свет Элеанор стала для них всем, что было в этом мире чистого, нежного и прекрасного. Кристиан наблюдал за тем, как она росла, постепенно расцветая, превращаясь из наивной глупышки в девчонку-сорванца с истрёпанными юбками и грязью под ногтями, затем в утончённую, хорошо воспитанную, с изысканными манерами молодую леди, которой она теперь стала. Но он помнил её с исцарапанными коленками, и как она болела ангиной, и то, как она враждовала в детстве с леди Амандой Баррингтон, дочкой их соседа-графа, и как их соперничество окончилось посреди форелевого пруда, куда они свалились, сцепившись в один шипящий и брыкающийся яростный клубок. И конечно Кристиан хотел бы увидеть, как сестра выйдет замуж. Вот только её брак будет устроен не из соображений холодного расчёта, как у него. Уж он-то постарается, чтобы Элеанор выбрала себе в мужья человека, которого будет любить и уважать, и который, со своей стороны, будет любить и уважать её.

Вот только ради этих двух женщин и никого иного Кристиан пройдёт сегодня через этот ад, пойдёт на всё — даже женится на совершенно незнакомой ему женщине — лишь бы защитить их.

Элеанор, добрая душа, всегда бодрая духом, неунывающая и жизнерадостная, ещё утром, когда они только прибыли в Литл Бидлингтон, попыталась было успокоить Кристиана, считая, что причина мрачного вида брата вызвана предсвадебным волнением.

— Она просто красавица, — ободряюще произнесла сестра, поправляя ему галстук и разглаживая ладошкой несуществующие морщинки на фраке. — Вот увидишь.

Кристиан кивнул, хотя, сколько ни прислушивался к себе, так и не смог решить, имеет ли для него хоть какое-то значение, окажется его невеста красивой или нет. В любом случае он женится на ней. В конце концов, он уже поставил свою подпись под брачным контрактом. Хотя даже сейчас Кристиан не мог поверить, что решился дать согласие связать себя узами супружества с женщиной, которую никогда даже не видел. Впрочем, он видел её имя, чёрным по белому написанное в брачном договоре. Леди Грейс Ледис. Подопечная маркиза Чолмели, поскольку там же было указано, что тот является опекуном девушки. Грейс — красивое имя, но какова будет его хозяйка? И потом, какого же сорта должна была быть эта девица, если согласилась на брак с мужчиной, которого и в глаза не видела?

Между тем перед церковью возникло оживление. Видимо, настало время жениху увидеть невесту. Кристиан обернулся. Что ж, дело должно быть сделано.

Стройная женская фигурка в довольно тусклом серо-голубом шёлковом платье застыла в конце прохода, опираясь на руку пожилого мужчины, которым, без сомнения, был лорд Чолмели. Однако озарявший её со спины яркий солнечный свет, мешал Кристиану хорошенько разглядеть девушку. Когда невеста неторопливо пошла навстречу ему по проходу, Кристиану вдруг почудилось, что в ней было что-то очень знакомое. Но он тут же открестился от этой нелепой мысли, так как это было попросту невозможно. Ведь они никогда прежде не встречались.

Он смотрел, как она приближается. В золотистых волосах под прелестным венком из цветов, в потоке утренних солнечных лучей, льющемся через разноцветные стёкла окон старинной церкви, весело играли сверкающие блики. Кристиан не понимал, что стоял, затаив дыхание, пока она не выступила из бьющего ей в спину ликующего разноцветья солнечного кружева, и он, наконец, не увидел её. И стоило ему увидеть эти изящные черты, бледное лицо и потрясающие синие глаза, как у Кристиана снова перехватило дух. Потому что это были те самые глаза, которыми совсем недавно зачарованно глядела на него одна юная особа, неуклюже растянувшаяся прямо на полу в его гардеробной в ночь, когда он давал бал в честь своей сестры.

Но прежде, чем Кристиан успел удивиться, не зная, что ему и подумать, она уже заняла место подле него, а викарий начал службу. Пока господин Уэстон увлечённо читал проповедь, проговаривая каждое слово так громко и отчётливо, будто вся церковь была до отказа заполнена его паствой, Кристиан вновь посмотрел на свою невесту. Её взгляд не отрывался от фигуры священника, а сама она внимательно вслушивалась в его речь. Он заметил, как мелко подрагивают её руки, полускрытые небольшим букетом цветов, который она крепко сжимала. Тут девушка, наверное, почувствовала, что Кристиан наблюдает за нею, потому что, прежде чем снова сосредоточить всё своё внимание на викарии, бросила на жениха насторожённый взгляд.

И всё-таки, чёрт возьми, чего ради она пробиралась в ту ночь по коридорам для прислуги? Первоначальное замешательство, охватившее Кристиана, после того как он впервые узрел свою невесту, быстро сменилось подозрительностью. Может, она шпионила за ним? С какой бы ещё целью она сунулась в чёрный ход? Почему-то Кристиан очень сомневался, что будущая супруга таким хитрым образом стремилась ознакомиться с внутренним устройством особняка.

Когда викарий спросил, вступает ли пара в брак охотно и безо всякого принуждения, Кристиан колебался не долее секунды, прежде чем ответил согласием. На протяжении всей службы он едва слышал речь викария, однако умудрился ответить как следовало, когда тот обратился к нему с вопросом. Фамильное кольцо Уэстоверов — великолепнейший сапфир в окружении бриллиантов, — которое в своё время носили мать и бабушка Кристиана, легко скользнуло по тонкому пальчику Грейс, надетое теперь уже её законным супругом, маркизом Найтоном. С этого мгновения они были связаны друг с другом навеки. Кристиану даже не верилось, что всё произошло так быстро.

По окончания церемонии герцог поднялся со скамьи и, поблагодарив священника, вознаградил его за труды увесистым мешочком монет, а затем повернулся и направился к выходу. Здесь ему больше было делать нечего — эта часть долга с внука стребована полностью, в полном соответствии с желанием деда.

Молодожёны быстро проставили подписи в приходской метрической книге, обменялись любезностями и, наконец, распрощались с викарием, после чего Кристиан перевёл взгляд на новобрачную — эту незнакомку, свою жену — и предложил ей опереться на его руку:

— Миледи?

А снаружи возле надгробного камня долгожительницы Мэри Поттингер стояли, улыбаясь, его мать и сестра. Как только Кристиан и Грейс появились на пороге церкви, Элеанор подбежала к ним и, порывисто обняв брата, поцеловала в щёку:

— Мои поздравления, Кристиан. Я так счастлива за тебя. Ну, теперь-то ты видишь, что я говорила правду — она настоящая красавица.

И не успел он благодарно кивнуть в ответ, как Элеанор уже повернулась к леди Грейс, радостно приветствуя её вхождение в семью таким же тёплым поцелуем и объятием:

— Вы самая очаровательная невеста, Грейс. Ну, что я вам говорила? Вот мы с вами уже и сёстры.

Кристиан ошеломлённо уставился на Элеанор. Она уже где-то успела познакомиться с его женой? Так почему же, чёрт её возьми, сестрица ничего ему об этом не сказала? Они что, все участвовали в этом обмане?

Леди Фрэнсис шагнула вперёд, взяла сына за руки и своим ласковым нежным голосом с чувством произнесла:

— Спасибо, тебе Кристиан. Я понимаю, насколько тяжёлым для тебя был сегодняшний день. И хочу, чтобы ты знал: я горжусь тобой. Ты вырос прекрасным человеком, и любая мать была бы рада иметь такого сына.

Он мог бы поклясться, что на какое-то мгновение его мать опять стала прежней, но потом глаза её вновь потускнели, приняв ставшее давно привычным отрешённое выражение.

— Если я и впрямь настолько хорош, как вы говорите, мама, то это целиком ваша заслуга.

Леди Фрэнсис бросила взгляд в сторону, туда, где стояли Элеанор и Грейс:

— Мне кажется, она чудесная девочка, Кристиан. Знаю, тебе в это мало верится, учитывая обстоятельства, но я очень надеюсь, что с ней ты будешь по-настоящему счастлив.

Кристиан успел лишь согласно кивнуть, когда момент задушевной близости между матерью и сыном был безжалостно разрушен мерзким звуком — это дедова трость глухо ударялась о землю, возвещая о приближении герцога:

— Неужели ты полагал, что я намерен женить тебя на какой-нибудь горгоне?

Когда Кристиан оставил его вопрос без ответа, он продолжил:

— Я уже всё устроил, к ночи карета доставит вас в Уэстовер-Холл. Прислуга предупреждена и ожидает вашего прибытия. Этой ночью, Кристиан! Если помнишь, это было непременным условием нашего уговора. К тому времени, когда вы вернётесь в Лондон, в газетах уже будут размещены объявления о свадьбе.

Кристиан снова молча кивнул, спокойно восприняв напоминание, что у него осталось ещё одно незавершённое дело, прежде чем можно будет считать свою часть сделки выполненной. И чем скорее он с этим разделается, тем лучше. Кристиан повернулся к Грейс, которая стояла в ожидании подле него, и предложил ей руку:

— Вы готовы ехать, миледи?

Он помог ей взойти в карету, следом за ней поднялся туда сам и расположился на сиденье напротив неё. И наблюдал, в ожидании пока кучер устроится на козлах, как Грейс, до того как экипаж не тронулся с места, беспрерывно махала рукой через окошко кареты, прощаясь со своим дядей и Элеанор. А меж тем в голове Кристиана роились вопросы, которые он не успевал даже обдумать. Кто же она? Где дед её нашел? Сколько денег она и её семья надеялись получить от их брачного союза?

Когда, наконец, церковь скрылась из виду, Грейс повернулась к Кристиану лицом. Казалось, что она чувствует себя, по меньшей мере, неловко, оставшись наедине с мужчиной, который хотя теперь и приходился ей мужем, но всё же был для неё чужим человеком. Грейс заговорила, пытаясь разорвать неловкое молчание между ними:

— Я понимаю, что вы должны думать, милорд.

— В самом деле?

— Тем вечером на балу. Это совсем не то, чем кажется…

— Неужели? Так поведайте же мне, миледи, ради какой цели вы вломились в мою гардеробную? Может, вы просто хотели, так сказать, рассмотреть товар со всех сторон, прежде чем принести брачные обеты?

— Как я и говорила в тот вечер, я просто искала своего дядю и заблудилась.

Кристиан недоверчиво хмыкнул:

— Вы, верно, полагаете, что это объясняет, почему первым местом, где вы решили его поискать, стала гардеробная совершенно постороннего для вас мужчины? Уверяю вас, миледи, не в моих привычках развлекать господ в своих покоях.

— Этого не должно было случиться. Всему виной лишь досадное стечение обстоятельств. Я только хотела разделить с вами один единственный танец. Вот и всё. Мой дядя взялся это устроить, о чём и договорился с вашей сестрой. Да вы бы даже не узнали, кто я такая. Но после того, как Элеанор отправилась на ваши поиски, я ещё раз всё обдумала и отказалась от этой затеи, а потому поняла, что до того как она вернётся вместе с вами, мне надо успеть разыскать дядю и упросить его увезти меня с бала. Но тут начались танцы, и я, пробираясь сквозь толпу, очутилась на другой стороне залы, и в поисках выхода случайно угодила в коридор чёрного хода. В этом, разумеется, не было бы ничего ужасного, если бы не одна неприятность: кто-то запер за мной дверь.

Но Кристиан не хотел ей верить, даром что объяснение звучало вполне правдиво. Или же ей пришлось неплохо потрудиться, выдумывая столь правдоподобную ложь:

— Вы сказали, что хотели станцевать со мной. Прошу вас, ответьте, почему?

Грейс ответила не сразу. Она с минуту или две отрешённо глядела в окно из-под полей своего бледно-жёлтого капора, в глубокой задумчивости хмуря брови.

— Мне запретили встречаться с вами, — наконец тихо пояснила она. — Вот я и подумала, что за время танца, даже если вы не будете знать кто я такая, то так или иначе, я смогу лучше разобраться в себе и убедиться, что не совершаю ошибки, соглашаясь выйти за вас замуж. Теперь-то, после всего случившегося, я, конечно, понимаю, насколько всё это было глупо, но тогда я была уверена, что поступаю правильно.

Её глаза смотрели на него с незамутнённой искренностью. Она говорила правду.

Кристиан, конечно, многого ожидал от женщины, которую дед выбрал ему в жёны. Например, что та согласится выйти за него, чтобы заполучить титул и богатства Уэстоверов, те самые два преимущества, которые делали Кристиана столь желанным призом на брачном рынке. Он был даже готов, что протеже его деда окажется такой же безжалостной, жестокой и холодно-равнодушной, каким был сам герцог. Но Грейс, похоже, не было присуще ни одно из этих качеств. Но больше всего Кристиана поражали её честность и абсолютная искренность. Так как к этим свойствам человеческой души он был совершенно непривычен. Ведь с незапамятных времён герцогов Уэстоверов учили беспричинно подозревать всех и вся.

Оставив свои мысли при себе, он внимательно посмотрел на жену:

— Вы также сказали, что передумали и больше уже не хотели танцевать со мной.

Грейс согласно кивнула.

— Почему?

Она медлила, совершенно очевидно не желая отвечать на этот вопрос, и когда, наконец, всё же заговорила, её голос был лишь немногим громче шёпота:

— Это из-за того, как все вокруг смотрели на меня, словно удивляясь, как я тут могла оказаться и, давая понять, что я не принадлежу к их кругу.

О, несомненно, эти ранимость и простодушие были напускными, особенно если принять во внимание с каким тщанием его дед всё подготовил. Интересно, как давно герцог остановил на ней свой выбор, сочтя подходящей невестой для наследника Уэстоверов? Ведь тогда у леди Грейс было более чем достаточно времени, чтобы отрепетировать каждое произносимое слово, равно как и жест? Возможно, воплощая в жизнь свои тайные далеко идущие планы в отношении Кристиана, герцог полагал, что это поможет ему одержать окончательную победу в их извечном противостоянии. Однако в этой битве Кристиан не мог позволить себе проиграть, риск был слишком велик. И несмотря на то, что Грейс невероятно интересовала его, он понимал, что всегда должен держаться с молодой женой настороже, какой бы красавицей та ни была, и какой бы исключительной не показалась.

Глава 7

— Мы прибыли в Уэстовер, миледи.

В темноте кареты Грейс медленно открыла глаза, и в тени едва различила очертания фигуры лорда Найтона. Она выглянула в окошко. С тёмного беззвёздного неба сквозь сгустившийся туман едва пробивался тусклый лунный свет. Боже праведный, уже ночь. Сколько же она спала?

— Два часа, — словно прочитав её мысли, ответил маркиз. — От самого Уэксбурга.

Затем он распахнул дверцу кареты и, выйдя, подал руку Грейс, чтобы помочь ей спуститься на землю.

Перед ней предстало внушительного вида здание, отчасти замок, отчасти усадьба, здесь даже имелся донжон[12], тёмной тенью выступающий из полумрака, подобно жуткой декорации к готическим романам, которыми она когда-то зачитывалась. Безусловно, это было самое впечатляющее обиталище из всех, что Грейс когда-либо доводилось видеть — по меньшей мере вдвое превосходящее своими размерами Ледисторп. Впрочем, монументальность сооружения ни в коем случае не дарила ощущения тепла и уюта. При въезде в Ледисторп каждого путника сразу же охватывало чувство, что ему здесь неподдельно рады все, начиная со слуг, тут же появлявшихся, чтобы приветственно помахать гостям, и несчётного множества собак, заливисто лающих им вслед. Это же место, утопающее во мраке и сумеречном тумане, напротив, производило лишь впечатление холодного, зловещего предзнаменования. Словно предостерегая гостей держаться подальше вместо того, чтобы приглашать их внутрь.

Они стояли во дворе, окружённом с четырёх сторон мрачными каменными стенами, сурово и хмуро взирающими вниз. Плющ увивал угловые башни, а сводчатые ворота, через которые въехала их карета, оказались единственным выходом отсюда. Перебросившись несколькими фразами с кучером, лорд Найтон направился по посыпанной гравием дорожке прямо к парадной лестнице, ведущей к внушительной двери высотой в три человеческих роста. Грейс последовала за ним. Только они поднялись на верхнюю ступеньку, как дверь медленно отворилась, и на пороге появился пожилой дворецкий с суровым выражением лица.

— Добрый вечер, милорд.

Лорд Найтон едва обратил внимание на это приветствие, разве что коротко бросил:

— Эмброуз, — и прошагал мимо него, направляясь дальше по главному холлу.

Вдруг он заметил, что Грейс не пошла за ним, и обернулся:

— Миледи?

— Разве вы не собираетесь перенести меня через порог?

Маркиз непонимающе уставился на неё:

— Прошу прощения?

— Я полагала, что по общему правилу все женихи на руках переносят своих невест через порог.

— Правилу?

Грейс кивнула.

— Если им пренебречь, это может привести к ужасным последствиям для брака.

Интересно, какие же последствия могут оказаться ужаснее того обстоятельства, что жених с невестой совершенно незнакомы друг с другом.

— Думаю, это справедливо только для тех, кто верит в подобную чепуху.

Грейс не двигалась с места и только глядела на него через порог.

— Я бы предпочла не искушать судьбу.

Кристиан сверлил её взглядом. Как он заметил, Эмброуз стоял неподалеку, прислушиваясь к разговору.

— Миледи, пока вы не заснули в дверях, предлагаю вам воспользоваться собственными ногами, чтобы войти в дом.

— Но я…

— О, Боже правый! Женщина, будь по-твоему!

Грейс испуганно втянула в себя воздух, когда Кристиан вдруг подхватил её на руки. Она оказалась к нему ближе, чем за весь прошедший день, настолько близко, что могла почувствовать исходящий от него чистый, мужской запах — сандалового дерева, и чего-то ещё — какой-то пряный аромат. Неожиданное ощущение его крепких рук, тёплого тела, прижимающегося к ней, было новым и до странности успокаивающим, и когда он, внеся Грейс внутрь, опустил её на пол, она вдруг почувствовала, что ей недостаёт этого ощущения.

Сам маркиз, тем не менее, был ничуть не впечатлён.

— Надеюсь, теперь за судьбу можно не волноваться, — обронил Кристиан, и, развернувшись, направился дальше вглубь дома.

Внешний вид здания показался Грейс устрашающим, но то, что она увидела внутри, поистине ошеломило её. В круглом помещении в нишах, вырезанных прямо в гранитных стенах, были установлены мраморные римские статуи. Вместо того, чтобы поместить их там, где на них бы смотрели и восхищались, статуи подняли на такую высоту, что у каждого входящего возникало чувство, будто на него сверху вниз взирает собрание верховных владык. По периметру комнаты выстроились массивные алебастровые колонны, а вырезанный в камне герцогский герб Уэстоверов украшал стену над аркой центрального входа. Пока они шли, звук их шагов эхом отражался от мраморного пола и устремлялся ввысь к потолку, укреплённому дубовыми балками, по размеру своему не уступающими корабельным мачтам.

В дальнем конце галереи из тени возникла фигура, державшая несколько мерцающих свечей в изогнутом канделябре: экономка, одетая в тёмную юбку и белый льняной чепец, присела в реверансе, неожиданно попытавшись при этом слабо улыбнуться, а затем замерла рядом с негнущейся фигурой Эмброуза.

— Добрый вечер, миссис Стоун, — произнёс Кристиан.

— Лорд Найтон, мы так рады видеть вас снова, — подскочила та.

— Позвольте представить вам обоим мою жену, леди Найтон.

Дворецкий почтительно склонил голову, пробормотав «миледи», в то время как экономка поспешно опустилась в очередном реверансе:

— Добро пожаловать в Уэстовер, миледи.

— Покажите леди Найтон наши комнаты и помогите ей с вещами. Мы проделали неблизкий путь, а утром, первым делом, снова отправимся в дорогу. Прошу вас позаботиться обо всём, что бы её светлость ни пожелала.

— Да, милорд, — в унисон ответили слуги.

Грейс перевела взгляд на Кристиана:

— Вы не идёте?

— Есть одно дело, требующее моего внимания. Эмброуз и миссис Стоун вполне способны проводить вас, если, конечно, не существует другого правила, требующего от новобрачных переносить своих жён через все пороги в доме.

Грейс отрицательно покачала головой, не будучи твёрдо уверенной, не насмехается ли он над ней. Что её изумило, так это его внезапное пренебрежение женой. Ведь не собирался же маркиз оставить её одну в пещере этого огромного дома на всю ночь — их первую брачную ночь!

— Я лишь подумала, что…

Но Кристиан не слушал её. Вместо этого он, отвернувшись, давал указания дворецкому:

— Будьте добры, прикажите кухарке подать ужин в обеденном зале. Лакей может проводить туда леди Найтон, когда та будет готова спуститься.

Грейс смотрела на Кристиана, размышляя, сбросит ли он когда-нибудь этот покров холодности и непробиваемого безразличия, в который, казалось, был облачён. На протяжении всего путешествия он был вежлив, и хотя не проявлял особого интереса к беседе, Грейс списала всё на усталость и подумала, что у них будет время получше узнать друг друга, когда они доберутся до места.

Очевидно, она ошибалась.

Но прежде чем Грейс смогла выразить своё согласие либо несогласие с его планами, Кристиан, развернувшись, направился к боковой двери. Тишину холла нарушало лишь негромкое эхо, вторящее звуку его шагов. Грейс стояла, не двигаясь, и только смотрела, как он, уходя, плотно закрыл за собою дверь.

— Миледи, — наконец, окликнула её миссис Стоун.

Грейс посмотрела на женщину.

— Если вы будете так добры, чтобы проследовать за мной, я покажу вам ваши комнаты.

Грейс бросила последний взгляд на дверь, за которой скрылся Кристиан, прежде чем, молча кивнув, последовать за пятном неверного света от канделябра в руках экономки.

Миссис Стоун провела Грейс по мрачному лестничному пролёту в верхний коридор, обитый тёмными панелями орехового дерева, с развешанными по стенам портретами предков Уэстовера, выражение лиц которых было столь же суровым и зловещим, как и дом, где они обитали. Изображённые на портретах люди хмуро взирали на неё из своих позолоченных рам, скрытых в тени. И разок Грейс даже показалось, словно глаза одного из них — жившего в эпоху Тюдоров господина, который выглядел суровее прочих и был облачен в камзол, чулки, и круглый, как колесо, гофрированный воротник, — шевельнулись, наблюдая за тем, как она проходит по галерее.

Она отбросила эту мысль прочь, решив, что то была лишь игра света на стене. Но когда они продолжили свой путь, Грейс поймала себя на том, что украдкой поглядывает на обложку романа, который захватила с собой из кареты, дабы удостовериться, что её заголовок — «Тайны Удольфского замка» — внезапно не превратился в «Тайны Уэстовер-Холла». Всё, увиденное Грейс этой ночью, определённо походило на историю, достойную пера миссис Радклиф[13] — здесь был и средневековый замок, и мрачный дворецкий, выглядевший, словно выходец с того света.

Когда главный холл остался далеко позади, миссис Стоун, казалось, стала держаться немного свободнее. Вскоре она даже разговорилась.

— Мы надеемся, вам понравится в Уэстовере, миледи, пусть даже вы пробудете здесь всего одну ночь, ведь когда лорд Найтон станет новым герцогом, это место будет вашим домом. Если вам что-то нужно, не стесняйтесь попросить.

Одна лишь мысль о том, чтобы поселиться в этом мрачном доме совершенно выбивала её из колеи, на ум приходили слова Нонни, что она когда-то сказала внучке: «Место каждой леди рядом с её мужем». Грейс размышляла, могла ли её бабушка предвидеть всю унылость этого ужасного обиталища.

— Благодарю вас. — Грейс на мгновение задумалась. — Не могли бы вы кое-что мне рассказать, миссис Стоун? — спросила она.

Экономка остановилась перед массивной дубовой дверью, взялась за увесистую связку ключей, висевшую у неё на поясе, и, выбрав один, вставила его в замок.

— Конечно, миледи. Всё, что угодно.

— Вы давно служите у Уэстоверов?

Миссис Стоун повернула ручку, распахнула дверь, и, отступив на шаг, повернулась к Грейс, чтобы ответить на её вопрос.

— О, около тридцати лет, или даже больше. — Войдя в комнату, она принялась зажигать многочисленные канделябры и подсвечники, расставленные по всей комнате, а сама тем временем продолжала: — Моя мать прежде служила здесь, а затем вышла замуж за моего отца, который работал на конюшнях — так что я выросла в Уэстовере. Сперва я была посудомойкой, затем стала убирать верхние комнаты, работала няней, и примерно лет десять назад дослужилась до экономки. Моя дочь и племянницы тоже сейчас служат здесь горничными.

Грейс кивнула.

— Значит, вы знаете семью Найтонов уже очень давно?

— Ох, не то слово, миледи. Я была няней лорда Найтона, когда тот был ещё ребёнком.

Грейс попыталась представить лорда Найтона мальчишкой, резвящимся посреди этих самых коридоров, его смех, эхом отражающийся от высоких потолков, но образ упорно ускользал от неё. Так что она вновь обратила внимание на экономку.

— Раз вы так долго здесь служите, возможно, сможете мне поведать, всегда ли эта семья и этот дом были полны таким страданием, как теперь.

Миссис Стоун встала, как вкопанная, затем повернулась к Грейс. Губы её были сжаты, а взгляд неожиданно омрачился.

— Простите, — произнесла Грейс. — Мне не следовало спрашивать.

— Всё в порядке. Вы имеете полное право знать. — Украдкой взглянув на дверь, экономка понизила голос. — Нет, миледи. Так было не всегда. Раньше Уэстовер был счастливым местом, здесь повсюду звенел смех.

— Что же могло причинить столько горя этой семье?

И вновь миссис Стоун посмотрела на дверь.

— Это произошло, когда умер прежний маркиз — отец вашего мужа — примерно лет двадцать назад. Смерть лорда Кристофера принесла семье столько невыносимого горя, что они и по сей день не могут оправиться. И именно смерть его светлости стала причиной отчуждения между старым герцогом и его светлостью, вашим мужем. Непреодолимого отчуждения, по сути, в котором ни разу с тех пор не удавалось пробить брешь. А бедная леди Фрэнсис! Настоящий лучик счастья — вот кем она была. Но ей так и не удалось пережить смерть мужа. Словно, когда умер его светлость, жизнь закончилась и для прочих членов семьи. — Затем голос экономки смягчился. — Но это коснулось не всех. Вы знакомы с леди Элеанор? — спросила она.

Грейс улыбнулась:

— О да, она просто замечательная.

— Ах, какое прелестное дитя, леди Элеанор, как не похожа характером на остальных. Она настоящее благословение для вашего супруга маркиза, и очень дорога ему. Думаю, без неё его светлость бы…

— Продолжайте, миссис Стоун.

Но экономка уже обратила взгляд широко раскрытых глаз в противоположный конец комнаты, с явным испугом взирая туда, где в дверном проёме неожиданно возник Эмброуз. Застывшее лицо дворецкого не предвещало ничего хорошего.

— Его светлость попросил меня сообщить леди Найтон, что ужин готов, и вскоре будет подан в обеденном зале. — Он обратился к Грейс. — Миссис Стоун сама проследит, чтобы ваши вещи были распакованы, миледи.

Держался Эмроуз высокомерно, хотя и достаточно вежливо, чтобы избежать любого обвинения в непочтительности. Однако по выражению лица миссис Стоун было легко догадаться, что этот человек внушает ей ужас, и ужас, очевидно, глубоко укоренившийся за все те годы, что она провела под его началом.

— Благодарю вас, Эмброуз, — ответила Грейс. — Можете передать его светлости, что я скоро спущусь.

Но дворецкий не сдвинулся с места.

— Я должен проводить вас в обеденный зал немедленно, миледи. — Он продолжал в упор смотреть на неё. — Так приказал его светлость.

И хотя Грейс предпочла бы в качестве проводника миссис Стоун, ей, однако ж, не хотелось доставлять экономке ненужных проблем. А потому она решила отправиться вместе с непреклонным дворецким, несмотря на то, что видела в этом для себя мало приятного. Ей ни капельки не нравился Эмброуз, и Грейс чувствовала, что и он к ней не питает сколько-нибудь доброты.

— Замечательно. Миссис Стоун, если это не сильно вас затруднит, то мне бы хотелось перед сном принять ванну, чтобы смыть с себя всю эту дорожную пыль.

— Конечно же, миледи, когда вы поужинаете, горячая ванна уже будет ждать вас. — Миссис Стоун опустилась в глубоком реверансе и улыбнулась, невзирая на сердито нахмурившегося Эмброуза.

В полной тишине Грейс следовала за дворецким по тем самым тёмным коридорам, по которым её только что вела миссис Стоун. Единственным источником света была одинокая свеча, которую нёс перед собой Эмброуз. В его обществе, дом, казалось, стал даже мрачнее, чем прежде — словно грозовые тучи повисли над землёй в и без того ненастный день. Дворецкий не проронил ни слова — разве что предупредил леди, чтобы та внимательно смотрела под ноги, когда они поворачивали за угол. И то, скорее сделал это из привычки, нежели из беспокойства за неё. Когда они дошли до лестницы, ведущей на первый этаж, Грейс, всё-таки, нарушила молчание.

— Эмброуз, будьте добры, подождите минутку. — Он остановился, и, обернувшись, внимательно посмотрел на неё. — Надеюсь, вы не станете винить миссис Стоун в том, что я проявила любопытство. Это я, а вовсе не она, завела тот разговор, который вы случайно услышали.

В свете свечи резче выделялись острые грани его лица, которое приобрело какие-то зловещие черты.

— Я знаю, мадам, и не вижу причин проводить по этому поводу беседу с миссис Стоун. Однако, если у вас в будущем появятся какие-то вопросы, касающиеся маркиза, либо членов его семьи, я совершенно уверен, его светлость предпочел бы, чтобы вы задавали их ему, а не слугам. В любом случае, челядь здесь ни во что не посвящают, и всё, о чём они могут вам рассказать, — не более чем догадки о событиях давнего прошлого.

— Несомненно, Эмброуз. Тем не менее, могу я напомнить вам, что семья его светлости теперь и моя семья тоже?

Дворецкий наградил её долгим взглядом.

— Конечно, миледи, — наконец, вымолвил он. И больше не сказав ни слова, повернулся и продолжил свой путь вниз по тёмному лестничному пролёту.

Они проходили мимо, тускло поблескивавших в зловещем свете свечи рыцарских доспехов и древнего оружия. Надеясь отогнать дурные мысли, Грейс поймала себя на том, что с оттенком иронии размышляет, сколько же душ было замучено с помощью различных пыточных приспособлений, встретившихся им по пути, и не было ли среди жертв новоиспечённых герцогинь Уэстовер?

Вскоре они очутились у двустворчатых арочных дверей, здесь дворецкий посторонился, пропуская её вперёд. Грейс обнаружила, что стоит у входа в просторный зал, посредине которого располагался длинный, отполированный до блеска стол. За этим столом с лёгкостью можно было усадить человек тридцать, а блюд на нём могло уместиться столько, что хватило бы, чтобы накормить всех деревенских жителей в Ледисторпе. На дальнем конце стола, неподалеку от ярко пылающего камина, восседал лорд Найтон, выглядя при этом, словно король на собственном пиру. Разве что рядом не было ни придворных, ни трубадуров, которые развлекали бы владыку, а лишь пустое кресло по правую руку от маркиза — очевидно, предназначенное для неё, — и лежащие на столе приборы.

— Добрый вечер, милорд, — приблизившись, поприветствовала мужа Грейс, оставив Эмброуза стоять в дверях.

Кристиан поднялся с места.

— Добрый вечер, миледи. Надеюсь, вам пришлись по нраву герцогские покои?

Грейс заняла своё кресло.

— То малое, что я успела увидеть, прежде чем явился Эмброуз, чтобы отвести меня на ужин, показалось мне вполне приемлемым.

— Приношу свои извинения. Я хотел дать вам больше времени на подготовку к ужину, но кухарка ждала нашего приезда, и еда была уже почти готова.

Грейс подумала, что он забросил все свои срочные дела, чтобы разделить с ней трапезу, но решила придержать эти мысли при себе. Развернув льняную салфетку, она положила её к себе на колени. Два лакея выступили из мрака, чтобы прислуживать хозяевам; они разливали по тарелкам дымящийся черепаховый суп.

— Скажите, милорд, — сделав глоточек кларета[14], спросила Грейс, — почему мы остаёмся в Уэстовер-Холле только на одну ночь? Ведь если у вас есть дела, которыми необходимо заняться, мы, без сомнения, могли бы пробыть здесь и дольше.

Даже не взглянув на неё, Кристиан взялся за ложку:

— В Лондоне есть более неотложные вопросы, требующие моего присутствия. Исполнить то, что здесь требуется, не займёт много времени. Мы отправимся в город завтра, как и собирались.

Он приступил к еде, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Однако Грейс не смогла сдержать своего любопытства.

— Но, раз мы непременно должны ехать завтра, не было ли более благоразумным провести ночь где-нибудь между Литтл-Бидлингтоном и Лондоном, или, возможно, даже вернуться в город, нежели делать такой крюк к западу, потратив при этом почти целый день.

Кристиан положил ложку, и открыто взглянул ей в глаза:

— Да, миледи, это было бы благоразумнее, и будь у меня выбор, именно так бы мы и поступили. Но в роду Уэстоверов есть традиция, о которой вам пока неизвестно. Можете назвать её одним из этих ваших «правил», если угодно. Понимаете, все новобрачные должны провести свою первую брачную ночь на герцогском ложе Уэстоверов — если быть точнее, они должны лишиться там девственности. Говорят, что это является залогом появления следующего наследника мужского пола.

При этих словах, рот Грейс открылся от изумления, а в следующее мгновение её ложка со звоном упала на пол.

>>

[15][16]

[17]

[18]

Глава 8

Вернувшись после ужина наверх, Грейс обнаружила медную ванну, ожидавшую её в гостиной, смежной с главными герцогскими покоями. Вода была усыпана нежными розовыми лепестками, поднимающийся над нею пар словно приглашал Грейс поскорее окунуться, а в потрескивающее в мраморном камине пламя как раз подбросили новых поленьев. Миссис Стоун позаботилась обо всём, что могло понадобиться Грейс — мыло, на котором был вытиснен Уэстоверский герб, мочалка, полотенца и тёплый халат. Она даже положила на туалетный столик ночную рубашку Грейс и щётку для волос, приложив при этом записочку, чтобы та дёрнула за шнурок колокольчика, когда ей понадобится помощь, чтобы одеться.

Стремясь поскорее очутиться в ванне, Грейс поспешно принялась раздеваться: расстегнула пуговицы на корсаже, и стянула платье вниз. Перешагнув через него, она вновь посмотрела на лужицу шёлка у своих ног — платье, которое она надела, чтобы стать сегодня женой. Она не могла всерьёз думать о нём как о своём свадебном платье, потому что оно было не тем, о котором она мечтала — о платье, которое её мама и Нонни надевали в день своей свадьбы. «Если ты наденешь это платье, — обещала ей Нонни, — то брак твой будет благословен тем же счастьем и довольством, что обрели мы с твоей матерью, выйдя замуж».

Но из-за поспешности, с которой герцог стремился устроить свадьбу, бабушкино платье не успели вовремя доставить в Ледисторп. Вместо него Грейс пришлось надеть самый красивый из имеющихся у неё нарядов. Тот, в котором она была на балу, когда ввалилась через стену прямо в гардеробную лорда Найтона. После событий той ночи ей оставалось только надеяться, что это платье не приносит с собой неудачу.

Грейс подняла платье с пола и аккуратно сложила его в изножье кровати… герцогского ложа… герцогского ложа Уэстоверов. Это было массивное, стоявшее на возвышении сооружение, обильно украшенное резьбой и отделанное роскошным тёмным бархатом. Слова, что за ужином произнёс Кристиан, до сих пор тихим эхом отдавались у неё в голове.

Все новобрачные должны провести свою первую брачную ночь на герцогском ложе Уэстоверов — если быть точнее, они должны лишиться там девственности…

Грейс не была совсем уж невежественна в вопросе о том, что происходит между мужчиной и женщиной, и в результате чего появляются дети. Ведь она выросла в деревне, среди лошадей, собак и разной другой домашней животины. Несмотря ни на что, сейчас всё казалось ей ненастоящим, словно в страшном сне, но ведь так или иначе, она всегда полагала, что когда в её жизни наступит этот момент, она будет знать о своём избраннике больше, нежели просто его имя.

Грейс отвернулась от кровати и вытащила заколки из волос, позволив их тяжёлой массе свободно спадать до самой талии. Она шагнула в ванну и скользнула под воду; чистое тепло обволакивало её тело, приятно лаская кожу. Пока Грейс наслаждалась купанием, в голову ей пришла мысль о том, что этой ночью она, возможно, зачнёт дитя. Ведь потому её и выбрали, она понимала — именно с этой целью герцог подыскивал внуку невесту. Вот в чём заключалось предназначение каждой новобрачной в благородных кругах — произвести на свет сына, который унаследует титул, а лучше двух — на всякий случай. Она подумала о том, что стала бы весьма необычной матерью, вовсе не похожей на тех леди, что наносили визиты её бабушке в Ледисторпе.

С тех пор, как Грейс исполнилось тринадцать лет, Нонни разрешила ей присутствовать на чаепитиях, которые устраивала для гостей, несмотря на неодобрительные взгляды прочих леди. Грейс сидела очень тихо, потягивая свой чай, и слушала, как эти дамы рассказывают, что уделяют своим детям не более четверти часа в день, словно речь шла о неприятной рутине, а не об их исключительном праве. С какой гордостью они хвастались тем, что отдавали своих деток почти сразу же, как те родились, на руки кормилице, а позже няне. И какое изумление выказывали потом, когда их отпрыски вырастали дурно воспитанными и притом разговаривали на диалекте своих опекунов. Их каждодневные жалобы только убедили Грейс в том, что когда придёт время ей стать матерью, то модно это или нет, но она полностью посвятит себя своим детям. Она будет петь им колыбельные, кормить грудью и вырастит их на тех же идеалах, что когда-то привила ей Нонни. И самое главное, Грейс была твёрдо намерена никогда не дать своим детям повода почувствовать себя нежеланными.

Грейс взяла стоявший рядом с ванной небольшой кувшинчик и наклонилась, чтобы ополоснуться. Она собралась зачерпнуть воды ещё раз, но вдруг услышала, как кто-то тихо открыл и закрыл дверь в соседней спальне. И тотчас замерла. Нежели он пришёл? Так рано? Грейс не шевелилась, но всё, что она слышала — взволнованное биение собственного сердца, да стук капель стекающей с неё воды.

Грейс поднялась из воды, и только успела перешагнуть через край ванны, как дверь в противоположном конце комнаты внезапно распахнулась. Она сделала первое, что пришло ей в голову — быстро подхватила приготовленную для неё ночную рубашку и, поспешно протолкнув руки в рукава, прокричала:

— Прошу вас, милорд, позвольте мне побыть одной. Я принимаю ванну.

Но вошедший оказался вовсе не лордом Найтоном. Это оказалась молоденькая горничная лет восемнадцати, обеими руками держащая поднос.

Служанка присела в торопливом реверансе.

— Простите, миледи. Я только принесла ваш чай. Лорд Найтон решил, что вам захочется выпить чашечку.

Чувствуя себя весьма глупо, Грейс подняла полотенце и принялась вытирать влажные кончики волос.

— Да, спасибо. Поставьте его, пожалуйста, здесь.

— Aye[19], миледи. Миледи, хотите, чтобы я осталась расчесать вам волосы и помочь подготовиться ко сну?

Грейс взглянула на горничную, испытывая соблазн согласиться. Но, в конце концов, решила, что будет лучше, если она, насколько это возможно, сможет занять себя до прихода лорда Найтона.

— Нет, спасибо. Думаю, я справлюсь сама.

Горничная вновь присела перед хозяйкой, прежде чем уйти, закрыв за собой дверь.

Грейс направилась туда, где стоял поднос с чаем, и опустилась в кресло, устроившись в нём в своей любимой позе — подогнув под себя ноги, — затем взяла чайник и наполнила чашку. Грейс подумала, что было очень предусмотрительно с его стороны распорядиться, чтобы ей принесли чай. Она сделала небольшой глоточек и тут же закашлялась. Глаза заслезились, а горло просто жгло огнём. В чай оказалось добавлено нечто гораздо более крепкое и в значительно большем количестве, нежели просто несколько капель кларета, как она привыкла. Она уже было собиралась отставить чай в сторону, когда вдруг спустя несколько секунд внутри неё начало разливаться восхитительное тепло.

Грейс вновь подняла чашку и сделала ещё один глоток, искренне сожалея, что лорд Найтон не позаботился, чтобы к чаю подали какое-нибудь печенье. Она вдруг поняла, что проголодалась. За ужином, хоть тот и был великолепен, Грейс съела всего лишь несколько кусочков. По правде говоря, она просто не смогла заставить себя что-то съесть после замечаний лорда Найтона о традициях, касающихся герцогского ложа. Грейс сделала ещё глоточек и, заглянув в чайник, увидела, что тот ещё на две трети полон. Поэтому она, прихватив с собой поднос, отправилась в герцогскую опочивальню, решив, что выпьет ещё чашечку-другую, пока переодевается в сухую рубашку, расчёсывает волосы и ждёт лорда Найтона.

Когда Грейс в следующий раз обратила внимание на часы, время уже близилось к полуночи, а сама она успела выпить не только чашечку, но и весь чайник. Она даже перехватила волосы лентой, завязав её прелестным бантом на макушке. Надела свою любимую ночную рубашку белого льна с маленькими жемчужными пуговками спереди. Прочитала ещё три главы романа. А лорд Найтон всё не появлялся.

Зевнув, Грейс откинулась на набитые гусиным пухом подушки на до нелепости огромной герцогской кровати. Она пошевелила пальчиками на ногах, не достававшими даже до середины матраса, и подумала, что здесь легко смогли бы расположиться на ночлег она сама, лорд Найтон, Эмброуз и миссис Стоун. Возможно даже тот лакей, что прислуживал им за ужином. Грейс хихикнула, представив себе такую картину — она приносит в жертву свою невинность на великолепном герцогском ложе Уэстоверов, в то время как Эмброуз невозмутимо наблюдает за ней с противоположного конца кровати.

Она уставилась на огромные, с древесный ствол, столбики кровати, недоумевая, почему фигурки, вырезанные на тёмном, отполированном до блеска дереве, вдруг затанцевали. Грейс подумала о других целомудренных невестах Устоверов, лежавших на этом же самом месте до неё. Танцевали ли фигурки и для них? Возможно, они имели какое-то отношение к той традиции. Она заглянула за край матраса, в попытке разглядеть пол — но так и не смогла его увидеть. Без сомнения, эту кровать подбирали нарочно для этой традиции, потому как она была столь высока, что наверняка не давала напуганным новобрачным убежать из-за опасения сломать себе шею.

Часы пробили половину двенадцатого, а Грейс всё ещё оставалась в одиночестве. Вероятно, лорд Найтон почувствовал её смятение — наверняка, звук упавшей на пол ложки и её ошалелый вид что-то подсказал ему. Возможно, он решил отойти от традиции, касающейся этой кровати и этой ночи. Свеча на столике рядом с ней почти догорела, другие погасли уже давно. Огонь в камине с каждой минутой становился всё тусклее.

Бдительность Грейс, до того не сводившей взгляда с двери, начала ослабевать, глаза её слипались. Она коснулась рукой лица. Чай, что бы там в него ни подмешали, окрасил её щечки румянцем и согрел изнутри. Она отшвырнула одеяло ногой. Уже очень поздно. Закрыв глаза, Грейс подумала, что лорд Найтон, вероятнее всего, решил всё-таки отправиться спать, но только в другую спальню, где-нибудь в другой части этого мрачного, зловещего дома. Да, должно быть, так и есть…

Но, казалось, прошло какое-то мгновение, и с противоположного конца комнаты послышался щелчок, странным эхом отозвавшийся у неё в ушах. Грейс потребовалось некоторое усилие, чтобы открыть глаза — и даже тогда ей удалось приподнять веки лишь наполовину. Она различила фигуру, застывшую в нерешительности на границе колеблющихся теней, отбрасываемых угасающим пламенем. Ещё не очнувшись ото сна, Грейс решила, что это снова горничная, которая принесла ей ещё чаю. Молодая маркиза понадеялась, что на этот раз к нему прилагается что-нибудь съестное.

— Прошу прощения, — произнесла она заплетающимся, непослушным языком, — но могу я попросить вас принести какое-нибудь печенье? — удивительно, но даже самой Грейс показалось, что её голос прозвучал как-то странно, а слова — неразборчиво.

Ответа не последовало. Грейс моргнула, наблюдая, как неясный силуэт приближается к кровати. В голову ей пришла забавная мысль, что горничная с прошлого раза стала как-то выше и шире, особенно в плечах.

Наконец, фигура вышла на свет, и Грейс увидела, что это вовсе не горничная.

Это оказался лорд Найтон — здесь, в спальне, вместе с ней. На нём был надет халат, из-под которого виднелись босые ступни. Он не сводил с неё пристального взгляда. И шёл прямо к кровати.

Прежде чем маркиз оказался рядом с ней, у Грейс мелькнула мысль, что он, по всей видимости, решил всё-таки последовать семейной традиции Уэстоверов.

Глава 9

Кристиан шёл к Грейс, глядя прямо на неё. Он понимал, что час уже поздний, и в глубине души полагал, что она уже спит. Он не ожидал, что так задержится.

Последние несколько часов Кристиан провел по большей части с бутылкой бренди, убеждая себя, что даёт Грейс время подготовиться к неминуемому исходу этого вечера, когда на самом деле именно он был тем, кто в этом самом времени нуждался. Пожалуй, он не чувствовал себя столь неловко и неуверенно с тех самых пор, как был ещё пятнадцатилетним юнцом, чьей собственной невинности довелось столкнуться с семнадцатилетней дочкой лорда Уитби на сеновале в конюшнях Уэстовера.

Вскоре ему придётся закрепить брачный союз на супружеском ложе, но в то же время он поступит по-своему.

Едва ли какой-либо девятилетний мальчишка способен в полной мере понять, к чему приведут его поступки. В этом возрасте действуют не задумываясь, с какими последствиями придётся столкнуться через пять, десять, или даже двадцать лет. Поэтому, когда спустя всего несколько часов после того, как стал свидетелем смерти отца, он стоял перед своим дедом, герцогом, то мог думать лишь о том, как защитить ту семью, которая у него ещё осталась — мать и пока не родившегося брата или сестру. Он бы согласился отрезать себе левую руку, если бы потребовалось, но у герцога были свои мысли на этот счёт.

«Ты проживёшь такую жизнь, какую я для тебя выберу, Кристиан. Ты будешь следовать тому курсу, что я для тебя наметил: женишься, когда я решу, и, как только придёт время, ты отдашь мне своего сына-первенца».

Сколь простым это казалось Кристиану столько лет назад, сколь неблизким, и сколь справедливым. Две жизни взамен двух жизней: его матери и ребёнка, что она вынашивала, за его собственную и младенца, которого он тогда не мог даже попытаться себе представить. Всё выглядело едва ли не так, словно он от этой сделки только выигрывает, и хотя мать умоляла его не соглашаться, Кристиан заключил с герцогом договор, нацарапав свою детскую подпись на документе, поспешно составленном дедом. Да и какой у него был выбор? Если бы он этого не сделал, герцог бы их всех просто уничтожил.

Поэтому Кристиан провёл следующие два десятилетия, ведя такую жизнь, какой от него ожидали. Теперь вот он женился на женщине, которую для него выбрал дед, и должен был исполнить свой долг, на самом деле и в полной мере сделав её своей женой — но будь он проклят, если согласится играть роль племенного жеребца Уэстовера и произведёт на свет следующего горемычного наследника, пока жив этот злобный старик. Так что у него созрел план. Он лишит жену девственности, выполнив тем самым обязательство перед герцогом, но он никогда не доведёт их соитие до его обычного завершения, излив своё семя в её лоно. Таким образом, его дед не получит жизни ещё одного невинного ребёнка. Для Кристиана это был единственный способ вынести то существование, на которое он обрёк себя, заключив эту сделку, единственный способ продолжать каждый день встречаться взглядом со своим отражением в зеркале. И по этой причине, помимо всего прочего, он был уверен, что ничего не почувствует, исполняя свой долг, заключающийся в том, чтобы лишить жену девственности.

Кристиан пересёк комнату и, не произнеся ни слова, остановился рядом с кроватью. Грейс не шевельнулась, не издала ни звука — просто смотрела на него в упор с того места, где лежала, зарывшись в подушки, потерявшись в этой огромной кровати. Её распущенные волосы вились вокруг плеч, мерцая подобно жидкому золоту, пролитому на постельное бельё. Кристиан подавил в себе внезапный порыв протянуть руку и ощутить их мягкость. Вместо этого он сосредоточил всё внимание на её широко раскрытых глазах.

Грейс моргнула.

— В-вы не горничная, — пробормотала она, произнося слова слишком быстро, из-за чего ей не удавалось внятно их выговорить. — В-вы лорд Найтон.

— Да, миледи, но, думаю, будет лучше, если вы станете звать меня Кристианом.

— Крис-тин, — медленно кивнув, повторила она. Его жена на мгновение закрыла глаза, а затем посмотрела на него и улыбнулась. — А я Грей-с.

Он едва сдержал ответную улыбку.

— Грейс, я правильно понимаю, вы выпили весь чай, что я отправил вам? — вместо этого спросил он.

— Ммм, — кивнула она, — вас так долго не было.

— Мне жаль. Дела отняли больше времени, чем я ожидал.

По сути, Кристиан никогда прежде даже не задумывался, что первая брачная ночь требует такой тщательной подготовки. Всё то время, что он провёл внизу, Кристиан старался придумать, каким же образом лучше всего подойти к выполнению этой задачи, сравнивая один способ с другим, пока, наконец, не составил своего рода «добрачный список», представлявший собой практическое руководство для незадачливых женихов. Для начала, он распорядился добавить в её чай немного бренди, дабы избавить жену от девичьих страхов. Дальше ему потребуется темнота, чтобы уберечь её скромность…

Склонившись над прикроватным столиком, Кристиан задул последнюю ещё горевшую свечу, и теперь их освещал лишь слабый свет камина.

— Вы почти не притронулись к ужину.

Грейс потрясла головой, а затем сдвинула брови, словно вдруг обеспокоившись чем-то.

— Что-то не так?

— Просто интересно, почему комната продолжает двигаться, даже когда я совершенно уверена, что лежу неподвижно.

Кристиан нахмурился. Возможно, придумка с бренди оказалась не такой уж удачной. Теперь его жена была почти пьяна.

— Вам пришлось не по вкусу то, что приготовил повар?

— Да. Я хочу сказать, нет. Мне понравилось. Всё было прекрасно, по крайней мере, то, что я попробовала, но я просто… Я просто… Я…

Увидев, как Кристиан идёт к противоположной стороне необъятной кровати, Грейс забыла всё, что хотела сказать. Он присел на край матраса, прямо рядом с тем местом, где из-под покрывала высовывалась её нога, и перешёл к следующему пункту своего списка — выяснить, как много Грейс известно о половых отношениях.

— Грейс.

Она бросила на него настороженный взгляд, когда он придвинулся ближе.

— Я знаю, что в-вы хотите сделать. В-вы хотите взять мою 'винность, ведь так?

Опершись на один локоть, Кристиан навис над ней.

— Да, Грейс, вы правы.

Положив руку на бант, которым был завязан поясок её халата, он медленно ослабил узел. Грейс едва заметила этот манёвр. Она была слишком занята, вглядываясь в его глаза, с лицом, выражающим вовсе не страх, и даже не волнение, а крайнее любопытство. Эта открытость в её взгляде привела Кристиана в замешательство. Он вовсе не такого ожидал от своей целомудренной жены. Он убеждал себя отнестись к этой ночи, просто как к заданию, которое необходимо выполнить, подобно множеству бесконечных философских лекций, которые ему пришлось отсидеть, будучи в Итоне. Но как, чёрт побери, размышлял маркиз, он собирался уподобить занятия любовью Декарту?

— Грейс, что вы знаете об отношениях между мужчиной и женщиной?

Медленно моргая, Грейс улыбнулась.

— О, больше чем вы думаете.

Он приподнял бровь.

— В самом деле?

Грейс уверенно кивнула.

— Вы думаете, я зблужд… зблуж… збл… — Она оставила свои тщетные попытки, вместо этого сказав: — Думаете, я не знаю, что вы собираетесь сделать… чтобы взять мою 'винность. — Грейс улыбнулась. — А я знаю.

— Знаете?

— Угу.

Она опустила взгляд, посмотрев прямо на пояс его собственного халата и, как ни в чём не бывало, продолжила:

— Нитка и иголка.

Кристиан насмешливо изогнул губы в полуулыбке.

— Вы сейчас только что сказали «нитка и иголка»?

Она уставилась на него, казалось, крайне потрясённая его ответом.

— Хотите сказать, вы не знаете? Бабушка говорила, что мужчины знают о таких вещах с рождения. — Грейс хихикнула. — Кто бы мог подумать, что мне придётся вас учить. — Она села на кровати и, посмотрев на него, совершенно серьёзно продолжила: — Понимаете, всё происходит так, словно я иголка, а вы нитка…

Кристиан изумлённо воззрился на жену.

— … без одного, другой не сможет сделать стежок.

Боже милосердный, подумалось Кристиану, положение ещё более безнадёжное, чем он себе представлял. Она не имеет ни малейшего представления о том, в чём заключается соитие. Нитка и иголка…

— Грейс, сколько раз тебя целовали мужчины… я не имею в виду членов семьи, чмокавших в щёчку, выражая свою привязанность.

Грейс внимательно посмотрела на мужа, тщательно обдумывая его вопрос.

— Считая вас?

В голове у него, вспыхнув, пронеслось воспоминание об её визите в его гардеробную в ночь бала Элеанор.

— Да.

— Один раз.

Ему многое нужно было обдумать. Кристиан поднялся с кровати. Вероятно, изучение философии, в конце концов, сослужит ему маленькую службу. Если он посвятит её во все подробности, подготовит к тому, что должно произойти, это может предотвратить истерический припадок как раз перед тем, как он по-настоящему сделает её своей женой. Он протянул к ней руку:

— Грейс, подойди ко мне.

Грейс встала, сделала несколько шагов от кровати, и наконец остановилась перед ним, рассматривая его в отблесках пламени. Волосы её были спутаны после сна, а ночная рубашка застёгнута на все пуговки до самого подбородка. Поджатые пальчики босых ступней зарывались в толстый ковёр, пока Грейс стояла в ожидании того, что он собирался сделать, чем бы то ни оказалось. Кристиан наклонился к жене и коснулся губами её губ, стараясь не замечать исходившего от неё нежного цветочного аромата. Спустя мгновение он отстранился.

Грейс распахнула глаза и заморгала:

— Теперь всё? Вы уже забрали мою невинность?

— Не совсем.

Решительно настроенный придерживаться исключительно философской беседы, Кристиан продолжил:

— Грейс, могу предположить, что прежде тебе не доводилось видеть мужского тела.

Она молча кивнула, но затем рассудила, что это не самый лучший ответ, и затрясла головой.

— Мужское тело сильно отличается от женского. Они устроены так, чтобы иметь возможность соединиться — физически. — Грейс продолжала молча таращиться на него. — Я не хочу, чтобы ты испугалась. И потому мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на меня, на моё тело, прежде чем мы окончательно скрепим наш брак.

Кристиан ослабил пояс своего халата. Не сводя с неё пристального взгляда, он распахнул полы халата, и позволил ему тяжело упасть к ногам. Само собой, под халатом ничего не оказалось, а её поцелуй возбудили Кристиана больше, нежели он желал признавать. Он следил за тем, как взгляд девушки скользнул по его груди и опустился ниже — туда, где из паха восстало его естество. Она изогнула бровь, словно озадачившись его видом, и тем, как всё должно между ними происходить. Кристиан увидел, как в её глазах промелькнуло осознание того, что именно вскоре должно случиться. Но она не отпрянула, и не воззрилась в страхе на него. Вместо этого, медленно и осторожно, она протянула руку и двумя пальцами коснулась его твёрдости. Кристиан отозвался на её прикосновение, содрогнувшись всем телом. Грейс быстро отдёрнула руку.

— Простите, — прошептала она.

Кристиан оглядел её и тяжело сглотнул в попытке обуздать участившееся биение сердца. Сейчас он был благодарен темноте.

— Ты не причинила мне боли, Грейс. Тело мужчины порой откликается даже без его на то воли.

Разумеется, она ничего не поняла, а он в тот миг был не в состоянии объяснять — и потому вместо этого увлёк её к кровати и уложил спиной на подушки.

Кристиан пытался одержать верх над пробуждавшимися в нём чувствами. Он вытянулся возле Грейс и вновь поцеловал её, только на этот раз, накрыл её рот своими губами, и, притянув девушку к себе, прижался к ней всем телом. Мыслью он, однако, уносился в прошлое, в Итон, где час за часом выслушивал мудрые сентенции и нудные поучения. Кристиан углубил поцелуй, медленно лаская её язычок своим. Он ощутил вкус чая и того бренди, что велел туда добавить. Её волосы мягко упали ему на щеку. Кристиан уже понял, что Грейс никогда прежде не знала таких поцелуев, однако она до сих пор не попыталась уклониться, как он того ожидал. Вместо этого его маленькая невинная жёнушка возвращала ему поцелуи. Он почувствовал, как губы Грейс приоткрылись под его натиском, а сама она ещё крепче прижалась к нему. Что-то глубоко внутри него дрогнуло.

Взволнованный больше, чем он хотел бы признать, Кристиан отстранился от Грейс и внимательно посмотрел на неё.

— Мы сделаем это медленно, — сказал он больше себе, нежели ей. Он пришёл к ней этим вечером, настроившись исполнить свой супружеский долг, но лишь настолько, сколько потребуется, чтобы оставить в качестве доказательства — а он знал, что слуги станут осматривать простыни — её девственную кровь. Кристиан убеждал себя, что в его силах заставить тело слушаться разума. Однако теперь эта задача не казалась лёгкой, потому как кровь уже закипала у него в венах — и только потому, что он один раз её поцеловал.

Он принялся воскрешать в памяти философские изречения, лишь бы хоть чем-то отвлечь своё внимание, пока расстёгивает пуговки её ночной рубашки. Его пальцы скользили от одной к другой, продвигаясь через крошечные застёжки вниз к её животу. Разведя складки ткани, он судорожно втянул в себя воздух при виде нетронутой белизны её кожи, и затвердевших розовых сосков. Она была идеальна во всех отношениях. Её лоно будет туго сжиматься вокруг него, когда он войдет в неё, Кристиан знал это, и эта мысль раздразнила его. Обнажая её ноги, он задрал и собрал у самой талии сорочку, захваченный видом золотистых волосков в том месте, где соединялись бёдра. Мысленно он обдумывал диалоги Сократа в попытке остудить своё нарастающее вожделение.

Кристиан напомнил себе, что всё пройдёт легче, если девушка будет, по крайней мере, хоть немного возбуждена, и потому он снова поцеловал её, скользнув губами ниже, к холмикам груди, и наконец, накрыл ртом сосок. Грейс выгнула спину, со свистом втянув в себя воздух, захваченная первыми страстными ощущениями. Она подняла руки и запустила пальцы в волосы Кристиана, когда он привлёк её к себе, сжала кулаки, пока он уносил Грейс дальше и дальше в мир её собственной чувственности.

Когда Кристиан отстранился, подняв голову, чтобы взглянуть на неё, она открыла глаза, уставившись ему в лицо в молчаливом недоумении. В отблесках колеблющегося пламени, игравших в блестящем рыжеватом золоте её волос, во впадинке на шее Грейс видно было, как частит, лихорадочно бьётся её пульс. Кристиан почувствовал, что мысли его стали обращаться в туман. Его руки познавали её тело нежным ласканием, губы — поцелуями, он приходил в восторг от её ключицы, в трепет — от легчайшего прикосновения к плечу.

На каждый жест, каждое поглаживание его пальцев, Грейс стремилась ответить взаимностью, нежно проводя пальчиками по его спине, лаская шею. Каждое движение, каждое прикосновение к Грейс лишь усиливало жгучую потребность Кристиана в ней. Он пробежался ладонью по её телу, скользнув вниз по животу, и дальше — вдоль бедра. Медленно и осторожно раздвинул её ноги, соблазняющими прикосновениями к коже готовя к своему вторжению.

Когда его касания стали сокровеннее, достигнув тех чувствительных местечек, о существовании которых она раньше и не подозревала, Грейс с шумом втянула в себя воздух. А неистовое биение его собственного сердца отдавалось в ушах подобно залпу артиллерийских орудий. Стремление Кристиана познать её, утолить свой голод, привело к тому, что он, приподнявшись над Грейс, расположился меж её ног, снова прижавшись ртом к её губам. Сначала одной рукой, затем другой, он приподнял её ноги, согнув их в коленях. Его пальцы нашли её, она была влажной и гладкой, и он отчаянно желал ощутить её тесноту вокруг себя. Кристан устремил взгляд вниз на неё, колеблясь лишь долю секунды, прежде чем Грейс посмотрела на него в ответ, и её глаза сказали ему, что она не ведает страха. Этот взгляд унёс прочь остатки его сдержанности, и Кристиан одним резким движением погрузился глубоко в неё, губами поймав испуганный крик внезапной острой боли, но женское тело легко растянулось, чтобы принять его.

Как только Кристиан вошёл в неё, то для него уже не существовало ничего, кроме ощущения её тесноты вокруг него. Она была такой тугой, такой восхитительной, что Кристиан, не в силах сдерживать ритм своего тела, простонал её имя, крепко зажмурив глаза, в то время как его бедра двигались, пронзая её глубже и глубже. Аромат её тела, тепло и мягкость кожи, её страсть, чувственность захватили его. С каждым толчком его отчаяние нарастало, так что только каждый последующий мог дать надежду обрести освобождение от того томления, в котором удерживала его Грейс. Кристиан уткнулся лицом ей в шею, застонав в пряди волос, вдыхая её аромат, проникая в неё снова и снова, и когда он уже почти не мог этого выносить, то вошёл в неё последний раз, глубже, чем считал возможным.

Кристиан смутно услышал, как закричала Грейс, а затем, сквозь неистовое биение сердца расслышал свой собственный крик, когда достиг пика, и те голод, ярость, мука оставили его, возвратив Кристиана самому себе, в то время как по телу пробежалась дрожь, и он излил в сладкое лоно своё семя.

Всего лишь несколько мгновений спустя Кристиан смог полностью прийти в себя. И лишь тогда осознал, что только что совершил. Он резко отпрянул от Грейс, словно этим мог вернуть то, что было сделано. Но слишком поздно.

Он отодвинулся и сел на край кровати, спиной к Грейс. Вся страсть, желание, что переполняли его несколько мгновений назад, исчезли, оставив после себя опустошённость, оцепенение и неверие в то, что он совершил ту единственную вещь, которой поклялся не делать. Кристиан не знал, что произошло, как могло случиться, что он потерял своё столь непоколебимое самообладание в то время, как твёрдо намеревался оставаться хозяином положения. Это была его первая брачная ночь, и он бездарно всё испортил, не сумев оставить Грейс, прежде чем прольёт своё семя в её лоно. В конце концов, его дед снова одержал победу.

Потерпевший поражение, Кристиан поднялся с кровати. Огонь в камине уже угас, и лишь одинокие язычки пламени лениво мерцали среди тлеющих углей на каминной решётке. Обнажённая Грейс всё ещё неподвижно лежала на кровати, разглядывая его в отблесках от камина. Она подняла руку и поманила его к себе, но Кристиан даже и не подумал возвращаться. Просто смотрел на неё — молчаливый, мрачный, и уже в следующее мгновение она медленно опустила руку на прежнее место.

Не говоря ни слова, Кристиан подался вперёд и, потянув за края сорочки, запахнул её у Грейс на груди. Нахмурившись, он ещё лишь мгновение вглядывался в её лицо, прежде чем накинул халат и направился прочь, произнеся на прощание:

— Спокойной ночи, Грейс.

Закрывая за собой дверь, Кристиан знал, что где бы не находился его дед — сейчас он торжествует.

Глава 10

Утро пришло с радостным щебетанием птиц среди ветвей деревьев за окном и шумом хлопотливой суеты слуг по всему дому — приближающиеся и удаляющиеся шаги, приглушённые голоса, звуки открывающихся и закрывающихся дверей. Утопая в ворохе простыней и подушек на герцогской кровати, Грейс медленно открыла глаза, чтобы встретить свой первый день в качестве жены.

Сквозь завесу спутанных волос она смотрела, как льющиеся через высокие окна солнечные лучи скользят по ковру и освещают комнату. Она подумала, что теперь, в солнечном свете, спальня не выглядит такой уж суровой и мрачной, какой показалась прошлой ночью. Да и сама обстановка здесь на самом деле была совершенно восхитительной — в тюдоровском стиле[20], с драпировками из благородного винного цвета бархата, расшитого золотом. По стенам больше не ползали тени. Резные фигурки на столбиках кровати перестали быть похожими на резвящихся демонов, а оказались на самом деле херувимами, парящими среди волшебных облаков. Как много менялось при свете дня!

Грейс подняла голову с разбросанных подушек, когда дверь в спальню осторожно приоткрылась. Заглянувшая служанка увидела, что новобрачная проснулась, и бесшумно толкнула дверь в спальню.

— Доброе утро, миледи, — сказала она, слегка присев в реверансе. Это была та же горничная, что приносила ей прошлой ночью чай.

— Доброе утро.

Грейс почувствовала, что голова у неё непривычно тяжёлая, будто налитая свинцом, а едва ей стоило сесть на кровати, как она ощутила непонятную боль между ног. И сразу же Грейс подумала о прошедшей ночи. Почему, ну почему она выпила весь чай? Теперь она лишь смутно припоминала, что произошло ночью — целующий её Кристиан, и то, как она несла всякую чепуху о нитках и иголках. Она помнила боль, что он причинил ей, когда входил в её тело, но та боль была не сравнима с той, что она испытала, когда Кристиан поднялся с постели, чтобы покинуть её. Единственное, что она действительно поняла, это то, что ночью она, по всей видимости, сделала что-то не так, сделала что-то ужасное, независимо от того, что именно это было. Почему бы ещё жених так стремился оставить своё брачное ложе?

— Как тебя зовут? — спросила Грейс, глядя на снующую по комнате горничную.

Служанка казалось, удивилась её вопросу:

— Элиза Стоун, миледи. Но все называют меня Лизой.

— Стоун. Ты имеешь какое-то отношение к миссис Стоун, домоправительнице?

— Aye. Она моя тётя, миледи. Благодаря ей я получила место в этом доме.

Грейс кивнула. Снаружи она услышала топот копыт подъезжающих лошадей и, встав, подошла к окну. Во дворе, в ожидании, стояла карета, которая накануне привёзла их сюда, кучер устроил настоящее представление, проверяя и поправляя упряжь. Тогда Грейс вспомнила, что сегодняшним утром они должны были уехать в Лондон.

— Ты знаешь, который час, Лиза?

— Aye, сейчас без четверти девять, миледи. — Лиза вытащила из чемодана Грейс первое же лежащее сверху платье и встряхнула его, чтобы разгладить складки. — Его светлость уже проснулся. Он сказал, что хочет видеть вас и готов ехать в Лондон в десять. Вас ждёт долгий день в пути.

Она разложила простое бежевое платье из бомбазина в изножье кровати вместе с другими вещами, которые достала из чемодана — женской сорочкой, чулками, полуботинками.

— Завтрак ожидает вас в комнате в нижнем этаже. Я прослежу за тем, чтобы лакеи перенесли ваши чемоданы вниз после того, как вы оденетесь.

Грейс натягивала на себя одежду, когда заметила, что горничная с каким-то странным выражением лица уставилась на кровать позади неё. Она обернулась, чтобы посмотреть, что же так привлекло внимание служанки. На белой простыне в том месте, где лежала Грейс, выделялись буро-красные пятна. Это была кровь. Её кровь. Она в испуге отшатнулась, задохнувшись, и застыла, прикрыв рот рукой. Грейс очень хорошо знала, что сейчас не время её ежемесячных недомоганий, которые приходили две недели назад. Она вспомнила про боль прошлой ночью.

— О, Боже… Что случилось? — Широко раскрыв глаза, она посмотрела на горничную. — Я… я умираю?

Лиза мгновенно шагнула к ней:

— О, нет, миледи. Ни в коем случае. Разве вы не знаете? Разве вы не понимаете? Вам не говорили?

— Не говорили что? Что я должна быть готова получить серьёзную рану в свою брачную ночь?

Лиза покачала головой и взяла Грейс за руку:

— Всё хорошо, миледи. То всего лишь кровь вашей девственности. Это естественно. Когда леди ложиться в постель с мужчиной в первый раз, мужчина берет её девственность.

У Грейс вырвался вздох:

— Да, да, я знаю, что девушка после этого вдруг начинает считаться женщиной, и может участвовать в беседе, и больше не обязана брать с собой компаньонку всюду, куда бы ни пошла. Она может даже по-другому укладывать свои волосы. Но каким образом всё это связано?

— Да я не про то, миледи. Я говорю, что случается, когда мужчина входит в тело женщины. — Лиза открыто смотрела на Грейс. — Я не могу рассказать об этом исходя из собственного опыта, потому что никогда не была с мужчиной — если не считать того случая, когда Джейми, один очень настойчивый парень, сунул руку мне за корсаж и потому получил в нос. Но мама говорит, что это Бог сделал так, чтобы мужчина знал, был ли он первым, кто возлёг с вами. Для этого у вас есть то, что называется девственность. Я точно не знаю, как это, но мужчина должен прорваться через неё, и оттого возникает боль, часто бывает кровь, но только в первый раз, миледи. После крови никогда больше не бывает. Мама говорит, что мы должны переносить это из-за грехов Евы. — Её голос снизился почти до шепота. — Но моя сестра, Мэри, говорит, что после первого раза, это всегда похоже на воспарение к небесам.

Грейс взглянула на девушку, бывшую значительно моложе её, но всё же гораздо более осведомленную о таких вещах, о которых не принято даже упоминать в присутствии незамужней леди, и о которых она сама так мало задумывалась прежде. Вдруг она почувствовала себя совершеннейшей дурочкой и, покачав головой, призналась:

— Никто никогда со мной не говорил об этом.

Лиза улыбнулась, убирая непокорный завиток Грейс за ухо:

— И они называют нас, слуг, «нецивилизованными». По крайней мере, мы не отсылаем наших девушек на брачное ложе с тем, чтобы им на утро в голову могла прийти мысль, что их убивают.

Осознав собственное невежество, Грейс почувствовала, как её щёки заливает краска стыда. Лиза сжала её руку.

— Это не ваша ошибка, миледи. Среди знати о таком никогда прямо не говорят. У моей мамы девять девочек, и каждую из нас она отводила в сторонку, когда нам исполнялось десять-и-пять лет. И рассказывала нам всё, что нужно знать про женщин и мужчин, и что происходит, когда они остаются одни под простынями. И именно потому, что она так делала, никто из нас не пришёл домой с уже раздувшимся животом прежде, чем обрести мужа, который бы позаботился о ней.

Грейс взглянула на Лизу. Ей потребовалось несколько минут, чтобы осмыслить, о чём говорила горничная. Ребёнок. Ребёнок, который, возможно, был зачат из-за того, что случилось между ней и Кристианом прошлой ночью. Хотя сначала осознание этого напугало её, но уже через минуту или две, оно принесло ей тёплое чувство, подобного которому она ещё ни разу не испытывала. Её рука инстинктивно опустилась на живот. Даже сейчас она уже могла бы носить ребёнка. Кого-то, кого она могла бы любить. Кого-то, кто всегда был бы с ней, кто любил бы её — и кто никогда бы её не покинул.

Грейс снова услышала, как снаружи, на подъездной дорожке, кучер копошится с упряжью, и вспомнила о времени. Она не хотела опаздывать и рисковать вызвать раздражение Кристиана.

— Лиза, помоги мне, пожалуйста, одеться.

Они оставили герцогскую спальню, чтобы перейти в маленькую переднюю, где Грейс прошлой ночью принимала ванну. В углу, в умывальнике, благоразумно скрытом за вышитой ширмой, Грейс тщательно, с ног до головы, вымылась, прежде чем попросить Лизу принести её сорочку и чулки.

Она сидела, уставившись на своё отражение в зеркале, в то время как Лиза быстро уложила её волосы, завивая и причёсывая их в стиле, подходящем титулованной леди, но мало что оставлявшем от облика самой Грейс. Но потом она поняла, что больше не была леди Грейс Ледис. Её имя, её собственное тело, и даже её драгоценности — она посмотрела на кольцо на своей руке — теперь были другими. Она потеряла свою невинность, и была теперь в полном смысле женщиной, и, следовательно, незнакомая причёска представлялась соответствующей. Но что Кристиан? Он тоже станет другим теперь, когда взял на себя роль мужа?

Грейс стояла, пока Лиза осторожно через голову надевала на неё платье, расправляла мягкую ткань и застёгивала пуговицы на спине. Болотный цвет никак не сочетался с изысканной причёской, оставляя чувство противоречия между двумя её «я» — старой Грейс и новой.

Закончив одеваться, Грейс оставила герцогскую спальню и медленно прошла на первый этаж в раздумьи, что сказать Кристиану, когда встретит его за завтраком. Что можно сказать мужчине после того, как потеряла с ним девственность? Спасибо, сэр, что выполнили свой долг?

Чего Грейс действительно хотела, так это спросить Кристиана, что же она совершила, чтобы вызвать у него такое недовольство — нет, что она должна была совершить. От бабушки ей было известно, что большинство супругов, разделяя брачное ложе, тем не менее не делили одну постель. И такое поведение считалось обычным делом. А ещё она узнала от своей бабушки, что те же мужья и жены часто находили других, с кем проводили время, когда их супругов не было рядом.

Именно так намеревался поступать Кристиан? Он собирался обзавестись любовницей, проделывать с другой женщиной то же, что прошлой ночью творил с ней? Искал бы он кого-то, кто сделал бы всё правильно, кого-то, с кем он остался бы до утра? А что, если у него уже есть любовница? Как-никак, он был светским львом, а она — деревенской девчонкой. Несмотря на то, что было принято в других браках, в голове у Грейс никак не укладывалась мысль о Кристиане, который проделывал бы то же самое с другой женщиной. Хотя о прошлой ночи у неё остались размытые воспоминания, то, что она помнила, было глубоко личным и драгоценным, совершенно божественным, завершением клятв, которые они принесли перед Богом и людьми, вершиной судьбы, которая свела их вместе. Теперь, когда Грейс знала, что на самом деле происходит между мужчиной и женщиной, она бы лучше приготовилась. В первый раз она понятия не имела, чего ждать. Она бы просто постаралась поусерднее сделать всё правильно — независимо от того, что бы это, по её предположению, ни было.

Трепет, охвативший её в ожидании встречи с Кристианом, пропал, когда она дошла до двери столовой и увидела пустующую комнату с одиноко стоящим в глубине стулом. От чувства безнадёжности у Грейс всё внутри сжалось. Очевидно, Кристиан не намеревался присоединиться к ней во время завтрака.

Лакей, заметив, что она у двери, встал по стойке «смирно» и отодвинул стул для неё — одной. Грейс осталась стоять у двери, оскорблённая, глубоко уязвлённая пренебрежением Кристиана. Она должна была завтракать одна после своей брачной ночи. Лакей уставился на неё, и его лицо выражало больше, чем она могла вынести. Он жалел её.

Внезапно Грейс решила, что неудобства, доставленные пустым желудком, будут намного предпочтительнее, чем смущение от завтрака в одиночестве на глазах у всех слуг.

— Спасибо, но сегодня я не хочу завтракать, — сказала она лакею, отвернулась и поспешила выйти из комнаты, чтобы тот не смог увидеть уже подступившие к глазам слёзы.

Глава 11

Грейс понятия не имела, куда она идёт, покинув столовую. Ей было всё равно. Она просто развернулась и, выскочив из комнаты, со слезами обиды на глазах кинулась наобум, по первому попавшемуся коридору.

Наконец, перейдя на шаг, Грейс попыталась успокоить свои оскорблённые чувства. Она вступала в этот брак, хорошо понимая, что тот потребует от неё немалого труда, но за такой труд она охотно была готова взяться, особенно если это приведёт к тому, что они с Кристианом когда-нибудь обретут взаимные любовь и уважение, преданность друг к другу, какие нашли её родители и бабушка с дедушкой. Неужели с её стороны глупо было даже пытаться? Она понимала, что ошибки неизбежны, но также знала, что будет учиться на них, как училась всегда и всему в жизни — от умения правильно заваривать чай до владения искусством рисования. Она никогда не оставляла попыток, как бы трудно ей ни приходилось, и всегда старалась решить проблему, рассматривая её со всех сторон. Она ясно сознавала, что им понадобиться время, чтобы для начала узнать друг друга поближе, но вот чего она не ожидала, так это что ей будет просто отказано в малейшей надежде на успех.

С того момента, как она согласилась выйти замуж за маркиза Найтона, Грейс твёрдо решила, что станет женой, которой он мог бы гордиться. Когда священник произносил слова клятвы, она вслушивалась в каждое слово — в богатстве и бедности, в болезни и здравии, в горе и радости — и принимала каждое в своё сердце. И вот, уже на другое утро после венчания Кристиан оставил её одну. Что, во имя Господа, она сделала неправильно? Каким бы ужасным не показался ему опыт их брачной ночи, Грейс просто не могла поверить, что заслужила быть покинутой, да ещё на виду у всей челяди. Неужели Кристиан полагал, будто проснувшись и обнаружив, что он ушёл, она самым обычным образом станет потягивать маленькими глотками утренний чай, есть тосты, а потом спокойно дожидаться его в карете, и, встретившись с ним там, скажет: «Благодарю вас, сэр, что справились с неприятной задачей, лишив меня невинности. Не хотите ли сесть по ходу движения?»

Грейс остановилась и огляделась вокруг: она ничего не узнавала. Прислушавшись и не услышав шагов вечно снующих по дому слуг, поняла, что, должно быть, забрела в заброшенное крыло поместья. И ей вдруг подумалось, что произошло бы, если бы она, заблудившись, задержала их отъезд в город? Кристиан просто уехал бы без неё? Не желая быть причиной нового разлада между ними, Грейс решила найти дорогу назад. Она долго блуждала по незнакомым коридорам и по холодным, неприветливым комнатам. Казалось, смех никогда не касался этих стен, и радость не танцевала на роскошных турецких коврах. Это место не было домом. Это было прошлое, населённое печалью и страданием.

Наконец, она подошла к двери в конце коридора и тихо отворила её. За дверью открылась удалённая от главного здания гостиная, уставленная укрытой чехлами мебелью. Грейс уже было повернулась, чтобы уйти, но чем-то это место её притягивало, оно чем-то отличалось от остальной части дома. Грейс пересекла комнату, подошла к окну и отдёрнула тяжёлые шторы, впустив утренний свет через пыльное окно со средником[21].

Солнечные лучи высветили светло-жёлтые с синим ковры, на которых стояла изящная мебель из дерева ценных фруктовых пород и палисандра, и стены, затянутые изысканным китайским шёлком пастельных тонов. Всё здесь говорило о мягкости и женственности, и Грейс задумалась, почему эта комната настолько отличается от остальной части Уэстовер-холла, выглядя так, как если бы была здесь чем-то чужеродным, в точности, как и сама Грейс — комнату эту тоже, по всему видно, покинули, предоставив самой себе.

Грейс подняла один из чехлов и нашла под ним изящное бюро времён королевы Анны. Оно было сделано из прекрасного вишнёвого дерева, и вверху на латунной пластине были выгравированы слова: «Фрэнсис, моей жене, моей любви».

Она поняла, что комната когда-то была гостиной вдовствующей маркизы, матери Кристиана. Грейс вспомнила её в день свадьбы — как леди Фрэнсис была вежлива с ней. Она также вспомнила ещё кое-что — грустную тень в глазах женщины, словно часть её души была где-то далеко.

Грейс задумчиво пробежала пальцами по полированной поверхности, представляя себе маркизу, сидящую в этой комнате, читающую или наблюдающую за кроликами, которые резвились на лужайке за окном. Была ли она счастлива? Или чувствовала себя пойманной в ловушку неприветливостью этого несчастливого дома? Бюро, без сомнения, было подарком отца Кристиана, но почему оно было здесь, забытое и запертое в брошенной комнате, а не в лондонской резиденции леди Фрэнсис? Ведь на нём была надпись, говорящая о нежном отношении маркиза к жене. Был ли их брак устроен, как у Грейс и Кристиана? Или они поженились по любви? Было ли подобное возможно для Уэстовер-холла?

Толстый слой пыли, накопившийся на каминной полке, свидетельствовал, что прошло много времени с тех пор, как комнатой кто-то пользовался. Отвернувшись от камина, Грейс заметила высоко на стене занавешенную тканью картину. Она с любопытством привстала на цыпочки и потянула ткань за уголок, пока та не соскользнула вниз.

Это был портрет мужчины, женщины и маленького мальчика не более пяти лет. Грейс узнала вдовствующую маркизу, мать Кристиана, но более молодое и живое её отражение. Ребёнок, мальчик, стоял рядом с ней на коленях, положив голову на её пышные юбки, а пальцы матери ласково играли с его тёмными волосами. Стоящий рядом с ними мужчина напоминал Кристиана, особенно в том, как он держал голову. У него были такие же завораживающие серебристо-голубые глаза, которые смотрели на жену с легко узнаваемым выражением.

Он любил её.

Грейс перевела взгляд с маркиза на мальчика, пытаясь лучше рассмотреть изображение ребёнка. Это был Кристиан, беззаботный, невинный мальчик, мало похожий на человека, которого она называла своим мужем. Не было холодной сдержанности и непроницаемости в глазах. Этот мальчик знал счастье и смех. Он знал любовь. Грейс могла только удивляться, что превратило его в настороженного, скрытного человека, каким он был сейчас.

Донёсшийся снаружи звук шагов по гравию, заставил её оторваться от изучения портрета. Она поглядела в окно и увидела Кристиана, по узкой дорожке между деревьями удаляющегося от дома. Справа от неё была дверь, ведущая на террасу. Грейс тихонько открыла её и выскользнула наружу.

Ветер шелестел среди деревьев, играя подолом её юбки и развевая пряди волос, которые горничная оставила свободными. Грейс ступала за Кристианом в ногу с ним, сохраняя расстояние в двадцать шагов, чтобы он не мог её услышать. Ей хотелось видеть его, понаблюдать за ним так, чтобы он не знал об этом. Люди ведут себя по-разному в разных ситуациях, и ей хотелось посмотреть, было ли его безразличие направлено только на неё.

Когда дорожка сделала поворот, Грейс остановилась, прячась за большим развесистым дубом. Кристиан подошёл к полянке, окружённой также дубами и обнесённой железной оградой. Внутри ограды выстроился ряд высоких надгробий, серыми пятнами выделявшимися на фоне зелёного травяного ковра. Грейс сошла с дорожки на лужайку, чтобы Кристиан не услышал её приближения. Скрытая завесой молодых весенних листьев, она смотрела, как он стоял в глубокой задумчивости над одним из надгробий, потом присел и принялся вырывать вокруг него сорняки. Он провёл рукой по буквам на камне и положил ладонь на плоскую поверхность, как будто на плечо друга в приветствии.

Подойдя на несколько шагов поближе, Грейс увидела, что камень, перед которым он стоял на коленях, был надгробием Кристофера Уиклиффа, его отца.

Кристиан оставался коленопреклонённым, опустив голову и погрузившись в безмолвную молитву. Глядя на него, Грейс думала о мужчине, изображённом на портрете, отце Кристиана. Он выглядел именно таким отцом, которому пятилетний мальчик мог поклоняться. Она помнила собственное горе, когда потеряла родителей, чувство сокрушительное даже в её юном возрасте, как будто её лишили защищённости, и это несмотря на то, что она почти не знала их.

Рождение Грейс было случайностью, усложнившей жизнь двух людей, склонных к личному завоеванию мира. Она оставалась с бабушкой, в то время как её родители путешествовали, проводя за границей больше времени, чем дома. Даже если они возвращались, то всегда оставались так ненадолго, что не успев даже распаковать свои вещи, вскоре вновь отправлялись в очередное захватывающее путешествие. Они приезжали домой только по каким-либо случаям — дни рождения, браки дальних родственников, смерть дедушки Грейс. Она хорошо помнила, как видела их в последний раз, помнила даже одежду, в которую они были одеты, лавандовую туалетную воду матери, помнила, как ветер развевал концы шейного платка отца, когда он, прощаясь, гладил её по голове. Она помнила, как мать наклонилась поцеловать её в щёку и завязала ленты её соломенной шляпки, пообещав, что скоро дочка станет достаточно взрослой, чтобы присоединиться к ним в одной из следующих прогулок вокруг света. «В следующий раз, — поклялась она дочери. — В следующий раз мы возьмем тебя с собой, и ты увидишь львов и слонов в далёкой Африке».

Но обещанное путешествие так никогда и не состоялось. Вместо этого месяц спустя из Лондона прибыл посыльный с известием, что судно, на котором плыли её родители, попало в шторм и затонуло. Никто не спасся. По иронии судьбы после смерти родители стали для Грейс более ощутимы, чем когда-либо были при жизни, так как на кладбище в Ледисторпе были воздвигнуты два надгробия, которые она могла навещать. Она помнила, как в последний раз пошла туда в утро, когда навсегда покидала Ледистроп. Она шептала слова прощания и вырывала сорняки — так же, как сейчас Кристиан.

Грейс вспомнила, что Элеанор говорила о близости между её братом и отцом. Без сомнения, эта привязанность делала посещение кладбища таким грустным, несмотря на то, что прошло много лет. Она подумала, что, возможно, память об их обоюдных потерях поможет им заложить первый камень в строительстве моста через реку незнакомства, разделяющую их. Преисполнившись надежд, Грейс оставила предосторожность и направилась к кладбищу.

Ворота скрипнули, когда она толкнула их внутрь, и этот звук заставил Кристина поднять голову. Краткое мгновение он смотрел на неё с незащищённым выражением на лице, однако почти сразу же его глаза стали холоднее самой лютой зимы.

Грейс замерла, остановившись в воротах. На секунду ей показалось, что она увидела отблеск солнечного света в слезах, наполнивших его глаза. Он продолжал молча бесстрастно смотреть на неё, и ему не нужны были слова, чтобы показать, что он рассержен её появлением.

— Должно быть, вы сильно его любили, — произнесла она неловко.

Кристиан повернулся, отбрасывая вырванную траву за ограждение.

— Что вы здесь делаете?

Грейс побледнела.

— Я … я видела, как вы пошли сюда, и подумала, что, может быть, вам захочется поговорить с кем-нибудь. И вы так долго стояли на коленях, и я …

— Сначала моя гардеробная, теперь это. Вы уже во второй раз суёте свой нос, куда не следует. Вы взяли привычку, миледи, вмешиваться в личную жизнь других людей?

Грейс не обратила внимания на эти обидные слова:

— Я знаю, что значит потерять родителей, Кристиан.

Какую-то малую толику времени ей казалось, что её слова нашли отклик в его душе. Выражение его лица смягчилось, напряжённые складки в уголках рта разгладились — но только на мгновение. Затем холод вернулся в его глаза, а голос прозвучал раздражённо и резко, словно полоснуло лезвием ножа:

— Будет лучше, миледи, если в будущем вы не станете вмешиваться не свои дела.

Грейс обхватила себя руками, почувствовав озноб, несмотря на тепло весеннего солнца. Она только хотела предложить Кристиану утешение, нежное участие жены, чтобы облегчить его боль. Ей хотелось поговорить с ним, разделить с ним память о своих родителях, разделить с ним переживания. Вместо этого она встретилась с холодной враждебностью.

Грейс отвернула лицо, чтобы Кристиан не увидел слёзы, которые тут же набежали на глаза от этих резких слов. Неужели она обречена вызывать его недовольство на каждом шагу? Заслышав его шаги на дорожке, она оглянулась и осталась стоять, не чувствуя ничего кроме обиды и отчаяния, глядя, как он снова, как и в прошлую ночь, оставляет её одну.

Глава 12

Кристиан не сводил взгляда с Грейс, сидевшей в карете напротив него. Вот уже почти час, как они выехали из Уэстовер-холла, и с тех пор она произнесла всего несколько слов: спросила, сколько времени займёт поездка и не предпочитает ли он ехать лицом по ходу движения, а не спиной. Но он понял бы, что она расстроена, даже если бы она не молчала. У неё было одно из тех выразительных лиц, на котором мысли отражались так, словно были написаны на бумаге. И то, как она читала книгу — держа её перевёрнутой — ясно показывало, что она всё ещё страдала от резких слов, брошенных им ей на кладбище.

Она задумалась о его безразличии, пытаясь понять, почему сегодня он делал всё возможное, чтобы избежать её общества, тогда как ночью прикасался к ней так, как никто и никогда прежде.

Их встреча на кладбище застала его врасплох. Он не ожидал, что она тихо подойдёт к нему, когда стоял на коленях возле надгробия своего отца. В тот момент, когда он её увидел, память о его ночном провале вернулась к нему, обдав холодом, словно он окунулся в ледяной уэстоверский пруд. Он не хотел набрасываться на неё с упрёками, он просто не привык, чтобы кто-нибудь — а особенно жена — вторгался в его самые личные моменты жизни. Даже больше, он не привык, чтобы кто-нибудь волновал его.

Поскольку Грейс сидела, погружённая в свои мысли, уставившись в перевёрнутую вверх ногами книгу, Кристиан воспользовался возможностью впервые по-настоящему рассмотреть её. И при этом ближайшем рассмотрении оказалось, что старый герцог, подыскивая для него жену, в итоге сделал неплохой выбор. Грейс обладала очарованием поколений аристократической крови. Её волосы были прекрасного цвета, не слишком тёмные и не слишком светлые, цвета мёда, согретого тёплым летним солнцем. Длинные ресницы обрамляли сияющие голубые глаза — любознательные, в которых отражалась сила воли и духа. Нос прямой и маленький, губы полные и прекрасной формы, кожа чистая, нежная…

Кристиан знал, что жена, которую выберет дед, будет невинной. Великий герцог Уэстовер никогда не согласился бы на девицу не первой свежести, ведь ей предназначалось стать матерью будущего наследника. Кристиан подумал, не решил ли герцог, что нежность и изящность Грейс являются свидетельствами её кроткого, легко управляемого характера. Это было ошибкой, которую делали все, кто впервые с ней сталкивался. Так же, как и он, когда отправил к ней вечером чай с бренди. Он надеялся, что неприученной к алкоголю девушке это поможет преодолеть страхи перед незнакомцем, собирающимся лишить её невинности. Он подготовился к её страху, даже к слезам, но к чему он не был готов, так это к её доверию.

Мысленным взором Кристиан видел Грейс, когда она лежала под ним на кровати, одетая в длинную чопорную ночную рубашку, но её тело — тело девственницы — было готово принять его. Её проникновенные глаза ясно сказали ему, что хотя она может страшиться того неведомого, что должно произойти, она никогда не усомнится в нём. Пусть она почти ничего о нём не знала, но она ему доверяла, к чему он совершенно не привык. И эта простая истина заставила его забыть о намерении оставаться безразличным, а его план держать её на почтительном расстоянии рассыпался, как карточный домик.

Но если порыв его чувств в ответ на её поведение стал для него неожиданностью, отклик его плоти на её тело уничтожил Кристиана полностью. В его жизни, учитывая его высокое положение, брак был также неизбежен, как и смерть. Произвести на свет следующего Уэстовера, наследника, было его долгом, единственной целью жизни, и он бы не удивился, если бы старик настоял на своём присутствии, чтобы убедиться, что Кристиан выполнил свою часть сделки, разделив ложе с новобрачной. Возлечь с ней на ложе — вот буквально то, что Кристиан собирался сделать, но не пролить в неё своё семя и таким образом не дать герцогу единственную вещь, которую тот желал больше всего на свете.

Наследника.

Но как только он прикоснулся к Грейс, вдохнул её аромат, ощутил гладкость и нежность кожи, взглянул в бездонную синеву глаз, он растерялся. Все мысли о сдержанности исчезли в тумане желания и страсти. Но что означал его отклик на неё в действительности? Нет, это ничего не значило, твердил он себе, ничего. Если бы не эта ночь, когда он не смог совладать с желаниями своего тела! И несмотря на уэстоверское поверье, Грейс не обязательно понесёт ребёнка с первого раза, а он позаботится, чтобы этот случай так и остался единственным опытом их супружеской жизни. Очарование новизны Грейс прошло, её невинности больше не существовало. Он выполнил свою часть сделки, и он не вернётся в постель жены, пока не настанет время, когда он будет готов иметь ребёнка — а это случится, когда умрёт старый герцог.

У Кристиана мелькнула мысль, почему бы ему просто не сказать Грейс, что он не может быть её мужем в плотском отношении из-за сделки, которую он заключил с герцогом. Но тогда ей захотелось бы узнать причину их договора — почему в девятилетнем возрасте он согласился передать своего перворождённого сына герцогу. А её она не должна знать, ведь от этого зависели жизни его матери и его сестры.

Кристиан знал, что благодаря его собственному влиянию и влиянию его деда, он мог бы легко устроить брак Элеанор и покончить с прошлым. Как одна из Уэстоверов, она могла рассчитывать на самые лучшие партии. Но Кристиан поклялся, что никогда не поступит таким образом. Он поклялся, что Элеанор будет иметь роскошь выбирать. Она встретит человека, которого хорошо узнает и полюбит, чтобы разделить с ним свою жизнь. Её будущий муж должен знать, что она любит музыку, лимонный пирог и гвоздики, что она испытывает отвращение к грибам. Она должна обсуждать с ним свои любимые книги, показать ему свой талант в поэзии. Возможно, один, два или даже три раза ей придётся столкнуться с грубиянами и невежами, но, в конце концов, она найдёт мужчину, который разделит её пристрастия и станет лелеять её. Ей будет позволено примерить на себя роль жены, прежде чем кто-нибудь придёт к нему как к брату просить её руки и сердца. И когда настанет это время, у неё будет выбор принять предложение или отклонить.

Проще говоря, Элеанор будет дозволено то, в чём Кристиану в жизни было отказано. Элеанор получит возможность полюбить и стать любимой, и тогда раскрытие уродливой правды не будет больше угрожать её счастью.

Кристиан снова посмотрел на Грейс. Её брови были нахмурены, а рот угрюмо сжат. И тут он подумал, что, в сущности, она была такой же жертвой, как и он сам. Мысль удивила его. Тогда он задался вопросом о причинах, заставивших её согласиться на брак с человеком, которого она видела лишь однажды, когда ввалилась в его гардеробную. Она была дочерью аристократа и, безусловно, восхитительна. Он читал брачный контракт и знал, что она принесла большое приданное. Конечно же, она могла найти сколько угодно молодых людей благородного происхождения, заинтересованных в браке с ней. Что она получала, соглашаясь стать его женой? И почему из всех девушек дед выбрал именно её? На неё оказало влияние мнение света о нём?

Она понятия не имела, на что согласилась, когда приняла предложение стать его женой. Грейс, вероятно, считала его благородным человеком, достойным её преданности. Её голова была заполнена мечтами о белом рыцаре на боевом коне, прибывшем спасти её. Она ничего не могла знать о прошлом. Уэстоверские тайны были глубоко похоронены, невидимые для остального мира. Она знала только то, о чём ей говорили, прекрасные слова, предназначенные, чтобы повлиять на романтичную молодую леди.

У Грейс не было возможности узнать, что она вышла замуж за убийцу.

Глава 13

Грейс внимательно изучала себя в высоком зеркале, стоящем около туалетного столика. Великолепное платье сидело превосходно, ни одна складка не была не к месту, волосы прекрасно уложены в высокую корону из золотых кудрей. Всё казалось просто отличным, однако окидывая критическим взглядом своё отражение, она досадливо морщилась.

Грейс повернулась, чтобы рассмотреть себя слева. Хмурый взгляд превратился в угрюмый. Поворот — вид справа — и угрюмость прочертила глубокую складку между её бровей. Будет просто чудо, если она переживёт эту ночь.

Она готовилась к балу, устраиваемому в доме некоей очень влиятельной в обществе фигуры, но сама она прежде даже не слышала об этом человеке, зато его знал, казалось, весь остальной свет. Её будет сопровождать Кристиан, и это станет их первым появлением в обществе как маркиза и маркизы Найтон. Все, конечно, страшно заинтригованы неизвестной леди, вышедшей замуж за мужчину, которого каждая хотела бы заполучить себе в мужья. Они ожидают увидеть богиню или, по крайней мере, смертную женщину, наделённую неземной красотой. Они представляют себе женщину со вкусом и элегантностью, утончённую и — изящную[22] — то есть с теми качествами, которыми она не обладала.

Грейс подумала, как забавно жизнь может насмехаться над людьми, награждая таким именем и не давая никакой возможности соответствовать ему. Гораздо хуже было сознавать, что отсутствие светского лоска было её недостатком, который муж уже заметил. В день их приезда в Лондон Грейс подслушала разговор Кристиана с Элеанор в кабинете, когда он поставил перед сестрой задачу превратить, как он выразился, «серую сельскую мышь в настоящую маркизу».

«Мышь, — подумала Грейс, и сердце её упало. — Каким разочарованием я, должно быть, стала для него». Потом, когда она сидела на подоконнике в своей спальне, обхватив руками колени, и слёзы текли по её щекам, она вдруг поняла, что в унизительных словах Кристиана для неё скрывался вызов. Она могла бы доказать ему, что он ошибался, и стать такой маркизой, на которой он хотел бы жениться.

Возможно, даже маркизой, которую он смог бы полюбить.

У неё было две недели, чтобы выполнить своё намерение, и в течение этих двух недель не прекращалась шумиха, вызванная объявлением в газете об их свадьбе. Как только новость об этой скрытой церемонии стала достоянием света, дверной молоток их дома стучал почти ежечасно. Всё было так, как и предсказывала Элеанор: казалось, вдруг каждый посчитал необходимым свести с ней знакомство. Люди, которых прежде она никогда не видела, искали с ней встречи. Приглашения и визитные карточки прибывали стопками, но Грейс не спешила принимать их. В конце концов, превращение сельской мыши — хм, мисс — в маркизу, требовало тщательной подготовки.

Во-первых, она нуждалась в подходящей одежде, откровенно говоря, нужен был полный гардероб. Пеньюары и халаты, дневные платья, платья для обедов и балов, одежда для поездок, для сада, для верховой езды. Были платья, специально сшитые только для театра, другие — для оперы, платья на часть вечера, на полный вечер. Грейс не могла понять различий между ними, но знала, что она никогда, никогда не должна надевать платье, не предназначенное для данного конкретного случая. Вместе с каждым нарядом прибыли необходимые дополнения — зонтики, шарфы, перчатки, шляпки, обувь, чулки. Её поразило, как обретение мужа может утроить гардероб женщины.

Если не считать нескольких оставшихся последних подгонок, её новый гардероб был полностью готов. Но пока ещё не представилось случая, обновить его. Она продолжала носить собственные удобные — хотя, может быть, и несколько провинциальные — платья, пошитые из тканей неярких цветов, которые позволяли ей появляться на улице неузнанной. Никто и подумать не смел, что маркиза Найтон могла носить такую одежду. В шляпке, неприметно одетая, она ещё могла бывать у Хукэма[23], не привлекая ненужного внимания. Но Грейс понимала, что не может скрываться вечно. Неизбежно наступит день, когда ей придётся отказаться от спасительной анонимности и предстать перед любопытными взорами общества в качестве маркизы Найтон.

Не каждое мероприятие подойдёт для этого, говорили ей. Оно не должно быть грандиозным, но и не скромным, не отличающимся явным предпочтением тори или вигов. Выбор должен быть сделан очень тщательно. И после того, как были рассмотрены и учтены все эти условия, известие о выходе в свет уже нельзя было назвать даже в малейшей степени волнующим. Вместо этого Грейс вдруг преисполнилась опустошающим чувством страха.

Кристиан сообщил жене новость в своей обычной манере, то есть известил её через своего камердинера Питера, а тот, в свою очередь, передал слова маркиза Лизе, молоденькой горничной, с которой Грейс подружилась в свою первую ночь в Уэстовер-холле. Сразу же по приезде в Лондон Грейс указали на то, что в её положении недопустимо не иметь собственной горничной. Совершенно неважно, что она прекрасно обходилась без личной прислуги первые двадцать три года своей жизни. У маркизы — тем более, будущей герцогини — должна быть горничная.

Когда же ей сказали, что необходимо о каждой претендентке наводить справки, усилия Грейс не распространились дальше того, чтобы послать письмо Лизе с предложением места. Не прошло и нескольких дней, как жизнерадостная девица появилась на пороге Найтон-Хауса с сумкой в руках. С тех пор Лиза стала помощницей и наперсницей Грейс, служа ей верным подспорьем во всех делах. Она ездила с Грейс в экипаже, гуляла с нею в Гайд-парке вдоль Серпентайна ранними утрами, когда там ещё никого не было. Лиза предлагала наилучший стиль прически для Грейс и цвета платьев, которые выгодно подчеркивали цвет её лица. И более того, она стала для Грейс настоящей подругой, какой у неё никогда не было прежде, если не считать Нонни.

А Элеанор, верная обещанию, данному брату, стала настоящим спасением для Грейс во всём, что касалось светских условностей. Именно она наняла учителя танцев, чтобы тот научил молодую маркизу танцевать кадриль. Именно она, просматривая вместе со своей новой родственницей приглашения и визитные карточки, поведала о каждом, кто их оставил, и объяснила, какие предложения Грейс могла принять, а какие нет. И именно она убедила самую популярную модистку в Лондоне, мадам Дельфину, в самую горячую для последней пору сезона прибыть в особняк Найтонов для консультаций, подгонок и последних изменений в гардеробе. Грейс никогда не смогла бы успешно справиться со всеми трудностями без помощи Элеанор. Только подготовка к пошиву наряда, который Грейс должна была надеть в свой первый выход в свет, заняла почти неделю. Они провели два дня, просматривая кипы модных журналов и гравюр. Потом обсудили дюжины образцов тканей и многочисленные образчики отделок, и, в конце концов, изготовленное платье стало самым элегантным, которое Грейс когда-либо видела.

Сшитое из дамасского шёлка бледного оттенка цвета морской волны, платье элегантно расширялось книзу и оттого — совсем как колокол — изящно покачивалось, когда она двигалась. Юбку украшал тканый цветочный узор из синих и золотых нитей, от отороченного по краям золотым шитьём корсажа отходили мягкие, в форме лепестков, рукава. Платье было действительно великолепно, и конечно, предназначалось не для деревенской мыши.

Однако Грейс приводил в смятение глубокий вырез корсажа.

Она никогда так сильно не открывала грудь, даже её нижнее бельё не имело таких глубоких вырезов, а в этом платье она чувствовала себя так, словно на ней была надета только его нижняя половина. Когда во время примерки она высказала свои опасения, все трое — Элеанор, мадам Дельфина и Лиза — уверили её, что такова мода и что каждая леди на балу будет завидовать её наряду. Грейс совершенно не могла представить себе нечто подобное, напротив, она была уверена, что даже если и не выпадет на балу из этого платья, то уж простуду подхватит наверняка.

Но, возможно, подумала она с надеждой, муж тоже обратит внимание на её наряд.

Хотя Элеанор ничего не сказала об этом при утренней примерке, Грейс знала, что золовка тоже думала о том, что брат не сможет отвести взгляда от собственной жены. Элеанор была не первой в семье, кто заметил, что Кристиан пренебрегал молодой женой. Фактически, все в доме обратили на это внимание.

Множество раз за последние две недели Грейс доводилось слышать, как слуги шептались о том, что слишком рано после свадьбы супруги стали спать отдельно, что дверь, соединяющая их спальни, по утрам остаётся запертой. С той первой ночи в Уэстовер-холле Кристиан ни разу не приходил к ней в постель. Сначала она думала, что, возможно, он хочет убедиться, не беременна ли она, и что, возможно, такой перерыв нужен, чтобы она понесла ребёнка. Но оттого, что очень многие замечали его невнимательность, она пришла к выводу, что между ними что-то складывается не так. И теперь единственная задача для неё состояла в том, как поправить дела, особенно если Кристиан так редко бывал дома. Он уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Когда леди Фрэнсис пыталась завести с ним разговор о его постоянных отлучках, Кристиан отвечал только, что занят делами, требующими его внимания. В надежде преодолеть свое одиночество, Грейс с головой погрузилась в подготовку к своему появлению в свете, желая всё сделать правильно. «Сегодня вечером, — думала она, уставившись на свое отражение. — Сегодня вечером я покажу ему, что могу быть той женой, которую он хотел бы иметь».

Вошла Лиза, тихо напевая весёлую мелодию.

— Ну, по-моему, мне наконец-то удалось разгладить все складки на этой шали. Пришлось довольно много отпаривать и утюжить, — она развернула шаль, чтобы Грейс смогла её рассмотреть. — Очень красивая вещь.

Действительно, шаль была прекрасна. Из кашмирского шёлка нежного кремового цвета, с кисточками и стелющимся по краям вышитым меленьким узором из цветочных бутонов. Она принадлежала когда-то Нонни и была подарком дедушки на их свадьбу. Грейс всегда восхищалась этой шалью, доставшейся ей по наследству от бабушки вместе со всеми другими вещами. Так как это был дар любви, Грейс втайне надеялась, что нынче вечером шаль принесёт ей удачу.

Грейс немного подержала шаль на вытянутых руках, прежде чем плотно обернуть её вокруг своих плеч… Она прикрыла глаза, и на мгновение ей почудилось, будто бабушка нежно её обняла, окутав бесподобным ароматом сирени, который всё ещё хранила шаль.

Грейс с улыбкой повернулась к Лизе:

— Ну, как?

Но Лиза слегка нахмурилась, неодобрительно качая головой:

— Миледи, я была бы недостойна положения вашей горничной, если бы позволила вам выйти в таком виде.

Грейс взглянула на себя в зеркало.

— Я знаю. Я тоже так думаю. По всему видно, модистка сделала корсаж слишком узким. Я не хочу обвинять её — любой может ошибиться — вот почему я решила надеть эту шаль.

— Миледи… нет. Если вы будете её так носить, все дамы на балу станут смеяться над вами, — Лиза развела концы шали в стороны и согнула Грейс руки в локтях. — Носить шаль — это искусство, так же как и умение владеть веером. Надо прикрывать ею только спину, вот так… — она повесила шаль на локтях Грейс, устроив таким образом, что мягкая ткань обернула руки чуть пониже крошечных рукавчиков-фонариков платья. В таком виде грудь сделалась ещё более заметной, чему немало благоприятствовала осанка Грейс, со слегка выгнутой спиной.

Горничная отступила назад и окинула изучающим взглядом итог своих стараний. Она поправила складку, потом взяла с огня горячие щипцы и подзавила выбившийся из причёски локон. Потом снова шагнула назад, чтобы ещё раз оценить вид Грейс.

— Ну вот, великолепно. Нет, подождите…

Лиза наклонилась, схватила платье Грейс повыше талии и резко дернула его — вниз. Грудь, которую Грейс и помыслить не могла, чтобы выставить напоказ, а уж тем более в переполненном бальном зале, едва не выскочила из низкого выреза платья. Лиза отступила, ухмыляясь:

— Так, вот теперь хорошо.

— Но, Лиза, я же выпаду из этого платья.

Горничная улыбнулась.

— Это будет только хорошо, миледи. Теперь позвольте набросить на вас мантилью, прежде чем спуститесь вниз к лорду Найтону. Обещайте, что он не увидит вашего наряда до самого бала.

Грейс с сомнением посмотрела на неё.

— Доверьтесь мне, миледи. Я никогда не сказала бы вам того, в чём не была бы уверена.

— Ладно, но нам нужно поспешить. Лорд Найтон хотел выехать в восемь часов, а уже десять минут девятого. Боюсь, он рассердится, если я задержусь ещё хоть немного.

— О, но ещё слишком рано, миледи. Нет никакой необходимости для спешки. Леди всегда заставляют джентльменов ждать: пускай больше оценят усилия, которые вы приложили, чтобы так хорошо выглядеть. Джентльмены об этом знают, а иначе они подумают, что вы не хотите выглядеть для них красивыми. Мама всегда говорила, когда джентльмен говорит «восемь часов», на самом деле он имеет в виду половину девятого.

Грейс с удивлением смотрела на девушку, чувствуя себя совершенно невежественной в отношениях между мужчинами и женщинами.

— Лиза, откуда твоя мама столько знает о таких вещах?

— До того, как она вышла замуж за моего папу, она была горничной в Лондоне у самой мисс Гарриетт Уилсон.

Это было ещё одно имя, неизвестное Грейс.

— Гарриетт Уилсон? Она была известной леди?

Лиза улыбнулась, подняв бровь:

— Надо сказать, что многие джентльмены искали её компании. Герцоги, и говорят, даже принцы.

Принцы? По-видимому, эта Гарриетт Уилсон хорошо знала, как следует носить шаль. Перед лицом такого авторитета Грейс не могла устоять и оставила грудь открытой, несмотря на то, что чувствовала себя голой. Она сосредоточилась на задаче, которую поставила перед собой, чтобы стать настоящей маркизой. Маркизой Кристиана. Настало время отбросить свою девическую скромность. Настало время прекратить играть роль безликой девицы и стать леди Грейс, маркизой Найтон. Она расправила плечи. Если это заставит мужа обратить на неё внимание, тогда, ей-богу, она сделает это.

Грейс терпеливо стояла, пока Лиза набрасывала ей на плечи и застёгивала под подбородком шёлковую мантилью. Когда горничная завершила свои хлопоты, Грейс посмотрела на часы на столе возле неё. Было уже двадцать минут девятого. Она, конечно же, хотела, чтобы Кристиан думал, что жена тщательно готовится к этому важному балу, поэтому подождала ещё десять минут, прежде чем, наконец, пойти к дверям.

Кристиан, Элеонор и леди Фрэнсис уже ждали её у подножия лестницы, когда она появилась. Кристиан стоял в строгом чёрном вечернем фраке и кипенно-белой рубашке с галстуком. Где-то глубоко у себя внутри Грейс ощутила тянущее чувство. Она не видела мужа последние две недели и скучала по нему всё это время. Но сегодня всё изменится к лучшему. «Да, несомненно, — подумала она, вспомнив слова Лизы, — каждая леди станет завидовать мне из-за мужчины, который будет рядом, об руку со мной». Она не станет нервничать, она будет вести себя и разговаривать, как маркиза — маркиза Кристиана.

Грейс улыбнулась с надеждой, когда увидела, что он заметил её. Но Кристиан никак не показал, что её появление произвело на него хоть какое-то впечатление. Зато он взглянул на большие часы в холле, еле её замечая, и нахмурился:

— Я надеялся, что нам не придётся стоять в очереди из карет.

Её улыбка сразу же померкла, и Грейс почувствовала, как что-то сжалось у неё в груди. Лиза ошибалась. Она рассердила его своим опозданием.

— О, даже лучше, что мы приедем почти позже всех, — быстро сказала Элеанор. — Будет меньше давки на входе. Помнишь раут у Эстерлеев, Кристиан? Мы прибыли ровно в восемь, и лорд Калдер в толчее на входе наступил маме на подол платья и порвал его. Очень умно с твоей стороны, Грейс, предусмотреть это.

Все прекрасно понимали, что опоздание Грейс не имело никакого отношения к предусмотрительности, и последовавшее молчание не прерывалось до тех пор, пока Кристиан не повернулся к двери и не вышел, взмахнув полами своего плаща. Грейс застыла на лестнице, все её планы и надежды рухнули, даже не начав осуществляться. Ей хотелось развернуться и убежать в свою спальню и не выходить оттуда никогда. Но она не могла. Она должна выдержать эту ночь. И потому, обновив свою клятву не отступать перед трудностями сегодня вечером, она продолжила спускаться по ступенькам и проследовала за всеми к ожидающей карете.

Элеанор, к счастью, всю дорогу тараторила без умолку, пытаясь отвлечь мысли Грейс как от мужа, который сидел рядом с ней, уставившись в окно, так и от внутреннего трепета, охватившего её.

Грейс поняла, что они почти добрались до места, когда карета замедлила ход и лениво поползла, пробираясь между экипажами, занявшими обе стороны улицы.

Вскоре они остановились перед величественным особняком напротив Гайд-парка. Мерцающий свет пробивался из каждого окна, тускло освещая одетые в переливающийся атлас фигуры, спешащие по пешеходной дорожке к парадному входу. Их карета остановилась, тут же один лакей открыл двери и опустил подножку, в то время как другой, предложив Грейс руку, помог ей выйти на дорожку, где её уже ждал муж. Кристиан предложил ей руку, и в молчании они направились к лестнице.

Оказавшись в доме, Грейс подождала, пока Кристиан, а потом леди Фрэнсис и Элеанор сняли свои плащи. Она помнила слова Лизы о том, как Кристиан будет удивлён её платьем. Все уже повернули в сторону бального зала, очевидно забыв про неё. Грейс быстро расстегнула мантилью, с улыбкой передав её лакею. Она присоединилась к остальным наверху лестницы как раз тогда, когда лакей объявил об их прибытии.

— Милорды и леди, маркиз и маркиза Найтон, леди Найтон и леди Элеанор Уиклифф.

Казалось, что целое море лиц повернулось в их сторону. Грейс посмотрела на Кристиана, стоящего возле неё, и увидела, что он вовсе не смотрит на переполненный бальный зал. Вместо этого он уставился на неё, как будто не узнавая. Хмурое выражение исчезло, сменившись полным удивлением.

«Сельская мышь, действительно!» — подумала Грейс, исполнившись уверенности. Лиза была права. Ему действительно понравилось платье. Она улыбнулась и спросила:

— Всё хорошо, милорд?

Но Кристиан не ответил. Он был слишком увлечён созерцанием её груди.

Глава 14

— Ну, право же, Кристиан, не мог бы ты постараться немного менее очевидно проявлять свой интерес?

Замечание Элеанор вывело Кристиана из довольно долгого бездумного оцепенения, и он осознал, что стоит перед бальной залой, в которой собралось почти всё светское общество Лондона, и откровенно глазеет на груди своей жены. Но, боже милостивый! они были прекрасны. По прошествии нескольких недель после брачной ночи он уже забыл, насколько они восхитительны. Даже сейчас ему было трудно отвести взгляд. Он был очарован, совершенно ошеломлён и, что ещё хуже, начал чувствовать растущее возбуждение у себя штанах.

Вот посмешище! Что, чёрт возьми, с ним происходит? Что сталось с его выдержкой, которую он так упорно сохранял все последние недели с тех пор, как вернулся в Лондон? И превыше всего, каким образом его серая мышка-жена неожиданно исчезла, а на её месте оказался этот земной ангел?

Кристиан почувствовал внезапное желание сбросить свой фрак и прикрыть жену, чтобы спрятать от вожделеющих взглядов всех присутствующих мужчин. Или увести её в ближайшую комнату и выяснить, насколько ещё нужно спустить лиф платья, чтобы полностью обнажить грудь. Но в чём он был точно уверен, так это в том, что добровольное воздержание, несомненно, убьёт его.

Кристиан заметил, что Грейс смотрит на него: неуверенность, ожидание и надежда явственно отражались во взгляде блестящих голубых глаз. Он мог читать её мысли так же ясно, как если бы она высказывала их вслух. Именно для него она надела это платье и уложила волосы. Всё, чтобы порадовать его. Почему, чёрт возьми, она так очевидно преклонялась перед ним? Ведь он, в сущности, бросил её сразу, как только они приехали в город, никогда не пересекал порога её спальни и не вступал в разговор более существенный, нежели о погоде. Он пытался быть суровым, надеясь преподнести ей порцию здоровой действительности, чтобы умерить романтическое томление, навеянное романами и сравнением плотской любви со вдеванием нитки в иголку.

И вот теперь он увидел, что его усилия ничуть не увенчались успехом.

Кристиан не хотел, чтобы перед ним преклонялись. Он не заслуживал этого. И, конечно же, не хотел быть женатым на женщине, которая играла на последней оставшейся у него благородной черте, а именно: восхищении, которое он испытывал перед теми, кто ещё сохранял чистоту и невинность среди всей порочности этого мира. Благодаря этой же самой черте, Кристиан был всецело предан своей сестре, поэтому старался сделать всё возможное, чтобы сберечь в ней эту чистоту. И сейчас, что само по себе невероятно, он осознал, что его жена тоже обладает этим редким даром, а поэтому не любить её почти невозможно.

Он знал, что был несправедлив к Грейс, игнорируя и избегая её, как он поступал последние две недели. Но у него просто не было выбора. Если бы он не сделал всё возможное, чтобы держаться подальше от неё, то попросту растворился бы в ней, в её доброте и невинности. Он, возможно, начал бы поиски того, что давным-давно забросил — надежды — даже если и знал, что надежда эта для него потеряна уже навсегда. Причиной такой его уверенности послужило событие, случившееся одним холодным весенним утром двадцать лет назад.

Тем не менее, Кристиан понимал, что сегодня вечером Грейс приложила немалые усилия, чтобы выглядеть наилучшим образом, когда будет представлена обществу как его жена. Она не хотела, чтобы он стыдился её перед пэрами[24]. И самое меньшее, что он мог сделать — это быть признательным за её хлопоты.

— Вы выглядите сегодня прекрасно, Грейс, — сказал он. Это утверждение было слишком бледным в сравнении с картиной, которую она являла перед ним. Её платье, сшитое из ткани необыкновенного оттенка зелёного, подчеркивало цвет её глаз, а его покрой погружал окружающих в атмосферу греховного соблазна из-за того, каким образом лиф облегал её грудь и насколько искушающе покачивались юбки при ходьбе. Причёска Грейс оставляла полностью открытым лицо, а локоны, выпущенные сзади из короны волос каскадом из крошечных золотых колечек, при движении будто бы танцевали у её шеи, а некоторые из них свободно спадали на виски и уши. До сих пор он даже не осознавал, какая тонкая и соблазнительная у неё шея и насколько пленительна впадинка её горла.

От его внимания лицо Грейс осветилось лучезарной улыбкой:

— Спасибо, Кристиан. Я рада, что вам понравилось.

Кристиан с усилием отвёл от неё взгляд и положил её руку на свою. Они вместе начали пробираться сквозь толпу, принимая поздравления и пожелания счастливого брака от различных людей, с которыми сталкивались. Кристиан представлял Грейс своим знакомым, но при этом у него не вызывало восторга то, что многие мужчины открыто любовались прелестями его жены, доступными взору из-за низкого декольте её платья. Какая ирония, подумал он про себя, они хотят прикоснуться к ней и не могут, а он мог позволить себе больше, чем кто бы то ни было, и не делал этого. Однажды он уже совершил ошибку, в первую брачную ночь, и сейчас весь был поглощён ожиданием, стала ли та ошибка роковой и привела ли к зачатию ребёнка.

Они прошли через весь зал и встали в дальнем углу около пальм в кадках. Неожиданно через приглушённый шум толпы прорвался голос:

— Мои глаза, должно быть, обманывают меня. Неужели здесь самый распущенный маркиз Англии?

Кристиан повернулся, и его лицо внезапно озарила широкая улыбка.

— Ноа, — сказал он, пожимая руку своему лучшему другу, лорду Ноа Иденхоллу. — Я не знал, что ты сегодня будешь здесь. Когда вы приехали в город? Почему не заехали в Найтон-Хаус?

Кристиан впервые видел своего друга с той последней встречи в прошлом сезоне, когда Ноа оставил Лондон после своей свадьбы с дамой, которая была столь же умна, сколь и прекрасна: обладательница волос цвета ночи и глаз с поволокой, леди Августа была знаменитым астрономом и последней любимицей светского общества. Глядя на неё, никогда не подумаешь, что эту маленькую девицу в очках скоро запишут в учебники истории. Ей приписывали ошеломляющее астрономическое открытие прошлого года. А ещё она была беременна — что Кристиан с радостью приметил.

— Мы только вчера приехали, — сказал Ноа. — Августа хотела закончить с лордом Эвертоном одну общую работу, а у меня были дела с братом. И, конечно же, Катриона никогда не простила бы нас, если бы мы пропустили бал, который она с таким трудом организовала. Вообрази моё удивление, когда я приехал и услышал, что ты женился.

Кристиан кивнул:

— Мы немного припозднились сегодня и не увидели Катриону с Робертом среди встречающих.

— Неужели я слышу своё имя из уст только что женившегося лорда Найтона?

Хозяин вечера, Роберт Иденхолл, герцог Девонбрук, вышел вперёд, словно только того и ждал, чтобы присоединиться к ним. Высокий и темноволосый, где бы ни появлялся, он представлял собой внушительную фигуру. Но с другой стороны таков обычно любой мужчина, на долю которого выпали жестокие испытания. Рядом с ним стояла его жена, прекрасная герцогиня Катриона — шотландка с медными волосами, она была ещё одной знаменитостью в светском обществе. Исключительно из-за неё этот зал был таким заполненным: никто в Лондоне не пропустил бы торжество, устроенное пресловутой герцогиней Девонбрук.

Катриона с любовью поцеловала Кристиана в щёку и прилюдно обняла его, не обращая внимания на риск помять своё прекрасное платье, отделанное клетчатой шерстяной материей.

— Мы услышали новость, как только приехали в город. Мои поздравления, Кристиан. Я так рада, что ты смог сегодня прийти. Полагаю, эта очаровательная барышня, чью руку ты держишь, новоиспеченная леди Найтон?

Кристиан кивнул.

— Грейс, позвольте мне представить вам герцога и герцогиню Девонбрук, хозяев сегодняшнего вечера. А это брат герцога, лорд Ноа Иденхолл и его жена леди Августа.

Грейс робко улыбнулась приветствующему её квартету:

— Рада познакомиться с вами.

Как Кристиан и ожидал, Катриона с Августой мгновенно окружили Грейс. Любая опасность общественного неодобрения по отношению к ней исчезла, поскольку они взяли её под свою защиту. И это было основной причиной, почему он предпочёл именно это событие, чтобы ввести свою жену в общество.

— Леди Найтон, — сказала Катриона, — у вас просто потрясающее платье. Его сшила мадам Дэлфин?

— Да. Благодарю вас, ваша светлость. Но, пожалуйста, называйте меня Грейс. — Её взволнованное лицо вытянулось. — Вам не кажется, что сейчас это звучит несколько глупо?

— Действительно. Но в один прекрасный день вы станете герцогиней, и это приведет к ещё большему замешательству, когда все будут обращаться к вам «Грейс, ваша светлость»[25], — она усмехнулась. — Во избежание путаницы давайте просто называть друг друга по имени.

— Блестящая идея, — подхватила Августа, беря Грейс под руку с одной стороны, в то время как Катриона взяла с другой. — Пойдёмте. Давайте оставим джентльменов одних с их портвейном и мужскими разговорами, а пока пусть Грейс нам расскажет, храпит ли Кристиан так же громко, как Ноа.

— О! В таком случае это семейная черта, — добавила Катриона. — Я уж думала, никто не сравнится с моим Робертом.

Грейс улыбнулась, наслаждаясь шутками.

— Если Кристиан и храпит, то, должно быть, не слишком громко, поскольку я никогда не слышала его через дверь, соединяющую наши комнаты.

Обе женщины внезапно остановились, а их мужья повернулись и уставились на Грейс, которая просто не понимала смысла, крывшегося за её словами. Все сразу же обратили свои взоры на Кристиана. Казалось, что в этом переполненном зале в одночасье стало так же тихо, как в церкви. Кристиан задумался, не стал ли ненароком этот обмен репликами достоянием каждого второго из присутствующих здесь гостей.

Благо, Катриона пришла на помощь, сглаживая возникшую неловкость:

— Пойдёмте, Грейс, поищем какой-нибудь тихий уголок, где мы сможем поближе познакомиться.

Кристиан стоял и, тихо ругаясь, смотрел, как они уходят. Он не сердился на Грейс: как он мог? Она и понятия не имела, о чём только что заявила своим невинным высказыванием. Даже не подозревая, она открыла его двум ближайшим друзьям, людям, которые не делали секрета из своих пылких чувств к собственным жёнам, что они с Кристианом, будучи молодожёнами, не разделяют спальню. Он повернулся, чтобы снова посмотреть на своих друзей. Взгляды, которыми его одарили, говорили больше любых слов.

— Итак, какие дела вы двое сейчас ведёте? — спросил он Ноа в надежде увести их внимание в сторону.

Прежде чем что-то сказать, Ноа в изумлении задержал на нём взгляд:

— Роберт окончательно убедил Августу скрестить её кобылу Аталанту со своим жеребцом Баяром. Единственная проблема заключается в том, кому должен достаться жеребёнок, если всё пройдёт успешно. Я предложил им кинуть жребий. Но Августа больше склоняется к совместной собственности — полгода жеребёнок будет жить с Робертом в Девонбрук-Холле, а полгода с нами в Иден-Корте, — усмехаясь, закончил он. — За Августой, конечно же, сохраняется право владения в летние месяцы.

Беседа продолжалась, и ни Роберт, ни Ноа в дальнейшем не упоминали высказывание Грейс. Но ведь они же джентльмены, а такие люди редко суют нос в вопросы, касающиеся личной жизни.

Но другое дело — дамы…

Катриона нашла для них тихое местечко в задней комнате, вдали от шума и толпы. Они опустились на два одинаковых, обтянутых парчой дивана, которые стояли лицом друг к другу. Грейс заняла один, а Катриона с Августой другой. Таким образом, когда Грейс подняла свой взгляд, на неё смотрели две пары проницательных, пытливых глаз.

— Дорогая, — с улыбкой сказала Катриона, — расскажите нам о себе.

Сидя перед этими двумя изысканными и элегантными дамами, Грейс внезапно почувствовала, что у неё заплетается язык. Катриона, леди с волосами цвета блестящей меди и бриллиантами, сверкающими в ушах, казалась именно такой, какой и должна быть настоящая герцогиня. Невозмутимая, со спокойной уверенностью в себе, эта женщина за всю свою жизнь просто не могла сделать что-то неприличное, Грейс даже и представить не могла ничего подобного. В отличие от Катрионы леди Августа была брюнеткой, чёрный шёлк волос охватывала венчающая её голову диадема, которая придавала облику Августы вид титулованной аристократки, что, впрочем, соответствовало истине. Она вызывала несомненный интерес. Грейс никогда не встречала женщину, которая осмелилась бы открыто носить очки, не говоря уже о том, чтобы появляться в них на балах.

Ещё когда они вместе проходили через бальную залу, Грейс заметила, как Катриона с Августой притягивают к себе внимание толпы. Она подумала, что все, должно быть, удивляются, почему она оказалась в одной компании с этими двумя самыми изысканными женщинами.

Наконец, она заговорила:

— Боюсь, вы не сочтёте моё воспитание достойным, — начала она. — Я не могу претендовать на то, чтобы соответствовать высоким требованиям света. Я выросла в деревне и…

— Что за вздор! — перебила её Катриона. — Я выросла в деревне, да к тому же в Шотландии.

— А я воспитывалась на борту корабля среди одних моряков, — поторопилась добавить Августа. — Так намного интереснее, чем облачаться в корсет и разливать чай в пансионе благородных девиц. Расскажите нам, как вы познакомились с Кристианом.

— На самом деле, я не знала его, — Грейс закусила нижнюю губу. — Совсем не знала. Брак был устроен нашими семьями.

Две женщины посмотрели друг на друга, а затем одновременно кивнули.

— Вы не любите его? — спросила Августа.

— О! Нет — я имею в виду да, я очень люблю его. — Грейс колебалась, продолжая покусывать губу. — Я просто не думаю, что он испытывает ко мне те же чувства.

— Этого не может быть! — сказала Катриона. — С какой стати он не стал бы влюбляться в вас? Ведь вы бесспорно милая, очаровательная и умная. Он должен гордиться такой прекрасной женой.

— Он редко разговаривает со мной. А когда всё же делает это, то, кажется, постоянно сердится на меня. — Грейс тотчас же пожалела, что не сдержала свой язык. Она только что познакомилась с этими дамами, а уже рассказывает им горькую правду о своём замужестве.

Но не похоже, чтобы её откровенность обидела их. Напротив, они казались участливо-заинтересованными.

Постукивая пальцем по подбородку, Августа проговорила:

— Странно. Это совсем не похоже на Кристиана.

— На самом деле он всегда казался мне человеком вежливым и внимательным, — Катриона посмотрела на Грейс и понизила голос: — Простите меня, дорогая, если я вмешиваюсь в то, во что вмешиваться не имею никакого права. Но понимаете, я шотландка, а мы совершенно открыто говорим о таких вещах.

Грейс кивнула, приглашая продолжать.

— Исходя из того, что вы прежде говорили, смею предположить, что вы с Кристианом не делите спальню… или, если уж на то пошло, постель.

Грейс почувствовала, как её лицо мгновенно залила горячая краска стыда. Она медленно кивнула.

Августа покачала головой:

— А это ещё более странно.

— Можно догадаться, что поскольку ваш брак был устроен роднёй, Кристиан, по всей видимости, до сих пор не хочет признавать своё поражение.

— Поражение?

— Ну, конечно же, — ответила Августа. — Он же, в конце концов, мужчина.

— Действительно. Они ведь могут быть такими упрямыми. — Катриона покачала головой. — Судя по тому, что мне известно об этой семье, думаю, что дед Кристиана, герцог, устроил этот брак.

Грейс кивнула.

— Между Кристианом и старым герцогом вражда. Думается мне, Кристиан так ведёт себя по отношению к вам просто потому, что выбрал вас для него его дед. И он полагает, что если только покажет, что доволен вами, то таким образом позволит своему деду победить.

В замешательстве Грейс наморщила лоб:

— Правда?

— Дорогая, я знаю, что для женщины это не имело бы никакого значения, потому что мы здравомыслящие, у нас ясная голова, и мы видим вещи такими, какие они есть на самом деле. А мужчины, бедняги, всё рассматривают с точки зрения победы либо поражения. Если бы Кристиан размышлял разумно, то вместо своего нынешнего поведения показал бы деду, что очень доволен его выбором, и что, конечно же, мог только мечтать о такой жене, как вы.

— Да, — добавила Августа, — ведь, учитывая такую враждебность, герцог, очевидно, больше терзался бы от того, что вместо задуманных страданий преподнёс Кристиану такой подарок. Но имейте в виду, дорогая, не то, чтобы вы являлись этим страданием. Вы ни в коем случае не можете им быть, — она кивнула и привстала, чтобы положить обе руки на колени Грейс. — Как мне кажется, мы должны открыть Кристиану глаза.

Смущение Грейс только возросло.

— Открыть глаза?

— Ну, конечно, дорогая. Это ваша единственна надежда. Необходимо покончить с таким положением дел. — Катриона выпрямилась и оглядела комнату. — Мы должны найти способ заставить нашего дорогого лорда Найтона сбросить пелену с глаз и увидеть то, что находится прямо у него под носом. Иначе придётся дать ему по голове телескопом Августы, чтобы вбить в неё здравый смысл.

Две женщины рассмеялись, и затем Катриона ещё сильнее выпрямилась, вглядываясь в дверной проём позади Грейс:

— Мы должны действовать осторожно… ведь это вопрос крайне деликатный… — Потом она улыбнулась. — И я думаю, что нашла подходящего человека, который сможет помочь нам в этом деле.

Августа взглянула туда же, куда так пристально смотрела Катриона, и широкая улыбка озарила её лицо:

— О! Катриона, я знаю, о чём ты думаешь, и, дорогая, должна сказать, это идеальное решение. Даже чересчур идеальное.

Грейс повернулась, чтобы посмотреть, что так сильно привлекло внимание дам, но ничего не смогла увидеть, поскольку стоящий в дверном проёме мужчина загораживал весь обзор. Она снова повернулась к женщинам:

— Боюсь, я не понимаю, о чём вы говорите.

— Взгляните ещё раз, дорогая. Я точно знаю, он божественно вальсирует.

Грейс повернулась во второй раз, и только тогда поняла, что они имели в виду человека, стоящего в дверях. При этом они подталкивали её…

Грейс обернулась к ним:

— О, нет. Я не могу…

— Но вы должны, дорогая. Вы же хотите привлечь внимание Кристиана, не так ли?

— Да, но…

— Так будет намного лучше, чем просто стукнуть его по голове. Это послужит ему хорошим уроком за то, что он пренебрегал вами. Поверьте нам, дорогая моя. Мы точно знаем, что делаем.

— Но правильно ли это? Я бы не хотела делать то, что может хоть как-то смутить Кристиана. Разве я не должна танцевать свой первый танец как маркиза со своим мужем?

— Да, но разве он приглашал вас? — усмехнулась Катриона. — Не беспокойтесь, всё это в рамках приличия. К тому же, я хозяйка сегодняшнего вечера и, в сущности, мой долг находить партнёров тем дамам, которые до сих пор не танцуют.

Тем не менее Грейс пребывала в сомнениях. Однако другого выхода она не видела, к тому же, эти дамы казались такими уверенными.

Катриона послала Августе дьявольскую улыбку:

— Ну что, сестрица, я пойду поприветствую нашего гостя?

— О! Непременно.

Когда Катриона поднялась с места, Августа посмотрела на Грейс:

— Смотрите и учитесь, дорогая.

Катриона поправила свои юбки и грациозно проплыла через комнату. Спустя мгновение она привлекла внимание мужчины, стоящего у дверного проёма. Вскоре они вступили в беседу, улыбаясь и кивая друг другу. Затем Катриона взяла его под руку и повела туда, где по-прежнему сидели Августа и Грейс.

— Леди Найтон, позвольте представить вам нашего друга и знакомого вашего мужа. Лорд Уитли, пожалуйста, познакомьтесь с нашей новой подругой, леди Найтон.

Он был божественно красив — светлые волосы, отливающие золотом, карие глаза с ленцой и улыбка, которая легко сможет растопить айсберг. Он был одет в мундир военно-морского флота, точно подогнанный по фигуре, с великолепно накрахмаленным галстуком, достойным самого Браммела[26]. И, как заметила Грейс, когда он приближался, находившиеся неподалёку дамы прекращали свои разговоры и, не сводя с него глаз, начинали поспешно обмахиваться веерами.

Несмотря на то, что он, безусловно, был красив, Грейс поняла, что предпочла бы этому чересчур подчёркнутому совершенству, стоящему перед ней, Кристиана, с его тёмными волосами и более приземлённой внешностью. Однако лорд Уитли, кажется, был приятным человеком, да и Катрионе с Августой он явно нравился. Поэтому Грейс протянула ему свою руку в перчатке:

— Приятно познакомиться с вами, лорд Уитли.

Лорд Уитли взял её руку и нежно поцеловал:

— И я рад знакомству с вами, леди Найтон.

— Что ж, Уитли, — сказала Августа. — Вам не нужно растрачивать своё обаяние на леди Найтон, потому что она, как любая любящая жена, наповал сражена своим мужем. Всё, что нам нужно, так это один или два танца. Этого вполне достаточно для наших целей.

Уитли усмехнулся:

— Рад услужить, дамы.

Он указал в сторону бального зала:

— Леди Найтон, разрешите?

Поднявшись на ноги, Грейс в последний раз взглянула на Катриону и Августу и по пути в бальную залу молча молилась в надежде, что поступает правильно.

Глава 15

Кристиан сделал глоток из бокала с портвейном, посмотрел рассеянным взглядом в сторону раскрытой двери гостиной и увидел свою сестру. Она, сияя улыбкой, стояла с матерью и с кем-то ещё, и он немного помедлил, задержав на ней взгляд… И тут заметил, что его сестра разговаривает с неким джентльменом — джентльменом, которого он узнал в следующий же момент, как только тот вместе с Элеанор повернулся к танцевальной зале.

Кристиан едва не поперхнулся.

— Извините меня, джентльмены, я на минутку, — бросил он своим друзьям, сунул бокал в руки Ноа и целеустремлённо направился через всю комнату туда, где по-прежнему стояла его сестра.

Он тихо приблизился к ним сзади.

— Элеанор, — голос Кристиана звучал сердечно, не выражая ни намёка на обуревавшее его смятение, которое к тому моменту, когда он подошёл к ней и остановился рядом, уже овладело им полностью. Он мельком посмотрел на джентльмена, стоящего с нею, и тотчас же снова перевёл взгляд на сестру. — Кажется, время для танца, который я тебе обещал?

Леди Френсис встала по другую сторону от Элеанор и послала Кристиану взгляд, значение которого понять могли только они двое.

— О, Кристиан, — сказала Элеанор, улыбаясь, — а я всё думала, куда же ты исчез. Я только что рассказывала лорду Херрику о твоей женитьбе. Ты же знаком с графом, не так ли?

Намного лучше, чем хотелось бы. Кристиан обернулся, улыбнувшись мужчине притворной улыбкой, которая была не более, чем выражение холодной любезности.

— Херрик, — произнёс он голосом, лишённым каких-либо эмоций, — прекрасно выглядишь.

Минуло более двадцати лет с тех пор, как они виделись в последний раз, но казалось, что прошло всего двадцать дней. У Ричарда Хартли, графа Херрика, были те же чёрные, как смоль, волосы и суровый взгляд серых глаз, как и у того мальчика, каким он когда-то был. На мгновение Кристиану даже показалось, будто он снова в Итоне, стоит напротив Херрика на поле для крикета с выглядывающим из-под запачканных травой бриджей подолом рубашки и с засученными по локоть рукавами. В тот последний раз, к моменту, как они разошлись, Кристиан получил украшение в виде почерневшего глаза, Херрик же стоял с кровоточащим и почти сломанным носом.

Херрик ответил на приветствие бесстрастно, коротким кивком, оставляя Кристиана гадать, какую цель преследовал этот человек, заговорив с Элеанор.

— Найтон, прими поздравления с недавней женитьбой.

Элеанор улыбалась, блаженно не замечая того напряжения, которое быстро сгущалось в воздухе между ними.

— Итак, я была права, предполагая, что вы знакомы.

Взгляд Кристиана ни на минуту не оставлял Херрика:

— Да, Элеанор, мы с лордом Херриком давно знакомы, хотя с последней нашей встречи прошло немало времени. По правде говоря, мы вместе учились в Итоне. Приятно снова увидеть тебя, Херрик. А сейчас, прошу нас извинить, но полагаю, я задолжал своей сестре этот танец.

Кристиан не стал дожидаться ответа Херрика и повёл Элеанор к бальной зале (и как можно дальше от графа). Прокладывая путь сквозь толпу, Кристиан даже не осознавал всей силы, с которой сжимал руку сестры, пока они не остановились и Элеанор не выдернула своей руки, потирая её пальцами, облачёнными в перчатку. Она с удивлением взглянула на него:

— Кристиан, что-то не так?

— Нет, — солгал он. — А разве должно?

— Просто ты так занервничал.

Они приготовились танцевать вальс, который вот-вот должен был начаться, и Кристиан поверх головы Элеанор снова увидел Херрика. Леди Фрэнсис исчезла, а Херрик, наблюдая за ними, стоял в дальнем конце бальной залы.

Кристиан нахмурился. Он надеялся, что граф уйдёт в поисках другой компании.

— Лорд Херрик производит приятное впечатление, — сказала Элеанор, отвлекая внимание Кристиана. — Ты всегда так много рассказывал о своих друзьях из Итона, что у меня зародилось чувство, будто я знаю их всех. Почему ты никогда не упоминал о нём?

И как, во имя Господа, он должен ей ответить? Он думал, что был так осторожен, старясь защититься от любых неожиданностей. Но изо всех возможных осложнений, которые, по его мнению, могли бы случиться, он никак не предвидел такого.

— Полагаю, Нелл, я никогда не упоминал о нём просто потому, что ни разу не пришлось к слову.

Элеанор улыбнулась — как всегда, когда он называл её детским именем. Зазвучала музыка, и в то же мгновенье, едва они, как и другие пары, закружили в танце, Кристиан постарался сменить тему разговора:

— Тебе нравится сегодняшний бал?

— О да, очень. Это, несомненно, приятный вечер.

Пока они танцевали, он заметил, что Элеанор поглядывает в ту сторону бальной залы, где задержался Херрик. Кристиан увидел, как они обменялись улыбками, и почувствовал, как в ответ у него внутри что-то сжалось. Проклятье! Этого не должно случиться. Только не она. Только не он. И только не сейчас. Кристиан быстро развернул сестру так, чтобы она оказалась спиной к графу.

— Это восхитительно, — говорила меж тем Элеанор, — выезжать и участвовать в сезоне — совсем не то же самое, что сидеть под боком у нашей матушки и молча наблюдать за всем со стороны.

Кристиан опустил на неё взгляд. Она всё ещё озирала бальную залу в поисках Херрика. Он понизил голос:

— У тебя в запасе уйма времени, Нелл, ты же знаешь. И тебе не нужно останавливать свой выбор на первом же денди, который случайно встретился на своём пути.

Элеанор подняла глаза на своего брата и от пришедшего вдруг понимания, что он заметил её растущий интерес к Херрику, залилась румянцем.

— Я не останавливаю свой выбор на ком-либо, Кристиан, — пока ещё, во всяком случае.

— Вот и хорошо. — Он снова развернул её. — Ты выйдешь замуж по любви. Обещаю тебе. Никто не будет понуждать тебя к замужеству, которого ты не желаешь.

Скрытый смысл его слов был очевиден.

— Неужели ты так несчастлив с Грейс, Кристиан?

Это был вопрос, к которому он не был готов, да и не вполне представлял себе, как на него отвечать.

— Что сказать… Я даже не знаю её — мы совершенно чужие люди, а это неудачное начало для любого брака.

— Но ты и не кажешься заинтересованным в том, чтобы в ближайшее время узнать её получше.

Это очень походило на обвинение, и Кристиан внимательно посмотрел на сестру, но она этого не заметила, сосредоточив свой взгляд на чём-то другом. Ему пришлось немного вывести их из круга, поскольку казалось, что в бальной зале становилось всё многолюднее. Они продвигались, кружа в танце.

— И я бы посоветовала тебе, дорогой братец, немного больше интересоваться своей женой, прежде чем другие не сделали это за тебя. Если уже не слишком поздно.

Элеанор остановилась. И большинство пар вокруг них тоже. Кристиан обернулся, чтобы посмотреть туда, куда показывала ему Элеанор: рядом с центром бальной залы. Кристиан искал то, на что она указывала, чем бы это ни оказалось, но плотная толпа преграждала ему обзор. Внимание каждого, казалось, было обращено к одной точке. Он осторожно придвинулся немного поближе и тогда смог увидеть одинокую пару, танцующую в центре толпы. Пробираясь вокруг сгрудившихся зевак, он вскоре понял причину всеобщего интереса. И не был удивлен. Лорд Уитли имел талант привлекать к себе внимание: как прекрасный танцор — да, но более всего — как известный распутник. Но в следующий момент Кристиан, не в силах сдержаться, резко выдохнул, когда заметил леди, с которой так искусно вальсировал лорд Уитли.

Это была его жена.

Кристиан в удивлении устремил взгляд на Грейс, наблюдая, как она плавно скользит в танце, а подол её платья взметается в такт движениям, и одетая в перчатку рука свободно покоится на плече Уитли, в то время как кисть другой её руки зажата в его ладони. Она двигалась так, словно была рождена для вальса, её локоны мягко покачивались вокруг шеи, и она в тот момент улыбалась — улыбалась более ослепительно, чем он видел когда-либо прежде. Это была такая улыбка, которая должна была быть припасена для него, её мужа, но не для незнакомца, не для этого известного повесы.

Кристиан заметил, что несколько гостей вокруг него наблюдают за ним, перешёптываясь и строя предположения в ожидании, как он себя поведёт. Предположения, как он знал, часто порождают скандалы. Если он не будет осторожен, то чайные гостиные всего Лондона могут заполниться сплетнями, которые не утихнут несколько дней. Кристиан разжал челюсти, которые он, как только что заметил, стиснул, и решил дождаться первого перерыва в танце. Когда Уитли согнулся в поклоне перед Грейс, Кристиан зааплодировал. Все вокруг тут же последовали его примеру, и вот уже весь зал разразился похвалой. Уитли повернулся и склонился во втором элегантнейшем поклоне — в сторону зрителей, — а Грейс между тем неуверенно улыбалась под взглядами бесконечно восхищённой толпы.

Кристиан воспользовался первым же удобным случаем, чтобы выйти вперёд и предъявить права на свою жену.

— Это было прекрасно, дорогая, — сказал он, целуя жене руку. — Надеюсь, лорд Уитли не будет возражать, если я сменю его в следующем танце?

Уитли благоразумно склонил голову:

— Конечно нет, Найтон. Прежде всего, она ваша жена — и к тому же, настоящее сокровище. Леди Найтон, это было истинное наслаждение. Приятного вечера, Найтон.

Кристиан стоял и с улыбкой, более похожей на хищную, нежели на любезную, наблюдал, как Уитли благоразумно ретируется, а потом обернулся к Грейс:

— Потанцуем, дорогая?

Только Грейс кивнула головой, как снова заиграла музыка. Кристиан, всё с той же застывшей улыбкой на губах, притянул жену ближе к себе, и его рука собственнически легла на её поясницу. Они сделали первые несколько туров, закружив в вальсе, — зрелище, которое должны были увидеть все, прежде чем присоединиться к ним в танце. Он подождал, пока не убедился, что их разговор не смогут подслушать:

— Я не знал, что вы знакомы с лордом Уитли.

— Я не была с ним знакома, — ответила Грейс. — Катриона и Августа только сейчас представили нас друг другу. Он показался мне очень любезным джентльменом.

— Джентльменом, да уж! — Кристиан подхватил её, закружив, уводя к дальнему краю бальной залы, к двери на террасу. — В свете считается правилом хорошего тона, Грейс, недавно вышедшей замуж леди начать танцы с собственным мужем. Это могло бы пресечь нежелательные сплетни.

Грейс пристально посмотрела на него:

— Милорд, я бы так и сделала, если бы мой муж пригласил меня.

Туше!

Когда Кристиан выводил её в следующий круг в танце, то уловил аромат Грейс, экзотически необычный. Он немедленно почувствовал, как ладони его стали горячими. И произнёс:

— Миледи, у вас интересные духи.

— Это семейный рецепт, милорд. Секрет своего рода.

— Вот как?

Его сердце забилось так, будто он только что обежал всю бальную залу. Он опустил на неё взгляд, и это оказалось роковой ошибкой, так как его взору предстала восхитительная ложбинка, залёгшая меж её грудей. Несомненно, именно эта картина и послужила причиной улыбки Уитли. Кристиана охватило непреодолимое желание зарыться лицом в её груди и напиться её ароматом. Он задержал дыхание и почувствовал, как в бриджах поднялось его естество. Боже всемогущий, ведь он же двадцатидевятилетний мужчина, а не какой-нибудь школьник. Какого дьявола с ним происходит?

Когда в следующий момент Кристиан сделал поворот, он споткнулся, сбившись с шага. Грейс никак не ожидала такого и потому, сделала шаг в правую сторону, когда Кристиан ступил влево. Она потеряла равновесие и упала прямо на него, прижавшись к нему всем телом. Его отклик — скорее даже отклик его тела — был немедленным.

— Боже мой! — тихо вскрикнула Грейс.

По меньшей мере, это было слишком мягко сказано.

Слава богу, рядом была дверь на террасу, иначе половина Лондона увидела бы, насколько Кристиан возбуждён. А так, Кристиан быстро вернул себе равновесие и увёл их обоих на террасу.

Как только дверь за ними закрылась, Кристиан молча вознёс благодарственную молитву за то, что ночь была холодной и никто больше не отважился покинуть бальную залу. В тот момент он не мог думать ни о чём, кроме одного — он желал её. Кристиан, прислонил Грейс спиной к стене и сильно прижал к себе, завладев её ртом в поцелуе, преисполненном нетерпением и страстью. Изгибы её тела были будто созданы для него, и он застонал прямо в её губы. И чем больше он целовал её, чувствовал её, познавал её, тем больше желал.

Тем больше он нуждался в ней.

— Проклятье!

Кристиан оторвался от губ Грейс и, вглядываясь в освещённое лунным светом лицо, пытался найти хоть какое-то разумное объяснение тому воздействию, которое эта женщина на него оказывала.

— Кристиан?

— Пойдём, — только и произнёс он и, взяв Грейс за руку, широким шагом двинулся к дальней стороне террасы. В конце концов, у него ещё оставалась крупица здравого смысла, чтобы не овладеть женой здесь, на ограде залитой лунным светом террасы. Он обнаружил, что, к счастью, дверь в личный кабинет Роберта была не заперта. Открыв её, он двинулся к противоположной стороне комнаты, освещаемой бледным лунным светом. Грейс ничего не говорила, и лишь молча следовала за ним, шелестя по ковру юбками — единственный звук, который их сопровождал.

Пульс Кристиана учащался по мере того, как он вёл её вверх по чёрной лестнице, которой обычно пользовались слуги Девонбрука. Он открыл первую же спальню, на которую наткнулся, и, войдя туда, запер за ними дверь. Тяжело дыша, Кристиан повернулся лицом к жене. Его охватило чувственным огнём, и в это самое мгновение он желал её больше, чем желал чего-либо и когда-либо в своей жизни.

— Грейс, — только и смог произнести он, прежде чем притянуть её к себе.

Он целовал её глубоким поцелуем, протолкнув язык ей в рот, и при этом заставляя саму её отступать к кровати. Он уложил её и сам лёг сверху, уткнувшись лицом ей в шею, вдыхая её аромат, а руки его ласкали её и, казалось, касались сразу везде и всюду. Он завозился с застёжкой своих бриджей, вовсю осыпая себя проклятиями.

— Я не чёртово животное, Грейс. Не знаю почему, но, кажется, я больше не в силах сдержаться. Мне нужно тебя почувствовать. Мне нужно войти в тебя. Видит Бог, это сильнее меня!

Освещённая лунным светом, льющимся из окна, она посмотрела на него сияющими нежностью глазами:

— Я хочу снова быть близка с вами. Я скучала. Всё хорошо, Кристиан.

Но нет, не всё было хорошо. Не так должен был мужчина его возраста и общественного положения любить женщину, и уж тем более — свою жену. Но тем не менее его бриджи уже болтались на лодыжках, и он снова был над Грейс, тянул её юбки, с отчаянным рвением пробираясь к ней через многочисленные слои шёлка. И когда, наконец, смог задрать ткань к талии, то раздвинул ей ноги и быстро устроился между ними. И его сердце тотчас бешено заколотилось в груди. Он едва мог дышать. И благодарил святых, когда обнаружил, что она, по крайней мере, тоже была немного возбуждена, и, глубоко войдя в неё, вскрикнул в тот момент, когда полностью погрузился в её тело.

Когда же Кристиан, наконец, пришёл в себя, то тяжело дышал, а лоб его покрылся испариной. Даже когда он лежал на ней, уткнувшись лицом в её шею, он всё ещё не мог поверить, что сделал это. Он только что, в то время как половина Лондона танцевала в бальном зале этажом ниже, овладел своей женой в спальне для гостей в доме одного из своих самых близких друзей, овладел — и излил в неё своё семя, и даже не один раз, а дважды. Почему-то он был уверен, что в этот самый момент его дед улыбался.

Без единого слова Кристиан отстранился от Грейс. Он поднялся, чтобы быстро застегнуть бриджи. И повернулся к ней. А она всё ещё лежала на прежнем месте, спокойно наблюдая за ним в свете луны. Один её чулок был спущен к лодыжке, а волосы в беспорядке рассыпались по подушке, глаза широко раскрыты и полны того проклятого обожания, с которым она всегда смотрела на него. Она выглядела фантастически, настолько фантастически, что он почувствовал, как что-то слабо сжалось у него в паху, даже несмотря на то, что он только что совершил.

Кристиан опустил её юбки, заметив, к несчастью, что в своей неистовой атаке на неё, оборвал кайму её платья. Несколько долгих секунд он пристально смотрел на Грейс. А она на него.

— Боюсь, мы не сможем вернуться на бал. Я погубил вашу прическу.

Грейс потянулась рукой к своим растрёпанным локонам:

— Это и не важно. Меня не интересует бал. Я просто хочу быть с вами.

Кристиан стоял, окаменев. Это были не те слова, которые он хотел услышать.

— Я предупрежу матушку, что мы уезжаем. Пойду заберу наши плащи и позабочусь о карете. — Он посмотрел на неё. — Грейс, я не смею надеяться, что вы поймёте…

Кристиан не смог продолжить свою мысль, потому что Грейс встала и с превеликой нежностью приложила свои пальцы к его губам, прошептав:

— Ш-ш. Пожалуйста, не надо портить это мгновение, Кристиан.

Её глаза ярко блестели в лунном свете, а на лице застыла мечтательная улыбка. Он отнял её пальцы.

— Грейс, вы не понимаете, это не те отношения, что должны быть между мужчиной и женщиной. Мужчины, которые ведут себя так, как только что я, которые совершают такие поступки, как я — это животные. Мужчина должен управлять своими порывами настолько, чтобы взять женщину в своей собственной постели, и настолько, чтобы она могла бы, в конце концов, успеть снять свои перчатки.

Грейс посмотрела на свои руки и тут как будто вдруг осознала, что перчатки, действительно, всё ещё были на ней. Она подняла на него глаза:

— Но это было не так страшно, Кристиан, даже в нашу первую брачную ночь. Простите, если что-то я сделала неправильно, и это заставило вас уйти в ту ночь. Я не знала, что будет больно, но всё равно это продлилось лишь мгновенье, а всё остальное, что вы делали до этого момента — особенно поцелуи — всё было прекрасно. И сегодняшний вечер не был ужасным. И в этот раз совсем не было больно. Я была несколько удивлена, но думаю, по крайней мере, надеюсь, что это немного сблизило меня с вами.

Кристиан уставился на неё. Боже милостивый, она винила себя. Он не мог поверить, что она извиняется перед ним за то, что он лишил её девственности так ужасно.

— Проклятье, Грейс! Вы мечтательница. — Он хотел встряхнуть её, выбить из её головы эти причудливые мысли. — Я этого не вынесу. Я не выдержу, если это случится вновь!

— Кристиан, вы сердитесь на меня. — Она положила ладонь ему на руку. — Вы не довольны из-за того, что я танцевала с лордом Уитли вместо того, чтобы подождать вашего приглашения. Это было ошибкой. Теперь я понимаю. Обещаю, это больше не повторится.

Кристиан закрыл глаза, ему захотелось разбить что-нибудь: его буквально взбесило то, что он снова уступил своей страсти. Сама мысль о том, что он сделал — вытащил её из многолюдного зала, завёл в комнату для гостей в доме Роберта, взял её, излился в неё снова — наполнила его холодной яростью, которая грозила взорваться где-то внутри него. Он маркиз, наследник уважаемого герцогского титула. Он был воспитан так, чтобы не проявлять своих чувств и душевных волнений, подавляя их, скрывая под маской холодного равнодушия. Так поступали мужчины из рода Уэстоверов, а сам он потратил двадцать лет своей жизни, пытаясь развить в себе холодную сдержанность, которая держала его на безопасном расстоянии от остального мира. Он не понимал, что же такого было в этой женщине, что заставляло его совершенно забыть, кем он являлся. Как бы то ни было, это безумие должно быть остановлено. И он решил, что так и будет.

Когда Кристиан двинулся к двери отдать необходимые распоряжения, чтобы они могли быстро уехать, он старался вызвать в себе бессердечие, пусть даже самое малое, какое только мог, ожесточая своё сердце против воспоминаний о её глазах, её сладости, и в то же время молча дал себе клятву, одну из таких, которой он не изменит.

И даже если это означает, что он должен отослать её в деревню, он не намерен нарушать свою клятву.

Ни при каких условиях он не намеревался спать со своей женой снова.

Глава 16

На протяжении последующих двух недель Кристиан ещё дважды повторял клятву не делить постель со своей женой. Каждый раз, давая обет заново, он был всё так же решительно настроен соблюдать его. И каждый раз, когда это не удавалось, его отвращение к самому себе только усиливалось.

С этим сумасшествием нужно было что-то делать.

Слава богу, всю прошлую неделю Грейс была занята приготовлениями к своему первому званому ужину. Несомненно, это Катриона подала мысль таким способом упрочить положение Грейс в свете. И вместо того, чтобы по мере необходимости обращаться за советами к Элеанор, или леди Френсис, или хотя бы с ним самим обсудить список приглашённых, Грейс без оглядки пустилась в рискованное предприятие, взвалив на себя все приготовления. Приглашения были отправлены более чем полутора десяткам гостей — друзьям и знакомым семьи Найтон, а также нескольким особам, играющим важную роль в обществе. Ни одно из приглашений, посланных Грейс, не было отклонено — безусловно, хороший знак, указывающий на то, что свет её принял.

Однако когда Кристиан, стоя перед большим зеркалом, готовился к вечернему событию, его мысли занимал вовсе не список гостей и не то, что им подадут к столу. Нет, он размышлял о необычном послании, полученном двумя днями ранее, анонимной записке, которую дворецкий Найтонов Форбс нашёл лежащей на пороге.

Она была адресована Кристиану и запечатана сургучной печатью — чёрной сургучной печатью, — одной из тех, что обычно приберегали для траурной переписки. Почерк не был ни ярко выраженным мужским, ни сугубо женским, а ничем не примечательная писчая бумага на деле не предоставляла ни малейшей возможности найти отправителя. Всё послание состояло из единственной фразы:

Устрашающе таинственные слова несли в себе намного больше смысла, чем Кристиану хотелось бы признать. Он много раз перечитывал записку, и при этом всякий раз у него возникало сильное тошнотворное чувство, заставлявшее болезненно сжиматься желудок. Он подумывал отменить приём, но было уже слишком поздно. И в итоге Кристиан просто никому ничего не сказал о записке, надеясь, что сможет установить её происхождение тайно, не тревожа других. Но больше всего его беспокоило то, что он не знал наверняка, к кому имело отношение это письмо, ведь существовало так много возможностей. Никого из домашних — ни Грейс, ни Элеанор, ни леди Френсис или его самого — нельзя было исключить, угроза, содержащаяся в послании, могла касаться любого. Все они находились в опасности, а Кристиан оказался перед лицом как раз той ситуации, избежать которой пытался последние двадцать лет.

Кто-то ещё знал правду о прошлом и выжидал до сих пор с тем, чтобы раскрыть её именно сейчас, когда Кристиан женился на Грейс и вот-вот должен был состояться дебют Элеанор в обществе. Более неподходящее и злополучное время трудно было бы выбрать.

Кристиан отвернулся от зеркала, когда его камердинер Питер вошёл в комнату, неся только что начищенные сапоги.

— Этот сюртук превосходно на вас смотрится, милорд. Тёмно-синий — прекрасный выбор, — Питер поставил сапоги на пол рядом с креслом. — Что-нибудь ещё, милорд?

Кристиан покачал головой, и камердинер, поклонившись, собрался уходить, но прежде добавил:

— Леди Найтон просила передать вам, что она вместе с другими членами семьи и гостями будет ожидать вас в гостиной.

Кристиан поправил обшлаг:

— Гости уже начали прибывать?

— О да, милорд. Прибыли герцог и герцогиня Девонбрук, а также лорд и леди Иденхолл. Леди Френсис и леди Элеанор тоже уже спустились. А когда я начал подниматься по лестнице, у входа остановились две или три кареты.

Кристиан кивнул. Он быстро натянул сапоги, поправил галстук перед зеркалом и поспешил из комнаты, желая, чтобы хоть на этот вечер удалось выбросить из головы угрожающие слова таинственного послания.

Спустившись с лестницы, он услышал смех и разговоры, доносившиеся из парадной гостиной. Кристиан не вошёл сразу, а немного постоял за дверью, осторожно заглядывая внутрь. И вот, когда он изучал лица присутствующих в комнате, его поразила ужасная мысль. Что, если автор послания находится среди приглашённых? Конечно, это не его ближайшие друзья Девонбрук или Иденхолл, но множество других гостей знакомы с их семьёй с тех пор, как был жив его отец. Что, если один из них всё это время знал правду?

Обведя комнату взглядом, Кристиан увидел у камина Грейс. Она разговаривала с Катрионой и Августой. Кристиан помедлил, глядя на неё. Перемены, произошедшие за последний месяц, были разительны. Исчезла кроткая простодушная деревенская девочка, с дрожащими руками стоявшая перед алтарём в церкви Литл Бидлингтона. Её место заняла молодая женщина, которая делала всё, что в её силах, чтобы успешно играть свою новую роль — роль маркизы. Платье, которое она выбрала, чтобы надеть, он заметил раньше этим вечером, когда оно висело, переброшенное через спинку в изножье кровати, а он проходил мимо растворённой двери её спальни. Бледно-лиловый шёлк, усыпанный бриллиантами, мерцающими в пламени свечей. Он, помнится, подумал, что с её глазами и волосами это будет выглядеть восхитительно. И оказался прав.

Если бы только он оказался прав и в том, что касается его способности управлять собственной похотью.

До того, как было доставлено послание, Кристиан обдумывал возможность отослать на время Грейс и её горничную из Лондона в Уэстовер-Холл, на безопасное от себя расстояние, пока он не сообразит, как найти способ снова сделать их союз браком только по названию. Но теперь отослать её прочь уже невозможно, не сейчас, когда перед лицом полученного им угрожающего письма нужно и её, и всех остальных членов семьи удерживать поблизости. Если из-за этой тайны что-нибудь случится с кем-то из них, Кристиан никогда не сможет жить в мире с самим собой.

При звуках смеха Элеанор Кристиан огляделся и увидел, что его сестра, увлечённая разговором, отошла в сторонку. Она вся сияла, и Кристиан радовался её удовольствию, пока не осознал, что человек, с которым сестра так счастливо и непринуждённо болтает, это лорд Херрик. При виде графа, и той свободной, почти задушевной манеры, в которой тот обращался к Элеанор, Кристиан мгновенно похолодел. Едва ли он запамятовал, и имени Херрика не было в списке гостей, когда Грейс ему этот список показывала. Более того, он совершенно точно помнил, что специально искал имя графа, так как хотел убедиться, что тот не будет присутствовать.

Почему тогда Грейс пригласила его?

Кристиан вошёл в комнату и медленно двинулся к своей жене, чтобы спросить её об этом. По пути он несколько раз останавливался, чтобы ответить на приветствия гостей.

— Рад тебя видеть, Найтон, — произнёс лорд Реннингтон, немолодой граф. Когда-то он и отец Кристиана состояли членами одного клуба. Леди Реннингтон была одной из немногих оставшихся в городе знакомых его матери. Они знали его семью уже два поколения. Кристиану очень хотелось выяснить, нет ли среди них виновника того письма.

Он приостановился на минутку, чтобы обменяться вежливыми фразами с Реннингтоном, а затем сбежал от графа, стремясь присоединиться к Грейс. И так, продвигаясь по комнате, Кристиан мысленно оценивал остальных гостей. Лорд и леди Фейншо. Недавно вступивший во второй брак виконт Чилбурн с женой. Супруги Тальбот. Фэрфилды. Чета Сайк. Даже Херрик. Любой из них мог послать записку. Кристиан попытался припомнить, не упоминал ли хоть раз кто-нибудь из них нечто, указывающее на то, что ему известно о прошлом больше, чем думает Кристиан. Но всё, с чем он сталкивался, было просто бессодержательным пустым злословием.

— Кристиан, — сказала Катриона, заметив его приближение, — я только что говорила Грейс, что вы вдвоём должны осенью приехать в Девонбрук-Холл. Вы ещё не видели, как поместье было восстановлено после пожара.

Кристиан — воплощённая вежливость — улыбнулся, скрывая напряжение, сковывавшее его внутренности.

— Мы бы с удовольствием, Катриона. Определи дату, и мы приедем, — он взял Грейс за руку. — А сейчас, я надеюсь, леди не будут возражать, если я ненадолго похищу свою жену? Мне нужно обсудить с ней кое-что, касающееся сегодняшнего ужина.

Когда Катриона и Августа кивнули, Кристиан развернулся и повёл Грейс через комнату в вестибюль. Как только они оказались за пределами гостиной, вежливая улыбка исчезла с его лица. Однако он попытался смягчить раздражение в голосе, когда говорил:

— Не могли бы вы прямо сейчас сообщить мне, что, чёрт возьми, здесь делает Херрик?

Грейс выглядела встревоженной, когда через плечо Кристиана бросила обеспокоенный взгляд туда, где Элеанор с графом стояли у стола с напитками.

— Я подумала, что его общество сегодня вечером доставит Элеанор удовольствие. Она так часто говорит о нём.

— Имени Херрика не было в том списке гостей, который вы мне показывали.

— Вначале я не думала его приглашать. Я собиралась сказать вам, но последние несколько дней вас почти никогда не было дома. Разве имеется какая-то причина, почему я не должна была его приглашать?

— Просто я не хочу, чтобы Элеанор останавливала свой выбор на первом же мужчине, который попался ей на пути. Я бы предпочёл, чтобы она познакомилась со многими джентльменами, а не уделяла внимание одному, едва успев выйти в свет. Однако слишком поздно. Ущерб уже нанесён, по крайней мере, на сегодняшний вечер.

Не обращая внимания на выражение боли и обиды, сразу же отразившееся в глазах Грейс, Кристиан развернулся и ушёл, оставив её стоять в вестибюле. Он надеялся, что загадочное послание под дверью и внезапное появление в их жизни Херрика совпали совершенно случайно. Но почему-то такое объяснение не казалось ему правдоподобным, и, возвратившись в гостиную, он задумался, а не появятся ли сегодня на приёме ещё какие-нибудь неожиданные гости.

Грейс сидела в дальнем конце длинного обеденного стола красного дерева, уставленного различными серебряными приборами, которые сейчас, после того, как их целый день чистили и полировали, сияли в свете свечей. Обслуживание было безупречным, комната выглядела изысканно, и каждая перемена блюд, казалось, приготовлена идеально. Однако Грейс поймала себя на том, что задумывается, мог ли вечер обернуться бульшим несчастьем, чем это уже случилось.

Всё, что было хорошего в приёме, пропало от одного только хмурого вида Кристиана, сидевшего за бокалом вина на противоположном конце стола. Его неудовольствие в момент, когда он обнаружил лорда Херрика, померкло в сравнении с досадой при виде гостя, занявшего место непосредственно справа от него. Грейс думала, что если пригласить старого герцога и посадить его рядом с Кристианом, то это могло бы склонить их к тому, чтобы поговорить друг с другом, и, возможно, найти способ суметь унять ужасный раздор между ними. Однако убийственные взгляды, которые Кристиан посылал в её сторону, сказали Грейс, что она не могла ошибаться сильнее.

И в довершение всего, в комнате стояла тишина, которую просто нельзя было не заметить. Званые ужины устраиваются ради искромётных речей, обмена новостями, из желания поделиться мнениями и мыслями. Однако за этим столом, если не считать редких просьб передать соль или налить ещё вина, никто не произносил ни слова. Вместо этого все таращились друг на друга через стол, временами поглядывая в её, Грейс, сторону. Наконец, к счастью, громко заговорила Катриона:

— Роберт, — обратилась она к мужу, — почему бы тебе не рассказать всем о рыбе, которую маленький Джеймс поймал, когда в прошлом месяце ты впервые взял его на рыбалку ловить форель.

Когда герцог завёл рассказ об их крошечном сыне, Грейс наклонилась к Августе, которая сидела по левую руку хозяйки, и прошептала:

— Почему никто из них не разговаривает друг с другом?

Августа отпила маленький глоток из своего стакана — варево из молока, приправленного корицей, лакомство, которое она страстно полюбила сейчас, когда ждала ребёнка, и которое повар был просто счастлив приготовить для неё.

— Я не большой знаток в том, что касается общества — в этом всегда была сильна моя мачеха — но я могу предположить, что они не разговаривают потому, что прежде им никогда не случалось проводить так много времени в компании друг друга.

— Но я не понимаю. Я уверена, что посадила всех жён и мужей вместе.

— В том-то и дело, — кивком головы Августа указала на другой конец стола. — Видите там лорда Фейншо? Он не уделит своей жене ни капли внимания, зато определённо бросает взгляды в сторону леди Реннингтон, которая сидит через три человека от него на другой стороне стола. Всё потому, что на таких приёмах эти двое обычно сидят вместе.

— Они…?

Августа положила ложку и сказала как о чём-то совершенно обыденном:

— Конечно, дорогая. Она его любовница.

Грейс прикрыла рот салфеткой достаточно быстро, чтобы заглушить изумлённый вздох.

Августа кивнула:

— А леди Фейншо обычно сидит с виконтом Чилбурном, его новая жена, леди Чилбурн, как правило, сидит, чаще всего, с лордом Сайком — и по той же самой причине. Очень многие хозяйки в обществе считают немодным сажать мужа вместе с женой, поэтому мы с Катрионой редко посещаем подобные приёмы. Как ни удивительно, нам нравится разговаривать с нашими мужьями, но нас никогда не сажают вместе с ними, и в итоге мы застреваем или рядом с таким невежей, как Реннингтон, или с развратником вроде Чилбурна.

Грейс лишь неверяще покачала головой.

— Я и понятия не имела. Какой глупой теперь все меня считают!

— Ничего страшного, дорогая. Мне, скорее, нравится такой порядок вещей. Обычно я очень занята у себя в обсерватории. Я просыпаюсь по вечерам, а отдыхаю в течение дня, и поэтому у меня не получается видеть Ноа так часто, как мне бы хотелось. А в последнее время я, кажется, сплю всё больше и больше, наверное, из-за малыша. Мы провели большую часть сегодняшнего вечера, обсуждая то, о чём люди обычно говорят за завтраком. Было приятно получить возможность вместе провести время, когда ни одного из нас не призывают никакие другие обязанности. Не беспокойтесь и обо всех остальных. Предоставьте это Катрионе. К тому времени, когда она доведёт своё дело до конца, вы станете основоположницей новой моды в рассаживании гостей.

Как бы в ответ на эту реплику, герцогиня снова громко заговорила:

— Леди Реннингтон, вы ведь говорили мне той ночью, у нас на балу, что ваш внук Чарльз настоящий поэт? Мне было бы приятно прочитать что-нибудь из того, что он написал. Я большая поклонница поэзии. Интересно, от кого он унаследовал талант? Может быть, от вас?

— О нет, ваша светлость, я никогда не была сильна в стихотворчестве, а вот лорд Реннингтон когда-то слагал замечательные строфы. Но так много времени прошло с тех пор, как он последний раз что-либо писал, что я уже почти забыла об этом.

— Ну, не принижай своих заслуг, дорогая. Когда мы были моложе, ты и сама слыла настоящей поэтессой.

Графиня посмотрела на своего мужа — впервые за весь вечер. Искра давно забытой нежности пролетела между ними, и, кажется, в комнате вокруг них даже потеплело.

Леди Тальбот присоединилась к разговору:

— Знаете, лорд Тальбот тоже когда-то был настоящим художником. Он посылал мне свои рисунки с Пиренейского полуострова.

— Я был молодым глупцом, тоскующим по дому, — сказал её муж, явно смущённый столь деликатным предметом обсуждения.

— Письма, которые ты писал, не могли не внушить любовь. Вот потому-то я и вышла за тебя замуж, Генри.

И вскоре все принялись сличать свои воспоминания о былых временах и ушедшей нежности. Поразительно. Упомянув всего лишь одну незначительную подробность — хвастовство бабушки своим внуком — Катриона каким-то образом напомнила всем этим людям о том, что впервые привлекло их друг к другу. С этого момента разговоры уже не умолкали.

А потом, после ужина, все вернулись в гостиную, чтобы поиграть в карты. Грейс выиграла две партии. Её хорошо обучила Нонни, которая в своё время была подлинной картёжницей. Затем Элеанор порадовала слушателей игрой на флейте под аккомпанемент Грейс на фортепиано. Дар Элеанор был просто изумителен. Грейс никогда прежде не слышала, чтобы на флейте играли с таким чувством и выразительностью. И тем более леди. Женщин традиционно допускали только к арфе или к фортепьяно.

Было уже далеко за полночь, когда хозяева распрощались с гостями у дверей. Несмотря на неловкое начало, приём обернулся успехом.

Расставаясь с Катрионой, Грейс сжала её в объятиях:

— Не знаю, как благодарить вас за помощь сегодня вечером. Страшно представить, каким провалом всё могло бы закончиться, если бы не вы.

— Ерунда, Грейс, вы себя недооцениваете. Именно вы сделали этот вечер таким приятным для всех. Просто кое-кому нужно было открыть глаза на это, вот и всё.

Грейс посмотрела, как они идут к своему экипажу, а затем повернулась к последнему гостю. Дворецкий Форбс только что помог старому герцогу надеть пальто. Кристиан, как заметила Грейс, исчез.

— Благодарю, что пришли, ваша светлость, — сказала она, когда герцог потянулся к её руке. — Надеюсь, визит был приятным.

— Только потому, что мне удалось увидеть, как прав я оказался в отношении вас с самого начала. На первых порах я был немного груб с вами, но так я и задумал. Однажды вы станете прекрасной герцогиней.

Грейс улыбнулась герцогу, а тот наклонился вперёд и прошептал:

— И всё же, маленький совет, девочка моя. Не тратьте времени, пытаясь заделать трещину, если не знаете, насколько она глубока. Кое-что уже никогда не исправить.

Коротко ударив тростью об пол, герцог накрыл голову шляпой и шаркающей походкой двинулся к ожидающей его карете.

Когда экипаж тронулся, Грейс закрыла дверь и повернулась. Она вздрогнула, заметив, что позади неё в дверях своего кабинета, прислонившись к притолоке, со скрещенными на груди руками и выражением лица мрачным и опасным, стоит Кристиан.

— Браво, миледи, — с ядовитым сарказмом произнёс он. — Вы победили, добившись одобрения человека, которого я считал непробиваемым. — В глазах маркиза полыхнул гнев. — Не совершите ошибку снова, ставя меня в такое же положение, как сегодня вечером.

С этими словами он развернулся и решительно закрыл за собой дверь. Через мгновенье послышался беспощадный звук запираемого замка.

Глава 17

Грейс взглянула на прячущиеся в ночных тенях маленькие серебряные часики на её прикроватном столике. Единственный лунный луч, пробившийся через окно, высветил стрелки на крохотном эмалированном циферблате: уже три. Миновал ещё один час. Всего через пару часов наступит рассвет, а Кристиан до сих пор не пришёл в свою постель.

Грейс нарочно открыла дверь между их комнатами, желая услышать, когда он появится. Чтобы не пропустить его приход, она даже решила сидеть в кресле, развёрнутом в сторону комнаты Кристиана. Им необходимо поговорить. Сегодня вечером она рассердила его тем, что пригласила на ужин лорда Херрика и герцога. Грейс знала, что после резких слов, брошенных ей Кристианом в вестибюле нынче вечером, она не сможет спокойно заснуть, пока не поговорит с ним, не объяснит свои мотивы, какими бы неблагоразумными они не казались.

Хотя прошло уже намного больше месяца, и Грейс не раз пыталась разгадать причины мрачности Кристиана, сейчас она понимала его не лучше, чем в то первое утро, когда встретила перед началом венчания у алтаря церкви в Литл Бидлингтоне. Они были мужем и женой, однако Кристиан старался всячески избегать её. Почему? Может, он осуждал её, считал не подготовленной к роли жены? Грейс старалась делать то, что, по её мнению должна делать маркиза. Она следила за тем, что носит, куда ходит, с кем видится. Несмотря на совершаемые иногда ошибки, Грейс чувствовала, что в целом у неё получается неплохо, поскольку, хоть Кристиан и мало обращал на неё внимания, но бывали редкие моменты, когда он приходил к ней и заключал её в объятия, осыпая поцелуями, и эти объятия и поцелуи сводили её с ума, вызывая в ней бурю чувств гораздо более глубоких, чем она могла когда-либо в себе предположить. Однако затем, в те мгновенья, когда они могли быть так близки, Кристиан всякий раз вдруг резко отстранялся, и потом она его по нескольку дней не видела. Снова и снова Грейс пыталась понять, почему он так ведёт себя, но, казалось, всегда всё сводилось к одному и тому же вопросу: что есть в ней такого, что заставляет его неизменно отворачиваться от неё?

Пришло время получить ответы, и поскольку Кристиан и не пытался прийти к ней, значит, ей просто придётся отправиться к нему самой. Грейс набросила халат, затянув его поясом на талии, задула свечу и устремилась к двери.

В коридоре рядом с её комнатой было тихо и темно, двери спален леди Френсис и Элеанор давно закрыты на ночь. Когда высокие напольные часы в коридоре пробили четверть, Грейс при тусклом свете, проникающем через окна в коридоре, неслышными шагами потихоньку добралась до лестницы. Ступив на нижнюю ступеньку, она увидела слабый дрожащий свет от камина, пробивающийся из-под двери кабинета Кристиана. Прежде, чем войти, Грейс помедлила, уставившись на дверь и обдумывая, что она ему скажет. Он, наверное, в гневе и станет противиться её попыткам поговорить, но, сказала себе Грейс, она должна проявить твёрдость. Дальше так продолжаться не может.

Глубоко вздохнув, Грейс взялась за ручку двери, надеясь, что та не заперта. Медленно повернув ручку, она услышала щелчок, и дверь открылась. Грейс шагнула внутрь.

Кристиан сидел в кабинете у камина в кресле с крыльями[27], охватив ладонью стакан с бренди и безнадёжным взглядом уставившись в вялые языки пламени. Он снял сюртук и закатал до локтей рукава рубашки. Развязанный галстук свободно болтался у него на шее, а несколько верхних пуговичек рубашки были расстёгнуты. Волосы у него взъерошились от того, что он много раз проводил по ним пальцами за те несколько последних часов, что сидел здесь в темноте, не желая идти наверх, чтобы как-нибудь ненароком опять не поддаться желанию овладеть женой.

— Кристиан?

Внезапно услышав голос той самой женщины, которая являлась причиной его мучений, он резко обернулся. От стремительного движения бренди выплеснулось через край стакана Кристиану на пальцы. Он не слышал, как Грейс вошла. На какое-то мгновение Кристиан даже засомневался, уж не помутился ли у него окончательно рассудок, и не является ли образ жены просто игрой его воображения.

Но тут Грейс пошевелилась, и Кристиан понял, что она настоящая.

Стоя в тусклом свете угасающего камина, с вьющимися волосами, рассыпавшимися по плечам светлыми волнами, она выглядела такой дьявольски распущенной в своём белом девичьем халатике, застёгнутом до подбородка. Грейс шагнула вперёд — толстый шерстяной ковёр оттенял пальчики босых ног, — заправила тяжёлые волосы за ухо. И от одного этого простого жеста желудок Кристиана сжался, как это происходило всегда, когда он почти утрачивал разум и рассудок и был готов нарушить свой обет и снова затащить жену в постель. Он должен что-то сделать. Должен остановиться и не нарушать клятву в очередной раз. И чтобы возобладать над своим желанием, он пустил в ход единственное имевшееся у него оружие — гнев.

— Убирайся, Грейс, — почти прорычал Кристиан прежде, чем отвернуться к камину, ожидая, что она уйдёт, исчезнет, вернётся обратно так же, как пришла сюда. Он думал о ней всю ночь, думал о том, что есть в ней такого, что возбуждает в нём интерес, и об опасности, угрожающей сейчас её жизни из-за него, и об этой проклятой записке.

— Нет, Кристиан, на этот раз я не уйду.

Он сердито посмотрел на жену:

— Что вы сказали?

— Нам нужно поговорить.

Глаза Грейс светились решимостью, и, значит, её не удастся устрашить. Но Кристиан не был расположен разговаривать. К чему он был расположен, так это увлечь Грейс на ковёр и овладеть ею прямо перед камином, погрузиться в её доброту и надежды, и попытаться забыть ту муку, в которую превратилась его жизнь. И Грейс позволила бы ему, потому что, согласно её романтическим воззрениям, это означало бы, что он испытывает к ней привязанность — а Кристиан очень хорошо знал, что подобное невозможно. Привязанность подразумевает чувство. Чувство означает уязвимость. А уязвимость — это слабость, недостаток, жертвой которого он уже очень давно научился никогда не становиться.

Исход мог оказаться смертоносным.

— Возможно, в другой раз, мадам. Сейчас я занят.

И снова он ожидал, что она уйдёт.

И снова она не уходила.

— Что я такого сделала, Кристиан, чем вызвала у вас столь сильное неудовольствие? Вы, очевидно, сердитесь на меня. Это оттого, что я пригласила на сегодняшний ужин вашего деда? Вы должны знать, у меня были только самые добрые намерения.

— Ничего доброго не может быть там, где замешан мой дед.

Грейс подошла на шаг ближе.

— Я не знаю, что стало причиной ненависти, которую вы к нему питаете. Но мне хотелось бы знать. Возможно, тогда я смогла бы понять её. Мне известно только, что это как-то связано со смертью вашего отца.

Взгляд Кристиана потемнел.

— Что он вам сказал?

Он убьёт старого ублюдка, если тот посмел…

— Ваш дед мне ничего не говорил. Это миссис Стоун сказала, что разрыв с дедом случился тогда же, когда вы потеряли отца.

Глядя в огонь, Кристиан пробормотал:

— Слуги должны бы лучше помнить, кто платит им жалованье и, исходя из этого, держать язык за зубами.

— Я спросила её, Кристиан. Она не по собственному почину выложила мне эти сведения. Я спросила её только потому, что хотела помочь вам.

— Не суйте свой нос, Грейс, в дела, которые вас не касаются. Мне не нужна ваша помощь.

Грейс подошла ещё ближе и теперь стояла совсем рядом, около его кресла. Он ощущал её тепло, хотя она даже не прикасалась к нему. Уже казалось, весь воздух пропитался её ароматом.

— Я знаю, что значит потерять кого-то из родителей, Кристиан. Своих я тоже потеряла.

Необычное ощущение сопричастности охватило его при этих мягких, полных сочувствия словах. Мог бы он рассказать ей? Осмелился бы? Кристиан понимал, что начинает сдаваться и воспротивился этому, не желая выпустить сейчас на волю мучительную тайну, которую так долго и надёжно хранил. Если он расскажет, Грейс узнает правду о нём. Узнает, за кого она, на самом деле, вышла замуж — не за благородного наследника, а за убийцу. Невыносимо будет увидеть выражение ужаса на её лице, отвращение в глазах, у той, которая благоговела перед ним с самого начала. И вместо того, чтобы признаться, Кристиан сказал:

— Вы ничего не можете знать о том, что я чувствую.

— Я ваша жена, Кристиан, я беспокоюсь о вас.

— Как вы можете беспокоиться об у…

Наверное, только благодаря милости божьей Кристиан остановился, прежде чем успел произнести это слово. Убийца. Он закрыл глаза, стараясь усмирить бурлившие в нём чувства, пока те не задушили его. Ты не должен говорить ей. Через пару мгновений его пульс начал успокаиваться, и Кристиан снова смог вздохнуть свободнее. Когда он заговорил, его голос звучал заметно тише:

— Как вы можете беспокоиться о человеке, о котором ничего не знаете? Кто мой любимый художник, Грейс? Какой мой любимый цвет? Вы знаете, с чем я пью чай? Вы хотя бы знаете день моего рождения?

Взглянув на Грейс, Кристиан увидел, что её взгляд больше не был молящим и ласковым. Нет, она уставилась на него весьма решительно и заявила:

— С молоком, без сахара, и двадцать третье сентября.

Кристиан смотрел на неё, не веря своим ушам.

— Я заметила одно, а о другом спросила вашу сестру, и я могла бы знать два остальных ответа, если бы вы только мне это позволили. Я не надеялась узнать о вас всё за те несколько недель, что прошли со дня свадьбы. До того, как мы женились, мы не очень хорошо знали друг друга…

— Не очень хорошо? — с насмешкой переспросил Кристиан. — Мадам, да мы совсем друг друга не знали.

— Другие пары тоже начинали с короткого знакомства, но так или иначе им удалось справиться. Когда я соглашалась стать вашей женой, я знала, что нам потребуется время, чтобы узнать друг друга. Я думала, какие-то часы мы будем проводить вместе, и посвятим их только этому. Вы тоже так думали?

В совершенном мире это могло бы быть правдой. Но мир Кристиана был далёк от совершенства, и он не мог допустить, чтобы его несчастья разрушили ещё чью-то жизнь. Ему приходилось удерживать Грейс на расстоянии, потому что сближение с ним могло бы стать причиной её страданий. Или даже смерти. Ей придётся отказаться от восторженных девичьих фантазий о романтике и любви, неразрывном брачном союзе и преданности. Придётся принять тот факт, что он, Кристиан, вовсе не тот безупречный пылкий любовник, которого она сотворила в своих грёзах. Ей требуется изрядная порция реальности. Чем скорее Грейс осознает, что вышла замуж отнюдь не за идеального джентльмена, не за Белого рыцаря, как она полагала, тем лучше для неё.

— Вы большая фантазёрка, Грейс. Ну как вы не понимаете? Я женился на вас не потому, что много столетий назад это было предначертано для нас неким магическим роком. Я не прочитал ваше имя среди звёзд. Вы не являлись мне в вещих снах. Я женился на вас потому, что должен был это сделать. Не потому, что хотел, а потому что кто-то другой выбрал вас для меня, — он жёстко посмотрел на неё и закончил настолько холодно, насколько мог. — Говорю абсолютно откровенно, Грейс: на вашем месте мог быть кто угодно.

Каждое слово поражало Грейс прямо в сердце и уносило частицу света из её глаз, пока в них не остались только грубые рваные облака. Она несколько раз моргнула, будто надеясь, что облака развеются. Грейс еле сдерживала слёзы, а губа её дрожала так сильно, что её пришлось закусить. Несколько секунд она молча ошеломлённо вглядывалась в Кристиана и, наконец, почти шёпотом произнесла:

— Извините, что отняла у вас время.

Она повернулась и, тяжело ступая, с обессиленно повисшими руками, медленно вышла из комнаты. И глядя, как она идёт, Кристиан был способен думать только о том, что старый герцог мог бы гордиться им. Потому что внук стал точной копией деда — человеком, который растрачивает свою жизнь на ненависть. Теперь он стал бессердечным ублюдком, вполне достойным носить титул герцога Уэстовера.

Глава 18

На следующее утро Грейс покинула свою спальню позже, чем обычно. Вместо того чтобы позавтракать, как всегда, в гостиной — бисквитами, гренками, иногда яйцами — она выпила свой утренний чай в постели, затягивая время и прислушиваясь к шуму, создаваемому передвижениями Кристиана у себя в спальне. Услышав в коридоре приближающиеся шаги мужа, она затаила дыхание, уставившись на дверь в ожидании, не остановится ли он. Грейс все ещё надеялась, хотя и знала, что нет, не остановится. И действительно, Кристиан проследовал мимо её спальни, спустился по лестнице и задержался лишь для того, чтобы перед уходом поговорить с Форбсом. Стоя у окна, Грейс наблюдала через стекло, как он садится в карету Найтонов и приказывает Пэрроту везти его в клуб Уайт. Ни разу он не взглянул наверх, чтобы увидеть её.

И вот сейчас, когда она стояла у дверей в кабинете Кристиана, ей почти верилось, что слова, сказанные им прошлой ночью, никогда не были произнесены. Темнота и тени, клубившиеся над нею несколько часов назад, исчезли при свете дня. В камине не осталось ничего, кроме горстки серого пепла. Никаких признаков того, что Кристиан сидел здесь в своём кресле. Однако невозможно выбросить из памяти, обращённые к ней, ненавистные слова — даже и сейчас звучавшие у неё в голове:

— Говорю совершенно откровенно, Грейс, на вашем месте мог быть кто угодно…

С тех пор, как Грейс впервые увидела Кристиана, взглянув на него снизу вверх, когда упала к его ногам в его же гардеробной в ночь бала у Найтонов, в глубине души она знала, что он тот самый, о ком говорила ей Нонни — идеальный рыцарь, мужчина, которого она будет любить всю оставшуюся жизнь. Он упрекал её в том, что она мечтательница, но никогда ещё ни одна мечта не была настолько отчётливой, настолько хорошо знакомой. Всё произошло в точности так, как, по словам Нонни, должно было произойти — к Грейс мгновенно пришло осознание, что сколько бы она не прожила, её сердце всегда будет принадлежать только Кристиану. Без вопросов. Без сомнений.

Вот только Нонни не говорила ей, что делать, если её рыцарь не ответит взаимностью.

Кристиан не любит её, она ему даже не нравится. Уяснение этой истины ничуть не уменьшило её любовь к нему, но с рассветом нового дня, едва слёзы успели высохнуть у неё на подушке, к Грейс пришло ещё одно понимание, такое же отчётливое, как её уверенность в любви к Кристиану.

Как бы сильно она ни любила Кристиана, как бы горячо ни желала, чтобы он ответил ей взаимностью, он никогда не полюбит её.

Только в тот момент, когда он произнёс те слова, Грейс признала правду, которую видела в мрачном взгляде Кристиана каждый день их короткого несчастливого брака. Всё время что-то было не так — что-то было неправильно, что-то так очевидно отсутствовало. Только сейчас она поняла, в чём дело. Жениться на ней, к несчастью и против желания, Кристиана принудил дед, герцог. Хотя брак Грейс и был устроен её дядей, в конечном счёте она сама приняла решение стать женой Кристиана. Она хотела этого, о Боже, она всей душой к этому стремилась. И ни разу не задумалась о том, что Кристиан мог действовать не по своей воле. Она была так поглощена мыслью всю оставшуюся жизнь провести рядом с красивым обаятельным мужчиной, которого встретила на балу у Найтонов, так увлечена сказочными обещаниями Нонни, что никогда не задавалась вопросом, что думает этот мужчина, что он чувствует — или не чувствует.

Сейчас, когда Грейс осознала правду о его чувствах, ту правду, которую Кристиан так тщательно старался скрыть от неё, остался всего лишь один вопрос: как же она собирается прожить с ним всю жизнь, видеть его, находиться с ним рядом, зная, что он никогда не хотел её присутствия в своей жизни?

За этими размышлениями Грейс провела ранние утренние часы в своей спальне. Снова и снова она представляла себе освещённое камином лицо Кристиана таким, каким увидела его прошлым вечером в кабинете, его померкший взгляд, когда он произносил те самые слова. И её охватывало такое ощущение пустоты, какого прежде она не могла даже вообразить.

Её родители предпочитали путешествовать по миру без неё, предоставив кому-то другому растить её и воспитывать, только время от времени наезжая с визитами, чтобы заметить, как она выросла. И, похоже, считали встречи с дочерью скорее обязанностью, чем удовольствием. Дядя Тедрик, став её опекуном, выискивал самый, какой только возможно, быстрый и выгодный способ избавиться от неё. Даже Нонни, единственная, кто неизменно являлся частью её жизни, в конце концов ушла, и с её уходом закончилась та жизнь, которую только и знала Грейс. А теперь Кристиан… Грейс задумалась: может, ей просто выпала такая судьба — быть покинутой и отвергнутой всеми, кого она любит, кто, казалось бы, должен любить её?

Когда солнце давно уже перевалило за полдень и время близилось к ужину, Грейс в одиночестве сидела в гостиной. В доме стояла тишина, поскольку остальные его обитатели разошлись, и всё вокруг казалось настолько мрачным, что даже стены будто бы понимали всю пустоту и бесплодность будущего Грейс. Её пятичасовой чай остывал в чайнике на столике рядом с ней. Книга, которую она пыталась читать последний час, обложкой вверх лежала около неё на сиденье. Кристиан целый день не возвращался и, по словам Форбса, не сказал, когда вернётся, и вернётся ли вообще. У Грейс промелькнула мысль, что, возможно, он отправился в какое-то другое место, к кому-то, чьё присутствие ему не навязывают, кого он выбрал по собственной воле. Хоть она и знала, что в свете подобные вещи считаются совершенно обычными, но при мысли о том, что Кристиан столь же сокровенно прикасался к какой-то другой женщине, кому-то ещё дарил те ласки, которые когда-либо проявлял к ней самой, горло Грейс сжалось, а к глазам подступили слёзы.

Она отогнала беспокоящие вопросы и снова взялась за «Энеиду» Вергилия, полагая, что чтение отвлечёт её, прервёт течение мыслей, омрачивших весь день. Возможно, Вергилий предложит какие-нибудь ответы. Грейс быстро раскрыла книгу и перед ней явилась единственная многозначительная строка: Fata viam invenient.

«От судьбы не уйдёшь», — шёпотом перевела она.

И сразу же после этого раздался стук. Грейс подняла глаза от страницы в тот момент, когда Форбс открывал дверь.

— Извините, что помешал, миледи, но к вам гость. Мистер Дженнер.

— Дженнер? — Грейс покачала головой. — Боюсь, я не знаю такого человека.

Форбс шагнул вперёд и, склонив голову, подал на подносе визитную карточку посетителя:

— Он передал мне это вместе с просьбой увидеть вас.

Грейс взяла карточку и прочла:

— Возможно, вы ослышались, Форбс. Учитывая род занятий этого человека, думаю, ему нужно поговорить не со мной, а с лордом Найтоном.

— Он произнёс ваше имя совершенно отчётливо, миледи. По сути, он назвал вас бывшей леди Грейс Ледис из Ледисторпа.

Заинтересовавшись, Грейс попросила Форбса привести посетителя. По крайней мере визит отвлечёт её внимание от печалящих её целый день унылых мыслей. Она отложила книгу и, отставив чашку, встала, чтобы встретить гостя.

Мистер Чарльз Дженнер, солиситор, оказался невысоким полным мужчиной, в очках, благодаря которым его глаза казались намного больше, чем были на самом деле. Одет он был так, как одевались обычно люди его профессии: коричневый сюртук поверх нанковых брюк, цилиндр и тупоносые ботинки со шнуровкой спереди. Едва войдя в комнату, Дженнер остановился и улыбнулся, наклоняя голову в приветствии:

— Добрый день, леди Найтон. Спасибо, что согласились принять меня без предварительной договорённости.

Грейс кивнула, жестом пригласила его садиться, а затем сама уселась напротив. Она попросила Форбса подать свежий чай и стала ждать, пока мистер Дженнер вытащит пачку бумаг из сумки, которую принёс с собой.

— Я не отниму у вас много времени, леди Найтон. Я пришёл с кое-какими документами, требующими вашей подписи.

— С документами, сэр? Для меня?

— Да, миледи. Это касается передачи собственности.

Грейс кивнула, её первоначальные подозрения подтвердились.

— Всё, как я и думала, мистер Дженнер. Вам следует встретиться с моим мужем, лордом Найтоном, или, может быть, с его поверенным. Это они занимаются частностями, связанными с моим приданым.

Не переставая рыться в бумагах, мистер Дженнер покачал головой:

— О нет, миледи, речь идёт не о приданом. Я пришёл по поводу фамильной земельной собственности, которая сохранялась для вас под опекой. Раньше ею владела ваша бабушка, моя предыдущая нанимательница, леди Чолмели. К вам земли должны перейти после замужества.

Грейс пришла в замешательство.

— Но я полагала, что все фамильные владения Ледис майоратные, и их унаследовал мой дядя Тедрик, лорд Чолмели.

— О, но это не владения семьи Ледис, миледи, а собственность Макретов.

— Макрет? Моя бабушка родом из семьи Макретов.

— Aye, миледи. Именно от неё вы получили по завещанию эти земли, которые должны быть вам переданы после того, как вы выйдете замуж.

Никогда в разговорах с внучкой о будущем и её возможном замужестве Нонни не упоминала ни о какой собственности, которая должна перейти к Грейс. Хотя, очевидно, Грейс должна была бы знать об этих владениях.

— Где эти земли расположены, мистер Дженнер?

— Давайте посмотрим, — он ещё немного покопался в бумагах. — Шотландское владение, называется Скайнигэл. Это родовое имение семьи вашей бабушки на озере Лох-Скайнигэл в Уэстер Россе, в прибрежной части на севере Шотландского высокогорья. О, а здесь есть и письмо для вас от вашей бабушки.

Грейс взяла у мистера Дженнера свёрнутый пергамент, и у неё перехватило дыхание, когда она прочла своё имя, написанное знакомым почерком бабушки. Её охватило странное, похожее на озноб, ощущение, исходящее от пальцев, сомкнутых на письме.

— Извините, мистер, Дженнер, я отлучусь ненадолго. Бабушкино письмо я хотела бы прочитать в одиночестве.

Адвокат кивнул, и, поблагодарив его, Грейс покинула комнату. Форбс только что вышел с кухни с чайным подносом, и она приказала ему обслужить гостя, а сама пересекла холл, вошла в кабинет Кристиана и закрыла дверь. Усевшись на скамейку у окна, Грейс кончиком пальца поддела печать, скрепляющую письмо, и открыла его. Её пальцы дрожали, когда она начала читать слова, заключённые внутри.

Грейс заботливо свернула письмо, но не сразу поднялась, чтобы идти. Она обернулась, выглянула в окно, осмотрела улицу, понаблюдала за проезжающими экипажами и проходящими мимо людьми. На соседнем вязе радостно щебетала птица. Лаяла собака. Минуты шли, а она всё прислушивалась к звукам с улицы и размышляла над обращёнными к ней словами бабушки.

Верь, именно там ты найдёшь, то, что ищешь…

И в какой-то момент к ней пришло понимание. Всю свою жизнь Грейс чувствовала, что ей чего-то не хватает — некоего плана, предначертанья, которое ей назначено исполнить. Всю свою жизнь она находилась в мучительном поиске, хоть и не знала никогда, чего же она ищет. Глубоко внутри неё образовалась пустота, которую она вначале объясняла потерей родителей, а позднее — смертью Нонни. Выйдя замуж за Кристиана, Грейс думала, что сможет заполнить эту пустоту им, тем, чтобы быть его женой, любить его, рожать ему детей, наконец, стать частью семьи, а не кем-то, живущим воспоминаниями о ней. Но, возможно, в конечном счёте её предназначение не в этом.

Грейс верила, что все в этой жизни — от самого свирепого льва до самой крошечной мышки — имеют своё предназначение. «Всё происходящее имеет причины, — всегда говорила Нонни. — Оно влечёт нас по дороге, пройти по которой предопределено нам Богом».

Грейс помнила, как ещё ребёнком она едва не лишилась пальцев, когда играла рядом с какими-то сельскохозяйственными орудиями. Беспечно бегая по сараю с инструментами, она свалила топор, прислонённый к стене. И по какой-то причине, когда топор упал, его лезвие вонзилось в землю всего лишь в полудюйме от её пальцев. Грейс помнила, как вглядывалась в лезвие, застрявшее в земле так близко к её руке, и думала, насколько глупой она была. Потому что, если бы её пальцы оказались всего на дюйм дальше, она могла бы потерять их, и потом уже никогда не познала бы ни пристрастия к рисованию, ни удовольствия от игры на фортепиано.

И ещё кое-что. В то время, когда девочки играли с куклами и крошечными чайными фарфоровыми сервизами, Грейс увлекалась только кубиками. Она рассматривала гравюры лучших архитекторов — Рена, Адама, Иниго Джонса[28]. Позже, когда Грейс стала старше и занялась рисованием, её альбомы заполнялись не цветами и птичками, а строениями, домами, церквями — любыми сооружениями, за которые мог зацепиться её взгляд. В десять лет вместо того, чтобы проводить время, постигая танцевальные шаги и вышивальные стежки, Грейс целыми днями проектировала домик на дереве. Она обдумывала его часами напролёт, рисовала и перерисовывала эскизы, пока домик не стал таким, каким должен был быть — с вертикально-раздвижными окнами и подъёмником. Благодаря поддержке Нонни и помощи некоторых работников поместья, именно такой дом Грейс увидела сооружённым на верхушке величественного дуба на берегу реки Тис в Ледисторпе. Это было любимое место Грейс, куда она ходила мечтать и размышлять, а на ветви рядом с ней садились птицы. Она помнила, как из своей крепости на верхушке дерева осматривала окрестности через подаренный ей отцом перископ, желая, чтобы её родители вернулись с Северного моря чудесным образом снова живые.

Всю свою жизнь, как бы она ни старалась, Грейс не умела соответствовать представлению о том, какой ей следует быть — совершенной леди, способной петь слаще птицы и танцевать, словно порхая в воздухе. Сейчас она осознала, что потратила время, пытаясь превратиться в того человека, которым, как она понимала в глубине душе, ей никогда не удастся стать. Ей понадобилось выйти замуж за Кристиана и провалиться в роли его жены, чтобы, наконец, признать правду, которой она старалась избежать, сколько себя помнила. Только теперь всё стало ясно.

…примени своё природное дарование, чтобы восстановить Скайнигэл…

Слова, написанные бабушкой, как бы открыли дверь — дверь в её, Грейс, будущее. Больше она не могла уклоняться, отказываясь прислушаться к этому зову. Пора взять свою жизнь в собственные руки вместо того, чтобы бездумно следовать по неправильному, но «надлежащему» пути.

Для Грейс пришло время избрать свою судьбу.

Через некоторое время она покинула кабинет и вернулась в гостиную, где её всё ещё ожидал мистер Дженнер. Он поднял глаза от чая, продолжая крошить во рту одно из лимонных печений кухарки, и улыбнулся.

— Спасибо, мистер Дженнер, что подождали. Я готова подписать бумаги, которые вы принесли.

Когда солиситор начал приводить в порядок документы для Грейс, она продолжила:

— После того, как мы закончим, не могу ли я попросить вас задержаться ещё немного? Есть одно дело, которое мне бы хотелось обсудить с вами.

— Дело, миледи?

— Да. Мне бы хотелось нанять вас, сэр, чтобы вы выступали в качестве моего личного поверенного по вопросам, связанным с поместьем Скайнигэл. Я хотела бы кое-что предпринять, но должна предупредить вас, что это дело потребует от вас некоторой тонкости и большой силы духа, поскольку возможно противодействие со стороны моего мужа. Он влиятельный человек, сэр. А его дед, герцог Уэстовер, даже ещё более влиятельный. Я не знаю вас, сэр, — продолжала Грейс, — но я понимаю, что моя бабушка доверяла вам и для меня это является достаточной рекомендацией. Готовы ли вы помочь мне?

Мистер Дженнер ответил не сразу. На мгновение Грейс показалось, что он может отказать ей. В конце концов, Уэстоверы — одно из самых могущественных семейств в Англии. Немногие посмели бы выступить против них, опасаясь возмездия. Чем дольше солиситор молчал, тем больше Грейс убеждалась, что он отклонит её предложение.

Однако через несколько минут мистер Дженнер встал и протянул ей руку:

— Я всегда был склонен бросать вызовы, миледи. На протяжении многих лет работа на вашу бабушку являлась одной из важнейших в моей карьере. Она была достойной и незаурядной женщиной. Вы чем-то напоминаете мне её. И значит, для меня будет честью служить вам, миледи, в чём бы вы ни нуждались.

Два дня спустя Грейс уехала.

Глава 19

Замок Скайнигэл уютно устроился вдали от Норт-Минча — беспокойного морского пролива, отделяющего Гебридские острова от западного побережья Шотландии, — среди дубов и каледонских сосен[29], в небольшой бухточке, у покрытого галькой побережья озера Лох-Скайнигэл. Для некоторых эта отдалённая часть северо-западной Шотландии была дикой и первобытной — слишком грубой для обитателей Бонд-стрит[30]. Но Грейс эта земля казалась самой прекрасной, какую она только могла представить, расцвеченная живописными мазками голубого, зелёного, пурпурного и розового — величественные горы и покрытые вереском холмы раскрасили пейзаж, как тартан.

Она покинула Лондон со своей горничной Лизой около двух недель назад, уверив прислугу в городском доме Найтонов, что собирается проведать своего дядюшку, лорда Чолмели. Вскоре они выяснят, что она так и не прибыла в особняк Чолмели. Вместо этого Грейс взяла шестиместный наёмный экипаж до конторы мистера Дженнера в Линкольн-Инн, и оттуда в почтовой карете отправилась в своё путешествие.

Сначала женщины путешествовали по суше через центральные графства Англии до Ливерпуля, затем на север по морю, из-за того, что лишь немногие дороги пролегали через скалистую горную местность, а на севере, где находился Уэстер-Росс, ни одна из этих дорог не была шире тропинки, по которой мог бы пройти только пони. Уже сама по себе эта поездка была утомительна, а тут ещё и погода препятствовала их продвижению: с тех пор, как они выехали из Лондона, не переставая лил дождь. Но на палубе маленького почтово-пассажирского судна, которое несло их к концу путешествия, Грейс обнаружила, что несмотря на усталость, стоит, очарованная всем, что её окружало.

Рано утром небо прояснилось, и свежий шотландский ветер овеял прохладой её лицо и донёс характерные для Высокогорья запахи: землистый — вереска, солёный — морского ветра, и хвойный дух высоких елей. Они миновали разбросанные тут и там небольшие белёные домики под соломенными крышами, из-за которых те казались большими грибами, испещрившими скалистую береговую линию. Весть о проходящем корабле быстро распространилась среди обитателей коттеджей, от одного к другому, и они высыпали на улицу, с любопытством разглядывая незнакомое судно, скользящее по покрытым рябью сизым волнам озера[31]. Собаки заливались возбуждённым лаем, а дети махали руками, несясь босиком по кромке воды, будто бы догоняя корабль. Лохматый рыжий скот Высокогорья едва взглянул на них, возвращая внимание к пастбищу под своими копытами.

Огромное озеро, кормившееся от моря, было усыпано вереницей небольших островков, каждый из которых покрывал густой лес и окутывала туманная дымка, спускающаяся к водной поверхности. Неровная береговая линия простиралась дальше, чем можно было охватить глазом, и несколько рыболовных лодчонок вдалеке неловко переваливались[32] по воде. В самом дальнем конце озера, словно стражи этого загадочного и таинственного пристанища, поднимались серые вековые каменные башни Скайнигэла.

С того самого момента, как его силуэт впервые вырисовался сквозь туман, замок заставил Грейс замереть от изумления. Его окружали декорации древнее, чем само время, и выглядел он совершенно волшебным, таким, каким его только можно было вообразить, с богатой историей — её семейной историей. Это было место, которому, наконец-то, она могла принадлежать.

На вершине высокого склона, или leathad, стоял главный дом-башня, высокий, прямоугольный, с крутой скатной крышей, с прилегающими с боковых сторон круглыми башенками поменьше, без сомнения, достроенными позднее. Именно эти две башни, вытянувшиеся по сторонам, и дали замку гэльское имя Sgiathach — крылатый замок.

При приближении к замку казалось, будто он постепенно оживает, и вот уже видно, как он расправляет свои башни-крылья. В великом множестве повсюду виднелись моёвки[33] и крачки[34], совершенно белые на фоне видавших виды камней, сидящие на башенных парапетах, парящие над головой, гнездившиеся в амбразурах, шумно выкрикивающие приветствия.

Впервые Грейс мельком увидела обвалившиеся крепостные стены замка и буйно разросшийся кустарник, когда баркас[35] вытягивали на галечный пляж ниже Скайнигэла. Путники сошли на берег, и, устало пробираясь по тропинке, густо заросшей сорной травой, поднялись к изножью высокой центральной башни. Грейс вытягивала шею, скользя взглядом по стене, подымающейся, по крайней мере, на семь этажей, по окнам с обветшалыми створками, уныло висевшими на заржавевших петлях, и разбитыми стёклами, подмигивающими путникам в угасающем дневном свете. Сей запущенный вид замка наводил на одну единственную мысль, что это скорее руины, чем жилище, и даже крики птиц, глядящих вниз из башен-крыльев, внезапно показались заунывным плачем над печальными стенами.

Грейс закусила губу.

И всё же она не впала уныние. Может, замок и не был таким величественным, как можно было ожидать, но стоит лишь приложить усилия для возвращения его былого великолепия, и Скайнигэл вскоре засияет вновь.

Она посмотрела мимо стоящей рядом Лизы на двоих мужчин, которые сопровождали их сюда от Маллейга. Макфи и Макги встретили женщин в доках, они принесли письмо, подписанное неизменно находчивым мистером Дженнером. Тот писал, что нанял мужчин, дабы сопроводить новую хозяйку Скайнигэла по последнему отрезку пути в Высокогорье. А потом они останутся в Скайнигэле, чтобы помочь Грейс обжиться.

Мужчины представляли собой весьма своеобразную картину, оба задрапированные в разные поношенные тартаны, у обоих носы давно приобрели красный цвет под частым воздействием морских ветров, а нижнюю часть лица каждого прикрывала косматая борода — у одного ярко-рыжая, у другого с густой проседью. Единственный способ, благодаря которому Грейс могла успешно различать их во время поездки, это напоминание себе раз за разом, что у Макфи борода была огненно-рыжая, а у Макги — с проседью. Немудрящий способ, конечно, но он сработал.

С ними пришла и дородная Флора, женщина, у которой всегда было серьёзное выражение лица под грязно-каштановыми волосами, зачёсанными назад и покрытыми некрашеным льняным платком. Она была сестрой одного из мужчин, или сразу обоих, и едва ли вымолвила хоть слово с тех пор, как двумя днями ранее вся их компания покинула Маллейг. Макги и Макфи позаботятся о том, чтобы снабдить замок достаточным количеством торфа для разведения огня и закупить необходимый скот, а Флора возьмёт на себя необходимые домашние обязанности, пока не будет нанят другой персонал.

— Пожалуйста, миледи, — обратилась Лиза к Грейс, — пожалуйста, скажите, что они ошиблись. Скажите, что эта разбитая груда камней не может быть тем самым местом.

Грейс взглянула на Лизу, перед тем как вежливо спросить:

— Извините, господа, вы точно уверены, что это Скайнигэл?

Макги усмехнулся ей, почёсывая седеющую голову под своей вдрызг изношенной синей шапочкой:

— Ага, миледи, уверен. Он самый и есть, Skee-na-gall, это он.

Макфи, окутанный клубами дыма, струящимся из его глиняной трубки, кивнул, соглашаясь, и, поглаживая свою огненную бороду, сказал:

— Не думаю, что он изменился ни с того ни с сего. Он был Skee-na-gall без малого шесть веков.

— Ага, и выглядит так, будто в нём не жили, по меньшей мере, столько же, — пробормотала Лиза.

Флора, конечно же, ничего не сказала.

Грейс повернулась ещё раз, чтобы рассмотреть здание, теперь воспринимая его как дом, в котором её бабушка провела детство, разбирающимся взглядом человека, которому раньше уже приходилось оценивать немало строений.

Это строение, конечно, крайне нуждалось в ремонте, и в самую первую очередь надлежало привести в порядок кровлю, которую, по крайней мере, необходимо сделать сплошной — сейчас же та, казалось, была испещрена заплатками. Стены требуется безотлагательно отремонтировать там, где они крошатся, а окна надобно заменить. Грейс не могла разглядеть ничего дальше представшего перед нею сооружения, потому что солнце уже садилось за их спинами, и башня погружалась в неясный сумрак. Бульшая часть того, что она могла видеть, было покрыто разросшимся тёмным плющом, который всползал по повидавшим виды, побитым ветрами и непогодой, каменным стенам. Грейс, нахмурив брови и наклонив голову немного в сторону, неодобрительно смотрела на места, где камень отваливался от несущей стены. Она гадала, не плющ ли удерживал замок от разрушения.

— Оттого, что вы на него так смотрите, лучше он не станет, — заметила Лиза.

— Что ж, не может быть, чтобы он был полностью необитаем. Мистер Дженнер сказал, что здесь постоянно живёт дворецкий. Наверно, пришло время познакомиться с ним.

Грейс направилась к ближайшей обнаруженной ею двери, маленькой и неприметной в таком большом строении, с тяжёлым железным кольцом посередине. Когда она подняла кольцо, оно заскрипело, будто бы его не трогали с тех пор, как заложили первый камень этого замка, и крупинки чёрной краски слетели с него на носки её полусапожек.

«Нехороший знак», — подумала она, опустив дверное кольцо, издавшее при этом щелчок.

Они ждали под аккомпанемент моря и раздававшийся над ними беспрерывный ок-ок-ок птиц, рассевшихся в щелях и проёмах стены. Когда на стук никто не ответил, Грейс взглянула на Лизу. Горничная скептически приподняла бровь, но мудро промолчала. Грейс постучала ещё, на этот раз сильно колотя кольцом о твёрдую деревянную дверь. Тянулись минуты. Опять никакого ответа. Грейс услышала, как позади неё шевельнулись Макфи и Макги.

— Странно, — пробормотала она. — Я уверена, что мистер Дженнер сказал, что…

Но тут дверь со скрипом растворилась, и в проёме возникла фигура человека. Это был низенький толстячок и, честное слово, совершенно лысый. Он всем своим обликом сразу же напомнил Грейс детскую сказку о Шалтае-Болтае[36] — Шалтае-Болтае в тартане, поправила она себя, в красно-белую клетку, перетянутый громадным поясом, и в клетчатых штанах, плотно облегающих его тощие ноги до кожаных туфель с пряжками.

Человек кинул на них один взгляд и сразу повернулся спиной.

— Эй, Дейдре, — прокричал он внутрь замка, — ты была права! Кто-то пришёл нас навестить. Иди-ка, помоги мне поприветствовать наших гостей!

К нему присоединилась изящная женщина, возможно, четырёх с половиной футов ростом, одетая в земляного цвета плед, чересчур длинный для её хрупкого тела, обёрнутый вокруг плеч, с окаймлёнными бахромой концами, волочащимися по каменному полу. Лицо её было одним из тех, по которому трудно определить возраст — ей, наверное, предположила Грейс, между двадцатью и сорока. Одетая в выцветшие юбки, бывшие когда-то чёрного цвета, и голубоватую рубашку, скроенную наподобие мужского жилета, с полностью укрытыми искусно завязанным платком волосами, женщина стояла, как заметила Грейс, босыми ногами прямо на каменном полу.

— Добро пожаловать, добро пожаловать в Скайнигэл, — из этой пары вышел вперёд мужчина, чтобы поприветствовать их. — Я Аластер Огилви, дворецкий замка, а это Дейдре Уайли. Дейдре — вдова одного из прежних арендаторов замка, она приходит, чтобы вести домашнее хозяйство в Скайнигэле.

Грейс кивнула, улыбнувшись женщине.

— И с кем мы имеем удовольствие познакомиться? — спросил мистер Огилви, его пухлое лицо прямо-таки лучилось любопытством.

— Да это ж новая леди Скайнигэла, — ответила Дейдре, прежде чем Грейс успела отозваться.

Аластер с выражением удивления повернулся к маленькой женщине:

— Ты узнала об этом до того, как она сама сказала, да, Дейдре? Как ты это сделала? Это твоё зрение, Дейдре? Тебе сказали об этом духи, девонька?

Дейдре покачала головой.

— Нет, Аластер. Я говорила тебе, и не раз, что нет у меня никакого «зрения», о котором ты постоянно бубнишь. — Она сунула руку в свой плед и выудила оттуда сложенное письмо. — Вот письмо, что намедни доставили в замок.

Аластер взял и быстро прочитал письмо. Тёмные глаза округлились над пергаментом.

— Ох, Дейдре, почему ты не сказала мне заранее, что ожидается приезд леди Скайнигэла? — и прежде чем та успела ответить, он почтительно склонил голову перед Грейс: — Миледи, прошу простить меня за то, что не приветствовал вас должным образом до того, как вы дошли до двери. Я был в неведении относительно вашего приезда, иначе я не спускал бы глаз с озера, пока вы не прибудете.

Грейс покачала головой.

— Здесь нечего прощать, мистер Огилви. Я предпочитаю обходиться без церемоний. Можем мы войти и немного передохнуть? Мы только что с дороги, и, полагаю, все готовы упасть от изнеможения.

— Ох! — Аластер вскинул руки себе на голову. — Где мои манеры? Конечно! Пожалуйста, миледи, пожалуйста, входите! Вы все!

Для мужчины его комплекции он двигался быстро, ведя утомлённых путников вдоль по коридору и на два пролёта вверх по винтовой лестнице, всю дорогу щебеча извинения. Они оказались в пещероподобной комнате, стены которой вздымались, вероятно, на два этажа, и в ширину помещение было примерно такого же размера, как в высоту. Грейс слышала доносящееся сверху щебетанье птиц, без сомнения свивших гнёзда на огромных дубовых балках, пересекающих потрескавшийся и осыпающийся оштукатуренный потолок.

Будучи местом действия многих пиров горцев, большой зал принимал у себя самого Роберта Брюса[37]. По словам мистера Огилви, первую башню построили в двенадцатом веке, а крылья по сторонам — столетиями позже. Птицы в башне были её жителями с самого начала.

— Легенда гласит, что задолго до того, как на этой земле был возведён первый замок, сюда пришла кельтская богиня Клиодна[38]. Она была прекрасна и белокура, говорят, именно она принесла птиц, волшебных птиц, чьи мелодичные песни могут умиротворить любого больного и погружают в целебный сон.

Слушая, как Аластер ведёт рассказ, Грейс медленно обходила комнату. По большей части зала была пуста за исключением двух кресел и единственного грубо сколоченного стола, установленного возле пещерообразного каменного камина. Огонь, над которым на цепи висел маленький медный чайник, слабо горел за решёткой, издавая землистый запах, настолько не похожий на уголь, к которому она привыкла. Помимо огня камина другим единственным источником света в комнате были две сальные свечи, горящие в подсвечниках на столе и отбрасывающие тени на голые каменные стены. Окон не было. Ни одного. Ни на одной из четырёх стен.

— Вы не присядете, миледи?

Аластер рукой указал Грейс на один из двух стульев, обивка на них в некоторых местах вытерлась так, что из подушек высовывался конский волос.

— Прошу, примите мои извинения за скудность обстановки, леди… хм, леди?.. Святые небеса, боюсь, я прочитал недостаточно в письме, чтобы узнать ваше имя.

— Леди Грейс, маркиза Найтон, — ответила Дейдре, нагнувшись перед камином, чтобы перемешать внизу свежий торф, который она туда подбросила.

— Пожалуйста, леди Грейс будет достаточно.

— Пусть будет леди Грейс, и, пожалуйста, зовите меня Аластером. Заслышав «мистер Огилви», я начинаю думать, что обращаются к моему отцу, хоть тот и покоится в могиле уже около десяти лет.

Грейс улыбнулась и откинулась на мягкую спинку стула, внезапно осознав, насколько она устала. Ноги налились тяжестью, и если бы она прикрыла глаза, то, без сомнения, тут же провалилась бы в сон до самого утра на этом стуле с тыкающимся ей в ягодицы конским волосом.

— Что ж, тогда пусть будет Аластер.

Она повела рукой в сторону стоящего напротив неё стула:

— Это Лиза Стоун, моя горничная.

Затем на других:

— Это господа Макфи и Макги и их сестра Флора. Они приехали, чтобы помочь нам со обустройством хозяйства замка.

Глаза Аластера снова округлились, и он медленно кивнул.

— Обустройство замка? Значит, вы останетесь в Скайнигэле? Вы сделаете его своим домом на какое-то время, так ведь?

Дом. Грейс посмотрела на Аластера и сказала почти без колебания:

— Да, Аластер. Я собираюсь остаться в Скайнигэле на неопределённое время.

Аластер с улыбкой кивнул.

— А лорд Найтон? Полагаю, он присоединится к вам здесь?

После этого вопроса Грейс моргнула, что, впрочем, заметила одна только Лиза. Этот вопрос был не тем, к чему новая хозяйка Скайнигэла готовилась вскорости после своего прибытия, и он повлёк за собой мысли о Кристиане, и Лондоне, и жизни, что она оставила позади. Грейс задумалась, наверно, уже в сотый раз о том, как поступил Кристиан, когда обнаружил, что она исчезла. Обрадовался ли он её отъезду? Сделал ли попытку отыскать её? Грейс знала, что он сделал бы это из соображений долга и никак не потому, что чувствовал к ней привязанность. Он достаточно ясно дал это понять в ту последнюю ночь в его кабинете.

И всё же, попытайся он её найти, не нашёл бы. Благодаря помощи мистера Дженнера она путешествовала под бабушкиной фамилией Макрет, чтобы избежать нежеланного внимания, которое, несомненно, возникло бы, если бы обнаружилось, что маркиза Найтон, родственница богачей Уэстоверов, путешествует по сельской местности.

Но теперь, оказавшись наконец здесь, Грейс была настроена никогда не оглядываться на свою прежнюю жизнь. Она начинала с чистого листа, и с этого дня будет искать своё будущее, своё собственное счастье — в Скайнигэле.

Она посмотрела на Аластера.

— Лорд Найтон остался в Лондоне. Его приезд в ближайшее время не ожидается.

На самом деле, продолжила про себя Грейс, случится благословенное чудо, если он вообще когда-либо приедет.

Глава 20

Аластер больше не расспрашивал Грейс о Кристиане. Если он и посчитал странным, что леди проехала через всю страну одна, в сопровождении только горничной, он ничего не сказал, как не дал и никакого намёка, что заподозрил, будто с этим браком что-то не так. Какими бы ни были его мысли, Аластер держал их при себе, а сам принялся рассказывать, как он стал дворецким в Скайнигэле пятнадцать лет назад. Бульшую часть своих детских лет он провёл на ферме, в доме мелкого арендатора, а затем последовали годы учёбы в Эдинбурге. Грейс вежливо слушала, в то же время изо всех сил стараясь не дать глазам слипнуться.

— И по возвращении в Высокогорье я…

— Прошу прощения, Аластер, — наконец прервала его Грейс. — Я бы с удовольствием послушала обо всём, что вы рассказываете про поместье и вашу жизнь здесь, но боюсь, наша поездка утомила меня сильнее, чем я думала. Я едва могу держать глаза открытыми. Если вас не очень затруднит, не могли бы мы заняться всем этим утром?

— О! Значит, вы не будете ужинать? У Дейдре на кухне варится ароматное рагу. А уж лучше её овсяных лепёшек во всем Уэстер-Россе не сыскать. Она добавляет в них капельку мёда, что, право, совсем неплохо. Вы наверняка проголодались с дальней дороги.

Грейс вежливо улыбнулась.

— Звучит восхитительно. — Она повернулась к Дейдре: — Но боюсь, я слишком устала, даже чтобы поесть. Если можно побеспокоить вас ради овсяной лепёшки и чашки чая и попросить показать дорогу к ближайшей кровати, я была бы безмерно благодарна.

— Кровати! — Аластер принялся заламывать руки. — О, миледи, стыдно признаться, но я не приготовил постели, ввиду того, что не знал, что вы…

— В хозяйской спальне всё готово: постель заправлена свежим бельём, а для горничной имеется выдвижная кровать, — сказала Дейдре. — Остальные могут устроиться на ночлег здесь, внизу, на складных кроватях за кухней. Я подумала, что леди Грейс приедет не одна, поэтому приготовила и там несколько постелей.

Аластер посмотрел на Дейдре, определённо удивившись, когда услышал, что та закончила все приготовления к приезду Грейс сама, не привлекая его.

— Но, Дейдре, почему ты не…

Дейдре покачала головой.

— Если бы я проболталась тебе об их приезде, ты б не дал мне ни минуточки покоя за весь день. Всё, что надо было сделать, сделано. Теперь отведи-ка леди Грейс и покажи хозяйские покои, а я принесу ей чайку и лепёшку.

Аластер долгую минуту таращился на Дейдре, прежде чем вспомнил об обязанности по отношению к хозяйке. Он взял со стола один из подсвечников, жестом приглашая следовать за ним.

— Конечно же, миледи. Я покажу вам верхний этаж. Прошу вас, не соблаговолите ли вы последовать за мной.

Грейс подняла руку, увидев, что Лиза поднялась, чтобы пойти за ней:

— Лиза, пожалуйста, не беспокойся обо мне. Оставайся со всеми, поужинай, а когда закончишь, поднимайся наверх. Я вполне могу справиться сама сегодня вечером.

— Но миледи, у вас с полудня и крошки во рту не было.

Грейс покачала головой.

— Подозреваю, что волнение на море, разыгравшееся незадолго до нашей высадки на берег, стало причиной моего небольшого желудочного недомогания. Или я просто слишком устала для того, чтобы у меня пробудился аппетит. Право же, чая и пирога будет достаточно.

Лиза пожала плечами, и Грейс устало ей улыбнулась, прежде чем проследовать за Аластером через весь огромный зал к виднеющемуся в дальней стене проходу, который при утомлённости Грейс представлялся ей скорее зевающим ртом, чем дверным проёмом. Старый дворецкий вёл её по полутёмному коридору, в котором, вдали от огня камина, ощущалась некоторая промозглость. Свет свечи отбрасывал причудливые тени на стены, а шаги по голому каменному полу отдавались эхом. В конце коридора Аластер открыл маленькую арочную дверь и ступил на очень узкую винтовую лестницу, ведущую к верхним этажам башни.

Пока они подымались наверх, Аластер непринужденно болтал.

— Я уверен, когда вы приехали, то заметили, что за минувшие годы замок немного обветшал. Мы делали всё возможное, чтобы сохранить его, и смогли сберечь бульшую часть обстановки, если требовалось, перемещая её для сохранности в другие комнаты. У меня есть полная опись в документах по поместью…

Грейс кивнула, зевая.

— …но, разумеется, мы можем всем этим заняться утром.

Он открыл дверь наверху лестницы и шагнул в широкий коридор, вдоль стен которого протянулись запертые двери, схожие по внешнему виду с теми, что внизу. Слегка выцветшие пятна на голых стенах и на полу говорили о том, что здесь когда-то висели гобелены и лежали ковры. Аластер подошёл к первой по коридору двери, поднял на ней засов и распахнул.

Огонь уже полыхал в каменном очаге, наполняя комнату уютным теплом, которое окутало их в тот же момент, как они вошли. Здесь в высоких подсвечниках, расставленных по комнате, горело несколько свечей, освещая дубовую кровать под пологом, вышитом шерстяными нитями.[39] У дальней стены, по самой её середине, стояла кровать с уже откинутыми на ней покрывалами. Небольшая выдвижная кровать для прислуги была расположена в изножье хозяйской, как и сказала Дейдре.

Грейс медленно прошлась по комнате и остановилась у небольшого окна, выглядывающего на озеро. Рядышком с окном, в углу, был приготовлен тазик и кувшин с чистой водой. Она бросила на стул плащ, налила немного воды в тазик, и, пригоршней зачерпнув её, освежила усталое лицо. Вода обожгла кожу ледяным холодом, но нисколечко не взбодрила Грейс, которая чувствовала такую усталость, что могла только удивляться, как выдержала на ногах столь долго. Она промокнула лицо сухим полотенцем, пригладила рукой волосы, и повернулась к Аластеру.

— Прекрасная комната, — сказала она, подходя к огню. Камин был нелепо велик, высотой почти вровень с её ростом, и это ещё если не принимать в расчёт резное украшение над камином — настоящая разверстая пасть в стене. Чёрные пятна от огня, горевшего ещё столетия назад, разукрасили грубую каменную поверхность.

— Не могу поставить себе в заслугу, миледи, что эта комната и огонь в камине — результат моей расторопности. Как вам известно, это всё Дейдре. Хоть убейте, но я и представить не могу, почему она не предупредила меня о вашем приезде.

— Скорее всего, не хотела вас беспокоить.

Аластер пожал плечами:

— Полагаю, вы правы. Возможно, вы не заметили ещё, но временами у меня появляется склонность к чувствительности.

Грейс только улыбнулась.

— Могу я ещё что-нибудь сделать для вас, миледи? Может быть, принести наверх дорожные сундуки, которые вам понадобятся сегодня?

— Есть ещё багаж, но вы можете попросить мистера Макфи и мистера Макги позаботиться о нём после ужина. Всё, чего мне хотелось бы, это чай прямо сейчас, и если вы не возражаете, я бы с удовольствием забралась сейчас в постель, пока Дейдре не принесёт чай.

— Конечно-конечно.

Но Аластер не двинулся с места, пока не понял, что Грейс имела в виду, что ей необходимо раздеться, и тогда вытаращил глаза:

— О! Конечно, миледи. Прошу прощения. Вы же желаете отдохнуть. Я ухожу. Пойду посмотрю, что задержало Дейдре с чаем. — Он поклонился. Дважды. — Приятного вам вечера, миледи. — И попятился из комнаты.

Когда он ушёл, Грейс прижала руку к пояснице, где начала пульсировать возникшая несколько часов назад боль. Это был долгий и изнурительный день. Они поднялись с рассветом, чтобы преодолеть последнюю часть пути к побережью Скайнигэла до наступления сумерек. И вот теперь, когда она наконец здесь, в доме детства её бабушки, она чувствовала себя такой уставшей, что едва могла осознать значительность происшедшего.

Грейс наклонила голову к плечу и повела ею назад от одного плеча к другому, чтобы ослабить напряжение мышц шеи. Она кинула взгляд на кровать, которая выглядела такой тёплой и манящей, села на стул, сняла полусапожки, чулки и пошевелила пальцами на ногах, потом встала и потянулась себе за спину, пытаясь расстегнуть крючки на платье и при этом сожалея, что не носит что-нибудь, что можно было бы снять, не прикладывая таких усилий. Какое-то время она трудилась над застёжками, но без особого успеха, и уже была готова сдаться и лечь в том, в чём была, когда позади раздался мягкий голос, а её руки отвели и опустили по бокам:

— Позвольте мне, миледи.

Дейдре начала расстёгивать платье Грейс, чтобы та могла легко из него высвободиться. Оставшись в сорочке, Грейс вытащила шпильки из причёски и, встряхнув волосами, позволила тем свободно рассыпаться по плечам и спине. Она повернулась к Дейдре и увидела в глазах женщины только благожелательность, отчего сразу же почувствовала себя легко.

— Спасибо, Дейдре.

— Чего уж, я только поставлю чаёк тут на столе, чтобы вы могли подкрепиться, перед тем как отправитесь баиньки.

Грейс улыбнулась, кивнув. Это напомнило ей, как ещё маленькой девочкой, она, бывало, выпивала чашку молока перед сном, а бабушка читала ей восхитительную, захватывающую сказку. Она вспомнила, как засыпала под ласковый, баюкающий бабушкин голос, как всегда уютно и покойно ощущала себя в своей кроватке, зарывшись в мягкие подушки и погружаясь в сон. Казалось, всё это было целую вечность назад: и детство, и чувство защищённости.

Грейс нагнулась, чтобы поднять с пола своё платье. Когда она снова подняла взгляд, то увидела рядом с собой Дейдре со сложенной белой одеждой в руках.

— Я подумала, что вам может понадобиться одёжка на эту ночь, поэтому взяла это из старого сундука на чердаке замка и постирала для вас нынче утром. Это принадлежало вашей бабушке до того, как она уехала отсюда, чтобы выйти замуж за вашего дедушку.

Грейс взяла ночную рубашку, держа её так, словно та была шита золотыми нитями. Любая мысль о страхе или одиночестве, должно быть, исчезнет, когда мягкий лён скользнёт, окутывая тело. Простое движение — и она оказалась завёрнута с ног до головы, и тут же ощутила присущий бабушке запах, запах, который теперь она узнавала, как прикосновение вереска Выскогорья. Если закрыть глаза, то можно представить, будто Нонни укрывает её в своих надёжных объятиях.

— О, Дейдре, спасибо вам, — прошептала Грейс, наблюдая, как та наливает для неё чай. Было в этой маленькой женщине что-то такое, что каким-то образом напоминало Грейс Нонни. Она не могла точно понять, что именно это было, особенно принимая во внимание, как две женщины разнились и возрастом, и своим внешним обликом, но всё же присутствовала в них некая схожесть, которая давала Грейс ощущение того же покоя, что и в детстве.

Грейс скользнула под одеяло, укрывшись до талии. Она взяла чашку, предлагаемую Дейдре, и сделала глоток. То был непривычный напиток — травяной, цветочный, сразу успокаивающий.

— Чай так приятно пахнет. Из чего он?

— То ж валериана и чуток sobrach и brog na cubhaig.

Грейс непонимающе уставилась на неё.

— Примула и первоцвет, — повторила Дейдре гэльские названия по-английски, передавая Грейс маленькое оловянное блюдце с круглым сухим печеньицем на нём. — Он-то обеспечит вам спокойный сон, миледи.

— Я помню, что бабушка любила иногда перед сном выпить немного вина из первоцвета.

Дейдре кивнула, и Грейс, откусив от печенья, начала лениво его пережёвывать. Оно было вкусным, не сдобным, в самый раз для уставшего от путешествия, расстроенного желудка. Она откусила ещё раз и затем отставила тарелку, чтобы допить чай.

Дейдре, прежде чем направиться к выходу из комнаты, пошевелила уголья в огне и потушила все свечи, оставив только одну на столике рядом с кроватью.

— Доброй ночи, миледи. Если вам что-то понадобится, просто позовите меня.

— Спасибо, Дейдре. — Грейс отставила чайную чашку в сторону и откинулась на мягкие, словно гагачий пух, подушки, тронутые приятным травяным ароматом. Она смежила веки, потому что усталость наконец взяла своё, не позволяя ей долее держать глаза открытыми.

— Дейдре?

— Да, миледи?

— Спасибо за то, что встретили нас с таким радушием и сделали наш приезд таким приятным. Я знаю, что надо бы…

Грейс заснула, не успев закончить фразу, окончательно уступив изнеможению.

Дейдре улыбнулась и задула свечу у кровати, подоткнула одеяла и тихо вышла из комнаты.

Глава 21

Первое утро Грейс в Скайнигэле выдалось хмурым, с проливным дождём и порывистым ветром, с громом, который своим грохотом сотрясал то немногое, что осталось от стёкол во множестве окон, заставляя всех обитателей замка укрываться за его толстыми стенами, поближе к огню камина. Грейс отложила намеченный ею объезд окрестных земель, да и Макфи с Макги остались пережидать непогоду до тех пор, пока не смогут отправиться на поиски дополнительной провизии и прочих припасов, которые им потребуются в ближайшее время.

Дождь, однако, позволил им заняться одним делом — подсчитать точное количество дыр в крыше главной башни. Их оказалось семнадцать.

Сидя в главном зале, закутавшись в тёплую толстую шерстяную шаль, Грейс размышляла над огромным списком, за составлением которого она со своими помощниками провела последние часы — ремонтные работы, в которых нуждается дом, и материалы, которые необходимо доставить из Аллапула, ближайшего города, в одном дне пути отсюда по морю. Всякий раз, открывая дверь в очередную давным-давно заброшенную комнату, они обнаруживали новое дополнение к списку работ — изгнать из каминов поселившихся там мышей, заделать веками неиспользующиеся бойницы. Становилось ясно, что работы здесь непочатый край, но, подумала Грейс упрямо, нет ничего невозможного. Она сосредоточилась на первой записи в перечне, прочной крыше, и обратилась к Аластеру, который стоял у очага и снова ставил чайник на огонь:

— Я тут подумала… нет ли в округе местных умельцев — каменщиков и плотников — которых мы могли бы нанять, чтобы начать ремонт в замке, вместо того, чтобы посылать за рабочими в Эдинбург? Это решение представляется более благоразумным не только с экономической точки зрения, в этом случае мы к тому же сможем приступить к работам немедленно. Если дождь не прекратится, к тому времени, как они приедут, мы будем жить под водой, учитывая, как протекает крыша.

— О да, миледи, поблизости — всего полдня пути отсюда — найдутся мастера. Благодаря «улучшениям», имеющим место на севере и востоке, доброй части горцев пришлось переехать из центральной части страны к берегу, для них наступили тяжелые времена.

Грейс озадаченно на него посмотрела:

— Но почему улучшения поместий заставляют арендаторов покидать насиженные места?

— Улучшения в этой части Шотландии, миледи, необязательно означают что-то хорошее. Здесь это слово стало обозначать вытеснение многих арендаторов Высокогорья из их домов. Им не продлевают аренду, и тогда они вынуждены забирать всё, что могут с собой унести, и уходить, оставляя свои засеянные поля, свои дома, все средства к существованию. Многие из таких изгоев, у кого получается, покидают Высокогорье и уезжают в Новую Шотландию[40] и Америку.

— Но если аренду арендаторам не продлевают, то что же происходит с их бывшими земельными владениями?

— Их отдают овцам.

Грейс устремила на шотландца недоверчивый взгляд:

— Людей выгоняют из домов, чтобы расчистить место для овец?

— Aye. Многие землевладельцы получат больше выгоды при таком использовании своих угодий.

Грейс была потрясена. Она помнила чувство общности, которое всегда преобладало в Ледисторпе.

— Но неужели землевладельцы не чувствуют никакой привязанности, никакой ответственности за жизни их людей?

Аластер скорбно покачал головой.

— Многие шотландские лэрды были отправлены в ссылку после неудавшегося якобитского восстания[41], а их люди остались здесь в зависимости от пришлых, которые вступили во владение их землями. Новые арендодатели — значительная часть которых, прошу прощения, миледи, англичане — рассматривают своих арендаторов скорее как неудобство, чем что-либо ещё.

Грейс поднялась, прошлась по комнате и остановилась у камина. Она смотрела на языки пламени, лижущие торф, а внутри её снедало беспокойство. В молчаливой задумчивости она опустилась на колени, чтобы налить себе ещё чашку чая, и отхлебнула успокаивающий напиток. Грейс думала о людях, изгнанных из своих домов, вынужденных оставить всё, что они знали и любили. Её глубоко задела жестокая несправедливость и аккордом чувств отозвалось невыразимое горе. То, что она ощутила, было сродни тому чувству горькой потери, которое её охватило, когда её заставили покинуть Ледисторп ради лондонского дома дяди, а затем снова, когда она вышла замуж за Кристиана и переехала в Найтон-хаус. Единственная разница состояла в том, что её не оставили без средств к существованию. У неё была крыша над головой и еда на столе. А эти несчастные остались, в сущности, безо всего.

Грейс снова повернулась к Аластеру:

— Мне бы хотелось, чтобы вы передали всем по соседству, кто заинтересован в работе по восстановлению замка, приглашение приехать в Скайнигэл. Нужны плотники, каменщики, штукатуры, столяры, все. Всех, кто не умеет, научим.

Аластер вытаращил глаза (впрочем, как это часто бывало):

— Миледи, но их придёт очень много!

— И мы найдём работу для всех. Здесь много дел, не только крышу залатать. Моя бабушка хотела, чтобы я восстановила Скайнигэл, вернув ему былое величие. Однако мне понадобится ваша помощь при расчёте достойной оплаты за работу. Когда мы подготовим предварительный список, я напишу мистеру Дженнеру в Лондон с указанием направить необходимые средства.

На какое-то время Аластер замер с застывшим выражением лица. Он уставился на Грейс, просто остолбенев. Но вот наконец его лицо дрогнуло в улыбке, и он прикрыл глаза.

— Аластер, вам нехорошо?

Шотландец покачал головой, а улыбка на его лице расползалась всё шире. Грейс заметила слёзы, блеснувшие в его глазах.

— О, миледи, прошлой ночью я не мог уснуть из страха, что ваш внезапный интерес к Скайнигэлу был вызван теми же причинами, о которых я тут говорил. Скайнигел расположился на плодородных землях, среди дубрав и сосновых лесов, горных долин, обильно покрытых зеленью. Это поместье не принесёт большого дохода от сдачи в аренду, но могло бы и принести, если его превратить в овечьи пастбища. Управляющие соседних поместий уже обращались с предложениями о покупке части здешних земель, чтобы увеличить свои собственные владения как раз для этой цели. Но ввиду того, что поместье управлялось по доверенности, мы не могли даже рассматривать их предложения, по крайней мере, до тех пор, пока оно не перейдёт к новому владельцу. И теперь это случилось, и я благодарю Бога, миледи, что Скайнигел достался вам.

Чем долее Грейс находилась в Скайнигэле, тем всё более ясно начинала осознавать своё предназначение — быть нужной здесь.

— Моя благодарность вам, Аластер, за добрые слова. Но боюсь, я не настолько, насколько необходимо, сведуща в управлении поместьем. Мне во многом придётся положиться на вас и ваши советы. Единственное, в чём я уверена, так это что я не потерплю того, что по вашим рассказам произошло с арендаторами прочих поместий. Моя бабушка всегда говорила, что жизненной силой любого большого поместья являются его люди. Я клянусь, что никогда корысти ради не позволю себе перешагнуть через моральные принципы.

Грейс поставила чашку и прошла к окну. Снаружи, во дворе, монотонными струями всё ещё лил дождь.

— Когда погода прояснится, я хотела бы обойти поместье и нанести визит арендаторам Скайнигэла. Так как вы знакомы с людьми, я попросила бы вас сопровождать меня. Догадываюсь, что из-за моего приезда их одолевают примерно те же мысли, что беспокоили и вас и не давали уснуть всю ночь. Люди боятся, что я собираюсь их выгнать. И не станут мне доверять. Я хочу успокоить их, что пока я здесь хозяйка, ничего подобного в Скайнигэле не произойдёт.

Аластер кивнул, а Грейс завершила свою речь:

— А теперь, если вы будете так любезны послать объявить о том, что здесь требуются рабочие руки, сама я воспользуюсь сегодняшней недружелюбной погодой и ознакомлюсь с замком изнутри.

— Разумеется, миледи. Я буду счастлив провести вас по нему и показать…

Грейс подняла руку:

— Я искренне ценю вашу любезность, Аластер, но всё же предпочитаю открывать для себя замок в одиночестве. Скайнигэл был наследием моей семьи в течение многих поколений, и всё же мне никогда не рассказывали о нём. Он был домом для людей, которых я никогда не знала, местом действия событий, о которых мне никто не поведал. Я хотела бы потратить немного времени, чтобы познакомиться со своей историей с глазу на глаз.

Аластер склонил голову, выказывая полнейшее понимание.

— Однако, — добавила Грейс с улыбкой, — если я не вернусь к ночи, вы можете отправиться на мои поиски.

Грейс отложила в сторону последнюю стопку книг, найденных ею в деревянном резном сундуке, одном из нескольких, обнаруженных в комнатах и кладовках замка. Большинство из них содержали документы по поместью, небольшие памятные реликвии давно ушедших дней и даже старую одежду, давно забытую и истлевшую от сырости.

Грейс прислонилась спиной к сундуку и закрыла глаза, потирая напряжённые мышцы шеи. Она отложила несколько книг, чтобы заняться ими позже: руководства по управлению поместьем и выращиванию урожая, которые могут оказаться полезными в ближайшие месяцы. Похоже, она провела в этой комнате несколько часов, юбки, собравшиеся складками вокруг неё, запачкались в пыли, оседавшей здесь в течение сотни, а то и больше, лет. Маленькие часики свисали с ленты, повязанной вокруг шеи Грейс, и она подняла их, снова изучая, как делала уже много раз в течение нынешнего дня.

Она нашла их сегодня вскоре после того, как начала своё исследование замка. У них была лишь часовая стрелка, и время они показывали совсем не точно, их маленький циферблат переходил с солнца на луну и с луны на солнце несколько раз в течение прошедших часов. Но для Грейс это не имело значения. Она носила эти часики из-за сентиментальной гравировки. Скромные, овальной формы, и обрамлённые тусклым серебром, с начертанными словами на гаэльском:

«Is e seo m' uair-sa». Дейдре перевела их для Грейс: «Это моё время».

У Грейс не было никакой возможности узнать, какой смысл заложен в этих словах и почему первый владелец часов сделал эту надпись. Да это и не имело значения, потому что слова эти для неё не стали бы важнее, даже если бы она сама их написала.

Это моё время.

Грейс поняла, что впервые в жизни у неё появилась цель, она почувствовала себя нужной, почувствовала, что само её существование имело причину иную, чем просто быть для всех неудобством. Её родители, несмотря на то, что были добры и искренне привязаны к ней, рассматривали Грейс скорее как помеху своим планам, составленным после свадьбы, планам, в которых не предусматривалось вмешательство третьего. Нонни заботилась о ней, вырастила её в любви, защищая от невзгод, да, но ведь у неё не было другого выбора. Это стало обязанностью Нонни, потому что её дети оставили их собственного нежеланного ребёнка.

Внезапный переезд в дом дяди Тедрика, холостяка, привыкшего приходить и уходить, когда ему заблагорассудится, заставлял Грейс чувствовать себя костью, застрявшей у него в горле. А потом был Кристиан, который более чем ясно дал понять, что дед-герцог принудил его жениться на ней.

Всю жизнь Грейс будто ждала чего-то, что-то искала, чувствуя, что может лишь наблюдать за жизнью, сама же находясь с краю, в то время как весь мир проносится мимо неё. Но теперь пришло её время, время перестать быть неудобством, перестать позволять другим терпеть себя. Теперь пришло её время искать свою собственную жизненную тропинку.

Грейс снова посмотрела на часики, затем сомкнула вокруг них пальцы и направилась к двери.

Да, это было её время.

Глава 22

Утром следующего дня солнечные лучи прорвали туман, окутавший громаду гор на востоке, и солнце показалось над вершинами, восхищая красотой своего появления. После сытного завтрака из овсянки, пресных лепешек и чая, Грейс и Аластер отправились навещать арендаторов поместья. Флора, Дейдре и Лиза принялись вытирать воду, которая просочилась через прохудившуюся крышу. Накануне, коротая часы вынужденного заточения в четырёх стенах из-за лившего весь день дождя, Дейдре и Флора испекли в дорогу Грейс с Аластером песочное печенье для арендаторов и при этом извели почти весь сахар и бόльшую часть муки и масла, что Грейс привезла с собой. Макфи и Макги уехали этим утром, отплыв на север к Аллапулу[42], чтобы накупить муки, сахара и других продуктов для пополнения запасов замка.

С собой они взяли письмо, которое Грейс написала мистеру Дженнеру в Лондон с просьбой выделить дополнительные деньги со счёта, предназначенного для восстановления Скайнигэла. До тех пор в её распоряжении были лишь те деньги, которые ей дала Нонни много лет назад с наказом приберечь их на чёрный день.

Однажды ранней весной Нонни пришла к ней, держа маленький, украшенный вышивкой, ридикюль.

— Моя мама дала мне его, когда я была в твоих летах, совсем молоденькой девушкой, незадолго до того, как я вышла замуж за твоего дедушку. Женщинам редко разрешается иметь собственные деньги, и часто они из-за этого оказываются в незавидной ситуации, в полном одиночестве, когда им так нужна помощь. Вручив мне этот подарок, матушка заставила меня пообещать, что я открою его только в случае крайней нужды. Мне повезло, меня миновала подобная участь, поэтому я передаю его тебе, дорогая. Надеюсь, никогда не настанет время, когда ты столкнешься с невзгодами или лишениями, но никто не может сказать, что судьба приготовит ему завтра. Если тебе суждено оказаться в подобных обстоятельствах, просто помни: с этим у тебя всегда ещё остаётся надежда, как она оставалась и в ящике Пандоры, на самом дне.

Грейс никогда не открывала сумочку, даже чтобы просто заглянуть, до тех самых пор, пока не собралась покинуть Лондон и отправиться в Скайнигэл. Она знала, что в сумочке были деньги, но понятия не имела сколько. И была потрясена, когда обнаружила несколько монет по пять гиней, завёрнутых в четыре пятидесятифунтовые банкноты. Обнаруженное сокровище устранило последнее препятствие перед её отъездом в Шотландию, и с этого момента Грейс уверилась, что она и в самом деле поступает правильно.

Грейс и Аластер верхом на крепких горных пони пустились в путь через покрытые вереском холмы, через узкую зелёную долину, усыпанную колокольчиками, примулами и ветреницами. Они выехали к неглубокой лощине, меж склонов которой протекала речка Скиах — Летящая река. Мирная картина тронула трелями и цокающими выкриками ярко-красных клестов[43], которые при приближении путников вспархивали и начинали перелетать с места на место среди хвойных деревьев. На протяжении всего пути Аластер коротал время, рассказывая истории из своего детства, проведённого на этой земле, земле, на которой его прадед трудился более века назад.

— Вы рассказываете о своей любви к этому краю, как некоторые о любви к женщине, — заметила Грейс, с непринужденностью сидя в дамском седле, в то время как её пони сам выбирал дорогу на узкой тропинке. — Аластер, вы никогда не были женаты?

Аластер мгновенно замолчал — что было ему несвойственно, — и Грейс укорила себя за излишнее любопытство.

— Я сожалею, мне не следовало спрашивать вас о чём-то столь личном. Это не моё дело.

— Нет, миледи, нету ничего предосудительного в вашем вопросе. — Он покачал головой. — Просто я долгое время не думал об этом. Нет, миледи, я никогда не был женат. Подумывал в своё время, даже опустился на колено и попросил её руки.

— Она отказала вам?

— Нет, миледи, вовсе нет. Изабел согласилась, и мы даже готовились пожениться на будущее лето. Мне нужен был ещё год, чтобы закончить обучение. Но когда я уехал в университет в Эдинбург, она стала нетерпеливой. Она хотела, чтобы мы поженились как можно скорее, но я не мог бросить учёбу. И тогда Изабел написала мне, что решила выйти замуж за другого, — он запнулся и договорил еле слышно: — Очевидно чувства её оказались не настолько сильными, как я полагал.

Грейс были прекрасно известны муки любви к человеку, который не питает ответных чувств.

— Мне так жаль, Аластер.

Он улыбнулся:

— Aye, последние десять лет она живет в Новой Шотландии, но пока я жив, я ник’да не забуду, как увидел её в первый раз. Это случилось на кейли[44] и каждый, кто жил поблизости, пришёл, чтобы петь и танцевать. Я раньше никогда не встречал Изабел. Я впервые заметил её, когда она пела старошотландскую балладу. Изабел обладала самым прекрасным голосом, который я когда-либо слышал прежде, да и после. Я был поражён. Также как и каждый, кто слушал.

Его лицо приняло сентиментальное выражение, а пони между тем самостоятельно продолжали продвигаться по дну узкой горной долины. Аластер с тоской устремил взгляд вдаль, тихо напевая с выраженным акцентом, который до сего момента скрывал:

Они ехали по долине, каждый погружённый в свои мысли. Слушая, как Аластер поёт, Грейс внимала не столько словам, сколько любви, которая так явственно слышалась в них, любви, которую он сохранил к девушке, разбившей его сердце много лет назад.

Некая часть её хотела бы знать, думал ли когда-нибудь Кристиан о ней так, как она о нём, спрашивая себя, что было бы, доведись им встретиться при других обстоятельствах. Эти мысли закрадывались к ней в голову куда более часто, чем ей бы хотелось признаться, когда она лежала ночью без сна, глядя сквозь окно на луну. Она задумывалась, вспоминал ли Кристиан, как и она, хоть когда-нибудь о той близости, что они разделили друг с другом, о тех чувствах, что принесло их единение. Она знала, что страсть, которую они столь мимолётно разделили, тронула его — возможно не так глубоко как её — но должно же было быть в ней что-то такое, что заставляло его возвращаться к ней снова и снова. Грейс ни за что не поверит, что это было простое соитие, ведь если он так сильно ненавидел то, что она вошла в его жизнь, чтобы занять в ней своё место, то он с лёгкостью смог бы получить удовольствие на стороне. Но он так не поступил. Осознание этого оставляло у неё в сердце маленькую крупицу надежды.

Они направили пони вброд по мелководному ручью, бурливо несущемуся через лощину. Простой каменный коттедж, появившийся перед ними, привалился, тесно прижавшись, к склону холма. Столб дыма поднимался из небольшой трубы — lum, как назвал её Аластер — над плотно покрытой соломой крышей, которую удерживали, спасая от ветров Высокогорья, при помощи верёвок, перекинутых с одной стороны крыши на другую, и натянувшихся под тяжестью свисающих с них камней.

На зелёном склоне холма паслась небольшая горстка овец, выбирая между сеслерией[46] и вереском, их далёкое блеяние доносил дувший с гор лёгкий ветерок.

Когда путники приблизились к коттеджу, Грейс заметила маленькое личико, смотрящее на них через отверстие в стене, где не было окна, только хлопающая на ветру промасленная тряпка взамен. Залаяли собаки и забегали вокруг пони, а те стояли себе смирно, едва обращая внимание на заливающуюся ораву. Низкая каменная ограда окружала небольшой хлев, откуда смотрели, наблюдая за приехавшими с лёгким интересом, приземистый пони и косматый, забрызганный грязью, хайлендский телёнок.

Грейс и Аластер остановили пони и уже начали спешиваться, когда из коттеджа им навстречу вышел мужчина. Широкие рукава его грубошёрстной рубахи были закатаны до локтей, а уложенный складками тартан, перекинутый наискось через плечо, перепоясан по талии. Шерстяные чулки со сходным клетчатым рисунком закрывали чуть ниже колен его ноги, обутые в зашнурованные грубые башмаки из недублёной кожи. Позади него, задержавшись в дверном проёме, встала женщина, её голову покрывал платок, а из-под длинных, до лодыжек, юбок виднелись босые ноги. Двое детишек прижимались к ней с обеих сторон.

— La math,[47] Аластер, — произнёс мужчина по-гэльски.

Аластер кивнул:

— Калум, хорошо выглядишь. Как семья?

Мужчина в ответ зачастил по-гэльски, и пока говорил, подозрительно поглядывал на Грейс.

— Калум, — сказал Аластер, — хочу представить тебе леди Грейс, маркизу Найтон. Леди Грейс унаследовала Скайнигэл. Леди Грейс, пожалуйста, познакомьтесь с Калумом Гатри.

Калум почтительно склонил голову, промолвив:

— Миледи.

Он больше не говорил по-гэльски, но когда поднял голову, чтобы взглянуть на неё, она ясно увидела в его глазах мрачные подозрения, подозрения и страх перед тем, чтό её прибытие в Скайнигэл может предвещать для него и его небольшой семьи.

— Мне очень приятно познакомиться с вами, мистер Гатри, — сказала Грейс с открытой улыбкой в надежде смягчить некоторые из его подозрений. Когда он не ответил, она показала на низкий дверной проём, где всё ещё стояла женщина. — Это ваша жена?

Калум кивнул.

— Aye, она. Мэри. И двое мальцов, Калум и Йен.

Грейс оставила своего пони и обошла остальных, улыбаясь женщине. В руке она держала свёрток с песочным печеньем, которое они с Аластером привезли с собой.

— Здравствуйте, Мэри. Приятно познакомиться с вами.

Но женщина не только не взглянула на неё, но даже и не пошевелилась, чтобы взять завёрнутое в узелок печенье. Вместо этого она с тревогой посмотрела на мужа.

— Она не говорить по-английски, — объяснил Калум, подходя, чтобы присоединиться к жене. Он что-то сказал ей по-гэльски, и жена кивнула, потом повернулась, внимательно посмотрела на Грейс и, нерешительно улыбнувшись, поклонилась.

— Это вам, — сказала Грейс, снова протягивая ей песочное печенье.

Мэри бросила взгляд на Калума, который кивнул, и лишь потом взяла свёрток. Когда она увидела, что это было, то улыбнулась, хотя та же самая тень страха, которую Грейс заметила в глазах Калума, теперь омрачала и её глаза.

— Taing is buidheachas dhut, baintighearnachd do. [48]

Тут настала очередь Грейс в замешательстве взглянуть на Калума:

— Боюсь, я ещё не понимаю гэльский.

— Она благодарит вас, ваша светлость.

— Будьте добры, скажите ей «пожалуйста».

В то время как Калум повторял её слова Мэри, Грейс присела на корточки и протянула руку к первому из двух мальчиков. На вид тому было лет семь, и он был высоким и худым, как и его отец. Она заметила его изношенную одежду и отсутствие обуви на босых ногах. Он не принял руки Грейс, лишь с любопытством уставился на обтягивающую её кисть перчатку из тонкой лайки. Второй мальчуган, выглядывая из-за брата, точно так же вытаращился на перчатку.

— У неё нету руки, па, — сказал первый.

Калум быстро заставил его замолчать, прошептав: «Шшш!», — и ребёнок повернулся к Грейс, словно у неё неожиданно выросла вторая голова, та, которая могла проглотить его целиком. Грейс подняла руку и покачала головой, сказав:

— Всё хорошо, — она потянула за пальцы перчатки, а мальчонка со смесью восхищения и страха буквально вцепился в неё взглядом. Когда все её пальцы оказались на свбоде, Грейс стянула перчатку, чтобы показать свою обнажённую руку.

Она согнула пальцы.

— Видишь, у меня есть рука. Она просто пряталась в перчатке.

Разгоревшееся любопытство разогнало мальчишечьи страхи. Мальчуган взял перчатку, которую Грейс предложила ему, и воззрился на неё так, словно она была сделана из чистого золота.

— Теперь ты согласен пожать мне руку? — спросила Грейс, и он тут же это и сделал, обхватив своими грязными пальчиками её.

— Как тебя зовут?

— Калум, — пробормотал он, и тут же его внимание снова сосредоточилось на перчатке, на том, как она растягивалась, на небольшом цветке, вышитом на ней. Он приложил её к своей руке, сравнивая её размер и свой.

— Я должна была знать, что твое имя будет Калум, потому что ты совсем как твой па.

Она посмотрела на второго мальчика, робко выглядывающего из-под руки брата. Этому обладателю копны рыжеватых волос и целой россыпи веснушек на маленьком носике было, наверное, года три-четыре. Грейс стянула вторую перчатку и передала ему:

— А тебя, полагаю, зовут Йен.

— Aye, — ответил малыш тоненьким голоском, пожимая руку, которую она протянула ему, и свободной ручонкой беря перчатку. — Ты осень класивая.

Грейс светло улыбнулась:

— Ну, спасибо тебе, мой прекрасный сэр.

— Что значит «сэл»?

— «Сэр» — это другое название взрослого мальчика, такого, как ты.

Он улыбнулся ей, продолжая сжимать перчатку.

Грейс встала и всмотрелась внутрь коттеджа, но за низким дверным проёмом не смогла увидеть ничего дальше, чем на фут, — так темно было внутри. Она бросила взгляд на Калума, всё ещё стоявшего рядом с Мэри:

— Могу я заглянуть внутрь? Я никогда не бывала в домах арендаторов.

Муж и жена обменялись странно встревоженными взглядами, а потом Калум неохотно кивнул: по всему было видно, пускать её ему не хотелось, но и отказать он боялся.

Грейс сняла шляпу для верховой езды — «дерби»[49] — и шагнула через порог в большую комнату, которая служила одновременно и кухней, и гостиной, и спальней. Несмотря на скудность обстановки, это место, едва они вошли, одарило их чувством дома. В небольшом очаге горел огонь, над которым на крюке висел железный чайник. Весь дальний угол комнаты занимала огромная сосновая кровать-шкаф, с бортами со всех четырёх сторон. Грубый дубовый стол в центре комнаты был заставлен множеством — не менее чем полудюжиной — деревянных чашек с овсянкой. Странно, подумала Грейс, ведь встретить её вышло всего четверо.

Мэри вошла в дом и, заметив интерес Грейс, быстро начала собирать чашки. Грейс повернулась к Калуму:

— Надеюсь, вы извините нас за то, что мы прервали ваш завтрак.

Тот замотал головой:

— Никаких беспокойств, миледи. Мы уже закончили.

— У вас милый дом, — сказала она, подмечая женскую руку — свежие цветы в кувшине на столе, кусок цветной ткани, приделанный как занавеска над окном. Грейс обошла комнату и остановилась перед коробкой для торфа, чтобы полюбоваться накрывающим её шерстяным одеялом. Замысловато вытканное, своим узором оно напомнило Грейс шаль, которую когда-то давно подарила ей бабушка.

Лишь проводя пальцами по тонко спрядённой шерсти, Грейс услышала звуки, доносящиеся из торфяной коробки — звуки, наподобие хныканья ребёнка — и последовавшее за этим успокаивающее «ш-ш-ш».

Даже не задумавшись о том, стоит ли спросить разрешения, она откинула одеяло и подняла крышку, прикрывающую коробку. И услышала, как за спиной у неё тревожно вскрикнула Мэри, когда в коробке Грейс обнаружила съёжившуюся женщину с маленьким, наверное, двухгодовалым, не старше, ребёнком, накрепко вцепившимся в неё. Женщина дрожала, в ужасе взирая на Грейс. Ребёнок тотчас же начал плакать. Мэри крикнула что-то по-гэльски и, рыдая, уткнулась лицом Калуму в грудь.

Грейс повернулась к Калуму:

— Что случилось? Почему она там прячется?

Выражение лица Калума стало крайне расстроенным:

— Я знаю, что не могу поджидать, что вы простите за это, миледи, но ради всего святого, у них не было другого места, куда ийти.

— Простить? Что здесь прощать? Боюсь, я не понимаю.

Аластер отодвинулся от двери и выступил вперёд:

— Миледи, женщина внутри торфяной коробки — это сестра Мэри Элспет с дочерью. Раньше они жили в соседнем поместье, пока их не изгнали, — он с выражением сочувствия на лице повернулся к Калуму, а потом вновь взглянул на Грейс. — Что известно Калуму, а вам нет, миледи, это то, что среди лэрдов поместий и местных судей существует неписаное правило, по которому любую семью, давшую приют другой, изгнанной, ждёт такое же наказание, — он запнулся. — Они боятся, что теперь и вы выгоните их из их дома.

Грейс медленно обвела взглядом комнату, в которой множество лиц взирали на неё: Калума, его мальчишек, даже мокрое от слёз лицо Мэри, и Элспет — та так и стояла внутри торфяной коробки. В ответных взглядах, которые все они бросали на неё с чистым и неприкрытым ужасом, Грейс вполне могла казаться королевой из ада.

Гнев, неистовый и первобытный, начал разгораться внутри неё. Это было бесчеловечно и жестоко — то, что эти бедные люди ежедневно должны жить под страхом такой ужасной угрозы, бояться просто предложить кров своим родным, чтобы также не подвергнуться участи быть изгнанными. Она смотрела, как два мальчика, Калум и Йен, медленно подошли к ней, ни на мгновенье не отрывая от неё взгляда, когда каждый из них осторожно положил её перчатки на стол, возвращая их ей, словно надеясь, молясь, что этот небольшой жест, возможно, удержит её от наказания тех, кого они любят.

Грейс сморгнула набежавшие слёзы и повернулась к Элспет, которая всё ещё стояла позади неё и крепко прижимала к себе дочь. Крошечное личико ребёнка уткнулось в материнскую шею как самое безопасное место на свете. Грейс протянула руки.

— Пожалуйста, позвольте мне взять её, чтобы вы смогли выбраться из этой коробки.

Элспет смутилась. Калум, кивая, ободряющим тоном заговорил с ней по-гэльски. Медленно, осторожно Элспет ослабила свои объятия вокруг малышки, передавая её ожидающей, чтобы принять дитя на руки, Грейс. Взяв ребёнка, Грейс прижала кроху к себе и держала так, пока Элспет с помощью Калума выбиралась из торфяного ящика. Малышка взглянула на Грейс, подбородок её задрожал, и она засопела. Грейс улыбнулась ей и ласково прикоснулась к щёчке, смахивая слёзинки.

— Всё будет хорошо, — прошептала она и в нежном поцелуе прижалась к завиткам на лбу девочки, прежде чем передать кроху назад Элспет.

Сделав глубокий вдох, Грейс повернулась и обратилась к Калуму:

— Вы боитесь, что я выгоню вас из вашего собственного дома только потому, что так поступают другие землевладельцы. Даю вам свое слово, Калум Гатри, что ничего подобного не произойдёт. Ни сегодня. Ни когда-либо. Здесь, в Скайнигэле, не будет «улучшений», подобных тем, что происходят где-либо в других местах Высокогорья. Пожалуйста, будьте так любезны передать остальным арендаторам то, что я только что сказала.

Калум с минуту неверяще взирал на неё, а затем его лицо расплылось в широкой сияющей улыбке. Он быстро повторил по-гэльски то, что сказала Грейс, Мэри и Элспет. Мэри изумленно прикрыла рот обеими руками, а мальчики, Калум и Йен, бросились вперёд и обвили руками юбки Грейс. Грейс бросила взгляд на Калума, который притянул жену и свояченицу в свои объятия. Его глаза были закрыты, и у него был такой вид, словно он вот-вот заплачет. Она взглянула на Аластера, стоявшего в стороне, зрителя разыгравшейся сцены. Он улыбался, его собственные слёзы блестели в тусклом свете, и когда его пристальный взгляд встретился с её, он кивнул, одними губами проговорив: «Спасибо, миледи, спасибо».

Глава 23

У некоторых людей бывают плохие дни, у других случаются плохие недели. У Кристиана Уиклиффа, маркиза Найтона, плохими выдались два месяца — и, судя по всему, и третий обещал стать таким же.

Он потерял свою жену — он предпочитал слово «потерял» потому что слова «был брошен» звучали слишком окончательно, слишком безвозвратно, а у него были серьезные намерения вернуть Грейс, леди Найтон, чего бы это ни стоило, хотя бы ради того, чтобы отчитать её за то, что она столь успешно исчезла, не оставив ни малейшего следа.

Он никогда не забудет день, когда обнаружил, что она исчезла. Его первой мыслью было, что её похитил тот, кем бы он ни был, кто оставил анонимное и угрожающее сообщение на пороге его дома. Но больше всего, больше, чем он считал когда-либо возможным, подавляла Кристиана мысль о том, что именно Грейс заплатит за его грехи. Первые два дня после её исчезновения он провёл, обвиняя во всём себя, пока одна из горничных не заметила ему, что пропало несколько платьев Грейс. Но, как оказалось, исчезли только те платья, вместе с обувью и чулками и даже лентами для волос, которые она привезла с собой сразу после свадьбы и носила до того, как стать его женой. Однако лишь после того, как Элеанор обнаружила, что также исчезли и принадлежности Грейс для рисования, все в доме окончательно уверились, что его супруга ушла по собственной воле.

Уставившись на пустое место в её гардеробе, Кристиан вдруг подумал, что никогда не знал о любви Грейс к рисованию. Это был факт, по поводу которого Элеанор не преминула высказаться.

— Ты бы заметил, — раздражённо говорила она ему, — если бы уделил собственной жене хоть каплю внимания за всё то время, что она пробыла здесь.

Кристиан покорно сносил негодование своей сестры просто потому, что ему нечего было возразить на её обвинения. Ведь именно он, и никто другой, прогнал Грейс, и в этой мысли он был не одинок. Слуги тоже обвиняли его. Он начинал думать, что повар и в самом деле специально передерживает ужин, чтобы наказать хозяина. Он видел упрёк в их глазах и слышал осуждение в их голосах даже тогда, когда они пытались делать вид, что она вскоре вернется. Горничные всё также приносили цветы в её спальню, исправно заменяя увядающие на свежие. А как-то раз он даже поймал Форбса, когда тот добавлял в вазы воду, словно из-за этого Грейс каким-то образом могла вдруг появиться из-за угла, и заметить его усилия, и, как всегда, поблагодарить за труд, который Кристиан считал само собой разумеющимся.

Каждое утро Кристиан просыпался с осознанием того, что смежная спальня пуста, и, бывало, стоял в дверях и смотрел на аккуратно застеленную бледно-голубой парчой с кружевами постель жены, не тронутую вот уже несколько недель. Ему хотелось знать, как она, где ночует, в безопасности ли. Мысль о том, что ей может угрожать что-то из-за того, что он вынудил её бежать, недавала ему заснуть почти каждую ночь, заставляя расхаживать туда-сюда и всякий раз останавливаться, чтобы посмотреть в окно на улицу, словно Грейс как-то, волшебным образом, могла пройти мимо.

Но её не было.

Дошло до того, что Кристиан начал задаваться вопросом, а не было ли её появление в его жизни ничем иным как сном, игрой его воображения. Её образы возникали перед ним из ниоткуда. Он видел её ослепительную улыбку в ночь на балу у Девонбруков, когда она впервые шагнула в его объятия как его жена. Он думал о том, что она полностью приняла его, даже несмотря на то, что порою он обращался с нею ужасно. Кристиан, возможно, заставил бы себя поверить, что она была не более чем иллюзией, если бы не печальные лица слуг, ежедневно напоминающие ему, что Грейс была не сном, не иллюзией, а даром, который он так глупо отбросил прочь.

После того, как Кристиан обнаружил её исчезновение, не прошло и часа, а он уже нанял четырёх лучших сыщиков с Боу-стрит, каждый из которых повёл поиск в своём направлении. Он ожидал, что Грейс вернётся через несколько дней, но и по сию пору сыщики так и не сумели наткнуться на её след. Кристиан не мог не начать бояться худшего. Чем дольше Грейс отсутствовала, тем хуже он себя чувствовал и тем больше осознавал, что когда найдёт её — если найдёт её — самым важным из всего, что хотелось ему сделать, будет сказать ей, как сильно он был не прав.

Именно колючее презрение Элеанор, когда они обнаружили, что Грейс сбежала, раскрыло Кристиану глаза на то, что в их браке она оказалась такой же жертвой, как и он сам. Он был так поглощён своей обидой на деда, так зол из-за собственного бессилия, что обратил свой гнев на Грейс, словно она в чём-то виновата. Тем не менее, вёл он себя с ней отвратительно. Всякий раз думая о той ночи, когда она пришла к нему, чуть ли не умоляя о внимании к ней, он морщился. Это была мольба, на которую он ответил с холодным, эгоистичным безразличием. Он был так разочарован самим собой, потому что вопреки всем своим клятвам не позволять жене влиять на него, он оказался совершенно не в силах устоять перед ней. Той ночью, стоя перед ним в ночной сорочке, такая уязвимая, умолявшая его обратить на неё хоть какое-то внимание, Грейс оказалась лёгкой мишенью. И когда она, наконец, раскрыла перед ним своё сердце, он просто уставился на неё, высокомерный и гордый, как и все остальные Уэстоверы до него.

На вашем месте мог быть кто угодно…

Ему никогда не забыть, как она сразу поникла, едва он произнёс эти слова. Он повёл себя, как ублюдок, и не мог осуждать её за то, что в итоге она оставила его. В чём он мог обвинить Грейс, так это в том, что ей удалось так чертовски замечательно спрятаться от него. Ему хотелось самому устремиться за ней, а не сидеть сложа руки и беспомощно ждать, но он был лишён даже этой возможности. А тут ещё возникшая ситуация с Элеанор, которая тоже требовала разрешения.

Хотя почти все знатные холостяки Англии собрались в городе в этом сезоне, Элеанор, казалось, была решительно настроена влюбиться в того единственного, за которого не могла выйти замуж — в Ричарда Хартли, графа Херрика. Вот уже несколько недель Кристиан проводил все свои дни, стараясь выяснить, куда же могла направиться его жена, а вечера — делая всё, что было в его силах, чтобы удержать Элеанор и Херрика от возникновения сердечной привязанности. Что было нелегкой задачей, поскольку он был вынужден действовать, не вызывая подозрений со стороны Элеанор. К сожалению, ещё с детства его сестра обладала сверхъестественной способностью видеть вещи насквозь, несмотря ни на какие уловки.

Она мгновенно заметила неодобрение Кристиана и даже открыто спросила его, почему он так настроен против лорда Херрика. И Кристиан просто ответил, что он предпочёл бы, чтобы она неторопливо насладилась сезоном и позволила себе познакомиться со многими молодыми людьми, а не связывать себя обязательствами с первым, кто заметил её.

Иначе говоря, он солгал.

К счастью, только этим утром Кристиан узнал, что Херрика вызвали из Лондона в его поместье в Йорке. Отсутствие Ричарда давало Кристиану несколько недель передышки. Возможно, удача могла бы даже улыбнуться ему, подарив достаточно времени, чтобы Элеанор влюбилась в другого.

Кристиан взял с каминной полки миниатюрный портрет сестры и, глядя на него, задумался о том, что если бы только он мог назвать Элеанор истинные причины, по которым возражает против Херрика, она бы поняла, почему никогда не сможет выйти за того замуж. Но Кристиан знал, что никогда не сможет открыть ей правду, потому что сделай он это, и на свет божий выйдет более глубокая правда, то, что Кристиан всю жизнь старательно скрывал.

Стук в дверь кабинета выдернул его из тревожных дум. Кристиан поставил портрет Элеанор назад на каминную полку как раз в тот момент, когда вошёл Форбс.

— Милорд, лорд Чолмели здесь, он желает увидеть вас.

Чёрт побери! Кристиан посмотрел на часы. Было всего девять часов, и он едва успел выпить первую чашку кофе. Он был сейчас не в том настроении, чтобы встречаться с дядей Грейс.

— Скажи ему, что меня нет.

— Он очень настойчив, милорд. И даже, эээ, начал совершенно недвусмысленно угрожать.

Кристиан поднял бровь:

— Угрожать?

— Да, милорд, угрозы из тех, что послужат лишь дальнейшему раздуванию скандала.

Кристиан нахмурился. Он боялся этого. Время, отпущенное ему для разрешения проблемы, чтобы исправить непростую ситуацию в своём браке без того, чтобы все без исключения знали об этом, видимо, миновало, и сейчас пришёл тот час, наступления которого он боялся больше всего. Он уже не мог скрывать отсутствие Грейс, прячась за отговорками о головной боли и расстроенном желудке. С Чолмели, не умеющим держать язык за зубами, скоро весь Лондон будет знать, что жена оставила его прежде, чем успели высохнуть чернила на их брачном свидетельстве.

Кристиан сделал глубокий вдох.

— Тогда, полагаю, тебе придётся проводить его сюда.

Когда Форбс пошёл за маркизом, Кристиан налил себе ещё одну чашку кофе и плеснул в неё бренди, понимая, что, так или иначе, но оно ему потребуется.

Тедрик, лорд Чолмели, пронёсся через дверь со всем изяществом и утончённостью свирепого урагана. Он не стал ждать приветствия и выпалил безо всякого вступления:

— Какого чёрта вы сделали с моей племянницей, Найтон?

Кристиан воззрился на маркиза, пытаясь сохранять спокойствие:

— Садитесь, Чолмели.

Но Чолмели предпочёл не заметить приглашение.

— Все знают, какие вы, Уэстоверы, скрытные. Что вы сделали? Убили её? Закопали в саду, где она подкармливает ваши анютины глазки прямо в эту самую минуту, пока мы говорим?

Кристиан посмотрел в сторону двери, где, открыв рот, замер Форбс.

— Вы можете оставить нас, Форбс. И пожалуйста, закройте за собой дверь, — не хватало ещё, чтобы кто-нибудь из слуг услышал болтовню Чолмели и половина Лондона стала бы считать его, Найтона, женоубийцей.

После того, как дворецкий ушёл, Кристиан ещё немного подождал, медленно сосчитав до десяти. Потом сделал пару глотков кофе и, вновь посмотрев на Чолмели, спокойно и отчётливо произнёс:

— Сядьте, Чолмели… Сейчас же.

Высокородный маркиз Чолмели закрыл рот и опустился в кресло перед столом Кристиана, вцепившись пальцами в подлокотники. Выражение его лица оставалось всё таким же обеспокоенным.

Кристиан посмотрел на него.

— Для начала вы можете прекратить спектакль. Вам отлично известно, что я не убивал Грейс.

— Тогда где она? Я знаю, что здесь её нет. Я расспросил ваших слуг. С некоторых пор ни один из них не видел её.

— Нет, с того момента, как она, очевидно, отправилась к вам с визитом. Вы, должно быть, были последним, кто видел её, — он взглянул на маркиза. — Возможно, об её местонахождении я должен спросить вас.

Тедрик с отвращением покачал головой.

— Плох тот мужчина, Найтон, который не может уследить за своей собственной женой.

Кристиану нечем было ответить на этот выпад, что, впрочем, не означало, будто ему нравится слышать это, особенно от кого-то, подобного маркизу.

— Как бы там ни было, позвольте вас заверить, что я прикладываю все усилия, чтобы найти её.

Тедрик подался вперёд, сдвинувшись к самому краю кресла:

— Все усилия? Если вы так сильно хотите найти её, Найтон, то какого дьявола вы всё ещё здесь, — он указал на стол, — вместо того, чтобы быть там… — он взмахнул рукой в сторону окна, — лично занявшись её поисками?

— Да, Кристиан, — раздался такой знакомый и нежеланный голос от двери, — скажи нам, почему ты здесь, вместо того, чтобы разыскивать свою своенравную жену?

Глава 24

Кристиан взглянул на дверь с неподдельным отвращением, поскольку знал, кто находится за ней. Он вознёс молитву небесам, желая ошибиться в своём предположении. Святые, должно быть, наказывают его, требуя, чтобы он в один и тот же день столкнулся лицом к лицу одновременно и с Чолмели, и со своим дедом.

Держа в руке трость, герцог Уэстовер стоял и прислушивался к словесной перепалке между Кристианом и Чолмели. Его губы были крепко сжаты, а глаза вспыхивали, как обычно, неодобрительным светом. Кристиан почти слышал мысли старика, как если бы они эхом разносились по всей комнате:

Что же это такое, сынок? Я нахожу тебе вполне подходящую жену, а ты теряешь её? Каким герцогом ты рассчитываешь стать, если даже не можешь сделать счастливой простую женщину?

Но, даже думая так, Кристиан понимал, что больше не может перекладывать ответственность за свои поступки на деда, также как не может винить Грейс за то, что она ушла после того, как он с ней обращался. Только он один во всём виноват.

Прежде чем ответить, Кристиан подождал, пока герцог не войдёт в кабинет и не займёт кресло рядом с Чолмели. Гости, здороваясь, коротко кивнули друг другу, а затем повернулись и одинаковыми неодобрительными взглядами уставились на Кристиана.

Кристиан сделал глубокий вдох.

— Да, это правда. Грейс ушла. И да, хотите — верьте, хотите — нет, я пытался её найти. Я нанял четырёх сыщиков, но до сих пор они не обнаружили никаких следов.

— Она не могла уйти далеко, — брызнул слюной Чолмели. — Она, в конце концов, всего лишь женщина.

Всего лишь женщина. Почему-то Кристиан больше не считал, что это определение подходит Грейс.

— Не так давно, милорд, я понял, что нельзя недооценивать слабый пол. — Прежде чем продолжить, Кристиан тайком обменялся взглядом со своим дедом. — Однако, учитывая тот факт, что Грейс ограничена в средствах, если они вообще есть у неё, трудно поверить, что она могла уехать далеко от Лондона. Если она вообще покинула город — вот одна из причин, почему я сам до сих пор нахожусь здесь. Я надеюсь, что она всё ещё где-то рядом. И если я прав, то, в конечном счёте, найду её. Должно быть, в её распоряжении была какая-то сумма денег, раз она прячется уже несколько недель. Чолмели, вам было известно о наличии у неё каких-либо средств?

Маркиз покачал головой.

— Нет. У неё их не могло быть. Я бы знал.

«И сам бы потратил их», — подумал Кристиан.

— Если только…

— Что?

— Если только моя мать не дала ей немного денег перед своей смертью. Вполне в духе старухи было сделать что-нибудь подобное. Она ратовала за независимость женщин, что бы ни значило это запутанное понятие.

Герцог откашлялся и наклонился вперед, опираясь на свою трость:

— Полагаю, это возможно. Но разве может девочка содержать себя и свою горничную — а я считаю, что она взяла её с собой — на эти средства так долго? Рано или поздно деньги у неё закончатся. Вопрос в том, что она будет делать потом?

Прежде чем кто-либо успел задуматься об этом, раздался стук в дверь. Вошёл Форбс и склонил голову:

— Милорд, здесь мистер Дженнер. Он просит о встрече с вами.

— Дженнер? — брызнул слюной Тэдрик. — Разве не он вёл дела моей матери? Тот, кто составлял брачные контракты?

— На его карточке указано, что он адвокат, милорд, — сказал Форбс, отвечая на вопрос Чолмели.

— Он, вероятно, явился сюда, чтобы разобраться с положением брачного контракта, согласно которому, если невеста исчезает, всё аннулируется и становится недействительным, — усмехнулся Чолмели.

Это не обрадовало Кристиана, и он сказал:

— В таком случае вы лишитесь своей оговорённой доли.

Герцог улыбнулся. Чолмели же побледнел, как только Кристиан повернулся к Форбсу:

— Скажи этому Дженнеру, что в настоящий момент я занят, и спроси, сможет ли он оставить бумаги, которые принёс с собой.

— Милорд, он говорит, что это срочное дело, касающееся леди Найтон и послания, которое он получил от неё.

— Бог мой! Почему же ты сразу не сказал? Проводи его сюда.

Когда дворецкий вышел, Кристиан посмотрел сначала на своего деда, а потом на Чолмели:

— Ни слова, пока я не доберусь до сути дела. Я сам буду говорить с мистером Дженнером.

Герцог просто кивнул и облокотился на стул. Чолмели пожал плечами и встал, чтобы налить себе бренди из бутылки Кристиана.

Спустя несколько минут Форбс ввёл невысокого, невзрачно одетого человека, у которого кончики пальцев были испачканы чернилами. Адвокат нервно взглянул на ещё двух джентльменов, помимо хозяина находящихся в комнате, а затем сел на стул, ранее занимаемый Чолмели.

Кристиан не имел никакого понятия о том, много ли Дженнер знал, если вообще знал, об исчезновении Грейс, поэтому заговорил, тщательно подбирая слова:

— Мистер Дженнер, рад видеть вас. Как я понимаю, вы получили сообщение от леди Найтон.

Дженнер посмотрел на герцога, а затем на Чолмели, который подошёл и встал около него. Адвоката обеспокоили пристальные взгляды, которыми на него уставились гости Найтона, но, верные своему слову, они молчали, и Дженнер заговорил:

— Да, мм, лорд Найтон. Я получил сообщение от леди Найтон. Однако я считаю, что этот вопрос лучше обсудить наедине. С глазу на глаз.

Кристиан махнул рукой.

— Мистер Дженнер, можете говорить свободно. Как вы уже знаете, эти два джентльмена являются членами моей семьи. Они осведомлены о… — он замолчал, подыскивая подходящее слово, — переезде Грейс.

Дженнер посмотрел на старого герцога, а затем опять перевёл взгляд на Чолмели. Нервно откашлялся.

— Леди Найтон послала это письмо в мою контору. — Он протянул сложенный кусок пергамента. — На самом деле, это третье послание, которое я получил от неё.

Кристиан взял письмо и начал читать, а Дженнер продолжал:

— Я не могу передать ей денежные средства, о которых она просит, без вашей подписи как мужа, даже если счёт принадлежит ей, поэтому я…

— Счёт? — перебил Чолмели. — Какой ещё счёт?

Кристиан взглянул на маркиза поверх пергамента.

— Успокойтесь, Чолмели. Мы ещё не знаем, о чём идёт речь.

Закончив читать письмо, он посмотрел на Дженнера:

— Не могли бы вы посвятить меня в подробности данного дела?

— Так уж выходит, что я должен это сделать.

Дженнер покопался в своих бумагах и вручил Кристиану несколько листов.

— Поместье находилось в доверительном управлении[50] до замужества леди Найтон, однако, в соответствии с условиями его управления, оно не включалось в брачный контракт. Оно будет принадлежать ей до самой смерти, а затем перейдёт к прямому наследнику по её выбору, поскольку не является заповедным имуществом[51]. На меня была возложена обязанность уведомить леди Найтон о созданном доверительном управлении и её участии в нем, но только после её замужества. Это было оговорено в документах. Несколько недель назад я приходил сюда, в Найтон-Хаус, чтобы поставить её в известность.

Кристиан бегло просмотрел бумаги об оформлении доверительной собственности[52] Скайнигэл.

— Именно об этом счёте вы говорите?

Чолмели приблизился к нему.

— Кроме того, — продолжал Дженнер, искоса поглядывая на старого маркиза, — помимо поместья в доверительное управление входил ещё и счёт, который тоже не был включён в брачный контракт, и хранящиеся на нём средства могут использоваться только на благоустройство поместья.

— О каком поместье вы говорите? — спросил Чолмели. — Что это значит? Мне не известно ни об одном поместье, которое еще не является заповедным имуществом маркизата Чолмели.

Кристиан оторвался от бумаг и поднял взгляд на Дженнера.

— Похоже, — ответил он Чолмели, — что, вступив брак со мной, Грейс стала владелицей имения в северной Шотландии, замка Скайнигэл.

Чолмели засмеялся.

— Та рассыпающаяся куча старых кирпичей? Я знаю о нём. Он вроде наследуется по материнской линии. Долгие годы там вообще никто не жил. И подъехать к нему невозможно, дороги нет. Я бы не удивился, узнав, что к настоящему моменту он уже превратился в руины.

— Я сомневаюсь, что это когда-нибудь случится, — сказал Кристиан, — особенно учитывая наличие счёта в триста тысяч фунтов на его содержание.

— Триста тысяч! — Чолмели поперхнулся бренди и, казалось, потерял способность дышать, пока Дженнер не поднялся и без разговоров дважды сильно не хлопнул маркиза по спине. Чолмели потребовалось некоторое время, чтобы справиться со своим негодованием.

— Вы хотите сказать, что крошке Грейс улыбнулась удача заполучить в собственное распоряжение такое богатство, а я вынужден жить почти в нищете?

— Она не может распоряжаться деньгами, Чолмели, — напомнил ему Кристиан. — Согласно доверительному соглашению их можно использовать исключительно на улучшение состояния замка Скайнигэл. И судя по её письму мистеру Дженнеру, кажется, Грейс именно это и собирается сделать.

— Только с вашего согласия, — вставил Дженнер, тактично возвращаясь к истинной причине своего визита. — Как муж леди Найтон, вы даёте разрешение на все операции со счётом, на всех документах необходима ваша подпись.

— Ну, по крайней мере, есть хоть какой-то здравый смысл в этом доверительном соглашении, — пробормотал старый герцог. — Только представьте себе, что станет с тремястами тысячами, окажись они в руках какой-то женщины!

— В свою очередь, — добавил Дженнер, — любая сделка также должна быть одобрена леди Найтон.

Казалось, адвокат чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии старого герцога, ощущая крайнюю неловкость. Хотя он никогда не обращался напрямую к нему, но снова и снова переводил свой взгляд на старика. Кристиан с лёгкостью сумел распознать это чувство.

— Ну что ж, давайте покончим с этим, — сказал Кристиан, вынув перо из держателя и обмакнув его в чернила. Он начал подписывать принесённый Дженнером документ, разрешающий снятие средств со счёта.

— Вы же не думаете всерьёз ставить свою подпись, чтобы отдать ей все деньги на ремонт этого трухлявого старого замка? — воскликнул Чолмели.

— Именно это я и собираюсь сделать, милорд. — Кристиан вставил перо обратно в держатель и положил документы в протянутую руку Дженнера. — Мистер Дженнер, я буду весьма признателен, если вы сообщите мне, когда сделка будет полностью завершена.

Дженнер кивнул:

— Конечно. В таком случае, милорд, может, мне договориться с посыльным и сообщить эту новость леди Найтон?

— Разве она не знает о вашем визите сюда?

Дженнер покачал головой.

— Я узнал об оговорке касательно вашей подписи только после того, как леди Найтон уехала в Шотландию. Поэтому я так долго и не приходил к вам. Получив от неё третье письмо, я заинтересовался деталями. Я только надеюсь, что леди Найтон простит меня за то, что я не оправдал её доверие. Прошу прощения, милорд, но она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, куда она уехала.

Кристиан взглянул на адвоката. И через секунду улыбнулся:

— Нет, сэр. В посыльном нет никакой необходимости. Я сам поеду в Шотландию и сообщу леди Найтон эту новость.

[53] [54]

[55] Доверительная собственность — собственность на имущественные ценности, право на управление которыми собственник-доверитель передает другому лицу.

Глава 25

Грейс стояла в одной ночной сорочке у окна своей спальни, хмуро глядя на тёмное облако дыма, которое мрачной тенью ползло на восток по утреннему небу.

Неужели поджоги никогда не прекратятся?

С какой же ненавистью думала она о том, что в то время как сама она стояла здесь, надёжно защищённая каменными стенами замка, ещё одну семью горцев в соседнем поместье несправедливо выселяли из их собственного дома! В последнее время это происходило так часто, что горизонт на востоке казался постоянно затянутым пеленой дыма.

Это начиналось с неожиданного стука в дверь. Люди открывали для того, чтобы обнаружить, что на пороге их ожидает команда солдат. Они вручали обитателям дома предписание о выселении, выданное управляющим имением, и приказывали освободить жилище, отказываясь при этом дать хоть немного времени на сборы или раздумья. Хаос заявлял о своих притязаниях там, где когда-то царил покой. Пришедшие выселять давали арендаторам время лишь на то, чтобы успеть схватить то малое, что можно унести в руках, пока факел не поднесён к хлипкой крыше и огонь не охватил беззащитный дом, пожирая всё, что было создано трудом тех, кто жил в нём, уничтожая абсолютно всё, чем семья владела в этом мире.

Пока пламя разгоралось, арендаторы отчаянно боролись за самое важное, что ещё можно было уберечь: стропила, на которых держалась крыша. Без них погорельцы остались бы без древесины, необходимой для постройки нового жилища где-нибудь в другом месте. И могли бы закончить, как многие из их прежних соседей: ютиться в пещерах, или и того хуже, быть вынужденными жить под открытым небом.

Если выселенным из своих жилищ горцам повезло со здоровьем, они могли отправиться на побережье и попытать счастья, начав жизнь заново. Старикам же и тяжелобольным приходилось гораздо хуже, потому что если они были столь беспомощны, что не могли покинуть дом самостоятельно, их просто вытаскивали оттуда, ничуть не заботясь об их хрупких телах, бросали на землю и оставляли выживать без крыши над головой — если несчастные переживали само выселение.

Вздрогнув от внезапного озноба, Грейс потянулась к своей шали, лежавшей рядом на стуле, и плотно завернулась в неё. Облако вдалеке увеличивалось, его очертания менялись. Неожиданно Грейс почувствовала на руке щекотку и опустила глаза. У её ног сидел Дабхар, облизывая пальцы хозяйки и терпеливо ожидая, когда его почешут за ухом. Грейс погладила пса.

Пожалуй, столько, сколько себя здесь каждый помнил, тощая и длинная шотландская борзая[56] бродила от дома к дому в поисках, чего бы поесть, и тёплого местечка у камина, где бы поспать. Все знали эту собаку, но никто не захотел взять её к себе. Пёс седовато-серого, наподобие бороды Макги, окраса, когда вставал на задние лапы, становился на голову выше Грейс. Он впервые появился в замке одним дождливым утром, вскоре после приезда Грейс. Ослабевший от лихорадки, он часто и тяжело дышал. Ему дали воды, чтобы сбить лихорадку, но вода не помогала. Под слоем грязи, покрывавшей его свалявшуюся шерсть, от бедняги, казалось, ничего не осталось, просто кожа да кости, да и передвигался он медленно, и сильно хромал.

Аластер предположил, что собаку могла укусить гадюка, и они на самом деле нашли след от укуса на левой передней лапе. Шотландец предсказал, что животное, скорее всего, умрёт, но Грейс решила бороться за жизнь борзой. Она взяла пса к себе и вместе с Дейдре, с помощью приготовленной той припарки из коры рябины, выхаживала страдальца всю ночь, и на следующий день лихорадка прошла.

Увидев Дабхара сейчас, никто бы не поверил, что это тот же самый пёс. Он заметно поправился и теперь мог бегать быстрее ветра. Они назвали его Дабхаром, гэльским словом, означающим «тень», ибо он стал тенью подле своей хозяйки, следуя за Грейс хвостом из комнаты в комнату, когда она бродила по замку. Она спасла ему жизнь, и теперь пёс полностью посвятил себя служению ей.

Перебирая пальцами жёсткую шерсть Дабхара, Грейс взглянула из окна вниз, во двор замка, на людей, топтавшихся у ворот. Совсем как Дабхар, эти люди пришли в Скайнигэл в надежде на спасение.

Большинство из них были арендаторами из других поместий, они пришли к древним каменным башням Скайнигэла, узнав о госпоже, которую в окру́ге прозвали Aingeal na Gaidhealthachd, Ангелом шотландского Севера. Быстро разнеслась молва, что хозяйка Скайнигэла поклялась никогда не допустить ни единого выселения на своих землях. Люди приходили большими группами в поисках крова, еды, одежды и толики сочувствия. Некоторые из них уже готовились к отъезду в Новую Шотландию или Америку и просто искали безопасного места для ночлега на те дни, что оставались до отплытия из Аллапула[57] корабля, который перевезёт их через океан. Другие собирались отправиться дальше на юг — в Глазго или к самым границам Шотландии. Грейс не могла отказать ни одному из них, и поэтому посвящала всё своё время подготовке вынужденных переселенцев к новой жизни.

После восстания шотландцев в 1745 году был издан указ под названием «Акт о разоружении» погрузивший горцев в «серое время», как говорили тогда. Под угрозой изгнания были запрещены разноцветная шотландская клетка, которую горцы с гордостью носили на протяжении веков, преподавание гэльского языка, и даже игра на волынке. Хотя этот указ сорок лет спустя был отменён, но он успел причинить немало вреда целому поколению шотландцев. Как только Грейс узнала об этом указе и его окончательной отмене, то сразу же, с помощью Аластера, Лизы и Дейдре, принялась изготавливать клетчатую материю. Цветную краску создавали с помощью соков различных растений, которые можно было найти в Скайнигэле: чудный тёмно-зелёный цвет получался из вереска, срезанного в тенистом местечке буквально перед цветением, насыщенный красный — из кротала, серого лишайника, который соскребали с холмов, покрытых зарослями вереска, а чёрный — из старой коры и желудей растущих в горах дубов. Из этой ткани шилась одежда для горцев-беженцев, чтобы у них всегда оставалась память о Скайнигэле и их шотландском наследии, где бы они ни находились: в других краях Шотландии ли, в Новом ли свете.

Так как большинство горцев говорили только на гэльском, Грейс вместе с Лизой, Аластером и Дейдре начала учить их английскому языку и немного чтению, письму и арифметике. В большом зале разложили тюфяки, набитые вереском и утёсником, для тех, у кого не было дома и родных, которые могли бы приютить их, и когда эта комната была полностью заселена, принялись точно так же оборудовать и другие помещения. Многие местные арендаторы тоже стали селить беженцев в своих домах, подражая доброй воле своей госпожи.

В свою очередь те, кто просил пристанища, по мере сил вносили свой вклад в дела поместья. В то время как женщины ткали и шили новую одежду для нуждающихся в ней, мужчины пасли коров и овец в полях и помогали в ремонте замка или домиков арендаторов по всему поместью. За несколько недель, что Грейс жила в Скайнигэле, покинутое имение, запущенное и обветшалое, превратилось в маленькую, толково управляющуюся общину.

Но Грейс понимала, что общине нужны постоянные источники для роста и процветания, а запасы пополнялись недостаточно быстро. Грейс до сих пор ещё не получила ответа на послание, отправленное мистеру Дженнеру, в котором она просила дополнительные средства. По её расчётам Дженнер должен был получить письмо почти месяц назад, что давало ему достаточно времени на ответ. По прошествии пары недель она написала снова, а затем отправила и третье письмо, беспокоясь, что первые два не дошли до адресата. Средства быстро кончались. Пытаясь держать в замке достаточное количество еды и самых необходимых вещей, они уже потратили бульшую часть денег, которые когда-то дала внучке Нонни.

Всего неделю назад Грейс перебирала драгоценности в своей маленькой шкатулке, пытаясь решить, какие из них она сможет продать, когда в следующий раз Макфи или Макги отправится за припасами в Аллапул. В конечном счёте она рассудила, что может расстаться почти со всеми украшениями, кроме двух: часов с выгравированной надписью, которые она нашла в свой первый день в Скайнигэле, и ещё одной вещи — её обручального кольца.

Внезапно услышав шорох за спиной, Грейс отвернулась от окна и увидела Лизу, которая входила в спальню хозяйки с охапкой свежевыстиранного белья.

— Я уж было начала думать, что вы будете спать целый день, — сказала горничная, доставая из кипы белья чистое платье, сорочку и чулки для Грейс.

Грейс покачала головой.

— Не знаю, что со мной, Лиза, но я постоянно чувствую усталость. Я просто не могу встать с кровати так же рано, как обычно.

Лиза приподняла бровь:

— Вы очень много работаете, миледи. Для дамы вашего положения негоже выполнять такую тяжелую работу.

— И чем ты прикажешь мне заниматься? Стоять и смотреться в зеркало, когда дел вокруг непочатый край?

Грейс взяла гребень и принялась расчёсывать свои спутанные локоны.

— Я думаю, что ваша усталость каким-то образом связана со всей этой работой, которую вы на себя взвалили, — заметила горничная. — Но возможно, свою лепту вносит и то, что вы в тягости.

Гребень с громким стуком упал на пол. Дабхар резко сел, не понимая причины, по которой его потревожили. Грейс повернулась к Лизе и уставилась на неё в потрясенном молчании.

— О, миледи, а вы не знали? — И сразу же продолжила: — Ну, конечно же, нет. Никто вам никогда не говорил про женщин, детишек и всё такое. Но, само собой, вы заметили, что у вас не было месячных с тех пор, как мы приехали в Шотландию.

Грейс покачала головой и прошептала так тихо, что сама едва себя услышала:

— У меня уже было такое, что кровь не шла, и я не была…не была…

Грейс почувствовала, что её сознание затуманивается, как если бы она собралась лишиться чувств. Она ни разу в жизни не теряла сознания, но подумала, что если для обморока можно было бы подобрать подходящий момент, то он настал. Она оперлась на туалетный столик и стала ждать, пока головокружение отступит.

Лиза немедленно оставила одежду и бросилась к хозяйке, чтобы помочь ей присесть на край кровати. Она взяла руку Грейс в свою ладонь:

— О, простите меня, миледи, я думала, что вам всё известно, и вы просто не хотели никому говорить из-за всех этих неприятностей между вами и его светлостью…

Кристиан. Боже милостивый! Грейс закрыла глаза, стараясь справиться с новой волной дурноты, от которой теперь уж она точно лишится чувств. Лиза сжала её руку и похлопала по ней:

— Миледи, я могу и ошибаться. Просто я решила так, потому что месячные у вас больше не приходят, и корсет стал облегать слишком туго… Я же горничная, как никак, и поэтому всегда замечаю такие вещи…

Грейс взглянула на свои груди, внезапно заметив под тонкой тканью ночной сорочки, какими полными они стали.

— У вас иногда болят…они? — спросила Лиза.

Грейс прикусила губу, глядя на горничную, и кивнула.

— И я заметила, что вам сейчас куда чаще, чем обычно требуется облегчиться. Мама мне однажды сказала, что это потому, что ребёнок растёт и давит изнутри.

Однако Грейс затрясла головой, отрицая эту мысль.

— Но ведь мы покинули Лондон уже достаточно давно. Разве живот уже не должен был бы быть виден?

Грейс окинула себя взглядом и положила руку на живот. Она заметила, что немного раздалась в талии, но списала это на овсяное печенье, которым её усердно потчевала Дейдре. Только подумать, овсяное печенье тут ни при чём, а всё дело в маленьком человечке, возможно, растущем внутри неё…

— По некоторым женщинам и не скажешь, что они уже давно носят дитя. С вами всё хорошо, миледи? Вы расстроены? Вас растревожили эти новости о малыше?

Грейс посмотрела на Лизу. Сперва мысль о младенце совершенно точно напугала её, потому что она не знала ничего о воспитании детей, кроме тех скудных обрывков сведений, которые вынесла из жизни в Ледисторпе. Но теперь, немного поразмыслив и придя в себя после первого потрясения, Грейс вдруг поняла, что её наполняет странное тепло, и улыбнулась.

— Нет, Лиза, новость о ребёнке меня ни в коем случае не расстраивает. На самом деле, она делает меня очень и очень счастливой.

Лиза расплылась в улыбке:

— О, мне так полегчало от ваших слов! С малюткой здесь будет очень весело, в Скайнигэле будет расти следующее поколение!

— Ты полюбила эту груду камней, да, Лиза? — поддела Грейс, вспомнив о плохом настроении своей горничной по приезде в замок.

— Это такое место, к которому прикипаешь, — вздохнула Лиза, покачивая головой. — Но только из-за того, сколько сил вы вложили в него, миледи. Я не была знакома с вашей бабушкой, но знаю, что если бы она была здесь и видела, сколько вы тут всего сделали, то очень бы вами гордилась.

— Спасибо, Лиза.

Девушка широко улыбнулась:

— А когда малютка подрастёт, можно мне научить её отличному удару в челюсть?

— Лиза! Девочки не должны учиться драться!

— Вы бы думали по-другому, если бы родились в моей семье. Там можно было выжить, только зная все эти премудрости.

— Ладно, думаю, ей не навредит научиться правильно драться. — Грейс посмотрела на горничную: — А что, если родится мальчик?

Лиза на минуту задумалась, склонив голову набок:

— Тогда я научу его штопать его собственные чулки.

Грейс крепко обняла Лизу, и они рассмеялись, сидя бок о бок на краю кровати, и в этот момент сияющий луч утреннего солнца внезапно прорезал облако дыма вдали.

До самого заката солнца в этот день Грейс не смогла и на минуту остаться одна. Это был долгий и необыкновенно суматошный день, полный мелкой рутинной работы и неожиданных заминок.

Незадолго до полудня прибыла ещё одна семья арендаторов, у которой за душой не осталось ничего, кроме той одежды, которая была на них надета. Они принесли с собой жуткие истории о выселении из родного дома. Мужчина, женщина и четверо детей шли без остановки почти три дня, и чтобы хоть немного умерить муки голода в дороге, питались ягодами и земляными орехами.

Выслушав рассказ этих людей и увидев их покрытые копотью несчастные лица, Грейс тут же пригласила их в дом и предложила горячей каши и свежего молока, а после нашла для них тюфяки, чтобы им было на чём поспать. Остаток утра она корпела над счётными книгами, дополняя всё растущий список тех, кто прибыл в Скайнигэл и кто покинул его, чтобы продолжить свой путь.

Во время скромного обеда, состоявшего из пресных лепёшек с сыром, Грейс, прислушиваясь к голосам детей, занимавшихся английским языком, немного подправила свои эскизы по восстановлению замка. Позже между двумя работниками вспыхнула ссора. Когда Грейс случайно оказалась на месте действия, один из дебоширов уже готов был ударить другого увесистым камнем, что предназначался для ремонта защитной стены замка. Но стоило драчуну заметить Грейс, в ужасе уставившуюся на него, как он сразу же отпрянул назад и успел остановить удар буквально в паре дюймов от головы своего противника. Судя по кровившему носу, буян явно пытался дать другому сдачи. После того, как каждый из противников дал ей объяснение своему поведению, Грейс ни на йоту не приблизилась к пониманию причины их раздора, но смогла охладить пыл драчунов до того, что они пожали друг другу руки и отправились на разные участки стены, чтобы возобновить работу.

И вот теперь, проследив за тем, чтобы каждый в замке получил свой ужин, Грейс скользнула в свои любимые ботильоны[58] и вытащила шпильки из волос: пусть развеваются на лёгком ветерке, дующем с озера, пока она будет идти вдоль крутого берега реки, протекающей с северной стороны замка.

Перед тем, как выйти на прогулку, Грейс переоделась в новое шерстяное платье и чулки, которые сегодня днём подарили ей несколько женщин. Платье было сшито из шотландки цветов Скайнигэла, и хотя его покрой был простым, оно согревало в вечернюю прохладу, а широкие юбки позволят Грейс спокойно носить его почти всю беременность.

Всю дорогу, пока Грейс шагала сквозь высокую густую траву, Дабхар трусил рядом, справа от неё, не обгоняя и не отставая, держась у ноги, время от времени принюхиваясь к запаху, исходившему от зарослей песчаного тростника. Он не отходил от хозяйки ни на шаг, даже не припускал за палкой, что Грейс бросала ему. Арендаторы, которые в это время ещё остались в поле, сажая овёс, картофель и ячмень, махали ей руками, выкрикивая приветствия и на английском, которому они учились, и на родном гэльском, которому, в свою очередь, учили её. В ответ на вопрос одного из них, Хью Дарси, как прошёл её день, она прокричала:

«Gle mhath, Hugh. An danns thu leamsa?»

Глядя на недоумённое выражение его лица, Грейс быстро подумала о том, что сказала, и поняла, что только что спросила его, не потанцует ли он с ней вместо того, чтобы узнать, как у него дела. Она быстро исправилась и пожала плечами — с кем не бывает? — а он рассмеялся, аплодируя ей за смелую, пусть и ошибочную, попытку.

Поодаль от замка над каменистым берегом озера Лох-Скайнигэл возвышался небольшой утёс. Грейс любила наблюдать оттуда за ловцами устриц, добывающими себе среди скал нехитрый ужин из блюдечек[59] и морских ежей. В это время суток, когда солнце только начинало садиться, гладь озера казалась россыпью мерцающих бриллиантов. Ковёр из ромашек и золотарника всколыхнулся, когда Грейс присела, опершись спиной на заросли маквиса[60]. Спустя несколько минут Дабхар отбежал, чтобы как следует обнюхать прибрежные заросли тростника.

Грейс прикрыла глаза и откинулась назад, опираясь на руки, подставляя лицо лёгкому ветерку и растворяясь в мягком плеске прибоя. Она сидела и думала, как же изменилась её жизнь за последние несколько месяцев. Она больше не проводила целые дни, беспокоясь о том, безупречно ли её бальное платье или о том, как лежат её кудри. Вместо этого она научилась получать удовольствие от самых простых вещей: толстых шерстяных чулок холодной шотландской ночью, запаха овсяного печенья, которое пекла на кухне Дейдре, прикосновения горного ветерка к лицу.

Она задумалась, а что бы сказали леди из высшего общества, порхающие по Бонд-стрит из одного магазина в другой за «самым необходимым», о маркизе Найтон, которая вместо бриллиантов и жемчугов носит теперь подаренные детишками из поместья ожерелья, сделанные из ракушек и разноцветных камешков.

Ахнули бы они, узнав, что маркиза пьёт чай, заваренный из листьев голубики? Что она отвергла свои платья из шёлка и муслина ради более практичного шотландского наряда?

Как странно сознавать, подумала она, что в эту самую минуту в другом мире, мире Лондона, члены высшего света были заняты тем, что вертелись перед зеркалами, проверяя, все ли оборки на месте, ведь иначе они будут опозорены и осмеяны. В те дни, когда она сама вращалась в светском обществе — даже на тех задворках высшего света, на которых она обреталась — Грейс никогда не чувствовала себя в своей тарелке, не так, как здесь, в Скайнигэле, где она впервые в жизни почувствовала себя нужной.

Даже больше — ей не хотелось, чтобы её ребенок родился в кругу всей этой ветреной знати и рос холодным и бесчувственным, совсем как…

Внезапно раздавшийся надрывный вой вырвал Грейс из состояния задумчивости, и она резко выпрямилась, оглядываясь в поисках Дабхара и того, что заставило его издать такой жуткий звук. Когда она заметила пса, тот не издавал вообще никаких звуков, а просто спокойно сидел в нескольких метрах от неё, наклонив голову набок и пристально разглядывая истинный источник шума — что-то, спрятанное в высокой траве.

Что, ради Христа?..

Над травой показалась чья-то нога.

Господи, кто-то ранен!

Грейс поднялась на ноги и бросилась туда, где в траве какой-то человек, скрючившись, держал свою босую ступню, проткнутую шипастой головкой довольно большого и выглядевшего очень колючим чертополоха. Грейс действовала быстро. Она прикрыла подолом своей шерстяной юбки руку, чтобы не пораниться о колючки, и осторожно взяла им головку растения, высвобождая её из ноги пострадавшего. Мужчина снова взвыл, а затем быстро замолчал. Грейс отошла и отцепила чертополох от юбки, а затем раздавила его острые шипы подошвой своего ботинка, прежде чем повернуться и посмотреть, не нуждается ли мужчина в ещё какой-то помощи.

— С вами всё хорошо? Эти колючки могут быть очень остры, и я…

Грейс потеряла дар речи, очутившись лицом к лицу с последним человеком, которого могла бы ожидать здесь встретить.

Кристиан.

Здесь, в Шотландии.

На нём не было ни ботинок, ни чулок.

И он делал нечто очень странное.

Он улыбался.

Грейс поймала себя на мысли, что, возможно, он ударился головой при падении на землю, и чуть было не произнесла это вслух.

Но до того как она успела что-то сказать, он уже двинулся в её сторону. Грейс замерла, совершенно не зная, как себя вести.

Глава 26

— Здравствуй, Грейс.

Кристиан приближался к ней, двигаясь медленно, словно опасаясь, что она может убежать — нелепая мысль, конечно же. Куда ей, в самом деле, бежать? Грейс просто смотрела на него, какой-то частью разума гадая, действительно ли это он стоит рядом с ней на открытом всем ветрам утёсе, или же это Дейдре что-то подмешала ей утром в чай.

Но, разумеется, перед нею был Кристиан. Она всегда знала, что настанет день, и они встретятся вновь. Чего она не ожидала, так это того, что один его вид по-прежнему будет зачаровывать её. Заходящее солнце сияло в его волосах, вспыхивая благородным оттенком каштанового. Он шёл к ней без сюртука, на ходу развязывая шейный платок, просторные рукава рубашки трепетали на ветру. Он, не отрываясь, смотрел на неё, и в тот миг, когда сердце Грейс предательски забилось быстрее, она поняла, что месяцы разлуки не ослабили её чувств. Коли уж на то пошло, жизнь без него только усилила её тягу к этому мужчине.

Боже милостивый, как бы ни хотелось отрицать это, но она всё ещё любит его.

Но даже если Грейс признавала в душе эту истину, всё равно она не могла позволить ему узнать о своих чувствах. Опасность слишком велика, воспоминания о его обидных словах мучительно болезненны даже теперь. Она никогда не признавалась себе, какую пустоту чувствовала все те недели без него, как ей не хватало его прикосновений, взгляда, звука его голоса. Сколько ещё раз ей придётся вытерпеть его холодное равнодушие, чтобы опять можно было спокойно смотреть на него?

Усилием воли Грейс сосредоточилась на том, чту вынудило её покинуть Лондон, заглушив свой первый порыв подойти к Кристиану. Вместо этого она ждала, когда он сам приблизится к ней. Она подняла на него глаза — и дыхание перехватило в груди. Он снова улыбался ей, чёрт его возьми. Грейс опустила взгляд на пальцы его босых ног в траве. Всё, что угодно, лишь бы не смотреть в эти серебристо-голубые глаза и не утонуть в них.

— Вы не обуты, — это было очевидно, да, но, по крайней мере, Кристиан перестанет так пристально смотреть на неё.

— Да, сапоги остались там, где я застрял ногой. Пришлось снять, чтобы подойти к тебе совсем тихо. — В голосе слышалась улыбка. — Очевидно, я так внимательно тебя разглядывал, что не обратил внимания, куда иду — или, лучше сказать, куда ступаю.

Грейс мельком взглянула на него — большая ошибка, ибо Кристиан всё ещё пожирал её глазами, и в них было столько тепла, что она едва ли теперь ощущала прохладу залива. Грейс коротко вздохнула и устремила взгляд на рябь на воде вдали, скрестив руки на груди. О Господи…

— Дейдре рассказывает, что в этих краях живёт легенда о датчанах, пришедших завоёвывать Шотландию сотни лет назад. Тогда случилось почти то же самое: враги явились ночью и, чтобы подойти неслышно, разулись. Но попав босыми ногами в чертополох, так завопили, что перебудили шотландцев, и те бросились в бой. С тех пор считается, что чертополох спас Шотландию, потому что, как говорят, именно этот колючий цветок помешал датчанам захватить страну. Дейдре утверждает, что это историческое событие повлияло на столь уважительное отношение шотландцев к чертополоху.

Грейс и сама не понимала, зачем поведала Кристиану это старое предание, но на ум не приходило ничего, что она могла бы сейчас сказать или сделать, чтобы избежать разговора о том, почему она уехала из Лондона.

К несчастью, Кристиана не так-то просто было сбить с толку.

— Я скучал по тебе, Грейс.

Его голос ласкал, как первое весеннее солнце после холодной зимы. Грейс воззвала к выдержке, тающей с каждой минутой.

— Полагаю, я должна была сообщить, куда направляюсь.

— Это ничего.

Неужели это и правда Кристиан? Её муж, надменный маркиз Найтон? Грейс не была готова к проявлению понимания с его стороны. Сколько раз за последние месяцы она мысленно рисовала себе эту сцену, зная, что ей предстоит объясняться с Кристианом. Но она всегда думала, что это случится в далёком будущем, и Кристиан будет хмур и зол, станет ругать её за то, что она оставила его. Такого понимания Грейс совсем не ожидала. По правде говоря, она не представляла, как себя теперь вести.

— Да, ну что ж, уже поздно, — произнесла она, не придумав ничего лучше, что можно было бы ещё сказать. — Наверное, мне пора возвращаться.

Она повернулась и направилась к замку, но, к несчастью, для этого ей надо было обойти Кристиана. Она взмолилась, чтобы он позволил ей уйти, дал время собраться с мыслями.

Грейс уже почти удалось пройти мимо мужа, когда он внезапно взял её за руку, мягко останавливая. От этого прикосновения сердце подскочило у неё в груди. Она закрыла глаза, заставляя себя не глядеть на него.

— Грейс, поверь, если бы я мог, я бы взял назад слова, что сказал тебе той ночью.

Проклятые слёзы даже теперь подступали к глазам. Она сморгнула их.

— Я просила вас быть честным, Кристиан, и вы были честны.

— Тебе не кажется, что нам надо хотя бы обсудить это?

Грейс глубоко втянула в себя воздух и медленно выдохнула, хорошо понимая, что он прав.

— Да, Кристиан, нам надо поговорить. Нам необходимо многое обсудить, но не здесь. Не сейчас. Мне нужно время. Я не ожидала увидеть вас. Мне нужно подумать о том, как ваше появление отразится на моей жизни здесь.

Она посмотрела на него: Кристиан вглядывался в неё пристально. Молча. С беспокойством.

— Грейс, ты…? — он запнулся. — Грейс, у тебя кто-то есть?

Она заметила, что в его взгляде что-то изменилось — неужели это страх, что она встретила другого? Надежда, что нет? Если б только Кристиан знал, насколько нелепо такое предположение. Сама мысль о том, что чувства, которые она испытывала к мужу, вдруг могут быть отданы другому человеку, казалась абсурдной. Грейс покачала головой:

— Нет, Кристиан, у меня никого нет.

Никого, кроме тебя.

Но эту мысль она оставила при себе и, повернувшись, пошла в замок.

В Скайнигэле Грейс ждал ещё один сюрприз: она узнала, что Роберт и Катриона, герцог и герцогиня Девонбрук, с маленьким сыном Джеймсом прибыли вместе с Кристианом. Сперва ей показалось странным, что они проделали столь далёкий путь, но потом Катриона объяснила, что их собственное шотландское поместье — Россмори — находится на побережье к югу от Скайнигэла, в дне пути от него, на полуострове Нойдарт. С их-то помощью Кристиан и добрался до Скайнигэла.

Теперь все пятеро расположились в небольшой передней, располагавшейся перед главным залом, которую Грейс приспособила под рабочий кабинет. Пока гости ждали возвращения хозяйки с берега, Дейдре заварила чай, и теперь Грейс разливала его по фаянсовым чашкам, ничуть не похожим на изящный фарфор, к которому, без сомнения, привыкла чета Девонбрук.

— Прошу извинить за чай, — произнесла Грейс. — Это местный сорт, с листьями черники. Мне он нравится, но некоторым может показаться чересчур терпким.

— С черникой? — Катриона взялась за чашку. — Мы частенько пьём черничный чай в Россмори, правда, дорогой?

Она обратила взгляд на своего мужа, стоящего подле Кристиана, — тот кивнул. Грейс отметила, что Кристиан больше не улыбается так, как тогда, на берегу. Его глаза снова омрачило так хорошо знакомое ей хмурое выражение, но прежде, чем Грейс успела задуматься над тем, что же его огорчило, Катриона снова заговорила:

— Как-нибудь при случае я должна вам показать, как добавляю в чай немного клевера. — Она наклонилась чуть ближе и прошептала: — Признаться, такой чай я люблю больше китайского.

Грейс улыбнулась в ответ. Она ожидала, что столь светская дама, как герцогиня, с презрением отнесётся к простоте, привычной для Скайнигэла, и ей было приятно узнать, что она заблуждалась в своём суждении.

— Мы уже отужинали, — сказала она, — но если вы проголодались, я могу попросить Дейдре или Флору посмотреть, не осталось ли на кухне рагу…

В этот самый момент дверь отворилась и вошёл Аластер. Он не постучал — на чём настояла Грейс, считая, что в том нет необходимости, ведь в деле управления поместьем они были компаньонами, а не хозяйкой и подчинённым. Аластер замер, увидев в комнате посторонних:

— Ох, миледи, я не знал, что у вас посетители.

Он поклонился и шагнул назад, собираясь выйти, но Грейс махнула ему рукой, приглашая в комнату:

— Всё хорошо, Аластер. Пожалуйста, входите и познакомьтесь с нашими гостями.

Аластер стоял, одетый и выглядевший, как обычно — узкие штаны из шотландки, такие же жилет и сюртук, очки сдвинуты на кончик мясистого носа, как всегда, когда он проверял цифры в гроссбухах — и, как и ожидала Грейс, слушал, вытаращив от изумления глаза:

— Аластер, позвольте представить вам герцога и герцогиню Девонбрук…

Как она и ожидала, Аластер вытаращил от изумления глаза и отвесил несколько почтительных поклонов.

— … а это лорд Найтон, — прибавила Грейс, — мой муж.

Аластер быстро посмотрел на неё, прежде чем поклониться и Кристиану.

— Для меня честь наконец-то познакомиться с вами, милорд. Большая честь. — Затем он обратился к Роберту и Катрионе. — И с вами также, ваши светлости.

— Это мистер Аластер Огилви. Он управляющий в Скайнигэле, и притом отменный. Не знаю, что бы я все последние месяцы без него делала.

Лицо Аластера по цвету сравнялось с его костюмом, когда он довольно заулыбался в ответ на комплимент Грейс.

— Благодарю, миледи. Уверяю вас, мне это было в радость.

Когда с представлениями было покончено, в комнате повисло неловкое молчание, никто не знал, что сказать. Грейс попыталась положить конец затянувшейся паузе:

— Вы зачем-то хотели меня видеть, Аластер?

— Что? О, да, верно, миледи. Макфи и Макги только что вернулись из Аллапула. У меня тут список того, что им удалось купить и продать.

Он протянул ей лист бумаги, и Грейс, кивая, пробежала его глазами.

— Похоже, им удалось сторговаться по честным ценам.

— Да. — Аластер помолчал немного и тихо добавил: — Миледи, боюсь, у меня есть и плохие новости.

Серьёзное выражение его лица подсказало Грейс, что случилось что-то очень нехорошее.

— В чём дело?

— До того, как Макфи и Макги уехали, люди болтали, что «Надежда» затонула, прежде чем добралась до Новой Шотландии. Считается, что все пассажиры погибли.

Грейс оцепенела. Она положила список на стол и отвернулась к окошку, выходящему во внутренний двор. Глядя на играющих там ребятишек, она вспоминала улыбчивое личико, неизменный большой пальчик во рту, счастливые голубые глазёнки, сияющие из-под копны белокурых кудряшек.

Томас Макаллум сочетал в себе всё простодушие и живость трёхлетнего проказника. Он приехал в Скайнигэл дождливым вечером вместе со своими ма и па и другими родичами и сразу же стал всеобщим любимцем. Приходя в кабинет поработать над счетами поместья, Грейс частенько заставала его сидящим под столом в ожидании момента, когда можно будет высунуть голову и радостно прокричать: «Бууу!», — после чего малыш обнимал её крепко-крепко. Она была «леди Глейс», а он — «лыцалем Томасом», ее «заситником» от всего «плохого и стласного», как те сказочные рыцари, о которых она читала ему перед сном.

Когда его родители, наконец, нашли места на корабле, отплывающем в Новую Шотландию, Томас не хотел уезжать. Грейс никогда не забыть, как он цеплялся за её юбки и плакал, повторяя, что хочет остаться с ней. Но она убедила его, что каждый рыцарь однажды должен отправиться в крестовый поход и защитить других людей от всего плохого и страшного.

Он так и стоял у неё перед глазами: на палубе баркаса, машущий ей на прощание, пока корабль шёл заливом Скайнигэл — в Аллапул и новую жизнь… она всё ещё слышала его последние сказанные ей слова…

— Я люблю тебя, леди Глейс, и когда велнусь из клестового похода, то зенюсь на тебе.

Когда через несколько минут она отвернулась от окна, то едва могла различить Аластера сквозь застилавшие глаза слёзы.

— Ведь это на «Надежде» уплыли Томас и его семья?

Аластер кивнул, но она знала ответ ещё до того, как задала вопрос. И всё же спросила, отчаянно желая ошибиться.

Грейс поняла, что все взгляды в комнате устремлены на неё, и подавила слёзы. Она посмотрела на сидящих перед ней Кристиана, Роберта и Катриону и стоящего за ними Аластера. Внезапно ей захотелось, ей просто необходимо было остаться одной.

— Аластер, могу я попросить вас проводить герцога и герцогиню в комнаты через зал от моих? Дейдре и Флора, должно быть, уже всё там подготовили, да гости наши, конечно же, устали с дороги. И попросите, пожалуйста, Дейдре позаботиться об ужине для гостей. Держу пари, юному Джеймсу придётся по вкусу её песочное печенье.

Аластер кивнул, дождался, пока Роберт с Катрионой пожелают спокойной ночи Грейс и Кристиану, и повёл их из кабинета. Когда они ушли, Грейс повернулась к мужу.

— Кристиан, я…

— Он вроде способный малый, — заметил Кристиан, имея в виду Аластера.

Грейс кивнула:

— Он оказался полезнее, чем я могла вообразить. И он замечательный друг.

Кристиан странно на неё посмотрел, словно не понял, чту она имеет в виду.

— И долго он служил здесь управляющим?

— Задолго до моего приезда. Он родился и вырос на землях Скайнигэла.

— Это хорошо, — кивнул Кристиан. — Он, должно быть, и дальше будет отлично здесь справляться после твоего возвращения в Лондон.

Грейс уставилась на него, не в силах произнести ни слова, будто Кристиан только что заявил, что небо зелёное, а луна сделана из сливового пудинга. Возвращение в Лондон. Он всерьёз думал, что она бросит Скайнигэл. Разумеется, она ожидала от мужа чего-то подобного, но всё же не так скоро по прибытии. Как будто у него на глазах были шоры, и он совсем не замечал, что происходит вокруг, что читается в лицах арендаторов, которые видели, как он с Грейс возвращался с берега.

И тут гнев, которому Грейс никогда не поддавалась, вспыхнул в ней с внезапной силой:

— Да как вы смеете? Неужели ваша заносчивость не знает границ? Как вы смеете являться сюда и ждать, что я откажусь от всего и вернусь в Лондон, брошу этих людей ради жизни, которую добровольно оставила в прошлом? С чего? Просто потому, что вы этого от меня ждёте? Я не вернусь в Лондон, Кристиан. Я нужна здесь.

Кристиан ошеломлённо смотрел на неё, в то время как Грейс пыталась успокоиться. Теперь она понимала, что ошибалась, подумав, будто он изменился за время её отсутствия, ибо хотя он, возможно, сожалел о том, что сказал ей той ночью, но по-прежнему всерьёз не считался с её чувствами. В противном случае он бы понял, как ужасны те слова, которые он только что произнёс.

— Грейс, всё, что ты сделала здесь, достойно похвалы, но я маркиз, и на мне лежит ответственность, требующая моего присутствия в Лондоне. Я даже не должен был уезжать оттуда, но…

— Тогда зачем вы здесь?

Он уставился на неё:

— Прошу прощения?

— Зачем вы здесь, Кристиан? Зачем вы проделали путь в Шотландию, если ваше присутствие так необходимо в Лондоне?

— Это же очевидно, Грейс. Ты моя жена.

Она не смогла скрыть насмешку в голосе:

— Жена, которую вы не хотели.

Кристиан долго смотрел на неё.

— Я не могу изменить всего, что было той ночью.

— Разве это неправда? Уж не хотите ли вы сказать, что всерьёз хотели жениться на мне?

— Грейс, не делай этого.

Но она не собиралась оставлять всё как есть. Не теперь. Не теперь, когда он угрожал разрушить всё, о чём она привыкла заботиться в последние несколько месяцев.

— Разве я внезапно стала тебе дороже из-за того, что исчезла из твоей жизни, Кристиан? Или просто мой уход слишком сильно тебя задел? Ты можешь честно сказать, что любишь меня, Кристиан?

Загнанный в угол, Кристиан молчал. Они долго и пристально смотрели друг на друга.

— Я так не думала, — посмотрев на него тягостным взглядом, прошептала Грейс и внезапно пожалела, что не уехала далеко-далеко. Всё внутри неё сжалось в узел, горло перехватило. На этот вопрос не хотелось знать ответа — опять.

Грейс повернулась и хотела уйти. У двери её остановил голос Кристиана.

— Проклятье, Грейс! Я представления не имею, известно ли мне вообще, что значит любить кого-то и смогу ли я это испытать. Ты для меня почти чужая. Мне нужно провести с тобой больше времени, узнать о тебе больше. Ты кое-чего не знаешь обо мне. Возможно, когда ты поймёшь, каков я на самом деле, твои чувства ко мне изменятся. Наверняка я знаю лишь одно: я приехал сюда, потому что понял, как несправедливо обошелся с тобой в Лондоне. Я бы приехал раньше, если б мне было известно, где ты.

Грейс молча повернулась к нему.

Голос Кристиана смягчился:

— Грейс, я не знаю, что уготовила нам судьба. Этого никто не знает.

Она закрыла глаза, обхватив себя руками. Ей так отчаянно хотелось верить ему, верить, что, быть может, однажды он полюбит её так же, как она любит его. Но может ли она поступить так, как он хочет? Вернуться в Лондон, рискуя потерять всё, что ей удалось сделать за несколько месяцев здесь, в Скайнигэле? Для Грейс любовь означала поддержку желаний и мечты своего возлюбленного, и всё же Кристиан не пробыл в Скайнигэле и часа и уже просит её все бросить. Он хотел, чтобы она оставила людей, которые здесь полностью от неё зависят, ради сомнительного совместного будущего с ним там, где она уж точно меньше всего желала находиться.

Что, если вернувшись в Англию, он снова отгородится от неё, как прежде? И как быть с ребёнком? Если она сейчас скажет Кристиану, что носит его дитя, ей не придётся узнать, изменились ли его чувства к ней на самом деле, или он так поступает из-за ответственности за ребёнка.

Слишком велик риск всю оставшуюся жизнь прожить в неуверенности.

— Мне жаль, Кристиан, но я не могу уехать из Скайнигэла. Здесь я начала что-то, что не могу бросить. И не брошу.

— Грейс, судя по положению дел и по тому, что говорит твой управляющий, ты едва здесь справляешься. Взгляни на себя. Ты маркиза из одной из богатейших семей в Англии, а одеваешься в шерсть, как твои арендаторы. Пьёшь чай из фаянсовых чашек.

— Разве он вкуснее, если его пить из фарфора, милорд? Почему вас задевает, что мне милее простая жизнь здесь, нежели фальшь «глянцевого» света в Лондоне? Здесь настоящая жизнь, а не блестящий и благородный маскарад. Может, здешним людям не пристали заграничные шелка, но и ваша надменность тоже. Глядя на себя в зеркало, Кристиан, я вижу человека, а не обладательницу статуса по праву рождения. Да, нам не хватает средств. Кормить несколько десятков людей разом накладно, но всё это лишь до тех пор, пока я не получу деньги, которые запросила у господина Дженнера со счёта, открытого на Скайнигэл. Я уже трижды писала ему и надеюсь со дня на день получить ответ. Я…

Внезапно Грейс догадалась, как именно Кристиан выяснил, где она находится. У неё вырвался тяжёлый протяжный вздох.

— Дженнер. Это он сказал вам, куда я направилась.

— Не вини его, Грейс. Ему нужна была моя подпись, чтобы снять со счёта запрошенные тобой суммы. Он знал, что тебе нужны деньги. Выбора у него не было.

— Да, но это же мой трастовый счёт.

— Поскольку я твой муж, управление средствами с этого счёта попадает в моё ведение. Согласно условиям я могу использовать деньги только во благо поместья, но в моей власти запретить изъятие денег, если я не согласен с целью расходов.

От испуга по телу Грейс прокатилась дрожь. Возможно, потому, что он сказал «во благо», ведь эти слова в Высокогорье значили куда больше, чем где бы то ни было. И внезапно она почувствовала, будто бы всё, над чем она трудилась последние месяцы, грозит принять совершенно иной поворот.

— Вы хотите сказать, что не дадите мне эти деньги?

— Этого я не говорил, Грейс. Я только что приехал. Я осмотрю поместье, дабы из первых рук узнать, что ты надеешься здесь устроить. Я задержусь на несколько дней, чтобы оценить обстановку. И только тогда приму решение.

Глава 27

От молчаливого созерцания луны Кристиана отвлёк звук шагов за спиной. В темноте он разглядел Роберта, спускающегося к нему на берег залива по тропинке. Весь последний час или дольше Кристиан простоял здесь, обдумывая свои отношения с женой, стараясь внести в сложившуюся нелепую ситуацию хоть немного благоразумия. Годы учёбы в Итоне не предлагали нужного решения.

— Что, Катриона уже легла?

Роберт улыбнулся, как часто это делал при упоминании имени жены — даже после пяти лет брака.

— Когда я уходил, они с Грейс сидели вместе с Джеймсом, с головой уйдя в очередную историю Дейдре. Не думал, что найдётся хоть кто-нибудь, способный плести байки так же хорошо, как Ангус, папаша Катрионы.

Минута прошла в молчании. И ещё одна.

— С Грейс всё прошло не слишком гладко? — спросил Роберт.

— Не совсем.

— Дай знать, дружище, если я лезу не в своё дело.

Кристиан подобрал плоский камешек и рассеянно пустил «блинчик» по воде залива, глядя, как в свете луны от него веером расходится рябь.

— Может, будет неплохо услышать ещё чьё-то мнение. Видит Бог, я в тупике.

— Она не вернётся с тобой в Лондон?

— Нет.

— Да уж, если Шотландия у тебя в крови, она навсегда остаётся частью тебя, — вздохнул Роберт, — от неё нельзя отказаться.

— И всё же ты убедил Катриону уехать с тобой в Англию из Россмори.

— Мне не пришлось её убеждать, — пожал плечами Роберт. — Катриона любит меня и знает, что где бы мы ни оказались, мы всегда вернёмся в Высокогорье. Девонбрук-Холл — герцогский особняк, больше похожий на музей, чем на человеческое жильё, и не важно, как я переделал его, он всегда будет хранить воспоминания о пожаре. Прочая собственность Девобруков — всего лишь земельные владения, а лондонский особняк — просто удобное жилье. Но Россмори — наш дом. Он такая же часть Катрионы, как её огненные волосы и шотландское упрямство. Я бы жил там с ней, даже если бы он был таким же убогим домишком, как жилище Ангуса на торфянике. Но я люблю её, а любовь порою толкает нас на странные поступки.

Кристиан посмотрел на друга, обдумывая его слова. И тут его осенило, пришёл ответ, как он убедит Грейс вернуться с ним в Англию.

Он был намерен заставить её влюбиться в себя.

И на это в его распоряжении было три дня.

Рано утром, после завтрака, состоявшего из овсяного кекса Дейдре, сыра и особого чая из черники и клевера по рецепту Катрионы, Кристиан спросил Грейс, не покажет ли она ему замок и приусадебные земли. Она пытливо посмотрела на него, вне всякого сомнения удивленная его просьбой, но после недолгих раздумий согласилась.

В последовавшие за этим три часа она провела его по каждому закоулку древней, освящённой веками, крепости, которая стояла на этом месте задолго до того, как августейшие Уэстоверы пришли к власти, — вот уже почти шестьсот лет. Ведя Кристиана по пустым коридорам и комнатам, в которых жило само время, Грейс подробно рассказывала мужу, что ей удалось сделать за последние месяцы. Она показала ему мансарду, где отремонтировали крышу, и рассказала, как они боролись с плющом, опутавшим всю крепостную стену. Скайнигэл-Касл был великолепной крепостью. Донжон — или главная башня, — где находились жилые помещения, вырастал от земли до зубцов на шестьдесят футов. В башне было шесть этажей и мансарда под скатной крышей. Личные покои занимали три верхних этажа, большой зал — средние два, а помещения для слуг — нижний этаж, куда вела узкая винтовая лестница в углу. Несколько боковых комнатушек, служивших гардеробными, кладовыми или шкафами, были устроены в нишах стен толщиной в двенадцать футов. В башнях по обе стороны донжона помещались кухня и комнаты при ней, кладовая для припасов, пекарня, сушильня, пивоварня и рабочий кабинет управляющего.

Грейс закончила обход, приведя Кристиана на северную стену замка, выходящую на озеро Скайнигэл. Обычно когда она приходила сюда, то могла простоять час или даже больше, пока знаменитые птицы Скайнигэла не начинали кружить вокруг неё, воспаряя ввысь. С залива дул резкий ветер, трепал её шаль, и если день был ясным, она могла различить вдали Гебриды. Грейс бросала птицам кусочки овсяного печенья, а порой крепила на зубчатой стене альбом и рисовала видневшиеся вдали угнездившиеся вдоль берега залива домики арендаторов. Но каждый раз, когда бы она ни оказалась здесь, её наполняли ощущения неведомой прежде безмятежности и душевного равновесия, казавшиеся неотъемлемой частью этого особенного места. Грейс не сомневалась, что Скайнигэл воистину получил благословение прекрасной богини, как гласила легенда.

Но сегодня даже царящая здесь гармония ни на йоту не освобождала Грейс от тревожных дум.

Всего за один короткий день она обнаружила, что ждёт ребёнка, и нежданно-негаданно явился покинутый ею муж. Вдобавок ко всему перед ней замаячила угроза лишиться всего, над чем она трудилась. Всю прошлую ночь Грейс старалась придумать способ убедить Кристиана дать ей деньги на продолжение работ в Скайнигэле. Она несколько часов провела в спальне, при свете свечи вчитывалась в документы: искала что-нибудь — что угодно, — что могло бы помочь в её деле, пока над холмами не забрезжил рассвет, знаменуя начало нового дня.

Но сейчас, когда она стояла рядом с мужем на башне, глядя, как он смотрит на залив, как ветер играет его волосами, её мысли уже более не занимали ни будущее поместья, ни горцы. Все её мысли были о Кристиане.

Не раз за утро ей хотелось сказать ему, что она ждёт от него ребёнка, но каждый раз она осекалась прежде, чем слова успевали слететь с языка. На неё тяжким грузом давило сознание того, что дед Кристиана вынудил его связать свою жизнь с ней, но с этим за последние месяцы она сумела до некоторой степени примириться. Теперь она понимала, как глупо было с её стороны полагать, что Кристиан влюбится в неё, в женщину, которую не знал и уж точно никогда не хотел. Да и сейчас Грейс понимала, что единственная причина его появления в Шотландии — это чувство долга. Если она скажет ему о ребёнке, о да, возможно, он останется здесь, но не кончится ли всё тем, что он возненавидит её за это? Или, что ещё хуже, не откажет ли он ей в деньгах, вынуждая таким образом вернуться в Англию, чтобы родить ребёнка там? Это была не та жизнь, которой хотелось Грейс — ни для себя, ни для Кристиана и, уж точно, ни для малыша.

Когда Грейс и Кристиан ушли с башни и вернулись в кабинет управляющего, был уже полдень. Кристиан попросил разрешения взглянуть на бухгалтерские книги поместья, чтобы иметь полное представление о расходах. Грейс ёрзала на месте с чашкой чая в руках, глядя, как он просматривает гроссбухи, сидя против неё за столом. Он внимательно изучил каждую колонку, но молчал, по его лицу решительно ничего нельзя было прочесть. Что если он решит, что поместье не нуждается в дальнейшем восстановлении? Разумеется, теперь здесь уже можно жить, но ей столько всего ещё хотелось сделать. Если бы только он мог увидеть Скайнигэл таким, каким тот был, когда она приехала сюда, чтобы лучше понять, что удалось здесь сделать!

Утром в каждой комнате и на каждой лестнице, по которым Грейс водила мужа, он с неподдельным интересом слушал обо всех перечисляемых ею восстановительных работах, которые уже удалось закончить. Поймёт ли он всю важность её дела здесь? Окажет ли поддержку?

— Как видишь, — не в силах и дальше молчать, произнесла Грейс, — нам удалось избежать большей части расходов, наняв местных рабочих и затем обучив всех остальных.

— Весьма предусмотрительно, — кивнул Кристиан. — Они проделали отличную работу.

— По правде говоря, мы только приступили к восстановлению замка. Ремонт крыши закончили лишь на прошлой неделе, и восстановление внешней стены почти закончено. Потом я хотела приняться за кухню.

Из ящика стола она вытащила стопку набросков, на которых сделала дополнение к восточному фасаду.

— Это ты нарисовала?

Грейс кивнула:

— Я всегда любила рисовать здания. — Она едва ли заметила удивление на лице Кристиана и продолжала: — Сейчас кухня совсем крошечная, и существует постоянная угроза возникновения пожара. Если бы мы смогли присоединить внутренний дворик и перенести кухню туда, то, случись пожар, огонь не доберётся до донжона благодаря коридорам здесь, — она показала на эскизе, — и здесь.

Грейс рассуждала о черепице для кровли и остеклении окон, а Кристиан слышал в её словах страсть к той работе, которую его жена проделывала в Скайнигэле. Не услышать было нельзя. Её энтузиазм заражал. Он горел в её глазах, ярких и живых, в выражении её лица. И её страстность в отношении обязательств перед горцами была не менее очевидна.

Утром Грейс долго рассказывала Кристиану о «зачистках земель»[61] в соседних поместьях, живописуя выселения и безнадёжное положение людей, внезапно оставшихся без средств к существованию. Она представила его многим из таких лишенцев, молодых и старых, и поведала, чту перенёс каждый из них. И хотя их истории ужаснули его, Кристиан, однако, рождённый землевладельцем благородного происхождения, понимал стремление получить выгоду от земли, равно как и права хозяина делать со своей собственностью, что ему вздумается. И всё же, увидев своими глазами доведённых до нищеты горцев, с моральной точки зрения Кристиан не мог одобрить того, что здесь творилось.

К сожалению, очевидным оставался тот факт, что как бы ни хотелось Грейс, она не могла в одиночку нести ответственность за то, чтобы накормить и приютить каждого выселенного горца в западном Россе[62]. Придёт день, и счёт, открытый на Скайнигэл, истощится. Кристиан размышлял, приходила ли подобная мысль в голову жене.

— Грейс, по-моему, то, что тебе удалось занять выселенных горцев в работах по восстановлению замка, заслуживает уважения. Но ты должна понимать, что эта работа не будет продолжаться вечно. Ты задумывалась над тем, что будешь делать, когда здесь закончится реставрация?

Если он рассчитывал, что у неё не будет плана на этот счёт, его ждал сюрприз.

— Вообще-то, задумывалась, и у меня даже появилась идея, осуществление которой будет выгодно всем. — Она полезла в верхний ящик стола и достала карту Шотландии, испещрённую пометками и цифрами.

— Дороги.

— Дороги?

— Дороги, — решительно кивнула Грейс. — Я тут кое-что прочитала. Около пятидесяти лет назад один английский генерал — Уэйд — был призван обеспечивать мир и покой в Шотландии, когда надвинулась угроза якобитов. Его солдатам было трудно передвигаться по сельской местности, поэтому он учредил сеть военных дорог, обеспечивающих лёгкий доступ в самые отдалённые участки страны. Генерал Уэйд построил дороги на север только до Инвернесса, используя своих солдат как рабочую силу. Я прочла множество публикаций, напечатанных землевладельцами, проводящими здесь, в горах, выселения ради «улучшений». Не считая того факта, что они сильно преуменьшают принимаемые ими меры, их основная цель, по их же словам, — усовершенствование тех, кого они считают примитивными людьми, способными лишь на ведение доморощенного сельского хозяйства. Но здешние люди столько ещё могут предложить, однако перед ними стоит множество препятствий, и разумеется, не в последнюю очередь — язык. Но одна из самых серьёзных преград — недоступность Высокогорья. Путешествие любой протяжённости возможно только по воде. Но если мы последуем примеру генерала Уэйда…

Кристиан недоверчиво уставился на неё:

— Ты хочешь сказать, что намерена охватить всё Шотландское высокогорье системой дорог?

— Конечно же, не в одиночку, — улыбнулась Грейс. — Я подумывала о том, чтобы обратиться к королю за финансовой поддержкой.

И тут Кристиан представил, как Грейс в своём шотландском наряде стоит перед вялым и заносчивым Георгом IV, пытаясь убедить новоиспеченного короля, что ему следует перестать разбазаривать казну, тратя деньги на нелепый дворец в Брайтоне, а вместо этого отдать их в помощь шотландским крестьянам.

Боже правый, подумал Кристиан, а ведь она и это сделает. Неужели это та перепуганная девушка, смотревшая на бальный зал, как на львиное логово? Или Грейс никогда такой и не была? Неужели она всего лишь казалась такой потому, что исполняла отведённую ей роль? Он считал её неспособной налить чашку чая и вот теперь находится в збмке — который она восстановила фактически в одиночку — среди боготворящих её людей, слушает полные воодушевления планы, как потратить казённые деньги.

За прошедшие месяцы — и это совершенно необъяснимо, чего нельзя отнести ни на счёт новой прически, ни другого наряда — Грейс расцвела. Это было заметно и по тому, как она ходила по замку, общалась с людьми: доверительно, непринуждённо, с удовольствием, — да больше того, со счастьем, от которого она улыбалась так, как ему прежде видеть не доводилось. Он гадал про себя, что же ему сделать такого, чтобы она так же улыбалась и ему.

Всё утро он наблюдал, как Грейс силится говорить по-гэльски с женщинами, сучившими шерсть, или как она внимательно слушает ребёнка, повторяющего уроки английского. Грейс в самом деле слушала то, что каждый, кто к ней приходил, хотел сказать. Если с ней говорили по-гэльски, она старалась понимать и не кривилась презрительно оттого, что люди не говорили по-английски. Каждого арендатора она знала по имени, от самой древней старухи до новорождённого младенца. Знала, кто болеет, у кого скоро день рождения. Такая Грейс, какой теперь Кристиан её видел, заставляла его чувствовать своё несоответствие этому миру.

Сам он знал не более чем несколько фамилий арендаторов, заселявших земли в его родовых владениях. Это была своего рода мера предосторожности, позволявшая ему держать дистанцию, к этому с малых лет его приучал дед: «Если они будут с тобой запанибрата, то перестанут уважать. Нет уважения — не надейся властвовать».

Разница заключалась в том, что у Грейс не было желания властвовать над этими людьми. И всё же их уважение к ней, их преданность представляли собой гораздо большее, чем то, что он мог надеяться получить от своих арендаторов, людей, живших на родовых землях его семьи в течение целых поколений. Здесь люди знали Грейс всего несколько недель, но было ясно, что они будут сражаться за неё, защищать её, как самих себя, — до смерти, если придётся. Это стало ещё более очевидно, судя по их недоверчивым взглядам, когда Грейс представила Кристиана как своего мужа и нового лэрда Скайнигэла.

Кристиану ещё не приходилось чувствовать себя в своей одежде так неуютно, как в тот раз, когда он стоял среди горцев. По меркам лондонского высшего света его платье было совсем не вычурным, но здесь, в краю шотландки, его бархатный сюртук и нанковые[63] бриджи смотрелись возмутительно кричаще среди клетчатой шерстяной одежды, одежды, на которую Грейс променяла благородные шелка. Все они носили одну и ту же клетку — клетку Скайнигэла, пояснила Грейс, — по образчику материи цвета семьи её бабушки, Макрат, лоскуток которой она нашла, копаясь на чердаке. Для жителей Скайнигэла это был символ верности, принадлежности к клану, и всё же заставило Кристиана почувствовать себя ещё большим чужаком.

То, что Грейс делала здесь — восстанавливала поместье, приходила на выручку людям, — было во всех отношениях правильно. В этом был смысл. Цель. Если он откажет Грейс в деньгах, вынуждая таким образом вернуться в Лондон из-за финансовой необходимости, отчуждение и недоверие, которые уже существовали между ними, лишь усугубятся. Теперь он понимал, что никогда не смог бы отказать ей в деньгах, необходимых для Скайнигэла. Он не хотел отказывать ей. По правде говоря, он сам желал стать частью всего этого.

— Грейс, ты столкнёшься с большими трудностями, стараясь убедить короля пожаловать деньги на твой дорожный проект.

На такие пораженческие настроения Грейс лишь нахмурилась.

— Я не узнаю этого, пока не попробую. А я намерена попробовать, Кристиан.

Он поднял руку:

— Ты не дала мне закончить. Я собирался сказать, что у тебя будет больше шансов получить средства, если этот проект будет представлен палате лордов.

— Палате лордов? — вскинула брови Грейс. — Меня одолевают большие сомнения, что они станут слушать женский вздор, и не имеет значения, насколько этот вздор разумен.

— Быть может, они выслушают одного или нескольких своих членов.

Грейс подняла на Кристиана глаза, уставившись на него с таким выражением, которое ясно говорило: ей со всей очевидностью представляется, чту он только что выразил готовность сделать, и она лишь молится не ошибиться в своих предположениях.

— Позволь помочь тебе, Грейс. Я обсужу твой план с Робертом. Он также член палаты лордов, и как шотландского землевладельца его заинтересует твой проект. Возможно, он сможет повлиять на других шотландских лордов оказать поддержку.

Грейс с трудом сдерживала радость. Она обошла стол, обняла Кристиана за шею, уткнувшись лицом ему в грудь.

— О, Кристиан, спасибо… спасибо…

От её прикосновения, запаха волос он словно получил внезапный удар под дых. Он говорил себе, что нужно отступить, а сам только крепче прижимал жену к себе. Несколько недель — с момента её ухода — его ни разу не посещали плотские мысли. Очаровательные прелестницы на балах не взволновали его. И теперь он стоит, едва дыша, и единственная мысль его о том, чтобы Грейс, нагая, лежала под ним, задыхаясь от страсти.

Когда она подняла голову, чтобы взглянуть на него, на её лице была та самая улыбка, которую ему так хотелось увидеть. Это стало последней каплей. Всё пространство вокруг них внезапно наполнилось теплом и чувственностью. И он сделал то единственное, что ему только и оставалось: склонил голову и коснулся губ Грейс своими губами.

Это был поцелуй, таивший в себе все отринутые обоими за последние месяцы чувства. Долгий, глубокий, головокружительный. И прервали его слишком скоро.

— О — боже правый, миледи, милорд, — я не знал…

Разумеется, это был Аластер, просто-напросто соблюдавший указание Грейс входить в кабинет без стука. Лицо его стало пунцовым от смущения.

Грейс тотчас же выпорхнула из объятий Кристиана.

— Всё хорошо, Аластер. Я уже должна помогать Дейдре на уроке чтения для детишек.

Она быстро взглянула на мужа, улыбка сменилась выражением разочарования. Грейс обогнула Кристиана и выскочила за дверь.

Повисла неловкая пауза.

— Прошу прощения, милорд. Похоже, я выбрал крайне неподходящее время.

Кристиан покачал головой, похлопав Аластера по плечу, хотя и думал, что в данный конкретный момент не было ничего, с чем он согласился бы охотнее. Он отправился во двор в надежде, что горный воздух достаточно холоден, чтобы погасить огонь, всё ещё полыхающий в его крови.

Глава 28

Бульшую часть времени в следующие два дня Кристиан в компании с Робертом и Аластером верхом объезжал поместье. Он обсудил с Робертом высказанную Грейс мысль привлечь горцев к строительству дорог, и тот с восторгом поддержал эту идею. Вместе они убедят некоторых членов палаты лордов и представят проект на следующей сессии.

А значит, Кристиану придётся задержаться в Скайнигэле: чтобы составить подробный план строительства дорог нужно более точное представление о ландшафте поместья. Внимания требовала и ситуация с Элеанор и лордом Херриком. Целую ночь Кристиан провёл в раздумьях и в итоге пришёл к заключению, что у этой истории не будет счастливого конца. С каких бы сторон он ни рассматривал её, вывод был неизбежен. Он вынужден забрать у сестры то, обладание чем он ей всегда обещал. Придётся прервать первый светский сезон Элеанор и вызвать её и леди Френсис в Скайнигэл. Выбора нет.

Пока они ехали вдоль крутого берега реки на восток, Аластер рассказывал Кристиану о Скайнигэле и его окрестностях. По утверждению шотландца, по местным меркам Скайнигэл не считался обширным поместьем — таким, как, например, располагавшийся на северо-востоке Сантерглен, — но недостаток размера с лихвой возмещался природной красотой.

От туманных берегов залива Скайнигэл земли поместья протянулись внутрь страны, на восток — через зеленеющие горные долины вдоль по течению реки Керри до озера Дабх. Это была прекрасная земля, которую то тут, то там пересекали густые леса, полные оленей, на которой сверкали озёра и изредка встречались древние брочи[64]. Но кроме красот природы Кристиан увидел и сгоревшие дома, разбросанные на пустующем молчаливом склоне холма на границе соседних земельных владений. Здесь когда-то жили и трудились горцы. А сейчас остались только память о них да рассказы о дымном пожаре на торфянниках.

Кристиан стоял под дождём, не замечая бодряще-отрезвляющей мороси, будучи не в силах отвести взгляда от клочка тартана — последнего символа гордости ушедших времён, — который трепетал на ветру, зацепившись за ветку дерева у одного из опустевших домов. Кристиан задавался вопросом, как англичане умудрялись знать многое из того, что происходит за океаном, в Америке, но вместе с тем никогда ничего не слышали о творимой здесь несправедливости. Британцы столько лет воевали против Наполеона, защищая от его гнёта другие страны, но допускали притеснение собственного народа. Такое лицемерие больно ранило Кристиана.

— Эт' то, что сложно понять землевладельцам, — сказал Аластер, глядя на импровизированный флаг из тартана. — Мы, шотландцы, страстно привязаны к своему прошлому и своей земле. У многих из нас на этой земле жили ещё отцы и деды. Вначале землевладельцы пообещали улучшения. Они предлагали новые наделы взамен тех, что арендаторы занимали раньше, но на самом деле сгоняя людей с плодородных земель в долине, ставили новые дома на каменистых склонах гор или пустошах с гораздо меньшим количеством пахотной земли, чем на старом месте.

— Может, шотландцам стоило не сопротивляться, а обратиться за помощью к властям? — спросил Кристиан.

Аластер покачал головой.

— К сожалению, милорд, власти — это и есть те самые землевладельцы, а их управляющие — мировые судьи. Шотландцы набожные люди, и некоторые наши министры даже начали призывать людей перестать бунтовать и успокоиться, говоря им, что зачистки — наказание от Бога за грехи, за восстание якобитов.

Эти слова помогли Кристиану глубже понять, чту за обязательства взяла на себя Грейс в Скайнигэле. Она была одиноким рыцарем, отправившемся в поход во спасение горцев от истребления.

— Но должен же быть способ привлечь к ответу тех, кто обращается с арендаторами так бесчеловечно.

— Aye, милорд, люди сделали это — однажды. Эт' был печально известный управляющий, Патрик Селлар, шестнадцать лет тому назад. Ни'кда со времён Камберленда в сорок пятом году горцы не знали более бессердечного управляющего. Одн' поминание его имени заставляет девушек рыдать.

— Помнится, писали, что его привлекали к суду за совершённые преступления, — сказал Роберт.

— Aye, ваша милость, и в итоге он был оправдан.

Кристиан посмотрел на Роберта:

— И ты не видел ничего из этого в Россмори?

— Мы слышали о зачистках, но до сих пор поблизости от Россмори ничего подобного не происходило. Если бы что-то такое случилось, можешь смело ставить на последний фунт, Катриона приложила бы столько же усилий, сколько и Грейс. Моя жена выросла в семье арендатора. Происходящее понять сможет только тот, кто с этим столкнулся.

Так, разговаривая, они неспешно объехали Скайнигэл вдоль восточной границы с юга на север и повернули назад к замку. Когда всадники приблизились к небольшой дубовой рощице, Кристиан заметил, что что-то валяется в грязной канаве. На первый взгляд оно выглядело как комок тряпок, оставленных одним из выселенцев. Однако приглядевшись, он понял, что из этого тряпья высовывается бледная рука.

Кристиан остановил лошадь, спешился и торопливо подошёл к канаве. Взял торчащую из тряпья руку, прощупал запястье в поисках пульса. Под ледяной кожей чувствовалось слабое биение. Позвав на помощь друзей, Кристиан осторожно перевернул тело.

И резко втянул в себя воздух, когда увидел женщину лет тридцати. Её растрёпанные волосы окружали измазанное грязью лицо, осунувшееся настолько, что можно было предположить — она не ела много дней. Женщина застонала, когда Кристиан сдвинул её, точно ей ломали кости. Аластер подал Кристиану фляжку с водой, и тот приложил её к губам несчастной:

— Вот, мисс, выпейте.

Спустя мгновение её веки затрепетали, и она медленно открыла глаза, щурясь от яркого дневного света. Сосредоточив взгляд на лице Кристиана, женщина издала жуткий вопль и с криками попыталась отбиться от него:

— О! Син Старк! Син Старк!

В следующую секунду она замолчала, обмякнув.

— Она в обмороке, милорд, — уныло покачал головой Аластер. — Должно быть, она пришла с севера, из Сантерглена, за много миль отсюда. Она уверена, что вы мистер Старк, управляющий Сантергленских земель, человек такой же страшный, как и Патрик Селлар. — Он тряхнул головой. — Бедняжка. Боюсь, она повредилась умом.

Кристиан опустился на колени, чтобы поднять женщину. Она всхлипнула от неожиданности и снова замолчала. Весила женщина не больше ребёнка.

— Помоги мне поднять её на лошадь, Роберт. Отвезем её в Скайнигэл, дадим какую-нибудь тёплую одежду и что-нибудь из еды.

Дейдре только что посадила старших детей чистить картофель к ужину, и теперь они с Грейс стояли во дворе замка, обсуждая список необходимых продуктов, которые должны будут закупить Макфи и Макги при следующей поездке в Аллапул.

— Нам потребуется соль для засолки трески, пока зима не пришла, и…

Шотландка внезапно замолчала, глядя через плечо Грейс с выражением любопытства, которое в следующий момент сменилось ужасом.

Грейс обернулась и увидела спускающихся по склону холма всадников. Без сомнений, это Кристиан, Роберт и Аластер возвращались из поездки. Она бросилась через двор им навстречу, прикрывая рукой глаза от слепившего солнца. Она узнала Аластера, ехавшего верхом на пони первым: его яркий тартан просто бросался в глаза. Рядом на своём жеребце Баярде ехал Роберт, но Грейс едва скользнула по нему взглядом, сосредоточив всё внимание на Кристиане. Ей показалось, что что-то лежало на коне перед ним. В следующее мгновение она поняла — Кристиан вёз не что-то, а кого-то.

— Дейдре, идём! — и обе женщины поспешили навстречу приехавшим.

— Кристиан, боже мой, что случилось?

— Мы нашли её недалеко от восточной границы. Она без сознания.

Он натянул повод и остановил лошадь у небольшой двери, ведущей в замок. На шум оттуда высунулась Флора, узнать, чту всех во дворе так взволновало.

За Флорой потянулись другие любопытные. Роберт и Аластер быстро рассказали Грейс, как они нашли женщину, при смерти и в бреду, в двух милях отсюда. Кристиан отнёс женщину в кухню — самую тёплую комнату в главной башне. Положил на сосновую кровать, встроенную в стену — здесь обычно спала Флора. Как только он отошёл, Дейдре сразу же бросилась осматривать женщину. У неё вырвался приглушенный возглас удивления, когда она повернула голову незнакомки к свету:

— Gun sealladh Dia oirnn!

Грейс знала это выражение: Господи, помилуй!

— Что такое, Дейдре?

Глаза Дейдре испуганно округлились:

— Это же Шонак, сестра Тома.

В этот момент Шонак, очнувшись, заорала, хватаясь за живот:

— Leanabh!

Грейс застыла в тот момент, когда перевела гэльское слово: ребёнок.

Глава 29

Шонак застонала, когда её скрутила очередная схватка. Несколько бесконечных мгновений боль нарастала и ширилась, вынуждая взмокшую от пота женщину приподниматься с грубой кровати, приткнувшейся в затенённом углу замковой кухни. День сменился ночью, и теперь уютное помещение освещалось лишь огнём очага и пламенем расставленных повсюду свечей.

— Feumaidh tu dean laighe,[65] — шептала Дейдре, укладывая Шонак обратно. — Ты должна лечь, piuthar.[66]

Щёки Шонак раскраснелись, а взмокшие волосы облепили лицо. Когда она откинула голову назад в затихающем вопле, отразившемся эхом от стропил в главном зале, сведённые схваткой мышцы не давали ей сделать вдох.

Дейдре по-гэльски говорила успокаивающие слова, протирая ей лоб прохладной мокрой тряпкой. Флора поставила кипятиться воду, сходила за чистой одеждой, зажгла свечу — хваталась за всё, что заняло бы её делом среди этого затянувшегося хаоса.

Они вдвоём стянули с Шонак одежду, смыли грязь и сажу, а потом одели в огромную нижнюю мужскую сорочку. Низ живота роженицы укрыли простыней, а под спину и руки подложили ткань так, чтобы Флора с помощницей могли чуть приподнять Шонак для облегчения боли, когда начнутся роды.

Стемнело, но в збмке никто не спал. Наверху, в главном зале, люди сидели на соломенных тюфяках, перешептываясь, пока их не прерывал один из долетавших с кухни стонов Шонак. Они замолкали, пытаясь уловить долгожданный тихий плач младенца, крепко прижимая к себе собственных детей.

Не услыхав крика, они снова принимались ждать, в последней надежде шепча молитвы на гэльском.

Шонак, сестра Тома, умершего мужа Дейдре, оставалась её единственной родственницей. Дейдре считала, что до родов оставался, по крайней мере, ещё месяц. Несколько недель назад она навещала невестку, и тогда всё шло хорошо. Оно бы так и продолжалось, если бы два дня назад в сумерках к дому Шонак не пришли солдаты — выселять.

Шонак с мужем Эханом вот уже семь лет жили на арендованной ими маленькой ферме в Сантергленском поместье, на которое работал Эхан. Тем вечером, когда пришли солдаты, Шонак уже легла спать. Она и не подозревала, что припасла ей судьба, когда её поднял с постели внезапный и настойчивый стук в дверь. Эхан только накануне покинул их дом, чтобы перегнать скот к родственникам, живущим по ту сторону холмов обширного поместья Сантерглен. Он думал оставить стадо на их попечение, чтобы самому быть рядом с женой после рождения их первенца. Эхан знал, что вернётся домой задолго до начала родов, иначе он никогда бы не оставил Шонак одну.

Солдаты выгнали беременную Шонак из дома в ночную темень, оставив ей время только на то, чтобы взять шерстяное одеяло, которое будущая мать вязала для своего ребёнка. Она с ужасом смотрела, как солдаты подносят факелы к соломенной крыше небогатого дома и как в ночном небе полыхают зарницы пожара. Когда всё было кончено, ей приказали убираться прочь из поместья, не разрешив остаться у тлеющих руин дожидаться мужа. У несчастной женщины не было иного выхода, кроме как начать трудный путь до Скайнигэла. Она знала, что там-то точно найдёт приют в доме вдовы брата. А Эхан по возвращении обнаружит опустевшее пепелище, где не найдёт ни дома, который сровняли с землёй, ни жены с ещё нерождённым ребёнком.

Уже наступила полночь, когда наконец в крошечной кухне Скайнигэла жизнеутверждающий крик младенца разорвал напряжённую тишину. Радостные возгласы, полные облегчения, зазвучали в главном зале, у очага подняли кружки с элем в честь новой маленькой жизни, которая появилась на свет вопреки всем тем ужасам, что пришлось пережить Шонак. Это был мальчик, с копной ярко-рыжих волос, как у отца, и глазами столь же голубыми, как и чистейшее летнее небо Высокогорья. Оба, сын и мать — несмотря на её измождённость — чувствовали себя хорошо.

Кристиан и Роберт ушли спать вскоре после рождения мальчика, так как на рассвете собирались ехать в Сантерглен искать Эхана, надеясь привезти его в Скайнигэл к жене и сыну. Флора, измучившись за время родов, от нервного напряжения почувствовала себя полностью опустошённой. Дейдре до сих пор оставалась с ребёнком и матерью. Грейс, оказавшись в одиночестве, решила немного прогуляться при лунном свете и постараться справиться с эмоциями, которые ей с трудом удавалось сдерживать последние несколько часов.

Она сегодня видела рождение сына Шонак и обрела новое чувство — чувство почтения ко всему, что дарит нам жизнь: уязвимость её начала, чудо её продолжающегося обновления. Малыш, появившийся на свет раньше времени из-за отвратительных действий солдат, вопреки огромным трудностям преодолел всё и вся. Созерцание того, как Дейдре помогала новой жизни появиться в этом мире, удивило Грейс и напугало больше, чем она могла себе представить. Дейдре замечательно действовала. Она знала, что сказать и что сделать для облегчения родов. В то мгновение, когда разнёсся крик младенца, всё остальное перестало иметь значение. Солдаты, пожар — всё исчезло в один миг. Это был самый чудесный, богоданный момент, несомненный символ надежды на будущее.

Грейс присела на одну из больших гранитных плит, лежащих повсюду в тихом дворике, и посильнее закуталась в шаль. Ночь была холодной. На землю лился свет луны и звёзд. Впервые за много дней небо было чистое, странно, но облака, обычно бродившие по нему в этот час, рассеялись. Грейс решила, что ясное небо, несомненно, предвестник доброй судьбы для только что появившейся на свет жизни. Она положила руку на живот, лишь слегка округлившийся под просторной юбкой её платья, размышляя о том, что никогда прежде не чувствовала отсутствия матери острее, чем сейчас.

Грейс росла, столь оберегаемая окружающими, что при ней никогда не обсуждались наиболее серьёзные для жизни вещи. Она была ошеломлена грубой реальностью родов, настоящей правдой о том, как одна жизнь даёт начало другой. Как бы она хотела поговорить с Нонни, задать ей дюжины беспорядочно проносившихся в уме вопросов. Как ей узнать, что ребёнку пришло время появиться на свет? Терял ли кто-нибудь сознание во время родов? Как же ей научиться кормить ребёнка, купать его?

Грейс услышала звук шагов по гравию. Оглянувшись, она увидела Дейдре, выходившую из освещённой кухни, — без привычной косынки, с волосами ниже пояса, тёмными волнами струящимися по спине. Когда Дейдре подошла поближе, Грейс отметила, что с непокрытой головой та выглядит гораздо моложе, почти её ровесницей, что было удивительно для кого-то столь знающего.

— Вы чувствуете себя слегка не в своей тарелке после этих родов, да?

Грейс покачала головой, а затем прибавила:

— Немного, пожалуй.

Дейдре подошла и села рядом.

— Это пугает, миледи, не правда ли? Видеть роды так близко? Заставляет бояться того времени, когда наступит час и вашему ребёночку появиться на свет, да?

Грейс взглянула на неё. Она-то думала, что никто, кроме Лизы, не знает о её беременности. Хотя то, что Дейдре угадала истинное её состояние, не сильно удивило Грейс. Дейдре могла неведомым образом проникнуть в самые потаённые мысли и распознать самые сокровенные чувства. Грейс часто задумывалась, а не обладает ли эта женщина и впрямь тем «виденьем», которое, кажется, всегда ей приписывал Аластер.

— Мне было немного страшновато всё это видеть. Я не предполагала, что это будет так… так…

— Так грязно? — закончила Дейдре. — Догадываюсь, всё, что вам до сих пор довелось знать про матерей с младенцами — это маленькие сладкие свёрточки в белых мягких покрывалах, нежно воркующие и сладко пахнущие.

Грейс кивнула, внезапно устыдившись своего невежества.

— В родах нет ничего приятного, миледи. Но не стоит переживать об этом. У Шонак всё прошло труднее, чем у остальных. Роды начались слишком рано, и её ребёнок ещё не был готов. Мне пришлось перевернуть…

Дейдре, должно быть, почувствовала, что Грейс не имеет ни малейшего представления, о чём ей говорят. Замолчав, Дейдре осторожно положила руку на живот Грейс, развернув ладонь пальцами вверх. Тепло нежного женского прикосновения успокаивало, проникая сквозь шерсть платья.

— Сейчас головка ребёнка повёрнута вверх. Когда же ему приходит время выходить из материнского чрева, природа переворачивает его, — Дейдре сместила руку, — головкой вниз, чтобы облегчить ему появление на свет.

Грейс взглянула на живот и внезапно осознала, что её нерождённый ребёнок — не предположение, не фантазия, не мечта. Он действительно существует, растёт внутри неё. Будет ли это мальчик или девочка? Светленькая или тёмненькая? Грейс закрыла глаза. Будет ли малыш любим отцом, который ещё даже не знает о его существовании?

— Мне так страшно, Дейдре.

Эмоции накатили на неё, и наконец хлынули слёзы, сдерживаемые так долго. Она громко всхлипывала, уткнувшись в Дейдре, пока та молча обнимала её за вздрагивавшие плечи и прижимала её голову к своей тёплой щеке. Грейс опиралась на более хрупкую Дейдре, и так они и сидели, не разговаривая, даже не чувствуя нужды в разговорах. Вечерний бриз, вихря́ опавшие листья, мягко обдувал их, Дейдре, поглаживая Грейс по волосам, заправила непослушный локон ей за ухо. Уже во второй раз Дейдре была рядом, когда Грейс так нуждалась в ней, по-матерински успокаивая её, совсем как в первую ночь в Скайнигэле, когда именно прикосновения Дейдре успокоили Грейс.

— Вы ещё не сказали лэрду о ребёнке, да?

Грейс молча покачала головой.

— И сколько вы собираетесь откладывать?

— Пока не буду уверена, что он не заставит меня покинуть Скайнигэл.

Пальцы Дейдре замерли на голове Грейс.

— Уж не хотите ли вы сказать, что лэрд не собирается жить в Скайнигэле?

— Нет, Дейдре, нет. На самом деле он уже предлагал мне вернуться с ним в Лондон — к той жизни, что я там оставила. Я ответила, что никуда не поеду.

Дейдре помолчала немного и произнесла:

— Отказываясь вернуться в Лондон, вы хотите выяснить, любит ли он вас.

Грейс подняла голову.

— Если бы всё было так просто, Дейдре. Но всё гораздо сложнее. Кристиан никогда не хотел на мне жениться — его заставил дед, герцог. И приезд в Скайнигэл был больше зовом долга, чем заботой обо мне.

Дейдре покачала головой:

— А я думаю, это нечто большее, чем просто долг.

— О, Дейдре, как бы я хотела, чтобы это было так.

Дейдре заставила Грейс посмотреть на неё и широко улыбнулась ей, убирая с глаз завиток.

— Эти ваши слова, миледи, в них нет смысла. Это же очевидно, что хоть капельку, но ему есть до вас дело. Вы же носите его ребёночка, не так ли?

Грейс глубоко вдохнула.

— Дейдре, ты совсем не знаешь той жизни, какой я жила до приезда сюда. Всё так отличается. Тебе, возможно, будет трудно в это поверить, особенно учитывая, какую любовь ты разделила со своим мужем, но в некоторых кругах общества мужчина и женщина вступают в брак по причинам, отличным от любви или даже симпатии. В Лондоне гораздо чаще из-за денег и желания сохранить эти деньги, родив наследника мужского пола, — она нахмурилась, — и неважно, какой неприятной для джентльмена может оказаться повседневность.

— Ох, миледи, природа так устроила, что, по крайней мере, для мужчин делить постель с какой бы то ни было женщиной — занятие не столь уж неприятное. Я до сих пор не видела мужчину, не думавшего об этом день и ночь. Это у них в крови. — Дейдре посмотрела на неё, слегка приподняв бровь: — Из вашего рассказа мне понятно, что вы запали лэрду в душу гораздо сильнее, чем ему бы хотелось думать.

В ответ Грейс только покачала головой.

— Вы любите его.

Грейс замерла, серьёзно глядя на Дейдре.

— Да. Едва только я увидела Кристиана, как поняла, что буду любить его до конца своей жизни.

— Тогда вы должны сказать ему.

Грейс открыла было рот, чтобы назвать все те причины, по которым она не могла этого сделать, но Дейдре подняла руку, останавливая её:

— Миледи, если вы так и не скажете ему, что любите, то вы никогда не узнаете, питает ли он те же чувства к вам. Не медлите, ибо никто не может быть уверен, что будет завтра.

Грейс почувствовала тяжесть единственной слезинки, катящейся по щеке.

— Но я знаю, что он чувствует ко мне, Дейдре. Кристиан не оставил мне сомнений. Он никогда не хотел видеть меня своей женой. Разве ты не понимаешь? Поэтому я оставила его и приехала в Шотландию.

Дейдре только улыбнулась и снова покачала головой:

— Нет, миледи. Это вы не понимаете. Если бы ему и взаправду не было до вас дела, то и его бы здесь не было.

Глава 30

В Высокогорье есть древний обычай, который называется кейли[67]. Он берёт начало в те давние времена, когда соседи и друзья, собираясь за столом на вечернюю трапезу, пели, рассказывали занимательные истории, танцевали. Этот праздник зиждется на традициях клана и кровного родства, тех основах, которые, к сожалению, начали разрушаться во второй половине прошлого столетия или даже раньше — после поражения якобитов в 1745 году. Кейли был тем событием, которого ожидали с превеликим предвкушением и потом долго и с удовольствием вспоминали. И как ещё лучше, думала Грейс, можно было бы отметить рождение сына Шонак?

К духу сердечности и веселья, воцарившемуся в Скайнигэле с рождением малыша, вскоре добавилось ликование, когда два дня спустя в замок благополучно прибыл, целый и невредимый, муж Шонак, Эхан. Кристиану с Робертом повезло: они случайно встретили его сразу же после того, как Эхан возвратился к своему разорённому коттеджу. Самые страшные опасения арендатора сменились радостью, как только он услышал, что его неизвестно куда пропавшая жена и новорождённый сын живы, здоровы и сейчас находятся в Скайнигэле.

Мужчины ехали всю ночь и добрались до замка только вчера на закате дня, утомлённые дорогой да ещё и промокшие под дождём, который настиг их в конце пути. Но Эхан почти не замечал своей мокрой одежды. Он сразу направился в маленькую комнатку у кухни, где лежала Шонак, и уже не отходил от неё ни на шаг. Вместе они назвали малыша Йен, «дар Божий», потому что он и в самом деле был даром.

Маленькая семья собиралась остаться в Скайнигэле — по древнему обычаю дитя, родившееся на земле Скайнигэла, принималось в клан. Им отведут пахотный участок земли в долине реки, где они смогут начать всё заново, не боясь, что их опять выселят. Пока дом не построят, свои первые и самые важные недели семейной жизни Эхан и Шонак проведут в двух комнатах в дальней стороне конюшни, где раньше, в лучшие дни замка, обитал конюх Скайнигэла, человек, который был известен всем просто как Твиг, то есть «Прут». На чердаке замка для малыша нашлась колыбель в тюдоровском стиле, а все остальные арендаторы — как из Скайнигэла, так и те, кто приехал из других мест в поисках убежища, — пожертвовали одежду и остальные необходимые в хозяйстве вещи взамен погибшего в огне имущества.

Кейли собирались устроить на следующей неделе под стенами замка, так что у Флоры и Дейдре было достаточно времени, чтобы приготовить традиционные пироги, а у Макфи, Макги и еще нескольких мужчин — подстрелить к пиршеству оленя в оленьем заповеднике. Лучшего времени для праздника было не сыскать. Ремонт в замке и почти во всех домах арендаторов был, можно считать, закончен. В пышном цветении вереска, первоцвета и ракитника в Высокогорье пришло лето. Скайнигэл, каким увидела его Грейс, приехав сюда несколько месяцев назад, теперь казался всего лишь тенью своего нынешнего великолепия.

Стоя на поросшем вереском пригорке и наблюдая за виднеющимся вдали замком, Грейс могла думать только о том, что Скайнигэл поистине сказочное место. Солнечный свет сверкал на водах залива за её спиной, отражаясь в недавно застеклённых окнах замка. На пастбищах с сочной зелёной травой спокойно паслись косматые рыжие хайлендские коровы, а легендарные птицы свободно парили над парапетами замка. Никогда прежде ни одно место на земле Грейс не могла по-настоящему назвать своим домом. Теперь же, обретя Скайнигэл, она знала, что никогда не сможет его покинуть. И ещё знала, что, хотя Кристиан согласился выделить для неё любые средства, чтобы она могла продолжать работу, он ничем не дал понять, что останется — но, как заметила Дейдре, и не уезжал.

Грейс посмотрела вниз, на стоящего рядом с ней Дабхара, почесала его седую голову и угостила кусочком сыра, что припасла в кармане, а затем перевела взгляд на группу женщин с детьми, которые ждали на раскинувшемся перед нею пойменном лугу. Это был чудесный, беззаботный день — летнее солнце быстро разогнало утренний туман, хотя высокая трава под ногами всё ещё оставалась мокрой. Она надела простое шерстяное платье серого цвета и спрятала под косынку волосы, готовясь весь день собирать чернику и чёрную смородину для сладких пирогов на кейли.

— Failte na maidne ort,[68] — обратилась к ней одна из женщин, Мораг, когда Грейс подошла.

Грейс поприветствовала её в ответ и начала раздавать принесённые с собой корзины из ивовых прутьев в протянутые в нетерпеливом ожидании руки детей, а потом с улыбкой смотрела, как они разбегаются в разные стороны в поисках ягод. Тому, кто соберёт больше всех, был обещан приз, поэтому маленькие проказники рассыпались вокруг по пустоши, хихикая и гоняясь друг за другом в зарослях вереска и дрока, и нередко сорванная ягода оказывалась во рту, а не в корзине.

Грейс только-только приступила к работе, когда заметила, как вверх по склону к ним быстро приближается фигурка, беспорядочно размахивая руками и крича:

— Леди Грейс! Леди Грейс!

Заслонив рукой глаза от солнца, она увидела Микела, одного из мальчиков, ухаживающих в конюшнях за пони. Заметно было, что он расстроен, но Грейс не встревожилась: она знала, одна из кобыл должна была скоро ожеребиться, и попросила, чтобы ей сказали, когда настанет время родов. По-видимому, срок пришёл сейчас.

— Что, Микел? — спросила она, когда мальчик к ней подошел. — У Джо начались роды?

— Нет, миледи…

Он остановился перед нею, покачиваясь после быстрого, изматывающего бега, а затем согнулся пополам, пытаясь прийти в себя. Наконец через несколько секунд он сглотнул и произнес:

— Вам нужно поскорее идти. Приехал тот человек.

— Человек, Микел? Какой человек?

— Donas.

Одна из стоящих поблизости женщин ахнула и уронила корзину с ягодами. Грейс увидела, как женщина, широко раскрыв глаза, начала что-то быстро говорить по-гэльски своим соседкам. Хотя Грейс сумела уловить лишь несколько слов, непонятных для неё из-за скудных познаний в языке, она слышала, что одно слово повторяется снова и снова. Это было то слово, что произнёс Микел, — donas. И внезапно Грейс вспомнила, что donas по-гэльски означает «дьявол».

Она взяла парнишку за руку:

— Микел, что это? Кто этот Donas?

— Эт' мистер Старк. Из Сантерглена.

Грейс почувствовала, как по ней пробежала холодная дрожь, не имевшая никакого отношения к внезапной смене погоды. С тех пор как она прибыла в Скайнигэл, это имя, Старк, Грейс слышала намного чаще, чем ей бы хотелось. Это имя вызывало ужас у всякого, кому оно было знакомо — а таких нашлось бы слишком много. И то, что Дьявол здесь, в Скайнигэле, не могло предвещать ничего хорошего.

Грейс поставила свою корзину на землю и направилась к замку — сначала шагом, затем всё убыстряя ход, пока, подхватив юбки, не побежала бегом вниз по склону. Все возможные сомнения по поводу того, на самом ли деле приехал этот человек, у неё исчезли, как только она увидела лица тех, кто стоял во внутреннем дворе замка.

Когда она уходила, отовсюду слышались песни и смех. Женщины развешивали выстиранное бельё и плели корзины, конюхи чистили стойла в конюшнях. Теперь же разговоры затихли, и никто даже не шевелился. Все молча замерли, направив взгляды к одной из крепостных стен замка, недалеко от которой стояли и разговаривали два человека. Заметив, что она пришла, люди начали перешёптываться друг с другом. Они ждали её.

Сделав несколько шагов по внутреннему двору, в более высоком из этих двух мужчин Грейс узнала Кристиана — его тёмные волосы и уверенную осанку она могла нынче узнать где угодно. Его собеседник был ниже ростом, но, несмотря на это, всем своим видом показывал, что уверен в собственном превосходстве почти над всеми и вся.

Нигде ни на мгновение не задержавшись, Грейс продолжала смело идти вперёд и остановилась только рядом с Кристианом. Дабхар, который прибежал вместе с нею со склона холма, привычно занял место у её ноги. Однако он не сел, как обычно, а настороженно стоял, ощущая напряжённость, которая исходила от неприятного чужака.

Заметив подошедшую к ним Грейс, Старк бросил на неё лишь один-единственный взгляд, да и то мельком, как будто она была докучливой мошкой. Большего внимания Грейс не удостоилась. Учитывая, что она была одета, как любая другая женщина в поместье, а её волосы растрепались после бега, можно было не сомневаться, что он принял её за одну из горянок. Грейс воспользовалась проявлением подобного безразличия, чтобы получше рассмотреть визитёра.

После всех тех рассказов, что она о нём слышала, Грейс ожидала увидеть кого-то более грозного, но, по правде говоря, наружность Старка ничем особенным не была примечательна. Одет он был кричаще, манеры выказывал скорее плебейские, чем благородные, а не сходящая с губ самодовольная улыбка говорила о каком-то извращённом удовольствии от того душевного состояния, в которое поверг всех его приезд.

— Милорд, — обратился Старк к Кристиану, — могу я сказать, как много вы сделали, чтобы восстановить поместье Скайнигэл? — он намеренно повернулся спиной к Грейс, как будто чтобы получше рассмотреть замок. — Удивительно, что на самом деле скрывалось подо всеми этими зарослями плюща.

— Спасибо, мистер Старк, — ответил Кристиан. — Но похвалы следует отнести на счёт леди Найтон, поскольку именно она занималась восстановлением замка.

Старк замолчал на мгновение, затем повернулся и вновь уставился на Кристиана. Казалось, его глаза превратились в узкие щёлки, когда он заметил, что Грейс всё ещё стоит рядом с ними.

— Прошу вас, милорд, скажите, не думаете ли вы продавать поместье? — и прежде, чем Кристиан смог ответить, добавил: — Возможно, вам уже рассказывали о моих нанимателях, маркизе Сантерглене и его супруге? Прекрасные люди. Они проявили интерес к покупке поместья Скайнигэл и оказали мне честь передать в качестве их посредника это предложение вам. — Он в упор посмотрел на Кристиана. — Они готовы щедро заплатить.

Его слова были так медоточивы и так вероломны, что Грейс еле удержалась, чтобы не выпалить, что никогда не продаст поместье. Но Кристиан успел ответить раньше:

— Боюсь, мистер Старк, вы говорите не с тем человеком. Поместье Скайнигэл досталось моей жене в наследство от её бабушки, которая родилась и выросла здесь. Хотя как муж леди Найтон я могу давать ей советы и вести некоторые дела в поместье, решать, продавать Скайнигэл или нет, будет только она.

Грейс посмотрела на Кристиана. Он повернулся к ней, и ей внезапно вспомнился вечер первой их встречи, когда она вывалилась из стенной панели прямо к его ногам. То чувство, которое она пыталась подавить последние несколько месяцев, всколыхнулось в ней с новой силой.

Старк кивнул.

— В самом деле? Что ж, не могли бы вы тогда подсказать мне, как найти её светлость, чтобы я мог лично сообщить ей о своём предложении? — Он огляделся вокруг, совершенно не замечая Грейс, которая стояла не далее чем в четырёх шагах от него. — Леди Найтон в замке? Возможно, мы могли бы послать кого-нибудь за нею. — Он поглядел на Грейс, как будто намеревался возложить на неё эту задачу, но передумал. — Или, может быть, я просто подожду немного, если она сейчас далеко.

Кристиан улыбнулся, явно наслаждаясь невнимательностью собеседника:

— Нет, мистер Старк, леди Найтон не в замке, и более того, сейчас она довольно близко к вам.

— Прекрасно. Значит, мы идем к ней, милорд?

Два дюжих шотландца, стоявших к ним ближе всех, переглянулись друг с другом и тихонько хихикнули. Старк бросил на них уничтожающий взгляд, к помощи которого он наверняка не раз прибегал, творя свои злодеяния.

— Нет никакой необходимости искать леди Найтон, мистер Старк, — сказал Кристиан. — Как вы видите, леди Найтон уже сейчас стоит перед вами.

Старк повернулся, чтобы посмотреть, куда указывает Кристиан, и наткнулся взглядом на Грейс. Когда посредник понял, кто она такая, лицо его преобразилось прямо на глазах, приняв совершенно другое выражение. Она никак не изменилась с того момента, когда подошла к ним, но почему-то теперь, когда посредник знал, кто она, Грейс ручалась за его полное внимание — без самодовольства, с которым он смотрел на неё прежде. Более того, теперь Старк зашёл настолько далеко, что почтительно склонил голову.

— Леди Найтон, поистине, для меня честь познакомиться с вами.

Грейс не собиралась отвечать ему в том же тоне. Может быть, платье на ней из простой шерсти, а волосы не причёсаны как полагается, но по рождению и воспитанию она дочь пэра. Она была женой внука одного из самых сильных и богатых людей Англии. Грейс никогда не пользовалась своим высоким общественным положением — ни когда общалась с равными себе, ни когда имела дело со слугами. До сего момента. Она молчала, сжав рот, и твёрдо смотрела на Старка, думая о множестве горцев, жизни которых были навсегда разрушены по вине этого человека. Именно из-за него Шонак лишилась дома и чуть не погибла вместе с ребёнком. Много месяцев Грейс видела, как одно только упоминание его имени вселяет в людей ужас. Даже теперь в дальних углах внутреннего двора люди продолжали в страхе пятиться от него.

Старк посмотрел на неё.

— Как я только что говорил его светлости, мои наниматели, маркиз и маркиза Сантер…

— Я слышала вас, сэр, — оборвала его Грейс. — Я отклоняю ваше предложение. Скайнигэл не продается.

Старк нахмурился:

— Тогда, может быть, вместо всего поместья, вы рассмотрите вопрос о продаже части земель на востоке, тех, что граничат с землями Сантерглена…

Грейс скрестила руки на груди, подняла подбородок, продолжая смотреть на него с таким же холодом и высокомерием, с каким он сам ранее смотрел на неё.

— Пожалуйста, скажите мне, мистер Старк, почему я должна продавать землю вашему хозяину? Чтобы вы могли выселить моих арендаторов из их домов, как вы уже сделали в Сантерглене, и пустить овец на могилы их предков?

Старк поглядел на Кристиана, как будто ожидая, что тот вмешается. Но Кристиан удовольствовался ролью зрителя этой словесной схватки.

— Могу заверить вас, мадам, — стараясь держать себя в руках, произнёс Старк ровным голосом, — что все арендаторы, в отношении которых возникнет такая необходимость, будут переселены на другие участки в Сантерглене.

— Другие участки? Вы это так называете, мистер Старк? Будут так же переселены, как вы переселили Шонак Маклин, когда она была на восьмом месяце беременности, а её муж, Эхан, находился далеко от дома?

При этих словах лицо Старка стало пепельным, однако он мудро не пытался опровергать обвинение.

— Оглядитесь по сторонам, мистер Старк, — Грейс указала на толпу горцев, которые стояли во внутреннем дворе и наблюдали за разговором. — Все эти люди когда-то жили на землях вашего великодушного хозяина, это те, кому удалось пережить ваши выселения. Из-за алчности, сэр, — алчности, с которой из земли выдаивается прибыль, — они вынуждены были прийти сюда, в Скайнигэл, чтобы найти хоть какое-нибудь прибежище. Я — правнучка последнего лэрда Скайнигэла. Этот замок и поместье многие поколения принадлежат моей семье и играют большую роль в жизни и истории людей Уэстер-Росса. Вы всерьёз полагаете, что я продам хотя бы пядь земли, чтобы вы и дальше могли продолжать свои разбойничьи набеги?

Старк покраснел и нерешительно начал:

— Я думал, раз вы родом из Англии…

— Моя прабабушка, хоть и считалась англичанкой, в душе оставалась истинной Макрет. Она с гордостью поддержала принца Чарльза при Куллодене в надежде сохранить своё шотландское наследство. Пока я жива, могу вас заверить, сэр, что никогда не опозорю память предков — ни английских, ни шотландских — ради нескольких фунтов.

В ответ Старк только молча впился в неё взглядом. Его глаза, смотревшие прежде с почтением, теперь сузились и горели почти неприкрытой враждебностью.

Он в последний раз обратился к Кристиану:

— Если так случится, что вы, милорд, вдруг передумаете, мои наниматели готовы щедро заплатить.

Столь явного оскорбления Грейс Кристиан спускать не собирался. Он двинулся на Старка, вынуждая того пятиться через весь двор, пока он не остановился, чуть не споткнувшись.

Когда Кристиан заговорил, в голосе его звучало холодное предупреждение:

— Лучше выслушайте меня, сэр, и выслушайте повнимательнее. Я не намерен спокойно стоять и смотреть, как оскорбляют мою жену. Более того, подобные оскорбления я принимаю и на свой счёт. По-моему, леди Найтон внятно объяснила, чту она думает о вашем предложении. У вас здесь нет больше дел. Поэтому я провожу вас к вашей лошади, чтобы быть уверенным, что вы покидаете Скайнигэл. Кроме того, я советую вам и не думать о том, чтобы появиться здесь ещё раз. Если я узнаю, что вы хоть одной ногой ступили на землю Скайнигэла, то арестую вас и обвиню в незаконном нарушении границ. Даже самопровозглашённый мировой судья должен отвечать перед Короной. Я ясно выразился?

Дабхар подтвердил слова Кристиана низким утробным рычанием.

Старк в упор посмотрел на Кристиана.

— При всём уважении к вам, милорд, вы совершаете ошибку. — Он коротко кивнул Кристиану, затем вновь посмотрел на Грейс, вложив во взгляд всё презрение, какое только мог позволить себе в присутствии свидетелей. — Ваша светлость.

Старк повернулся и направился туда, где стояла его лошадь, и ждали сопровождавшие его трое солдат. Он взгромоздился в седло, натянул перчатки, а затем, ударив пятками по бокам лошади, приказал солдатам следовать за ним.

Он покидал внутренний двор под насмешки тех самых людей, которых когда-то оклеветал — и как только он скрылся за воротами, насмешки превратились в громкое «ура» лэрду и леди Скайнигэла.

Глава 31

Тем вечером у камина в главном зале разговоры велись лишь о том, как быстро и ловко Грейс расправилась с презренным посредником, явившимся из Сантерглена. Те, кому довелось стать свидетелями разыгравшейся сцены, снова и снова пересказывали её остальным, тем, кто был занят в тот момент работой где-то в другом месте. С каждым разом история обрастала всё новыми деталями, и к тому времени, когда ужин закончился, повествование приобрело до смешного эпический размах. Нет, она не указывала ему на выход остриём меча, пыталась напомнить Грейс, не награждала его затрещиной и не бросала в озеро. Но чем больше лилось uisgebheatha[69], тем всё более и более изобиловал подробностями рассказ. Вскоре некоторые даже принялись сочинять баллады в её честь. Грейс, хотя и была смущена таким вниманием, с радостью предоставила горцам возможность подобным образом восстановить справедливость, что было им так нужно после недавних бед.

Когда многословные и громогласные тосты начали звучать уже в честь пальцев на её руках и ногах, Грейс выбралась из-за скрипучего стола на козлах и подошла к Лизе, которая сидела в отгороженном углу на другом конце зала с крошечным Йеном на руках. Удивительно, но малыш спал, несмотря на царящие вокруг шум и гам.

Грейс улыбнулась горничной и присела рядом с ней у камина. Увидев Лизу теперь, никто бы не смог даже предположить, что когда-то та старалась соответствовать роли идеальной камеристки при английской леди. Взяв пример с Грейс, Лиза сменила строгий наряд горничной на свободную крестьянскую блузу и пышные юбки до щиколоток, а волосы оставила распущенными и непокрытыми. И выглядела она ужас как довольной.

— Эт’ славно, — сказала Лиза, — что вы приказали дьяволу убираться восвояси.

— Я сделала только то, что сделал бы каждый в подобных обстоятельствах.

— Вы принижаете свои заслуги. Дело не только в том, что случилось сегодня, а и в том, что вы сделали здесь за прошедшие месяцы.

— У нас так много поводов для праздника, — сказала Грейс, поглаживая пальцем мягкую щёчку спящего Йена. — Все трудились не покладая рук, и замок выглядит…

Но вскоре она заметила, что Лиза её не слушает. Взглянув на свою горничную, Грейс обнаружила, что внимание той полностью поглощено красивым горцем, который стоял на противоположном конце комнаты немного в стороне ото всех остальных. Это был богатырского роста и сложения мужчина с иссиня-чёрными волосами и дерзкими глазами. И глаза эти, заметила Грейс, тоже неотрывно смотрели на Лизу.

Он улыбнулся девушке, поднимая стакан с виски в молчаливом приветствии. Лиза судорожно вздохнула. Она оторвалась от своего занятия лишь на мгновение, когда вернулась Шонак, чтобы забрать спящего Йена. Откинувшись на спинку кресла, Лиза ещё раз взглянула в сторону горца, который всё так же стоял и наблюдал за нею пристальным взглядом, обжигающая сила которого могла поспорить с огнём, пылающим в камине рядом с ними.

— Боже, миледи, вы когда-нибудь видели такого мужчину?

Грейс усмехнулась:

— Ах, я смотрю, ты заметила Эндрю.

Лиза никак не могла отвести от него глаз. И будь она кошкой, Грейс совершенно не удивилась бы, услышав её мурлыкание.

— Заметила его? Да это мягко сказано! Почему вы не говорили мне о нём раньше?

— Его зовут Эндрю Макалистер, и в замке он только со вчерашнего дня. Он сражался против Наполеона в одном из шотландских полков и лишь совсем недавно возвратился в Шотландию с континента. Его семья уехала в Америку, но он решил остаться в Высокогорье. А в Скайнигэл он пришёл в поисках работы и места, где можно пустить корни.

— Вы когда-нибудь видели такие ноги? — продолжала Лиза, по достоинству оценив то, как ладно сидит на мужчине килт. Она даже вздохнула и, повернувшись к Грейс, хихикнула.

— Может быть, мне представить тебя…

Лиза обратила на Грейс несчастный, полный ужаса взор.

— О нет, миледи, у меня такой растрёпанный вид. А волосы… — Она пригладила торчащий локон. — И одежда…

Выглянув из-за плеча Лизы, Грейс заметила, что Эндрю уже приближается к ним. Она улыбнулась:

— Что ж, похоже, у тебя не осталось выбора, потому что пока мы говорили, он к нам уже почти подошёл.

Совсем как Аластер округлив глаза, Лиза застыла, слишком взбудораженная, чтобы повернуться или просто пошевелиться. Она приросла к креслу, стоящему спинкой к залу, и уставилась на свою хозяйку с выражением полнейшей паники на лице.

Откуда-то из-за спины Грейс прозвучал низкий голос с сильным акцентом:

— Добрый вечер, леди Грейс. Надеюсь, я вам не помешал. Я надеялся, что могу попросить вас представить меня красавице, которая сидит рядом с вами.

Грейс улыбнулась и подмигнула Лизе.

— Конечно, Эндрю, с удовольствием. — Она встала. — Могу я представить вам мисс Элизу Стоун? Лиза, пожалуйста, познакомься с мистером Эндрю Макалистером.

Лиза медленно повернулась в кресле и оказалась лицом к лицу с застывшим в ожидании горцем. Во взгляде её было нечто вроде благоговейного ужаса. Эндрю взял её руку и, склонившись над нею, запечатлел галантный поцелуй.

— Для меня честь познакомиться с вами, мисс Стоун.

— Л-Лиза, — пробормотала девушка. — Вы можете звать меня Лизой.

— Ладно, но только если вы тоже будете называть меня Эндрю, — широко улыбнувшись, ответил он.

Эта улыбка могла превратить в желе колени любой девушки. Хорошо, подумала про себя Грейс, что Лиза всё ещё сидит.

— Эндрю, — повторила Лиза.

— Вот и договорились. — Он махнул рукой в зал. — Кажется, сейчас вот-вот заиграет скрипка. Не хотите ли потанцевать со мной?

Лиза сникла:

— О, но я не могу. Я не знаю шагов.

— Да это ничего, девонька. Я покажу.

Предложив Лизе руку, Эндрю поднял её на ноги и, кивнув на прощание Грейс, отошёл с горничной на несколько шагов. Грейс стояла в стороне и смотрела, как Эндрю, осторожно прикасаясь своими большими руками к тоненькой фигурке Лизы, медленно показывает той движения танца. Когда горец встал рядом с девушкой, оказалось, что он на голову выше своей партнёрши. Оба темноволосые, они были красивой парой, и прошло совсем немного времени, прежде чем Лиза отбросила всю свою сдержанность, смеясь всякий раз, когда наступала шотландцу на ногу.

Грейс спросила себя: каково это, когда мужчина смотрит на тебя так, как Эндрю смотрит на Лизу, как Эхан, который не отводил светящихся неприкрытым и абсолютным обожанием глаз с Шонак, прижимающей их маленького сына к груди. Это и есть любовь, думала Грейс, — не поддающееся объяснению волшебство, которое сводит вместе двух людей, стόит только им обменяться взглядами. Она берёт истоки в одних лишь мужчине и женщине, но навсегда запечатлевается в новом человеке. В этом было действительно что-то сказочное.

— Моё почтение, миледи. Прекрасный вечер, не правда ли?

Грейс, обернулась и вдруг обнаружила, что возле неё стоит Аластер, поднимая поднесённую ему кем-то кружку виски.

— Добрый вечер, Аластер. Я всё думала, куда вы подевались.

— Я был в кабинете, проверял кое-какие цифры с лордом Найтоном и герцогом Девонбруком для проекта закона о строительстве дорог, который они хотят внести на рассмотрение в палату лордов. Герцог предложил нам помощь в поиске корабля для тех выселенных арендаторов, кто собирается переехать в Новую Шотландию и Америку, а всех желающих он обещал перевезти на юг и дать им земельные наделы в своих родовых имениях. Кроме того, кажется, у отца герцогини, мистера Ангуса Макбрайана, есть маленькое предприятие по перевозке грузов, которое тот надеется расширить в ближайшие месяцы, так что ему понадобятся толковые работники.

Грейс улыбнулась и кивнула, отпивая из кружки с пуншем. Роберта и Катриону, помогающих согнанным с земель горцам, казалось, послал сам Господь. После того как герцог и герцогиня собственными глазами увидели размеры бедствия, в котором оказались здешние люди, они обещали помочь деньгами и продовольствием, чтобы арендаторы могли обосноваться где-нибудь на новом месте. Тем, кто собирается перебраться на юг, в Глазго, они предложили временное жильё в своём имении Россмори, а ещё вместе с Грейс и Кристианом они подписали письмо с просьбой оказать содействие в строительстве дорог. Их начинание скорее получит поддержку, если под этим письмом, адресованном всем титулованным землевладельцам Высокогорья, как шотландцам, так и англичанам, будут стоять подписи наследника герцогства Уэстовер и такого могущественного герцога, как Роберт. Грейс от всего сердца надеялась, что они смогут заставить понять землевладельцев, какие выгоды те могут получить, улучшив условия жизни своих арендаторов, и с огораживанием общими усилиями будет покончено.

— Аластер, вы не знаете, где я могу найти…

Однако Аластера рядом с ней уже не было. Задумавшись, Грейс, оказывается, и не заметила, как шотландец отошёл от неё, присоединившись к остальным. Он, не отрываясь, смотрел в самую середину толпы, куда, казалось, направлены были все до единого взгляды. Грейс даже не заметила, как танцы закончились. Музыка всё ещё играла, только теперь она лилась плавно и тихо, зачаровывая, как мглистые холмы Шотландии. И кто-то пел мелодичным, нежным голосом, так непохожим на все те голоса, что ей доводилось слышать прежде. Этот голос проникал прямо в сердце, заставляя забыть обо всём. Грейс вслушалась в слова песни:

Это была древняя шотландская баллада, которую Грейс прочитала в одной из старинных книг, найденных ею на чердаке замка, однако слова, что теперь звучали под нежную, напевную мелодию волынки и арфы, были немного переделаны.

Желая узнать, кто так красиво поёт, Грейс подошла поближе к тому месту, где толпились люди. Огни факелов трепетали, бросая отблески на каменные стены и заливая ярким сиянием весь главный зал. Она тихонько встала рядом с Аластером. Сначала ничего нельзя было рассмотреть из-за голов стоящих впереди, но затем кто-то немного подвинулся, открывая её взору женщину в центре круга, образованного горцами, и когда Грейс наконец поняла, кто эта женщина, то с трудом поверила своим глазам.

Флора, от которой редко слышали больше двух слов кряду, руки которой по силе не уступали рукам многих мужчин, которая всегда казалась такой грубоватой, солидной и рассудительной, — именно эта Флора пела голосом земного ангела. Исчез куда-то простой льняной платок, который всегда покрывал её голову. Теперь распущенные волосы тяжёлыми каштановыми волнами струились вдоль спины. Плавно поводя руками перед собой, она пела легко, с непринуждённостью барда, и глаза её сверкали в свете факелов. Стоило её запеть, как она преобразилась, пленив всех своим песней — вот кто был той сиреной, которая совершенно заворожила Аластера Огилви.

На лице дворецкого читалось нечто сродни неверию. Он был околдован чарующе-нежным голосом Флоры. Когда та на одной высокой звонкой ноте закончила песню, все присутствующие неистово захлопали в ладоши. Флора застенчиво улыбнулась, и её щёки, освещённые огнём, окрасились румянцем — она не привыкла к такому вниманию. Грейс видела, как, пробравшись сквозь толпу, Аластер выходит вперёд, а затем, склонив голову, испрашивает у Флоры честь пригласить её на следующий танец. И когда та кивнула в знак согласия, по её глазам было видно, что между ними двумя начинало зарождаться какое-то чувство. Грейс вспомнила ту историю, что когда-то рассказал ей Аластер — о девушке, которую он любил много лет назад, и о том, как подарил ей сердце, лишь только услышав её пение. Она подумала, что, возможно, ему дан шанс вновь обрести любовь.

Повсюду вокруг неё магия этого вечера вмешивалась в жизнь людей. Шонак и Эхан, сидевшие вместе с Дейдре и малышом Йеном, — семья, которая совсем недавно находилась в такой опасности, теперь благополучно воссоединилась. Лиза и Эндрю, которые, обретя друг друга, грелись в лучах взаимного чувства, и вот, наконец, Аластер и Флора, сталкивавшиеся лицом к лицу каждый день на протяжении многих месяцев, внезапно посмотрели друг на друга совершенно новыми глазами.

Слова, сказанные Дейдре в ночь рождения Йена, смутно пронеслись в голове Грейс:

«…вы должны сказать ему… не медлите… никто не может быть уверен, что будет завтра».

Забытой в углу, оставшейся в одиночестве Грейс вдруг больше всего на свете захотелось почувствовать хоть немного волшебства этой ночи. Она хотела танцевать в объятиях мужчины, которого любила, трепетать от прикосновений его рук и тепла его глаз.

Нет ничего важнее этого удивительного, загадочного взгляда, которым обмениваются двое. Это было так же ясно и очевидно, как сияющая над ними луна Высокогорья, и Грейс поняла, что пришло время сказать Кристиану о ребёнке, который рос в её чреве.

В надежде застать Кристиана там, где его оставил Аластер, Грейс направилась через весь зал к галерее, ведущей в кабинет. Когда она ступила в коридор и свернула к двери нужной ей комнаты, то едва не столкнулась с кем-то, кто шёл в противоположном направлении.

Грейс остановилась и подняла взгляд на человека, преграждавшего ей дорогу.

И от того, что она увидела, у неё буквально захватило дух.

Глава 32

— Так скоро оставляете праздник, миледи?

В коридоре, недалеко от главного зала, с его шумом и огнями, стоял Кристиан, его тёмная фигура отчётливо выделялась в сумраке.

— Я как раз шла к тебе. Я… — слова застряли у Грейс в горле, когда Кристиан вышел вперёд на тусклый свет факела.

Он избавился и от завязанного аккуратным узлом шейного платка, и от воротничка с острыми высоко поднятыми концами, этих обязательных атрибутов элегантного английского джентльмена, — теперь он был одет в простой льняной сарк[71] с широкими рукавами, небрежно закатанными до локтей, и распахнутым воротом открывающим шею.

Вместо сшитых у портного бриджей и до блеска отполированных сапог на нём был килт с хорошо знакомой клеткой тартана[72] Скайнигэла. И он улыбался — беззаботной, заразительной, и совершенно очаровательной улыбкой, которая окутывала её теплом, как плащ из солнечного света.

Грейс дважды моргнула, но видение не исчезло. Она внезапно поняла, почему Лиза застыла на месте, увидев Эндрю Макалистера. Сама она не могла отвести глаз от Кристиана.

— Кристиан, ты в килте, — сказала она.

Это было до смешного очевидно, но Грейс была так сбита с толку его видом, что едва понимала, о чём говорит.

— Мне надоело всегда носить бриджи.

Грейс всё пристальнее всматривалась в мужа.

— Вообще-то я подумал, что, наверное, пришло время избавиться от образа благородного английского лорда и признать своё положение в качестве лэрда Скайнигэла.

С того момента, как Кристиан прибыл в Скайнигэл, Грейс втайне мечтала, что он сможет по достоинству оценить поместье, богатство которого заключалось не в деньгах, а в традициях, бережном отношении к родственным узам и ни с чем не сравнимой естественной красотой. Она надеялась, что он не повернётся к людям спиной, не станет закрывать глаза на их бедственное положение, поймёт, что каждый человек на земле важен, и займёт своё место в качестве главы клана. Сегодня вечером он превзошёл все её ожидания, преподнеся самый драгоценный подарок, который ей когда-либо дарили. До этого момента Грейс никогда бы не подумала, что может любить Кристиана ещё сильнее.

Она была неправа.

— Спасибо, Кристиан.

— Насколько я понимаю, это означает, что тебе нравится. — Всё ещё улыбаясь этой странной и чудесной улыбкой, он предложил ей руку. — Вернёмся в зал, миледи?

Грейс молча поклонилась. Это всё, на что ей хватило сил.

Когда они вошли в главный зал, почти все ещё танцевали. Идя с мужем по комнате, Грейс заметила Катриону, стоящую с Робертом около камина. Как и Кристиан, герцог был одет в сарк и килт, однако тартан был такой же, что и на платье Катрионы. Пока они обменивались с друзьями приветствиями, одна из женщин поднесла им по чашке вкусного крыжовенного пунша, приготовленного Дейдре. Грейс поймала себя том, что задаётся вопросом: можно ли представить более удавшийся вечер?

Ей не пришлось долго искать ответ.

Мгновение спустя в дверном проёме зала появилась Дейдре, сопровождаемая двумя вновь прибывшими.

Кристиан заметил их первым.

— Нелл!

Он в три шага преодолел отделяющее их расстояние и заключил сестру в крепкие объятия.

— Всё ещё ходишь по пятам за старшим братом, да?

Элеанор усмехнулась:

— Я просто не могла отказаться от возможности увидеть тебя в клетчатой юбке.

Поздоровавшись с братом, Элеанор повернулась, чтобы обнять Грейс.

— Как же я рада узнать, что Кристиан вас нашёл!

Грейс всегда сожалела, что уехала из Лондона, не попрощавшись сначала с сестрой Кристиана, которая с первых же дней после свадьбы была так добра к своей невестке. Стоявшая рядом с Элеанор леди Фрэнсис поприветствовала Грейс нежной улыбкой.

— И правда, дорогая, ты заставила нас всех поволноваться.

— Простите, что я вот так от вас уехала. Я… — она запнулась, — просто…

Леди Фрэнсис сжала руку Грейс:

— Давай не будем говорить сейчас об этом, милая. Ты здесь, и мы снова все вместе, одной семьёй. Только это и имеет значение.

Семья. Как замечательно звучали эти слова, особенно теперь, когда она носила под сердцем ребёнка Кристиана.

— Но как вы нашли дорогу в Скайнигэл? — спросил Кристиан. — Я отправил вам письмо с просьбой приехать, но это было всего лишь несколько дней назад. Вы не могли получить его так скоро.

— Вообще-то, дорогой, нас привёз сюда…

Но Кристиан уже получил ответ, заметив, как в зал вошел третий гость — его дед, герцог.

— Что он здесь делает?

Леди Фрэнсис ответила:

— Кристиан, он сам попросил, чтобы мы его сопровождали. Всю поездку он проявлял любезность и, кажется, искренне. Возможно, его сердце смягчилось.

Улыбка Кристиана увяла, а во взгляде появились досада и горечь.

— Неужели, мама? У него нет сердца.

Грейс отошла от них, направившись через весь зал туда, где в дверном проеме в стороне от остальной компании стоял герцог.

— Добрый вечер, ваша светлость, — она присела перед ним в реверансе. — Какая приятная неожиданность встретить вас здесь!

Старик с циничной гримасой поднял бровь:

— У меня есть некоторые сомнения, что ваш муж разделяет ваши чувства.

Грейс не поддалась на ядовитое замечание, и взяла герцога под руку.

— Что ж, ваша светлость, присоединяйтесь к нашему обществу.

Казалось, герцога сильно удивил этот жест, но от её руки он не отказался и вместе с Грейс проследовал в зал.

В главном зале вскоре заметили хозяев и гостей. Увидев, что их лорд и леди вместе, одетые в цвета Скайнигэла, горцы остановили танцы и встретили их громкими возгласами. Как заметила Грейс, Кристиан, идя по залу, всех на своем пути приветствовал по имени. А ещё она заметила, что он намеренно обошёл своего деда.

— Да здравствуют лэрд и леди Скайнигэла! — крикнул кто-то, и все закричали «Ура!».

Волынщик заиграл быстрый рил, и горцы собрались в центре зала, образовав два больших круга: женщины — внешний, мужчины — внутренний. Начав двигаться в противоположные стороны, танцующие повели за собой и Грейс с мужем, добродушно посмеиваясь над тем, как Кристиан изо всех сил пытается не сбиться с ритма. Скоро почти все в зале прыгали и крутились волчком, хлопали в ладоши, топали ногами, хохотали во всё горло, а музыка всё играла и играла. Даже старый герцог, казалось, наслаждался весельем, стоя у камина и непринуждённо беседуя с Дейдре.

Аластер прыгнул в центр круга танцующих, удивив всех до единого тем, что с лёгкостью, так не вязавшейся с его тучностью, поймал ритм весёлого мотива. Когда стала вторить скрипка, он присоединился к хороводу, а его место занял следующий. Музыка была такой зажигательной, темп таким стремительным, что даже огонь в камине потрескивал, как будто тоже принимал участие в веселье.

Грейс повернулась кругом и, следуя узору танца, двинулась назад, вдоль цепочки танцующих, когда внезапно почувствовала спазм в животе и покачнулась. Её первая мысль была о ребёнке, и, выйдя из танцевального круга, она направилась через комнату к угловой скамье, чтобы присесть. Спазмы скоро утихли, но Грейс решила, что на время столь быстрого танца ей лучше посидеть. В ту же минуту около неё с обеспокоенным лицом опустился на колени Кристиан:

— Грейс, что-то не так?

Она улыбнулась и взяла его за руку.

— Нет, наверное, я просто слишком много танцевала. — Она подняла на него взгляд. — Кристиан, мне надо кое-что тебе сказать. Мы…

— Миледи! — забыв про танцы, к ней бросилась Лиза, от которой не отставал Эндрю. Горничная положила руку на висок Грейс. — Я заметила, что вы пошатнулись. Вам плохо? Что-то с ребёнком?

Кристиан посмотрел на жену:

— Ребёнком?

— Ребёнком? — эхом повторила за братом Элеанор, незаметно оказавшаяся рядом.

По залу внезапным всполохом взволнованных слов пронеслась весть о возможной беременности Грейс.

Грейс подняла глаза на Кристиана. Его лицо утеряло всякое выражение, а взгляд, который он устремил на неё, был каким-то странным:

— Грейс, ты хочешь сказать, что у тебя будет ребёнок?

Она не могла никак понять, рад ли он этой новости. Он выглядел таким ошеломлённым. Грейс знала лишь одно — не так она хотела сообщить мужу об их будущем ребёнке.

— Грейс?

Грейс неуверенно кивнула:

— Да, Кристиан. ты будешь отцом.

Казалось, весь зал разом взорвался восторженными криками и поздравительными возгласами. Каждый, кто был сегодня на ужине, наполнил стакан, чтобы произнести тост за лэрда и будущего ребёнка леди.

Грейс пристально наблюдала, как Кристиан принимает поздравления от присутствующих. Он пожимал руки и кивал в знак благодарности, но что-то явно было не так. Все были охвачены таким воодушевлением, что, кажется, только она одна заметила: будущий отец не улыбается.

Когда веселье обрело прежний размах и всеобщее внимание вновь было отдано танцам, Кристиан молча повернулся и направился к выходу. Он исчез в коридоре, который вёл на улицу, к внутреннему двору.

Грейс обернулась к сидящей рядом Лизе. Казалось, горничная вот-вот расплачется.

— Мне так жаль, миледи! Когда я увидела, как вы покачнулись во время танца, я так испугалась за вас и малыша, что даже не подумала, что вы ещё не сказали его светлости.

— Все в порядке, Лиза. — Грейс пожала горничной руку и посмотрела на Эндрю, который поняв намёк, шагнул вперёд.

Грейс поднялась.

— Мне нужно поговорить с мужем.

Отправившись на поиски Кристиана, она пыталась убедить себя, что он рассержен не из-за самого ребёнка, а разочарован из-за того, что она так долго ждала, чтобы сказать ему об этом. Всё, что ей нужно сделать, думала Грейс, — это объяснить, почему она так поступила.

Грейс нашла Кристиана во внутреннем дворе. Он стоял, освещённый лунным светом, спиной к ней и молча смотрел на горы, темнеющие на востоке. Одной ногой он опирался на валун, рука покоилась на колене. Если он и слышал, как она подошла, то ничем себя не выдал. Грейс в нерешительности медлила, пытаясь подобрать слова.

— Кристиан, я надеялась, что мы могли бы поговорить.

Она подошла ближе. В лунном свете было заметно, как сильно сжаты его челюсти и напряжены мускулы — он явно пытался сдержать эмоции.

Наконец он произнес пугающе глухим голосом:

— И давно ты об этом знаешь?

— Я начала подозревать в тот день, когда ты приехал в Скайнигэл.

— Прошло уже много дней, а ты до сих пор мне не сказала.

Он сердился из-за того, что она утаила от него новости о ребёнке. Если бы только она могла заставить его понять, какую неуверенность и страх чувствовала.

— Кристиан, прости, что не сказала тебе раньше. Я…

Кристиан повернулся к ней лицом — его глаза были таким холодными, что она испугалась.

— Не имеет значения, Грейс. Слишком поздно.

— Слишком поздно? Кристиан, я не понимаю…

— Неужели ты не видишь? Он победил.

И Кристиан рассмеялся. Этот жуткий, горький смех подхватил и унёс с собой порыв налетевшего ветра.

— Как бы я ни пытался, он всё равно нашёл способ обмануть меня.

Грейс ещё больше запуталась.

— Кто, Кристиан? Кто победил?

— Могу предположить, Грейс, что он говорит обо мне.

Заслонив её спиной, Кристиан встал лицом к старому герцогу, который вышел во внутренний двор вслед за ними. Вся боль, что он перенёс, стыд, вина, чьим узником он был так долго, нахлынули на него, вызвав взрыв гнева, который выплеснулся наружу после двадцатилетнего заточения.

Всю эту клокочущую ярость он обрушил на герцога:

— Ублюдок! Вы всегда знали, что одержите надо мною верх, не так ли? Вы ненавидели меня с того самого дня, как я появился на свет, потому что я был больше похож на него, чем на вас. Вы поклялись превратить мою жизнь в ад, и я сам вручил вам для этого средства. И теперь вы достигли цели — более несчастным вы меня сделать уже не сможете!

Кристиан крепко зажмурил глаза, сопротивляясь невыразимой муке, которая грозила разорвать его надвое. Его руки сжались в кулаки, а челюсть свело такой судорогой, что воздух с шумом вырывался из ноздрей. Секунду, вторую. Затем, откуда-то из глубины его существа начало подниматься новое и незнакомое ощущение силы. Это чувство росло, пока не превратилось в сознательный вызов против всего того, что так долго приковывало его к прошлому. Как лев, который, порвав цепи, наконец вырывается на свободу, Кристиан собрал ту силу, что в нём проснулась, обратив её против герцога. Он никогда больше не позволит этому человеку одержать верх. Он больше не будет жить как прежде, связанный глупым обещанием, которое у него вырвали, когда он был мальчишкой. Не ради себя — ради своего будущего ребёнка.

Кристиан вновь поднял взгляд на герцога:

— Вы не получите его, коварный старик. Мне всё равно, каким было наше соглашение. Делайте, что велит вам ваш долг, но клянусь: я увижу вас в аду прежде, чем позволю вам погубить моего сына так же, как вы погубили меня.

Не в силах больше смотреть на деда, Кристиан повернулся, чтобы раскрыть объятия для Грейс, раскрыть для неё своё сердце, которое он так долго держал на замке.

Но её здесь уже не было.

Глава 33

Грейс лежала в тёмной спальне, скрючившись, как больная, на краю кровати, и лишь лунный свет обнимал её. Сквозь приоткрытое окно слышался плеск воды у берега под збмком. В большом зале внизу всё ещё танцевали, смеху и веселью не было границ. Как-то громко позвали лэрда и его госпожу. Когда никто из них не появился, кто-то другой предположил, что, вероятно, они ушли наверх, чтобы повеселиться по-своему. Заявление вызвало новый круг здравиц за продолжение столь счастливого союза. И новый приступ слёз у Грейс, которыми она и так уже успела промочить подушку.

Внезапно холодный ветерок пробежал по её ногам, она обернулась, поняв, что кто-то вошёл в комнату.

— Извини, я не хотел тебя будить, — произнёс Кристиан напряжённым, недовольным голосом.

— Я не спала.

Она смотрела, как он осторожно подходит к ней.

— Грейс, я должен объяснить. — Разглядеть выражение его глаз в лунном свете было невозможно. — Есть то, о чём ты не имеешь понятия, кое-что обо мне и моём прошлом…

Он замолчал, не находя слов. Грейс попыталась встать с постели, но он остановил её, подняв руку.

— Грейс, знаешь ли ты, почему я женился на тебе?

И ответил сам, прежде чем она смогла что-то сказать:

— Я женился, потому что должен был, да, из-за соглашения, заключённого с моим дедом. Не по тем причинам, о которых ты могла бы подумать. Это не имело никакого отношения ни к деньгам, ни к чему другому. Это была часть долга, принятого мной на себя много лет назад, когда я заключил договор со старым дьяволом.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Грейс просто ждала, понимая, что это не всё.

— Знаешь ли ты, как умер мой отец?

— Миссис Стоун говорила мне что-то о болезни — в тот вечер, когда мы были в Уэстовере.

Кристиан покачал головой:

— Именно это дед всем и говорил. Превосходное оправдание. Никто никогда так и не заподозрил правды.

— Правды?

— Грейс, мой отец умер не от болезни, настоящей или воображаемой. Он погиб, защищая честь моей матери, на дуэли с её тайным любовником. — Кристиан остановился на секунду, а когда заговорил снова, голос его дрожал от эмоций. — С тем, чьё дитя она к тому времени наверняка носила под сердцем.

Значение его слов не сразу дошло до Грейс:

— Элеанор?

— Да. — Кристиан наконец стоял перед женой. — Она до сего дня не знает, что у нас разные отцы. После того, как был убит мой, я пообещал деду, что сделаю всё, что он только ни попросит, если он никогда не откроет правду о происхождении Элеанор.

— Но она же его внучка!

— Нет, Грейс, герцог считает, что Элеанор зачата не от моего отца. Она всего лишь незаконнорождённая дочь моей матери, до которой ему никогда не было дела, потому что мой отец выбрал себе жену вопреки его желаниям. Когда папу убили, дед был готов оставить мою мать совершенно без средств и изгнать из семьи. Общество презирало бы её, а Элеанор сочли бы бастардом. Она никогда не знала бы прелестей того самого мира, что создал её.

— Но какое отношение это имеет к согласию жениться на мне?

— Это было одним из условий деда. В обмен он обещал хранить молчание и дать моей матери и Элеанор защиту имени Уэстовер и финансовую поддержку. Они должны были жить в Лондоне своим домом, отдельно от деда. Он же обеспечивал Элеанор возможность получить светский сезон и давал такое приданое, чтобы она могла хорошо выйти замуж. Никто никогда не должен был узнать, что Элеанор зачата вне брака.

Мысли Грейс обратились к Элеанор: как радушно она приняла Грейс в качестве сестры на балу в Найтон-хаусе! Какой трагедией было бы для неё нести наказание за грехи матери.

— Но как же настоящий отец Элеанор? Он же должен был знать правду?

Кристиан закрыл глаза и сглотнул, пытаясь побороть демонов, терзающих его душу, и заговорил вдруг, облекая в слова то, что когда-то случилось. Грейс молча слушала.

— Он разбудил меня перед рассветом. Я до сих пор помню, как слепящий огонь свечи в руке деда ударил в глаза, когда он вытряхнул меня из тёплой кровати. Бросив мне бриджи, он велел идти за ним, приобщиться к миру мужчин. Я едва успел надеть куртку, как он уже выволок меня из спальни и потащил за собой по тёмным коридорам Уэстовер-холла. Он ничего больше не объяснил, а я достаточно хорошо знал характер деда, чтобы не спрашивать.

Отец ждал у подножия лестницы, одетый во всё чёрное, едва похожий на того человека, которого я девять лет звал папой. Он сказал деду, что не следовало брать с собой меня. Мне никогда не забыть его застывшего взгляда — лишь потом я понял, что так выглядит безумие.

Дед не стал слушать его, сказав что-то в том духе, что я узнаю нечто, что отцу следовало бы понять давным-давно. Отец лишь пожал плечами и, повернувшись, пошёл к выходу. Мы вышли за ним и сели в карету, которая уже ждала у двери. Во время короткой поездки никто не произнёс ни слова, даже тогда, когда мы остановились на туманной пустоши, куда отец часто брал меня поохотиться. Солнце едва начинало всходить, и я увидел лошадь и стоящую рядом с ней одинокую фигуру. Тогда я понял, что отец собирается стреляться на дуэли.

Я стоял и смотрел, как дед и отец подошли к другому человеку. Вынули футляр с пистолетами и выбрали оружие, пока дед объявлял правила поединка чести.

Кристиан презрительно хмыкнул:

— Чести! Будто есть хоть какая-то честь в том, что двое мужчин соглашаются убить друг друга.

Пистолеты были заряжены, проверены, дуэлянты заняли места. Было отмерено десять шагов, и оба повернулись лицом друг к другу. Через мгновение раздался единственный выстрел. Я увидел, как отец упал в высокую траву. Увидел, как его соперник опустил руку с пистолетом, окружённым облачком дыма. Побежал к отцу и закричал, увидев кровь, сочащуюся из раны на груди. Смерть уже отражалась в его застывших глазах, и я услышал медленный хрип — это последнее дыхание покидало его тело.

Грейс взяла мужа за руку, глаза её были полны слёз:

— О, Кристиан! Мне так жаль.

Он набрал воздуха:

— Вскоре тот человек подошёл убедиться, что убил моего отца. Он даже пихнул его носком сапога. Я не осознавал, что делаю. Я помню, как взял пистолет отца. Он был заряжен, курок взведён. Я встал и нажал на спусковой крючок. Выпустил пулю. Раздался ещё один выстрел. И увидел, как человек, убивший моего отца, падает на колени. Подняв глаза, я увидел, что рядом со мной стоит дед, из ствола его пистолета вьётся дымок. Мы совершили убийство вместе.

Если Кристиан, поглядев на Грейс, ожидал увидеть ужас, отвращение к только что рассказанному, он ошибался: по её щекам бежали слёзы сострадания. Встав с кровати, она прижала ладонь к его лицу. Кристиан закрыл глаза, борясь с собственными эмоциями, потом взял её запястье и легко поцеловал его. Вторую руку он нежно положил на живот, в котором теперь рос его ребёнок. И прошептал в её ладонь:

— Правды никто так и не узнал. — Он посмотрел на Грейс, подняв голову. — Дед заплатил местному лекарю, и тот присягнул, будто смерть отца была вызвана внезапной болезнью. Заплатил кому-то за избавление от второго трупа, чтобы семья того человека никогда не узнала, что с ним случилось. Никто не знал правды, кроме моего деда. Он заставил меня пообещать ему свою жизнь за то, что он не исполнит своих угроз в отношении моей матери и Элеанор. С того дня моим единственным предназначением стало произвести на свет следующего Уэстовера. Когда родится сын, он будет отдан герцогу.

— Герцогу?

Слёзы, которым Кристиан так долго не давал воли, жгли глаза.

— Грейс, он заставил меня поклясться, что я отдам ему сына. Я думал, что смогу избежать этого, если не женюсь. Но потом он нашёл тебя. Я думал, что смогу не дать ему желаемого, если брак наш будет чисто формальным. Я обязан был разделить с тобой постель лишь однажды, той ночью в Уэстовер-холле. Ты должна была лишиться девственности, но это не значило, что ты должна зачать от меня. Я думал, что смогу сделать это, но дед перехитрил меня. Он хорошо выбрал, потому что сколько я ни старался, я не мог устоять. С тобой я каждый раз терял голову. Я не мог справиться со своей страстью, а после ненавидел себя, потому что боялся, что ты забеременеешь. Понимаешь теперь, почему я так повёл себя, услышав, что ты носишь наше дитя? Я мог думать только о том, что дед всё-таки выиграл, что сколько я ни клялся себе, что не обеспечу его наследником, я, в конце концов, именно это и сделал.

Рука Грейс мягко легла на завязки его рубашки:

— Кристиан, он выиграет, только если ты ему позволишь. Если мы ему позволим.

Кристиан сглотнул, пытаясь подавить эмоции:

— Теперь знаю, Грейс. Я понял это, когда стоял сегодня с ним лицом к лицу там, в тёмном дворе. И хотя я ненавидел его ужасно, мог думать только о том, что я сделал, чтобы удержать тебя подальше от себя. С того самого момента, как ты ворвалась в мою жизнь, ты изменила всё. Я просто хотел не дать тебе узнать мрак моего мира. Я был слишком ослеплён своей ненавистью к деду, чтобы понять, что, не подпуская тебя, я только сохраняю эту тьму. Мне бы радостно приветствовать тебя, а я тебя обидел. Я винил деда в том, как я несчастен, когда мне надо было бы понять, что, заставив жениться на тебе, он преподнёс мне величайший дар из возможных.

Он нежно коснулся её лица:

— Он подарил мне тебя.

Грейс смотрела на Кристиана, а сердце её неслось вскачь.

— Ты сделала меня лучше, Грейс. Ты отдала мне свою любовь, когда взамен я платил тебе лишь гневом и болью. Я буду вечно сожалеть, что так долго не понимал этого.

Она покачала головой, приложив палец к его губам:

— Не надо об этом.

Кристиан, накрыв её руку своей, мягко поцеловал кончики пальцев, внимательно глядя на неё:

— Я хочу любить тебя, Грейс. Мне необходимо быть с тобой.

Грейс сморгнула слёзы и ответила нежным шёпотом:

— Так люби меня, Кристиан. Люби сейчас.

Её слова отозвались в его сознании эхом, шёпотом ветров Шотландии. Кристиан закрыл глаза, приподнимая её, уткнувшись лицом в её шею. Он нежно опустил Грейс на кровать под собой — золотистые волосы рассыпались вокруг плеч мягкими волнами, так и приглашая пропустить пальцы сквозь шелковистые пряди.

Кристиан взял лицо Грейс в ладони, и, нежно удерживая, наклонился поцеловать её. Он почувствовал, как её руки обняли его за талию, как ладони прошлись по спине до ног. Эти прикосновения наполняли его теплом её желания. Он почувствовал, как её пальцы скользнули под килт, поднялись вверх по бёдрам. Когда она обхватила рукам его полушария, всплеск желания пронзил Кристиана, и он простонал в её рот, чувствуя под собой её мягкость. Тот же огонь, что сжигал его каждый раз, когда он приходил к ней, охватил его, подобно лесному пожару, и он отвёл губы, пытаясь совладать с собой.

На этот раз он не будет спешить. У них вся ночь впереди. На этот раз он доставит Грейс наслаждение. Он покажет ей, как по-настоящему, без боли и смятения, могут быть близки мужчина и женщина. Этой ночью он увидит, как она достигнет высшей, освобождающей точки наслаждения, и поверит в то, что нашёл рай на земле.

Медленно Кристиан снова уложил Грейс на подушки, одновременно через голову снимая с неё блузку. Её грудь белела в лунном свете, и от вида этой наготы сердце его учащённо забилось. Два идеально круглых холмика, гладкий живот, которому вскоре суждено разбухнуть от его ребёнка.

Он расстегнул её юбку и стянул ткань вниз, до ступней.

Кристиан стоял у кровати и просто смотрел на Грейс, освещённую пламенем камина, в благоговении, в изумлении оттого, что она принадлежит ему, что после всего, что произошло между ними, она снова дарит ему любовь. Он не заслуживал такого дара, но благодарил за него Господа. Кристиан стянул через голову рубашку и увидел, как любимая в свете луны разглядывает его тело, и почувствовал, как его член напрягся в ответ, когда её взгляд упал на то место килта, в которое он упирался. Кристиан расстегнул боковую застёжку и позволил шерстяной ткани упасть к его ногам.

Он стоял, обнаженный, рядом с кроватью, и Грейс зовуще потянулась к нему. Другого приглашения Кристиану не требовалось. Он растянулся на постели рядом с ней, прижимая её к себе всем телом, мягкую, тёплую. Снова впился в её рот, пробуя его на вкус, в то время как его ладонь взвешивала её грудь, а пальцы играли с соском, пока тот не затвердел, а Грейс не застонала. Кристиан легко провёл пальцами по её животу вниз, к пене кудряшек, прикрывавших самое страстное местечко. Чуть приподняв, нежно развёл её ноги. Легко прикоснулся к ней и почувствовал, какая она влажная и скользкая.

Грейс запустила руки в густые волосы Кристиана, а его пальцы играли с ней, соблазняли, лаская там, где было средоточие страсти. Он почувствовал, как её тело напряглось под его руками, когда она познала начало чувственного наслаждения. Оставив её рот, его губы заскользили вниз по шее, по ключице, к груди. Грейс выгнулась, когда он начал посасывать её грудь, тяжело задышала и от наплыва вызываемых им ощущений судорожно сжала пальцы в его волосах:

— О, Кристиан, это так…

Кристиан ласкал губами её живот, он знал, как сделать, чтобы заставить её тело откликнуться на его ласки, подарить ей те ощущения, о которых она могла пока только догадываться. Целуя и покусывая, он соскальзывал вниз, с живота на бедро, а потом устроился между её разведёнными ногами. Приподняв ей бёдра, он притянул её к себе, и, наконец, попробовал на вкус.

Он почувствовал, как Грейс заёрзала, не зная, как отвечать на такие сокровенные ласки, но инстинкты её пока неопытного тела преодолели неуверенность, и она расслабилась. Кристиан неустанно целовал её, пробуя на вкус, дразня языком, соблазняя, подводя всё ближе к вершине наслаждения. Он ощущал, как напрягаются ноги, лежавшие на его плечах, слышал шумное дыхание, чувствовал, как она вздрагивает при каждой новой ласке, ища того, что ей до сих пор не дано было познать. Он вёл её всё выше и выше, всё дальше и дальше, пока она не закричала, а он не почувствовал, как содрогается её тело на волне освобождения.

Когда Кристиан опускал Грейс на кровать, во взгляде её читался восторг впервые познанной страсти. Он медленно заскользил вверх, мышцы его живота сжались, когда он задел её членом. Кристиан пытался сдерживать себя. Глубоко вздохнув пару раз, он медленно, нежно вошёл в неё, и вдохнул с облегчением, погрузившись полностью. Ощущение было невероятное — она так туго охватывала его, таким полным было единение их тел. Прижав её к груди, он пытался усмирить своё желание.

То ли из-за бессознательной боязни навредить ребёнку, то ли от того, что ему удалось изгнать из своей жизни демон деда, но, начиная двигаться, Кристиан полностью владел своим телом. С каждым толчком бёдер он всё глубже и глубже погружался в её тепло. Он ускорил темп, и почувствовал, как Грейс встречает его каждый удар, её пальцы впились в его руки. Он поднялся над ней, входя в неё глубоко, полностью, до конца, снова и снова, пока не ощутил, как её накрыло второй взрывной волной высшего наслаждения. И тут его собственное освобождение захватило его с такой силой, так всепоглощающе, что он прокричал что-то, не зная, что это было, изливая глубоко в её лоно своё семя.

— О боже, Грейс, я люблю тебя, — простонал он ей в шею, осыпая нежными поцелуями, чувствуя солоноватый вкус разгорячённой кожи. Тела их были по-прежнему соединены в беспорядке спутанных простынь. Позже, когда огонь почти угас, а ночь медленно начала уступать рассвету, Кристиан притянул Грейс к себе, спиной к своей груди, так, что её попка плотно прижалась к его бёдрам. Он положил одну руку ей на живот, в котором зрело их дитя, и отвёл спутанные волосы на подушку над её головой. Переплетя пальцы другой руки с её рукой, он, пока они вместе погружались в сон, вдыхал сладкий запах её шеи.

Глава 34

Следующие несколько дней прошли для Грейс и Кристиана как во сне, они переживали восторг, заново открывая друг друга. Часы бодрствования были заполнены теплом и смехом лета в Скайнигэле, а ночи они проводили в объятиях друг друга, разделяя нежные поцелуи и жаркую страсть.

Роберт и Катриона уехали на юг, в Россмори, забрав с собой часть горцев. Роберт также условился о шлюпе, который доставит некоторых из переселенцев ещё дальше на юг, кого в Маллай, кого на острова Малл[73] и Джура или до порта, откуда можно будет уже по суше добраться до Глазго. Бульшая же часть продолжит свой путь до границы Шотландии и дальше в Англию, чтобы поселиться в герцогском поместье, Девонбрук, в Ланкашире. Перед отъездом Роберт вместе с Кристианом набросал проект закона, который они хотели выдвинуть на следующей сессии палаты лордов. Понятно, что для этого Кристиану придётся вернуться в Англию, и Грейс это сознавала, однако её муж решил сначала дождаться рождения ребёнка.

Скайнигэл стал настолько важной частью их жизни, что они решили расширить замок, пристроив крыло с восточной стороны. Грейс делала общие наброски планов, а Кристиан узнавал в Эдинбурге насчёт архитектора. Ожеребилась Джо, и супруги вместе наблюдали, как новорождённый кроха чалой масти впервые встал на тоненькие ножки и под одобрительные возгласы собравшихся сделал свои первые неуверенные шаги. На закате каждого дня Грейс с Кристианом отправлялись на прогулку по берегу залива, рядом труси́л Дубар. Но больше всего Грейс ценила время, проводимое с мужем поздно ночью, уже после любовных утех, при свете огня в камине. Кристиан прижимал её к себе и обхватывал руками растущий живот, будто защищая. Временами они разговаривали до самого рассвета, вспоминая детство и мечтая о будущем — совместном будущем.

Этим утром Грейс сидела в кабинете управляющего поместьем, грея ноги на Дубаре, который пристроился под столом. Напротив Кристиан проверял список провизии для Макфи и Макги, которые через несколько часов должны были отправиться в Аллапул.

Грейс только-только успела допить чай, когда, подняв взгляд, обнаружила стоящую в дверях Элеанор.

— О, Элеанор, доброе утро! Что не заходишь?

Вид у Элеанор был необычно серьёзный:

— Я надеялась поговорить со своим братом наедине.

Посмотрев на внимательно глядящего на сестру Кристиана, Грейс поднялась:

— Конечно, конечно. Я как раз собиралась просмотреть последние из сундуков, что обнаружились на чердаке.

И, кликнув Дубара, Грейс вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.

Высоко в южной башне была комнатка с окнами, выходящими на беспокойные воды залива. Слишком маленькая для спальни, эта комната стала вместилищем семейных реликвий, найденных Грейс, когда она перерывала замок в поисках запасов продовольствия. По мере того, как коллекция росла, комната превращалась в подобие галереи в честь предков Грейс, галереи, которая охватывала почти весь период истории Скайнигэла.

Каждому из предков было отведено своё место, где вклад его был отображён в импровизированной наглядной биографии. Вот, у двери, Ханна Макрет, юная невеста, прибывшая в Скайнигэл из долины в дни королевы Марии. Насколько миниатюрной она была, доказывали крохотные вышитые туфельки, которые она носила когда-то, с клинышками в каблуках — для увеличения роста. Поразительно, но Ханна родила и поставила на ноги одиннадцать детей и дожила до девяноста трёх лет. На память о себе она оставила тетрадь в кожаном переплёте с записями о свойствах трав и многочисленные бутылочки, в которых дамы Скайнигэла хранили сушёные лекарственные травы.

Витрина сэра Роджера Макрета, жившего в четырнадцатом веке, располагалась под окном. Он был поэтом, и его лирические стихи были нацарапаны повсюду: от пергамента до нескольких подоконников. Портрет единственного ребёнка сэра Роджера, дочери Майри, висел рядом — задумчивое лицо в обрамлении льняного чепца. Среди обитателей Скайнигэла Майри наиболее достойна упоминания, потому что всю жизнь считала своим долгом сохранить легенду о «крылатом» замке и его рождении в мифе о богине Клиодне. Поговаривали, что сама Клиодна возложила на неё эту обязанность, явившись девочке во сне, когда той было всего двенадцать лет. Как бы там ни было, следующие восемнадцать лет Майри ежевечерне ткала тончайшими золотыми и серебряными нитями картину, на ней богиня взирала сверху на своих слуг — птиц, парящих над башнями замка.

По легенде, в тот вечер, как Майри закрепила последнюю нить и завершила свой труд, она отправилась в постель, чтобы уже никогда не проснуться. Шпалера, вытканная преданными руками, сейчас висела рядом с портретом мастерицы. Считалось, что до тех пор, пока картина хранится в замке, люди Скайнигэла остаются под защитой кельтской богини и её птиц, и им не грозит захват, нищета или мор. До сего дня предсказание выполнялось.

Сегодня утром, поднявшись в башню, Грейс отложила в сторону маленькую нарядную куклу, когда-то принадлежавшую её бабушке, и посмотрела, что же ещё хранится в сундуке. На самом дне лежал томик сонетов в тиснёном переплёте. Взяв его в руки, Грейс прочла дарственную надпись: «Грейс из Скайнигэла — единственной, кому навсегда отдано моё сердце. Ваш верный рыцарь Эли, 1768».

Поднявшись на ноги, Грейс перечитала строчки. Эли? Но дедушку звали Уильямом. Несомненно, книга принадлежала бабушке — судя по надписи, она получила её в дар незадолго до своего шестнадцатилетия.

Грейс снова обратилась было к первым страницам, но тут что-то выпало из-под задней обложки. Это были письма — несколько листков, адресованных в Скайнигэл, её бабушке, — перевязанные ленточкой. Грейс развернула первое, датированное апрелем того же года, что и надпись в книге.

Судя по следующему письму, написанному шесть месяцев спустя, бабушка как-то ответила. Тон его был заметно официальнее:

Очередное послание было датировано началом следующего года. Торопливый почерк, хоть и принадлежал явно тому же автору, был не столь элегантен:

Последним листком в пачке оказалось не письмо, а страница объявлений из лондонской газеты от апреля 1769 года. Грейс просмотрела объявления о событиях, не обнаружив ничего важного, пока не дошла до самого низа страницы, где было напечатано:

Грейс вновь посмотрела на надпись на книге, на имя.

Эли.

Внезапно она поняла. Все эти годы, слушая, как Нонни рассказывает о своём «верном рыцаре», Грейс была уверена, что бабушка говорит о дедушке. На самом же деле она всё время говорила о деде Кристиана, о герцоге. Всё вдруг встало на свои места — извечная озлобленность герцога, его интерес к портрету в кабинете дяди в тот первый день. Собирались ли они пожениться? Воспротивилась ли этому браку семья герцога?

Грейс поднялась на ноги и, захватив с собой томик стихов и письма, кинулась разыскивать Кристиана. Ей хотелось, чтобы он узнал правду о своём деде — возможно, тогда он сможет лучше понять его.

Торопливо спускаясь с башни, Грейс чуть не столкнулась с особой, взбирающейся наверх.

— О господи — Элеанор!

Глаза Элеанор покраснели от слёз, на щеках виднелись непросохшие дорожки. Увидев Грейс, она кинулась к ней и зарыдала на её плече.

— Что такое, Элеанор? Что случилось?

Элеанор потребовалось несколько секунд, прежде чем она сумела выговорить:

— Ох, Грейс, это Кристиан. Он запретил мне выходить за лорда Херрика. И отказывается выслушать меня.

Ласково похлопывая по плечу прильнувшую к ней Элеанор, Грейс отчаянно пыталась успокоить её.

— Ты хочешь сказать, лорд Херрик попросил твоей руки?

Элеанор кивнула:

— Ещё перед нашим отъездом из Лондона он сказал, что ему нужно обсудить со мной что-то важное. Сегодня утром я получила от него письмо с официальным предложением брака. Я отнесла его Кристиану, но он отказался дать согласие. А мама сказала, что не будет спорить с его решением. Я знала, что Кристиан с мамой не в восторге от лорда Херрика, но думала, что увидев письмо, они поймут, что намерения его благородны. Нет, у их отказа есть какая-то другая причина. Что хуже всего, Кристиан не хочет мне ничего объяснять. Я знаю, мы с лордом Херриком не так давно знакомы, но мне кажется, чем больше времени мы проводим вместе, тем больше он мне нравится. Грейс, Кристиан обещал мне, что я смогу выйти замуж по своем выбору! Почему он так повёл себя сейчас, когда я уже выбрала? Почему?

Грейс, держа Элеанор за руки, покачала головой, внимательно глядя на неё:

— Я не знаю, но, если хочешь, могу попробовать поговорить с Кристианом.

— Правда? — Элеанор всхлипнула в платочек.

— Я пойду к нему прямо сейчас.

На залитом слезами лице появилась неуверенная улыбка:

— Благодарю тебя, Грейс. Тебя он, может быть, и послушает.

Грейс ободряюще сжала руки Элеанор:

— Иди к себе и ложись, отдохни. Я приду к тебе, как только поговорю с Кристианом.

В дверях кабинета Грейс встретилась с леди Френсис. Вдовствующая маркиза, казалось, тоже только что плакала, но всё же мягко улыбнулась Грейс и вышла из комнаты.

В комнате остался только Кристиан.

Грейс закрыла за собой дверь, и Кристиан посмотрел на неё горьким, больным взглядом. Ему явно нелегко было отказать Элеанор в счастье, и очевидно, у него была веская причина. Возможно, Херрик оказался мерзавцем, и Кристиан просто пытался не дать сестре остаться с разбитым сердцем. Как бы то ни было, Грейс решила не спрашивать про Элеанор напрямую, а зайти с другой стороны.

— Я нашла кое-что на чердаке и хочу тебе показать.

Грейс положила найденные письма и сборник сонетов на стол перед Кристианом. Она молча смотрела, пока он читал их, давая ему время самому придти к тем же выводам, что и она. Закончив, он посмотрел на неё:

— Где ты это нашла?

— Они лежали в сундуке вместе с другими бабушкиными вещами. Возможно, она оставила их в надежде, что я когда-нибудь прочту. — Грейс помолчала. — Это же почерк твоего деда, я не ошиблась?

Кристиан кивнул. Вид у него был встревоженный: внезапно его мнение о деде, мнение, которого он придерживался всю жизнь, подверглось сомнению.

— Возможно, теперь ты понимаешь, почему он озлоблен.

— Пожалуй. Но вот чего я не понимаю: если его заставили жениться на ком-то другом вместо твоей бабушки, которую он явно очень любил, почему же он поступил также, женив меня против моей воли?

Грейс встала рядом, положив руку на плечо мужа:

— Я тоже об этом подумала. Может быть, он хотел по-своему искупить вину перед моей бабушкой за то, что покинул её, сведя нас вместе?

— Может быть.

Кристиан всё не отводил взгляда от писем, без сомнения, думая о когда-то написавшем их мужчине — так непохожем на деда, которого он знал всю жизнь.

Грейс опустилась на колени:

— Кристиан, могу я спросить, почему ты не согласился на брак Элеанор и лорда Херрика?

Лицо Кристиана омрачилось. Грейс осторожно продолжила:

— Я знаю, что ты очень любишь её и никогда бы не причинил ей боли. Так в чём же дело? Чего я не знаю о лорде Херрике? Он мерзавец?

Кристиан, наклонившись вперёд, упёрся локтями в колени и обхватил голову руками. Он был расстроен даже сильнее, чем Грейс могла бы подумать. Наконец, он посмотрел на жену:

— Помнишь, я рассказывал тебе про смерть моего отца?

Она кивнула.

— Про то, как отец был убит на дуэли любовником матери? Грейс, я не могу дать своего согласия на брак Элеанор, потому что лорд Херрик — сын человека, убившего папу. Он старший, законнорожденный сын мужчины, с которым изменяла отцу моя мать.

Грейс потребовалось всего мгновение, чтобы понять важность сказанного:

— Милостивый боже, так лорд Херрик — брат Элеанор!

Кристиан кивнул и закрыл глаза:

— Теперь ты понимаешь, почему она не может выйти за него замуж. Хуже всего то, что я должен объяснить ей причину. Я должен поведать Элеанор, что она незаконнорожденная и кто её родители. Иначе она может решить сбежать и выйти замуж без моего согласия. Мама думает, что она уже решилась, поэтому попросила меня всё рассказать Элеанор. Другого выхода нет. Мне придётся сознаться сестре, что я убил её настоящего отца.

— Ты никого не убивал.

Ни Грейс, ни Кристиан не слышали, как в кабинет вошёл герцог.

— Мне следовало сказать тебе правду давным-давно. Не знаю, почему я этого не сделал. Я был так раздавлен смертью Кристофера. Мне хотелось ненавидеть твою мать, обвинить во всём её. Мне потребовалось двадцать лет, чтобы понять, что она не виновата. Твой отец знал, что Френсис не любит его, когда просил её руки. У её семьи были финансовые затруднения, она должна была выгодно выйти замуж. Кристофер убедил её, что когда-нибудь она сможет его полюбить, он думал, что его чувства хватит на двоих. — Герцог покачал головой. — Но он лишь душил её своей любовью.

— Какое отношение это имеет к тому, что я застрелил отца лорда Херрика? — Кристиан смотрел на герцога с недоумением.

— В то утро ты промазал, Кристиан. Я видел, как пуля попала в дерево. Его убил мой выстрел.

Кристиан глядел на герцога ненавидящими, сузившимися глазами:

— Из-за вас я все эти годы верил, что убил его! Вы негодяй.

— Не спорю. Больше всего я жалею о том, что мне потребовалось двадцать лет на то, чтобы сказать тебе правду. Не жду, что ты поймёшь меня. Я был озлоблен и разгневан. Потеря бабушки Грейс была величайшей ошибкой в моей жизни. Потом я потерял Кристофера, а с ним и возможность узнать его по-настоящему. Мы так долго воевали из-за его женитьбы на твоей матери. Я так и не успел сказать ему, что люблю его. Насколько тяжела утрата того, что тебе дорого, понимаешь лишь тогда, когда уже поздно.

— Вы… — начал Кристиан, поражённый внезапной догадкой, — записку у двери оставили вы, правда?

Герцог кивнул.

— Я думал, это Херрик, думал, он знает, что я убил его отца. Собственно, я был убеждён, что его ухаживание за Элеанор — попытка каким-то образом отомстить.

Герцог покачал головой:

— Нет, эта записка не имела никакого отношения ни к Херрику, ни к его отцу. Я пытался убедить тебя не отказываться от своего шанса на счастье. Я наделал множество ошибок в жизни, и мне стыдно за себя. Я упрям, горд и высокомерен. И дурак. Но есть одно, за что мне не стыдно, одно, что я сделал правильно — соединил тебя и Грейс.

Глава 35

К утру следующего дня Элеанор была уже в пути.

Она ускользнула ночью, оставшись незамеченной ни собственной горничной, ни кем-либо в большом зале, прихватив небольшой мешок с необходимыми вещами и сведя со двора лошадь Кристиана, оставив ему для преследования только неторопливых горных пони.

— Я должен был предвидеть, что она сбежит, — сокрушался Кристиан, меряя шагами конюшню, где возвышался светло-гнедой рослый — почти пятнадцати ладоней в холке — пони по кличке Торквил. — Она на несколько часов опережает меня. Наверное, сейчас уже на полпути к Эдинбургу. На этом тихоходе мне за ней не угнаться.

Торквил оскорблённо запрядал ушами, а Грейс попыталась обнадёжить мужа:

— Это же горы, а не английские луга. Торквил ступает гораздо увереннее, чем конь Элеанор, а ты лучше знаком с местностью, чем сестра.

Кристиан, не слушая жену, грохнул кулаком по перегородке стойла, заставив лошадок вскинуть головы и встревоженно заржать:

— Проклятье! Мне следовало догадаться, что это случится. Нелл была чересчур тихой прошлым вечером, когда я говорил с ней, слишком спокойно приняла обстоятельства своего рождения.

— А ты не допускаешь, что она направилась к Херрику?

— Нет, я исключил для неё такую возможность накануне, когда рассказал правду о смерти моего отца. Боже мой, что же я наделал? Разрушил её представление о себе. Безрассудно раскрыл, что она вовсе не та, кем считала себя всю жизнь. Почему я вчера не оставил её в покое? Почему не попросил мать приглядеть за ней?

Грейс успокаивающе коснулась руки мужа:

— Ты никак не мог знать, что Элеанор убежит.

— Я должен был понять это, Грейс. Я сообщил, что, по сути, она незаконнорожденная, а Нелл не пролила ни единой слезинки. Только взглянула на меня, как бы укоряя, что я не смог её от всего этого защитить. Я подвёл сестру.

— Нет, Кристиан, ты не виноват. Ты обеспечил Элеонор жизнь и положение в обществе, которые иначе она никогда бы не узнала. Без твоего заступничества она бы страдала, отвергнутая обществом.

Кристиан на мгновение замешкался в дверях, оглядывая далёкие холмы. Затем повернулся к Грейс и взял её за руки.

— Мой долг — попытаться найти её, Грейс. Если с сестрой что-то случится, никогда себе не прощу.

Грейс хотела бы хоть чем-нибудь облегчить бремя вины, явственно пожирающей мужа изнутри.

— Я понимаю, Кристиан. И ты непременно найдешь её.

Менее чем через час Грейс стояла во внутреннем дворике с Фрэнсис, Дейдре, Лизой и герцогом, наблюдая, как Кристиан садится в седло.

Герцог шагнул к внуку:

— Во что бы то ни стало, Кристиан, мы отыщем её. Я уже отправил письмо на Боу-стрит.

— Вернусь, как только смогу, — сказал Кристиан.

Грейс приблизилась к мужу для прощального поцелуя:

— Мы отложим праздник, пока ты не вернёшься с сестрой.

Кристиан шенкелями тронул пони с места и лёгким галопом пересёк двор. Долог ли окажется его путь? День? Неделя? Придётся ли ему достигнуть края земли, чтобы найти беглянку? Грейс не спускала с него глаз, пока её рыцарь не растворился в утреннем тумане. В тот момент, когда всадник скрылся, она почувствовала полную опустошённость. Она уже ждала его возвращения.

Лиза, наверное, уловив унылое настроение хозяйки, подошла к Грейс и обняла за плечи:

— Ни чуточки не волнуйтесь, миледи. Лэрд вернётся с леди Элеанор совсем скоро. Вот увидите. Всё будет хорошо.

Грейс посмотрела на неё — на женщину, ставшую скорее подругой, чем горничной, — и слабо улыбнулась в ответ:

— Я всем сердцем надеюсь на это, Лиза.

Возвращаясь обратно в замок, Грейс заметила, что Лиза загляделась на Эндрю Макалистера. Одетый в один лишь скайнигэльский килт, оставляющий обнажённой его грудь, он во дворе замка рубил дрова. Его сильные руки равномерно вздымались и опускались, когда он поднимал топор над головой и обрушивал на обречённый чурбан, чтобы расколоть ровно посредине на два полена. Эндрю перехватил взгляд горничной и одарил улыбкой, которая могла бы разогнать любую хмарь, наползающую с гор.

— Похоже, мне придется запретить Эндрю работать на виду у всех столь скудно прикрытым. А то штопать мои чулки ты переберёшься сюда!

Лиза, пойманная за откровенным любованием статью горца, залилась стыдливым румянцем. Грейс усмехнулась:

— Может, тебе стоит поинтересоваться, не желает ли Эндрю холодного эля? С виду его мучит жажда.

Лиза устремилась через двор, и Грейс увидела, как легко и непринуждённо они заговорили друг с другом. Приязнь между рослым горцем и горничной превратилась в нежную привязанность. Эндрю пробудил женственность Лизы, которую прежде та скрывала за разговорами о том, как умеючи впечатать крепкий кулачок в физиономию какого-нибудь наглеца. Лиза смягчила Эндрю боль одиночества, с которым ему пришлось столкнуться после того, как его семья эмигрировала в Америку. Большинство обитателей замка были убеждены, что эти двое непременно поженятся, вопрос только — когда. А учитывая, что Лиза недавно отправила письмо матери с просьбой о «совете брачной ночи», Грейс предполагала, что предложение руки и сердца не за горами.

Грейс повернулась и тут заметила Аластера, который неторопливо проходил мимо с охапкой полевых цветов и насвистывал веселёнький мотивчик. И ей вдруг захотелось узнать, удастся ли дворецкому и Флоре опередить со свадьбой первую парочку.

Звук её имени отвлек Грейс от приятных размышлений, она обернулась и увидела юного Микела, спешащего к ней через двор.

— В чём дело, Микел?

— Вы ведь не забыли, мы нынче собирались пособирать кой-чего? У меня вон и пони с тележкой наготове.

Среди всей этой утренней суматохи, поднявшейся из-за исчезновения Элеанор, Грейс просто позабыла, что обещала взять с собой Микела на ту сторону долины поискать целебные и всякие разные травы, о которых она прочитала в травнике Ханны Макрет. Паренёк ещё только учился управлять пони, запряжённым в повозку, и явно стремился показать ей новоприобретённое умение. Возможно, эта оказия подарит ей желанную возможность отвлечься от беспокойных мыслей о Кристиане и Элеанор.

— Подожди, я переоденусь, захвачу шаль и кое-что из еды нам с собой — и отправимся.

Полчаса спустя Грейс загрузила последние припасы в повозку и обернулась перекинуться словом с Дейдре, следующей за хозяйкой по пятам. Предвидя, что придётся копать землю, Грейс оделась гораздо скромнее, чем обычно: серые саржевые юбки, холщовая блуза, заплетённые в косу волосы убраны под платок. Она улыбнулась, пытаясь смягчить всполошившуюся Дейдре. Едва узнав о ребёнке, Дейдре принялась всячески опекать Грейс, сходя с ума, когда та пропадала из виду.

— Не тревожься, Дейдре, мы вернёмся к вечеру. Со мной поедут Лиза и Микел. Судя по записям Ханны, та роща всего лишь в двух милях к востоку. Мы просто прогуляемся и посмотрим, осталось ли там ещё что-то от огорода Ханны.

Микел взобрался на кучерское место, а Грейс и Лиза с Дубхаром между ними устроились в небольшой повозке у возницы за спиной, рядом с припасами. Щёлкнул кнут, раздалось «Трогай!», и повозка неспешно выкатилась со двора и покатилась дальше, на восток, по избитой дороге, пролегающей через поместье.

Все трое непринуждённо болтали, подпрыгивая на ухабистой колее. Грейс наслаждалась безмятежностью летнего дня, солнцем, ласкающим щёки, и щебетом клестов, порхающих между соснами. Пока Микел поддразнивал Лизу её романом с Эндрю, мысли Грейс обратились к Кристиану. Интересно, нашёл ли он уже Элеанор, может, в эту минуту они уже едут через холмы, держа обратный путь в Скайнигэл. Она мысленно послала вдогонку мужу поцелуй, вообразив ответное прикосновение любимых губ, которое скрасит ей долгие часы ожидания его возвращения.

Они перевалили через очередной гребень на своём пути, когда Микел неожиданно натянул вожжи, придерживая пони.

— Микел, что случилось? — Грейс обернулась, чтобы посмотреть, что там заставило их остановиться. Какая-то фигура мчалась к ним по дороге, отчаянно размахивая руками и выкрикивая по-гэльски:

— Cuidich lei Cuidich le! Помогите! Помогите!

Они вылезли из повозки навстречу тому, кто оказался мальчишкой лет десяти. Когда он приблизился, Грейс разглядела, почти чёрное от грязи и копоти лицо, босые ноги и голое тело, проглядывающее сквозь рваную рубашку, которая едва прикрывала его от плеч до середины бёдер. Когда мальчик доковылял до путников, его глаза дико сверкнули, словно у зверя в клетке, и он зачастил по-гэльски, крутя головой и бурно жестикулируя.

— De tha cedrr? В чём дело? — обратился к нему Микел.

Мальчик лихорадочно тараторил, и Грейс понимала только отдельные слова. Разобрав «огонь», «солдаты» и «голышом», она догадалась, что речь идёт о выселении, происходящем в поместье Сантеглен.

Микел в ответ поспешно заговорил успокаивающим тоном. Затем указал на Грейс и торжественно произнёс:

— Aingeal na Gaidhealthachd. Ангел высокогорья.

На покрытом сажей лице сверкнули белки глаз. Он кинулся Грейс в ноги и ухватился руками за её юбки, словно благодаря небеса, пославшие ему заступницу.

— Парень твердит, что солдаты идут по Сантеглену близ границы со Скайнигэлом. Там осталась вдовая старуха, его grannam, бабка, которая живёт одна и еле ходит, потому что ноги у ней ослабли. Вся его родня далеко, они погнали скот на холмы, а самому ему немощную не переволочь. Вот и боится, что солдаты сожгут её заживо.

Грейс напряглась и застыла, противясь слишком знакомой дрожи.

— Тогда мы должны пойти и остановить их.

— Но, миледи, — перебила Лиза, — это же на земле Сантеглена.

— Это не обыкновенная угроза, Лиза, это убийство. Мы не можем просто остаться в стороне и позволить убить невинную женщину. — Грейс повернулась к Микелу. — Не попросишь ли мальчика указывать нам путь, пока мы едем?

— Конечно, миледи.

Повернув к домику вдовы, повозка затряслась по колдобистой долине. Когда они достигли маленькой фермы, двое солдат уже втыкали факелы в соломенную кровлю, а третий колотил в дверь и вопил:

— Мы запалили твою хибару, тётка. Последний раз говорю, вылезай оттуда по-хорошему!

Грейс соскочила с повозки и побежала к коттеджу. Солдат у двери взглянул на неё, презрительно скривив губы:

— Чего тебе тут надо, девка?

Грэйс поняла, что из-за простой одежды тот принял её за одну из горянок.

— Во имя Господа, что вы творите? Ведь там внутри женщина!

На мгновение он растерялся, удивившись её правильной английской речи, но быстро вернул на лицо презрительную мину.

— Я капитан этого отряда, и мы приехали, чтобы произвести здесь зачистку земель. Старуха получила предписание о выселении и отказалась убраться.

Он сунул Грейс скомканный лист пергамента. Она приняла и взглянула на документ.

— Но ведь это написано на английском языке! А эти люди знают только гэльский! Вдова не понимает, почему вы здесь!

— Как и все здешние тупые бездельники. Эта дряхлая шотландская ведьма давно зажилась. Запаливай!

Грейс, не в силах поверить в происходящее, свирепо уставилась на капитана, затем вскинула руки и отчаянно пихнула его, повалив на землю. Остальные солдаты расхохотались над забавным зрелищем, а Грейс ринулась к двери. Прежде чем она успела войти и поискать хозяйку, Грейс почувствовала, как её схватили сзади грубые руки командира.

— Вали отсюда, шотландская сука, пока я тебя не запер и не сжёг заодно с хрычовкой.

Грейс вырывалась, пытаясь освободиться. Дубхар яростно залаял и кинулся с повозки на обидчика. В следующую секунду один из поджигателей оглушил собаку, сильно ударив по голове прикладом мушкета. Пламя между тем достигло середины крыши, лизало беззащитную солому, и уже вздымался кверху столб чёрного дыма.

Лиза со всех ног поспешила на помощь, призывая Микела принести её корзинку из повозки, и попыталась оторвать от Грейс хваткие руки.

— Слушай-ка, кровавый ублюдок, пусти её сейчас же! Ты не смеешь касаться её!

Отбиваясь от Лизы, капитан выпустил одну руку Грейс. Не теряя времени, Грейс сцепила ладони в замок перед собой и, резко повернувшись, со всей силы ударила локтем назад, прямо по крепкому торсу. Она услышала выдох, вырвавшийся у капитана, дёрнулась и высвободилась из захвата. Развернувшись, Грейс размахнулась, как учила её Лиза, и впечатала кулак в ненавистное лицо, сбив противника на спину в пыль.

Один из солдат бросился было вперёд, но тут же остановился, едва Лиза, взяв корзинку у Микела, быстро извлекла пистолет.

— Лиза! Откуда у тебя оружие?

— Дейдре сунула мне перед отъездом. Может, у неё было предчувствие, что мы наткнёмся на неприятности.

Лиза направила ствол пистолета на солдата, который следил за ней, готовый броситься вперёд.

— Чтоб ни один из вас не двигался, не то узнаете гнев лэрда из Скайнигэла, жену которого вы только что оскорбили!

Солдат заколебался, взвешивая её слова. Он обратился к своему подельнику:

— Эй, Оуэн, я за то, чтобы убраться отсюда!

Оуэн ограничился кратким «уходим», оба развернулись и понеслись к холмам.

Пожар уже бушевал вовсю, внезапно поднявшийся ветер разбрасывал вокруг ошмётки горящей соломы, а воздух пропитался запахом гари.

— Лиза, скорее, помоги мне найти вдову!

Густой дым, плотной завесой застлавший внутри коттедж, разъедал слезящиеся глаза, горло засаднило от гари, и Грейс, закашлявшись, быстро стянула с волос платок и прикрыла им рот и нос, чтобы легче было дышать. Она велела Лизе сделать также, и они, натыкаясь в темноте на мебель, принялись за поиски.

— Микел, — высунулась наружу Грейс, — спроси мальчика, где здесь его grannam! Никак не могу её найти!

Оба парнишки метнулись в дом и, пробираясь сквозь дым, поспешили к задней части жилища.

— Микел, нет!

— Всё в порядке, миледи. Вот она, здесь!

Грейс и Лиза осторожно двинулись на голос Микела. В тёмном углу, они обнаружили грубую кровать, в которой лежала женщина, слишком слабая, чтобы быть способной на большее, чем протестующий вскрик.

— Лиза, помоги мне вынести её на улицу!

Грейс ухватилась за хрупкие плечи старухи, тихонько разговаривая с ней по-гэльски, уверяя, что они сейчас помогут ей. Немощная застонала, когда они подняли её с кровати и медленно, бережно вынесли из коттеджа, осыпаемые горящими ошмётками соломенной крыши.

Они протащили спасённую через двор к повозке, где Микел расстелил на земле одеяло, чтобы уложить больную. Грейс повернулась и двинулась обратно, надеясь спасти от огня хоть какой-нибудь скарб, но в считанные секунды крыша рухнула. Уже ничего нельзя было поделать, и Грейс осталась стоять, глядя, как победно бушует пламя и дым штормовыми волнами устремляется к горизонту.

— Капитан! — завопил Микел. — Он дал дёру!

Грейс отвернулась от горящего дома.

— Давайте устроим вдову и её внука в повозке и уедем, пока солдаты не вернулись. Возьмём погорельцев с собой в Скайнигэл.

Для старушки быстро соорудили ложе из охапок осоки и папоротника, рассыпав мягкую траву по дну повозки и накрыв сверху одеялом.

— Ну-ка, Лиза, помоги мне поднять её.

Но едва Грейс наклонилась, чтобы подхватить женщину под плечи, как внезапно почувствовала, что по ногам потекла горячая жидкость. Сознание её помутилось, и она оперлась спиной о повозку, а затем свалилась на землю. Она лежала, укутываемая мраком, в окружении быстро стихающих голосов.

— Миледи!

— Сомлела что ли?

— Боже мой, это же кровь!

— Ребёночек…

Глава 36

Цветы.

Грейс сидела на открытой поляне, сплошь усыпанной цветами всех немыслимых оттенков: ярко-красные и оранжевые, бледно-жёлтые и розовые. Цвета были гораздо ярче, чем она могла вообразить. С залива дул ветер, шелестя высокой травой, растущей вдоль дамбы. Сияло солнце, в вышине парили, перекликаясь, птицы Клиодны. Отовсюду ей слышался смех — детский, счастливый. Грейс встала, и от бриза затрепетал подол её клетчатого платья. И засмеялась. Она взглядом поискала вдали Кристиана. Сегодня он должен вернуться…

Вдруг на солнце набежала тень, скрыв его светлый лик. Потемнело небо. Усилился ветер, пригибая и дёргая хрупкие цветочные головки вокруг её лодыжек и по-змеиному шелестя травой. Смех, что доносился до Грейс, уже не был радостно-детским, он превратился в дикий, вульгарный гогот. Мрак окутал душу Грейс оттого, что вокруг всё так мгновенно и непрошено изменилось, и она воззвала к солнцу, прося его вернуться, но солнце не вняло ей. Наоборот ветер подул сильнее, а она обернулась на звук приближавшихся шагов и улыбнулась, ибо знала, что это Кристиан. Он пришёл к ней, чтобы разогнать тучи, и она протянула к нему руку, пытаясь достать…

Ужасный удар обрушился на неё, швырнув вперёд. Она упала в цветы, но то уже не были весенние первоцветы, вместо них в руки впились острые колючки. Грейс изо всех сил пыталась встать на ноги, а вокруг сгущалась тьма, простирая туманные щупальца, чтобы дотянуться и схватить Грейс. И не было сил поднять руки и оттолкнуть их. Она могла лишь смотреть, как тьма подбирается всё ближе и ближе…

Но в это мгновение в ужасной тьме блеснула искорка. Она засияла, как путеводная звезда на полуночном небе, как символ надежды… но туманные щупальца пытались удержать огонёк, оттолкнуть его прочь. Хохот усилился, стал громче, злее, отдавался эхом, грохотал над Грейс, пугая её… вдруг еле слышно сквозь рёв до неё долетел его голос. Он звал её. То был её рыцарь, и он явился спасти её, в точности, как она всегда себе представляла, что вот однажды он придёт…

— Грейс?

Её веки, затрепетав, медленно поднялись. Какое-то мгновение она всматривалась, выжидая, когда прояснится зрение, пытаясь понять, где она. Поляна и цветы исчезли. Смолкли смех и пение. Вместо этого она была в своей спальне в Скайнигэле и лежала на кровати. Дневной свет пробивался в окна, создавая крошечные нимбы света по всей комнате, придавая ей неземной вид. Было очень тихо, не пели даже птицы. «Странно, — мимоходом подумала Грейс, — почему замолчали птицы Клиодны»?

— Грейс, ты меня слышишь?

Она повернула голову, поморщившись от ощущения какой-то тяжести. Там был Кристиан, в точности, как в её сне, но только не её рыцарем в сияющих доспехах. Белки его покраснели, а под глазами залегли тени. Лицо потемнело от пробивающейся щетины, волосы на голове в беспорядке спутались, да и весь вид был такой, словно он не спал несколько дней. Грейс подняла руку и коснулась шершавой щеки, ласково улыбнувшись ему. Тот сон, тьма, всё ушло. Кристиан был здесь, с ней, сейчас. Всё будет хорошо, опасности нет.

— Ты вернулся, — прошептала она и изумилась: с какой стати собственный голос звучит, словно и не её он вовсе, а чей-то чужой.

Между бровей Кристиана пролегла морщина, а на щеке его дёргалась жилка, словно он боролся с каким-то неведомым чувством. Кристиан не улыбался. И не говорил. Наоборот, глаза его потемнели от какой-то невысказанной муки.

— Кристиан, что такое? Что-то не так. Что-то случилось? Ты нашёл Элеанор?

Кристиан помотал головой, сжал её руку, поднёс к губам и поцеловал, закрыв глаза. По щеке сбежала одинокая слеза.

— Её не нашли.

— Ты встревожен. Но не из-за Элеанор, верно? Что не так?

Грейс на минуту, задумалась. Вспомни…

Какой-то мальчик. Повозка, съехавшая с дороги. Она вспомнила огонь, Лиза кричит от ужаса, гнусный солдатский смех.

— Вдова, — тихо промолвила она. Слёзы жгли глаза.

— Солдат, учинивших пожар, арестовали и предали суду по прямому указанию лорда и леди Сантерглен, только что вернувшихся из Лондона и заявивших, что они ничего не ведали о делах своего управляющего имением мистера Старка. Я получил заверения, что все участвовавшие в этом люди, включая мистера Старка, будут наказаны.

Она посмотрела на Кристиана:

— Что с Микелом? Лизой? Со всеми?

— С ними всё хорошо. Лиза немного напугана, но невредима. Вдова выздоравливает, и приехала её семья, чтобы побыть с ней. Микел очень беспокоится за тебя.

В то же мгновение подошёл Дубхар и положил свою морду на край постели.

Грейс улыбнулась. На мгновение она закрыла глаза, собираясь с силами. Как же она устала. Потом снова взглянула на Кристиана. Снова видение, воспоминание, как она падает на землю, слабость, горячая и липкая влага между ног. Боль внизу живота, и кровь, алая кровь, так много крови…

Грейс почувствовала, как дыхание оставило её, лишь мысленные образы вырисовались яснее. По щекам заструились слёзы, а горло судорожно сжало от слов, которые она боялась произнести, но и не сказать не могла:

— Кристиан… что с ребёнком?

Кристиан прикусил губу, глаза его повлажнели, и он крепко сжал её руку.

Грейс сглотнула. Почему он не отвечает ей? Почему не заверяет, что с ребёнком всё хорошо?

— Кристиан, пожалуйста… скажи, что ребёнок не пострадал.

Кристиан пристально взглянул в её глаза и молча покачал головой, на лице его отразилась полнейшая безысходность.

— Ты потеряла ребёнка, Грейс. Никто ничего не мог сделать.

О, Боже, нет…

Грейс замотала головой, скорбный вопль вырвался у неё из груди, в которой, как она знала, должно разорваться её сердце. Нет, пожалуйста, нет, только не малыш… пожалуйста, пусть он ошибается…

— Не может быть… нет… нет…

Кристиан рывком поднял Грейс и судорожно прижал к плечу, заглушая её мучительные рыдания, когда до неё дошел ужасный смысл его слов. Он крепко держал жену, принимая на себя её всхлипы, пока наконец его выдержка не дала трещину, и он сам не зарыдал.

Кристиан стоял в проёме ворот, ведущих во двор замка, и смотрел, как там в длинных сумеречных тенях одиноко сидит Грейс. Он хмурился. Прошло уже три недели, как она потеряла ребёнка, три недели он видел её сидящей в одной и той же позе, уставившуюся неизвестно на что, пока вокруг неё продолжала бурлить жизнь.

Грейс заметно похудела, поскольку едва ли ела что-нибудь, так, крохи, чтобы лишь продержаться день, другой. Она больше не присматривала за поместьем и не заботилась о его процветании. Отказалась от любого общества, избегая любой компании, сидя целый день в спальне и выходя лишь в этот вечерний час, когда все, поужинав, готовились ко сну.

Именно этим утром Кристиан пришёл к неутешительному заключению, что она медленно и сознательно убивает себя. И не мог остаться в стороне и спокойно смотреть на это.

Кристиан вышел во двор, наблюдая, заметит ли Грейс его приближение, пока не убедился, что дожидается напрасно. Так продолжалось каждый вечер. Он подойдёт, сядет рядом. И разговаривает с ней, рассказывает о событиях дня, читает письма от эмигрировавших в Америку горцев, пока на вечернем небе не взойдёт луна. Грейс же никогда не отвечала. Не выказывала ни малейшего признака, что слушает его. Просто сидела на каменной скамье, уставившись в никуда и желая себе смерти.

— Добрый вечер, Грейс, — поздоровался Кристиан, опускаясь на скамейку рядом с ней.

Грейс моргнула, вот и весь ответ, которым она удостоила его. Кристиан вытащил из кармана полученное днём письмо и развернул его.

— Думаю, тебе было бы интересно узнать, что мы получили письмо от Элеанор.

Он посмотрел на Грейс. Ничего.

— Она продала мою лошадь, поэтому у неё появились кое-какие деньги. Элеанор хочет, чтобы я знал, что она не обвиняет меня за то, что я открыл ей правду. В общем, она благодарит меня за это. Она пишет только затем, чтобы мы не продолжали искать её, и сообщает, что уезжает в такое место, где мы её не найдем. И ещё, что не знает, когда вернётся и вернётся ли вообще.

Кристиан протянул письмо Грейс, словно позволяя и ей прочесть его. Она не пошевелилась, чтобы взять письмо, а продолжала безучастно смотреть перед собой. Кристиан молча сложил листок и положил в карман. Когда же он снова взглянул на Грейс, то его поразило, что она больше не смотрела неизвестно куда. А глядела на него. И хотя тьма и пустота в её глазах не исчезли, всё же это была перемена.

— Грейс?

— Почему ты это делаешь?

Голос её звучал резко и был совсем не похож на её голос.

— Почему ты день за днём являешься сюда и говоришь всё это?

Он пристально смотрел на неё, не зная, как ответить.

— Я прихожу, чтобы напомнить, вокруг тебя всё ещё существует мир, Грейс, мир, который продолжает жить день за днём. Я прихожу, потому что всё ещё существует жизнь.

Ничего не сказав в ответ, крепко обхватив себя руками, Грейс встала и собралась уже уйти, оставляя его, дабы он не нарушал её равнодушия и жалости к себе.

Неожиданно на него обрушилось отчаяние от ощущения бессилия, что он не может ничего сделать для неё, для Элеанор. Кристиан встал, пересёк двор, подошёл к жене, взял за руку и насильно развернул к себе лицом.

— Отпусти меня, Кристиан!

— Ты выслушаешь меня хоть раз вместо того, чтобы притворяться слепой и не желающей знать о моём существовании! Я сидел сложа руки и наблюдал, как ты медленно разрушаешь себя, словно ты единственная, кто потерял дитя. Я тоже потерял его, Грейс, и так же, как и ты, каждой своей частичкой чувствую ту же ужасную боль. Временами даже худшую боль, поскольку живу с чувством вины, зная, что будь я здесь, с тобой, а не сбежал бы исправлять ошибки прошлого своей семьи, то мой ребёнок всё ещё рос бы внутри тебя.

Кристиан на секунду замолчал, стараясь обуздать свои чувства. Когда он вновь заговорил, голос его звучал гораздо спокойнее:

— Я твой муж, Грейс. Мой долг защищать тебя и наших детей. Но я не исполнил этот долг, так же как потерял Элеанор. Если тебе нужно обвинять кого-нибудь за испытываемую сейчас боль, если желаешь корить кого-то за потерю нашего ребёнка, тогда обвиняй меня. Обрати свою ненависть с себя на меня. Но, ради Бога, прекрати измываться над собой!

Грейс лишь смотрела сквозь него невидящим взглядом.

Потерпев поражение, Кристиан отпустил её и, отвернувшись, направился к замку, не в силах больше терпеть страдания. Достигнув двери, он заметил, что на него смотрит Дейдре. Он не заговорил с ней, только, проходя мимо, мельком бросил на неё взгляд.

— Вы хорошо поступили, — произнесла она, заведя короткий разговор с ним уже в дверях. — Теперь-то она думать начнёт.

Кристиан глубоко и медленно вздохнул:

— Что в этом хорошего, Дейдре?

Дейдре улыбнулась ему, взяла за руку и повела в замок:

— Подождите и увидите, милорд. Подождите и увидите.

Как-то два дня спустя утром Грейс сидела у окна спальни и удивлялась, почему внизу во дворе никого нет. В этот час, когда обычно в поместье вовсю суетился народ, занимаясь повседневными делами, ещё не появился ни один человек. Куда бы она ни бросила взгляд — на конюшни, на простирающиеся широкие поля — всё вымерло. Куда же все подевались?

Она встала, прошла через комнату и, приоткрыв дверь, выглянула в коридор. Была среда, когда они всегда снимают простыни с кроватей для стирки и выбивают ковры, но поблизости не наблюдалось ни Флоры, ни Дейдре. Грейс вдруг поняла, что не видит и Лизу. Сегодня утром та не принесла Грейс на завтрак чай с овсяными лепешками.

Легкое беспокойство зашевелилось в душе. Грейс тихо выскользнула в коридор и стала медленно спускаться по ступеням. На секунду она прислушалась, не раздастся ли снизу какой шум. Тишина. Из кухни не доносилось ни громыхания, ни приглушённых голосов. Ничего. Она спустилась уже до середины лестницы, но всё ещё ничего не слышала, кроме тишины.

Сойдя на последнюю ступеньку, Грейс оглядела просторный пустой холл и поняла: должно быть, происходит что-то весьма нехорошее. Как могло множество людей исчезнуть так, что она и не заметила? Почти также, будто она гуляла во сне.

Идя к лестнице, ведущей к комнатам слуг, Грейс померещилось, что она слышит какой-то звук, слабый плач, который, кажется, доносился со стороны кухни. Она заглянула в дверной проём и снова услышала тот же звук, теперь уже громче. Заинтересовавшись, она ступила в помещение, которое, по своему обыкновению, встретило гостеприимным теплом, запах выпечки витал, там, где посреди стола всегда стояла в ожидании корзина с овсяными лепешками, а над очагом вечно кипел чайник. Но на сей раз не было ни чайника, ни огня в очаге. Всю утварь до последней тарелки и чашки убрали в шкаф.

Снова раздался плач, и Грейс повернулась туда, где на своем месте у очага стояла люлька. Она почувствовала, как у неё вдруг стеснило грудь и задрожали колени. Грейс осторожно подошла, заглянула внутрь: там на спине лежал маленький Йен Маклин, вытягиваясь и суча крошечными ножками и ручками.

Почуяв её присутствие, он издал вопль.

Грейс оглядела кухню, удивляясь, чего ради младенца оставили без присмотра.

— Дейдре? — позвала она, но в ответ — ни звука. «Что, если он голоден, — подумала она. — Что, если ему нужно сменить пелёнку?»

Грейс оставила кухню и вышла во двор поискать хоть кого-нибудь, кто смог бы ей объяснить, что происходит. Позади в кухне плач Йена всё усиливался.

— Дейдре! — позвала она. — Шонак!

На её призывы никто не откликнулся. За спиной у неё Йен заходился в плаче, доходя уже до визга.

— Есть здесь кто-нибудь? — огласила криком Грейс башни замка, но никто не откликнулся. В груди тяжело застучало сердце от страха, что случилось воистину нечто ужасное. Поняв, что никто не явится, Грейс поспешила обратно в кухню. Йен неистово вопил, его крошечное личико покраснело. На мгновение Грейс охватила паника — она не имела ни малейшего представления, что же делать. Со всё возрастающим страхом она думала, что ведь ей почти не доводилось иметь дела с малышами.

— Дейдре, пожалуйста, — голос срывался от ужаса. — Где ты? Помоги мне. Пожалуйста!

Она наклонилась над люлькой, надеясь утихомирить младенца:

— Ш-ш-ш, всё хорошо, Йен. Я уверена, что твоя мамочка или тётя Дейдре скоро придут.

Пожалуйста, пусть они побыстрее вернутся.

Но Йен только всё громче плакал, и вскоре его одолела сильная икота вперемежку с криками.

И тут, окончательно запаниковав, Грейс сделала то единственное, что смогла придумать. Она наклонилась и взяла малыша на руки. Лишь только Йен почувствовал тепло её тела, как тут же затих. Грейс медленно стала покачивать его, как это делала столько раз Шонак.

К тому времени, когда возвратился Кристиан, Грейс наконец-то поняла, что он сотворил. Долгие недели с тех пор, как потеряла дитя, Грейс не могла смотреть на детские личики без того, чтобы в животе не образовался болезненный ком. Если бы ей довелось проходить мимо колыбели Йена, она бы повернула в другую сторону, только бы не оказаться близко к нему. Она целенаправленно избегала большого зала, где обычно играли ребятишки, пользуясь южной лестницей, чтобы подняться в свою спальню.

Именно потому Кристиан намеренно оставил её наедине с Йеном, зная, что ей придётся забыть о своей отрешённости, чтобы позаботиться о ребёнке. Грейс не рассердилась на то, что сделал Кристиан, она так ему и сказала, когда он осторожно вошёл в кухню, где она как раз укладывала спящего младенца в люльку.

Когда Грейс увидела мужа, разглядела тревогу на его лице, ей осталось только корить себя за то, что так вела себя с ним:

— Прости, Кристиан. Я так ужасно обращалась с тобой и…

— Ш-ш-ш.

Он привлёк её к себе и зарылся лицом в её волосы.

— Для меня такое облегчение увидеть, что затея Дейдре оправдала себя. Она утверждала, что ей довелось испытать то же самое, чтобы примириться с собственной подобной потерей. Всё же я боялся, что ты обидишься на меня за то, что позволил это устроить.

Грейс помотала головой:

— Как я могу обижаться на тебя, ведь ты вернул мне то, что, я думала, потеряла навечно? Я могу только благодарить тебя за то, что ты сделал. Тем самым ты вернул мне мою душу.

Кристиан ощутил, как внутри поднимается и захлёстывает шквал чувств — счастье, облегчение — и впервые за месяц он улыбался, глядя в глаза женщине, которую любил больше жизни, вознося благодарность небесам, всем святым и даже Клиодне за то, что вернули ему жену.

— Нет, Грейс, это ты вернула мне душу.

Медленно наклонился и накрыл её губы своими.

Эпилог

Лето клонилось к осени, окрашивая Шотландию всполохами оранжевого и золотого цветов. По традиции празднование дня урожая с музыкой и танцами должно было начаться в сумерки, после завершения дневных забот, когда животных накормили и устроили в стойлах на ночлег.

Ещё раньше этим утром, на утёсе, возвышавшемся над озером, солнце осветило первыми лучами церемонию, которая навеки связывала Эндрю и Лизу, а так же Аластера и Флору, брачными узами. На счастье невесты принесли охапки белого вереска в своих свадебных букетах, и когда завершился обмен клятвами, молодые мужья кинулись срывать первый поцелуй у новоиспеченных жен.

Позднее, на обратном пути в замок, каждый житель Скайнигэла добавил камень в пирамиду, сооружённую в честь этого достопамятного дня. Кристиан и Грейс, лэрд и его леди, положили первые два камня, идя за новобрачными, их примеру последовали другие. Когда последний камень положил один из ребятишек, которого Кристиан поднял на руки, чтобы мальчонка мог дотянуться до пирамиды, та уже возвышалась почти на восемь футов. Собрание провозгласило Nis! Nis! Nis![74] — и солнце прорвалось сквозь туман, а высоко в вышине воспарили птицы Клиодны, выводя свою легендарную песню.

Праздничное настроение царило весь день и с наступлением сумерек, во дворе зажгли факелы, а небольшие cruisgeans, или масляные светильники, светили с разнообразных деревянных столов, уставленных едой и напитками. Ребятишки собрались в тесный кружок, посасывая сладкие анисовые палочки и с широко распахнутыми глазёнками слушая одну из многочисленных историй о приключениях Роба Роя, которую им рассказывал Макги, а ему её рассказал его отец, в свою очередь услышавший её от своего отца. Старики поглядывали на праздничную суету, предаваясь воспоминаниям о беззаботных деньках своей юности, а меж тем Макфи и несколько его сверстников собрали на противоположной стороне двора пёстрый оркестр, приготовившись сыграть на скрипках, свирелях и барабанах.

Чем темнее становилось вечернее небо, тем оживлённее вело себя сборище. К тому времени, когда над присутствующими взошла яркая и полная луна, все уже досыта наелись, эль, виски текли рекой, а вышедшие в центр двора танцоры задорно вертелись, кружились, выделывая коленца под гиканье и свист собравшихся вокруг зрителей, которые, подбадривая, дружно хлопали в ладоши.

На всё это веселье сверху с высокой башни смотрели лэрд и его леди. Ночь была прохладной, потому они надели скайнигэльские пледы. Кристиан стоял, обняв крепко жену и положив подбородок ей на макушку. Вместе они наблюдали сцену во дворе.

То был день торжеств, и ещё один маленький праздник пришёл к ним — известие о крошечной, зародившейся в Грейс жизни. Дейрдре подсчитала, что ребёнок появится следующей весной. И вот так, глядя на происходящее, на людей, которых она так любила, чувствуя себя уютно в объятиях Кристиана, ощущая на лице прикосновение ветерка родного края, Грейс могла думать только о том, что Нонни всё время была права. Настоящие рыцари точно существуют, мечты бы не приходили, не будь возможности им исполниться — и, что бы ни случилось, нужно всегда верить в чудо.

Грейс медленно повернула лицо к нему, к мужчине, которого любила так, что и представить невозможно, и понимающая улыбка осветила её глаза:

— Кристиан, я хочу кое-что тебе сказать…

От автора

Во время моих исследований иногда мне попадаются по ходу дела фрагменты истории, которые привлекают моё внимание больше, чем другие. И я частенько изучаю эти фрагменты, пока они, в конечном счёте, не становятся частью моих историй. В «Белом рыцаре» таким историческим фактом стала зачистка шотландских земель.

Её начали в конце восемнадцатого века и проводили в некоторых районах Высокогорья почти целое столетие. Представьте, что вы живёте на небольшой ферме, едва сводя концы с концами. Вы прожили на этой земле всю свою жизнь, как ваш отец, а до него ваш дед. Это земля не ваша, но вы выросли с врожденной любовью к ней, в уважении к традициям ваших предков и гордитесь своим наследием. Вы связаны клятвой верности с вашим покровителем, главным землевладельцем, веками ваши люди защищали его и его родню от войн и нападений. Зачастую жертвуя своими жизнями. Гордость и любовь, которую вы чувствуете, не рождены недавно, а ковались столетиями.

Несмотря на те трудности, что довелось пережить на этом крошечном кусочке далекой древней земли — войны, нищета или другие беды, — мысль оставить своё наследие никогда не приходила вам в голову.

А сейчас представьте себе один промозглый дождливый день. Вы фермер, и уже начали возделывать свой маленький участок земли, чтобы вырастить урожай овса, ячменя или картофеля, которые будут кормить вашу семью весь следующий год. Вы вложили все, что у вас есть — время, труд, деньги. Это ваше призвание — возделывать землю, ваше сердце и душа.

Вообразите себе, что как раз когда посевы умудрились в который раз пробиться сквозь тяжёлую, твёрдую почву шотландских полей, управляющий лэрда наносит вам визит. Он вручает вам документ, написанный на языке, на котором вы не в состоянии ничего прочесть, и он ухитряется огорошить вас, вывалив на вас ужасные новости, что дом и земля, на которой стоит этот дом, больше не ваши, вы не можете пользоваться ими. Ещё до того, как вы соберёте урожай, вы обязаны освободить место, забрав семью и пожитки. Если повезёт, то вам, возможно, предложат другой участок земли в поместье, но размером тот участок составляет явно лишь долю вашего прежнего. Ваш единственный источник дохода исчерпан. Когда вы упоминаете об этом управляющему, тот говорит, что вам следует бросить фермерство, дело всей вашей жизни, души, и стать рыбаком где-нибудь на побережье, при том, что вы не знакомы с этой работой и сроду ей не учились. Вы рвёте все жилы, вкалывая на этом новом участке, когда снова является управляющий с очередным нечитаемым документом, снова предписывающим вам покинуть землю, но на сей раз никакого другого надела вам не положено. Вы обязаны просто уехать, бросив могилы предков, наследие, землю, которую вы любили, с тем, чтобы лэрд привел нового арендатора на замену вам — овец, которые принесут ему приличную выгоду.

Примеры зачистки земель, выведенные мной в этой истории, лишение собственности по суду, пожары — все основаны на реальных событиях того времени. Кое-кто спорил, что лишение имущества было вынесено «ради блага выселяемых людей», что шотландцы «ленивые, непредприимчивые люди, предпочитающие жить скорее в нищете, чем искать новые, лучшие пути существования». Чего не хватает этим спорщикам, так это понимания, что не за бедное положение держатся шотландцы. А за землю и за связь с ней, свойство, ставшее частью их характера, как этот туман на поросших вереском холмах Шотландии, отличительная черта, которая породила легендарных персонажей вроде Уильяма Уоллеса и Роберта Роя Макгрегора.

Так и моя героиня Грейс, полностью выдуманный персонаж, разделяла некоторые из своих идеалов с другими гуманистами своего времени, той горсткой людей, кто видел безнравственность таких «улучшений» и выискивал иные пути поддержки экономики Шотландии. Вдовствующая леди Маккензи из Гарлока и в самом деле взяла на себя ответственность организовать помощь через строительство дорог в Уэстер-Россе после женского картофельного бунта в середине 1840– х годов. По свидетельствам эта великая леди была проницательной женщиной, и женщиной с характером. Она самостоятельно выучила гэльский язык, позаботившись, чтобы и её сыновья учили этот язык от говорящей на нём няни. Эта леди присмотрела за тем, чтобы её детей обучали домашние учителя вместо того, чтобы послать их в университет, поэтому её сыновья могли лучше понимать своих людей и таким образом управлять своими поместьями, чем не говорящие на гэльском землевладельцы. Ещё кое-кто из других владельцев предоставляли крышу над головой и пищу изгнанным шотландцам, пускали их в свои поместья, как жителей, даже если это значило для таких господ собственное разорение, и всё во имя человечности.

Если вам интересно узнать больше о зачистке земель, то для этого учреждён памятный фонд. Его цель чисто образовательная; основатели стремятся поведать миру об этом часто пересматриваемом периоде истории Шотландии. Их мечта — установить постоянный мемориал, служащий напоминанием «миру об этой ненужной человеческой трагедии». Я приглашаю заинтересованных читателей связаться со мной по почте или через вебсайт для дополнительной информации о Фонде памяти о зачистке шотландских земель.

Надеюсь, вы получили удовольствие, читая историю Кристиана и Грейс. Как знают уже многие мои читатели, это третья книга из запланированной мной трилогии. Однако…

Пока я заканчивала эту историю, раздался голос со страниц романа, который умолял, чтобы его выслушали. Это был голос сестры Кристиана, леди Элеанор Уиклифф. Она позовёт нас на таинственные Западные острова Шотландии, заселённые легендарным народом с необычными характерами, с самобытными традициями и даже древними проклятиями. Надеюсь, вас ожидает их история, озаглавленная «Белый туман», в наступающем году.

Я люблю получать письма от читателей. Пожалуйста, пишите мне через сайт http://www.jacklynreding.com или на абонентский ящик Post Office Box 1771, Chandler, AZ 85244-1771. Спасибо вам за то, что разделили время со мной и с Кристаном и Грейс из «Белого рыцаря». До новой встречи когда-нибудь в другой истории…

Ж.Р.