Глава 2. Испытания

Ему снился Тойрог: круг посреди степи, выложенный из больших камней. Утоптанная земля без малейшей травинки, народ вокруг. И бер, страшный, лохматый, могучий. А напротив – Ольг. Только не такой, как сейчас, а совсем еще мальчишка. Худой, чумазый, босой, в одних только коротких штанах. Рыча, зверь двинулся вперед. Ольг чуял его дыхание – горячее, смрадное. Отпрянул, понимая, что ничего не сможет сделать. Даже будь у него оружие – не смог бы. Размах страшной когтистой лапы… неожиданно нежное прикосновение и ласковый голос:

– Ольг, Ольг, проснись. Это лишь сон. Все хорошо, я рядом.

– Дженна, – прошептал мужчина, пытаясь улыбнуться. – Не бросай меня.

– Не брошу.

К его губам прикоснулся край глиняной кружки, в рот полилась теплая и успокаивающая жидкость. Пара глотков – и Ольг снова провалился в сон, теперь уже спокойный и пустой.

А ведь Тойрог он так и не прошел, хотя пытался и не раз. Не открывался ему круг воинов. Гордо думал тогда еще совсем глупый и юный Ольг – это потому, что он никого и никогда не боялся. Бесстрашный. А теперь понимал: просто не дорос. Воины кохтэ, среди которых он жил, были уже мужчинами. А он – самонадеянный мальчишка. Тойрог – он как переход из одного возраста в другой, как шаг во взрослую жизнь. Свой шаг Ольг сделал несколько дней назад – в объятия бера. Сделал – и не сдюжил.

Проснулся, казалось, полным сил, попытался подняться и едва успел закусить губы, чтобы не взвыть от боли. Темно ещё вокруг и глаза жжёт. Одна и радость, что женские прохладные ладони и успокаивающее воркование:

– Ну куда ты, глупый. Рано. Тебе бер рёбра переломал, подрал всего. Едва с того света тебя вытащила, а ты снова норовишь сбежать. Чего желаешь-то, Олег?

Она переиначила имя княжича на северный лад, а ему и понравилось. Пусть зовёт, как хочет.

– Ведьма, как твоё имя?

– Марика, – тихо хмыкнула, вспоминая, что ночью он звал совсем другую женщину. Жену? Любовницу? Сестру? Какое ей дело!

Вдруг рассердившись на своё любопытство, Марика проворчала:

– Помочиться нужно? Сейчас тазик подставлю.

– Я сам.

– Сам, сам… а ну как тюфяк мне загадишь? Между прочим, другой постели тут нет. И так я на голой лавке по твоей милости сплю.

– Я сам. На ощупь уж как-нибудь. Поверь, придержать смогу, не промахнусь.

Ведьма фыркнула, но сунула в руки Ольга тазик и отошла. Судя по звукам, завозилась возле печки.

– Есть тоже сам будешь, убогий, или покормить?

Княжич, сцепив зубы от боли в ребрах, прохрипел:

– Покорми.

Неожиданно жидкая мясная похлебка оказалась очень вкусной. И ложка у его губ напомнила то славное время, когда он был в плену у кохтэ. Там руки были связаны за спиной, и кормила его Дженна, ханша, так же с ложки. Из рук женщины пищу принимать не зазорно. Женщины для того и созданы, чтобы мужчинам служить.

– Больше не хочу.

– Ну ладно, лежи, спи. Набирайся сил.

– Марика… – Он помедлил, но все же решился. – А с глазами у меня что?

Тяжелое молчание пугало хуже неизвестности. Сто раз пожалел, что спросил. И так ведь все ясно, но пока она не сказала вслух, что все, Олег, ты калека и слепец, можно было о чем-то мечтать.

– Бер тебе свой след на лице оставил, – наконец ответила женщина. – Не знаю, как будет. Раны я промыла, зашила, какие могла. Глаза… Я не целитель, я всего лишь травница. Пообещай не убивать меня, Олег, если ты больше не увидишь ими небо.

– Ты не виновата, – хрипло произнес княжич. – Ты меня нашла, жизнь мне спасла. Если я ослеп – и поделом дураку.

Замолчал угрюмо, все равно думая, что нет, наказание за глупость слишком сурово. Лучше бы он издох там в кустах, чем на всю жизнь остаться слепцом. Жалеть его будут, пальцами за спиной тыкать. Враги порадуются, друзья поплачут, а потом забудут про него. Самое лучшее – камень на шею привязать и в омут нырнуть.

– Я положила на глаза ткань, отваром пропитанную. Погоди, не кручинься. Мне показалось, что один глаз цел. Но обещать ничего не могу, парень. Только молить духов предков да хранителей леса, чтобы тебя исцелили.

– Спасибо, Марика. Век не забуду.

– Ты… полежи тут. Постарайся не убиться. Мне в лес бы, травы кой-какие собрать.

– Посплю пока.

На миг сжатой в кулак руки Ольга коснулись холодные тонкие пальцы, а потом тихий голос прошелестел:

– Повязку седмицу снимать нельзя, я заговор положила. Потревожишь – точно все испортишь, понял?

Да понял он, не ребенок же! Хоть и хотелось бинты сорвать и самому убедиться, что шансы у него есть, не станет. Потерпит. Пора учиться этому непростому искусству.

Марике пришлось уйти в лес дальше, чем она предполагала. Нужные ей растения уже отцветали, к тому же к ее дому все чаще стали наведываться люди и звери, повытоптали траву, поломали кусты А берестянка, к примеру, любила места глухие, заросшие. Пока искала драгоценную травку, без которой ни один отвар против живота не сваришь, набрела на клюквенное болото. Не утерпела, набрала полную корзину целебной ягоды. И только когда начало уже темнеть, по сердцу полоснуло острым ножом: раненый! Одного оставила, да на весь день. Голодного, беспомощного, слабого! Перевязки ладно, сделает на ночь. А все остальное… Он же на ноги встать не в силах!

Ох, хозяин леса, господин Берушка, смилуйся, проложи дорогу короткую до дома!

Заговорами Марика старалась пользоваться не часто. Сил у нее было – чашка да малая капля. Чашку всю она в раненого Ольга влила, ему нужнее. Кровь останавливала, раны заговаривала, усыпляла. А каплю последнюю – сейчас со страху отдала за быстрый путь. Все, теперь голова болеть будет долго, да завтра весь день проспит. Хорошо хоть, дар травницы при ней навсегда, травы она слышит без всякого внутреннего огня. Ничего, потихоньку восстановится.

Корзина с ягодой тянула к земле, по листьям папортов, по кустам, по дурман-траве змеился серый туман. Марика и не подозревала, что так устала. Да еще силы потратила. И голодная. Ненадолго уходила, даже хлеба ломоть с собой не взяла. Это бывало и раньше, лес – он такой. Затянет в свои густые объятия – не сразу и выберешься.

А у дома ее уже ждали. Крупная женщина в платке и богатом кафтане переминалась с ноги на ногу возле покосившегося плетня с висевшим на палке волчьим черепом. Дальше не заходила, боялась проклятий ведьминских. И чего они все костей боятся? Что их, кости сухие укусят разве? Живых волков надо бояться, мертвые не опасны. Но оберег от чужаков вышел славный, надо будет еще заячьих голов повтыкать да птичьих.

– Что надобно? – надменно спросила чужачку, выпрямляясь и ставя наземь корзину.

– Матушка, помилуй, не оставь в беде, – заныла баба, умильно складывая руки под большой грудью.

– Плод не вытравливаю, приворотные зелья не варю, ядов не имею. Да ты помнишь, наверное… Лукерья.

Вспомнила, наконец! Непростая баба, кузнечиха. Из зажиточных. Муж, видать, работящий, умелый, да и сама не простая. По весне приходила за снадобьями от живота, вроде бы для сына. Потом принесла муки да яиц, значит, поправился малец.

– Вспомнила меня, матушка, – поклонилась в пояс Лукерья.

– Сынок как, не хворал больше? Ты ему не позволяй зеленых слив есть больше, да воду из реки не бери, только из колодца.

– Здоров, здоров Маркуша, нынче на службу княжескую собирается. Двенадцать годков ему, пора уже.

– Хотела-то чего?

– За тем и пришла, родимая. Сыночку с собой хочу мази целебной положить, что раны заживляет, да травок от грудного кашля. Да оберег бы какой от злых людей…

– Обереги – это к Зимогору. Я не сильна. К тому же нет сильнее амулета, чем материнским волосом расшитый да слезами пропитанный. Научить тебя, Лукерья?

– Научи, век благодарна буду.

– Что ж, дело нехитрое. Пояс простой белый берешь, нитками шелковыми расшиваешь. В нить волос свой вплети, думай про сына, всякого ему доброго желай. Петухи красные – к силе молодецкой, колосья желтые – на богатство, а след Беров черный – для защиты от злых людей. Так ведь сама знаешь. Потом на растущую луну на окне или завалинке оставь и на сына своими руками надень, а до того никому в руки не давай. Не должен никто коснуться. А снадобья погоди, принесу сейчас.

Довольная кузнечиха улыбалась и шевелила губами, явно повторяя про себя слова травницы, а потом еще долго благодарила женщину за мешочек сухих трав да туес с мазью.

– Вот еще жир барсучий, – деловито сказала Марика, помня, как щедро по весне благодарила ее Лукерья. – Это мужу твоему, помню, поясницу ломит у него в морозы. И от ожогов мелких мазь. Держи.

– Чем отплатить тебе, мудрая? Яйцами, мукою, овощами, или что нужно особое?

– Ткань, пожалуй, нужна, – вспомнила ведьма. – Мягкая, небеленая. На повязки всякие и процеживать отвары. Принесешь отрез – благодарна буду.

– Уж такое добро найду. Погодь, а клюква у тебя не с поганых болот, случаем?

– С них самых, набрала сегодня.

– Продай, будь милостива! Такой крупной нигде больше не растет, да мало кто оттуда живой выйти может.

– Отчего не продать, и продам.

Немного поторговались, сошлись в справедливой цене и распрощались, совершенно довольные друг другом.

– Прощевай, травница. Доброго тебе здравия. Прибегу завтра, все принесу, как договорились.

– И тебе дороги доброй, осторожна будь. С тропы беровой не сходи, а то ночь на дворе, волки бродят. Ну, беги, пока луна не взошла.

Поглядела вслед кузнечихе, вздохнула украдкой. Вот же… мужа любит, о сыне печется. Поди и не единственный отрок у нее, еще мал мала по лавкам. А ведьме такой путь заказан. Не будет у нее ни мужа, ни детей. Сама виновата, впрочем. За гордыню свою расплачивается. Знать, могла другие слова найти, с волхвом, самым сильным в землях моровских, не ссориться насмерть. Молодая была, глупая. А теперь все, ничего не поделаешь. Разве что на поклон к Зимогору идти, да и то – простит ли?

На волхва Марика давно не злилась, приняв и осознав вину свою. Сначала, конечно, ногами топала и сыпала проклятьями, хотела даже старого волхва придушить ночью, но потом утешилась одиночеством и службой лесу и людям.

Не появись у нее в домишке раненый, молодой да могучий, и вовсе не вспомнила бы о проклятии.

Но все же Марика была женщиной. А Ольг, несмотря на раны, весьма привлекательным мужчиной.

И сильным к тому же. Ничего с ним за весь день не случилось. Тюфяк не запачкал, сил хватило даже тазик отхожий вылить за крыльцо. Нашел котелок с похлебкой, видимо, на ощупь. Ну стул своротил да пару чашек уронил, и бес с ним, со стулом. А чашки деревянные, ничего им не будет.

А теперь спит добрый молодец, да так сладко, что храп из окна слышен.

Марика усмехнулась. Этого никакой зверь не возьмет. Теперь уж точно не помрет.

Сил не осталось даже раздеться и умыться, что уж говорить про ужин. Марика хлебнула из деревянного ковша прохладной воды да упала на пол рядом с раненым. Спать.

Загрузка...