Бета Малого Льва (СИ)

1

Ольгерд поменял курс корабля во время своего дежурства. Он не знал, что это было: затмение или результат холодной работы ума. Он слишком долго смотрел на эту звездочку, с самого детства, и всегда мечтал побывать на ее третьей планете. Но дело было даже не в этом. С мечтами люди спокойно доживают до старости и благополучно с ними расстаются. Тут произошло что-то другое. Ему вдруг показалось, что он уже бессчетное число раз сбивался с маршрута и нарушал график полета. И именно в этом месте.

Он знал, что сначала всё произойдет как обычно: навигатор будет нудно проверять его полномочия и три раза спрашивать подтверждения (обычный, не экстремальный режим), потом на экране побежит красная полосочка задержки, он будет сидеть и тупо смотреть на нее, как будто ничего не случилось. Потом он увидит и услышит сообщение, что курс изменен, тихо-тихо, едва уловимо подступит тошнота: признак параболического отклонения от курса, и так же тихо и незаметно, до смешного обыденно поменяется его судьба. А потом войдет его сменщица Дейс и удивленно спросит: «Ольгерд, что ты делаешь?» И это было уже бессчетное число раз.

Как обреченный, он сказал первый пароль. И так и вышло: запросы, сканирование правой ладони, красная полоска, тошнота, Дейс…

— Ольгерд, что ты делаешь?

— Меняю курс.

— А кто разрешил?

Дейс не была дерзкой, просто очень ответственной и старше его лет на сорок.

— Я пока еще капитан на этой скорлупке, — напомнил он.

Впрочем, капитан — это еще не хозяин корабля, это ничего не значит. Просто у него свои инструкции, а у экипажа свои.

— Но мы же — не разведка, — нахмурилась она, — мы — курьер.

Ольгерд, конечно, мечтал о дальней разведке, но его по молодости пока еще гоняли курьером между земными колониями, причем с мелкими поручениями и такими же незначительными посылками. Обратно с Канделы он вообще летел почти порожняком.

— Спасибо, что напомнила, — сказал он, — я и сам кое-что помню. Нам не понадобится никакое спецоборудование. Даже скафандры. Это же бета Малого Льва.

Странно он себя чувствовал: как будто раздвоился. Один Ольгерд был здесь, а другой — на пару минут в будущем.

«Сейчас она расстроенно сядет в кресло второго пилота», — думал он почему-то без всякого удивления, — «положит ногу на ногу и только через минуту вспомнит, что это за бета». «Это те самые развалины?..»

Она села и ровно минуту напрягала память.

— Это те самые развалины, которые нашел твой отец?

— Да, — сказал он не без гордости, — те самые.

— Но там же ничего нет!

Обидно было это слышать. Кое-что там все-таки было. На третьей планете обнаружились следы вымершей технической цивилизации: разрушенные останки каких-то бесконечных заводов, поросшие лопухом и крапивой, огромные как башни цистерны, рельсы в бурьяне, ржавые вышки с оборванными проводами, подножье которых утопало в мелких ромашках… и почему-то полное отсутствие городов и прочего жилья.

Похоже, люди там жили прямо в цехах, если это вообще были люди, а не роботы. Отец привез много видеозаписей и всяких образцов, комиссия Космопроекта во главе с Илларисом долго копалась в отчетах и решила, что делать там нечего, люди опоздали, по крайней мере, на три тысячелетия. Полезных ископаемых тоже не осталось: свои всё выгребли. Поэтому основывать там колонию именно сейчас нет никакого смысла: ни научного, ни культурного, ни промышленного. Тот факт, что эта планета — почти что копия Земли, всех не обрадовал, а наоборот только насторожил. В общем, исследования отложили в долгий ящик.

Ольгерд всё это прекрасно знал. Он знал так же, что его считали тихоней, скромнягой и одним из самых дисциплинированных капитанов в Космофлоте. У него не было еще ни одного взыскания и даже ни одного предупреждения. Он и в школе был круглым отличником. Ослушаться отца, отказать сестре, упрекнуть в чем-то бывшую жену, а уж тем более нарушить график полета — было для него немыслимым поступком. Тем не менее, он это делал.

Он смотрел на изумленную Дейс и думал о том, что пора ему в долгосрочный отпуск, что нельзя так долго болтаться в космосе даже после развода с женой. Толку от этого мало, а свихнуться можно запросто. И еще подумал, что после дежурства надо срочно достать из сейфа пузырь со спиртом и распить с кем-нибудь…

«Там ничего нет, Дейс, ты права» — думал он, глядя на взрослую умную женщину, — «ничего, кроме моей глупости, кроме моей давней детской мечты, моего сна в тихой темной комнате с распахнутыми на звездное небо окнами и мягкого голоса отца: „Когда ты вырастешь, мы полетим туда вместе, сынок. А сейчас спи…“. И я видел ослепительные сны! Впрочем, когда я вырос, он уже не летал».

Дейс смотрела с полным непониманием. Нетрудно было догадаться, что не более восторженно отреагирует и вся команда, не говоря уже о начальстве на Земле, но дело было сделано. Корабль летел к развалинам. «Интересно», — думал Ольгерд, — «поймет ли меня отец?»

Он уже видел себя, бредущего по бурьяну и ржавым рельсам с отвинченным шлемом подмышкой (атмосфера была подходящая). Он шел по этим рельсам много тысяч раз и должен был пройти еще. Если время — это гигантское колесо, то ему не по силам разорвать этот порочный круг, да и зачем?

— Слушай, а ты не заболел? — наконец сделала разумное предположение Дейс и положила ему руку на лоб.

— Заболел, — усмехнулся Ольгерд, — бунтую.

— Послушай, ты ведь не один на корабле.

— Если вы — моя команда, значит, должны мне доверять… и не надо меня гладить по головке, я не ребенок.

— Извините, капитан, — усмехнулась она.

Она летала еще с его матерью. Ольгерд уважал старших, хотя самому уже перевалило за тридцать, он считал, что это уже солидно, и мечтал о серьезных рейсах. Когда же она убрала руку, он понял, что рука на лбу была нужна. И не только сейчас. Всегда. Но ему всю жизнь не везло на женщин.

Мать постоянно была в космосе, пока не погибла на Альдебаране семь лет назад. Сестра была слишком красива, воспитана как принцесса, насмешлива, самоуверенна и без малейшего желания кого-нибудь обогреть и осчастливить. Бывшая жена вообще оказалась чужим человеком, всё время от него чего-то хотевшим и выставлявшим ему оценки. В случайные связи он вступал редко и неохотно, когда ситуация складывалась совсем уж однозначная и безвыходная, никакой особой радости при этом не испытывая. И была еще первая школьная любовь, которая оказалась вовсе не любовью, а черте чем…

— Ладно, Дейс, дежурь, — сказал он устало, — полет нормальный. А я пойду к себе.

— Ты мне не нравишься, Ольгерд, — покачала головой мамина подруга, с тревогой глядя на него светло-голубыми глазами в мелких морщинках, кажется, она до сих пор его жалела, все эти семь лет.

— Всё будет в порядке, — улыбнулся он, — обещаю.

— Сходи в медпункт.

— Да здоров я, здоров!

— Ольгерд…

— Господи, неужели так трудно понять!.. Ты же умная женщина, Дейс, неужели ты не понимаешь?

Ольгерд никому не рассказывал об этом, но это казалось ему очевидным. Детство. Огромное звездное небо, в котором где-то корабль отца. Он смотрит туда беспрерывно. Он знает, что тоже будет капитаном, другой судьбы он себе даже не представляет! Потом возвращение родителей с беты Малого Льва, радостная встреча, сувениры, гости, долгие вечера с друзьями и разговорами о вселенной, счастливая и ласковая мама, рассказы отца, его сильные руки, которые запросто подбрасывают к потолку, визжащая от восторга сестра, счастье, бесконечное всеобъемлющее счастье! И видеозаписи третьей планеты, и ее неразгаданные тайны…

— Это мое, понимаешь? Я никому это не отдам… Мамы нет, отец уже не тот после ее гибели, он больше не летает. Ты же знаешь, он даже глаз на небо не поднимает… но я-то есть, я летаю, и я не могу пролететь мимо!

— Бедный мальчик, — сказала Дейс, грустно улыбаясь, — ты думаешь, что тебе нужна эта несчастная планета? Эти заброшенные заводы и ржавые рельсы? Твоя мечта не в пространстве, а во времени. Тебе нужно в детство, Ольгерд. В детство, когда до всего рукой подать, и до звезд и до счастья… Но туда дороги нет.

2

После завтрака к нему в каюту вошло прекрасное заспанное создание с непричесанной гривой каштановых волос и в полурасстегнутом комбинезоне, открывающем изысканные кружева нижнего белья. Это была его сестра, младшая, единственная, любимая, замечательная и не забывавшая ни на минуту, что она не просто член экипажа, но и сестра капитана, который ни в чем отказать ей не может. Завтрак она проспала.

Чтобы быть прекрасной ей не требовалось ни умывание, ни краска, ни даже умное выражение лица.

— Застегнись, — сказал Ольгерд, — ты в космосе, черт возьми.

Он был раздражен после разговора с экипажем за завтраком. Как выяснилось, половина команды и не думала принимать его всерьез. И, слава богу, что рейс был обычный, а не дальняя разведка. Он проходил теорию неформальных лидеров и знал, что к таковым не относится.

— Что-что? — рассеянно спросила сестра.

— Я говорю, застегни молнию.

— Господи, какая разница? — она усмехнулась, но все-таки привела свой костюм в порядок, потом с ногами запрыгнула к нему на кровать.

— Что я слышала, Ольгерд? Мы летим на бету Малого Льва?

— Летим, — твердо сказал он.

— Ты что, с ума сошел? Зачем тебе это надо?

— Это никого не касается. Только Челмер опоздает к брату на свадьбу, но он-то как раз в восторге.

— Челмер придурок и пустомеля, как таких вообще пускают в космос… А ты напрасно надеешься, что отец за тебя заступится, тебя года на два отстранят от полетов.

— Мне этого как раз и не хватает.

Больше возражений у нее не нашлось. Сидя на безупречно заправленной кровати и лениво наматывая на палец прядь волос, она летела на планету, открытую ее отцом и названную ее именем. Летела на корабле своего брата и в глубине души чувствовала себя польщенной таким неожиданным виражом.

— Ну что ж… поглядим на эти развалины.

— Там не только развалины.

— Ты имеешь в виду башни?

— Я имею в виду храм. Храм. Как же ты не помнишь?

— Что в нем особенного? Фрески блеклые, потолки потресканные, пола просто нет… только то, что вокруг одни заводы? Там, наверное, склад был или лаборатория.

— Там были наши родители. Вместе. Понимаешь? И мама еще была жива.

— Ну и что?

Ольгерд смотрел на сестру и думал: в самом деле, она такая бесчувственная или притворяется?

— Послушай, мамочкин сынок, — спросила она, привычно переходя к холодной иронии, — за что ты ее так любишь до сих пор, что готов тащиться на край вселенной только потому, что там ступала ее нога?

— Ингерда, что ты говоришь?

— Ничего. Не делай из нее святую посмертно. Она всю жизнь моталась в космосе вслед за отцом, забыв, что у нее есть дети. Она жила для него, а не для нас. И детей рожала для него. А мы ей были не нужны…

Ольгерд даже не возмутился, он не ощутил ничего, кроме липкого одиночества. У них было общее детство, но они росли как будто на разных планетах.

— Тогда что ты сама делаешь в космосе, если осуждаешь таких женщин? — спросил он устало, на откровенность больше не тянуло.

— Я? — Ингерда встала, холодно глядя на него зелеными, яркими как огоньки глазами, — а кто тебе сказал, что я собираюсь иметь семью и детей?

— А вдруг, — усмехнулся Ольгерд, — найдется кто-нибудь достойный нашей принцессы?

— На Земле таких нет, — ответила она ему с такой же усмешкой, — может, на моей планете поискать?

Планету она с уверенностью назвала своей. Планета во всех каталогах называлась «Ингерда».

— Все-таки отец тебя избаловал.

Она дернула плечом.

— Меня — отец, тебя — мать. Всё справедливо.

— Ладно, умойся и ступай в свою лабораторию. И прекрати опаздывать к завтраку, в конце концов. Ты не дома.

3

Однажды, еще в школе, он привел Алину к себе домой, затащил в свою комнату и выложил перед ней свои сокровища: камни с Ингерды, осколки, обломки… короче, остатки образцов, которые не понадобились комиссии. Алина, этот белый одуванчик, его первая и хроническая любовь, посмеялась над ним и спросила, зачем ему этот хлам. Им было лет по десять. Ольгерд просто не знал, что ответить. Потом вошел отец.

— Па! Она спрашивает, зачем мне этот хлам!

— Чего ты хочешь от женщины, — усмехнулся отец.

С отцом они всегда друг друга понимали. Только редко виделись, предательски редко виделись.

— Алина, а ты кем хочешь быть? — спросил отец, выбирая себе журнал из стопки.

Он разговаривал с ней, как со взрослой, и ей это льстило.

— Конечно, актрисой, — заявила она.

— Не актрисой, а кривлякой, — поправил оскорбленный в лучших чувствах Ольгерд и получил книжкой по голове.

Отец этого словно бы и не заметил.

Матери Алина никогда не нравилась, она считала ее слишком дерзкой и слишком похожей на мальчишку. Так они и не любили друг друга до самого конца…

Но что она могла предотвратить, пребывая в космосе? В двенадцать лет они целовались, в пятнадцать они… да что об этом вспоминать, если Алина никогда его не любила, ей просто хотелось поскорее стать взрослой, а мечтала она только об одном: стать актрисой и доказать всему миру, что она гениальна. Она писала стихи, рассказы и пьесы, сама их декламировала, обожала наряжаться и устраивать представления. Тихоня-Ольгерд был ей скучен.

Он тоже писал потихоньку, но не рассказы, а просто дневник. И прятал его ото всех. Потом взял и сунул его в утилизатор. Это когда она сказала, что с нее хватит.

Отец тогда был дома. Ольгерд тоже был дома, только что вернулся из стажерского полета, гордый собой и ужасно счастливый. Алина даже не удосужилась с ним встретиться, заявила с экрана. Ольгерд приплелся в гостиную и тупо уставился в пол.

— Моя актриса меня бросила.

Отец посмотрел на него с сочувствием.

— Чего ты хочешь от женщины…

«Я хотел напиться», — вспомнил Ольгерд и потянулся к сейфу. Потом подумал, что в одиночку — противно, и позвонил Челмеру. Второй пилот явился через тридцать секунд вместе с бутербродами из столовой.

— Я думал, спирт на борту только у доктора, — усмехнулся он, вынимая из оттопыренного кармана пакет.

— И еще у капитана.

— Тогда какого черта я к нему подлизывался? Этот мрачный тип скорее просканирует с головы до ног, чем даст человеку просто расслабиться… слушай, я думал, он тебя сегодня на атомы распылит!

— Я тоже.

— Ладно, не обращай внимания на эту шушеру. У тебя отец в начальстве, ничего тебе не будет.

— Не в этом дело.

— А в чем?

Поморщившись от запаха, Ольгерд выпил полстакана и заел сыром. Челмер болтал что-то о вылазке на Гондвану, где у него отказал кислородный клапан. Он всегда выходил героем из всех своих историй и поэтому обожал в них влипать.

«За дверью стоит доктор Ясон», — вдруг с неприятным холодком понял Ольгерд, — «сейчас он постучит и войдет». Ему совершенно не хотелось представать перед строгим доктором в таком виде, но проглоченный спирт подсказал ему, разливаясь теплом в желудке, что на это надо наплевать. Доктор постучал минут через десять, когда капитан уже начал сомневаться в своем ясновидении и даже обрадовался этому.

— Открыть? — спросил Челмер с сомнением.

— Куда ты денешься? — усмехнулся Ольгерд.

Доктор Ясон выглядел солидно, как старший инспектор: подтянутый, одетый строго по форме, с аккуратной черной бородкой и сединой в висках. Когда он появлялся, хотелось встать и снять шляпу.

— Я помешал? — спросил он со сдержанным неодобрением, и это, похоже, было только началом грозы.

— Присаживайтесь, — холодно ответил Ольгерд.

— Нет уж, спасибо.

— В таком случае, что угодно?

Ясон на секунду задумался.

— Пилот Челмер, можно попросить вас выйти ненадолго?

— О чем речь! — Челмер с явным удовольствием направился к двери, — но я вернусь!

Ольгерд приготовился обороняться.

— В чем дело, доктор?

— Дело в том, что мне необходимо вас обследовать. И лучше, чтобы экипаж об этом не знал. Мало ли что… Вы все-таки капитан.

«Считает, что я псих или больной», — усмехнулся про себя Ольгерд.

— Прямо сейчас?

— Чем раньше, тем лучше.

— Я пьян.

— Вижу.

Ясон стоял над ним грозной тенью.

— Ладно, идемте, — сдался Ольгерд, — если стакан спирта для вас не имеет значения…

Он завинтил фляжку и убрал ее в сейф.

— Я думал, вы пришли со мной ругаться, доктор. А вы, оказывается, скорая помощь!

— Что с вами происходит, капитан?

— Ничего. Три года безвылазно в космосе, вот и все.

— Как же вас пропустила медкомиссия?

— Я был здоров.

— Это не имеет значения. Есть правила, есть сроки восстановления… Когда мы прилетим, если мы вообще долетим с таким капитаном, я это непременно выясню. Можете не сомневаться. Правила должны касаться всех.

Опьяневший Ольгерд шел за ним по коридору с полным безразличием.

— Я от вас устал, Ясон. Вы мне не нравитесь. Удивляюсь, как мы с вами прошли тесты на совместимость при формировании экипажа. Или вам тоже кто-то выдал липовую справку?

Доктор не ответил. Он прошел в расколовшуюся пополам дверь медпункта и проследил, чтобы капитан благополучно добрался до кресла. Стены мерцали уютным золотисто-коричневым светом, как в деревянной, залитой солнцем избушке. На стене напротив висели картины какого-то старого города и весьма некрасивой женщины в ядовито-красном платье.

— Это вам для трезвости, — Ясон протянул ему капсулу и стакан с водой.

— Не так быстро, доктор… когда я трезв, я замкнут. Я вам ничего не расскажу.

— Хорошо, — неожиданно согласился доктор.

— В первый раз это случилось в Озерии, мы сплавлялись с отцом на байдарке, мне было лет двенадцать… Вы же знаете, когда плывешь, никогда не знаешь, что там за поворотом. В этом и прелесть. Так вот, я знал. Знал… мы могли бы идеально пройти все пороги, но мы все равно перевернулись. Почему? Потому что это было неизбежно! В этой жизни ничего нельзя изменить, доктор, нам только кажется, что мы выбираем. Я триста двадцать пять раз сворачивал на Ингерду. А может, триста двадцать пять миллионов раз… Знаете, мне это уже надоело. Я каждый раз заново объясняю вам, и вы мне, в конце концов, верите…

— Зачем вы все это выдумываете, капитан? У вас есть более понятная причина. Ваш отец открыл эту планету. Планета необычная, отца вы боготворите. И идете по его стопам. Буквально.

— Не понимаю, почему меня нужно вытрясать наизнанку? Я и так сказал слишком много. Знаете, признаваться в ясновидении — это все равно, что в подслушивании и подсматривании. Лучше просканируйте мое тело и убедитесь, что я здоров как моллюск.

— Тело подождет, капитан. Сначала вам придется пройти тесты.

— Валяйте, — усмехнулся Ольгерд, — только сейчас придет Венера с порезанным пальцем и будет говорить с вами о диете, пока вы не покроетесь испариной.

— Держите, — Ясон все-таки протянул ему капсулу.

Ольгерд на этот раз ее проглотил.

— Подождем?

— Подождем.

Матери не следовало лететь с отцом на Альдебаран. Он это тоже знал, но по закону неизбежности ничего не мог сделать. Гигантское колесо времени крутилось и перемололо ее в который раз на глазах у отца, чтобы однажды все начать сначала: создать вселенную, Солнце, человечество, и ее, Шейлу Янс, чтобы, в конце концов, засосать эту маленькую женщину в песчаную ловушку на буро-зеленой, корявой планете рыжей звезды Альдебаран.

— Ма, останься. У меня все-таки день рождения на носу. Пирожки мне испечешь.

— Пирожки тебе робот испечет.

— Робот-хобот, съел мой чебот… Не хочется мне тебя отпускать, понимаешь?

— Мы к Новому Году вернемся.

Никогда ты не вернешься, никогда!

— Если я открою достойную названия планету, я назову ее твоим именем. Почему отец назвал планету Ингерда? Слишком много чести для нашей принцессы!

— Мы назвали ее вместе, — улыбнулась мама, — там была одна фреска в храме с какой-то богиней. Мы очень долго на нее смотрели, и нам показалось, что она похожа чем-то на нашу дочь. Вот и все.

У богини глаза были зеленые и чуть-чуть раскосые, волосы желтые как солнце, в замысловатой конусообразной прическе, обвитой змеями. Она была прекрасна и на земной вкус, но главное в ней было не это. Лицо ее светилось добротой, такая женщина никогда не смогла бы повысить голос и не стала бы придираться к твоим ошибкам, сквозь тысячелетия дарила она свою любовь и ласку с потускневшей фрески, в отличие от строптивой Ингерды, которой и на близких-то тепла не хватало.

— Мам, не улетай.

— Ну что ты как ребенок, Ольгерд?

— Мне всегда тебя не хватает, всю жизнь. Останься хоть раз ради меня.

Она смотрела на него и не понимала. Он бился в каменную стену. Она не хотела печь пирожки и по утрам целовать своих детей в лоб. Ее ждал неведомый мир, который простирался над их домиком мириадами мерцающих звезд, бесконечный, обманчивый и хищный. Если бы сплошь и рядом там встречались удобные планеты, по которым можно разгуливать без скафандра и с прекрасными женщинами на фресках!

Ольгерд очнулся и понял, что трезв. Мало того, ясновидение кончилось, а вместе с ним и дурацкое чувство обреченности.

— Послушайте, доктор… похоже, я действительно болен, — он покрутил пальцем у виска, — мне очень стыдно, я был безрассуден как мальчишка и, по-моему, еще и груб.

— Только что заходила Венера, — мрачно сказал Ясон.

— Да?

— Да. Она порезала палец

4

Ржавые рельсы убегали вдаль. Теперь он не знал, что будет за поворотом. Он был спокоен и тихо, тайно счастлив, как человек, у которого сбылась давняя мечта.

— Так себе пейзажик, — комментировал Челмер, — но откуда тут, черт возьми, наши березы? Летели-летели и как будто домой вернулись, да еще на какую-то свалку.

— Помолчи минуту.

— Земля номер два, — сказал Ясон, — которой меньше повезло.

— А где же люди? — спросила Венера.

— Вымерли с тоски, — усмехнулся Челмер, — что тут делать-то?

— Вообще-то странно, — она покачала коротко остриженной головкой, — радиоактивности нет, инфекций нет, вообще никакой вредности нет. Я все проверила десять раз.

— Теперь нет, — сказал Ольгерд, — что тут было три тысячи лет назад, одному Богу известно, если он вообще про эту планету помнит.

— Так куда же все делись, капитан? Вымерли?

— Не знаю. Комиссия решила, что все куда-то переселились. Массовое бегство.

— Наверное, они были похожи на нас.

— Было бы странно, если б нет.

На планете Ингерде стояла нормальная земная осень. Сентябрь средней полосы. Золотые березы перемешивались с зелеными соснами и бурыми дубами. Сухими пучками торчала трава, в зарослях мха краснели упругие ягоды клюквы. Маленький отряд приближался к кубам и цилиндрам какого-то завода.

— Бред какой-то, — не выдержала впечатлительная Венера, — как будто я в Лесовии… только в какой-то страшной Лесовии. Ольгерд, ты издеваешься над нами? Уж лучше бы какие-нибудь бурые скалы и жерла с магмой. Ей богу, это не так жутко.

— Нервных просим вернуться на звездолет, — ответил ей Челмер.

— Все могут вернуться на звездолет, — сказал Ольгерд, — я никого не держу.

Он чувствовал, что ему здесь и сейчас никто не нужен.

— Мы хотим видеть храм, — возразил Виктор.

— Да, — кивнула Венера, — мы хотим видеть Ингерду.

Сестра рассмеялась.

— Да не я это вовсе! Не знаю, что отец нашел похожего.

Храм показался из-за перелеска. Он был как будто сложен из четырех проникающих друг в друга полусфер, как форма для кекса. В каждой полусфере была отдельная дверь, правда, целой и не засыпанной оказалась только одна. Для начала, как водится, пустили робота и убедились, что все в порядке. Потом вошли.

Внутри это древнее сооружение казалось почему-то больше, чем снаружи. Воздух был пыльный, ноги увязли в слое песка и земли, потому что пола не было. Робот моргал осветителем, пока не выбрал оптимальный режим. Из тьмы проступили толстые крошащиеся колонны, ступени, ниши, куполообразные потолки с застывшими тусклыми ликами на них. Ощущение от всего этого было жуткое.

— Сколько столетий они смотрят с потолка и никого не видят, — поежилась Венера.

— Вот она, — Ингерда первой шагнула в следующий зал, — идите сюда!

Из-за колонн на людей ласково смотрела золотоволосая богиня со змеями в прическе. Она как будто знала, что люди придут к ней, и приветствовала их немым взором прекрасных глаз. После жутких ликов на потолке богиня притягивала к себе как свежий ручей, как залитая солнцем лесная поляна.

— Капитан, это она тебя сюда затянула? — Челмер на этот раз не смеялся, он был очарован, как и все.

— Я уже и сам так думаю, — усмехнулся Ольгерд.

Пока все обсуждали, насколько богиня напоминает Ингерду, а сходство определенно было, робот прошел в следующий, третий по счету зал и пискнул оттуда сигналом тревоги.

— Ну вот, — хмуро сказал доктор, — кажется, начинается.

В третьем зале прямо у подножия колонны лежал человек. На нем были истрепанные брюки, ботинки с толстыми подошвами, помятая грязная куртка. Его пол мешала установить жуткая худоба, но, судя по тонким рукам и длинным волосам, это была женщина. Маленькая, истощенная, невзрачная, но вполне привычного земного вида женщина. Она, судя по всему, уже давно была без сознания. Ясон бегло осмотрел ее и велел срочно вызывать посадочный модуль.

Появление этой женщины на давным-давно обезлюдевшей планете было настолько невероятно, что все разом замолчали. Если бы на ней была летная форма или десантный костюм, если бы нашелся еще один ненормальный капитан, вроде Ольгерда, если бы можно было представить себе экипаж, который запросто бросает на чужой планете своего товарища… тогда еще было бы разумное объяснение.

— Значит, где-то есть другие, — заключил Виктор.

— Да нет же тут никого, — покачал головой Ольгерд, — уже искали.

— Плохо искали! Где-то же они живут! Делают ботинки, шьют одежду, кормятся… Посмотри, какая ткань. Это тебе не каменный век. Это полимер, тут технология нужна.

— Бедняжка, — Венера опустилась на колени и попробовала разглядеть лицо женщины, — она, наверно, месяц ничего не ела.

Лицо было худое, с большим открытым лбом и невероятно бледное.

— Поздравляю, — шепнула на ухо Ингерда, — если мы их найдем, ты можешь остаться без взыскания. Победителей не судят.

— А если не найдем?

Когда прибыл посадочный модуль, Ольгерд отправил всех на корабль. Были и возражения, но он их пресек. Это была его планета, его детская мечта, и он собирался остаться с ней наедине.

Сестра в последний момент снова выпрыгнула на землю и подошла к нему, на ее иронично-красивом лице была на этот раз только тревога.

— Ольгерд, что ты делаешь?

— Что я делаю?

— Зачем ты остаешься один? Мне страшно.

— За меня?

— За кого же! Что ты задумал, Ольгерд? Почему ты нам ничего не говоришь?

— Ничего не случилось, успокойся.

— Ничего?! За кого ты меня принимаешь? Сначала ты меняешь ни с того ни с сего курс, потом — эта женщина в храме… не хочешь же ты сказать, что они тут под каждым кустом валяются?

— Конечно, нет.

— Ты что-то знаешь, Ольгерд. Я не верю в такие совпадения.

— Я тоже.

— И ты остаешься? Они заманили тебя, они чего-то хотят от тебя, и ты так послушно остаешься?

— Почему я должен их бояться?

— Мне кажется, что ты уже не вернешься.

— Глупости. Через час пришлете за мной модуль.

— Можно, я останусь с тобой?

— Нет.

Пройдя пару шагов, Ингерда обернулась.

— Ты становишься жестким. Как отец.

Когда малиновое пятнышко скрылось из вида, и в ушах зазвенело от тишины, он сделал то, о чем мечтал: лег в траву и раскинул руки. С ним ничего не случилось. Ветер гладил его волосы, желтое солнце осторожно лизало его кожу, обрывки облаков проплывали над ним, и покачивались перед глазами пушистые метелки сухого тростника. Потом он бродил, наступая на камни и кочки, и ничего, кроме покоя и ясности, не было в душе.

Он бродил долго, несмотря на то, что модуль за ним уже прибыл, бродил, вспоминая почему-то детство, школу, мать и даже пирожки, которые она так не любила печь. «Робот-хобот съел мой чебот… Но в детство дороги нет, на какую планету ни лети, это Дейс правильно сказала. Я могу метаться по космосу сколько угодно, это не поможет. Я болен, я хронический ребенок, я — верзила тридцати двух лет, никак не стану взрослым. И не хочу им быть».

«Сын, сын, сын…» Ему вдруг показалось, что кто-то называет его сыном. Ольгерд резко обернулся, но глаза его встретили все те же развалины завода, поросшие березняком и осинами. «Дети, дети, дети…»

— Мама?!

Сначала даже волосы встали дыбом. Никто не ответил. Он понял, что глуп. И направился к модулю. Было тихо, но потом он четко понял, что кто-то пробивается в его мозг, кто-то лезет в его душу, кто-то сжимает его сердце. И это были даже не слова, это было просто понятие. Дети. Дети и тоска по ним.

Чьи это были дети, и кто тосковал, он так и не смог понять.

— Мама, это ты? — произнес он осторожным шепотом.

Вопрос остался без ответа, но Ольгерд почувствовал вдруг такой поток любви и тепла, что захотелось упасть на колени и расплакаться.

— Мама, это ты, я знаю…

Здравый смысл отказывал. Колыхались метелки тростника, чавкало под ногами болотце. Она погибла совсем на другой планете, здесь не могло быть даже ее тени. Просто хотелось верить в чудо. Губы сами упрямо повторяли самое сладкое из слов: «Мама, мама, мама…»

Потом, ужаснувшись, как быстро превратила его эта планета в слезливого мальчишку, Ольгерд запрыгнул в модуль, задраил люк и дал команду быстрого старта.

5

Женщина сидела на кушетке, забившись в самый угол. Она подтягивала острые колени к подбородку и втягивала голову в плечи, словно стремилась, как жидкость, занять наименьший объем. Глаза у нее были дикие, проваленные вглубь лица и полные тихого ужаса.

— Мы ее подкормили под капельницей, — сказал Ясон усталым голосом, — сама она не ест, да и рановато ей еще. Голодала не меньше месяца.

— Как она?

— Всего боится. Пребывает в полном шоке. Вероятнее всего, понятия не имеет, где находится. Сомневаюсь, что мы получим от нее какую-то информацию.

Жалкое перепуганное существо смотрело на Ольгерда провалами темных глаз и дрожало.

— Она не бредила? Удалось записать ее речь?

— Нет. Нема как рыба.

Ольгерд покачал головой и отправился в лабораторию к Виктору.

— Полюбуйся, капитан.

Виктор протянул ему кусок ярко-красной ткани и положил его на запястье. Ткань сама обвилась вокруг запястья и полностью приняла форму руки.

— Что это?

— Это, так сказать… ее белье. Мы до такого еще не додумались, правда? А хочешь, перчатку сделаю?

— Отстань.

— Они нам не по зубам, капитан. Помяни мое слово.

— Что ты предлагаешь?

— Лететь домой. И высылать специальную экспедицию. А женщину эту передать в Институт по Контактам. У них там тесты, методики… они знают, как с инопланетянами разговаривать.

— Я бы вам посоветовал, — сказал заглянувший Челмер, — гражданочку снабдить сухарями и высадить с корабля.

— Ты что, с ума сошел? — обернулся к нему Ольгерд.

— Это вы с ума сошли. Неужели не понятно, что нам ее подсунули?

— А случайность ты не допускаешь?

— Ни в коем случае. Я еще могу поверить, что тебе просто захотелось полазить по папочкиной планетке, но чтобы тут же наткнуться на вышеупомянутую дамочку?

— Для шпионки она слишком запугана.

— Или слишком хорошо притворяется.

Они еще какое-то время поспорили.

— Довольно! — не выдержал Ольгерд, — мы говорим о пустом! Я не оставлю человека на заброшенной планете.

Через три дня зонды прочесали всю поверхность Ингерды вдоль и поперек. Просветили ее и вглубь. Никаких следов высокоразвитой цивилизации не было. Мало того, не было даже никакого зверья, одни растения!

Женщина немножко порозовела, но по-прежнему сидела как дикий зверек в углу медпункта и по-прежнему отказывалась принимать пищу. Чтобы накормить ее, доктору приходилось силой ее усыплять и вводить ей питание внутривенно.

Ольгерд каждый день приходил к ней, садился на расстоянии, чтобы не слишком ее пугать, и терпеливо пытался с ней беседовать. Сначала она просто смотрела на него с отчаянием, словно он пришел зачитывать приговор. Потом стала присматриваться. Наконец ему показалось, что она его слушает.

Стул он каждый день ставил на несколько сантиметров ближе. Через месяц, когда подлетали к Солнечной системе, они сидели почти рядом. За это время она так и не съела ни кусочка и не проронила ни слова.

Ему было ее безумно жаль, как больную собаку. Это было самое сильное к ней чувство. Потом уже шла тревога, подозрения, раздражение.

— Сидишь? — Ингерда заглянула в медпункт и усмехнулась, — влюбился?

— В чем дело? — спросил он терпеливо.

— Все, милый. Прилетели. Отец на связи. Иди, объясняйся.

— Иду, — Ольгерд встал, чувствуя волнение от предстоящего разговора, — только не подходи к ней близко, она пугается.

— Знаю-знаю. Не беспокойся.

Ольгерд оглянулся в дверях на свою находку и побежал в узел связи.

Отец говорил из кабинета Иллариса, вид у него был строгий, но не грозный, скорее усталый. Ему уже сообщили, что они были на Ингерде, что все живы, и звездолет цел. Остальное было не столь важно.

— Что за номера, Ол?

— Привет, па.

— Привет.

— Я приеду — все тебе объясню.

— Мне-то можешь не объяснять, мне все ясно. Лучше подумай, что будешь своему начальству докладывать.

— А что докладывать? Каприз. Самовольство.

— Ладно, — отец устало вздохнул, — что-нибудь придумаем.

— Это не всё.

— Даже так?

— Возможно, у вас будет куча проблем.

— У кого это у нас?

— У Института по Контактам. Мы нашли на Ингерде женщину. Она ведет себя странно: не ест, не пьет, не разговаривает и всего дико боится. Меня она еще кое-как признает, а остальных вообще не подпускает.

Отец как-то странно усмехнулся.

— Откуда на Ингерде женщина?

— Выясняйте, как хотите. Планета пуста. Абсолютно. Да не мне тебе говорить.

— Вот именно.

— Возможно, ее доставили туда и бросили. Возможно, вообще подкинули нам с какой-то целью. Но я в это не верю.

— Почему?

— Она слишком запугана.

— Ладно, разберемся.

— Как ты сам-то? — спросил Ольгерд после недолгой паузы, разглядывая отца.

— Ты что не видишь? — отец пожал плечом — лучше всех.

— У тебя утомленный вид.

— Да что ты?

Ирония в его голосе заставила Ольгерда опомниться. Какой бы вид был у него, если бы его дети на месяц затерялись в космосе? Теперь, конечно, все позади…

— Прости, — сказал Ольгерд, — прости меня.

— Все в порядке, сын. Все правильно. И не слушай никого.

— Ты… правда так считаешь?

Отец ответил ему насмешливо-заговорщеским взглядом.

6

Посадка прошла нормально. Ольгерд отпустил экипаж по домам, но сам этого сделать не мог. Он был привязан к своей находке, которая кроме него никого не признавала. В Институт по Контактам они отправились вместе с Ясоном и Ингердой. Женщину же для этой цели пришлось усыпить, потому что просто так вывести ее на белый свет было невозможно.

Она уснула. А проснулась уже во владениях Флоренсии Нейл, тети Флоры, как с детства привык называть ее Ольгерд. Ясон передал Флоренсии и ее ассистентам все данные по состоянию инопланетянки и облегченно вздохнул.

— Всё. С меня довольно! От себя могу добавить, что организм на редкость прочный.

— Не волнуйся, Ол, — Флоренсия похлопала его по плечу, — вылечим. И медуз лечили, и шурмеян лечили, и панцирных… и твою красавицу вылечим.

— С ней нужно очень осторожно.

— Разумеется.

— Она очень боится.

— Это она на корабле боялась, не знала, куда ее везут. Посмотрит на Землю, убедится, что ничего ей не грозит. А мы ей лекарство от стресса подберем. И накормим, как следует.

— Она не ест.

— Ничего, не все сразу. Иди к Илларису, тебя ждут.

— Отец там?

— Не знаю.

Ольгерд ушел из палаты с сожалением и тревогой. Ему казалось, что без него с этой несчастной женщиной обязательно что-нибудь случится.

— Идем! — Ингерда тянула его за рукав, что ты как привязанный к ней?

— Мы в ответе за тех, кого приручили.

— Ты еще никого не приручил. И потом, тетя Флора права, она осмотрится — на Земле никаких ужасов нет. Погляди: лето, солнышко… Господи, неужели мы дома!

Они были дома, но ему даже обрадоваться было некогда. Ольгерд откладывал свою радость на потом. Ему нужно было переложить ответственность на кого-то другого, а потом уже со спокойным сердцем возвращаться домой, валяться на солнце, купаться в озере, лопать сливы и ждать взыскания.

У Иллариса было человек шесть специалистов по контактам, он даже не всех знал. Чуть позже подошли Флоренсия с Ясоном. Отца не было, он провожал делегацию из Кассиопеи.

Разговор был долгим и утомительным. Приходилось пересказывать одни и те же подробности. Илларис сам двадцать лет назад возглавлял комиссию по планете Ингерде и был убежден, что никакой цивилизации, тем более высокоразвитой, там нет.

— А вы исключаете, что она — человек?

— Исключаю, — уверенно заявил Ясон.

— Я тоже, — подтвердила Флоренсия, — хотя очень похожа.

— Капитан, хоть какие-то предположения у вас есть?

— Нет. Все, что ни предположишь — нелепо.

— Она пришла в себя, Фло?

— Да. Сидит в углу кровати. С ней медсестра, ну и роботы, конечно.

— Пожалуй, нам пора на нее посмотреть.

— Да вы что! — Ольгерд даже испугался, — вы хотите к ней заявиться всей толпой?

— Мы не толпа, — усмехнулся Илларис, — мы — комиссия. Должны же мы знать, о ком речь.

— Тогда я пойду первым, — заявил Ольгерд.

Она стояла у окна. Пижама висела на ее тоненьком теле, спутанные волосы падали почти до колен, босые ноги были широко расставлены, как будто она боялась потерять равновесие. Медсестра сидела в углу в кресле и спокойно читала журнал. В палате было просторно, солнечно, тихо, пол был в цветочках, а стены — уютно-розовые.

Ольгерд подошел к окну. Картина для взора открывалась самая миролюбивая: на широкой, залитой солнцем лестнице, ведущей в институтский парк, целовались мужчина в голубом и девушка в белом. В парке вокруг фонтана бегали чьи-то дети и большая рыжая собака.

— Вот видишь, как все прекрасно, — усмехнулся Ольгерд.

Она вздрогнула и посмотрела на него широко распахнутыми глазами. В них попал солнечный свет. Глаза оказались зеленые, даже не зеленые, а цвета морской волны.

— Ничего не бойся, — сказал он, — я с тобой. Сейчас придут люди на тебя посмотреть, но ты не пугайся. Они ничего плохого тебе не сделают. Понимаешь ты меня или нет?

Женщина съежилась и попятилась к кровати. Она забралась на нее с ногами и подтянула колени к подбородку.

— Горе ты мое, — вздохнул Ольгерд, он понял, что смертельно устал, и что терпение его не безгранично.

Потом все вошли, расселись по стульям. Она не дрожала, но сидела, словно ощетинившись, обводя всех напряженным взглядом. На вопросы, естественно, не отвечала.

К ней обращались на всех известных звездных языках, пытались использовать знаки и символы, но в ответ получали только испуганный взгляд.

— По-моему, на сегодня довольно, — первой не выдержала Флоренсия, — давайте сначала ее подлечим.

— Вот именно, — поддержал Ольгерд.

Повисла неуверенная пауза. В это время, перешептываясь с медсестрой, в палату зашел отец. Его отец. Когда-то космический волк, а теперь просто космопсихолог в Институте по Контактам, отвечающий за район Кассиопеи, за этих ненормальных, капризных лисвисов, с которыми нужно было постоянно раскланиваться и расшаркиваться. Обычно, приходя домой, он рассказывал про них много смешного, он вообще любил пошутить, но пустота в его взгляде была иногда ужасная. Отцу было совсем неинтересно жить.

Он увидел своих детей, плечом к плечу стоявших у окна, кивнул им и подсел к Илларису.

— Что-нибудь получается?

— Да нет пока.

И тут случилось нечто странное. Запуганная гостья изумленно уставилась на отца и больше взгляда от него не отрывала, как будто на нем свет сошелся клином.

— Попробуй, Ричард, — шепнула Флоренсия — может, у тебя получится?

Отец кивнул. Он какое-то время смотрел на незнакомку, пытаясь оценить ситуацию. Потом спросил:

— Вы понимаете наш язык?

Снова повисла напряженная пауза. Женщина боролась с собой, то поднимала, то опускала глаза, губы ее дрожали. И, наконец, она выговорила:

— Да.

— Хорошо, — спокойно сказал отец, — как вас зовут?

— Зе… Ла.

— Зела, вы находитесь на планете Земля. Здесь никто не желает вам зла. Мы готовы вам помочь, если это в наших силах.

Ольгерд был, мягко говоря, удивлен. Кто-кто, а уж он-то знал эту дикую кошку с безумными глазами. Он говорил с ней часами, она таращилась и молчала. Единственное, чего он добился, это того, что она не шарахалась при его появлении и поворачивала голову, когда он начинал говорить. Доктора Ясона тоже слегка перекосило от удивления.

Зела перестала дрожать, но слушала она только Ричарда. Если кто-то ее спрашивал, она вздрагивала и смотрела на него. Он повторял вопрос, тогда она что-то бормотала в ответ. Впрочем, новой информации из нее выжать не удалось. Про свое самочувствие она сказала, что хорошо, что ей ничего особого не нужно. Но закономерный вопрос, кто она и откуда, снова привел ее в шок.

Ольгерд устал. Больше того, он почувствовал себя полным идиотом. То, что ему не удалось за полтора месяца, отцу удалось за пять минут. И так было всегда.

Потом комиссия вернулась в кабинет Иллариса. Представители Отдела Безопасности заявили, что все это слишком подозрительно, особенно то, что она владеет нашим языком, даже говорит почти без акцента, как будто ее долго и обстоятельно готовили.

— Зачем бы ей тогда раскрываться раньше времени? — усмехнулся отец, он сидел на диване, обнимая Ингерду за плечи, и вид у него был усталый, но довольный, — и потом, что это за агент другой цивилизации с такими истрепанными нервами? По ней психушка плачет.

— Вот и займись ее адаптацией, — сказал Илларис.

— Я?

— А кто же? Она кроме тебя никого не признает.

— Заметил, — обреченно сказал отец.

— И что ты на это скажешь?

— Ничего. Может, она меня с кем-то спутала, или я ей кого-то напоминаю… а может, ей просто голубой цвет нравится. Что теперь гадать? Со временем узнаем.

— Короче, Ричард, я поручаю ее тебе.

— Только учти, мой отдел занимается совсем другими проблемами, и дел у меня выше крыши.

— Не волнуйся, мы сами будем следить за ней днем и ночью, — заверил его Антонио Росси из Отдела Безопасности.

— Только вас мне и не хватало.

Ольгерд теперь мечтал только об одном: поскорее бы все это закончилось. Домой, в душ, в постель, в сон, и никаких проблем. Теперь проблемы будут у отца.

В коридоре они все-таки обнялись.

— Извини, — сказал Ольгерд, — за такой подарочек.

— Дома поговорим.

— Она, вообще-то, смирная…

— Все нормально, ребята, — отец обнял их обоих, его и Ингерду, — главное, что вы вернулись.

— Па, по-моему, она в тебя влюбилась, — засмеялась Ингерда, — с первого взгляда.

— Чего не сделаешь ради контакта, — отшутился отец.

7

Иногда Ричарду казалось, что он в непроницаемом скафандре. Что он вообще где-то вне этой жизни и смотрит на все со стороны. Он немножко радовался, немножко огорчался, немножко беспокоился, изредка раздражался на бестолковых, занудных лисвисов… но, по большому счету, ему было глубоко наплевать на всё. От этого жить было скучно. Не тяжело, не больно, не тоскливо, просто скучно.

На этот раз Ольгерду удалось встряхнуть его как следует. За два месяца, что корабль его сына бесследно исчез в космосе, его нервы превратились в мочалку.

Модуль опустился возле дома. Дети вылезли, а Зела смотрела на него вопросительно.

— Вылезай, — сказал Ричард, — здесь ты будешь жить.

Она подумала с минуту, потом выскользнула в открытую дверцу. К ее паузам он начал уже привыкать. Это раздражало, но не больше, чем упрямство лисвисов и их привычка делать тайны даже из пустоты.

Наверное, это счастье, когда во всем доме горит свет, и ходит в домашнем халате дочь, и полощется под душем сын, и суетится робот Мотя, и радостно поскуливает пес, и пахнет праздничным пирогом на кухне. Ричард был счастлив, и никакие проблемы его сегодня тронуть не могли.

Растерянная маленькая женщина, а может, девочка, возраста ее было не разобрать, стояла посреди гостиной.

— Все стоишь? — он улыбнулся, — пойдем со мной.

Зела послушно поднялась за ним на второй этаж. Он провел ее в комнату Марианны, это была чисто женская, уютная комната, и главным в ней было большое зеркало. На столике перед ним стоял наполовину осыпавшийся, двухлетней давности, букет роз. Не везло сыну с женщинами. Вернее, ему не повезло только с Алиной, а все остальное — уже последствия. «Моя актриса меня бросила». «Что ты хочешь от женщины»? Ричард еще подумал тогда, что такой норовистой кобылице, как Алина, не годится такой мягкий и ранимый наездник, как его сын. А Марианна — та просто была маленькая хищница. Возможно, у нее была какая-то своя правда, она хотела жить отдельно, иметь свой дом и всё свое. А Ольгерд не мыслил себя без отца и без этого дома. Ему слишком не хотелось расставаться с детством.

Зела нерешительно стояла на пороге.

— Ну, как? — спросил Ричард, — не возражаешь против этой комнаты?

— Нет, — сразу ответила она.

— Отлично.

Он открыл шкаф, снял с вешалки белый банный халат и повесил на руку.

— А теперь идем в ванну.

В доме было две ванны, в одной, зеленой, плескался Ольгерд, другая, красно-оранжевая, была свободна. В ванной Зела внимательно осмотрелась, уже без страха, взяла у него халат и произнесла свою первую фразу:

— Я поняла. Иди.

Он ушел к себе. Посидел минут пять со стиснутыми висками и закрытыми глазами, потом переоделся в домашнее и заглянул к сыну в комнату. Ольгерд разбирал вещи из рюкзака. Голова у него была мокрая, и зачесанные назад волосы делали его лицо старше и строже.

Сын был красив, похож на него, но гораздо красивее. Он был моложе, он был ярче. Волосы светлее, почти белые, глаза и брови темнее, почти черные. Сын был добрее, сын был мягче, сын был лучше во всех отношениях, и, наверно, так и должно было быть.

— Где она? — первым делом спросил Ольгерд.

— Не волнуйся. Моется.

— Сама?

— Ну не мне же ее отмывать? — Ричард засмеялся, — я, конечно, могу…

— Она же ничего не знает.

— Она понимает больше, чем ты думаешь. Организм у нее крепче нашего, думаю, что и с интеллектом все в порядке.

— Как у тебя все просто, — сказал Ольгерд с досадой.

Ричард давно ждал этого камня в свой огород.

— Давай поговорим, в конце концов? — он убавил яркость люстры и сел в кресло.

— Давай, — Ольгерд отложил свой рюкзак и сел напротив, — тебя не огорчит, что твой сын сумасшедший?

— Я давно это знаю.

— Мне не до шуток, па.

— Ничего безумного не вижу в том, что ты решил слетать на Ингерду, — заявил Ричард великодушно, — мечты должны сбываться.

— Скажи, а когда ты был там… ты ничего не услышал? Не почувствовал?

— Например?

— Ну, что кто-то тебя зовет?

— Нет.

— Понимаешь, это был даже не голос, — сказал Ольгерд взволнованно, — просто ощущение.

— Какое?

Сын замялся, но потом все-таки сказал:

— Как будто мама меня зовет.

— Что за черт? — недовольно нахмурился Ричард.

— И не только меня. Ингерду тоже. Она говорила: «дети, дети…»

Ричард молчал. Тема была слишком болезненной.

— Чего я только не передумал, па. Даже всякую чушь. Я думал, может, это планета мертвых? Две Земли, только одна для живых, а другая для мертвых.

— Зачем мертвым заводы?

— А что я должен был подумать? Что?!

— Успокойся. Рано или поздно мы это узнаем.

— Как?

— Эта девушка здесь не случайно. И она нам поможет разобраться.

— Такое ощущение, — не без досады сказал Ольгерд, — что я привез ее персонально для тебя. Как бандероль. Ну что ж, попробуй, распечатай.

— Мне самому это странно. Она меня с кем-то путает.

— Ты уверен?

— Конечно. Мало того, она принимает меня за хозяина.

Ольгерд задумался, потом сказал со вздохом.

— Иногда я тоже принимаю тебя за хозяина.

Ричард вышел с ощущением, что что-то недосказано. Ольгерд изменился, в нем появился какой-то надлом. А может, он просто повзрослел? Дети взрослеют скачками. Однажды приходят домой с прогулки или из школы уже не такими как были. А потом со свидания, а потом после развода, а потом возвращаются из космоса…

Наверно, он мало любил своих детей, мало ими занимался. Его подолгу не было дома, ему было не до них. В болезненном азарте ему хотелось открывать все новые и новые планеты, исследовать все уголки доступной вселенной. Он знал, чего хочет и для чего живет. Когда-то…

Ингерда ходила по гостиной. Ярко-желтый домашний халат делал ее уютной и похожей на цыпленка. Из кухни уже отчетливо пахло пирогом. Она сунула ему в рот обломок печенья.

— Па, а тебе Ясон на меня еще не жаловался?

— Доктор? С чего бы?

— Да так… — она лукаво улыбнулась.

— Герда?..

— Он такой зануда, а ты же меня знаешь!

Увы, это было так. Без романов и флирта дочь не могла обойтись даже в космосе.

— Я знаю, что у тебя и помоложе полно ухажеров, — сказал Ричард, — на черта он тебе сдался?

— А это… а это… — дочь перестала улыбаться и фыркнула, — это уже не твое дело!

— Как это, не мое?

— Я же в твою личную жизнь не лезу!

Не время было ссориться, только что встретились!

— Всё, — сказал Ричард и направился к лестнице, — я пошел.

Потом вспомнил о новой гостье и обернулся.

— Да, тебе придется поделиться с Зелой своим гардеробом. Не в пижаме же ей ходить.

— Приводи, — пожала плечом Ингерда, — оденем.

8

Гостья осторожно сидела на краешке постели. Перемена с ней произошла разительная. Ричард смотрел на нее с порога и думал, видел он в своей жизни такую красивую женщину или нет?

— Что я должна делать? — спросила она отрывисто.

— Привыкать, — сказал он, — идем со мной.

Зела встала, маленькая и легкая, узенькая в талии, широкая в бедрах, с напряженно отведенными назад плечами и головой, чуть запрокинутой назад тяжестью влажных волос.

— Идем, — повторил Ричард и уже протянул к ней руку, но она так вся сразу напряглась, что он тут же сделал шаг назад.

Зверек был слишком дикий.

Ингерда распахнула свои шкафы.

— Выбирайте, что хотите. Только ей все будет велико. Вот это, пожалуй… Бери, — обратилась она к Зеле, протягивая ей одно из самых любимых своих платьев, — бери, не бойся.

Зела шарахнулась от платья, как будто оно было отравлено, как в старых романах.

— Па, я не знаю…

— Успокойся.

Ричард повернулся к гостье.

— Тебе не нравится платье?

Зела посмотрела на него с ужасом.

— Дать другое?

— Нет.

— Не волнуйся так. Мы просто хотим тебя одеть. Не ходить же тебе в мокром халате?

Зела постояла, опустив голову, потом развязала халат и сняла его.

— Па, что будем делать? — не без иронии спросила Ингерда.

— Одевать.

— А ты помнишь, что женщины под платьем еще кое-что носят?

— Да что-то припоминаю, — усмехнулся Ричард, — по-моему, у тебя этого добра полный шкаф.

— Конечно. Только меня-то она не послушает.

Ситуация была несколько неловкая. Ингерда с неохотой вынула на свет свое нижнее белье, Зела смотрела на него с еще большим ужасом, чем на платье. Ричард посмотрел на них обеих и решил, что с него хватит.

— Стой смирно, — сказал он жестко, — не мешай мне.

Зела вытянулась по струночке и перестала дышать. Он одел ее с головы до ног, неподвижную как манекен.

— Па, ты гений, — сделала вывод Ингерда.

— Работа такая.

— Может, ты ее и накормишь?

— Обязательно. Но ей пока можно только соки, — он посмотрел на Зелу, ставшую совсем домашней в платье дочери, — и пусть только попробует не выпить.

Зела всем своим видом выражала покорность судьбе. Вариант «хозяин» сработал безотказно, правда, злоупотреблять им было нельзя.

— Пойдем, — Ричард осторожно взял ее за плечи, — будем выходить из твоей голодовки.

Любой звездолетчик знал, что такое длительное голодание, и как из него выбираться. Это входило в процесс подготовки. Ричард привел гостью на кухню и приготовил ей свежий, разбавленный сок, заодно объясняя, где что. Хотя на кухне и хозяйничал в основном Мотя, но отличать кофеварку от печки ей было полезно.

Пришел Рекс и бесцеремонно обнюхал гостью, тычась в ее колени мокрым носом. Как ни странно, но здоровенного пса она совершенно не испугалась, даже погладила его между ушей.

— Выпей вот это, — Ричард протянул ей стакан.

Она взяла и послушно выпила.

— А теперь это.

Он дал ей розовую капсулу рекомендованного Флоренсией успокоительного средства с длинным и непроизносимым названием. Было время, когда он сам его глотал, и ни одна медкомиссия не желала выпускать его в космос.

Ольгерд зашел и слегка остолбенел в дверях. Зела тоже вздрогнула и смущенно потупилась.

— По-моему, у вас тут все в порядке, — сказал Ольгерд подчеркнуто бодро, — что пьем?

— Шампанское, — усмехнулся Ричард.

— Я голоден как стадо гиен.

— Ну, это исправимо…

Присутствие Зелы смущало их обоих, они не знали, как при ней разговаривать. Ричард видел, что у сына чешется язык сказать о чем-то, но он молчал, и только темные глаза его метались по всей кухне в поисках ответа. Потом пришла Ингерда, на ней были бирюзовые брюки с малиновой блузой и расшитой бисером безрукавкой, ей шло всё, даже такое дикое сочетание цветов. Она села за стол напротив Зелы и лениво осведомилась, как дела. Зела, конечно, не ответила, зато Ольгерд заявил, что умирает с голоду.

— Ну, так в чем дело? — дочь пожала плечом, — доставай, я же тебе не прислуга. Или позови Мотю.

— Сидите, я сам, — Ричард открыл печку и извлек оттуда три тарелки с горячим ужином, потом вынул из холодильника салат и вино, а из духовки — яблочный пирог.

Принцесса никакого смущения не ощутила.

— Па, что у тебя новенького?

— На работе?

— Вообще.

— Кеттервааль прилетает на этой неделе, а Дзервааля я вчера проводил.

— У них что, пересменок?

— Да. А я собирался на пару дней в Дельфиний Остров… ладно, позагораем на Сонном озере.

— А кто тебе больше нравится, Кет… или Дор…

— Кеттер поспокойнее, — усмехнулся Ричард.

Он посмотрел на гостью. Она сидела в напряжении, все так же потупив глаза. Есть ей было нельзя, разговоры были непонятны.

— Хочешь посидеть с нами, или пойдешь в свою комнату? — спросил Ричард.

Она не ответила, но встала, снова вытянулась по струнке, отводя назад плечи и глядя в пол.

— Пойдем.

Он проводил ее на второй этаж. В комнате она почувствовала себя немного свободнее и даже робко присела на край кровати.

— Отдохни, — сказал он мягко, — хватит для тебя на сегодня информации.

На столике у кровати лежала стопка дамских журналов двухлетней давности. Ричард протянул ей верхний с актрисой Ритой Рауш на обложке.

— Полюбуйся, если хочешь, на наших модниц.

Зела осторожно открыла журнал посередине, бегло просмотрела фотографии, потом подняла к нему лицо.

— Прочти мне, — сказала она еле слышно.

Он сел рядом и терпеливо начал читать какую-то муть про венерианские заводы, на которых изготовляется особый крем для лица под названием «Лисистрата».

— Я поняла, — сказала она через несколько абзацев, — иди. Дальше я сама.

Затаив изумление, он вышел.

Дети на кухне уже о чем-то спорили. Они спорили всегда, слишком уж были разные.

— Говорю тебе, это она! — взволнованно заявлял Ольгерд.

— Тебе пора лечиться, Ол, — холодно парировала сестра, — вот и доктор Ясон говорит…

— Дался тебе этот доктор!

Ричард, наконец сел за стол и взял наполненный фужер.

— О чем речь?

— Да, глупости, — Ингерда чокнулась с ним, — у твоего сына очередной бред.

— Помолчи, — хмуро сказал Ольгерд и тоже чокнулся, — за встречу.

— Па, ты помнишь фреску в храме? — спросил он через минуту, — там, на твоей планете?

Это было двадцать лет назад. Прекрасная богиня, конечно, запомнилась Ричарду, но это было слишком давно.

— Богиню со змеями? — уточнил он.

— Да.

— Смутно, но помню.

Ольгерд посмотрел на него с вызовом.

— Па, это она.

— Кто?

— Зела.

— Знаешь, сколько лет этой фреске?

— Что ты его слушаешь? — дернула плечиком Ингерда, — сначала он влюбился во фреску, а теперь ему хочется, чтобы она ожила. Наш сын и брат неисправимый романтик. А меня тошнит от романтиков.

— Па, скажи, чтоб она заткнулась.

— Помолчи, — строго сказал Ричард.

Ингерда снова дернула плечом и опустила лицо к тарелке.

— Что ты нашел общего? — спросил Ричард, — она слишком истощена, чтобы судить о ее внешности. Желтые волосы? Зеленые глаза? Может, у них все женщины такие? Ингерда, вон, тоже похожа на эту богиню, но ты же не утверждаешь, что это она.

— Отец, освежи свою память. Посмотри снимки из храма!

Сын нервничал.

— Конечно-конечно, — сказал Ричард, чтоб только успокоить его, хотя семейные архивы он не просматривал ни разу после гибели жены, — будет время, посмотрю. Ешь.

Ужин закончился, в общем-то, мирно. Ингерда, несмотря на свою капризность, была отходчивой и долго сердиться не умела. Ричарду часто говорили, что он избаловал свою дочь, но его-то она слушалась. И потом, ему вообще нравились капризные женщины.

Перед сном он зашел к Зеле, убедился, что все секреты женской моды двухлетней давности ей уже известны, и посоветовал ей лечь спать. Он плохо помнил фреску, но истощенное лицо этой маленькой женщины действительно ему что-то напоминало. В первый раз тогда у него возникло предчувствие, что что-то обязательно случится.

— Ложись, — сказал он, — выключай свет… — потом улыбнулся, — раздеваться будешь сама.

— Я поняла, — ответила она коротко, — иди.

— Ничего не бойся, — сказал он на прощание.

9

Когда сын зашел, Ричард просматривал на большом экране старые фотографии. На дворе была глубокая ночь, и ему казалось, что сын давно спит.

На снимках была планета с именем его дочери, его давние друзья и его жена с ним в обнимку. Это было слишком давно и совсем не больно.

— Прости, — сказал Ольгерд, — я как-то сразу не подумал…

— Пустяки, — Ричард предпочел не обсуждать эту тему, — тут действительно что-то странное, Ол. Слишком много совпадений. Мне это не нравится.

— И что говорит твой опыт?

— Мой опыт говорит, что надо подождать, пока она сама что-нибудь не расскажет.

— И как продвигаются дела?

— Превосходно, — Ричард обернулся к сыну, — она уже научилась читать.

— Когда? — не понял Ольгерд.

— Перед ужином. Я прочел ей абзац вслух.

— Ничего себе… но если это шпионаж, то какой-то уж очень неприкрытый. Зачем ей демонстрировать, сколько информации в минуту она способна усвоить!

— Значит, у нее другая задача… или она просто несчастная жертва, которую ты спас.

Ольгерд хлопнул себя по коленкам.

— Я спас! — усмехнулся он, — я поменял курс, я вышел из графика, я нажил себе кучу неприятностей, я ее нашел, я ее привез и я с ней сидел целый месяц… я одного только не понимаю: при чем тут ты?

Ричард только пожал плечом. Он перещелкивал кадры, пока в видеообъеме не показалась фреска. Прекрасная женщина с солнечной улыбкой и солнечными волосами в конусообразной прическе. Она смотрела как живая, согревая своим взглядом, лаская, утешая и обещая что-то загадочное и невозможное. Он помнил свое первое ощущение от этой фрески, он стоял как прикованный, понимая, что чего-то самого главного у него в жизни не было. И не будет.

Черты лица у богини не были абсолютно правильными и даже симметричными, носик был мило закруглен, одна бровь выше другой, губы слишком тонкие. Но именно поэтому она была как живая. Тело ее, задрапированное в изумрудные ткани, было налито цветущей полнотой, на округлых щечках играл румянец. Кажется, ничего общего у нее не было с худенькой запуганной женщиной, что спала в соседней комнате.

— У тебя богатая фантазия, Ольгерд.

— Неужели ты не видишь?

— Нет. Не вижу.

— Ладно, — Ольгерд поднялся, — я устал, — вид у него, и правда, был усталый и разочарованный.

Ричард тоже устал и почти до обморока хотел спать и, как это порой бывает в таком состоянии, почувствовал, словно в озарении, что его сын в опасности. Богиня ласково смотрела из видеообъема, сын стоял в дверях, глядя на нее сонно прищуренными глазами, и показался ему в эту минуту совершенно незащищенным, беспомощным, как в раннем детстве.

— Иди и выспись, как следует, — Ричард выключил компьютер, оставаясь в полной темноте, — иди, сынок.

— Спокойной ночи, — вздохнул Ольгерд.

Утро наступило мгновенно, как только он коснулся головой подушки. Ласковое июльское солнце проглядывало во все щели окна, но кроме обычного удовлетворения, что наступил новый день, он почувствовал тревогу. Непонятную пока и ничем не подтвержденную тревогу. Ее не смыла холодная вода, и не растопил утренний поцелуй обожаемой дочери.

— Ол еще спит?

— Ты что, па? Он будет спать до обеда.

— А ты как спала?

— Знаешь, ужасно. Отвыкла от родной постели!

Настроение у нее, несмотря на это, было прекрасное, она была в спортивном костюме бело-розового цвета и тянула его за рукав.

— Па, пойдем, побегаем. Не представляешь, как мне надоел спортзал в звездолете!

— Нет, не сегодня, — отказался он.

— А как же твой режим?

— Какой режим, когда мне не хочется? — усмехнулся Ричард.

— А доктор Ясон говорит, что нельзя давать себе поблажки, даже когда не хочется.

— Я жил по этому принципу первые пятьдесят лет. Пожалуй, хватит.

Поднявшись на второй этаж, он постучал в комнату гостьи. Ответа не последовало, но он все равно вошел. Ему было и любопытно, и тревожно одновременно.

Зела стояла и смотрела в окно. Она была одета во вчерашнее платье, волосы тщательно собраны в огромный узел, отчего шея выглядела особенно тонкой и высокой. На миг ему показалось, что перед ним существо беспомощное и беззащитное.

Но она обернулась, и это ощущение исчезло. Холодное красивое лицо, высоко поднятый подбородок, отведенные назад плечи. Она вся была по-прежнему напряжена, но это был не страх. То, что вчера показалось страхом, было чем-то совсем другим.

Ричард выспался, его мозг работал четко, он мгновенно вспомнил и сопоставил все детали вчерашнего дня: ее уникальную память, ее нежелание говорить, хотя она прекрасно знает язык, ее ужас перед чужой одеждой, ее постоянное напряжение, как будто… на что же это похоже? На что-то очень знакомое… ну да, как будто на нее сейчас свалится паук. Да, это слишком смахивает на брезгливость. Богиня считает этот мир не достойным себя, и не желает ни к чему прикасаться. Возможно, так. А возможно, просто испуганная девочка…

— Ну, как первая ночь на Земле? — спросил он бодро.

Она поднатужилась с ответом, но только опустила глаза.

— Ладно, будем считать, что нормально.

Теплое утреннее солнце, лето, окна в сад, вполне сносные хозяева… что такого страшного могло с ней случиться за ночь? Ричард подождал вопросов, но гостья была на редкость нелюбопытна.

— Что ж… поскольку ничего чрезвычайного не произошло, сообщаю распорядок дня. Сейчас мы идем завтракать, нам запеканку, а тебе пока сок. Потом я везу тебя ко Флоренсии на медосмотр, пока она будет тебя наблюдать, заскочу на работу, у меня там дела… потом заберу тебя, и приступим к знакомству с местностью: поселок, лес, озеро…

— Зачем? — спросила она коротко.

— Что зачем? — не понял Ричард.

— Осмотр.

— Ну, знаешь, ты в таком состоянии, что за тобой надо наблюдать каждый день. А поскольку я не могу забить свой дом аппаратурой, он не резиновый, придется тебя возить в Институт по Контактам.

Возражений не последовало, но на лице ее снова неуловимо промелькнул не то страх, не то брезгливость. Потом она смиренно опустила глаза.

10

Ингерда отвыкла от бега и вернулась уставшая. Знакомые дорожки казались такими родными! И было обидно, что Ольгерд дрыхнет, а отец просто не желает. Влетев в свою комнату, она сняла наушники, потом влажный от пота костюм, оглядела себя в зеркале и, оставшись довольна, пошла в зеленую ванную.

К завтраку Ингерда вышла последней. Отец был бодр, Ольгерд хмур, а эта гостья в ее любимом платье, в великолепном бирюзовом платье с золотым дождем по правому плечу и рукаву, сидела, потупив очи и, похоже, не сознавая совершенно, что за прелесть на ней надета. Прическа у нее была аккуратная, хотя волос было много, и уложить их было трудно. Губы порозовели немного, синяки вокруг глаз исчезли, дикий ужас пропал. Осталась только скованность в движениях, словно она в любую секунду опасалась сделать что-то не так и ждала, что ее за это накажут.

Ингерда еще вчера поняла, что перед ней красавица, так же как и то, что она очень нравится Ольгерду, скорее потому, что он слишком долго с ней носился, а не потому, что принимает ее за богиню с фрески. И что эта богиня без памяти влюблена в отца. Ингерде, как женщине, это было очевидно, что бы там эти мужчины ни выдумывали.

Лично она никаких страшных подозрений насчет гостьи не имела, ей было ее попросту жаль. И по-человечески, и чисто по-женски. Потому что Алина — собственница, она наверняка заметит, какими преданными глазами Зела смотрит на Ричарда, и вряд ли ей это понравится.

Они никогда не были подругами, хотя Алина с детства крутилась в их доме. Мать ее не любила. Из несносной девчонки Алина превратилась в несносного подростка, Ингерду считала мелюзгой, а Ольгерда своим ординарцем. Она была талантлива, она была интересна, выдумывала истории, артистично их излагала, любуясь собой, сама писала стихи и песенки, всех учила жить. К ней тянуло, но с ней было тяжко. Мешала ее прямолинейная дерзость и постоянное чувство своего превосходства. Ингерду она упорно называла «цыпочкой», все время подчеркивая разницу в возрасте между ними, хотя с годами эта разница сошла на нет. Ингерде было двадцать восемь, и она терпеть не могла, когда ее так называли.

Одно время Ингерда еще надеялась, что отец женится на тете Флоре, хотя, возможно, это была просто давняя дружба, кто знает, что там было… и тут так некстати снова появилась Алина. Как будто почуяла, что Ричард, наконец, свободен и начал замечать женщин. Где и когда это произошло, Ингерда не знала, но не сомневалась, что активной стороной выступала Алина, потому что отец никогда на нее внимания не обращал, разве что его забавляли ее подростковые выходки. Это злило ее с детства. Ингерда замечала, что она ему все время что-то хочет доказать. Кажется, доказала…

Другой бы, может быть, подумал о сыне, но Ричард был уступчив и великодушен только в мелочах. По-крупному он всегда поступал только так, как ему хочется, начиная с его бесконечных полетов в космос и кончая выбором любовницы. Кажется, Ольгерд ему до сих пор этого не простил. Ингерда тоже сначала была в легком шоке, но потом поняла, что они действительно пара: огонь и земля, штормовой вал и скала, кобылица и наездник.

У бедной Зелы шансов не было никаких. Отец любил строптивых, а она буквально смотрела ему в рот…

Бегло оглядев всю компанию, Ингерда приветственно взмахнула рукой и присела к столу. Мотя положил ей запеканку со сметаной. Запеканка была розовой, а сметана белоснежной. Аппетит был хороший, настроение тоже, несмотря ни на что. Рассказав немного о своей пробежке и в перерывах жуя, Ингерда сочувственно заметила:

— Бедняжка Зела. Ей нельзя ни крошки!

Гостья подняла на нее испуганные глаза, потом смущенно проговорила:

— Мне можно… мне можно все, — и снова потупилась, как будто сказала что-то ужасное.

Повисла недоуменная пауза.

— Па, ты слышал?! — изумленно спросила Ингерда.

Отец повернулся к своей подопечной.

— Тебе уже приходилось голодать по два месяца?

Зела, не поднимая глаз, покачала головой.

— Нет.

— И ты уверена, что не отравишься этой запеканкой?

— Да.

— У тебя что, пищеварение моллюска?

— Мне можно все, — тихо повторила Зела.

Отец задумался. Ингерде стало совсем уж жаль эту худенькую инопланетянку с огромными несчастными глазами.

— Па, она же есть хочет!

— Да подожди ты… — отец с минуту молчал, размышляя, но остался непоколебим, — я позволю ее накормить только под контролем врачей. Всем ясно?

Ингерда обожала, когда он так говорил. Ей вообще нравились властные мужчины, такие как Зигерт или доктор Ясон. Доктор — особенно.

Он ей понравился почти сразу, особенно, когда сделал ей замечание, что она слишком ярко одевается для космоса. Замечание было к месту, и она не обиделась, а вступила в какую-то бесконечную игру. Каждый раз, встречая его в коридоре, в кают-компании, в столовой или в медпункте, она спрашивала, соответственно ли она одета для космоса, предварительно выпустив из-под молнии кружева белья. Он невозмутимо застегивал ей молнию до самой шеи, прятал в карманы торчащие носовые платочки в цветочек, снимал с нее яркие крупные клипсы и клал их в ее протянутую ладонь.

— Вот так.

Проходили недели, а эта игра им не надоедала. И ей даже не важно было, будет ли у нее продолжение. И ничего не случилось, и она почувствовала себя несколько разочарованной. Полет закончился, ничего не сказано и ничего не ясно. Можно, конечно, узнать его адрес, прилететь к нему домой и спросить, соответственно ли она одета для Земли? И посмотреть, что он будет делать на этот раз? Но стоит ли? И вдруг там другая женщина? Она ведь ничего о нем не знает…

— Па, а доктор Ясон женат?

Оба, и отец, и брат воззрились на нее удивленно.

— Когда-то был, — сказал отец, — а теперь — не знаю, — и усмехнувшись добавил, — все меняется.

— Надеюсь, ты не собралась за него замуж? — спросил Ольгерд недовольно, они всегда не ладили с доктором.

— Успокойся, — улыбнулась Ингерда, — просто любопытно, какая женщина может быть у такого зануды. Наверно, ужасно правильная!

— Обсуждай это со своими подружками, — буркнул брат.

С утра ему предстояло лететь в Управление Космонавигации и отчитываться за свой скандальный полет, поэтому у него просто не могло быть хорошего настроения. Ингерда не обиделась. Она вообще ему не ответила.

— Па, ты возьмешь меня с собой?

Отец пожал плечом.

— Как хочешь.

День обещал быть жарким. Ингерда надела яркий летний костюм, который, в общем-то, состоял из короткого лифа и узенькой юбочки с разрезами по бокам, вплела в распущенные волосы несколько золотых нитей, сунула ноги в босоножки и осталась собой довольна. Она любила яркие праздничные цвета и всевозможные украшения, любила выглядеть эффектно и даже дразняще, хотя сама не понимала, зачем ей это нужно. Она вообще терпеть не могла скуки и серости.

— Ты куда собралась? — усмехнулся отец.

Он стоял у раскрытой дверцы модуля, Зела уже обреченно сидела внутри.

— С тобой, папочка, — Ингерда улыбнулась, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— А я думал, на пляж.

— Как вы мне надоели со своей критикой… я уже на Земле, а не в звездолете, мне осточертели комбинезоны… и потом, женщина должна быть сексуальной, разве не так?

— Залезай, — он пропустил ее внутрь и сел за руль, — но учти, я не успел нанять охрану, чтобы тебя не украли по дороге.

Они летели как обычно минут двадцать. Зела за это время, кажется, ни разу не пошевелилась, даже головы не повернула, чтобы посмотреть в боковое окно. Это было непонятно. Даже если этот вид транспорта казался ей допотопным, прекрасные пейзажи внизу заслуживали внимания. Скоро показались корпуса Института по Контактам, это был целый город со своими гостиницами, парками, кафешками и палатами для конгрессов. Здесь на каждом шагу ходили, переваливались, ползали и подпрыгивали инопланетяне, запакованные в свои забавные скафандры, и для каждого были предусмотрены свои лифты, свои кресла, свои туалеты, свои пульты управления. Ингерда любила здесь бывать, и отец даже не удивился, что она напросилась лететь с ним.

Они сели на стоянке возле медкорпуса. По дорожке, припорошенной сосновыми иголками, по широкой белой лестнице, мимо фонтана с сиреневыми струями они прошли в прохладный вестибюль. Пока дожидались лифта, отец позвонил тете Флоре. Она сказала, куда подняться.

На двенадцатом этаже они вышли из лифта и по широкому коридору добрались до нужного кабинета. Зела шла как обреченная, можно было представить, как ей не хочется, чтобы ее обследовали до последней молекулы, особенно на чужой, несовершенной аппаратуре. Она все время смотрела на Ричарда, как будто ища у него поддержки. Что она в нем нашла, интересно? Отец, конечно, хорош, все при нем, но чтобы вот так с первого взгляда в него влюбиться? Почему, собственно, не в Ольгерда, не в Виктора, не в Челмера, не в доктора Ясона, наконец?

Этот вопрос занимал Ингерду, пока отец не открыл дверь. В кабинете вместе с тетей Флорой находился доктор Ясон. Именно этого она и ожидала, когда собиралась сюда. Не ожидала только, что он сбреет бороду, и лицо его станет совсем другим. Нет, оно не стало более молодым, беззащитным и добрым, наоборот, каким-то пронзительно четким, почти хищным и даже суровым.

Совсем другой человек мельком взглянул на нее и подошел к отцу поздороваться. Они обменялись фразами.

— Я здесь еще затем, — заявил доктор строго, — чтобы предупредить вас обоих: и тебя, и Флоренсию: если твой сын еще раз получит незаконное разрешение на полет, я подниму скандал. На этот раз обошлось, но могло быть и хуже. Он рискует не только собой, он рискует людьми.

— Ольгерд был вполне здоров, — сказала Флоренсия, переглядываясь с Ричардом.

— Он три года не был в отпуске, — напомнил Ясон.

— Я тоже три года не был в отпуске, — усмехнулся отец.

— Да, но ты, слава богу, не летаешь.

Через секунду этот чурбан сообразил, что сказал что-то не то. Ингерде захотелось его убить, но он вовремя извинился.

— Заметь, — сказал отец миролюбиво, — мне она фальшивых разрешений не дает. А Ольгерд — это вообще особый случай.

— Вот именно. И об этом тоже нужно поговорить.

— Хорошо. Но не сейчас.

Отец протянул к Зеле руку, но то ли вспомнил об ее пугливости, то ли заметил, как она вся напряглась, и просто указал ей на кресло.

— Садись сюда.

Она послушно села, глядя на него исподлобья, положила руки на подлокотники.

— Не бойся, — сказала ей Флоренсия, — это не больно. Только сними туфли, а ноги поставь вот в эти выемки, — Зела не слушалась, поэтому Флоренсия добавила, — Ричард, переведи ей.

Отец повторил то же самое.

— Делай все, что говорит доктор, — сказал он строго, — а я ухожу в свой отдел. Переводчик здесь не нужен.

Зела опустила голову, послушно сняла туфли и поставила ноги в выемки. Но когда Ричард скрылся за дверью, она вскочила и бросилась за ним. Ясон поймал ее уже в коридоре. Сопротивлялась она не сильно, как будто и сама опомнилась.

Ричард услышал шум и сразу вернулся.

— В чем дело?

Ингерде стало безумно жалко Зелу. Она стояла, виновато опустив плечи и голову, и, видимо, хотела провалиться сквозь землю.

— Зела, что с тобой? — спросил Ричард.

— Иди, — проговорила она сдавленно.

Он постоял, колеблясь какое-то время, потом пошел к лифту. Она отвернулась и сама направилась в кабинет. Сама, без подсказки, села в кресло и поставила ступни ног, куда нужно. Вид у нее был совершенно растерянный.

Пока Флоренсия занималась подключением датчиков, Ингерда подошла к Ясону и сказала первое, что взбрело в голову.

— Я вас сразу и не узнала, доктор.

— Я вас тоже, — парировал он.

— И вы опять считаете мой наряд неподходящим?

— Я нахожу его легкомысленным, если вам это интересно.

Ингерда усмехнулась.

— Так же как и меня?

— Вам это, безусловно, идет, — после некоторой паузы ответил доктор.

Она так и не поняла, комплимент это, или оскорбление.

— Шли бы вы в коридор, — предложила им Флоренсия, даже не оборачиваясь.

Ингерде на миг стало стыдно, что они говорят о такой ерунде в такой момент. Тетя Флора была идеальной женщиной, хоть и не красавицей. Она всегда выглядела одинаково хорошо: в элегантном женственном платье, с прической, в туфлях, она даже дома носила туфли, всегда с белым воротничком, всегда с подтянутым животом, всегда собрана, всегда в хорошем настроении, умная, проницательная, даже слишком, и ни от кого не зависящая. И, как идеальная женщина, она была абсолютно не замужем.

Ингерде хотелось быть на нее похожей: умной, независимой, всегда в форме, но она была и вправду слишком легкомысленной для этого. Да и потом, повзрослев, она заметила, что счастливой тетю Флору не назовешь — та слишком редко смеялась, почти никогда. Темные брови на ее узком лице часто хмурились над ее темными строгими глазами, и тогда перед ней, непонятно почему, хотелось извиниться.

— Мы уходим, — сказала Ингерда и попятилась в коридор.

Прохаживаясь по вестибюлю, доктор расспрашивал ее о брате, потом спросил, зачем, собственно, она сюда прилетела.

— А что вас удивляет?

— Вы в отпуске, вас три месяца не было на Земле, неужели нет места интересней, чем этот институт?

— А вы? Вы ведь тоже в отпуске.

— Я — другое дело, она — моя бывшая пациентка.

— Все деловиты до тошноты, — заключила Ингерда, — интересно, вы когда-нибудь отдыхаете, Ясон?

— Разумеется.

— За чтением научной литературы?.. Нет, постойте, я сама угадаю… рыбная ловля на уединенном островке, палатка, костер и полная тишина.

— Пожалуй, это неплохая идея, — усмехнулся доктор.

— У вас была другая?

— У меня не было никакой.

— Хотите, я вам подкину идейку получше?

— Да?

— Дельфиний Остров, море, глайдер, пляж, дворец императора, шикарный ресторан, казино, самая лучшая гостиница и безумно красивая женщина.

— Такая как вы?

— Ну… я для вас слишком легкомысленна, — улыбнулась Ингерда, ей было приятно, наконец, это услышать.

— Вы просто не для меня, — сказал он серьезно.

— Но я вам нравлюсь?

— Конечно. Как яркая бабочка на садовом цветке.

Дальше выяснять было нечего. Стало как-то пусто и неинтересно. Ингерда посмеялась немного и решила перевести разговор на другую тему.

— А вы заметили, как она изменилась? — спросила она бодро.

— Кто?

— Наша инопланетянка.

— Я заметил у нее сильную энергетическую зависимость от Ричарда. Это странно. И это надо изучить подробно.

— Нет, вы все-таки зануда, Ясон. Может, она просто влюбилась в него?

Доктор посмотрел на нее как на глупенькую девочку.

— Это было бы слишком просто, — сказал он, — но все гораздо сложнее.

11

После корабельного бассейна вода в Сонном озере казалась мутной и коричневатой. Но по ней скользили под парусами яхты и катамараны, по берегам строем стояли сосны, а кожу облизывали солнце и ветер. Ингерда наслаждалась Землей. Ей было грустно только самую малость.

Алина налила кофе из термоса и протянула ей крышку.

— Будешь?

— Буду.

Ингерда выпила и снова растянулась на песке.

— Представляешь, — сказала она, пересыпая песок из руки в руку, — мне, кажется, нравится один чурбан.

— Поэтому ты такая кислая? — усмехнулась Алина.

— Сама ты кислая… я просто не знаю, что мне дальше делать.

— Тебя что, научить?

— Попробуй.

— Для начала надо быстренько выяснить, какой у него вкус.

— Ужасный! Ему нравится полная моя противоположность. Я же говорю: чурбан. Он заявил, что я для него, что бабочка на садовом цветке. И что я вообще не для него.

— Именно поэтому он тебе и нравится.

— Наверно. Но от этого не легче.

— Если он тебе очень нужен, цыпа, тебе придется измениться.

— Каким образом?

— Покажи ему, что под твоей легкомысленной внешностью скрывается совсем другой человек.

— Неужели этого и так не видно?

— Нет, не видно, — беспощадно заявила Алина, — ты слишком хорошенькая и все время беззаботно улыбаешься. И одеваешься слишком вызывающе. Вон, даже на пляже не можешь расстаться со своими цепочками и колечками.

— Мне идет, — уверенно возразила Ингерда, — и вообще, я меняться не хочу. Почему я всем нравлюсь именно так, а ради него должна меняться?

— Значит, он тебе не нужен, — дернула загорелым плечом Алина.

Выглядела она превосходно. Вся шоколадная от загара, высокая, спортивная, с мальчишеской стрижкой выгоревших до белизны волос, которые моментально сохли и не мешали ей нырять, в голубом купальнике, скорее плавательном, чем пляжном, подобранном точно под цвет ее глаз.

Алина на самом деле не любила украшений, ей и платья не шли, она всегда носила шорты или брюки и до сих пор напоминала дерзкого мальчишку. Правда, на сцене она перевоплощалась, но Ингерда так давно ее знала, что как актрису ее не воспринимала. За любой ее ролью проглядывала та самая Алина, которая утомила ее еще в детстве.

Мужчины играли в пляжный волейбол, инопланетянка плавала где-то на середине озера. Ингерда периодически поглядывала в ее сторону, чувствуя к ней особую жалость и заботу. И какую-то непонятную симпатию. За неделю гостья поправилась и похорошела настолько, что на нее все оборачивались. Она была не просто красива, она была безумно сексуальна. И теперь уже и слепому было видно, что она — точная копия фрески. Прекрасная богиня, переступившая через тысячелетия и сотни светолет, и вступившая в их дом.

— Где эта акула? — недовольно спросила Алина, вглядываясь в водную гладь, — не утонула еще?

— Она прекрасно плавает, — сказала Ингерда, — она все прекрасно делает, только всего очень стесняется.

— Кроме одного, — усмехнулась Алина, — пялиться на Ричарда.

— Зачем ты так? Доктор Ясон сказал, что это какая-то энергетическая зависимость.

— Знаю я эту зависимость! Совсем мужику прохода не дает. Если бы его от нее уже не тошнило, она бы давно залезла к нему в постель. Пожалуй, пора ей объяснить, что у людей моногамия.

— Думаю, она знает. Она же фильмы смотрит и книги читает.

— Только выводов не делает.

— Алин, ты к ней слишком сурова, — вступилась за гостью Ингерда, — она совсем не такая. Она очень скромная и вообще как ребенок.

— У этого ребенка такие бедра, что любой дрогнет.

— Знаешь, она уже немножечко осваивается, даже разговаривать с нами начала. Я ей дала свои бусы, а она сказала спасибо.

— Какое достижение!

— Ты просто не видела ее в звездолете.

— Ричард носится с ней уже целую неделю, даже мой спектакль пропустил, но так ничего от нее и не узнал. Она просто издевается над вами. Неужели так трудно сказать, кто ты и откуда? Этого требуют элементарные правила приличия. Или она думает, что тут будут вечно с ней носиться?

Ингерда откинулась на спину, вглядываясь в крону распростертой над ними сосны, выше веток плыли в голубом небе обрывочки облаков и проносились разноцветные модули с крыльями и без. Мир был пестрый и веселый, радостный летний мир на благополучной и прекрасной Земле. Ей нравилось жить. Она радовалась, что родилась именно в это время, когда люди не воюют и не мрут от голода и болезней, когда живут по сто пятьдесят лет, когда любая женщина до старости может быть красивой, когда можно летать к звездам, не считаясь со скоростью света, когда масса вещей придумана для комфорта и удовольствий, когда ты свободен, и все тебя уважают уже потому, что ты человек… Страшно было подумать, что творилось на Земле лет двести назад!

Мир был прекрасен и ласков, хоть и отобрал у нее мать. Где-то в космосе была планета с ее именем, как две капли воды похожая на Землю, только не благополучная и всеми покинутая. Несчастная планета, которой не повезло. И таинственная Зела как-то связывала эти две планеты.

Отец позвал их купаться. Она и не заметила, когда он подошел. Ольгерд сидел на коленях и пил из фляжки.

— Пошли нырять с пристани, — предложила Алина, моментально, как на пружинах, вскакивая, — Ол, ты пойдешь?

Ее кокетство с Ольгердом было невыносимо. Она по-прежнему была уверена, что он в нее влюблен, и постоянно его поддразнивала. Конечно, ничего особенного она не спросила, но при этом встала в такую изломанную позу и так выразительно посмотрела, что Ингерде захотелось ее крепко шлепнуть по тугой спортивной попке в голубых плавках. Алина была из тех, кто, приобретая новых поклонников, ни за что не хотел терять старых. Наверно, ей даже нравилось, что ее любят оба: и отец, и сын.

Ольгерд отказался.

— А ты, цыпочка?

— Мне лень.

— Ладно, идем, — отец обхватил Алину за плечи, и они пошли по горячему желтому песку к пристани, на которой кто-то водрузил самодельную вышку для ныряния.

Вместо них скоро вернулась Зела. Купальник на ней был черный, и она не сразу поняла, зачем он вообще нужен. Слишком длинные мокрые волосы делали ее похожей на русалку. Тело ее не выглядело спортивным, хоть она и плавала, как дельфин, оно было мягким и нежным, линии его были плавными и женственными. Она вся была соблазнительно мягкая, но при этом на ней не было ни одной лишней складочки.

— Съела бы ее, — шепнула Ингерда брату.

— Я тоже, — усмехнулся он.

Зела сама разговор не начинала, но на вопросы уже отвечала, и не только Ричарду.

— Кофе будешь? — спросил Ольгерд.

Она смущенно кивнула и протянула руку за стаканчиком.

— Устала?

— Нет. Не очень.

— Зела, у вас есть такие озера? — спросила Ингерда, хоть отец и не разрешал задавать ей подобные вопросы.

Гостья взглянула на нее испуганно.

— Не приставай, — вмешался Ольгерд, — видишь — человек прекрасно плавает, значит, есть.

— Нет, — сказала Зела тихо, — не такие.

— Разве ты не с той планеты, где тебя нашли?

— Нет, — сказала она еще тише и растерянно огляделась, как бы ища помощи.

— Помолчи, принцесса, — недовольно сказал Ольгерд.

— Пожалуйста!

Ингерда уткнулась в журнал мод. Там предлагались разные костюмы к Большому Летнему Карнавалу. На Карнавал они обычно летали в институтский городок, и, хотя отец последние два года предпочитал веселиться с Алиной в Трире, они с Ольгердом не изменили семейным традициям. Ингерда помнила, как еще мама в детстве была Розовой феей, а ее наряжала Клубничкой. Это было как в сказке.

— Ол, кем мы тебя нарядим?

— Осьминогом.

— Да ну тебя… посмотри, какие костюмы!

— Ну-ка, — брат перелистнул пару страниц, — что это? «Черный Ворон»? Это как раз для меня.

— Еще «Палачом» нарядись! — Ингерда засмеялась и посмотрела на гостью, — Зела, ты знаешь, что такое карнавал?

— Нет.

— Это когда люди наряжаются и изображают из себя кого-нибудь или что-нибудь.

— Театр? — неуверенно спросила Зела.

— Нет. Театр — это когда наряжаются актеры, а остальные на них смотрят. А карнавал — это когда все наряжаются.

— Зачем?

— Чтобы повеселиться.

У Ингерды была потаенная мысль встретить на Карнавале Ясона, если он, конечно, прилетает веселиться в институтский городок, и если она узнает его в костюме. Впрочем, она уже теряла к нему интерес, она ни в кого не влюблялась надолго, тем более безответно. Ингерда не любила быть несчастной.

— А ты кем нарядишься? — спросил Ольгерд.

Она с улыбкой снова откинулась на спину.

— Клубничкой.

12

Кеттервааль прилетел с плохими новостями. Обстановка в Кассиопее накалялась, колония Вилиалы на другой планете окончательно заявила о своей независимости, и теперь назревал космический скандал. От этого у Ричарда кругом шла голова, он срочно приступил к подготовке экспедиции, и даже по ночам ему звонили и согласовывали разные мелочи.

Кеттервааль позволял называть себя Кеттером, что было уже большим достижением дипломатии. Он был утонченный красавец с узкой костью, длинными пальцами и длинными волосами белого цвета. Кожа его была зеленоватой и бородавчатой, между пальцами едва заметные рудиментарные перепонки, ногти ухожены и покрашены перламутром. Он любил украшения, особенно перстни, каждый из которых имел особенный смысл и что-то выражал. Одно Ричард знал точно: если у лисвиса на указательном пальце черный агат, к нему в этот день лучше не подходить. Ему иногда тоже нестерпимо хотелось нацепить такой вот перстень хотя бы на неделю, и чтобы к нему никто не подходил.

Они беседовали с Кеттером в его апартаментах в институтском городке. Лисвис, несмотря на жару, кутался в оранжевую тогу и без конца попивал какой-то свой горячий напиток. Он привык к более теплому и влажному климату. Зимой же на него было просто жалко смотреть.

Речь шла о колонии Вилиалы на планете Тритай. Было ясно, что никакой автономии они не выдержат, но там мутил воду некто Гунтривааль со своими сторонниками, который когда-то приходился зятем самому Анавертиваалю-вэю, и теперь полон амбиций и обиды, потому что его бывшая супруга Синаридавээла-вэя теперь лишила его всего состояния и вышла замуж за Советника Матиовааля, который ничего бы из себя не представлял, если бы не его связи с Фортуваалем, который…

Ричард терпеливо вникал в суть конфликта. За окном стоял горячий июльский полдень, за окном простирался полный летней истомы мир с прозрачным высоким небом и теплым, как из духовки, ветром. За окном на лавочке в тени сосен сидела женщина, о которой невозможно было не думать. А думать приходилось совсем о другом.

Уловив паузу в рассказе, Ричард подошел к окну убедиться, что все в порядке. Зела сидела со смиренным видом, глядя на носки своих босоножек. С непонятным упорством она предпочитала находиться там, где он, даже просто сидеть под дверью и ждать его по три часа. Не будь она так красива, он бы уже, наверное, взвыл.

Кеттервааль встал, подбирая тогу, и тоже подошел к окну.

— Холодища у вас! Я долго готовился перед отлетом, закалялся, даже спать ложился в воду на два градуса ниже, я не какой-нибудь неженка, но у вас слишком суровый климат.

— Мы привыкли, — усмехнулся Ричард.

— Эта женщина все ждет тебя? — неожиданно спросил Кеттер.

— Какая?

— Анзатавээла-вэя.

— Какая-такая вэя?

— Как? Разве это не она?

— О чем ты, Кеттер?

Гость подобрал тогу и попятился.

— О! Мы, лисвисы, никогда не вмешиваемся в чужие дела. Это нас совершенно не касается.

Ричард с отчаянием понял, что сейчас об вежливую улыбку этого несносного виалийского дипломата разобьются любые вопросы. Опыт и практика показывали, что надо увести разговор в сторону, снова к несчастной планете Тритай с оскорбленным и униженным лидером Гунтриваалем, который когда-то был зятем самого Анаветривааля-вэя.

— Хорошо, продолжим, — вздохнул Ричард, — так что стало с ребенком этого Гунтри?

— О, это весьма интересно!

Кеттер расположился в кресле и с удовольствием продолжил рассказ. Про свои дворцовые сплетни лисвисы говорили охотно и чересчур подробно, причастность к ним считалась высшим шиком. Они вообще были болтливы, в конце концов, выбалтывали все, но перед этим раздували такую тайну и наводили такую тень на плетень, что хотелось утопить каждого в его ночной ванне с кипятком.

Ричард сидел как на иголках и ждал, когда Кеттер сочтет нужным проговориться снова.

Умирая от нетерпения, он даже решил его к этому подтолкнуть.

— Кеттер, ты ведь еще до меня был послом на Земле?

— Я? О, да! До тебя был другой человек. Гектор. Он был похож на тебя, только старше.

— Наверно, мы все тебе кажемся на одно лицо?

— О, да! Вначале так и было. Вы все гладкие, холодные, и цвет у вас неестественный… ты извини, я не хочу тебя обидеть, мы, лисвисы, очень щепетильны в этом отношении, никого не можем обидеть… — он тонко улыбнулся, — но теперь я вас различаю. Это профессионально.

— Безусловно. Ты профессионал, Кеттер. Я даже предположить не мог, что ты узнаешь с первого взгляда Анзатавээлу-вэю.

Ответ поверг Ричарда в шок.

— Эрхи внешне совсем как люди. Вас иногда принимают у нас за эрхов, — он снова тонко и самодовольно улыбнулся желтыми, влажными губами, — разумеется, только те, кто читал легенды и вообще знает об их существовании. Ты же в курсе, как упала у нас за последние столетия культура!

— Не сомневаюсь, что ты начитан лучше, чем кто бы то ни было.

— О да! Иначе я не был бы послом.

Ричард теперь больше всего боялся сказать что-нибудь лишнее и спугнуть разговорившегося лисвиса.

— Интересно, Кеттер, ты находишь ее красивой?

Посол засмеялся.

— У вас свои понятия о красоте, и я их изучал. Думаю, что богини любви не бывают некрасивыми. И, если бы я не боялся показаться невоспитанным, я бы посоветовал тебе…

— Не бойся, я с удовольствием послушаюсь твоего совета.

Кеттер еще посмущался, поломался, но потом с умным видом сказал:

— Не заставляй богиню ждать, человек. Она прекрасна в любви, но ужасна в гневе.

И пока Ричард переваривал услышанное, лисвис совсем уж авторитетно, как пророк, добавил:

— Значит, на Земле тоже не все благополучно, раз она явилась.

Дальше петлять сил уже не было.

— Когда Анзатавээла-вэя была на Вилиале?

— О!.. — начал было Кеттер, но Ричард его перебил своим властным тоном, который использовал довольно редко.

— Когда?

— По вашему календарю тому три тысячелетия, — почти обиженно, но коротко ответил изящный посол.

— Как же ты узнал ее?

— По фрескам, конечно.

В заключение разговора опять пришлось вернуться к проблемам Тритая, чтобы гость остался удовлетворенным. Ричард вышел из его натопленного номера в прохладу институтского парка и с облегчением вдохнул хвойный аромат. От лисвисов почему-то пахло плесенью, и он никак не мог к этому привыкнуть.

Известие об эрхах его потрясло. До сих пор еще никто не доказал, что они существуют. Но если верить Кеттеру, то три тысячелетия назад они были на Вилиале, второй планете звезды Шедар созвездия Кассиопеи, и лисвисы приняли их за богов. Среди них была женщина, удивительно красивая, прекрасная в любви и ужасная в гневе, которую они увековечили на фресках и в легендах. Примерно то же самое произошло и на Ингерде, третьей планете беты Малого Льва, совсем в другом секторе галактики.

Вопросов появилась сразу куча. Где эрхи? Кто они? Насколько они всемогущи, и не угрожает ли их всемогущество Земле? И если Зела — эрх, то та ли самая богиня, или ее отдаленный потомок, похожий на нее как две капли воды? И почему они так жестоко бросили ее на чужой планете в ее собственном храме?

Зела ждала его и заметила еще издалека. Она занимала почти все его мысли, он находил ее красивой и сексуальной, как и положено богине любви, но лично его это совершенно не касалось, действовал какой-то запрет, как на дочь или на сестру, она была чужим, инородным телом. Ее можно было жалеть, ею можно было любоваться, но пожелать ее было невозможно и даже дико.

«Не заставляй богиню ждать…» Богиня любви никакой любви от него не хотела, это было очевидно. Его прикосновений она избегала так же, как и прочих, она их только терпела по необходимости. А ее преданность говорила только о ее безграничном доверии к нему. Осталось лишь понять, откуда взялось это доверие.

Скорее всего, это была какая-то ошибка, случайное совпадение. Он ничем такого доверия не заслужил. Он далеко не самый добрый, не самый терпеливый, не самый великодушный. В глубине души он страшный эгоист, взирающий на жизнь со стороны, типичный самодовольный самец, гордящийся тем, что природа его ничем не обделила, и что карьера сложилась весьма удачно. Даже то, что он не может теперь летать, пошло ему на пользу…

«Что ты хочешь от меня, женщина-эрх»? — думал он, подходя и привычно улыбаясь, — «мы для вас все равно что клопы, наши жизни коротки, наши мозги неповоротливы, наша техника примитивна, наша медицина беспомощна, наши корабли допотопны… ты тихо презираешь нас, ты даже не смотришь по сторонам и не задаешь вопросов, тебе это неинтересно. Но зачем-то ты за мной ходишь. Зачем? Ты ужасна в гневе, но почему-то у меня такое чувство, что опасность грозит не мне, а моему сыну. Почему»?

Ричард остановился напротив скамейки. Зела была хороша, но до богини явно не дотягивала. Не было в ней того царственного спокойствия, как у женщины на фреске, не было нежности и радостной уверенности, что она сможет осчастливить весь мир. Зела никого не могла осчастливить, она сама была несчастна.

— Как ты? — спросил он.

Ей шла пышная прическа, ей шло голубое платье, ей шли зеленые сосны и их желтые стволы, ей шло лазурное небо, ей шло лето, ей шел этот мир, который она почему-то не любила, не принимала она его, только терпела.

— Я ждала тебя, — ответила она.

«Не заставляй богиню ждать…» Чего ждать? Ее было просто жалко и хотелось поднять ей настроение.

— Знаешь, что мы сегодня сделаем? — спросил он бодро и сразу сам же ответил, — мы пойдем в театр. Ты ведь этого хотела?

Впервые на ее лице промелькнуло какое-то подобие улыбки.

— Да. Очень.

13

Пьеса была современная, замешанная на конфликте поколений. Проблема появилась в последнее столетие, когда продолжительность жизни значительно возросла, и бабушки и дедушки, подолгу оставаясь в строю, стали закрывать дорогу молодым. Тема была еще не до конца изучена и исчерпана, и каждый чувствовал, что его это тоже касается.

Ричард бы поставил вопрос по-другому: стоит ли вообще жить после восьмидесяти, когда все надоело, и все уже было. После восьмидесяти надо быть стариком, и уж во всяком случае не переживать свою жену больше, чем на пару лет и не отбирать любовницу у сына…

Вообще-то никого он не отбирал и не собирался, а Алина всегда вызывала у него одно только желание: взять березовый прут и пройтись по ее вертлявой попке. Ему нравилась Флоренсия. Но ей он был не нужен.

Нет, он не любил ее, он ее ценил. И как друга, и как женщину. Ему нравилось появляться с ней в обществе, ему нравилось проводить с ней время. Он знал ее бездну лет, она была подругой его жены и ее гибель переживала вместе с ним, она лечила его и знала о происшедшем такие подробности, которых не знал никто, он никому больше не рассказывал. Она видела его боль и его слабость, притворяться с ней было ни к чему. Она была его другом.

Прошло два года, и она по-дружески посоветовала ему перестать копаться в прошлом и завести, наконец, любовницу. Они сидели в институтском буфете и мирно пили кофе. Ричард был доволен уже тем, что избавился от Дзервааля и его секретаря Унитривааля, еще более нудного, чем его патрон. Лисвисы предпочитали свой буфет.

— Не строй из себя старый чемодан, Ричард, — сказала Флоренсия, — посмотри, сколько женщин вокруг.

Он давно смотрел вокруг и видел, что все женщины чем-то уступают Флоренсии Нейл. С его точки зрения, конечно. Она не была красавицей, но это ей было и не нужно при ее умении выглядеть и при ее чувстве собственного достоинства. Нет, он не любил ее, просто считал лучше всех.

— Ты права, — согласился он, — только я никого вокруг не вижу.

— Знаешь что, — полушутя заявила она, — тебе давно пора найти другую женщину, это я тебе как врач советую.

— Всё не то, — усмехнулся Ричард, — и даже думать об этом не хочется.

— Ты слишком привередлив.

— Наверно.

У нее были строгие, очень темные глаза, и брови над ними широкие и тоже очень темные, а рот был маленький, вишневые губы бантиком, как у ребенка. Он еще подумал тогда, умеет ли этот упрямый ротик быть нежным и податливым?

— Вот если бы это была ты…

— Я?

Он сказал что-то кощунственное, он совершил святотатство, замахнувшись на саму Флоренсию Нейл, такое у него было чувство, но он знал, что она, во всяком случае, его поймет и не обидится.

— Ты серьезно?

Нет, она его не отталкивала, но она дала ему шанс подумать, нужно ли ему все это? Он подумал и решил, что пора, в конце концов, выбираться из своего тупика и становиться живым человеком.

— Конечно, — сказал он.

Это переворачивало с ног на голову все их прежние отношения. Флоренсия спокойно пила кофе. Врача вообще смутить трудно.

— Честно говоря, я не ожидала, когда завела этот разговор…

— Ты же знаешь, как я отношусь к тебе.

— В том-то и дело, что знаю.

Она посмотрела своими темными глазами очень внимательно, как будто просчитала все их отношения на пять лет вперед, ничего хорошего там, кажется, не увидела, но потом взяла и согласилась.

— Хорошо, это буду я.

Так они и договорились. Как старые друзья.

В пьесе был похожий герой, у него тоже все уже было, и он согласился пустить в свою жизнь женщину только при условии, что она не будет ему мешать и ничего не изменит в ней. Но это принципиально невозможно.

Флоренсия прекрасно понимала его состояние, но, в конце концов, ей это надоело. Расстались они так же спокойно, как сошлись.

— Тебе нужна другая женщина, — сказала она при последнем их свидании у нее дома, — вы вполне здоровы, пациент. Я вас выписываю.

Еще тепла была постель, и еще валялась на стульях их одежда, но все уже отошло в прошлое.

— Тебе нужно что-то более легкомысленное, — сказала она, — а я так не могу. Я начинаю к тебе привязываться. Я начинаю тебя ждать, я начинаю тебя ревновать, я начинаю думать о тебе больше, чем о работе… А это никому не надо. Главное — вовремя остановиться.

Она говорила спокойно и рассудительно. Возможно, ей на самом деле было больно, но он ничего другого ей предложить не мог. Он и сам понимал, что такая женщина, как Флоренсия, достойна лучшего отношения. Но… где нет, там нет.

Они оделись, спокойно выпили кофе и спокойно расстались. Если б он искал жену, лучше бы, наверно, было не найти. Но он не искал жену, в эти игры он отыгрался. Иногда он жалел об этом, но совсем уж редко.

В пьесе было по-другому, там были какие-то слезы, обиды, сомнения…

Ричард посмотрел на Зелу: понимает она хоть что-нибудь в этой чисто человеческой мутоте? Она была поглощена полностью. Никогда у нее еще не было такого восторженного лица, такого неподдельного интереса на нем, такого вдохновения, словно на сцене разворачивалась прекрасная сказка, а не клубок маленьких трагедий самых разных и самых обычных людей. Кажется, нашлось то, что в этом мире ее заинтересовало. И это был Театр.

Ее восковое надменное личико ожило, она вся была там, на сцене, где выясняли свои отношения измученные герои, где внук ненавидел и любил своего деда, а молодая одаренная девушка отказывалась рожать детей, потому что не видела в этом смысла.

Смысла вообще не было ни в чем, все было достаточно бессмысленно. Интересно, нашли ли его эрхи?

Ричард поймал себя на том, что ему не хочется смотреть на сцену, ему хочется смотреть на Зелу. На ее вдохновенное лицо с изумленно распахнутыми глазами, ставшее вдруг таким прекрасным. Этого еще не хватало…

14

Он привычно зашел к Алине в гримерную с традиционным розовым букетом. Она смывала грим над раковиной. И парик, и костюм уже висели по местам. На ней был белый пушистый халат, похожий на шубку, который бедному роботу приходилось постоянно чистить. Робот смирно стоял в углу и ждал, когда она его забрызгает.

Алина вытерла лицо полотенцем, ее короткие светлые волосы забавно торчали во все стороны, голубые глаза после грима казались усталыми.

— Ты один? — спросила она насмешливо, — а я думала опять с этой штучкой.

— Ты же знаешь, что это моя работа.

— Всем бы такую работу!

Кажется, за две недели он слышал эту фразу раз пятьдесят. Из разных источников. Ему даже отшучиваться надоело.

— Перестань, — поморщился Ричард, положил букет на столик и сел в кресло, — как ты?

— Тебе понравилось?

— Чуть не уснул.

— Знаешь что!

— Шучу. Понравилось.

— У тебя дурацкие шутки, — заявила Алина, потом подумала и добавила, — и дурацкая работа.

Это было в ее стиле. Она обожала на него нападать и делать все, чтобы он на нее разозлился. Он воспринимал это как прелюдию. Ей было, за что на него обижаться, сдерживаться она не любила и замолкала только тогда, когда он припирал ее к стенке и начинал раздевать. Когда у нее были длинные волосы, он просто наматывал их на руку, а другой рукой снимал с нее шорты.

Белый халат снимался легко, сам собой. Труднее было избавиться от своего выходного костюма.

— Я тебя ненавижу, — говорила Алина, тем не менее, оглаживая его тело твердыми шершавыми от гребли ладошками, — это так ты пришел меня поздравить? А в вестибюле тебя ждет эта?

— Лина, помолчи, — усмехнулся он, — я уже завелся.

— Ты ничего не понял, — заявила она, — я в самом деле на тебя злюсь.

— Я на тебя тоже, — прорычал он, — сейчас я разорву тебя на куски. Мне нравится твоя шея, сейчас я ее прокушу.

Он не хотел ее потерять. Поэтому соблюдал приличия: периодически звонил ей, встречал, провожал, дарил цветы, появлялся с ней в обществе и перезнакомил со всеми своими друзьями, терпел ее выходки и даже изменял ей крайне редко, практически это можно было не считать. Но зарываться он ей не позволял, потому что она как была, так и осталась для него сопливой девчонкой, которую привел когда-то домой его сын.

Однажды она возникла на пороге в образе прекрасной дамы в классическом костюме медового цвета и с конским хвостом своих светлых волос. Туфли, сумочка и ожерелье были черные. Ольгерда она давно бросила, но из каких-то собственнических побуждений продолжала с ним дружить. Ричарду не нравилась эта дружба, и эта девица, но если всерьез, ему было абсолютно все равно, что там между ними происходит.

Сын недавно женился, Ричард думал, что Алина, наконец, исчезнет с горизонта, но он ошибся.

— Ольгерда нет, — сообщил он.

— Да? — она дернула плечом, — все равно мне надо у него кое-что забрать.

И вошла без приглашения.

— Вы не против, если я пройду, в его комнату? Я вспомнила, что у него моя тетрадка со стихами. Надо же когда-то забрать, правда?

В комнате сына она деловито осмотрелась.

— А где портрет жены?

Ричард стоял в дверях.

— Несносна как всегда, — констатировал он, она не злила его, скорее забавляла.

— Да? — Алина, казалось, была польщена, — вам должны нравиться несносные. У вас работа такая.

— У меня работа всякая.

Алина улыбнулась.

— А это правда, что…

— Неправда, — сказал Ричард, и оба рассмеялись.

— Вина! — заявила она сквозь смех, — вина и кофе!

Уже позировала, но это было от нее неотделимо. Он пошел сказать роботу. Когда вернулся, Алина уже нашла свою тетрадку и даже зачитала ему с преувеличенным выражением кое-что из своих ранних стихов.

— Нет, я все-таки гений! — заключила она, хлопая себя по груди маленькой детской ладошкой, — боже мой! Лина! Везде у тебя таланты!

Стихи, и правда, были неплохие.

— Кофе стынет, — сказал Ричард.

Потом они сидели в гостиной, выпили по бокалу вина и по чашке кофе. Алина постоянно поглядывала на часы.

— Знаете, я вас всегда боялась, — призналась она с милой улыбкой, — с детства.

— Напрасно. Это Шейла на тебя сердилась, а мне твои выходки были безразличны.

— Даже когда мы подожгли сарай?

— Почему бы детям не поджечь сарай?

Они посмеялись, поговорили о чем-то, Ричард видел, что она волнуется и поглядывает на часы.

— У тебя мало времени? — спросил он.

Возможно, ей послышалось в его вопросе сожаление. Она подумала, откинулась на спинку дивана и посмотрела на него.

— Полно.

Намек он понял, хотя и не ожидал ничего подобного. Он всегда воспринимал Алину через сына, просто так, отдельно, она для него не существовала. И уж тем более он не хотел с ней связываться.

— Не ври, — сказал он.

— Мне лучше знать, где проводить мое время! — Алина недовольно встала, — и вас это совершенно не касается!

Обиделась как ребенок.

Потом это все-таки случилось. Скорее всего, случайно, хотя черт их разберет, этих женщин. Они расстались с Флоренсией, он уехал с друзьями на выходные в дом отдыха под Триром. Там же оказалась Алина со своими артистами. Вечером они выступали на открытой сцене, пели песни и от души смешили отдыхающих, а на следующий день она залезла к нему в лодку далеко-далеко от берега. Сначала уцепилась своими детскими ладошками за бортик, потом он помог ей забраться.

Она по-прежнему была для него девочкой, маленькой капризной девочкой, несмотря на ее давно уже женское, загорелое тело. Алина тяжело дышала от своего долгого заплыва и вела себя на удивление смирно.

— Хотела доплыть до того островка, — улыбнулась она, — но слишком сильное течение.

— Там ничего нет, — сказал Ричард, — три березы и орешник.

— Ну и что? Вы отвезете меня туда?

Островок был весь в камышах. Лодка увязла в водорослях, и ее можно было не привязывать. Кроны берез отбрасывали легкую тень, защищая от полуденного солнца. Алина обошла сгорбленный клочок земли и развела руками.

— Мне здесь нравится! Это будет мой остров.

— И из-за этих трех осин ты чуть не утонула?

— Я? Утонула? Да я плаваю лучше вас!

Начиналось.

— Твои друзья не будут волноваться? — спросил Ричард.

Алина только дернула плечом.

— Это их трудности.

— Высечь бы тебя, — сказал он беззлобно.

Но ее это почему-то задело. Она метнулась куда-то в сторону, подобрала прут и решительно протянула его Ричарду.

— Давайте. Ну?

Взгляд у нее был вызывающим, щеки вспыхнули. Трудно было понять, издевается она над ним или говорит серьезно. Ричард этот взгляд выдержал, потом не зло, но с силой хлестанул ее, как норовистую кобылицу, по крутому бедру, она давно это заслужила. Алина от неожиданности вскрикнула и закрыла лицо руками. Он наблюдал, что будет дальше.

— Еще, — вдруг сказала она умоляюще.

Понять это своенравное создание было трудно. Но в любом случае это было бы слишком. Он сломал прут и бросил его в кусты.

— Еще! — она подошла к нему, и глаза у нее были почти безумные, — ну что же вы?.. Вы… вы даже ударить меня не хотите!

Девушка была так возбуждена, что даже откровенна. На ее гладкой загорелой коже проступали капельки пота, вздымалась от глубоких вдохов туго стянутая купальником грудь. «Почему, собственно, я должен от нее отказываться»? — подумал тогда Ричард, — «только потому, что она была подружкой сына? Мне ли, в конце концов, не наплевать на все на свете»? Он положил ей руки на бедра и привлек к себе.

— Обойдемся без садомазохизма.

И увидел на ее лице неопределенное выражение, которое можно было перевести одним словом: «Наконец-то»!

Наконец-то ты попался, Ричард! Такой очумелой любовницы у него еще не было. С ней оказалось как-то не важно, что островок для подобных занятий не приспособлен. Они промучили друг друга до заката. Как в бреду.

— Такая экзотика не для меня, — сказал он потом, — я предпочитаю обыкновенную кровать.

Алина довольно улыбалась.

— Ничего не имею против.

Это означало, что она рассчитывает на продолжение. Сначала это показалось ему излишним.

— Зачем тебе это нужно?

— Вы еще спрашиваете?

— Лето, жара, хворостина… не знаю, что на тебя так подействовало?

— Я с четвертого класса знала, что буду вашей любовницей. А жара тут ни при чем.

— Так уж и с четвертого? — усмехнулся он.

— Вру, конечно, — кивнула Алина, — со второго.

Она уже не волновалась и не бесилась. Она была уверена, что теперь он от нее никуда не денется. Что, впрочем, и произошло. Он вспомнил Флоренсию и решил, что она права, и Алина как раз та самая легкомысленная женщина, которая ему нужна.

Они лежали в гримерной на ковре.

— Ты не торопишься? — спросила Алина, подозрительно щуря глаза.

— На этот раз нет.

— Что так? Твоя красотка научилась обходиться без тебя? Разлюбила что ли?

— Прекрати, я устал.

— От чего?

— Объяснять, что это совсем не то.

— Я не знаю, что это, но хочу предупредить. Я не намерена тебя уступать ни одной земной женщине, а уж этой инопланетной штучке — тем более.

— Если б ты только знала, — вздохнул Ричард, — какую ерунду ты говоришь…

Алина хотела что-то добавить, но потом раздумала.

— Слушай, а как ей спектакль? Понравился?

— По-моему, она в восторге. У тебя не было более внимательного зрителя, чем Зела.

— Надо же… Надеюсь, она поняла теперь, что у людей не все так просто?

15

Ольгерд приземлился во внутреннем дворе замка. Его еще называли Крепостью Белых Сов. Ни одной белой совы он в округе не встречал, но название замку почему-то шло. Бабушка Илга вышла его встретить прямо на улицу, хотя давно уже предпочитала никуда не выходить. Слишком стара была, ей перевалило за сто сорок.

На ней было длинное платье, вязаная шаль на сутулых плечах, волосы убраны под чепчик. Бабушка Илга соответствовала интерьеру своего замка, как будто вышла из двенадцатого столетия.

— Ты один, милый? — спросила она, обнимая наклонившегося к ней Ольгерда.

— Да, ба. Всем вечно некогда.

— Это называется по-другому. Просто мой сын и моя внучка меня не любят. Ты один меня любишь, дорогой. Пойдем, детка, я не хочу стоять на ветру.

— Бабушка, они тебя любят, — уверял Ольгерд, направляясь за ней в ворота левой башни, которая была оборудована новейшей техникой и, собственно, и являлась жилым помещением. Все остальное было отдано под музей.

— Где эта вертихвостка?

— Ингерда? С подругами.

— А Ричард?

— Ой, ба, не говори. У Ричарда сейчас полный завал.

— У него вечно что-нибудь.

В башне работал лифт. Ольгерд спокойно взбежал бы на третий этаж по крутым ступеням, как делал это в детстве, но бабушка ходить не любила. Даже по комнатам она предпочитала разъезжать в кресле.

— Знаю-знаю, зачем тебя прислали, — улыбнулась она, традиционно разливая чай во вполне современные чашки, все старьё осталось в главном корпусе, — за костюмами?

— Скоро ведь Карнавал, — виновато сказал Ольгерд.

Ему и в самом деле было стыдно, что они все так редко навещают бабушку. Два раза в году это случалось непременно. Во время летнего и зимнего Карнавалов они забирали из музея костюмы, а потом возвращали их на место.

— Ешь варенье, детка. Я сама варила, без всяких роботов.

— Спасибо, ба, очень вкусно.

— Еще бы.

— Сегодня нет экскурсий?

— Экскурсии по средам и пятницам. Пора бы запомнить.

— Извини, бабушка. Расписание-то меняется.

— В этом замке уже лет пятьсот ничего не меняется.

Разговор с ней всегда превращался в сплошное оправдывание. Может, поэтому они все и прилетали к ней так редко. Бабушка Илга почему-то не желала этого понимать. Еще у нее было что-то с памятью, она все время забывала, что Шейла погибла, и не переставала ворчать на нее. Прочие мелочи, она не помнила и подавно.

— Что у вас нового, детка? Рассказывай. Мне все интересно. Ты еще не женился?

— Бабушка, я уже два года как развелся.

— Да? Ах, ну да… Ее звали Мария, кажется?

— Марианна.

— Помню-помню, — в голове у бабушки, кажется, прояснилось, она улыбнулась и уверенно заявила, — не переживай о ней. Она тебя не любила. Ей нужен был твой титул, больше ничего.

«Нет, не прояснилось», — подумал Ольгерд. Он был терпелив.

— Бабушка, титул сейчас ничего не значит. И уже лет триста ничего не значит.

— Не говори так, — строго зыркнула на него бабушка Илга, — ты — Оорл. Твои предки были самой могучей династией в Лесовии.

— Это не прибавило мне счастья, — усмехнулся он.

— Потому что вы относитесь к этому несерьезно. Для вас это игра, комедия, карнавал! Твой отец — барон Оорл! Какого черта его носит в космосе по чужим планетам? Почему его арканом не затащишь в собственную крепость? Какого черта он построил себе такой убогий дом, когда у него есть замок, да еще женился на этой безалаберной женщине…

— Бабушка, эта женщина — моя мать, и ее уже нет в живых. А отец уже семь лет никуда не летает.

— Да? Ах, ну да…

Она сникла. Ольгерд счел своим долгом рассказать ей про свой полет, за который получил взыскание и отстранение от полетов на целый год. Он был уверен, что бабушка через неделю все забудет и снова будет его спрашивать, не женился ли он, но не посвятить ее в семейные дела было бы нечестно.

— Ба, я не знаю, что со мной творилось. Не то, чтобы я стал ясновидящим… нет, я просто вдруг понял, что время идет по кругу. И все уже было миллионы раз. Понимаешь? И всегда одно и то же. Никакого выхода. Я это увидел, я это прочувствовал. И мне стало горько и непонятно, зачем тогда все? Мы, люди, привыкли к развитию, к накоплению и качественным скачкам. Нам кажется, что вселенной это тоже касается. А тут просто тупое, бесконечное число повторений. Зачем?

— Ты восприимчив. Тебе было дано понять. Не зря же.

— Мне казалось, все это затем, чтобы я нашел эту женщину. Но она молчит и всего боится. Никаких откровений не последовало. Похоже, что это просто случайность.

— Таких случайностей не бывает, детка.

— Не знаю. Я уже ничего не знаю… отец говорит, что, возможно, она эрх.

— Эрх? — бабушка покачала головой, — ну нет, этого не может быть.

— Почему?

— Эрхи бестелесны.

— Откуда ты знаешь?

— Это все знают.

— Неправда. Не все. Ты что-то темнишь, бабушка.

— Если у нее есть тело, да еще красивое, она не эрх. Эрхи давно не нуждаются в плоти и плотских удовольствиях. На то они и эрхи.

— Это только гипотеза, — покачал головой Ольгерд, — а тело у нее божественное.

— А на ощупь?

— Ба, ну что ты говоришь!

— Я уже в том возрасте, когда можно говорить все, что угодно и не выбирать выражения. Ты уверен, что она из плоти и крови? Может, это только иллюзия?

— Все у нее в порядке. Нормальная женщина. Только очень красивая.

Бабушка нахмурилась.

— Зачем-то ты ей нужен, Ольгерд.

— Я?!

— Конечно.

— Вот тут ты ошибаешься. Для нее кроме Ричарда никто и не существует. Полчаса тебе это втолковываю.

— Но не его же она заманила на эту планету?

— Она?! Да она вообще была без сознания, когда мы прилетели.

— Ну и что?

— Ба, извини, но ты говоришь ерунду.

— Мне это не нравится, детка.

— Что именно?

Бабушка Илга тяжко вздохнула и разразилась длинной тирадой.

— Что она заманила тебя, что она ничего о себе не рассказывает, что она так красива. И что ты уже в нее влюбился. Сладкая приманка для моего доверчивого внука!.. Какой же ты наивный, Ольгерд!.. Послушай, ты весь безобразно открыт, мой мальчик. Сколько раз тебе говорить, что так нельзя? Ты — чистый ручей, из которого может напиться любая свинья. Закройся — и никто тебе не навяжет свою волю. Закройся — и перестанешь считывать будущее. Закройся — и увидишь, каким ты станешь сильным. Тогда я буду за тебя спокойна.

— Ба, я не умею закрываться. Я вообще плохо управляю своей энергией.

— Неужели отец тебя не научил?

— Учил. Но мы с ним разные. Он оператор, а я эксперт. Я все чувствую, но ничего не могу изменить, силы воли не хватает.

— У тебя? Не может быть.

— Ты слишком много хочешь от своего внука.

— У Оорлов всегда была сила воли.

— А я другой.

— Ты просто нытик.

Ольгерд запасся терпением, отправляясь сюда, но оно, кажется, кончалось.

— Да, я нытик, — сказал он.

— Думаешь, это нужно мне? — возмутилась бабушка Илга, — это нужно тебе! Сделай себе хотя бы «красный скафандр» или «хрустальное яйцо». Это любой школьник умеет.

— «Яйца» рассыпаются через полчаса, как только я о них забываю.

— Тогда попроси отца, в конце концов! Почему он не думает о твоей безопасности?

— Наверно, потому, что я уже не ребенок, бабушка.

Ольгерд задумался. О себе, о старом замке, о матери, которая звала его на далекой планете, и от голоса которой он должен был защититься. Чтобы не сойти с ума. Чтобы не попасться на чью-то удочку. Чтобы быть сильным. Идея ему не нравилась.

Через минуту он почувствовал, что его тошнит. Этак слегка подташнивает под ложечкой, как будто там ворочается волосяной комок. Он взглянул на бабушку. Она сидела напротив в кресле-каталке и сурово и сосредоточенно на него смотрела.

— Ба, ты что?!

— Почувствовал? — спросила она удовлетворенно.

— Что ты делаешь?

— Ничего. Просто хочу показать тебе, насколько ты не защищен. Я, старуха, могу взять у тебя всё! И ты ничего не сможешь сделать. Через пять минут у тебя не останется никаких сил, через десять тебе расхочется жить, а через двадцать ты потеряешь сознание. Что ты сидишь, как хлебный мякиш? Защищайся от меня!

Ольгерд только слабо улыбнулся.

— Бери, бабушка.

— Дурак, — сказала бабушка, — думаешь, мне нужна твоя жизненная сила? Мне своей пока хватает.

Ей осталось жить недолго, года два. Он это видел, но говорить не стал.

— Тебя втянули в какую-то игру, а ты даже не сопротивляешься, — качала она упрямой седой головой в чепчике, — привези мне эту красотку, я хочу на нее посмотреть.

Ольгерду показалось, что Зела такого испытания не выдержит.

— Это не ко мне, — сказал он, — это к отцу.

Остаток дня он бродил по замку. По коридорам, увешанным светильниками, которые никогда не горят, по кабинетам, в которых никто не работает, по столовым, в которых никто не ест, спальням, в которых никто не спит, и залам, в которых никто ни с кем не танцует. Ему было интересно. Он облачился в костюм Эриха Третьего, часто гостившего в замке Орлов и на самом деле бывшего сыном барона Илимара Оорла.

История баронов Оорлов была густо замешана на крови. Илимар Оорл отравил Эриха Второго в этом самом замке и усадил своего сына, прямого наследника престола, на трон. Потом сам был убит другим своим сыном Ольвином Оорлом. А Эрих Третий был убит своим любимцем Энди Йорком. Вот такие сохранились страшные предания. А может, все было и не так… А костюм, конечно, был подделкой, очень искусной подделкой из современного материала, как и все костюмы в музее. Настоящие давно рассыпались в пыль.

Ольгерд был красив. Он это знал. И это ничуть не облегчало ему жизнь. Наверно, потому что он всегда был в тени отца и потому что сам считал себя его тенью. Даже в Космофлоте у него не было своего имени. Он был сыном Ричарда Оорла.

Отец всегда был удачлив. Наверно, родился под счастливой звездой. Ему ни с кого не нужно было брать пример, он был самодостаточен. Он всего добивался, хотя и не прикладывал особых усилий, он был сильным, не изводя себя упражнениями и методиками, у него была какая-то невероятная сила воли, такая, что гасли лампочки, когда он этого хотел, он всегда выглядел бодрым и веселым, хотя жить ему было скучно, и его всегда любили женщины, хотя он их не любил.

Костюмы были собраны и уложены в рюкзак. Бабушка удовлетворена разговорами и оправданиями и даже сотворила ему энергетическое «красное яйцо», которого он, впрочем, не ощущал. Солнце лениво село за макушки сосен. День истекал.

Ольгерд мог спокойно лететь домой, но его почему-то совсем туда не тянуло, туда, где самая красивая во вселенной женщина, богиня с фрески, о которой он мечтал с самого детства и которую сам своим шестым чувством, своей волей отыскал, как заговоренная смотрела на другого. Такое уже было. И успело ему надоесть. Жизнь до смешного не отличалась разнообразием.

Его тянуло остаться здесь, в замке, и переночевать в одной из музейных спален, в которой, по преданию, скончался Эрих Второй. Говорили, что туда по ночам приходит тень Беатрис, последней его любовницы. Сколько раз Ольгерд порывался там переночевать, но бабушка категорически возражала.

В этот раз он не стал ее слушать, просто дождался, когда она уснет у себя в цивилизованной спальне, в левой башне замка под ритмичное тиканье бытового робота, взял связку ключей: и древних железных, и дублирующих дистанционных и пошел в главный корпус.

16

Кровать была настоящая, только белье новое, но расшитое, как и положено, вручную. Желтый, позолоченный полог был раздвинут и подвязан к резным колоннам толстыми шнурами с кисточками. В одной из кисточек был спрятан колокольчик для вызова слуг. Борта кровати и изголовье были отделаны отшлифованными деревянными шариками. На бахроме полога тоже болтались матерчатые шарики, очевидно, бывшие в ту эпоху в моде. Узкое окно выходило на одну из корявых башен с флюгером в виде совы, правда, не белой, а закопчено-черной.

Странное одиночество охватывало в этой узкой и холодной спальне…

Эрих Второй почувствовал себя плохо. Он много выпил и сильно устал накануне. И вообще устал от жизни. Бесконечные войны с Белогорией, капризы Триморья, осточертевшие союзы с озерскими герцогами, каждый из которых мнит себя королем, заговоры собственной знати, нападки церкви, засуха в Алонсе… Вдобавок еще семейные неурядицы: нелюбимая жена, которая и сама его терпеть не может, оболтус-сын, как две капли воды похожий на Илимара Оорла в юности, и которому никак нельзя доверить трон. Он развалит и развратит всю Лесовию, разрушит всё, чего он с таким трудом и такой кровью добивался!

Сын развлекался в другом крыле замка с кучей девиц, черноглазый, женственный красавчик, смазливый, истеричный, с писклявым голосом и пошленькой улыбкой. Дитя порока и измены. Эрих дернул за кисть с колокольчиком. Слуга появился немедленно.

— Позови принца, — сказал он, прокашливаясь, — и пусть пошевелится. Так и передай.

Сын пришел в разобранном виде, в халате, запахнутом на тонком белом теле, черные кудри до плеч были взлохмачены, глаза еще затуманены от удовольствия.

— Ты завтра же уезжаешь в Трир, — сказал Эрих строго, — имей в виду.

У сына нервно задергалась верхняя губа, улыбочка с тонких губ сползла.

— Что случилось, ваше величество?

— Ничего. Это приказ.

— Это ссылка? — усмехнулся молодой Эрих.

— Ссылки в столицу не бывает.

— Тогда в чем дело?

— Мне не нравятся твои отношения с Оорлом. Он слишком сильно на тебя влияет.

— Он объект весьма достойный для подражания, ваше величество.

— Но у него свои планы. А у меня — свои. В конце концов, я твой отец, а не он… как бы там ни было на самом деле.

— О чем вы, ваше величество?

Эрих был уверен, что сын все знает. Знает, но притворяется.

— Отправляйся завтра утром. Проследишь, как строится плотина на Тевкре.

— Для этого непременно нужен принц?

— А ты хоть что-нибудь собираешься делать для Лесовии, кроме балов и карнавалов?

— Конечно, — сказал сын серьезно, — я открою академию искусств. И школу утонченной любви.

— Не говори ерунды, — поморщился Эрих.

— Почему же? — сын уже принял стойку, — вы считаете, что Лесовии нужны только войны?

— Запомни: война — это нормальное состояние государства.

— А болезнь — нормальное состояние человека.

— Конечно. Абсолютно здоровых людей нет.

Молодой Эрих ненавидел его. Он ненавидел всех, кто пытался подчинить его себе. Любил он только барона Оорла. Эрих Второй с каждым днем все больше ощущал пропасть между собой и сыном, пытался доказать, внушить, приказать, заставить, но сын ускользал от него, он прикрывался этикетом, иронией, своей ленью, у него на все был свой ответ. Нет, он не был глуп, этот самовлюбленный принц, просто он был глубоко уверен, что жить стоит только ради удовольствия.

— Кстати, об утонченной любви, — хмуро сказал Эрих, — что ты делал в конюшне с Беатрис?

— Так вот почему вы меня отсылаете, ваше величество? — с холодной иронией отозвался сын.

— Я спрашиваю, что ты там делал?

— Заметьте: мне для вас не жалко ни одной своей любовницы, — продолжал издеваться наследник престола.

— Какая же ты мразь, — заключил Эрих.

— Я? — сын изумленно приподнял красивые брови, — да что вы, ваше величество? Напротив. Я добр. Я ласков. Я люблю всех женщин, пусть хоть и на соломе. А вот вы не любите ни одной. Вы не любите и Беатрис, и она это прекрасно понимает. И вам не важно, как она к вам относится. Вы король, вы приказали. Девочка не смогла вас ослушаться… Она так плакала там, в конюшне!

— Что ты несешь!

— Да сколько можно притворяться, ваше величество? Неужели вы не знаете, кого она на самом деле любит? Я, конечно, уеду завтра в Трир, если вам угодно, но это ничего не изменит.

— Замолчи, щенок!

Сын его не боялся. А может, и боялся, но все равно дерзил, потому что решительно не умел оправдываться. Наверно, скорее он предпочел бы отказаться от престола, чем встать на колени и просить у отца прощения. Ему можно было отрубить его красивую голову, но переделать его было невозможно. Это надо было понять давно.

— Уйди с глаз, — сказал Эрих с тихой яростью, — и чтобы завтра я тебя тут не видел.

В дверях сын обернулся.

— Прощайте, ваше величество, — сказал он совершенно по-издевательски.

— Убирайся!

— И все-таки она вас не любит!

Принц хлопнул дверью. Последнее слово осталось за ним. Эрих чувствовал себя все более скверно. У него начинался жар, на лбу проступила испарина. Его могучий организм вдруг залихорадило, и он не знал: от злости ли это, или от простуды.

Сын был потерян, и это было не ново. Упрямство и самомнение у него было от Оорла, а чувственность и развращенность — от королевы Береники. Сын потерян. Но Беатрис! Нет, не может быть.

Эрих подошел к зеркалу. Он был стар и далеко не так красив, как в далекой молодости. На его лице залегли глубокие и резкие морщины, он разучился улыбаться. Он много чего разучился за эти годы: отдыхать, смеяться, прощать, доверять людям, сомневаться в своих решениях, любить…

Эрих медленно разделся и лег в постель. Свеча погасла, жар постепенно заполнял все тело. Жар и тоска. Сожаление и осознание бессмысленности жизни и никчемности всех жертв. Жизнь его, которую он сам считал подвигом, в которой он ради Лесовии отрекался от любимой женщины, казнил близких, лишал себя всего, даже отдыха, вдруг показалась ему нелепой и ужасной, какой-то пошлой карикатурой на нормальное существование. «Что я наделал?» — думал Эрих почти в бреду, — «что я сделал с собой и своей жизнью? Я принес себя в жертву ненасытному богу Государства, но он не отплатит мне добром, он проглотит меня вместе с моими благими порывами…»

Сил дотянуться до колокольчика и позвать слугу уже не было. Он бредил. Из темноты на него смотрели лица. Много лиц. И все они были уродливы. Так же уродливы, как его жизнь.

Эриху показалось, что он уже в аду, или на пороге его. Страшно не было, но лица были омерзительны. Это были морды с огромными дырками для носа, длинные ушастые головы, похожие на летучих мышей, морщинистые зубастые хари в прыщах и нарывах…

Они обступили его, стащили с него одеяло.

— Пошли вон, — вяло проговорил Эрих.

Движения их были замедленны и ленивы. Они не спешили и смотрели на него без зла. Наоборот. Ему вдруг показалось, что они его о чем-то просят. Эрих сел, опустив ноги на пол, и без всякого удивления заметил, что пол не каменный, пол теплый и мягкий. Какая-то девушка, худая и почти лысая, очутилась у него в ногах и обняла его колени. Ему было мерзко. И его тошнило. Его отвратительно подташнивало под ложечкой, как будто там ворочался волосяной комок.

Эрих обессилел почти сразу. Их было слишком много, и они по капле выпивали его жизнь, эти отвратительные и несчастные уроды, сотворенные его же воспаленным воображением.

— Пошли, — бормотал он, — пошли вон…

Краем воспаленного сознания он понимал, что это — грехи его, такие безобразные и безжалостные, и ничего тут поделать нельзя, за все надо расплачиваться. В глазах темнело. Ни сопротивляться, ни жить не хотелось. «Жуткая смерть», — подумал Эрих, — «как будто тонешь в яме с нечистотами…»

Потом морды исчезли. В полной темноте он измученно приоткрыл глаза и увидел далекий свет в конце туннеля, он медленно приближался. Это был слуга со свечкой в руке…

Ольгерд очнулся. Его не тошнило. Это было наведенное, чужое. Просто ему долго пришлось приходить в себя, бродить по балкону, дыша сладким ночным воздухом и рассматривая застывшие созвездия в черном небе. Он проходил и медицину, и психологию и хорошо понимал, что информация, которую он невольно считал, была искажена и разбавлена его собственными страхами, ожиданиями и тайными обидами.

Во сне из человека выползает подсознательное. Уродливые морды, сосущие энергию — это какой-то символ, какой-то его страх и отвращение, помноженные на предостережения бабушки. И это не Эрих Третий кричал своему отцу: «Она тебя не любит». Это уже он сам. Ему этого хотелось, и он нашел способ высказаться.

Прохладный ветер, в конце концов, загнал его обратно в спальню. Все что угодно он отдал бы, чтобы рядом оказалась эта женщина, здесь, сейчас, на этой самой постели, но сказка о любви была написана, кажется, не про него.

17

На праздник он решил напиться, как следует. Дома с утра собралась целая толпа: друзья отца, подружки Ингерды и Челмер с Виктором. Костюмов хватило всем, тем более, что кое-кто привез свои. Челмер, например, уже нарядился папуасом и с восторгом расхаживал по дому босыми ногами в бряцающих браслетах.

Женщины не отличались большой фантазией, они все хотели быть принцессами и прекрасными феями, хотя Карнавал был нужен для того, чтобы как следует посмеяться, а не влюбляться друг в друга. У Ольгерда, по крайней мере, было именно такое настроение. Он отдал свой утонченный костюм Эриха Третьего Виктору, а сам намотал себе на голову тюрбан и завернулся в простыню.

— Маг-прорицатель, — объявил он, — читает мысли и предсказывает будущее.

— Нам с тобой проще всех купаться в фонтане, — глубокомысленно сказал Челмер, — а вот у этих господ в сапогах вода будет хлюпать.

Алина, правда, не подкачала, нарядилась черной пантерой, наверно, взяла костюм в театре. Она была так достоверна, что даже Рекс на нее рычал. Они лениво сидели в гостиной на диване, когда эта черная бестия вошла, покачивая короткой, чисто символической юбочкой.

— Кис-кис-кис, — позвал Ольгерд, — иди, выпьем.

Алина веселиться умела и любила. Впрочем, кто тут не любил? Она осушила свой далеко не первый бокал и лукаво уставилась на Ольгерда.

— Ты, маг-прорицатель, предскажи мне будущее.

— Звездой будешь, — утешительно сказал Ольгерд.

— Я и так звезда! — обиделась она.

— Квазаром будешь, — поправился он.

— Что ты все не о том? Я о любви спрашиваю.

Нашла, кого спрашивать…

— В любви у тебя все будет отлично, — сказал он и добавил, — много раз.

— Дурак, — фыркнула она.

Из комнаты отца доносился хохот, очевидно, наряжали необъятного Силина. У Ингерды стоял визг. Сестра оказалась верна слову и всю ночь кроила себе юбочку и головной убор для Клубнички. Что касается Зелы, то она, в полном шоке от происходящей суеты, забилась в свою комнату и не показывалась оттуда.

Барон Оорл вышел в сопровождении огромного медведя в панаме, навороченного межпланетного робота, утащившего с кухни пару кастрюль, и судьи в черной рясе, белом парике и треугольной шляпе.

— А это что? — басом спросил Силин, указывая на Ольгерда, — сифилитик в сауне?

— Я Маг, — оскорблено заявил Ольгерд.

— Ты, Сил, упаришься в своей шкуре, — вступился за него Челмер, — а Ол моментально останется в одних трусах.

— Если я останусь в одних трусах, — пробасил Силин, — наши дамы разбегутся.

— Просто попадают в обморок, — уточнила Алина, давясь от смеха.

Судья, дядя Мик, уже еле стоял на ногах. Отец его поддерживал плечом. Он был настоящим бароном Оорлом, только берет сидел на нем как-то по-анархистски, на одном ухе.

— Ну что, по коням? — спросил он бодро.

— Я с Силом в один модуль не сяду, — заявила, смеясь, Алина, — дно провалится.

— Растопчу! — пригрозил ей Силин.

— А как же Зела? — спросил Ольгерд, подходя к отцу.

— Полетит с нами, — ответил тот непринужденно.

— Спроси, может, ей лучше остаться?

— Пусть привыкает.

Отец относился к ней как к бедной родственнице: терпеливо-снисходительно, но без особых церемоний. Через минуту он ее вывел, совершенно растерянную и явно не понимающую, зачем столько народу и столько шуму. Платье на ней было обычное, темно-синее, роскошные волосы скромно подобраны, лицо подкрашено чуть-чуть, скорее, ради приличия, чем для красоты. У нее была изумительная линия шеи и плеч. Когда Ольгерд смотрел на нее, фантазия уводила его далеко.

— Непорядок, — заявил пьяный судья, — девушка без костюма.

Зела посмотрела испуганно.

— Так надо, — сказал Ричард, — отстань.

— Слушай, где ты берешь таких красивых женщин?

— Там больше нет.

— Это просто возмутительно… — начал было дядя Мик, но тут на лестнице показались подружки Ингерды, — ну вот! — весело сказал он, — а ты говоришь, больше нет!

Ольгерд подумал, что он так быстро, как дядя Мик, утешиться не сможет. Отец подозвал робота.

— Если позвонит Кеттервааль, или его секретарь… если вообще хоть какой-нибудь чертов вааль позвонит — ты не знаешь, где я. Понятно?

— Я не знаю, что ты на Карнавале, — пробубнил Мотя.

— Пусть катится к лешему.

— Пусть катится к лешему.

— Это не передавай.

— Ясно.

— Все, — сказал отец, — пора. Пузыри по карманам и посыпались отсюда! Зела, идем. Чел, кончай надираться…

Шумная компания разместилась в трех модулях и наперегонки понеслась к институтскому городку. Там они скоро потеряли друг друга. За хороводом лиц и масок трудно было понять, кто вокруг тебя вертится, да и нужды в этом не было. Ольгерд видел, как Алина что-то поет со сцены, слышал краем уха конкурс анекдотов, в котором участвовали почти все его друзья, видел, как отец, прихватив Зелу, смывается от группы лисвисов в фиолетовых тогах. Под конец он потерял даже Челмера, у которого было две навязчивые идеи: еще выпить и искупаться в фонтане.

Ольгерд плясал, обнимая по очереди всех девушек, прыгал в мешке, ходил, и весьма неудачно, по канату, пристроился к какой-то компании попеть под гитару, потом снова плясал, целовался уже со всеми подряд, простыню с него сорвали… Он осознал себя на ступеньках широкой лестницы, ведущей к медицинскому корпусу, в объятьях незнакомой девушки, с которой только что отплясывал, и готовым совершить любовный акт. На них никто не обращал внимания. Девушка смеялась, помогая ему разобраться в пышных юбках и многочисленных шнурках своего исторического костюма. Далеко не трезвый, оглушенный музыкой, ослепленный фейерверком и совершенно утонувший в этих юбках, Ольгерд все-таки справился со своей задачей. Надо сказать, что эта обезличенная любовь ему даже понравилась. Девушка была веселая и добрая, с ней было легко.

— Пойдем в кафе? — предложила она, отряхиваясь.

— Я потерял свой костюм, — усмехнулся Ольгерд.

— Заодно и поищем, — засмеялась она.

Потом, по дороге, он нашел свою простыню, но потерял в толпе девушку. Ее унесло людским водоворотом, и он даже не спросил, как ее зовут.

Зеленое кафе было ближе всех. Он зашел, сел за пустой столик и сжал руками голову, в которой штормило. Через минуту он заметил, что сидит не один. Молодой красивый парень в черном плаще домино сидел напротив и, казалось, изучал Ольгерда. Его волнистые черные локоны падали на откинутый капюшон, голубые глаза были вполне трезвыми, ясными и внимательными.

— Земляне умеют веселиться, — улыбнулся он, когда Ольгерд взглянул на него.

— Земляне?

— Я с Плутона, — объяснил парень, — сто лет здесь не был.

— И что ты там делаешь? — спросил Ольгерд без всякого интереса, просто для поддержания разговора.

— Вгрызаюсь в недра, — ответил незнакомец.

— Тоска, наверное?

— Как сказать… а ты звездолетчик?

— С чего ты взял?

— Это Институт Контактов. Здесь все имеют дело с космосом.

— Странно ты рассуждаешь.

Ольгерду парень нравился, особенно его глаза, ясные, дружелюбные и умные, но у него почему-то все время было ощущение, что его гладят против шерсти.

— Давай закажем по чашке кофе? — спросил незнакомец.

— Давай.

Он подозвал робота, сказал ему про кофе… Что-то тут было не так, в его появлении, в его речи, в нем самом.

— Мне кажется, я тебя знаю, — заявил парень, — ты ведь Ольгерд Оорл?

— Мы с тобой на Плутоне познакомились? — усмехнулся Ольгерд.

— Гораздо раньше.

— Что-то я тебя не припомню.

— Это совсем не обязательно.

— Представься хотя бы.

— Лаокоон.

И тут как-то сразу и неожиданно, своим шестым чувством Ольгерд понял, что перед ним сидит эрх. Эрх или кто-то им подобный. Красивый, умный, странный. Не злой. Нет. Но биополе его, очевидно, было чуждо землянину. Ольгерд чувствовал себя неуютно рядом с ним, он даже мысленно ощетинился.

— Что ты несешь… Плутон, недра… Что тебе нужно?

— Выпить с тобой по чашке кофе, — улыбнулся незнакомец, — больше ничего.

«Конечно», — подумал Ольгерд, — «ему нужен не я, ему нужна Зела». Тут, наконец, у него на спине проступил холодный пот, хотя давно пора было. Если в Институте по Контактам к инопланетянам и привыкли, то эрхов тут не бывало никогда! Нужно было сказать что-то соответствующее такому случаю, пока он не исчез, но это была не его специальность, и голова от вина кружилась как медный самовар на подносе.

— Я пьян, — зачем-то сообщил Ольгерд.

— Мне это не мешает, — отозвался Лаокоон и добавил, — да и тебе это не мешает.

Робот принес две чашки и два пирожных. Пока они мирно попивали из этих чашек, Ольгерд почувствовал себя совсем уж скверно, как будто к нему залезли внутрь и копаются. Это уже не могло быть простой несовместимостью. Не зря бабушка Илга ругала его за незащищенность. Он разозлился, когда это понял, и вытолкнул незнакомца наружу, правда, самого его чуть не стошнило в этот момент.

— Ого! — усмехнулся прекрасный Лаокоон.

Энергию он не отсасывал. У него у самого было полно. Он был наполнен ею как резиновый спас-жилет, он просто нагло копался в тонких телах человека, этот улыбчивый и с виду не злой эрх.

— У нас прежде, чем войти, стучатся, — сказал Ольгерд.

— А у нас закрывают двери, — был насмешливый ответ.

— Что тебе нужно, Лаокоон?

— Ничего.

— Не ври.

— Уже ничего, — снова дружелюбно улыбнулся незнакомец, — ты просто пьян. Я тебе грежусь, Ольгерд Оорл.

Потом он исчез. Просто так, внезапно, нагло. Взял и растворился в воздухе. Через минуту Ольгерду и правда стало казаться, что у него пьяный бред, но чашки на столе стояло две.

«Нужно найти отца», — первым делом подумал Ольгерд, — «нужно срочно ему все рассказать. Зачем этот тип говорил со мной? Что ему было нужно?.. Надо найти отца… нет, к черту, потом… лучше найти эту девушку… Почему я не спросил, как ее зовут»?

18

От лисвисов удалось благополучно смыться. От Зелы избавиться было невозможно. Впрочем, Ричард заметил, что ее общество его не так уж и тяготит. Скорее тяготила Алина, которой все это не нравилось, и нравиться не могло. Он устал ей объяснять, что ничего пока поделать не может, и надо просто потерпеть.

Зела немножко развеселилась. Она растерянно улыбалась, глядя по сторонам, а на сцену, где выступали артисты и акробаты, смотрела с немым восторгом. Эта растерянная полуулыбка делала ее прекрасной. Ричард водил ее за собой, сжимая в руке ее горячую ладошку, и, как мог, старался ее развеселить. Алина на прощанье сказала ему очередную дерзость и исчезла в толпе.

— Тебе нравится? — Ричард смотрел в растерянные огромные глаза, сожалея, что все так сложно и запутано, что он не встретил эту женщину просто на улице, что она не землянка, а вообще черте кто, и что ей, собственно, надо — неизвестно.

— Земляне умеют веселиться, — сказала она.

— А вы? — спросил он, пользуясь подходящим случаем.

— Мы не умеем, — сказала Зела.

— Почему?

На этот раз она смутилась. Ему показалось, что сейчас она опять испугается неизвестно чего, впадет в коллапс и замкнется на неопределенный срок, как это уже не раз бывало.

— Пошли-ка, потанцуем, — сказал он.

— Мы?

— Ты отказываешься танцевать с бароном Оорлом?

Отказаться она не посмела и даже забыла про его вопрос. Ричард взял ее за гибкую талию обеими руками и осторожно закружил под зажигательную музыку. Вокруг все танцевали, кто как умел. Зела огляделась, потом неуверенно уперлась ему в грудь ладошками, они были горячие даже сквозь камзол.

— Не бойся, — говорил он весело, — это не сложно, — и кружил ее по площади, а на них сыпался звездный дождь фейерверка.

Наконец-то она развеселилась. Хоть чуточку.

— Это плохо, что я без костюма? — спросила она вдруг, и стало заметно, что она сама об этом сожалеет.

— Подожди, мы что-нибудь придумаем.

Ричард огляделся вокруг.

— Постой тут. Всего одну минуту. Хорошо?

Он выбрал в толпе нарядную девушку, потанцевал с ней немного, потом осторожно вынул у нее из прически белую розу.

— А это мне. Ладно?

— Бери, красавчик, — засмеялась девушка, — только не даром.

— Ну конечно!

Ричард ее поцеловал и через минуту вернулся с трофеем.

— Земляне все друг друга любят? — спросила Зела.

— Сегодня — да, — ответил он, — да и вообще, мы друг к другу неплохо относимся. Смотри, что я тебе принес.

Он закрепил розу в ее волосах, прикосновения к этой женщине были удивительно приятны, даже мысль о прикосновении к ней стала с какого-то времени приятной. И еще приятной была мысль, что именно ему она позволяет дотрагиваться до своих изумительных волос. Раньше его это раздражало.

Она не вырывалась, даже была довольна, в глазах ее появился вполне закономерный и такой чисто-женский вопрос: ну как я?

— Ну вот, — сказал он, — теперь ты самая красивая.

Праздник продолжался. Они зашли в кафе, потом следили за разными забавными конкурсами, потом снова танцевали…

Потом с ней что-то случилось. Они стояли в кругу и смотрели на акробатов. Тоненькая девочка в бронзовом трико вытворяла такие чудеса, что Ричард отвлекся, а когда огляделся, то увидел, что Зелы рядом нет. Зела убегала от него куда-то вниз по лестнице. Он бросился за ней и догнал уже на стоянке модулей. Она сама остановилась и без сил опустилась на скамеечку под кустами боярышника. Здесь было почти тихо, и даже слышно, как взволнованно и часто она дышит.

— Зела! — он встал напротив, — что случилось?!

Можно было не спрашивать. Она не имела привычки отвечать.

— Кто тебя напугал? — сказал он требовательно.

— Там… — проговорила она еле слышно.

— Кто? Что?

Слова давались ей с трудом.

— Синий, — пролепетала она.

— Ну и что?

— Аппир. Не человек.

— Аппир? — это было что-то новенькое, — откуда ему тут взяться?

— Я знаю.

У Зелы стучали зубы. Ричард попробовал ее успокоить.

— Тебе показалось, Зела. Это же карнавал. Маски. Я же объяснял тебе.

— Я знаю! Это аппир!

Скорее всего, это был ее бред на нервной почве, все инопланетные корабли и их пассажиры были на учете, и ему это лучше всех было известно.

— Ну, вот что, — Ричард наклонился и взял ее за руку, — сейчас мы пойдем на площадь, и ты сама убедишься, что никаких аппиров там нет.

Она опять замотала головой.

— Нет!

— А если он там, ты мне его покажешь. Ужас, как интересно.

— Я… — она отчаянно посмотрела на него, и в глазах у нее выступили слезы от бессилия, — я не могу…

Не выпуская ее руки, Ричард опустился перед ней на корточки, его как будто всего перевернуло внутри от этих слез.

— Да что с тобой творится? Зела, девочка моя, успокойся. Никто тебя силой не потащит. Ты хоть объясни: аппиры — это кто?

Она окаменела. Замкнулась. Встала и одернула платье.

— Я пойду.

Они возвращались медленно и молча. Зела шла, как на эшафот. Ричард вел ее за руку, чувствуя тупую обреченность. Ничего не прояснялось. Появилось только новое слово: аппир. И всё.

Никаких аппиров в толпе они не увидели, ни синих, ни красных, ни фиолетовых в крапинку. Все так же неутомимо звучала музыка, и метались яркие огни. Веселые люди проносились мимо них в бесконечном хороводе. Зела стояла виновато и опустошенно.

— Я полечу домой.

— Хорошо, — согласился Ричард, ему было уже не до веселья, — я тебя отвезу.

— Нет! — почти вскрикнула она и снова потупилась, — я сама. Я знаю, как.

— Ты что? Как я тебя одну отпущу?

— Пожалуйста, — она не поднимала головы, — я прошу тебя.

Ричард впал в задумчивость. Ему все это крайне не нравилось. Он сделал вид, что согласился.

— Иди, — сказал он спокойно, — вот пульт от модуля.

Зела даже не поверила, что он так быстро ее отпускает, посмотрела изумленно.

— Ричард…

— Номер модуля помнишь?

— Да. Конечно.

— Не хулигань там, — усмехнулся он.

Через десять минут он вызвал такси. Праздник был еще в разгаре, и их пока хватало. Пятнистый, как жираф, модуль шлепнулся на стоянку и выкатил люк-подножку.

— Поселок Радужный, — сказал Ричард в микрофон и откинулся на спинку сиденья.

Он не был уверен, что Зела летит домой. Она хотела остаться одна. До слез хотела. Зачем? Чтобы сбежать от него? Опять же, зачем? Чтобы он не задавал лишних вопросов. Кто такие аппиры, например. Если так, то дома ее сейчас нет. А если она дома? Тогда будет очень интересно посмотреть, что она там делает…

Свет горел во всех окнах, окна были раскрыты. Ричард с облегчением подумал, что она все-таки полетела сюда, и отпустил такси. Его зеленый модуль стоял перед домом в широкой полосе света, потому что дверь, как и окна, была нараспашку. Его удивило, что пугливая гостья вела себя тут чересчур по-хозяйски. Что-то было не так.

Ричард зашел в гостиную, прошел на кухню, заглянул на всякий случай в ванную. Потом поднялся наверх, к ее комнате. Постучал. Ответа не получил. И с нехорошим чувством толкнул дверь.

Зела сидела в кресле, развернутом к двери, вцепившись руками в подлокотники. Ричарду показалось, что руки эти не смогут уже разжаться, в таком напряжении они были. Лицо ее было бледное, просто ужасное, губы плотно сжаты, в глазах паника.

Он всё понял. И этот побег, и этот свет во всем доме, и эти распахнутые окна… Она ждала. И не его. Она ждала кого-то с ужасом и обреченностью. Поняла, что встречи не избежать и приготовилась к ней. Но этот кто-то не пришел.

— Так, — вздохнул Ричард и быстро пошел на кухню.

Пока он не всунул ей в рот таблетку, с трудом разжимая сведенные челюсти, и пока не влил в нее стакан теплого молока, она не в состоянии была пошевелиться. Все ее тело как будто свела судорога. Он закрыл окна, погасил яркий свет, завернул ее в пуховое одеяло и отнес на кровать. Ничего, кроме жалости у него уже не было, он носился с ней, как с собственной дочерью.

— Ну, зачем же так, Зела? Разве так можно?

— Ричард, — она посмотрела на него умоляюще.

— Как же я смогу тебе помочь, если ничего не знаю?

— Это пройдет, — сказала она тихо, — я смогу… я не буду тебе мешать… мне надо только собраться с силами.

— Ты мне не мешаешь.

— Неправда.

Отрицать это было глупо.

— В жизни всегда что-нибудь мешает, — сказал он, — это нормально.

— Я испортила тебе праздник.

— Знаешь, сколько у меня было этих праздников?

— Люди умеют веселиться…

Она казалась больной. Ричард чисто рефлекторно потрогал ее лоб, как если бы пред ним была Ингерда. Температуры у Зелы не было, но на лице вдруг появилась та самая брезгливость, которую он заметил у нее давно. Зела медленно сползала из-под его руки по подушке вниз.

— Зела, ты что? — он быстро убрал руку, но было поздно.

Она в какой-то панике укрылась одеялом с головой и свернулась там в маленький комок. И объяснять ей что-то было, кажется, бесполезно. Захотелось плюнуть на все и уйти.

— Вот этого не надо было, — сказал Ричард, — я и слова понимаю.

19

Сын явился утром. Вместо чалмы с простыней на нем был чей-то грязный плащ. Пока он отмывался в душе, Ричард заварил ему крепкий чай.

— Мы не далеко ушли от предков, — заявил Ольгерд, устало растягиваясь на кухонном столе, — сначала надираемся, потом глотаем таблетки от похмелья…

— У предков таких таблеток не было.

— А что они делали?

— Пили снова.

— Веселая у них была жизнь… Чел не объявлялся?

— Твой Челмер раньше ужина не проснется.

Ольгерд отпил из чашки и как будто что-то вспомнил. Лицо его стало серьезным.

— Па! Я ведь должен тебе кое-что сказать!

— Может, проспишься сначала?

— Это важно.

— Ну, говори.

— Я видел эрха.

— Шутишь?

— Живого. Настоящего. Мы даже тяпнули с ним по чашечке кофе.

— Знаешь, сынок, — усмехнулся Ричард, — на карнавале еще не то бывает. И с духами покойников пьют на брудершафт.

— Я серьезно, па. Он телепортировал.

— Ну и что? Это и люди могут. Я тоже могу из кухни в прихожую, хотя гораздо проще дойти пешком.

— Дело не только в этом. Я это почувствовал, понимаешь? Он был чужой. С ним было неуютно… и потом, он проник в меня, как едкий дым. Я его вытолкнул, сам не знаю, как это получилось, просто разозлился.

— Он был синий? — спросил Ричард на всякий случай.

— Нет. Нормальный. Очень красивый. Назвался Лаокооном.

— Может, одет был во что-то синее?

— В черный плащ.

— Расскажи-ка поподробнее.

Сын рассказал о встрече с незнакомцем в плаще домино.

— Он не спрашивал про Зелу?

— Нет. Ни слова. Па, ему это было не нужно. Он считал с меня всю информацию, какую я знаю, и смылся. Зачем ему задавать лишние вопросы?

— Считать информацию не так просто.

— Даже если это эрх?

— Никто еще не сказал, что он эрх. Зела опасается кого-то другого. Она называет их аппирами.

— Аппирами? Она заговорила наконец?!

— Рано радуешься. Кроме этого словечка и того, что они навевают на нее ужас, я ничего нового не узнал.

— Где она?

— Спит.

Сын уловил досаду в его голосе.

— Па, у вас что-то случилось?

— Да, в общем, ничего, — сказал Ричард, не желая копаться в деталях, — она увидела в толпе синюю маску, ей показалось, что это аппир. Навязчивая идея, понимаешь? Какие на Земле могут быть аппиры? Кто их сюда пустит?

— А мой Лаокоон?

— Скорее всего, это какой-то розыгрыш. К тому же ты был пьян.

— Опять ты мне не веришь!

Ричард встал, подошел к окну, за которым раскачивались на тонких ножках садовые ромашки, и мирно жужжали пчелы. Было обычное теплое утро и обычная послепраздничная депрессия. Только нервы что-то совсем расшатались.

— Да верю я тебе, верю! Только объяснить ничего не могу!

— Па, ты что?

Откуда он знал, что! Надоело всё. Задергали, замучили. Загнали в угол и поставили в совершенно идиотскую ситуацию. И как себя можно чувствовать, если от тебя шарахаются как от гигантского, наглого слизняка с планеты Парсифая…

— Извини, я устал, — сказал Ричард.

— Я тоже. Но надо же что-то делать. Они же ее ищут, понимаешь?

— Предлагаешь им помочь?

Ольгерд смотрел на него с плохо скрываемым возмущением.

— Я иногда тебя совсем не понимаю. И шутки твои тоже.

Пришлось объяснить.

— При чем тут Зела? — раздраженно сказал Ричард, — что ты на ней зациклился? Мы еще не видели этих аппиров, которых она боится. И, возможно, никогда не увидим. Я знаю наверняка только одно: что некто Лаокоон интересовался моим сыном. Тобой. Ольгердом Оорлом. И мне это не нравится.

— В тебе говорит отцовский инстинкт. А я уверен, что все дело в ней. Я только промежуточное звено в этой истории.

— Мне так почему-то не кажется. И вообще, меня больше волнует, что будет с тобой, а не с ней. У меня один сын, а этих инопланетян — сотни.

— А меня волнует она. Понятно? Я привез ее сюда, и я за нее отвечаю. Хоть и поручили это тебе.

— Рад, что ты это еще помнишь.

Ричард видел, что сын имел глупость влюбиться в эту женщину. Это делало его необъективным, он все воспринимал через нее, не обращая внимания на себя самого. И это только усложняло все дело.

— Знаешь, что я хочу тебе сказать, Ол?

— Что?

— Выбрось ее из головы. И поскорее.

Совет, как и следовало ожидать, Ольгерду не понравился. У него даже глаза сверкнули.

— А это уже мое дело.

— Я просто не хочу, чтобы ты еще раз обжегся. Послушай меня, я все-таки кое-что понимаю в космопсихологии. Эта женщина чужая для нас, а мы — для нее. Она, безусловно, хороша, но влюбляться в нее глупо. Она нуждается в нашей помощи, но не в нашей любви. Наш мир ее не интересует, люди ей физически неприятны.

— К тебе, это, однако, не относится, — усмехнулся Ольгерд.

— Относится, — сказал ему Ричард, — и если тебе от этого станет легче, я буду рад.

В час дня он был в кабинете Иллариса. Настроение было гнусное, особенно после разговора с сыном. Яркое полуденное солнце, заполнявшее всё пространство, не радовало, а раздражало.

— Собери всех руководителей отделов, — потребовал он решительно, — пусть растрясут своих звездных гостей и узнают все, что можно об аппирах. Это срочно.

— Что за аппиры? — прищурился Илларис.

— Если б я знал! Предположительно, синие.

— Час от часу не легче…

Руководитель Института был утомлен бессонной ночью и поглощал из термоса крепкий кофе.

— Хочешь? — спросил он уныло.

— Я и так взвинчен.

— Чем?

— Наша Безопасность никуда не годится. По Земле спокойно расхаживают какие-то синие аппиры и белые красавцы с черными кудрями, которые владеют телепортацией и анализом тонких тел. А мы о них знать не знаем.

— Информация, достойная Административного Совета.

— У меня нет никаких доказательств. Что я им скажу? Что моему сыну спьяну померещилось? Но это так, Ил. Мне самому кажется, что мой сын в опасности.

— Ты можешь ошибаться.

— Я отец.

— А я директор Института. И мне известно, что твоему сыну надо лечиться. Не поднимай шум раньше времени, Рик.

— Я не поднимаю, — сказал Ричард, — я требую, чтобы мне любой ценой предоставили информацию об аппирах, и чтобы за Ольгердом установили непрерывное наблюдение. Они им интересуются, и они рано или поздно на него выйдут. За Зелой тоже не мешает проследить. Распотрошите мой дом, набейте его видеокамерами: в туалете, в ванной, в барахолке… везде, черт возьми! Я же не могу находиться там постоянно.

— Это не сложно, — Илларис прокашлялся, — тем более, что камеры уже стоят. Их нет разве что в туалете.

— Что?!

— А что ты хотел?

Он хотел просто взорваться. Как сверхновая. У него даже слов подходящих не нашлось.

— Кто этим занимался? Антонио?

— Я не пойму, чем ты не доволен? Ты же сам только что этого требовал.

— Ладно, — сказал Ричард с тихой яростью, — пусть все остается, как есть. Мои интересы тут никого не волнуют. Но когда все это закончится, я сверну ему башку, так и знай.

— Это ты ему скажи.

— Это я говорю тебе, чтобы ты подыскивал нового сотрудника в отдел Безопасности. Венок можешь заказать прямо сейчас.

— Уймись, Оорл.

— Это мой дом. В нем живу я и мои дети. И мое согласие еще кое-что значит.

— Послушай, ты же не первый год у нас работаешь. Что за истерики, в самом деле? В конце концов, это твой сын привез нам такую головную боль. Кто его просил сворачивать на Ингерду?

Крыть было нечем. И изменить ничего было нельзя.

— Мой, — сказал Ричард, чувствуя себя побежденным, — тут уж ничего не попишешь. И расхлебывать — мне.

Он, наконец, сел. Не хотелось ничего, даже шевелиться.

— Хочешь посмотреть, что она сейчас делает? — спросил Илларис примирительно.

И не дожидаясь ответа, позвонил в отдел Безопасности в ведомство Антонио Росси. На месте был дежурный оператор.

— Эл, покажи-ка нам Радужный.

В одном из рабочих видеообъемов показалась комната Зелы. Женщина сидела у зеркала и расчесывала волосы. Очень красивая женщина. Изящные руки взлетали над копной золотых волос и осторожно вели по ней расческу сверху вниз. Это был не просто ежедневный уход, это было какое-то таинство, и Ричарду стало дико, что любой оператор в любую минуту может на это смотреть. Черт бы побрал все эти меры предосторожности! Зела любовалась собой и имела на это полное право. Она не догадывалась, что за ней наблюдают.

— Что ты видишь? — спросил Илларис серьезно.

— Как что? — не понял Ричард, — только то, что она сама себе нравится, но в этом и так можно было не сомневаться.

— А я, — сказал Илларис, — вижу отличную приманку. Ты посмотри, какая женщина, хоть валидол глотай.

— По-твоему, я этого еще не заметил?

— Она слишком лакомый кусочек, Оорл. Кусочек сыра в мышеловке. И хотел бы я знать, кто эта мышь, для которой он положен?

20

Домой он вернулся все в том же гнусном настроении. Ощущение было не из лучших: как будто у дома исчезли стены, и все, что в нем происходит, стало доступно для любых глаз. В Ричарде клокотало раздражение. Он прошел на кухню, налил в кофеварку воды, поставил на стол и смотрел на нее, пока вода в ней не закипела. Пожалуй, сейчас он смог бы вскипятить и котел.

— Па, ты чем-то расстроен? — спросила заглянувшая на кухню дочь.

Он решил ее не нервировать раньше времени.

— Так, дрязги с начальством, — сказал он.

— Можно заваривать?

— Конечно. Обычная кипяченая вода.

— Как это у тебя получается, па?

— Знаешь, когда меня разозлят, у меня еще не то получается.

Он не хотел разговора и ушел к себе. Невольно поискал вокруг глазки камер, но так ничего и не заметил. Люди Антонио работали профессионально. Солнце раздражало. Он задернул шторы, но оно и сквозь них заявляло о себе. О камерах следовало просто забыть, расслабиться и жить как обычно: есть, спать, раздеваться, вести разговоры, стоять на голове и заниматься любовью. И надеяться, что у оператора хватит ума на экран не смотреть.

Осторожный стук в дверь показался ему издевательством.

— Открыто, — усмехнулся он.

На пороге возникла Зела. Красавица-богиня, из-за которой все пошло кувырком. Ричард не мог на нее сердиться, на такое несчастное существо сердиться невозможно. Просто помнил то омерзительное ощущение, когда она закрылась от него одеялом.

Вид у нее был обреченный. Волосы, которые она недавно так долго расчесывала, были тщательно уложены, платье — самое скромное из тех, что подарила и купила ей Ингерда, а под платьем — далеко не скромное, даже роскошное тело богини любви. Сладкая приманка, до которой нельзя дотронуться.

Зела прикрыла дверь и прижалась к ней спиной.

— Спрашивай.

Это было так неожиданно и невероятно, что Ричард на секунду окаменел. Он даже забыл вдруг, что именно хочет от нее узнать. Только какой-то оскорбленный самец внутри вопил: «Почему я? Чем я лучше других? И если ты сама меня выбрала, то какого черта меня боишься?»

Она стояла и взволнованно ждала расспросов.

— Хорошо, — сказал Ричард, — только сядь сначала.

Пока она села на диван, скромно поджав ноги и сцепив вокруг себя руки, он успел задавить в себе оскорбленного самца и собраться с мыслями. Ему нельзя было ее спугнуть, и упустить такой шанс тоже было нельзя.

— Кто такие аппиры? — первым делом спросил он.

— Мутанты, — сразу сказала она, ответ у нее давно был готов, — сто поколений мутантов.

— Где они находятся?

— Это далеко от вас. Они загубили свою планету и перебрались на другую, но было поздно. Генофонд был нарушен. Уроды все без исключения.

— Можешь показать в стереокарте?

— Наверно. Если скоординироваться от созвездия Малого Льва.

— Хорошо.

Ричард вывел на большой экран своего компьютера звездное окружение беты Малого Льва. Такой расклад звездного неба был для него давно забытым. Зела послушно надела наушники с биодатчиками и неуверенно двигалась вглубь, пока не перебралась в другой рукав галактики. Для людей это был пока темный лес. Когда Ричард перестал надеяться, она все-таки указала на скромную белую звездочку второй величины. О ее планетной системе в программе данных не было, да и вообще пока не было.

— Ты уверена? — спросил он с сомнением.

— Конечно. Я же узнаю свои созвездия. Мы живем на второй планете… тут ее почему-то нет.

— Еще бы!

— Мы называем ее Наола. А наша родная планета называлась Пьелла, она очень похожа на Землю. Как сестра.

— Постой… — Ричард перестал что-то понимать, — ты хочешь сказать, что ты тоже аппир?

Зела сняла наушники и тихо сказала.

— Да.

Странные вещи говорила богиня любви.

— По тебе не скажешь, что ты урод, — заметил Ричард.

Она посмотрела на него и глаз не отвела.

— Меня вырастили искусственно. Из пробирки. Они это умеют, когда им надо.

— Зачем? — спросил он с неприятным ощущением какого-то подвоха.

Зела колебалась недолго, потом сказала, хотя ей, наверно, очень трудно было это сказать.

— Даже уроды любят красивых женщин.

— Вот так даже…

Он не сумел скрыть разочарования, у него было чувство, что на его глазах прекрасную богиню втоптали в грязь. Но Зела была к этому готова. Лицо ее не дрогнуло. Оно просто было обреченным. Ричард смотрел на это создание, синтезированное безнадежными уродами для своего удовольствия, и все, что он знал и думал о ней, переворачивалось с ног на голову.

— Земля и Пьелла были сестрами, — продолжала Зела, — Земле повезло больше, ваш мир прекрасен. И люди прекрасны… А мы вымираем. Нас осталось всего несколько тысяч на всей планете.

— И как вы там живете? У вас есть какой-нибудь общественный строй?

— Строй? Нет. Никому ни до кого нет дела. У нас нет сил, у нас нет здоровья, у нас нет воли и даже желания жить. Наша техника выходит из строя, а новую делать некому. Без техники мы не можем ничего, даже передвигаться. Аппирам нечего делить, у них есть все, даже с избытком, потому что их осталось слишком мало, у них нет только одного — желания жить. И это — наша единственная ценность и единственная валюта.

— Вы хорошо владеете биоэнергетикой?

— А что нам остается? Мы делим не пищу и не материальные блага, мы рвем друг у друга энергию. Кто сильнее, тот и богаче. Тебе, должно быть, мерзко это слушать, но мы такие, какие есть. Людям не понять этого. Они сильная, молодая раса, а мы — глубокие старики.

— А об эрхах ты что-нибудь слышала?

— Да. Говорят, когда-то эрхи помогали нам, но потом поняли, что это безнадежно, и оставили нас. И они правы. Потому что мы — прорва. Мы бездонная яма, на которую не напасешься никакой энергии. Если Создатель от нас отвернулся, то и эрхи не помогут.

Это говорила прекрасная, здоровая и сильная женщина. Правда, с расшатанной в конец нервной системой, но совсем не похожая на безвольное существо.

— Ты все-таки не аппир, — сказал Ричард, — даже странно, что ты говоришь от их лица.

— У меня к ним противоречивые чувства. Я жалею их страшно, я вижу их беспомощность, их уродство, их болезни… но они мне отвратительны. Их лица, их пустые глаза, их прикосновения… Они меня создали, я для них вещь, которая принадлежит самому сильному, таких немного, и они передают меня из рук в руки…

Звездная карта раздражала своим мерцанием. Ричард погасил экран. Потом достал фотографию, сделанную с фрески, и показал Зеле.

— Это не я, — грустно улыбнулась она, — это Анзанта. Богиня любви и красоты. Меня сделали по ее подобию.

Вот так все просто объяснялось.

— Кого ты испугалась на карнавале?

— Это был Конс. Мой хозяин. Он нашел меня здесь.

— Каким образом? Ни одного звездолета за три недели не прибывало.

— Наши звездолеты давно не летают. Да они ему и не нужны. Он телепортирует.

— Что? Через полгалактики?

— Он очень сильный.

— Подожди, я не пойму. Твой Конс — аппир?

— Среди аппиров тоже есть феномены. Их называют Прыгунами. Они сильнее людей, даже сильнее тебя, Ричард. Но их всего пятеро. И почти все когда-то были моими хозяевами.

Ему все больше хотелось закрыть руками уши. Кто-то взял и разбил на куски его мечту, его прекрасную богиню на древней фреске, которую, что бы там ни говорили, нашел именно он. Мир заметно потускнел от этого. В нем не осталось чуда. Не осталось прекрасной сказки, не осталось тайны. А были какие-то похотливые и избалованные своей техникой уроды, и было существо, которое они синтезировали себе для забавы, прекрасное, но залюбленное настолько, что впадает в шок при одной мысли об этом.

— Ты так нужна этому Консу?

— Я его. Я не сомневалась, что он когда-нибудь найдет меня.

Зела вдруг как будто сломалась. До этого она держалась вполне достойно, отвечала разумно и смотрела прямо, но теперь вдруг закрыла лицо руками и отчаянно заговорила:

— Я не хочу! Я больше не хочу этого! Я хочу жить с людьми!

— Тебя никто не прогоняет.

— Он заберет меня, когда захочет. В любую минуту!

— Не думаю.

— Он все может.

— Не Господь-бог же он. Для такого прыжка, да еще с двойной массой, нужно готовиться. Это не пять минут.

Ричард вполне отдавал себе отчет, что их разговор записывается и, возможно, уже собрал заинтересованных зрителей. Она не могла этого знать, и ему страшно хотелось остановить ее и поскорее успокоить. Почтенную публику интересовала информация, а не ее личные переживания.

— Возьми себя в руки, — сказал он, — ничего еще не случилось.

— Случилось, — вздохнула она, — давным-давно… впрочем, это не имеет никакого значения… я возьму себя в руки, не волнуйся. Это пройдет.

— Ты понимаешь, что этот разговор не может остаться между нами? — спросил он с диким желанием немедленно уехать в отпуск, в Антарктиду, на Марс, на Бетельгейзе, к черту на рога.

— Конечно, — сказала она обреченно.

— Мы полетим в Институт. Соберется комиссия. Тебя будут расспрашивать обо всем, что знаешь и чего не знаешь. Ты это выдержишь?

— Я полечу, — сказала Зела, — отвечу на все вопросы.

— Твои условия?

— Какие могут быть условия? — она посмотрела на него грустно, — делайте, что хотите…

21

Комиссия особым тактом не отличалась, да это и не входило в ее задачу. Зела с отрешенным видом подробно рассказывала о своем вымирающем народе, единственной ценностью для которого является непосредственно биоэнергия во всех ее видах, которая у людей в избытке, и которым этого попросту не понять.

— Один из моих бывших хозяев специально разводит для этого животных. Если с утра к нему не привести оленя или леопарда, он не сможет встать с постели. Ему этого просто не захочется. Животное потом умирает… Это дорогое удовольствие, но он может себе это позволить…

На ней было изумрудное платье с переливами, она сидела на узком конце большого овального стола в кабинете Иллариса спиной к окну, лицо ее было в тени, глаза опущены, а поза напряженная как перед стартом. Солнце подсвечивало золотые волосы, настойчиво продолжая делать из нее богиню. Прекрасную богиню любви и красоты.

Вопросы в основном задавал сам Илларис. Ричард вместе с сыном сидел даже не за столом, а у двери. Ольгерд хмуро смотрел в пол.

— Как вы оказались на Ингерде? По-вашему, на Пьелле.

— Те, кого мы называем Прыгунами, бывают там часто. Ведь это наша родина. Иногда они брали меня с собой. В последний раз, тот, кто взял меня, куда-то исчез. Я не знаю, почему он оставил меня.

— Это был ваш хозяин?

— Нет. Конс ничего не знал об этом.

— Тогда кто?

— Он лучший из аппиров. Я доверяла ему… я не знаю, что могло случиться.

— Сколько вы пробыли на Пьелле?

— Около двух недель.

— И ваш хозяин не искал вас там?

— Искал. Я пряталась от него.

— Почему?

— Когда вы увидите его, то поймете.

— По-вашему, Конс может уже находиться на Земле?

— Я его видела. Он меня тоже.

— Вы уверены?

— Конечно.

— Мог он интересоваться кем-нибудь кроме вас?

— Не понимаю…

— Ольгердом Оорлом, например?

— Не вижу никакой связи.

— Кто из Прыгунов мог интересоваться Ольгердом Оорлом?

— Не знаю.

— На карнавале к нему подошел очень красивый юноша и назвался Лаокооном, черные локоны, голубые глаза. Вы его знаете?

— Я знаю всех Прыгунов. Среди них нет Лаокоона. И все они уроды. Это был кто-то другой.

— Почему вы называете вашего хозяина синим?

— У него синяя кожа. Когда он лечится, она голубеет. Потом опять синеет.

— Он может быть опасен?

— Он самолюбив, но не зол. Ему нужна только я, вас он не тронет, если вы не будете ему мешать.

— А если будем?

— Тогда я ни за что не ручаюсь.

— Аппиры все чем-нибудь больны?

— Рожденные — да. Такие как я — вполне здоровы.

— И много таких как вы?

— Нет. Всего несколько женщин. Это очень дорогое удовольствие.

— А вы можете родить ребенка?

— Нет.

— Почему?

— Потому что от меня это никому не нужно.

Ричард подумал, что на ее месте давно бы уже провалился куда-нибудь поглубже. Ее препарировали как лягушку, а она послушно отвечала, даже не покривившись. Это с ее-то расшатанными нервами. Это не могло продолжаться бесконечно. Он ждал срыва: возмущения, истерики, обморока, — чего угодно. Ему казалось, что его самого поджаривают на медленном огне.

— Значит, вы никогда не имели личной свободы?

— Нет. У меня всегда был хозяин.

— Ричарда Оорла вы тоже принимаете за хозяина?

— Не больше, чем все остальные.

— Что значит, все остальные?

— Разве он не самый главный среди вас?

Илларис насмешливо оглядел своих подчиненных, на его тонких губах появилась усмешка.

— Нет. Он не самый главный здесь. И уж тем более на Земле.

— Это ваша ошибка, — спокойно сказала Зела.

Илларису такое замечание не понравилось, хотя манией величия он не страдал. Просто он был намного старше.

Углубляться в этот вопрос он не стал, всем и так было ясно, что перепуганная девочка приняла Оорла за Господа Бога.

— Хорошо, — продолжил он, — по какому принципу вы переходили от одного хозяина к другому?

Это было уже лишнее. Она могла не отвечать, но она ответила.

— Для любви тоже нужны силы. Больше года никто не выдерживал и передавал меня другому. Правда, моя цена доступна не каждому.

— И какова ваша цена?

— От десяти до двадцати минут.

— Что это значит?

— Это значит, что двадцать минут из вас будут брать энергию, а вы не будете сопротивляться. Впрочем, после двух минут, сопротивляться уже невозможно. Редко кто решается переступить эту черту. Только Прыгуны, или те, у кого много доноров.

Антонио Росси сидел с кислой миной, плохо скрывая, что не верит ни одному ее слову. Ричард почему-то верил. Хотя бы потому, что тут не прозвучало ничего для нее лестного. Ни одна женщина не стала бы на себя так наговаривать. Конечно, ее внезапная откровенность была странной, но не более чем все ее предыдущие поступки.

— Так вы утверждаете, — вмешался в разговор Антонио, — что ваша встреча с землянами была совершенно случайной?

В вопросе чувствовалась насмешка.

— Конечно, — подтвердила Зела.

— Почему вы так долго не вступали в контакт с людьми?

— Я была в шоке.

— Теперь ваш шок внезапно прошел?

— Все когда-нибудь проходит.

— Вы знали до этого о существовании людей?

Впервые Зела почему-то замялась с ответом. Глаза ее расширились, как будто этот безобидный вопрос был самым нетактичным из всех, заданных ей сегодня. И эта заминка свела на нет все ее усилия казаться хладнокровной и искренней.

— Нет, — сказала она тихо.

И это уже явно было неправдой. Она знала и о людях, и о Земле, а значит, и о том, что их совершенно незачем бояться.

— Откуда тогда вы знаете наш язык?

— Капитан разговаривал со мной.

— И этого было достаточно?

— Конечно.

Повисла недоуменная пауза. Зела посмотрела на Ричарда и устало опустила глаза. Даже если она лгала, у нее были на то веские причины. Нужно было забрать ее отсюда, пока она не завралась совсем. Он встал.

— Я думаю, хватит на сегодня.

— Я тоже, — поддержала его Флоренсия, умница, на редкость проницательная женщина, — нам пора на обследование.

— Ну что ж… — Илларис откинулся на спинку кресла, — прервемся, не будем мучить девушку.

Зела встала, все так же напряженно держа спину, сцепила руки и вздохнула.

— Последний вопрос, — усмехнулся Антонио.

Она посмотрела на него с видом загнанной в угол жертвы.

— Что вас так привязывает к Ричарду Оорлу?

— Ничего.

— Как же объяснить ваше странное поведение в первый день?

— Я была в шоке и ничего не помню.

Антонио снова усмехнулся.

— А вы знаете, что через три дня Ричард Оорл улетает на Шедар?

Реакция оказалась неожиданной. Зела просто побледнела, просто закрыла глаза и упала без чувств.

Ричард бросился к ней, опрокидывая стулья.

— Говорил же, хватит! И что ты там несешь, какой еще Шедар?!

— Хотел посмотреть, насколько ты ей «не нужен». Ну, как?

— Да вы ее просто замучили.

— Ошибаешься. Это она нас замучила. Ни слова правды! Она что, принимает нас за идиотов?

— Прекрати…

— Антонио прав, — сказал Илларис, наклоняясь к Зеле, — конечно, она здесь не случайно, и, конечно, ей что-то нужно.

— Это не повод лезть к ней в душу.

— Зато я кое-что понял, — заявил Антонио.

— Что?

— Мы долго думали: за кем идет охота: за ней, или за твоим сыном. Но это же очевидно!

— За кем же?

— За тобой.

— Я тут вообще ни при чем.

— И поэтому она не выносит твоего отсутствия?

— Глупо, — сказал Ричард, — глупо от начала до конца. Придумай что-нибудь получше.

— Она — искусственное существо, в нее заложили программу, она должна ходить за тобой как привязанная, пока чего-то от тебя не добьется, а когда ты исчезаешь с горизонта — у нее зашкаливает.

— Слушай, Росси, если ты не исчезнешь с горизонта, у меня тоже зашкалит.

Ричард осторожно взял Зелу на руки.

— Идем ко мне, — сказала Флоренсия, строго глядя на окружающих своими проницательными черными глазами.

Все расступились, только в коридоре оказалось, что за ними идет Ольгерд.

— Ол, подожди отца на улице, — посоветовала она таким тоном, что ослушаться было невозможно.

В кабинете они уложили Зелу на кушетку. Флоренсия быстро присоединила датчики и взглянула на контрольные экраны.

— Ничего страшного. Пусть полежит немножко.

Окна выходили на запад, на белые корпуса Института и бесконечный лес за ними. В кабинете было прохладно и даже сумрачно, Флоренсия не любила солнца. На закате она обычно опускала жалюзи и задергивала шторы. Сейчас окна были нараспашку. Ветер трепал макушки самых высоких сосен, в голубом небе с легким шипом проносились модули и проплывали обрывки облаков.

— Что-то в этом мире перепутано, — грустно улыбнулась Флоренсия, — и ничего тут не попишешь.

— О чем ты?

— Задумайся хоть на минуту: есть мужчина, который ради нее перепрыгнул полгалактики. С ума сойти! А он ей не нужен. Она от него прячется! Да будь он хоть трижды синий и похож на обезьяну, разве это имеет значение?

— Тебя эта история потрясла, как вижу?

— Я же женщина. Надеюсь, ты еще не забыл об этом?

— Я могу это вспомнить до такой степени, что мы с тобой до утра из этого кабинета не выйдем. Хочешь?.. Впрочем, полгалактики я перепрыгнуть не смогу, это уж точно.

— Разве дело в этом? Дело в том, что тебе никто не нужен: ни я, ни твоя Алина, ни эта несчастная девочка, которая с тебя глаз не сводит. Тебе это не нужно, Ричард, ты этого не умеешь.

— Если и умел, то разучился, — хмуро сказал Ричард, — посмотри, что там с ней.

— С ней все в порядке, считай, что она спит. Погуляй пока в коридоре.

22

Флоренсия Нейл с каким-то печальным любопытством рассматривала свою пациентку. Ее действительно потряс тот факт, что ради женщины можно проскочить сотни парсек на одной только силе воли, на одном желании вернуть ее, на одной любви, которой не хватает нигде: ни у несчастных полуживых аппиров, ни на благополучной Земле, ни в других мирах.

Кроме нее в комиссии были одни мужчины. Их просто удивил и насторожил сам факт такой протяженной телепортации. О любви никто не думал, тем более Ричард Оорл. Эти глупые мужчины всегда видят мир перевернутым и черно-белым.

У Флоренсии было много мужчин. Кого-то она даже любила. Но никто не любил ее. Не любил в том смысле, как она это понимала. До затмения, до безрассудства, до всепоглощающего желания быть только с ней. Флоренсия не умела прощать недостатки и мелкие промахи. Шли годы, а она не менялась, не становилась терпимее и мягче, не училась на собственных ошибках. И, кажется, гордилась этим.

Перед ней на кушетке лежала ее противоположность — женщина, которую любили все, страстно, с риском для жизни, отдавая последние силы. Которая была прекрасна сама по себе, без прически, без макияжа, без хитро сшитых платьев, скрывающих недостатки фигуры, без мелких морщинок вокруг глаз, без утренней зарядки и ведра ледяной воды, снимающей отечность…

Распахнувшиеся зеленые глаза посмотрели на нее с ужасом.

— Все в порядке, — улыбнулась Флоренсия, — не бойся. Это я.

— Вы?.. Где я?

— У меня в кабинете.

Зела села и тревожно огляделась.

— Здесь твой Ричард, — сказала Флоренсия, — в коридоре.

Зела посмотрела на нее как-то странно, как будто она, Флоренсия Нейл, маленькая девочка и ничего не понимает. А ведь и правда, ей не приходило в голову спросить, сколько Зеле лет. Ее физиологический возраст приближался к тридцати, но сколько ей было на самом деле? Сто? Триста? Тысячу пятьсот?

— Послушай, — сказала Флоренсия, — может, я тебе чем-нибудь помогу? Мы ведь все-таки женщины?

— У тебя есть таблетки, — сказала Зела, подумав, — у меня нет своих сил, они меня спасают.

— Я дала их Ричарду.

— Мне понадобится больше.

— Больше вредно.

— Я думала… что ты хочешь мне помочь.

Флоренсия встала, достала из сейфа несколько пачек и положила ей на колени. Зела смотрела на них равнодушно.

— Спасибо.

— Пока ты находишься в стрессе, тебе никакие таблетки не помогут. Сгоришь изнутри как свечка.

— Что же мне делать, если Конс здесь и видел меня?

— Уехать отсюда. Туда, где он тебя не найдет.

— Он найдет меня везде.

— Не сразу. А за это время ты сумеешь немножко окрепнуть.

— Если б только это…

— А что еще?

— Разве не ясно? Я понимаю, что всем мешаю здесь. Что из-за меня одни неприятности. И уйти не могу. И отплатить ничем не могу. Потому что у меня совершенно нет сил. Нет сил… Ольгерд смотрел на меня как на богиню. Теперь он знает, кто я. Разочарование — это страшно, правда?

— Ольгерд? Да он любит тебя без памяти!

— Это еще хуже.

— Почему?

— Потому что я того не стою. Я вам вообще чужая. Инородное тело. Влетела как метеорит и всех переполошила. Все чего-то боятся, подозревают меня в чем-то. Кажется, все о себе рассказала… не верят.

— Ты знаешь — эти ребята из Безопасности — у них работа такая — подозревать. И потом… ты ведь не всегда говорила правду.

— А ты всегда говоришь правду?

— Я? — Флоренсия подумала и усмехнулась, — если женщина начнет всегда говорить правду — это не женщина. А ты могла бы и не отвечать на их вопросы. По-моему, под конец они совсем обнаглели.

— Я считаю себя должницей перед людьми. Поэтому мне неудобно им отказывать. Если спрашивают — значит, им это нужно… можно я выпью прямо сейчас пару таблеток, а то со мной будет истерика?

Уже дрожащими руками Зела приняла от Флоренсии стакан воды и проглотила сразу три дозы. Ее зубы стучали о край стакана, по щекам потекли слезы. Она смахнула их и виновато улыбнулась.

— Не хочу жить. Не знаю как.

— Это пройдет, — сказала Флоренсия мягко, — ты будешь жить с людьми, забудешь про своих уродов, никто тебя не будет принуждать. Если ты считаешь, что стесняешь Оорлов, то перебирайся ко мне. Хочешь? Мне ты не помешаешь. Дом у меня большой. Живу я одна.

— Ты? Одна? — Зела изумилась, как ребенок.

— Чему ты удивляешься?

— Я поняла, что люди живут семьями. Мужья, жены, дети, родители, собаки, кошки, птицы, роботы…

— Я живу одна, — усмехнулась Флоренсия, — мне так нравится.

— Тебя все должны любить. Ты такая красивая и умная.

— Я вовсе не красивая, — засмеялась Флоренсия, — если ты увидишь меня с утра в халате и без краски, ты перестанешь так считать. А ум — это ведь для женщины не главное. Он только мешает в этом деле.

— Я бы все отдала, чтобы стать такой как ты, — призналась Зела.

— Так ты хочешь со мной жить?

— Хочу, — сказала Зела тоскливо, — но ты не сможешь защитить меня от Конса.

«Что же за чудовище этот Конс»! — подумала Флоренсия, все равно в глубине души, восхищаясь его поступком.

— А кто сможет? — спросила она.

Зела посмотрела удивленно, словно вопрос был излишним.

— Только Ричард.

— Ричард?.. Так вот в чем дело. Почему же ты не сказала этого комиссии?

— Разве это не очевидно?

— Для нас — нет. Мы не видим энергию и не обращаемся с ней так свободно, как вы.

— Все равно, — настаивала Зела, — неужели не видно, кто он?

— Каким образом?

— Для него же все вокруг как дети: и люди, и лисвисы, и Ольгерд, и Ингерда, и Алина, и я, и ты. И даже ваш Илларис, который называет себя главным.

— Может, ты и права, — усмехнулась Флоренсия, — со стороны виднее.

В кабинете было прохладно. Зела потихоньку стучала зубами, то ли от стресса, то ли от холода, а, скорее всего, и от того, и от другого. Флоренсия обернула ее плечи своей вязаной кофтой. Красавица оказалась вполне ручной, она охотно прижалась к ее плечу, как маленькая потерянная собачонка.

— Тоже мне, космопсихологи! — подумала Флоренсия, гладя шелковистые волосы своей пациентки, — то, что им не удалось за две недели, я узнала за десять минут.

— Почему ты так боишься своего Конса?

— Я боюсь не его. А того, что он заберет меня обратно. Я не хочу туда…

— А если ему тоже остаться здесь?

— Ему?! С его манией величия? Это я там игрушка, а он там хозяин. У него там дворцы, утыканные техникой, льстивые слуги, родственники, друзья, и все, что он пожелает. А равенства, как у вас, он не выносит.

— Наверно, это нормально в его ситуации.

— Я знаю других. Леций никогда не подчеркивает своего превосходства, ему это не нужно… Впрочем, как и я.

В кабинет без стука вошел Ричард. Флоренсия не видела вокруг него ореола космической энергии, он просто ей нравился. Всегда. Но Ричард ее не любил, а она умела отказываться от того, что не ее. Обидно было узнать, что после нее он связался с этой вертихвосткой Алиной, у которой не было, кажется, ничего, кроме длинных ног и гонора. Три дня все из рук валилось… но потом прошло. Одинокие женщины со временем становятся очень сильными.

На Ричарде безупречно сидел белый летний костюм, длинные русые волосы, зачесанные назад ото лба, делали его похожим на одного из белогорских богов. Впрочем, она никогда не могла к нему объективно относиться и приписывала ему достоинства, которых у него не было.

— Как у вас дела? — спросил он, оглядывая кабинет, — скорая помощь не нужна?

Зела куталась в кофту, как будто защищалась от него. Странное у нее к нему было отношение. Она явно ждала от него поддержки, но в то же время, Флоренсия замечала, она его боялась. Нет, что бы там эта аппирская кукла ни говорила, а Ричард для нее — хозяин, именно хозяин, и никто другой, по-другому она воспринимать мужчин просто не умеет. Инстинктивно выбрала самого сильного и преданно ждет его указаний. Надо будет — и в постель с ним ляжет. Интересно, надолго его хватит?

Потом Флоренсии стало стыдно за свои несдержанные мысли, она пожалела в душе свою несчастную пациентку, которая только что так доверчиво плакала у нее на плече, и вздохнула про себя, что все женщины на свете стервы.

Ричард разговаривал со своей подопечной ласково, как с котенком, прекрасно понимая, что сегодня ей пришлось нелегко. Такой голос растопил бы лед. Но она не таяла. Кажется, ей становилось только хуже. Рукавом кофты она старалась прикрыть лежащие рядом с ней на кушетке две пачки таблеток.

— Ричард, — позвала Флоренсия.

Он обернулся.

— Подойди сюда.

Пока он подходил, Зела убрала таблетки в карман.

— Прилетай ко мне вечером.

— Не могу. Вечером я веду своих дам в театр, — он усмехнулся, — всех троих.

— Мне есть, что тебе сказать.

— Хорошо. Во время второго действия.

Они посмотрели друг на друга.

— Ясно, что не первого, — усмехнулась Флоренсия.

23

Закат прокрался в дом незаметно, глаза уже начали уставать от сумерек, а свет зажигать по-прежнему не хотелось. Флоренсия любила ходить по своему дому, по комнатам, в которых идеальный порядок, все продумано, и каждая вещь на своем месте. Она любила тишину, или спокойную музыку без слов, любила свои плавные движения, отраженные в зеркалах, и свой образ, продуманный, отточенный и взлелеянный — образ женщины, которая всегда уходит первой.

Ричард не был у нее пять лет. Но прилетел и по привычке прошел прямо на кухню.

— Тебе чай или кофе?

— Кофе. И покрепче.

— Значит, я угадала.

Ричард любил кофе. У него и глаза были цвета кофе, и запах у него был какой-то кофейный.

Он посмотрел на часы и отпил из дымящейся чашки.

— Не волнуйся, я долго тебя не задержу, — сказала Флоренсия.

— Что-нибудь срочное?

Надо было думать о деле, а не о том, какого цвета у него глаза, и откуда эти напряженные складки вокруг рта, и почему он так любит белый с голубым, и так ли еще прекрасно его тело, как пять лет назад…

— Твоя красавица мне кое-что сказала, и я хочу, чтобы ты знал мое мнение.

— Я так и понял.

— Во-первых, если тебя волнует ее состояние…

— Разумеется.

— Ты должен увезти ее куда-нибудь подальше отсюда. Здесь она видела этого Конса, а он видел ее. Она все время в ожидании, а это кого хочешь с ума сведет. В конце концов, ей просто надо отдохнуть и развлечься. Отвези ее на курорт что ли…

— Смеешься? — Ричард чуть не поперхнулся и расплескал кофе из чашки на блюдечко, — у меня экспедиция на Шедар, Росси пытается весь экипаж укомплектовать людьми из Безопасности, которые ни черта не понимают в обстановке, Кеттервааль по пять раз на дню звонит… а тут еще в радиусе связи объявился их корабль, только от повстанцев. Там сам Гунтривааль собственной персоной желает встретиться с землянами, только в тайне от Кеттера. Надо как-то выкручиваться из ситуации, а ты предлагаешь, чтобы я все бросил и укатил на курорт.

— Ричард, я говорю тебе как врач.

— А я тебе — как начальник отдела Кассиопеи. Меня еще никто от этой должности не освобождал.

— Но Зела — это тоже твоя работа.

— А я и не отказываюсь. Но есть же предел разумного.

— Какой там предел, когда надо спасать человека?

Ричард налил себе новую чашку и спокойно выпил.

— Что ты еще мне скажешь?

— Самое неприятное еще впереди, — вздохнула Флоренсия, ей всегда нравилось, как быстро он принимал любые обстоятельства, — тебе придется встретиться с этим Консом.

— Это я и сам знаю, — усмехнулся он.

— Он очень силен.

— Надо думать.

— К тому же у него мания величия.

— Было бы странно, если б ее не было.

— Попробуй договориться с ним мирно.

— Фло, это как раз и есть моя работа — договариваться с инопланетянами.

Ричард снова посмотрел на часы. А ей еще так много хотелось ему сказать: о чем услышала и о чем догадалась сама.

— А хочешь, я скажу, что она в тебе нашла?

— Ну-ну? — встрепенулся Ричард, — интересно!

Кажется, у него хватало ума не считать, что эта красавица в него влюбилась с первого взгляда и до потери сознания.

— Может, ты и самый красивый, — снисходительно улыбнулась Флоренсия, — но эти аппиры оперируют другими категориями, энергетическими. Ты накачан энергией, как надувной матрас. Она сразу решила, что ты самый сильный, а значит, самый главный. Я уверена, что она выполнит любой твой приказ. И не надо думать, что за тобой кто-то охотится. Все гораздо проще.

— Я себя дичью не считаю. Это больная фантазия Антонио Росси.

— Лишь бы у тебя не было больных фантазий.

— Почему бы им не быть? Лишь бы я их не воплощал в жизнь.

Ричард в последний раз взглянул на часы и встал.

— Извини, мне уже пора. Скоро антракт.

— У меня все, — она дернула плечом, — делай выводы сам.

— Спасибо. Сделаю.

Она проводила его до двери и уже там, на пороге, ей резко надоело делать вид, что все в порядке, и ничего страшного не происходит. Ей надоело быть выше обстоятельств. Флоренсия вцепилась обеими руками в лацканы его пиджака и совсем забыла, что она давно уже посторонняя ему женщина.

— Я боюсь за тебя, Ричард. Ты же человек, а не монстр…

— Это комплимент?

— Я не хочу, чтобы ты встречался с этим Консом!

— Знаешь, я тоже не горю желанием. Но чем раньше мы встретимся, тем лучше. Ожидание изматывает.

— Господи, что ты говоришь…

— Интересно, что мне еще говорить? — горько усмехнулся Ричард.

Он действительно смотрел на всех, как на маленьких детей. Дети нашалили, навертели, напутали, а ему одному все разгребать. И не поможет никто, и возмущаться бесполезно.

— Я боюсь, — повторила Флоренсия, — никому не известно, что придет в голову этому Консу… если у него, конечно, есть голова.

— Будем надеяться, что есть, — сказал Ричард, — и не глупая.

Его модуль стоял у крыльца. Когда-то они подолгу целовались на пороге, прежде чем он садился в машину и улетал. Впрочем, модуль тогда у него был другой, и вообще все было по-другому. Она никогда не знала, сколько часов, дней, месяцев пройдет, прежде чем Ричарду снова захочется ее увидеть. Наверное, он стоил того, чтобы ждать его каждый день, но Флоренсия считала себя выше этого. О, господи, ну зачем она опять об этом вспомнила? Все давно в прошлом, и решать тут нечего…

Она медленно разжала руки, выпуская его пиджак и его самого.

— Хочешь, я не пойду никуда? — спросил Ричард, склоняясь над ее ухом.

— До конца спектакля? — усмехнулась она.

— До утра. Хочешь?

— Это… это уже реанимация, — насмешливо прошептали ее губы, сами прошептали, не спрашивая ее желания.

В ней всегда жили две женщины: одна страстная и мечтательная, другая строгая и придирчивая. И вторая всегда побеждала.

Ричард стоял у открытой дверцы модуля, и ей было видно, что никакой он не герой, и совсем не взрослый. Мальчишка, который устал и ничего не понимает, которому страшно и одиноко, и которому просто хочется, чтобы его пожалели. И нет того взрослого, на которого он смог бы взвалить свои проблемы.

— Вернись, — подумала она, — я ничего не забыла, я одна знаю, какой ты. Я помогу тебе, я решу все твои проблемы, я буду любить тебя, я зацелую тебя и убаюкаю и буду ждать тебя, сколько нужно, вернись, Ричард…

Но та, другая, рассудительная, спокойно стояла и смотрела, как стремительно исчезает его модуль в мареве заката.

24

Эммочка играла скверно, она была какая-то вялая и сонная, наверно, не отошла еще от Карнавала. Алина не могла спокойно наблюдать за чужой игрой, ей все время хотелось выбежать на сцену и показать этой вареной кукле, что надо делать. К тому же у Эммочки были короткие ноги, это резало глаз, и все время хотелось шлепнуть ее по крепкому, низко сидящему заду. Алина знала, за что Марсон держал Эммочку в труппе: за мягкий текучий голосок, от которого он имел обыкновение таять. А то, что она глотала половину слов, а вторую половину попросту было не слышно в дальних рядах, его не волновало.

Эммочка была ей не соперница, она играла во втором составе, но в последнее время стала наступать Алине на пятки. Это раздражало. Но если бы только это!

Рядом сидела женщина, которую она ненавидела. Которая буквально свалилась с неба, потрясающе нагло и беспардонно вмешиваясь в ее жизнь. Она строила из себя несчастную жертву. Все вокруг словно ослепли: никто не видел, что она притворяется, что совсем не так слаба, скромна и несчастна, как изображает из себя.

Ловко у нее получается! То она вдруг тает от ужаса, то мгновенно берет себя в руки, то двух слов не свяжет, то рапортует как автомат, только от зубов отлетает, то в обморок падает, то не ест по два месяца, и хоть бы что ей. А кто-нибудь смотрел ей в глаза? Кто-нибудь видел, какая там жуть? Какое дикое упрямство? Эту хворостину обухом не перешибешь, сама сломает, кого хочешь. Та еще стервочка.

А как она одевается! Гениально! Ее платья только кажутся скромными. На самом деле все подчеркнуто: и роскошные бедра, и высокая грудь, и изящные колени. И это надо уметь, так заколоть волосы, как бы небрежно, не заботясь о своей внешности, чтобы открыть стройную шейку, на которой будто случайно вьются выпавшие локоны. И кто сказал, что она не использует макияж? А эти тени вокруг глаз — это что, от усталости? От тяжелой жизни? А эти черные ресницы? Неужели свои?

Мужчины, как же вы наивны! Любите ее, прелестную, скромную, слабую, несчастную, загадочную, с тихим голосом, как у мямли-Эммочки, с вечно опущенными глазами, в которых холодная бездна и решительность.

Наверное, она догадывалась, что Алина видит ее насквозь, видит все ее приемы и примочки, как актриса у актрисы, поэтому и позволила себе такой взгляд, не злой, но откровенно предупреждающий: не суйся.

На Зеле было темно-зеленое платье с глухим воротом, как быстро она сообразила, что в театр надо надевать темное! Ни одного украшения на ней не было, как на монашке, глаза равнодушно смотрели в пол. Это она при Ричарде пялилась на сцену, изображая неподдельный интерес, а когда он исчез куда-то, сразу отключилась. Ничего ей было не интересно. У нее была своя цель.

— Зела, тебе плохо? — подчеркнуто-участливо спросила Алина.

— Нет, — Зела покачала головой.

— Ты смотришь в пол.

— Нет-нет… Я просто задумалась.

Известие, что эта красотка — всего лишь подстилка для извращенных мутантов, Алина встретила с глубоким удовлетворением. Ей только жаль было, что она не видела лица Ричарда в тот момент, когда он об этом узнал. Все-таки Зела ему нравилась. Пусть он не собирался с ней связываться, тем более открыто, но не нравиться ему она не могла, не слепой же он и наивен, как и все мужчины.

Теперь, кажется, можно было вздохнуть спокойно. Никому, и уж тем более Ричарду, не захочется стать триста тридцать первым любовником этой скромницы, да еще после какого-то синего урода. И Ольгерд, наверное, в шоке. Несчастный мечтатель, так ему и надо! Если б не его прихоть, никакой Зелы здесь бы не было!

Алина не боялась соперниц, даже Флоренсия Нейл не смогла ей помешать, но то, что соперница свалится прямо с неба в обличье богини любви и сразу прилипнет к ее Ричарду как банный лист, было просто ударом под дых. Это не понравилось бы никому, самолюбивой, вспыльчивой Алине Астер — тем более.

Она терпела, делая вид, что ее это совершенно не касается, и чувствуя себя полной идиоткой. И все сочувствовали Зеле, а не ей, не понимая, чего ей стоит все это с победным видом выносить. А если бы она стала доказывать, что эта штучка совсем не то, чем кажется, ей никто бы не поверил, сказали бы, что она просто ревнует.

В антракте Зела так и не встала со своего места. Ричард не появился. Ингерда, разодетая как попугайчик, прилипла к Алине, водила ее по фойе и выясняла, не сможет ли она пригласить на день рождения доктора Ясона.

— Тогда мне придется пригласить Марсона, они друзья.

— Ну и что?

— А вместе с Марсоном — полтруппы.

— И отлично. Ты же любишь шумно повеселиться!

— Что-то я в этом году не в духе, — усмехнулась Алина.

— А я подарю тебе маленького ослика. Он тебе иакнет, и сразу станет весело!

— Спасибо. У меня уже есть один ослик. Только побольше.

Ингерда рассмеялась. Приятно было смотреть, как наливаются румянцем ее щечки, и сверкают белые ровные зубки. Красивая была девочка, яркая и веселая. И еще счастливая, а счастье красит само по себе.

— Ли, обещай мне!

— Что?

— Большую толпу и доктора Ясона в ней.

Ингерда к отказам не привыкла. Ричард ее, безусловно, избаловал, зато она была счастлива.

— Хорошо. Повеселимся на всю катушку, — сказала Алина мрачно.

Ричард появился в начале третьего действия. Она за рукав вытащила его в фойе.

— Где ты был?

Он только отмахнулся. Вид у него был усталый и какой-то разочарованный. Они чуть не поссорились на Карнавале, и с тех пор она жутко соскучилась.

— Пойдем ко мне в гримерную.

— Сейчас?

— Можно подумать, у тебя будет для меня другое время! Потом ты повезешь домой эту штучку, а ночью будешь следить, чтобы ее не украли.

— Как она там?

— Смотрит в пол. А половина зала — на нее.

— Ей плохо?

— Ей отлично! — разозлилась Алина, — лучше б ты спросил, как там я!

— Я устал, — вдруг сказал Ричард, — пойдем, нальешь мне чего-нибудь покрепче.

В гримерной Алина намешала ему зверский коктейль, он спокойно выпил и прилег на диван. Он был где-то далеко, в своих мыслях, в своих заботах, а ей хотелось, чтобы он был с ней. Немедленно. Сейчас.

Алина опустилась на колени, прикрывая губами его губы, торопливо расстегивая кнопки на его рубашке и с отчаянием чувствуя, что никакой ответной реакции нет.

— Ну вот, — она разочарованно присела на край дивана, — началось.

— Я просто устал, — сказал он безразлично.

— Ты просто влюбился, — усмехнулась она, — я думала, ты умнее.

— Не присваивай мне чужих заслуг. Я ни в кого не в состоянии влюбиться.

— Да? Однако первые признаки налицо.

— Какие? Окоченение трупа?

— Знаешь, где твои мысли?

— Ну?

— Там, в ложе. Это не она у тебя на крючке, а ты у нее… До чего же вам всем льстит, когда женщина прикидывается беспомощной и смотрит вам в рот! Идиоты, она всех вас на этот крючок переловит! Сначала тебя, потом твоего сына, потом еще кого-нибудь, кто ей понадобится. Запомни мои слова. Меня-то ей не провести, я все ее уловки знаю… А вам объясняй, не объясняй…

— Говори-говори, — вздохнул Ричард, — высказывайся, детка. Ты не рассуждала на эту тему, если я не ошибаюсь, уже сорок восемь часов. Я слушаю.

— Я убью тебя когда-нибудь, — сказала Алина.

— Хорошо, — согласился он, — только после твоего дня рождения. У меня слишком дорогой подарок для тебя, жалко, если он пропадет.

— Неужели ты об этом еще помнишь?

— Сколько оскорблений я сегодня еще услышу?

— Только посмей явиться ко мне на день рожденья с этой подругой.

— Я, конечно, могу соврать, что постараюсь. Но это совершенно невозможно.

— Ты что, издеваешься?

— Ты же слышала, Конс где-то рядом. Я не могу допустить, чтобы они встретились в мое отсутствие. А он именно этого момента и ждет.

— Откуда ты знаешь, чего он ждет?

— Предполагаю.

Выход был один, чисто женский: впустить эту красотку в свой дом, как ни в чем не бывало, и просто затмить ее. Алина видела ее оружие, она тоже может предстать белокурым ангелом с ласковой улыбкой и как бы случайно приоткрытыми коленочками. А может и иначе, зачем же повторяться? Она все может.

Ричард лежал с закрытыми глазами в полумертвом состоянии. Он принадлежал ей уже много лет, и Алина не собиралась ни с кем делиться, тем более с этой наглой космической шлюхой. Он слишком дорого ей достался, она слишком долго его ждала.

Конечно, на свете были и другие мужчины, и, наверное, не хуже. Но Алина с детства была помешана на Ричарде Оорле. Однажды, еще во втором классе, она увидела, как он целовал свою жену. В саду под яблоней. Он любил ее, она — его, и им не было дела до кого-то вокруг. Алина тогда подумала: «Чтоб я провалилась, но у меня будет так же, когда я вырасту». Она выросла и поняла, что для этого ей как минимум нужен Ричард Оорл. Надеяться было не на что, поэтому она усмирила свои желания и увлеклась другими. Но как только она узнала, что Шейлы больше нет, у нее появилась надежда. Даже не надежда, а вполне конкретная цель: заполучить его любой ценой.

Алина ждала год, ждала два, ждала, когда ему надоест Флоренсия… Ждала подходящего случая, пока не поняла, что ни в каком качестве его не интересует. Честно говоря, там, на островке, она ни на что уже не рассчитывала, хоть и забралась к нему в лодку. И мазохисткой она не была. Просто подумала вдруг: «Пусть хоть ударит, если ничего больше не хочет. Останутся следы на коже. Хоть какое-то воспоминание. Ну, хоть что-то!»

Алина считала, что там, на островке произошло что-то невозможное, и до сих пор происходит что-то невозможное, и она каждый раз борется за него заново и доказывает ему, что она лучшая любовница в мире. И всю жизнь будет доказывать, не устанет. Потому что любит его.

И вдруг, после всего этого, появляется какая-то космическая потаскушка, которая не ждет годами, не борется за него, не доказывает ему ничего, а просто липнет к нему самым бесстыдным образом, только что в постель к нему не залезла. А может, и залезла, никто же не проверял. Как это понимать? Как это терпеть? И как ему объяснить, что она мизинца его не стоит?!

— Ричард, — Алина положила ему ладонь на лоб, — Ричард, я люблю тебя.

Но он, кажется, не слышал.

25

Настроение у Зелы было подавленное. Она смотрела в окно модуля, хотя за ним ничего, кроме огней, не было видно. На вопросы она пыталась вежливо улыбаться, но у нее плохо получалось.

— Тебе не понравился спектакль? — спросил Ричард.

Она посмотрела растерянно, и он понял, что спектакля она не видела.

— Зела, что случилось?

— Все в порядке.

— Па, не приставай к ней, — вмешалась Ингерда, — у Зелы был трудный день, правда, Зелочка?

«Зато у меня легкий», — подумал Ричард. Перспектива отправиться с ней на курорт не радовала его совершенно. Этого не поняли бы ни его сотрудники, ни лисвисы, ни, тем более, Алина. Всем пришлось бы что-то объяснять, а он давно уже не мальчишка, чтобы оправдываться. В нем боролись раздражение и жалость к ней. Жалость, конечно, побеждала, но сколько сил уходило на эту борьбу!

Ужинать она не стала. Сказала, что пойдет спать. Свет в ее комнате горел, освещая цветущие кусты шиповника в саду. Ричард постучал, как всегда не получил ответа и зашел так. Ему совсем не нравилось, что эта женщина, с таким достоинством державшаяся на комиссии, снова превратилась в затравленную мышку.

— Ты еще не спишь?

Она сидела на кровати, завернувшись в плед. В изголовье тускло светил ночник, подсвечивая ее волосы красным. От этого они казались бронзовыми. Ей шли все цвета и все подсветки, шла даже эта опустошенность, с которой она на него смотрела. И он почему-то не по делу подумал, что если б она была его любовницей, он предпочел бы именно красный цвет у ночника.

— Зела, что все-таки случилось?

— Напрасно ты беспокоишься, Ричард. У меня все в порядке.

— Он что, опять появлялся?

— Нет.

— Послушай… ты же со мной. А я как-нибудь разберусь с твоим Консом. Это моя работа, в конце концов. Зачем же так переживать?

— Тебе это не нужно. Я не хотела тебя втягивать.

— Я уже втянулся. Что дальше?

— Он сильнее тебя.

— Сильнее меня? — Ричард улыбнулся, — этого не может быть.

Он говорил так только, чтобы успокоить ее. Он понятия не имел о силе и норове Конса.

— Ричард…

— Все будет в порядке.

Он сел рядом, ему хотелось ее обнять и подбодрить немножко, но он вовремя вспомнил о ее дикости. Она и пледом закрывалась, словно защищалась от него.

— Ничего не бойся, слышишь? — сказал он, — на Земле с тобой ничего плохого не случится. Ты живешь уже по нашим законам.

— Когда ты рядом, мне не страшно, — заявила она.

— Я и буду рядом. В чем проблема-то?

Зела слегка отстранилась и посмотрела на него недоверчиво.

— Зачем ты так говоришь? Разве ты не улетаешь?

— Куда? — не понял он.

— На Шедар.

«Антонио идиот», — подумал Ричард, — «И мы все в том числе! Напугали девчонку до полусмерти и забыли об этом!.. И все-таки интересно, с чего она взяла, что я тут самый сильный?»

— Зела, я никуда не лечу, — сказал он, — успокойся, я уже семь лет никуда не летаю и вряд ли когда-нибудь отважусь на это.

Она так и смотрела на него удивленно. Потом губы ее дрогнули в неуверенной улыбке.

— Это правда?

— Конечно. Не волнуйся. Будешь под моей защитой. Меня-то ты, надеюсь, не боишься?

— Нет, — проговорила Зела, но с таким замешательством, что, видимо, соврала.

Он не стал ей объяснять, что на Земле никто никого не принуждает и не насилует, и любовью не расплачиваются, и уж тем более ему, Ричарду Оорлу, не придет в голову чего-то требовать от нее за свое покровительство. Эти мелочи со временем должны были утрястись сами собой.

— Ладно, отдыхай, — он поднялся и сказал как можно мягче, — у тебя был трудный день, ты прекрасно держалась… спи спокойно, если что — я рядом.

26

Ольгерда разбудили тихие шаги в коридоре. Он даже не спал, просто валялся в забытьи лицом в подушку, пытаясь переварить всю кучу впечатлений за последние дни: Карнавал, девушка на ступеньках, Лаокоон, головная боль, аппиры, заседание комиссии, Зела с несчастными глазами, да еще этот Конс, который уже где-то здесь, может даже, в саду за окном, а может, там, в коридоре.

В этот момент он и услышал шаги. Они были такими осторожными, что явно не принадлежали хозяевам. Ингерда хлопала дверьми, а отец вообще не имел привычки ходить по ночам.

Ольгерд вскочил с постели и приоткрыл дверь. В щель он увидел, как Зела на цыпочках подходит к входной двери и осторожно берется за ручку. Размышлять времени не было. Одеваться тоже. Он сунул босые ноги в кроссовки и уже на ходу затянул пояс на халате. Зела вышла за ворота, теперь уже не осторожно, а быстрым упругим шагом. Она точно знала, куда шла.

Он тоже вышел за калитку. Следом увязался Рекс, только его и не хватало! Пришлось топнуть на него и строго отослать обратно. Пес обиженно вернулся в дом.

Ольгерд держался на расстоянии. Они шли по ночному поселку с погашенными окнами и подвывающими собаками в цветущих садах, только Зела божественной походкой проплывала по главной улице, а он скакал по обочинам. Шпионить Ольгерд не умел и не любил, и в детстве в такие игры не играл, но узнать, куда она идет и с кем хочет встретиться, было необходимо. Всем уже надоели догадки, и всем надоело ее вранье.

Скоро он догадался, куда она направлялась. К озеру. Они по очереди спустились по тропинке на пляж, к песчаному берегу, к мосткам, к яхтам у причала. Берег был как на ладони, прятаться там было негде. Зела огляделась, но не так, как если бы ждала кого-то, подошла к воде и скинула халатик.

Ольгерд сначала ничего не понял. Он ждал какой-то тайны. А она просто пришла искупаться. Одна. В два часа ночи. Если только искупаться.

Она входила в воду так быстро и решительно, что ему снова стало не по себе. Ольгерд выбежал на берег. В ночной тишине хорошо были слышны и плеск воды, и его шаги, и его голос. Кричать не пришлось.

— Зела, будешь топиться, я все равно тебя вытащу.

Она обернулась, стоя по пояс в воде.

— Кто здесь? Ольгерд, это ты?

— Извини, но я. Можешь ты мне сказать, что происходит?

Она подошла к нему. Половинка луны и звезды освещали ее недостаточно, было видно, что линии тела ее превосходны, но что творилось в ее глазах, разглядеть было невозможно.

— Не могу уснуть, — сказала она просто, голос был ласковый, — у меня такое чувство, что я вся грязная. Все так смотрели на меня сегодня… хочется все это смыть с себя поскорее.

Ольгерд не мог ничего сказать. Она никогда с ним так не говорила, она вообще с ним не говорила.

— Я хочу жить на Земле, — с легкой улыбкой добавила Зела, — я хочу быть достойной вашего мира, не знаю только, получится ли?

— Кто тебе сказал, что ты недостойна?

— Вам неведомы ни наши болезни, ни наши пороки…

— Забудь о них. Окунись и забудь.

Зела смотрела на него, подняв лицо, и слабо улыбалась.

— Пойдешь со мной?

— Пойду.

Ольгерд развязал халат и вынул ноги из кроссовок. Они стояли на холодном песке под летними звездами, и это было как во сне. Такое уже случалось: и ночные купания, и звезды в изголовье. Только не с этой женщиной и без ощущения нереальности.

— Дай мне руку, — сказала она, — если, конечно, тебе не противно.

— Как ты можешь так думать?

Они вошли в черную воду, заплыли далеко, ныряли на самой глубине, лежали на поверхности, наслаждались неожиданной свободой.

— У меня два полотенца, — сказала Зела на берегу, — хочешь?

— Ты что, знала, что я приду?

— Нет. Просто у меня очень длинные волосы.

Потом, чтобы не испачкаться песком, они сидели на пляжных топчанах.

— Покажи мне Малого Льва, — попросила она.

— Малый Лев весной. Или под утро, но сейчас светлеет рано.

— А ты какое созвездие любишь?

— Возничего. Наверно, потому что не летал туда ни разу. А видишь вот там, — он показал на запад, где раскинулась в полнеба ликерная рюмка Волопаса, — Арктур, оранжевая звездочка. Моя первая экспедиция.

— А еще?

Он уложил ее на топчане и долго рассказывал про летящего Лебедя, про домик Цефея, про голубую ленточку Дракона, и крохотного Дельфина, резвящегося в Большом Летнем Треугольнике.

— А у дельфина хвостик, — улыбнулась она.

— Да, если хорошо присмотреться.

— А где этот самый Шедар?

Он показал. Сначала объяснил, как найти Кассиопею, а потом и эту самую звездочку, с которой столько хлопот. Теперь вот Гунтривааль прибывает.

— Это правда, что ты поменял маршрут? — вдруг спросила Зела.

— Правда.

— Из-за меня?

— Хотелось бы так думать, — усмехнулся Ольгерд, — но как я мог знать, что найду там тебя?

Зела села, обняв колени, она смотрела на него, и даже в темноте было ясно, что глаза у нее грустные.

— Я думала, Леций тебе сказал.

— Леций?

— Неужели я ошибаюсь? — Зела покачала головой, — не может быть.

— Кто такой Леций?

— Он оставил меня там. Сначала я ничего не понимала, потом подумала, что он это сделал нарочно и предупредил вас, раз вы летите мимо. Он давно говорил, что мне надо жить с вами. Но если нет, то я просто должна была погибнуть… странно…

— Постой, значит, вы все-таки знали о землянах?

— Ольгерд, — она вздохнула, — ты же не комиссия, не мучь меня вопросами! Да, я знала о Земле и о землянах. Но это никого, кроме меня, не касается.

— Ладно. Только скажи, почему ты так долго меня боялась? Я что, страшный, злой и агрессивный?

— Не тебя, — сказала она, — себя. Но теперь ты все обо мне знаешь, и это не мешает тебе дружить со мной.

— Дружить?

— Разве нет?

— А что, любить тебя воспрещается?

— Нет, капитан, — она покачала головой, — любить меня нельзя, я думала, ты это понимаешь.

— Не понимаю. Почему?

— Потому что это опасно.

— Знаешь, мне как-то не хочется думать об опасности.

— Тебе придется с этим смириться, Ольгерд. Конс сильнее тебя. И он никому меня не уступит… — Зела вздохнула и встала, — вот видишь, я принесла за собой в ваш мир наши звериные законы. Но я не хочу твоей гибели. Это было бы ужасно. Ты так молод и прекрасен, ты должен жить долго и счастливо, и быть любимым. И для этого не обязательно нужна я. У вас много красивых женщин, которые и умней меня, и достойней, и за которыми не гоняются рассвирепевшие любовники.

Ольгерд поднялся. Взял ее за плечи и, не чувствуя сопротивления, поцеловал в губы. Если б она вырывалась, он бы все равно ее поцеловал. Но она ему ответила. Он просто растаял от нежности, которая была в ее губах и в ее руках, колечком замкнувшихся на его шее. Он не поверил, что так бывает.

И правильно сделал.

— Ты не так понял, — сказала она потом печально.

У него кружилась голова, перед глазами стали пробегать какие-то картины: этот самый берег, дождь, холодные капли по воспаленно горячей коже, сосновые иголки под коленями, ее лицо со следами слез, ее крепкие объятья, ее губы, ее горячая плоть…

— Я не люблю тебя, Ольгерд. Я умру за тебя, но я не могу тебя любить. Давай будем друзьями. Кажется, у людей это принято?

Виденье исчезло, как стертое тряпкой с пыльного зеркала.

— Я тебе не верю.

— Мне тут никто не верит, — вздохнула Зела, — знаешь, я лгала бы с блеском, так, как надо, чтобы всем было хорошо. Я понимаю, кто и что от меня хочет. И я бы притворилась… если б у меня было хоть немножко сил.

— Я подожду, — усмехнулся Ольгерд.

— Чего?

— Когда ты меня полюбишь. Или когда у тебя появятся силы мне солгать.

Они вернулись домой, на цыпочках поднялись по лестнице. Там, в темноте, в проеме между двумя дверьми, Ольгерд поцеловал ее еще раз. Зела ласково, но торопливо ответила ему и прошмыгнула к себе. В руках осталось тепло от нее.

Ольгерд повернулся, чтобы пойти в свою комнату, и неожиданно оказался в конусе света. В дверях своей спальни стоял отец.

— Что все это значит?

Голос был строгий. Капитану со стажем показалось, что он четырнадцатилетний мальчик, тайком возвращающийся со свидания с Алиной, нацеловавшись с ней до синяков. Словно двадцать лет назад, он замер перед отцом, подбирая оправдания, и вдруг сообразил, что это глупо.

— Зайди ко мне, — Ричард приоткрыл дверь пошире.

Ольгерд зашел, щурясь, хотя свет был неяркий. Чувство вины почему-то не испарялось. Отец прикрыл за собой дверь. Он был в джинсах и домашней рубашке в клетку и не спал, видимо, давно, постель, во всяком случае, была не разобрана. Рекс сидел под столом и обиженно поглядывал на Ольгерда желтым глазом.

— Где вы были?

— На озере.

— Ну, знаешь…

— Па, я не обязан перед тобой отчитываться.

— Хорошо, — неожиданно сказал отец, — тогда я перед тобой отчитаюсь, — он присел на край кровати и устало уперся локтями в колени, его руки жестко вцепились одна в другую, — так вот: я с минуты на минуту жду визита этого Конса. Это может случиться через месяц, а может — прямо сейчас. Я даже не ложился, что толку… Так вот, когда он придет за ней, рядом должен быть я. Я, а не ты. Неужели не понятно?

— Па, ты тоже не всесильный.

— Разумеется. Я не знаю, что от меня останется после его визита, может быть, мокрое место. Считай, что на меня выпал жребий, мне не повезло. Мне, а не тебе. У меня есть шанс с ним договориться, да и сил у меня побольше. А если это будешь ты, да еще со своей любовью… От вас обоих ничего не останется. Подумай хоть о ней, если у самого нет инстинкта самосохранения.

— Ты меня ставишь в идиотское положение.

— Ты меня тоже. Я тебя предупреждал, чтобы ты выбросил ее из головы. Не слушаешь. Тебе плевать, кто она, с кем она была, зачем она здесь, что о тебе думает на самом деле… Это твое право. Но так подставляться я тебе не позволю, понятно? Я еще твой отец.

— Интересно, каким образом?

— Для начала я ей просто запрещу удаляться от меня дальше десяти метров. Надо будет — будет спать в моей комнате.

— В твоей постели? — усмехнулся Ольгерд.

— Лишь бы не в твоей, — жестко ответил Ричард.

Выслушивать такие вещи было невыносимо.

— Па, это моя женщина, неужели ты этого еще не понял?

— Речь совсем не об этом.

— Да? А мне почему-то кажется, что об этом.

— Я тебе не соперник, неужели ты этого еще не понял?

— Не зарекайся. Когда-то ты и Алину терпеть не мог.

— Слава богу! — отец посмотрел на него насмешливо, — высказал! Пять лет молчал, наконец решился!

— Да, решился. И еще скажу по такому поводу. Я прекрасно знаю, что через мои чувства ты не раздумывая переступишь. Ты это умеешь. Поэтому хочу предупредить: лучше не мешай нам. Эта женщина для меня. Я это знаю. А кое-что я знаю лучше тебя.

Ольгерд сказал это и как будто разрядился. Ему стало легче. А отец все смотрел на него и ничего не отвечал. И, когда у Ольгерда уже появилось недоумение, он вдруг сказал:

— Что-то я проголодался. Не пойти ли нам на кухню?

27

У Ингерды сгорел пирог, но она не расстроилась. Включила вытяжку и позвала Мотю.

— Пеки сам. Я полное ничтожество!

К шести часам вернулся с работы отец. Зела шла за ним. Последние несколько дней он все время брал ее с собой и делал вид, что его это утомляет. На самом деле общество такой прелестной женщины утомить не могло, Ингерда такого даже представить не могла. Правда, круги под глазами у него были настоящие.

— У нас что, пожар?

— Нет, па. Неудачный эксперимент на кухне.

— Неужели Ол решил заняться готовкой?

— Ол? Он с утра куда-то смылся. Это мое достижение.

— Ты прелесть.

Отец поцеловал ее в висок и поднялся к себе.

— Сегодня был сеанс дальней связи в Гунтриваалем, — отчиталась Зела, — он не такой нудный как Кеттервааль, но слишком непонятливый. Хочет встретиться с Ричардом лично и говорить с глазу на глаз. Такой зеленый, а волосы почему-то оранжевые.

— Ты скоро станешь секретаршей, — засмеялась Ингерда.

— В Институте интересно. Столько инопланетян, некоторые такие забавные…

— А некоторые очень даже хорошенькие, — Ингерда посмотрела на Зелу и поцеловала ее в щеку, — так бы и съела тебя! Послушай, зачем тебе такие длинные волосы?

— Как это?

— Они же тебе только мешают. У нас волосы до колен не носят. Хочешь, я тебе отрежу под лопатками, будет роскошная прическа! И мыть легче, и купаться. А хочешь, как у меня, до плеч?

— Нет, — смутилась Зела, — лучше под лопатками.

— Идем!

— Разве мы не улетаем к Алине?

— Мы успеем. Это быстро. Знаешь, какая я шустрая?

— А у тебя не выйдет со мной, как с пирогом?

В своей комнате Ингерда посадила гостью на табуретку перед зеркалом и достала из трюмо ножницы.

— Не жалко? — спросила она напоследок.

— Нет, — равнодушно сказала Зела.

Обрезки волос Мотя засосал в утилизатор. Оставшиеся волосы облегченно распушились. Ингерда осталась довольна своей работой.

— Потрясающе, — сказала она, — Ричард рухнет.

— Ты славная девочка… — вздохнула Зела и взглядом из зеркала добавила, — только не понимаешь ничего.

На самом деле Ингерда понимала больше, чем нужно. История была самая банальная. Зела любила Ричарда, черт его знает за что, но у нее на лице это было написано. Ричард же просто не хотел с ней связываться. Она это прекрасно понимала и даже выдумала какого-то Конса, которого никто не видел, чтобы только оставаться рядом с ним. Этот прием был чисто женский и надежный, назывался «защити меня», но пока не сработал.

Ингерда видела, что Зела сохнет от любви, и хотела ей помочь, тем более что самоуверенной Алине полезно было бы получить контрастный душ.

— Я дам тебе самое красивое вечернее платье. Сейчас приняты декольте и вырезы до пояса, и вообще как можно больше открытого тела. Являться на вечерний прием закупоренной как бутылка — это признак дурного тона. А твое тело вообще грех закупоривать.

— Мне нельзя быть слишком красивой, — сказала Зела.

— Это еще почему?

— Во-первых, день рождения не у меня.

— Только за Алину не переживай, она всегда царица бала!

— А во-вторых, я бы не хотела никого дразнить. Я знаю, что мое тело красиво, меня такой сделали. Из-за этого тела было достаточно конфликтов там. Я не хочу вносить раздор и здесь.

Это говорила очень усталая женщина. Уставшая от чужой любви, от чужой похоти, от чудовищных торгов за себя и от своей зависимости. Пожалуй, ей действительно приятнее было быть серой мышкой, чтоб хотя бы отдохнуть от подобного внимания к своей особе.

— Я вообще не хотела бы туда идти. Алине будет неприятно меня видеть.

— Ну, уж нет, — сказала Ингерда, — пойдешь как миленькая. Отец возьмет тебя за шкирку и потащит.

— А Ольгерд там будет?

— Что он там забыл? — удивилась Ингерда, но потом вспомнила, что гостья ничего не знает, — у них же с Алиной был роман, с самого детства. А теперь она любит отца. После такого друзьями не остаются.

— Я чувствовала, что у вас что-то не так, — сказала Зела, подумав, — у них какие-то странные отношения: у отца с сыном. Словно стена между ними.

— Отец сам виноват. Я его люблю, но иногда мне его убить хочется: как мало ему до нас дела. Когда он летал, мы его видели два раза в год, только тогда и жили. И мать за ним как хвостик…

— А где она?

— Погибла семь лет назад на Альдебаране. Отошла от отца на три шага и попала в песчаную ловушку. Провалилась сразу метров на сто, а там магма… Случайность. Но если б она сидела дома с детьми, ничего бы с ней не случилось.

— Тебе плохо без нее?

— Я уже не ребенок.

— Неправда. Ты ребенок. Милый, добрый и прекрасный. Это счастье — иметь такую дочь как ты.

— Что-то моя мамочка так не считала.

— Не говори о ней так. Откуда ты знаешь, что у нее было на душе?

— Я знаю, что было на душе у меня.

Ингерда не любила эту тему. Она открыла шкафы, вытряхивая из них вечерние платья на кровать.

— Выбирай!

— Спасибо. Ты мне достаточно надарила и так.

— Тогда помоги выбрать мне. У меня сегодня ответственный момент.

— Какой?

— Хочу растормошить одного мрачного типа.

— Зачем тебе — мрачный тип? — улыбнулась Зела.

— Так, каприз. Не люблю, когда меня не замечают.

— Тогда оденься поскромнее.

— Как это?

— Если он не замечает тебя яркую, может, заметит скромную?

— Ну, уж, нет. Нацепить на себя черное и ходить с разочарованным лицом? Ни за что!

Ингерда схватила ярко-зеленое платье и приложила его к себе.

— Как?

— Как хочешь, девочка. Тебе все идет.

Отец заглянул к ним и сообщил, что очередной пирог готов, но есть его некогда.

— Одевайтесь, — улыбнулся он, — и через полчаса чтобы все, красивые, стояли возле модуля. Нам еще в оранжерею надо заглянуть.

Через полчаса Ингерда надела серебристые чулки, зеленое платье с вырезом до пояса, туфельки к нему и каскад цепочек, спадавших в этот вырез. Наряд был проверен и гарантировал полный успех.

— Учти, — отец раскрыл перед ней дверь модуля, — от поклонников и насильников будешь отбиваться сама. Я сегодня занят.

— Хоть бы кто-нибудь изнасиловал! — засмеялась Ингерда, — все только переминаются с ноги на ногу. Ты их, что ли, запугал?

— Конечно. Пусть только попробуют.

— Мы сейчас за розами летим?

— Алина любит хризантемы.

— А что ты ей подаришь?

— Да вон, на заднем сиденье.

— Па! — Ингерда визгнула, — на заднем сиденье в коробке сидел котенок, маленький, ушастый и совсем еще беспомощный, он удивленно таращился на нее голубыми глазками. Немедленно захотелось схватить его и зацеловать, — и ты молчал?!

— Это сюрприз.

— Он что, особой породы?

— Да это у соседей Афродита окотилась.

— Афродита? Она же белая вся!

— Ну, это уже не мое дело, — засмеялся отец.

Ингерда знала, что он дарит Алине очень дорогие подарки, которых эта вертихвостка и не заслуживала, котенок был, явно дополнением, но весьма ценным. Правда, она до сих пор не знала, любила ли Алина котят.

Рекс вертелся вокруг модуля и явно ждал, когда его пригласят.

— Иди домой, — сказал ему отец, — для тебя тут неподходящая компания.

На пороге возникла Зела. На ней не было ничего, кроме бледно-серого платья, но это было не важно. Она вся была — волосы. Одно сплошное облако золотых волос, вымытых, блестящих, пушистых и бог его знает еще каких… Нет, она все-таки хотела быть красивой, хотела нравиться, иначе она была бы не женщина. Зачем только самой себя обманывать?

— Па, посмотри!

— Что это с ней?

— Новая прическа, разве не видно?

— Я ослеп.

— Па, и как ты это терпишь? — не выдержала Ингерда, — такая красивая женщина все время рядом с тобой!

— Сам удивляюсь, — отшутился отец.

Через полчаса они были у Алины. Одними из первых. Ингерда сразу поняла, что доктора Ясона нет. Ей стало скучно.

Они прошли в дом, в просторной гостиной были накрыты столы, цветы уже некуда было ставить. Алина выглядела потрясающе. Она собиралась всех затмить, и она это сделала: бесподобное алое платье, длинное, с разрезами по бокам, золотые заколки на нем и белый парик, Прекрасная Елена, не иначе. Она была высокая, стремительная, шумная и веселая. Все как-то терялись рядом с ней. Алина поцеловала Ингерду и очень мило приветствовала Зелу, как будто и в самом деле была ей рада.

От котенка она была в восторге, потом унесла его в спальню. Ричард поднялся вслед за ней, забыв о своих дамах, на что имел все основания. Гости тем временем прибывали.

— Пойдем пока в сад, — предложила Ингерда, ей не хотелось выпускать из виду стоянку модулей.

— Как хочешь, — улыбнулась Зела.

Через какое-то время доктор прилетел. Он был с букетом и без дамы. Это радовало.

— Вот он, — сказала Ингерда удовлетворенно, — явился.

— Он? — Зела удивленно посмотрела на нее, — доктор Ясон?

— Ну да. А что?

— Что ты, девочка, он совсем тебе не подходит!

— Почему?

— Он… — она замялась на секунду, — он недобрый, понимаешь?

— Он столько с тобой носился, а ты так говоришь!

— Потому и говорю.

— Посмотри, как он хорош! Жаль только, что бороду сбрил.

— Он хорош, не спорю. Но в нем есть надлом. Он никогда не простит тебе твоей беспечности.

— Зела, ты же совсем его не знаешь.

— Но я вижу.

— Как ты можешь судить о землянах?

— Мужчины везде одинаковые.

Зела говорила, а у самой глаза были грустные-грустные. Еще бы! Если ее обожаемый Ричард находился сейчас в спальне у именинницы и намерен был ходить за ней как на веревочке весь вечер.

— Возможно, все они и одинаковые, — заявила Ингерда, — все, кроме Ясона. Он не такой, как все. Потому-то он мне и нужен.

28

Строгий доктор на нее все-таки посматривал. Она ловила его взгляд. Это напоминало еще школьную игру времен первой влюбленности.

Алина пела, доктор смотрел на Ингерду и отворачивался. Ей это надоело. Она улыбнулась знакомому актеру, и тот тут же к ней подошел. Они весело пошептались, потом потанцевали…

Доктор вышел на веранду. Алина снова что-то пела, голос у нее был сильный и разносился далеко.

— Вам не нравится, как поет именинница? — Ингерда встала рядом и положила руки на перила, на ее пальчиках в лунном свете сверкали кольца с изумрудом и сапфиром, — она сама сочиняет. Она вообще талантливая.

— Душная ночь, — ответил доктор.

— Знаете что, мне надоело, — заявила она.

— Что?

— Вечер уже кончается, вы все время на меня смотрите и не подходите ко мне. Только не говорите, что я вам не нравлюсь!

— Это имеет какое-то значение?

Лицо у него было бледное, с холодными синими глазами, оно и притягивало, и отталкивало одновременно. Но если бы он только улыбнулся или посмотрел ласково, оно стало бы прекрасным. Ей так казалось. Ингерда смотрела на него, как будто от жары поднимая рукой волосы от шеи к затылку, потом отпуская, чтобы они падали каскадом вниз, потом снова приподнимая.

— Я пьян, — сказал он без улыбки, — лучше не дразни меня.

— Доктор пьян? Какой ужас! — засмеялась Ингерда, — вы что, живой человек? Может, вам и женщины нравятся? Красивые и легкомысленные, как бабочки на садовом цветке?

— Ты не бабочка, — сказал он, — ты сладкая конфета в хрустящей обертке, чуть-чуть надорванной, которая уже почти во рту… И ты это прекрасно знаешь, Ингерда Оорл.

— И долго я буду так стоять?

— Зачем стоять? — усмехнулся доктор, — карета подана, — он кивнул на стоянку и посмотрел на нее все так же, без улыбки.

— Предупреди отца, что уходишь с пьяным доктором.

— В этом нет никакой необходимости.

Он обнял ее за талию горячей рукой, властно обнял, как свою собственность, и повел на стоянку.

«Пусть галактика кружит, спустя рукава…» — слышался из распахнутых окон звонкий голос Алины.

Его дом был пуст и темен. В нем было как-то неуютно. Визиты красивых бабочек в нем явно не предусматривались. Доктор жил один, и жил давно. Не было в доме той приветливости, которую вносит только женская рука. Слишком по-деловому были заставлены стеллажи с книгами и приборами, ни одной лишней детали, картинки или статуэтки, и идеальный порядок вокруг. Роскошная Ингерда почувствовала себя тут как инородное тело. Ей вдруг захотелось уйти. Совсем. И не вмешиваться в его жизнь уже никогда.

Спальня тоже не отличалась роскошью, как в общежитии монтажников на Ганимеде: кровать, шкаф, стена с экранами, пульт в изголовье, журнальный стол со стаканом воды на нем и одним-единственным журналом. Конечно, по медицине. Прямые линии, холодные серо-синие цвета.

Он снял с нее платье, особых усилий на это не понадобилось, оно снималось двумя пальчиками. Она поняла, что совсем уже ничего не хочет. Боится. Как-то все не так, и не того она хотела. Он остался прежним. Он нисколько в нее не влюбился и не потерял голову, он просто привез ее и теперь раздевает. Всё!

— Что ты делаешь, — пробормотала она.

— Я нахожу твой наряд неуместным, — усмехнулся Ясон.

Где-то далеко, она даже не знала где, остался залитый светом коттедж Алины, веселые гости, отец, который никогда бы не позволил, чтобы его дочь вот так запросто опрокидывали на постель, не интересуясь ее желанием.

— Ясон, я не хочу ничего.

— Что?

— Я передумала.

Он не выпустил ее.

— Ты так долго дразнила меня, чтобы это заявить?

— Я не знаю…

— Я бы мог тебя отпустить, — сказал он хмуро, — чего уж там. Но глупых девчонок надо наказывать.

— Ты что, с ума сошел?! Я хочу домой!

— А я хочу тебя. Кажется, ты этого добивалась?

До последней секунды она не верила, что такое может быть. Что можно не спросить ее согласия… она действительно была наивной девчонкой, если так считала! Мудрый доктор решил преподнести ей урок, сделать операцию без наркоза по удалению дури и желания нравиться всем подряд.

Ингерда не стала сопротивляться, чтобы это хотя бы с виду не походило на изнасилование. Все было нормально. Только она чувствовала себя драной кошкой, облитой помоями. Вот и все.

Он сидел сзади, сжимая ее крепкими коленями, кольцом стискивая вокруг нее руки и целуя в шею. В окно сквозь синие шторы пробивался бледный неуверенный рассвет. Хотелось плакать долго и отчаянно, но плакать было стыдно, потому что сама во всем виновата. Конечно сама! И еще отец, который воспитал ее как принцессу. Зачем?!

— Второй раз ты бы ко мне не пришла, — сказал Ясон, — я это понял по твоим глазам.

Ей не нужны были его объяснения. Сама поумнела.

— Я поняла, почему ты один, — ответила Ингерда, — ни одна женщина не придет к тебе дважды.

29

Если собираешь много гостей, надо постараться, чтобы всем было хорошо. Чтобы запомнилось надолго. Чтобы ни один не пожалел, что пришел на день рождения к Алине Астер. Она старалась. Никто бы никогда не догадался, какое скверное у нее настроение!

Друзья-артисты без конца придумывали шутки, которым нужно было смеяться, нужно было петь, занимать всех беседой, танцевать и торжествующе улыбаться.

Она теряла Ричарда. Об этом еще не было ни слова, он сам еще этого не знал, но опытная женщина может все понять и по малейшим деталям. Да, он был с ней, он сидел рядом, откупоривал ей бутылки, говорил ей комплименты, не пропустил ни одного танца и, как обычно, отшивал всех претендентов на ее особое расположение. Но все его внимание было там, в углу, где скромно притаилась эта косматая змейка с жуткими глазами. Они переглядывались через всю гостиную, через весь стол, как будто им было, что сказать друг другу.

Самое гнусное, что эта хитрая медуза не любила его ни капли, только талантливо изображала это, чтобы все видели, как она по нему сохнет. И он уже и сам в это поверил. И разве можно не влюбиться в такое преданное, прелестное личико, да еще умоляющее о защите! Ричард не дурак, но тут все продумано на уровне инстинктов. А все мужчины, как известно, одинаковы.

Его выдавали мелочи. Обычно Ричард целовал ее везде и охотно. Теперь он это делал только в спальне, без свидетелей. И, танцуя, не слишком прижимал ее к себе. А когда она пела, вообще ее не слушал, он был где-то далеко, в своих мыслях. А пела она для него:

Он мог смотреть на другую, когда она пела. Артист всегда артист. У нее были слушатели и поклонники. И она все равно была лучше всех на этом празднике! Алина продержалась почти до самого конца, хотя сто раз хотелось треснуть тарелкой об стол. Это нервировало: угроза, непонятная, необъяснимая, которой будто бы еще нет, только тень от нее.

В спальне было темно и прохладно. Снизу доносилась музыка. Алина целовала его лицо как в последний раз. Без конца, без устали.

— Ты сегодня прямо вулкан, — удивлялся он.

— Иди сюда! Ну, иди же!

— Ты что? Там же гости.

Раньше он таким щепетильным не был.

— Обойдутся!

— Не сейчас, Ли. Я, честно говоря, зашел только отдышаться.

— Что с тобой?

— Так. Накопилось. Принеси мне стакан воды.

Алина вышла в коридор, подошла к зеркалу и одернула платье. Она была прекрасна. Лучше всех. И она не намерена была так легко сдаваться.

На кухне, где она наливала воду, к ней неожиданно подошла Зела. Легка на помине! Скромница не пожалела даже своих длинных волос, чтобы выглядеть неотразимой, это выдавало ее больше, чем все украшения, вместе взятые, роскошные платья и модные декольте. Вокруг нее уже вертелись артисты и сам Марсон. Не хватало только, чтоб он предложил ей какую-нибудь роль за ее прекрасные глазки!

— Ты не скажешь, где Ричард? — просила Зела мягким голосом.

— В моей спальне, — усмехнулась Алина, — а что?

— Мне нужно ему кое-что сказать.

— Прямо сейчас?

— Это касается его дочери.

Строить улыбки этой медузе уже надоело.

— Не сомневалась, что ты найдешь повод, — сказала Алина, глядя ей в глаза.

Она объявляла ей войну. Открытую. Но Зела на это не пошла.

— Извини, — сказала она, — я подожду удобного момента.

— Что ж, у тебя их будет предостаточно.

— Извини, — еще раз сказала Зела.

— Что мне твои извинения, — усмехнулась Алина, — если ты все равно делаешь то, что тебе нужно. Хоть меня-то не дурачь. Можешь продолжать в том же духе. Посмотрим, что у тебя получится.

На том они и расстались. Ричард сидел на кровати. Он выпил воды, но, скорее всего, ему нужно было не это, а просто отослать ее и побыть одному. Котенок ползал у него на коленях.

— Тебе понравился мой подарок?

— Лучшим подарком было бы, если бы ты прилетел один. Без этой.

— Извини, не смог.

— Или не захотел.

— Лина, сколько можно объяснять?

— А сколько можно делать из меня идиотку? Да еще в день рождения? Меня все спрашивают: «Что это за красотку привел твой Ричард?» Что прикажешь отвечать? Троюродную бабушку?

— Отсылай их ко мне.

— И ты объяснишь, что привез любимую женщину!

— Алина, — насмешливо сказал Ричард, — я даже слов таких не знаю.

Он не собирался с ней ссориться. Просто издевался. Она ходила взад-вперед по ковру, эпизод на кухне ее доконал.

— Эта секс-бомба претендует на каждую твою минуту. Это уму непостижимо! Стоит тебе скрыться, она тут же начинает искать повод тебя найти!

— Успокойся. У нее роман не со мной, а с моим сыном.

— Я и не говорю, что она в тебя влюбилась. Она просто делает все, чтобы ты в нее влюбился. Ты, конечно, крепкий орешек, но она хитрее. Ты уже готов ради нее на что угодно. Что, разве не так? Эта медуза знает, как с каждым себя вести, чтобы залезть в душу. С тобой она жертва, с Ингердой — мамочка или старшая сестра, с Ольгердом — влюбленная девушка, а со мной виноватая тихоня. Да она специально две недели молчала, чтобы разобраться в обстановке, зато теперь попадает в самое яблочко! Может, я груба, Ричард, но я права! Я же актриса, я вижу чужую игру насквозь. А ты? Космопсихолог! Неужели ничего не понимаешь?

Ричард смотрел на нее спокойными карими глазами, он считал себя умнее, а ее слова воспринимал как ревнивый бабский бред. И можно было разбить об его божественную голову напольную вазу, но внушить ему что-то было невозможно.

— Давай не будем об этом сейчас говорить, — сказал он терпеливо, хотя лучше бы разозлился и рявкнул на нее, — топни ножкой, расколи вазу. Тебе полегчает. И пойдем к гостям.

— Нет, ты невыносим!

— И на том спасибо.

«Призрак исчезающий, есть и сразу нет…» Уходите все, уходите, оставьте нас вдвоем, я уже устала вам улыбаться, у меня гора грязной посуды, и все вверх дном в доме, у меня болят ноги от узких туфель, вспотела голова от парика, и порвался подол платья, я оглохла от музыки и обессилела от ревности. Уходите! Я устала. Когда мы останемся вдвоем, совсем вдвоем, чтобы никто не стоял между нами, все будет по-прежнему. Уходите. И дайте мне эту возможность. Дайте мне шанс все исправить!

Алина сняла наконец туфли. Парик тоже. Они стояли вдвоем над столом с объедками и букетами цветов, на полу валялись фантики и крышки от бутылок, было непривычно тихо и пусто.

— Мне пора, — сказал Ричард.

— Что?! — она не поверила собственным ушам, — ты хочешь сказать, что сейчас уйдешь и оставишь меня вот так?

— Извини, я понимаю, что у тебя день рождения… но мне действительно нужно идти.

— Лучше б его не было, такого дня рождения!

— Не сердись.

Ричард поцеловал ее, но даже это он сделал не как обычно, а с чувством долга. Она теряла его. «Пропал, покинул, испарился, росою выпал на траву, водой сквозь пальцы просочился…»

— Никуда ты не пойдешь! — Алина обвила его шею руками, — не пущу, не пущу, не пущу!

— Пойми же, я не могу оставлять ее одну.

— А меня можешь?

— Я на работе.

— Даже сейчас?

— Круглосуточно. Алина, пойми, я сам устал от этого.

— Ну, так останься! Ты же живой человек, а не машина! Тебе нужен отдых. Останься! Я прошу тебя, я требую!

— Она ждет меня на стоянке.

— О, Боже!

Алина оттолкнула его, обошла зачем-то вокруг стола, чувствуя себя тигрицей в клетке. Растерзать хотелось всех: и эту Зелу, и Ричарда, и себя самоё.

— Останься, — сказала она ужасным голосом.

Она умела передавать малейшие интонации, и он должен был понять, что если уйдет вот так сейчас, случится что-то страшное.

— Ну что мне с тобой делать? — он вздохнул и взял ее за плечи.

— Останься со мной.

— Ты от меня требуешь невозможного. Зачем? Почему? Или просто не хочешь понять мои проблемы?

— А ты? Хочешь понять мои проблемы?

— Я-то твои прекрасно понимаю, — усмехнулся он.

И снял пиджак.

Все было не так. Потому что он все равно должен был уйти потом, и ничем его было не удержать. Потому что он торопился. Потому что его мысли были на стоянке, где ждала его эта медуза, нагло влезшая в его жизнь. И потому что это было в последний раз. Алина чувствовала, что никогда ему этого не простит: этой неприкрытой спешки, этого узкого дивана в гостиной, рядом с грязным столом с объедками, этого небрежно задранного платья, этого яркого беспощадного света.

Она потянулась к выключателю и погасила лампу, чтобы не видеть всего этого. Дом погрузился не только в тишину, но и во тьму. Он умер. А вместе с ним и она сама.

Какое-то глубинное плотское чувство возникало в ней, но тут же гасло от обиды. Ничего у нее не получалось. Ричард в последний раз вздрогнул и опустошенно замер, тоже получив не самое большое удовольствие в жизни. Больше она ему ничего не сказала. Ни когда он вышел из ванной, ни когда одевался, ни когда хлопнул дверью. Так и лежала на узком диванчике, глядя в темный потолок и глотая слезы. И только глупая песенка вертелась в голове.

30

Ричард выбежал на стоянку. Его модуль стоял в одиночестве. Зелы нигде не было. Предчувствие было самое скверное. Он уже понял, что те полчаса, что отняла у него Алина, обойдутся ему дорого, огляделся еще раз и плюнул с досады. Одна не хочет понять, другая не может подождать… хотя чего там ждать, когда уже и свет погас.

Вокруг лежала предрассветная тишина и роса на траве. Мирно трещали сверчки. В такую ночь хорошо было купаться, плыть на спине, раскинув руки, и смотреть на звезды. Когда-то он это любил. Когда был молод, когда можно было все, и все было по силам, когда не проступал озноб от взгляда на звездное небо, и оно не было еще ненавистным. Теперь космос — для других. И ночные озера — для других. Для его сына и таких, как он. И любовь для них же.

А от него требуется только послужить заслонкой, мощной и бесчувственной. И он это сделает, помощники ему не нужны, лишь бы только ему не мешали! Но все получалось как нарочно: обиженный Ольгерд исчезает из дома, влюбленная Ингерда улетает с Ясоном, он уходит на минуту, чтобы проститься с Алиной, а та закатывает истерики, тоже по-своему права…

— Зела! — крикнул он в последний раз и запрыгнул в модуль.

В доме горел свет, как раз в комнате Зелы. Она сидела на полу в разорванном платье, держа на коленях голову мертвого Рекса, рядом валялся оплавленный и скрюченный Мотя. Ричард замер в дверях, не веря своим глазам.

— Что тут произошло?!

Она вздрогнула и подняла на него безумные глаза. Только что, час назад и весь этот вечер они были прекрасными, умными, грустными, проницательными и нежными, в общем, самыми чудесными глазами, какие могут быть у женщины. Сейчас они стали просто безумны. Ни проницательности в них не осталось, ни тайны. Только ужас. Он опоздал. Будь он проклят, но он опоздал!

— Зела, с тобой все в порядке?

Она молча смотрела на него, и сведенные челюсти не давали ей сказать ни слова. Платье было разорвано пополам, и на плечах и шее видны были какие-то синие пятна. Ричард опустился рядом с ней на колени, заглянул ей в лицо.

— Зела, ты слышишь меня?

Она молча кивнула на Рекса. Он не был убит, но как бы обескровлен. В собаке не осталось ни капли энергии, и жить ей было незачем. Рекс уже не дышал. Ричард осторожно отодвинул его.

— Это был он?

Она молча смотрела на него ужасными глазами, не в силах ничего проговорить. Произошло что-то до такой степени мерзкое, что слова застревали в горле. Он мог это понять. Он не мог понять, почему он опоздал. Не хотел обидеть именинницу. Не хотел. Но в итоге он не просто ее обидел, он ее растоптал. В буквальном смысле, как петух курицу.

— Что это у тебя?

Он осторожно сдвинул обрывки ткани и прикоснулся к ее горячей коже с маслянистыми синими пятнами. Зела вздрогнула, взглянула на свое плечо, ужаснулась, словно увидела следы проказы, и бросилась из комнаты. Она успела закрыться в ванной. Оттуда вместе с шумом льющейся воды доносились ее истерические визги вперемежку с рыданиями. Она была не в себе и неизвестно, что могла с собой сотворить.

Ричард пробовал стучать и заставить ее открыть. Это было бесполезно. Робот вышел из строя. Пришлось вышибать дверь плечом. Он сам был в тихой ярости, поэтому атака удалась сразу. Зела, стоявшая под струей воды, завизжала еще громче, как будто к ней вломилась толпа насильников. Она вся была мокрая и склизкая от мыльной пены. Ричард схватил ее в охапку и, когда вытаскивал из ванной, сам попал по душ. Зела вырывалась, пока он не рявкнул не своим голосом:

— Тихо! Молчать! Прекрати истерику сейчас же!

Она задохнулась на полувскрике и смолкла в растерянности.

— Тихо, — сказал он уже ласково, — все в порядке, все будет хорошо.

Не глядя, он потянулся одной рукой к полке, где лежали махровые простыни, достал одну, завернул в нее мокрую Зелу и подхватил на руки. Она всхлипывала и прижималась к нему всем своим дрожащим существом. Было чувство вины перед ней, была жалость, раздражение, смертельная усталость и совершенно первобытное желание не отдавать ее никому и никогда.

Он отнес ее на свою кровать в спальне, накрыл одеялом и дал выпить таблетку. Зела не хотела смотреть на него и все время отчаянно отводила взгляд. Разбираться с ней было некогда.

— Полежи пока, — сказал он, — я тут, рядом.

Теперь самым главным была его собака. Если была еще жива. Воскрешать он не умел.

Рекс не дышал. Ричард встал перед ним на колени, погладил жесткую шерсть, уносить его куда-нибудь от глазков видеокамер просто не осталось времени. Толку от этих наблюдателей, судя по тому, что творилось у него в доме, не было никакого. Они только мешали сосредоточиться. Черт с ними. Пусть смотрят, как он это делает.

Он раскрыл свою оболочку и принял туда собаку. Внешне он ее просто обнял. Теперь они были одним целым. Хозяин и его пес. Пес был холодный, он отсасывал в себя энергию как водоворот, он тянул и тянул как бездонная яма, так что закружилась голова и заныли почки, кровь стучала в висках двумя молотками. На мгновение Ричарду показалось, что он теряет сознание, но это было скорее от усталости и бессонных ночей, это кончался его верхний слой.

Потом, как обычно, клапаны сорвало. На него самого обрушился такой поток энергии, что бросило в жар. Он уже ничего не делал, он был только проводник. Ощутимая физически, горячая волна шла через голову и выходила из сердца, она вливалась в Рекса, который сразу задышал и приоткрыл левый глаз. Сейчас Ричард мог двигать предметы, кипятить котлы, телепортировать, аннигилировать, но до конца он так и не понимал природы своих возможностей.

Рекс ожил. Ричард отпустил его, мысленно остановил поток энергии и очень скоро ощутил отдачу. За все надо платить. Собаке захотелось жить, Ричарду расхотелось. Он и так находил жизнь удовольствием весьма сомнительным. Растянувшись в стельку на полу, он не позволял себе отключиться совсем, только потому, что всем был должен: сыну, дочери, Зеле, Илларису, Кеттерваалю, Гунтриваалю, Алине, своим сотрудникам на работе… даже роботу, которого нужно было восстановить. Тело не слушалось, но мозг работал четко.

— Итак, что мы имеем? — рассуждал он без всяких эмоций, — Конс существует. Это главное. Он, безусловно, силен и мягким нравом не отличается. Похоже, даже разъярен. Большое счастье, что дома не оказалось Ольгерда, а то бы он присоединился к компании Рекса и Моти.

С этим монстром обязательно нужно встретиться, и если не договориться, то хотя бы выяснить, чего он хочет. Это неизбежно. И это второе.

Зелу нужно увезти отсюда подальше. Во-первых, от этого места, во-вторых, от Ольгерда. Для него это опасно, а ей надо отвлечься, тут Флоренсия права. Нельзя держать девчонку в постоянном стрессе. Надо улетать и срочно. Это третье.

Что из этого следует: Алина уйдет от него, Ольгерд тоже не поймет и обидится смертельно, Илларис не отпустит, Кеттерваааль обалдеет, Гунтривааль оскорбится, сотрудники на работе решат, что он их бросил в самый ответственный момент… Кажется, все. Какие мелочи. Зато сын в безопасности. И она. Теперь он ни на шаг ее от себя не отпустит.

Рекс лизал его руку. Ричард сел, с отвращением посмотрел на белый свет и заставил себя подняться. Из своего кабинета он позвонил дежурному из отдела Антонио Росси. В три часа ночи Бертран сидел в полном одиночестве и, похоже, ничего не видел.

— Ты что, спишь там? — спросил Ричард недовольно.

— А что? Запись идет.

— Пришли мне все записи за последние два часа. Я сам пересмотрю.

— Пятнадцать камер. Вам все прислать?

— Нет. Только ее комнату.

Через три минуты у него была запись. Ричард уселся в кресле и вывел изображение на главный экран. Комната была в темноте. Съемка шла откуда-то от окна, с карниза, наверно. Он нашел то место, когда приоткрылась дверь и вошла Зела.

Она включила свет, подошла к зеркалу, провела расческой по волосам, кажется, это было любимое ее занятие. Лицо было грустное. Она долго в себя всматривалась, словно искала ответ на какой-то мучивший ее вопрос. Потом стала примерять украшения, которые подарила ей Ингерда. Женщина есть женщина!

За этим приятным занятием и застал ее тот, кого она так боялась. Он появился посреди комнаты внезапно и бесшумно и выглядел, прямо скажем, не ангелом. Ричард сделал увеличенный стоп-кадр, чтобы получше рассмотреть своего будущего соперника.

Все его уродство, похоже, заключалось в склизкой синей коже, покрытой язвами. Руки, ноги и голова были у него на месте. Он был высокого роста, довольно хрупок с виду, затянут во все кожаное, даже на руках перчатки, видимо, потому, что любая другая одежда тут же намокала. Черные волосы средней длины тоже были влажные и блестели. Жуткими были его темные глаза, в них была бездна. И как-то уж совсем наивно смотрелся на его шее тонкий шарфик, перепачканный синим.

Зела заметила его в зеркале. Вскочила, но не закричала от ужаса. Просто попятилась к стене и замерла там. Ричарду показалось, что разговор у них шел вполне нормальный, язык был непонятен, но интонации ясны как день. Он что-то ей доказывал, она упрямо мотала головой, не желая его понимать. Потом он перешел к насмешкам. Сорвал с нее диадему и клипсы, бросил на пол и раздавил каблуком.

Теперь Зела отвечала резко. Лицо ее вспыхнуло, брови надломились. Оказывается, она могла быть в гневе, что трудно было себе представить. Они ссорились. Конс часто промокал платком лицо, потом снял перчатки и стиснул синей рукой ее плечо. Зела брезгливо дернулась. Он засмеялся, по-хозяйски сел на диван, закинув ногу на ногу, и раскинул руки.

Тут она что-то крикнула. Похоже, испугалась, что он запачкает покрывало. Это его и вывело из себя. Он встал и разорвал на ней платье пополам. Зела кинулась к двери, Конс отшвырнул ее назад к окну. Она визгнула. На визг примчался Рекс. Разъяренный гость свалил его одним взглядом. Пес упал, как подкошенный. Зела завизжала основательно. Тут появился встревоженный Мотя, но тоже ничего не успел сделать. Одним взглядом Конс оплавил его, как срез капроновой веревки.

Ричард старался смотреть на все это объективно, как постороннее лицо. Иначе было невыносимо. Ему важнее всего сейчас было понять Конса. Понять, на что он способен, и какие аргументы могут на него подействовать. Одно то, что он все-таки не забрал ее, немного успокаивало: или у него нет сил, или у него есть мозги.

Жутких сцен насилия не последовало. Конс унизил ее, не больше. За это ему тоже следовало башку свинтить, но могло бы быть и хуже. Ричард не чувствовал злости. И страха. Он вообще ничего не чувствовал.

Напоследок Конс сказал ей с чувством одно единственное слово, и без перевода было ясно, что это слово «дура». Это было так по-земному и так понятно, что Ричарду в тот момент показалось, что они все-таки найдут с этим мутантом общий язык.

Запись кончалась тем, что в комнату входил он сам и лицезрел картину преступления.

31

Теперь можно было отдохнуть. Сменить мокрую рубашку, глотнуть воды, посидеть хотя бы минут пять со стиснутыми висками и ни о чем не думать. Жуткое лицо Конса стояло перед глазами. Потом исчезло. Стало темно и пусто. Жить не хотелось. Хотелось зацепиться за что-нибудь из прошлого, чтобы почерпнуть оттуда силы. Ведь было же что-то прекрасное, яркое, сильное. Или не было? Или оно теперь за семью печатями? Где ты, Шейла? Ты бы меня поняла, тебе бы даже объяснять не пришлось. Но ты отошла от меня всего на три шага…

Он снова зашел в свою спальню. Зела так и сидела в махровой простыне под одеялом. Она по-прежнему отводила взгляд. Ричард догадывался, что она чувствует. Она идеализировала Землю и людей и старалась приспособиться к ним. Ее уже любили, ее обхаживали артисты, ей что-то обещал Марсон, а тут явился Конс и как будто вернул ее обратно. Ей казалось, что ее осквернили. Слава богу, он все видел, и ему не нужно ее ни о чем расспрашивать.

В приоткрытую дверь заглянул Рекс. Он спокойно подошел к кровати и улегся на свое обычное место. Лицо у Зелы ожило и изумленно вытянулось.

— Живой, — проговорила она.

— Конечно, — улыбнулся Ричард, — я же обещал, что все будет в порядке.

— Ты бог, — сказал она серьезно.

— Бог — это скучно, — усмехнулся он.

— Аппиры не умеют воскрешать. А ты умеешь. Ты сильнее Конса.

— Там посмотрим.

Он не знал, какой был вид у него, но у нее вид был измученный. Мокрые волосы лежали по плечам в беспорядке, глаза были тусклые, лицо как мел. Неприятно было думать, что к этому белому прелестному телу прикасались омерзительные и грубые синие руки этого монстра.

— Ричард… ты ничего не хочешь спросить?

— Нет, — он покачал головой.

— Почему?

— Тебе надо отдохнуть. Постарайся выспаться. А завтра мы с тобой улетаем в Дельфиний Остров. Будем смотреть дворцы, кататься на яхте, купаться в морском прибое, гулять в ботанических садах и напиваться в прибрежных ресторанах.

— Зачем? — изумилась Зела.

— Затем, что тебе врач прописал.

— Ричард, — сказала она, подумав, — а как же твоя работа? Кеттер, Гунтри, экспедиция?

Как будто что-то можно было изменить или послать вместо себя другого! И ей это было лучше всех известно.

— Я устал, — сказал Ричард так, словно послал всех к черту, — мне тоже полагается отпуск.

— Отпуск? Мы едем надолго?

— Пока не надоест, — усмехнулся он.

И впервые увидел на ее лице радостную, нет, совершенно счастливую улыбку. Зела просто не могла ее сдержать и смотрела на него с немым восторгом. Обрадовалась как ребенок, которого пообещали свозить в Страну Сказок. Конечно! Все ужасы останутся здесь, а они уедут к синему морю и белым парусам. Если все отбросить, то это действительно неплохо.

— Спи, — сказал Ричард, — уже рассвет.

— А ты где будешь спать?

— На коврике, рядом с Рексом.

— Ричард, я могу уйти.

— Я пошутил. Мне кажется, я сейчас усну даже стоя.

32

Ольгерд отвез костюмы назад в замок. Дома оставаться не хотелось, посещать Алину — тем более. Да его никто и не приглашал.

— Как у вас дела? — сонно спросила бабушка Илга, наливая ему традиционный чай.

— Превосходно, — ответил Ольгерд, приготовившись к следующему вопросу: не женился ли он.

— Почему ты не привез свою инопланетянку? — спросила бабушка, — я же должна на нее посмотреть.

— Странно, что ты вспомнила, — удивился он.

— Я помню все, что меня тревожит, — усмехнулась бабушка, — я не такая уж выжившая из ума старуха.

— Ты права, — смутился Ольгерд, — это я выжил из ума. Извини.

— Так почему ты ее не привез?

— Я не имею на нее никаких прав, бабушка. Это отец решает, куда ей ехать и зачем.

— С чего это он так раскомандовался?

Своего сына она не жаловала. В ней жила какая-то постоянная обида на него. На его самовольство, на недостаток его внимания, на его полное несоответствие ее идеалу.

Ольгерд коротко поведал ей историю с аппирами и Консом. Умолчал он только о ночном озере. Это никого не касалось, кроме них двоих. Отец встал между ними мощной стеной, хотя его это тоже не касалось. С ним трудно было спорить, он был по-своему прав. И он был сильнее.

— Я же тебе говорила, что она не эрх, — сделала бабушка вывод, — от эрхов не может быть столько проблем.

— Ты так говоришь, как будто знакома с ними.

— Конечно.

Кажется, на этот раз у бабушки случился приступ не склероза, а маразма.

— Вкусный у тебя чай, — сказал Ольгерд, — обычно я пью с сахаром, иначе скулы сводит, а твой и так можно пить.

— Потому что я знаю, как заваривать, — строго сказала она, — и знаю, что говорить.

— Бабушка…

— Ты прав, эрхам до людей дела нет, они и связаться с ними никак не могут: люди слепы и глухи, у них нет каналов для связи с эрхами. Но с белыми тиграми они общаются.

— Какими тиграми?

— Эх, ты… ты никогда не видел, как я превращаюсь в белую тигрицу?

— Ба, тебе плохо?

— Мне? Только тревожно за моего внука. Поэтому пора открыть ему глаза. Мне не нравится эта охота за тобой.

— Ты меня скоро совсем запутаешь, — сказал Ольгерд, не зная, что и думать.

— Наоборот, — заявила бабушка Илга, — я тебе объясню.

— Что объяснишь?

— Кто ты есть. Ты не человек, Ольгерд. Ты белый тигр. У нас, в роду Оорлов всегда были белые тигры.

Это становилось интересным.

— И отец тоже? — спросил он.

— Нет! Именно ты.

Новость была невероятная. Пожалуй, что-то странное в нем было. Но что из того? Он родился на Земле от нормальных родителей. С чего бы ему не быть человеком?

— Ба, кто такие белые тигры?

— Промежуточное звено, — сказала она, разве непонятно?

— Не совсем.

— Люди — белые тигры — эрхи. Эрхи когда-то жили на Земле и были людьми. Теперь они в тонких мирах. Белые тигры — это тоже эрхи, но особые, которые не хотят расставаться с плотным миром и даже иногда рождаются здесь. Они к нам ближе. Они следят за нами. Они могут бывать и там, и там. Это ограничивает их подвижность, зато дает определенные удовольствия. Этот мир тоже не лишен прелести, не так ли?

— Я пока только здесь, бабушка.

— А ты пытался?

— Разумеется, нет. Мне бы и в голову не пришло.

— Вот именно.

За окном стоял жаркий полдень, под окнами, прижимаясь к булыжным стенам, дико росли кусты спелой малины. Плотный мир был прекрасен, и расставаться с ним совсем не хотелось. Какие наслаждения могли быть в тонких мирах? Можно ли там было провести вот так ладонью по разогретому подоконнику и стереть с него пыль? Сощуриться от солнца? Следить за мухой, носящейся по раме?..

— Ба, что для этого нужно?

— Во-первых, верить, — сказала бабушка, тоже подходя к окну.

— Ну, допустим, верю.

— Во-вторых, положи свое тело куда-нибудь, чтобы не упало.

— А когда положу? — усмехнулся он.

— Больше ничего не нужно. Ты белый тигр, тебе достаточно захотеть. Но, поскольку для тебя это впервые, позови их. И попроси, чтобы помогли тебе. Вот и все.

— Ладно. Как-нибудь попробую.

— Пробуй сейчас, — строго сказала бабушка, — потом может быть поздно.

Ольгерд лег на диван, закрыл глаза и мысленно позвал белых тигров. Пока он ничего не чувствовал, страха не было. Было ощущение явного недоразумения и размышления: что бы такое придумать и соврать бабушке, чтобы не расстроилась. Потом, как будто перед сном, тело вдруг стало легким, все рецепторы на коже загудели как от озноба. Стало тревожно, и он приоткрыл глаза.

Он увидел все тот же мир, комнату, край дивана и свою руку на нем. Только изображение стало каким-то неестественным, как стоп-кадр, и почему-то плоским. Стало вдруг сразу понятно, что он вовсе не живет в этом мире, ему просто показывали кино про него, объемное, цветное, насыщенное запахами, звуками и прочей информацией. Теперь изображение сдвинулось, трехмерный мир стал плоским и искаженным. Ольгерд выходил в другой объем.

Он вылупился, как из яйца. Комната была все та же, только по-другому освещенная. Было много сиреневого и фиолетового, и цветов, которых он раньше не видел. Рядом стояли белые тигры, огромные кошки с зелеными глазами, черными носами и мощными лапами. У Ольгерда тоже были лапы, еще мощнее, чем у них. Под шерстью от ужаса выступил холодный пот.

Они переговаривались мысленно. «Вот и он!» «Он боится!» «Какой красивый!» «Замолчите, дайте ему опомниться!»

Самый крупный из них подошел к Ольгерду и спокойно сказал:

— Ничего не бойся. Ты свободен, Ольгерд Оорл. Просто у тебя теперь два мира и две оболочки. Мы ждали тебя.

— Я могу быть человеком?

— Конечно. Но нам больше нравится обличие тигров. Руки и речевой аппарат нужны только в плотном мире.

— Почему именно тигров? И почему белых?

— Разве мы не прекрасны? — удивился тигр.

Вопросов была куча. Где он? Что они делают в его замке? Куда делась бабушка? И почему именно он — этот самый белый тигр? Но, тем не менее, земные дела интересовали его гораздо больше.

— Кто ты? — спросил он старшего тигра.

— Инагмиан, — ответил тот.

— А Лаокоон среди вас есть?

— Нет.

— Прекрасный юноша с голубыми глазами и черными локонами.

— Нет-нет. Мы не знаем такого.

— А среди эрхов его нет?

— Возможно. Эрхов много, гораздо больше, чем нас.

Ольгерд встал. Огромное мощное тело было по-прежнему невесомо. Лапы не касались ковра, а если он опускал их насильно — проходили пол насквозь.

— Здесь все делается мысленно, — сказал Инагмиан, — бесполезно двигать предмет лапой. Научись хотеть.

Как во сне, он взлетел и проплыл над спинами встретивших его тигров. Они тоже поднялись, как стая птиц, и сквозь стены вылетели из замка. Это было блаженство.

— Научись хотеть, — наставлял его старший тигр, — почувствуй это, и в плотном мире предметы будут подчиняться тебе.

— А если у меня не хватит сил? — это вопрос волновал его чрезвычайно.

— Мы дадим тебе силы. Только позови нас.

— Если вы так сильны, почему вы не поможете аппирам?

— Аппиры — бездонная яма. Даже эрхи от них отказались.

— Но им же надо помочь! Они вымирают!

— Значит, так тому и быть. У них были условия абсолютно схожие с земными: такая же планета, такие же законы. Но Земля вышла из кризисов, а Пьелла нет. Создатель ставит эксперименты.

— Сколько раз он их ставит? — хмуро спросил Ольгерд, вспоминая свое ощущение, что все уже было, и много тысяч раз.

Возможно, с каждым кругом что-нибудь менялось, какая-нибудь малюсенькая деталь, сотый знак гравитационной постоянной, или плотность воды, или видимый спектр, кто знает… и вот такими малюсенькими шажками, круг за кругом, Создатель шел к своей цели: созданию совершенного мира. Времени у него было достаточно. Хотя, кому он говорил, что у него за цель! Может, все так и крутится волчком до бесконечности!

— Это уже не наше дело, — сказал Инагмиан.

Внизу простиралась фиолетово-сиреневая земля. Людей там не было. Прекрасный мир был скучен, хоть и таил в себе неисчислимые возможности. И не было в нем ответа на главный вопрос: ЗАЧЕМ?

Ни в одном сне нельзя находиться бесконечно. Он многое увидел и узнал, но все-таки очнулся в гостиной у бабушки, мирно сидящей в кресле-каталке с вязанием. Мир был, как и прежде, объемным. Чего-то в нем уже не хватало, да и ночь уже вступила в свои права, но все равно он еще принадлежал этому миру. Бабушка тоже. Носки и кресло ей почему-то нравились больше, чем полеты в сиреневом небе над дворцами, построенными так, как хочет фантазия: без учета силы тяжести.

— Ну, как? — спросила она буднично, словно он вернулся с вечеринки.

— Откуда я знаю, как! — вздохнул он, — у меня в голове каша.

— Ты их видел?

— Конечно.

— А эрхов?

— Мне объяснили, что эрхи создали свой замкнутый мир и никого туда просто так не пускают. Даже своих сородичей — белых тигров.

— Знаю. Зато сами они торчат везде. Везде суют свой нос, как будто их об этом просят. Так что все равно ты их увидишь. В другой раз.

— Мне нужен только Лаокоон. Может, он объяснит мне, что тут происходит?

— А если он не эрх? И не Лаокоон? Я тоже могу назваться Кассандрой, но это же не значит, что меня так зовут.

— Тогда ума не приложу, кто он.

— Он еще придет за тобой, вот увидишь. Правда, теперь ты не так слаб, как раньше. Мне будет спокойнее, если ты сможешь себя защитить.

Еще не веря в свои возможности, Ольгерд поднялся и потянул застывшее тело.

— Который час, бабушка?

— Пора спать. И не вздумай ходить в эту спальню! Что за блажь у тебя такая?

— Ладно, ладно, не ворчи, не пойду.

У него сейчас была другая задача. Он хотел себя проверить: на что он теперь годен, и сможет ли защитить в первую очередь не себя, а Зелу. Если это так, тогда не нужно больше прятаться за широкую спину отца, и можно самому встретить этого Конса как положено, по-тигриному. Если б еще три дня назад, там, на озере, он знал, что он белый тигр! Все было бы не так. И не было бы этого унизительного разговора с отцом, когда тебе дают понять, что ты мальчишка и вмешиваешься во взрослые игры.

Ольгерд проделал то, что проделывал на его глазах отец: кипятил воду в кофеварке, сдвигал предметы, расколол пару лампочек, телепортировал из спальни в коридор и обратно и поджег взглядом обрывок бумаги. Ничего сложного в этом не было. Теперь.

И тогда он всерьез подумал, что с Консом один на один придется встретиться ему. Ему, а не отцу. И тогда ему впервые стало жутко.

33

Утром он застал отца на стоянке. Тот копался в моторе модуля, хотя обычно поручал это Моте. Длинные волосы мешали ему, и он постоянно убирал их со лба, даже не замечая этого.

— Как день рожденья? — спросил Ольгерд, выпрыгивая из своего модуля.

— Что? — отец взглянул на него удивленно, как будто Ольгерд спросил о чем-то давно прошедшем, и снова убрал со лба волосы.

— День рожденья, — повторил он, — вы что там, перепили?

Вид у отца был какой-то больной, черная футболка это еще больше подчеркивала, он казался худым и бледным. И все его восемьдесят четыре были при нем. То ли он слишком устал, то ли Ольгерд теперь смотрел на него другими глазами и видел уже не силу его, а слабость.

— А ты где пропадал? — спросил Ричард.

Этот вроде бы невинный вопрос Ольгерда задел. Ему показалось, что он снова должен отчитываться перед отцом, где он был и что делал. Да и как-то неприятно было признаваться, что пока Ричард там развлекался с Алиной, Зелой и Ингердой, Ольгерд тихо сидел у бабушки и пил чай.

— Послушай, это имеет какое-то значение?

— Никакого, — сказал отец, — успокойся.

— Почему ты не на работе?

— Я в отпуске.

— Как это в отпуске?

— Такое иногда случается. Люди берут отпуск.

— И что, Илларис тебя отпустил?

— Нет, конечно.

Отец продолжил копаться в капоте.

— Па, мне нужно с тобой поговорить, — сказал Ольгерд, — серьезно.

— Мне тоже, — ответил Ричард, — тут кое-что случилось без тебя.

— Что же?

— У нас были гости, — отец взглянул на него устало, — я немного опоздал, Ол. Поэтому от нашего робота почти ничего не осталось. Займись ремонтом.

— Подожди, каким ремонтом? Где Зела?!

— Дома. Не волнуйся, с ней уже все в порядке.

— Что ты меня успокаиваешь? Что случилось? Это Конс появился?

— Да. Во плоти. Они немного поссорились, но трупов нет.

Трупов нет! Успокоительно-насмешливый тон отца просто убивал. Этот Конс все-таки появлялся, и Зеле, вероятно, досталось от него. Но трупов нет!

— А где ты был, черт возьми?!

— Это к делу не относится, — пробурчал отец, не глядя.

— Как это не относится? Ты уверял, что это твоя обязанность, ты мне даже видеться с ней по этому поводу не позволяешь. Поэтому я тебя и спрашиваю: где был ты сам?

— Ол, сбавь обороты, — посоветовал отец, — ничего уже не изменишь. Где я был, тебя не касается. Ясное дело, что далеко.

— А должен был быть рядом, — жестко сказал Ольгерд, он догадывался, что в эту ночь отец остался у Алины, — а если тебе это так трудно, то и не берись за это. Рядом с ней буду я.

— Прежде, чем заявлять такое, — ответил отец сдержанно, — пойди и посмотри, что он сделал с роботом.

Ольгерд пошел и посмотрел. Робот был оплавлен, сталь, пластмасса, оргстекло, — все слилось в одно обгорелое месиво. Жалко и ужасно было смотреть на то, что осталось от любимого доброго Моти, как будто кто-то саданул в него из лучемета. Чинить тут было, в общем-то, нечего, надо было все менять. В комнате еще остались следы выяснения отношений: растоптанные украшения, сдернутое покрывало, пол, усеянный упавшими предметами, и еще — жирные синие пятна. Отец встал за его спиной.

— Я, конечно, виноват. Не спорю. Но больше такого не повторится, Ол. Можешь мне поверить.

Ольгерд обернулся к нему.

— Ты что, думаешь, я испугался?

— Я думаю, что ты в здравом уме и трезвой памяти. Больше ничего.

— В здравом уме и трезвой памяти я заявляю тебе, что сам в состоянии справиться с вашим Консом.

— Давно ли? — усмехнулся отец.

— Это к делу не относится, — сказал Ольгерд его словами.

— Ну что ж, я рад, если это так, — пожал плечом Ричард, кажется, он не поверил, да и было бы странно, если б он поверил вот так, без доказательств.

— Хочешь убедиться? — спросил Ольгерд, глядя ему в глаза.

— Зачем?

— Затем, чтоб ты понял, что я сам могу защитить ее. Если ты мне дашь такую возможность, конечно.

— Не дам, — сказал отец жестко.

— Я так и думал.

— Что ж, правильно думал.

— Потому что она тебе самому нужна?

— Потому что поздно что-то менять. Через полчаса мы улетаем в Дельфиний Остров.

— Куда?!

— На курорт, — уточнил отец бесстрастным голосом.

Это был удар ниже пояса. Плюя на всех, он увозил Зелу в такую обстановку, где просто невозможно не стать любовниками. Это было так прозрачно, что даже не требовало обсуждения. Интересно, как он это объяснил Алине? Ольгерд знал, что Зела рано или поздно будет с ним, он это видел, он это уже ощутил, но такого оборота дел ему совсем не хотелось. Что ж, отец умел переступать через его самолюбие, кажется, ему и на других было наплевать.

— Пойми, — сказал Ричард мягче, — у меня нет другого выхода.

Другой выход есть всегда. Было бы желание.

— Это твоя ошибка, — покачал головой Ольгерд, — ты считаешь, что ты всегда прав, но на этот раз ты ошибся, папа.

34

Дочь явилась еще позже сына. Вид у нее был непривычно печальный. Зела предупредила, что она полетела к Ясону, но он счел себя не вправе вмешиваться в ее дела. Хотя Ясон ему и не нравился. Наверно, что-то у них не получилось, раз у Ингерды такое расстроенное лицо. Девочка совсем не умеет скрывать свои чувства.

Ингерда что-то буркнула вместо приветствия, прошла в свою комнату, потом уже в халате прошмыгнула в ванную. Из ванной послышались рыдания. Лилась вода, и плакала женщина. Такое сегодня уже было. В этом мире вообще нет ничего нового, и от этого страшно устаешь.

Вышибать дверь он не стал. Дождался, пока дочь выйдет сама.

— Пусти меня, — заявила она, отворачивая припухшее лицо.

— Кто тебя так расстроил?

— Пусти!

— Я хочу знать, кто?

— Зачем? — она взглянула на него заплаканными глазами, — ты что, пойдешь и убьешь его?

— Надо будет — убью. Было бы за что.

— Тогда убей себя. Зачем ты воспитал меня такой идиоткой?

— Наверно, потому, что очень любил тебя.

— Но ты же знал, что весь мир не может меня любить как ты! Мне надо было еще в детстве сделать прививки от глупости. Тогда они легче переносятся! А ты…

Он дал ей высказаться. Ей было плохо, и Ричард догадывался, что могло там произойти. Доктор был холоден и груб. Он такой и есть. Ингерда принимала это за мужество. Что ж, когда-то надо учиться отличать.

Он все терпеливо выслушал.

— Он что, был груб с тобой?

— Он меня просто изнасиловал. Вот и все. Как тебе это нравится?

— По-моему, ты преувеличиваешь. Ты же сама этого хотела.

— Хотела. А потом расхотела. Это мое право!

— Тебя трудно понять, детка. Я бы свернул ему шею, если б все так и было, как ты говоришь. Но я не уверен, что это так.

— Спроси у него сам. И сверни ему шею!

У него в комнате над собранными сумками сидела Зела. Отменить ничего было нельзя.

— Не сейчас, — сказал Ричард, — я потом с ним разберусь.

— Как это потом? — возмутилась Ингерда.

— Я улетаю на курорт, — сказал он, как будто вылил на себя ушат дерьма. И уже не в первый раз.

— Па, ты что? — Ингерда оттолкнула его и попятилась, — твою дочь изнасиловали, а ты улетаешь на какой-то курорт?!

Ему стало вдруг смешно. Он еще не звонил Алине!

— Я сказал, разберусь, — ответил он ей жестко, — никуда он не денется, твой Ясон, а, скорее всего, сам меня разыщет, если виноват. А если он просто не умеет ни черта, так убивать его не за что, а учить я его не собираюсь.

— Ну и катись! — визгнула Ингерда, — и не приставай ко мне! Я тебе больше ничего не скажу!

Она закрылась в своей комнате. Рыданий оттуда не слышалось. Ричард вздохнул и прошел в свой кабинет.

Алина была на репетиции. Она прошла в свою гримерную и перевела изображение с карманного компьютера, который у нее был в виде кулона, на большой экран. Взгляд ее был неласковый, не отошла еще от вчерашнего.

— Вот уж не думала, что ты так рано позвонишь.

— Звоню, чтобы предупредить: мы с тобой долго не увидимся.

— Вот как? — усмехнулась Алина, — почему?

— Я улетаю в Дельфиний Остров.

— С этой? — понимающе кивнула она.

— С этой, — повторил он твердо.

— Можешь не прилетать, — спокойно заявила она, дернув плечом, и сама погасила вызов.

Он медленно достал из кармана жвачку и положил в рот.

35

Потом он поднялся в спальню. Зела и Ольгерд стояли посреди комнаты над упакованными сумками. Она была в легком летнем платьице и с панамой в руках. Ни визгов Ингерды, ни того, что Ричард вошел, они как будто не слышали, безрассудный капитан и его прекрасная находка. Особенно расстроенными они не казались: знали же, что расстаются не навечно. И понимали, должно быть, что он не собирается ложиться костьми на их пути.

— Зела, ты готова? — спросил он.

Она заметила его и улыбнулась.

— Давно.

— Ол, бери сумки и неси к модулю. Мне еще надо переодеться.

Он надел веселенькую майку и кепку с козырьком. Челюсти все еще перемалывали жвачку. Еще бы стакан водки, и все бы стало совсем хорошо.

Бодрой походкой он вышел из дома. Посадил Зелу на переднее сиденье, выплюнул, наконец, жвачку и сказал сыну на прощанье пару слов.

— Мне не нравится твое настроение, Ол.

— Извини, другого нет.

— У тебя тут будет много дел без меня.

— Не волнуйся, справлюсь.

Черные пронзительные глаза сына смотрели холодно. Без любви. Без понимания. Без сочувствия. Осуждать он умел. А во что обошлась Ричарду эта ночь, даже не спросил. Что это было: ошибки в воспитании или роковой расклад обстоятельств? Или все дети таковы?

— Ты тоже не волнуйся, — сказал Ричард терпеливо, — все будет нормально.

Ольгерд ничего не ответил.

Дом остался далеко внизу. Ричард заложил крутой поворот, быстро набрал высоту, включил автопилот и откинулся, наконец, на спинку сиденья. Внизу стремительно проносились облака, солнце било в лобовое стекло, так что пришлось включить затемнение. Кабина заполнилась зеленоватым мягким светом. Два часа можно было отдыхать и ни о чем не думать. Все проблемы остались там, внизу.

Зела спокойно сидела рядом. В белом платье с золотой каймой по подолу и глубокими разрезами на бедрах, повторявшем все изгибы ее изумительного тела. Увозить куда-то такую женщину было бы сплошным удовольствием, если бы не… список можно было продолжать до бесконечности. Но все равно это было приятно.

Она так восторженно и доверчиво смотрела на него, что пришлось отвести взгляд от ее ослепительных коленей. Зела, кажется, перестала его бояться, но это достижение можно было разрушить в два счета. Ему предстояло балансировать на тонкой грани ее покровителя. Это было, в общем-то, нетрудно, если отключить оскорбленного самца. Она считала его богом, что, видимо, означало, что человеческих слабостей, в том числе влечения к красивой женщине, у него нет. Нет так нет…

— Рассказать тебе, куда мы летим? — спросил он.

— Расскажи, — улыбнулась Зела.

— Это самый модный по нынешним временам курорт. Когда-то это была столица огромной Триморской империи. Она расположена на острове, потому так и называется. А к берегу ведут мосты, все построенные в разные века. В Триморье каждый император считал своим долгом переплюнуть предшественника и построить себе дворец. Так что весь остров — сплошные дворцы — пятнадцать штук. И все тоже разных эпох. В них теперь музеи, но в одном — гостиница. Специально для любопытных туристов.

— Мы тоже будем жить во дворце?

— Нет, там слишком допотопная утварь, хоть и красивая. Я выбрал кое-что поновее.

Он знал эту гостиницу, они бывали там с женой много лет назад. Прелестный трехэтажный домик из разноцветного стекла, с двумя башенками, украшенными желтыми колпачками, как у гномов. Он стоял на самом берегу моря, чуть ли не на песке, волны плескались под стрельчатыми, разноцветными окнами, а внутри все было выложено веселой мозаикой. Ричарду всегда казалось, что это домик детский, хотя детей там почти не бывало. Там взрослые превращались в детей.

Зела радовалась всему. Ей понравился остров, над которым они пролетели, и город с высоты птичьего полета, огромные заливы с нависшими длинными мостами и стаями парусов по берегам. Ей понравился и дом с желтыми башенками и стрельчатыми окнами, оплетенный лианами и вьюнками. Она выпрыгнула из модуля и восторженно огляделась вокруг. Отчетливо пахло морем, ванильными пирожными и крепким кофе. Ее радость умиляла и была так же необоснованна, как и ее страх. Все в ней было слишком, как будто она переигрывала.

Ричард легко простил ей этот перебор, ему нравилось видеть ее счастливой. Номер он заказал еще утром, ему хотелось попасть именно в эту гостиницу, и желательно в этот номер, с окнами на море, на втором этаже. Теперь он только взял ключи.

Обстановка была шикарная, в стиле «Грот»: малахитовые стены, желто-зеленые ковры, мебель из прозрачно-синего стекла; цветы, напоминающие водоросли; кресла, спинки диванов и кроватей — в форме ракушек. Стена между гостиной и спальней представляла собой один сплошной аквариум с рыбками, морскими ежами и прочей живностью, противоположная стена была с избытком заполнена видеоэкранами.

Кроме гостиной и спальни была еще одна комната поскромнее, туда Ричард отнес свои вещи. Там был всего один экран, и диван служил одновременно кроватью. Его это устраивало, он только хотел, чтобы его дама чувствовала себя комфортно.

— Тебе нравится? — спросил он, возвращаясь в гостиную.

— Очень, — сказала она.

— Вот и прекрасно.

— Что мы будем делать?

— Купаться. Срочно! Собирайся на пляж.

К морю они спустились почти бегом. На ходу раздеваясь, бросились в бирюзовую воду, растворились в ней на полчаса, не меньше. Потом отогревались на песке. Потом сидели за столиком в прибрежном кафе, поглощая эти самые ванильные пирожные и крепкий кофе. Потом изучали окрестности, точнее, она изучала, а он работал гидом. В промежутках — покупал ей мороженое. Все осталось далеко позади: дом, работа, возмущенные дети, капризная любовница, даже Конс куда-то отдалился, хотя Ричард старался не забывать о нем ни на минуту. Он ждал его.

На обратном пути Ричард купил ей огромный розовый букет. Зела с удовольствием поставила его в ракушечную вазу на столике в спальне.

Солнце уже касалось своим раскаленным краем горизонта, оставляя на морской глади золотую трепещущую дорожку. Ричард лениво сидел в кресле-ракушке и переключал программы, ища то, что могло бы его хоть немного заинтересовать. Он так хотел от всего отвлечься, что отключил все свои устройства связи, которые предпочитал в виде браслетов. Он их даже снял. Только межпланетник для переговоров с Гунтриваалем лично был у него в виде портсигара, и про него он просто забыл.

Он-то и заверещал. Ричард не хотел отвечать, даже поборолся с собой, но инстинкт победил. А вдруг что-то случилось с этим неугомонным повстанцем? Он открыл крышку. На экране почему-то показался недовольный Силин, его заместитель. И начал без предисловий.

— Где тебя носит! Три часа звоню! Ты что, отключился!? Через Гунтри пришлось тебя разыскивать! Хорошо, что не через Анавертивааля!

— Межзвездной связи еще не придумали, — усмехнулся Ричард, — к счастью! Чего ты от меня хочешь? Я все передал помощникам. И нечего меня дергать по всякому поводу!

— Ты что, очумел?! — громко вещал Силин, — как будто сам не знаешь, что завтра заседание? Если тебя не будет, Росси упакует звездолет своими придурками!

— Попробуйте без меня, Сил.

— Не выкручивайся. Никто за тебя не будет связываться с Антонио. И я тоже!

— Ну что ж, — вздохнул Ричард, — значит, лисвисам не повезло.

Он мог бы сказать, что ждет Конса, и это будет поважнее лисвисов и потруднее очередной стычки с Антонио Росси, но Зела не должна была этого знать. Впрочем, того, что заявил потом раздраженный Силин, ей тоже лучше было бы не слышать.

— Я не пойму, Рик, ты в детство впал, или сдвинулся на сексуальной почве? Ты другого времени не нашел свалить с бабой на курорт?

Ричард чуть не выругался. Кажется, все его усилия пошли насмарку. Шаткий иллюзорный мир безоблачного счастья зашатался. А чего он, собственно ждал? Что его так просто оставят в покое?

— Позвонишь, когда научишься разговаривать, — резко сказал он и отключился.

Зела с опущенными руками стояла возле аквариума, в котором равнодушно и медлительно двигались пестрые рыбы, и лесом стояли густые водоросли, такие же зеленые, как ее глаза. Она как будто вся погасла.

— Ричард, так не должно быть, — сказала она отчаянно.

— Не должно, — ответил он, подходя к ней, — но это всего лишь мелкие дрязги. Твое настроение меня волнует гораздо больше.

— А кого будет волновать твое настроение?

— Мое? Мне можно только позавидовать: море, солнце и самая красивая женщина во вселенной. Особенно, когда улыбается.

Она не стала возражать, зачем, собственно? Но и улыбки он больше не увидел.

36

Высокая изящная певица бродила между столиков и пела о потерянной любви. На дары моря, разложенные на тарелках, почему-то не хотелось смотреть. Хотелось грустить под текучую, медленную музыку и вдрызг напиться.

Его дама была ослепительна. Ричард с удовольствием постороннего смотрел на изящные линии ее шеи и плеч, посыпанные золотыми волосами, на высокую грудь под серебристой тканью узкой блузки, на кисти точеных ухоженных рук, на алые губы, застывшие в странной полуулыбке. Все эти соблазны оставляли его равнодушным созерцателем. Только глаза ее все путали. Они были прекрасны, и в них было все: грусть, надежда, космическая пустота и такая же космическая мудрость. Пожалуй, Ольгерд был прав, в нее можно было влюбиться безумно, вот так взять, забыть, кто она, и потерять голову. Можно. Только не ему и не сейчас.

Ричард посмотрел на певицу, на танцующие пары, потом перевел взгляд к входной двери. В дверях, скрестив руки, стоял Конс.

— Оперативно, — подумал Ричард, справляясь с легким шоком, все-таки так скоро он его не ждал, — уже тут! Как будто на хвосте сидел!

Конс смотрел на него, взгляд у аппира был тяжелый, синее лицо безобразно. Понимая, что долго привлекать чужое внимание нельзя — здесь все-таки не Институт по Контактам — он шагнул назад и скрылся в темноте.

— Подожди меня немножко, — сказал Ричард Зеле, как можно спокойнее, — у меня тут одно маленькое дело. Хорошо?

— Хорошо.

Она сидела спиной к двери и ни о чем не догадывалась. Глаза у нее были грустные, но спокойные. Страха в них не было.

Он вышел в мягкую прохладу южной ночи. Выброс адреналина сделал свое дело: тело напряглось, воля собралась в кулак, эмоции отлетели как ненужный хлам, мозг заработал четко. Ричард огляделся. Конс стоял у парапета набережной, вдалеке от освещения. Его выдавал только силуэт: взлохмаченные волосы и высоко поднятый воротник. Он ждал.

В двух метрах от него Ричард остановился, чувствуя, что дальше пути нет, дальше непробиваемая стена. Он встал, но стена продолжала медленно надвигаться на него, тесня назад. Конс неподвижно смотрел тяжелым взглядом. Идея была ясна.

Ричард сосредоточился, у него потемнело в глазах, и заныли разом все зубы, он забыл, кто он есть, но он сдвинул эту стену обратно, пока она его не раздавила. Поле Конса смялось в гармошку, и он его ослабил. Ричард тем временем тоже поставил впереди себя волевой щит, с удовлетворением думая, что, когда сорвет его клапаны, он вплавит Конса в парапет. Злости, впрочем, не было: это была не борьба, а обычная проба сил. Легкая разминка.

Внешне все выглядело нормально, они просто стояли и смотрели друг на друга. Только пот выступил на спине, да ноги стали ватными.

— Так это ты, — услышал Ричард вполне нормальную человеческую речь, правда, довольно медленную, — ну что ж: хорош, красив, неуязвим. Все правильно. Я только не могу понять, зачем тебе Ла Кси? У тебя есть красивая белокурая женщина. Тебе и так можно позавидовать.

Ричард прислонился к парапету, стараясь не показывать, насколько он устал и взволнован.

— Видишь ли, у нас на Земле вообще несколько иное представление о женщинах, — сказал он, — прежде всего, она — не вещь. И сама выбирает, с кем ей быть.

— Прекрасный мир — прекрасные законы, — усмехнулся Конс, — если бы я был таким как ты, я тоже предпочел бы, чтобы женщина была со мной добровольно. Но посмотри на меня и скажи: где ты найдешь такую женщину? Наши законы уродливы так же, как и мы. Поэтому Ла Кси — вещь. Моя вещь. И она это знает.

Конс достал из кармана платок и вытер взмокшее лицо.

— Ла Кси, как ты ее называешь, живет уже по нашим законам, — сказал ему Ричард, — она свободна. И уже поэтому я ее тебе не отдам.

— Она не свободна, — ответил Конс презрительно, — она просто прыгает от одного хозяина к другому.

— Я ей не хозяин.

— Это ты так думаешь. А она думает по-другому. Тебе это нужно?

— Откуда тебе знать, что она думает?

— Мне? Да я знаю эту ослицу вдоль и поперек. Каждую клетку ее тела и каждый поворот ее куриных мозгов.

— Ты так презрительно к ней относишься?

— Она глупа. Ее вывели из пробирки не для того, чтоб она рассуждала. Она не умеет и любить, не надейся на это. Зато изображать любовь эта амеба умеет великолепно. Сам, должно быть, знаешь. Так вот, не заблуждайся. Это только притворство. И на Земле это не нужно. У вас много красивых женщин, которые умеют чувствовать по-настоящему. Ла Кси никогда такой не будет.

— Будет, — сказал Ричард, — когда привыкнет немного. Она так тебя боится, что не может прийти в себя.

— Идиотка, — фыркнул Конс, — нашла, кого бояться!

— Она не хочет возвращаться на Наолу.

— Еще бы! Только она здесь не приживется. Потому что она аппир. Потому что она сонная амеба, такая же, как они все…

— Хорошо, — перебил его Ричард, — я твое мнение выслушал. И теперь мне в свою очередь непонятно, зачем тебе Ла Кси? Она глупая ослица и сонная амеба, которая тебя ни капли не любит. Зачем она тебе?

Конс метнул на него совершенно разъяренный взгляд. Если бы Ричард не держал перед собой волевой щит, у него бы истлела одежда от этого взгляда.

— Послушай меня, — сказал Ричард терпеливо, — оставим пока твою Ла Кси. Я вижу, что люди тебе нравятся. Почему бы тебе не сойтись с ними поближе?

— Пугать маленьких детей?

— Не обязательно. Твое уродство — это всего лишь болезнь, которая, возможно, лечится. Я могу тебе помочь в этом, если ты согласишься.

— В обмен на Ла? — усмехнулся Конс.

— Торги отменяются. Она будет с тем, с кем сама захочет.

— Она давно уже выбрала. Тебя, Ричард Оорл.

— Это миф, — сказал Ричард, — она прячется за меня, как за стену, не более того.

Конса это сообщение несколько озадачило.

— Ты так говоришь, потому что опасаешься моей ревности.

— Я тебя не боюсь, если ты заметил.

— Ты меня еще не знаешь, — зловеще сказал Конс.

— Твои угрозы, так же как и твоя ревность не имеют смысла. Эту женщину ты в любом случае не получишь.

— Что ж, ты можешь быть щедрым, Оорл, — заявил Конс, подумав, — у тебя избыток сил и избыток женской любви. Ты можешь себе позволить защищать ее просто так, безвозмездно. Ла Кси не нужна тебе, но ты будешь стоять за нее стеной. Мне это понятно. Но мне это не нравится. Потому что уступать ее я не намерен.

— Лучше займись своим здоровьем, — сказал Ричард, — я могу тебе помочь. А могу и убить. Выбирай, что тебе больше нравится.

— Звучит недипломатично, — Конс выкинул насквозь промокший платок в воду, снял с шеи косынку и промокнул ею лицо, — но доходчиво. Уверяю тебя, я тебя тоже не боюсь, Ричард Оорл, и убить меня не так-то просто… но ты правильно понял: раз я вышел на разговор, значит, мне что-то нужно от вас. И мне нравятся люди. Но я еще недостаточно изучил их, чтобы вступать с ними в контакт. Мне нужно подумать.

— Даю тебе неделю, — проговорил Ричард, переходя на административный тон, — встретимся здесь же, только утром. В девять часов.

— Хорошо, — согласился Конс, — я буду здесь через неделю.

Зыркнул хмурыми черными глазами в заплывших синих веках и исчез. Свидание окончилось.

Была прекрасная, теплая летняя ночь с чистым небом, мириадами звезд в нем, со стройными силуэтами пальм, запахом прибоя и веселой песенкой о влюбленной черепахе, доносящейся из бара.

Ричард чуть не сел тут же, на ведущих к воде ступеньках. Он устал смертельно, колени подгибались, поджилки тряслись, зубы стучали, голова шла кругом. Всё обошлось, если не считать гнусностей, которые он услышал. Успокаиваться было рано, но хотя бы сейчас можно было, наконец, расслабиться. Он посмотрел на часы. Прошло всего пятнадцать минут.

Ватные ноги донесли его до ночного бара. Безумно веселая музыка обещала в жизни много хорошего, артисты на сцене перешли к стриптизу. Он купил пачку сигарет и немедленно затянулся. Делал он это очень редко.

— Что будем пить? — весело спросил бармен.

— Водку, — ответил он.

Золотая головка Зелы отчетливо виднелась за столиком. Она и представить не могла, от какого напряжения он только что избавился. Что может быть хуже ожидания? И что может быть хуже неизвестности? Он сел на свое место вполне довольный, но такой усталый, что она это заметила.

— Что-нибудь случилось, Ричард?

— Да нет, просто дела.

— Тебя так долго не было…

Он не хотел ее расстраивать и портить ей вечер. Он смотрел на нее, так и не понимая, кто же она, какая она, и что он к ней чувствует. Конечно, Конс говорил чушь, говорил со злости и от обиды. Прекрасная, умная женщина. Мечта. Любить ее глупо. Отказаться от нее — глупо вдвойне. И в любом случае выглядишь полным идиотом.

— У меня был разговор, — сказал он, раздавив в блюдце окурок.

— С Алиной? — вдруг спросила она.

— Нет, — он покачал головой, про Алину он как-то забыл.

Музыка оглушала. Люди вокруг стали раздражать.

— Знаешь что, пойдем отсюда? — предложил он, — для первого дня, по-моему, достаточно.

— Пойдем, — улыбнулась Зела, — куда хочешь. Только я заказала мороженое.

Ричард смотрел на ее улыбку, чего-то не понимая. И эта женщина его не любит? Вот эта, которая сидит напротив и никого, кроме него не замечает, которой все равно, когда и куда с ним идти, которая в обморок падает только от того, что он якобы улетает на какой-то Шедар… и которая прячется от него под одеяло, как от ночного кошмара. Можно понять инопланетянина. Но женщину понять невозможно.

— Мороженое тебе еще надоест, — сказал он.

Вдоль набережной они пешком дошли до гостиницы. Теплый ветер дул с моря, там покачивались огни кораблей, отовсюду доносилась музыка. Зела шла чуть впереди, оглядываясь на него и тихонько улыбаясь. Конса теперь можно было не опасаться и просто брести по берегу и смотреть на нее, самую красивую женщину во вселенной, размышляя на тему, что глупо принимать желаемое за действительное, глупо осложнять себе и без того запутанную жизнь, и вообще все глупо…

В номере тускло горел аквариум. И, конечно же, попискивал его ненавистный портсигар. Ричард зажег свет в гостиной, распахнул окно и выключил надоедливый межпланетник совсем. Он устал: ходить, стоять, думать, чувствовать, сомневаться, жить… То ли устал, то ли смертельно надоело.

— Зачем ты его выключил? — спросила Зела тихо, — а вдруг это важный звонок?

— Нет уж, хватит, — коротко ответил он.

Зела поняла это по-своему и снова как-то сразу погрустнела.

— У тебя столько проблем из-за меня! — сказала она отчаянно.

Отрицать это было бесполезно. Он увяз основательно. Но ее присутствие все компенсировало.

— Проблем не бывает только у покойников, — отшутился он, — а я живой человек. Нормальный. Как все.

Прекрасные глаза смотрели на него преданно и восхищенно. Как на бога. Зела покачала головой и улыбнулась.

— Ты не такой как все.

Это он уже слышал. И это было слишком далеко от истины.

— Ты уверена? — усмехнулся он.

Зела как будто даже удивилась такому вопросу.

— Конечно. Меня в этом никто не разубедит, — проговорила она уверенно.

И каково было спьяну все это выслушивать, стоя перед такой красивой женщиной? Ее пыл надо было все-таки остудить.

— Даже я сам? — спросил он иронично.

Зела не смутилась и как будто не заметила иронии. Глаза ее смотрели все так же восхищенно и преданно, губы улыбались.

— Попробуй, — сказала она тихо.

Его как-то сразу бросило в жар, потом в холод, потом в невесомость. Все, что он знал и думал о ней, снова переворачивалось с ног на голову. Его сердце от такой неожиданности споткнулось и сбилось с ритма. А она все смотрела на него и ждала. И не боялась ничего. Вся вселенная умещалась в ее зрачках, и он уже падал туда, как в черную пропасть. Не надо было так много пить… «Ладно», — подумал он, — «посмотрим, какая ты смелая…»

Протянул руку к розеткам и решительно выдернул из сети все экраны, все, что могло бы им помешать. Глаза у Зелы вспыхнули и напряженно расширились. Ему показалось, что она сейчас в замешательстве убежит. Она действительно попятилась к стене, но только затем, чтобы погасить свет. Гореть остался один тусклый аквариум, и в этом тусклом свете они напряженно и откровенно смотрели друг на друга.

Он рванул кнопки на рубашке и зашвырнул ее в угол. Она тут же сняла блузку. Он ослеп. И задохнулся. Он никогда не смотрел на ее тело вот так, с мыслью, что через минуту оно будет принадлежать ему. От такой внезапности возбуждение стало страшным, ему казалось, что он весь гудит, как высоковольтная опора, как многоголосый орган, как растревоженный пчелиный улей.

Он все забыл: свои обещания, свои предубеждения, свою осторожность. И мир перевернулся, и куда-то испарилась усталость, и сразу никаких сил не стало привычно сдерживать этого огромного голодного зверя — свое желание, свое хроническое желание ее: ее тела, ее губ, ее дыхания, ее нежности, ее любви… Он даже не понимал, что ею движет, но в данный момент было важно не это, а то, что сейчас они будут любить друг друга вопреки всякому здравому смыслу.

Он взял ее за плечи и почувствовал, что она вся дрожит. Не от страха. От безумного желания, такого же, как у него. Пожалуй, в этой немой дуэли двух полов и цивилизаций они были равными соперниками. Одно только было непонятно: если они так страшно хотят друг друга, то почему этого не случилось раньше?

Ричард невольно ее плечи стиснул, Зела запрокинула голову и застонала. Ничего еще не произошло, а она как будто теряла сознание. От этого самому было в пору сойти с ума. Он понял, что если поцелует ее сейчас, то до постели они уже не дойдут, прямо тут на палас и рухнут.

Ее губы улыбались. Он подхватил ее на руки, отнес на кровать-ракушку. Каждое прикосновение к ней обжигало. Сквозь раздвинутые шторы в спальню осторожно, одним краешком заглядывала луна, и ее бледного света хватало, чтобы видеть прекрасное взволнованное лицо и горящие вдохновением глаза.

— Ты еще успеешь меня выгнать, — предупредил Ричард.

— Ни за что, — улыбнулась она и покачала головой.

Она была хороша до безумия, нежна до безумия и просто невероятно возбудима. Для земной женщины это было бы немыслимо. Любое его прикосновение вызывало у нее стон, любое его движение приводило ее в экстаз. И не похоже было, что она притворяется. Это действовало как наркотик. Когда он очередной раз без сил падал на подушку, рука сама тянулась к ней, от его прикосновения Зела снова вспыхивала, как будто ничего не было, как будто все их совместные усилия насытиться друг другом ухнули в бездонную яму. Ее возбуждение моментально передавалось ему, и так продолжалось до бесконечности.

Ричард так и не понял, когда он уснул, наверно, просто отключился. Пробуждение было похоже на похмелье. Он осознал себя лежащим на краю широкой постели лицом в подушку. На дворе стоял, по-видимому, полдень. Он осознал себя также и полным идиотом. Зачем ему все это было нужно? Прекрасная женщина? Ну и что? С ней ведь не может быть самого главного, что ему нужно! С ней не может быть легкости. Господи, как с ней все сложно… Катастрофически рушились отношения со всеми: Ольгердом, Алиной, Консом, Силином… Или он этого вчера не знал?

Ричард повернулся и увидел ее, лежащую на высокой подушке с неуловимой полуулыбкой на припухших губах, и понял, почему так произошло. Потому что он ни минуты не может без нее жить. Потому что его тело не может не прижиматься к ее телу, его руки не могут не обнимать ее, его губы не могут не целовать ее, а его голова не может о ней не думать. И какая теперь разница, что будет с остальными?

После безумной ночи утро выдалось спокойным. Они целовались, катаясь по кровати, изредка вспоминая о завтраке и тут же забывая. Потом он все-таки позвонил, чтобы в номер что-нибудь принесли.

— Мы собирались осматривать дворцы, — сказал он, выкладывая перед ней альбом с репродукциями, — выбери, какой тебе больше нравится.

Зела лежала, листала альбом и пила кофе. Вид у нее был вполне довольный. Смотреть на нее было одно удовольствие. Ричард отобрал у нее пустую чашку.

— Одевайся, а то успеем только к закрытию.

Она надела летнее платье, заколола волосы, посмотрела на него с улыбкой. Он подошел, чтобы поцеловать ее, обнял… и они каким-то образом снова оказались на кровати.

37

Первые три дня внешний мир им был не нужен вообще. На четвертый Ричард понял, что скоро разучится ходить. Стоило прилетать в Дельфиний Остров, чтобы не вылезать из постели!

Где бы они ни были потом, он не выпускал ее из объятий. Все превратилось в волшебный сон: берег моря, набережная, ботанический сад, скалы, дворцы на этих скалах…

— У тебя ведь тоже есть замок? — спросила она, ласково улыбаясь.

Они стояли на открытой террасе, нависавшей со скалы над лазурным заливом. Это был дворец Мемнона Третьего Терпеливого, прохладный и сумрачный, забитый до отказа барельефами и скульптурой. На террасе было светло и жарко, мозаичный пол отбрасывал солнечные зайчики.

— У меня есть замок, — сказал Ричард, почувствовав внезапный холодок внутри, — там тоже музей.

— А мы там побываем? — как ни в чем не бывало спрашивала она.

— Конечно.

Глаза у нее были цвета морской дали, в них не было безоблачного счастья, скорее, какая-то бездна. Он понял, что пора наконец задуматься, что происходит. Сколько можно пребывать влюбленным идиотом! Конечно, с небес на землю спускаться не хочется, но когда-то ведь надо. Три дня безумной любви — вполне достаточно для простого смертного, пора подключать разум.

Ричард подключил разум и, прежде всего, признался себе, что так не бывает. Нет, то, что он, типичный самец, в конце концов, потерял голову от красивой женщины — это объяснимо. Но то, что женщина, пребывающая в шоке, истощенная, запуганная, очнувшаяся на чужой планете, с первого взгляда без памяти влюбилась в Ричарда Оорла — это уже бред какой-то.

Экскурсовод провел их с террасы в просторную темную залу с серыми мраморными колоннами. Ричард обнимал разогретые солнцем плечи Зелы и, кроме привычного наслаждения, почувствовал вдруг дикую боль, какую-то звериную тоску оттого, что все это может быть неправдой, что все это и есть неправда, все шито белыми нитками. Зачем ей Ричард Оорл? Зачем ей его замок? Раньше она никогда о нем не спрашивала, только теперь, когда он совершенно обезволен и готов для нее на что угодно.

Из дворца они снова вышли на солнечный свет. Прошлись по берегу залива, искупались в тихой бухточке между скал.

— Ричард, что-нибудь случилось? — она обнимала его горячей рукой и заглядывала в лицо.

Он лежал и смотрел в безоблачное небо.

— Все в порядке, не волнуйся.

Она ему не поверила, покачала головой, посмотрела своими зелеными безднами и прикоснулась губами к его губам. Бесконечные поцелуи закончились как обычно. Он был зол только на себя. Ей он был готов простить все, даже гениальное притворство. В конце концов, бедная девочка только подчинялась чьей-то воле. Губы бегали по ее разогретому, подсоленному морской водой телу, подбирая с него капельки пота и прилипший песок. Пока она еще принадлежала ему. Возможно, это была одна из самых больших иллюзий в его жизни, но его время еще не истекло.

Скучная штука жизнь сумела подарить ему еще много удовольствий, тем более что все свои сомнения он временно отмел. Он наслаждался жизнью, он наслаждался своей неожиданной любовью и своим незапланированным отдыхом. А все остальное — потом, потом, потом…

Конс ждал его в девять утра на условленном месте. На нем был костюм из черной кожи с платком на шее, шляпа с широкими полями была надвинута низко и закрывала почти все его жуткое лицо. Воротник поднят, руки в перчатках. Стены не было, он просто стоял и смотрел, как бьется о камни набережной морской прибой. Было очень жарко, и Ричарду даже смотреть было тошно на его экипировку. Он подошел и встал рядом.

— Как дела, Конс?

— Жарко, — ответил аппир, промокая склизкое лицо платком.

— Меня интересует, что ты надумал.

— Первое, — сказал Конс довольно равнодушно, — я хочу избавиться от своего уродства. Второе — я не собираюсь вступать с людьми в контакт. Я не посол. И не намерен ничего вам объяснять. Мне вообще хотелось бы сохранить свое пребывание здесь в тайне.

— Почему?

— Людям незачем знать об аппирах. Помочь нам вы не сможете, раз даже эрхи от нас отказались. Да и не захотите. Угрозы для вас мы не представляем. А просто так копаться в нашем грязном белье вам незачем.

Ричард подумал, что это второй аппир, которого он встречает, и он тоже закомплексован уже тем, что он аппир.

— Я это предвидел, — сказал он спокойно, — все можно сделать неофициально. Никто о тебе не узнает. Кроме врача, конечно.

— Ему можно верить? — хмуро спросил Конс.

— Как и мне, — ответил Ричард.

— Тогда не будем терять времени, — буркнул собеседник, выбросил платок в волны и достал другой.

— Я следил за тобой, — заявил он уже в модуле.

Огромная шляпа лежала у него на коленях, воспаленные глаза устало щурились, влажные черные волосы были откинуты назад ото лба и заправлены за уши. Ричард начал уже привыкать к его жуткому виду, тем более что угрозы от Конса сейчас не исходило. Модуль набирал высоту, входя в зону облаков.

— Не сомневался, — сказал Ричард.

— Я видел вас.

— Тем лучше.

— Было бы глупо думать, что ты от нее откажешься, — усмехнулся Конс, — ты даже не считаешь нужным это скрывать. Тем хуже для тебя.

— Для меня этот вопрос решен. И не надо давать мне советы.

— Меня — мог бы и послушать.

— Твое мнение мне известно.

— Не совсем, — руками в кожаных перчатках Конс теребил свою шляпу, он нервничал, хотя ни по голосу, ни по выражению лица этого не было заметно, — я принимаю твою помощь. Это значит, что я не могу быть твоим врагом. Это значит, что я должен тебе уступить. Я правильно говорю?

— Конс, я помогу тебе в любом случае.

— Речь не о тебе. А обо мне. Я долго думал, прежде чем принять решение. Потому что мне хотелось тебя убить.

— Мне тебя тоже, — сказал Ричард, пожав плечом, — ты вломился в мой дом, ты убил мою собаку, расплавил моего робота, растоптал украшения моей дочери… И, самое главное, ты оскорбил женщину, которую я люблю.

Конс молчал минут десять, потом неожиданно сказал:

— Извини.

Оказывается, все это время он пытался оценить ситуацию. Это было непросто, потому что он совсем не знал людей и мог только догадываться, что им нравится, а что нет. Странное существо сидело рядом с Ричардом, комкая шляпу. С одной стороны — сильное и властное, не привыкшее ни с кем считаться, с другой стороны — совершенно несчастное, замученное и закомплексованное. Эти две половины постоянно боролись в нем, поэтому реакцию его в данный конкретный момент предугадать было невозможно.

Ричард разговаривал с ним жестче, чем хотел бы, его сочувствие не должно было произвести впечатление слабости. Да и симпатии объект не вызывал.

— Сколько всего Прыгунов среди аппиров?

— Пятеро.

— Ты знаешь всех?

— Разумеется.

— Меня интересует Лаокоон.

— Такого нет.

— Кто из них мог интересоваться моим сыном?

— Не знаю.

— А Зелой? То есть Ла Кси?

Конс посмотрел и усмехнулся.

— Все.

— Настолько, чтобы искать ее на Земле.

— Твой покорный слуга.

— А еще кто?

— Сомневаюсь, что кому-то еще это понадобилось. Все уже были ее хозяевами и предпочли от нее отказаться. Кроме Леция. Она и на Наоле была ему не нужна… Впрочем, от него можно ожидать чего угодно.

— Ты знаешь, кто перенес ее на Пьеллу?

— Думаю, что он. С другим бы она не пошла. Он единственный, к кому эта амеба способна испытывать чувства.

— Выбирай выражения, — сказал Ричард сдерживаясь.

— Хорошо. Буду выбирать, — согласился Конс, — история банальна: он очень богат, силен, не глуп, независим и даже не лишен красоты при всем своем уродстве. Женщина как вещь его не интересует. А Ла Кси — вещь. Ее можно только купить. Это не соответствует его принципам… А теперь из своих высоких принципов этот чистоплюй попросту украл ее у меня. Непонятно только, зачем? Чтобы бросить на Пьелле?

— Ты его не спрашивал?

— Для этого его сначала нужно найти. Галактика большая.

— Ты не находишь, что все это часть — определенного плана?

— Возможно. Но я в этот план не посвящен.

— Как ты узнал, что Ла Кси на Земле?

— Би Эр сообщил, что на Пьеллу залетал земной корабль. Поскольку я там ее не нашел…

— Давно аппиры знают о людях?

— Давно. Нам говорили эрхи. Они сравнивали нас с вами, потому что изначально условия развития у аппиров с людьми были совершенно одинаковые. Вероятно, где-то есть еще подобные планеты. Ведь два — это еще не статистика. И три, и четыре… «Господь Бог играет в кости» — кажется, так у вас говорят?

— Ты сам видел эрхов?

— Их уже лет триста никто не видел.

— Они позволили вам вымирать?

— А почему, собственно, они должны с нами возиться? Мы — эксперимент со знаком минус. Который, кстати, не они поставили. В пределах разумного они пытались нам помочь, но потом поняли, что все это напрасно.

— Что вас погубило? Ядерный взрыв? Космические катаклизмы?

— Жадность, глупость, гордыня, зло. Обошлось без войн. Мы просто захлебнулись собственными отходами, наше производство работало само на себя. Производство средств производства средств производства…

В конце концов, внизу показались корпуса Института по Контактам. Ричард сбавил скорость и плавно опустился на знакомую стоянку возле медицинского корпуса. Конс надвинул шляпу на глаза.

— Не волнуйся, — сказал ему Ричард, — тут кого только нет.

— Я и не волнуюсь, — отозвался Конс, — просто ваши дети очень пугливые.

— Здесь нет детей.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил Конс по дороге, он внимательно оглядывался по сторонам.

— Лисвисами, — ответил Ричард.

— О! — воскликнул аппир наподобие Кеттервааля, — и как ты их терпишь?

— Героически, — засмеялся Ричард.

— Правда, что этот параноик Гунтривааль летит сюда?

— Правда, что летит. А что он параноик, я еще не определил.

— Они все там ненормальные. Если б не их горячие источники, которые отлично подходят для моей шкуры, я бы к ним ни за что не сунулся. Однажды спросил у одного дорогу. Он мне полчаса рассказывал, какой он нелюбопытный и как любит помогать другим. Особенно тем, кто заблудился.

— Охотно верю, — вздохнул Ричард.

Они прошли в вестибюль, поднялись в лифте на двенадцатый этаж и остановились у двери 206 сканерной.

— Твой доктор не упадет в обморок от моего вида? — усмехнулся Конс.

— Докторам обычно не до этого.

Ричард позвонил. Дверь раскололась пополам, пропуская их в кабинет. Из-за стола поднялась деловитая Флоренсия. В обморок она не упала и выглядела как всегда прекрасно и строго: волосы были уложены в гладкую прическу, распахнутый серебристо-розовый халат открывал узкое черное платье, темные глаза смотрели спокойно, без ужаса и без особой жалости, как будто это был обычный пациент.

— Заходите, — сказала она, — я давно вас жду.

Они остановились в дверях. Флоренсия приблизилась, цокая каблучками. Она была здесь хозяйкой и чувствовала себя уверенно.

— Познакомься, — сказал ей Ричард, — это Конс.

— Вижу, — кивнула она, — меня зовут Флоренсия Нейл. Ричард просил меня держать ваше пребывание здесь в тайне. Можете не сомневаться в этом.

Конс снял шляпу и вытер лицо платком.

— Вижу, — сказала она, — все вижу. Одну минуту…

Она отошла к своему столу. Конс взглянул на Ричарда, на его суровом лице была полная растерянность.

— Ты не говорил мне, что это женщина!

— Не волнуйся, — сказал Ричард, — у нее нервы патологоанатома.

Конс сверкнул черными глазами и отвернулся. Флоренсия вернулась с простыней и полотенцем.

— Вам необходимо принять душ, — проговорила она деловито, — это вон за той дверью. Раздевайтесь и ополоснитесь. Тогда я смогу вас осмотреть.

Конс повиновался. Когда он скрылся за дверью душа, она улыбнулась Ричарду.

— Тебя тут никто не видел?

— Вроде, нет.

— Если тебя встретят твои ребята, они разорвут тебя на части. Неужели ты такой незаменимый, Оорл?

Они немного поговорили о работе, о последних выходках Антонио Росси, потом о дворцах Дельфиньего Острова.

— Ты изменился, — заметила вдруг она.

— Да. Я изменился, — сказал он, не собираясь ничего отрицать.

Он был полон совершенно немыслимой любви. Он только присутствовал здесь, а все его мысли были там, в номере-гроте, где Зела лежала на кровати, свернувшись калачиком и не понимая, почему он ее оставил так надолго одну. Он не мог ей сказать, что летит на свидание с Консом, сказал, что дела… Его руки, привыкшие обнимать ее, болтались без дела и мешали, его глаза смотрели на мир совершенно иначе, он сам себя не узнавал и не переставал этому удивляться.

— Ты счастлив?

— Пока да.

— А… она?

— Как будто.

Флоренсия задумалась. Потом нахмурилась.

— Знаешь, по-моему, я должна тебе кое-что сказать.

— Что?

— Она принимает леноаск-9.

— Знаю, я ей сам даю.

— Я дала ей еще две пачки. Она просила. Возможно, ее хорошее настроение объясняется этим?

— Если ты его дала, это еще не значит, что она его принимает.

— Как знаешь. Я только хотела тебя предупредить.

— Спасибо.

Сообщение было не из приятных. Он предпочел бы думать, что Зела с ним счастлива. Впрочем, он и так видел, что ее что-то мучает, и чем дальше, тем сильнее.

— Не подумай, что я ревную, — сказала Флоренсия, — но мне бы не хотелось, чтобы ты слишком серьезно к этому относился. Она — красивая женщина, с ней можно неплохо провести отпуск… Но любить ее нельзя и нельзя к ней сильно привязываться. Она совершенно иное существо, ты и представить не можешь, что у нее на душе, и что ею движет. Возможно, ей просто что-то нужно от тебя. А возможно, это просто способ расплатиться с тобой. Ведь других способов она не знает… Извини, что все это говорю тебе. Я все-таки твой врач.

— Я давно уже не твой пациент, Фло.

— Извини, — еще раз сказала она, — вдруг у вас, и правда, безумная любовь, а я пристаю с дурацкими советами.

— Давай поговорим лучше о Консе.

— Я его еще не осматривала.

— Но ты его видела.

— Я не испугалась, Ричард. Хоть он и безобразен. Твои лисвисы ненамного красивее, когда у них начинается воспаление устриц.

Конс вышел из душевой, замотанный в простыню. Черные мокрые волосы прилипали к голове. Чувствовал он себя неловко и как-то обреченно сел в кресло, на которое указала Флоренсия.

— Все будет хорошо, — сказала она, облепляя его датчиками, — положите руки сюда, а ноги поставьте сюда…

Ричард присел на кушетку. Здесь сидела Зела, после того, как упала в обморок. Она куталась в вязанную кофту Флоренсии, и что-то лежало от нее справа, то, что она постаралась прикрыть. Потом он отошел и забыл об этом. Видимо, это были таблетки. И видимо, не просто воду она ходит пить по ночам из графина. Бедная девочка глотает их в тайне от него, заедая какой-то стресс. Какой? Страх перед Консом? Вряд ли. Предательство этого самого Леция, который бросил ее на Пьелле? Но это было давно, и говорит она об этом спокойно. Ее мучает что-то сейчас, сию минуту. Что? Если она любит и любима… Если!

А если ей просто нужен Ричард Оорл, который ей противен? Ведь шарахалась она от него, ускользала от его руки, боялась его прикосновения. Было такое? Было. И как же быстро он об этом забыл…

От этих мыслей его затошнило. Ричард почувствовал себя ничуть не лучше, чем несчастный Конс, таким же безобразным чудовищем, чьи прикосновения могут быть только омерзительны. Это было лишь предположением, но уже от этого стало плохо.

Конс подошел, прикрываясь уже посиневшей простыней, и сел рядом на кушетку. Вид у него был хмурый и обреченный. Флоренсия разбиралась с результатами анализов.

— Я вспомнил, что Леций произносил твое имя, Оорл. Не знаю, что его интересует: ты, твой сын, твоя дочь или твой замок…

— Леций — Прыгун, пожал плечом Ричард, — почему бы ему не прыгнуть в мой замок и не взять оттуда то, что ему нужно? И почему для этого надо использовать несчастную измученную женщину?

— Не знаю. Это ребус для тебя, барон Оорл. Но, по-моему, круг замыкается: Леций, Пьелла, Ла Кси, Земля, Ричард Оорл. Он же интересуется твоей семьей, он же оставляет Ла Кси на Пьелле. Не случайно. А тогда, когда на Пьеллу летит земной звездолет.

— Он не мог знать, что команда отправится в храм Анзанты.

— Он мог проследить их маршрут и положить ее туда в последний момент. Уверяю тебя, для Леция это пустяк… Этот негодяй использует мою женщину в своих целях, а сам где-то скрывается! Я, конечно, еще доберусь до него, и тогда ему никто не позавидует.

— Предоставь это мне, — сказал Ричард хмуро, — меня это как-никак тоже касается.

— Тебе с ним не справиться, Оорл. Я проверил твою силу и понял, что ты слабее меня. Я мог тебя спокойно уничтожить. Просто мне понравилось, что ты меня не боишься.

— Спасибо, — усмехнулся Ричард, он не стал возражать и не собирался устраивать состязания, — и все-таки тебе лучше заняться своим здоровьем, а не поисками Леция.

Конс вытер лицо краем простыни. Флоренсия подошла к ним и присела на стул.

— Ну что ж, — сказала она, — лично я с таким случаем, как ваш, не сталкивалась, но он известен. Вы не безнадежны, Конс. Я вас вылечу, если вы будете примерным пациентом.

— Конечно, буду, — буркнул он.

— Я не волшебник, — улыбнулась Флоренсия, — ничего мгновенного и приятного вам не обещаю. Мне придется наложить аппликаторы на всю поверхность кожи. Поскольку одновременно это сделать невозможно, будем накладывать в три этапа: по сантиметру через два. Это займет примерно месяц. Все это время вы будете довольно беспомощны. В первое время вряд ли сможете держать ложку с вилкой. С этим надо смириться сразу же.

Конс утерся простыней.

— Мне со многим приходится мириться.

38

Ричард возвращался в Дельфиний Остров в скверном настроении. В модуле у него было два часа на размышление, и ему пришлось быть честным с самим собой. Это было мучительно. С ним случилось то, от чего он сам предостерегал сына: он по уши влюбился в инородное, непостижимое существо, у которого явно есть определенная цель на Земле, как-то связанная с его семьей. Он забыл всё и всех. Он потерял голову, как подросток. Это выглядело не только по-детски глупо, это было просто непрофессионально.

Права была Флоренсия. Права была Алина, хоть и стервочка, но проницательная женщина. Прав был Ольгерд. Все, кроме него самого. Он один предпочитал находиться в приятном заблуждении, пока еще не случилось чего-то серьезного. Пока Зела не добилась своей цели, или пока ей не надоело притворяться и глотать таблетки.

Надо будет отвезти ее в замок, и пусть делает там, что хочет. И уж поскорее!

Ричард хлопнул дверцей модуля и поднялся по лестнице от набережной к гостинице. День был прекрасный, море почти не волновалось, пахло прибоем, пирожными и кофе, яркое солнце заползало во все щели, самоотверженно борясь с тенью и прохладой.

Он остановился перед мозаичной аркой входа, все мысли его были о Зеле, он задавал себе вопрос, что она сейчас делает и что чувствует на самом деле. Потом понял, что скоро взорвется от противоречивых эмоций как атомный котел, зажмурился и телепортировал прямо в номер.

Эффект внезапности ничего не дал. Зела лежала на кровати, обнимая подушку, лица ее не было видно, только волосы, золотыми волнами лежащие на плечах. Вокруг него образовался холод, как всегда при телепортации. Пять секунд он ждал, когда пройдет озноб. Потом огляделся. Что-то неуловимо изменилось в комнате: то ли запах, то ли расположение вещей. Ему показалось, что здесь кто-то побывал. Сдвинул кресло, чтобы удобнее смотреть на собеседника, переложил проспекты, даже графин поставил мимо подноса.

Зела обернулась. И все стало неважно: о чем предупреждал Конс, что говорила Флоренсия, даже кто тут был в его отсутствие, — все, что только что мешало жить. Он раскрыл объятья, она бросилась в них, увлекая его за собой на кровать, как будто они не виделись целую вечность, голос разума испарился. Несколько минут он просто не мог говорить, потому что был занят поцелуями: торопливыми, долгими, жадными, насмешливыми, хищными и нежными. Он наслаждался своей женщиной, упорно не желая ни о чем думать, он слишком долго, с самого утра ее не видел, не прикасался к ней, не растворялся в ней. Это было такое блаженство, ради которого стоило потерять голову.

Губы ее были такими привычными, словно он всю жизнь целовал только их, и не было у него других женщин. И запах у нее был единственный, самый желанный, хотя и вовсе не земной. И волосы ее рассыпались в руках золотым водопадом, и глаза ее смотрели с радостным безумством, отчего хотелось перевернуть мир, и вся она была до невозможного любима.

— Как ты тут? — наконец спросил он.

— Ужасно, — улыбнулась Зела, — ты же знаешь, я не выношу твоего отсутствия.

— Так и пролежала целый день?

— Так и пролежала.

— И никто тебя не беспокоил?

— Никто.

Эта была неправда. Он проигнорировал и это, потому что правды от нее все равно было не добиться.

— Что тебя больше привлекает, — спросил он с напускным энтузиазмом, — яхта, пляж, скалы, аттракционы…?

— Ты, — сказала она серьезно, — мне все равно, где находиться. Мне интересно там, где ты. И все, что связано с тобой.

— И мой замок?

— Конечно. Ты давно мне обещал его показать.

— Сейчас полетим или завтра утром?

Кажется, к такому внезапному согласию она была не готова, на мгновенье даже растерялась.

— Завтра, — сказала она подумав.

И он понял, что у него в запасе еще целый вечер и ночь.

Вечер они протанцевали в ресторане, и все было бы прекрасно, если б он не замечал, с каким усилием ей дается видимость хорошего настроения. Это был спектакль персонально для него, от которого устали оба. Они прятались в объятья, они прикрывали молчание поцелуями, они улыбались друг другу, а отворачиваясь скрипели зубами, каждый по своей причине.

Поздно вечером, устав, опьянев и крепко обнявшись, они вышли на набережную, под россыпи ярких летних звезд, облегченно вдыхая морской воздух.

— Ваш мир прекрасен, — сказала Зела, оглядевшись и поднимая лицо к небу, — а я знаю, где Лебедь. И Орел. И маленький Дельфин. А как называется вон то созвездие?

— Это голова Дракона, — ответил Ричард, не глядя, скорее догадываясь, о чем она спрашивает, — и добавил хмуро, — Зела, я не люблю смотреть на небо.

— Извини, — она как-то сразу потухла.

— Это ты извини, — сказал он, обнимая ее крепче, — из жизни ничего не выкинешь. И не исправишь. Тем более, когда она такая длинная.

Они молча шли по набережной, и с каждым шагом отлетали секунды этой бесконечно длинной жизни и никак не кончались. Как только начался пляж, Зела захотела искупаться. Она почти с отчаянием сорвала с себя одежду и бросилась в прохладные темные воды. Ричард стоял на берегу и ждал. Ждал, когда она устанет и вернется и приведет в порядок свои мысли и чувства. Ей было не до него в этот момент, и это было ясно. Потом он вытирал ее своей рубашкой, вдыхая запах мокрых волос.

— Зела, что тебя мучает?

— Я просто услала, Ричард.

— Я не слепой.

— Извини, — сказала она, потупившись, — я и так надоела тебе со своим страхом. Зачем еще раз говорить об этом?

— Чего ты боишься? Конс далеко. Я с тобой. Чего?

Она смутилась на мгновенье, но тут же нашла ответ.

— Неужели непонятно? Он же все равно меня найдет.

— А я на что?

— Я боюсь за тебя. Я боюсь вашей встречи. Я не хочу этого… Но говорить об этом бесполезно, потому что ваша встреча неизбежна. Ничего уже не изменишь.

Это было похоже на правду. На желанную правду, которая все так прекрасно объясняла. Не объясняла она только одного: кто был у Зелы днем, и почему она это скрывает? Ясно, что не Конс.

— Мы с ним уже встречались, — сказал Ричард, наблюдая за ее лицом, лицо ее застыло как восковой слепок, глаза расширились, — как видишь, я жив.

— Встречались? — проговорила она упавшим голосом, — сегодня?

— И сегодня тоже.

— И ты мне не сказал?

— У тебя при одном его имени начиналась истерика. Я просто дал тебе время отвлечься от всего этого. Тем более, до сегодняшнего дня было неясно, что он выберет. Теперь я тебе спокойно могу сказать, что бояться тебе больше нечего. С ним вполне можно договориться. Утром я отвез его в медкорпус, он упакован как египетская мумия. Так что, по крайней мере, месяц можешь о нем не вспоминать. Да и потом, я думаю, все утрясется.

Вместо того чтобы обрадоваться и вздохнуть облегченно, Зела почему-то совсем расстроилась. Она отвернулась и медленно побрела от него к своей одежде. Ее прекрасное тело как будто все обмякло и сгорбилось. Она одевалась медленно и безразлично.

С неприятным холодком в душе Ричард подумал, что, кажется, выполнил свое предназначение, и теперь ей не очень-то нужен. Потом отбросил эту мысль и подошел к ней.

— Скажи, я в чем-то виноват?

— Нет, — вздохнула она, — конечно, нет. Ты всегда прав, что бы ты ни делал.

Эта фраза ему тоже не понравилась. Он машинально застегнул ей молнию на спине и присел застегнуть ей босоножку.

— Смешно было надеяться, что этого не случится, — сказала Зела, глядя себе под ноги, — я не понимаю только, когда?

— В первый же вечер, — признался Ричард, приступая ко второй застежке, — если хочешь, я расскажу подробно.

— Нет, — резко перебила она, — мне вовсе не хочется слушать, что он обо мне наговорил.

Она была в чем-то права. Ничего хорошего Конс о ней не сказал, да и не мог сказать. Да и в прошлом ее ничего привлекательного не было. Лишний раз упоминать об этом не хотелось, поэтому он и промолчал о первой своей встрече с Консом. Но это было тогда, неделю назад, когда он еще не сдувал с нее пылинки, не носил ее на руках, не слизывал с нее последнюю капельку и не растворялся в ее объятьях как шипучий витамин «С» в стакане.

Разве он не знал, кто она? Разве он от нее отказался? Разве он ее прячет ото всех? И разве непонятно, что ему глубоко плевать, кто и что о ней думает?

Ричард встал и взял ее за плечи.

— Зела… — она не смотрела на него, отводя взгляд в сторону, — послушай меня. Не важно, что он говорил. Важно, что я ему ответил. И даже не это! При чем тут слова?

— Слова — страшная сила, Ричард, — вздохнула она.

Ему показалось, что если он сейчас не прижмет ее к себе, то просто умрет.

— Обними меня, — сказал он, — не могу видеть тебя расстроенной. Не будем повторять чужие слова. Мало ли кто что болтает… Бояться нам теперь нечего, и никто нам не помешает.

Зела слабо улыбнулась. Он обнял ее крепко и впервые за много лет посмотрел на небо. В зените была голова Дракона.

39

Фантастические картины открывались перед Ольгердом. Дворец, на балконе которого он находился, буквально плавал в воздухе, из него открывался вид на всю вселенную. В тонком мире звезды видны были даже днем: мириады звезд и мелкое крошево Млечного Пути. Тигры возлежали на просторных ложах, на их белых мордах с черными носами и зелеными глазами было написано спокойствие и довольство. Ему казалось, что он сам сейчас растает от покоя и гармонии, превратившись в еще одну пылинку мироздания.

Сейчас он ни о чем не беспокоился, никому ничего не хотел доказать, даже не любил Зелу и не ревновал ее к отцу. Он любил эту вселенную целиком и наслаждался ею, прекрасной, сиренево-фиолетовой с голубыми вспышками, понятной, доступной, желанной. А где-то там, на Земле, в плотном мире, по залитому солнцем стеклу ползла изумрудно-зеленая муха, перебирая быстрыми лапками и неожиданно пикируя на облупленный подоконник.

— Я могу побывать на Наоле? — спросил Ольгерд, обращая свою мысль к Карисонгру.

— Здесь ты можешь все, — снисходительно ответил Карисонгр, — вот физическое тело перебросить туда невозможно. Это могут только аппирские Прыгуны.

— Ясно, — вздохнул Ольгерд, астральная Наола его не очень интересовала.

Прекрасная тигрица Коризанда подлетела к нему, медленно опускаясь возле его ложа, увиденное по-прежнему казалось ему сном.

— Почему ты грустишь? — спросила она мягко.

— Скажи мне, к чему это все? Зачем вы живете?

— Ты рассуждаешь слишком по-человечески, — усмехнулась она, — разве этот мир не прекрасен? Разве ты не един со вселенной? Чего же еще?

— Должна быть какая-то цель, — сказал Ольгерд, — нельзя же вечно наслаждаться?

— Это страдать нельзя вечно. А наслаждаться можно. Скажи, тебе плохо?

— Нет.

— Может быть, тебе скучно?

— Нет, Коризанда.

— Может, ты чего-то хочешь?

— Самое противное, что я ничего не хочу.

— Но это же прекрасно!

— Это ужасно.

Ольгерд вылетел из дворца и помчался куда-то, не глядя, вниз спиной, хотя тут весьма относительным было понятие о верхе и низе. Над ним проплывали облака, закрученные, как морские раковины синих и малиновых цветов. Ему казалось, что он качается на волнах морского прибоя перед грозой. Коризанда увязалась следом. Ее хвост торчал трубой, как у кошки, пикирующей с крыши.

— Ты все время возвращаешься в свой плотный мир, — сказала она, — почему?

— Я там живу, — ответил Ольгерд.

— Там лучше, чем здесь?

— Пойдем со мной, узнаешь.

— О, нет! — воскликнула Коризанда, — там сила тяжести!

— А вообще? Такое возможно?

— Одному — нет. Для погружения в плотные миры нужны сложные мыслеформы, которые создаются коллективным разумом и энергией. Эрхи этим занимаются, а мы не видим в этом смысла.

— А эрхи, стало быть, погружаются?

— Редко. Это работа. Причем, очень тяжелая.

Они опустились на желто-оранжевую поляну с прозрачным ручьем. Вокруг стояли раскидистые деревья с огромными плодами, не оттягивающими гибких веток. Коризанда быстро приняла облик прекрасной девушки с темными мелкими кудрями вокруг широкого большеглазого лица и сорвала плод точеной белой ручкой. Она была похожа на купеческую дочку, холеную, цветущую, спокойную, как вода в стоячем пруду с лилиями. Зела тоже казалась холеной и цветущей, но в ней не было этой умиротворенной успокоенности, вседовольства, неприкрытого блаженства.

«Наверно, это от нашего несовершенства и убожества», — подумал Ольгерд, — «не можем мы оценить полную гармонию, подавай нам ущербность». Зелу он полюбил не за красоту, а, прежде всего за то, что она была несчастна. Его жалость переродилась в любовь. А прекрасная счастливая Коризанда была ему безразлична.

— Я не нравлюсь тебе, — сказала она, читая его мысли и, кажется, ничуть не обижаясь, — ты странный, Ольгерд. Наверно, потому, что последний белый тигр на Земле. Это пройдет. Пойми, в счастье нет ничего постыдного. Неужели ты считаешь, что мы рождены для того, чтобы страдать?

— Я слишком груб для вас, — сказал Ольгерд.

— Ты привыкнешь.

— А аппиры вымирают, — почему-то заметил Ольгерд.

— И не только аппиры, — спокойно ответила уму Коризанда, — ты еще многого не знаешь… Но раз мы ничем не можем им помочь, почему мы должны от этого мучиться?

— Ты можешь отвести меня к эрхам?

Коризанда задумалась, кусая сочное яблоко.

— Эрхи не любят белых тигров. Встречи с ними всегда неприятны. Мне бы не хотелось к ним лететь.

— За что они вас не любят?

Девушка посмотрела насмешливо.

— За то же, за что и ты. Но ты не переживай, если ты им понадобишься, они найдут тебя сами.

Ольгерд от волнения тоже превратился в человека. Тело его было невесомым и почти прозрачным, одежда просвечивала насквозь и легко меняла цвет. Он сорвал яблоко и сел на оранжевую траву у ручья.

— Как ты прекрасен, — с ясной улыбкой заметила Коризанда, опускаясь рядом, — твои глаза черны как бездна, твои волосы белые, как пески Аллурианы, твое тело гибкое, твои губы ласковые… не отвергай меня. Нам будет очень хорошо, можешь не сомневаться.

Ему было совсем не до любви со сладострастными белыми тиграми, много понимающими в удовольствиях и ничего — в тревогах, заботах, обидах, муках совести, короче, в жизни. Он только подумал об этом, и Коризанда уже все поняла. И как всегда не обиделась.

— Как мне все-таки найти эрхов? — спросил Ольгерд.

— В замке Маррот. Там не только эрхов можно встретить, но вообще кого угодно. Это Станция Межпространственной Связи.

— Ого! И далеко это?

— Все относительно, — усмехнулась девушка, — дай мне руку.

Они неслись стремительно. Мимо облаков-ракушек, мимо горных вершин, выплывающих из серебряного тумана и увенчанных замками, мимо фиолетовых долин с розовыми озерами и сиреневыми реками. Ветра не было, как не было, наверно, и воздуха. Они просто неслись, или мир мимо них несся как в стереообъеме. Если б это не было знакомо по играм, Ольгерд, наверно, ошалел бы от восторга.

Потом был космос. Просто космос без скафандра и корабля. Только цвет пространства был не черный, а бирюзово-синий, а звезды — всех цветов и оттенков. В этой бирюзе они и неслись с немыслимой скоростью, оставляя вдалеке желтую, кипящую протуберанцами звезду Солнце.

— Вон замок Маррот, — Коризанда указала холеной ручкой на неожиданно возникшую конструкцию в пустом пространстве.

Конструкция напоминала икосаэдр Кеплера, или просто огромную, объемную, утыканную щупальцами морскую звезду. Не было у нее ни верха, ни низа, ни права, ни лева. Болталось в бирюзовой синеве гигантское сооружение, величественно красивое, красно-коричневое с золотыми геометрически безупречными линиями.

— Дальше не пойду, — отлетела в сторону его спутница, — Маррот неприветлива. Тигры не любят ее. Будь осторожен, Ольгерд.

— Спасибо, Кори.

— Не за что.

— Как мне найти тебя? — спросил он на всякий случай.

Девушка ласково улыбнулась.

— Подумай обо мне.

40

Ольгерд облетел икосаэдр вдоль и поперек, пока не заметил площадку для входа и распахнутые ворота. Он прошел в них без всякого страха, только слегка волнуясь. Прошел и оказался в просторном ангаре, который сгодился бы для среднего планетолета, если бы в этом мире нужны были планетолеты. Здесь были совсем другие понятия о протяженности и направлениях.

Навстречу ему двигалась щемяще маленькая фигурка в красном. Его встречали. Ольгерд слегка удивился и так же медленно, просто шагом, пошел навстречу.

— Я — Маррот, — сказала женщина, останавливаясь в метре от него.

Она была стройна, туго затянута в вишнево-красное платье, черные волосы кольцами падали на плечи, как у Лаокоона, лицо было тонкое, красивое, с зелеными глазами. Ольгерду сразу показалось, что он где-то видел это лицо, то ли во сне, то ли в бреду, то ли в жизни.

— Я Ольгерд Оорл, — сказал он с волнением.

— Ты белый тигр, — почти с презрением проговорила хозяйка замка.

— Я человек. Белым тигром стал недавно и быть им не хочу.

— Почему? — холодно спросила она.

— В совершенстве нет развития, — ответил он, подумав, — я к этому никогда не привыкну.

— Белые тигры — не совершенство, они — тупиковая ветвь эволюции. Я не совсем понимаю, чем прекрасная Коризанда отличается от цветка…

Он понял, что Маррот за ним следила. С самого начала. Потому и вышла ему навстречу.

— Она добра, — заступился Ольгерд за свою спутницу.

— А я зла, — холодно сказала Маррот, — пойдешь со мной?

— Пойду, — ответил он.

Изнутри замок не отличался роскошью. Все в нем было строго и со смыслом. Длинные коридоры, множество однотипных дверей с надписями, просторные холодные залы… Чем-то вся эта обстановка напоминала звездолет.

— Мы не аскеты, — сказала хозяйка, читая его мысли, — хотя и терпеть не можем излишней роскоши. Это техническое сооружение, перевалочная база для связи с другими пространствами. Сами эрхи здесь не живут, только работают.

— Интересная у вас работа!

— Все работы интересные. Кроме безделья и праздности.

Кажется, это снова был булыжник в огород белых тигров.

— А погружаться в плотные миры — тоже входит в ваши обязанности? — спросил он.

— Нет. Это слишком сложно. Для этого есть Центр Погружений. И всего несколько эрхов, которые этим занимаются.

— Среди них есть Лаокоон?

— Лаокоон? Не знаю такого.

— Черт возьми! — не выдержал Ольгерд, — кто же он тогда!

Маррот даже остановилась и недоуменно посмотрела на него.

— Тебе так нужен этот эрх?

— Да, — кивнул Ольгерд, — нужен. Позарез.

— Каков он?

— Прекрасный юноша. Синие глаза. Черные локоны до плеч как у тебя…

— Хотя мы и можем менять свою внешность, — сказала Маррот, пожав плечом, — но вряд ли это Кармелот. И уж, конечно, не Антополос. Если только Ригс? Он большой шутник. Что он от тебя хотел?

— Он только считал с меня информацию. Его интересовала женщина с Наолы, которую я привез на Землю.

В задумчивости Маррот пошла дальше. Ольгерд последовал за ней.

— Проходи сюда.

Он вошел в просторную комнату, вполне жилую и уютную, чем-то напомнившую ему собственный дом. Строгая хозяйка указала ему на черное кресло и величественно села напротив. Ольгерд собрался привычно провалиться в сиденье, но, поскольку не имел тут веса, так и завис над глянцевой обивкой. Он подтянул себя за подлокотники и таки сел.

За огромными овальными окнами среди бела дня горели мириады звезд. Он не понимал физики этого мира, не понимал, почему платье хозяйки все-таки фалдами падает вниз, и волосы лежат по плечам, а не топорщатся в разные стороны, как при невесомости. Видимо, здесь слишком многое зависело от мысли.

— Ты редкий экземпляр, Ольгерд Оорл, — сказала Маррот, — можно сказать, уникальный. Ты еще человек, но уже белый тигр, почти что эрх. Все равно, что глубоководная рыба с крыльями. Эрхам не хочется прерывать связь с плотными мирами, а возможностей все меньше. Я уже говорила, как это сложно. Ты мог бы нам помочь.

— Я?

— Конечно.

— Так я здесь за этим? Вам от меня что-то надо?

— Ты — редкий экземпляр, — повторила Маррот.

— Мне пока самому нужна помощь, — возразил он растерянно, — я ничего не понимаю, и у меня к вам столько вопросов…

— Что ж, — пожала она плечом, — задавай.

Ольгерд вкратце рассказал свою историю. Эрхиня слушала его внимательно, только изредка приподнимая выразительные темные брови.

— Меня интересует, в какой степени эрхи участвовали в этих событиях, — закончил он.

— Ни в какой, — был ответ.

— Кто же тогда затянул меня на Пьеллу? И кто со мной там разговаривал?

— Эрхи давно не занимаются аппирами. Аппиры безнадежны. И не интересны нам.

— А есть кто-то кроме эрхов?

Маррот усмехнулась. Лицо ее при ближайшем рассмотрении показалось Ольгерду усталым и немолодым.

— У каждой расы — свои тонкие миры. Эрхи людям ближе всего, потому что мы — ваши предки. Не прямые. Мы — предыдущая земная раса. И ты тоже — наш осколок, Ольгерд Оорл. Ты не совсем человек. Поэтому выходишь ты к нам. И энергию получаешь от нас. А миров, конечно, очень много. Каждый изолирован и защищен. Связь и переходы довольно сложны. Эрхи ищут контактов, такова наша позиция, а многим вообще все равно. Их не интересуем мы, и уж, тем более, наш плотный мир. Ищи своего Лаокоона где-нибудь поближе.

— Хорошо, — вздохнул он, — буду искать поближе.

— А когда найдешь, — взглянула она, — ты поможешь нам?

— Чем?

— У тебя особые экспертные данные, Ольгерд Оорл Мы могли бы их использовать в своих исследованиях.

— Не знаю, — сказал он с сомнением, — меня пока не волнуют ваши исследования. Меня волнуют аппиры.

— Тебя волнуют не аппиры, — покачала головой Маррот, — а только одна женщина-аппир, которую ты любишь. Скажи… если ты получишь эту женщину, ты согласишься помогать нам?

Предложение его ошарашило, как будто он с налету врезался в стенку.

— Это не в вашей власти, — сказал он хмуро.

— Я знаю, что говорю, — возразила Маррот.

Он посмотрел на хозяйку замка. Вроде бы умная женщина, должна быть даже мудрой. Почему говорит такую чушь?

— Я не собираюсь торговаться, — сказал он.

Маррот встала и подошла к звездному окну, которое по ассоциации хотелось назвать иллюминатором. Почему-то было чувство, что он знает эту женщину давно, и почему-то платье ее из красного стало темно-фиолетовым.

— Ты считаешь меня глупой, — вдруг сказала она, — а я просто устала… мне некогда отдыхать, я постоянно в напряжении, от меня всем что-то надо… мне так все надоело, что даже не хочется выбирать выражения. Вот и все. Извини.

— Я не привык, что все тут читают мысли. Иначе привел бы их в порядок.

— Тебе незачем стесняться своих мыслей. Твоя любовь прекрасна и чиста, но… ты сам не знаешь, кого ты любишь.

— Это не имеет значения.

— Имеет, — вздохнула Маррот, — когда-нибудь ты поймешь меня.

Ничего не прояснилось, только запуталось еще больше. Если эрхи тут были ни при чем, то кто же? И где этот чертов Лаокоон? И был ли он вообще? Он уж и сам начал сомневаться. И что этой Маррот известно о Зеле? И с чего она взяла, что может ею управлять, тем более заставить ее полюбить кого-то? Высшие миры, а нравственность как у работорговцев…

Одно он все-таки понял: разбираться придется самому, и надеяться больше не на кого. И нет в мире совершенства. Ни у белых тигров, ни у эрхов. Оно было только на Земле и только в детстве, когда отец подбрасывал его к потолку, а мама пекла пирожки.

Ольгерд стоял у окна рядом с хозяйкой. Звездный свет шел ей, переливаясь на блестках ее фиолетового платья. Его звал голос сестры. «Ол, вставай, сколько можно притворяться! Что за манера дрыхнуть на закате?»

— Я еще вернусь, — сказал он грустной Маррот.

— Я знаю. Ступай, мальчик. Удачи тебе.

Сиреневый мир померк. В распахнутом окне алел земной закат, Ингерда стучала кулачками ему в грудь.

— Ол, ты что? Наркотиков наглотался?

Он тупо смотрел вокруг. Сила тяжести прижимала его к кушетке, ныла затекшая рука, голова отвратительно болела где-то в затылке, словно там перекатывались металлические шары, во рту было кисло.

— Росси велел тебе немедленно прилететь.

— Зачем это?

— Откуда я знаю? Ол, ты что, правда, наглотался? Ну и видок у тебя!

— Ничего я не пил, отстань.

Вяло двигаясь, он умылся и сменил рубашку. Сестра стояла за спиной в немом ожидании.

— Чего ты хочешь? — не выдержал Ольгерд.

— Может, ты объяснишь, что с тобой происходит?

— А что со мной происходит?

— Ты очень изменился.

Ольгерд посмотрел на ее гладкую прическу и тусклое платье. Сестра как будто вся потухла в последнее время.

— Ты тоже, — сказал он.

Через полчаса вместе со своей головной болью он находился в кабинете Росси. Они были вдвоем, шторы опущены, экраны светились в рабочем режиме.

— Смотри сюда, — Антонио усадил его перед экранами, в которых Ольгерд с удивлением увидел комнаты своего дома.

— Что это?

— Это запись, — равнодушно бросил Росси, — сейчас пройдешь ты, вот это ваша псина, Ингерда переодевается…

— Что все это значит? — спросил Ольгерд закипая, — какого черта вы копаетесь в нашем доме?

— Ты что, не знал? — Росси пожал плечом, — неужели отец вам ничего не сказал?

— Так это с его ведома?

— Разумеется.

Омерзительное появилось чувство, но оно не успело разрастись, потому что на правом экране, где была гостиная, появилась фигура в черном плаще домино. Это подействовало как электрошок. Ольгерд сразу забыл про свои эмоции, он только охнул. Плащ на фигуре распахнулся как от ветра, под ним оказался золотисто-желтый костюм прекрасного принца со сверкающей пряжкой и оплечьем. Может, эрхи и не любили роскошь, но этот юноша ее явно любил. Прекрасный принц огляделся, исчез на этом экране и тут же появился на другом.

— Телепортирует из комнаты в комнату, — пояснил Росси, — видимо, он просматривал эту запись не раз, — сейчас попадет к Ингерде.

Ингерда закатывала рукава платья и по сторонам не смотрела. Незваный гость возник у нее за спиной, хорошенько рассмотрел ее и исчез незамеченным.

— Это он? — спросил Антонио, даже не сомневаясь в ответе.

— Да. Лаокоон, — сказал Ольгерд, сжимая кулаки, — он ищет Зелу. Я же говорил, что дело в ней!

— Надо срочно ее вернуть.

— Ну, уж нет! — вгорячах воскликнул Ольгерд, — пусть уж лучше с отцом развлекается.

— Пойми! — Антонио нажал ему на плечи, — этот тип найдет ее везде. Так пусть лучше здесь, под нашим наблюдением. Если помешать не сможем, то хотя бы запишем их разговор.

Лаокоон проверил все комнаты и исчез окончательно.

— Ну что ж, — согласился Ольгерд после долгого раздумья, — звоните отцу, скажите, что его отпуск кончился.

— Легко сказать! Он отключил свой номер. Полный беспредел с его стороны. Как будто мы тут в игрушки играем!

— Хорошо. Я за ним слетаю.

— А сейчас я тебе покажу одну запись, — усмехнулся Антонио, — думаю, тебе будет интересно. Там твой отец оживляет вашу собаку. Он у тебя не Господь-Бог случайно?

— Отец?

— Ты не знал об этом? — сощурился Росси.

— Нет.

— Тогда тебе будет интересно вдвойне.

41

Зела забрала свою руку из его руки, и Ричард проснулся. Было темно, было часа три ночи. Она осторожно села на край кровати, что-то поискала в тумбочке, накинула на плечи легкий халатик и быстрым решительным шагом направилась в гостиную.

Понимать это следовало так: ей по-прежнему плохо, ее по-прежнему что-то мучит, и она по-прежнему глотает успокоительные таблетки. После вечернего разговора на берегу отпала последняя известная причина. Зела знала, что Конс не опасен.

Ричард почувствовал себя усталым и опустошенным. Только что, час назад, ее губы с улыбкой отдавались его губам, и ему казалось, что все недомолвки и страхи позади. Но то была только иллюзия. Он тоже набросил халат и с мрачным предчувствием прошел в гостиную вслед за ней.

Ничего неожиданного он не увидел. Зела стояла с тусклом свете аквариума возле журнального столика и дрожащими руками разводила таблетку в стакане с водой. У нее тряслось все: руки, плечи, подбородок, она даже тихо всхлипывала, как в конец расстроенное существо. Такой жалкой он ее еще никогда не видел.

Она его заметила. Но остановиться уже не смогла, да и поздно было. У него не было слов. Не было и вопросов. Ему просто не доверяли. Он не смог при всей своей любви и силе сделать эту женщину счастливой. Он чего-то не понял в ней, чего-то не учел, что-то сделал не так. И кризис неминуемо наступил.

Зела, стуча зубами, выпила стакан. Поставила его на столик. Ричард молча сгреб ее сзади в объятья, уткнулся лицом в спутанные душистые волосы, совершенно не представляя, что делать дальше и проклиная себя за тупость.

— Не могу, — сказала она сквозь слезы, — видишь, не получается.

Потом тихо освободилась из его рук и отошла в сторону.

— Что с тобой, Зела? — только и мог он проговорить.

— Прости меня, — всхлипнула она беспомощно, — я еще надеялась, что ты ничего не заметишь. Это было глупо. У меня просто нет никаких сил. Нет! И ничего тут не поделаешь…

Он не перебивал, ожидая развязки и уже догадываясь, что она сейчас ему скажет. Зела постаралась взять себя в руки и казаться рассудительной, насколько это вообще было возможно в ее состоянии, и заговорила торопливо.

— Я все понимаю, Ричард. Не считай меня неблагодарной. У меня бы все получилось, если бы были силы… Поверь, я знаю, какой я должна быть и как себя вести. Мне хотелось оправдать твои ожидания… Только не получается, — докончила она с отчаянием.

Однажды он здорово сорвался на горных лыжах и долго падал по склону, ошалевший от боли, увлекаемый неумолимой силой, беспомощный, жалкий, потом лежал лицом в снег как безвольный кусок костей и мяса, и основным чувством почему-то был стыд.

Теперь он пережил такое падение еще раз. Он долго падал, падал, падал… Женщина принимала его за хозяина и угождала ему, как считала нужным, как это делала всю жизнь. Это было какое-то чудовищное, космическое недоразумение. Но виновата была, конечно, не она, она ничего другого и не знала и, действительно, никак иначе расплатиться с ним не могла. Но о чем думал он? Самоуверенный болван, не сумевший ей вовремя объяснить, что ничего такого от нее не требуется.

Ее притворство было гениальным. Но стоило ли этому удивляться? Дружище Конс именно об этом и предупреждал. Да и сам он допускал такую возможность. Допускал. И все равно удар пришелся ниже пояса. Ричард чувствовал, как каменеет лицо, как наливается свинцом все его тело, как стынет возмущенное, споткнувшееся сердце. Впрочем, сейчас ему было не до оскорбленного мужского самолюбия, надо было срочно исправлять положение, чтобы не испортить его окончательно.

— Успокойся, — сказал он ровным голосом, слыша себя как будто со стороны, — ничего страшного не происходит. Мне и самому это уже надоело…

Зела застыла на полувсхлипе, глядя на него совершенно несчастными глазами.

— Все, детка. Все, — он старался ее быстрее успокоить, — все исправимо. Никто тебя больше не тронет. Считай, что тебе это приснилось. Мало ли дурных снов в жизни…

Она закрыла глаза, из-под ресниц выкатились слезинки и побежали по бледным щекам. От мысли, что именно он, хоть и невольно, стал причиной этих горьких слез, становилось тошно.

— Надеюсь, теперь все плохое для тебя кончилось? — спросил он, скрипя зубами.

Зела беспомощно кивнула, но слезы продолжали ее душить, накопившись, видимо, за много дней. Ричард хотел остаться до конца великодушным, но оскорбленный самец внутри все-таки прорвался.

— Ради бога, успокойся, — сказал он, — в конце концов, не такое уж я чудовище… Считай, что я оценил твои усилия. И на этом остановимся. Все у тебя будет нормально, не плачь. Тебе остается только понять, что твое притворство здесь никому не нужно. Ни мне, ни кому-то другому, кого ты примешь за хозяина.

Последние слова он произнес довольно жестко. Видимо, такой тон ей был привычнее. Зела перестала всхлипывать и подняла на него напряженные заплаканные глаза, в которых появилось какое-то понимание. Кажется, до нее дошло, что ему не слишком приятно все это выслушивать, да еще и успокаивать ее.

— Я такая, какая есть, Ричард. Ты же знаешь, кто я. И всегда знал.

— Не могу отрицать, — усмехнулся он.

В распахнутые окна по-прежнему доносился запах морского прибоя, который вдруг стал раздражать. Почему он раньше не замечал, как отвратительно пахнет море? Медленно двигались в аквариуме бестолковые рыбы, луна заглядывала сквозь раздвинутые шторы своим ущербным боком.

— Ложись спать, — посоветовал Ричард, — утром полетим в мой замок, как договорились.

Он забрал свою подушку и бросил ее на диване в маленькой комнате, в которой и собирался жить с самого начала. Достал с полки новое одеяло и лег не раздеваясь. Он был спокоен, только почему-то в груди все время что-то ныло. Ричард абстрагировался от этой боли, понимая, что это просто воет оскорбленный самец, которому на самом деле давно пора было получить по ушам хоть от одной женщины.

У него была сейчас трудная задача: быстро перестроить свое сознание на другую реальность, где он вовсе не роковой мужчина и потрясающий любовник, не счастливый избранник самой прекрасной женщины во вселенной, а обычный самоуверенный болван, к тому же профнепригодный.

Ничто не происходит мгновенно. Он не мог уснуть, он курил, сидя на подоконнике, смотрел на лунную дорожку, собирая разбегающиеся мысли и с отвращением замечая, как дрожат руки. Он слышал ее шаги. Зела ходила по гостиной и в спальне. И ей не спалось. У нее тоже была трудная задача: кое-что поменять в своем мировоззрении, и понять, в конце концов, что она свободна. Во всяком случае, он на это надеялся.

Но Зела, похоже, ничего не поняла, потому что остановилась в дверях его комнаты, по-прежнему тихо всхлипывая, как будто ее на аркане кто-то к нему тащил. Это было уже слишком.

— Зела, усмири свои инстинкты, — сказал он хмуро, — мне не нужны наложницы.

Тогда она, кажется, все поняла. Молча вышла и тихо легла. Ни шагов, ни всхлипов он больше не услышал.

42

Несмотря ни на что, утро все-таки наступило. Оно было таким же солнечным и теплым, как и все предыдущие. Не хватало только горячих утренних объятий на разбросанной постели. К хорошему и сладкому быстро привыкаешь. Отвыкать сложнее.

Ричард не знал, проснулась Зела или нет, в каком она состоянии, и как теперь зайти к ней. В раздумье он выкурил еще две сигареты, но в голове не прояснялось. Его спас звонок в дверь.

На пороге возник Ольгерд, какой-то неожиданно яркий и свежий, в красной майке и белых шортах.

— Тебе не дозвониться, — заявил он без всяких приветствий, — вот и пришлось прилететь.

— Ну и отлично, — сказал Ричард.

— Я по делу.

— Не пойму, ты что, оправдываешься?

— В какой-то мере.

— Заходи. Только говори потише. По-моему, она еще спит.

Гостиная-грот Ольгерду понравилась, даже медлительные рыбы, равнодушные свидетели и первой страсти и последнего разговора. Все это было здесь, в этой чертовой гостиной. В ней и останется. И сыну об этом знать совершенно не обязательно.

— Па, мне столько тебе надо сказать!

— Мне тебе тоже. Пойдем в ту комнату, там спокойнее.

Ричард отбросил одеяло на стул и усадил сына на диван. Сын смотрел на него как-то странно, как будто видел в первый раз.

— Что случилось, Ол? С Ингердой что-нибудь?

— С Ингердой все в порядке, правда, она стала встречаться с этим Ясоном, и, по-моему, сама этому не рада. Он совсем ее подавил.

— Да, доктор не из веселых.

— Па, дело в том, что появился Лаокоон. В нашем доме. Камеры его засняли.

— Да, это событие, достойное внимания. И что он делал?

— Искал Зелу.

— Ты уверен, что не тебя?

— Нет, конечно. Я был дома. Ингерда тоже. Он осмотрел все комнаты и исчез. Что это за тип, ума не приложу!

— Видимо, эрх.

— Нет!

— Но он не может быть аппиром.

— Он не может быть эрхом. Я знаю, — сын замялся, потом добавил, — я говорил с эрхами.

— А я говорил с аппирами, — усмехнулся Ричард.

Им, действительно, слишком много надо было друг другу сказать. Слишком быстро все менялось в этом мире.

— Ты знал, что я белый тигр? — спросил Ольгерд, смущенно краснея.

— Догадывался. В роду Оорлов периодически рождаются белые тигры.

— А ты? — совсем уж вспыхнув, добавил сын, — кто ты, отец?

— Я? Никто. Далеко не лучший представитель человечества, вот и все.

— Ты можешь говорить все, что угодно, — покачал головой Ольгерд, — но я-то знаю, что это не так. Когда я понял, что я тигр, я повторил все твои трюки, какие видел, я ощутил в себе силу, я подумал, что я тебе ровня! Идиот, как мне такое в голову пришло! Если есть боги, то ты бог, отец.

— Какой я к черту бог…

— Я видел, как ты воскресил Рекса.

— Вряд ли это было воскрешение… И потом, я сам не знаю, как это делаю.

— Ты просто не хочешь говорить.

— Вернемся к Лаокоону, — хмуро сказал Ричард, — что от меня требуется?

Ольгерд тоже нахмурился.

— Срочно отвезти Зелу домой. Надеюсь, ты понимаешь, что я говорю это не потому, что…

«Забавно», — подумал Ричард, — «он все еще ревнует».

— Это ты можешь и сам, — сказал он, — в моей опеке она больше не нуждается.

— Как? Уже? — Ольгерд чуть не подпрыгнул на диване, — ты договорился с Консом?

— Конечно. Почему бы нам не договориться?

— Па, ты серьезно?

— Отличный парень. Опасен не больше, чем стихийное бедствие.

— Иногда я тебя не понимаю вовсе. Скажи, все в порядке?

— Все отлично, — заверил сына Ричард, — если не считать того, что он понятия не имеет ни о каком Лаокооне или ком-то, на него похожем.

— И ты ему веришь?

— Консу? Верю.

— Мы его отловим, па. Он обязательно явится за Зелой. Надо только все время следить за ее комнатой.

— Значит, ты хочешь сделать из любимой женщины приманку? — усмехнулся Ричард.

Сын сверкнул черными глазами.

— А что ты предлагаешь?!

— Для начала показать ей запись и спросить, кто это.

— Хочешь, чтобы она узнала про камеры?

Ричард вдруг понял, что смертельно от всего этого устал. Уже месяц он делает все возможное и невозможное, а вместо благодарности слышит одни упреки и наблюдает чужие истерики. Как будто у него нет своих срочных дел.

— Я ничего не хочу, — сказал он, — моя миссия в этом деле закончена. Оставьте меня, в конце концов, в покое с вашими аппирами. Мне лисвисов хватает. Делайте, что хотите.

Сказал и пожалел об этом, потому что все, что касалось его сына, в первую очередь касалось и его. Никуда от этого было не деться, но брать свои слова назад не хотелось.

Завтрак они заказали в номер. Когда расторопный робот расставлял в гостиной тарелки, появилась Зела. Свеженькая, причесанная, одетая в свое белое платье с золотой каймой и, на первый взгляд, совершенно спокойная, даже отрешенная. Кто сказал, что эта женщина не умеет держать себя в руках? Просто у нее поменялось амплуа. Из пылкой любовницы она превратилась в самостоятельную серьезную даму. И, слава богу, это было уже не то несчастное, всхлипывающее существо, с которым даже не знаешь, как обращаться: то ли убить его, то ли утешить. И все равно она была прекрасна, и тайна ее осталась при ней.

— Ольгерд, неужели это ты? — слабо улыбнулась Зела, на Ричарда даже не глядя.

Сын как будто проглотил язык.

— Он прилетел за тобой, — сказал Ричард.

— За мной? — она все-таки взглянула на него, в глазах были жуткие темно-зеленые бездны.

Он не отводил взгляда. Они посмотрели друг на друга, это было достаточно неприятно, но необходимо. Посмотрели и успокоились.

— У меня срочные дела на работе. Экспедиция срывается, — Ричард почти не врал ей, — я прямо сейчас вылетаю. Надеюсь, ты не возражаешь, если Ольгерд отвезет тебя домой?

— Конечно, нет, — сказала она, — все когда-нибудь кончается.

— Ты что, даже завтракать не будешь? — удивился сын.

Какой мог быть завтрак с такими нервами?

— Пожалуй, нет, — покачал головой Ричард.

— А как же замок? — спросила Зела.

— В другой раз, — усмехнулся он, — никуда он от нас не денется, этот замок. Он — недвижимость.

43

У Флоренсии было чувство, что она завела кошмарное домашнее животное: молчаливое, пугливое, беспомощное и, к тому же, опасное. Оставлять забинтованного с головы до ног Конса в Институте не было никакой возможности. Терпеть его в доме, где она привыкла царить одна, тоже стоило диких усилий.

Конс напоминал космонавта на Нептуне. Он почти не мог двигаться, тем более показываться на улице, поэтому в неимоверных количествах поглощал книги, фильмы, передачи и музыкальные записи. Она заметила, что особенно ему нравился Вагнер.

Даже не из любопытства, а скорее из жалости Флоренсия пыталась с ним беседовать. Но Конс оказался немногословен. Земные дела он еще обсуждал, но как только речь заходила об аппирах, сразу замыкался и бухтел что-то невразумительное.

Он был всеяден и неприхотлив, но кухонные приборы его упорно не слушались, по этой причине он расколотил в сердцах кофеварку, швырнув ее на пол и ругаясь по-аппирски. Флоренсия ничего не сказала и на следующий день купила новую.

Через неделю она меняла ему аппликаторы. Процедура была не из приятных, но зато скрытые полоски кожи оказались нормального белого цвета. Как врач она осталась довольна, но смотреть на полосатого Конса было еще неприятнее, чем на синего. Тогда, при первом сеансе, она побрила его на лысо. Теперь на голове выросла короткая черная щетина, жесткая, как проволока. Ее пришлось сбрить вторично.

— Зачем ты со мной возишься? — вдруг спросил Конс, — что тебе с того?

— Да ничего, — усмехнулась она, — больных надо лечить — вот и вся мораль.

— Я не человек.

— По-твоему, я не заметила? — Флоренсия старалась говорить шутливо и непринужденно, хотя это было непросто, Конс ее сковывал, — у нас есть такая детская книжка про Айболита…

— Знаю. Читал, — буркнул Конс, объемы усвоенной им информации были колоссальны.

— Так вот, я космический Айболит, — улыбнулась Флоренсия.

— Я привык расплачиваться, — заявил он хмуро.

— Можешь пофантазировать на эту тему. Тем более что ближайшую неделю ничего другого ты не сможешь, разве что слушать «Полет валькирий».

— Почему?

— Потому что я наложу аппликаторы тебе на веки. Тебе придется ослепнуть ненадолго.

Конс сидел в медицинском кресле и смотрел на нее удивленно-беспомощными глазами с заплывшими воспаленными веками.

— Какой ужас, — сказал он просто, — я переколю тебе всю посуду.

— Потерпи всего неделю, — вздохнула она, — а вазы я попрячу.

Конс смирился со своей участью и сидел смирно. Флоренсия срезала ему ресницы и наложила аппликаторы на краешки век.

— Молодец, — сказала она, — хороший мальчик.

И заметила, как выдвинулась вперед его нижняя челюсть. Это Конс про себя скрипел зубами. Состояние беспомощности унижало его страшно. Оставалось только догадываться, какая буря страстей бушевала внутри этого скафандра из бинтов.

— Думай о чем-нибудь приятном, — посоветовала Флоренсия, — я, например, в такие минуты вспоминаю, что в Белогории есть горнолыжный курорт «Беркут», и что я туда непременно полечу, как только будет время. Не люблю пляжи, люблю горы и снег… А ты что любишь?

— Информацию, — сказал Конс подумав.

— И все? — изумилась Флоренсия.

— Из всех физических удовольствий аппирам доступна только теплая ванна. Удовольствия, вытекающие из избытка энергии: горные лыжи, танцы, гонки, секс, спорт, путешествия… — все это за пределами наших возможностей. Остаются психотропные средства и информация. Головы у нас пока работают.

— Послушай, но к тебе, насколько я знаю, это не относится?

— Я аппир. Я так же ленив и равнодушен ко всему окружающему. Для меня важнее то, что написано в книге, а не то, что происходит за окном.

— А если за окном кто-нибудь умирает? Ты даже не выйдешь ему помочь?

— У нас каждый день кто-нибудь умирает. Если я буду всем помогать, то останусь без капли энергии.

Видимо, оставшись без зрения, в полной темноте, Конс стал наконец разговорчивым. Он сидел неподвижно, как робот-испытатель в кабине вездехода, положив руки на подлокотники кресла и запрокинув забинтованную голову на спинку.

— Это не жадность, — объяснял он, — это жизненный принцип. Людям ни в коем случае нельзя появляться на Наоле. Вы не умеете защищаться от нас. Ваша защита лопнет, как яичная скорлупа. А ты вообще открыта, Флоренсия Нейл. Я мог бы выпить тебя до капли.

— Знаешь что… — она вспыхнула и обрадовалась, что он ничего не видит.

— Тебе я не опасен, — заявил Конс, — напротив, я убью любого, кто тебя обидит.

— Вот этого тоже не нужно, — сказала она строго, — во-первых, никто меня тут не обидит, а во-вторых — это еще не повод убивать кого-то. Не знаю, как у аппиров, а у нас жизнь каждого человека считается бесценной. У нас нет смертных приговоров.

— Но ведь и люди погибают, — усмехнулся Конс.

— Конечно. При катастрофах, при несчастных случаях. От старости, наконец. Но никто никого не убивает.

— Человеческая жизнь бесценна, — повторил Конс с усмешкой.

— И не только человеческая, — добавила Флоренсия, — бывает, я сутками борюсь за жизнь какого-нибудь шестиногого глинвентауриса, или медузообразного марага… и не смей мне выражать свою благодарность в такой форме.

— А в какой? — смиренно спросил Конс, — чего бы ты хотела?

— Да ничего, — сказала она, подумав, — у меня есть все, что мне нужно.

— Это тебе только кажется.

— Возможно. Но мне, в самом деле, ничего не надо.

— Хорошо… Представь, что я Бог. Чего бы ты у меня попросила?

Слышать это от забинтованного, беспомощного пациента было забавно.

— Звезду с неба, — засмеялась Флоренсия, — и не меньше.

— Достану, — сказал Конс.

Утром Флоренсия напоила его чаем с бисквитами, посадила за пульт домашнего компьютера и улетела на работу. У Зелы в этот день был назначен очередной осмотр. Привез ее на этот раз не Ричард, а Ольгерд. Ричард болтался где-то на орбите Плутона на корабле Гунтривааля, который, наконец, его дождался.

Зела спокойно села в кресло, показания у нее были хорошие, никакого стресса, скорее апатия, как после длительной усталости. От таблеток она отказалась.

— Мне больше ничего не нужно, — сказала она спокойно, — теперь уж я сама.

Ольгерд стоял у раскрытого окна и смотрел на нее с улыбкой. «Любовь делает чудеса», — подумала Флоренсия, — «только бы им ничто не помешало».

В дверях Зела вдруг оглянулась, и Флоренсия заметила ее отчаянный взгляд. Что-то все-таки было не так, или должно было случиться. Слишком хороша была эта женщина, такие всегда ведут за собой несчастье на коротком поводке.

— Заходи ко мне, — сказала она тихо, — поговорим. По вечерам я дома.

44

Дом был пуст. Ингерда ночевала у подруги (или это было условное название доктора Ясона?), отец был в космосе, робот — в ремонте. Только Рекс мирно спал у порога. За окнами хлестал дождь, ветер раскачивал сосны и клонил к земле метелки трав.

— Без Моти — как без рук, — признался Ольгерд, пытаясь почистить картошку и пожарить ее вместе с маслятами.

Зела улыбалась. Она тоже не умела чистить картошку.

— Я видела, что Ингерда все брала из пакетиков, — сказала она.

— Из пакетиков — это любой школьник сможет.

Испортив продукты окончательно, он заварил чай и нарезал бутербродов с колбасой. Ассенизатор быстро высасывал ароматы пережаренного масла, наполняя кухню запахами грозы.

— Как изменился мир, — сказала Зела, выглядывая в окно, там, в серых сумерках, дождь прибивал к земле рыжие ноготки и вишневые георгины.

Ветер дул холодный.

— Не знал, что тебе нравится гроза, — заметил Ольгерд.

— Я сама не знала, — сказала она, — я чувствую какую-то свободу. Понимаешь?

— Хочешь, пойдем искупаемся?

— Сейчас? — она отошла от окна, — нет. Сейчас мне хорошо здесь. С тобой. И я даже рада, что никого нет.

Сначала он поцеловал ее, потом вспомнил про видеокамеры, которыми был утыкан дом. Потом он поцеловал ее еще, потому что в жизни не встречал таких ласковых и нежных губ, от которых невозможно было оторваться, таких атласных щек, такой изумительной шеи… дальше нужно было остановиться.

Он представлял это как-то иначе, это должно было быть легко и радостно как свободный полет, без запаха горелого масла, и уж во всяком случае, без глазков видеокамер за спиной, от которых не спасет даже темнота: они работают в инфракрасном режиме.

Зела поняла эту паузу по-своему.

— Здесь какая-то ошибка природы, — сказала она грустно, — тебе нужна совсем другая женщина. Прекрасная и светлая, как ты сам.

— Мне не нужна другая женщина.

— Ол, меня нельзя любить. Я же тебя предупреждала…

Предупреждала. И целовала с такой нежностью, что обрывалось сердце.

— Запретный плод еще слаще, — усмехнулся Ольгерд.

Глаза у Зелы как-то странно вспыхнули.

— Пойдем со мной, — сказала она быстро, — пойдем же…

И, не дожидаясь ответа, повела его за руку. Ольгерду показалось, что завертелся гигантский неумолимый маховик, который он сам же и сдвинул. Они оказались в спальне, они оказались на постели, и дождь по-прежнему стучал в окна с ледяной настойчивостью. Он был смущен и растерян и не знал, как ему выйти из этой идиотской ситуации. Он безумно хотел эту женщину, но не здесь и не сейчас. И объяснить ей это было невозможно.

Зела осторожно расстегнула ему рубашку, ее поцелуи таяли на его груди, опускаясь все ниже. Можно было, конечно, плюнуть на всех, на Карнавале же никакая толпа его не смущала… но там он был пьян, и он был в толпе, а здесь — как будто на сцене. И там была совсем другая женщина.

— Зела, давай полетим в замок, — сказал он, — ты ведь хотела?

— Прямо сейчас? — удивилась она.

— Да. Немедленно.

— Ол, — предложение ей явно не понравилось, — даже я знаю, что в грозу летать опасно. И потом… чем тебя не устраивает моя спальня?

— Понимаешь… это дом моего отца.

— А ты, кажется, забыл спросить у него разрешение?

— Зела, я люблю тебя…

— Да, — она кивнула и отстранено села на краю постели, — но какой-то странной любовью… нет, это, видимо, я ничего не понимаю. Земные мужчины — совсем иные существа, я не могу понять, чего они от меня хотят. Кажется, я опять сделала что-то не то…

Она не дала ему подумать над своими словами, потому что быстро вышла из комнаты. И исчезла. Ольгерд искал ее по всем комнатам, пока не понял, что в доме ее нет. Путь был один: к озеру. Без зонта, наскоро обувшись, он бросился следом.

— Ну, зачем ты? — сказала она, пытаясь застегнуть его насквозь промокшую рубашку, — я же не обиделась, я просто ничего не понимаю.

— Иди сюда, — он схватил ее, не просто прижимая, а как будто вдавливая ее в себя и удивляясь, какая она маленькая, хрупкая и совсем потерянная в этом непривычном для нее мире, — теперь понимаешь?

Под холодными каплями кожа горела, как воспаленная. Глаза слипались от воды. Он хотел не так, без дождя, без песка, без животной спешки и без чувства, что он ей что-то доказывает. Но судьбу не переспоришь. Они катались по песку под дождем и гудящими соснами, трясь воспаленной кожей, сливаясь жадными губами, опережая друг друга и ничего уже не замечая вокруг. Дико-острое наслаждение пронзило его как молния, он даже не смог отследить, что чувствует в этот момент она, и достаточно ли хороши земные мужчины в его лице для этой богини любви. Оставалось надеяться, что достаточно, потому что она еще долго и с наслаждением целовала его, в то время как он не мог уже пошевелиться.

— Я хотел отвезти тебя в замок, — усмехнулся Ольгерд, вытираясь от мокрого песка, — зажечь свечи, нарядить тебя как принцессу и предложить тебе королевскую спальню.

— Но замок ведь тоже принадлежит твоему отцу, — сказала Зела, пожав плечом, на котором в беспорядке лежали спутанные мокрые волосы.

— Отец там почти не бывает, — отозвался он, — и вообще, при чем тут мой отец?

Зела грустно посмотрела на него.

— Он ведь всегда запрещал тебе любить меня?

— Знаешь что, я не мальчик, — Ольгерд сел, протягивая руку за мокрой одеждой, — у него здесь голос чисто совещательный.

— Самое главное, что он прав, — вздохнула Зела, — я действительно инородное для вас существо. Меня нельзя любить, Ольгерд. Ко мне надо относиться проще, а лучше вообще не иметь со мной ничего общего. Мало ли, кто я?

— А кто ты? — усмехнулся Ольгерд.

— Я и сама не знаю, — ответила она.

Ему показалось, что сейчас она готова ответить на что угодно.

— Ты эрх? — спросил он без всяких предисловий.

— Я? — Зела искренне удивилась, — с чего ты взял?

— Не важно.

— Я не эрх, Ольгерд. Я аппир. И уже все вам рассказала.

— Но ты подчиняешься эрхам?

— Я никому не подчиняюсь.

— А Маррот? Ты знаешь, кто такая Маррот?

— Нет.

— Почему же она утверждает, что может указывать тебе, кого тебе любить?

Зела даже отпрянула от него после такого вопроса.

— Ол, я не понимаю, о чем ты говоришь? — сказала она, набрасывая на плечи ветровку, — ни о какой Маррот я не слышала никогда в жизни… Пойдем домой, а то простынешь…

— И кто такой Лаокоон ты тоже не знаешь?

— Нет. Я с ним не знакома.

— И, тем не менее, он ищет тебя здесь, в нашем доме.

— Меня?

— А кого же?

— Откуда я знаю? Это же ваш дом. Может быть, тебя? Или Ингерду?

— Мы были дома.

Ольгерд вдруг запнулся. Зела посмотрела на него и сказала то, о чем он сам уже подумал.

— Значит, Ричарда.

45

— Ты-то мне и нужна, — сказал Антонио, поднимаясь из-за стола, — как себя чувствует наша пациентка?

— Прекрасно, — ответила Флоренсия.

У Антонио Росси были синие круги вокруг глаз, и даже его благополучная полнота куда-то спала.

— Я скоро свихнусь с этими аппирами, — вздохнул он, — Фло, мне нужно знать твое мнение.

Флоренсия пришла к нему сама. Потому что ей тоже было как-то тревожно после вчерашнего визита инопланетной гостьи. Ничего конкретного она сказать не могла, тревога была на уровне ее женской интуиции.

У Антонио в кабинете были глубокие мягкие кресла, идеально убранный рабочий стол и сверкающий черной полировкой стол для совещаний, он любил порядок и комфорт, сам напоминая с виду уютного домашнего кота.

— Что произошло вчера? — спросил он деловито.

— В общем-то, обычный медосмотр.

— В каком она состоянии?

— Я бы сказала, что у нее идет расслабление после длительного стресса.

— Значит, причина стресса исчезла?

— Нет. Я поняла, что нет.

— Почему?

— По глазам. Это глубоко несчастная женщина. Вот что я могу тебе сказать.

— С чего бы, да? — усмехнулся Росси, включая один за другим все экраны, — она меня совсем запутала, эта дамочка. Я был уверен, что охота идет на Ричарда. Посмотри сюда — мышеловка захлопнулась… В номере мы не стали ставить камеры, но тут и так все ясно, они занимаются любовью, где попало, как мухи…

— Промотай, — сказала Флоренсия, — я не сексопатолог.

— Очень интересно следить за ее лицом, — продолжал невозмутимый Антонио, — это она с ним. А это — когда он отошел. Как будто две разные женщины. Такое двуличие подозрительно. Я не сомневался, что ей от него что-то нужно. С первого момента своего появления здесь она приклеилась к Ричарду Оорлу.

На экране они шли по полосе прибоя, Зела запрыгнула на большой плоский камень, протянула руки и растрепала ему волосы. Лицо у нее было совершенно счастливое. Потом он снимал ее с камня, держа на весу, на полусогнутых руках, и медленно, как пушинку, опуская ее все ниже и ниже, пока ее лицо не приблизилось к его лицу, и ее губы не встретились с его губами. Флоренсия поняла, что не может на это смотреть. Конечно, она была выше ревности и выше зависти. Ей просто было больно.

Кадры неумолимо мелькали. У нее с Ричардом все было как-то по-другому, не так ярко, не так радостно, он не наслаждался ею так изысканно, так неторопливо и так жадно. Да и сама она была не так прекрасна, как эта маленькая золотоволосая женщина, созданная именно для того, чтобы ею наслаждались.

Лицо у Зелы действительно менялось, когда Ричард отходил. На нем появлялись усталость и разочарование. Никакого праздника, никакой радости. Тоска и пустота. И это было ее настоящее лицо.

— Тони, ты препарируешь бедную девочку как лягушку! — не выдержала Флоренсия, — никому не дано залезть другому в душу.

— Да, — сказал он хмуро, — препарирую. И буду препарировать. Пока она не скажет нам сама, что ей здесь нужно.

— А если ничего?

— Ничего?.. Посмотри сюда.

Флоренсия увидела кухню в доме Ричарда и Зелу, на этот раз с его сыном. Они целовались у раскрытого окна, за которым хлестал дождь.

— Любвеобильная дамочка, не правда ли? — усмехнулся Антонио, — только на этот раз в мышеловке Ольгерд.

— После того, как ты развелся с Эльгой, ты стал неисправимым циником.

— Обрати внимание, — все так же невозмутимо продолжал Антонио, — всё то же самое. Это она с ним. А это — без него. Как будто ее кто-то включает и выключает… Я не сомневался, что все дело в Ричарде, он, знаешь ли, экземпляр… Но когда она так запросто переключилась на его сына, я впал в задумчивость.

— По-твоему, дело в Ольгерде?

— Нет. Дело в том, что ей все равно, кто. Оба Оорлы.

— Оорлы, — повторила Флоренсия, — древний род, возможно, что речь идет о какой-то их родовой ценности? Но зачем такой сложный путь? В конце концов, эту вещь можно было просто украсть. Это было бы даже порядочнее, чем вот так притворяться… если их вообще волнуют нравственные категории.

— Если речь о вещи, то да, — согласился Антонио, — и то, если знать, где она находится и на что похожа.

— По-твоему, они сами не знают, что ищут?

— Именно. Либо это не вещь, а просто какая-то родовая тайна.

— Постой-постой… — Флоренсия покачала головой, — мы слишком далеко зашли в своих предположениях. Тут что-то не так.

— Что? — недовольно спросил Антонио.

— Я не могу пока сказать. Мне кажется, я что-то такое увидела, что показалось мне странным. Но мне сейчас трудно сосредоточиться. Перебрось мне эти записи на мой компьютер, я просмотрю дома еще раз.

— Хорошо. Только смотри быстрее. Мне кажется, что у нас мало времени.

— Тони, она не похожа на хладнокровного исполнителя некоего плана. Это я могу сказать сразу. Как врач и как женщина.

— Она слишком хороша, чтобы быть просто случайной жертвой. Это я говорю тебе как мужчина.

«Мы все тут случайные жертвы», — подумала Флоренсия, — «и я, и Ричард, и Ольгерд, и Конс, и Алина, и она сама».

— Я подумаю, Тони, — сказала она, — и попробую поговорить с ней. Со мной она откровеннее, чем с вами, мужчинами.

46

Мир после ночной грозы выглядел хмурым и притихшим, как с похмелья. Флоренсия чувствовала себя старой, мудрой и несчастливой. Она летела домой, рассекая серые облака, и не могла привести свои чувства в порядок, так они были противоречивы. Мудрая женщина говорила в ней, что на все это надо смотреть отстранено, сочувствовать, конечно, но только не себе, а другим. И попытаться понять, что же все-таки происходит. А глупая и обиженная девчонка просто тупо и занудно спрашивала изнутри: «Почему же меня-то никто никогда так не любил?! Все только уважали».

Одна сцена из увиденного вызывала у нее особое чувство. Зела стоит на высоком камне, а он медленно, растягивая удовольствие, любуясь ею, опускает ее к себе на грудь. Надо иметь очень сильные руки, чтобы так, как ребенка, удерживать ее на весу…

Дома все было по-прежнему: чистота, порядок, гармония. Конс в своей комнате слушал музыку. «Верди. „Дон Карлос“. Ария короля Филиппа», — машинально отметила про себя Флоренсия. Мощная тоскливая мелодия пришлась ей как раз под настроение.

— Как дела, Конс? — спросила она обычным бодрым голосом, когда запись кончилась.

— Как обычно, — ответил он.

— Жалоб нет?

— Есть, — усмехнулся он, — темно.

— Ты ел что-нибудь?

— Нет. Трудно есть незнакомую пищу. Но если ее еще и не видишь!

— Скажи мне, что тебе больше нравилось, я приготовлю.

— Какое на тебе платье? — вдруг спросил он, — красное?

— Зеленое, — ответила она хмуро.

— Странно. Мне показалось, что красное.

— Какая, собственно, разница?

— У тебя плохое настроение, хозяйка?

— С чего ты взял?

— Твое поле как будто все взъерошено. Я правильно выражаюсь? Тебя кто-то обидел?

— Отсутствие зрения не мешает тебе быть проницательным, — сухо сказала она, — я в скверном настроении. Я живой человек, и со мной это бывает.

На кухне она быстро разогрела котлеты, развела пюре и нарезала зелени, но мысли были совсем не о том. Она не понимала, почему так близко к сердцу принимает эту историю. Неужели только из-за Ричарда? Но ведь столько воды утекло! Нет. Дело было в ней самой. У нее было щемящее чувство, что эта история — про нее.

Если допустить, что никаких коварных планов в этом деле нет, и попробовать разобраться чисто по-житейски? Антонио такого представить не может. Ему это и в голову не придет. Это как раз по ее части. Итак: если Зела не преследует никакой тайной цели, что тогда? Что происходит? Ничего особенного. История стара как мир. Одна женщина — два мужчины.

Ну что ж, бедная девочка могла и запутаться. Оба хороши. Если ее всегда окружали уроды, типа Конса, и нормальных мужчин, у которых просто все на месте, она вообще не видела, они уж точно показались ей богами. Она приходит в себя, открывает глаза и видит Ольгерда Оорла, звездного капитана, белокурого красавца с ласковыми черными глазами, своего спасителя. Он так совершенен, что она не смеет о нем даже мечтать. Что тут можно еще добавить? Первое впечатление обычно очень сильное, оно закладывается, как программа… Тогда почему появляется Ричард?

Зела еще не знает, что он отец Ольгерда. Он просто заходит и садится на стул. Флоренсия сама это видела. У него усталый, замотанный вид, он далеко не в лучшей своей форме, у него совсем не яркая внешность: обычные светло-русые волосы, откинутые назад ото лба, обычные карие глаза, обычный загар средней полосы, обычное в меру спортивное телосложение. Ничего выдающегося. Однако она сразу принимает его за хозяина. Мало того, она этого не скрывает, она это всячески подчеркивает. Что ж, страх — более сильное чувство, чем любовь, а Ричард — ее защита. А когда защита оказалась не нужна, она вспомнила про Ольгерда…

Флоренсия смотрела в окно на хмурый вечер. В серых облаках таяло тусклое солнце, с улицы тянуло прохладой и тревогой. Все ее выводы не принесли ей удовлетворения. Все было не так. Все было гораздо сложнее.

Конс явился на запах, ощупывая стены. Он почему-то напомнил ей выброшенного на берег краба, медлительного, неповоротливого и беспомощного без родной стихии.

— Я не помешаю?

— Садись, — Флоренсия помогла ему усесться за стол и поставила перед ним тарелку.

Но Конс к еде не притронулся. И она тоже.

— Что с тобой, Фло? Я могу чем-нибудь помочь?

— Ты?.. — она задумалась, — можешь.

— Как?

— Давай поговорим о Зеле, — сказала она решительно.

— Ее имя Ла Кси. Зе — это как артикль.

— Она отзывается на Зелу.

— Она здесь на все будет отзываться, — презрительно сказал Конс, — ей тут нравится.

— Конс, ты можешь рассказать о ней что-нибудь без эмоций?

— Мы создали ее себе на муку, — сказал Конс с усмешкой, — мы сами сделали себе капкан и попадаемся в него все подряд с завидным постоянством. И каждый, да-да, каждый, до поры до времени уверен, что именно его-то она и любит. Мы хотели обмана, мы его создали и теперь от этого страдаем. Она актриса по призванию и по назначению.

— Но она ведь сама от этого страдает.

— Наверно. Она начиталась книг и насмотрелась ваших фильмов. Ей хочется любви. Она по привычке начинает это изображать, потом видит, что ничего не получается, и впадает в истерику. В конце концов, все понимают, что нужна не форма, а содержание. И она, и тот мужчина, который с ней. Она, как мираж, эта женщина. Кажется, только что была — и уже нет.

Конс опустил голову, потом медленно проговорил:

Он был и жалок, и страшен. И совершенно непонятен. Флоренсия вложила ему вилку в забинтованную руку.

— Давай все-таки поедим.

— Давай, — вздохнул Конс, отчаянно пытаясь попасть вилкой в котлету, — ну где она там? Или затерялась, или уплыла…

После ужина Флоренсия наконец поднялась к себе в спальню переодеться. «Форма», — думала она, — «именно форма, а не содержание. Это он правильно подметил». Ей снова вспомнился эпизод на пляже, который не давал ей покоя. Зела высматривает камень, запрыгивает на него, смотрит на Ричарда, улыбается, ворошит ему волосы, потом сама кладет его руки себе на талию, чтобы он ее оттуда снял. Как будто отрабатывает мизансцену. Красиво, ничего не скажешь. И где-то уже было.

На журнальном столике стоял букет из пяти роз. Все как на подбор — темно-красные. Флоренсия опустилась на кровать и растерянно уронила руки. «Этого еще не хватало», — подумала она с возмущением, — «если на Земле не нашлось для меня мужчины, это еще не значит, что мне нужен какой-то монстр. Надеюсь, дальше букета дело не зайдет. Но как же он все-таки различает цвета?»

47

Ричард прилетел из Космопорта утром. Ноги не очень-то шли домой, но Гунтривааль так его утомил, что было уже все равно. В саду Ингерда делала зарядку. Она увидела его, повисла на нем и минут пять не выпускала, как будто его не было сто лет.

— Па, что у тебя в сумке? Слон, что ли?

— Подарки, — улыбнулся Ричард, — знаешь, у лисвисов принято задаривать гостя до макушки и все время повторять при этом, что им совсем нечего тебе преподнести. Отказываться недипломатично, вот и пришлось все тащить с собой. И потом, у меня все-таки две красивые женщины в доме.

В саду приветливо светило солнышко, гудели пчелы и затмевали друг друга красотой цветы.

— А как ты перенес космос?

— Нормально. Я же летел пассажиром. И в иллюминатор не смотрел. Как зашел в каюту, так и вышел. Выспался, как крот.

— Алина тебя искала.

— Я позвоню ей. Потом.

В гостиной сидела Зела. Ничего у него внутри не дрогнуло. Он был абсолютно спокоен. Она взглянула на него виновато и опустила глаза.

— Раздача слонов через полчаса, — сказал он бодро и поднялся со своей огромной сумкой к себе в комнату.

Все было нормально. Все было на месте, все было в порядке. Настроение у него было хорошим. Пока сын его не испортил.

— Мы улетаем в замок, — заявил он, заглянув к нему в комнату, — и до утра сюда не вернемся.

И все моментально вернулось. Боль. Стыд. И тревога за сына.

— Ты уверен, что тебе это нужно? — спросил Ричард.

— Не мешай нам, — твердо сказал сын.

— Я просто не хочу, чтобы ты обжегся. Эту женщину очень трудно понять. Ты уверен, что понимаешь ее правильно?

— Я не ребенок.

— Знаю. Но ты не допускаешь мысли, что ей просто что-то нужно в нашем замке?

— Ей нужен я. Нравится тебе это или не нравится.

Потом был завтрак, раздача подарков, какие-то повседневные разговоры… Ричард был сам не свой, и все делал и говорил чисто механически. Две хищные собаки — ревность и тревога нападали на него с двух сторон, и он не знал, какая больнее кусает. Конечно, о какой ревности можно было говорить, когда речь шла о безопасности сына? Но и от мысли, что женщина, твоя до последней клеточки, уезжает, чтобы достаться другому, все внутри закипало. Ему с трудом удавалось выглядеть спокойным.

Сын уже распахнул дверцы модуля. Происходило что-то неизбежное. Ричард в смятении вышел на крыльцо и столкнулся с Зелой. Она зачем-то возвращалась в дом. На него взглянули две огромные темно-зеленые бездны.

— Ричард… ты не против, что мы летим в твой замок?

Он был против всеми силами души. Но у него не было ни одной веской причины им это запретить.

— Конечно, нет, — сказал он.

Почему он никогда не замечал, какие жуткие у нее глаза? Они были грустными, умными, растерянными, прекрасными… но такими бездонными и мрачными они никогда не были. В них просто невозможно было смотреть. Не так, совсем не так смотрит женщина, которую ожидает ночь прекрасной любви. Что же она задумала, черт возьми!

Что было делать? Бежать к сыну, трясти его за грудки и внушать ему, что она его не любит? Бесполезно. И еще не доказано. А вдруг все-таки любит? Опять будешь выглядеть полным ослом.

— Ты что-то забыла? — он уступил ей дорогу.

— Да, — она опустила глаза, — заколку.

Ричард пропустил ее в дом и подошел к сыну. Ольгерд спокойно стоял у распахнутой дверцы.

— Кажется, погода наладилась, — сказал он, разглядывая голубое яркое небо.

— Ты видел ее лицо? — спросил Ричард хмуро.

Вопрос сыну не понравился. Его спокойствие сразу куда-то улетучилось.

— Па, зачем ты опять?

— Я спрашиваю, ты видел ее лицо?

— Видел. У нее всегда такое лицо, когда ты появляешься.

— Интересно, чем же я заслужил?

— Разве не ты всегда внушал мне, что любить ее нельзя. И она это знает.

— Откуда?

Ольгерд пожал плечом.

— Наверно, потому что ты говорил это не шепотом.

— Ол, это чушь собачья. Мало ли, что я когда-то говорил!

— Вот именно. Я люблю ее. И запретить ты мне этого не можешь.

— Ол, я не об этом. Я о том, что это не причина. Забудь ты хоть на секунду о своей любви! Пойми, она везет тебя в замок с какой-то целью.

— Ошибаешься, — сверкнул черными глазами Ольгерд, — это я ее везу. Потому что у тебя тут понатыкано камер на каждом суку, не дом, а телестудия!

— Никуда ты не поедешь, черт возьми! — взорвался Ричард, видя, что все аргументы бессильны.

У него уже возникла мысль расплавить модуль в лепешку к едреной бабушке, так же, как Конс расплавил робота. У него бы это сейчас запросто получилось.

— Это не разговор, — заявил Ольгерд, вставая перед ним как для дуэли, — есть вещи, в которые ты вмешиваться просто не имеешь права.

— Я пока еще твой отец.

— Ты вспоминаешь об этом со странной периодичностью! — сын смотрел на него с вызовом, — у тебя была целая неделя в Дельфиньем Острове. Я же тебе не мешал! И я не виноват, что тебе этой недели не хватило!

— Куда только подевалось твое ясновидение, — усмехнулся Ричард, понимая, что ничего он в этой ситуации сделать не сможет, даже если объяснит, на что ему хватило этой недели, — катись, куда хочешь. Не костьми же мне ложиться…

— Вот именно.

Зела показалась на крыльце. Изумрудное платьице переливалось на солнце вместе с янтарным ожерельем — подарком Гунтривааля. Он смотрел на нее со смешанным чувством тоски и раздражения. Она снова остановилась напротив него и посмотрела бездонными глазами. Красота ее была пронзительной.

— Я очень люблю твоего сына, Ричард, — сказала она тихо, так, чтобы слышал только он, — хочу, чтобы ты это знал. Я не могу желать ему зла.

— Какое совпадение, — отшутился он, — я тоже люблю своего сына.

— Ричард…

Все слова были бы лишними: и смешные и серьезные. Они просто смотрели друг на друга. Он ей верил и не верил. И, независимо от этого, не мог на нее насмотреться.

— Иди, — сказал он наконец, — или тебе нужно мое разрешение?

— Нет. Уже не нужно.

Она так и пошла, оглядываясь на него, так и села в модуль, глядя на него, и так и улетела, выглядывая из окна и оборачиваясь на него.

«И эта женщина меня не любит?» — в который раз подумал он, совершенно запутавшись. Глаза провожали исчезающую точку модуля в ясном небе.

В полдень прилетела Алина. Она явилась как будто из далекого прошлого, из другой жизни. Ричард долго не мог понять, что ей от него надо. Какие-то билеты, какие-то вечеринки… Она вела себя так, словно все было по-прежнему. Как будто его просто не было две недели.

— Тебе что, не до меня? — догадалась она наконец.

В коротких шортах и облегающей футболке, она, как всегда, ослепительно и молодо выглядела, вместо сумки у нее был маленький рюкзачок, длинные стройные ноги в легких спортивных тапочках.

— Послушай, — сказал он, — осторожно прикасаясь к ее коротким светлым волосам у виска, — найди себе кого-нибудь помоложе.

— Ты что? — Алина посмотрела на него испуганно, — ты бросаешь меня? Да?

— По-моему, ты это сделала сама. И гораздо раньше.

— Я просто психанула!

— Какая теперь разница?

— Ты что? — она и в самом деле казалась напуганной, — я люблю тебя, Ричард. Я всю жизнь тебя люблю!

— Что ты выдумываешь, Алина?

— Я люблю тебя!

Алина отвернулась к окну и заплакала. «Еще одна актриса», — подумал он тоскливо. Он чувствовал себя выжатым лимоном.

— Все когда-нибудь кончается, — сказал он.

— Неправда! — она обернулась и заговорила торопливо, словно внушая что-то ему и себе, — ты просто не в настроении. Это пройдет. Я просто не вовремя. Ты только что с орбиты, тебя тошнит от космоса, это понятно…

— Лина, меня тошнит не от космоса, а от женщин. Советую тебе не возлагать на мою кандидатуру никаких надежд. Подбирай другую.

Раньше она бы взбесилась от таких слов, распахнула бы дверь пинком ноги и вылетела, как пушечное ядро. И это было бы легче и проще. Но что-то случилось со строптивой Алиной Астер. Как будто она помудрела лет на сто.

— Я приеду вечером, хорошо? — сказала она умоляюще, — ничего мне сейчас не говори.

— Как хочешь, — ответил он.

48

Как только она уехала, позвонил Антонио. Вид у него был хищный, как у охотника, напавшего на след.

— Хорошо, что ты вернулся, — заявил он, — где эта дамочка?

— Дамочка вместе с Ольгердом полетела в замок, — сказал Ричард хмуро.

Антонио выругался, потом объяснил:

— Это тип опять заявлялся! И говорил с ней. Она его прекрасно знает, даже на шее у него повисла.

— Когда?!

— Я тут просматривал ночные записи, мне же делать больше нечего, сам понимаешь, я самый незанятой человек в отделе… Короче, он явился часа в три ночи и тут же забрал ее. Через час он ее вернул и смылся. Оператор ничего и не заметил. То ли кофе глотал, то ли зевал во весь рот. В общем, эта красотка вешает нам лапшу, как я и предполагал. И о чем они говорили, мы тоже никогда не узнаем! Видимо, он догадался о камерах.

На этот раз выругался Ричард.

— Пора предъявить ей эти кадры, где она висит у этого типа на шее, — сказал Антонио, — и пусть объясняет нам, как хочет.

— Надо предъявить их Консу, — сказал Ричард, — я думаю, он нам скажет больше.

— Конс? Где ты его возьмешь?

— Я знаю, где он.

— Так какого черта ты молчал?!

— Перешли мне запись. Я поеду к нему и покажу.

Запись была короткая. Неожиданно в темной комнате появился силуэт мужчины с длинными локонами. Он присел к Зеле на край кровати и осторожно тронул ее за плечо. Она вздрогнула, и он тут же прикрыл ей рот ладонью. После недолгой возни и неразборчивого шепота, она обняла его и прижалась щекой к его щеке. Он торопился. Встал, протянул ей руку, обнял. И оба исчезли.

Какое-то время Ричард сидел в кресле неподвижно, как деревянный истукан, и смотрел в пустой экран. Потом собрался с духом и позвонил матери.

— Что происходит? — изумилась Илга, — мой сын вспомнил о моем существовании?

Он не стал отвечать на ее колкости.

— Мама, они там?

— Кто?

— Сама знаешь, кто.

— Да, они здесь, — с какой-то гордостью заявила мать.

— И что они делают?

— Танцуют при свечах в зале Предков.

— Что?!

— Изумительная женщина, — продолжала издеваться Илга, — и такая красавица! Я сама ей не доверяла, но она просто ангел. Моему внуку повезло: найти такое сокровище…

— Мама…

— А как ей идет старинное платье! Знаешь, она просто удивительно похожа на Изольду Оорл. Помнишь Изольду Оорл, белую тигрицу? Впрочем, тебе никогда не было дела ни до твоих предков, ни до белых тигров. Ни до твоей родной матери.

— Зела тоже белая тигрица?

— Нет. Не выдумывай. Она обычная женщина. Но как прелестна!

— Лучше последи за своим внуком, — сказал Ричард, — а я скоро приеду.

— Ты? — усмехнулась мать, — тебе нечего тут делать.

— Я не собираюсь им мешать, — объяснил Ричард раздраженно, — я просто волнуюсь за сына. Можешь ты это понять?

— Твой сын — белый тигр, — с вызовом ответила Илга, — и сам в состоянии о себе позаботиться.

— Дай-то Бог, — мрачно сказал Ричард.

Танцуют при свечах! Ольгерд, неисправимый романтик. Как бы на эту удочку его и не поймали…

Потом он позвонил Флоренсии. Позвонил, увидел ее, строгую, подтянутую, всегда мудрую и сдержанную, в темной блузке и розовом распахнутом халате, и понял, как хочется ее увидеть и именно ей поплакаться в жилетку. Хотя… она когда-то тоже его бросила. Что-то просчитала своим аналитическим умом, сделала выводы и отказалась от него, как от устаревшего робота.

— Фло, мне нужно показать Консу запись, — сказал он с самым серьезным видом, — он должен опознать кое-кого.

— Это невозможно, — неожиданно сказала Флоренсия.

— Почему? — изумился он, как будто налетел на невидимую стену.

— У Конса залеплены глаза. Он ничего не видит.

— Ты что, смеешься?

— Нисколько. Через пять дней — пожалуйста.

— Пойми, это срочно!

— Тут и понимать нечего, — Флоренсия покачала гладко причесанной головкой и сказала строго, — я не позволю издеваться над моим пациентом.

— Конечно. Издеваться можно только надо мной, — докончил Ричард.

49

За окнами смеркалось. Синие сумерки осторожно вползали в лабиринты замка. В глазах у Зелы отражались огоньки свечей, старинное платье только подчеркивало женственность ее тела, округлость плеч, гибкость талии, мягкость и нежность ее груди. Оно было словно создано для нее.

— Хорошо, что ты не забываешь своих предков, — улыбнулась она, — скажи, я действительно похожа на твою пра-пра… какую-то бабушку?

— Ты ни на кого не похожа, — сказал он, — ты единственная и неповторимая.

— Неправда. Я только копия богини Анзанты.

— Ты совсем другая. И я люблю тебя.

— И не боишься? — она как-то странно посмотрела на него.

— Чего я должен бояться? — усмехнулся Ольгерд.

— Меня. Ты же меня совсем не знаешь.

— Зачем ты так говоришь?

— Но ведь это правда.

Ольгерд подхватил ее на руки, сминая пышные юбки.

— Правда то, что я нашел тебя, я привез тебя, я люблю тебя и никому не отдам тебя. Вот и все.

Он отнес ее в спальню, посадил на мягкую постель и зажег свечи. Зела с любопытством огляделась.

— Чья это спальня?

— Баронессы.

— Я слышала, что тут есть и королевская спальня, — сказала она чуть-чуть обиженно.

— Она не такая роскошная, как эта, — объяснил Ольгерд, — Эрих Второй был аскет. К тому же, он там и скончался.

— Но это же безумно интересно!

— Ты находишь?

— Можно на нее взглянуть?

— Можно, конечно.

— А потом вернемся сюда, если хочешь.

Они прошли по темным коридорам и раскрыли тяжелую неповоротливую дверь. В узкой комнате было темно. В окне виднелся шпиль башни и осколок луны. Над горизонтом строго на юге сверкал малиновый Антарес. Ольгерд всегда удивлялся, какой огромной и вызывающе яркой бывает эта звезда.

Кровать была застелена парчовым покрывалом. На этой кровати Ольгерду снились кошмары, и здесь он мечтал о Зеле. Теперь она была тут, рядом.

— Иди сюда… — он принялся расшнуровывать ее корсаж.

— Зажги свечу, — сказала она шепотом.

Он зажег, поставил подсвечник на каминную полку, снял камзол и рубашку.

— Ты красив, как бог, — заметила Зела.

— Говорят, — он пожал плечом.

— Даже не знаешь, что идет тебе больше: форма капитана или костюм Эриха.

— Знаешь, форму я еще не скоро надену. Меня же отстранили от полетов.

— Из-за меня?

— Нет. За самовольство. Но если б не это, я бы тебя не нашел.

— Ты прекрасен и без формы, — улыбнулась она.

— Ты тоже, — сказал он, — повернись-ка спиной.

Его пальцы торопились, его руки дрожали от волнения, его сердце сладко ныло в груди, он был как будто пьян этим вечером, этой странной обстановкой, этой желанной и прекрасной женщиной. И, почему-то допуская мысль, что такое может больше не повториться, он знал, что запомнит этот вечер на всю жизнь.

«Древние господа умели растягивать удовольствие», — подумал Ольгерд, запутавшись в шнуровке, — «пока разденешь женщину, озвереешь от желания…»

— Оставь, — сказала Зела, прямо в платье ложась на кровать, и протягивая к нему руки, — иди ко мне…

Он шагнул к ней, и ему показалось, что он падает в пропасть. Губы ее были сладкими, как мед, и нежными, как фиалки, тело ее было мягким и податливым, руки гибкими и сильными, волосы шелковыми и душистыми как весенняя трава, кожа гладкая и горячая.

Это продолжалось недолго. Он даже не успел распутать ни одной веревочки, только целовал ее губы и нежный изгиб ее лебединой шеи, чувствуя себя летящим по небу невесомым белым тигром.

— Нет, — сказала она вдруг, словно очнулась, и это прозвучало как гром небесный, — нет! — повторила она, уже вырываясь, — нет же, нет, нет, нет…

Как будто облитый из ведра ледяной водой, он ничего не понимал и тупо смотрел, как женщина его мечты торопливо спрыгивает с кровати, подбирая свои пышные юбки.

— Зела! Что случилось? Что?!

— Иди же сюда! — она схватила его за руку и потащила с кровати. Он спрыгнул, уже догадываясь, что прекрасная сказка закончилась, и начинается что-то жуткое, но на этот раз настоящее. И даже не удивился, только сморщился от боли. Слишком все было хорошо. И слишком невероятно!

Зела отпихнула его к окну, потом отчужденно и устало села на стул возле камина и стиснула виски руками.

Ольгерд присел на подоконник и дал ей немного успокоиться. В душе было полное смятение. В спину дуло. Он хотел снова сесть на кровать, но Зела остановила его.

— Не смей, — сказала она резко, — не походи к этой кровати.

Никогда у нее не было такого глухого властного голоса. Ольгерд почувствовал озноб и накинул камзол.

— Итак? — спросил он хмуро, — в чем дело?

Зела, похожая сейчас на потухшую звезду, разочарованно и устало смотрела ему в глаза.

— Это транслятор.

— Транслятор? — изумился он, — куда?

— На Наолу. Раньше он работал в обе стороны. Теперь — только туда.

Кажется, он уже был там и видел эти жуткие уродливые морды из ночных кошмаров, он и принял их за ночные кошмары. Не он, конечно, а король Эрих. Они высосали его до капли и вернули умирать назад, на родную планету. А Ольгерду даже последнее не светило…

— И ты собиралась отправить меня на Наолу? — спросил он, невольно содрогаясь.

— Да. Я должна была…

— И для этого тебе пришлось затащить меня в эту постель?

— Да.

Если б у него в руках был железный прут, он бы его согнул, если б камень — он растер бы его в порошок. Но руки были пусты. Он до боли стискивал свои пальцы. И как обычно, в минуты стресса, он вдруг понял, что все это уже было. Миллион раз. Он стоял вот так, раздавленный как букашка, полураздетый, в идиотском камзоле, с выражением тупой досады на лице. А она ускользала. Из его объятий, из его жизни и даже из его мечты. И удивляться тут было нечему. Ему никогда не везло на женщин. Ни в этой жизни, ни в прошлых бесчисленных генерациях этого бестолкового мира.

«Пожалуй, у Создателя недостаток фантазии, но чувство юмора у него есть», — усмехнулся он про себя.

— Ольгерд, ты такой один на всю вселенную, — говорила Зела, — ты белый тигр, живущий в этом мире. Только ты нам можешь помочь. Все нас бросили, даже эрхи. Ты — наша последняя надежда.

Он слушал, ему было и жутко, и смешно, и досадно.

— Зела, зачем такой сложный путь? — спросил он с усмешкой, — я пошел бы с тобой куда угодно, даже если бы просто встретил тебя на улице.

Зела посмотрела изумленно.

— Ол! Неужели ты думаешь, что это все было подстроено? Что это мы заманили тебя на Пьеллу?

— А что я должен думать?

— Ол, я никогда тебе не лгала. Я ничего не знала! Все получилось случайно. Ты сам поменял маршрут. А Леций просто хотел, чтобы я попала к людям.

— И ничего тебе не объяснил?

— Объяснил. Вчера.

— Что?!

— Он был у меня прошлой ночью. Я привыкла верить ему. Я никогда ни в чем ему не отказывала.

— И он тебя использовал.

— Может быть и так. Но он прав. Он ведь не о себе печется. Я должна помочь аппирам. Должна. Если б ты только знал, какие они несчастные и жалкие… Но ты не волнуйся, ничего такого не произойдет. Я скорее умру, чем допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Это выше моих сил.

Наверно, она и вправду была к нему привязана. Наверно, ее можно было понять. Потом. Когда уляжется возмущение и перестанет саднить задетое самолюбие.

— Зела, — спросил он, — почему твой Леций так уверен, что я могу помочь аппирам?

— Ему говорили про тебя эрхи.

— А они случайно не сказали, каким образом?

— Ольгерд, это они должны спросить у тебя. Ты же знаешь больше эрхов.

— Я?!

— У тебя есть какие-то каналы, для эрхов закрытые. Ты владеешь энергией, эрхам не доступной. Ты сам не знаешь, кто ты, Ольгерд Оорл.

— Ясно. Но почему Леций сам не поговорил со мной?

— Он говорил с тобой.

— Ах, ну да… за чашкой кофе.

— Он убедился, что ты тот, о ком речь.

— Он просветил меня насквозь и не сказал мне ни слова. Даже не спросил моего согласия.

— Его могло не быть.

— Вольно же вам распоряжаться чужими судьбами!

— Но ведь речь идет о судьбе аппиров.

— А так же о твоей, моей и моих близких. Суровый человек твой Леций.

— Да. Потому что он не человек, а аппир.

— Поэтому ему все позволено?

— Когда-нибудь ты поймешь, что он был прав.

— Ты способна простить ему все на свете?

Зела не ответила. Вопрос был явно неуместен.

— Не представляю, чем могу вам помочь, — сказал Ольгерд мрачно, — если только послужить насосом по перекачке энергии от белых тигров аппирам? Этаким бурдюком с кровью для стаи голодных комаров? Неужели вы думаете, что это вам поможет?

— Ол, я ничего не думаю! — воскликнула она отчаянно, — я слабая женщина, которая привыкла слушать других. Я хотела жить здесь, на Земле, я хотела быть с людьми, я хотела любить тебя. Но появился Леций и сказал, что все должно быть по-другому.

— Мне кажется, я убью его, когда увижу.

— Тогда убей сразу и меня, — сказала Зела тихо.

— С этого и надо было начинать, — усмехнулся Ольгерд, у него наконец начала вырисовываться достаточно ясная и далеко не радостная для него картина.

Леций бросает ее одну на пустой планете, потом является через много дней и спокойно путает все ее планы, он совершенно уверен, что Зела его послушает. На то и расчет. Вместо того чтобы просто поговорить с Ольгердом по-человечески и все ему объяснить. Какая-то странная, циничная, жестокая аппирская логика. И это существо она называла когда-то лучшим из аппиров. Что же тогда остальные?

— Ты ничего не понял, — вздохнула Зела, — если б я его послушалась, ты был бы уже на Наоле. Но я не могу этого сделать. Теперь меня не простит никто: ни он, ни ты, ни твой отец…

Он молчал.

— Ну что ж, и не надо! — проговорила она отчаянно, — я только, как всегда, все запутала и никому не помогла. Главное, что ты здесь, цел и невредим.

— Я оценил твое великодушие, — сказал Ольгерд.

— Если б ты знал, что ты значишь для меня!

— Что ж, наверное, много. Не спорю. Просто ты никогда меня не любила. Ведь так? Скажи хоть раз правду.

На лице ее по-прежнему было отчаяние.

— Да, — сказала она.

И опустила глаза. Ольгерд с горечью подумал, что мог бы понять это и раньше. Если б захотел. Теперь он отчетливо помнил, что Зела вела себя странно и до вчерашней ночи. Он просто не хотел этого замечать. И отец предупреждал, и сама она не раз говорила, что любить ее нельзя. Ему казалось, что все это не имеет значения. А теперь он стоял тут, как обезличенная ценная бандероль, которую раздумали посылать по адресу. Все потеряло смысл: и ночное озеро, и звезды, и мокрый песок, и ужин при свечах в зале Предков. Все это были детские игрушки, маленький спектакль для двоих.

— Ты прекрасен, Ол. Ты добр. Любая женщина может только мечтать о тебе. Я наслаждалась тобой. Я совсем не притворялась! Я хотела тебя любить…

— Но ты любишь другого, — докончил он.

— Да, — она не стала отпираться и проговорила с отчаянием фанатички, которой наконец-то позволили высказаться. — Безумно! Давно. И безнадежно.

Каждое ее слово обжигало. «Безнадежно», «Безумно», «Давно». И не его. Другого. Потом стало спокойно и легко, словно вытащил старую занозу.

— Ты совсем не такой, ты лучше.

— Не говори больше ничего, утешительный приз мне не нужен.

— Тебя я тоже люблю, Ол. Только по-другому.

— Не везет мне с женщинами, — усмехнулся Ольгерд, — просто рок какой-то… Но ты не переживай. Это уже мои проблемы.

— Ты найдешь себе прекрасную женщину на Земле.

Антарес сверкал за окном кровавым красным глазом. Луна взирала равнодушно, освещая свой участок неба и больше ни о чем не беспокоясь. Была обычная летняя ночь, самое начало бесконечной и тяжелой ночи.

— О чем ты, — сказал Ольгерд, — какие женщины? Какая Земля? Мне надо спасать аппиров. Я правильно понял? Мне надо отправляться на Наолу и подключить все свои возможности. Иначе, зачем все это было нужно? Твой Леций, хоть он и скотина, в общем-то прав: здесь цель оправдывает средства.

— Ол, не делай этого!

— Зела, неужели ты думаешь, что можно просто так уйти и на этом остановиться? Жить спокойно и больше никогда об этом не вспоминать?

— Я думаю, — Зела посмотрела ужасными встревоженными глазами, — что ты там погибнешь. И я себе этого не прощу!

Она была по-прежнему красива, нежна и желанна, хотя теперь уже навсегда для него потеряна. Она была похожа на прекрасную звезду, которую пролетаешь мимо. Сначала приближаешься к ней, ежедневно видя ее на экране, а потом она просто оказывается в кильватере, так что не успеешь даже попрощаться. А навстречу несутся другие созвездия.

— Нет, девочка, — сказал он, — ты тут уже ни при чем. Ты свое дело сделала. Теперь я буду разбираться с Лецием. А ты останешься здесь. И объяснишь отцу, что я сам пошел на это. Пожалуй, даже записку оставлю, а то он тебе не поверит. Когда включается ваш транслятор?

— Не знаю, — тихо сказала она, — Ол, не делай этого…

50

Потом, как во сне, распахнулась тяжелая дверь. На пороге появились три существа мужского рода в серых комбинезонах. Каждый был по-своему уродлив. Зела увидела их и истерически визгнула. Ольгерд тут же схватил ее и прижал к себе. Ничего еще не понимая, он оглянулся на окно. За окном исчезли и Антарес, и равнодушная луна. За окном была бетонная стена.

К экстремальным ситуациям он был приучен. Его лирические размышления на тему несостоявшейся любви сменились мгновенной мобилизацией всех сил. Тело напряглось, поле активизировалось в форме пульсирующего шара, мозг отбросил все лишнее и заработал четко.

Одно было ясно совершенно определенно: транслятор сработал, они уже на Наоле, исправить ситуацию невозможно, значит, надо принимать ее такой, как она есть.

— Тихо, Зела, тихо, — сказал он шепотом, — кажется, транслятор — не кровать, а вся комната.

— Нет, — простонала она, — нет, Ольгерд, только не это…

Он смотрел на гостей. Точнее, теперь уже на хозяев.

— Зе Хогер, — сказал один из них вполне миролюбиво и деловито.

У него была морщинистая серая кожа, огромные уши и грустные заплывшие глаза больной собаки. Двое других выглядели не лучше.

— Ольгерд Оорл, — ответил ему Ольгерд.

— Мы ждать, — проговорил Хогер, подбирая слова, — Оорл наш.

— Ваш-ваш, — кивнул он, — только вы поторопились.

— Он обманул меня! — сказала Зела с отчаянием, — он же обманул меня! Ол, я же не хотела! Он ничего не сказал мне про комнату.

— Где я нахожусь? — спросил Ольгерд.

— Завод, полигон испытания переброска старый, много века, — старательно объяснял серокожий хозяин, — Оорл лететь замок Леций Лакон та Индендра.

Он почтительно склонил ушастую голову, и Ольгерд понял, что, по крайней мере, за пленника его не считают. Он бы и не позволил. Но хорошо, что обошлось хотя бы без таких недоразумений.

Завод и правда был старый. В нем чудом сохранилась установка по переброске материальных объектов. Ничего нового аппиры произвести не могли и пользовались разным старьем.

По дороге среди разрушенных проржавевших цехов Хогер что-то деловито и, мучительно путаясь в словах, объяснял. Кое-что добавляли его спутники Деттем и Сурл. Зела шла с отрешенным видом, ее рука безжизненно лежала в его руке.

Ольгерд был в напряжении, он не позволял прорываться сейчас никаким эмоциям, иначе просто взвыл бы от такого неожиданного поворота в жизни.

При выходе из лабиринтов завода стоял обтекаемый летательный аппарат, тоже не первой молодости, с крылышками и подкрылками. Вокруг была степь, голая, лысая, тоскливая. Природа Наолы не блистала красотой, как и ее обитатели. Дул холодный влажный ветер.

— Сезон дожди, — как будто извиняясь, сказал Хогер.

Ольгерд стиснул нежные плечи Зелы, дрожащей от ужаса и ледяного пронзительного ветра. Он смотрел на эту бескрайнюю и тоскливую степь, а внутри, где-то совсем глубоко, все еще звучала музыка, под которую они всего час назад танцевали в зале Предков.

В новой реальности под крыльями авиетки проплывали беспорядочно разбросанные кварталы городов и огромные спруты заводов. Некоторые из них все еще работали, хотя на них не было ни одного живого существа. Изношенные автоматы и роботы по инерции производили свою продукцию, погружали ее в разваливающийся транспорт и отправляли на склады. Возле продуктовых складов виднелись кучки аппиров, которые там и жили, потому что у них не было сил отползти от кормушки. Те, что поактивнее, забирали брикеты, коробки и ящики в города.

На дорогах и в небе все же наблюдалось какое-то вялое движение, иначе планета выглядела бы совсем мертвой. Архитектура излишествами не отличалась. Все строения были невысокими, этажа в два — в три, и представляли из себя нагромождения кубов, тетраэдров и шестигранных призм. Они собирались явно готовыми блоками и явно без учета человеческой (аппирской) фантазии. Их строили автоматы. И продолжали строить неизвестно для кого.

Иногда, на уступе скалы или в излучине какой-нибудь реки появлялись отдельные сооружения, обнесенные заборами, с геометрически четкой разбивкой газонов и какой-то копошащейся техникой за этими заборами. Это были замки сильных мира сего, но все они тоже не отличались ни красотой, ни фантазией: те же кубы и призмы.

— Замок Синор Тостра, — комментировал Хогер, по мере продвижения к намеченной цели, — город Аггергог… замок Би Эр… карьер Фурра, лево за горы — замок Миджей Конс…

Зела вздрогнула.

— Конс Прыгун — сказал Ольгерд.

— Тоже Би Эр — Прыгун, — охотно продолжил тему Хогер, — Леций Лакон — Прыгун, Синор Тостра — нет, богат.

Потом они пролетели город Виннимриг, город Лавепог, пару замков, похожих на военные базы, задели побережье Кораллового моря, своим бурым цветом напоминающего хлебный квас, и в долине, между двух полос бескрайнего синего леса увидели невысокое строение, сложенное будто из белых кусочков сахара.

— Замок Леций та Индендра, — облегченно вздохнул Хогер.

Полет утомил и его, и его приятелей. Для рядового аппира это был настоящий подвиг: столько ходить, столько сидеть и столько говорить. Ольгерд решил с ними поделиться. Он свернул свой пульсирующий шар, и они моментально и совершенно невольно все трое потянули из него энергию, как сообщающиеся сосуды жидкость.

Деттем, который уже безвольно лежал на заднем сиденье, сел и протер водянистые глаза.

— О! Леций?!

— Тоу, — сказал ему Хогер, — эрх Оорл.

Деттем посмотрел на Ольгерда с почтением, как на хозяина.

Они выпрыгнули на траву. Дальше все делали автоматы: раскрыли ворота, закатили авиетку в гараж, показали дорогу, даже вычистили им обувь. Ольгерд хотел спать. По земным меркам сейчас было часа два ночи. Спокойно спала бабушка Илга в своем левом флигеле. И отец еще ничего не знал.

Он шел по широким коридорам неуютного, похожего на учреждение здания, в натертых до блеска сапогах, в белом камзоле Эриха Третьего, красивый, сильный, свалившийся с неба спаситель, весь подобранный, как сжатый кулак, и несчастный, как побитый пес.

Гостиная оказалась довольно приятной. Диваны из красной кожи, пышные, точно вздутые, и, видимо, безумно мягкие, так и манили свалиться в них и уснуть мертвым сном.

— Оорл говорить с Леций или отдохнуть? — спросил Хогер почтительно, должно быть, порция энергии и на него произвела впечатление.

— Говорить, — сказал Ольгерд, — и немедленно.

51

Уходя он оглянулся на Зелу. Она одиноко сидела в пышном красном кресле, опустив золотую головку и отчаянно сцепив пальцы рук. Она посмотрела на него виновато, с тоской, с жалостью, с ужасом, даже с преданностью. С чем угодно, только не с любовью.

Ольгерда проводили в роскошный золотисто-розовый зал. Все-таки аппиры умели ублажать себя, когда хотели. В зале было тепло, пахло ранними подснежниками, словно только что мимо прошла юная девушка с такими духами, на окнах — мягкие шторы, между окнами стеллажи с книгами и стойки с экранами, по углам прятались угодливые автоматы, посреди зала располагалось огромное круглое ложе со столиком в самом центре и розовым светильником над ним.

Ложе поднималось над бассейном, вделанным в турмалиновый пол. Там, в теплой воде, в серебристой душистой пене, с подушкой в изголовье возлежало расслабленное и утомленное существо с полуприкрытыми глазами, с длинной дымящейся трубкой во рту и с каким-то подобием чалмы на голове. Вокруг разливалась медитативная, сладкая музыка.

Ольгерд с трудом узнал прекрасного Лаокоона. Хозяин замка распахнул затуманенные поволокой синие глаза, снова утомленно закрыл их и выплюнул трубку прямо в воду.

— Вот так выглядит аппир после скачка в пятьсот парсек, — усмехнулся он, — желеобразный студень без костей и мышц, отмокающий в теплом бульоне… садись куда-нибудь… Надеюсь, мои друзья тебя хорошо встретили? Хогер просто герой, заставил работать эту старую рухлядь. Правда, только в одну сторону.

— Это очень забавно, — сказал Ольгерд.

— Не обижай их, — снисходительно заявил Леций, — они старались. Сделали, что могли. Просто славные ребята, — голос его был слабым, но не усталым, а каким-то воркующим, — с языком у них, конечно, плоховато. Это безобразие. Никак не могут усвоить какой-то миллион слов. Завтра подкину им энергии для мозговой атаки — сразу все запомнят. А сейчас я не в форме…

— Я заметил, — сказал Ольгерд хмуро.

— Ладно! — Леций открыл глаза и даже слегка пошевелился в своей теплой ванне, — я ждал тебя. И мне есть, что тебе сказать. Но лучше, если ты увидишь все своими глазами, Оорл. Потому что это невозможно объяснить, — речь его внезапно стала четкой и эмоциональной, — это просто надо видеть. Здесь надо быть, здесь надо жить… Ты мне нужен, — сказал он серьезно, — позарез. Эмоции можешь сунуть себе в карман. Я вывернулся наизнанку, чтобы ты оказался здесь. И мои друзья тоже. Нам ничего не нужно. Лично у меня есть все и даже сверх того. Мы просто хотим спасти свой народ. И если для этого нужен Оорл, значит, будет Оорл.

— А ты привык получать все, что тебе хочется? — усмехнулся Ольгерд.

— Это не разговор, — заявил Леций, — я слаб, а ты разгневан. Иди спать, Оорл, в твоей Лесовии сейчас ночь. И не спеши делать выводы.

— Кое-какие выводы я уже сделал, — сказал Ольгерд.

— Неужели?

— Во-первых, мне не нравится этот тип в корыте.

— Мне он тоже не нравится, — пожал мокрым плечом Леций, — можешь меня утопить в этом корыте, я сейчас ни на что не годен. Только чем виноваты Хогер, Деттем, Сурл, Ла Кси и все мои друзья, которые так тебя ждали и готовились? Чем виноваты все несчастные аппиры, которым без тебя — конец?

С насмешливого тона хозяин плавно перешел на серьезный и даже страстный. Это как-то не вязалось с его лежачим положением разнеженного барина.

— Ты думаешь, что самое сильное чувство — любовь? — говорил он, — я тоже когда-то так думал. Потом думал, что ревность. Потом — что страх. Нет! Самое сильное чувство — жалость. К детенышам, к близким, к сородичам, ко всем несчастным тварям, которых приручил… Не думал, что тебе придется это объяснять.

— Я не отказываюсь, — вздохнул Ольгерд, — только ты забыл получить мое согласие.

— Жалость не бывает заочной, — заявил Леций, — ты не мог согласиться, пока не увидишь. Я дал тебе эту возможность.

— Без возможности вернуться?

— Как можно! — снова насмешливо сказал аппир, — я всегда смогу перебросить тебя обратно, если ты не будешь упираться и мешать мне.

— Ты и себя-то еле-еле перебросил, — заметил Ольгерд уже мягче, но довольно презрительно.

— Дело не в этом, — поморщился Леций, — не обращай внимания. Просто я слишком долго отсутствовал…

В зал заглянул какой-то немощный слуга в канареечно-желтом халате до пола и колпаке на лысом черепе и спросил что-то у хозяина.

— Спрашивает, куда подавать обед, — перевел Леций утомленно, — как ты относишься к перспективе подкрепиться? У меня все свое: и продукты, и повара. Я не питаюсь концентратами со складов. Не сомневайся, я угощу тебя как полагается.

— Валяй, — сказал Ольгерд.

52

Маленькая грустная девушка, почти лилипуточка, показала Ольгерду его роскошные апартаменты. В гостиной можно было разместить тренажерный зал, в ванной — гараж, в спальной на кровати — уместить четверых. В шкафах висела одежда, преимущественно длинные халаты, но были и костюмы разных покроев и цветов: от серых мешковатых комбинезонов, как на Хогере, до позолоченно-красных трико с воланами и кружевными брыжами.

За окнами стеной стоял хвойных лес. Ольгерд задернул занавеску и посмотрел на малышку-горничную.

— Пульт для связь хозяин и прислуга, — объясняла она, — доступ информация вся планета… Прекрасный господин хочет история Наола? Хочет связь другой замок?

— Пока нет. Скажи, что делает Ла Кси?

— Прекрасная госпожа Ла Кси отдыхать своя комната. Очень прекрасная госпожа. Хозяин часто приводить ее, она иметь всегда своя комната. Кеция проводить прекрасный господин Ла Кси?

— Успокойся Кеция, сядь.

Малышка села напротив в кресло и посмотрела на него с благоговейным трепетом.

— Откуда ты знаешь мой язык? — спросил Ольгерд.

— Хозяин перед прыжок велеть. Мы все учить язык. Мы ждать прекрасный господин эрх с планета Земля. Хозяин обещать нам!

— С чего ты взяла, что я эрх?

— О! Господин прекрасен! Господин сияет! Господин цвет сирень и фиолет. Господин эрх!

Они видят энергию, понял Ольгерд, они питаются ею, и они ее различают.

— Аппиры различают цвета? — спросил он.

— Разно, — ответила девушка, — Кеция хорошо видеть. Леций Лакон — белый. Солнце. Господин эрх — белый сирень, звезда. Госпожа Ла Кси — красный огонь, костер, таять, гаснуть. Господин Би Эр стар, желтый луна. Господин Азол Кера голубой лед, холод.

— А Конс?

— Господин Миджей Конс зеленый звезда, жесткий.

— Интересно!

— Господин Синор Тостра — черный яма, сосать, — важно сказала вдохновленная его интересом девушка, — господин эрх Ригс сирень сиять. Он давать Кеция свет, Кеция жить.

— Понятно.

Ольгерд посмотрел в округленные и ждущие глаза маленькой девушки, принимающей его за эрха. Не послать ей энергетический импульс было просто невозможно. Счастливая, она еще долго ему поведывала о мелочах быта, пока его не позвали к столу.

Зела была уже в столовой. Все такая же прекрасная и грустная, как догорающий костер.

— Как ты? — спросил он и получил в ответ разочарованный тоскливый взгляд.

Сердце от этого сжалось. Он почувствовал себя виноватым. За всех. За аппиров, которые не могут жить нормально и сосут друг у друга энергию, как кровососы. За эрхов, которые здесь все-таки бывают, но ничего делать не хотят, а ограничиваются разовыми подачками. За красавца-Леция, который устроился тут, как магараджа, и с высоты своего благополучия считает себя вправе распоряжаться чужими судьбами. За себя, который ничего в ней не понял, все истолковал так, как ему было удобно, и в результате влип в эту историю. И за отца, который просто обязан был быть умнее его и остановить их обоих.

Стол был круглый. Слуги и автоматы уже закончили его сервировать. Ольгерд сел так, чтобы видеть входную дверь. Слуга в желтом халате что-то виновато пролепетал ему по-аппирски.

— Он говорит, что это кресло хозяина, — равнодушно перевела Зела.

— Ах, простите! — покривился Ольгерд, — я, кажется, нарушил субординацию.

Он сел подальше от этого кресла за другой конец стола. Оттуда он с отвращением наблюдал торжественный внос хозяина. Двое старых слуг доставили своего молодого прекрасного господина на носилках, как истинного магараджу. Ольгерд удивился даже не тому, что это не роботы, а только тому, что их не шестеро. Ему казалось, что он попал в какое-то поросшее быльем средневековье.

Местное Солнце медленно слезло с носилок. На нем был эффектный черный с серебром костюм, облегающий стройную юношескую фигуру, черные волосы коротко подстрижены и зачесаны назад, лицо бледное и красивое.

— Вот и я! — объявил он вполне бодро, взгляд его остановился на Зеле, — Ла, боже мой, какое потрясающее платье! Ты изумительна, детка. Извини, у меня не нашлось для тебя и пяти минут. Я совершенно растрепан! Бывает-бывает…

— Я знаю, Леций, — смиренно сказала Зела.

— Подойди же ко мне.

Ольгерд увидел сцену встречи. Они обнялись, они сомкнулись как две разломанные половинки. Этот тип даже позволил себе запустить руки в ее пышные волосы. Они что-то сказали друг другу по-аппирски.

— Садись, — улыбнулся Леций, — я сяду только после дамы.

Она медленно опустилась рядом с ним, подминая рукой пышные юбки. Тогда сел и он, по-царски возложив руки на подлокотники. Его слуги расторопно эти руки поцеловали, каждый со своей стороны.

— Брысь! — шутливо скомандовал им Леций, как любимым, но надоедливым собакам.

Может, он и был «растрепан», но настроение у него явно было хорошим. Чего нельзя было сказать о его гостях.

— Носильщиков не маловато? — спросил Ольгерд.

Хозяин посмотрел на него ясными синими глазами и почему-то засмеялся.

— Я им еще не то позволяю, — заявил он вполне дружелюбно.

Обаяния у него было не отнять. Отвратительной самоуверенности тоже. Ольгерд не привык иметь дело со средневековыми вельможами.

— Видишь ли, — пустился в рассуждения хозяин замка, — эти мелкие детали бросаются в глаза только землянину. Ты привыкнешь. Если, конечно, захочешь остаться.

— Леций, зачем ты оправдываешься? — вдруг резко спросила Зела, как будто он делал что-то недостойное его сана, и Ольгерд с досадой понял, что она целиком на стороне этого самодовольного феодала, коей чести тот явно не заслуживал.

— Я не оправдываюсь, — пожал он плечом, — я просто готовлю нашего друга к нашей жизни. Он строг! И категоричен. Это пройдет. Знаете, жизнь хороша тем, что все, в конце концов, становится на места.

Обед напоминал кроличье мясо с гарниром, рагу из овощей было острым и подозрительно пахло, зато вино оказалось вполне сносным. Хлеб был горячий и испечен в виде маленьких продолговатых лепешек, посыпанных дроблеными зернами. В вазах красовались своеобразные виды яблок, апельсинов, винограда и прочих фруктов. Своего часа ждали и пирожные с кренделями. Ольгерд ел без аппетита, но с любопытством.

Хозяин, постоянно улыбаясь, вел светскую беседу, не особо содержательную, но все-таки разряжающую обстановку. Он рассказал, какой замечательный у него повар, где для него выращивают эти самые апельсины, почему ему нравится в столовой эта картина со слонами на водопое, и прочую отвлекающую муть. Потом он отложил вилку с ножом, как будто изнемог от пользования этими предметами, и измученно откинулся на спинку своего хозяйского кресла.

— Ольгерд, завтра весь мой муравейник будет говорить на твоем языке, — заявил он великодушно, — но это еще не все аппиры. Тебе придется самому научиться понимать нас. Так будет гораздо удобнее.

Кто бы спорил!

— Я не умею изучать язык за сутки, — сказал Ольгерд.

— Это просто: компьютер, мозговой допинг, немного синей энергии и чуть-чуть практики. Языковой барьер мешает даже мне с тобой общаться. У нас есть вещи, на ваш язык не переводимые.

— Кое-что ясно без слов, — хмуро сказал Ольгерд.

Леций посмотрел на него внимательно и перестал улыбаться.

— Безусловно.

За широкими окнами, за белыми перекрытиями балкона, за каменным забором, стоял суровый хвойный лес, буро-зеленый и влажный, какой бывает ранней весной или поздней осенью.

53

Ричард вернулся с озера поздно ночью. Он наплавался вволю. Он дал успокоить себя теплому летнему вечеру и прохладной черной воде. Он им позволил. И они старались, как верные друзья. Но ничего не получалось. На душе было по-прежнему тревожно и скверно.

В гостиной горел свет. На диване сидела грустная Алина, рядом, переливаясь, лежал ее серебристый плащ.

— Не смогла тебе дозвониться, — объяснила она.

— И не надо было, — сказал он, отправляя в стирку полотенце.

— Что с тобой? — спросила она недовольно, — Ричард, я не понимаю, что с тобой происходит?

— Долго объяснять, — он устало сел рядом с ней на диван и закрыл глаза.

— Раньше ты мне рассказывал! — в ее голосе появились возмущенные нотки.

— Это наши семейные дела, — сказал он терпеливо.

— Понятно, — усмехнулась Алина, — она уже — твоя семья, — а меня, значит, это не касается.

Ему не хотелось с ней ссориться, тем более не хотелось ее обижать. Хотелось спать. И чтобы все оставили его в покое.

— Понимай, как хочешь, — равнодушно ответил он, — по-моему, я еще днем тебе все сказал.

— Не все, — усмехнулась Алина, — ты не сказал, почему.

— Это нужно?

— Женщина имеет право знать, за что ее бросают!

— Я тебя не бросаю. Я просто ухожу в тину, как старый, дохлый карась. Так понятнее?

Она вскочила, посмотрела на него сверху вниз с чувством бесконечного превосходства.

— Понятнее! Ты просто влюбился в эту свою медузу как последний идиот! — заявила она презрительно, этот тон был ей более привычен и ему в разговоре с ней — тоже, — Господи! Неужели у мужчин все мозги в одном месте?! Ну, прошвырнулся с ней по побережью, ну дорвался до чужой подстилки, может, хватит? Ничего нового уже не будет. Никакой космической любви! Где она сейчас, твоя пассия? В замке с Ольгердом?

— Лина, помолчи.

— Не переживай, он ей тоже не нужен, — не на шутку распалилась Алина, — просто этой сучке все равно, с кем из Оорлов спать!

У него не было сил даже на нее разозлиться, просто хотелось, чтоб она ушла.

— Это ты успокойся, — посоветовал он хмуро, — и выбирай выражения.

— Я приличных выражений такого рода не знаю.

— Она любит Ольгерда — вот как это звучит на самом деле.

— Да? — Алина посмотрела с какой-то издевательской насмешкой, — любит Ольгерда, а трахается, как выдра, с тобой?

Ему показалось, что миром этот разговор все-таки не кончится.

— Кто тебе такое сказал? — спросил он, начиная выходить из себя.

— Перестань, Оорл, — заявила она все в том же издевательском тоне, — не делай из меня дурочку… я сама видела ваши смятые подушки. Это Силину можешь рассказать, что полетел на побережье по делу. Может, он тебе и поверит!

— Ты что, была в гостинице?

— Разумеется!

Ричард посмотрел на нее изумленно, что-то нехорошо заныло у него под ложечкой.

— Что ты там делала?

— Как что? — усмехнулась Алина, — беседовала с твоей куклой.

— О чем?

— Не волнуйся, — она заговорила театрально, с выражением, — я вела себя прилично. Я же цивилизованная женщина, а не зверь какой-нибудь. Я сказала, что ничего против не имею, если этот отпуск ты проведешь с ней. Что ты так смотришь? Думаешь, я не хочу, чтобы ты нормально отдохнул? Наоборот, я велела ей развлекаться на всю катушку, чтобы ты с ней не заскучал. Она сказала, что непременно постарается. Видишь, какая я заботливая? Даже сказала ей, каких женщин ты предпочитаешь. Она ведь должна уметь подстраиваться?

Этот спектакль явно доставлял ей удовольствие.

— И каких же женщин я люблю? — спросил Ричард с тихой яростью.

— Таких, — ответила Алина зло, — которые не любят тебя! Легкомысленных дурочек, которых можно держать на расстоянии и ничего им не обещать! Которым можно дарить цветы, трахать их в гримерной, показаться с ними на вечеринке, а потом спокойно изменить, или вовсе бросить, словно ничего и не было!

Он стиснул руки в замок.

— Ты боишься привязанностей, Ричард Оорл, — продолжала обличительную речь Алина, — ты их избегаешь. Ни одна нормальная женщина такого не выдержит. Это что-то из мужских фантазий… Я долго изображала из себя такую дурочку, потому что ты так хотел. И потому что любила тебя как идиотка. Что ж, пусть теперь эта амеба попробует, каково это. Только вряд ли ей это нужно. Она просто взяла и переключилась на твоего сына…

Он и не заметил, когда Алина перешла на плач. Когда ее упреки превратились в бессильные слезы. Нормальная земная женщина. Нормальные житейские, обыденные до тошноты проблемы. Она не сделала ничего особенного. Что это было? Обыкновенная, ничтожная женская хитрость, талантливо разыгранная. Защитная реакция самолюбивой собственницы. Глупость. Мелочь. Комариный укус. Маленькая спичка, которая подожгла море бензина.

И теперь он, Ричард Оорл, сжав виски, сидит здесь, а женщина, которую он безумно любит, и которая, видимо, любила его, там, в замке. Наверное, не стоит кусать локти. Наверное, не могло быть иначе. Они обречены были не понять друг друга. Как человек и аппир, как мужчина и женщина, как сильный и слабый, как сытый и голодный, как свободный и раб, два совершенно противоположных существа, говорящих на разных языках.

Сколько сигарет он выкурил, сидя на подоконнике и ненавидя запах моря, пережив все стадии унижения и делая хорошую мину при плохой игре. А она совсем не то имела в виду!

Теперь она его никогда не простит, за то, что он ее не так понял. За то, что сразу не сказал, что с Алиной все кончено, а с ней — это не курортный роман, это серьезно и навсегда. За то, что никогда ей не верил до конца и подозревал черте в чем. За то, что в глубине души все равно считал ее наложницей. Как считал, так и понял. Как понял, так и сказал ей… Ольгерд, конечно, лучше, добрее, тоньше. Он просто любит ее и никого не слушает. И поэтому она сейчас с ним.

Поздно! Менять что-то, возвращать что-то, объяснять что-то было поздно. Оставалось только смириться. Был бы это не сын, а кто-то другой, он бы, наверно, вытащил ее прямо из постели. Прямо сейчас. Но это был его сын, с которым и так были сложные отношения, и который даже за Алину его еще не простил.

Ричард понял, что виноват кругом. Перед всеми. Даже перед Алиной, которая глотала злые слезы. И началось это давно, когда он, ублажая свой мужской эгоизм и ни с кем не считаясь, взял ее в любовницы. И ничего в себе не изменил. В результате сейчас он остался без любимой женщины. Все по законам жанра. Добродетель торжествует, зло наказано.

— Знаешь, — сказал он устало, — мне что-то не хочется тебя утешать. Будет лучше, если ты уедешь.

Алина посмотрела возмущенно, как будто у нее просто нет слов, схватила плащ и выбежала в дверь. Осталась пустая гостиная. Пустой дом. И пустой мир.

Потом он как во сне дошел до модуля и в бессилии стукнул кулаками о капот. Было два часа ночи, и исправлять что-то было поздно. Можно было только вспоминать, как она смотрела на него до последней секунды, а он стоял, как последний болван, и отстраненно удивлялся, неужели эта женщина его не любит?

Хотя, при чем тут любовь? С чего это он вдруг приплетает это слово? Что это было? Да ничего, кроме безудержного секса. И никто не отменял Лаокоона, который беседовал с ней ночью, и никуда не делась необъяснимая, инстинктивная тревога и предчувствие, что что-то должно случиться. Оно только усилилось теперь, когда он знал, что Ольгерда Зела не любит. Тогда зачем все эти танцы при свечах? Зачем вся эта комедия? Неужели просто метания непонятой женщины? Как глупо. И как банально…

— Ты так ничего и не понял, — за спиной в темноте стояла Алина, бледная, в серебристом плаще, — я только избавила тебя от этой хитрой стервы. Не воображай, что ты ей нужен! Просто она поняла, что ты ей не по зубам, и нашла самца попроще. Скоро ты убедишься, что я права, и еще скажешь мне спасибо. Но я тебя не прощу!

Он ее почти не слышал, только удивился, что она еще здесь.

— Спасибо за помощь, — сказал он, — дальше я сам. Лети домой.

Алина вместо этого сделала шаг к нему навстречу.

— Когда ты меня ударишь, Ричард? Ты что, деревянный?

— Хворостиной? — усмехнулся он.

Она сверкнула разгневанными глазами, отвернулась и на этот раз действительно улетела.

Ричард посмотрел на небо, на Млечный Путь, посыпанный мелкой звездной крупой на созвездие Лебедя, зовущий куда-то в непостижимую даль, в неизмеримые глубины, зовущий настолько, что когда-то он бросил свой замок, рассорился со своей матерью и так и не стал белым тигром. Ему не нужны были другие измерения.

Когда-то давно, когда жизнь еще не казалась бессмысленным и скучным занятием, он был бесконечно влюблен в этот трехмерный мир. И любовь эта была взаимной. До тех пор, пока Шейла не оступилась в этот проклятый песчаный колодец. Он смотрел на звездное небо, и у него не было прежнего восторга и трепета перед непостижимым. Была звериная тоска. О несбывшемся. О запрещенном. Это раздражало. Он посмотрел себе под ноги и скрылся в пустом доме.

Через полчаса явилась Ингерда: красный сарафан, белая пляжная сумка, стянутые в пучок волосы, уставшие глаза.

— Ты стал много курить, — заметила она, включая вытяжку, — что происходит, па? Почему ты не спишь до сих пор?

— Сбой в режиме, — ответил он, — обычное дело после космоса.

54

— Не понимаю, что тебя сюда привело? — недовольно сказала мать.

Она была в длинном вишневом платье, в чепчике и с шалью на плечах, просто классическая старушка из исторических сериалов. Ласковый рассвет освещал ее допотопную гостиную с объемной деревянной мебелью, тяжелыми портьерами и круглым столом посередине. Она сидела в кресле-каталке и вязала что-то полосатое.

— Откуда ты взялся? Что-то я не слышала твоего модуля?

— Я телепортировал, — сказал Ричард.

— Зачем? — даже не удивилась Илга.

— Где мой сын?

— Что за срочность?

— Не знаю. Мне просто не по себе.

— В твоем возрасте ревность смешна, — холодно заметила мать.

— Где мой сын? — повторил Ричард.

— А как ты думаешь? — усмехнулась Илга, — это твоя мать встает на рассвете, а молодые на рассвете только засыпают. Не вздумай его будить.

Ричард решил с ней не конфликтовать. Это надоело ему еще в юности.

— Здесь не все так просто, — сказал он терпеливо, — вчера ночью Зела беседовала с кем-то из эрхов. И уже с утра повезла Ольгерда в замок. Ты же знаешь, что такое наш замок.

— Я знаю, что такое мой внук. Он белый тигр и может сам за себя постоять. Твоя отцовская опека ему не нужна.

Последние слова она произнесла с ядовитой иронией.

— За что ты меня так ненавидишь? — спросил Ричард изумленно.

— Ненавижу? — Илга пожала плечом, — это сильно сказано. Просто белые тигры не любят черных. Это как инстинкт самосохранения. Вы изгои. Вы мешаете всем: и белым тиграм, и эрхам своей неугомонностью. Вы все время деретесь. Вы — та самая капля дегтя в бочке меда, которая всем отравляет существование.

Ричард даже присел от неожиданности на деревянный жесткий стул.

— Так ты считаешь, что я черный тигр?

— Конечно, — усмехнулась Илга, — самый типичный представитель. Сколько у меня было из-за тебя неприятностей с белыми тиграми! Но я же не виновата, что родила выродка!

— Чем же я так плох? — спросил Ричард хмуро.

— Твое огромное Я не умещается даже на Земле. Тебе нужна вся вселенная! Ты ни с кем и ни с чем не считаешься. Тебе ни до кого нет дела, даже до собственной матери. Ты убил свою жену. Зачем ты таскал ее за собой по всей галактике как свою игрушку? Твоим детям нужна была мать, а не космическая бродяжка… Ты даже собственного сына готов вытащить из постели только потому, что тебе нравится эта женщина… Но самое страшное, что сил у тебя достаточно, чтобы раздавить любого.

— Что ты несешь, — вздохнул он устало, — я просто ошибаюсь, как все смертные, а в основном терплю и расхлебываю чужие ошибки. И ни про каких черных тигров я даже не слышал.

— Зато они о тебе слышали. Он телепортировал! Неужели ты думаешь, что ты делаешь это сам? Никакой твоей заслуги в этом нет!

— Что-то я устал сегодня от критики…

Ричард дошел до окна, тупо оглядел двор, потом вернулся к матери. Обижаться на выжившую из ума старуху было глупо. Хотелось все-таки с ней поладить.

— Мама, я понимаю, что выгляжу нелепо, — попытался он объяснить ей, — пойми, меня не оставляет чувство тревоги. Что-то должно случиться здесь, в этом замке, с моим сыном. Я не знаю, кто я, черный тигр или зеленый… но я отец, и я должен это предотвратить.

— Ты жалкий старый ревнивец, — зло отрезала Илга.

Говорить с ней было бесполезно. А тревога росла.

— Или безумец, — кивнул Ричард и быстро вышел из гостиной.

Он шел широкими шагами в главный корпус, сам не отдавая себе отчета, что им движет. Нет, это была не ревность, что-то более глубинное, инстинктивное, животное. Илга довольно шустро поспевала за ним даже без своего кресла-каталки.

— Рики! Вернись немедленно! Не смей им мешать! — выкрикивала она периодически, но догнать его не могла.

Потом, в зале Предков, затихла. И выросла уже перед ним, бледная как привидение и злая.

— Что ты себе позволяешь? Хочешь схватиться с собственным сыном? Ну, уж нет, такого я не допущу! Схватись сначала со мной!

В тигрицу она превратилась почти мгновенно, за несколько секунд, при этом одежда на ней просто испарилась, а в лицо ему полыхнуло жаром. Оскал ее был страшен, когтистые мощные лапы скребли мозаичный пол, зеленые глаза метали молнии. Ричард давно чего-то подобного от мамочки ожидал, но всё равно застыл и не верил своим глазам. Илга грозно зарычала.

— Тебе идет эта шкурка, — усмехнулся он с дрожью в коленках.

Его трясло не от страха. От обиды. От возмущения, что ничего нельзя исправить, и даже собственная мать против него.

— Ты забыла, — сказал он, — что я тоже могу телепортировать, — но свою ненависть ты показала достаточно наглядно. Спасибо, мама.

Мать зарычала еще громче и, пока он еще говорил, прыгнула на него. Очутившись на полу, под тяжестью ее тела, под ее острыми когтями, Ричард наконец понял, что с ним никто не шутит. Он взвыл от боли и вцепился в ее горло, стараясь держать ее хищную морду на расстоянии вытянутых рук. Она пыталась упереться задними лапами, но они проскальзывали по гладкому отшлифованному полу, как по маслу.

Несколько минут они катались по полу, пока он не справился с шоком. Он мощно пнул ее ногой в живот, так что она с визгом паленой кошки откатилась метров на десять. Он вскочил и пнул ее еще раз, мать вцепилась клыками ему в ногу. Озверев от боли в этом живом капкане, Ричард содрогнулся всем телом, из его горла вырвался даже не крик, а рев. Потом тело действовало уже само.

Клыками он впился ей в загривок, мать взвыла и разжала свой капкан. Ричард запрыгнул на нее, прижимая своей тяжестью к полу и вгрызаясь в ее шею. Тигрица издавала страшные звуки и уже почти не трепыхалась. Он отпустил ее, напоследок залепив ей оплеуху своей огромной черной лапой.

Потом она лежала у стены и стонала, несчастная, старая драная кошка. Ричард подошел к ней, удивительно хорошо и уверенно чувствуя себя в новом обличье. Он был потрясен, но не слишком. Не до того было. Они оба были в кровь разодраны, но мать больше. Ричард лизнул ее рану, сам ощущая неприятное жжение в груди и тупую боль в прокушенной лапе.

Возвращение к себе произошло незаметно, когда он немного успокоился и тупо сидел возле стонущей матери, ни о чем не думая. Мысли путались. Ему казалось теперь, что он всю жизнь знал, что он черный тигр, огромная мускулистая пантера с короткой жесткой шерстью и серыми крючьями когтей.

— Извини, мама, — сказал он, еле ворочая языком, — ты сама разбудила во мне зверя.

— Черный дьявол, — пролепетала мать, — но Ольгерда тебе не победить. Он молодой и сильный.

— Мне вполне достаточно тебя, — вздохнул Ричард и подхватил ее на руки, — где у тебя аптечка?

Они вернулись в левый флигель. Ричард залепил ее и свои раны аппликаторами, вколол обезболивающее себе в ногу и оделся в старье.

— И запомни, — сказал он притихшей старухе, — если будешь мне мешать, — загрызу как цыпленка.

Он осматривал все спальни по очереди. Настырная старуха плелась вслед за ним, босая, в халате, растрепанная и теперь уже молча. Когда он оборачивался, она останавливалась и смотрела на него с подозрением и страхом. Это была его мать.

— Я устал от тебя, — сказал он, заглядывая в спальню баронессы, там никого не было, но покрывало было смято, — иди вяжи свои панталоны.

Осталась последняя спальня короля Эриха Второго, в которой не было ничего привлекательного. Лучше уж стог сена, чем эта узкая как пенал, мрачная комнатенка с привидениями! «Возможно, я сволочь и круглый идиот», — подумал Ричард, решительно открывая последнюю дверь, — «мне уж все равно не отмыться…»

Комнаты не было. Он очутился в длинной коробке с гладкими металлическими стенами и запахом серы. Был и прорез для окна, в который осторожно, бочком заглядывал рассвет. По блестящим холодным стенам плясали солнечные зайчики.

— Ол! — рявкнул он непроизвольно, — Ол, ты где?!

Холодная пустая комната молчала. Зато в дверях визжала выжившая из ума старуха.

— Змея! — вопила она, — нечисть! Она украла твоего сына! Как ты допустил, чтобы эта тварь спуталась с нашим Ольгердом! Это ты ее приручил! Тебе все равно, какую шлюху приводить в дом! Но почему из-за этого должен страдать твой сын!..

— Ты знала, что эта спальня — транслятор? — спросил Ричард, когда поток причитаний поутих.

— Нет, конечно! Но меня еще моя бабка предупреждала, что в ней что-то нечисто.

Силы как-то стремительно убывали.

— Чисто, — усмехнулся он, опускаясь коленями на идеально отшлифованный металлический пол, — еще как чисто! Стерильно!

Он ткнулся в этот холодный пол лбом и обреченно стиснул голову.