Больше, чем осень

Алана Инош

Больше, чем осень

Аннотация: Надо быть кому-нибудь нужным. Любить, творить, создавать. Если есть, ради кого или ради чего жить — есть и вероятность, что эта прекрасная осень подарит тебе шанс на спасение.

— Таша, подъём! — А́лика, склонившись над белым сугробом одеяла, чуть откинула его край.

Из одеяльного кокона послышался стон. Алика с улыбкой потеребила длинную прядь каштановых волос, шелковистым ручейком змеившуюся по простыне. В высунутой наружу руке был зажат мобильный телефон, на котором пятнадцать минут назад прозвучал сигнал будильника, оглашая квартиру бодрыми трелями.

— Встаём, встаём, — повторила Алика добродушно-ворчливо. — Нечего было полночи в интернете сидеть. Тебе к первой паре!

— Я в курсе, — глуховато простонала Таша из уютных и тёплых недр постели. — Сейчас встану.

Худые руки Алики собирали на столе немудрящий завтрак: яйца вкрутую, поджаренный хлеб с маслом и кофе с молоком. Белая скорлупа похрустывала, крошась, а за окном занималось чудесное золотое утро: желтеющие кленовые листья сияли в мягких, нежарких лучах. Лето в этом году не баловало хорошей погодой, но осень, будто стараясь загладить его вину, дарило людям на редкость мягкий, сухой и тёплый сентябрь.

Из ванной доносился шум воды: Таша умывалась и чистила зубы. Вскоре она появилась на кухне, вялая и немного бледная от недосыпа, с собранными в конский хвост волосами.

— Тебе сколько кусочков хлеба? — спросила Алика.

— Один, — отозвалась Таша.

Алика намазала хрусткие ломтики маслом, разрезала яйца и посолила половинки. Таша, как всегда, ночью за компьютером что-то жевала, а потому с утра не могла похвастаться хорошим аппетитом. К тому же, страдая лишним весом, она пыталась ограничивать себя в еде. Её сегодняшний завтрак выглядел подчёркнуто скудным: один тонкий ломтик хлеба с маслом, одно яйцо и кружка кофе с одной чайной ложкой концентрированного молока и сахарозаменителем.

Зазвонил мобильный, и Алике пришлось выйти из кухни, прикрыв за собой дверь. На дисплее высвечивался знакомый номер, хоть Алика и удалила этот контакт из телефонной книги. Но набор цифр она узнала — не могла не узнать.

— Привет, Алика, — прозвучал в динамике голос Регины — бархатисто-низкий, чувственный, сильный. Когда-то он очаровывал, теперь же не вызывал в душе ничего, кроме сухого, прохладно-осеннего эха.

— Привет. — Алика, держа аппарат у уха, подошла к окну. Её взгляд из-под сдвинувшихся бровей блуждал по золотистым кронам клёнов во дворе дома.

Зачем Регина звонила спустя два года после расставания? Клёны в ярких нарядах понятия не имели. Они настороженно замерли в лучах утреннего солнца в ожидании пояснений.

— Не буду вокруг да около: времени немного, рабочий день вот-вот начнётся... Поэтому сразу к делу. Алика, я знаю твою ситуацию со здоровьем. Если тебе нужен «Тагриссо», он у тебя будет. Столько, сколько потребуется. Это не будет тебе стоить ни копейки.

Дыхание на миг сбилось, в горле набух ком, холодок лапками мурашек пробежал по лопаткам.

— Регина...

— Погоди, Алика, у меня есть условие, — перебил прохладно-властный голос в динамике. — Взамен ты даёшь мне ещё один шанс.

Несколько кленовых листьев, изящно кружась, упали наземь. Истощённо-тонкие пальцы Алики стискивали телефон так, что суставы пальцев побелели.

— Какой шанс?

— Алика... — Голос на том конце линии как будто смягчился тенью улыбки, терпкой, как прихваченная заморозками рябина. — Не делай вид, что ты не понимаешь. Давай попробуем ещё раз, начнём всё с начала. У меня остались чувства к тебе... Да, прошло два года, многое изменилось, я пыталась забыть тебя, загрузить себя работой, другими отношениями, но... не вышло. Я признаю, что была во многом неправа. Я обещаю тебе, всё будет по-другому, по-новому. Я помогу тебе с лечением, мы вытащим тебя.

— Регина, у меня есть девушка. Я в отношениях.

— Я знаю. Но после всего, что у нас было... Родная, я не верю, что тебя «отпустило». Такое не забывается.

Помолчав, Алика глухо проговорила:

— У тебя охренеть какое самомнение.

— Я просто давно знаю тебя, милая. Ты для меня — как открытая книга, — без малейшей тени смущения или гнева улыбнулся голос в динамике, и Алика даже представляла себе, как — снисходительно, чуть покровительственно, уголком полнокровных холеных губ, с насмешливо-ласковыми искорками в глубине жгуче-карих, почти чёрных глаз.

Она тоже хорошо знала свою собеседницу. Она и сейчас могла с закрытыми глазами вызвать в памяти её лицо и воспроизвести его мимику, выражения. Эта самоуверенность и энергичный напор, эти постоянные «я, я, я» почти в каждом предложении... Регина нисколько не изменилась.

— Так что ты скажешь насчёт моего предложения?

— Извини, не могу ответить тебе прямо сейчас.

Палец нажал на кнопку, прерывая соединение. В оконном стекле, накладываясь на нарядный осенний клён, отражалась голова, покрытая шапочкой коротких русых волос. Тонкая шея, выпирающие хрупкие ключицы в круглом вырезе мешковато сидящего джемпера. Горьковатые складочки-морщинки у рта, твёрдо сжатые губы и тёмные, пристально-печальные впадины глаз, бросавшие в безмятежное сентябрьское небо упрямый, укоризненный вопрос.

К столу она вернулась, изо всех сил стараясь не показать своих чувств Таше. Ни к чему девочке её переживания, у неё своих хватает. Нутро сжалось тоскливой тошнотой, кусок больше не лез в горло, желудок превратился в напряжённый, тугой комок. Алика кое-как смогла допить лишь остывающий кофе. Таша «заедала» эмоции, а она — с точностью до наоборот, не могла в себя впихнуть ни крошки, оттого и была склонна худеть на нервах. В нормальном состоянии ей всегда была свойственна стройность и даже некоторая сухощавость, от стрессов она сбрасывала не больше трёх-четырёх кило, которые потом благополучно восстанавливались, но в последние несколько месяцев весы стабильно показывали «недостачу» в семь, а порой и восемь килограммов. Килограмм-полтора «гуляли» туда-сюда. Щёки ввалились, лицо заострилось и посуровело, рёбра и подвздошные кости торчали, а запястья... Смотреть страшно: тонкие, как спички. Виной этому был уже не стресс. Точнее, не только он.

Таша не спросила, кто звонил. Она прилежно старалась есть медленно, прочитав где-то, что это полезно — помогает не переедать и насыщаться небольшими порциями. Поднося ломтик поджаренного хлеба с маслом ко рту, она осторожно отщипывала зубами крошечный кусочек. «Хрум», — ломалась аппетитная корочка. Потом — малюсенький глоток кофе, а следом — такой же микроскопический кусочек яйца, на котором мерцали белые крупинки соли. Зубки у Таши были мелкие, белые, ровные и девственно-красивые — о таких поэты говорили: «Зубы — точно жемчугá». У неё ещё не стояло ни единой пломбы.

— Ты прямо как пташка клюёшь, — не удержалась от улыбки Алика, хотя холодно-каменное напряжение норовило сковать мышцы лица, наложив на него суровую маску. Но при взгляде на Ташу сердце всегда невольно теплело.

— А ты почему не ешь? — взглядом намекая на нетронутую порцию Алики, спросила девушка.

— Да так... расхотелось что-то, — слегка поморщившись, уклончиво сказала Алика. — Я попозже съем, наверно.

Она убрала свою тарелку с яйцом и хлебом в холодильник. Таша проследила за ней взглядом, в котором читалось беспокойство.

— Кто звонил? — наконец задала она вопрос.

— Да одна старая знакомая, ничего особенного, — сказала Алика, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее и беззаботнее. И успокоительно пообещала: — Не переживай, я поем. Потом.

Солнечных лучей в кленовых кронах добавилось. Резные листья горели тонким, полупрозрачным золотом на ветвях, но уже немало их опавших товарищей усеивало подстриженный газончик под деревьями. Чистое небо наискосок пересекали несколько тонких, как тюль, перистых облаков. Чудесный день начинался.

— Мне кажется, осенью даже как-то светлее, чем летом, — подняв глаза к сияющему шатру кленовой листвы, сказала Алика.

Это она так пыталась отвлечь Ташу от тревожных мыслей, да ей и самой требовалось переключиться на что-то хорошее. Девушка тоже бросила взгляд на клёны; осенний свет отразился в её глазах, делая их ещё яснее и больше.

— Наверно, потому что жёлтый цвет ярче зелёного, — сказала она.

А Алика тем временем с шутливой галантностью открыла перед ней дверцу машины:

— Прошу.

Садилась Таша всегда немного скованно и неуклюже, с подчёркнутой осторожностью, будто опасаясь, что не протиснется, не поместится. Это было излишней мерой, помещалась она в машине без проблем, но всё равно каждый раз поджималась, группировалась. Она казалась себе больше, чем была на самом деле.

Машина остановилась неподалёку от университета.

— Таш, я сейчас домой заскочу ненадолго, а потом — к Марине, — сказала Алика. — Скорее всего, с ночёвкой. Дома буду или завтра утром, или днём.

— Ладно, — отозвалась та, нажимая на внутреннюю ручку дверцы. И попрощалась с едва заметным намёком на улыбку в уголках хорошеньких розовых губ, чуть тронутых бесцветным блеском-бальзамом: — Пока.

— Пока, мой хороший. — У Алики получилось улыбнуться только глазами и ресницами: губы сковало это проклятое холодное окаменение души.

Выбиралась Таша из машины в той же преувеличенно осторожной манере, словно боясь застрять. Её роскошные длинные волосы, шелковисто блестя, покрывали всю её спину до самого пояса волнистым плащом. Проводив её взглядом, Алика развернула автомобиль.

Дома она закончила работу, за компьютером выпив ещё одну большую кружку несладкого кофе с молоком, и через два часа уже ехала к Марине — своей девушке. А студентка Таша была её племянницей.

Тарелка с яйцом и ломтиком хлеба с маслом так и осталась на полке холодильника.

*

С Региной Алика познакомилась, когда брала у неё интервью. К своим тридцати пяти годам та была обладательницей небольшой сети частных аптек и весьма яркой внешности. Высокая, подтянутая брюнетка с пышной копной коротких, но густых и волнистых волос, она обжигала своими по-южному тёмными глазами и покоряла энергичным, напористым обаянием. Она излучала кареглазый, улыбчивый магнетизм, перед ней будто катилась волна будоражащей, электризующей силы, которая просто сшибала с ног и брала в плен. Алика и себя саму никогда не считала слабой и податливой, профессия журналиста требовала определённого склада характера, которым, как ей казалось, она в достаточной мере обладала. Она тоже была недурна собой: стройная фигура, стремительная походка, рост — метр семьдесят пять, большие зеленовато-серые глаза, мягкие русые волосы с осветлёнными прядями. Между ними вспыхнула страсть, их потянуло друг к другу, будто магнитом — пусть это и избитое сравнение, но оно самым точным образом отражало суть этого явления. А потом страсть начала понемногу превращаться в борьбу за доминирование.

Умная, энергичная и хваткая в делах, Регина и в постели оказалась очень темпераментной дамой. Свои отношения они не выставляли напоказ, постоянно вместе не жили. В перерывах между бурными, полными ярких чувств встречами у обеих была работа — много работы. Оттого, что встречи эти происходили далеко не ежедневно, они успевали друг по другу соскучиться. Случались и ссоры, во время которых Регина никогда не повышала голос, не опускалась до оскорблений и игнорировала резкие и грубоватые слова, которые порой в запале вырывались у Алики. За примером далеко ходить не нужно. «У тебя охренеть какое самомнение», — не сдержалась Алика по телефону, а Регина даже бровью не повела. Она всегда держалась невозмутимо и чуть насмешливо, смотрела сквозь снисходительно-ласковый прищур, но ласковость эта была обманчивой, за ней прохладно поблёскивала неумолимая сталь. Даже когда Регина молчала, она давила своей энергетикой, а прибегая к словам, обезоруживала безукоризненно корректными, логичными, произнесёнными спокойным тоном фразами, этим демонстрируя своё превосходство, силу и железобетонную выдержку. Словесные баталии Алика в подавляющем большинстве случаев проигрывала. Примирительный секс был пламенным — свежим, обновлённым.

Но если поначалу ссоры казались своеобразной, острой и пикантной приправой к чувствам, совсем как по пословице «милые бранятся — только тешатся», то со временем это начало Алику изматывать. Стрессы подливали масла в огонь: работала она много и насыщенно, порой и по выходным, моталась по командировкам. Она была ярким профессионалом своего дела, её ценили по достоинству, но не обходилось и без стычек с начальством и коллегами. Такой уж беспокойный, непокладистый был у неё нрав — или, вернее сказать, норов. Она терпеть не могла давления на себя и стремилась принципиально и аргументированно отстоять свою позицию.

Один такой конфликт привёл к тому, что она ушла, хлопнув дверью. Компромисс был невозможен, патовая ситуация затянулась удавкой на горле, и Алика рубанула Гордиев узел — написала заявление и ушла. Не в пустоту, конечно. Она знала, что без работы не останется: такие специалисты, как она, всегда были в цене. Но увы, так совпало, что как раз в это же время Алика поймала Регину на измене — та параллельно закрутила роман с двадцатилетней девчонкой. Это стало последней каплей. Сложные, яркие, насыщенные, но такие изматывающие отношения были ей уже не по силам. Спать она стала по три-четыре часа в сутки и за неполный месяц похудела на шесть килограммов, что на её и без того изящной фигуре было очень заметно. Она не плакала, слёз не было — мучительная сухость царапала глаза, но горло и грудь как будто что-то сдавливало. И желудок отказывался принимать пищу, сжимаясь в комок.

В довершение всех неприятностей физическое самочувствие тоже начало её подводить. На разрыв с Региной и неурядицы с работой наложилась непонятная хворь: Алику одолел кашель. Странная это была простуда — ни насморка, ни боли в горле, ни какого-то серьёзного повышения температуры, а сразу этот затяжной, непрекращающийся кашель, поселившийся под рёбрами, в глубине грудной клетки.

Алика к врачу не пошла, пыталась справиться с этой «простудой» сама, но лучше не становилось. С работой ситуация как будто выправилась, но нарастающее ухудшение самочувствия вынудило Алику всё-таки пойти в больницу. Предварительный диагноз обрушился, как топор гильотины: опухоль в нижней доле левого лёгкого.

Исследование опухоли дало более точный диагноз: аденокарцинома, или немелкоклеточный рак.

После биопсии болезнь обрушилась лавиной: потревоженная опухоль стремительно дала метастазы в лёгкие и шейные лимфатические узлы. Жизнь безжалостно наносила Алике удар за ударом: подкошенная новостями о её болезни, умерла от сердечного приступа мама. (Отца не стало за несколько лет до этого). На похоронах мамы старшая сестра Алики, Ольга, немного полная, высокая и крупная, но задумчиво-красивая, не растерявшая после сорока лет молодой густоты прекрасных волос, тихо проронила:

— Я следующая.

— Оль, грех тебе так говорить, — нахмурилась Алика. — Если на то пошло, то скорее уж я на тот свет приберусь. Я одна, а у тебя — семья...

Сестра посмотрела на неё странным, жутковато-провидческим взглядом и проговорила:

— Аль, обещай, что Ташку не бросишь. Ты справишься, я знаю.

Расстроенная Алика не знала, что и ответить. Она и своего-то будущего не знала, как она могла что-то обещать?.. Ни на какие хвори сестра не жаловалась, выглядела пышущей здоровьем, полнокровной, сильной, могла похвастаться завидной сохранностью зубов и свежестью дыхания — как у неё язык поворачивался такое себе пророчествовать?.. Живи да радуйся!

Вслед за первой оглушённостью от «приговора» врачей Алику ужалила отчаянная жажда жизни. Она до стона, до крика, до рыка сквозь стиснутые зубы не хотела умирать в тридцать три года! Нет, сидеть сложа руки и покорно ждать конца она не будет, не сдастся без боя. Не такова она была, чтобы сдаваться. От химиотерапии Алика решительно отказалась, уверенная, что такое лечение скорее доконает её, нежели поможет. Дополнительные анализы подсказали выход: ей могли помочь относительно новые противоопухолевые таблетки — ингибиторы тирозинкиназы. Проблема с ними была лишь одна: запредельная цена — семьдесят, сто, двести тысяч рублей за упаковку. Можно было купить и более дешёвые дженерики индийского производства, но без уверенности в их эффективности. Ещё была возможность приобрести препараты с рук через форумы для онкобольных — остатки после лечения. В первый раз Алика раздобыла лекарство именно так — не целую упаковку, а один блистер с десятью таблетками. Дальше пришлось хлопотать. Добиться бесплатной выдачи препарата удалось не сразу, пришлось искать деньги по друзьям, знакомым, коллегам по работе. Благодаря неравнодушию этих людей набралась нужная сумма, и Алика купила целую упаковку таблеток, которой должно было хватить на тридцать дней. Со смерти мамы ещё не прошло положенных шести месяцев, в наследство сёстры пока не вступили, но предварительно было решено, что жилплощадь продадут и поделят деньги поровну. Свою долю Алика, разумеется, планировала потратить на лечение. Сама она жила в малогабаритной двушке, взятой в ипотеку. Ей оставалось выплатить ещё три взноса.

Она перелопатила массу литературы и уже разбиралась в своей теме не хуже, а может, в чём-то и лучше врачей. Она постоянно отслеживала новости и публикации в области лечения рака, обзавелась знакомыми по переписке на форумах. Благодаря настойчивому, пробивному характеру она добилась-таки бесплатной выдачи лекарства, а разнообразные вспомогательные БАДы и вакцины покупала сама. Пришлось повоевать с системой, поругаться, отправить с десяток писем в разные инстанции. Разумеется, всё это отнимало силы и убивало нервные клетки. Её свалило воспаление лёгких — с высокой температурой, слабостью, удушающим кашлем и отвратительным самочувствием. В какой-то миг промелькнула мысль: «Ну, вот и всё».

Но она выкарабкалась.

Алика не прекращала трудиться, хоть ей и пришлось сбавить обороты. Она ушла на удалённую работу. Противораковые таблетки действительно помогали ей, она ощутила на себе их действие, а вскоре и обследование подтвердило: основная опухоль и лёгочные метастазы уменьшились, а шейные лимфоузлы очистились вообще. Кашель ушёл, самочувствие улучшилось, прибавилось сил, дышать стало легче, Алика обрадовалась и приободрилась. Даже сон стал более качественным и долгим. Ей хотелось жить и бороться дальше... Даст Бог, и до победного конца.

Были и кое-какие побочные эффекты от лечения. Алику то и дело мучил болезненный стоматит, из-за которого порой было трудно есть; волосы хоть и не выпадали, но начались другие неприятности — проблемы с кожей головы. Какое-то жуткое зудящее шелушение охватило весь скальп и распространилось даже на брови. Чтобы было удобнее втирать прописанную врачом мазь, пришлось побриться наголо, но Алика в то время уже работала из дома, и нелады с внешностью перешли в разряд неизбежного зла. Что-то вроде: «Была бы голова цела, а волосы вырастут».

Проверяя Алику на прочность, жизнь продолжала бить. Ольга с мужем погибли в автокатастрофе, и в ушах младшей сестры отдавался эхом голос старшей: «Аль, обещай, что Ташку не бросишь». Сбылось ужасное пророчество... Или предчувствие?

Дождь стучал в крышки двух гробов, а Алика не могла оторвать взгляда от своей племянницы Наташи, полной девушки с каштановыми волосами и пронзительно-светлыми голубыми глазами. От их яркого, осеннего контраста с тёмной, атласной, богатой от природы шевелюрой и густыми ресницами щемило сердце... Дочка Ольги всегда была пухленькой, но это её не портило. За последние пару лет она ещё набрала килограммы, но Алика была готова простить ей любые излишества фигуры — за эти влажные незабудковые глаза и тонкие, правильные черты очаровательного и свежего личика. Она оставалась красавицей в любом весе. При её росте — как и у Алики, метр семьдесят пять — вес распределялся на ней гармонично и равномерно, по типу песочных часов.

— Таш... Привет, солнышко, — проговорила Алика, мягко сжав озябшие пальцы девушки. — Ты — не одна. Я с тобой.

Эти слова вызревали у неё в душе давно, с самого начала этого печального дня, и наконец сорвались с губ. Что почувствовала Таша? Была ли она испугана, озадачена? Чёрная бандана туго обтягивала голову Алики: осложнения с кожей ещё не прошли, она лечилась, и приходилось продолжать бриться. Шелушение в бровях благодаря мази существенно уменьшилось, но всё равно её внешний облик оставлял желать лучшего. Розовые, дышащие юной свежестью губы Таши вздрогнули, ресницы намокли, и Алика крепко чмокнула её в пухлую, яблочно-круглую щёку. Сердце набухало тёплой нежностью.

Таша в одночасье потеряла обоих родителей: двойные похороны застыли в её глазах голубым ледком горя и замкнутости. До этого дня Алика видела племянницу всего несколько раз — ребёнком и подростком, на нечастых семейных встречах. Её сердце всегда невольно улыбалось и согревалось при виде хорошенькой голубоглазой девочки, жизнерадостной и упитанной в меру. Правда, с годами эта мера, судя по всему, несколько изменилась.

Таша была раздавлена, растеряна: куда идти, что делать? Она была в каком-то трансе, в ступоре, плохо ориентировалась пространстве: в упор смотрела на ложку, но промахивалась, беря её, путала левое и правое, не попадала ногами по ступенькам, спотыкалась, и Алике то и дело приходилось её поддерживать, подхватывать под руку, направляя, как слепую. Голубые глаза племянницы, широко раскрытые, неподвижно смотрели перед собой.

— Пойдём... Вон туда, моя родная, — ласково подсказывала ей рука Алики, ведя её к автобусу, который должен был увезти их с кладбища в кафе для поминок. — Осторожно, ступенька! Держись за меня, детка. Я с тобой, я рядом.

Она неустанно напоминала об этом и во время похорон, и на поминальном обеде. Племянница цеплялась за Алику, будто за спасательный круг, льнула, как доверчивый ребёнок, и у Алики за спиной будто незримые крылья раскидывались — ей хотелось защищать, оберегать, окутывать собой, согревать. Она чувствовала себя нужной, и это было грустное, горьковатое, но в то же время и щемяще-сладкое чувство. Оно было как наркотик, хотелось ещё и ещё. Обещание, данное сестре, врезалось в сердце выбитыми на граните письменами. Бабушка и дедушка со стороны отца Таши жили далеко, в другом городе — вряд ли имело смысл отправлять её к ним. Да и пожилыми они уже были, болели. А Таша только что поступила в университет.

— Учёба — вот что сейчас главное, — убеждала Алика, обнимая племянницу за мягкие, полные плечи. — Ни в коем случае не бросай. Отучишься, получишь диплом и найдёшь достойную работу. Всё будет хорошо. Обязательно будет.

Вот только Таша училась на коммерческой основе. Первую плату за неё внесли родители, а дальше? «Всё будет хорошо», — пообещала девочке Алика, но кто воплотит это обещание в жизнь?

Не без финансовой помощи Ташиных бабушки и деда по отцу Алика заплатила за следующий семестр, а племянницу ради удобства взяла жить к себе. Девочке не следовало оставаться одной. Опустевшее жильё родителей через полгода должно было по их завещанию перейти к ней. Сдать его внаём или продать, а может, оставить за Ташей — это ещё предстояло решить. Ввиду гибели сестры материнская квартира целиком досталась Алике, других наследников не нашлось. Деньги требовались ей и на собственное лечение, и на содержание Таши. Племяннице уже исполнилось восемнадцать, и она могла вполне законно подрабатывать, но у Алики не хватило духу заговорить об этом прямо сейчас. Девочка переживала душевную травму.

Алике приходилось, зачастую позабыв о собственных недомоганиях, успокаивать плачущую ночами Ташу, быть ей родным плечом и каменной стеной — и матерью, и отцом. У неё никогда не было собственных детей, и вдруг на неё свалилась почти взрослая племянница, которую требовалось кормить, одевать, платить за её учёбу, принимать на себя боль её утраты, отодвигая на задний план свои переживания.

И жить ради неё, потому что больше никого у Алики не осталось.

Подружились они быстро. К своей радости Алика вскоре убедилась, что Таша — чуткая, сознательная и отзывчивая девочка, отвечавшая благодарностью на заботу и добро. Впрочем, чего-то другого от Ольгиного потомства Алика и не ожидала. Таша была вылитая мать — и внешне, и душевно. Алика порой вздрагивала, слыша её голос — точь-в-точь Ольгин.

Проблема компульсивного, «эмоционального» переедания у Таши обнаружилась тоже почти сразу. Она и без того страдала лишним весом, а после гибели родителей стала полнеть ещё больше. Её пристрастия лежали в области сладостей: печенье, пряники, сладкая газировка и соки, булочки, шоколад, мороженое, сахар и хлеб — одним словом, углеводы. Оставалось только диву даваться, как зубы у этой сладкоежки до сих пор не пострадали. Видимо, удачные гены и молодость покуда спасали. В их роду по линии матери зубные проблемы начинались довольно поздно. Если вообще начинались.

Что же делать? Как помочь? Слыша, как Таша, жуя шоколадку, всхлипывала за своим ноутбуком, Алика закусила губу, прислонившись спиной к стене. О том, чтобы войти в погружённую в вечерний сумрак комнату, застукать племянницу «на месте преступления» и пристыдить, и речи не могло быть. Что-то удерживало Алику от таких грубых, прямолинейных и травмирующих действий. Она понимала: осиротевшей девочке просто не хватило родительской любви, и она посредством еды «утешала» себя, как могла. Жизнь мамы и папы оборвалась... Кто же теперь согреет улыбкой, мудрым советом, родным теплом? Восемнадцать лет — взрослость весьма условная, юридическая. А на деле...

Тихонько открыв дверь, Алика проскользнула внутрь. Отодвинув в сторону недоеденную шоколадку и завернув её в фольгу, Таша слушала какую-то музыку в наушниках на YouTube, а по её щекам градом катились слёзы. Алика осторожно дотронулась обеими руками до её плеч. Таша вздрогнула и вскинула мокрые ресницы. Сдвинув наушник с её уха, Алика проговорила:

— Таш, солнышко, если тебе хочется поплакать — поплачь. Не надо прятаться от меня. Я всё понимаю, родная.

Губы племянницы задрожали, рыдание рванулось из её груди, но она усилием воли зажала его зубами внутри.

— Отпусти, отпусти это, — шепнула Алика. — Поплачь. Плакать — не плохо и не стыдно. Ты дома. Всё хорошо. Я рядом.

Таша сдалась — уткнувшись в грудь Алики, затряслась в слезах. Сама Алика плакать не могла, её слёзы давно пересохли, исхудавшее лицо хранило суровую маску, но рука ворошила волосы племянницы, поглаживала её плечо, а губы прижались поцелуем к макушке.

А в другой раз Алика, улыбаясь, говорила:

— Таш, это правда, серьёзно. Мне незачем врать.

Они сидели у зеркала, отражаясь в нём. Таша расчёсывала свою великолепную шевелюру — и опять печально задумалась. Конечно же, тужила она о своей девичьей беде — лишнем весе.

— Таш, когда я тебя увидела там, на похоронах, мне подумалось: «Какая красавица!» Что за личико! А волосы! А глаза... С ума сойти можно. Если б мы не были родственницами — влюбилась бы.

— Ага, красавица... Только жирная, — усмехнулась Таша.

Алика, обняв её сзади и прильнув щекой к её щеке, издала мурлычущий смешок.

— Ташенька... Ты красивая, очень красивая. Поверь ты уже в это наконец.

Она не кривила душой ни на йоту. Она видела лишний вес Таши и... вместе с тем не замечала. Точнее, его заслоняло её милое личико, её чудесные волосы, глаза и ресницы, её доброе сердце и родная, тёплая душа. Да, у Алики никогда не было своих детей, но сейчас она была готова набить морду всякому, кто посмел бы утверждать, что Ташка — не самая лучшая, не самая красивая на свете.

Да, она не вынашивала Ташку в своём чреве. И вместе с тем — как будто выносила. Она не видела её первых детских рисунков-каракулей, но гордилась ими. Ей не довелось стать свидетелем её первых шагов, но в её душе они произошли на её глазах.

И совсем уж тайное: Алика знала Ташкину страницу с рассказами, стихами и фанфиками. Она прочитала все её работы и прокляла бы любого, кто посмел бы сказать, что они — не шедевры, и что их автор — не умница и не талантище.

Если бы какая-нибудь высшая сила потребовала от неё умереть в обмен на Ташкино счастье, она бы без колебаний отдала свою жизнь. Просто перестала бы принимать эти треклятые таблетки, лишь бы у Ташки всё сложилось хорошо и счастливо. И чтобы исполнились все её сокровенные мечты.

Вот такое «родительское безумие» охватило её. Она и усмехалась над ним, осознавая его преувеличенность, и берегла, лелеяла его. Ради него она жила. Да, её накрыло, «вштырило». Но протрезвляться от этого не хотелось.

Спустя некоторое время Таша нашла себе подработку — раздавать рекламные листовки на улице. Ещё она мыла пол в каком-то магазине, а потом работала на кассе в ресторане быстрого питания. Она не гнушалась ничем, лишь бы не быть обузой и не просить деньги на карманные расходы.

— Таш, ты, главное, учись хорошо, — говорила Алика. — Это — основная твоя задача. А со всем остальным мы справимся.

С Мариной она познакомилась на форуме для онко-больных. Марине удалось победить рак молочной железы — добиться стойкой ремиссии. Души Алики будто касалось светлое, сияющее, доброе крыло — так она себя чувствовала, общаясь с Мариной.

По счастливому стечению обстоятельств, их разделяли всего пятьдесят километров. Марина жила в загородном доме с двумя детьми и отцом-пенсионером. Они держали кур, коз и пасеку в сто двадцать пчелиных семей; сперва это было для Марины чем-то вроде хобби и подработки, но постепенно превратилось в бизнес и источник основного дохода. Она торговала мёдом и другими продуктами пчеловодства, выезжала с частью пчелиных семей на новые места. Дело у неё было поставлено профессионально. Отец помогал ей на пасеке и в саду, а детей приходилось возить в школу на машине.

Михаил Сергеевич был из тех редких, мудрых, почти святых отцов, которые всё понимают, принимают. И просто безгранично, безусловно любят — в том и весь их секрет. Он был больше, чем отец, и больше, чем дедушка. Вручив Алике трёхлитровую банку сказочного, душисто-золотого мёда, он сказал:

— На здоровье. Тебе и племяшке твоей.

Ещё Алика получила в подарок настойку прополиса, настойку личинок восковой моли и коробочку пчелиной обножки. Всё это было преподнесено просто, ласково, со сдержанной улыбкой и какой-то провидческой аурой. Алика не могла отделаться от удивительного и немного неловкого чувства, что её читают, как открытую книгу, и видят больше, чем она сама. И намного больше, чем все смертные люди.

Миниатюрность Марины — ростом та была всего метр пятьдесят пять и хрупкого сложения — отзывалась в сердце Алики нежным ёканьем. Она казалась мягкой, женственно-мудрой, но, если приглядеться, то не менее сильной, чем Регина. Её сила заключалась в другом — не в неумолимом стальном блеске насмешливо-ласковых глаз, логике и самоуверенности, а в спокойной, золотоволосой и сероглазой лесной чистоте, пахнущей мёдом, антоновскими яблоками, смородиной, мелиссой и козьим молоком. Да, последнего Алика привезла с собой тоже целую трёхлитровую банку. Ташка в него просто влюбилась: из него получалась изумительно вкусная каша — во сто крат вкуснее, чем на коровьем. Литровую баночку домашнего топлёного масла Алика тоже получила в дар, оно нашло своё постоянное место и на кухонной полке, и в их с Ташкой рационе. Хранить его можно было даже без холодильника.

*

— Надо быть кому-то нужным. Делать что-то созидательное, творить. Если есть ради кого или ради чего жить, есть о ком заботиться — будет и шанс, что ты выздоровеешь.

Алика с Мариной собирали антоновские яблоки в саду. Существенная разница в росте не смущала их; Алика придерживала стремянку, а Марина срывала тяжёлые, крупные, душистые плоды. Антошка и Леночка были в школе, Михаил Сергеевич возился в теплице — снимал последний урожай помидоров, перед тем как убрать ботву и окурить теплицу дымом серных шашек для дезинфекции.

— Я не утверждаю, что это панацея. Я просто сама верю в это. Ну, вот такое убеждение у меня. Не могу гарантировать, что оно поможет всем, но с кем-то может и сработать. По крайней мере, со мной — сработало.

Марина улыбнулась, любуясь прозрачным от солнечно-золотого сока яблоком, впилась в него зубами — даже брызги в стороны полетели. Алика тоже откусила сочную, кисловато-сладкую мякоть с медовым ароматом, прожевала, и они поцеловались — глубоко, страстно, с взаимным проникновением душ.

Да, Регина могла помочь. Будучи владелицей аптечной сети, она могла достать «Тагриссо» — наиболее новое достижение среди противоопухолевых препаратов, стоившее безумно дорого. Алике удалось купить один блистер с десятью таблетками с рук, но целая упаковка стоила почти полмиллиона рублей. Уже после приёма двух-трёх штук самочувствие и работоспособность резко улучшились, прошёл хронический кашель, очистилось дыхание. Переносимость его у Алики была образцовая, никаких побочных эффектов. Обследование показало неплохое уменьшение размеров основной опухоли, часть метастазов исчезла, а оставшиеся тоже уменьшились.

Но согласиться на условие Регины она не могла. С Мариной их связал не только диагноз, но и нечто большее — яблочно-душистое, светлое, сладкое, как мёд. От этого тёплого, мудрого света Алика не могла отказаться, даже если бы он обещал ей не спасение и исцеление, а тихую, ласковую, приносящую отдых смерть.

— Аль, тебе есть ради кого жить. — Тяжёлое антоновское яблоко в маленькой, немножко мозолистой от сельской работы ладошке Марины сияло в сентябрьских лучах. — Это — самое главное. Держись за это и настаивай на этом. Ты ведь умеешь стоять на своём, правда?

В своей работе Алика не раз это доказывала, но могла ли она потягаться с костлявой фигурой в чёрном балахоне и с косой?

Она не нашла в себе сил рассказать о Регине и её предложении. Михаил Сергеевич привёз из школы детей, и они все вместе сели за стол. Пили чай с мелиссой и ели хлеб с мёдом. У кошки Пушинки летом родились котята, троих удалось пристроить, а двое так и жили дома. Один из них, а точнее, одна (это была кошечка) упорно мешала Михаилу Сергеевичу — тёрлась, ластилась и бодалась головой, мурчала и путалась под ногами, когда тот готовил теплицу к окуриванию серным дымом. Трёхцветную непоседу то и дело приходилось выдворять оттуда, но она лезла снова и снова.

— Да что ты будешь делать с этим шилопопиком! — рассмеялась Марина, подхватывая хвостатую малышку под пушистое тёплое пузико и прижимая к груди.

Маленькая забавная егоза обожала всех людей без разбору. Она и к Алике ластилась, тёрлась головой о её руки, увлечённо «охотилась» на верёвочку с привязанным к ней пёрышком. Ещё она очаровательно перекатывалась с боку на бок на травке, доверчиво открывая меховой животик, и любила карабкаться вверх по ногам, цепляясь коготками за брюки.

— Да ты ж такое чудо маленькое! — не удержалась Алика от смеха. — Кошарик — в попе шарик!

Ей вдруг пришла в голову одна мысль, но она не спешила её высказывать — просто с улыбкой обдумывала, выгуливала среди яблоневых крон.

*

На столе лежал учебник, ноутбук с подключенными колонками проигрывал грустновато-мягкую инструментальную композицию, а Таша шуршала упаковкой шоколадки, разворачивая фольгу. Рядом испускала ароматные пары кружка чая с мелиссой. Отломив и бросив в рот шоколадный квадратик, Таша запила его глотком чая, одновременно делая в тетради выписки из учебника. Выделяла важное маркером, подчёркивала, обводила кружочками цифры: первое, второе, третье. Конспект получался аккуратный, логичный, чётко структурированный — любо-дорого. Так материал усваивался лучше.

Она хотела отломить ещё одну дольку шоколада, но не успела, звонок в дверь заставил её вздрогнуть. У Алики были ключи — значит, кто-то чужой...

— Кто там? — спросила Таша, приникнув к глазку.

Как всегда, в сумраке лестничной площадки не было видно ни зги.

— Девушка, здравствуйте! А Алика дома? Могу я с ней поговорить? — послышался звучный и сильный, бархатисто-низкий женский голос.

Этот незнакомый голос вызывал странный озноб и вдребезги разбивал шоколадно-чайный домашний уют с пёстрыми от пометок маркером страницами конспекта.

— Её нет дома, — ответила Таша в темноту за глазком. — А кто её спрашивает?

— Вы меня, скорее всего, не знаете, — ответил голос из-за двери. — Меня зовут Регина, я... как бы это сказать? Старая знакомая Алики.

«Старая знакомая». Утренний телефонный звонок, после которого у Алики пропал аппетит... Таша насторожилась и подобралась, ёжась от недобрых мурашек.

— Это вы ей звонили сегодня утром?

— Да, я. Разговор очень важный, он касается её лечения. Могу я войти?

Слово «лечение» щёлкнуло в душе Таши, как ключик в замочной скважине. Не было ничего на свете важнее, чем жизнь и здоровье Алики. Таша звала её просто по имени — так между ними было принято. Аля не очень любила слово «тётя», оно её «старило».

— Я... Я не знаю, — пролепетала Таша.

— Девушка, не бойтесь, — послышался смешок. — Я не маньяк и не грабитель.

На пороге стояла высокая, ухоженная, стройная брюнетка с короткой стрижкой и в сером брючном костюме. Судя по её подтянутой фигуре, она не пренебрегала занятиями в фитнес-клубе. Возраст? Выглядела она дорого, элегантно и моложаво, но Таше показалось, что она могла быть на несколько лет старше Алики. Окинув Ташу прохладно-насмешливым взглядом сквозь прищур ресниц, она проговорила:

— Ох, Алика, Алика... Меня-то упрекала, а саму — поглядите-ка! — тоже на молоденьких потянуло. Это называется — двойные стандарты.

С этими словами гостья, держа руки в карманах брюк, переступила порог и вошла в квартиру. Оглядевшись, она снова перевела усмехающийся взгляд на Ташу.

— А ты ничего, симпатичная. Вот только схуднуть не помешало бы... килограммов на сорок, а лучше — на сорок пять. И будешь просто куколкой.

Комплимент прозвучал сомнительно. То ли похвала, то ли подковырка, а точнее, «два в одном». Мурашки, сливаясь, превращались в холодный панцирь на сердце у Таши. Она сказала глухо:

— Вы неправильно поняли. Я не девушка Алики, я её племянница. А Алика сейчас у Марины. Это она — её девушка, а не я.

— Племянница? — вскинула брови гостья, по-прежнему не вынимая рук из карманов. — Ну что ж... С тобой мне тоже не помешает парой слов перемолвиться. — И Регина, фамильярно-ласково подцепив пальцем подбородок девушки, спросила: — Тебя как зовут, ребёнок?

Таша возмущённо отвернула голову, высвобождая подбородок.

— Меня зовут Таша. И попрошу без развязности, пожалуйста. Мы с вами в первый раз друг друга видим.

— Надеюсь, что не в последний, — рассмеялась гостья. — Таша — это сокращение от «Наташа»?

Девушка кивнула. С каждой секундой ей всё меньше нравилась эта хорошо одетая и холеная дама.

— Позволь полюбопытствовать, а ты у... хм... тётушки на постоянной основе обитаешь? — спросила гостья, окидывая взглядом комнату и подмечая детали: Ташины вещи, книги, тапочки возле стола с раскрытым конспектом...

— Да, постоянно, — сухо выдавила Таша. И пояснила не без усилия: — Мои родители... умерли недавно.

— Ясно, — проронила Регина, стерев с лица усмешку. — Извини, что задела тяжёлую тему.

Она вынула из кармана три картонных коробочки, на которых было схематичное символическое изображение лёгких, а рядом с этим рисунком крупными буквами красовалась надпись: «TAGRISSO». Чуть ниже, шрифтом помельче — «Osimertinib».

— Это для Алики, — пояснила Регина. — Это то, что ей нужно.

— Я знаю, что это, — быстро сказала Таша, сердце которой трепыхнулось, не уверенное, то ли ему радоваться, то ли... — Но я знаю и цену. Скажите честно, в чём тут подвох?

— Никакого подвоха. — Регина смотрела на Ташу вроде бы серьёзно, но не без своих насмешливо-стальных искорок в мрачной глубине глаз.

— У нас сейчас нет таких денег. Нам не расплатиться, — проговорила Таша, поджимая губы.

Нарисованные лёгкие обещали спасение, здоровье, свободное дыхание, жизнь. Чистый, гладкий, новенький, не примятый картон упаковок. Помимо воли Таши её горло сжалось, а в глазах поплыла солёная дымка. Регина сверлила её пристальным, проницательным взглядом... И вдруг, шагнув вперёд, взяла её руки в свои и ласково сжала.

— Девочка... Да денег и не нужно. Пусть Алика принимает эти таблетки и поправляется. Я вижу, как ты её любишь... — Руки гостьи сжали пальцы девушки сильнее. — Я её тоже очень люблю. Мне ничего от вас не нужно — ни от неё, ни от тебя. Я просто хочу помочь. Хочу, чтобы Алика выкарабкалась, выздоровела.

До Таши начало понемногу доходить... О своих бывших возлюбленных Алика не откровенничала, Таша знала только Марину — её нынешнюю девушку. Видимо, с этой обеспеченной, властной женщиной Алику в прошлом многое связывало. И, судя по очень уж щекотливым, неоднозначным мурашкам, которые Ташу охватывали от взгляда гостьи, она смутно чувствовала, догадывалась, почему они расстались.

— Я оставлю таблетки здесь, — сказала Регина, поправив сложенные стопочкой друг на друга упаковки. — Передай Алике, когда она вернётся домой, что я заходила. Скажи ей, что предложение, о котором шла речь по телефону... Что я беру его назад. Это, конечно, было не всерьёз. На самом деле мне ничего не нужно. Пусть только будет здорова и счастлива — вот всё, чего я хочу. Это правда. Никаких подвохов, честно. Вот так и передай, пожалуйста. Оставляю визитку, здесь мой личный телефон. Если что, звони, обращайся. Сделаю всё, что могу — и для неё, и для тебя.

Её голос звучал негромко, отчётливо, почти спокойно, лишь пару раз в нём что-то дрогнуло. Глаза оставались пристальными, немигающими, жгуче-печальными. Выпустив руки Таши, она положила визитку на тумбочку и отступила назад, к выходу.

*

Алика с Мариной обсуждали дальнейшие планы на жизнь. Души и сердца бились в унисон в едином желании: съехаться, жить вместе, как семья! Это было самое логичное, самое выстраданное, самое что ни на есть правильное... Алика могла работать из дома, вот только как быть с Ташей? Если взять с собой, то возить её каждый день за пятьдесят километров в университет — не очень-то удобно. А о том, чтобы оставить племянницу одну, Алика не хотела и думать. Слишком рано для этого — не зажило ещё, не отболело. Не оправилась она ещё после гибели родителей и была ещё слишком нестабильна и уязвима.

— Может быть, через годик ей станет лучше, — сказала Марина, сорванной веточкой мелиссы щекоча плечо Алики. — И она сможет жить сама — разумеется, с нашей финансовой поддержкой. Тогда ты и переедешь к нам.

Но самый главный вопрос так и не был озвучен: а будет ли сама Алика жива к тому времени? Вопрос этот прошелестели только яблони, развеяла по саду печальным ароматом мелисса, а светлое сентябрьское небо молча улыбалось в ответ на него. Любвеобильная трёхцветная кошечка мурлыкала, бодалась головой и тёрлась о ногу Алики. Та ответила котёнку тихим смешком.

— Да ты ж моя лапочка! Такой которебёнок сладкий... Прямо расставаться с тобой не хочется.

Домой она ехала, время от времени бросая улыбающийся взгляд на коробку, стоявшую на сиденье рядом с водительским. Внутри виднелась изящная трёхцветная мордочка с оливково-зелёными глазёнками.

Таша уже вернулась с учёбы и готовила незамысловатый обед — гречку с куриными котлетами. Пахло очень вкусно и аппетитно, и в коробке сразу усилилась возня и царапанье. Послышалось писклявое «мяу».

— Таш, привет, — сказала Алика, заходя с коробкой на кухню и целуя хлопотавшую у плиты племянницу в щёку. — А я не с пустыми руками.

Заглянув в коробку, Таша прижала пальцы к приоткрытому от счастья рту, заблестела совершенно детским восторгом в глазах.

— О-о-ой, — протянула она умилённо. — Это что за малявочка такой масенький?!

— Это кошечка, — пояснила Алика. — Она так любит всех людей, что расстаться с ней просто не было сил. Но вообще — это для тебя подарок.

— Аль, спасибо тебе! — растроганно дрогнувшим голосом проговорила Таша. — Я всегда, с самого детства хотела котика или кошечку! Но мама была против животных в доме... — И осеклась, её глаза влажно заблестели. Она просто достала котёнка из коробки, устроила у себя на руках и принялась чесать и гладить. — Я назову её Оливкой. Потому что у неё глазки оливковые-оливковые...

Всё внимание Таши было настолько сосредоточено на маленькой питомице, что пришлось Алике самой следить за котлетами и гречкой, чтоб не пригорели. Кроме живого пушистого комочка, она привезла съедобные гостинцы: банку мёда, козье молоко, домашние яйца, сделанное Мариной собственноручно топлёное масло, пакет душистых антоновских яблок, пакет спелых помидоров последнего осеннего урожая, два толстых пучка глянцево-зелёной, ароматной петрушки (во влажных пакетиках, чтоб не увяла), небольшую продолговатую тыкву с ярко-оранжевой мякотью и дынным ароматом, деревенский творог, травяной сбор для чая, сушёную мелиссу и настойку прополиса.

Переезд — стресс для кого угодно, но Оливка осваивалась довольно быстро. Уж такой у неё был характер, неунывающий и жизнелюбивый, а носик — неудержимо любопытный. Она обследовала квартиру, была накормлена и наконец уснула, утомлённая кучей новых впечатлений. Радости Таши не было конца. Алика тоже улыбалась. Так, глядишь, племяннице и грустить станет некогда. В идеале ей бы психотерапия не помешала, но кототерапия — тоже неплохой вариант.

Только после обеда Алика заметила три упаковки «Тагриссо», лежавшие на подоконнике в кухне.

— Таш, — устремила она пристальный, вопросительный и суровый взгляд на племянницу. — Это откуда?

У той вдруг задрожали губы.

— Аль, — пробормотала она. — Это твоя... старая знакомая принесла. Та, которая звонила вчера утром. Она... Она просила передать тебе, что ей ничего от тебя не нужно. Денег тоже. И какое-то там предложение, о котором она тогда по телефону говорила, отменяется, оно было не всерьёз.

— Таш, зачем ты взяла таблетки? — Алика, чувствуя жар в груди и слабость под коленями, опустилась на стул. — Не следовало их брать. Нужно было вернуть их ей.

К дрожащим губам Таши добавился влажный блеск глаз.

— Аль, но почему?

— Мы с ней расстались два года назад. Если я приму от неё таблетки, как это будет выглядеть?

Возмущённый жар охватывал всю грудную клетку, Алика почти задыхалась, даже немного закашлялась. В такие моменты болезнь давала о себе знать, давала ей почувствовать, как поражены лёгкие.

— Что я скажу Марине? Соврать ей я точно не смогу. А Регине я... не верю. Не может быть, чтоб тут не было какого-то подвоха! Поговорку про бесплатный сыр ты сама знаешь.

Таша шмыгала носом и моргала мокрыми ресницами.

— Аль... Я её прямо так и спросила. Она сказала, что нет подвохов. Аль, я тебя прошу, очень прошу, возьми эти таблетки! Марина всё правильно поймёт, вот увидишь. Если ты хочешь, если тебе так важно, продадим мамину и папину квартиру и отдадим деньги! Только прошу... только умоляю, не отказывайся! Это лекарство для тебя — спасение. А если с тобой... Если ты... Я не смогу, я не выдержу! Хватит с меня потерь, хватит похорон!

С каждым словом Таша плакала всё сильнее, и под конец этой речи её так трясло, что Алика не на шутку испугалась. Обняв племянницу, она прижала её голову к своей груди.

— Ш-ш, — прошептала она, вжавшись поцелуем в её макушку. — Ташенька, солнышко, ну что ты... Ну всё, всё, не надо. Я не собираюсь умирать, слышишь? И никогда не собиралась. Пойми, маленький, у меня есть причины не доверять Регине. Знаешь, какое предложение она мне тогда сделала? Она хотела, чтобы взамен на помощь с лечением я к ней вернулась. И плевать ей, что у меня уже Марина! Да даже без Марины... Нечего мне там уже делать. Кончилось всё... И уже не возобновится. Разошлись наши с ней дороги, и назад оборачиваться нет никакого желания. — Ощутив новый взрыв рыданий Таши, Алика прижала её к себе крепче. — Ну-ну... Не надо, мой хороший. Всё хорошо, я с тобой. И буду с тобой. У меня есть причина жить и выжить, есть причина бороться и победить. Это ты и Марина. И ради вас я даже из пепла восстану и с того света вернусь. Мы придумаем что-нибудь. Выход найдётся. Всё будет хорошо.

Таша только стонала и всхлипывала. В её ничего не видящих от слёз глазах застыла такая страшная, тоскливая пустота, что Алике сделалось жутко. Так плохо Таше не было даже в день похорон её родителей...

— Ташенька, детка, девочка моя, я обещаю тебе, я тебе клянусь: всё будет хорошо! Я буду жить. Я выкарабкаюсь, — охваченная леденящей болью сострадания и тошнотным чувством собственной беспомощности, пробормотала Алика, склоняясь над Ташей и гладя её по волосам.

Обещания не могли помочь. Слова не спасали, не утешали. Подняв Оливку со свёрнутого полотенца, на котором та устроилась подремать, Алика посадила её к Таше поближе, взяла вялую, ослабевшую руку девушки и приложила к пушистому тёплому тельцу.

— Таш... Смотри-ка, кто к тебе пришёл! Погладь маленькую, обними её. Вот так...

Таша лежала с котёнком в обнимку, глядя в потолок пустыми, тоскливыми, выплаканными глазами, а Алика не знала, что со всем этим делать, как выпутаться, вырулить на ровную дорогу, вернуть всё в нормальную колею.

— Таш, мёда хочешь? Вкусный — с ума сойти можно!.. А может, чая с мелиссой? Марина мне сбор какой-то травяной дала, говорит — очень полезный... Попробуем? М? — Видя, что ничего не помогает, Алика со вздохом присела рядом, нежно запустила пальцы между прядками волос девушки. — Ташенька... Ну, что мне сделать, скажи? Я всё сделаю. Всё, что ты хочешь.

— Всё? — еле слышно слетело с губ Таши.

— Да, — кивнула Алика.

— Тогда возьми эти таблетки. Прими их.

У Алики вырвался усталый вздох.

— О Господи... Вот же втемяшила ты себе в голову эти таблетки! Сами купим. Деньги найдём.

Губы Таши покривились, на лице снова застыла бескрайняя боль, от которой Алике самой зверем выть хотелось.

— Таш, ну пойми меня, я не хочу быть Регине ничем обязанной. Сегодня она говорит — ничего не надо, а завтра может всё переиграть. Я знаю её, а ты — не знаешь. Это совсем не тот человек, от которого мне хотелось бы принимать помощь и хоть каким-то малейшим образом зависеть.

Таша долго молчала, а потом приподнялась на локте и дотянулась до телефона, лежавшего на столике. Алика не успела его выхватить — та уже набрала номер. Откуда она его только знала?!

— Регина, это я, Таша. Племянница Алики. Она не хочет брать от вас лекарство. Я дословно передала ей всё, что вы просили, но она — ни в какую... Хорошо, даю.

И Таша протянула аппарат Алике. Та, в бешенстве от этой выходки, лишь бессильно погрозила кулаком. Но трубку взять пришлось.

— Аль, если на себя плевать, так хоть девочку пожалей, — сказал в динамике знакомый, но как будто чуть усталый и грустный голос. — Она любит тебя.

Алика, закрыв за собой балконную дверь, скользила взглядом по золотым клёнам во дворе, ронявшим листья на газон. Безмятежное небо раскинулось над городом. Стоял чудесный денёк бабьего лета.

— Я знаю, — ответила Алика, после того как дверь закрылась. — И я её люблю.

Негромко, но твёрдо отчеканивая каждое слово, Регина сказала:

— Ты нужна ей. Не ради себя — ради неё уйми свою гордыню. То, что мы с тобой — «бывшие», вовсе не означает, что я не могу тебе просто так, по-человечески помочь. Ничего взамен мне не надо, не бойся. Назад я «Тагриссо» всё равно не возьму, делай с ним, что хочешь. Если тебе так принципиально важно поступить наперекор мне, то сейчас — так, на минуточку — немного не та ситуация, чтобы демонстрировать свой норов. Ты не одна, у тебя — девчонка, по сути — ещё птенец не оперившийся, и ты должна сделать всё, чтобы ей не пришлось тебя хоронить. Даже если ради этого надо засунуть свою гордость сама знаешь куда. Я видела вчера её глаза — они красные, не просыхают от слёз. И сейчас по голосу слышно было, что она плакала. Может, хватит доводить её? Ты вот всё на меня бочку катишь, мол, такая я и сякая, а сама-то — тоже тот ещё подарочек. Я — ладно, со мной можно не церемониться, я не нежная фиалка. Но её расстраивать не смей. Да, она большая девочка — справится сама, если жизнь, не дай Бог, прижмёт, но лучше бы до этого не доводить. Ей нужна рядом живая, дееспособная мама...

— Тётя, — проронила Алика, раздраконенная, раздавленная, исхлёстанная этими суровыми, жёсткими, но — она не могла этого не признать — справедливыми словами.

— Ну, пусть тётя, неважно. Ты суть ухватила, родная? Не дай Бог, если ещё хоть одна её слезинка упадёт из-за тебя — ну, держись у меня, мать... Получишь по самое не балуйся! Ну, всё. Дай ещё ей трубочку напоследок.

Клёны остались за стеклом балконной двери и паутинкой тюля, но жёлто-яблочный свет погожего осеннего дня сочился в окна. Лицо у Алики сейчас, наверно, было ещё то... Таша, прижимая к себе Оливку, опять роняла слезинки — виноватые. И бровки жалобно-испуганным домиком, от одного вида которых сердце таяло, хотелось обнять и всё простить.

— Аль... Не сердись, что я так сделала. Прости меня...

Алика молча передала ей телефон, и Таша, одной рукой приложив его к уху, а другой держа у своей груди Оливку, проронила:

— Да...

Алика стояла у окна в яблочно-сентябрьских лучах. За спиной падали лёгкими, шуршащими осенними листьями слова с длинными паузами:

— Да... Хорошо. Спасибо большое... Угум... Спасибо ещё раз... И от меня, и от Али. Да... Обязательно. До свиданья...

Настала тишина. Алика обернулась. Телефон уже лежал на столике, а Таша сидела всё такая же виноватая, смущённо-печальная, гладя Оливку и как бы прикрываясь ею.

— Аль... Не сердись, пожалуйста.

Алика вздохнула, присела рядом, почесала котёнку за ушком. А ушко племянницы поцеловала.

— Ну, как я могу на тебя сердиться?

Она не стала спрашивать о содержании пауз между словами. Разговор с кирпичной тяжестью огрел её, пришиб, пропесочил. Нутро горело, зудело, надламывалось. Да, она опять проиграла Регине, та опять морально «сделала» её своей железобетонной логикой. Но вместе с тем из души что-то ушло... Давняя заноза, засевшая в глубине, рассосалась. Не было привычного бессильного бешенства и мучительной изжоги уязвлённого самолюбия. Она проиграла, но светлый день бабьего лета шептал кленовыми губами, что это правильно, что так и должно быть.

Иногда бывает так трудно сказать «спасибо» тому, кто когда-то причинил много боли. Таша, по-своему мудрая девочка, сказала за неё. Больше, чем племянница, больше, чем дочь — якорь, за который Алика держалась.

Ясный, ласковый день перетёк в прохладный вечер. Таша задремала, не выпуская котёнка из объятий, под бормочущий фильм на ноутбуке, а Алика снова вышла на балкон. Бросила взгляд вниз, прося поддержки у клёнов. Набрала номер.

— Слушаю, Аля, — быстро отозвался спокойный голос.

Там, на том конце линии, как будто ждали этого звонка. Не злорадно, не торжествующе. Серьёзно, просто и чуть грустно.

— Я... Я хотела сказать... Спасибо тебе.

— Не за что, Аль.

— Извини меня...

— Тебе не за что просить прощения. Пусть у тебя всё будет хорошо.

— И у тебя... пусть будет.

Алика думала, что слёзы у неё давным-давно пересохли. Надо же, оказывается, что-то ещё осталось.

Утром Таша впервые сама встала рано: конечно же, проголодавшаяся Оливка её подняла. Было самое начало седьмого, солнечные лучи ещё прятались за горизонтом, крыши домов пока оставались в постепенно светлеющем, прозрачном и прохладном полусумраке. День снова обещал быть ясным и погожим, сухим и тёплым. Распечатав упаковку «Тагриссо», Алика выдавила из блистера одну таблетку и приняла, а потом взялась готовить завтрак: любимую Ташину кашу на козьем молоке, маленькие горячие бутербродики с помидорами и сыром и варёные домашние яйца, привезённые от Марины. Почти целая шоколадка с единственным отломленным квадратиком так и лежала на столе рядом с конспектом, не съеденная Ташей, зато антоновских яблок и помидоров вчера вечером убыло.

Завтрак опять прервал телефонный звонок. Таша вскинула тревожный взгляд, но Алика её успокоила:

— Марина.

Та звонила, чтобы узнать, как Алика с Ташей себя чувствуют, понравились ли Таше съедобные гостинцы и «гостинец» пушистый.

— Всё нормально, Мариш, — улыбнулась Алика. — Просто супер. Кошарика Оливкой назвали. Спасибище тебе огромное... Люблю тебя.

Клёны начинали потихоньку зажигаться солнечным золотом. Больше, чем осень.

3-5 октября 2018 г