Брачные игры

Выражение благодарности

Я благодарна всем, кто помогал мне в написании этой книги. В первую очередь Филипу Уэллсу за перевод девиза семьи Хейсти на средневековый французский и Феликсу Уэллсу, впервые придумавшему Рессанскую сагу. Выражаю благодарность также Аманде Крэг, Джоанне Брискоу, Шарлотте Мендельсон, Луизе Сандерс, Биллу Сандерсу и Шарлотте Сандерс.

Глава первая

— Это комплект книг Нарнии, — сказала Нэнси. — А это Барби и ее на редкость громоздкий пони, больше похожий на ломовую лошадь, — от мамы. — Она держала яркие пакеты перед сумрачным меланхоличным лицом сестры. — Мой подарок будет позднее. Это по меньшей мере на три подарка больше, чем мы рассчитывали.

— На четыре, — сказала Селена, не отрываясь от книги. Почти фанатичная любовь к чтению никогда не мешала ей участвовать в разговоре. — Я сделала ей шоколадную помадку. Может, положить ее в красивую коробку? Ей всегда это нравилось. Есть у кого-нибудь лишняя оберточная бумага?

— У меня есть, — проговорила Руфа. — Положи помадку на кровать, я запакую ее вместе со своим подарком.

Лидия туманно улыбнулась, как солнце, проглядывающее сквозь тучу.

— Все будет в порядке, верно? Я могу все вынести, лишь бы только у Линнет хватало подарков. Вы — чудо, не знаю, как и благодарить вас.

— Тебе нужно запретить ей подниматься на рассвете, — посоветовала Нэнси. — Прямо собачий холод, я целый час не решаюсь выбраться из своей постели.

Руфа нежно улыбнулась:

— Тебе повезет. Линнет сказала мне, что хочет взять мой будильник и поставить его на пять часов.

Она вытянулась на софе, измученная и пропахнувшая мускатным орехом после нескольких недель рождественской стряпни. Ее длинные каштановые волосы рассыпались по оранжевым твидовым подушкам. Три младшие сестры развалились на полу, стараясь занять как можно больше места на металлическом листе у камина.

— Лидия, — проговорила Нэнси, — подвинь свою толстую задницу…

— Толстую задницу… Кто бы говорил, — в тихом голосе Лидии послышались жалостливые нотки. — Мне нужно больше тепла, чем тебе. Я тоньше, и поверхность моего тела больше по сравнению с моим весом. — Она высадила пробку из бутылки дешевого красного вина.

Селена наконец оторвала голову от страниц «Потерянного рая».

— Не хотите печенья? — Она достала из-под складок своей штопаной вязаной кофты пакет со сладостями.

— Боже! — воскликнула Нэнси. — Откуда у тебя это?

— Брайан дал. Мне кажется, он жалеет нас.

Брайан был молодым человеком из аукционистов, занимавшихся в настоящее время установлением стоимости старого дома и его полуразрушенных строений. Мелизмейт, родовой дом семьи Хейсти в течение тысячи лет, уходил с молотка.

Селена вскрыла пакет, и сестры сразу потянулись к нему. Постоянное отсутствие денег, уже давно переставшее быть предметом шуток, превратило шоколадное печенье в столь же экзотическое кушанье, как икра. Уже несколько недель они перебивались на приготовленном матерью постном супе, экономя каждое пенни для последнего Рождества в Мелизмейте.

— Он очень добр, — проговорила Руфа с ртом, набитым печеньем. Она полагала, что людскую доброту следовало особо подчеркивать.

— Да-а-а… — отрешившись от реальности, Селена опять погрузилась в чтение.

— Он иногда бывает отвратителен, но это не его вина — мы разорены.

— Не говори «разорены», — пробормотала Лидия. Она разлила вино в четыре чайные чашки из разных сервизов и передала их сестрам. — Каждый раз, когда я думаю о будущем, меня начинает тошнить.

Был Сочельник. Настоящий Мужчина наслаждался своим первым Рождеством на небесах. Дом, который он покинул, замерзал. В преддверии аукциона семья влачила жалкое существование. Обед на следующий день в виде купленного в супермаркете цыпленка размером с канарейку стоял в холодильнике и был готов для приготовления. Руфа собралась с силами и перечистила гору картофеля, который должен был наполнить семь пустых животов. Больше заняться было нечем. Пирогов и тортов, которыми она занималась в период относительного изобилия, в этом году не предвиделось. Мать была внизу с маленькой дочкой Лидии. Девицы Хейсти собрались, как обычно, в старой детской комнате.

Детская состояла из двух чердачных помещений с покатой крышей, скроенных в одну большую комнату. В ней было так же ветрено, как на палубе «Cutty Sark». Комната была наполнена поленьями. Брайан оценивал их в 40 фунтов. Он не мог предвидеть, что наступит день, когда их истинная ценность превысит денежную. Детская была символом многослойной семейной истории: каждый слой соответствовал своему периоду, как кольца деревьев.

Пришедшее в негодность полотно с изображением пожелтевших херувимов в виде детей в морских костюмчиках представляло собой реликт викторианской эпохи семейства Хейсти. Громоздкая детская коляска фирмы «Сильвер кросс» относилась к послевоенному детству Настоящего Мужчины. Оранжевая софа, сильно изуродованная огнем, была частью истории самих девушек. Они все помнили знаменитый ночной пожар в 1980-е годы, когда Настоящий Мужчина трагически осознал разницу между фейерверком внутри помещения и на улице.

Настоящий Мужчина — это их покойный отец. Он ушел в мир иной полгода назад, заставив их рухнуть на землю, подобно отработанным ракетам. Он был божественно красив, ослепительно автократичен, по-королевски эксцентричен и на редкость очарователен. Он умел выводить нелепые жесты далеко за пределы комедии и с блеском использовать их. В свой медовый месяц на Антибах он в пылу спора выскочил из комнаты и попытался вступить в Иностранный легион. Однажды он обмазал свое голое тело синим красителем и принял участие в детском костюмированном представлении в роли древнего бритта. Настоящий Мужчина любил вечеринки, сама его жизнь фактически была вечеринкой. Ему нравился его дом, заполненный гостями и сотрясающийся от их смеха. Он с удовольствием влюблялся, а жена с дочерьми нежно выхаживала его после многочисленных измен, когда чувствительный организм с трудом восстанавливался после перегрузок. Но даже его адюльтер был каким-то особенным и не считался изменой. Никто не помнил, когда его стали называть Настоящим Мужчиной. Просто он действительно был представителем мужского пола — Настоящим Мужчиной, воплощавшим собой всех мужчин. Он окружил себя — и их — атмосферой возбуждения и романтики. Когда он умер, мир лишился блеска и жизненной силы.

Сделав над собой усилие, Руфа села, чтобы сделать глоток вина. Она обожала отца, но уже готова была признать, что весьма оригинальные моральные качества Настоящего Мужчины имели отрицательное воздействие на романтичную жизнь его дочерей. Они унаследовали от него фатальное предпочтение к украшательству в ущерб практичности.

Проблема заключалась не в том, что в мире не было больше таких людей, как он. Напротив, мир определенно кишел обаятельными эксцентриками. Их куда легче было встретить, чем подхватить грипп, но такие встречи всегда приносили разочарование. Их прелестная непрактичность не шла ни в какое сравнение с горделивой, приторной бесполезностью Руфы Хейсти.

Первое же романтическое разочарование Руфы стало для нее потрясением, настолько душераздирающим и унизительным, что даже три года спустя она не хотела думать ни о какой любви.

«И так не только у меня, — размышляла она, — но и у других».

Лидия вернулась в дом с маленькой девочкой после неудачного, нелепого брака. Нэнси была в данное время безумно влюблена в сына врача, живущего в фургоне в конце сада, принадлежащего его родителям. Селена еще училась и была слишком мала для действительно глубоких разочарований, хотя инстинктивно и прониклась склонностью к одному смазливому неудачнику. Так что это было лишь вопросом времени.

— Если бы только мы могли что-нибудь сделать! — повторила Лидия чью-то избитую фразу.

Нэнси продолжала наслаждаться печеньем.

— А делать и нечего. Остается лишь всем нам выйти замуж за денежный мешок.

— Неплохо бы, — заметила Селена.

— Что? До аукциона? — засмеялась Руфа. — Мы даже не знакомы ни с одним богатым. Тем более с настолько богатым, чтобы оплатить долги Настоящего Мужчины и спасти дом.

Селена опустила книгу:

— Но такая возможность все же существует.

— Я знаю единственного мужчину в округе, — задумчиво проговорила Лидия. — Мы никогда ни с кем не встречаемся.

— Можешь повторить это снова, — согласилась Нэнси. — Это место напоминает Бригадун. Не поймешь, в каком веке живем. Иногда хочется высунуть нос и узнать: отменили эти ужасные «хлебные законы» или нет.

— Действительно… — начала Руфа. Она уставилась на змееподобный язык пламени, вылетевшего из догорающих красных угольков. — Действительно, Лидия права. Если бы мы только имели возможность встречаться с богатыми мужчинами, то не исключено, что вышли бы замуж за одного из них.

— У меня более практичная мысль, — печально проговорила Нэнси. — Давайте потрем все лампы — вдруг появится какой-нибудь захудалый джинн.

— Я бы с удовольствием работала за деньги, — сказала Руфа, — если бы только знала, где заработать их в достаточном количестве. К несчастью, производство джема с чистой прибылью в шестьдесят два пенса за горшочек не принесет нам миллионов фунтов до конца марта.

— Не смотри так на меня, — сказала Нэнси. — Мои чаевые едва позволяют мне сводить концы с концами.

Руфа уже преодолела усталость. Она пристально всматривалась в лица сестер.

— Знаете, все вы — симпатичные девушки. Да и я не плоха, когда не пахну миндальными пирогами. И в этом наш плюс, просто стыдно, что Брайан не может выставить нас на аукцион вместе с мебелью.

Воцарилось молчание, в течение которого каждая из девушек обдумывала тот неоспоримый, само собой разумеющийся факт, что красота вытекала из принадлежности к семье Хейсти. Раньше им ни разу не приходила в голову мысль, что эта красота могла бы принести им гораздо больше, чем первое место при выборах местных талантов. И они могли думать о своей внешности лишь под восторженный аккомпанемент Настоящего Мужчины: «Мой сераль, мои генетические чудеса, мои несравненные принцессы…»

В 27 лет Руфа была нимфой с полотен Берн-Джонса, но одетой в джинсы и спортивную куртку. Ее кожа была прозрачно-нежной и белой на фоне царственной пышности ее блестящих каштановых волос (все девушки имели пышную шевелюру, так как Настоящий Мужчина утверждал, что его овечек не следует стричь). Глаза Руфы были редкой синевы: они могли потемнеть в тени, а затем вдруг заблистать, как сапфир. Ростом она была с Настоящего Мужчину и очень стройной. Когда она училась в пятом классе в Сэнт-Хильдегарде, женщина из модельного агентства «нашла» ее и просила приехать в Лондон.

Настоящий Мужчина долго смеялся при мысли о том, что его первенец и любимица будет выставлять себя на обозрение вульгарной публике. Об этом больше никогда не вспоминали.

26-летняя Нэнси сошла с картин Ренуара, отличаясь от его персонажей лишь телом. Ее внешние очертания были тонкими, а сладострастие скорее духовным, чем физическим. Она представляла собой «рентгеноскопический» вариант Руфы, будучи не столь сногсшибательно красивой, но несравнимо более сексуальной. Волосы Нэнси были откровенно рыжими. Ее крупные, твердые груди являлись предметом зависти тощих сестер. Сонные и насмешливые глаза, полные и роскошные губы. Она воплощала собой фруктовый сад среди долины лилий.

24-летняя Лидия имела большее сходство с матерью, чем с отцом. Ей были свойственны утонченная хрупкость, изысканность во всех деталях. Ростом она была ниже Руфы и Нэнси. Глаза отливали более легкой, светлой голубизной, а волнистые кудри были золотисто-каштанового цвета. В своем лучшем виде она походила на миниатюру Хильярда, исполненную самыми утонченными мазками. Даже сейчас, нечесаная и нестриженая, она напоминала ангела.

Селене, рождение которой стало неожиданностью для Настоящего Мужчины, было 17 лет. Она была очень высокой и долговязой, но сказать, как она выглядела, было довольно трудно. Ее волосы, того же цвета, как у Лидии, были небрежно заплетены в косу. Еще больше маскировали ее небольшие круглые очки и колечки в носу, на нижней губе и языке.

— Сейчас уже никто не выходит замуж по денежным соображениям, — печально сказала Селена.

— Люди всегда заключали браки по расчету, — возразила Руфа, — и будут делать это и впредь. Многие наши предки поступали так. Тогда никого не интересовала романтика.

Остальные собеседницы украдкой обменялись многозначительными взглядами. Они знали, что она думает о Джонатане — человеке, разбившем ее сердце.

— Брак без любви абсолютно бессмыслен. — Лидия, такая пассивная и отрешенная, говорила с необычной убежденностью. Она была единственной из всех, испытавшей брачные узы. — Это равносильно постоянной агонии. Я смогла покинуть Рэна, лишь когда разлюбила его.

На этот раз Руфа присоединилась к многозначительным взглядам. Сестры Лидии не верили, что она разлюбила бывшего мужа.

— Продолжать жить в браке имело бы смысл лишь в том случае, если бы у Рэна была куча денег, — сказала Селена.

Руфа подлила себе в чашку немного вина.

— В нашей семье всегда очень серьезно относились к любви. Каждый раз это приносит нам одни неприятности.

— Но Линнет — дитя любви, — заметила Лидия.

— Оставим Линнет. — Руфа скрестила свои длинные ноги и небрежно откинула волосы. — Может, лучше поговорить о браке по расчету? Сто лет тому назад это имело бы смысл.

Без особого энтузиазма сестры попытались сосредоточиться на реальном внешнем мире.

— Думаю, я смогла бы выйти замуж за человека, которого не люблю, — задумчиво проговорила Нэнси. — Если, конечно, он мне не совсем безразличен.

— Уверена, ты можешь попытаться, — сказала Руфа, — поскольку имеешь в виду любого, на кого можно опереться.

Нэнси улыбнулась с явным удовлетворением.

— Если бы я была такой разборчивой, как ты, то вообще не получала бы удовольствия.

— Разборчивость не принесла мне ничего хорошего, — вздохнула Руфа.

Она не часто упоминала об этом эпизоде своей жизни, когда единственный раз повздорила с Настоящим Мужчиной. Он безжалостно подтрунивал над ней по поводу ее романа с Джонатаном. Он развлекал семью таким чудесным подражанием Джонатану, что даже Руфа была вынуждена смеяться. Серьезное отношение Руфы к любви встревожило его. Единственный раз в жизни Настоящий Мужчина обнаружил, что делит свой трон с кем-то еще.

— Все это как в хорошем фильме на Чэннел Фор, — любил шутить он, наблюдая за склонившей золотисто-каштановую голову Руфой. — Склонный к сутенерству романист из Лондона арендует загородный домик, влюбляется в местную рыжеволосую красотку, а затем мчится домой к жене, чтобы описать все это.

Так, в общем-то, и было. В то время, три года назад, Руфа не знала, что отдать сердце Джонатану Уилби — это всего-навсего иллюзия. Она была готова преподнести ему в жертву и душу и тело, а он был не в состоянии совладать с ее энергией и с проделками ее аристократической семьи, выступавшей с угрозами в его адрес. Руфа так и не поняла до конца, почему Джонатан неожиданно испугался. Она подозревала Настоящего Мужчину, но не знала в чем; и это был единственный рубец на памяти о нем.

— Если хотите знать мое мнение, — сказала Нэнси, хватаясь за бутылку, — любовь — единственное, ради чего имеет смысл жить на земле. Но я не очень уверена относительно замужества. Взгляните хотя бы на Лидию.

— Да, верно, — вздохнула Лидия, — взгляните на меня.

Десять лет тому назад Лидия, совсем еще подросток, безумно втрескалась в Рандольфа Веррола, который занимался разведением коз на небольшом соседнем участке и полагал, что ношение кристаллика в кармане трусов увеличивает сексуальную потенцию. Мать Рэна жила в разрушенном шотландском замке, превращенном ею в коммуну. После смерти отца ему достался фермерский домик, ютившийся на нескольких захудалых акрах. Здесь Рэн разводил коз, устраивал на уик-энды факельные шествия и медитировал голым.

Редкостная смуглая красота Рэна ослепила Лидию и заставила закрыть глаза на абсурдность его поведения. Как и Настоящий Мужчина, он был итонцем чисто декоративного толка. Лидия сочеталась с ним браком на лужайке в индийском сари и с венком из лютиков на голове.

Как и предсказывал Настоящий Мужчина, смеясь, с первого же дня, брак увяз в трясине неудач и разочарований. Некомпетентность Рэна была потрясающей. После того как козы съели что-то и подохли, он прибегал к различным способам добывания денег, не очень утруждая себя настоящей работой. Все, к чему бы он ни прикасался, было обречено на провал.

С финансовыми кризисами Лидия свыклась. Но измену вынести не смогла. Подобно Настоящему Мужчине, Рэн был на редкость неверным мужем. В конце концов Лидия отчаялась и притащилась домой, в Мелизмейт. Семья восторженно приняла ее снова в свое лоно: чтобы отметить это событие, Настоящий Мужчина обменял фарфоровую ванну для ног на две бутылки шампанского. Это означало, что Линнет остается с ними, а они обожали дочь Лидии.

Поскольку Рэн был отцом благословенной Линнет и добродушным парнем, сестры любили его. Он был любящим отцом и добрым соседом, но не являлся образцом для брака. И, если уж на то пошло, для любви.

— Любовь, — объявила Руфа, — слишком переоценивают.

При таком неуважительном отношении к ее raison d'ktre Нэнси взвизгнула:

— О да. Сильно переоценивают, причем миллионы людей. Но все мы заблуждаемся. Не слушайте нас.

— Тим Дент так велик, не правда ли?

— Тим — это легенда, — настаивала Нэнси. — Послушали бы его стихи.

— Я серьезно, — Руфа не отвлекалась от главной темы. — Искать богатого мужа, должно быть, лучше, чем трахаться в фургоне.

Нэнси тихонько застонала:

— Ну и что? Скоро я буду с благодарностью вспоминать фургон. Когда это место будет продано, у нас не будет времени бегать за богатыми. Мы будем заняты зарабатыванием себе на хлеб и поисками жилья.

— Я не буду, — мрачно вставила Селена. — Я должна жить в этом дерьмовом коттедже в Бэнгеме с мамой и Роджером. Она говорит, я должна сдать экзамены.

— Значит, должна, — сказала Руфа.

— Я не буду поступать в университет, хорошо?

— Заткнись. Будешь.

Лидия нахмурилась с выражением тревоги.

— Мама говорит, что всегда найдет место для Линнет, но не для меня. А я в любом случае не могу жить отдельно от нее. Так что, возможно, я кончу тем, что поселюсь в сарае Рэна, пропахшем хлоркой, и рядом с его ужасной подругой.

— Так что остаемся мы с тобой, Ру, — сказала Нэнси. — У меня все-таки есть амбиции, как вам кажется? У меня есть планы на будущее. Когда придет время, я стану работать в пабе сверхурочно.

Руфа рассмеялась:

— Ну и амбиции!

— И совсем перестану брать чаевые в виде алкогольных напитков.

К счастью, государство не усматривает разницы между распадом аристократического рода и обычной нищетой. Будучи матерью-одиночкой с оставшимся без гроша бывшим мужем, Лидия получала небольшое государственное пособие; она называла его «собачьи чеки», потому что они были очень малы. Селена же намеревалась получать пособие, как только окончит Сэнт-Хильдегард, что бы Руфа ни говорила.

Нэнси, не учившаяся ни в колледже, ни в университете, вносила свою лепту в доходы семьи, работая барменшей в деревенском пабе. Он назывался «Герб Хейсти», и когда Настоящий Мужчина услышал, что она устроилась туда на работу, то не знал, радоваться ему или плакать. Его собственный родовой герб украшал полуразвалившуюся табличку при входе в паб с фамильным девизом: «Evite La Pesne». Настоящий Мужчина говорил, что это означает: «Избегайте утомления», и не очень-то это подходяще для настоящей норманнки из рода Хейсти — подавать пивные кружки и следить за порядком. Он всегда беспокоился относительно чистоты семейной крови, тем более что сам женился на женщине не своего класса и произвел на свет генетические чудеса. Нэнси удалось убедить его, предоставляя ему бесплатное питье и напоминая, как сильно они нуждаются в деньгах. Настоящий Мужчина дал добро: он надеялся, что работа у стойки — это призвание его дочери.

Нэнси получала удовольствие от работы. У нее все хорошо получалось, и ее единственным желанием было убедить владельца паба поставить караоке. Тогда можно будет рассчитывать на подходящую компанию и выбивать побольше денег. Она всегда подчеркивала в разговоре с отцом: «Я в любом случае останусь там, и мне кое-что перепадет». Бессчетное число раз ей предоставлялась возможность влюбиться, что она зачастую и делала. Она говорила, что на ее сердце множество трещин, которые разрушают его, а оно вновь склеивается. Руфе, подозревавшей, что ее любимая сестричка — самая умная из всех них, хотелось, чтобы она занималась в жизни чем-нибудь более возвышенным. Когда она выражала сожаление на этот счет, Нэнси отвечала: «Что, например? Для простенькой сельской девчонки не так много вариантов. Иначе придется садиться на пособия».

Руфа никогда не получала пособий. Она — единственная из сестер — имела среднее образование (английский, латынь, история искусства) и поступила бы в университет, если бы Настоящий Мужчина не противился этому, как только мог. Со слезами на своих божественных глазах он умолял Руфу не покидать его. Ему было нужно, чтобы «его люди» всегда были рядом.

Однако, оставшись в Мелизмейте, Руфа не растеряла естественной способности зарабатывать деньги. Благодаря какой-то генетической причуде дочь, более других похожая на Настоящего Мужчину, кипела энергией и предприимчивостью. Заблудший кусочек ДНК вывел ее в нормальное состояние, подобно стрелке компаса, стремящейся к северу. Она — единственная из сестер — успешно сдала экзамены на водительские права и потратила припрятанные сбережения на покупку голубого «вольво». Настоящий Мужчина очень сердился, узнав, что, оказывается, в семье имелась такая крупная наличность.

В сезон созревания фруктов Руфа готовила тонны отличного варенья и ездила вдоль Котсуолдских холмов, продавая его в туристические лавки. В течение шести недель она готовила начинку из изюма и миндаля и взбитые сливки на коньяке в небольших горшочках, украшенных миниатюрными этикетками, которые сама рисовала (скрыть коньяк от родственников было труднее, чем расщепить атом). Она также готовила еду для званых обедов в округе и придумала причудливую вязку для одного лондонского дизайнера. Деньги, выручаемые за все это, были небольшими и доставались тяжким трудом, но всегда оказывались кстати.

— Должен признать, — сказал как-то Настоящий Мужчина, — что твои мелкобуржуазные ухищрения помогают нам избежать худшего.

Подтрунивания Настоящего Мужчины по поводу работы не прекращались. Хотя они и были очень остроумными, но свидетельствовали о его оппозиции и даже враждебности. Он находил это слишком смешным, когда потомок норманнов из рода Хейсти стряпает пищу для людей, родословная которых не восходила к Вильгельму II Рыжему.

Он смирился с работой Нэнси в баре, превратив все это в шутку, но с Руфой все обстояло по-другому. Он ставил ее на одну доску со своей покойной матерью, которая была самой красивой дебютанткой своего поколения. Он мог вытерпеть, когда какой-то местный болван, называя Нэнси «любимой», требовал водки и «Ред Булл», но не выносил, чтобы Руфой командовала местная публика. Настоящий Мужчина не причислял себя к снобам. Он считал снобами тех, кто был обуян навязчивой идеей содержать в чистоте свой дом и семью. В его понятии лишь те, кто помнит о водосточных канавах, заботятся о гигиене, а ему не нужно доказывать свое благородное происхождение внешними проявлениями. Настоящий Мужчина был одним из длинной вереницы красивых рыжеголовых предков, учившихся в Итоне, и унаследовал дом, проходивший по первому разряду. Понадобились годы, чтобы он наконец понял, что это не дает ему прав на особые привилегии.

Руфа, хотя и очень любила Настоящего Мужчину, не разделяла подобных иллюзий. Твердо и вопреки желаниям вписанная в реальный мир, она была для своей семьи «крошкой Доррит», вкалывающей ради финансирования фантазий, которых она не разделяла. Порой она завидовала Лидии и Селене за умение порхать по миру, не пытаясь осмотреться вокруг себя.

Другое дело — Нэнси, отказ которой принадлежать к высшему классу был порождением упрямой энергии. Именно к Нэнси она обращалась в данный момент.

— Хорошо, рассмотрим имеющиеся варианты. Ты продолжаешь работать барменшей и жить в фургоне Тима, зная, что мама, Роджер и Селена ютятся в грязном коттедже в центре сада. Лидия и Линнет вынуждены спать в сарае Рэна, рядом с этой проституткой из книжной лавки, которая постоянно изводит его на людях. — Руфа сделала паузу, чтобы подавить возраставшее в ее голосе негодование. — Или же ты делаешь безумное усилие, чтобы заключить брак по расчету, понимая, что это будет сопряжено с тяжким трудом и необходимостью частенько вести себя как подобает леди.

— Что, что? — пробормотала Нэнси. — Боже, она это серьезно?

— Очень серьезно. — Руфа с удивлением услышала себя, произносящей эти слова. — Думаю, это можно осуществить. Должен же найтись богатый человек, готовый полюбить за внешний вид и хорошие манеры. А того и другого у нас в избытке.

В этот момент вдруг заявила о себе Селена, казалось, погруженная в чтение.

— Ведь всегда можно будет развестись, как только окажутся в кармане денежки.

Нэнси не могла скрыть своей заинтересованности.

— Так найди же мне богача, и я с удовольствием рассмотрю ситуацию.

— Я не смогла бы опуститься до человека с брюшком, — объявила Селена.

— Извините меня, мадам, — сказала Нэнси с наигранной суровостью. — Опуститься можно только спускаясь с лестницы.

Она протянула руку, звеня браслетами, и наклонила к себе часы Руфы.

— Чур, я первая в ванну! Я иду обедать к Дентам.

— Теперь они впускают тебя в дом, да? — спросила Руфа.

Нэнси встала на потертый каминный коврик и с наслаждением потянулась. Ее тесная черная кофта сдавила грудь и поднялась, обнажив пупок. Часто создавалось впечатление, что одежда Нэнси вот-вот спадет.

— Это будет невероятно скучно, но у меня важное дело. Благодаря моим неустанным усилиям под деревом Дентов меня ждет потрясающий подарок.

— Везет же этой корове, — пробормотала Селена. — Что за подарок?

— Мамаша Дент спросила, чего бы мне хотелось. Я сказала, что есть кое-что, и точно указала, где это можно достать. — Она улыбалась, глядя на сестер и наслаждаясь их напряженным ожиданием. — Речь идет о волшебном одеянии в радужном тюле…

— О, Нэнси! — прокричала в экстазе Лидия.

— …с пышной юбкой, крыльями, мерцающей волшебной палочкой и диадемой.

— Милая моя! — Лидия была готова вот-вот расплакаться. — Она будет на седьмом небе от счастья.

Руфа сияла.

— Это будет день Линнет. Ты душка, Нэнси.

— Лишь бы размер был двенадцатым, — сказала Нэнси. — Затем я помашу своей волшебной палочкой и заинтригую Дентов. Ради всего святого, не допивайте без меня бутылку: дом врача так же сух, как песок в пустыне. — Она окинула Руфу оценивающим взглядом. — Могу я взять машину?

— Не можешь, — резко возразила Руфа, — пока не получишь водительских прав. Да к тому же у Роджера есть машина.

— Ну что же, стоит попытаться.

На полпути, у края ширмы, Нэнси повернулась и договорила:

— И относительно твоей идеи у меня такая же позиция, дорогая. Меня не оставляет чувство, что я чертовски преуспею в этой Брачной игре.

Глава вторая

«…И о нем всегда говорили, что он знал, как хорошо отмечать Рождество, если только кто-либо из живущих на земле людей обладал таким знанием…»

Входя в пещерообразную кухню, Руфа услышала низкий, печальный голос матери. Роза Хейсти сидела у плиты, надвинув на нос массивные очки, держа в руках потрепанную книжку в мягком переплете и посадив на колено Линнет.

— «Да пусть это будет правдиво в отношении нас, всех нас! И, как заметил Крошка Тим…»

Ее голос задрожал и замолк. За нее закончила Линнет:

— «Да благословит нас Бог, всех нас!» — Она соскочила с колена Розы. — «Конец».

Роза закрыла книгу и с громким сопением откинулась на спинку стула:

— Боже мой, эмоциональное истощение!

— Почитала бы ты Диккенса, — заметила Руфа.

— Знаю. Сошла бы с ума.

Розе было пятьдесят: бывшая красотка, не столько движущаяся, сколько мчащаяся к увяданию. Тонкая кожа вокруг глаз была покрыта сплошной сеткой морщин, второй подбородок отвис, растрепанные локоны превратились в застывшие клубы с проседью. Тем не менее в ней еще можно было уловить черты изысканной, похожей на цветок, девочки, которая тридцатью годами ранее пленила Настоящего Мужчину во время безумного фестиваля рок-музыки в Уэст-Кантри.

— Чайник готов, — сказала она. — Завари, пожалуйста, чай.

Руфа была единственной из всей семьи, кого можно было попросить приготовить чай без каких-либо аргументов и тщательных извинений. Она положила два пакетика в две кружки и залила их кипятком из тяжелого чайника, стоявшего на плите.

— Роджер еще не вернулся?

Роджер был любовником Розы, и теперь, когда не стало Настоящего Мужчины, превратился в бесполезный атрибут дома. Он приехал в Мелизмейт случайно, десять лет назад, и с тех пор делил с Розой ложе. Настоящий Мужчина, обрадовавшийся тому, что кровать его жены обрела приличного обитателя, полюбил его. И вся семья получала пользу от его крошечного частного дохода.

— Он пошел к Рэну, — сказала Роза. — Там, похоже, кризисная ситуация.

Из-под громоздкого старого кухонного стола до них докатился голос Линнет.

— Старая проститутка из книжной лавки бросила его. Он звонил и плакался, а я сказала, что мне не жаль.

Регулирующие условность гены Руфы подернулись, выражая протест. Не было абсолютно никакого смысла напоминать кому-то, что дети любят подслушивать. Они не знают, что такое смущение.

— Осталось двадцать минут до отхода ко сну, ягодка, — объявила она.

Линнет недовольно пробурчала:

— Неужели не видишь? Я занята в своем домике.

Ей было пять лет, и она была настолько красива, насколько может быть красив ребенок. Голубые глаза ее матери генетически смешались с блестящими темными волосами Рэна, и в итоге получилась бледная, печальная, маленькая Рапунцель. На ней была дырявая светло-зеленая кофта с желтым узором, но при этом она была само достоинство.

Потягивая чай, Руфа опустилась на колени на каменный пол у стола. Линнет обставила свой домик грязной подушкой и голой веткой, служившей рождественской елкой. Оба ее коричневых медвежонка — Братья Рессани — валялись, как пьяные, на полотенце. Два носка Линнет были прикреплены к ножке стола на уровне роста медвежат.

— Это мой камин, — пояснила она. — Они только что вывесили сушить свои чулки.

Руфа восприняла упоминание о чулках как обнадеживающий признак. Несколько недель назад Линнет наблюдала за бабушкой, причитающей по поводу огромного счета за электричество. Поскольку никто не считал нужным быть сдержанным при ребенке, девочка слышала громкие обсуждения по поводу того, что у них должно быть в последнее Рождество в Мелизмейте — электричество или алкоголь.

Позднее она как бы невзначай сказала Руфе:

— Думаю, в этом году не будет много подарков.

Взрослость этого поступка задела сестер за живое. Мысль о том, что Линнет может ждать разочарование утром на Рождество, вывела их из состояния общего безысходного хаоса. Даже Селена, редко надолго отрывавшаяся от книги, смогла наскрести денег на шоколадную помадку. Нэнси во всеуслышание объявила, что сделает Линнет подарок, даже если для этого ей придется переспать со всем мужским уэльским хором, напевающим «Моя возлюбленная» (к счастью, этого не понадобилось). Руфа сожгла за ночь кварту масла, экономя деньги, которые были бы проглочены электрическим ведомством.

И вот теперь, опьяненная осознанием того, что все будет о'кей, — что восторг Линнет станет лучом справедливости в непролазной депрессии, — Руфа была почти счастлива. Она связала замечательную кофту из отходов «техниколора», сшила два крошечных костюмчика в стиле Пьеро для Братьев Рессани и сделала иллюстрации для рассказа о Нэнси под названием «Тревога в Рессани-холле».

«Дух Настоящего Мужчины сидит во мне, — размышляла она, — совершая чудеса неизвестно из чего».

В доме не было ни капли джина, к минимуму были сведены также другие потребности, но жертвы были оправданны. Завтра утром у подножия кровати, которую она делила с матерью, Линнет найдет чулок с подарками.

Под столом Линнет завертывала в фольгу два сморщенных конских каштана и потускневшую медную дверную ручку.

— Счастья вам, — снисходительно проговорила она, кивая своим медвежатам. — Они такие возбужденные. Успокойтесь, ребята.

— Подходит время вывешивать твой собственный чулок, — сказала Руфа. — И нам нужно не забыть оставить кое-что для Рождественского Деда.

Ей было больно видеть проницательный, осторожный взгляд Линнет. Настоящий Мужчина всегда оставлял в канун Рождества пищу для перетрудившегося святого. Но Настоящий Мужчина умер, и все переменилось.

Линнет выползла на четвереньках из своего домика.

— Прошлый раз мы давали ему джин с тоником.

— Джина нет, — вздохнула Роза.

— Тогда, пожалуй, чашечку чая с бисквитом, — предложила Руфа. — Это как раз то, что, на мой взгляд, нужно в такую ночь.

Линнет кивнула удовлетворенная.

— И немного травки.

— О нет, дорогая, — сказала Роза. — Не думаю, что Рождественский Дед курит.

— Не ЭТОЙ травы, глупая, а для оленей.

Руфа подавила неуместный приступ смеха: Линнет не терпела смех, так или иначе связанный с ней.

— На улице очень холодно. Как насчет кусочков сахара?

— О'кей.

Руфа поцеловала Линнет в макушку, пропахшую дымом, и отправилась за сахаром и блюдцем. Сахарные куски были залежалыми и какого-то зловещего коричневого оттенка.

Линнет захихикала.

— Они похожи на маленькие какашки.

Распахнулась дверь, и на волне сквозняка в комнату влетела Нэнси.

— Мисс Линнет, ваша мама ждет вас наверху.

После ванны Нэнси источала благоухание неподдающихся распознаванию духов. Она переоделась в черное вязаное платье, сквозь тонкое полотно которого просматривались очертания ее сосков.

— Еще рано! — запротестовала Линнет.

Бодрым писклявым голосом Нэнси проговорила:

— Пойдем, Линнет, я хочу спать. — И добавила серьезно и сердито: — И Рождество наступит быстрее! — Не отличаясь склонностью к серьезному уходу за детьми, Нэнси была настоящим Мелом Бланком в искусстве имитации голосов. Она изобретала голоса для всех основных игрушек Линнет и могла часами подряд «оживлять» Братьев Рессани.

— Пошли со мной, — приказала Линнет.

— О'кей.

— Это платье тебе идет, — сказала Руфа.

— Правда? Извини, я не спросила. Но ты ведь не возражаешь, да?

— Не возражаю. Жалею только, что в известных местах я не расширила его.

— Благодарю. — Нэнси взяла в руки чашку Руфы и бросила в нее три кусочка сахара.

Линнет поцеловала всех на прощанье и вышла в сопровождении тетки. Было слышно, как Братья Рессани спорили о чем-то, поднимаясь по лестнице.

«Нэнси действительно могла бы быть неотразимой, — подумала Руфа, — если бы одевалась как леди, а не как Дорелия Джон и Пош Спайс». Она все глубже проникалась мыслью о браке по расчету.

Ожидая, пока вскипит чайник, она оглядела помещение. Огромная кухня и большой сводчатый холл, примыкавший к ней, были старейшими частями Мелизмейта. Они были построены в четырнадцатом веке, и их массивные стены глубоко осели, углубившись каменными корнями в землю Глостершира. Теперь, когда они вот-вот должны были лишиться дома, Руфа жалела о неиспользованных возможностях. Каким бы мог быть этот дом — появись у них деньги на восстановление просвечивающей крыши и прогнувшихся балок! Она тяжело переживала предстоящую потерю.

На кружке, в которой она заварила себе чай, была надпись: «Я видел свиней на ферме Сэмпл!» Речь шла о ферме, где жил Рэн, но свиней там никогда не было. Кружки — единственное, что оставалось от этого оригинального, обреченного на неудачу проекта.

— Правда ли, что любовница Рэна бросила его? — спросила она.

Роза распрямила ноги, обтянутые выцветшими синими бриджами.

— Я знала, что это ненадолго. Она была слишком опрятной.

Руфа рассмеялась:

— Могу точно сказать, что когда она приходила сюда ужинать, то вытирала ноги, выходя на улицу. — Она села за кухонный стол. — Держу пари, Линнет, во всяком случае, довольна.

— И Лидия, несомненно, — глубокомысленно заметила Роза. — Эта идиотка все еще любит Рэна.

Руфа вздохнула:

— Она говорит, что боится снова жить на ферме, но лишь потому, что не может совладать с ревностью.

Роза тоже вздохнула, и они сидели в молчаливом согласии. Роза не всегда была в ладах со своей старшей дочерью, несмотря на постоянные усилия угодить ей. Подростком Роза бежала из кондитерского магазина в Фалмуте, чтобы спастись от нормальной жизни. Дело в том, что она влюбилась в рыжего Хейсти, так как он был полной противоположностью «нормальности». Роза предпочла измениться, и врожденная нормальность Руфы иногда казалась ей укором.

Однако появление на свет Линнет пробудило в Розе дремавшие буржуазные ценности. Как мать, она поощряла эксцентричность. Но как бабушка, хотела, чтобы у Линнет было все хорошее, основательное, что было у других девочек. Руфа, отношение которой к Линнет было близко к обожанию, также желала этого. Неожиданно Роза обнаружила, что у нее много общего со своим первенцем. В эти дни она опиралась на Руфу, как никогда не опиралась на Настоящего Мужчину и Роджера. К Руфе можно было питать нормальные чувства, не опасаясь неадекватной реакции.

— Ма, — сказала Руфа, — что ты думаешь о браке по расчету?

— Ты это серьезно? Да, конечно, ты серьезна, как, впрочем, всегда. Ты что, встретила кого-то богатого?

— Нет. На данный момент это из области теории. Но что бы ты сказала, если бы я вышла замуж за богатого человека, не будучи непременно влюбленной в него?

Роза задумчиво прищурила глаза.

— Я бы подумала, — медленно проговорила она, — что ты либо очень цинична, либо очень наивна. Выходить замуж без любви цинично. А думать, что можно жить без нее, наивно.

— Я могу, — сказала Руфа, отгоняя от себя эту мысль.

— Все равно вернешься к Джонатану. Нельзя выходить замуж без любви, Ру. С тобой случится нервное расстройство. Нэнси смогла бы — она легко убедит себя, что влюблена, но ты — нет. Для этого ты слишком утонченна, моя дорогая. — Роза наклонилась вперед, словно пытаясь придать своим словам больше убедительности: — Полагаю, тебе придется спать с этим твоим богатым мужем?

Возникла пауза, в течение которой Руфа через открытую дверь плиты бросила взгляд на огонь.

— Чтобы вызволить нас из всех этих неприятностей, я готова спать с Годзиллой, — сказала она.

Роза содрогнулась при столь открытом напоминании о «неприятностях», которые они старались не замечать.

— Мы выберемся, дорогая, не сомневайся. Особой трагедии не случится. Настоящий Мужчина остался в истории дома и семьи, и никто не может переписать историю, а мы будем жить, как миллионы других.

Взгляд Руфы не изменился.

— Отказаться от всего этого было бы слишком. Я не могу пойти на это.

— Ты молода, — сказала Роза. — Не губи себе жизнь. — Она встала и достала с полки бутылку красного вина. Умелым движением высадила пробку и поставила на стол два не очень чистых стакана. — Для начала нужно еще познакомиться с богатыми людьми.

— Это можно сделать в Лондоне, — пробормотала Руфа. — Мы должны ехать в Лондон.

— О Боже. Неужели Чехов снова пишет нам сценарии? Я бы предпочла Бенни Хилла. — Роза сделала большой глоток вина, как будто приняла дозу лекарства.

— И нам придется купить приличные платья.

— Опомнись, дорогая. На какие шиши? Ни у кого из нас нет ни гроша.

— Мы с Нэнси будем первой волной, — продолжала Руфа. — Будем считать это одним из розыгрышей Настоящего Мужчины — Брачной игрой.

— Брак — не игра.

— А остановиться можем у Уэнди. Я уверена, она примет нас.

Уэнди Уизерс была когда-то их няней. Она мирилась с состоянием дома и нерегулярной зарплатой, так как была по уши влюблена в Настоящего Мужчину. Между ними завязался один из его кратких бурных романов, на волне которого она вошла в его дом. Девочки любили ее, и Розе она тоже понравилась. Когда спустя пять лет Уэнди покинула дом, уступив место танцовщицам из Бали, обе женщины плакали. Роза поразилась, насколько Руфа все продумала.

— Ты права, она с радостью примет вас.

Руфа была полна планов.

— Я получу несколько тысяч за автомобиль, и мы проскрипим. — Она озабоченно наморщила лоб. — Хотя Линнет тогда придется ходить пешком в школу. А как ты будешь делать покупки? Может быть, не стоит рисковать?..

Огонь, еще теплившийся в тлеющих красных угольках, придал ее каштановым волосам цвет вина. Его отблеск золотил щеки.

«Красивая, — подумала Роза. — И растрачивает здесь свою жизнь, потому что Настоящий Мужчина взял с нее обещание остаться в этих краях навсегда».

— Рискни, — импульсивно проговорила она. — Сделай разок в жизни какую-нибудь глупость. Мне очень не хочется видеть тебя несчастной, дорогая, но Брачная игра — самая бредовая идея, которую я когда-либо слышала.

Руфа была поражена. Женщины смотрели друг на друга заинтригованные. Мгновение неожиданной интимности было нарушено скрипом тяжело открывающейся входной двери. Находящийся не в ладах с мелодией тенор пропел:

— О, это Рэн, — сказала, улыбаясь и оглядываясь, Роза. — Шевелись, подумай, что бы еще добавить в суп, а то его не хватит.

Руфа поднялась, мысленно откладывая Брачную игру.

— Если только сапог?

— А нет ли картошки?

— Только что ты советовала не терять чувство реальности, — ответила Руфа. — Во всем доме нет ни картофелины.

Открылась массивная, потрескавшаяся от времени дверь, соединяющая большой холл с кухней, и в задымленное помещение ворвалась струя холодного воздуха. Вошел Роджер, расстегивая молнию на старой куртке Настоящего Мужчины. Это был бледный заросший человек тридцати пяти лет. Его волосы сбились надо лбом, а между лопатками свисал тонкий «конский хвост» каштанового цвета. Главным в жизни Роджера — все, что следует о нем знать, — была любовь к Розе на протяжении вот уже десяти лет, и эта преданность могла бы длиться до его самого последнего издыхания. Он источал добродушное спокойствие и вносил в дом незнакомый привкус здравого смысла. Несмотря на свое окружение, Роджер был неизменно и безмятежно нормален.

— Извините, что задержался, — приветливо произнес он. — Рэн не хотел оставаться один, и я притащил его с собой.

— Еще одного кормить, — проговорила Роза, — но по своей доброте не могу возражать. С любовными приключениями этого парня не соскучишься.

Рэн впрыгнул в комнату, отпихивая в сторону Роджера.

— Веселого Рождества, девушки! — Он сбросил на стол мокрый мешок и подался вперед, чтобы поцеловать Розу и Руфу. — Боже, какой холод! Дайте мне выпить.

— Если повезет, — сказала Роза. — Список желающих выпить вина весьма длинен.

«Рэн — еще один смирившийся с тем, что его исключительно симпатичная внешность пропадает в этом сельском болоте», — подумала она. На нем был цветной жилет и шляпа с дурацкой вышивкой, но нелепая одежда, однако, не могла скрыть его красоту. Его глаза и густые, ниспадающие на плечи волосы были черными и оттеняли белизну кожи. Молодой чокнутый папаша Линнет обладал лицом ангела эпохи Ренессанса.

— Приятно, что вы принимаете меня, — сказал он, останавливая на них полный горечи взгляд. — Знаю, как сейчас тяжело, но я пришел не с пустыми руками. Привез тележку дров и лук, который не смог обменять на рынке.

Руфа бросила взгляд на лежащий на столе мешок.

— Блеск. Суп теперь имеет шанс увеличиться в объеме.

Рэн с надеждой осматривался вокруг себя.

— А где Линнет?

— Наверху. Лидия укладывает ее спать.

— Раз ты доводишь ее до такого состояния, — строго вмешалась Роза, — то будь любезен сам укладывать ее.

— А не могла бы она остаться на ужин? — спросил Рэн.

— Нет, мы слишком измотаны. Роджер, сделай одолжение, скрути-ка сигаретку с марихуаной.

— Лучше не надо, — сказал Роджер. Он понизил голос. — С нами Эдвард.

Роза тихо застонала.

— Неужели он не может найти никого другого для чтения нотаций?

Руфа оторвала взгляд от лука, который резала.

— Не нужно, ма. Он хочет лишь добра.

— Надеюсь, что это так. Но если бы он только смог передохнуть, хотя бы на один вечер!

Эдвард Рекалвер, ферма которого граничила с обреченной землей Рэна, был крестным Руфы и самым верным семейным другом. Рекалверы веками обрабатывали этот уголок Глостершира и во время Гражданской войны поссорились с семьей Хейсти. Хейсти были роялистами, а Рекалверы сторонниками парламента. Хотя старая ссора давно уже стала частью истории, Эдвард и в наши дни выглядел поседевшим левеллером. Как ни странно, он был ближайшим другом Настоящего Мужчины. Правда, он беспощадно критиковал Настоящего Мужчину, но тот уважал его как весьма объективного наблюдателя и всегда прислушивался к его откровенным высказываниям. Рекалвер обитал в уединенном, человеконенавистническом мире безупречной чистоты и аскетизма. Он выращивал травы, перерабатывал все отходы и не мог ругаться без иронии. Все виды изобилия вызывали у него подозрение. Но он не всегда был таким. Шесть лет назад он был армейским офицером. Свою ферму он сдавал в аренду, а к ним совершал периодические наезды, памятные для детей Хейсти — он всегда водил их на цирковые представления и пантомимы. Руфа прекрасно помнила Эдварда, загорелого и неприступного. После Фолклендской войны он получил орден, а на его предплечье остался шрам от пули боснийского снайпера.

Руфа восхищалась Эдвардом и всегда испытывала перед ним благоговейный трепет. Как и все остальные, она полагала, что он — солдат до мозга костей. И поначалу не поверила, когда узнала, что он уволился из армии и будет все время рядом с ними. Настоящий Мужчина часто удивлялся, что заставило его уйти с военной службы. Будучи не в настроении, он любил говорить: «Эдвард знал, что не дослужится до полковника. Он слишком строптив». Но, находясь в добром расположении духа, вздыхал и добавлял: «Бедный старина Эдвард, он ушел из армии, потому что его сердце было разбито. Он по-прежнему не может жить без нее».

За пятнадцать лет, прошедших после смерти Элис, Эдвард постепенно отошел от мирской жизни. Руфа смутно помнила Элис, тихую блондинку, которая на фотографиях всегда смотрела немного в сторону, так что невозможно было вспомнить ее целиком. У них не было детей, но Эдвард не предпринимал шагов, чтобы жениться снова. В отличие от Настоящего Мужчины он, видимо, мог жить без романов. Казалось, что его жизнь сбилась с пути и села на мель.

После смерти Настоящего Мужчины Эдвард убедился, что хаос и убожество неискоренимы в Мелизмейте. Но между чтениями нотаций он осыпал семейство Хейсти добротой. Настоящий Мужчина умер, задолжав ему большую сумму денег, о чем Эдвард никогда не упоминал. После смерти Настоящего Мужчины он произвел уборку в доме, умело справившись к этим трудным делом. Когда Селена, упав с велосипеда, сломала щиколотку, он каждое утро возил ее в школу на своем «лэндровере». Селена не отплатила ему благодарностью. По словам Розы, в любезностях Эдварда было нечто карательное. Он хотел приблизить их к реальности, а у них было совсем иное представление о том, что такое реальность.

Роза в раздражении поднялась из-за стола.

— Я знаю, что он лишь старается быть добрым, — пробормотала она, вновь наполняя свой стакан вином. — В этом весь ужас: почему так раздражают люди, пытающиеся проявлять доброту? А дома его бедную душу не ожидает рождественское веселье.

Она внезапно замолчала. В дверях показался Рекалвер. Он мрачно кивнул Руфе и Розе и осмотрел комнату. Его безжалостный взгляд остановился на блюдцах, заполненных использованными пакетиками, коричневых кусках сахара и одинокой кастрюле супа, стоявшей на плите.

— Привет, — наконец сказал он.

Он никогда никого не целовал, но Руфа специально пересекла комнату, чтобы поцеловать его в щеку. Все же он был ее крестным, и неблагодарность означала для нее нечто большее, чем для других. Рекалвер был высоким, худощавым мужчиной лет за сорок. Официально он был на несколько лет моложе Настоящего Мужчины, но говорят, что возраст — это состояние ума, и Эдвард полностью оправдывал это высказывание. У него была коротко подстриженная бородка серо-стального цвета. Густые волосы были такими же. Он был очень красивым, хотя это сразу не бросалось в глаза.

— Эдвард, — проговорила Роза утомленным голосом, — какой приятный сюрприз…

Рекалвер был немногословен.

— Поищите сухую одежду, иначе этот человек умрет от воспаления легких.

— Какой человек? — повторила вслед за ним Роза. — О ком идет речь?

Рекалвер оглянулся назад.

— Заходи, здесь немного теплее.

Он посторонился, чтобы пропустить незнакомца, вся одежда которого насквозь промокла и была в пятнах засохшей грязи.

— Ах да, это Берри, — небрежно проговорил Рэн. — Мы вместе учились в школе.

Берри был полный, румяный молодой человек с испуганными оленьими глазами, скрытыми за замысловатой оправой очков.

— Гектор Берроун, — представился он. И словно после раздумья добавил: — Здравствуйте.

Глава третья

Направляя свой «БМВ» по замерзшей трассе, Гектор Берроун не представлял себе, что скоро попадет в совершенно иное измерение. Он полагал, что цель его поездки — добротный фермерский домик из золотистого камня с камином. Этот дом он и его невеста Полли арендовали на праздник за высокую цену.

«Добрый король, пом-пом-пом», — напевал он.

У Берри был дар чувствовать себя счастливым. Мысли о предстоящих наслаждениях отгоняли от него треволнения, связанные с работой. Его родители, с которыми он обычно проводил праздник, гостили у друзей-дипломатов на Бермудах. Его офис в Сити остался теперь позади на целых две недели. Не нужно подниматься без четверти шесть. Не нужно выкладываться настолько, что не остается сил даже на мысли о сексе. И вообще он любил предвкушение Сочельника. Камин и кларет, и весь мир, затаивший в полночь дыхание: он не сомневался, что это будет чудесно.

Полли начала кружить по проселочным дорогам уже в сентябре и последние полтора месяца занималась тем, что заказывала ветчину, гладила простыни и примеряла новые вельветовые одежды. Полли, которую Берри нежно любил с последнего учебного года в Оксфорде, была зациклена на всем «правильном» — ухоженные гостиные и белоснежные салфетки, раздача гостям по кругу портвейна и — не дай Бог! — никаких желтых цветов в саду. Ее несколько волновало, как мир будет воспринимать ее общественную жизнь. Ее одержимость эдуардианскими атрибутами утонченного аристократизма была слишком серьезной, чтобы счесть ее простым снобизмом. Она настраивала себя на милосердие, чтобы забыть о том прискорбном факте, что ее родители — австралийцы. Можно было, разумеется, говорить об австралийцах голубых кровей и колониальной аристократии, но для Полли это было почти так же прискорбно, как быть тайным валлийцем.

Берри по опыту прошлых лет знал, что Рождество будет похожим на разворот в журнале «Харперс» — своего рода Рождество, которое никто, за исключением скрытого австралийца, не испытает в реальной жизни. Венок на двери, плющ вокруг портретов и тому подобное. Будет дым от поленьев, ароматическая смесь из сухих лепестков, лаванда и воск — Полли запланировала даже запахи.

Кое-кто, например его сестра Аннабел, обвиняла Берри в том, что он боится Полли. Какая глупость… Просто он благоговел перед своей удачей за то, что получил женщину явно симпатичную и очаровательную.

«Сир, ночь становится темнее», — напевал Берри.

И действительно, становилось все темнее. Берри максимально замедлил ход «БМВ», а затем совсем остановился. Единственный свет на мили вокруг исходил от «вольво», заблокировавшего узкую дорогу. Обе передние двери машины были открыты. Берри подождал немного, прислушиваясь к окружавшему его необъятному безмолвию. Никто не появлялся. Покинутое «вольво» продолжало сиять, подобно Mary Celeste («Небесной Мэри»).

Он заглушил мотор, вынул ключ и вышел из машины. От холода у него перехватило дыхание. Дрожа в своем морском костюме и тонких городских туфлях, Берри продвигался к груде острых голых сучьев примерно в пяти метрах от дороги. Позади этой колючей завесы свет от «вольво» был тусклым, окаймленным тенями. Сквозь дымку собственного дыхания Берри различил две фигуры на краю чего-то похожего на небольшой пруд.

На замерзшем торфянике лежал без всяких признаков жизни фазан. Один человек стоял над ним на коленях. С ужасом в голосе он говорил:

— Всегда буду винить себя за то, что заставил тебя ехать коротким путем, и в результате уничтожил живое существо. Все, к чему я ни прикасаюсь, превращается в пепел.

Другой голос произнес:

— Я совсем окоченел. Закопай его или сделай ему искусственное дыхание и поехали домой.

Стоявший на коленях человек зарыдал. Он повернул голову к Берри. В его красивых темных глазах блестели бусинки слез.

Они смотрели друг на друга. Встреча была неожиданной, непостижимой.

— Рэн? — рискнул Берри. — Рэн Веррол, не так ли? Мы вместе учились в школе.

Рэн вскочил, проведя рукавом по лицу.

— Что за чертовщина! Не могу поверить — Гектор Берроун.

— Привет, привет, — сказал Берри. — А я думал, чья же это машина…

— Мой главный человек из «Микадо», — сказал Рэн, неожиданно усмехаясь. Он жестом указал на находившуюся частично в тени фигуру другого человека. — Это Роджер.

Берри с Роджером обменялись неопределенными улыбками, не зная, пожимать друг другу руки или нет.

— Просто невероятно! — счастливым голосом сказал Рэн. — Мы с Берри вместе учились в школе, Родж. Я был Юм-Юм, а он Нанки-Пу. Я должен был целовать его в губы, а это нелегко забывается.

Берри уже заставил себя забыть это. Теперь он вспомнил и был рад тому, что слишком замерз, чтобы краснеть. Тогда мысли о том, что ему завидует полшколы, чуть не доконали его.

— У него был прелестный голос, — продолжал Рэн, видимо, не обращая внимания на трескучий мороз. — Меня же выбрали лишь потому, что в кимоно я выглядел очень мило. Ну да ладно. Как поживаешь, старый бродячий менестрель?

— Очень хорошо, — сказал Берри. — Не мог бы ты сдвинуть свой автомобиль? Он загораживает дорогу.

— Прошло уже не менее десяти лет, — продолжал Рэн.

— Да, — Берри чувствовал, что теряет нить беседы. — Если бы ты дал мне возможность проехать…

— Пропусти человека, — сказал Роджер. — Хочу домой. Роза будет беспокоиться.

— У меня есть дочь, — объявил Рэн. — Ее зовут Линнет. Ей пять лет. А ты обзавелся потомством?

— Пока что нет. Я женюсь следующим летом.

«Какой абсурд, — подумал Берри, — вести здесь задушевные беседы».

— Наделай побольше детей, — сказал Рэн. — Они — единственное, что имеет смысл в этой жизни. — Он посмотрел на лежащего на мерзлой земле фазана. — Моей Линнет очень понравилась бы эта птица. Ее влечет все живое. Я приготовил ей морскую свинку.

— Роза сойдет с ума, — предсказал Роджер. — Не удивляйся, если она зажарит птицу.

Рэн печально созерцал мертвого фазана. Несмотря на холод, он был готов произнести надгробную речь.

— Мы сбили его. Я велел Роджеру остановиться, но сделать ничего не мог. Было слишком поздно. — Его сотрясали рыдания.

Рэн отличался этим еще в школе. Берри вспомнил, как его в слезах выводили с экзаменов и с церковной службы. Он безучастно наблюдал за происходящим, стремясь снова упомянуть об автомобиле. Полли будет ждать, а ее обеды были такими, что быстро портились.

— Его бросила подруга, — разъяснил Роджер.

— Понимаю.

— Пошли, Святой Франциск. Назад, в Ассиз.

— Я должен последовать за его душой, — сказал Рэн. — Она еще парит.

Нежданно-негаданно фазан ожил. Сильно взмахнув крыльями, он поднялся с земли и, потеряв ориентацию, влетел в лицо Берри. Кожаные подметки его дорогих, ручной работы, туфель заскользили по комьям замерзшей земли. Следующие несколько секунд проходили как при замедленной съемке. У Берри было мгновение, чтобы понять происходящее и ужаснуться, прежде чем он начал съезжать вниз. Мгновенно, но в мельчайших подробностях, он осознал, что навстречу ему несется темный пруд, готовый поглотить его. Он рухнул на тонкую корку льда, оказавшись в ледяной воде глубиной в два фута. Острые льдины врезались в одежду. Морозный поток заглушил мучительный крик. Холод охватил живот и нижнюю часть тела, превратив Берри в объект картины «Отступление французов из Москвы».

К ужасу происходящего добавилось сильное смущение. Берри пытался подняться на ноги, волоча за собой пряди водорослей, приставшие к его ногам. Он сумел ухватиться за протянутую руку Роджера и выбраться на берег. Его очки были в грязи. Судорожно глотая воздух, он снял их и машинально полез в мокрый карман за платком.

— Возьми, — Роджер передал ему свой платок.

— Спа… асибо…

— Жив?

— Думаю, да…

— Я не убил его, — восторженно проговорил Рэн. — Он указал на фазана, скрывшегося в зарослях. — На мне нет крови.

В этот момент Берри понял, что у него в руках больше нет ключей от автомобиля.

— Я уронил ключи! — простонал он. — Боже праведный!

Мало сказать, что он боялся Полли: она убьет его за это. И — о Боже! — номер телефона ее сельского дома был заперт в багажнике! Пока он не откроет его, он не сможет позвонить Полли и сообщить ей, что жив.

Он стоял на берегу пруда и стонал, объятый ужасом. Роджер засучил рукава, лег на землю и начал шарить рукой в замерзающей воде. Рэн сбросил свою кожаную куртку, накинул ее на плечи Берри и лег рядом с Роджером. Они вдвоем плескались руками в воде и чертыхались. Роджер порезал палец о разбитую пивную бутылку. Берри боролся с мертвящим чувством ползучей ирреальности. Как он мог попасть в такую ужасную ситуацию?

По дороге двигался другой автомобиль. Они услышали, как он затормозил прямо позади «вольво». Послышался раздражающий звук сигналов.

— Здорово, — пробормотал Роджер.

Дверь автомобиля хлопнула. Под серебристый блеск света фар ступил высокий человек. Он увидел Рэна и рявкнул:

— Так я и знал! Что происходит?

Он был очень красив и выглядел рассерженным бородатым ветхозаветным персонажем. Он молча выслушал невнятные объяснения. Рэн представил его как Эдварда Рекалвера.

Взяв руку Берри, Эдвард нахмурился:

— Вы погибли, — сказал он. — Где ваш дом?

— Не знаю… миль двадцать…

— Лучше отвезти вас в Мелизмейт.

— Но я не… не могу оставить…

— Об автомобиле не беспокойтесь. Я вернусь с сетью и прочешу пруд. Он неглубокий.

Сквозь пляску святого Витта, вызванную холодом, Берри почувствовал, что Рекалвер вносит в весь этот кошмар разумную струю. Дверь «БМВ» была не заперта. Рекалвер сел в машину, снял ее с ручного тормоза и велел Рэну и Роджеру столкнуть ее с дороги.

— Боюсь, мы не сможем посадить его в «вольво». Сзади лежат бревна.

— А что, у вас нет дров? Сказали бы мне. Я возьму Берроуна с собой. — Он уже знал фамилию Берри.

Берри полностью лишился способности двигаться. Рекалвер почти втащил его на сиденье своего «лэндровера». В машине была приятная теплота, от которой у Берри заболели руки. Уши гудели так, как будто были прибиты по обе стороны головы гвоздями. Рекалвер дал отмашку «вольво», в котором находились Роджер с Рэном. Он сел в «лэндровер», и они помчались вниз по дороге.

Берри взглянул на его безукоризненно правильный профиль. Рекалвер выглядел моложе, чем ему показалось вначале.

— Спасибо вам за все.

— Не за что, — проговорил Рекалвер.

— Ку… куда, вы сказали, везете меня?

— В Мелизмейт. В старое поместье, где живет Роджер. Всего в нескольких милях отсюда.

Держа кисти рук под мышками, Берри начал постепенно приходить в себя. Полли не будет особо злиться, если он в конце концов позвонит ей из поместья. Он может позаимствовать одежду, а деловой мистер Рекалвер воссоединит его с оставленным «БМВ». Затем он сможет освободиться от чокнутого Рэна Веррола и не увидит его еще десять лет.

— Одному Богу известно, что они подумают обо мне, — сказал он. — Не могу поверить, что я влип в такую дурацкую историю.

— Да, — кивнул Рекалвер, — с Рэном такое случается часто.

— Я знаю. Помню еще со школы.

— Так вот откуда вы знакомы. Но не беспокойтесь. Могу сказать, что в целом с вами все в порядке. Вы и не предполагали, что влипните в историю…

— Бог свидетель, нет, — сказал Берри, тоскливо размышляя о Полли и ее теплом домике.

— Рэн был женат на одной из девушек Мелизмейта, — сказал Рекалвер. — Я должен предупредить вас о ситуации в этом доме. Там полнейший кавардак. Они собираются продавать его. Они полностью на мели. — Он нахмурился, глядя на дорогу. — Это будет их первое Рождество без отца. Он умер в июне этого года.

— Надо же, — заметил Берри. — Какой ужас!

— Ужас и есть. Как бы то ни было, свыкнуться с этим невозможно. Он закатывал на Рождество такое… Им его ужасно не хватает. — Он бросил в сторону Берри неопределенный взгляд. — Да и со мной происходит то же самое. Я вырос с ним и знал его девочек с рождения. Он хотел, чтобы я позаботился о них.

— Вы любите их, — заметил Берри.

— Да, — сказал Рекалвер. — Понемногу оттаиваете?

— Понемногу да.

— Мы напоим вас чаем и дадим стаканчик бренди.

Берри понемногу стал успокаиваться. Рекалвер, видимо, понял, что от разговоров о смерти ему становится холоднее. Он сосредоточился на предполагаемом чае и спиртном. Его зубы перестали стучать, а веки смежила усталость.

Он понял, что задремал, лишь когда проснулся. Машина остановилась, Рекалвер тихонько тряс его за плечо.

— Вылезайте. Приехали.

Впечатления замаячили перед Берри, подобно разрозненным фрагментам безумного сна. Огромная входная дверь с вырезанными на камне словами и потрепанным гербом над ней.

— Будьте с ними полюбезнее, — посоветовал Рекалвер. — Они — не от мира сего. Но у них есть оправдание. Они готовы на все, лишь бы избежать правды о своем отце. — Он помог Берри выбраться из машины. — Дело в том, что он пустил себе пулю в лоб, размозжив голову в гостиной на нижнем этаже. Имейте это в виду, если они начнут нести всякую ерунду.

Глава четвертая

Руфа провела дрожащего незнакомца в единственную работающую ванную: сырой туннель на втором этаже с гулким эхом. Когда Берри вошел, он сделал над собой явное усилие, чтобы скрыть свой ужас. Руфе стало стыдно. Ванная представляла собой жалкое зрелище. По какой-то причине, о которой она сейчас не могла вспомнить, она была загромождена старыми велосипедами. Огромный чугунный резервуар был покрыт пятнами и трещинами, во многих местах эмаль быта стерта. Газовая колонка, примостившаяся на стене, подобно вредоносному насекомому, выдавала тонкую струйку тепловатой воды.

Для Руфы было очевидно, что Берри не привык считать горячую воду роскошью. Он ничего не сказал, но вел себя так, словно попал в трущобы и слишком поддался состраданию, чтобы мечтать о критике. Избегая удивленного взгляда его невинных карих глаз, Руфа подала ему полотенце, жесткое и облезшее, но чистое. И она, и Берри нарочито проигнорировали обветшалую кипу сухого белья, которое откопал Роджер.

Спускаясь вниз, Руфа представила себе ванную Берри — с тропическим теплом, изящными зеркалами, с кипой махровых полотенец и изысканными цветами. Возможно, там были и прозрачные кувшины с разноцветным мылом, которое рекламируют на страницах журналов. Она мечтала о такой ванной, хотя знала, что Настоящий Мужчина высмеял бы ее. Но что же в этом плохого?

Эдвард встретил ее в самом низу лестницы. Он был по-прежнему одет для улицы и держал в руках порванную рыболовную сеть.

— Смотри, что я нашел. Как раз то, что нужно.

— Ты что, снова пойдешь туда?

Он рассмеялся.

— Мы с Роджером с помощью сети поищем ключи от машины этого бедняги. И, подобно капитану Отсу, будем отсутствовать некоторое время.

— Ты очень добр, — Руфа знала, что Эдварду не часто говорят такое. Его доброта, к стыду, воспринималась как само собой разумеющееся.

— Ничего особенного, — как ни в чем не бывало сказал Эдвард. — Он такой приятный парень.

— Не загнись от переохлаждения.

— Подожди-ка минутку… — Он взял ее за руку, чтобы она не ушла в кухню. — Мне никак не выпадал случай поговорить с тобой наедине. С тобой… все в порядке?

— Со мной? Конечно. Все о'кей.

— Ты выглядишь изможденной. Куда я ни прихожу, я везде вижу твои горшочки с начинкой из изюма и миндаля.

— Надеюсь, ты приобрел несколько штук.

Он был серьезен и не позволил ей смягчить тон.

— Ты трудишься, как рабыня. Так нельзя, Руфа. Ты не должна растрачивать жизнь.

Руфа вздохнула. Она обожала поэзию, но проза Эдварда могла быть весьма утешительной, подобно сухому хлебу после тонн шоколадного мусса.

— Самое трудное — не работа, — сказала она. — Я не боюсь мозолей. Самое трудное — это убедить сестер оплатить счет за электричество, а не покупать джин.

Он мрачно усмехнулся.

— Ленивые прохвосты.

— Они не настолько плохи. Нэнси постоянно работает сверхурочно. Вчера вечером она надела одну из своих обтягивающих блуз и пришла домой с кучей чаевых.

— Нэнси — профессиональная барменша, — сказал Эдвард. — Это ее призвание. Но ты — умная девушка, и я хочу, чтобы ты чего-то добилась в жизни. Я всегда говорил твоему отцу, что он действовал как отпетый эгоист, отговорив тебя от поступления в университет. Но тем не менее ты еще довольно молода, чтобы сделать это.

— Ты думаешь, я должна была проигнорировать его мнение? — мягко спросила Руфа.

— Мы испортили его. Я имею в виду всех нас, — вздохнул Эдвард. — Бог свидетель: я тоже не мог ему ни в чем отказать.

— Если уж говорить об университете, мне хотелось бы, чтобы ты поработал над Селеной.

Эдвард понял, что она хочет сменить тему.

— Да?..

— Ты можешь мне не верить, но она на редкость способная. Девушка, читающая ради удовольствия Мильтона и Спенсера, должна изучать в университете английскую литературу.

— Я говорю о тебе, — напомнил ей Эдвард. Он сделал шаг назад, чтобы взглянуть ей в лицо. — Я буду никудышным крестным, если позволю тебе погубить себя.

Руфа знала наверняка, что Эдвард будет стоять насмерть против Брачной игры. Сама идея приведет его в бешенство — она могла бы с таким же успехом сказать ему, что собирается заняться другой игрой. Она хотела заставить его больше не поднимать вопрос о будущем.

— Я не думаю, чтобы Настоящий Мужчина очень серьезно относился к роли крестного отца, — сказала она, улыбаясь. Когда отец избрал Эдварда на эту почетную должность, ему, Эдварду, было 17 лет, но с самого начала он (в отличие от всех остальных крестных, избранных наобум) крайне серьезно исполнял этот долг.

Эдвард одарил ее одной из своих редких улыбок — мрачной и нежной.

— Я не отношусь к этому как к работе. Я считаю, что должен заботиться о тебе независимо от того, являешься ты моей крестницей или нет.

Руфа была тронута. Она всегда забывала, что Эдвард такой красивый мужчина. Теперь она вновь вспомнила об этом, разглядев при слабом свете его лицо, и вдруг почувствовала себя неловко: красота вовсе не входила в обязанности Эдварда.

— Тебе не стоит это делать.

— Это грязная работа, но кто-то должен ее выполнять.

— Дела улучшатся. Это должно произойти.

— Потеря Мелизмейта, возможно, самый лучший выход для вас.

Руфа резко выдохнула:

— Какая ересь!

— Нет, выслушай меня. Я не имею в виду смерть Настоящего Мужчины, отнюдь нет. Но его смерть может иметь положительное воздействие, сделав тебя свободной. Я проявлял большую заботу о твоем отце и теперь забочусь о его семье. Но больше всего о тебе. Ты стоишь их всех, вместе взятых. «Заботиться», Руфа, согласно моим принципам, означает «любить». Следовательно, я не должен пассивно наблюдать за тем, как ты попадаешь в западню, — ведь наследование груды старых кирпичей отрезает тебя от реальной жизни. Именно это погубило твоего отца. — Он подавил ее попытки протестовать. — Я хочу, чтобы, как только дом будет продан, ты вступила в реальный мир. Мне все равно, чем ты будешь заниматься, лишь бы это было более продуктивным, чем прислуживать своим родственникам.

Для Эдварда это была очень длинная и откровенная речь, и он еще не закончил. Он достал что-то из кармана своей куртки.

— Я хочу передать тебе эту вещь. Она принадлежала моей матери.

Он вложил в руку Руфы маленькую коробочку из потертой кожи. Удивленная тем, что получает в подарок от Эдварда нечто иное, чем символический знак от фирмы «Бутс», она открыла ее. Внутри на выцветшем бархатном основании лежала толстая викторианская брошь из золота с крупными, тусклыми драгоценными камнями.

— Бриллианты и сапфиры, — пояснил Эдвард.

— Красивая вещь… но я не могу… — проговорила Руфа.

— Она хотела, чтобы это принадлежало тебе. Ты всегда была ее любимицей, — он слегка запнулся. — И она была бы не против, чтобы ты продала ее. Мне говорили, что она потянет на приличную сумму.

— О Эдвард… — Мысли Руфы вновь нацелились на Брачную игру. Брошь может оказаться достаточно ценной, чтобы оплатить штурм Лондона, избавив от необходимости продавать автомобиль. Эдвард не будет знать, как она распорядилась его даром, пока не получит гравированное приглашение на свадьбу.

Она преодолела чувство вины, сказав себе, что его мать поддержала бы ее. Ей нравилась старая миссис Рекалвер — проворная, любившая верховую езду леди, умершая пять лет назад. Мать Эдварда сочла бы брак по расчету необходимым долгом для девушки из знатного, но обедневшего рода. Она не разделяла пуританских взглядов своего сына на классы и наследие.

Она улыбнулась ему:

— Спасибо.

Эдвард поцеловал ее в лоб.

— Веселого Рождества. — Он ущипнул ее за нос, как делал это всегда, когда она была ребенком. — И ни в коем случае не говори остальным.

Перед тем как уйти вылавливать из пруда ключи Берри, Эдвард сделал семье свой официальный рождественский подарок — большой ящик с набором бутылок. Роза была в восторге и крепко обняла его. Но после его ухода она все же заметила, что это, очевидно, награда от Господа за самопожертвование.

«Он послал им испытание, и они выдержали его: да, они не покупали джин и вели себя достойно в его глазах». Она отлила большую порцию «гордона» в ближайший стакан.

Лидия и Селена спустились на кухню, привлеченные раздававшимися оттуда голосами и запахом лука. Лидия вся сияла, потому что Линнет спала и последняя любовница Рэна бросила его. Она достала еще стаканы, а Селена тем временем отложила в сторону свою книгу и уже успела откупорить бутылочку бордо.

Дверь отворилась. Испуганно озираясь, в кухню вошел Берри. Высокого роста, с голым животом, он произвел сногсшибательное впечатление. Заимствованные им коричневые вельветовые штаны не застегивались на поясе, а распахнутую ширинку едва прикрывала широкая розовая кофта. Его каштановые волосы высохли и напоминали каминную щетку.

Все присутствующие завыли в приступе смеха. Как потом сказала Руфа, это закончилось бы плачевно, если бы Берри не обладал чувством юмора. После минутного изумления он ухмыльнулся и подернул штанины, усилив тем самым комический эффект.

Вдруг, как по мановению волшебной палочки, появилась настоящая рождественская атмосфера. В кухне сидели смеющиеся люди, впервые после смерти Настоящего Мужчины. Берри перестал пугаться этой необычной семьи. Теперь он помнил только, что они потеряли отца — при ужасных обстоятельствах — и вот-вот лишатся собственного дома. Девушки были на редкость замечательные, но в стремлении Берри утешить их не было никакой задней мысли. Он даже решил, что ему начал нравиться Рэн.

Суп, который Руфа обильно наперчила и заправила луком, наполнил кухню аппетитным запахом. Берри помог расставить на столе миски и порезал хлеб. Его настроение заметно улучшилось, когда он обнаружил, что никто из членов семьи не любит сухой херес. Воодушевленный, он вылил в суп полбутылки «Тио пип», принесенной Рекалвером.

Разгоряченные алкоголем, потреблявшимся в необыкновенном темпе, собравшиеся начали петь рождественские гимны. В какой-то момент, после того как они расправились с супом и двумя батонами хлеба, под дверью со стороны лестницы просунулся листок бумаги.

— О Боже, это Линнет! — выдохнула Роза. — Мы разбудили ее, и она бросает листовки.

В записке было написано: «Что там за ужасный шум?»

Прислонившаяся к своему бывшему мужу Лидия, изрядно пьяная и сонная, вздохнула.

— Мама, нельзя ли ей?..

— Сходи за ней, — Роза находилась под влиянием привнесенной джином терпимости. — Приведи сюда маленькую беднягу. Как-никак сегодня Сочельник.

Рэн вскочил, открыл дверь и вернулся к столу с дочерью на руках. Поверх пижамы «Барби» на ней была голубая байковая кофточка, под обеими руками она держала по медвежонку Рессани. Она примостилась на колене у Рэна с видом маленькой царственной инфанты.

— Кто этот дядя в бабушкиной кофте?

Берри очень подружился с Линнет, потому что не совершил фатальной ошибки и не изменил манеры поведения, разговаривая с ней. Он рассказал ей о том, как потерял ключи от машины, будто она была его коллегой в банке, и она слушала завороженная.

Руфа, судившая о людях по реакции на них Линнет, решила наградить Берри чашечкой чая. Она обсуждала с присутствующими целесообразность открытия бренди, которое хотела приберечь для завтрашнего пудинга, когда от Дентов вернулась Нэнси.

Нэнси сразу направилась к плите, снимая по дороге пальто.

— Ну и холодина! Посмотрите на мои соски — стоят, как пара бутылочных пробок.

Она выпятила грудь, и все посмотрели на ее соски.

— Ты рано вернулась, — сказала Руфа.

— Да, слава Богу. Денты уезжают на какое-то шикарное ночное шоу за многие мили отсюда. Я удрала, пока они не заставили меня поехать с ними.

Вдруг она заметила Берри. Ее губы скривились в сочную улыбку.

— Здравствуйте. Я Нэнси. Вы, должно быть, мой рождественский подарок: о, девочки, что это вы?

— Замолчи, не дразни его, — сказала, смеясь, Руфа. — Его зовут Берри. Он учился вместе с Рэном в школе.

— И он очень хороший, — закричала Линнет. — Он сказал мне на ушко, что, когда был в пруду, сделал пи-пи.

Это откровение было встречено взрывом смеха. Круглое лицо Берри сделалось пунцовым.

Медленно и удивленно Нэнси произнесла:

— Почему ты не можешь доставить подарки в Мелизмейт, Дедушка Мороз?

И низким, сочным голосом ответила:

— Прости, олень, здесь живет маленькая шаловливая девочка, которая никак не хочет ложиться спать.

Линнет скомандовала:

— Заставь Братьев Рессани признать, что это их вина.

Низкий голос проговорил:

— Как смеешь ты клеветать на этих невинных медвежат? А ну-ка, марш в постель!

Рэн поднялся, сдавив одной рукой плечо Лидии.

— Я отнесу ее наверх, дорогая.

— Но я не собираюсь уходить, — вспылила Линнет. — Почему вы хотите уложить меня спать? В чем дело? Ведь я совсем не устала.

— Пойдемте, мадам. Вы совершили хороший выход в люди. — Рэн поднял дочь на руки. — Пошли всем воздушный поцелуй и скажи: «Веселого Рождества».

— Веселого Рождества, — Линнет поцеловала свою звездную руку, а затем добавила:

— Подождите… Мне очень хотелось бы по правде поцеловать дядю, который писал в пруду.

Рэн кивнул и поднес ее к Берри. Все старались, как могли, удержаться от оскорбительного смеха, но сама Линнет была воплощением достоинства. Что же касается Рэна, то его было не узнать: словно по мановению волшебной палочки, неверный любовник превратился в заботливого мужа и отца. После того как он вынес ребенка из комнаты, Роза и Руфа обменялись скептическими взглядами.

Нэнси проговорила:

— Мамаша Дент видела, как женщина из книжной лавки плакала в баре. Можно ли из этого заключить, что она ушла от него?

— Да, но он опечален, — вздохнула Роза.

— Какой стыд! Я всегда наслаждаюсь этим.

— Ничего, — заметила Селена. — Тут же найдет другую.

— Вот стервы… — жалостливо проговорила Лидия.

— Он старается казаться веселым, и все ради Линнет. Так что не падайте так низко.

Нэнси удостоила Берри еще одной дружеской улыбкой.

— Интересно, кто будет следующей? Поле, кажется, сужается.

— Та старая хиппи из Бангама, которая продает кристаллы, — спрогнозировала Селена. — Могу поклясться: Рэн ей очень нравится.

— Ну и сволочи же вы!

Роза так смеялась, что сползла со стула. Она взяла себя в руки с пьяным вздохом.

— Не валяйте дурака, вы знаете, что все мы обожаем этого деревенского идиота.

Без четверти одиннадцать с триумфом вернулись Эдвард и Роджер.

— Я вел новый «БМВ», теперь могу спокойно умереть, — сказал Эдвард с ключами в руках. — И заправил твою машину, Руфа. Нельзя доводить количество бензина до такого низкого уровня.

Незаметно для него Роза состроила рожу.

— Спасибо, — тихо проговорила Руфа. Она тронула Берри за руку. — Послушай, ты свободен.

Берри оторвал взгляд от Нэнси с таким усилием, которое почти что можно было услышать.

— О чем ты?

— Твои ключи, — Эдвард насильно сунул их ему в руку. — Можешь ехать.

— Не уезжай! — воскликнула Селена.

— Я и не собираюсь уезжать, — сказал Берри. — Мне нужно лишь кое-что принести из багажника.

Мороз проветрил ему голову, но не вернул разум. Он лишился его в тот самый момент, когда увидел Нэнси. Он был возбужден, испуган, рожден заново. О эта рыжеволосая богиня с грудями, которые ему захотелось лизать!.. Он представить не мог, что половое влечение может быть столь сильным и столь необычным. Естественно, Берри мечтал о женщинах и раньше. Но это влечение выходило за пределы мечтаний. В ту же минуту, когда Берри увидел Нэнси, он точно знал, что он будет обладать ею.

Боже праведный, но что она подумает о нем?! Одного взгляда на ее соски было достаточно, чтобы потерять дар речи.

Берри открыл багажник своей машины. Поверх плетеной корзины лежала записная книжка с телефоном загородного дома, где его ждала Полли. Он импульсивно откинул ее в сторону. Корзина была заполнена роскошными стеклянными и жестяными банками с пестрыми этикетками и огромной индюшкой. Ее прислал сегодня утром один из клиентов, и Полли не узнает о ней, — во всяком случае, индюшка не для нее. Поднатужившись, он поставил корзину на мостовую. Это был дар небес, решил он, который следует преподнести оставшемуся без еды и без хозяина семейству Хейсти.

Глава пятая

Берри уехал через час после полуночи под влиянием неожиданно нахлынувшего на него чувства вины, робко сунув в руку Рэна бумажку со своим номером телефона, которую тот тут же потерял.

Благодаря корзине Берри Рождество в Мелизмейте было отпраздновано в стиле, неведомом с тех пор, как истощились последние запасы Настоящего Мужчины. Индюшка была настоящей чемпионкой по борьбе сумо среди птиц. Роза целовала ее в пьяном угаре, перед тем как засунуть в печь: «Она в два раза больше Крошки Тима!» Общими усилиями преодолев неверие в то, что произошло, они смогли выкроить несколько свободных от тоски дней для праздника.

Руфа проявила чудеса максимального использования деликатеса. Она изготовила из индюшки пирог, потушила ее, приправив кэрри, и сделала пудинг — ни одного грамма птицы не должно было пропасть. В довершение всего под Новый год она отварила кости, и получился наваристый бульон. Она терпеливо стояла над кипящими кастрюлями, снимая жир. Ее настроение ухудшалось по мере исчезновения птицы. Нищета по-прежнему стучалась в дверь. Настоящего Мужчины больше не было с ними.

Сегодня — последний день худшего года в их жизни, не переставала размышлять она. Она отдала бы все — буквально все, — лишь бы вернуться назад во времени, чтобы просто еще разок увидеть его и услышать знакомый голос. В этот день в прошлом году Настоящий Мужчина нашел чемодан, набитый старой одеждой. Он и Роза разоделись, как во времена своей юности, и демонстрировали танцы 70-х годов, от которых все они покатывались со смеху. Одежду Розы в стиле «кантри» проела моль, и один рукав неожиданно оторвался посередине. Живот Настоящего Мужчины выпирал из-под пояса бархатных фиолетовых штанов. Он и Роджер взяли свои гитары и бренчали шокирующие хиты Крикливого Мотта и Мака Флитвуда. Эдвард, каждый год после возвращения из армии отмечавший Новый год в Мелизмейте, говорил: «Смотрите, как много я потерял, проведя все эти годы далеко отсюда, в Сандхерсте: здесь единственное место на земле, где еще встретишь короткие волосы и узкие брюки». А Настоящий Мужчина говорил: «Тебе надо наверстывать упущенное, Эд, но никогда не поздно выйти из игры». В тот вечер он был в ударе, приветствуя Новый год, подобно двадцатилетнему юноше, у которого впереди вся жизнь.

Руфа прикрыла глаза, чтобы воссоздать портрет Настоящего Мужчины под тусклой кухонной лампой. В его густых каштановых волосах не было ни сединки. Среди ночи он брал Розу на руки, и они в течение какого-то времени любили смотреть друг на друга, как будто для них не существовало иного мира. Их любовь, не разрушенная постоянными изменами, была незыблемой скалой, защищавшей всех их.

Затем — как это было принято — Роза и Настоящий Мужчина вытягивали руки и обнимали сразу всех четырех дочерей. «Мои бесценные принцессы, мои бабочки, мои орхидеи! К чему мне сыновья?» Он никогда не согласился бы с мыслью о том, что ему нужен сын для продолжения освященного веками рода Хейсти. Он тормошил сопротивляющуюся сонную Линнет и давал ей маленький глоток вина — он проделывал это и со своими дочерьми, когда они были маленькими. Он приводил Линнет в восторг, притворясь, что угощает вином Братьев Рессани, а затем штрафовал каждого из них на пенни за то, что они пьяны и нарушают порядок. Он обнимал Роджера и целовал Эдварда, в основном чтобы досадить ему. Наконец, как это уже повелось, он поднимал рюмку и со слезами на красивых глазах произносил: «За тех, кого с нами нет».

Руфа проморгала подступившие к глазам слезы. Настоящий Мужчина имел в виду свою обожаемую мать, умершую, когда он был подростком. А теперь и его не стало. Она все больше погружалась в воспоминания, пытаясь найти ключ к разгадке. Да, позднее набежали тучи, но последнее Рождество было безоблачным. Настоящий Мужчина праздновал небольшую победу против «отвратного д-ра Файбса», известного также под именем Джеральда Бьюта, заядлого охотника. Сам Настоящий Мужчина прекратил охотиться, когда просрочил срок уплаты очередного взноса и слишком растолстел, чтобы влезать в старое отцовское пальто. К тому же он решил, что охота сама по себе — занятие недостойное, и покончил с ней.

Это был год возвращения Эдварда, и, к неудовольствию «отвратного д-ра Файбса», Эдвард поддержал Настоящего Мужчину в борьбе с жестокостью по отношению к лисицам. С тех пор они ежегодно выражали свой бурный протест на встречах в День боксера. Другие протестующие принадлежали, по словам сэра Джеральда, к «закореневшим городским типам». Он считал своих соседей предателями, и особенно Эдварда, бывшего когда-то офицером и джентльменом. Но Эдварда это нисколько не волновало. Он следовал за охотниками в своем «лэндровере», а сбоку сидел Настоящий Мужчина, разбрасывая листовки против кровопролитного спорта и выкрикивая по громкоговорителю грубую брань.

Руфа воодушевила себя воспоминанием о том, как они возвращались с наступлением темноты домой, перепачканные грязью, порой прихватив с собой неблагодарную лисицу. Это были единственные случаи, когда они видели Эдварда пьяным. Они с Настоящим Мужчиной весь день сосали крепкий терновый джин домашнего изготовления, а их пьяные песни сотрясали округу на многие и многие мили. Редкий Новый год обходился без получения злобного письма от сэра Джеральда.

Руфа перестала снимать жир, чтобы протереть глаза. Сэр Джеральд Бьют не написал ни строки, когда Настоящий Мужчина умер, и Эдвард сгоряча обозвал его «дерьмом». На этот раз День боксера был очень тяжел для Эдварда. У каждого были какие-то ситуации и периоды времени, когда отсутствие Настоящего Мужчины становилось невыносимым. Эдвард нашел убежище в Мелизмейте, потому что не мог выносить даже лай собак на дороге около своей фермы.

В кухню легкой походкой вошел Роджер.

— Все готовишь?

— Скоро закончу. — Она отвернулась к плите, чтобы он не заметил ее слез.

Коротким движением он сдавил ей плечо.

— Ты стоишь тут часами. Сделай перерыв.

— Я уже почти закончила.

— Дай-ка мне, — Роджер взял из рук Руфы ложку и осторожно оттолкнул ее от плиты. — Можешь доверить мне. Я известен своим терпением.

Это было правдой, и Руфа почувствовала к нему прилив нежности. Добрый старый Роджер… Его терпение, а также истинная и безграничная преданность не позволили Розе лишиться рассудка, после того как все произошло.

— Спасибо, Родж. Нужно снять еще полдюйма.

— Да, да.

Руфа заварила себе кружку чая и поднялась по шаткой лестнице в старую детскую. Посеревшую сельскую округу сковал сильный холод, по свинцовой крыше колотил проливной дождь. Сквозь дырявый потолок капала вода, время от времени ударяясь то в эмалированное ведро, то в два ночных горшка. На софе лежала Нэнси, поддерживая слабый огонек и читая порванный журнал «Woman's Weekly», который она нашла в куче дров.

— Привет, — сказала Нэнси. — Суп готов?

— Почти.

— Можно мне отведать перед уходом в паб? Я заступаю в шесть.

— Стыдно работать под Новый год, — сказала Руфа.

Не поднимая глаз, Нэнси проговорила:

— Деньги — хорошая штука, и Бог — свидетель: нам они необходимы. — Она устремила взгляд вверх. — Я не хочу оставаться здесь. Воспоминания не дали бы мне покоя.

— Понимаю. Но мне будет тебя не хватать.

— Не нужно, Ру. Извини меня, — Нэнси нахмурилась. — Какой ужасный день… Протекающая сквозь дыры в потолке вода забавна лишь в романах о милых сумасбродных семейках. В реальной жизни это нагоняет тоску.

— Убери свой зад, — сказала Руфа. — Хочу прилечь. Чувствую себя так, как будто съела одна всю 17-фунтовую индейку целиком.

Нэнси села на валик, освободив место для Руфы.

— Здесь опубликована история о том, как секретарша вышла замуж за своего босса. Она старалась выглядеть некрасивой, чтобы он восхищался ее работоспособностью. И вдруг сильный порыв ветра сбил ее очки, пригладил ей волосы, и босс обнаруживает, что она прехорошенькая. Вот такой тупой мужик и должен быть в доме.

— Настоящий Мужчина рассказывал, что мужчины часто внушают себе черт-те что. Помнишь, как говорил: «Если некрасивая женщина с точеными ножками носит подвязки, то мужчине в среднем понадобится несколько часов, чтобы определить, что она некрасива». — Они рассмеялись. Повторение шуточек Настоящего Мужчины на мгновение приближало его к ним, но потом еще более отдаляло.

— Хотелось бы знать почему, — вздохнула Руфа. — Что заставило его решиться на это, Нэнс?

— Этого мы никогда не узнаем, — печально проговорила Нэнси. — Так что не будем спрашивать об этом и оставим его в покое.

Руфа отрицательно покачала головой. Она не хотела и слышать, чтобы оставить Настоящего Мужчину в покое.

— Должна была остаться хотя бы записка. Ты же знаешь, он никогда ничего не делал без того, чтобы не раструбить об этом повсюду. Почему он не оставил нам хотя бы записку?

Нэнси перегнулась через коврик, чтобы подбросить в огонь покрытое паутиной полено.

— Для нас любой информации было бы мало. Мы всегда хотели бы большего.

— Достаточно было сказать «прощайте», — проговорила Руфа. — «Прощайте и я люблю вас».

— Перестань изводить себя. — Лицо Нэнси оставалось спокойным, но голос был жестким. — Наступил Новый год, и пора прекратить представлять дело так, как будто это произошло вчера, — в этом Эдвард, несомненно, прав. Нужно думать о будущем.

— Я не отступлю, Нэнс.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не сдамся без борьбы. — Стиснув от возбуждения руки, Руфа рассказала Нэнси о броши Эдварда. — Он пообещал, что поможет мне получить за нее приличную цену, если я с пользой использую деньги.

— Например, увеличишь себе груди? — предположила Нэнси.

— Ха-ха! Я серьезно.

Нэнси наклонилась к ней:

— Почему Эдвард не мог просто дать тебе денег, вместо того чтобы затевать всю эту мороку?

Руфа отреагировала спокойно. Она тоже думала об этом и заранее приготовила ответ:

— Ты же знаешь, как он странно ведет себя, когда дело касается наличных денег. И тем не менее его никак нельзя обвинить в нечестности.

— Разумеется нет, но он обожает все контролировать. Он не даст тебе ни пенни, если ты не выполнишь его приказ.

— Он доверяет мне, — напомнила Руфа. — Если я скажу, что использую вырученные за брошь деньги, чтобы оплатить учебу или открыть свое дело, он мне поверит.

Нэнси упустила значение ее тона.

— Конечно, поверит: он знает, что ты не солжешь даже ради спасения собственной жизни.

— Я уже нарушила одно данное ему обещание. Я сказала, что никому из вас не расскажу о броши.

— Старый маразматик! Он, видимо, думает, что мы обдерем тебя как липку. — Нэнси понимала Эдварда далеко не всегда. Настоящий Мужчина говорил, что они с Эдвардом абсолютные противоположности: пылкость — холодность, щедрость — скаредность, болтливость — собранность. — Кстати, а почему ты все же рассказала мне об этом?

— Я хотела спросить тебя кое о чем.

Нэнси опустила журнал и придвинулась к Руфе поближе.

— Дорогая, скажи, что ты не имеешь в виду эту дурацкую Брачную игру!

— Я не могу выбросить ее из головы, — честно призналась Руфа.

— О Боже, так я и знала! Ты прямо зациклилась на ней.

— Понимаешь, теперь, когда у нас есть деньги, это теоретически возможно, — упорствовала Руфа. — Мы можем вложить деньги в хорошую одежду, посещать хорошие места…

— А что, если мы потерпим неудачу? Я не хочу, чтобы Эдвард обвинил меня в том, что я сбила тебя с пути.

Руфа не думала об этом и вынуждена была признать, что Эдвард именно так и поступит.

— Если мы потерпим неудачу, я признаюсь и возьму всю вину на себя.

— Ну, не знаю, — сказала Нэнси. Она молчала, задумчиво глядя на Руфу и взвешивая шансы. — Как ты поступишь, если я скажу «нет»?

— Не знаю, — Руфа молчала несколько секунд, затем быстро проговорила:

— Буду действовать одна.

Нэнси неожиданно рассмеялась.

— Я боялась, что ты ответишь именно так. Ты знаешь, я ни за что не отпустила бы тебя в Лондон одну.

— Почему? Я еще в своем уме, — Руфа была уязвлена. — Я в состоянии постоять за себя.

— Тебе это не грозит. Я тоже еду.

— Ты хочешь сказать, ты принимаешь в ней участие? В Брачной игре?

Нэнси вздохнула, задумчиво разглядывая огонь.

— Думаю, да. Фактически это пришлось на очень удобный момент. Что касается Тима… ну, он не тот человек, за которого я его принимала. Его мать то и дело намекает, что, если я уйду со сцены, он вернется в колледж. Мне необходимо расширять свой кругозор.

Брачная игра глубоко укоренилась в сознании Руфы. Она провела Рождество, строя эшафоты, лелея надежды.

— Эти мужчины — наши потенциальные мужья — должны быть очень, очень богатыми, — сказала она. — Не такими, о которых говорила старая миссис Рекалвер, называя их «зажиточными». У нас гибнущий дом и целая куча долгов. Для экстренной помощи нам нужны только финансовые магнаты. Рок-стар-миллиардеры — вот на кого следует нацелиться.

— Прекрасно, — сказала Нэнси, — где бы только найти парочку таких, но не в образе старых толстяков-троллей.

Руфа проявила строгость.

— Ну и пусть будут толстяки-тролли. Мы идем на это не ради удовольствия. Наша задача — найти очень богатых людей и заставить их полюбить нас. Их внешний вид — дело второе.

Нэнси застонала.

— Не нужно, ты пугаешь меня. Ведь должны же быть богатые люди, которым не нужно показываться на людях с мешками фирмы «Гуччи» на голове.

— Нэнс, прошу тебя, будь серьезна!

— Извини. — Настрой Нэнси изменился, когда она увидела, как много значит теперь для Руфы Брачная игра. — Просто я не привыкла, чтобы ты так кипятилась, ты ведь всегда такая разумная. Я хочу сказать, что эта затея не имеет реальных шансов на успех.

— Есть совсем мизерный шанс, и этого достаточно. Вопрос в том, готова ли на это ты.

— Думаю, да, — ответила Нэнси. — С удовольствием побываю в Лондоне. Мне кажется, здесь я не полностью использую свой потенциал. Я изголодалась по любви.

Руфа нежно улыбнулась.

— Ты понравилась Берри.

— Правда? Я не думаю, что он мой тип. Это пузо, волосы как щетина. — Она сделала резкое движение и поднялась. — Так когда же мы покинем Вишневый сад и отправимся в Москву?

— Как только я получу деньги за брошь и наговорю Эдварду горы лжи, я позвоню Уэнди. Но, Нэнс… — Обычно беспристрастное лицо Руфы обрело явно умоляющее выражение. — Отнесись к этому со всей серьезностью, прошу тебя. Я по-прежнему называю это игрой, но это — не игра. Я очень не хочу, чтобы ты воспринимала это как шутку.

Нэнси улыбнулась и нежно пнула любимую сестру ногой.

— Не беспокойся. Я не разрушу замысел. Я буду потрясающе серьезной. И держу пари: я преуспею первой.

— О, я и не сомневаюсь в этом, — сказала Руфа. — Но держу пари: я первая получу предложение, которое не будет непристойным.

Уэнди Уизерс только что повздорила со своим привередливым квартирантом, когда раздался телефонный звонок от Руфы. Он прогремел январским утром, подобно удару грома. После него Уэнди пришла в такое волнение, что вскрыла коробку с миндальными дольками м-ра Киплинга. К черту калории, в Лондон приезжают Руфа и Нэнси, и нужно отметить это событие!

Уэнди была полная женщина, переставшая обращать внимание на возраст как только ей исполнилось пятьдесят. После отъезда из Мелизмейта ее жизнь состояла из борьбы с нуждой и неумолимой поступью возраста. Она облекала свое дряблое, грузное тело в легкую хлопчатобумажную индийскую ткань, модную в семидесятые годы, которые она считала лучшей порой своей жизни. Ее выкрашенные хной волосы были длинными, потому что Настоящий Мужчина как-то сказал, что это лучшее, что она имеет. Ее жирные щеки были постоянно намазаны румянами, даже когда она весь день занималась в подвале со своими клиентами рефлексологией: альтернативные терапии были, по ее мнению, большим благом для таких женщин, как она, — без семьи, квалификации и таланта. Мелизмейт и его обитатели были романтикой ее жизни.

— Мы настаиваем на том, чтобы заплатить тебе, — сказала Руфа. — А то вообще не приедем. Я кое-что продала, и мы не так стеснены в средствах, как обычно.

— Ладно, тогда согласна на символическую оплату, — уступила Уэнди. Про себя она поздравила Руфу за то, что та нашла, что продать. В период ее пребывания в Мелизмейте происходил постоянный отток всего, что плохо лежало.

— Мы не претендуем на полезную площадь, — сказала Руфа. — Посели нас на чердаке или где-нибудь еще.

Уэнди и в голову такое не пришло бы. Бог свидетель — в этом старом, грязном доме много места. Имеется пять спален и кроме нее самой два постоянных жильца — Макс и Рошан. Они жили на верхнем этаже. Ее любимые девочки могут поселиться в большой комнате на втором этаже.

Вооружившись очередной миндальной долькой, Уэнди поднялась наверх, чтобы осмотреть комнату. Какие у нее плюсы? Она скудно меблирована, и некоторые сочтут ее мрачной. Но она расположена рядом с ванной комнатой, а из окна открывается замечательный вид на Тафнел-парк.

В комнате стояли две односпальные тахты, туалетный столик с выдвижными ящиками и гардероб. Каждый шаг вблизи шкафа выдавал адский звон находящихся внутри него металлических вешалок. Уэнди решила украсить комнату плакатом Гэндальфа в рамке, который до сих пор висел в подвале.

Девочки будут жить рядом с ней, они будут болтать и сплетничать на кухне, а в случае плохого настроения подкрепляться греховной пищей. Она часто баловала себя ею для поднятия духа. Иногда Макс и Рошан удостаивали ее чести разделить с ними заказанную на дом трапезу. Конечно, это доставляло ей удовольствие, но ничто не может сравниться с приездом ее девочек. «Дорогих девочек» — как она сказала бы еще несколько лет тому назад.

Двоюродная бабушка оставила Уэнди этот дом в Тафнел-парке. Он был заполнен большими коврами с витиеватыми узорами и печальными мебельными атрибутами шестидесятых годов из жаростойкого пластика. Уэнди благодарила судьбу за то, что у нее прочная крыша над головой, но дом наводил на нее тоску и уныние. Она совершенно не занималась его обстановкой и не имела возможности проявить себя в новом окружении. У нее постоянно не хватало денег, и единственное, что она могла сделать, — это постелить на пол несколько индийских половичков. Все вокруг напоминало о тетушке Барбаре. Узкой, поднимающейся на четыре этажа полукруглой лестнице дома требовались молодость и энергия девушек Хейсти.

Руфа и Нэнси прибыли на следующий день. До станции их доставил Роджер, а Нэнси все еще ругала Руфу за то, что она оставила свой «вольво» в Мелизмейте.

— Маме машина нужна, что бы она ни говорила, — сказала Руфа. — Что же касается нас, то попасться на глаза в вышедшей из моды развалюхе еще хуже, чем вообще не иметь автомобиля.

Она хотела сэкономить, проехав на метро, но Нэнси настояла на такси.

Уэнди встретила их у самого дома, утопая в слезах. Она не видела «своих девочек» с похорон Настоящего Мужчины и не могла не разрыдаться.

Добрая, терпеливая Руфа взяла инициативу в свои руки и заварила чай в тесной кухне позади приемной. Нэнси сидела за столом и приканчивала миндальные дольки, а бедная Уэнди сотрясалась от рыданий. На похоронах она была одной из дюжины безутешных женщин. Руфа сочла, что было бы правильно дать ей выплакаться без соперниц.

Две чашки чая и пакет печенья «Мэриленд» привели Уэнди в чувство: она высморкала свой распухший красный нос и повела девушек наверх. Обе пришли в восторг от своей комнаты.

— Какая чистая! — вздохнула Руфа.

— И божественно теплая! — воскликнула Нэнси. Она сбросила рюкзак на одну из кроватей и кивнула на плакат Гэндальфа. — Твой пожилой родственник?

Уэнди восторженно хихикнула. Так ее дразнил Настоящий Мужчина.

— Ванная на лестничной клетке, а внизу есть другой туалет. Боюсь, вам придется пользоваться им вместе с моими жильцами.

— А сколько их? — спросила Нэнси.

— Всего двое.

— Секс?

— Не в коридоре, — торжественно проговорила Уэнди. — Слишком много шума.

Нэнси рассмеялась.

— Я имею в виду, кто они — мужчины или женщины?

— Оба — мужчины. — Жильцы Уэнди были ее головной болью, но во взгляде Нэнси она не прочла ни капли интереса. — Рошан занимает половину верхнего этажа. Он — индус из Лестера, журналист. Он — гей.

— О! — Интерес Нэнси пропал. — Полагаю, другой — его партнер?

Уэнди напустила на себя важность.

— Я вовсе не возражаю, что Рошан — гей. Единственное, что мне не нравится, так это когда люди захватывают места общего пользования — он постоянно натирает в ванной мазью свою грудь. А когда вода становится горячей, котел вновь начинает работать с самого начала.

— Может быть, нам установить расписание?

— Да я пыталась. Но он не обращает на это никакого внимания. И Макс тоже. Кстати, он не его партнер.

Нэнси, глаза которой вновь засверкали, спросила:

— А он что, тоже гей?

— Совсем наоборот. Мне пришлось ввести правило — «секс запрещен», когда я то и дело встречала на кухне разных девушек. Он работает в Би-Би-Си и, как утверждает, пишет роман.

Нэнси подняла брови, глядя на Руфу.

— Возможно, это скорее твой тип.

— Он бывает очень милым, — невинно протараторила Уэнди, — правда, когда бреется — а делает он это нечасто, — то оставляет в умывальнике целую кучу мелких черных пятен. И кроме того, Макс — единственный, кто может проследить, если вы оставили что-нибудь в холодильнике, и не надейтесь, даже если отметите, что продукт принадлежит вам, что это его остановит. Рошан, напротив, за километр не подойдет к моей кухне. Да что там… У него даже свой холодильник и микроволновая печь.

Руфа не очень следила за этим потоком накопившихся претензий. Она жестко противостояла Нэнси.

— Не вздумай влюбляться в кого-либо из них. Я запрещаю.

— Где тонко, там и рвется, говаривал Настоящий Мужчина. Я постараюсь, но сердцу не прикажешь.

— Тогда держи свое сердце под контролем, или у нас ничего не получится.

Нэнси вздохнула и закатила глаза.

— Тяжелый ты человек. Сначала оставляешь автомобиль, потом заставляешь меня надевать панталоны, а теперь говоришь, чтобы я не влюблялась.

Руфа открыла рот, чтобы продолжить спор, но заметила удивление на лице Уэнди.

— Я умираю с голоду, — быстро проговорила она. — Не заказать ли нам к ужину пиццу?

Она отнюдь не умирала с голоду, но надеялась, что пицца отвлечет Нэнси от стремления завязать не сулящий никаких дивидендов роман. И это сработало: еда была — после любви — любимым развлечением Нэнси. Она поглощала куски ветчины и ананасовую пиццу с радостным причмокиванием, в то время как Руфа рассказывала Уэнди о Брачной игре.

— Не слишком ли опрометчиво приезжать в Лондон, чтобы выйти замуж за мужчин, которые еще даже не сделали предложения? — спросила Уэнди.

— В том-то и дело, — ответила Нэнси с деловым видом. — Мы даже не знакомы со своими мужьями. Не знаем даже, кто они.

— По… нимаю… — произнесла с запинкой Уэнди.

— Добиться цели нам будет трудно, — сказала Руфа. — Прежде всего нам понадобится проникнуть туда, где они подвизаются. Непреодолимых препятствий этому нет. Разумеется, нам нужны новые платья. Настоящий Мужчина говорил, что можно проникнуть куда угодно, делая вид, что вы там свой человек.

Уэнди смотрела на девушек. На обеих были джинсы и свитера из джерси, и тем не менее они сильно отличались друг от друга. Отливающие золотом волосы Нэнси падали ей на плечи. Несмотря на январские холода, ее облегающий черный свитер имел глубокий вырез. Волосы Руфы были тщательно заплетены в косу. Ее джинсы были хорошо наглажены, а свитер имел морской покрой. Девушки были восхитительны, но очень трудно было вообразить их на каком-либо из великосветских вечеров, фотографии с которых Уэнди видела в газетах.

— Не будет ли это слишком дорого?

При упоминании о деньгах Руфа почувствовала себя неловко. Она раздраженно сказала:

— У нас не такая большая сумма, и нам придется удовлетворяться самым необходимым.

— Нижнее белье, — объявила во всеуслышание Нэнси, — не является необходимостью.

— Является. Попытайся уяснить эту сложную концепцию: ты должна выглядеть как леди. И вести себя соответственно.

— Послушайте ее, — проговорила Нэнси, — опуская нитки моццареллы. — Она уверена, что я пользуюсь за обедом не той вилкой и почесываю задницу, еще до того как провозгласят тост за королеву. Смягчись, дорогая.

Тем не менее Руфа была настроена на то, чтобы заставить Нэнси играть по строгим правилам. Когда они остались одни, она сказала:

— Я имела в виду любовь к квартиранту.

— Прекрасно. Успокойся. Если он пишет роман, то, видимо, во многом похож на этого жалкого Джонатана.

— Ты должна поклясться.

— Да ради Бога!

— Повторяй за мной: Я, Нэнси Вероника Хейсти…

— Клянусь, о'кей? — Нэнси принялась блестяще имитировать Уэнди. — Я даже не взгляну на него, чтоб мне сгнить.

Руфа ухмыльнулась.

— Сучка! Ты скрестила пальцы.

Рошан Лал был хрупким и учтивым молодым человеком с кожей цвета крепкого чая. Уэнди считала его желчным и вечно недовольным и полагала, что он хочет слишком многого за свою плату. Но он был надежный квартирант, и она надеялась, что вторжение сестер Хейсти не принесет ему неприятностей.

Ей нечего было опасаться. Когда Рошан вошел на следующее утро в незапертую ванную, он увидел Нэнси, лежащую в ванне с сигаретой и читающей журнал «Private Еуе».

— Привет, — сказала она. — Ты, должно быть, голубой. Подай, пожалуйста, полотенчико.

Через несколько минут он уже сидел на стульчике, сотрясаясь от хохота и обещая сводить Нэнси во все пабы геев в Кэмден-тауне. Когда же он встретился с Руфой, стройной и неприступной, то впал в полнейшее обожание.

Прежде чем Руфа смогла остановить ее, Нэнси рассказала Рошану о Брачной игре. Он был увлечен интригой и тотчас вызвался стать членом комитета.

— Я именно тот человек, который вам нужен. Я читаю все журналы мира и могу сказать вам, кто настоящий гей. Вы не поверите.

Почтительно глядя на Руфу, он пригласил сестер позавтракать в свою спальню на верхнем этаже. Комната была изысканно опрятной, если не сказать роскошной для мужчины подобной ориентации. На безукоризненно чистом столе стояло идеально протертое зеркало. Выкрашенные в белый цвет стены радовали глаз. У Рошана была микроволновая печь, утюг с паром и кофемолка последней модели.

Нэнси, завернутая в потрясающий розовый купальный халат, который не гармонировал с ее волосами, разлеглась на двуспальной кровати.

Рошан налил кофе в тонкие кружки и поставил в микроволновую печь шоколадные круассаны.

— Чудесно познакомиться с вами наяву, — сказал он. — Уэнди постоянно рассказывает о вас. Ее спальня завешана фотографиями вашего отца.

— Не могу представить себе, как вы уживаетесь, — сказала Нэнси. — Как вам удалось найти друг друга?

— Мы познакомились на занятиях йогой в Хайгейте. Однажды мы разговорились, и она упомянула, что сдает комнату. Если бы вы видели, как она выглядит в трико! Бедная старушка! Думаю, жизнь с нами — это напоминание ей о возрасте. Ведь мы с Максом моложе ее на тридцать лет. Мы не считаем, что «Трубные колокола» — действительно низкие, и нас еще не было на свете, когда Дилан стал играть на электрогитаре.

— Она застыла во времени, когда влюбилась в нашего отца, — разъяснила Нэнси. — Своего рода мисс Хэвишем семидесятых годов.

Рошан вынул круассаны и поставил на стол. Он клевал свою порцию, подобно птице.

— Я рассчитываю на вас в решении одного спора. Нам с Максом хотелось узнать: спал ваш отец, крупный специалист в области секса, с Уэнди или нет. Макс поставил 10 фунтов, что не спал. Я же уверен, что спал.

Нэнси захихикала, но по-доброму.

— Ты выиграл. Он, точно, спал.

— Она очень нравилась ему, — сочла необходимым отметить Руфа.

— Да, конечно, — поддержала ее Нэнси. — Настоящий Мужчина мог спать лишь с теми, кого любил.

Большие светло-карие глаза Рошана сделались тоскливыми.

— О Господи, он просто настоящее божество!

— Да, он был им, — сказала Нэнси. — Хотя влюбляться в него было не слишком умно.

— Нэнс! — Руфа была потрясена. Это походило на кощунство.

— Он был самым замечательным в мире человеком, — спокойно продолжала Нэнси. — Но никогда он не отпускал от себя. Непосвященному он мог казаться негодяем.

Руфа никогда не позволяла себе оценивать Настоящего Мужчину под таким углом зрения и отказывалась делать это сейчас. Она молча допила кофе. Душа ее отца была столь же прекрасна, как и его лицо. И что бы он ни делал — это не могло испортить ее.

Рошан и Нэнси набросились на кипу ярких журналов. Они выискивали подходящих мужей, но, по словам Рошана, все они, кроме архиепископа Кентерберийского, были скрытыми геями. Руфа оставила их на этом и спустилась вниз, чтобы вынуть белье из стиральной машины.

Выжимая комплект узеньких маечек Нэнси и свои симпатичные панталоны, Руфа встретилась с другим квартирантом. Макс Зенгуил просочился в кухню, швырнул на стол связку ключей и открыл холодильник. Схватив молоко, он бросил на Руфу оценивающий взгляд и сразу понял, что она, видимо, не относится к категории низкопробных клиенток Уэнди.

Руфа почувствовала тяжесть в душе. Теперь она никогда не отвадит от него Нэнси. Он был великолепен — высокий и мускулистый, с озорными миндалевидными глазами и густыми черными волосами. Его рваные джинсы и выцветшая клетчатая рубашка выдавали в нем обедневшего красавчика того образца, о котором Руфа была прекрасно осведомлена.

Макс заварил Руфе чашку чая и заложил под гриль четыре сдобные булочки Уэнди.

— Я проголодался, — сказал он. — Сидел за рулем всю дорогу от Севенокса. Ты, надеюсь, знаешь правила Уэнди: «Никакого секса в здании»?

Руфа нехотя засмеялась.

— Она говорит, что в этом твоя вина.

— Она любит представлять меня как пошлую свинью из-за того, что я — единственный в этом доме человек с нормальными сексуальными наклонностями.

Сверху они услышали громкий крик Нэнси, перешедший во взрыв смеха. Макс с удивлением возвел глаза к потолку.

— Ру! — Раздался звук босых ног, громыхающих вниз по лестнице. В кухню влетела Нэнси, держа в руках яркий журнал. — Ру… ох, извините… — Она подтянула полу халата, который Макс словно сдирал своим восхищенным взглядом.

— Это Макс, — отрешенно сказала Руфа. В Лондоне много некрасивых мужчин, так почему же Уэнди не выбрала одного из них себе в квартиранты? Нэнси умела выглядеть в неглиже просто блестяще.

— Привет. — Она улыбнулась, глядя в его смелые темные глаза. — Я — Нэнси, сестра Ру.

— Да, я уловил сходство. Я — Макс, правильный квартирант, и я всегда возбуждаюсь при виде красивых, не совсем одетых молодых леди. Я весьма обеспокоен относительно своего кровяного давления, когда вы рядом.

Рошан вошел в переполненную кухню как раз вовремя, чтобы услышать это.

— Привет, Макс. Вижу, ты уже начал.

— Что начал? — спросил Макс, не отрывая глаз от Нэнси.

— Должен исполнить хоровую песню «предупреждения о цыганах», — сказал Рошан. — Не обращайте на него внимания, девочки. У него докторская степень по части наставления рогов и соблазнения молодых девушек.

Макс рассмеялся.

— Я учился в Кембридже с этим милым коричневым человечком. Он очень любит меня. Это приятно и весьма печально. Мы уподобились А. Е. Хаусмену и Мозесу Джексону.

— Кому? — спросила Нэнси.

— Был такой поэт А. Е. Хаусмен, — пояснила Руфа, желая, чтобы Нэнси взглянула на нее: ей хотелось подать сестре знак не флиртовать.

Макс оторвал взгляд от Нэнси и повернулся к Руфе.

— Так что ты самая умная.

— Совсем необязательно, — сказала Нэнси. — Люди думают, что она умнее, потому что у нее меньше груди.

Руфа, все еще удрученная привлекательностью квартиранта Уэнди, не могла не рассмеяться.

— Это на случай, если вы не заметите.

Нэнси, вспомнив о том, зачем она спустилась вниз, подвинула журнал Руфе.

— Посмотри-ка, Ру, прямо чудо какое-то!

Журнал был открыт на странице, посвященной благотворительному балу. Руфа рассеянно пробежала страницу глазами, но ничего не заметила. Тогда Нэнси указала ей на верхний снимок. Рядом с герцогиней Глостерской стояла худощавая элегантная женщина в темно-синем бархатном платье, а чуть поодаль…

— О Боже! — изумилась Руфа. — Это же Эдвард!

Стриженые волосы и короткая борода Эдварда не соответствовали смокингу, о существовании которого сестрам не было известно.

— Тайная жизнь майора Эдварда Рекалвера, — сказала Нэнси. — Днем носит простую одежду и копается в своем тракторе. Вечерами якшается с королевскими особами.

— По-моему, весьма впечатляюще, — заметил Рошан. — Мне нравятся его бородка и стриженые волосы.

Нэнси и Руфа рассмеялись.

— Он вышел на фотографии таким, какой есть на самом деле.

— Он выглядит красиво, правда? — спросила Руфа.

Нэнси вновь исподтишка взглянула на Макса.

— В смокингах все кажутся одетыми более или менее со вкусом.

— Не помню, чтобы Эдвард когда-либо рассказывал об этом, — заметила Руфа, с интересом изучая страницу. — Здесь говорится, что он является покровителем фонда Фокса, не знаю, что это такое. О, смотри, этот фонд помогает больным лейкемией, а именно от нее умерла бедняга Элис. Это семейное дело, а ты знаешь, как не любит Эдвард говорить о своей семье. Думаю, что дама рядом с герцогиней — это Пруденс, сводная сестра Элис. — Она вернула журнал Нэнси. — Ее действий он не одобряет.

— Она постоянно выходит замуж, — пояснила Нэнси Максу и Рошану, одарив обоих сверкающей улыбкой. — Вот кому мы должны подражать. Мы ведь еще только новички в брачных делах.

Глава шестая

Первое заседание комитета они провели вечером следующего дня. Макс настоял на своем вхождении в сей орган. Он никак не мог для себя решить, что же такое Брачная игра — то ли веселая забава, то ли чудовищное издевательство над его социалистическими принципами, но он был слишком очарован девицами Хейсти, чтобы не поучаствовать в этом. Купив две бутылки шампанского, он сел там, откуда мог обмениваться с Нэнси пылкими взглядами. Рошан позаботился о тайской кухне и кипе ярких журналов «Харперс», «Тэтлер», «Вог», «Хелло», «О'кей!». Члены комитета расположились на полу гостиной Уэнди вокруг ужасного на вид, но удобного газового камина. Уэнди раздала всем записные книжки и шариковые ручки, усматривая в этой сумасшедшей затее безумный оптимизм Настоящего Мужчины и ощущая веселье, которого не испытывала уже много лет.

Руфа заранее попросила Нэнси не губить все смехом, но она напрасно беспокоилась: все были серьезными — и, как это ни нелепо, — создавалось впечатление заседания настоящего комитета.

— Итак, — сказала Руфа, видя, что все в ожидании смотрят на нее. — Прежде всего необходимо определить объекты.

— Объекты! — воскликнул Макс. — Так ты именуешь этих несчастных злополучных идиотов?

— Я имею в виду наших мужей, — быстро пояснила Руфа. — Предлагаю составить список подходящих кандидатов, который мы потом сократим до двух — по одному для каждой.

Она разделила груду журналов на пять частей и придвинула каждую одному из сидящих. Рошан тут же начал просматривать свою кипу быстро и по-деловому, как банковский служащий.

— Мы ищем богатых и сексапильных или только богатых? — спросил Макс.

— Только богатых, — ответила Руфа. — Когда получим первый список богатых, определим, кто из них сексапильнее.

— А если никто?

— Ты не понимаешь главного, — весьма резко заявила Нэнси. Макс играл роль адвоката дьявола, но она не позволит ему волновать Руфу. — Большой банковский счет подобен большому члену: если человек богат, всегда найдется что сказать о нем хорошего.

Макс взял из своей кипы лежавший сверху журнал «О'кей!» и стал быстро перелистывать его яркие страницы.

— Вы не знаете, чего хотите. К примеру, что хорошего можно сказать об этом?

Он шлепнул по фотографии глупейшего вида звезды рока, и все — даже Руфа — разразились смехом.

— Его зубы в очень хорошем состоянии, — заметила Уэнди. Это вызвало у них новый приступ смеха.

— Это серьезное испытание, — сказал Макс, глядя на Нэнси. — Ты могла бы выйти за такого?

— Он недостаточно богат, — уклончиво ответила Нэнси. — Это ясно. Лично я считаю, что он — настоящий Адонис, но мы ведем эту игру не ради забавы.

Сотрясаясь от смеха, Рошан переворачивал страницы «Тэтлера».

— У меня еще один тест. Вот он, чопорный дьявол. — Он продемонстрировал фотографию симпатичного молодого человека в смокинге, прикрыв рукой подпись. — Ты что, выбросишь его из постели за какую-то ерунду? Думаю, что нет. Глупая девственница вышла бы за него и без гроша.

— Это больше похоже на дело, — заявила Нэнси. — Что скажешь, Ру?

— Не знаю. Полагаю, он довольно красив. — Руфа, сердце которой было основательно потрепано Джонатаном, не привыкла измерять достоинства других мужчин. — В чем смысл этого теста?

— Мы должны либо заставить Макса перестать умничать, либо убрать его из комитета, — сказал ей Рошан. — Взгляни-ка, умник, что скажешь про этого?

Макс пожал плечами.

— Похож на крупье. Но ты хочешь сказать, что он принадлежит к высшим кругам?

— Так и есть — он маркиз, не женат и один из богатейших людей Англии.

— Внесем его в наш список, — заявила Руфа.

Макс добавил себе шампанского и прислонился к софе.

— Почему бы не остановиться на нем? Тогда останется найти еще одного, и мы сможем посмотреть сериал.

— Совершенно ясно, — настойчиво проговорила Руфа, — что это не так-то просто. Мало составить список богатых людей, надо еще найти к ним подход. Личные предпочтения появятся, лишь когда мы отберем мужчин с наибольшим количеством очков по финансовым критериям. Но прежде нужно детально спланировать свои действия.

Воцарилось молчание. Макс развалился, прислонившись к подушкам, его озорные черные глаза смеялись над Руфой.

— Ты уже все просчитала?

— Насколько это возможно.

— Итак, критерии таковы: сначала — деньги, потом — доступность. Затем — личные предпочтения.

— Верно, — сказала Уэнди. — Руфа, а принца Уэльского отбирать? Или же он недоступен?

— Фу, эти его уши! — воскликнула Нэнси, поморщившись.

Руфа была напряжена и чувствовала себя неловко, понимая, что Макс смотрит на нее и ждет ответа.

— Да, сбросим его со счетов. Мы должны быть реалистами.

— В любом случае, — отметила Нэнси, — принц не спасет Мелизмейт, разве только он убедит правительство поддержать наши дела.

— Но тогда может произойти революция, — сказал Макс, все еще бросая на Руфу насмешливые взгляды. — Ты же не хочешь сложить свою голову.

Рошан отбросил журнал и взялся за следующий.

— Макс, перестань выхолащивать Брачную игру. Мы понимаем, что она не соответствует твоим принципам, верно?

— Просто я не в состоянии постичь ее, — сказал Макс. — Пока у меня складывается впечатление, что вы настолько увлечены шикарной жизнью, что готовы продать себя мужчинам, которые вам даже не нравятся!

Губы Руфы побелели. Она не знала, что ему ответить. Макс обвинил их в самом отвратительном лицемерии. Он отказывался понимать, что они затеяли Брачную игру в надежде на награду, которая стоит жертв.

Глядя на нее, Нэнси быстро проговорила:

— Это не потому, что мы хотим роскошной жизни. Речь идет о спасении дома, который так много значит для нас и значил для нашего отца. Мы должны сделать это. Мы обязаны — ради его памяти.

— Его дух присутствует в каждом камне этого дома, — добавила Уэнди со слезами на глазах.

— Ты не знал его, Макс, — сказала Руфа. — Я не могу объяснить тебе, каким замечательным человеком он был.

Макс смягчился:

— Извини. Но во всем этом есть что-то очень печальное. Вы обе — существа возвышенные. Вы рождены, чтобы быть объектом обожания. А вы лишаете себя шанса влюбиться по-настоящему.

Вновь воцарилось молчание. Нэнси видела, что Руфа пытается не поддаваться приступу отчаяния. Все это зашло слишком далеко.

— Откуда ты знаешь, что мы не сможем влюбиться? — спросила она. — Если не хочешь нам помогать, иди приготовь чай.

— Макс никогда не готовит чай, — заметила Уэнди. Она оторвалась от журнала и взглянула на Руфу. — А Гарольд Пинтер достаточно богат?

— Видимо, нет, — сказала Нэнси.

Рошан грациозно вскочил на ноги.

— Я уже все просмотрел, поэтому пойду и приготовлю чай. Макс, ты с нами или против нас?

Глядя на Нэнси, Макс придвинул к себе свою кипу журналов.

— С вами. Я считаю это безумием, но я нужен вам.

После многочасового пробега по страницам журналов они наметили свои первые объекты. Они упорно отстаивали свои мнения, записывая и вычеркивая имена. Везде валялись обрывки бумаги. Макс, который к любому занятию подходил очень серьезно, со всей энергией принялся за Брачную игру и оказался действительно полезен. Отдавая дань полету фантазии сестер Хейсти, он выделял мужчин наиболее доступных.

— Думаю, можно объявить заседание закрытым, — сказал он в половине второго ночи. — Мы с Рошаном просмотрим имеющиеся картотеки с вырезками и составим соответствующие досье. — Макс работал стажером-продюсером по вопросам искусства на Би-Би-Си — «Радио четыре», а Рошан был заместителем редактора по стилистике одной вечерней газеты. Руфа теперь благодарила Бога за возможность воспользоваться помощью квартирантов Уэнди.

— С объектом, выбранным для Нэнси, будет намного легче, — продолжал Макс, — хотя, чтобы просмотреть все вырезки, нам понадобится уйма времени, а вот с кандидатом для Руфы будет сложнее, но, насколько я понял, временами он выбирается в оперу. Можно проследовать за ним до Глайндборна и изобразить обморок у его ног.

Рошан был не совсем удовлетворен этим.

— Я по-прежнему считаю, что Руфе должен достаться маркиз. Они составили бы замечательную пару.

— Можно потратить годы, чтобы подобраться к нему. Давайте все-таки будем реалистами. — Макс громко зевнул, потянувшись и обнажив безупречные белые зубы. — Девушки, я, однако, разочарован тем, что у вас так мало контактов. Я думал, что в высшем обществе все друг друга знают и сочетаются браком с кузинами.

— Настоящему Мужчине не нравилось традиционное высшее общество, — сказала Руфа. — Он выпал из своего круга, когда влюбился в нашу маму. Она из другого мира.

Макс был заинтригован.

— Он женился на женщине не своего круга, да? Это многое объясняет. Так же поступил и мой дядя, и никто не разговаривал с ним много лет. Английское дворянство и богатые евреи, очевидно, имеют массу общего.

— Дело не в том, что нашу маму не приняли, — быстро добавила Руфа. — Он никому не представил ее — вот в чем дело, потому что никто не проявил участия. А ее родители отнюдь не были бедными. Они владели магазином.

— И не одним, — добавила Нэнси, — а целой сетью. Мама говорила, что родители перестали разговаривать с ней, когда она убежала и забеременела Руфой. Я никогда не видела дедушку с бабушкой, но думаю, что я, должно быть, похожа на них.

Руфа тихонько засмеялась.

— Настоящий Мужчина говорил мне, что у меня жилка лавочника.

Нэнси, довольная тем, что заставила Руфу улыбнутся, нагнулась к сестре, чтобы в порыве нежности легонько толкнуть ее локтем.

— Но ты, дорогая, отличаешься от меня. Уверена, что в тебе больше голубой крови, чем во мне. Но на деле мы гибриды — мелкопоместное дворянство, джентри — и потомки Вильгельма Завоевателя. А фамильные лавки на углу улиц давно уже позакрывались. Поэтому мы никого не знаем. Большинство из друзей Настоящего Мужчины отвергли его…

— За исключением Рекалвера, — заметила Руфа.

— …а он восстановил против себя соседей. Они называют нас «эти маленькие девчонки-хиппи из поместья».

Макс и Рошан слушали с неослабевающим интересом.

— Неужели люди действительно думают о классовой принадлежности в наше время? — спросил Макс.

Рошан вздохнул и сказал:

— Боже, какая романтика: любовь сквозь социальные преграды!

— Настоящий Мужчина был величайшим в мире романтиком, — торжественно произнесла Уэнди. — Это все, что следует знать о нем. Для него не существовало никаких барьеров. Помню, например, в конце восьмидесятых где-то на шоу в Бате он заставил леди Гарбер уступить мне место, когда мне отдавила ногу свинья…

Нэнси, Макс и Рошан покатились со смеху. Губы Руфы дернулись, но она сумела сохранить спокойствие.

— Макс, ты вроде бы говорил, что завтра утром у тебя интервью? Думаю, пора спать, иначе просидим здесь до рассвета.

Уэнди, сияя, кружила вокруг них: она прекрасно провела вечер. Нэнси и Руфа унаследовали дар отца — мгновенно организовывать развлечения. Она чувствовала, что помолодела на десяток лет.

— Прекрасно. Напоследок сверим наши записи.

Макс записал основные данные двух кандидатов на отдельных листах. К каждому листу он прикрепил соответствующие статьи и фотографии, вырезанные из журналов. Затем он зачитал свои записи, дерзко и с вызовом чеканя слова, обращенные преимущественно к Нэнси:

— Джордж Хиссоп, граф Шерингемский.

Возраст: 32 года.

Семейное положение: холост.

Финансовое положение: богат. Владеет и обширными землями в Канаде.

Адрес: Линнский замок, Шерингем, Норфолк.

Личный телефонный номер: не определен.

Примечания: серьезных связей не имеет, редко фотографируется, о нем мало пишут, иногда появляется на благотворительных мероприятиях. Известен как утонченный знаток оперы. Возможно, будет нелегко впервые выйти на него, но, по мнению комитета, он настолько подходит Руфе, что этот факт значения не имеет. Мы считаем, что его привлекают леди знатного происхождения. По мнению комитета, Руфа должна проявить себя как потомок норманнов во всем блеске, на фоне этого великолепия его знакомые будут казаться выскочками. Полагаем, что ситуация, когда на него смотрят сверху вниз, непостижимым образом взволнует его.

Тимоти Дурвард, еще его называют Тигр.

Возраст: 29 лет.

Семейное положение: разведен, детей не имеет.

Финансовое положение: владеет сетью супермаркетов. Его мать — дочь графа.

Адрес: Хупер-парк, Вутон, Уилс.

Личный телефонный номер: не определен.

Примечания: скорее всего, на него легко выйти — он постоянно фигурирует в бульварных газетах благодаря своим похождениям. Его хобби — драки, пьянство и молодые девочки. Он так же шумлив и бесполезен, как распутник эпохи Регентства. Любит леди с большими грудями. Стал знаменит, пробежав голым на стадионе «Туикнем», — дуракам закон не писан. Женился на второсортной манекенщице в возрасте двадцати одного года. Развелся и выплатил ей компенсацию, но лишь после того, как был арестован за непристойные выражения в ее адрес. С тех пор флиртовал с обнаженными натурщицами, но длительных связей не имел. Комитет считает этого кретина малопривлекательной кандидатурой, но Нэнси проявляет упрямство и настаивает на том, что сможет укротить его.

Собравшиеся смеялись и свистели на протяжении всего чтения, а слово «кретин» заставило их стонать от удовольствия.

— Несомненно, я смогу укротить его, — заявила Нэнси, вытирая глаза. — Я регулярно выпроваживала из паба «Герб Хейсти» двух-трех таких молодчиков из сельскохозяйственного колледжа Сиренчестера. Они всегда мямлят «ну и ну», прежде чем ухватить за сиськи.

Руфа взглянула на фотографии, которые Макс прикрепил к каждой странице. Гоняться за такой личностью, как граф Шерингемский, — это, конечно, проблема. Он был высоким и поджарым, а белизна светло-русых волос придавала ему серебристую ауру. Все в нем говорило об особой утонченности. У него были бледно-голубые глаза и прозрачная кожа. Он выглядел так, будто сильный порыв ветра иссушил его, как орхидею. Руфа знала, что сможет уважать саму изысканность такого человека. Она сможет считать его Прекрасным Принцем, способным спасти королевство ее отца.

В то же время стыдно, что Нэнси придется побегать за таким человеком, как Тигр Дурвард. Руфе встречались бульварные газеты, лишь когда в них завертывали овощи, но даже она слышала о нем. Его мясистое, бесформенное тело и грубое багровое лицо были обычным приложением к таким заголовкам, как «Наследник "Сейвсмарта" просит отсрочки для уплаты штрафа за превышение скорости» или «Эксклюзив: Мэй Джакуззи флиртует с Тигром». Но, возможно, он не так плох, как его представляют.

Уэнди со стоном и раздражением начала тяжело подниматься с полу.

— Иду спать. Не оставляйте на кухне кавардак.

— Не оставим, — Руфа опустилась на колени и стала собирать кружки и тарелки. — Завтра предпримем первые шаги.

— Прошу прощения, — сказал Рошан. — Завтра мы покупаем вам приличную одежду.

Не обращая внимания на страдальческое выражение лица Руфы, Рошан просил ее назвать точное количество денег на банковском счету. Сумма, отведенная для покупок, встревожила его.

— Я не позволю тебе делать это кое-как. Вы обе эффектны, но этого недостаточно. Боюсь, что вы похожи на двух маленьких девочек из сельской местности, и за вас не дадут запрашиваемую цену.

Мода была его религией и средством существования. Он сопровождал Руфу с Нэнси по Бонд-стрит с деловитым почтением церковнослужителя, знакомящего посетителей с убранством собора.

— Если, девочки, вы всерьез хотите выйти замуж за богатых, одежда должна стать основным объектом инвестирования. Я процитирую вашего достопочтенного отца: делайте вид, что вы принадлежите к этому кругу. Богатые якшаются со всякими людьми, но в душе они имеют склонность жениться на девушках из своего круга.

— Надеюсь, это не будет очень дорого? — взмолилась Руфа. — Не могу поверить, сколько я извела на четыре пары туфель и две сумки. — Ее губы побелели от потрясения.

— Туфли и сумки из «Прада», — проговорил Рошан с нарочитым терпением. — Но если вы хотите выйти за мусорщика, дерзайте — закупайте все остальное в «Бритиш хоум сторз». Если вы не готовы иметь дело с тысячами, то напрасно теряете время.

— Он прав, и ты это знаешь, — сказала Нэнси, дружески подтолкнув ее локтем. — Так что не возникай. — Неожиданно она остановилась перед светящейся витриной. В ней находился единственный манекен, облаченный в зелено-желтый бархат. — Разве не чудо?

— «Москино»? Забудь об этом. — Рошан потянул ее за рукав, чтобы оторвать от витрины. — Это блеск, и ты можешь остановить движение транспорта, если наденешь его. Но это не соответствует целям твоей игры.

— Тогда что же ты предлагаешь? — Нэнси не видела смысла покупать дорогую одежду, если она не производит нужного эффекта. — Двойной комплект и жемчуга?

— Да, — сказала Руфа. — Мы должны выглядеть богатыми.

— Вы должны выглядеть элегантными, — поправил ее Рошан. — Вам нужны «Шанель» — но не ее аксессуары, «Жиль Сандер», «Армани», «Миу Миу» и Бог знает что еще. Последний раз прошу: оставьте это на мое усмотрение.

Нэнси дерзко улыбнулась:

— Прекрасно. Куда дальше?

— «Ригби и Пеллер».

— Боже, что это? Звучит как название похоронной фирмы.

— Они делают корсеты для королевы, — величественно произнес Рошан. — А для вас — бюстгальтеры.

— Но нас не волнует нижнее белье, — возразила Нэнси. — Никто его не увидит.

Рошан вздохнул:

— Шик, девушки, начинается с основания. Подходящий бюстгальтер — это часть имиджа, который я создаю для вас.

— Но у меня куча этих чертовых бюстгальтеров, — пожаловалась Нэнси.

— Да, и «балкончики», и нейлоновые, и как их там, которые возводят твои роскошные груди к самому подбородку. Настоящие леди подвешивают их ниже.

Она засмеялась.

— Разве я не выгляжу сексуально?

— Лишь в определенной степени, — сказал Рошан. — Тебе нужно меньше сексуальности. А Руфе, честно говоря, не мешало бы побольше. Что ты в данный момент носишь под шерстяной кофтой?

— В общем, ничего…

— И твоя грудь выглядит как гладильная доска. Ты не должна скрывать свои достоинства.

Взяв ее за руку и глядя ей прямо в глаза, он добавил:

— Доверься мне.

Нэнси сразу же понравилась Рошану, но с Руфой все обстояло по-другому. Он любил Руфу страстно, но без сексуального влечения, подобно средневековому рыцарю, и поклялся себе, что введет ее в общество разодетой, как принцесса. Он таскал их по магазинам, пока они не нагрузились многочисленными сумками и коробками. Когда они взяли такси, короткий январский день клонился к вечеру.

— Это не значит, что мы покончили с этим делом: нужна как минимум еще неделя, чтобы отсортировать некоторые вечерние платья.

Руфа не могла и слышать о вечерних платьях. У нее в животе что-то тревожно сжималось, когда она вспоминала, сколько денег потрачено и каков источник их поступления. Ситуацию ухудшало глубокое удовольствие, испытываемое ею от красивой одежды, — темный блеск плотного шелка, маслянистая мягкость настоящей кожи. Брошенные на чашу весов роскошь и фривольность действовали коварно и опьяняюще. Она уже встретилась с Доброй Волшебницей и отведала ее заколдованное турецкое зелье, и теперь единственное, чего она желала, — это новых впечатлений. Эдвард пришел бы в ужас.

«Обратного пути нет, — размышляла она, — мы обязаны преуспеть».

Когда они вернулись домой, Нэнси хотела посидеть за чашечкой чая, но остальные не желали и слышать об этом. Рошан повел сестер прямо наверх, чтобы превратить двух сельских девушек в красоток голубой крови, которым предначертаны ослепительные брачные предложения.

Уэнди и Макс составляли ожидавшую в кухне аудиторию. Уэнди была немного удивлена, что Макс проявляет к этому столько интереса. Приезд Нэнси и Руфы сделал его раздражительным и отрешенным, но он стал проводить дома больше времени, чем раньше. Обычно к дому Уэнди он относился как ко временному пристанищу восходящего гения. Но теперь приходил домой раньше, и всякий раз, когда Уэнди появлялась из своей приемной, она находила его расхаживающим взад и вперед.

— Неопределенность убивает меня, — сказал он. — Ты не хочешь попить чайку, Уэнд?

Она была уже наготове.

— Хочешь угостить?

— Нет. Просто подумал: ты собираешься поставить чай.

— Много думаешь, — сказала Уэнди. — Я не слуга.

— О'кей, о'кей. — Он агрессивно схватил чайник. — По крайней мере займусь чем-то.

— Ты не в себе, что ли? — Уэнди задумчиво взирала на своего красивого квартиранта. — И причина — Нэнси, да? Можно было догадаться, что она тебе понравится.

Макс был уязвлен, но постарался перевести все в шутку.

— Она восхитительна. Да и Руфа тоже. Я это сразу же заметил.

— Ты испортишь все дело.

— Ради Бога, Уэнди, дай мне прийти в себя, — отрезал Макс. — Чего же ты хочешь, когда приводишь в дом двух златокудрых богинь? Собираешься выселить меня как рехнувшегося?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Они приехали сюда, чтобы выйти замуж за богатых.

— И я им мешаю?

Уэнди улыбнулась. Магическая сила сексуальности Макса напомнила ей атмосферу, сложившуюся вокруг Настоящего Мужчины.

— Это не было бы проблемой, особенно если бы ты не нравился так Нэнси.

Он ухмыльнулся.

— Ты так считаешь?

— Ее нужно лишь немного подтолкнуть — и она по уши втрескается в тебя.

— Всего-то? Спасибо, Уэнди.

Она нехотя засмеялась.

— Ты ужасен. Хочу лишь заметить: не сбивай ее с толку, если ты… если у тебя нет серьезных намерений.

Макс передал ей чашку серого, еще не совсем заваренного чая и резко опустился на стул. Стул предостерегающе затрещал под его тяжестью. Макс не был крупным мужчиной, но ему всегда не хватало пространства.

— У них действительно серьезные брачные намерения?

Уэнди пила чай маленькими глотками.

— Весьма серьезные, хотя не могу сказать, что одобряю это. Семья очень нуждается в деньгах. Но я бы, конечно, хотела, чтобы они вышли замуж по любви.

— А почему они не могут влюбиться? На кой черт вся эта глупая затея с браком?

— Настоящий Мужчина был большой поклонник брака.

Макс фыркнул.

— Только на словах, потому что это давало ему прекрасный предлог не связывать себя надолго ни с кем из своих возлюбленных.

Уэнди была вынуждена признать, что в этом есть доля истины. Она не должна позволить Максу думать, что это действительно так.

— Да нет, он очень верил в привязанность на всю жизнь к одной женщине. И этой женщиной была Роза. Я всегда знала это.

— Ну а что же оставалось на твою долю? — спросил Макс. — Как ты могла вот так поехать и влюбиться в него, зная, что в конечном счете он бросит тебя?

— Настоящий Мужчина не бросал меня, — сказала Уэнди. Мечтательно улыбаясь, она приложила губы к краю чашки. — Он не поступал так и с другими. Он просто умел блестяще пользоваться жизнью.

Она знала, что это звучит, по меньшей мере, странно, знала, что никогда не убедит Макса. В душе она хранила доступные лишь ей одной воспоминания, которыми она не собиралась ни с кем делиться…

…Настоящий Мужчина лежал на спине на мокрой лужайке у небольшой реки в Мелизмейте. Дело было в конце весны, и воздух был насыщен ее благоуханием. Когда Уэнди полузакрывала глаза, то видела его как наяву — с закинутыми под голову руками, красивым профилем, обращенным к приветливому голубому небу.

И он говорил:

— У тебя стремление к поэзии, Уэнди. Ты никогда не обретешь счастья, если не будешь поддерживать эту поэтическую склонность.

Она сидела рядом с ним в высокой траве.

— Что ты имеешь в виду? Что я должна делать?

— Просто обосновывайся как можно ближе к тому месту, где действительно хочешь находиться.

— О… — Именно там она и хотела быть всегда — в этом сиянии солнца и состоянии безмятежности.

И Настоящий Мужчина сказал:

— Я имею в виду вот что, дорогая. Люди напрасно разочаровываются в жизни, когда чувствуют, что им не хватает чего-то. Даже двадцать пять процентов желаний лучше, чем сто процентов того, что тебе вообще не нужно.

Это была сложная для объяснения философия — что-то вроде того, что, мол, лучше: любить и потерпеть фиаско, или никогда не испытать любви. Люди не всегда так считают. Однако Уэнди разделяла его взгляд. Если бы у нее был выбор между браком с другим человеком и крупицей внимания Настоящего Мужчины, она, не колеблясь, выбрала бы последнее. Любовь к Настоящему Мужчине сожгла ей крылья, но лучше быть мечтателем с подожженными крыльями, чем обычной женой без крыльев…

Она вновь вспомнила о Максе.

— Не знаю, почему ты выступаешь против брака. Ты что, не собираешься жениться в один прекрасный день?

Он пожал плечами.

— Когда-нибудь женюсь. Но мне это не грозит, пока не встречу еврейку.

— Почему?

— Поразмысли, — предложил он раздражаясь.

— Ах да. Потому что ты сам — еврей.

— Да, Эйнштейн. И если я женюсь не на еврейке, с матерью случится нервное потрясение, — он мрачно улыбнулся. — Так что не волнуйся о том, что я разрушу Брачную игру коварных сестер Хейсти. Понятно?

— Я лишь стараюсь присматривать за ними… — Уэнди не могла понять, почему он так завелся.

— Спокойствие, мелюзга! — в комнату неожиданно влетел Рошан. — Пора вас поразить моими способностями. — Он отошел в сторону, пропуская вперед Нэнси и Руфу.

Они, улыбаясь, обменивались взглядами. Видно было, что они более чем довольны собой.

Макс и Уэнди молча созерцали сестер.

Наконец Уэнди дала волю своим чувствам:

— Вы обе потрясающи! Если бы только Настоящий Мужчина видел вас сейчас…

На Руфе был черный костюм свободного покроя поверх тонкой шелковой блузы кремового цвета. Ее волосы свободно спадали на плечи. Она казалась безупречно красивой, изысканной, но в то же время очень нежной, земной. Настоящим же откровением была Нэнси. На ней был темно-серый приталенный пиджак и длинная черная юбка. Никаких сосков и локонов: у обновленной Нэнси груди были неподвижными, а ее роскошные рыжие волосы умело уложены французской косой. Она по-прежнему была живой и сладострастной, но в ее облике уже ничего не было «от проститутки»! Невероятно, но она была настоящей леди.

Макс, взиравший на нее с притворным негодованием, встал.

— Боже, что он с тобой сделал?

— Тебе не нравится? — спросила Нэнси.

— Конечно же, ему нравится, — Руфа вся сияла, почти примирившись с пробелом в своем банковском счете. — Ты великолепна. Принцы и герцоги будут соперничать друг с другом за право жениться на тебе.

— Я не могу взять на себя всю честь за происшедшее, — сказал Рошан. — Кровь есть кровь. Мне пришлось лишь немного поработать для придания блеска.

Нэнси рассмеялась.

— Прелестно, — она сверлила взглядом Макса, и было ясно, что он загипнотизирован ею.

— Да, вот теперь я верю, — заявила Уэнди. — Признаться, поначалу у меня были сомнения, но теперь я действительно вижу перед собой леди Шерингем и миссис Дурвард!

Нэнси ухмыльнулась, глядя на Руфу:

— Не беспокойтесь, ваша светлость. Когда мы приедем погостить в ваш замок, я заставлю Тигра спать в собачьей конуре.

Глава седьмая

Рошан ворвался на кухню, снимая на ходу свое серое «в елочку» — на манер Пола Смита — пальто, чтобы сообщить важную новость: прошла всего неделя после выбора подходящих кандидатур, а он уже нашел место, где им начинать свой дебют. Пианист Раду Лупу давал концерт в Шерингем-хаус в пользу общества ревматоидного артрита. Шерингем-хаус — лондонская резиденция графов Шерингемских. Билеты были распроданы друзьям и родственникам членов комитета. Но Рошану удалось выбить для себя аккредитационную карточку.

— К счастью, я знаю еще с колледжа человека, который занимается вопросами по связям с общественностью, — сияя проговорил он. И, обращаясь к Максу, добавил: — Это Эрмьон Портер, очень полезная особа.

Макс кивнул.

— Да, она богатая и толстая.

— Так вот, она поверила мне, когда я назвал себя музыкальным критиком. За день до концерта я пригласил ее на обед. Взываю к небесам, чтобы она не проверила, кто я.

Рошан выскочил из комнаты, чтобы бережно повесить на плечики свое бесценное пальто. Затем он снова влетел в комнату и воскликнул:

— Боже, неужели! Не могу поверить своим глазам. Нэнси стряпает?

Макс и Руфа сидели за столом. Руфа чувствовала себя не в своей тарелке, то и дело хватаясь за чашку с мятным чаем. Макс ухмылялся, очарованный движением бедер Нэнси, которая чистила у плиты лук. Она тешила себя иллюзией, что сможет приготовить болонское спагетти. Накануне она с Максом совершила поездку в Сенсбери специально для того, чтобы купить все необходимое. В центре стола стояли пузатые бутылки «Бароло». Со всем остальным — дешевым мясом, маринованными помидорами, сушеными травами — она обращалась с такой беззаботной жестокостью, что Руфу всю передергивало.

— Не могу делать из Ру мученицу, — шутила Нэнси. — Она постоянно вкалывает на кухне, и это нечестно.

— Я не мученица, — протестовала Руфа. — По правде говоря, я люблю готовить. У меня это получается лучше, чем у тебя.

— Ты знатная повариха, дорогая, но не терпишь конкуренции. Надеюсь, мой соус удивит тебя.

Губы Руфы передернулись:

— Спасибо, он уже поразил меня.

— Успокойся, Ру. Хоть раз в жизни дай мне проявить себя.

Рошан взглянул на месиво, кипящее на плите, и состроил рожицу Руфе за спиной Нэнси. Руфа виновато фыркнула.

— Какая приятная новость относительно концерта, — быстро проговорила она. — Это как раз то, что нам нужно.

— Ты сможешь оценить свой будущий дом, — сказала Нэнси, вытряхивая сухую приправу из пакета, — и решить, где расположишь новую оранжерею.

— Раду Лупу — потрясающий исполнитель, — сказала Руфа. — Настоящий Мужчина водил меня в Челтнем послушать его.

— Да, но в чем мы пойдем и как ты нас проведешь? — спросила Нэнси.

Рошан осторожно откупорил одну из бутылок с вином и вынул из буфета четыре бокала.

— Мужчины — в смокингах, так что одевайтесь в самые что ни на есть вечерние платья.

Проблема вечерних платьев волновала Руфу. С одной стороны, она хотела иметь вечернее платье так же страстно, как Золушка. С другой — эта вечная проблема денег. Руфа всю ночь не сомкнула глаз, наблюдая за оранжевыми ромбовидными полосками на потолке от уличных ламп, переживая по поводу денег, денег и денег. Это походило на жизнь в оковах.

— А нельзя ли взять напрокат? — задумчиво спросила Руфа.

— Нет, — отрезал Рошан. — Я не повезу вас в Шерингем-хаус с чьими-то пятнами от супа на одежде. Даже если прокатный пункт более или менее приличный, дамские платья в нем никудышные. Рискуете простоять без внимания — вам следует выглядеть божественно. — Он взял из рук Руфы чашку с мятным чаем и заменил его бокалом вина.

Она улыбнулась.

— Ты прав. Придется выкладывать все, что имеем. Постараюсь отнестись к этому как к инвестированию.

— Я надеюсь на проход «зайцем», — сказала Нэнси. — Я всегда любила прорываться без билета.

— Надеюсь, это не будет очень сложно, — сказала Руфа. — Зачем беспокоиться о дорогом платье, если можно пролезть сквозь окно туалета.

— Мы не можем позволить себе испортить прическу или ободрать бедра, — заметила Нэнси.

Рошан наполнил вином свой бокал и опустился на стул.

— Не беспокойтесь. Я буду внутри и постараюсь обеспечить ваш проход — через служебный вход или заднюю дверь.

— Это выглядит так же здорово, как ограбление банка, — проговорил, посмеиваясь, Макс. — Попытаемся вначале выяснить, где находятся подсобные помещения. Снаружи можно определить расположение дверей и окон. — Он энергично подался вперед. — Я сделаю вот что: позвоню с работы, скажу, что хочу перепроверить качество поставляемых продуктов. Найду благовидный предлог и разузнаю все, что нужно.

— Это было бы замечательно, — сказала Руфа. — Ты так добр…

— Девочки, я участвую в Брачной игре из спортивного интереса!

Руфа подумала, что он просто охотится за Нэнси. Если сестрица даст слабину, придется ей действовать в одиночку. Она не была уверена в том, что Настоящий Мужчина одобрил бы ее позицию, — а вдруг Нэнси по-настоящему влюбится в Макса и будет счастлива с ним? Но пока этого не произошло, ее любовную энергию можно направить на что-нибудь полезное.

Руфа улыбнулась Максу:

— Думаю, мы можем пообещать тебе неплохое развлечение. — Она улыбнулась, оглядывая всех. — Знаете, я и в самом деле думаю, что это сработает.

Макс поднял свой бокал.

— Ватсон, Игра начинается.

Хотя Руфа все еще улыбалась, она была немного встревожена. Действительно, Ватсон. Она — одна из тех, кто выступает в роли охотника, и ему следует помнить об этом.

Рошан сообщил, что в следующую субботу он будет сопровождать девушек в Харвей-Николс. В четверг вечером Руфа позвонила в Мелизмейт.

На звонок ответил Линнет:

— Слушаю! Слушаю!

Руфа уселась поудобней и, полузакрыв глаза, представила себе Линнет на кухне в Мелизмейте. Сестры очень скучали по племяннице. Почти ежедневно Нэнси просила Руфу выделить часть столь драгоценных денег на угощения и отослать девочке. И чаще всего Руфа соглашалась.

— Привет, дорогуша. Это Ру.

— Привет, Ру. Что ты делаешь?

— Пью чай. Нэнси вышла, а Уэнди смотрит «Больницу для животных».

Линнет непременно должна знать где кто.

— А где эти дяди? — спросила она.

К сожалению, это, видимо, гены. Руфа давно заметила особый интерес племянницы к противоположному полу.

— Макс и Рошан ушли вместе с Нэнси. Я не захотела пойти с ними. А как ты поживаешь? Чем занимаешься?

— Да вот, стою здесь в новых розовых тапочках, которые подарил мне папа.

Руфа улыбнулась. В ее воображении рисовалась восхитительная картина. Ей так хотелось обнять это воздушное, извивающееся, полное чувства собственного достоинства маленькое существо!

— У тебя новые тапочки? Как здорово… Бедняжка Нэнси позавидует.

Это было частью игры, в которую Нэнси часто играла с Линнет. Она притворялась, что хочет украсть обновки Линнет, и плакала от досады, когда они оказывались ей малы.

Линнет захихикала, после чего возникла долгая пауза.

Руфа подсказала:

— А как поживают мама и папа? — Она всегда старалась быть в курсе любовных похождений Рэна. — Они здоровы?

— Здоровы, — ответила Линнет с запинкой, вероятно, она стала думать, как они поживают. — Папа часто навещает нас. Наверное, потому, что не может найти новой девушки.

«Хорошо, — подумала Руфа, — это значит, Лидди удерживает его».

— А как Троцкий?

Троцкий — это морская свинка, которую Рэн подарил Линнет на Рождество.

Девочка восторженно засмеялись.

— Бабушка разрешила ему побегать по столу, и он… он…

Ее охватило бурное веселье. Руфа тоже засмеялась: хохот Линнет был таким красивым.

— И он… он накакал в масло!

— О ужас! Бедная бабушка! Она ругалась?

— Да, она шлепнула его по заду. Она сказала, что в следующий раз проткнет его пешней для льда, но это она сказала просто так, они с Роджером хохотали, как и я. Я собираюсь записать об этом в своей тетрадке.

— Так хотелось бы почитать, — сказала Руфа. — Бабушка рядом?

— Да. Она хочет поговорить с тобой, когда мы закончим.

— Хорошо. Ну, пока.

Линнет расстроилась.

— Я же не сказала, что закончила.

— Извини. — Руфа с тревогой размышляла, почему Роза хотела с ней говорить. — А… как Братья Рессани?

— Мне очень нужно, чтобы Нэнси говорила за них. — Голосок Линнет стал жалостливым, с обвиняющими нотками. — Без нее не получается.

Драма с Братьями Рессани — это совместное творение Нэнси и Настоящего Мужчины. Через несколько дней после его смерти, будучи не в состоянии вынести замешательство Линнет, Нэнси с готовностью взяла на себя это бремя.

«Это способ сохранить о нем память, — сказала она Руфе. — Я не могу позволить им тоже умереть».

Линнет продолжала:

— Когда за них говорит Роджер, они всегда такие послушные и не делают ничего интересного. Что? Что? — Руфа услышала неразборчивый голос Роджера. — Что? Я не слышу!

Роджер приблизился к телефону, и было слышно, как он сказал:

— Тебе нужно уже идти, если хочешь прокатиться верхом.

— Хочу, — сказала Линнет, — иду, иду… до свидания.

Послышалось какое-то шуршание, затем трубку взяла Роза.

— Ру? Дорогая, извини, не хочу попусту болтать… но у нас очередное маленькое несчастье.

Шок подействовал, подобно ушату холодной воды. Еще одно несчастье в целой цепи несчастий в Мелизмейте. Они каждую минуту напоминают о себе.

— О Боже, что произошло на этот раз?

Резкий голос Розы смягчился.

— Никто не умер. Не такого рода несчастье.

— Значит, деньги, — смиренно проговорила Руфа. — За что и сколько?

— Мне очень не хочется перекладывать это на тебя, дорогая, но я не знаю, что делать. Совет откопал какие-то неувязки с тарифами. Требуют почти пять тысяч фунтов.

У Руфы перехватило дыхание.

— Боже милостивый, обнаружить одну из невинных махинаций Настоящего Мужчины в такое время!

— Он должен был бы поставить тебя в известность, — бесстрастно проговорила Роза. — Уверена, что ты обвела бы Совет вокруг пальца более успешно.

— Я не об этом… но что нам делать? Пять тысяч фунтов! — Руфа терла лоб, отчаянно пытаясь что-нибудь придумать. — А не могла бы ты попросить банк увеличить кредит с выплатой после продажи?

— Ты шутишь, — сказала Роза. — Я и так растапливаю печь угрожающими письмами из банка.

— Да. Но ты должна делать то, что сделал бы Настоящий Мужчина, и пусть все идет своим чередом, пока ты не получишь судебной повестки.

— Дорогая, повестка пришла сегодня утром.

Обе молчали. Затем Руфа издала дрожащий, подавленный вздох.

— Не знаю, что и делать. Придется обратиться к Эдварду.

— Я обращалась.

— Что? И он отказал?

— До сбора урожая у него не будет и пенса, — Роза засмеялась, но в голосе не слышалось веселья. — Он был настолько любезен, что не дал мне опуститься перед ним на колени, и я благодарна ему за это. Затем он напомнил мне о броши, которую подарил тебе, и сказал, что у тебя должно кое-что остаться, после того как ты оплатишь занятия.

— О дьявол!

— Вот так-то. Эдвард сказал, что ты можешь оплатить счет сейчас, а он возместит деньги потом. Это была невиданная щедрость с его стороны. Я провела ужасные минуты, стремясь заручиться его пониманием. Я заслуживаю Оскара. Не могу припомнить, о каких чертовых занятиях идет речь.

— «Пру Лейт», — мрачно проговорила Руфа.

— А, я знала, что это связано с едой. Но в любом случае я не могла ему сказать, что ты растратила все деньги на попытку заловить богатого жениха. Я пробормотала слова благодарности и отвалила.

— Мы еще не израсходовали все, — сказала Руфа. В принципе она знала, что делать. Финансовую махинацию Настоящего Мужчины (надо надеяться, последнюю из разоблаченных) следовало оплатить деньгами, вырученными за брошь Эдварда. Остального хватит, чтобы «целомудренная студентка» прожила на голодном пайке до получения работы. О вечерних платьях теперь можно забыть с легким сердцем.

В ее взгляде отразилась горечь разочарования. В тот самый момент, когда Брачная игра стала казаться перспективной, от нее пришлось напрочь отказаться.

— Итак, в Шерингем-хаус мы не едем. Когда я оплачу этот злосчастный счет, у нас едва хватит мелочи, чтобы купить себе пару мешочков для мусора. Все это крайне неприятно, но надо было такое предвидеть. Когда я составляла планы, я не приняла во внимание «эффект Мелизмейта».

Руфа оперлась на плюшевую скамью, прожженную сигаретами. Она предприняла беспрецедентный шаг, отыскав остальных в «Дьюк оф клэранс», в двух кварталах от дома Уэнди. Она относилась к пабам резко отрицательно, но не могла вынести без Нэнси крах всех надежд. Остальные выслушали прискорбную новость в молчании.

Рошан сочувственно сжал ей руки.

— Что же ты будешь делать?

Она попыталась засмеяться.

— Не знаю. Наймусь в гувернантки.

— Вы не должны сдаваться, — нахмурившись, сказал он. — Я не позволю. Вы вложили слишком много. Можно несколько уменьшить расходы.

— Мы и так уже действуем на пределе. Если снизить еще, то нам крышка.

Макс поднялся.

— Тебе нужно выпить.

— Думаю, да, — с благодарностью сказала Руфа. — Будь добр, белое вино с содовой.

«Дьюк оф клэранс» был насквозь прокурен. Он громыхал самоуничижающими мотивами в стиле «кантри». Изысканность новых лондонских пабов с подробными меню и изогнутыми спинками стульев еще не дошел до переулков Тафнел-парка. «Клэранс» навевал тоску и пессимизм. Молчаливые мужчины в рубашках из хлопчатобумажных тканей, обвешанные фальшивыми драгоценностями, выставили свои огромные животы в сторону стойки. В углу за большим столом несколько девушек пили водку с «Ред буллом» и пронзительно визжали.

Макс двинулся к стойке. Несколько секунд Нэнси наблюдала за ним, затем вскочила:

— В таких заведениях, дорогая, вино не пьют, у него будет вкус уксуса. Я закажу тебе настоящий коктейль.

Нэнси вспомнила, что сестра вела до смешного затворническую жизнь в Мелизмейте и практически не имела представления о том, как пьют в злачных местах, но ее мотивы были не совсем бескорыстными. Изменение заказа давало ей предлог побыть рядом с Максом в переполненном баре. Боже, как он сексуален — и он это знает! Ру следит за ней, как коршун, иначе она рухнула бы в объятия Макса через десять минут после знакомства!

Она прижалась к плечу Макса.

— Измени, пожалуйста, заказ Ру на джин с тоником.

Макс засмеялся.

— Боже, какие вы дорогие спутницы!

— Ты что, не слышал? У нас потрясение.

Макс с трудом повернулся, чтобы взглянуть на Нэнси, его грудь прижалась к ее груди.

— Но ты-то держишься неплохо.

Она улыбнулась, глядя ему в лицо.

— Я спокойнее отношусь к происходящему.

— Да, это так. Но зачем тогда ты занимаешься Брачной игрой?

— Потому что, — твердо заявила Нэнси, — это очень хорошая мысль.

Макс понизил голос:

— Да ну, чушь какая-то, ничего общего не имеющая с реальной жизнью.

Он бросал ей вызов не делать тайны из взаимного влечения. Он знал, что красота одурманила ее страстным желанием.

Нэнси вдохнула его мускусный аромат, затем взяла себя в руки и отнесла бокал Руфы к столу.

— Считай это временной неудачей, — говорил Рошан. — Твоим главным достоинством всегда была красота, а этого у тебя никто не отнимет.

Макс, пробившийся сквозь скопление людей, поставил на стол три кружки легкого пива (к неудовольствию Руфы, оно понравилось Нэнси).

— А у вас будет на что жить после оплаты счета?

— Денег останется мало. Придется подыскивать работу раньше, чем я хотела. Плохо то, что у меня связи в основном за городом.

Нэнси уже решила, что не вернется за город. Лондон ей нравился.

— Не беспокойся, дорогая. Я сама найду себе работу: чтобы подавать кружки, не нужны особые связи.

— Я не для того все это затеяла, чтобы ты вкалывала в пабе, — резко заявила Руфа. — Вдруг один из наших объектов увидит тебя?

— Все зависит от паба, — сказала Нэнси. — Интересно, здесь нужна работница с неполной занятостью?

— Здесь? Что ты! — Руфа была обескуражена.

— А что здесь плохого?

— Уэнди говорит, здесь каждую пятницу происходят драки…

— Ну и что? Во всех приличных пабах по пятницам вечером дерутся. Это не проблема. Надо лишь вовремя вызвать полицию.

— В «Гербе Хейсти» ты ничего подобного не делала! — протестовала Руфа.

Нэнси засмеялась.

— Очень даже делала. Пабы повсюду одинаковы. Почему, ты думаешь, в меня втюрились двое полицейских? Когда к нам приходила команда регбистов, я вынесла столько битого стекла, сколько хватило бы на строительство Хрустального дворца.

— Ты никогда ничего не говорила…

— Настоящий Мужчина не велел мне. Он считал, ты будешь волноваться.

— Боже, и он был прав, — сказала Руфа, потрясенная и не вполне поверившая сказанному. — Ты не будешь заниматься подобным здесь.

— Всем нужны деньги, — напомнил ей Макс. — С Брачной игрой работа в пабе несовместима лишь в том случае, если кто-нибудь засечет Нэнси, но я что-то не могу представить, чтобы этот граф заявился на караоке в «Дьюк оф клэранс».

Рошан положил клеенку под пиво Макса.

— Руфа совершенно права, это будет слишком рискованно. — Он смотрел задумчиво. — Давайте подойдем к этому творчески. Вы не можете совершить налет на Шерингем-хаус, так как у вас нет вечерних платьев. А что, если я достану вам пару платьев за просто так?

— Откуда? — спросила Нэнси.

— Из «Оксфэма».

— Почему кто-то должен давать тебе вечерние платья из соображений благотворительности?

— Думаю, он не имеет в виду благотворительность, — сказал Макс. — Смотрите на него, девочки: он готовит аферу.

— Отнюдь нет! Я лишь думаю использовать свои профессиональные связи. — Рошан возбудился. Он обратился к Руфе:

— Мой редактор помешан на шике, а сам — неотесанный мужик. Точно такая и его газета, что бы он там ни думал. Мы никак не можем добиться приглашения на какое-нибудь стоящее мероприятие. Если нам и удается пробраться куда-то, мы не можем найти приличного типа, чтобы сфотографировать. По правде говоря, он бы с удовольствием заснял таких красоток, как вы, и поместил фотографии в разделе мод. Особенно если вас щелкнут, когда вы затеете какую-нибудь шумиху в Шерингем-хаус.

— Я же говорил, — сказал Макс, — этот смуглый малый хочет написать о Брачной игре в своей газете. Почему бы вам не дать там объявления?

— Заткнись! — отрезал Рошан. — Если я и дам небольшой текст, то он будет посвящен норманнской крови, а были ли вы среди приглашенных — никто не будет проверять.

— Проверять, может, и не будут, — рассуждал Макс, — но как ты проведешь туда фотографа?

— Эрмьон сказала, что они впустят нескольких фотографов. Это, разумеется, ребята из «Вог» и «Дженниферс дайари». Я уверен, мне удастся провести своего человека.

Нэнси и Руфа взглянули друг на друга. Руфа проявила осторожность.

— Ты говоришь, нам бесплатно дадут платья?

— Разумеется, и все увидят, как шикарно они сидят на вас, — с уверенностью заявил Рошан. — Одно небольшое упоминание в газете — и фирма будет завалена предложениями от богатых бездельниц, желающих выглядеть так же.

— Даже не знаю, что сказать, — проговорила Руфа.

— Ты думаешь об Эдварде, — заметила Нэнси. — Он слишком скуп, чтобы купить газету. Все новости он узнает по «Радио-4».

— А вдруг он купит картошку и… и прочтет газету, в которую она будет завернута?

Нэнси разразилась смехом.

— Когда Эдвард покупал картошку? Нас могут сфотографировать голышом, но он никогда не узнает об этом.

Это соответствовало действительности. Руфа тоже рассмеялась.

— Ну что ж, если вы и в самом деле считаете, что мы можем это осуществить… Но вдруг твой редактор поймет, что мы не принадлежим к высшему свету?

Рошан лукаво улыбнулся.

— Не поймет, если заранее не будет знать. Для него главное — конечный результат. Если имеются сомнения, вспомни первую заповедь журналиста…

И они с Максом вместе проскандировали:

— Состряпай!

Глава восьмая

Шерингем-хаус занимал часть просторной площади напротив Кенсингтон Гарденз. Это было плоское здание в георгианском стиле с желтой штукатуркой и огромными продолговатыми окнами, в которых отражался залитый огнями театр. Вереница легковых машин медленно ползла к красивому центральному входу с колоннами: у входа, подобно кариатидам, стояли двое полицейских, которые наблюдали, как на холодную мостовую выходят мужчины в смокингах и женщины в мехах.

Руфа смотрела из окна такси на извивающуюся очередь. Она была удивительно спокойна, но ее глаза горели от возбуждения.

— Как удивительно, — прошептала она, — думать обо всем, что происходит здесь. Это совершенно иной мир, не правда ли?

— Другое измерение, — сказал Рошан, нервно теребя свой галстук-бабочку. Он сидел на откидном месте позади шофера, подолы шелковых платьев девушек касались его ног.

— Просто невероятно, — добродушно изрекла Нэнси. — Я насчитала три «роллс-ройса» и четыре «бентли»! Их нужно всех повесить на ближайшем фонарном столбе.

Руфа засмеялась.

— Самое время стать социалисткой.

— Я начинаю думать, что многое говорит в пользу социализма, — заметила Нэнси. — По крайней мере, стать социалистом дешево и просто.

— Да, но подумай о нарядах, — вздрогнув, сказал Рошан. — Социалисты выглядят хуже христиан.

— Мне все равно. Я уверена, на баррикадах будет удобно в хороших туфлях. Тебе не страшно, Ру?

— Конечно, нет, — быстро ответила Руфа. — Мы обе выглядим потрясающе. Если поддаться панике, то лучше вернуться назад в Мелизмейт.

Рошан уже в сотый раз посмотрел на часы.

— Почему все так затянулось? И на кой черт здесь эти полицейские? Мне они не нравятся.

— Не знаю, — проговорила, сладко улыбнувшись, Нэнси, — тот черный ничего.

— Я серьезно, — отрезал Рошан. — Эрмьон не сказала мне, что пройти будет не легче, чем в Кремль. Давайте прокрутим все еще раз. — Сестры вздохнули и закатили глаза, но он проявил настойчивость. — Послушайте, мы не можем допустить оплошность, когда все уже на мази. Мое приглашение будет наготове, я быстро помашу им перед носом полицейских, врываясь вовнутрь, вы обе прижмитесь ко мне, но при этом держитесь так, будто дворец принадлежит вам. — Когда он оглядел сестер, волнение исчезло с его лица. — При вашей ангельской внешности сложностей возникнуть не должно. Клэр должна бы приплатить вам за то, что вы надели эти платья!

Из своих многочисленных контактов по линии «Ролодекс» Рошан выудил жемчужину: амбициозную девушку-дизайнера по имени Клэр Сил. Она зарабатывала себе на хлеб, занимаясь разработками для «Больше, чем жизнь» — одного из сети фирменных магазинов, но мнила себя мадам де Гре двадцать первого века. Для Рошана это было столь же священным, как призвание к пасторскому служению. Он написал статью об организованном ею по окончании учебного заведения шоу в «Сент-Мартинз». Это помогло, но нужно было, чтобы все увидели, что платья Клэр носят девушки из высшего света. По мнению Рошана, редакторы, ведавшие модой, игнорировали истинное искусство, отдавая предпочтение замысловатости и грубому вкусу.

— Клэр переживает, — сказал он Руфе, — так как предпочитает работать с шелками и бархатами, а не с колючей проволокой и механическими коническими поверхностями.

Он сводил Руфу и Нэнси на запыленный чердак Клэр в конце Сити-роуд со стороны Хокстона. Она оказалась маленькой, полной женщиной в сапогах фирмы «Док Мартен» и черной джинсовой куртке, но вывезла сетку, заполненную изысканными платьями, предназначенными для лебедей. Когда Клэр увидела Нэнси и Руфу и поняла, что Рошан не преувеличивал, расхваливая их внешность, она предложила взять напрокат столько платьев, сколько они пожелают, в обмен на фотографии в разделе мод и написанную Рошаном статью. Вот так все и утряслось.

Руфа беспокоилась, что они используют Клэр, и не была уверена, что выбрала бы подобное платье для себя. Клэр и Рошан настаивали на длинном, облегающем фигуру тяжелом платье из шелка цвета бронзы. У него был оригинальный покрой, чем-то напоминавший средневековый. И Руфе пришлось признать, что цвет замечательно гармонирует с ее волосами, которые Рошан велел распустить по плечам.

Рыжие локоны Нэнси, наоборот, были затянуты в гладкий узел на затылке. Ее платье было из темно-желтого шелка с V-образным вырезом на шее и с полой в виде рыбьего хвоста — такие были модны в 1930-е годы. Руфа считала, что Нэнси произведет фурор. Может быть, размышляла она, граф предпочтет ей ее сестру. Она надеялась, что это не означало ее сближения с Тигром Дурвардом.

Клэр велела им надеть вечерние пальто из тафты, обитой бархатом, — темно-коричневое для Руфы, черное для Нэнси, а Рошан добавил две пары атласных туфель-лодочек, выкрашенных так, чтобы походить на изделия «Анелло и Дэвид».

Руфа нежно взглянула на него.

— Ты так добр к нам, Рошан. Без тебя у нас ничего из этого не вышло бы.

— Конечно, нет, — сказала Нэнси. — Мы всего-навсего две провинциальные девчонки-неумехи. Для нас тот день, когда Уэнди начала заниматься йогой, оказался счастливым.

Рошан просиял.

— Не нужно благодарить меня — вы обе исполнили мои детские фантазии с одеванием кукол, которые мне приходилось подавлять.

Нэнси вынула пакетик с мятными конфетами, оказавшийся единственным содержимым ее вечерней сумки.

— Было бы здорово, если бы по ходу дела мы смогли втянуть тебя в какую-нибудь любовную историю?

Его улыбка была печальной.

— Я уже покончил с любовными историями. У Руфы правильный подход: либо разумный союз, либо ничего. — Он многозначительно взглянул на Руфу. Он знал о ее неудачном романе с Джонатаном и рассказал свою историю о юристе из Эпсома. Оба были согласны с тем, что у разбитых сердец есть повод избегать страстей.

Такси завернуло за угол площади. Они приближались к главному входу. Руфа видела, как на тротуар выходили люди, собирались группами у колонн, а затем исчезали в манящей глубине дома.

— Давайте выйдем и потопчемся вокруг: нам нужно изобразить свою причастность к происходящему.

Рошан расплатился с шофером и галантно помог выйти девушкам. Было холодно, а их вечерние пальто были тонкими. Руфа, заметившая, что ее с любопытством разглядывает пожилая, закутанная в меха женщина, попыталась сделать вид, что ей тепло. Рошан засеменил вперед к толпившимся у самого входа людям, чтобы осмотреться. Вернулся он бегом, крайне возбужденный.

— Ужас какой-то… Боже! Только не паниковать.

Нэнси похлопала его по плечу.

— Успокойся, дорогой. Что там стряслось?

— Они проверяют приглашения — эти два фараона у входа. — Рошан вынул из кармана мобильный телефон и начал стучать по кнопкам. — Почему эта идиотка Эрмьон ничего не сказала? Со мной-то все в порядке, а как быть с вами? Привет, Макс. — Макс в обычном одеянии был выделен для наблюдения за территорией. — Ты где? У нас неожиданная загвоздка.

В этот момент по направлению к входу с завидной легкостью двигалась большая группа людей, состоявшая из лиц среднего возраста. Руфа и Нэнси, стараясь вести себя непринужденно, подошли как можно ближе к ним.

Нэнси старалась не хихикать.

— Чего это они уставились?

— Потому что ты чудесно выглядишь, — сказала Руфа.

— Благодарю. Может, имеет смысл смешаться с толпой?

— Если мы сделаем это, кто нас заметит?

— Пожалуй. Жаль, что на нас нет ярлыков с ценами. Будем надеяться, что кто-нибудь подберет нас.

Руфа оценила обстановку. Полицейские стояли у открытой настежь тяжелой входной двери, за которой находилась пара стеклянных дверей. Далее — большой холл с черно-белым мраморным полом. Молодая женщина в строгом платье в окружении двух мужчин в смокингах сидела за маленьким столом, внимательно рассматривая каждое приглашение и сверяя фамилии с напечатанным списком. Она догадалась, что это Эрмьон.

— Плохо дело, — шепнула она Нэнси. — Нам не удастся пройти через них.

— Ты что, выходишь из игры?

— Конечно, нет, — быстро проговорила Руфа. — Придется переключиться на План В, вот и все.

Молодой элегантный мужчина с густыми седыми волосами посторонился, чтобы они могли вернуться к Рошану. Руфа одарила его снисходительной, несколько отвлеченной улыбкой и взяла Нэнси под руку.

— Продолжай делать непринужденный вид.

— В таком-то одеянии? Ты шутишь! Подол платья стянул мне колени. Я ковыляю, как вдова Твэнки. — Нэнси подавила нервный смех. — Будем делать вид, что мы здесь — свои люди.

— Я и есть своя, — сказала Руфа. — Причем не хуже других, присутствующих здесь. Это именно тот мир, в который я стремлюсь. Ты тоже не должна забывать о своем решении. Помни, что ты из рода Хейсти.

— Я из рода Хейсти. Во мне течет норманнская кровь, без всяких примесей. У нас есть свой фамильный герб. И вообще, я девушка хоть куда. — Нэнси подавила еще один приступ смеха. Седовласый мужчина по-прежнему смотрел на них. Она понизила голос: — Извини, я заболталась. Страх развеселил меня.

К ним подбежал Рошан и заслонил их от «законных» гостей.

— Какой-то кошмар! Макс говорит, они усилили меры безопасности, потому что ожидается прибытие принцессы Кентской!

Руфа нахмурилась.

— Должен же быть другой вход. Может, просочимся через него?

— Позади здания, у конюшен, стоит еще один фараон. — Он грустно покачал головой. — Похоже, дело безнадежное. Что же, черт побери, делать?

— Может, через окно…

— О, ради Бога. — Нэнси крепко схватила Руфу за руку. — А как насчет прохода без билета? Рошан, проходи в здание и ищи своего фотографа.

— Что ты собираешься предпринять?

— Встретимся там. Иди же!

Рошан прошел сквозь колонны и, повернув голову, окинул их жалостливым взглядом, как будто они заставили его занять место в последней спасательной шлюпке на «Титанике».

— Каков твой план? — спросила Руфа.

— Тсс, не испорти дело.

Взяв Руфу за руку, Нэнси пристроилась к группе примерно из десяти человек. Полицейские у входа пропустили их без всяких проблем. Через стол, где проверяли приглашения, виден был полный зал. Открытые настежь двойные створки дверей демонстрировали блеск и позолоту стульев, приготовленных для концерта. У других дверей стоял швейцар с подносом бокалов. Теперь они ясно слышали мощный гул голосов.

Обративший на них внимание седовласый мужчина взял бокал и исчез в переполненной комнате. Нэнси потянула за собой к стеклянным дверям Руфу, глядя прямо перед собой, энергично замахала рукой и закричала во весь голос:

— Папа! Папа!

Раздались смешки, но никто не обратил внимание на двух девушек, нашедших своего отца. Они прошли мимо стола и оказались внутри дворца.

Руфа не могла прийти в себя от удивления и была в восторге.

— Нэнси, ты чудо! Я никогда не видела такой откровенной наглости.

Нэнси ощупывала пучок волос на затылке.

— Конечно, чудо, дорогая. Ты, похоже, мало знаешь меня.

Руфа огляделась. Прибывающие гости отходили к двери в левой части зала, сбрасывая с плеч пальто и пелерины. Они прошли вслед за тремя немолодыми женщинами по галерее, украшенной старыми портретами, и оказались в маленькой гостиной, превращенной в раздевалку. Две улыбающиеся филиппинки помогли им снять пальто.

Руфа разгладила платье, восторженно вдыхая благоуханный воздух — французский парфюм на невероятно чистом теле. Седая морщинистая леди в темно-синей шифоновой блузке приветливо улыбалась им.

— Какие восхитительные платья!

— Спасибо, — с тяжелым сердцем проговорила Руфа. В этот момент она поняла, что их наряды выглядят неуместно. Все остальные гости были немодно одетыми. Роскошные платья Клэр казались кричащими, показными, какими-то искусственными. Но было поздно давать обратный ход. К тому же она не хотела волновать Нэнси.

Руфа закинула назад волосы, жалея, что Рошан не позволил ей заплести их в скромную косу. Они вернулись в холл, а оттуда — в комнату, где должен был состояться концерт. Оказалось, что это библиотека. В дверях стоял маленький стол с кипой ярких программ. Они взяли по одной, а Нэнси взяла себе бокал шампанского.

— Мы же договорились не пить, — прошептала Руфа.

— Вы с Роши так решили. Я на это согласия не давала. Не откажусь от бесплатного шампанского.

— Хорошо. Только не наклюкайся.

Руфа оглядела комнату, пытаясь увидеть Рошана и фотографа, присланного газетой. Библиотека была большая, с двумя окнами, выходящими на площадь перед парком. Вдоль двух стен протянулись книжные полки. Книги были в хороших переплетах, но, присмотревшись, Руфа поняла, что это старые сброшюрованные номера журнала «Иллюстрейтид Лондон ньюс». Другие стены были завешаны портретами предков графа. Руфа с грустью вспомнила гостиную в Мелизмейте, где оставались лишь пять портретов — они оказались слишком плохо написанными и не нашли спроса. Настоящий Мужчина называл их «ненужным хламом». Невозможно было обойтись без сравнений. «Когда дворянский род деградирует, — подумала она, — он источает ужасную вонь».

— Вот он, — сказала Нэнси. — Пошли.

Она заметила Рошана, стоявшего за белоснежным мраморным камином и подававшего им знаки. Рядом с ним находился краснолицый мужчина с фотоаппаратом, который оглядывал все вокруг с выражением недовольства и презрения. Два других фотографа осторожно продвигались мимо худых, неряшливо одетых престарелых женщин с крючковатыми носами. Понятно было, почему шеф Рошана не хотел, чтобы эти люди появлялись на страницах эффектного и несколько вульгарного раздела мод, хотя и принадлежали к истинной аристократии.

— Прошли! — прошептал Рошан, чуть не прыгавший от радости. — Потрясающее зрелище, да?

— Это? Набор безумных старух! — сказала Нэнси. — У меня такое чувство, будто я организую музыкальные викторины, чтобы гости не умерли от скуки.

— Во всяком случае, вы прошли, и вас видят. А это главное.

Руфа незаметно огляделась. Худощавый мужчина с ухоженными седыми волосами продолжал задумчиво смотреть на них пристальным взглядом. Она повернулась к нему спиной.

— А где же граф?

— Еще не появлялся, — сказал Рошан. — Видимо, заперся где-нибудь в своих покоях — внутри иерархии всегда существует собственная иерархия. Осмелюсь предположить, что самые избранные общаются за закрытыми дверями с принцессой. Это, между прочим, Пит.

Фотограф засунул палец под воротник.

— Привет, девочки. Где их снимать, Рош?

Рошан кивнул на дверь.

— Вот и граф, попробуй щелкнуть его пару раз вместе с принцессой.

Пит протяжно захихикал.

— Принцесса Зануда. Она мне нравится. — Неспешным шагом он направился сквозь толпу. Руфа позавидовала его самонадеянности.

— Он не тот фотограф, которого я бы выбрал, — сказал Рошан Нэнси, — но следует довольствоваться малым: во всяком случае, у него есть смокинг.

Руфа смотрела на графа Шерингемского. Ее сердце нервно прыгало, но она не испытывала никаких чувств, кроме благоговения по причине огромной пропасти, разделявшей проникновение в дом этого человека от возможности убедить его жениться на ней. Он был бледнее и мельче, чем на фотографиях; хрупкость и элегантность его была подобна ценному, но выцветшему гобелену. Когда он смотрел на принцессу, его улыбка была нежной и чарующей, но всех остальных он обозревал с выражением презрения на холеном лице. На секунду его взгляд встретился со взглядом Руфы, не изменив выражения. Руфа почувствовала себя смешанной с грязью. Она вспомнила, что любил говорить Настоящий Мужчина о людях, смотрящих на тебя сверху вниз: «Когда Вильгельм II Рыжий передавал право на владение Мелизмейтом твоим предкам, предки этого парня выращивали репу».

Пит приковылял назад к камину и сменил пленку.

— Давай снимем девочек у камина, и я отвалю.

— Хорошая мысль, — сказал Рошан. — Беседуйте между собой, девочки. Делайте вид, что у вас куча времени; я хочу изобразить вас эдакими беззаботными овечками.

— Может, споем «Интернационал»?.. — пробормотала Нэнси. — Я чувствую себя извалянной в грязи.

Руфа взглянула на нее с улыбкой:

— Что-то не похоже. Ты по-прежнему выглядишь изумительно.

— Ты слишком добра, дорогая, но я не дождусь конца этого мероприятия. Когда выйдешь за этого человека, ни в коем случае не позволяй ему устраивать такие нудные званые вечера.

Пит пританцовывал и прыгал вокруг них, щелкая аппаратом без явных усилий и артистизма.

— Прекрасно… закинь волосы назад, дорогая… вот так, хорошо. Рош, хочешь, чтобы я снял их с Занудой и лордом Воображалой на заднем плане?

— Хочу, — сказал Рошан. — И помни: позы должны быть естественными. Девушки — не фотомодели, они аристократки. — Он взял обеих сестер за руки и отвел на новые позиции. Пит сделал еще несколько снимков. Вся операция заняла менее десяти минут, но они уже привлекли к себе любопытные взоры.

— Чудесно! — объявил Рошан. — Еще пару снимков Раду Лупу — и дело сделано.

— Кого?

— Того черноволосого, разговаривающего с Занудой.

— Хорошо.

Пит неторопливо смешался с толпой.

— В следующий раз, — сказала Руфа, — явлюсь под видом фотографа. Никто не пялит на него глаза.

— Да, но никто и не запомнит его, — мудро заметила Нэнси, поправляя прическу.

Руфа тайком наблюдала за графом, размышляя, как заставить его познакомиться с ней. Может, упасть в обморок у его ног? Выразить восхищение музыкой? Под благовидным предлогом вовлечь его в серьезный разговор? Нет, ей не преодолеть эту тяжкую атмосферу превосходства…

Граф наконец отошел от принцессы и пианиста. Своим холодным взором он медленно обвел комнату. И снова его взгляд скрестился со взглядом Руфы. Руфа похолодела от ужаса. Но на этот раз в его взгляде содержался элемент одобрения.

Эрмьон, подружка Рошана, симпатичная особа, явно чем-то обеспокоенная, подошла к графу. Она была с контролером, сидевшим за столом в холле. Граф повернулся спиной к Руфе, чтобы поговорить с ними. Руфа вздохнула с облегчением. Однако облегчение было недолгим. Контролер посмотрел через плечо графа на Руфу, на его лице отражалась досада, смешанная с презрением.

У Руфы зазвенело в ушах. «О Боже, — подумала она, — унеси меня отсюда!» Она теперь знала, что имеют в виду люди, когда говорят, что готовы провалиться на месте. Она полагала, что способна справиться с этим чувством, но унижение было невероятным. Она толкнула Нэнси.

— Что? В чем дело?

Не говоря ни слова, Руфа кивнула в сторону человека, который направлялся прямо к ним.

— Вот черт! — обронила Нэнси.

Мужчина обратился к Рошану. Его спокойный голос вносил струю несуществующей интимности.

— Я не припомню, чтобы вы были в списке гостей.

— У меня пропуск представителя прессы… — неуверенно проговорил Рошан.

— Мы пригласили ограниченное число музыкальных критиков, — сказал мужчина. — И не давали разрешения на фотографирование. Полагаю, что вам и вашим… вашим манекенщицам следует немедленно покинуть помещение. Вам понятно?

— Черт побери, — пробормотала Нэнси, — мы еще не сделали фотографии топлес.

Руфа, ослабевшая от смущения, разразилась приступом гомерического хохота. Она перехватила взгляд Рошана, и их обоих затрясло.

Раздражение мужчины усиливалось. Он положил руку на обнаженный локоть Нэнси и повел ее к двери. Руфа и Рошан последовали за ними, подавляя смех визжанием. Рыдая от смеха, Руфа тем не менее чувствовала, что эти пять минут будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Ужас был настолько велик, что вызывал истерический смех.

Около самого выхода с ее ноги слетела туфля. Она остановилась, чтобы поднять ее. Мужчина злобно оглянулся назад. Руфа замерла, не зная, что делать: может, оставить туфлю на ковре графа Шерингемского? Присутствующие повернули головы в их сторону; казалось, можно было даже слышать их голоса.

Она почувствовала прикосновение холодной руки. Элегантный мужчина с седыми волосами, наблюдавший за ними, протягивал ей туфлю.

— Вот ваша туфля, Золушка, — тихо проговорил он улыбаясь.

— Благодарю вас, — Руфа взяла ее и заковыляла к двери с горящими щеками и глазами.

Блюститель порядка погнал их через узкую галерею, ведущую к раздевалке, и попытался протолкнуть мимо нее.

Нэнси резким движением высвободила руку.

— Извините, нам нужно взять пальто.

Женщины-филиппинки сидели в креслах за чашкой кофе. Одна из них вскочила с виноватым видом. Она стала рыться среди сверкающих, надушенных мехов. Ей даже не нужно было спрашивать, какие из пальто были их. Они выделялись издалека.

Руфа вспомнила, что положила в свой ридикюль один фунт в качестве чаевых для гардеробщиц. Она прошла в довольно большую комнату, чтобы надеть пальто и опустила фунт в пустое блюдце. Обе филиппинки встретили это неопределенной ухмылкой.

— Прошу вас, пойдемте, — мужчина был явно раздражен. — Вы можете уйти через кухню.

Кухня была большой и теплой. За ее пределами свет был мягким и золотистым. Здесь же он казался ярким и серебристым. Женщина в переднике и два официанта с удивлением взирали на них, когда мужчина, не особо церемонясь, резким движением открыл дверь черного хода. В помещение устремился поток холодного воздуха, заставивший их съежиться.

— Вряд ли имеет смысл добавлять, — сказал он, — что вам не будет дозволено использовать сделанные фотографии.

Все было кончено. Дрожа от холода по ту сторону двери, они скрылись во тьме конюшен позади Шерингем-хауса.

— Это самое ужасное испытание, через которое мне пришлось пройти, — сказала Руфа.

Уэнди кипела от негодования.

— В конце концов они могли бы позволить вам остаться. Вы выглядели превосходно и не причиняли никакого вреда.

Через полтора часа после изгнания компания собралась вокруг кухонного стола Уэнди, делясь друг с другом замусоленными пакетиками чипсов. Рошан снял смокинг, галстук-бабочку и жесткий воротник. Он сидел в одной рубашке и красных подтяжках, деликатно опуская чипсы в тарелку с майонезом. Руфа и Нэнси были в халатах. Макс, вызванный по телефону, подъехал к конюшням и забрал незадачливых «невест». Именно ему пришла в голову мысль заказать еду домой, но денег, как всегда, хватило на малое.

Рука Макса случайно столкнулась с рукой Нэнси, потянувшейся за последним кусочком вяленой пикши.

— Я не думаю, что мы должны расценивать этот вечер как бесполезную трату времени, — сказал он. — Нужно отнестись к нему как к полезному опыту, генеральной репетиции.

— Просто нам не повезло с тем, что мы выбрали званый вечер, вход на который так строго контролировался, — сказала Нэнси с набитым ртом. — Главный вопрос в том, нужно ли нам заниматься этим графом. То есть продолжать гоняться за ним или вычеркнуть его из списка?

Руфа нахмурила брови.

— Можешь выходить за него, если хочешь. Я больше не буду иметь с ним никаких дел. Никто никогда не смел смотреть так на меня. — Она была бледна от нанесенного оскорбления.

— Полностью согласен, — заявил Рошан. Он не мог смириться с таким отношением к Руфе.

— Выберу себе другой объект из нашего списка неотобранных кандидатов. По правде говоря, Макс прав — нужно же чему-то учиться.

— Удивляюсь, что провал не отвадил тебя от этой затеи, — сказала Уэнди.

— Напротив. Я теперь настроена более решительно. Пока я подберу себе другого кандидата, нам необходимо сосредоточить усилия на Тигре Дурварде.

Нэнси вздохнула.

— Ну, раз уж Лорд Воображала не оставил тебе шансов, то и мои шансы малы.

— Ты возьмешь над ним верх, — сказала Руфа, нежно улыбаясь сестре. — Если я чему-то и научилась, так это ценить тебя. Теперь я поняла, что ты — наш главный козырь: ты была чудесна.

— Браво, браво! — воскликнул Рошан. — Когда ты брякнула про топлес, я думал, меня хватит кондрашка.

Воспоминание вновь вызвало приступ смеха. Они находились в состоянии пароксизма с того самого момента, когда рассказывали об этом Максу, который так смеялся, что ему пришлось остановить машину у Оксфорд-Серкус, чтобы выйти и отлить. Руфа не могла понять, почему это вызвало столь бурное веселье. Видимо, потому, подумала она, что позволило им почувствовать, что они еще сохранили чувство собственного достоинства.

— Жаль, что нельзя использовать фотографии, — сказал Макс. — Держу пари: они великолепны.

Рошан держался по-деловому.

— Боюсь, мы переборщили с этими платьями. Нужно придерживаться другого девиза: скромность и элегантность — вот что поможет выделиться среди других.

Руфа встала, чтобы заварить им по чашке чая.

— Нам нужно двинуться в другом направлении. Что бы ни говорил Настоящий Мужчина о нашей чудесной родословной, она, несомненно, не видна невооруженным глазом. В следующий раз мы пойдем на мероприятие, где классовая принадлежность не играет особой роли. Туда, куда пускают фотографов, а добрая воля ценится выше норманнского происхождения.

— Добрая воля и груди, — высказалась Нэнси.

Рошан просиял, восхищенный тем, что Брачная игра по-прежнему жива и продолжается.

— Предоставьте это дело мне.

Глава девятая

В официальном приглашении на бал Камбернолдского фонда было написано: «Белый галстук». Руфа встревожилась этим, но Рошан велел не беспокоиться.

— Дорогая моя, это всего лишь смехотворное жеманство, — сказал он. — Большинство гостей — честолюбивые жители пригородов, которые еще не усекли, что 1980-е годы закончились. А это значит, что половина женщин наденет на бал свои пышные свадебные платья. Если вы обе облачитесь в платья Клэр, то затмите всех остальных.

После неудачи Руфа стремилась узнать как можно больше заранее.

— Что, если кто-нибудь из Шерингем-хауса узнает нас?

Он фыркнул.

— Крайне маловероятно. Никого из этих джентльменов не заманишь на подобное мероприятие. Ты должна понять, что это будет шоу совсем иного рода. Они хотят как следует нажиться на этом и будут продавать билеты направо и налево, к тому же они обожают прессу. Это прекрасное место для охоты за Тигром.

Леди Дурвард, мать знаменитого Тигра, была патронессой благотворительных обществ. Тигр, который недавно порвал со своей подружкой, звездой новой «мыльной оперы», обещал поприсутствовать вместе с Антеа Тернер, организовавшей лотерею, и Аланом Тичмаршем, вызвавшемся проводить аукцион.

— Так что особо привилегированных не будет? — спросила Нэнси.

— Не будет даже в правлении, — ответил Рошан. — На сей раз мы выходим на самый верх: у меня есть знакомство в организационном комитете. — Он имел в виду Аниту Луповник, жену ювелира с Бонд-стрит. Луповники проявили щедрость, выделив для аукциона бриллиантовые серьги. Анита сказала, что она с радостью разрешит Питу сделать столько снимков, сколько он пожелает.

— Не бойся, на этот раз мы не опростоволосимся, — самодовольно сказал Рошан. — Даже если разденемся догола и будем слизывать шампанское друг у друга с пупков.

Под напором Нэнси он взял себе на прокат белый галстук и фрак. В тот вечер, когда должен был состояться бал, он, напевая, спускался по лестнице Уэнди. Собравшиеся в холле Нэнси, Руфа и Макс разразились аплодисментами. Неожиданно для всех Рошан выглядел восхитительно. Фрак и белоснежная крахмальная рубашка придавали значительность его хрупкой фигуре.

Руфа отвесила ему поцелуй.

— Ты выглядишь как Фред Астер. Жаль, что Уэнди тебя не видит.

Уэнди была в Киддерминстере, оставшись с незадачливой приятельницей, принявшей слишком большую дозу зверобоя.

Нэнси дружески похлопала Рошана по мягкому месту.

— Ты выглядишь лучше всех нас. Где ты все это достал?

— Он ограбил участвовавшего в концерте пианиста, — сказал Макс.

Рошан выставил свои белоснежные манжеты, чтобы продемонстрировать золотые запонки.

— Я съездил в пункт проката в Сэвил-Роу. Любой другой посетил бы «Мосс-Брос» — шоу с белым галстуком порождает прямо-таки невиданный спрос на прокатную одежду. Но мне хотелось чего-нибудь более изысканного.

Макс дернул за один из его хвостиков.

— Тебе нужно было бы подтянуть задницу.

— Я выставил ее на продажу, дурачина. Теперь… — он быстро переключился на девушек, — встаньте-ка под этот жалкий свет, посмотрим на вас.

Утром он позвонил Руфе с работы и сказал, что на него нашло озарение: девушки должны обменяться платьями. Хотя Нэнси была на пять сантиметров ниже Руфы, размер платья у них одинаковый. «Рыбий хвост» свободно сидел на более длинной фигуре Руфы, придавая ей хрупкую элегантность кинозвезды 1930-х годов. Ее густые каштановые волосы на сей раз были подобраны, обнажая затылок и лопатки. Округлые формы Нэнси придавали ощутимую сексуальность Руфиному платью цвета бронзы, а ее распущенные рыжие волосы свидетельствовали о ее необузданности.

— Я — гений, — объявил Рошан. — А вы обе — просто богини. Мужчины будут без ума от вас, им придется встать в очередь.

Танцевальным залом служил огромный, засаженный цветами ангар на Парк-Лейн. Вместо благородного сдержанного гула голосов звучал рев, приправленный визгами и криками. Оркестр был большим и шумным. С верхней балюстрады Руфа и Нэнси смотрели на кипящую массу черных фраков и светлых тонов «тюлевые занавески». Как и предвидел Рошан, некоторые из самых молодых женщин щеголяли в некогда шикарных подвенечных платьях.

— Это нам больше подходит, — прошептала Нэнси. — Возможно, мы хорошо проведем время.

Фотограф Пит, проинструктированный Рошаном, несколько раз снял их в раскованных позах, когда они потягивали шампанское. Потом он присоединился к обойме других фотографов, окруживших Антеа Тернер у лотерейного киоска.

— Хорошо, что мы будем обедать, — сказала Нэнси. — Мой живот бурлит, как Везувий.

Вокруг танцевальной площадки, утопающей в серебристом бисере, излучаемом сверху, стояли сервированные столы. В воздухе витал слабый запах пищи.

— Пошли, — сказала Руфа и начала спускаться по лестнице. — Давайте взглянем на посадочные карточки, чтобы знать, где найти Тигра.

Нэнси взяла ее за руку.

— Подожди минутку, мне нужно еще выпить.

— Нэнс, прошу тебя — мы здесь по делу.

— Я не забыла, сестричка, но я более привлекательна, когда выпью. И к тому же это отобьет противный запах, излучаемый старой задницей какого-нибудь графа.

Она знала, что это подействует на Руфу, которая до сих пор вспоминала высокомерное выражение лица графа Шерингемского, когда он смотрел на нее. Гнев вскрыл глубокие раны. Она помнила классическое определение джентльмена, данное Настоящим Мужчиной: человек, который никогда не оскорбляет случайно. Очевидно, такие типы, как Шерингем, поднаторели в нанесении адресных обид.

— Хорошо, — согласилась она. — Заодно измажемся грязью, как все остальные.

— Позвольте мне угостить вас, — предложил Рошан. — А вы оставьте деньги на перчатки и чулки.

Рошан ушел, оставив Нэнси и Руфу на самом верху. Руфа с радостью отметила, что на долю Нэнси приходится много восторженных взглядов — да и как можно было не поддаться ее соблазнам?

Вернулся Рошан с бутылкой шампанского. Руфа медленно потягивала из своего бокала. Ее настроение было на высоте. Кажется, что на этот раз все идет хорошо. В праздничном настроении, сама элегантность, она спускалась по длинной лестнице. Именно такую картину она рисовала себе, мечтая о Брачной игре под дырявой крышей Мелизмейта.

У лестницы внизу висела большая доска со списком лиц, участвующих в обеде. Руфа быстро отыскала свой объект на букву «Д». Вот он — м-р Тимоти Дурвард, стол № 12.

— А наш под № 11, — сказал Рошан. — Я говорил тебе, что Анита может все.

Нэнси прижалась к нему, стараясь прочесть поверх его плеча.

— О Боже: не верю глазам своим! — Она тихонько засмеялась. — Скажи, Ру, кого ты меньше всего желала бы увидеть на этом вечере?

— Эдварда, — быстро произнесла Руфа. — Уж не хочешь ли ты сказать, что он здесь?

— Не так плохо, но близко к этому. Я имею в виду этого ужасного д-ра Файбса.

— Шутишь?

Нэнси постучала по листку ярко-красным ногтем.

— Сэр Джеральд собственной персоной.

— О ком, черт возьми, вы толкуете?

— Он крупный специалист по охоте у нас в округе, — холодно сказала Руфа. — Он был не в лучших отношениях с Настоящим Мужчиной.

— Ну и что из этого?

— Не вижу повода для беспокойства. Он за номером 42; встречи с ним легко можно избежать.

Нэнси осенила тревожная мысль:

— А что, если он увидит наши имена и расскажет Эдварду? Придется давать объяснения.

Руфа казалась бледной и возбужденной:

— Эдвард даже не здоровается с ним. Да что ты так беспокоишься о д-ре Файбсе! Пойдем-ка за наш стол. — И она с гордым видом двинулась вперед.

— Боже, как она хороша! — прошептал Рошан Нэнси.

Нэнси улыбнулась:

— Так или иначе, но отцу удалось воспитать настоящую леди. Я-то могу преодолеть пошлость брака по расчету, а она не может. Это убьет ее. В глубине души она неисправимый романтик; все еще надеется на безумную любовь.

— Возможно, и влюбится.

— Да, но мы не можем ждать. Я выиграю эту игру, вот увидишь!

Рошан засмеялся.

— Ты? Чепуха! Ты слишком легкомысленна. Руфа сделает себе отличную партию, а ты сбежишь с мойщиком окон.

Нэнси попыталась возмутиться, но не могла не рассмеяться.

— Ах ты — коварный мужичишка! Тогда не дай мне расслабиться и сбежать с Максом.

Оркестр смолк. Раздались жидкие хлопки, и все устремились к столам. После унижения в Шерингем-хаус было так приятно отыскать карточки со своими именами. На верхней тарелке лежала программа с золотистой закладкой. Руфа положила на колени салфетку и со сдержанным интересом развернула ее. «Добро пожаловать на наш благотворительный бал! Ежегодно Камбернолдский Фонд спонсирует важные исследования в области геронтологии. Собранные сегодня деньги пойдут также в пять домов для престарелых…»

Нэнси меньше интересовала благотворительность. Она изучала меню.

— Здорово: копченый лосось, отбивные из молодого барашка, малиновый мусс… А вот список выставленного на аукционе. О, бриллианты! Жаль, что они нам не по карману. Так, что еще? Неделя на вилле в Греции и чьи-то бриджи с автографом.

— Я бы и свои отдал, — заметил Рошан.

Неожиданно он замолк и сосредоточился, глядя на соседний столик. Затем он положил руку на макушку Нэнси и тихо произнес:

— Вот они.

Напротив сидел высокий широкоплечий мужчина в черном галстуке и броском парчовом жилете. Это и был Тигр Дурвард. По его красному лицу с грубоватыми чертами блуждала бессмысленная ухмылка. Его смех был подобен звуку автомобильного гудка, а от голоса грохотала стеклянная посуда.

— Он симпатичный? — неуверенно прошептала Нэнси.

— Нет, — сказала Руфа.

— В какой-то мере да, — заметил Рошан. — Такого рода энергия может быть неотразимой. И следует признать, что его тело прекрасно.

— Нэнс… — Руфа посмотрела на Рошана. — Не нужно с ним связываться.

Нэнси разглядывала Тигра, пытаясь втиснуть его в свое представление о романтике и браке.

— Если я проявлю слабость на этом этапе, то на кой черт мы здесь? И кроме того, я считаю, у него есть определенные преимущества.

— Ты уверена? — Руфа не могла представить себе более ужасной судьбы, чем ежедневно видеть Тигра Дурварда.

— Ты меня знаешь. Я всегда предпочитаю простаков. Они, как правило, добрые.

Рошан наполнил бокалы белым вином.

— Он чем-то похож на большую собаку, облизывающую тебе ботинки.

Анита Луповник появилась у их стола, одетая в голубое платье с кружевами. Она приветливо, без всякой снисходительности поздоровалась с Нэнси и Руфой. Нэнси сразу решила для себя не искать общения с высшим обществом, когда этого можно избежать: несколько ниже, видимо, есть более славные люди.

Обед прошел в приятном общении, хотя девушки не забывали, что они здесь по делу. Громкий смех Тигра громыхал каждую минуту. Когда подали малиновый мусс, «жених» Нэнси был уже изрядно пьян.

Принесли кофе, чуть теплый и терпкий, и оркестр снова заиграл.

Рошан дал знак Питу, скучавшему на другом конце стола с сигаретой в зубах:

— Нам хотелось бы получить фотографии девушек, танцующих… с Тигром, если он еще может подняться.

Гости потянулись на танцевальную площадку. Сидевший за соседним столиком Тигр поднялся и, слегка покачиваясь, огляделся вокруг.

Нэнси опрокинула блюдечко с завернутой в фольгу мятой себе в сумку, чтобы отослать Линнет. Она встала.

— Полагаю, мне представилась возможность познакомиться с ним, прежде чем его единственная извилина перестанет функционировать.

Пит ухмыльнулся, снимая чехол с фотоаппарата.

— Если он начнет лапать тебя, я тресну ему между глаз. — Женщины из высшего общества раздражали и обескураживали его, но Нэнси ему определенно нравилась.

— Благодарю, — сказала она. — Приятно сознавать, что есть кто-то, чтобы защитить мою честь.

Руфа со страхом наблюдала, как Нэнси быстро преодолела несколько метров, отделявших ее от Тигра. Ей оставалось лишь прикоснуться к нему и прошептать:

— Извините…

Тигр попытался вовлечь ее в фокус своего зрения. Нэнси не спешила, ожидая, когда сформируется его мысль.

Он выставил вперед руки:

— Привет! Давай потанцуем!

Нэнси представилась. Не слушая ее, Тигр взял Нэнси за локоть и повел на танцевальную площадку. Рошан и Пит вскочили со своих мест, чтобы заполучить лучшие кадры шоу. Оркестр играл «Красное, красное вино». Тигр — как будто кто-то внутри него включил сигнал «танцевать» — начал нелепо подпрыгивать. Нэнси поймала взгляд Руфы. Она смеялась, уклоняясь от загребущих ручищ своего партнера. Руфа была довольна тем, что сестра находила это забавным. Одно дело строить иллюзии, сидя дома, а в реальности все совершенно по-другому.

Слегка волнуясь за Нэнси, но удовлетворенная тем, что вечер проходит по плану, Руфа встала и пошла вверх по лестнице в направлении женского туалета. Теперь у нее было не так много дел, разве только попозировать фотографу. Продолжительность их пребывания здесь зависела от Тигра и от того, насколько ему понравится Нэнси. Об этом было трудно судить — Руфа надеялась лишь на то, что в нем сработает романтическая жилка.

Женский туалет был большим и ярко освещенным. С одной стороны тянулся длинный ряд розовых кабинок, а с другой — сверкающие умывальники и зеркала. Перед последними стояло с полдюжины женщин, поправлявших изысканный макияж и причудливые прически. В воздухе стоял сильный запах смеси духов и дезодоранта. Звуки бала доносились сюда в виде приглушенного гула.

Руфа вышла из кабины и посмотрелась в одно из зеркал. Ее прическа по-прежнему безукоризненна, но помаду на губах следовало подправить. Рошан настоял на более ярких тонах, чем те, которыми она обычно пользовалась. Слегка нахмурившись, она подалась вперед, чтобы приложить к губам очень дорогую помаду — прихоть Рошана.

Дверь туалетной комнаты с шумом распахнулась, и долговязая леди средних лет с ухоженными седыми волосами заняла место у умывальника рядом с Руфой. В зеркале их взгляды встретились. Руфа похолодела.

Жена доктора Файбса леди Бьют смотрела на нее несколько секунд. Ее шок вылился в праведный гнев.

— Вы!.. — прошипела она.

— Здравствуйте… — Руфа не знала, что еще говорить.

— Надо же, Руфа Хейсти! Должна сказать, мне странно видеть вас здесь. — Леди Бьют открыла помаду зловещего розового оттенка. — Насколько я помню, ваш отец был слишком беден, чтобы выплатить нам долг.

Руфа замерла от ярости. Как смеет она касаться этой темы? Настоящий Мужчина всегда утверждал, что Бьюты по своей сути люди вульгарные.

— Да, мы бедны, леди Бьют. Спасибо за напоминание.

— Ваш отец задолжал нам стоимость хорошей выделки седла, не говоря уже о паре брюк для верховой езды, после того постыдного случая в День боксера. Он отказался платить, проявив полнейшую бестактность.

— Мой отец умер, — сказала Руфа.

— Да, и это единственная причина, по которой мой муж не возбудил дело. Он слышал, ваш дом выставлен на продажу… Но у вас, похоже, достаточно денег, чтобы щеголять на балу в явно дорогом платье. Это позволяет взглянуть на дело под совершенно иным углом, не правда ли?

Голос Руфы дрожал от гнева. Только злость не позволяла ей расплакаться:

— Я не знала, что речь идет о деньгах. Попросите сэра Джеральда изложить это в письменном виде. Мы добавим его имя к списку наших кредиторов.

— А хватит ли у вас средств, чтобы оплатить кредиторам?

— Нет.

— Вы так же грубы, как и он, — отрезала леди Бьют. — Он был очень грубым человеком, и я не понимаю, почему все мы должны притворяться, что забыли об этом лишь потому, что он умер. Он с презрением относился к своим соседям. Это его притворное отношение к охоте…

— Это не было притворством.

— Чепуха! Это было рассчитано на то, чтобы вызвать раздражение у моего мужа.

Позади них отворилась дверь кабинки. Появилась Анита Луповник, роясь в своей яркой сумке и вытаскивая помаду. Руфа и леди Бьют погрузились в тревожное, напряженное молчание.

Живые черные глаза Аниты были полны любопытства.

— Я не расслышала, но теперь хочу знать: что же это был за постыдный случай?

Леди Бьют закусила удила и нарочито молчала.

Руфа ответила:

— Мой отец обмазал клеем седло ее мужа.

Несколько секунд Анита молчала, а затем разразилась восторженным хохотом. Она прислонилась к умывальнику и смеялась до тех пор, пока тушь с ресниц не стала стекать по лицу.

Побледнев от охватившего ее гнева, леди Бьют выскочила из туалета.

Руфа почувствовала, что ее спину и плечи свело от напряжения. Когда леди Бьют ушла, она расслабилась и гнев стал постепенно улетучиваться. Однако его оставалось еще достаточно много, чтобы придать ей ощущение легкости и властности. Если бы не Анита, она могла бы разрыдаться. Она была готова расцеловать эту женщину, но ограничилась улыбкой.

— Ее муж известный в нашей округе охотник. Мой отец не одобрял охоту. Он говорил, что сэр Джеральд перестанет молоть чепуху через задницу, если склеить ее.

Хохот Аниты резко усилился.

— Боже, мой макияж… я промокла насквозь.

Перед зеркалом стояла гофрированная коробочка с бумажными салфетками. Она вынула одну и начала осторожно прикладывать ее к глазам.

— Вы кажетесь такой утонченной. Я и не предполагала, что вы знаете слово «задница». Вы меня порадовали.

Руфа засмеялась:

— Я собиралась поблагодарить вас за обед и хочу сделать это сейчас. Спасибо, мы чудесно проводим время!

— Не стоит благодарности. Кофе и бренди уже заказаны. Я присоединюсь к вам, как только устраню ущерб.

Руфа прошествовала из туалета подобно Боудикке, воодушевленная мыслью о том, что Настоящий Мужчина гордился бы ею.

На самом верху лестницы она встретила Рошана. Он запыхался и выглядел возбужденным.

— Я потерял их.

— Что?

— Нэнси и Тигр — они ушли вместе. Я прочесал танцевальную площадку как проклятый, но не смог нигде их найти.

— О… — Руфа обдумывала информацию. — Это хорошо. Верно? Я имею в виду, что они, видимо, нашли друг друга.

Рошан продолжал озабоченно оглядываться.

— Мне не нравится, что я потерял их из виду. По правде говоря, Нэнси выглядела не слишком здорово: она делала мне знаки…

— Она хотела, чтобы к ней пришли на помощь! О, Рошан, почему же ты не увел ее?!

— Я пытался, но они просто-напросто исчезли.

Руфа решительно подобрала полы своего платья. Нэнси не имеет привычки просто так звать на помощь.

— Покажи мне, где ты видел их в последний раз.

Он повел ее вниз по лестнице. Прищурив глаза, Руфа всматривалась в извивающиеся на площадке фигуры и в тех, кто ждал начала аукциона у столов.

— Где точно? — спросила она.

— Вот здесь. Через минуту их уже не было.

— А что за лестницей?

— Один из служебных входов или что-то иное… О, Руфа, это же глупо… — Рошан бросился вслед за Руфой в полумрак под лестницу. — Вряд ли он притащит ее сюда!

Перед ними была вращающаяся дверь, покрытая темно-красной пластмассой. Не обращая внимания на Рошана, Руфа пронеслась через нее в устланный ковром слабо освещенный коридор с проемами других дверей, уже капитальных. Догадавшись, что это какие-то офисы, она вновь вернулась под лестницу.

— Нет, еще раз говорю: не стану я трахаться, развратная тварь, отпусти меня!

Это был голос Нэнси. Руфа рывком открыла ближайшую дверь. Нэнси бешено отбивалась от мясистого настырного рта Тигра Дурварда.

— Эй ты, я не хочу отбивать тебе яйца, но если ты не выпустишь меня…

Сдерживаемый Руфой гнев превратился в разряд молнии. С криком «Ублюдок, не трогай сестру!» она набросилась на Тигра и вцепилась ему в глаза. Он завопил, схватился обеими руками за лицо, и Нэнси вырвалась.

Она обняла Руфу.

— Никогда в жизни не была так рада видеть тебя. Где ты научилась этому?

— Разумеется, у Эдварда, — жестко сказала Руфа. — Он обучил меня основам самообороны, когда один из моих знакомых мужчин на званом обеде стал распускать руки.

Тигр, продолжая тереть кулаками глаза, вслепую, спотыкаясь, побрел по комнате. Сестры сопровождали его презрительными взглядами.

— Я не могла остановить его, — оправдывалась Нэнси, приглаживая волосы. — Это случилось так быстро. У него бычья сила. Он просто затащил меня сюда, и теперь у меня наверняка размазалась помада.

— Нэнси, если ты выйдешь за этого отвратного бабуина, я лично поднимусь в церкви и оспорю брак.

— Спасибо, дорогая, — улыбнулась Нэнси. — Надеюсь, моим следующим объектом не будет распутный поганец.

Тигр громко стонал.

— Сучка, — закричал он. — Мне больно!

Рошан стоял в дверях, изумленно взирая на происходящее.

— Это преднамеренное оскорбление! — прошипел он, услышав слова Тигра. — Послушай, ты недостоин целовать ее ноги! Девочки, идите наверх и вызовите охрану, а я останусь с ним. Но еще лучше вызвать полицию.

Нэнси нежно взяла его за руку.

— Дорогой, ты слишком слаб и хрупок, чтобы справиться с этим монстром. И обойдемся без спецслужб. Со мной все в порядке, а он мертвецки пьян. Пойдем-ка домой.

Тигр убрал с лица руки. Первый, на кого были направлены его налитые кровью глаза, оказался Рошан. Тигр притих и сделался неестественно спокойным. Молчание затянулось. Наконец тихим четким голосом, совершенно не похожим на лай, Тигр произнес:

— Я ищу тебя всю свою жизнь.

Он закатил глаза и отключился.

И вновь все четверо собрались на кухне Уэнди для обсуждения происшедшего. Но на этот раз Макс не смеялся. Он смотрел на Руфу с уважением.

— Думаю, будь я с вами — я убил бы его.

— Ах, Макс, у меня была Ру, — улыбнулась Нэнси, нагнувшись к сестре, чтобы сжать ей руку. — «Ибо нет друга, подобного сестре, в тихую и бурную погоду, чтобы вдохновить на утомительном пути, поддержать, когда сбиваются с него…»

— Хватит! — взмолился Рошан, и его большие карие глаза заволокли слезы. — Если будешь продолжать цитировать это, я погиб.

Руфа и Нэнси, настроившиеся на торжественный лад, начали смеяться. Нэнси сказала:

— Жаль, что с нами не было Пита. Не в целях защиты, а чтобы он отщелкал все это.

Рошан высморкался и неуверенно улыбнулся.

— Увидев Тигра, распластавшегося на полу, мы не знали, что делать, — оставлять так или делать искусственное дыхание.

— Ну и что же в конце концов вы сделали с этим подонком?

— Еще до того как мы приняли решение, он очухался и начал рыдать.

— Он пошел вслед за нами покорный, как овечка, — сказала Руфа. — Мы оставили его на стуле под лестницей. Он так сильно рыдал, что мы не решились поднимать шум.

— И тем не менее он должен извиниться перед Нэнси, — сказал Макс.

Ко всеобщему удивлению, извинение пришло на следующее утро. Руфа открыла дверь и увидела посыльного с двумя большими букетами тигровых лилий. Руфа поблагодарила его и уже собиралась закрыть дверь, когда посыльный сказал, что у него еще одна передача. Он вернулся к своему фургону и возвратился с огромной корзиной кроваво-красных роз, украшенной большими скользкими бантами из шелковых лент. Руфе пришлось отвести толстые стебли назад, чтобы протащить корзину через входную дверь. К ручке корзины был прикреплен белый конверт, адресованный Рошану Лалу.

При этом они с Нэнси рассмеялись, но Рошан был потрясен.

— Видимо, Анита дала ему адрес… — Он вынул из конверта карточку. На ней четким круглым почерком было написано: «Мы должны встретиться снова».

Все трое с тревогой посмотрели друг на друга.

Рошан прошептал:

— Вот это да…

— Простите меня за грубость, — сказала Нэнси, — да пропади она пропадом — эта Брачная игра!

Руфа никак не желала признать поражение. Первые два выхода окончились полным провалом, но она настаивала, что им следует перестроиться и попытаться вновь.

— Мы проработаем целиком весь список, пока не найдем того, кто не презирает нас и не сходит с ума от Рошана.

На вернувшуюся Уэнди огромное впечатление произвела корзина роз.

— Думаю, если Тигр — гей, то это объясняет его ужасные поступки в отношениях с женщинами. Он отвергает их.

— Спасибо, доктор Фрейд, — сказал Рошан. — Все, хватит об этом. Он звонил мне на работу: хочет, чтобы я с ним пообедал. Как будто я на это пойду… — Последняя фраза была окрашена мечтательными тонами. — Зверюга, — бодро добавил он.

В воскресном номере газеты появились фривольные фотографии Нэнси и Руфы. Обе выглядели, как сказал Макс, достаточно аппетитно, чтобы их слопать. Уэнди сказала, что это должно помочь «ее девочкам». Роза была совершенно потрясена и даже позвонила им из Мелизмейта с выражением восхищения.

Но реальность была отрезвляющей: их средства улетучивались с невероятной быстротой. Руфа продумывала варианты с поиском людей, которым она могла бы стряпать. Нэнси вновь изъявила желание пойти на работу в бар. Руфа была настроена против этого. Погода была сырой и холодной. Тафнел-парк был мрачным: кругом постоянно капало.

— Наша Игра зашла в тупик, — заметила Нэнси в одно дождливое утро, печально наблюдая из окна спальни за потоком машин. — В тот момент, когда мы ставим ногу на лестницу, чтобы подняться, огромная змея готова тяпнуть нас. Но нам все-таки нужно пробираться на званые вечера, пока у нас есть деньги, чтобы оплатить проезд на автобусе.

Рошан, который чувствовал себя в какой-то степени виновным, продолжал снабжать их журналами. Руфа, ужасно расстроенная, покорно погружалась на сон грядущий в чтение «Харперз энд Квин».

— Прежде всего надо обустроить встречи, — мечтала Нэнси. — Затем — влюбленность и готовность жениться. А после этого — оплата долгов Настоящего Мужчины. На это потребуются месяцы!

— О Боже! — с изумлением произнесла Руфа.

— Да, но нам нужно считаться с этим. Рим не сразу строился.

— Смотри! Смотри сюда! — Руфа соскочила с кровати и передала «Дневник Дженнифер» Нэнси.

Нэнси всматривалась в страницу.

— Это Берри!

— Да, Берри, его отец — лорд, а взгляни-ка на его дом! — Она разразилась смехом. — Вот дурачок: он не удосужился упомянуть об этом, чтобы избавить нас от лишних забот! — Она стала читать подписи под фотографиями поверх плеча Нэнси. — Вот черт, он помолвлен, я забыла об этом. Это наша удача!

Чета Бриджмор была сфотографирована в своей роскошной гостиной на фоне камина времен Роберта Адама и огромного полотна Гейнсборо, которое выглядело достаточно шикарным, чтобы на вырученные от него деньги купить весь Мелизмейт, со всеми его долгами. Причиной публикации в журнале был бал по случаю 35-летия их бракосочетания и помолвки молодого Гектора Берроуна. Его невеста — о которой он умолчал в Сочельник — работала в знаменитой галерее «Соумс энд Пелью» на Бонд-стрит.

— Ну и ну, — тихо проговорила Нэнси. — Синяя птица счастья сидела все это время во дворе нашего дома. Я за то, чтобы поставить Берри на первое место в нашем списке.

Руфа заколебалась.

— Но он же помолвлен. Мы вроде бы прозевали его.

— Ничего подобного, — нахмурилась Нэнси. — Это шанс, ниспосланный нам небесами, и я хочу воспользоваться им.

— Но он же помолвлен, Нэнс!

— Ну ты же не станешь говорить, что я не понравилась ему.

— Конечно, ты очень ему понравилась, — признала Руфа, — но, очевидно, недостаточно, чтобы изменить отношение к своей девушке.

— Взгляни на меня, — сказала Нэнси. — Перед тобой будущая леди Бриджмор.

Глава десятая

Будущая леди Бриджмор, в девичестве Полли Мюир, сидела за своим рабочим столом в галерее на Бонд-стрит. Это была худощавая, аккуратная молодая женщина, приятные черты которой могли бы показаться смазанными, если бы не были столь блестяще преподнесены. В то утро она была в короткой черной юбке — ноги ее восхитительны! — и простой белой шелковой блузке. Длинные прямые светлые волосы были стянуты на затылке черной бархатной заколкой.

Главное — осторожность, всегда считала она. Если есть сомнение, то вообще следует избегать темы. Совершенствовать сдержанность было целью ее жизни. «Соумс энд Пелью» платили ей за то, чтобы она вся выглядела изысканной, и это не могло не наложить отпечатка на ее нынешнюю жизнь.

Она составляла список, кого нужно пригласить на свадьбу. Полли мысленно повторяла историю своей семьи и манипулировала ею так, чтобы та выдержала проверку в любой ситуации; но факт оставался фактом — у нее было очень мало подходящих родственников. Можно доставить на самолете из Австралии двоюродную бабушку, вдову шотландского баронета. Но остальные из этой команды — люди безнадежные: у всех гнусавый выговор и постоянный загар. Да, необходимо заполнить ее сторону церкви друзьями из знатных семей. И как бы то ни было, ей придется убедить отца не использовать данное ему при крещении имя. Никого ведь не называют «Лесли». Его второе имя — Алистер, и это гораздо лучше подойдет к шотландской юбке.

В жизни Полли все должно было быть проверено и перепроверено на предмет правильности. Она владела этим языком хорошо, но не совсем свободно. Нужно ли делать свадебные закупки согласно списку в универсальном магазине «Питер Джоунз»? Правильно ли будет включить туда забавную чашку в виде фарфоровой собаки, если ни у нее, ни у Берри нет собаки? И уж если на то пошло, то нужен ли вообще такой список? Полли не возражала против того, чтобы казаться хваткой. Английские аристократы — самые хваткие люди из тех, с кем ей приходилось встречаться. Надо только правильно проявлять это качества.

Когда в галерею вошли две богини с золотисто-каштановыми волосами, Полли с нежностью воскрешала в памяти образ Берри. Милый, милый Берри, она не может дождаться момента, когда сочетается с ним браком и будет жить в уютном домике в Челси, который его родители выделили им в качестве свадебного подарка. Они тоже душки. И таксы леди Бриджмор — душки. Единственное исключение — это ужасная сестрица Берри, Аннабел; но кому какое дело до нее? В аристократической иерархии сестры не очень котируются.

Рыжеволосые девушки с любопытством разглядывали викторианские акварели, развешанные на обитых панелями стенах. Полли вышла из-за стола и придирчиво осмотрела вошедших. На них были первоклассные платья — у Полли было нечто похожее. Их туфли и сумки, несомненно, из «Прада». И уже в последнюю очередь она заметила, что обе они в чисто физическом отношении красивы.

— Добрый день. — Разумеется, Полли не сказала «Не могу ли я помочь?» — это смахивало бы на приемы лавочника. Она была здесь полухозяйкой и полуангелом с карающим мечом.

Девушка, у которой волосы были ярче, в темно-сером жакете, улыбнулась.

— Добрый день, надеюсь, вы не будете возражать, если мы осмотрим вашу галерею? О, да вы составляете свадебный список!

Ее высокая, бледнолицая сестра — темный костюм — выглядела встревоженной.

— Нэнси! — прошептала она.

— Мы не могли пройти мимо, когда в окне увидели ваше имя, — невозмутимо продолжала Нэнси. — Берри говорил нам, что вы здесь работаете, и мы очень хотели встретиться с вами.

Улыбка Полли не дрогнула. В ее светло-голубых глазах была настороженность.

— Извините, но, мне кажется, мы не…

Нэнси протянула руку.

— Нэнси Хейсти. А это моя сестра Руфа.

Встроенный в память Полли компьютер обработал имя. Хейсти… Они помогли Берри, когда произошел этот идиотский случай в Сочельник. Представители аристократического, но обедневшего рода, владельцы полуразрушенного поместья с древним девизом над развалившейся дверью. Она бы предпочла, чтобы Берри сам представил ее членам семьи. И вот они здесь. Бедный, бедный Берри — как это на него похоже: не заметить бросающийся в глаза факт, что сестры Хейсти были великолепны.

Они обменялись рукопожатиями. Ее улыбка перестала быть официальной и стала теплой, сделав ее милое личико очень симпатичным.

— Конечно же, как приятно наконец познакомиться с вами. Я хочу поблагодарить вас, что вы были так внимательны по отношению к Берри.

— Для нас это было удовольствием. Он прислал нашей маме роскошные цветы.

— Я знаю, — кивнула Полли. — Это моя идея.

— Надеюсь, Рождество так или иначе исправило ситуацию.

— Это было божественно, благодарю вас. Нам обоим очень был нужен отдых, а ваша сельская местность навевает такое спокойствие. Вы надолго в Лондоне?

— Как вам сказать… — Руфа казалась смущенной.

— На недельку-другую, — тут же нашлась Нэнси. — Пока не кончатся деньги. Думаю, Берри говорил вам о нашей бедности.

Берри упоминал об их бедности, но теперь Полли видела воочию, что девушки одеваются в «Прада», и ее последние сомнения исчезли.

— Уверена, Берри будет рад вновь увидеться с вами, — сказала она. — Вот что, — добавила она после небольшой паузы, — а почему бы вам не побывать у нас на презентации завтра вечером?

Мысль Полли работала отлаженно. Хозяин галереи всегда призывал ее приглашать на презентации привлекательных людей. Руфа и Нэнси уже одной своей красотой способствовали бы блеску мероприятия.

— В шесть тридцать, как обычно, шампанское и легкая закуска.

— Чудесно, — сказала Нэнси. — С радостью придем.

Вновь оказавшись по другую сторону стеклянной двери на резком февральском ветру, Руфа сотрясалась от смеха.

— Просто не верится. Это наше первое официальное приглашение.

Нэнси вынула из безукоризненной новой сумки «Твикс».

— Теперь ты перестанешь зудеть о деньгах и купишь эти стульчики. Пойдем! — Она присмотрела деревянные стульчики в витрине магазина игрушек и убеждала Руфу купить их для Линнет.

— Не следует делать глупостей, — неуверенно проговорила Руфа.

— Пойдем, пойдем — тебе они очень понравятся. Размером как раз для Братьев Рессани. Представляю себе ее лицо, когда она откроет посылку!

— Хорошо, хорошо, — раздраженно проговорила Руфа, но затем начала смеяться. — Ты хочешь заставить медведей сделать заказ по медвежьему каталогу, как ты это проделала с чайным набором?

— Нет, я добавлю на этот раз больше драматизма. Вечером позвоню Линнет и скажу, что Рессани жалуются, что им не на чем сидеть и они снашивают мех на задницах.

— И потом вдруг она получит посылку, — подхватила Руфа. — Возможно, я смогу добавить еще пару маленьких подушечек. Но будем осторожны: не следует заходить слишком далеко только потому, что ты подумала встретиться с человеком, которому понравилась. Я не совсем понимаю, чего ты хочешь добиться, вновь увидев Берри.

Сочные губы Нэнси впились в «Твикс».

— Своей свадьбы, дорогая. Можешь считать меня старомодной, но я всегда хотела выйти замуж в июне. Мы могли бы натянуть в саду одну из этих полосатых палаток.

— Я по-прежнему считаю это напрасной тратой времени, — сказала Руфа. — Берри помолвлен с той девушкой из галереи. Он никогда не бросит ее ради тебя.

— Почему бы нет, скажи на милость? Что же во мне плохого?

— Дело не в тебе. Он не такой человек, чтобы отказываться от своих слов.

— Ерунда, — заносчиво произнесла Нэнси. — Все мужчины отказываются.

Берри не ожидал от предстоящего вечера ничего интересного. Если бы у него был выбор, он остался бы в Фулеме, где они жили вдвоем с Полли, и поел чего-нибудь вкусненького, сидя перед телевизором. А теперь он обречен на долгие часы голодания и приторных улыбок. Слава Богу, после женитьбы Полли уйдет с работы, и ему больше не придется стоя выслушивать очередное мнение какого-нибудь любителя картин.

— Викторианские акварели… — размышлял Адриан, сидя на другой стороне огромного «даймлера». — Они похожи на настольные салфетки под посуду. Но Наоми после развода забрала картины, а мой новый декоратор настаивает, что для стен подойдет что-нибудь не столь примечательное.

— Хорошо, что ты так решил, Адриан, — сказал Берри.

Он был поражен, когда директор его банка согласился прийти на презентацию. Адриан Мекленберг был сказочно богат и к тому же владел коллекцией красивых предметов. Полли сказала, что он может купить кое-что, так как его третья жена забрала у него столько картин, что ими можно заполнить Эрмитаж. Если Мекленберг сделает покупку на кругленькую сумму, Джимми Пелью подарит ей в качестве подарка попугая Эдварда Лира, на которого она давно положила глаз. Она уже рассчитала, куда повесит клетку в доме Челси, который ей еще не принадлежал.

Автомобиль сбавил ход около галереи, и Берри тайком бросил взгляд на свои туфли. И как они ухитряются вбирать в себя грязь? Когда он находился рядом с Адрианом, все на нем казалось неряшливым: развязанные галстуки, ослабленные воротники, живот, раздвигающий пуговицы рубашки.

Адриан словно всасывал из атмосферы свою элегантность. Он казался выше, чем на самом деле, так как его худощавая фигура была сложена исключительно пропорционально. Одежда сидела на нем без складок, как будто он был бесплотным. В промежностях его брюк в конце дня никогда не появлялись спиралеобразные складки, как это было у Берри. Его густые седые волосы всегда были аккуратно причесаны. Каштановая шевелюра Берри, напротив, торчала, как хохол какаду, хотя он изводил на нее тонны ароматной гадости с Джермин-стрит. Он не поддался соблазну потеребить свой галстук.

Полли поджидала их, в зеленом безукоризненном платье для коктейлей. Она отмела в сторону девушку с кипой ярких каталогов, поцеловала Берри, а затем Адриана. Снабдив их напитками, она направила Адриана в сторону, где возле самых дорогих картин прохаживался Джимми Пелью.

Сердце Берри забилось сильнее в предвкушении невероятного удовольствия, граничащего с болью. На фоне тусклого пасторального ландшафта он увидел Нэнси Хейсти. Тотчас же мир обрел новое звучание.

О Боже, Нэнси…

Что она здесь делает? Это было восхитительно, но одновременно и опасно. После Сочельника, испытывая чувство вины, он силой заставил себя никогда больше не думать о Нэнси, разве только во время мастурбации, от которой он не мог отказаться. Теперь, спустя два месяца, он почти приучил себя не мечтать о ней. И вот в мгновение ока весь этот тяжкий труд пошел насмарку. На ней был жакет, через который соски ее грудей не были видны. Волна стыда залила его от паха до головы.

— Берри… привет, — послышался нежный голос.

Он повернулся и увидел Руфу, красота которой была отрешенной, недоступной для осязания. Она поцеловала его в раскрасневшуюся щеку.

— Разве Полли не сказала тебе, что мы будем здесь?

— Нет, еще не успела, перед презентациями на нее находит столбняк. — С Руфой было так легко говорить, что Берри немного расслабился. — Как вы все поживаете? Как моя подружка Линнет?

Руфа улыбнулась.

— Она была в боевой форме, когда я разговаривала с ней вчера вечером. Мы с Нэнси звоним ей каждый вечер. Нэнси имитирует голос Троцкого.

— Троцкого?

— Это морская свинка, подарок Рэна. Он глупый и толстый, но она пока не замечает этого. А как ты?

— Да вот… глупый и толстый, — весело проговорил Берри. — Передай им всем, пожалуйста, от меня привет.

— Разумеется. Маме, кстати, очень понравились цветы.

Берри засмеялся.

— Я хотел прислать ей что-нибудь из продуктов, но не смог убедить Полли.

— Ты и так уже достаточно кормил нас. Твоя корзина спасла нам жизнь.

— Как я понимаю, дела… по тому, как вы обе выглядите… — Берри пытался проявить деликатность.

Руфа пришла ему на помощь.

— Нам удалось получить небольшие деньги.

— Чудесно! И вы перебрались в Лондон.

— Да. Мы остановились у нашей старой знакомой.

В мире, в котором вращался Берри, всегда вращались деньги и существовали полезные старые знакомые. Он был искренне рад услышать, что Хейсти, очевидно, не сметены водоворотом.

— По делам или ради удовольствия?

— Больше ради удовольствия, — ответила Руфа, — но я бы не отказалась от работы. Я часто стряпаю для банкетов… Может, у тебя есть знакомые, которым время от времени нужна хорошая кухарка?

— Уверен, что есть. У Полли наверняка есть. — Берри по-мужски проигнорировал смущение Руфы. — Дай мне свой телефон, я спрошу ее.

— О, кого я вижу, — сказала Нэнси, оказавшись между ними.

— Привет, — пропищал Берри.

Казалось, Нэнси не заметила этого неожиданного фальцета.

— Что, Ру снова зондирует почву насчет работы? Не слушай ее. Она и так чувствует себя совсем неплохо. Просто она уже не может не заниматься хозяйственными делами.

— Извините меня, пожалуйста… — Полли как с неба свалилась. Она взяла Берри за локоть и увела его от сестер Хейсти. Он на мгновение испытал настоящий ужас — а вдруг она заметила? Неужели скажет? — но затем понял, что Полли вся в делах.

Он смог спросить: «Что случилось?»

— Речь идет об Адриане. Он игнорирует картины. Занимается лишь тем, что глазеет на Руфу Хейсти.

— На… Руфу?

— Ну конечно, болван ты эдакий. Все, кроме тебя, заметили, что она выглядит как топ-модель. Ты должен представить их друг другу.

— Разумеется.

— Прямо сейчас. Не откладывая! — Полли плавно удалилась, чтобы направить свою искрометную энергию на группу увешанных драгоценностями престарелых дам.

Берри ухватил с подноса тарталетку с креветками и вернулся к сестрам. Сознание вины вынудило его к мгновенным действиям.

— Руфа, я хочу представить тебя одному влиятельному человеку из нашего банка. — Не отважившись снова взглянуть на Нэнси, он повел Руфу через людскую массу. — Его зовут Адриан Мекленберг, — шепнул он ей на ухо. — И он самый богатый из всех присутствующих здесь людей. Подумай о моей семейной жизни — попроси его купить что-нибудь.

— Насколько он богат? — с безразличием спросила Руфа.

— Просто купается в богатстве. Он обычно покупает Пикассо. Когда его бывшие жены удирают от него, он продолжает покупать Пикассо.

— А он женат на данный момент?

— Нет, — сказал Берри. — Он только что порвал с третьей.

Бледно-серые глаза Адриана изучали Руфу с жадностью профессионального коллекционера. Во время введения, сделанного Берри, он задержал ее руку в своей несколько дольше положенного, как будто проверял ее вес и строение тканей.

— Привет, Золушка, — сказал он.

Вежливая улыбка сошла с ее лица. Уши сделались красными.

— Вы… вы вернули мне туфлю. О Боже! — Руфа узнала мужчину, наблюдавшего за ней и видевшего, как их выставили из Шерингем-хаус. Неужели это унизительное испытание будет постоянно преследовать ее?

— Я подумал, что это вы. — Казалось, что ее замешательство радовало его. — Я не удивлен, узнав ваше имя. Я узнал вас во время того тягостного концерта. Несомненно, вы могли быть только дочерью старины Руфуса.

Забыв о смущении, Руфа улыбнулась, на ее лице взыграл луч солнца.

— А вы его знали?

— Конечно, знал. Жаль, что я не смог приехать на его похороны. Я не виделся с ним много лет — я был в школе его «шестеркой».

Она нервно рассмеялась.

— Вы были мальчиком, который отказался делать тосты.

— Вот именно. Хотя на самом деле я всегда восхищался Руфусом. Думаю, что я заартачился лишь для того, чтобы произвести на него впечатление, хотя это и не сработало. Я не могу прийти в себя от того, насколько вы похожи на него. Вы его женский двойник. Вы напомнили мне о нем с волнующей точностью.

Берри никогда не видел Адриана в таком возбуждении. Этот человек был известен своим шармом, который, как он считал, был своего рода универсальным комплиментом в адрес нужных людей. Но это был шарм в действии. И он действовал на Руфу.

Берри украдкой взглянул на Полли. Она через всю комнату улыбнулась ему и послала воздушный поцелуй. Прекрасно!

Адриан проводил их до такси. В тот момент, когда машина заворачивала за угол, Руфа прошептала:

— Боже, я выиграла обед!

— Неужели с ним? — Нэнси выглядела озабоченной при свете уличных фонарей. — О Ру, ты шутишь. Он такой древний.

— Ты просто ревнуешь, потому что я получила приглашение на свидание. С действительно богатым человеком.

— Ревную? Он к тебе благоволит…

Оглянувшись назад, шофер спросил:

— Куда везти, дорогуши?

— Извините, Тафнел-парк, пожалуйста, — сказала Руфа. И, обращаясь к Нэнси, добавила:

— Я просто не смогла дать адрес, стоя перед Адрианом. Это было нечестно с моей стороны?

— Нет, просто чванливо. Эта брачная забава не выявляет в тебе благородных качеств, моя милая.

Руфа, привыкшая к высоким моральным критериям, заняла оборонительную позицию.

— Что же в этом плохого: получить приглашение на обед и принять его? Он мне нравится. Он знал Настоящего Мужчину.

— Меня бросает от него в дрожь, — пояснила Нэнси.

— Он довольно приятный. Думаю, это то, что мне нужно. И у меня такое ощущение, что он — намного лучший вариант, чем Берри.

— Чепуха! Берри стоит десять таких. Для начала, он не спит в гробу и не избегает зеркал.

— Ха, ха, ха, Адриан прелестен, — раздраженно проговорила Руфа. — Несравненно лучше, чем тот образ мужчины, который мы создавали, начиная Игру.

— Хотелось бы знать, от чего умерли три его первые жены.

— Не стоит об этом беспокоиться. Думаю, он безупречен, — заявила Руфа. — С одной стороны, он явно умен. Мне не придется объяснять ему, почему для нас так важен Мелизмейт.

Нэнси тихо вздохнула.

— Ты не можешь выйти замуж за этого человека. Ты будешь несчастна.

— Это исключительно моя забота.

— Быть несчастной не было условием сделки. Ты знаешь, в чем твоя беда, Ру? Ты не разбираешься в любви.

— Брачная игра не предусматривает любви, — упрямо твердила Руфа.

— Да, я понимаю, речь о безумной страсти не идет, — сказала Нэнси, — но я предпочитаю, чтобы мужчина нравился хоть немного.

— Я всегда боялась, что ты не выдержишь напряжения, — заметила Руфа. — Передай все в мои руки.

Нэнси нахмурилась.

— Руфа, что с тобой произошло?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ты никогда не была такой странной. — Нэнси ослабила застежки на своих новых туфлях и поискала в сумке мятные конфеты «Поло» — ее сумка из «Прада» уже полна была конфетных оберток, салфеток, сломанных расчесок и тюбиков с помадой. Ее тон смягчился: — Я знаю, после смерти Настоящего Мужчины мы все свихнулись — но в своем слащавом, тихом помешательстве ты зашла намного дальше других.

— Тогда зачем ты увязалась за мной? — отрезала Руфа. — Почему ты с готовностью ухватилась за Игру, если это безумие? Я отыскала весьма приличный вариант…

— Ничего подобного! У меня есть Берри, и я уверена: он сделает меня невероятно счастливой. Можешь забыть об этом жутком Адриане.

— И не подумаю.

— О'кей, — выдохнула Нэнси. Она, тяжело дыша, проглотила три «Поло». — Итак, линия прочерчена. Я не хочу, чтобы ты выходила за Адриана. Ты не хочешь, чтобы я выходила за Берри — верно?

Руфа долго молчала.

— Это глупо, — сказала она наконец. — Мы ведем полемику, а желаем одного и того же.

— Если я заполучу Берри, я стану победителем в Игре. И моим призом будет твой отказ от Адриана.

Вновь воцарилось молчание. При желтом мерцании уличного света лицо Руфы сделалось бледным и усталым.

— Это если заполучишь… — протянула она. — Если…

Глава одиннадцатая

Первый обед состоялся спустя три дня в «Конноте». На Руфе был темно-серый пиджак поверх шелковой блузки цвета слоновой кости.

Адриан любезно предложил сделать за нее заказ.

— Я хорошо знаком с меню и надеюсь, что угадаю ваш вкус. Вам придется испробовать мой обед в холодный февральский день.

Руфа подумала, что это ловкий ход с его стороны.

Он заказал устриц по-английски и морской язык по-дуврски. К каждому блюду подавали изысканное белое вино. Руфа отпивала маленькими глотками, достаточными, чтобы на языке отложился приятный аромат. Главное — не переборщить, так как чрезмерное смакование будет воспринято Адрианом с неприязнью. Он внимательно наблюдал за ней.

— Я подумал, что «Конноте» будет для вас хорошим отвлечением. Это неподвластная времени классика, как, впрочем, и вы. Вы абсолютно прозрачны, как кристалл или высокая, верно взятая нота. Вам следует носить больше желтого и зеленого. Осенние тона оставьте своей сестре. Пиджак лучше смотрелся на ней.

Руфа улыбнулась.

— Я не думала, что вы заметите.

— Когда я вижу женщину, я всегда замечаю, во что она одета. Вы напоминаете мне о весне, вы — «Весна» Боттичелли во плоти, о чем, я уверен, вам уже говорили.

Он, видимо, ожидал ответа. «Если не ответить, — подумала Руфа, — это может быть расценено как протест. Адриана Мекленберга не может интересовать женщина, которая отступает под натиском бурных комплиментов».

— Да, — сказала она. — Настоящий Мужчина любил это говорить.

— Боттичелли, — заявил Адриан, — ему понравилась бы четкая линия вашего носа и эти неиспорченные губы.

Руфа смотрела на его длинные, бледные пальцы, ласкающие ножку бокала, и не знала, что ответить. Его движения были ловкими и целенаправленными, но, на удивление, бесстрастными.

— У меня есть рисунок Боттичелли, — сказал он. — Это украшение моей коллекции. Даже жене не удалось завладеть им.

Он улыбнулся, чтобы показать, что он поднял этот вопрос не случайно.

— Берри говорил мне, что вы знаменитый коллекционер.

— На данный момент скорее обобранный коллекционер. Последняя миссис Мекленберг увела половину моих картин.

— Вам их, видимо, не хватает.

— И да, и нет, — сказал он. — В них было слишком много от нее. Я не хочу сказать, что она подбирала их. Вся коллекция была реакцией на нее. И наоборот.

— Понимаю, — продолжая улыбаться, Руфа проявляла осторожность. Куда он клонит?

— Все мои жены обожали искусство, — продолжал Адриан. — Две из них учились в Куртолде. Я явно тяготею к женщинам, глубоко интересующимся искусством. Думаю, к ним принадлежите и вы.

Руфа слегка изменила улыбку, чтобы освоиться в неожиданно возникшей интимной обстановке. «Это, — подумала она, — выглядит как интервью для получения работы. Ее достоинства — воспитанность и красота — позволили ей преодолеть первый этап. Теперь ее экзаменуют более тщательно на предмет того, насколько она соответствует корпоративному имиджу».

— В любом случае… — неожиданно сказал Адриан после короткой паузы, — я рассчитываю начать все сначала. Новая коллекция, новый этап в жизни… Возможно, я ограничусь сбором картин с изображением рыжеволосых.

Нелегко любезно улыбаться, поедая рыбу. Комплименты Адриана были банальными и небрежными — простой констатацией фактов. Это была преднамеренная форма ухаживания, а также своего рода испытание, рассчитанное на то, чтобы выведать, будет ли она без зазрения совести испытывать восхищение. Ее роль ограничивалась тем, чтобы выслушивать и соглашаться. Возражения, даже слабые, будут считаться сопротивлением. Руфа уже знала, что любая форма сопротивления или аргументы будут для него просто непонятны.

— Не представляю, — вздохнул Адриан, — как Берри удалось скрывать вас ото всех.

— Муж моей сестры учился вместе с ним в школе, но познакомились мы только в прошлое Рождество.

Руфа рассказала историю с прудом и потерянными ключами и почувствовала, что преуспела, когда Адриан засмеялся. Он понравился ей еще больше, так как, очевидно, любил Берри.

— Славный малый, — произнес он. — Отличная хохма. Просто невозможно не любить человека, способного попадать в такого рода ситуации.

Тема Берри была исчерпана под хруст печенья.

— Полли очень симпатичная, — сказала Руфа.

— А, Полли. Излучающая любовь к титулу и дому, а также к бесподобной коллекции картин восемнадцатого века. Она любит не самого Берри… разумеется, не в обычном смысле слова. Такого рода женщины не влюбляются, как это положено. Она запрограммирована в расчете на весь пакет. Моя первая жена была одной из таких.

Это все-таки скользкая тема.

— Если она такая, то Берри никогда на ней не женится! — запротестовала Руфа.

Адриан пристально взглянул на нее.

— Вы упускаете важный момент. Женитьба — это в конце концов контракт, который существует, потому что каждая из сторон владеет тем, в чем нуждается другая сторона. То, что Полли предоставит Берри взамен титула, видимо, весомо: секс, дружеское общение. Эффективное управление хозяйством.

Руфе не понравился такой оборот беседы. Не хочет ли Адриан сказать, что он вычислил, что она — охотник за богатством? Или же это завуалированное уверение, что ее собственные эмоции не существенны для окончательной сделки? Она еще острее почувствовала, что ее оценивают, проверяют на свет. Это было унизительно, но ее положение вряд ли давало основание винить его.

Что-то в защитных движениях ее плеч понравилось Адриану. Он улыбнулся, взгляд его потеплел.

— Я шокировал вас, — нежно произнес он. — Какое очаровательное испытание… Я забыл, что имею дело с романтично настроенной представительницей рода Хейсти. Если я когда-либо захочу жениться на вас, я вначале постараюсь завоевать вашу любовь.

Затем он посадил ее в такси и дал шоферу 20 фунтов. Он говорил об их следующей встрече. Это тоже будет обед, но придется ехать в какое-то известное ему местечко за городом. Без единого поцелуя и объятия Адриан занимался ухаживанием.

Машинально глядя в забрызганное дождем окно машины, Руфа оценивала ситуацию. Она провела встречу на удивление удачно и без особых усилий. Адриан дал ход процессу, по завершении которого Руфа «влюбится» в него. За чашечкой кофе она рассказала ему кое-что из своего романа с Джонатаном, умолчав о гибели своего «либидо». Однако Адриан догадался и, видимо, загорелся идеей разбудить ее. Она не знала, хватит ли у нее сил действительно полюбить его, и пыталась дать волю своему воображению. Она желала (надеялась), что таковое произойдет. Он мил и симпатичен, правда, немного староват. Ранее в интересах Брачной игры она настраивала себя на худшее. Да, она увлечена и заинтригована. В настоящий момент это было все, чего он хотел от нее. Возможно ли, что это человек, способный шаг за шагом вернуть ее к любви?

Это никогда не будет похоже на исступленную, беззаветную любовь, которую она испытывала к Джонатану, но она и не хотела вновь проходить через это. Секс с Адрианом, после того как она съест свои обеды и ланчи — подобно адвокату в «Судебных иннах», — будет наверняка утонченным и даже приятным.

Когда Руфа вошла в дом Уэнди, она чувствовала себя немного усталой, но радовалась хорошо проделанной работе. За окном сверкали сильные вспышки молнии. Дождевая завеса делала воздух синевато-желтым. Она прошла в спальню, сняла с себя дорогую одежду и аккуратно повесила ее в гардероб, с большим облегчением облачившись в джинсы и шерстяную кофту.

Им наверняка до смерти хочется узнать, как все было. Спускаясь вниз, Руфа старалась решить, сколько рассказать. Она чувствовала себя странно защищенной всей этой историей, и ей не хотелось рассказывать о ней. Она понимала, что занимает оборону, и слегка стыдилась этого. Рассказывать — значит в какой-то мере исповедываться, хотя — Бог свидетель — она не совершила ничего плохого. К счастью, Уэнди была занята в подвальном помещении, прокалывая ступню клиента, а Нэнси еще не вернулась из похода по магазинам, связанного с чудо-бюстгальтером и высохшей новой помадой. Накануне ланча она заявила, что намерена предпринять новые шаги в отношении Берри.

«Но она ни за что не доведет дело до конца, — размышляла Руфа, — в тот момент, когда Макс предложит ей нечто серьезное, она моментально сдастся».

Ее радовало, что спальня полностью в ее распоряжении. В пустой кухне под мигающей полоской флюоресцентного света Руфа приготовила себе кружку чая, затем снова поднялась вверх по лестнице с книгой ранней Аниты Брукнер, которую она нашла в большом буфете Уэнди. Сегодня она заслужила отдых.

Спустя час раздался звонок в дверь. Руфа проигнорировала его, полагая, что пришли к Уэнди. Она глубоко погрузилась в чтение, размышляя над тем, что Анита Брукнер сделала бы с Нэнси, когда в дверях показалась прилизанная голова Рошана.

— Это к тебе.

— Да?

— Капитан Птичий Глаз хочет видеть тебя. Он насквозь мокрый и злой, утверждает, что ты знаешь его.

Руфа захлопнула книгу и спрыгнула с кровати. Ее сердце учащенно забилось.

— Боже, конечно, я знаю его!

— С тобой все в порядке?

Она попробовала засмеяться. Вышло нервное ржание.

— Я рассказывала тебе о моем крестном, да?

Рошан изобразил на лице радостное изумление.

— Тот, который подарил брошь? Я думал, он старше — но вид у него, конечно, довольно устрашающий. Что он здесь делает?

— Он редко бывает в Лондоне, — пояснила Руфа. — У меня жуткое предчувствие, что я разоблачена.

— Не паникуй. Считай это неофициальным визитом: какой приятный сюрприз, и все. Ничего не выдавай.

— Эдвард никогда не наносит неофициальных визитов.

— Мне остаться с тобой? — прошептал Рошан.

— Нет, нет. — Руфа носилась по комнате, опорожняя пепельницу Нэнси и пряча принадлежащую ей же пачку презервативов. — Я, пожалуй, приму его здесь, подальше от глаз других.

Эдвард терпеливо ждал в узком холле. Его серо-стальные волосы почернели от дождя, с пальто стекали водяные ручьи.

— Эдвард, какой сюрприз! — Руфа сбежала по лестнице и поцеловала его в щетинистую щеку. — Почему не предупредил, что приезжаешь? — Она не могла сказать, что ей приятно видеть его. Он был явно взбешен.

— Мне нужно поговорить с тобой. — Он бросил злобный взгляд на Рошана. — Наедине.

Словно специально раздался оглушительный удар грома. Dies Irae! («День гнева»).

— Конечно, — кивнула Руфа. — Пойдем ко мне в комнату. Это, кстати, Рошан Лал. Рошан, это Эдвард Рекалвер.

Вслед Эдварду Рошан изрек:

— Удачи!

Она ввела его в спальню и закрыла дверь. Она знала, что он сейчас задаст ей хорошую головомойку, и боялась ее, но все же это облегчение. Обманывать его было ужасно.

— Где Нэнси? — спросил он.

— Ну… она вышла. — Руфа была этому рада. Нэнси при полном параде сильно разозлила бы его. — Сними, пожалуйста, пальто и присядь. Хочешь чая, кофе или еще чего?

Он расправил плечи. Комната вдруг показалась невероятно маленькой.

— Нет, — отрезал он. — Спасибо.

— Скажешь, если захочешь.

Эдвард сложил руки.

— Не захочу. Поскольку я вел машину из Глостершира в грозу, а последние 40 минут пытался отыскать место для парковки, то, думаю, начнем, не откладывая.

Руфа села на кровать в другой половине комнаты.

— Надеюсь, ты догадываешься, почему я здесь, — сказал он.

— Говори прямо, Эдвард. Не нужно ходить вокруг да около.

— Прекрасно. Сегодня утром я был в Сиренчестере и столкнулся с Майком Босуортом.

— А…

— «Босуорт» — это аукционная фирма, которая оценивала Мелизмейт. Я спросил его, как обстоят дела с продажей, — сказал Эдвард. — И был совершенно ошарашен, узнав, что она откладывается. Майк сказал, что твоя мать до сих пор не дала ему «добро».

Воцарилось долгое молчание.

Руфа смотрела на свои колени.

— Мы хотели немного повременить.

— Время давно вышло. — Движением плеч Эдвард сбросил с себя мокрое пальто на спинку единственного в комнате стула. — Долги растут, дом вот-вот рухнет. Я ожидал глупостей от Розы, но не от тебя.

— А ты говорил с мамой?

— Я приехал в Мелизмейт, чтобы разобраться с происходящим. И разобрался. Оказывается, приостановка продажи — целиком твоя идея. Оказывается, вы отправились в Лондон с намерением выйти замуж за богатого идиота, чтобы урегулировать всю эту чертовщину.

Руфа опустила голову. У нее пересохло в горле. Она жалела, что Роза проболталась, хотя и не могла винить ее за это. Когда Эдвард цеплялся мертвой хваткой за что-либо, невозможно было не сказать ему правду. Роза говорила, что боится его моральных проработок. И к тому же она никогда по-настоящему не понимала, как важно было для Руфы его одобрение.

— Я не удосужился спросить, где вы с Нэнси достали деньги, — продолжал Эдвард. — Я, естественно, дошел до этого сам. Получается, что вашу прихоть финансировал я же, надеясь, что ты потратишь деньги на дальнейшую учебу. Теперь-то я точно знаю, как ты распорядилась ими. Роза показала мне вашу фотографию из одной воскресной газеты весьма сомнительного свойства. Она, видимо, думает, что это решает все.

— Извини, Эдвард, — сказала Руфа. Она заставила себя поднять голову и взглянуть на него. — Мне пришлось солгать тебе. Если бы ты узнал правду, ты отобрал бы брошь.

— Брошь оказалась никудышным подарком, — отрезал Эдвард.

— Сопровождаемым определенными условиями.

Его темно-серые глаза казались черными при слабом верхнем освещении.

— Ты рассуждаешь, как твой отец, что ты, несомненно, сочтешь за комплимент. А я-то считал тебя единственным из семьи человеком, сохранившим остатки разума. Ну, не будем углубляться в детали. Собирайся. Если собираешься поспорить, сделаешь это в машине.

Испытываемое Руфой чувство вины вылилось в гнев.

— Мы можем поспорить прямо здесь, потому что я не поеду с тобой домой. И в моей идее нет ничего безумного. Для такой девушки, как я, вполне возможно выйти замуж за богатого человека. Я знаю, что я могу спасти Мелизмейт. Так почему же мне отказываться от этого?

— Ты действительно хочешь, чтобы я ответил тебе? — Эдвард говорил тихо и спокойно, обуздав свой гнев. — Из-за явной аморальности этого. Конечно, ты можешь найти богатого мужа — ты девушка красивая. Но продавать себя за деньги…

— Послушай, Эдвард, ты не имеешь права врываться сюда и приказывать мне. Если эта брошь — подарок, я вправе делать с деньгами все, что заблагорассудится. И я использую их, чтобы спасти свой дом. И я не собираюсь выходить замуж за человека, которым не восхищаюсь и которого не уважаю…

— Ты думаешь, это принесет тебе счастье?

— Да! — закричала она. Раньше она никогда не кричала на Эдварда. — Я буду безумно счастлива с любым, кто вернет мне мой дом!

Эдвард был ошарашен. Он не ожидал такого отпора.

— Я не знал, как много значат для тебя деньги, — холодно проговорил он.

— Ты никогда не понимал, как много значит для всех нас Мелизмейт. Право наследования и право собственности для тебя ничто, поэтому ты не понимаешь, что он значит для нас гораздо больше денег, что он стоит жертвы. То же самое можно сказать и о твоем отношении к Настоящему Мужчине.

— Я не помню, чтобы он шел на какие-то жертвы, — сказал Эдвард.

Это была правда, и поэтому Руфа обозлилась еще больше.

— Ты не мог контролировать его; вот почему ты постоянно придирался к нему, критиковал все, что он делал…

Побледнев от гнева, он приблизился к ней еще на шаг.

— И ты думаешь, я действительно занимался этим?

Казалось, он возобладал над ней, подавил ее. Руфа не хотела больше спорить — это было бесполезно: ведь Эдвард прав. Она вдруг почувствовала запах дождя, исходящий от его пальто, и запах мыла, исходящий от его рук, а главное — мускусный запах его тела. Впервые она была смущена тем, что он мог нагнуться и поцеловать ее. В воздухе неожиданно запахло сексом. Руфа залилась краской и отступила.

— Ты пытался управлять им, — сказала она. — Но мы не давали тебе разрешения управлять нами.

Его голос был предельно тих.

— Я, слава Богу, не считал, что на это мне нужно разрешение.

— Ты не имеешь права врываться сюда и все портить.

— Я пытаюсь помочь, — пояснил он. — Я… я делаю это, потому что забочусь о тебе.

Она не могла принять это, не испытав чувства вины.

— Ничего подобного. Ты ревновал Настоящего Мужчину и теперь восторгаешься тем, что его примерная семья вынуждена превращаться в самую обыкновенную! Ты считаешь, что мы заслуживаем этого! О Боже…

Руфа прижала ладони к пылающим щекам. Она тут же поняла, что нанесла ему тяжелый удар. Он же был удивлен тем, что она способна на такое.

— Я ошибался, — проговорил он. — Ты такая же фантазерка, как и он. Я думал, у тебя есть частица здравого смысла, а ты все это время цеплялась за нелепое представление, что мир обязан тебе всем лишь потому, что вы веками владели небольшим клочком земли. Неужели это дает тебе право считать себя исключительной? Для того чтобы родиться в семье с древними корнями, не требуется никакого ума!

Руфа старалась не расплакаться.

— Ты знаешь, что это несколько большее. Мелизмейт — часть нас самих, нашего бытия. Без него мы никто и ничто.

Эдвард нахмурился.

— Чепуха! Можешь делать все, что хочешь. Послушай, Руфа. Я лишь хочу, чтобы ты перестала губить свою жизнь ради кучи камней. Зачем они тебе, скажи на милость?

— А ты найди миллион фунтов, — сказала Руфа, — и дай мне, не предписывая, на что его потратить.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! — Его упрямство бесило ее. — И никогда не поймешь! О Боже, это не… Эдвард, я не… — Она пыталась вернуть хотя бы частицу самоконтроля. — Я знаю, ты делаешь это из лучших побуждений. Но, пожалуйста, не вмешивайся в мои дела. Прошу тебя. Я хочу этого больше всего в жизни!

Они смотрели на ковер с замысловатыми узорами, прижав руки к телу, обдумывая, как расстаться, оставшись друзьями. Воцарилось продолжительное, ожесточающееся молчание.

— Ну что же, постараюсь, — сказал вдруг Эдвард. — Хотел помочь урегулировать эту заваруху, а ты отвергла мою помощь. Больше не буду вмешиваться в твою жизнь.

Руфа двинулась к двери, сделав вокруг него большой крюк, и резким движением открыла ее.

— Тогда счастливо оставаться.

Глава двенадцатая

На следующее утро после завтрака Нэнси тайком позвонила Розе.

— Она не должна выходить за этого человека, мама. Поверь мне, у меня кровь в жилах стынет, когда я подумаю об этом.

Находясь за много миль от Лондона в залитой дождем деревне, Роза хихикнула.

— Вчера вечером она звонила мне, когда ты была в ванне. Сказала, что я должна отговорить тебя от преследования молодого Берри.

— Она считает, он слишком хорош для меня, — возмущенно проговорила Нэнси. — У меня, по меньшей мере, два плюса по сравнению с ней.

— Я знала, что между вами начнется перебранка. Успокойся, пожалуйста. Это всего лишь обед.

— Всего лишь? Он повезет ее в этот чертов «Коннот»!

— Да, — вздохнула Роза. — Я тебе рассказывала историю о…

— О том, как Настоящий Мужчина мыл посуду, когда был студентом? Да, тысячу раз. Он уронил банку с кислотой и подумал, что помощник повара — осьминог. Возможно, Ру упомянет об этом, когда ей нечего будет сказать.

— Извини, но ты унаследовала мои саркастические гены, — мягко, но строго проговорила Роза. — Не заводись, дорогая. Руфа не совершит никаких глупостей.

Нэнси не была уверена в этом. Брачная игра казалась забавной, когда потенциальные женихи существовали лишь теоретически. Реальность в виде Адриана Мекленберга, но главное — готовность Руфы принести себя ему в жертву явились для нее огромным потрясением.

«Никто, — думала Нэнси, — не назовет меня ханжой, но в том, как Ру пытается запродать себя этому старому, закостенелому маразматику, есть что-то непристойное».

Что с ней стряслось? Неожиданно Брачная игра стала превращаться в нечто отвратительное. Если, конечно, не вмешается Нэнси.

В спальне Руфа одевалась для обеда. Она была бледной и усталой, но казалась весьма убедительной в роли девственницы голубых кровей. Нэнси понимала, что если она хочет опередить свою целомудренную сестру и первой оказаться у алтаря, ей придется проигнорировать наставления Руфы об учтивости и изысканности и решать дела по-своему.

Она сказала: «Не обращай на меня внимания» — и стянула свой тугой черный свитер, порадовав залитую дождем часть Тафнел-парк видом своих обнаженных белых грудей. Она надела чудо-бюстгальтер — это благо для не имеющих грудей, которое превращало имеющих их в настоящих королев. Затем она снова натянула на себя свитер, намазала губы яркой малиновой помадой и облачилась в мягкий кремовый классический плащ, который Рошан заставил ее купить в «Маргарет-Хауэлл».

— Куда направляешься? — спросила Руфа.

— В Сити, дорогая, — ответила Нэнси, аккуратно раскрывая свой лучший зонт. — Займусь кое-какими исследованиями.

Сити произвел на Нэнси огромное впечатление. Она с большим интересом разглядывала ряды старых и новых зданий, величественные колонны собора Святого Павла и прочие достопримечательности. Со все возрастающим оптимизмом она взирала на огромные толпы представительных молодых людей в одинаковых темных костюмах. Весь этот переполненный муравейник пропах мужским духом. Это была Земля мужчин — вечно занятых и вечно спешащих. На этой территории правил бизнес, а секс прятался на задворках. Несколько женщин, попавших в водоворот этой бесконечной толпы, либо тоже занимались бизнесом, либо были секретаршами. И те и другие выглядели очень ухоженными.

Офис банка, где работал Берри, располагался в Чипсайде, рядом с Треднидл-стрит. Нэнси стояла напротив него, с явным любопытством рассматривая новомодное стеклянное здание. В его окнах отражалось море зонтов, похожих на огромные грибы со своими логотипами. Появился Берри. Он был поглощен беседой с попутчиком и не заметил Нэнси, которая смешалась с толпой позади него.

Мужчины свернули в узкий переулок. Интерес Нэнси возрос. Берри и его собеседник складывали зонты у «Форбс энд Ганнинг», дорогого винного бара.

Когда они вошли в бар, Нэнси тоже спустилась вниз по узкой деревянной лестнице и очутилась в прокуренном сводчатом погребе, в котором стоял несмолкаемый гул мужских голосов. Длинный бар был скрыт за плотной стеной спин в темных костюмах. Некоторые ели старомодные, продаваемые прямо у входа бутерброды. Через стеклянную дверь можно было видеть других мужчин, сидящих за симпатичными белыми столиками. Берри и его друг протиснулись к бару, вернулись оттуда с бутылкой красного вина и устроились за круглым столом в сравнительно спокойном уголке заведения.

Нэнси уже подумала, что она слишком приметная здесь фигура и ей лучше уйти, как вдруг — это рука судьбы, как она впоследствии говорила она, — молодой человек в длинном фартуке, похожий на официанта, сошедшего с полотен Тулуз-Лотрека, тронул ее за руку.

— Здравствуйте… извините, что заставил вас ждать. Вы ведь по поводу работы?

Она вернулась к Уэнди лишь после полуночи. Карманы ее купленного у «Маргарет Хауэлл» плаща отягощали две бутылки шампанского фирмы «Форб энд Ганнинг». Молодой человек, которого звали Саймон, сразу же взял ее на работу. Он отвел ее в душный подвальный офис, угостил каппуччино и попросил по телефону у владельца «Герба Хейсти» дать ей рекомендацию.

Нэнси сказала ему, что она умеет накладывать настоящий трилистник поверх крепкого ирландского пива, но не разбирается в коктейлях, винах и работе аппарата «эспрессо». Саймон ответил, что это неважно, и предложил почасовую оплату, что показалось ей целым состоянием. Она сразу же приступила к работе и была поражена размером полученных чаевых. Мужчины, на удивление, не приставали к ней. Они лишь бросали на нее взгляды во время своих бесед, но ни один из них не счел, что чаевые дают ему право на приставание или даже на простой комплимент в ее адрес. Чаще всего они просто совали купюру ей в руку с мимолетной улыбкой. Нэнси не могла поверить, насколько все просто. Она уже подзабыла — как ей нравился раскатистый гул заполненного бара.

— Ну, мисс, — сказал Саймон, когда они закрыли дверь за последним припозднившимся клиентом и сидели за столом, потягивая шампанское, — я знал, что вы быстро освоите работу. — Он полагал, что Нэнси с ее роскошной внешностью является отличным приобретением.

— Дело не в быстроте, — сказала Нэнси. — Просто у вас такое замечательное заведение. Улицы Лондона просто усыпаны золотом!

Напевая, она поставила бутылки на кухонный стол Уэнди и вскипятила чайник. Возвращаясь домой на метро, она мечтала о том, какими подарками завалит Линнет на обретенное богатство. Из соседней комнаты раздавались звуки телевизора.

— Это ты, Нэнси? — раздался резкий голос Уэнди.

— Да, — ответила Нэнси. — Я поставила чай.

Шум из соседней комнаты неожиданно смолк. Появилась Уэнди, моргая глазами, поскольку любила смотреть телевизор в темноте.

— Где тебя носило? — Она увидела шампанское и сделала удивленное лицо:

— Чем ты занималась?

— Я напала на божественную работу — мечта, а не работа. Где Ру? Как прошел ее обед с графом Мекленбергом?

Голос Уэнди звучал торжественно.

— Она наверху. — На одном дыхании она в общих чертах рассказала о визите Эдварда. — Я его не видела, только слышала, как хлопнула дверь, когда он уходил.

— Боже! — простонала Нэнси. — Вот старый черт! Думаю, он обвинял ее в том, чего нет. Ты же знаешь, как она к этому относится. Надеюсь, ты сказала ей, чтобы она не обращала на него внимания?

— Я ничего не могла ей сказать, — ответила Уэнди. — Она не спускается вниз. И не впускает меня.

Нэнси охватила злость. Она сняла с полки еще одну кружку и резким движением бросила в нее пакет с заваркой.

— Как он мог? Он ведь прекрасно знает Ру. Она действует спокойно и собранно, но болезненно реагирует на все. И она единственная из нас, кто считается с мнением Эдварда!

— Я даже рада, что не видела его, — призналась Уэнди. — Когда я жила в Мелизмейте, я всегда его боялась.

— Я его не боюсь. — Нэнси взяла обе кружки с чаем. — Мы спустимся через минуту. Поставь, пожалуйста, шампанское в холодильник.

Она понесла чай наверх и вошла в спальню.

Когда она повернула ручку двери, раздался приглушенный голос:

— Уйди!

— Дорогая, это я. Я ведь тоже сплю здесь, если, конечно, ты не хочешь сослать меня в комнату к Максу.

Руфа лежала, распластавшись поперек своей одноместной кровати. Нэнси поняла, что она проплакала все это время. Ее лицо было мокрым и вспухшим от слез. Нэнси охватил приступ ярости по отношению к Эдварду, но она сумела изобразить радостную улыбку.

— Я принесла тебе чаю.

Нэнси редко угощала кого-нибудь чаем.

— Спа… асибо… — проговорила сквозь слезы Руфа и с трудом приняла сидячее положение.

— Я уже знаю, — сказала Нэнси, опускаясь на свою кровать. — Жаль, что меня не было, а то я не постеснялась бы сказать все, что о нем думаю.

— Он узнал о Брачной игре. Он презирает нас. — Содрогаясь, Руфа маленькими глотками пила чай. — Я наговорила ему массу ужасных вещей, скорее всего, он больше никогда не будет со мной разговаривать.

— Прекрасно, — заявила Нэнси. — Я всегда тебе говорила: не слушай его. Настоящий Мужчина никогда не воспринимал его всерьез.

Губы Руфы задрожали.

— Что будет со всеми нами без Эдварда?

— Переживем, вот что, — заявила Нэнси. — Только не злись, но я нашла работу, и совсем не в «Дьюк оф клэранс», пока ты не успела возразить.

Она вытащила из бюстгальтера смятую пачку ассигнаций.

Уголки рта Руфы дернулись в подобие улыбки.

— Только не говори, что ты выручила это, подавая пивные кружки.

— Бокалы с шампанским, дорогая. Я работаю поблизости от Берри — вниз по улице с каким-то бестактным историческим названием типа «Большая улица калек» или «Двор прокаженных».

— Что?

Нэнси засмеялась.

— Шикарное заведение! Когда подходит время закрытия, совсем не нужно выключать телевизор или уменьшать яркость света: гости уходят сами. А когда я уронила стакан, никто не приветствовал это криками.

— Да, видно, действительно шикарное.

— Признайся, — подлизывалась Нэнси, — ты поражена?

Руфа улыбалась сквозь слезы. Ее улыбка запала в душу Нэнси.

— О да… Я чувствую такую безысходность в отношении денег. Глупо было с моей стороны злиться за твое желание стать барменшей. Я тоже хочу найти себе какую-нибудь работу.

— Разве Берри не сказал, что поговорит со своими знакомыми насчет твоих банкетов? Я напомню ему.

— Разумеется, — проворчала Руфа. — Теперь ты часто будешь видеться с ним.

— Видеться? Да я закручу с ним бурный роман, я выйду за него замуж! Так что не унывай, дорогая. Спускайся вниз и выпей бокальчик шампанского. Забудь об Эдварде. Честно говоря, изводиться из-за мужчины можно лишь в том случае, когда ты в него влюблена.

— Я не могу вынести его презрения, — сказала Руфа. — Я не могу вынести пренебрежительного отношения ко мне. Начинаешь себя ненавидеть.

— Для пренебрежительного отношения к тебе нет оснований. Он поймет это, когда получит приглашение на мое грандиозное бракосочетание.

На выцветшем хлопковом индийском покрывале Руфы лежала груда использованных салфеток. Она вынула из коробки еще одну чистую салфетку и высморкалась. Она постаралась взять себя в руки, но ее голос был безутешным.

— Не думаю, что ты можешь рассчитывать на брак с Берри.

Нэнси засмеялась и поцеловала сестру в голову.

— Я не собираюсь спорить об этом.

Нэнси дала Берри толчок для знакомства с феноменом стресса. Раньше, согласно заведенному распорядку, он безмятежно курсировал между работой, невестой и семьей, и ничто не нарушало его жизненного ритма. Неожиданное появление за стойкой бара «Форбс энд Ганнинг» Нэнси вскоре превратило его в беспокойного, с жадностью поглощающего кофе неврастеника.

Самое ужасное, что и другие мужчины заметили ее — не могли не заметить. Она была златокудрой Гебой, с неспешной легкостью разносившей свой нектар. Она, приятно улыбаясь, легко парировала скабрезные замечания, всегда правильно отсчитывала сдачу и никогда не забывала о заказе. Сюда стали приходить из таких отдаленных районов, как Пристань Канареек, чтобы взглянуть на ее озорные глаза и пышные груди.

Некоторые мужчины приглашали ее на свидание, с разной степенью серьезности. Нэнси всегда отказывалась, намекая, что она «уже договорилась». Однажды это услышал Берри, и его охватил приступ ревности, опасный по своей силе. Услышав, что кто-то назвал ее «Рыжей завлекалой», он чуть не совершил убийство. Она ужасно обескураживала его. Берри понимал, что ее следует избегать — ради здравого смысла и душевного спокойствия, но не мог отказаться от посещений «Форбс энд Ганнинг» в виде жалкого призрака.

По мере того как зимняя стужа стала смягчаться, уступая место весенней оттепели, он по нескольку раз на день внушал себе, что ни за что не сделает ничего обидного для Полли — ни при каких обстоятельствах. Он постоянно повторял себе, что крепко любит Полли. Ничего, что приготовления к свадьбе будут дорогостоящими. Это дело принципа. Можно назвать его старомодным, но он верит в святость слова джентльмена.

Но какая-то часть его «я» не подчинялась кодексу джентльмена. Он всегда полагал, что она находится под надежным контролем. Однако мучительные проявления сексуальной одержимости полностью нарушили привычный ритм его жизни.

Ситуацию еще более усложняли два фактора. Смириться с тем, что Нэнси работает в «Форбс энд Ганнинг», где пьют и сплетничают его коллеги, было довольно трудно. Даже если он откажется от посещения бара, то все равно не сможет избежать общения с Нэнси, так как Адриан и Полли поддерживали близкие отношения с ее сестрой. У загадочного Адриана, насколько понимал Берри, были серьезные намерения в отношении Руфы. И чем серьезнее они становились, тем сильнее было стремление Полли дружить с будущей миссис Мекленберг.

Адриан действовал методично. Через несколько недель ланчи и обеды переросли в концерты и прогулки с выездом за город. По мере развития процесса ухаживания Полли становилась все приветливой с Руфой и более терпимой к Нэнси. Апогей пришелся на один из вечеров, когда Берри вернулся из офиса, наказав себя отказом пойти в «Форбс энд Ганнинг», и увидел златовласых сестер, сидящих на его же софе. Полли пригласила их отужинать.

— Надеюсь, ты не против, — сказала ему Полли, когда они находились наедине в кухне. — Мне было бы неудобно приглашать Руфу одну.

Нэнси ей не нравилась, и она полагала, что Берри того же мнения.

— О, я не против Нэнси, — сказал он равнодушно, стараясь не выдать себя.

Полли взяла из его рук портфель и вручила ему штопор.

— Надеюсь, ты побеседуешь с ней, пока я улажу свои дела с Руфой. Ты же знаешь, как Нэнси любит болтать!

Берри наблюдал за тем, как она готовит побеги спаржи в бальзамовой подливке, и думал, что постоянно жить напоказ очень трудно. Даже когда они были одни, Полли не прекращала воздействовать на невидимую аудиторию. Как будто, размышлял он, она запрограммирована. Она может создать у сестер Хейсти впечатление, что они живут так всегда, а это, черт возьми, так и есть.

— Нэнси мне не нравится, — сказала Полли. Она чистила пармезан у стола, повернувшись к нему спиной. — У нее никогда не будет истинной утонченности, которой обладает Руфа. Ты можешь себе вообразить, чтобы Адриан пригласил такую, как Нэнси, на камерный концерт? Боюсь, что в ней есть что-то провинциальное. Если не сказать вульгарное.

Берри испытал приступ резкой неприязни к Полли. Раньше такого не было, и это заставило его посмотреть в глаза правде.

Похоже, он влюбился в Нэнси. Она была подобна лучу солнца в холодном мраке. Ее обаяние, ее смех и ее неизменно прекрасное настроение заряжали атмосферу. Неожиданные всплески ее искренней доброты почти обескураживали его. Он безумно любил Нэнси, как никогда и никого ранее. Но брак с Полли был неизбежен. Он мог оставить Полли и потом всю жизнь презирать себя. Или же забыть о Нэнси и умереть от душевных мук. В любом случае он был обречен на жалкую жизнь, лишенную радостей секса.

Он пытался подавить свою предательскую плоть. Вместо того чтобы идти обедать с друзьями, он шел в спортивный зал. Полли купила ему годовой абонемент в качестве подарка ко дню рождения. После работы он, как обычно, заходил в бар, где сидел за стаканом минеральной воды, изнывая по вниманию со стороны Нэнси.

Он потерял интерес к пище. По мере того как удлинялись весенние дни, уменьшался объем его живота. Все его костюмы трижды ушивались, а затем выбрасывались за негодностью. Его челюсть отвисла, щеки втянулись. Во время бритья он смотрел на себя в зеркало и, видя свои большие карие глаза на исхудалом, словно детском лице, считал себя мученическим персонажем. Окружающие же, напротив, продолжали говорить ему, что он чудесно выглядит. Даже его сестра, как правило, легко определявшая его душевное состояние, поздравила его с тем, что он решил не превращаться в чопорного Блимпа.

Полли была в восторге. Почему она не замечает, удивлялся Берри. Как может она выходить замуж за человека, сгорающего от любви к другой? Он позволил себе небольшую дерзость обидеться на Полли за ее самодовольство, но это не сработало. Он по-прежнему был готов жениться на ней. Пусть на его надгробной плите будет написано, что он был человеком слова.

В середине марта Нэнси сообщила Руфе, что она добилась значительного прогресса.

— Долго он не продержится. Как только потеплеет, я сниму часть нижнего белья. Он уже на грани того, чтобы назначить мне свидание.

— Это довольно опасная грань, — сказала Руфа. — Он, видимо, не спешит срываться с нее.

Она была очень бледной, с яркими, возбужденными глазами. В этот вечер она собралась обедать с Адрианом. Возможно, после обеда должен был наступить новый этап в ухаживании. Каждая встреча с Адрианом облекалась в небольшой тест, который она всегда успешно сдавала. Ее реакция на искусство, музыку и пищу принималась к сведению.

Теперь он снял еще одну завесу, пригласив на обед свою сестру. Разглашение тайны, что у него есть сестра, носило само по себе сугубо интимный характер. Ее звали Кларисса Уоттс-Уэйнрайт, и, насколько могла понять Руфа, она находилась в центре частного круга Адриана. Она заподозрила, что это заключительная инспекция, перед тем как будет расчищен путь для возможных сексуальных контактов. До сих пор Адриан всего лишь целовал ее в щечку при встречах и расставании — с почти незаметно возрастающей теплотой. Руфе хотелось знать, как она отреагирует на совершенно невероятную ситуацию, если Адриан сделает заход.

Сказать честно, он ей нравился. Ее привлекали холодная чистоплотность и сдержанность Адриана: она не потерпела бы рядом с собой мужчину, распускающего руки. В глубине души — она ни за что на свете не призналась бы в этом Нэнси — она даже ждала секса с ним.

Для обеда в Холланд-парке нужен был вечерний туалет. Ранее Руфа приготовила два званых обеда (для одной очаровательной, но слегка чокнутой знакомой Полли, изобиловавшей титулами) и потратила заработок на длинное, облегающее фигуру голубое платье. Это позволяло ей не испытывать особой вины за исчезающие деньги Эдварда. Мысли об Эдварде вновь бередили старые раны. Она горько сожалела о ссоре.

Рошан, выступавший в роли камеристки, заколол шпилькой ее длинные волосы узлом на затылке.

— Помни, дорогая: если дело будет продвигаться слишком медленно, вынь верхнюю шпильку, и все обрушится, производя потрясающий эффект.

Уэнди издала вздох.

— Ты прекрасна. Жаль, что Настоящий Мужчина не может видеть тебя.

— Он сорвал бы платье с твоей задницы, — проговорила с кислым видом Нэнси. Она не могла видеть, как Руфа украшает себя ради принесения жертвы.

Руфа уже кое-что рассказала Адриану о ситуации в Мелизмейте. Теперь он посылал в Тафнел-парк свою машину, но никогда не приезжал сам. Нэнси возмущалась его снобизмом. Руфа же относилась к этому по-иному и ценила проявленную им тактичность.

Прибыв в огромный дом, она почувствовала, что полностью отрешилась от Тафнел-парка. Адриан — сверкающий, как отполированное лезвие, — вошел в холл, чтобы поцеловать ее в щеку и снять разорительно дорогую пелерину, которую Рошан уговорил ее купить.

— Вы прекрасны, — тихо сказал он.

Она вошла в гостиную, держа его под руку.

Сестра Адриана была женским вариантом своего брата: не столь откровенно красивой, но безукоризненной, с такой же яркой проседью в волосах. Когда Руфу представляли гостям, она заметила, что все они знают друг друга. Она была моложе собравшихся минимум лет на двадцать. Одна из женщин многозначительно подняла брови, когда она подала ей руку. Это понятнее всяких слов навело ее на мысль, что ее представляют как будущую супругу Адриана. Это впечатление усилила сама Кларисса Уоттс-Уэйнрайт, постоянно приобщая Руфу к беседе во время обеда.

Для Нэнси было бы неприемлемо однообразие такой вынужденной утонченности — «сдавливания задницы», как она это называла. Нэнси не подходила для такого сдавливания. Руфа же чувствовала себя в своей тарелке. Она никогда не боялась тяжкого труда.

Когда подали кофе, все потянулись в гостиную. С пелериной в руках появился Адриан. Он набросил ее на плечи Руфы и вывел ее из помещения под предлогом знакомства с садом.

Держа его за руку и слегка дрожа от весенней свежести, Руфа всматривалась в холмистые газоны и кустарник, окаймленные рядами горящих золотистых окон.

— Вы замерзли, — заметил Адриан. Он обнял Руфу. — Мне не следовало бы подвергать вас воздействию стихии. Вы лучше чувствуете себя в помещении.

Она не намеревалась дискутировать с ним, но не могла не подумать, как смеялась бы Нэнси, услышав такое.

— Вы потрясли меня, — сказал Адриан, — когда сказали, что ни разу не были в Париже. Это существенный пробел в вашем образовании.

— Боюсь, что таких пробелов полным-полно.

— Не оправдывайтесь, милая Руфа. Мне это даже нравится. Это означает, что вы не избалованы. Благодаря оригинальному воспитанию у вас редкая форма невинности. Мне не хотелось бы, чтобы вы познакомились с Парижем без меня.

Его голос в безлюдном саду звучал совсем тихо. Он говорил ей прямо в ухо. Руфе показалось, что она затаила дыхание.

— У вас есть какие-то планы на уик-энд на следующей неделе?

Уик-энд означает секс. Неожиданно Руфа испугалась. Если она не выйдет из положения, то окажется в ловушке.

— Вы же знаете, что я никогда не строю планов.

Во тьме она услышала улыбку в его голосе.

— Я думал, вы заняты подготовкой к банкету. — Его забавляла ее элегантная работа.

— У меня еще ничего не расписано, — сказала Руфа. — Кроме обеда для Берри и Полли, на котором будете и вы.

— Да, и признаюсь, сгораю от любопытства. Я не часто встречал женщин, умеющих готовить. Однако мой уик-энд в Париже не связан с вашей деятельностью. Поедете?

— Я… с удовольствием.

— Прекрасно. Хотя парижанки по сравнению с вами — так, ничего особенного. Я не говорю подобное слишком часто. Не люблю констатировать очевидное.

Он придвинулся к ней. Время замедлило свой бег. Близко перед собой она различала резкие очертания его лица.

Его губы оказались холодными. Руфа была неподвижна, желая расслабиться. После начального шока она почувствовала, что может легко вынести испытание. Это было вполне терпимо.

В какой-то безумный момент ей захотелось смеяться. Помимо полового акта, который, как теперь стало ясно, вряд ли будет неприятным, существовало огромное облегчение, связанное со спасением Мелизмейта.

— Не делай этого, дорогая, прошу тебя, не делай! Он запрет тебя в клетку, и ты не увидишь больше дневного света!

Обернув себя розовым полотенцем и распустив мокрые рыжие волосы, Нэнси кинулась на кровать Руфы.

— Слезь с моего платья, — отпарировала Руфа. — Что на тебя нашло? Этот уик-энд в Париже — все, к чему мы стремимся. Я уверена, что Адриан собирается сделать мне предложение.

— Но ты же не любишь его!

— Нэнси, я не хочу возобновлять этот разговор. Мне он нравится, и этого достаточно. Ты же не любишь Берри.

— Берри совсем другой, — сказала Нэнси. — И я тоже. Прошу тебя, Ру, послушай меня: образумься, пока не поздно! Ты не сможешь контролировать ситуацию.

Руфа вытянула подол своего шифонового платья из-под Нэнси.

— Я знаю, что делаю. Возможно, я не люблю Адриана. Но я и не пригодна для необузданных страстей.

Нэнси тяжело вздохнула:

— Очень даже пригодна. В тот момент, когда ты встретишь того, кто тебе действительно понравится, ты лишишься рассудка.

— Я слишком благоразумна, чтобы сделать нечто подобное, — сказала Руфа. — У каждого из нас есть своя мера контроля над эмоциями. Я понимаю, что потеряла ее с Джонатаном, но это произошло много лет назад, и было не чем иным, как издержками молодости. Адриан понимает меня. У нас одинаковые вкусы. Он может придать мне определенную уверенность в себе, к чему я всегда стремилась, и уже намекнул, что понимает, что я иду в одной связке с Мелизмейтом. Он превратит его в великолепнейший в мире дом. Это отнюдь не будет жертвой.

— Ахинея! — отрезала Нэнси. — Ты стремишься убедить себя в этом. Ты полна решимости воспользоваться такой благоприятной ситуацией.

Руфа вынула булавку из волос. Как и говорил Рошан, тяжелый пучок темно-рыжих волос рассыпался по ее жемчужным плечам.

— Я отнюдь не насилую его чувств, если ты это имеешь в виду.

— Мне плевать на его чувства, — раздраженно фыркнула Нэнси.

— Да тебе на всех плевать. Когда я выйду за Адриана, то перестанешь мешать жить бедняге Берри.

— Он должен быть мне благодарен. Ты проявляешь щепетильность, потому что решила подружиться с этой сучкой Полли.

— Кстати, она не сучка.

— Для тебя нет. Она смотрит на меня так, как будто считает, что я и в подметки ей не гожусь.

Руфа не собиралась втягиваться в спор из-за Полли.

— Послушай, что же получается? Игра почти закончена, думаю, ты рада этому.

— Адриан — старик и к тому же неисправимый эгоист. Ты прекрасно понимаешь, что будешь с ним несчастна.

— Я в состоянии сама позаботиться о себе.

Руфа уселась перед плохо освещенным зеркалом и стала с помощью ваты стирать тушь с ресниц.

Нэнси спрыгнула с кровати.

— Ру, послушай меня. Забудь о своем обычном аргументе, что Берри — человек чести. Предположим, я получу от него предложение, а он согласится позаботиться о Мелизмейте и всем, связанным с ним. Ты все равно пойдешь за Адриана? Будет это иметь значение?

— Очевидно. Но Берри никогда не сделает предложения, так о чем же спорить?

— Это я и хотела узнать.

Глава тринадцатая

— Я слышал, вы немного повздорили вчера вечером, — сказал Макс. — Неужели знаменитая Брачная игра столкнулась с трудностями?

Он прислонился к полкам в кухне Уэнди, держа в руках кружку чая и с неприкрытым восхищением глядел на оголившиеся ноги Нэнси, которая нагнулась к стиральной машине.

Она захлопнула дверцу и распрямилась, откинув назад свои длинные волосы.

— Единственная трудность заключается в том, что все идет слишком хорошо. Если я не сумею подсуетиться, Руфа пойдет на заключение ужасного брака.

— Не нужно пытаться остановить ее, — сказал Макс. — Пусть ошибается сама. Она всегда сможет развестись с ним, когда растратит все его деньги.

Нэнси улыбнулась.

— Так бы поступил ты, верно?

— Разумеется.

— Я не думаю, дорогой, что развод — радостное событие. Только представь себе, как тяжело Руфа перенесет это.

— Действительно. Избави нас Бог от серьезных типов. — Веселые, темные шаловливые глаза Макса медленно осматривали ее с головы до ног. — Как получилось, что вы такие разные?

Он мог говорить Нэнси что угодно, но это означало одно и то же. Каждая реплика, какой бы безобидной она ни была, являлась приглашением войти в распахнутую дверь. Нэнси чувствовала исходящие от него волны сексуальности и удивлялась своей стойкости. Он очень нравился ей. Иногда, лежа ночью на своей односпальной кровати, она злилась на Руфу и злосчастную Брачную игру. Но до сих пор ей все-таки удавалось уклоняться от ухаживаний Макса, не отпугивая его раз и навсегда.

Она улыбнулась, потупив взор.

— У нас больше общего, чем это кажется.

Это должно было означать: я тоже чту нравы, хотя на первый взгляд выгляжу легкомысленной, и меня не так-то просто заманить в ловушку.

Вот уж потеря так потеря, с сожалением думала Нэнси, тайком поглядывая на Макса. Впервые в жизни ей приходилось сдерживаться от любовных утех, да еще когда она их так ожидала!

На какое-то мгновение ей пришла в голову мысль последовать за Максом в его комнату и сказать, что она без ума от него. Совсем не обязательно, что и он без ума от нее. Согласно моральному кодексу Нэнси, истинная любовь к мужчине — это возвышенная страсть, а не просто траханье. Нэнси не одобряла простого траханья. Секс должен проистекать от любви, секс без любви аморален!

В этом состояла суть ее неприятия Адриана. Когда она дала согласие на Брачную игру, то исходила из того, что любовь возникнет сама собой, как только для этого будут заложены основы. Возможно, она была наивна, но ее всерьез беспокоило полное отсутствие любви между Адрианом и сестрой. И ее пугала мысль о том, что Руфа находится в руках этого бесчувственного человека.

«Ру — такая упрямая, — размышляла Нэнси, — она утверждает, что может жить без любви, хотя на самом деле изнывает от желания быть любимой».

Раздался звонок в дверь. Нэнси пошла открывать. У входа стоял смутно знакомый мужчина, высокий и худощавый, лет сорока с небольшим, с густыми темно-серыми волосами и гладким, выбритым лицом. Его костюм был слишком элегантен для Тафнел-парка в будничный день. И он был ослепительно красив.

— Привет, Нэнси, — сказал он.

Шок, подобно пощечине, привел ее в чувство. Она поймала холодный взгляд и, изумленная, проговорила:

— О Боже мой!

Это был Эдвард Рекалвер.

Эдвард без бороды в модной одежде!

Он выглядел помолодевшим лет на десять. Нэнси пришло на ум сравнение с деревом, с которого соскоблили старую кору.

Это потрясало.

Нэнси была настолько поражена и ошарашена, что сочла его сексуальным — и это Эдварда, надо же…

— Да, это в самом деле я, — сказал он и улыбнулся своей обычной кривой улыбкой. Он носил бороду с тех пор, как вышел в отставку. До этого у него были густые усы. Впервые в жизни Нэнси видела его с незаросшим лицом.

Она замерла:

— Что с тобой произошло?

— Я обрел разум и побрился, — сказал он. — Так-то вот. Ты одобряешь?

— Несомненно, — сказала Нэнси, нежно глядя на него. — Ты выглядишь на тысячу лет моложе. Как будто сделал европейский ремонт.

Эдвард рассмеялся, услышав ее высказывание.

— Проказница, сказал бы твой отец. Руфа дома?

Нэнси вспомнила, что должна была злиться на него, но проявление злости получилось неубедительным.

— Если ты пришел, чтобы снова наехать на нее, тебе не повезло.

Он содрогнулся от обиды, но голос был мягким:

— Нэнси, я очень сожалею о том случае. Поэтому и пришел.

— Ты шутишь, — сказала Нэнси. — Ты никогда не извиняешься.

— Видимо, я изменился, — отрезал он и тяжело вздохнул. — То, что наговорила Руфа, просто невероятно. Но то, что сказал я, непростительно. — Он окинул Нэнси проницательным взглядом. — Я понятно выражаюсь?

— Абсолютно понятно, — сказала Нэнси, подумав о том, что, когда Эдвард выражается спокойно, в нем есть что-то приятное. Она привыкла, что после смерти Настоящего Мужчины по отношению к ним он всегда проявлял свой назидательный талант. Но это могло быть признаком скорби, как и зацикленность Руфы на спасении Мелизмейта, как и ее стремление к любовным интрижкам, как тоска Лидии по Рэну и как страсть Селены к чтению. Эдвард реагировал на горе, подобно любой из них. Это было невероятно. Нэнси подумала, что все они разучились вести себя нормально.

— Не опасайся по поводу того, что я дам тебе очередную затрещину, — заверила она его. — Я солгала бы, если бы сказала, что Ру не была удручена. Но это лишь потому, что ты попал в цель.

Он был тронут.

— Я, наверное, сошел с ума, что проявляю к ней такую заботу?

— Не сошел. Со мной то же самое. — Нэнси шире распахнула дверь. Она не могла позволить ему уйти. — Входи. Выпьешь чаю?

— Спасибо. С удовольствием. — Казалось, он освободился от тяжести груза.

«Какого же приема ожидал он?» — подумала Нэнси.

Вслед за ней он направился в кухню. Нэнси заметила, что он с интересом осматривается, видит общее обветшание, но искренне старается не судить строго. Невероятно! И как он нашел в себе силы выслушать Руфу? В детали Нэнси не была посвящена.

— Присаживайся, — сказала она. — Не желаешь перекусить?

— Нет, спасибо! — Он осторожно опустился на стул.

— В таком случае извини меня, я займусь тостами с сыром, — сказала Нэнси. — Через минуту мне идти на работу.

— Ты работаешь?

— Разве мама тебе не говорила?

— По правде говоря, — сказал Эдвард, — я не показывался в Мелизмейте с тех пор, как мы с Руфой… с тех пор, как я был здесь в последний раз.

— А… — Нэнси терла сыр, не зная, что сказать. Эдвард был неотъемлемой частью Мелизмейта. Роза жаловалась на его вмешательство, но ни в коем случае не хотела, чтобы его не было. Она слишком во многом полагалась на него. Как и все они. — Ру, правда, возникла против тебя?

— Я, конечно, пришел сюда не для того, чтобы обвинять ее, — сказал он, начиная злиться. — Если она и «возникла против меня», как ты говоришь, я это заслужил.

Нэнси знала, что сказал бы Настоящий Мужчина, и решилась сделать это сама.

— Послушай, Эдвард, не заходи слишком далеко. У меня нет времени разбираться в той куче обвинений, которые ты тут собираешься нагромоздить. Иначе я не успею выпить чай.

Она заметила его минутное замешательство, после чего он расслабился и рассмеялся.

— О'кей. Расскажи мне о своей работе.

— Ну, как я уже говорила, для опытной барменши всегда найдется хорошая вакансия.

Заметив, что Эдвард искренне заинтересовался, Нэнси рассказала ему о баре «Форбс энд Ганнинг». Она не могла не приукрасить историю, как это сделал бы Настоящий Мужчина, и с блеском изобразила своего босса. Эдвард наградил ее смехом — он всегда с удовольствием слушал рассказы Настоящего Мужчины. Нэнси знала, что он нуждается в умении Настоящего Мужчины превращать жизнь в «мыльную оперу» так же, как Линнет, да и Руфа, нуждались в саге о Братьях Рессани. Она тяжело воспринимала отсутствие Настоящего Мужчины, и пустота, оставленная им после себя, кровоточила, как открытая рана.

Когда Нэнси наконец уселась, поставив на стол чашку чая и тарелку тостов с сыром, от которой шел пар, Эдвард, сделав над собой усилие, спросил:

— Я сильно расстроил Ру, да?

— Она была опустошена. Когда я пришла, она рыдала. Ты же знаешь, она всегда хотела, чтобы взрослые одобряли ее поступки.

— Да… Думаешь, она позволит мне увидеться с ней, чтобы я смог высказать сожаление по поводу случившегося?

— Конечно, позволит, — сказала Нэнси. — Ей не впервые прощать тебя.

— А она скоро вернется? Я хочу сказать, я не помешаю, если подожду ее?

Нэнси сочла, что его неожиданная чувствительность заслуживает вознаграждения, и к тому же ей до смерти хотелось услышать реакцию Руфы на его перевоплощение.

— Она у Берри. Его девушка собирается устроить обед, а Ру готовит. Пембертон Виллас, 8б, рядом с Фулем-роуд.

— А она не будет против моего появления?

Нэнси понимала, что будет. На обед к Полли был приглашен Адриан, а на следующий уик-энд запланирована краткосрочная поездка в Париж. Руфа не хотела бы, чтобы на этом решающем этапе вдруг появился Эдвард. Да хрен с ним, подумала вдруг она: это могло стать спасением для ее серьезной, легко ранимой сестры.

— Ну и пусть будет против. Может, тебе удастся расстроить ее брак с Адрианом.

Так впервые Эдвард услышал имя «жениха» Руфы. Он подозрительно сощурился.

— С кем?

«Пришло время, — решила Нэнси, — рассказать ему всю правду без малейшего налета хитрости, характерной для семейства Хейсти».

— Его зовут Адриан Мекленберг. Он до неприличия богат, стар и холоден, как сосулька. Она не должна выходить за него, Эдвард. Она не испытывает к нему никаких чувств, хотя и пытается внушить себе, что испытывает. Ты же знаешь ее. Знаешь о ее способностях делать себя несчастной.

Он задумчиво кивнул.

— Да, полагаю, что это так. А ты уверена, что она не… что ей безразличен этот человек?

Только впоследствии Нэнси поняла, что вопрос был задан неспроста.

— Да, уверена. Она не в состоянии обмануть меня; она внушила себе, что никогда больше не будет счастлива. Мелизмейт для нее — это все.

— Ты ведь тоже о ней беспокоишься, правда?

— А что же я, по-твоему, здесь делаю? — спросила Нэнси. — Я ведь не могла отпустить ее одну в Лондон. Такие, как она, способны умереть от душевных ран. Иногда мне кажется, что это вскоре действительно произойдет. Я не могу видеть, как она постепенно убивает себя. — Нэнси выдала это как на исповеди и почувствовала огромное облегчение. — Но ведь кто-то должен помешать ей загубить свою жизнь, а тебя она может послушать. Если ты в состоянии заставить ее признать, что эта Брачная игра — дерьмо, то сослужишь нам большую службу.

— Постараюсь, — сказал Эдвард.

Руфа считала вполне естественным, что кухня Полли была похожа на камбуз: она явно эксплуатировала своих работников, как галерных рабов. Уборщица-колумбийка и официантка-испанка носились взад и вперед, подчиняясь пронзительным командам хозяйки. Учитывая, что Руфа — будущая миссис Мекленберг, Полли маскировала обращенные к ней приказы под слащавые просьбы. Не могла бы Руфа потоньше нарезать копченого гуся? Не могла ли она промыть ночную фиалку не водой из-под крана, а минеральной водой? Не слишком ли малы пучки зелени? Не могла бы Руфа стереть отпечатки пальцев с холодильника из нержавеющей стали?

Руфа и раньше встречала истеричных хозяек, но была поражена, что Полли устраивала такую свистопляску по поводу званого обеда. Она хотела проникнуться симпатией к Полли, потому что ей нравился Берри, но это была трудная задача.

Она выполняла все требования Полли напряженно и топорно, поддаваясь волнению. С каждым днем волнение проявлялось все сильнее. Она не могла заставить Нэнси понять, в каком отчаянном положении был Мелизмейт. Ночные разговоры с Розой свидетельствовали о полном крахе. Они уже получили последние предупреждения от телефонных и прочих компаний. Потолок совсем прохудился… Брак с Адрианом — и как можно скорее — был единственной надеждой Руфы, да и всех остальных.

Ее семья распадалась одновременно с распадом дома. Селена бросила учиться. Она отказалась сдавать экзамены и целыми днями перечитывала «Аркадию» Сидни. Руфа была в отчаянии. Почему она не может читать эти толстые книги, обучаясь в университете? И почему Роза не может силой заставить Селену вернуться в Сент-Хильдегард? Руфа, Нэнси и Лидия когда-то учились в этой замечательной школе, пользуясь остатками семейного кредита, лишить их которого Настоящий Мужчина так и не смог. Но когда кредит закончился, Селена внезапно получила стипендию. Была бы Руфа в Мелизмейте, она не дала бы своей сестрице ни минуты покоя. Она возила бы ее в школу на автомобиле, связанную и с кляпом во рту, если бы в этом возникла необходимость, и втаскивала бы ее в класс за волосы.

Роза была всецело занята Лидией, дочерью, которая больше всего походила на нее внешне и стоила ей многих душевных мук. Рэн по-прежнему жил один на своей ферме, и его бывшая возлюбленная лелеяла несбыточные надежды. Руфа и Роза опасались, что Рэн не устоит перед ее большими, полными чувства глазами. И как им быть дальше, если он опять спутается с кем-нибудь еще?

«Лидия, видимо, рехнулась, — говорила Роза. — Даже Линнет понимает, что он переспал со всеми женщинами на много миль вокруг».

Руфа мечтала оказаться дома, чтобы довести до ума свою свихнувшуюся сестрицу. Лидия нуждалась в нежном обращении, а Роза была слишком нетерпима по отношению к ней. С другой стороны, если выслать им часть денег, которые она заработала, где гарантия, что Роза использует их на оплату счетов, а не растранжирит на джин? Раньше она могла полагаться на Эдварда: она не уехала бы в Лондон, если бы не была уверена, что он всегда готов предотвратить катастрофу. Однако после их последней встречи Эдвард не появлялся в Мелизмейте. Его никто не видел и никто не знал, где он. Руфа не могла с этим примириться. Ей очень не хватало его присутствия, и она корила себя за то, что отпугнула от себя эту семейную палочку-выручалочку. Роза наотрез отказалась обращаться за помощью к Эдварду: «Я скорее съем кусок дерьма на тосте». Теперь все зависело от Брачной игры. Если Адриан не женится на ней, то что станет с ними со всеми?

В половине пятого Полли влетела в кухню, как раз в тот момент, когда Руфа уселась на табуретку с чашкой чая в руках.

— Какой-то мужчина хочет тебя видеть, и, честно говоря, я пожалела, что он не ко мне: он такой интересный. Говорит, что он твой крестный.

— Эдвард? — Руфа от неожиданности резким движением расплескала чай. — Ой, извини… — Она быстро наклонилась и вытерла тряпкой пол. — Ты не возражаешь, если я?..

В ее памяти не запечатлелись слова, что Эдвард «интересный». Ее сразу же осенила мысль, что он решил примириться, так как в Мелизмейте произошло что-то ужасное. Она пронеслась мимо Полли в гостиную.

— Привет, — сказал Эдвард. Он подошел к ней и поцеловал ее в лоб. — О Боже, как ты побледнела! Но у меня нет плохих новостей.

Руфа, потерявшая дар речи, неожиданно застеснялась. Она с трудом узнала красивого мужчину в темном костюме. Она вряд ли могла вступить с ним в дискуссию в присутствии Полли, но не считала возможным относиться к этому человеку, как обычно относилась к Эдварду. Так как же обращаться с ним? Она неловко взглянула на Полли, которая была удивительно спокойна и улыбалась.

Эдвард положил руку на плечо Руфы.

— Полли, не мог бы я забрать ее на полчасика? Нам нужно поговорить.

— Но мне ведь еще нужно… — начала Руфа.

Полли продолжала улыбаться.

— Да что ты… Спешить некуда.

— Мы будем в кафе напротив, — сказал Эдвард. — Если я задержу ее слишком долго, приходите и ругайте меня.

— Ерунда, я ничего не сделаю подобного. Вернетесь, когда придет Берри: он будет очень рад видеть тебя. — Хихикнув, Полли забрала из рук Руфы тряпку. — Руфа, сними же свой фартук, соседи подумают, что я — эксплуататорша!

Руфа не признавалась самой себе — насколько одинокой чувствовала себя без Эдварда. Радость от встречи с ним почти отбросила на задний план ее удивление по поводу его ошеломляющего внешнего вида. Ей было так приятно и спокойно на душе, когда Эдвард вел ее через дорогу в кафе. Длинная стойка у окна была занята, но Эдвард сумел отыскать в уголке небольшой столик с мраморной поверхностью. Они молча уселись, с грустью глядя друг на друга.

Неожиданно Эдвард засмеялся.

— Ну, давай же, скажи, что думаешь.

— Ты потрясающе выглядишь без бороды, — сказала, улыбаясь, Руфа. — Я с трудом тебя узнала.

— А это хорошо или плохо?

— Я сказала «с трудом». Тебе не так-то легко скрыть свою внешность. — Она продолжала смотреть на свежевыбритое лицо Эдварда, делавшее его моложе своих лет. Ему еще нет сорока пяти, решила она. Признаки старения практически не бросались в глаза. Вечно молодой Настоящий Мужчина был на несколько лет старше своего друга. — Скучаешь по бороде? Лицо, наверное, кажется голым?

— Без нее как-то холодно, — признался он. — Но пора было покончить с ней. Я и отрастил-то бороду лишь для того, чтобы узнать, как все это смотрится.

К столику подошла официантка. Эдвард заказал две большие чашки чая и оладьи с черникой.

— Извини, — сказал он. — Мне нужно было бы сначала спросить тебя. Но я знаю, что ты голодна, хотя сама этого не чувствуешь. Ты выглядишь измотанной. Чем, скажи на милость, ты занимаешься?

Он был прав. Руфа была измотана. Весь день крутясь на кухне, она не ела с самого утра.

— Это мой третий званый обед за четыре дня, — сказала она. — Полли проявила участие и порекомендовала меня своим друзьям. У нее тысяча знакомых, и, кажется, они только тем и занимаются, что дают званые обеды.

Принесли оладьи с черникой, приправленные ванилином. Руфе они очень понравились. Она была рада, что Эдвард наблюдает за ней.

— Нэнси нужно сворачивать свою деятельность, если она все еще хочет заполучить Берри, — сказал он. — Мисс Полли Мюир производит впечатление превосходного эксперта вашей Брачной игры.

— Именно это я ей и внушаю. — Руфа с облегчением и удивлением услышала, что он лишь между прочим упомянул об этой противоречивой Брачной игре. — Полли ни за что от него не откажется.

— Подобно немке на пляже, — сказал Эдвард, — она накидывала на него свое полотенце с самого утра.

Руфа засмеялась.

— Нэнси не совсем понимает, с какими сложностями сопряжен брак.

— Ну конечно, это не одни забавы и развлечения, — осторожно произнес он. — Но брак не тяжкий труд. Существует определенное удовлетворение от работы — если вести ее как положено.

Она выпила чай. Эдвард хмурился. Внешне спокойный, он вместе с тем крайне осторожно и неторопливо подбирал слова.

— Руфа, — сказал он, — я хочу извиниться за то, что наговорил в прошлый раз.

— Прошу тебя… — Руфа почувствовала, что не вынесет возобновления разговора на эту тему, даже в форме извинения.

— Все нормально. Я здесь не для того, чтобы запугивать тебя. — Его серые глаза сделались серьезными. — Я лишь хочу, чтобы ты знала, как это подействовало на меня. — Он мрачно улыбнулся. — Я поехал домой взбешенный. Я не спал всю ночь. Но включив в шесть часов утра программу «Сегодня», я, можно сказать, принял решение.

— Какое?

— Ешь, ешь оладьи. Наберись терпения. Нам нужно многое обсудить. Начнем, пожалуй, с Элис.

Элис — его жена. Руфа не вспоминала о ней уже много лет и чувствовала себя виноватой, видя боль в глазах Эдварда. Она не видела такого выражения его лица со дня смерти Настоящего Мужчины.

— Мне пришлось примириться с прошлым, — сказал он. — Я вынужден был признать, что времена изменились. Я увидел, что попал в ловушку. — Он рассеянно взглянул на стол. — Думаю, ты помнишь, каким ударом для меня была ее смерть.

— Конечно, помню, — кивнула Руфа. Она, действительно, помнила. В Мелизмейте все знали, что Эдвард пережил тяжелое потрясение.

— Я считал себя храбрым человеком, я побывал не на одной войне, но на самом деле мне лишь хотелось остановить время, сократить между нами расстояние. И это, надеюсь, тебе понятно.

— Ты не мог допустить каких-либо перемен, — сказала Руфа, — потому что они отдалили бы ее от тебя. Перемены ты расценивал как предательство.

Эдвард наклонился к столу, чтобы сжать ей руку.

— Мне следовало бы понять это, но я был слишком глуп. Вот в помощь этому и была придумана Брачная игра, не так ли?

— В какой-то мере.

— И я ни за что бы не признал, что делал точно то же. Мы оба ублажали мертвых.

Она не поняла, но была озабочена оттенком боли в его голосе. Он не осмеливался смотреть на нее. Склонившись над столом, он отрешенно собирал коричневые куски сахара в круг.

— Элис и я состояли друг с другом в родстве. Она была дочерью старшего брата моего отца. Мы вместе росли. Влюбились друг в друга и поженились. — Он взглянул на нее. — Тебе кажется это странным?

В определенной степени так и было.

— Нет, — сказала Руфа.

— Я не могу сказать, когда мы влюбились друг в друга. Принято считать, что любовь вспыхнула в тот момент, когда ее мать привезла Элис к нам на ферму. — Он засмеялся. — Ей было три года, а мне четыре. Перед смертью она сказала мне, что мечтала выйти за меня замуж каждый год, когда мы пекли рождественский пудинг.

— Вы были близки по духу, — осторожно предположила Руфа.

Он был благодарен ей за то, что она пытается понять.

— О да… Мы так или иначе составляли одно целое, причем каждый из нас по отдельности тоже был цельной натурой. Хороший брак делает мужа и жену похожими друг на друга. Мы нуждались в необходимости быть нужными друг другу. Ты понимаешь?

— Конечно.

— Родственники были против нашего брака. Моя мать любила Элис, как дочь, — в этом-то и загвоздка, говорила она. Она считала, что у нас будут ненормальные дети. А в итоге детей вообще не получилось.

На его лицо опустилась маска. Это была даже не боль, а лишь какое-то подобие ее.

— Она хотела ребенка, — продолжил он, — больше всего на свете. А тут еще твоя мать, плодившая детей. Она с трудом выносила это.

Его руки застыли. Он изучал поверхность стола, как будто читал прошлое. Руфа ждала, когда он снова заговорит.

Он поднял голову.

— Во всяком случае, это не то, что я… Единственное, что тебе следует знать, так это то, что касается денег.

— Не поняла, — Руфа вновь теряла нить беседы. Эдвард повернул ее в новое, неожиданное русло.

— Я никогда не рассказывал тебе о моей семье, — сказал Эдвард. — У отца Элис, моего дяди, было двое детей. Элис и Пруденс, ее сводная сестра. Он так и не женился на ее матери. Моя тетка Кэтрин нашла прибежище у нас, потому что не могла жить с моим дядей. Она, очевидно, любила его, иначе чем объяснить ее частые возвращения к дяде… Эти двое то уходили, то возвращались… — Он прочистил горло, после чего заговорил быстрее. — Не буду вдаваться в детали. Как-нибудь я расскажу тебе всю историю целиком, но сейчас хочу остановиться на другом. Тебе следует знать лишь, что дядя был человеком коварным… — он выдавил эти слова через силу, — и они, я имею в виду и Элис тоже, не могли оставаться с ним. К тому же он был очень богат.

Он бросил на Руфу короткий взгляд.

— О… — промолвила она.

— Он лишил Элис наследства. Но я, как племянник, унаследовал большую часть его денег.

— Как… ты? — Руфа была удивлена. Невероятная скаредность Эдварда была такой же привычной его чертой, как борода на лице. — И много денег?

— Много.

— И что с ними произошло?

— Ничего, — сказал Эдвард. — Элис была еще жива, и существовало условие, которое выставляло все в забавном свете… Мы даже смеялись над этим, потому что завещание было выдержано в истинно викторианском духе. Короче говоря, я бы получил эти чертовы деньги, если бы развелся с Элис и женился на ком-то другом.

Руфа была поражена. Она не могла представить себе, что за спиной прозаичного Эдварда плетутся такие интриги.

Эдвард сидел и рассматривал ладони своих рук.

— Но потом, как известно, Элис умерла. Когда она заболела, мы жили в Германии. Она пошла к врачу — ей показалось, что она беременна, — и мы узнали, что анализ крови очень плохой.

— Как ужасно! Я и не знала…

Он поднял глаза, пытаясь улыбнуться.

— Я не стану тебе рассказывать все. Не в этом дело. Я тоже хотел умереть. И деньги моего дяди казались отличным предлогом, чтобы даже не помышлять о новой женитьбе. Мне казалось, что я всем обязан ей. — Он сделал паузу. — Это довело мою бедную мать до безумия. Она без конца говорила, что Элис умерла, а я еще молод, и мой долг — непременно жениться вновь. Но мне была невыносима сама мысль об этом. Я не мог рисковать и по новой проходить через все это.

Несколько минут он сидел без движения и молчал, склонив голову над столом. Затем выпрямился и быстро проговорил:

— Я рассказал тебе об Элис и деньгах. Теперь я должен сказать кое-что о тебе.

— Обо мне? — Руфа была озадачена.

Он нахмурился, осторожно выбирая слова.

— В прошлый раз я был невероятно черствым. Я не хотел понимать, как крепко ты привязана к Мелизмейту. Я ставил тебя на одну доску с твоим отцом. Но теперь-то я вижу, что романтика не столь уж плоха. Понадобилась эта ваша пошлая Брачная игра, чтобы я понял, что значит для тебя Мелизмейт. И… и… — Он сделал глубокий вдох. — И что значишь ты для меня.

Жар прилил к лицу Руфы. Его искреннее раскаяние устыдило ее.

Эдвард нежно взял ее за руку.

— Я не могу позволить тебе сделать это, иначе мое сердце будет разбито. Я полюбил тебя, когда уволился из армии. Но ты к тому времени уже повзрослела. Если такое возможно, я полюбил тебя еще больше после того, как ты потеряла отца. Нет слов, чтобы передать мое восхищение тем, как ты пыталась сохранить Мелизмейт. — Он улыбнулся. — По правде говоря, я даже восхищался твоим стремлением продать себя ради того, что тебе дорого. Но я не могу быть сторонним наблюдателем того, как ты выходишь замуж за человека, к которому не испытываешь никаких чувств.

— Откуда ты?.. — начала Руфа, пытаясь изобразить возмущение.

— Прошу тебя… — Эдвард больно сжал ей пальцы. — Я еще не закончил. Теперь я понимаю, как я должен поступить. Ты должна выйти за меня замуж.

У Руфы перехватило дыхание. У нее закружилась голова, она оглянулась, чтобы удостовериться, что все происходит наяву.

Эдвард вновь отвел свой настороженный взгляд.

— Я, разумеется, не имею в виду, что ты должна выйти за меня, — я выразился неудачно. Я хочу сказать, что я… буду любить тебя, если ты согласишься. Ты не влюблена в меня, как в мужчину. Но думаю, я тебе нравлюсь. Полагаю, что со мной ты будешь во много раз счастливее, чем со своим Мекленбергом. — Он рискнул вновь поднять на нее глаза. — Во-первых, ты наверняка приведешь в порядок Мелизмейт, и — Бог свидетель — я точно знаю, с чего тебе следует начать. Ближайшая буря совсем снесет крышу.

Опомнившись от изумления, Руфа ждала обычного в таких случаях поцелуя. Когда его не последовало, она успокоилась, хотя и разочаровалась. Тот ли Эдвард мужчина, который в состоянии разбудить в ней женщину? — подумала она. Руфа вдруг обнаружила, что проверяет его черты, одну за другой, в попытке найти что-нибудь отталкивающее. К ее удивлению, ничего такого не обнаруживалось. Эдварда никак нельзя было назвать непривлекательным. Рано или поздно изъяны появятся, но на данный момент к нему невозможно было придраться.

Он выпустил ее руку и взглянул ей прямо в глаза.

— Руфа, я не хочу, чтобы ты подумала, что… цель моего предложения в том, чтобы воспользоваться тобою. Это последнее, чего я желаю. Моя цель не зависит от того, будешь ли ты заниматься со мной сексом или нет.

Это невероятно смутило Руфу. Ее лицо горело. Она не могла ответить. Их взгляды встретились и тотчас разошлись. Мысль о том, чтобы иметь Эдварда в качестве сексуального партнера — когда полный самоконтроль уступал позиции страстям, — была невероятной.

Эдвард почувствовал, что тяжелейшая часть его предложения осталась позади. Он вздохнул. Его плечи немного расслабились, а тон стал отрывистым. Это был тот тон, который он мог использовать в армии, постукивая по карте указкой и говоря: «Обратите внимание, ребята…»

— Давай отбросим это сразу же напрочь. Секса не будет, Руфа. И не потому, что ты не привлекаешь меня, — это не так, а потому, что я отказываюсь участвовать в вашей Брачной игре. Я хочу помочь тебе спасти Мелизмейт, но не в обмен на секс. Пусть другие думают, что я покупаю тебя, но ты должна знать, что все обстоит совсем иначе. Отнесись к этому как к деловому соглашению, хотя это звучит слишком прозаично. Ты была права. Я не могу допустить, чтобы Мелизмейт прекратил свое существование со смертью твоего отца. Это в какой-то степени касается и его. Перед смертью он просил меня заботиться о тебе. Таким способом его воля будет исполнена.

Он говорил со спокойной, непоколебимой убежденностью, которой Руфе так не хватало. После смерти Настоящего Мужчины Руфа полагалась на Эдварда, когда дело касалось той или иной проблемы. Он всегда действовал уверенно и никогда не ошибался. Они молчали. Руфа была ошеломлена и старалась привести неподконтрольные ей чувства в порядок. Она пыталась представить себя женой Эдварда. Это было совсем иное, чем быть замужем за Адрианом.

Адриан был ей чужим, а Эдварда она знала с пеленок и безоговорочно доверяла ему. Он ей нравился. По-своему она даже любила его. Но это не имело ничего общего с романтичными отношениями. Он воплощал собой всю ее любовь к надежному и хорошо знакомому. Постепенно ошеломляющее предложение Эдварда стало казаться ей Божьим даром. Впервые в жизни — и уж точно впервые после смерти Настоящего Мужчины — она может отправиться спать, не беспокоясь о будущем семьи. О, какое это блаженство и счастье знать в грозовую ночь, что крыша Мелизмейта и любимые люди, живущие в нем, находятся в полной безопасности!

Очень тихо Эдвард проговорил:

— Скажи «да» и положи конец этому безумию, связанному с Брачной игрой. Ты измотана, Ру, ты так и не пришла в себя после смерти отца, и я не могу этого выносить. Скажи мисс Мюир, что делать с ее званым обедом, и я отвезу тебя прямо домой.

Она закрыла глаза. Домой вместе с Эдвардом… Не нужно больше вкалывать на кухнях у чужих людей. Не нужно больше подстраиваться под жесткие стандарты Адриана. Она никогда не полюбит Адриана. Ему это было так же хорошо известно, как и ей. И он также понимал, что покупает ее. Если она выйдет за Эдварда, она никогда больше не увидит его.

Казалось, что железный обруч вокруг ее сердца, замораживавший и сковывавший ее после смерти Настоящего Мужчины, неожиданно расплавился, испарившись в воздухе. Если она сделает глубокий, свободный вздох, то улетит в заоблачную высь.

Она тихо и слабо плакала, освободившись от всего этого.

— Да, — прошептала она. — Я согласна. — Она разрыдалась. Рыдания ждали выхода месяцами, и их невозможно было удержать.

Эдвард неспешно и осторожно, как делал всегда, встал и подошел к столу со стороны Руфы. Она почувствовала, как он поднимает ее со стула и уверенным шагом выводит из кафе в темный коридор с общественным телефоном.

Руфа была подавлена тем, что никак не может прекратить плакать. Эдвард ненавидел сцены. Однако вместо призывов взять себя в руки он положил ее голову на свое плечо, как сделал это в тот ужасный день, когда умер Настоящий Мужчина.

— Все хорошо, — прошептал он. — Теперь все закончилось.

Мысленно Руфа вернулась к тому дню, когда умер отец. Тогда она пролила тонны слез, но наедине с собой. Лишь однажды она потеряла контроль над собой: когда встал вопрос о том, чтобы помыть комнату, в которой нашли мертвым Настоящего Мужчину. Ее истошные вопли услышал Эдвард. Не говоря ни слова, он тогда успокаивал ее целый час. Тот взрыв чувств и этот казались связанными между собой, как будто она с тех пор не переставала плакать.

Наконец она смогла снять свое мокрое от слез лицо с его плеча. Он вложил ей в руку чистый носовой платок.

Она протерла покрасневшие глаза и высморкалась.

— О Боже, извини меня…

— Перестань извиняться, — сказал Эдвард.

— Я хочу сказать, что я не могу не думать о…

— Да, я понимаю.

— Который час? Вот черт, уже нужно возвращаться.

Он улыбнулся.

— Думаю, прежде тебе необходимо выпить чашечку чая.

Они вернулись за свой столик, и Эдвард снова заказал чай. Руфа почувствовала себя спокойной и свободной. Она осознала силу и глубину его любви к себе и к ее семье. Мелизмейт спасен. Она осторожно проверяла вновь обретенное блаженство на предмет того, как бы оно не улетучилось. Кошмар окончился.

— Ты был прав, — сказала она. — Я устала. И к тому же была несчастна.

Теперь Эдвард вновь обрел прежнюю живость и хладнокровие.

— Руфа, все сложности остались позади. Я знаю причину твоих несчастий и обещаю проявлять доброту по отношению к твоим близким ради тебя.

Слегка покачиваясь, она засмеялась.

— А ты давно видел их?

— Да, дорогая, давно. Как там они? Ты удивишься, но я скучаю по ним.

Руфа не могла не рассказать о неоплаченных счетах и ветхом состоянии дома. Эдвард слушал, как всегда, невозмутимо. Она не просила о помощи, а лишь наслаждалась предоставившейся возможностью поделиться своими заботами с ним.

Было почти семь часов, когда она поспешила вернуться в квартиру Полли. Мир для нее изменился, стал добрым и многокрасочным. Ей нравились теперь все, даже Полли.

— Я понимаю, что я непростительно задержалась, но возникли сложности.

Полли только что получила огромный сверток апельсинов и роскошный букет красных роз и сияла от радости.

— Расскажи мне еще что-нибудь о своем молодом и изящном крестном. — Ты его пригласила?

К своей досаде, Руфа почувствовала, как ее вновь бросило в жар.

— Да, — сказала она.

— Скоро придет Адриан. Ты бы лучше сменила одежду.

Поменять одежду? Она и сама изменилась! Теперь ей следует взять назад то, что так и не было сказано: дать понять Адриану, что он потерял ее. Брачная игра закончилась.

Глава четырнадцатая

Нэнси с мрачным видом сняла ложкой остатки пены со своего каппуччино. Как хорошо, подумала она, что Берри живет напротив бара и она может наблюдать за его домом, одновременно приходя в себя после ссоры с Руфой. Нэнси выскочила из квартиры Уэнди, вопя от злости, а в метро извела целый пакет салфеток, чтобы привести в порядок заплаканное лицо. Боже, как это неприятно: все глазеют, а какой-то негр даже начал что-то спрашивать ее о Библии. Но она была уже далеко. Вот так — из огня да в полымя. Она никогда бы не стала откровенничать с Эдвардом, если бы только могла подумать, что он положит конец Брачной игре, сам женившись на Руфе.

Она рассказала Эдварду о болезненной уязвимости своей сестры, а он поспешил воспользоваться этим, чтобы прибрать ее к рукам. Это безнравственно, отвратительно! В разгар ссоры Нэнси заявила, что это не что иное, как инцест. Ведь он уже был в браке с двоюродной сестрой и потому «явно не прочь перетрахать всех родственников».

На глаза вновь навернулись слезы. Она злобно фыркнула, жалея, что до конца не использовала всех аргументов. Конечно, инцест — сказано слишком сильно. Но Эдвард был взрослым человеком, и она ожидала, что он лишь задаст Руфе нагоняй, безо всяких мыслей. Глупая сестрица теперь считает себя счастливой, когда всем ясно, что она забыла, что означает это слово. По мнению Нэнси, Руфа дала согласие выйти за Эдварда лишь потому, что он — не Адриан, и лучше уж свой человек, чем кот в мешке. Возможно, он интересен и уж никак не похож на старика, но все равно — это такая глупость! А Настоящий Мужчина счел бы это предательством.

Ноющее осознание вины ухудшало ситуацию. Нэнси по возможности избегала самокопания, но теперь была вынуждена вернуться в прошлое, чтобы оценить собственное поведение. Что удалось ей сделать после смерти Настоящего Мужчины? Она поздравила себя с тем, что не зациклилась на доме, как это произошло с Ру, но она была под защитой, отдав свое сердце Тому Денту, а теперь даже не могла вспомнить, почему влюбилась в него. Она просто отказывалась заглядывать в будущее. Все это она передоверила Руфе, потому что та лучше ориентировалась в тревожных ситуациях. И вот результат. Ее любимая сестра, стоившая столько, сколько все они, вместе взятые, готова теперь броситься навстречу браку, который можно назвать не иначе как нелепым.

Есть только один путь для спасения Руфы. Нэнси пришла сюда с совершенно определенной целью — выудить у Берри предложение. Еще до того как она дала волю слезам, она слышала, что Руфа сказала, что Полли пойдет сегодня утром в парикмахерскую. Этим объясняется, что она сразу же побежала к метро, надеясь одержать победу. Руфа, конечно, попыталась бы остановить ее, но она ничего не знала об этом. Сейчас она с Эдвардом направляется в Мелизмейт, якобы триумфально.

Нэнси нетерпеливо вздохнула. Она сидит здесь уже пятьдесят пять минут, ожидая, когда Полли выйдет из голубого парадного. Несомненно, Полли Безупречная с ее сложными жизненными позициями не могла позволить себе отменить поход в парикмахерскую.

Наконец дверь отворилась. На верхних ступенях лестницы появилась выкрашенная под блондинку Полли. Она постояла несколько секунд, чтобы с одобрением осмотреть привлекательную голубизну неба. Затем полезла в свою сумочку от «Фенди» за ключами, села в изысканный серебристый «джип» и аккуратно влилась в поток машин.

Пора действовать. Нэнси вытерла салфеткой губы, чтобы устранить все следы каппуччино, надеясь, что глаза кажутся не слишком распухшими. Она вышла из кафе, перешла на другую сторону улицы и нажала кнопку звонка. Сердце ее учащенно билось. Она нервничала, что было для нее нехарактерно.

В домофоне протрещал его голос.

— Кто?

— Привет, это Нэнси Хейсти. Я могу подняться?

— Нэнси? — Голос Берри взлетел к дрожащему фальцету. Он прочистил горло. — Мда… Но Полли нет дома.

— Черт возьми! — сказала Нэнси. — Какое разочарование. Но ты-то дома, я войду?

Воцарилось короткое, но многозначительное молчание. Затем дверь зажужжала, и Нэнси смело вошла. Холл общего пользования был в образцовом состоянии, с толстым бежевым ковром и отполированными ящиками для писем. Нэнси улыбнулась, глядя на свое отображение в большом позолоченном зеркале. На ней были облегающие джинсы и вышитая шелковая кофта, дающая возможность полюбоваться ее сосками. По собственному признанию, выглядела она фантастически.

Берри ждал ее наверху, у двери своей квартиры на втором этаже. Он был босиком, в черных джинсах и старом синем свитере. Она вспомнила, что, не считая прошлогоднего Сочельника, всегда видела его в облачении чиновника — в темном костюме, галстуке, накрахмаленной рубашке. Без всего этого со взъерошенными волосами, спадавшими на глаза, он казался абсурдно молодым и невероятно сексуальным. Нэнси воодушевилась.

— Привет. — Он был напряжен и озабочен.

Она поцеловала его в щеку и прошла мимо него в квартиру. На низком столике гостиной рядом с субботним выпуском «Файнэншл таймс» и тарелкой с круассанами стоял кофейник. Нэнси заинтересованно посмотрела на все это, надеясь, что у них еще останется время поесть.

— Полли ушла, — сказал Берри слишком громко. — В парикмахерскую.

Нэнси опустилась в объятия подушек софы.

— Жизненные принципы, да? Бедняга, хочет всегда быть на высоте. Как тяжко иметь корни, требующие столько внимания!

Он суетился вокруг, явно стараясь контролировать растущее возбуждение.

— Не желаешь… не хочешь ли кофе?

— После. — Нэнси сбросила туфли, демонстрируя яркий педикюр. — Садись же, я пришла именно к тебе.

— Ко мне?

— Это деликатный вопрос — вряд ли его можно решить при Полли. Да сядь же, ты действуешь мне на нервы!

— Извини. — Берри осторожно опустился на диван, глядя на Нэнси с обожанием. — Какое дело?

— Никогда не догадаешься, — сказала Нэнси. — Так что перейдем сразу к действиям. Я пришла, чтобы насмерть затрахать тебя.

— О Боже… — прошептал Берри.

Она сняла с него очки и поцеловала в губы. Он подчинился, как в трансе. Его руки обвили ее. Он нервно прижимал ее к себе. Они стали неистово целоваться.

Внезапно он оттолкнул ее от себя.

Нэнси легла спиной на подушки и стала расстегивать свою кофту.

— Нет, — сказал, с трудом сдерживая дыхание, Берри.

— Не хочешь, чтобы я раздевалась?

— Да, я имею в виду… Да. Не хочу. — Его голос набирал мощь. Он потянулся за очками и встал. — Мы не должны… мы не можем. — Он говорил так, как будто хотел убедить в этом самого себя. — Нэнси, я не могу пойти на это.

— Что? — Нэнси была поражена.

— Мне ужасно жаль… — Он выглядел потрясенным от горя, но решительным. — Это невозможно. Об этом не может быть и речи!

— Ты хочешь сказать, что не будешь заниматься со мной любовью? — Еще никто никогда не отказывался от секса с Нэнси. — Не говори ерунду. — Она села, ее голос сделался пронзительным. — Этого не может быть!

В смущении он сгреб свои волосы в подобие пика.

— Нэнси, ради Бога, прошу тебя, не отягощай мне жизнь.

— В чем проблема?

— Прекрати, ты знаешь. Я не хочу сказать, что если бы я встретил тебя раньше… Боже, я несу какую-то чепуху. — С каждым словом он обретал достоинство. Он распрямился и расправил плечи. — Нэнси, я женюсь на Полли.

Нэнси удивленно взирала на него.

— Но ты же любишь ее гораздо меньше, чем меня!

— Я люблю ее.

— Ты лжешь.

— Нет, не лгу! — горячо произнес Берри. — Я слишком сильно люблю Полли, чтобы изменить ей. Я не могу даже и подумать об этом. Я никогда бы не простил себе этого.

Он действительно так считал. Мир вокруг Нэнси мрачнел, по мере того как он говорил. Руфа была права. Он был редким человеком, ценившим, кроме секса, кое-что другое. Он отказывался нарушать данное Полли обещание. Его невозможно было обольстить или убедить жениться на Нэнси, и потому Руфа теперь уже точно погубит свою жизнь, выйдя замуж за Эдварда. Она выдохнула воздух с громким всхлипыванием. На этот раз она плакала не от злости, а от отчаяния. Закрыв лицо руками, она рыдала до боли в сердце.

— Нэнси… о Боже… — Берри был потрясен.

Она почувствовала неуверенное прикосновение его руки.

— Дело не в тебе, — рыдала она. — Все, что ни происходит с нами, все плохо… Даже если бы он не сделал этого, было бы то же самое.

— Если бы не сделал?.. Ты имеешь в виду своего отца?

Подушки рядом с ней продавились под его весом. Он обнял ее за талию, теперь она плакала, положив голову на его плечо. Он не двигался и ничего не говорил, а лишь нежно поглаживал ей спину, что было очень приятно. Наконец она в изнеможении отпрянула от него.

— Прости меня. Я глупая лошадь. Не беспокойся, я ухожу.

Она рискнула взглянуть на него и почти расслабилась, увидев, с какой добротой он смотрит на нее.

— Подожди уходить, — сказал он. — Я поставлю чай или что-нибудь еще.

Нэнси попыталась смеяться.

— Так есть же кофе.

— Он остыл. Я сделаю другой. — Он снял с нее руку и встал.

— Как ты пьешь кофе?

— Черный, три куска сахара, достаточно крепкий — чтобы взорвать сейф.

— Прекрасно. — Он полез в карман и достал платок. — Возьми. Он чистый.

Берри пошел на кухню. Нэнси примостилась на диване, вытирая слезы и чувствуя себя круглой идиоткой. Когда он вернулся, она немного овладела собой.

— Берри, ты славный парень. Мне так неприятно, что я испортила тебе субботнее утро.

— Ты и не испортила. Честно.

— Просто сегодня у меня один из дней, когда все валится из рук. Обычно я обладаю невероятной способностью не обращать на это внимание. — Она медленными глотками потягивала кофе. — Тебе Ру говорила?

— Ты имеешь в виду помолвку? Да, говорила. Мы были шокированы, потому что полагали, что они с Адрианом…

— Это намного хуже, — сказала Нэнси. — Прямо катастрофа…

Берри передал ей тарелку с круассанами.

— Попробуй… Почему катастрофа?

— Надо же! Выбрать изо всех Эдварда Рекалвера. Тебе не кажется, что это отвратительно? — Нэнси со злостью откусила круассан.

— Нет, — сказал Берри. — Мне нравится Эдвард. Даже больше Адриана. И не потому, что Адриан мой босс. Достаточно было увидеть лицо Руфы, когда она вернулась. Полли сказала: все ясно без слов. Эдвард был сердит на Руфу за то, что та водила всех за нос. Но даже Адриану было ясно, что теперь она счастлива.

— На самом деле она отнюдь не счастлива, — возразила Нэнси, набив рот круассаном. — Ей только так кажется.

Берри улыбнулся.

— А разве этого недостаточно?

— Ты ее не понимаешь. Никто не понимает, потому что она умело притворяется. После смерти Настоящего Мужчины она совсем рехнулась.

— Она никогда не говорила об этом. Видимо, она перенесла это тяжелее, чем другие?

— Да. — Сказав это, Нэнси поняла, что это правда. — Она обнаружила его тело, и это, видимо, не прошло бесследно. К тому же она была с ним дома одна. Я поменялась сменой в баре, чтобы вечером встретиться со своим другом. Если бы не это, то я тоже была бы там.

— Ну и что бы вы смогли сделать? — осторожно спросил Берри.

Нэнси пожала плечами.

— Не знаю. Просто была бы вместе с ней. Она не знала, что делать.

— Я не удивляюсь этому. Ну и что же она предприняла в конце концов?

— Она решала, куда звонить — в полицию или в «скорую помощь», и в конце концов позвонила Эдварду. Слава Богу, он был дома, когда все другие… в общем, он сделал все остальное. — Нэнси помрачнела, сдерживая слезы. — Он умеет все хорошо организовать. Думаю, это у него еще с армии. Разумеется, он действовал в приказном порядке. Он велел Ру выйти из дома и побыть на улице до его прибытия. Ни до чего не дотрагиваться и никому не звонить. Он сделал все сам.

— Очень любезно с его стороны.

— Да, он был очень добр. Он заботился о нас как мог, а мы были не в себе. Знаешь, смерть превращает людей в идиотов: можно не плакать и считать, что все хорошо. А на самом деле это не так. С нами было такое… Особенно с Руфой.

— Ты любишь Руфу, да? — спросил Берри.

— Ру — моя правая рука. Я не могу смириться с тем, что он забирает ее. — Нэнси делала над собой усилие, чтобы не расплакаться. — Не могу поверить, что выболтала все это тебе. Я вообще никому не говорила об этом. Если хочешь знать правду, я пришла сюда с безумной идеей заставить тебя жениться на мне, чтобы Руфе не нужно было выходить за Эдварда.

На лице Берри на мгновение отразилась тревога, но затем он улыбнулся.

— И ты собиралась завалить меня счетами на ремонт вашего дома?

— Думаю, да, дорогой. И долгами. Ты счастливо избежал этой участи.

— Но и ты тоже, — сказал он, нежно улыбаясь. — Я не смог бы удовлетворить твои запросы.

— Что?! — Нэнси была поражена. — Не говори глупостей. Я видела фотографию вашего дома!

— Думаю, что тебе хорошо известно, во что обходится содержание огромных домов. Большая часть денег моего отца уходит на поместье. Но это не моя проблема, пока я не унаследовал его. Слава Богу, мой отец исключительно крепок и бодр. Мы думаем, он протянет еще лет тридцать. Он передаст мне дом, когда я женюсь. В общем, я должен работать, как все остальные. И я не являюсь банкиром, который зарабатывает достаточно много, чтобы спасти Мелизмейт.

— Но… но… — Нэнси была смущена и одновременно возмущена. — Твой образ жизни… эта квартира.

— Это квартира Полли.

— О…

— Вот видишь, — сказал Берри, отважно изгоняя тоску из голоса. — Брак со мной — это не пасторальная любовь. Единственная крыша, о которой может позаботиться моя семья, — это крыша над нашей собственной головой. У нас нет лишних миллионов.

— О… — снова протянула Нэнси. Она начала смеяться. Берри тоже засмеялся. Они оба протянули руки, чтобы взять последний круассан, и хохотали почти до слез.

Берри торжественно разломил круассан надвое и пошел в кухню приготовить новую порцию кофе. Нэнси лежала, подминая спиной мягкие подушки Полли, и слушала, как он напевал что-то, хлопая дверцами буфета. У Берри был бодрый голос, и она чуть было снова не расплакалась. Она не понимала, что нашло на нее.

— Ты ангел, — сказала она, когда он вернулся.

Он застенчиво ухмыльнулся.

— Чепуха.

— У тебя… я даже вижу твои крылья. Полли — счастливая девушка и, надеюсь, что это понимает. — Она сделала резкий вздох и потянулась за своей порцией круассана. — Я рада, что ты не так богат, как мы думали. Во всяком случае, у тебя меньше шансов закончить дни с такой сучкой, как я.

— Ты не сучка, Нэнси, — сказал Берри, краснея. — Ты делала это ради Руфы, но в любом случае сомневаюсь, чтобы это сработало. Даже если бы я смог спасти Мелизмейт, тебе не стоило отговаривать ее от брака с Эдвардом.

— Ты прав, — Нэнси выглядела мрачной. — Если она вобьет себе в башку что-нибудь, ее не переубедишь. Меня пугает то, что она прямо зациклилась на нем.

— Я все же не понимаю, почему ты так настроена против Эдварда, — более твердым голосом сказал Берри. — Мне кажется, он потрясающий мужик. В тот вечер, когда он вызволил мои ключи, он рассказал мне, что очень любит всех вас.

— Правда?

— У меня создалось впечатление, что он сотрет в порошок того, кто попытается обидеть вас — любого из вас. Он сказал, что это его долг перед вашим отцом.

Круглые глаза Нэнси налились слезами — слезами, которые она так и не пролила за Настоящего Мужчину, потому что старалась казаться бодрой.

— Хотелось бы, чтобы Эдвард женился на ком-то другом, прибрал к рукам деньги и передал их нам, когда мы будем в них нуждаться.

— Возможно, он не считает, что ваш отец взял бы их.

Она быстро высморкалась.

— Ты, должно быть, шутишь. Настоящий Мужчина, не задумываясь, взял бы деньги у любого.

— Возможно, Эдвард жалеет о случившемся, и женитьба на Руфе — это своего рода способ помириться со всеми вами. Держу пари: он отдал бы все деньги до последнего пенса, чтобы спасти вашего отца. Такой вот он человек. Это же лежит на поверхности.

Воцарилось молчание.

— Наверно, я слишком строга по отношению к нему, — сказала Нэнси.

— Да, мне кажется, он очень любит твою сестру.

Снова молчание.

— Черт возьми, — проговорила Нэнси. — Ты так добр, а я веду себя как настоящая идиотка. Утром я накричала на Руфу. Угрожала изничтожить ее. И она отправилась домой, думая, что я ненавижу ее.

— Вздор! Она не может так думать.

Нэнси высморкалась, полностью успокаиваясь.

— Постараюсь в какой-то мере восстановить отношения.

Глава пятнадцатая

На Мелизмейт опустилась весна, разбросав голубые колокольчики и бледные примулы по лесным просекам и пучки зелени по мокрым коричневым полям. Разросся ракитник, на речных берегах обосновались бледно-желтые нарциссы. Воздух пропах мокрой почвой и молодой травой.

Руфа, теперь официально невеста Эдварда, сидела на переднем сиденье. Изменение погоды — хороший признак, размышляла она, для первого нового этапа в ее жизни. Она хотела, чтобы мир был устроен по-иному, чтобы можно было созерцать счастливый конец собственными глазами. Она все еще немного злилась на Нэнси и стремилась получить новые доказательства своей правоты.

Нэнси заявлялась домой после полуночи, работая в баре, а затем кутила с Рошаном в ночных клубах Сохо. В то утро Руфа сообщила о своей помолвке. Она была совершенно не подготовлена к гневу сестры, уверенная, что новость порадует ее. Возмутительные обвинения Нэнси обозлили Руфу. Более того, от вопиющей неблагодарности у Руфы перехватило дух. Неужели она не понимает, что значит для них Эдвард? Что бы с ними стало без него? Он всегда выручал их из неприятностей, не требуя благодарности и, как правило, не получая ее.

Но она не могла смириться с гневом Нэнси. Правда заключалась в том, что она отчаянно нуждалась в одобрении сестры. Нэнси была ее любимой сестрой, она была для нее жизненно необходимой. Ее отсутствие ослабляло блеск триумфального возвращения домой. Но Нэнси придется изменить мнение, когда она увидит счастье их матери. Руфа была уверена, что Роза будет в восторге. Она старалась сосредоточиться на грандиозном счастливом конце. Нэнси будет вынуждена примкнуть к общему веселью.

Эдвард поглядывал на Руфу сбоку, стараясь понять ее настроение.

Так или иначе, до прибытия в Мелизмейт им придется выступить в роли любовников. Эдвард не мог себе представить, как у них это получится. Руфа и не догадывалась — он был не в состоянии сказать ей об этом, — как страстно он любил ее. Собственное чувство вызывало у Эдварда удивление. После их ссоры, когда он не спал всю ночь, доискиваясь до причин внезапного гнева, это стало для него большим откровением. На протяжении шести лет после возвращения на ферму он жил в условиях личной драмы, заключавшейся в любви к Руфе. Подобно подземному потоку, эта любовь определяла все его отношения с семьей.

В его представлении она была ребенком, пока он не встретил ее вновь — высокую, хмурую и невероятно красивую. Она была идолом отцовского сердца. Эдвард вспоминал пьяные заявления Настоящего Мужчины о том, что он боится «сдать» Руфу какому бы то ни было мужчине.

Настоящий Мужчина доверял Эдварду, потому что не видел в нем соперника. Эдвард не считал себя таковым. Любое чувство в отношении Руфы, любая душевная боль, вызванная созерцанием ее красоты, немедленно подавлялись и предавались забвению. Вопрос о признании в любви к ней даже не стоял. Он исходил из того, что она никогда и не помыслит влюбиться в него. Эдвард еще глубже зарыл свои чувства, когда она влюбилась в этого ужасного писаку, сдававшего свой коттедж.

Женитьба на Руфе означала бы воскрешение всех похороненных желаний. Он был искренен до последнего слова, когда сказал ей, что секс не является частью сделки. Но, разумеется, Эдвард желал секса с ней. Он желал его неистово, и сама мысль об этом стала сводить его с ума. Они попали в странную ситуацию, размышлял он. Они были помолвлены, но, для того чтобы в один прекрасный день стать любовниками, ему придется завоевать ее расположение. Однако одному Богу известно, как он сделает это, раз он так боится создать впечатление, что принуждает ее.

Секс принадлежал к той стороне его жизни, о которой Руфа ничего не знала. Он не думал, что сможет когда-либо объяснить ей, почему часть жизни он проводил за пределами Мелизмейта. Слава Богу, он сможет все это урегулировать, и Руфа ничего не узнает. Эдвард бросал взгляды на Руфу и не знал, как пробиться сквозь улыбчивое молчание, окружавшее ее.

«Я закостенел от одиночества, — думал он, — оно превратило меня в истукана. Я не знаю, как показать этой девушке, что готов умереть за нее».

Он откашлялся.

— Как ты чувствуешь себя?

Руфа, продолжая улыбаться, повернулась к нему.

— Прекрасно. — Когда они говорили, восстанавливалась нормальная обстановка.

— Я так не думаю, — сказал он. — И хотелось бы знать, что можно с этим поделать. Это из-за меня?

— Нет, конечно, нет.

— Из-за Нэнси?

Молчание подсказало ему, что он не ошибся.

— Я был уверен, — сказал он, — что Нэнси поедет с нами. Она отсутствует именно из-за меня?

Руфа бросила на него задумчивый, обращенный внутрь взгляд, который он расценил как гнев.

— На нее опять нашло. Мы крепко поругались.

— Думаю, по поводу меня. О женитьбе на великовозрастном прощелыге.

— Вообще-то да. Но она успокоится, — Руфа произнесла это убежденно, веря в правоту своих слов. — Так в конце концов обычно и бывает.

Эдвард крепче ухватился за руль, подавляя сильное раздражение. Нэнси унаследовала все недостатки Настоящего Мужчины, решил он, и на редкость мало его достоинств. Но главным объектом его внимания все же оставались чувства Руфы. Он был встревожен глубокой болью, проявившейся вчера, когда делал предложение. Она не столь хладнокровна, как думают люди. Мысль об этом утешила его. Он поступает правильно: не пользуется преимуществом. Она нуждается в нем.

— Я не думаю, — сказал он, — что твой Мекленберг был слишком взволнован происшедшим.

Руфа вздохнула. Она еще не сказала ему о том, что говорила с Адрианом.

— Да, это так, хотя он и не дал мне возможности все объяснить. Он лишь окинул меня своим страшным взглядом, который превратил меня в ледышку.

— Довольно неуклюже, мне кажется.

— Я заслужила это, — сказала Руфа. — Это самое малое из того, что я заслуживаю. Для Адриана главное — пристойное поведение. Перед другими он был очень мил. Он заставил всех поднять за меня тост и сказал, что ты — счастливый человек. Я чувствовала себя полным ничтожеством.

— Да, и это сказывается сейчас.

— Возможно. — Она снова замолчала.

— Ты не против того, чтобы остановиться по пути на ферме? — спросил Эдвард.

— С удовольствием.

Он окинул строгим взглядом дорогу.

— Подумай-ка, что можно там сделать. Снаружи все в порядке, но внутри никаких работ не ведется уже лет двадцать, — и затем добавил: — Фактически с тех пор, как Элис вошла в дом.

— Не заставляй меня осуществлять перемены, — сказала Руфа. — Не могу взять на себя такую ответственность.

— Это же не святыня, — Эдвард был тверд. — Это будет твой дом. Наш дом. — Он подбросил эту мысль с осторожностью. Ранее они не говорили, что ради спасения Мелизмейта Руфе придется жить в ссылке. Но ведь они должны жить под одной крышей, иначе зачем жениться? Он почувствовал, что поступил жестоко, сказав об этом, и уже приготовился к ее протесту.

Она продолжала улыбаться.

— О'кей, но мне нравится ферма в нынешнем виде. Она напоминает мне о твоей матери.

— Это было бы ей исключительно приятно, — сказал Эдвард, тронутый тем, что Руфа взывает к ее благословенному, зримому присутствию.

— Только если я сделаю тебя счастливым.

— Ты сделаешь.

— Надеюсь на это. Но мне бы не хотелось, чтобы брак со мной стал для тебя очередным добрым делом.

Это была для него возможность заверить ее, что брак для него — все, потому что он обожает ее. Но он лишь сказал:

— Я не женюсь направо и налево, как укрепляют дренажные системы.

Машина свернула на узкую проселочную дорогу, ведущую к ферме. Они остановились перед простым, квадратным домом, который не изменился с детских лет Руфы. Дом был невероятно чистым и фактически пустым. Огромные окна в георгианском стиле отливали холодным блеском в лучах солнца.

Руфа вышла из машины. Эдвард был удивлен тем, какой счастливой она казалась: полной энергии и решимости получить физическое наслаждение — он не имел в виду только секс. Солнечный свет, игравший на ее волосах, потряс его неожиданным осознанием красоты девушки. Ему захотелось заполнить ее руки огромными охапками весенних цветов.

Эдвард отпер входную дверь. На половике валялась груда почты. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и прошел через широкий, выложенный плиткой холл в гостиную. Руфа покорно, подобно гостье, проследовала за ним.

В период его службы за границей дом сдавался в аренду разным людям, До сих пор здесь не было заметно выраженного отпечатка хозяев. Признаков пребывания Элис тоже не было, за исключением двух фотографий в серебряных рамках над камином. На одной прищурившаяся от солнца Элис рядом с их домом в Германии. На другой она со своим маленьким племянником, сыном сводной сестры. Руфа посмотрела на фотографии и отвела взгляд. Испытывая острое желание дотронуться до нее, Эдвард обнял ее.

На какую-то долю секунды у Руфы сработал защитный рефлекс. Но она тут же расслабилась, прижавшись к нему по-дружески, но и этого было достаточно. Он нежно освободил ее из своих объятий. Руфа была не готова. Его пугало то, что она может подумать о сексе с ним как о долге. Слишком много призраков. Ему представилась Элис, постепенно теряющая свои очертания, уходящая и закрывающая за собой дверь. Он стер из памяти тревожащее воспоминание о том, как стоял перед купелью в сельской церкви с грудным ребенком на руках. Нет, слишком рано. Им понадобится больше времени.

— Хочешь чаю? — спросил он.

Она поблагодарила, и это было ужасно.

— Я сейчас поставлю.

— Спасибо. В кладовой есть упаковка консервированного молока.

Руфа пошла на кухню. Эдвард слышал, как она открыла двери, что-то тихонько напевая. Он опустился на софу, решив вскрыть полученные письма.

Она принесла приборы на зазубренном жестяном подносе, украшенном потускневшим изображением шотландской овчарки, о которой она мечтала в детстве. Чашки были чистые и небитые, но с разными рисунками. Чайник для заварки был толстым, коричневым, с резиновой крышкой над треснутым носиком.

— Нам понадобится новый чайник для заварки, — сказала она. — Никто уже не пользуется этими презервативами.

Эдвард рассмеялся, почувствовав вдруг прилив веселья. Ему очень нравилось, когда она отдавала ему приказы.

— Неужели?

— Да. Они плохо смотрятся — какие-то причудливые.

— Но их довольно сложно купить, если уж на то пошло. Презервативы — гораздо легче.

Руфа поставила поднос на маленький столик перед камином и, подобно гейше, опустилась на колени, чтобы разлить чай. Она отыскала даже кувшин для молока.

— Ничего. Я втащу тебя в новое столетие. — Она передала ему чай и удобно расположилась у его ног — неожиданный физический контакт сильно подействовал на него, увеличив дистанцию между ними.

— Чудесно, правда? — спросила она. — Такое впечатление, будто мы женаты давным-давно.

— Итак, предлагаю тост за русскую пьесу, — сказала Роза, поднося к мутному свету четвертый бокал шампанского. — Ту, где молодая красивая девушка выходит замуж за пожилого соседа, чтобы спасти фруктовый сад.

— Он не пожилой, но ты можешь говорить все, что угодно, — спокойно ответила Руфа. Она суетилась между плитой и кухонным столом, собирая скудный ужин. Она велела Эдварду сделать по дороге крюк к супермаркету в Сиренчестере, зная, что в Мелизмейте ничего нет. — Мне все равно, лишь бы вы вежливо вели себя по отношению к нему, когда он здесь.

— Разве я не само воплощение вежливости? Да и все мы?

— Ты понимаешь, что я имею в виду, — сказала Руфа.

Впервые после своего триумфального возвращения она была наедине с матерью. Эдвард благоразумно разрядил обстановку ящиком шампанского из супермаркета. Даже с учетом этого Руфа понимала, что мать и сестры не протестуют лишь потому, что еще не отошли от изумления. Она прекрасно могла объяснить беспокойство и скептицизм Розы. Облегчение наступало только тогда, когда Эдвард уходил домой, оставляя ее здесь. А сегодня они могли поговорить о нем открыто и как следует повздорить в случае необходимости.

Развалившись в кресле у самой плиты, Роза пристально следила за Руфой.

— Дочери — удивительные создания, — уныло размышляла она. — Но как ты можешь действительно быть счастливой?

— Ма, прошу тебя в последний раз, верь мне. — Руфа повернулась к ней лицом, чтобы Роза видела, что она не шутит. — Сейчас я гораздо счастливее, чем когда-либо раньше. У меня такое ощущение, что с плеч свалился тяжелый груз.

— Дорогая, ты вообще не предназначена для переноски грузов.

Губы Руфы дернулись. Она находила возражения против Эдварда весьма комичными. Роза, Лидия и Селена хотели казаться недовольными, но не могли противостоять бесплатному спиртному. Дикари Мелизмейта продавали друг друга за каплю «огненной воды».

— Тебе не следует пить шампанское, — сказала она. — Оно нагоняет на тебя тоску.

Роза взвизгнула от смеха. Этого она не ждала от своей серьезной, воспитанной в викторианском духе дочери.

— Да? Неужели?

— Я очень люблю Эдварда и по-настоящему счастлива.

Это, несомненно, должно было быть правдой, и потому было. Руфа действительно любила Эдварда, но в том смысле, что зависела от него, стремилась ему угодить. На ферме, видя Эдварда в знакомом окружении, она подумала о том, как легко было бы влюбиться в него, если бы они только что встретились. Она жалела, что была не готова, когда он обнял ее. Эдвард пошел на попятную слишком быстро, подумала она. Довольно сложное положение, когда оба считают, что партнер лишь разыгрывает сцену влюбленности.

А если бы он проигнорировал ее неготовность и овладел ею, получила бы она удовольствие? Или же стала презирать его за то, что он ведет себя так, как будто купил ее? Любой подход к Эдварду мог измеряться в неприятных категориях купли и продажи. Эти сложные проблемы только начинали формироваться в голове Руфы. Она не хотела, чтобы Роза облекала их в грубую форму. Роль ее матери во всем этом должна состоять лишь в чрезмерной радости, и ни в чем ином.

— Почему ты не можешь принять все как есть и с оптимизмом смотреть в будущее?

— Я уже потеряла такую способность, — печально сказала Роза. — Будущее всегда казалось мне бесперспективным.

— Оно будет божественным. Я так волнуюсь… — Руфа выдавливала лимон на тарелку с копченым лососем. — Эдвард сказал, что привезет своего приятеля — он инженер-строитель, пусть посмотрит, какие необходимы работы: фундамент, крыша, западная стена.

Роза тяжело вздохнула и наклонилась, чтобы вылить себе в бокал остатки шампанского.

— Избавь меня от этого.

— Жаль, что это так тяготит тебя, — сказала Руфа, отложив наконец лимон. — Но он же не просит тебя делать что-то. Единственное, что от тебя требуется, так это ужиться с рабочими и не пытаться совращать их с пути истинного.

Роза выдавила из себя кислую улыбку.

— Ты даже говоришь его словами.

— Мы с ним заодно.

— Я имею в виду не строительные планы, — сказала Роза. — Настоящий Мужчина был бы потрясен.

Руфа посыпала лосось черным перцем.

— Я все думаю о нем. Жаль, что мы не смогли спасти дом, когда он был жив. Это изменило бы все. — Она пыталась придать голосу обычное звучание, но он сломался.

— Я не имела в виду дом, — сказала Роза.

— Тогда все, что он собою знаменует.

— Нет, здесь нечто большее. — Розе было легко говорить о Настоящем Мужчине отвлеченно, если не беспристрастно. — Утраченный внешний вид, потерянные годы… Пятидесятилетний юбилей пугал его. Он не мог вернуть назад время.

— И все же я хочу, чтобы время вернулось назад. — Голос Руфы вновь дрогнул.

Роза подавила приступ гнева по отношению к Настоящему Мужчине. Даже не признаваясь самой себе, она объясняла его самоубийство эгоизмом и презирала его за это. Неужели он не понимал, как это повлияет на девочек? Особенно на Руфу, которую он любил больше всех. Он должен был знать, что Руфа первой найдет его тело. Это ранило ее на всю жизнь. И было очень трудно поверить, что он вообще хоть сколько-нибудь заботился о них.

Она поднялась с кресла.

— Ты права, шампанское действительно нагоняет на меня тоску — вот и празднуй после этого чертову помолвку. Если ты и вправду счастлива, я тоже счастлива. Верно? — Она наполнила обветшалый чайник водой из крана над грязной раковиной и с шумом поставила его на горячую плиту. — Я беспокоюсь лишь о тебе, дорогая. Если Эдвард в самом деле тот мужчина, который тебе нужен, я приму старого зануду с распростертыми объятиями.

Лицо Руфы прояснилось.

— Тебе не кажется, что без бороды он красивый?

— Да, конечно, с этим не поспоришь. Должна сказать, что вы замечательно смотритесь вместе, — вы будете самой красивой парой, которую знал наш приход за последние годы. — Роза заварила чай и вновь села в кресло. — Но мне не хватает воображения, чтобы представить тебя в постели вместе с ним. И это меня беспокоит. Секс важнее, чем ты, видимо, себе представляешь. Жить без него — это не одно и то же, что жить с кем-то и не заниматься сексом.

— Я еще не спала с ним, — сказала Руфа. — Но я заверяю тебя, секс с Эдвардом — очень приятная вещь.

— Что… ты хочешь сказать, что ты этим занималась?

Руфа склонилась над столом, пряча лицо.

— Да. А что в этом такого?

— О Боже! — оторопела Роза. — Ты занималась этим с Эдвардом! — Ее охватил приступ нервного смеха. — Ты видела его промежность! Я не смогу теперь смотреть ему в глаза!

— Прекрати, — Руфа смеялась.

Роза подыгрывала аудитории, как она делала это после смерти Настоящего Мужчины.

— Скажи правду, дорогая, помни, что ты должна говорить своей мамочке всё: у него на лобке волосы седые?

— Не скажу. Спроси об этом его сама.

— У Роджера — седые. Я раньше выдергивала их пинцетом, но сейчас их слишком много. Его мошонка сделалась похожей на ощипанную утку. — Роза издала глубокий вздох, полный облегчения. — Присядь, хватит заниматься делами.

— А кому же ими заниматься? Ну хорошо. — Руфа села за стол и взяла в руки чашку чая. Роза забыла вынуть пакетик с заваркой, и чай сделался кирпичного цвета, но это был домашний чай. Другого такого нет во всем мире. Она не жалела, что соврала насчет того, что спала с Эдвардом. Ложь успокоила ее мать.

— Я рада, что твоя Брачная игра закончилась так хорошо, — сказала Роза. — Эдвард был просто вне себя от злости в тот день, когда узнал об этом. Боже, можно подумать, что я продала тебя в рабство! Это похоже на сцену из «Дэвида Копперфилда», где м-р Пегготи узнает о маленькой Эмили.

— Тебе придется утешиться своими литературными экскурсами. Наш сценарий написан не Чеховым, не Достоевским, не Диккенсом и не Стивеном Кингом. Он скорее напоминает последнюю главу романа Джейн Остин. Счастливый конец из множества возможных вариантов.

— Надеюсь, это так, — сказала Роза. — Ведь если ты действительно счастлива, я начну прокручивать оптимистический вариант. Полное блаженство. Никаких волнений относительно долгов. Заделанная крыша над головкой Линнет. Неограниченное потребление джина.

«Наконец-то, наконец, — подумала Руфа, — вот вознаграждение, к которому она так долго шла: увидеть, как с лица матери сходит напряжение и печаль».

— Хорошо бы и Нэнси так считала… — сказала она.

— Отвратная девчонка. — Роза с шумом отхлебнула чай. — Я разговаривала с ней сегодня утром по телефону, визжит, как торговка рыбой.

— Она вроде тебя, — сказала Руфа. — Отказывается верить, что я могу быть счастливой. То, что говорю я, в расчет не принимается. Одному Богу известно, как я должна доказать это. Может, поговоришь с ней?

— Могу попробовать. Но она и слушать не будет. Сама опомнится, когда придет время, пока она вся кипит. Иногда она так похожа на Настоящего Мужчину…

Дверь на лестницу открылась. В кухню впорхнула маленькая, воздушная фигурка Линнет, но на этот раз слишком громоздкая, так как из-под ее штопаной вязаной кофты высовывались Братья Рессани.

— Ба, ты такая пьяная, что не сможешь меня искупать?

— Я? Пьяная? — Роза встала и залпом выпила свой чай. Руфа еще раньше замечала, что, какой бы пьяной она ни была, с Линнет она всегда выглядела проворной и собранной. — Ничуть. Но, может, ты хочешь, чтобы тебя искупала Ру?

— Нет, — величественно произнесла Линнет. — Она расскажет мне потом историю. Новую.

— Правда? — засмеялась Руфа. — О'кей.

— О Братьях Рессани. Жаль, что нет Нэнси, некому придумывать голоса. — Она задумчиво взглянула на лица Розы и Руфы. — А она скоро приедет? — Подобно своему покойному деду, Линнет любила собирать вокруг себя всех.

— Совсем скоро, — твердо сказала Роза, улыбаясь Руфе. — Как только выплеснет из себя всю горячность.

Линнет была заинтригована.

— Я не знала, что у нее есть горячность. А где, в ее грудях?

Роза и Руфа, размягченные шампанским, покатились со смеху.

— Должна заметить, — Линнет разозлилась и попыталась сложить руки на своей набитой игрушками кофте, — я задаю совершенно разумный вопрос. Некрасиво смеяться над детьми, если они не знают чего-то.

— Извини, дорогуша, — сказала Руфа.

— И тем не менее вы продолжаете делать это.

В этот сложный момент хлопнула входная дверь. Откуда-то из пустоты через резонирующий холл раздался пронзительный визг:

— Троцкий! Седлай коня, мы едем кататься!

А гортанный, акцентированный голос ответил:

— Да, мистер Рессани…

— Нэнси! — закричала Линнет, и ее только что недовольное личико вновь засияло.

Дверь между холлом и кухней отворилась, и на пороге появилась Нэнси.

Она опустилась на колени, чтобы обнять Линнет и покрыть ее лицо звонкими поцелуями.

— О, мой вкусный персик! Моя сладкая принцесса! Я так скучала по тебе, и у меня накопилось так много озорных историй о Рессани! — Она целовала медвежат через кофту Линнет. — Что они здесь делают?

— Они еще не родились, — сказала Линнет. — Они появятся как другие маленькие детки, и я буду вставать по ночам и кормить их. Но… — быстро добавила она, — они уже могут говорить. И сидеть в своих креслах-качалках.

Роза прошла через комнату и поцеловала Нэнси.

— Дорогая, как я рада тебя видеть.

Через плечо матери Нэнси умоляюще взглянула на Руфу и проговорила:

— Прости.

Руфа радостно улыбнулась ей.

— Я так рада, что ты изменила свое мнение, Нэнси.

— О, я больше не могла оставаться у Уэнди. Ее дом похож на морг, заваленный огромным количеством цветов от этого коварного Тигра Дурварда.

— Ты как раз вовремя для моей истории, — сказала Линнет.

Нэнси вновь занялась ребенком.

— Хорошо. Позволь мне выпить чашечку чая, а потом я расскажу тебе о школьной экскурсии Рессани в Лондон.

— О да! Но они не посещают школу. Это поездка для детей ясельного возраста.

— Жаль, что меня арестовали, — сказала Нэнси низким, раскатистым голосом. — В следующий раз я не возьму с собой бомбу.

Линнет захихикала, обнажив ряд маленьких идеальных зубов.

— А он пойдет в тюрьму?

— Где мама? — спросила Роза.

— Наверху.

— Попроси, дорогая, чтобы она приготовила тебе ванну. Я хочу поговорить с Нэнси.

Линнет обдумала ситуацию, затем кивнула:

— Хорошо. Только если Нэнси после сразу же придет наверх. И принесет Троцкого. И если Ру споет мне песню и выключит свет.

— Да, да, ты хорошо умеешь торговаться, — сказала Роза. — Вот если бы только твои родители были, как ты.

В тот момент, когда Линнет умчалась наверх, Нэнси выпалила:

— Ру, извини меня. Я была последней стервой.

Руфа вновь поставила на плиту раскаленный докрасна чайник. Она сияла. Когда она ссорилась с Нэнси, все валилось у нее из рук.

— Извини и меня. Забудем об этом. Ты пришла как раз к роскошному ужину.

— А Эдвард здесь?

— Нет, ему пришлось уехать на ферму. Но он вернется к ужину. Надеюсь, ты привыкнешь к этому.

— Ру, я очень хочу его видеть. Хочу извиниться.

— Хотелось бы взглянуть на это, — смеясь, сказала Руфа. Теперь, когда дома оказалась Нэнси, можно было говорить о счастливом конце.

Роза боролась с фольгой на бутылке шампанского.

— Это похоже на сцену из «Маленьких женщин», где Джо и Эми примирились после того, как Эми чуть не утопил…

— Заткнись, безумная старушка, — сказала Нэнси. — Дай мне выпить. Но прежде большую чашку крепкого чаю. У меня был очень тяжелый день.

Шампанское было откупорено с праздничным хлопком. Роза передала Нэнси бокал. Руфа снова заварила чай. Все трое расположились за кухонным столом. Руфа и Роза находились в состоянии полного блаженства.

— Итак, — сказала Роза, — ты решила не четвертовать свою сестру, следуя закону о психической неполноценности. Ты решила благословить ее.

— В то утро меня охватило безумие, — пояснила Нэнси, потягивая шампанское. — Кажется, что с тех пор прошла целая вечность.

— Но куда же ты умчалась? — спросила Руфа. — Я заставила Эдварда прождать лишние полчаса в надежде, что ты вернешься.

Веки Нэнси распухли. Она казалась уставшей, но тем не менее улыбалась.

— Я зашла слишком далеко, чтобы давать задний ход. Фактически я обезумела, помчалась к Берри и стала просить его жениться на мне.

— Неужели! А как отреагировал он?

Улыбка Нэнси немного померкла.

— Я пыталась обольстить его. Но это не сработало. Фактически он отверг меня. Ты была права, Ру… Я ему, видимо, не нравилась настолько, насколько я это представляла. Он полон решимости жениться на своей Полли. — Она вздохнула и сделала видимое усилие, чтобы натянуть мышцы, отвечающие за улыбку. — Да это и к лучшему, в любом случае он недостаточно богат для нас. Все это время я была нацелена не на ту мишень. — Наконец ее улыбка ослабла и совсем исчезла. — Но тем не менее он душка. Угостил меня кофе, позволил мне пошуметь и объяснил, какой хороший Эдвард. А затем отвез меня на машине к Уэнди. Я позвонила в бар, что ухожу с работы, села на поезд, прождала в Суиндоне полжизни и взяла самое дорогое в мире такси из Страуда. И вот я здесь.

Роза и Руфа обменивались удивленными взглядами. Они давно не видели Нэнси такой подавленной.

Руфа нежно дотронулась до ее руки.

— Ты больше не сердишься?

— Нет, — сказала Нэнси. — Не сержусь. Думаю, я должна радоваться, так как твой брак с Эдвардом означает, что я могу высвободить из оков свое глупое сердце. — Она подняла свой бокал. — Предлагаю тост: за бурный, необузданный роман!

Эдвард вошел на кухню перед ужином и увидел там Нэнси, которая курила сигарету с марихуаной, склонившись над сковородой с бараньими сосисками, купленные им в Сиренчестере. Когда она увидела его, то быстро затушила сигарету, убавила огонь и бросила на него взгляд жены мэра, открывающей базар.

— Заранее прошу прощения за мое отвратительное поведение накануне.

Он улыбнулся, пристально глядя на нее.

— Ты была в шоке.

— Это не оправдание.

Эдвард снял куртку и выбросил из пепельницы окурки в корзину для мусора.

— Извинение принято. И нечего об этом говорить.

— Спасибо. Сегодня я только и делаю, что извиняюсь. — Нэнси вновь занялась сосисками. — Ру клянется, что прощает меня, но тем не менее она кажется слегка обиженной.

— Она бывает довольно строптивой, — произнес Эдвард. — И как ей это удается после двадцати семи лет жизни с вашим отцом — выше моего понимания. Не обращай внимания. Она в восторге от того, что вы помирились.

— И я тоже. Мне так плохо, когда мы ругаемся.

— Ру не очень считается с мнением других. Однако по какой-то причине она ценит мнение местной барменши, — в голосе его просквозила улыбка, — выше мнений других людей. Настоящий Мужчина всегда говорил, что вы двое — это жена полковника и Джуди О'Грейди.

Нэнси повернулась и взглянула на него.

— Шутишь.

— О да, ты плачешь, — заметил Эдвард.

Стоявшая на краю стола лампа осветила на лице Нэнси следы слез. Она отерла их рукой.

— Это еще с того дня.

Воцарилось молчание. Когда он заговорил снова, его голос был нежным:

— Я знаю, ты думаешь, что я использую ее. Возможно, это и так. Но, Нэнси, не думай, пожалуйста, что я делаю это, чтобы затащить ее в постель. Ты же знаешь прекрасно, как и я, что кто-то должен о ней заботиться. Одному лишь Богу известно, что, по ее мнению, произойдет, когда будет отремонтирован дом.

— Она не принимает реальность, — сказала Нэнси. — Она по-прежнему считает, что что-то изменится.

— Дело в том, что ей нужен кто-то, и этим человеком могу стать я. Потому что люблю ее.

— Да, я знаю, — кивнула Нэнси. — Я размышляла над этим в поезде, и меня осенило, что ты уже много лет влюблен в нее.

— А разве это было не очевидным?

— Отнюдь нет — и это хорошо. Настоящий Мужчина убил бы тебя.

Вновь воцарилось молчание.

— Ты считаешь, что я предаю его? — спросил Эдвард.

— Нет, — ответила Нэнси. — Вначале немного считала. Но он ненавидел любого, кому нравилась Руфа. — Она пошмыгала носом и стала переворачивать сосиски. — Ты вовсе не старая развалина, и как это здорово, что нам удастся сохранить дом. Ты прав: ей нужен кто-то, чтобы присматривать за ней. Я плакала не из-за тебя.

— Спасибо, мне нужна и твоя поддержка, — сказал Эдвард. Он улыбнулся. — Выпей еще шампанского.

— Меня и так уже ноги не слушаются.

— Давай, давай. Сегодня такой день. — Он нагнулся над стоящим на полу картонным ящиком. — Не хватает всего трех бутылок? Вы, девочки, теряете форму.

— О'кей. — Нэнси подняла свой бокал. — Уговорил.

Он открыл бутылку умелым движением, как профессиональный бармен.

— А сейчас почему плачешь?

— Да так, — сказала Нэнси. — По совершенно глупой причине. — К ее глазам вновь подступили слезы. — Я всегда чувствую себя тоскливо на свадьбах.

Глава шестнадцатая

Руфа готовилась встретить свое будущее в таком состоянии радости, о котором можно только мечтать. Однако для любого другого счастливая жизнь при таких обстоятельствах стала бы тяжким занятием. Эдвард дал понять, что никакого беспорядка и халтуры при ремонте он не потерпит. Мелизмейт находится под новым управлением, с протечками и лопнувшими трубами теперь покончено.

В понедельник после помолвки Эдвард усадил Розу за кухонный стол и обрушил на нее сведения о строителях и отделочниках, о фундаментах и канализационных трубах. Никаких проволочек не будет, сказал он. Строительные работы начнутся со дня на день.

Роза старалась быть на высоте, но запомнить все сразу было для нее слишком сложно. Сбитая с толку, она маленькими глотками пила замечательный кофе, приготовленный Руфой в новом ярком кофейнике. Она пробовала роскошное шоколадное печенье, которое Руфа выложила на тарелку (на тарелку!). Она смотрела на дочь, такую же лучезарную, как установившаяся погода за окном, и столь уверенную в том, что грандиозные планы Эдварда поразят всех их.

Спали они вместе или нет? В ухаживаниях Эдварда (а иначе это никак не назовешь) существовала какая-то формальность, озадачившая Розу. На этой стадии они с Настоящим Мужчиной целыми днями не вылезали из постели и были никому не доступны. А Эдвард и Руфа, как это ни странно, находятся всегда на глазах, размышляла Роза. Перед другими они обмениваются, подобно главам государств, церемониальными поцелуями. Можно предположить, что в их отношениях ничего не изменилось, разве что Эдвард стал приезжать в Мелизмейт с охапками весенних цветов из своего сада, подернутых росой. Он подарил Руфе баснословно дорогое кольцо, принадлежавшее ранее его матери, старомодное, усыпанное огромными бриллиантами. Это привело Руфу в восторг, а ее восторг — это и его восторг. Но это вроде бы не повысило степени нагрева их отношений. Роза догадывалась о тайной интимной жизни Эдварда за пределами Мелизмейта, и ее интересовало, как он это объяснит Руфе. Вероятно, он продумал все, прежде чем делать ей предложение. Но на данный момент романтика занимает в его голове последнее место. Они с Руфой думают только о том, как восстановить Мелизмейт.

Эдвард сказал, что будет руководить строительными работами, а Руфа заниматься интерьером. Они, очевидно, без конца обсуждают эти проблемы, в то время как нормальные пары слились бы под одеялом в страстных объятиях, предварительно отключив телефон. Руфа, согласно длинному списку Эдварда, была ответственной за покраску, штукатурку, ванные комнаты, кухню и подбор мебели. Кроме того, она должна была организовать чистку и реставрацию оставшихся семейных портретов.

— Что, что? — неуверенно спросила Роза.

— Обновление, — перевел Эдвард.

— А… — сияя, произнесла Роза. — Я рада, что они получат в результате этого капельку блеска, бедные, бедные души.

Эдвард, не обращая внимания на ее слова, вдарился в лекцию о прокладке электропроводов.

— Знаешь, — радостно прервала его Роза, — эту работу может выполнить приятель Роджера — Спайк. Может, позвонить ему?

Руфа выглядела смущенной. Эдвард был подчеркнуто терпелив.

— Спайк — это тот, кто украл предохранительный блок на линии «Селлотейп»?

— Да, именно.

— Мда… пожалуй, я предпочту того, кого пришлют Биккерстаффы, если не возражаешь.

Биккерстаффы учились вместе с Эдвардом в Стоу и выполняли теперь в графстве большинство строительных работ.

— Боже, конечно же, я не против! — сказала Роза. — Я даже почту за честь, если они возьмут нас под свой контроль. Я думаю, что Дей Биккерстафф по-прежнему увлечен Нэнси. Он всегда спрашивает о ней с вожделением и пытается сделать это так, чтобы не слышала жена. Но у него мало шансов, у этого старого пня. — К счастью, она ощутила присутствие Эдварда, Руфы и Роджера, которые взирали на нее с различной степенью нетерпения.

— Ма, — прошептала Руфа, — позволь же ему продолжать.

— Что, что? — раздраженно спросила Роза. — Я не мешаю ему.

Эдвард, нахмурившись, возобновил лекцию. Роза потягивала свой кофе, честно стараясь вникнуть в детали. Все это так скучно! Ее внимание было привлечено роскошным печеньем с выбитыми фигурками в центре. Она сняла очки, чтобы получше их рассмотреть.

— Ма… — Руфа осторожно дернула ее за рукав.

— Ах, это слон, — радостно проговорила Роза. — Я приняла его шляпу за вымя.

— Проснись, старушка, — сказал с полным ртом Роджер. — Он уже трижды просит тебя.

Роза надела очки.

— Что просит?

Челюсть Эдварда напряглась.

— Я хочу знать, можете ли вы съехать через десять дней.

Роза подняла шум:

— Что? Съехать? Но ты же обещал, что нам не придется съезжать!

— Всего на пару-другую недель, — заверила ее Руфа, — пока ведутся работы. Это не будет особым потрясением.

Роза разгневалась.

— Куда, черт возьми, мы поедем?

— В данный момент коттедж моей матери свободен, — сказал Эдвард. — И в него можно запросто въехать. Мебель немного потрепанная, но, заверяю, вы даже не заметите этого.

— Ты можешь заверять кого угодно, потому что я и не собираюсь переезжать, — вгорячах проговорила Роза.

— Ма, не говори глупостей, — просила Руфа. — Не будете же вы жить на строительной площадке!

— К чему затевать спор? Ремонт — это всего-то капля краски и чуть цемента.

Эдвард с шумом швырнул на стол карандаш.

— Роза, ты что, все прослушала? Дом вот-вот рухнет — в прямом смысле слова, если мы не разберем его по кирпичику и не сложим с нуля.

— О чем ты говоришь?! Я не позволю тебе разрушить мой дом!

— Разрушить? Я стремлюсь к противоположному!

— Ты хочешь вырвать сердце!

— Я пытаюсь выгрести всю грязь. Но если ты не желаешь, я оставлю все как есть — тогда ты сможешь продать дом на компост, чтобы построить себе бунгало.

— Это дом Настоящего Мужчины, — не унималась Роза. — Я позволю тебе изменить его, потому что ты женишься на моей дочери. Но я отказываюсь переезжать!

Роджер положил руку на твердое плечо Эдварда.

— Считай до десяти, Эд, — тихо сказал он.

— И не подумаю считать до десяти, — рявкнул Эдвард. — Можешь разбить лагерь на лужайке, если хочешь, но дом будет отремонтирован, и не местными самоучками, а первоклассными строителями! — Он заметил осуждающий взгляд Руфы и тяжело вздохнул. — Боже, я уже начинаю кричать на вас!

— Прошу тебя, ма, не беспокойся, — сказала Руфа, пытаясь обуздать раздражение. — Ты понимаешь, что делать это нужно. Переезд в коттедж Эдварда — моя идея. Ты должна радоваться этому.

— Ничего подобного! Ты думала, я уступлю? Меня не удастся одурачить, Руфа, и командовать мною не выйдет!

Эдвард со злостью расплескал кофе в чашке с отбитым краем.

— Смотри, как я поглощаю кофеин, — сказал он, обращаясь к Руфе. — Так можно язву получить.

Руфа пыталась использовать более мягкий подход.

— Подумай, как приятно будет созерцать обновленный Мелизмейт на нашей свадьбе.

— Вот как! — сказала озадаченная Роза. — А кто будет смотреть? Ведь церемония должна быть тихой.

— Тихой? — Эдвард по-прежнему сидел неподвижно. Его черные глаза горели злобой. — Ты хочешь сказать «тайной»?

— Ты же понимаешь. Ты намного старше, знаешь ее с детства и ждал, пока умрет Настоящий Мужчина, чтобы предпринять этот шаг.

— Ну ты даешь… — проворчал Роджер, качая головой. — Прямо спасу нет.

Эдвард потерял самообладание.

— К твоему сведению, Роза, — закричал он, — мы с Руфой планируем грандиозную шумную свадьбу, на которую пригласим всю без исключения округу, несмотря на то что невеста еще в пеленках, а жених — беззубый старик, ковыляющий с палкой.

Открылась задняя дверь, и вошла Линнет. Рэн взял ее из школы и доставил до ворот дома. На ней была разноцветная кофта, которую связала Руфа, и подбитый мехом рюкзак, который ей привезла из Лондона Нэнси. Она строго осматривала их угрюмые лица. Тяжело дыша, Эдвард и Роза умолкли, и воцарилось молчание.

— Я слышала крики, — сказала Линнет.

— Извини, милая, — сказала Руфа, бросая на мать осуждающий взгляд. — Мы закончили.

Линнет засунула грязную руку в карман своих джинсов. Она торжественно подошла к Эдварду.

— Папа дал мне пятьдесят пенсов, чтобы я не злилась. Думаю, лучше передать их тебе.

Несколько секунд Эдвард смотрел на монетку, которую она вложила в его ладонь. Затем, так же неожиданно, как до этого потерял самообладание, начал смеяться. Руфа вспомнила, что Настоящий Мужчина всегда усмирял Эдварда, заставляя его хохотать, даже когда сам доводил его до белого каления. На этот раз Линнет не возражала, что над ней смеются. Удовлетворенная решением проблемы, она стала на цыпочки, чтобы дотянуться до тарелки с печеньем.

Все еще смеясь, он протянул ей пятьдесят пенсов обратно.

— Спасибо, Линнет, но на этот раз я перестану злиться бесплатно. Извини, Роза, я подзавелся.

— Мне надоело постоянно слушать твои извинения, — раздраженно проговорила Роза. — Зачем это нужно, если ты не отказался от мысли выбросить меня из дома?

Руфа тяжело вздохнула.

— Ма, он не выбрасывает тебя!

— Если хотите заставить Розу перестать злиться, то это обойдется вам больше чем в пятьдесят центов, — сказал Роджер.

Это снова рассмешило Эдварда. Он подвинул тарелку с печеньем поближе к Линнет.

— Мы говорим о ремонте, в котором нуждается дом, — сказал он ей. — Придут рабочие, будут делать огромные дыры…

— Ты зря теряешь время! — прервала его Руфа. — Линнет не поймет, для чего нам нужен ремонт. Ты считаешь, что наш дом и так хорош, да, милая?

Линнет нахмурилась, глядя на Эдварда.

— Где они сделают дыры?

— Мы поставим абсолютно новую крышу, — сказал Эдвард. — Эти чердаки будут смотреть в небо. Затем мы снесем стену позади того места, где сидит бабушка, чтобы построить новую перегородку — она уже не будет прогибаться. Вначале будут шум и неразбериха, а когда работы закончатся, все станет красивым. Тем временем, как я думаю, все вы можете пожить в моем коттедже. Но бабушка не хочет переезжать.

— И я не хочу, — быстро сказала Линнет. — Мы же живем здесь.

— Я тебе говорила… — пробормотала Роза.

Эдвард не обратил на нее внимания.

— А ты отнесись к этому как к празднику, — предложил он. — Дом очень хороший. Прямо рядом с полем, где пасется Члоу. — Речь шла о довольно немолодой лошади Эдварда.

— И тебе не нужно будет так долго добираться до школы, — вмешалась Руфа.

Линнет сразу же взяла быка за рога.

— А я смогу угощать Члоу каждое утро яблоком? Ездить на ней? А она разрешит мне расчесывать ей гриву и хвост?

— Она будет очень рада, — сказал Эдвард, бросая на Розу дразнящий взгляд. — Ей нужен новый верный друг. А она, тихая старушка, не прочь позволить своим друзьям получить уроки верховой езды. — И, обращаясь к Руфе, добавил: — Пора Линнет начинать ездить верхом. У нее получится.

Решение было принято, хотя Роза все еще артачилась, бубня что-то себе под нос. Пока Руфа готовила Линнет пончики для чая, все обсуждали подготовку к переезду. В коттедже были три небольшие спальни. Одну отвели для Розы и Роджера, другую — для Лидии и Линнет, а на долю Селены пришлась треугольная комната под карнизом.

— А как же Ру, как Нэнси? — спохватилась Роза.

— Нэнси вернется обратно в Лондон, — сказала Руфа, — а я, полагаю, буду рядом с Эдвардом.

Она улыбнулась ему, чтобы скрыть сомнения. Трудно было представить себе совместную жизнь с Эдвардом: спать рядом, наблюдать, как он бреется. Она находила перспективу довольно волнующей, хотя и обескураживающей. Если она будет жить вместе с Эдвардом, то не изменит ли это их соглашения относительно секса? Кроме всего прочего, ей хотелось спать с ним, чтобы обнадежить себя, — ну что, кроме секса, может удержать его?

— Итак, я исхожу из того, что тебе также нужно возвращаться в Лондон. Надеюсь, что ты будешь ведать закупками в нашем бизнесе.

Руфа почувствовала облегчение со странным, паническим налетом неудовлетворенности.

— Ты прав, дел куча. Устроюсь лучше там.

— Но пока что несколько дней тебе неплохо было бы побыть здесь, — предложил он.

Да, конечно, она согласна. Теперь, когда она знала, что ехать не нужно, Мелизмейт — это ее родной дом.

— Да, я хотела бы отдохнуть здесь до конца недели.

Он засунул под мышку свой планшет.

— Хорошая мысль. Ты устала?

— Я? — Неожиданно возбудившись и почувствовав, что она в состоянии остановить время и двинуть его назад, Руфа засмеялась. — Ма постоянно жалуется на мою энергию.

— Отнюдь не жалуюсь, — запротестовала Роза.

— Жалуешься, жалуешься… Ты сказала, что жизнь со мной похожа на жизнь с Дональдом Даком.

— Я жаловалась, что ты не можешь сидеть без дела. Это сводит меня с ума.

Атмосфера в доме была напряженной, потому что за благополучным фасадом празднеств без конца вспыхивали ссоры. Прежде всего Роза и Руфа лавировали между взаимным обожанием и озлоблением.

— Думаю, я догадываюсь, почему она причиняет нам столько беспокойства, — сказала позднее Руфа, когда шла с Эдвардом по лужайке, направляясь к ограде парка.

— Образумится, — сказал Эдвард. — Все они образумятся.

— Не могу выносить, как она с тобой обращается: как будто ты должен рассыпаться в благодарностях.

— Но я и должен, — спокойно проговорил Эдвард. — У меня есть ты.

Она быстро обернулась, надеясь увидеть нежность на его лице. Но он шел вперед, отстраненно вглядываясь в горизонт.

— Я рад, что мы с тобой одни, — сказал он. — Я хотел поговорить с тобой. Мне нужно на несколько дней уехать.

Он заявил об этом подчеркнуто важно. Руфа, удивленная тем, что он считает необходимым отчитываться перед ней, прошептала:

— А…

— В Париж, — сказал он.

— Как приятно.

— Мда… Я бы этого не сказал. — Он взглянул на нее сбоку. — Чтобы повидаться с Пруденс, сестрой Элис.

— А… — Руфа вспомнила лакированное существо, которое она видела на страницах журнала.

— Я должен сказать ей, что мы с тобой женимся. Это такое дело, когда необходимо предстать лично. — Он остановился и повернулся к ней. — Боюсь, что вопрос о наследстве будет для нее определенной проблемой.

Руфа слегка заволновалась. Всякая угроза деньгам Эдварда — это угроза Мелизмейту.

— Почему?

Пока он молчал, она поняла две вещи: первое, что задала слишком сложный вопрос; второе, что он уже подготовил на него ответ.

— Если бы я умер вдовцом — а у нее были основания полагать, что так и будет, — ее сын унаследовал бы все, что я рассчитывал израсходовать на твой дом.

— Но это совершенно неразумно, — сказала Руфа. — Никакой логики.

— Не скажи. Я служил в армии и мог в любое время погибнуть. Например, от этой пули в Боснии. Шесть дюймов правее, и я вернулся бы домой в мешке.

— Прекрати. — Руфа не могла и слышать о трупах. Настоящий Мужчина покинул Мелизмейт в мешке. Из памяти пришлось мгновенно стереть эту картину, чтобы кошмар не засосал ее полностью.

— Извини. — Он заметил ее боль и поспешил с объяснениями. — Дело не только в деньгах. У Пру уйма денег. Дело в том, что у нас с ней общая история.

— Ты хочешь сказать, у тебя был с ней роман. — Казалось, оснований для того, чтобы этот факт привел ее в ужас, не было, но Руфа чуть не впала в паранойю. — Я понимала, что кто-то должен был быть. — Она хотела задать ему тысячу вопросов, начиная с «ты любил ее?», но сочла, что у нее нет на это прав. — Мою историю ты в любом случае слышал.

— Это случилось через год после смерти Элис, — твердо сказал Эдвард. — Нам обоим ее не хватало. И поскольку Пруденс только что развелась с мужем, все было вполне естественным. Возможно, слишком простым. Я начал думать, что смогу полюбить ее… но затем все кончилось.

— А… — сказала Руфа. В ее голосе слышались незаданные вопросы.

— Она стала встречаться с другим. В итоге ничего из этого не получилось. Если бы ты знала ее, то поняла бы, что Пру не могла стать женой фермера. Она была не такая, как Элис, в этом-то все дело. — Он вздохнул, радуясь в душе, что преодолел самую тяжелую часть разговора. — Но я должен рассказать ей о тебе. Она имеет на это право. Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю.

— Я знал, что ты поймешь. Пока я буду в Париже, ты можешь начать подбирать обои. По-моему, — заботливо проговорил Эдвард, — мы вполне можем сделать на несколько недель передышку. — Он не хотел больше говорить о Пруденс. Руфа чувствовала его раздражение, задавая вопросы. Он давал ей понять, что ее любопытство неуместно. Она с неприятным для себя откровением поняла, что Эдвард может предаваться страстям за закрытыми дверями. Она пыталась не терзаться, что неизвестная ей женщина, по сути, владела им.

Селена оторвалась от чтения, чтобы сообщить, что она не намерена жить в коттедже Эдварда.

— Что я там забыла? Почему я не могу поехать в Лондон и остановиться у Уэнди?

— Я думала, ты вернешься в школу, — сказала Руфа.

— К черту школу! Если заставишь меня вернуться, я сожгу это проклятое заведение.

— Но миссис Каттинг говорила, что ты — ее лучшая ученица, — просящим голосом проговорила Руфа. — Она сказала, что ты можешь выбрать университет…

— Посмотри на мой рот, — сказала Селена, упрямо выставляя свою проколотую нижнюю губу. — Я не собираюсь поступать в университет.

Роза сказала, что не отпустит Селену в Лондон.

— Тебе семнадцать лет, и ты ни разу не видела города больше Страуда. Можешь считать меня сумасшедшей.

— Ру и Нэнси будут присматривать за мной, — сказала Селена. — Они гарантируют, что я не забеременею и не начну продавать героин.

Нэнси подчеркнула, что она занята пять вечеров в неделю. Руфу слегка удивляло ее упорное стремление вернуться в «Форбс энд Ганнинг», но она была слишком занята проблемой Селены, чтобы вникать в этот вопрос. Она была уверена, что ее младшая сестра перестанет создавать им трудности, особенно теперь, когда они знают, что Мелизмейт спасен.

Роза ожидала поддержки со стороны Эдварда, но он был на стороне Селены.

— Почему бы ей не познакомиться с Лондоном? Там будет Ру, а ты знаешь, какая она строгая.

— Я не такая!

Сама того не желая, Роза рассмеялась.

— О да, она гораздо хуже, чем я. Когда рядом Ру, я чувствую себя послушницей в монастыре. И, по правде говоря, хочется отдохнуть от Селены. Она отрывает голову от своей дурацкой книги только для того, чтобы посмеяться над нами.

Руфе пришлось согласиться вернуться в Лондон с Нэнси и Селеной. В глубине души она была не в восторге от такой перспективы. Она подозревала, что лишилась влияния на Селену, когда та превратилась из забавного ребенка в замкнутого подростка. Селена стала еще хуже после смерти Настоящего Мужчины: задав ей вопрос, можно было прождать целую вечность, прежде чем та ответит. В школе она делала все, чтобы вызвать раздражение учителей. Она перестала общаться с другими девочками из класса и болталась у автобусной остановки с разными подозрительными типами.

Эдвард умеет правильно судить о жизни, размышляла Руфа. Возможно, Селене и в самом деле понадобится лондонский опыт, чтобы вернуться на землю своих предков. Она стыдилась ее сопротивления. Но винить Селену в том, что та беспокоит ее, было бы неправильным, так как она знала, что реальной причиной ее тревоги является Эдвард.

Если бы он вдруг изменился в одно мгновение, Руфа была бы встревожена. Но в такой же степени ее тревожило и его упрямое постоянство. Когда они были одни, он говорил с ней с такой любовью — минутки нежности в нескончаемой саге будничных дел! — что она чувствовала себя в опасной зависимости от него. Однако он не требовал ни поцелуев, ни объятий. Очевидно, решила она, он слишком щепетилен, чтобы позволить ей относиться к сексу как к обязанности. Он не мог допустить, чтобы кто-то подумал, что он купил секс на деньги. По мере того как развивались их отношения, Руфа с тревогой осознавала, что он красив. Она была загипнотизирована мерцанием его глаз из-под черных бровей. Руфа догадывалась о существовании огромных пробелов в его жизни, которые он не желал раскрывать.

Эдвард ничего больше не говорил об отношениях с Пруденс. Руфа старалась не слишком волноваться на сей счет и недоумевала, почему она так обеспокоена. Было бы нелепо ожидать, чтобы такой человек, как Эдвард, обходился все эти годы без секса. Возможно, размышляла она, сведения о Пруденс подтверждают тот факт, что она очень мало знает о нем. Ей-то казалось, что он посвящал себя их семье в Мелизмейте, как будто у него не было иной жизни. Но у него была иная жизнь за пределами Мелизмейта — неведомый ей континент. А после смерти Настоящего Мужчины она вела борьбу с ужасным, изнуряющим страхом перед неизведанным.

А что, если Эдвард и в самом деле сделал ей предложение, исходя из идеализированного чувства долга перед Настоящим Мужчиной? Он вполне способен на такое. Возможно, ему легко проявлять благородство, потому что он не любит ее. В таком случае, что же она может дать ему взамен? Если уж на то пошло, раз он не любит ее, то зачем ему это?

За неделю ее пребывания в Мелизмейте Эдвард вывозил ее на званые обеды в старые особняки. Он брал ее и на другие мероприятия — на концерты в Челтнем и Бат, как будто они женаты уже лет двадцать. Руфа видела, как смотрят на него другие женщины, и старалась не мучиться тем, что она так мало знает о нем.

Когда она вернулась в Лондон, ее триумф был несколько подпорчен охватившими ее сомнениями. Как ни стыдно в этом признаваться, но секс с Эдвардом придал бы больше надежности ее положению. Джонатан был единственным ее любовником. Она не имела понятия, как украсить физическую близость. Она по-прежнему была фригидной — и ничего тут не поделаешь.

На второе утро ее пребывания в доме Уэнди прибыл посыльный с большим картонным ящиком. Ящик был проложен сырой ватой и доверху забит колокольчиками из лесочка позади дома Эдварда. Они наполнили кухню нежным ароматом.

В ящике находилась намокшая карточка: «Я люблю тебя. Э.»

Руфа сохранила ее, словно желая выжать из нее любовь, чтобы ослабить свой страх.

Уэнди была рада приготовить последнюю оставшуюся спальню для Селены. Для нее младшая из сестер Хейсти всегда была ребенком. Если бы этот ребенок не превратился в долговязую шестифутовую девочку с кольцами в разных местах, то Уэнди усадила бы ее на колени. Пребывание в доме Селены выявило у Уэнди скрытый до поры до времени талант няни. Она беспокоилась, что «ребенок» слишком худой, и заполнила буфет сладостями, которые любила сама. Селена, углубившаяся в свою неизменную спутницу — книгу, молчаливо опустошала пакеты «Джэмми Доджерс» и «Вэгон Уилз». Время от времени она засовывала очередную книгу в рюкзак и исчезала на долгие часы.

Она никогда не говорила, куда идет, и Руфа каждый раз волновалась.

— Прекрати нервничать, Ру, — успокаивала ее Нэнси. — Ты уже списала ее со счетов как бесперспективную из-за того, что она не хочет поступать в колледж. Возможно, она встретила кого-то, и я могу лишь пожелать ей счастья.

— С ней может случиться все, что угодно, — считала Руфа. — Она ведет себя грубо, по законам улицы, а ей всего семнадцать.

На деле же Селена вела безупречный образ жизни. Между чтением и приемами пищи она предавалась страстной и совсем не характерной для Хейсти тяге к культуре. Ей и в голову не приходило сказать своим зацикленным на любви сестрам о своих намерениях. Все равно они не поймут. По мнению Селены, Руфа фанатично предана Эдварду и Мелизмейту и проводит дни, разрываясь между красками и образчиками тканей. Нэнси же вся поглощена работой — можно подумать, она расписывает Сикстинскую капеллу, а не подает кружки в баре. Ни одной из них, решила Селена, не стоит говорить. Лондон потерян для них. Колеся по городу в теплом метро, Селена составляла список мест, достойных ее внимания.

Она побывала в Доме д-ра Джонсона, в Доме-музее Китса и в Британском музее. Прошлась по «Судебным Иннам» и аллеям Кларкенуэлла. Она питалась вафлями «Вэгон Уилз», трача полученные от Руфы деньги в букинистических магазинах Чаринг-кросс Роуд. Она осматривала «Коллекцию Уолласа» и Музей Виктории и Альберта. Побывала на серии концертов барокко в Сент-Джонс Смит-сквер. Это было не просто блаженство. Все казалось таким важным, что она понимала: ей не хватит и трех жизней, чтобы переварить все это. У нее кружилась голова от идей, которые вот-вот должны были сформироваться.

Селена всегда увлекалась чтением. После смерти Настоящего Мужчины царство ума стало ее фетишем и прибежищем. Физический мир темен и хрупок. Литература символизирует собою вечность. Школа — или любое иное вмешательство в ее интеллектуальную жизнь — была для Селены чудовищным посягательством. Она желала, чтобы все лишнее было устранено с ее пути.

Но к удивлению Руфы, Селена была не такой скрытной с Рошаном. Раньше он изучал английскую литературу в Кембридже и рискнул поэкзаменовать ее. Когда Селена поняла, что он кое-что смыслит, она предалась опьяняющим спорам с ним. Руфа, слушавшая их дискуссии, мысленно взывала к Рошану, чтобы он уговорил Селену выйти из состояния непримиримой изоляции. Она молилась, чтобы он навел ее на мысль о поступлении в университет. Не прошло и недели пребывания Селены в Лондоне, как она уже сняла кольца и научилась причесываться, ибо Рошан считал ее вид слишком провинциальными.

Без «боевого оснащения» Селена неожиданно обрела лебединую грацию и выглядела очень симпатичной. Руфа завалила сестру новыми нарядами, довольная тем, что ее семья наконец-то сплачивается. Рошан заверил ее, что Селена умна, и она позволила себе предаться мечтам, в которых видела свою сестренку, прогуливающуюся в парках Кембриджа.

Но, вопреки мечтам Руфы, Селена подыскала себе работу. Когда она наслаждалась живописью в Национальной галерее, ее приметил менеджер из агентства мод. Длинное, худощавое тело Селены прекрасно подходило для демонстрации модных нарядов. За удивительно короткий срок она втянулась в водоворот показов, снялась для журнала «Вог» и получила совсем неплохие деньги.

Нэнси считала, что все идет как надо, и с гордостью приколола проспект сестры в своем баре «Форбс энд Ганнинг». Руфа же была раздосадована, хотя и не подавала виду. Она не могла забыть, как десятью годами ранее ее тоже «заприметили». Настоящий Мужчина не воспринимал саму идею модельных студий, но теперь его нет и Селену не остановить.

— Эта карьера недолгая, — с кислой усмешкой сказала она Нэнси. — Она закончится раньше, чем Селена доживет до моих лет.

— Ну и что? К тому времени у нее будет куча денег, — ответила Нэнси. — Ирония судьбы. Мы день и ночь вкалывали, чтобы заполучить богатенького жениха, а деньги оказались у нас дома. Мы могли бы отправить Селену на заработки и оставаться в Мелизмейте.

— Я так рада, — прошептала Руфа, — что мне не пришлось выходить замуж ради денег.

Наедине с собой Нэнси находила предсвадебную эйфорию Руфы проявлением некоторой самонадеянности.

— А ты вышла бы за Эдварда без денег?

— Конечно, вышла бы! — отрезала Руфа. Ее реакция была автоматической, но, когда она произнесла эти слова, она поняла, что говорит правду. Если Эдвард по каким-то причинам лишится всех денег, она ни за что не откажется от него!

Неожиданно они столкнулись лицом к лицу на узкой полоске тротуара у магазина кофе на Олд Комптон-стрит.

— Боже, Руфа… — проговорил он. — Руфа Хейсти!

Он оказался меньше и потрепаннее, чем время от времени всплывал в ее воспоминаниях. Руфа, у которой захватило дух, когда она увидела его, напряженно разглядывала его растрепанные каштановые волосы, карие глаза и тонкие черты.

— Джонатан… — сказала она. — Как поживаешь?

Она не могла сказать, что разлюбила Джонатана в такой-то день и такой-то час. Когда он неожиданно уехал, оставив в раковине немытые чашки и короткую записку на задней стороне двери, Руфа погрузилась в беспробудное пьянство. Тогда ей и в голову не могло прийти, что она вот так спокойно будет смотреть на него. Его восхитительные мягкие кудри, мочки его ушей, его выразительные ноздри — все эти детали она хранила в душе. Теперь же она ничего не чувствовала. Остался только рубец. Она осознала это с триумфом — Джонатан больше не нравился ей.

Джонатан же был потрясен.

— Боже! — сказал он. — Почему ты в Лондоне? Я никогда не мог представить тебя вне Мелизмейта.

Руфа хотела засмеяться. Это невероятно, но теперь ей все равно. И что такого она находила в этих нелепых, дрожащих ноздрях?

— Я была на примерке своего подвенечного платья.

Он вздрогнул.

— Ты выходишь замуж? Прекрасно. Поздравляю тебя!

— Спасибо.

— Когда же Большой День? В кавычках, ты понимаешь.

— В июне, разумеется, — сказала Руфа. — Мы все делаем для того, чтобы я стала традиционной июньской невестой, без кавычек.

Он расслабился, рассмеявшись.

— Кто он?

— Ты его знаешь, — сказала Руфа. — Эдвард Рекалвер.

Ей показалась странной его реакция: сначала тревожное трепетание при упоминании имени Эдварда, затем полузабавное смирение.

— Конечно. Мне следовало бы догадаться.

Руфа хотела знать, почему ему следовало бы догадаться. Джонатан был первым человеком, кто не был удивлен ее помолвке.

Он улыбался. В какой-то мере он казался успокоившимся.

— Дорогая, ты, как всегда, убийственно прекрасна, а я испортил все дело.

— Я уже давным-давно простила тебя, — сказала Руфа.

Он положил свою руку на ее.

— Слышал о твоем отце, мы были в Сиренчестере, и я прочел о следствии в местной газете. Так жаль.

— Мне пришлось давать показания, — сказала Руфа, — в полицейском участке.

— Я хотел написать тебе. Но потом решил не делать этого.

— И правильно.

Они молча стояли, отдавая дань прошлой драме.

Его рука по-прежнему лежала на ее руке.

— Мы загораживаем проход. Пойдем, пообедаем вместе. Затем сможем предаться объяснениям и взаимным обвинениям и поставим точки над «i».

Руфа улыбнулась.

— Как в романе.

— Прошу прощения, но не в моем. Я бы преуспел гораздо лучше, если бы не имел этот некоммерческий зуд отражать реальную жизнь.

Романы Джонатана, размышляла она, очень напоминали реальную жизнь, с многочисленными повторениями и зачастую довольно скучные. Ей понадобилась целая вечность, чтобы понять, что он — не гений. Поскольку она так интересовалась собственными чувствами, что согласилась пообедать, и они завернули за угол в «Эскарго». Было еще рано. Самый лучший столик у окна был свободен.

— Ты не против, если мы сядем не за него? Харриет работает в Сохо, и я не хочу рисковать, если она пройдет мимо.

Харриет — жена Джонатана, мать двоих его детей, вкалывающая в поте лица и финансирующая проекты его романов. Руфа ни разу не видела ее, но Джонатан вбил себе в голову, что Руфа так и осталась третьим лицом в их взаимоотношениях. Он постоянно жил в страхе, как бы не узнала Харриет.

Их проводили к отдаленному, уединенному столику. Джонатан заказал бутылку белого вина.

— Представляешь, а мы ведь с тобой ни разу не были вместе в ресторане… — Он облокотился на стол и сложил руки под подбородком. — Я не мог этого сделать, когда мы… когда был влюблен в тебя. Я боялся, что ты растворишься во внешнем мире, подобно леди Шалотт.

— И у тебя была мания, что за тобой следят, — сказала Руфа.

— И это присутствовало, несомненно. — Он умел выглядеть слегка пристыженным. — Я действительно был влюблен в тебя, Руфа. До безумия.

— Знаю. Читала в романе. — Она не могла противостоять желанию слегка подмазаться к нему. — Это действительно хороший роман.

— О Боже… Хочу сказать — спасибо.

— Но конец довольно тягостный: почему я должна была умереть?

— Извини, так получилось, — сказал Джонатан. — В какой-то степени сказалось то, что твой отец назвал бы «тисками символики». Если серьезно, ты разозлилась?

— Конечно, нет. Была польщена.

Он нахмурился, глядя на скатерть.

— Извини. Я знаю, ты считаешь меня законченным негодяем, и ты права. Я не создан для адюльтера — ты была у меня единственной.

— А ты рассказывал обо мне Харриет?

— О да, — сказал он. Чувствовалось, что ему тяжело. — Она сама дошла до этого, когда начала читать первые главы книги, но мне пришлось полностью признаться задолго до ее окончания. Харриет не могла понять, почему я вернулся в Лондон, если так успешно работал за городом. Затем она вбила себе в голову, что хочет на длительный срок арендовать коттедж Эдварда и переехать туда с детьми. Вот мне и пришлось рассказать.

— Бедный, — вздохнула Руфа. — Она злилась?

— Разумеется.

— Но потом помирились?

— Да, как всегда. — Джонатан полез в нагрудный карман за бумажником и, открыв его, показал фотографию улыбающихся детей.

Он никогда не показывал ей своих детей. Когда-то, не так давно, такая фотография вызвала бы у нее приступ стыда и печали. Теперь она не значила ничего.

— У тебя же есть еще один.

— Да. Большие — это Криспин и Клио, а маленький — Оливер — оливковая ветвь, цена прощения Харриет. Одним из мистических и в какой-то мере тягостных обстоятельств женитьбы является то, что всегда можно откупиться от женщины очередным ребенком.

— Думаю, ты откупился легко, — сказала Руфа. — Он великолепен.

— Спасибо, пожалуй, да.

На стол подали первое блюдо — маслянистое желе из креветок. Джонатан засунул подальше свой бумажник. Они прошли через предгорье. Теперь настало время преодолевать главный пик.

Руфа защитила себя, потягивая вино.

— Джонатан, ты не возражаешь, если я кое-что спрошу у тебя? Я хотела бы знать, что заставило тебя уйти так неожиданно. Наверное, Настоящий Мужчина, да? Он что-нибудь сказал или сделал: я знаю — ему не нравилось, что мы были вместе.

— Твой отец? — Джонатан был поражен. — Нет, это не имеет к нему никакого отношения. Он выуживал высокую цену за дочь в виде выпивок на дармовщинку в «Гербе Хейсти». Но не он изгнал меня из города. Это сделал Эдвард.

— Что?! — нахмурилась она. — Ты уехал из-за Эдварда?

— А ты не знала? Когда я въехал в коттедж, он был любезен, — сказал Джонатан. — Я объяснил ему, что я — писатель и что мне необходимо побыть в одиночестве, и он никогда не мешал мне. Все изменилось, когда мы… когда я стал встречаться с тобой. Он начал появляться в дверях коттеджа с обрезом через плечо. А однажды пришел и сообщил мне, что я — дерьмо.

— Серьезное дело, — сказала Руфа. — Большинство людей для него педерасты и свиньи, а слово «дерьмо» он приберегает для таких, как полковник Каддафи. И это из-за меня?

Джонатан смотрел на нее как-то странно.

— Разумеется. Он сказал, что я завлекаю тебя, разрушаю тебе жизнь. Он сказал, что я вполне заслуживаю, чтобы отстегать меня хлыстом, и, если я тотчас не покину коттедж, он скажет моей жене, чем я здесь занимаюсь. — Он сделал паузу и застенчиво улыбнулся. — Я не знал, что такое хлыст и какой ущерб он может причинить нежным местам романиста. Но я не собирался торчать там, чтобы узнать это.

— Значит, ты бросил меня — именно так — из-за того, что Эдвард велел тебе это?

В ее голосе чувствовалось недоверие и всплеск презрения. С некоторым раздражением Джонатан произнес:

— Боюсь, что да. Мы, романисты, — сентиментальные трусы, ведь верно?

— Не кажется тебе, что ты перестарался?

— Он сказал, чтобы я выбирал между тобой и Харриет, но фактически не оставил мне особого выбора. — Джонатан смеялся, тряся головой. — Он сказал, чтобы я вытряхивался из его дома не позднее суток, по истечении которых он лично расскажет все Харриет и обломает мне ноги.

— И все это сказал Эдвард? — Это было невероятно. Руфа не знала, сколько здесь правды.

— И еще многое другое, хотя он — человек немногословный. Он сказал, что не будет стоять и смотреть, как я разбиваю тебе сердце.

Она смотрела на свою тарелку, пытаясь воскресить в памяти события своей большой обреченной любви. Эта любовь давно умерла и похоронена, но душа по-прежнему ноет.

— Я была безмерно счастлива. Почему Эдвард решил, что ты разбиваешь мне сердце?

Джонатан вздохнул.

— Мы и впрямь должны пройти через все это?

— Да, — отрезала она. — Ты обещал поставить все точки над «i».

— Хорошо, хорошо. — Он положил свою вилку на одном зубце которой была насажена креветка. — Прежде чем перейти к стеганию хлыстом и обламыванию ног, Эдвард спросил меня о моих намерениях.

— Ты имеешь в виду, были ли они благородными?

— Примерно так. Он спросил меня, намерен ли я бросить Харриет и детей и жениться на тебе.

Воцарилось молчание.

— И ты ответил — нет.

— Руфа, прошу тебя, постарайся понять: помимо детей я не мог взять и отказаться от Харриет. Просто не мог.

— Следовательно, ты всегда был готов бросить меня, — холодно произнесла Руфа. — Это было лишь вопросом времени.

— Послушай, извини, я тоже страдал.

— Почему же ты не написал об этом в своем романе, а решил отделаться от героини, убив ее? Другой конец превратил бы тебя в благородного, испытывающего душевные муки человека. Это дорого ценится.

Джонатан нахмурился. Когда-то она думала, что такое его выражение — это признак силы. Теперь оно казалось скорее недовольной гримасой.

— Мне жаль, — раздраженно пробормотал он. — Жаль, жаль, жаль. Понятно?

Руфа снова принялась за вино. Взаимные обвинения были смехотворны, но они выворачивали прошлое, и ее беспокоило, что его нельзя было загнать в старый ящик.

— Мне тоже жаль. Я не собиралась обвинять тебя — теперь это давно в прошлом. И мне кажется, в какой-то мере я почувствовала облегчение. Мне было неприятно обвинять в этом Настоящего Мужчину. — Ее глаза блеснули, но она подавила слезы.

Джонатан сделал несколько глубоких вздохов. Его голос после паузы сделался нарочито дружеским и бодрым.

— Надеюсь, теперь ты не будешь обвинять во всем Эдварда. Я не осуждаю его. Понятно, чем он руководствовался.

— Мы в какой-то мере были удочерены им, — сказала Руфа. — Он всегда заботился о нас.

Джонатан улыбнулся.

— Да, и если бы я понимал, что к чему, я бы заметил это раньше.

— Извини… что заметил бы?

— Что он увлечен тобой.

— Что? — прошептала Руфа. — Нет… Ты ошибаешься. — И когда она произнесла это, то поняла, что он не ошибается.

Он подлил еще вина в ее стакан.

— Здорово, верно? Влюбленный майор Рекалвер! Честно говоря, если бы я знал, то не раз подумал бы, стоило ли мне влюбляться в тебя. Он, несомненно, выглядел так, будто знал, как обращаться с этим обрезом.

Она была сбита с толку. Она внушила себе, что Эдвард предложил ей руку, исходя из высоких принципов или… из жалости. Теперь она вдруг поняла, почему Брачная игра так разозлила его, и уяснила сущность его борьбы после их ссоры по поводу нее.

Ее лицо горело. Она была потрясена тем, что только что услышала от Джонатана. Эдвард желал ее, и это желание вылилось во вспышку жестокой ревности. Руфа стыдилась, что это привело ее в такое возбуждение. На какой-то момент у нее закружилась голова от возникшего желания заставить Эдварда потерять контроль над собой.

Джонатан прикурил сигарету. Руфа с удивлением вспомнила время, когда находила его постоянное курение интересным.

— Я рад, что мы полностью выговорились, — сказал он. Его плечи расслабились, и он улыбнулся ей.

— И я рада. Теперь можем наслаждаться обедом. Можешь рассказать мне, над чем работаешь в данный момент.

Они поговорили о его работе, о детях, о его большом новом доме в Далидже. Руфа улыбалась и подсказывала, поощряя Джонатана брать в свои руки все нити разговора. Она не хотела, чтобы он догадался, как много нового он рассказал. Ей надо было побыть одной, чтобы все осмыслить. Она должна испытывать злость, потому что он заставил ее усомниться в Настоящем Мужчине. Но главной эмоцией стало тревожное, вызывающее страх возбуждение.

Глава семнадцатая

Солнечный луч засиял на поверхности рва с водой, специально прочищенного по случаю свадьбы Руфы. Было девять часов. Комары и стрекозы слетелись к воде в качестве первых гостей. Руфа вышла на террасу. Она была в халате, с чашкой чая в руках. Улыбаясь, она вдыхала золотистый, пахнущий сеном воздух. Настоящее июньское утро. Для нее это был шанс насладиться его очарованием, до того как предпраздничная суматоха перерастет в кромешный ад.

Лидия стояла, опираясь на покрытую лишайником каменную балюстраду и любовалась садом. Она улыбнулась, когда Руфа присоединилась к ней. Они молчали, прислушиваясь к двум лебедям, плещущимся на поверхности рва. Эти грациозные птицы были свадебным подарком от близнецов Биккерстаффов. К тому же они, — разумеется, лебеди — удачно отвлекали гостей от недоделанных работ. Одно крыло дома было в лесах и полотнах просмоленной парусины. Роза настояла на возвращении домой, как только будет восстановлены водопровод и электроснабжение. Большой холл, гостиная и кухня уже закончены. Одна комната наверху была отведена под будуар невесты. Семья временно проживала в чердачных помещениях, там, где работы были в основном завершены.

— Волнуешься? — нежно спросила Лидия.

— Да, это нормально?

— Я страшно волновалась, — сказала Лидия.

— Ты была очень молода.

— Все казалось таким значительным. С Рэном было еще хуже — ты ведь помнишь, как он то и дело бегал к ограде, чтобы отлить? Какое замечательное, волшебное было время… — Она повернулась и взглянула на сестру печальными голубыми глазами. — Мне не нравится, когда люди говорят, что брак — пустой звук. Он многое значит.

Руфа задумалась над тем, что на неудавшемся браке лежит некая печать незавершенности. Правда ли, что брак кончается, когда одна из сторон отказывается его признавать?

— Ты отдаешь часть себя, когда заключаешь брак, — сказала Лидия. — И обратного хода нет.

— О, Лидия, — нежно сказала Руфа, — извини меня, но, по-моему, уход от Рэна — лучшее, что ты совершила.

— Я не хотела этого.

— Вы были несчастны!

Упрямые голубые глаза вновь повернулись к залитому солнцем ландшафту.

— Я держалась, сколько могла. В конце концов Рэн вынудил меня уйти.

— Мы слышали другую версию. Ты говорила, что он выставил тебя вон.

— Да нет. Ты же знаешь Рэна. Он всегда невинная сторона. И он сделал вид, что меня просто не существует. И действительно — меня не стало. — Она вымученно улыбнулась. — Я подумала: лучше понять намек — и исчезла.

Руфа взглянула, как один из лебедей с угрожающим видом бороздил водное пространство.

— Мне так хочется, чтобы ты забыла о нем.

— И он хочет этого, но в этом нет ничего хорошего. Я не могу. Никто из вас не понимает этого. Он — единственный человек, которого я любила.

Историческое сближение Лидии с Рэном стало частью семейной легенды. Лидия влюбилась в Рэна и лишилась девственности в четырнадцать лет, когда он вернулся из Индии и обосновался в Семпл-фарм. Руфа прекрасно помнила, как тем летом Лидия возвращалась в теплые сумерки домой с волосами, полными сухой травы. Она была счастлива, ведя эту босую жизнь: она никогда не была материалисткой. Как и Рэн, она довольствовалась жизнью в ирреальности настоящего, имея самое смутное представление о будущем.

В утро собственной свадьбы Руфа припомнила еще одно обстоятельство, связанное с Лидией в роли невесты. Вся семья собралась у мэрии, и Настоящий Мужчина своими шутками вызывал у них приступы смеха: он всегда высмеивал все, что связано с бюрократией.

Но в разгар церемонии, когда Рэн и Лидия обменивались доморощенными клятвами — церемония проходила под открытым небом, — Настоящий Мужчина был безутешен. Лидия стояла босиком в высокой траве, и в ее волосы были вплетены полевые цветы. Она источала неземную красоту, она была как богиня. Громкие рыдания Настоящего Мужчины почти заглушали ее нерешительный голос, обещавший любить Рэна до скончания дней.

Лидия, несомненно, исполнила свою часть договора. Она никогда не смотрела на сторону. Она была убеждена в том, что брак сделает Рэна ее верным спутником по жизни, и очень удивилась, когда этого не произошло. Она цеплялась за веру в то, что он вернется, доводы матери и сестер не могли разубедить ее.

В глубине души Руфа завидовала Лидии в том, что та относилась к браку с такой серьезностью. Ей хотелось быть столь же уверенной в том, что она любима. Мысль о любви Эдварда более не вгоняла ее в краску. Она мечтала заполучить свидетельство того, что он действительно любит ее. По возвращении из Парижа Эдвард был все время далек от нее и очень занят, готовясь к свадьбе с мрачным смирением, столь непохожим на интригующее описание Джонатаном человека, одержимого дикой страстью. О Пруденс он сказал лишь то, что их встреча была «трудной». Он был мрачнее тучи, и Руфа не осмелилась расспросить о деталях, которые ее интересовали. Главное состояло в том, что Пруденс и ее сын — единственные родственники Эдварда — на свадьбу не приедут.

Возможно, это было признаком неодобрения. Пруденс не могла примириться с тем, что место ее покойной сестры будет занято другой. Руфа пыталась оправдать эту женщину и отыскать причины мрачного молчания Эдварда в чем угодно, но только не в сексуальной неудовлетворенности. Спал ли он с Пруденс или нет — вот что мучило ее больше всего.

Он объяснил ей, что беспокоится из-за какого-то бизнеса, связанного со службой в армии. По возвращении из Парижа он тотчас же уехал в Лондоне. И вновь, хотя на его лице отражалась боль, он отказывался посвятить ее в детали. Эдвард не привык давать объяснения, и его дела в глазах Руфы приобрели мистическую окраску. Руфа чувствовала, что Эдварда что-то тяготит, и связывала это с предстоящей женитьбой. Она хотела, чтобы он верил ей и ничего не скрывал. Он спас ее дом, но теперь этого было недостаточно. Ее угнетала необходимость безграничной веры, когда сердце отдается в руки фактически — после разговора с Джонатаном она расценивала его так — незнакомого человека.

Руфа попросила Клэр придумать фасон ее свадебного платья и сшить его. Сама она выбрала бы что-нибудь традиционное, возможно в «Либерти», но с некоторых пор признавала, что Клэр очень талантлива. Отметив, что желтый креп придает Руфе особую элегантность, Клэр сделала воротник-стойку из этого материала. Вуаль была из тонкой белой ткани, волной спадавшей на лицо. Она сдерживалась старой бриллиантовой диадемой миссис Рекалвер, которую Эдвард откопал в банковском хранилище.

В начищенной до блеска кухне Руфа стояла в напряженной позе, демонстрируя свое пышное подвенечное платье. Мать и сестры с изумлением смотрели на нее, словно пугаясь ее совершенства. Розе стоило огромных усилий, чтобы не расплакаться.

— Ты выглядишь как принцесса, — сказала Линнет.

— В чем у тебя рот? — Роза сделала резкое движение в сторону Линнет и схватила ее за подбородок. — Да ты вся в шоколаде! Ради всего святого, не ешь ничего, пока мы не закончим, слышишь?

Линнет обиделась.

— А что, если я голодная?

— Я отведу тебя под душ!

Всего двадцать минут назад Линнет была еще в детской пижамке с эмблемой фирмы «Уитабикс». Теперь же, в бледно-желтом шелковом платье от «Кейт Гринауэй» и лакированных детских туфлях-лодочках она была прекрасна, как фарфоровая фея. К ее огромной радости, Линнет оказалась единственной подружкой Руфы. Эдвард, будучи блюстителем традиции, надел ей на шею золотой медальон в форме сердечка. По совету Руфы он дал девочке две игрушечные свечки, подходившие по размеру для Братьев Рессани. Но и без подарков Линнет положительно относилась к Эдварду. В ее глазах он был человеком, который привнес в дом порядок, а она с некоторых пор полюбила порядок и с удовольствием прожила несколько недель в чистом коттедже рядом с Полем Члоу. Хотя Линнет по-прежнему спала с Лидией, она надоедала братьям Биккерстаффам, требуя поскорее закончить ее новый, выкрашенный в розовый цвет будуар.

Руфа потрогала венок из желтых розовых бутонов на маленькой темной головке.

— Она и сама как принцесса, правда?

— Даже лучше, — сказала Нэнси. — Настоящие принцессы ревнивы. Я сама ревную.

На Нэнси было облегающее строгое платье из темно-золотистого шелка, на голове — черная шляпа с большими прямыми полями. Селена, выкроившая пару дней между съемками, появилась в короткой юбке и узкой шелковой бледно-голубой блузке. Ее подстриженные волосы стали серебристо-белыми, и Роза не могла свыкнуться с ее элегантной оригинальностью. Селена мало рассказывала о своей загадочной жизни, которая, видимо, устраивала ее. Вчера она просидела весь обед, ни разу не раскрыв книгу. Она стала холодной и отрешенной и относилась ко всем с почтительной любезностью, будто рассматривала окружающих в уменьшающие линзы бинокля.

Лидия — дитя природы — мало заботилась о нарядах. Руфа взяла все в свои руки и купила ей длинное фиолетовое платье от «Гоуста». В нем Лидия выглядела на удивление молодой. Она отказалась от шляпы и распустила свои длинные локоны.

Роза была неузнаваема в платье и широкополой шляпе из мокрого шелка в крапинку. Впервые за многие годы она сделала макияж.

— О'кей, девочки. Время не ждет. — Роджер — в сером смокинге — появился в дверях. — Машины поданы, а я поклялся Эдварду, что мы не опоздаем. — Он был посаженым отцом Руфы и по этому случаю срезал свои косички.

Час пробил. Роза и ее дочери не без удивления смотрели друг на друга, пытаясь осознать реальность происходящего. Они были теперь новыми женщинами в новой жизни и новой обстановке. Кухня была закончена всего три дня назад, и они еще не привыкли к отсутствию убожества. Покосившиеся, прокуренные стены сияли чистотой. Гнилые деревянные буфеты заменены новыми. Плита, эта музейная редкость, заботливо отреставрирована. На кухонном столе выстроилась батарея винных бутылок, кругом — огромные букеты роз и лилий. В большом холле стояли четыре длинных украшенных цветами стола.

— Невероятно, — сказала Нэнси. — И все это сделала ты. Ты сказала, что выйдешь за богатого, и сделала это.

Руфа неуверенно улыбнулась.

— Получилось не так, как я думала. Я была глупа, полагая, что могу пройти через все это с любым богатым человеком. Слава Богу, им оказался Эдвард.

— Ну, что касается меня, — сказала Роза, — я бы не возражала, если бы моим зятем стал Тигр Дурвард.

Это вызвало у всех неуверенный раздраженный смех. Тигр Дурвард стал объектом семейных шуток. После нескольких недель безуспешного преследования Рошана он ушел в монастырь. Оттуда он вышел успокоившимся и трезвым и продолжил преследовать Рошана с новыми силами. Убедившись, что Нэнси не возражает, Рошан дважды отобедал с остепенившимся повесой и пригласил его на свадьбу в качестве своего полуофициального друга. Ждать долго не придется, решили все, скоро Тигр выйдет из спячки и даст бульварной прессе очередной повод для кривотолков.

Женская часть семьи Хейсти нуждались в поддержке. Приближалась годовщина: Настоящий Мужчина умер тихим, теплым, солнечным днем, похожим на сегодняшний. Когда в последний раз они собирались в сельской церкви, там стоял гроб Настоящего Мужчины. Стол и тогда был уставлен вином, но все пребывали в состоянии шока, граничившего с безумием. Теперь они молились — хотя никто не озвучивал этого — за то, чтобы свадьба Руфы знаменовала собой окончание траура.

— Роза, Нэнси, Лидия и Селена — в первую машину, — командовал Роджер. — Ру, Линнет и я последуем за вами ровно через десять минут. Начинайте движение; Эдвард проверяет мою точность по хронометру.

Роза снова посмотрела на Руфу, а затем учтивого поцеловала ее. Чувствуя, что дочь нисколько не изменилась, как это могло бы следовать, судя по ее элегантному внешнему виду, она тут же заключила ее в крепкие объятия.

— Ты выглядишь великолепно. Настоящий Мужчина гордился бы тобой.

— А это порадовало бы его? — спросила Руфа.

— Да, если бы он выкроил время на размышление, — сказала Роза. — Он любил Эдварда. Другому бы он тебя не отдал.

«Прости меня, Элис, — размышлял Эдвард. — Прости за то, что я люблю ее так сильно, что осмеливаюсь жениться на ней».

Руфа нежно улыбалась ему с другого конца придела. Он же до сих пор опасался, что в последний момент она отменит свадьбу. Раньше он не мог позволить себе мечтать о Руфе в подвенечном платье, но вот она здесь — настолько красивая, чтобы разбить сердце любого.

Но я буду заботиться о ней, обещал Эдвард тени Настоящего Мужчины.

Он практически не спал в эту ночь, в последний раз созерцая тень Элис. Как хорошо, подумал он, что он не венчался с ней в этой церкви. Они удрали тогда в Лондон, чтобы избежать висевшего над ними неодобрения старой миссис Рекалвер. Настоящий Мужчина осуждал его: почему он не сделал его своим шафером, а его хорошеньких маленьких дочерей — подружками невесты? Ну, слава Богу, этого не произошло, иначе сейчас он чувствовал бы себя еще более неуверенно.

На этот раз шафером Эдварда был его старый приятель из Сандхерста, ныне полковник шотландского полка. Его жена и две дочери-подростки стояли в церкви на стороне Эдварда, вместе с фермерами, составлявшими его круг. Судя по их лицам, они с трудом верили, что Эдварду удалось заполучить такую женщину. Да и сам он не очень этому верил. Чтобы пройти через все это, он должен прогнать всех призраков — мертвых и живых.

— Низойди на нас, о Божественная любовь, — пел Берри. — Разыщи мою душу…

Люди часто поют эти гимны на свадьбах. Меньше чем через три недели все будут петь на их свадьбе с Полли. Он до последнего не верил, что свадьба состоится, до тех пор пока он не увидел изменившуюся Руфу. Невозможно было представить, что совсем недавно она стряпала обеды для его знакомых.

Берри надеялся выглядеть так же великолепно, как Эдвард, которому очень шел смокинг. Эдвард стоял прямо, навытяжку, своим взором обжигая Руфу, однако самоирония не оставила его, судя по тому, что он иногда бросал насмешливые взгляды и в сторону Линнет.

Берри считал, что Линнет выглядит восхитительно. Неожиданно для самого себя он подумал, как было бы чудесно иметь такую же маленькую девочку, дочку. Неудивительно, что Рэн постоянно что-то бубнит об отцовстве: Линнет — единственное, что он сделал как положено.

Рэн и пухлые рыжеволосые близнецы Биккерстаффы были церемониймейстерами. На близнецах были фраки. Их серые цилиндры лежали, подобно двум ведрам, на столе у двери. Рэн в синем пиджаке-френче, застегнутом до самой шеи, приветствовал Берри при встрече звонким поцелуем, брови Полли даже подпрыгнули от удивления.

Полли повернулась, чтобы улыбнуться ему. Берри почувствовал, что любит ее. Как хорошо, что он проявил силу воли и не поддался Нэнси. Эта свадьба была для него испытанием, возможностью доказать, что он может смотреть на Нэнси, не проявляя желания броситься к ее ногам. Это было трудно, поскольку она выглядела такой божественной, такой обольстительной в этой огромной шляпе. Некоторым женщинам идут огромные шляпы. Но Полли, слава Богу, не принадлежит к их числу. Ее бледно-голубое платье напомнило Берри абажур над бильярдным столом в их доме. Абсурдность ее одежды заставляла его любить Полли еще больше. Он нежно, как подобает жениху, сжал ее руку с бриллиантовым кольцом от «Будл энд данторн», подаренным к помолвке.

Полли оценивала свадьбы по строгим меркам. Данная заслужила ее одобрение. Небольшая сельская церквушка, так уютно примостившаяся в богатом предместье Котсуолдса, восхищала ее. Руфа и Эдвард были потрясающей парой. Ее позабавило, что Рэн поцеловал Берри. И она была заинтригована, узнав Тигра Дурварда, стоявшего на противоположной стороне придела.

— Что, интересно, делает здесь этот Дурвард? — прошептала Полли. — Может, он встречается с Нэнси?

Берри, преодолев укол ревности, беспечно ответил: навряд ли. Его волновал отнюдь не Тигр и не смазливый индус-гей, очевидно, лучший друг Нэнси. Самые худшие подозрения ему внушал другой мужчина на церковной скамье — высокий, темноволосый и дьявольски красивый. Это, очевидно, второй жилец Уэнди. Если бы Берри не чувствовал себя абсолютно счастливым, предвкушая брак с Полли, он возненавидел бы этого человека.

Да, он предвкушал тихое семейное счастье, заключая брак с Полли. У них будет пышная свадьба в Лондоне и отличный медовый месяц в Кении. Полли проследит за тем, чтобы всю последующую жизнь у них все шло своим чередом. Предсказуемость — это благословение. А все остальное — иллюзия.

Для Руфы остаток дня был полон блаженства. Она произнесла клятву и расписалась в книге. Теперь Эдвард — ее муж. Она фотографировалась рядом с церковью, опираясь на его руку. Ее целовали гости, включая викария и Тигра Дурварда.

Уэнди, обезумевшая от счастья, бросала разноцветные конфетти. Когда они закончились, она принялась носиться кругом, делая снимки маленьким фотоаппаратом, мешая всем.

Новый гравий на дороге к Мелизмейту был испещрен колесами десятков автомобилей. Руфа и Эдвард заняли места у входа для встречи гостей. У них не было времени смотреть друг на друга. Гости проходили толпами, знаменуя их прежнюю жизни.

Рошан официально представил Тигра, который заметно изменился. Бледный и похудевший, он произносил поздравления своим резким голосом. Руфа решила, что он ей нравится: он явно обожал Рошана, а любовь превращает в ангелов самых непривлекательных людей.

Разумеется, было и шампанское, выбранное и оплаченное Эдвардом. Был и свадебный завтрак: незаконно выловленный лосось и ранняя клубника — все дико дорогое. Эдвард считал, что плохо накрытые свадебные столы делают людей сварливыми. Произносились речи, которые Руфа внимательно выслушивала и тут же забывала. Шафер Эдварда с воодушевлением предложил тост за Линнет. Сам Эдвард говорил мало, в основном благодарил всех за то, что пришли.

Всем сидевшим за длинными столами было хорошо известно, что Эдвард в критический момент спас семью. Местные жители были удивлены изменениями в Мелизмейте, кто-то даже сказал, что дом стал таким же красивым, как невеста. Никто и не удивлялся, что Руфа так удачно вышла замуж. Она всегда отличалась здравомыслием. А затем все хлынули на залитую солнцем террасу и продолжали там пить шампанское. Гости, разбившиеся на группы, шептались о том, что у семейства Хейсти прирожденный талант становиться на ноги.

Нэнси сняла шляпу и распустила волосы. Они с Берри приветствовали друг друга скромным поцелуем, в результате которого оба залились краской. Они виделись в винном баре, после того как Нэнси ворвалась в квартиру Берри, но она по возможности избегала обслуживать его. Временами она пропускала через кассу его кредитную карту. Это была самая тесная интимность, которую они себе позволяли.

«Полли Совершенная не замечает их смущения. Она отсчитывает часы до собственной свадьбы», — мрачно размышляла Нэнси. Она ни разу не видела, чтобы австралийка выглядела так хорошо. На Полли было голубое полотняное платье и дурацкая шляпа, но ее кожа сияла свежестью росы. Полли была очень любезна по отношению к Нэнси, возможно потому, что невеста Берри пришла в восхищение от Мелизмейта. Разумеется, она не видела его в дни убожества.

Нэнси полагала, что желает этой молодой паре счастья. Берри, как никто другой, заслуживает его. Она осмелилась взглянуть на него именно в тот момент, когда и он украдкой взглянул на нее. Они снова покраснели и отвернулись друг от друга. Аура несостоявшегося секса во время их последней встречи вводила их в смущение.

Нэнси сбежала вниз по лестнице и направилась к торфяникам. Она не привыкла носить в своем сердце тяжесть. Это мешало ей.

— Нэнси…

Макс был в нескольких метрах позади нее. Она замедлила шаг, подумав, что в смокинге он выглядит очень сексуально. Они вместе шли по направлению к большой акации, стоявшей у ограды парка. За оградой лежали луга, заросшие травой. Повсюду порхали бабочки.

— Какое сказочное место, — сказал Макс. — Мне кажется, теперь я начинаю понимать цель вашей Брачной игры. Я никогда не думал, что ты обладаешь таким богатством, — я имею в виду Мелизмейт.

Нэнси рассмеялась:

— До того как Ру раскрутила на деньги Эдварда, это была помойка.

— Уверен, что это место всегда красиво, — сказал Макс. — Так же красиво, как и ты.

— Шутишь?

— Я серьезно. Зачем ты сняла шляпу?

— Она мешала мне целоваться, — сказала Нэнси.

Макс вошел вслед за ней в неровный круг тени под акацией.

— Видимо, поэтому я до сих пор и не поцеловал тебя?

— А ты и не пытался. — Макс очень нравился Нэнси, но с некоторых пор ее естество больше не выделывало кренделей, когда он бросал плутовские взгляды.

— Почему и не пытался? — Он натужно засмеялся. — Одно время между нами что-то наклевывалось.

— Да, но помешали другие проблемы.

— Ты гонялась за лордом имяреком. Но теперь тебе не нужно больше заниматься этим. — Макс прислонился к стволу дерева. — Сейчас, когда твоя сестра победила в Брачной игре, ты можешь расслабиться. Вернуться к любовным утехам.

— Но это так непросто, — сказала Нэнси. Она уловила его оценку брака Руфы и отвергла ее.

Его голос смягчился.

— Что с тобой происходит, Нэнси? Игра закончилась. Ты свободна. Почему же ты не хочешь, чтобы тебя совратили и трахнули?

— Боже, откуда ты взял, что мне нравится это?

Он засмеялся и отступил, но по-прежнему был готов вступить в игру, когда она предоставит ему шанс.

— Что же теперь ты намереваешься делать? Возвратиться домой к своим корням?

— Не говори глупости. Я всего на два дня отпросилась с работы. В понедельник я снова должна быть за стойкой.

Макс задумался.

— Это такая хорошая работа?

— Лучшая из того, что у меня было.

— И единственное место, где ты можешь видеть его?

Нэнси застонала.

— Боже, неужели на моем лице все написано?!

— Однозначно. Видимо, маленькие стрелы Купидона наконец пронзили тебя. Ты вышла на бой и влюбилась.

— Да, — сказала Нэнси, — думаю, это и называется настоящей любовью. Теперь я понимаю разницу между «Ромео и Джульеттой» и музыкальной комедией. — Она вздохнула. — Макс, а ты был когда-нибудь влюблен?

— Хочешь получить галантный ответ или правдивый?

— Правдивый.

— О'кей, я был влюблен, — сказал Макс. — Страстно, и страсть у меня была отнюдь не платонической. Но счастье было недолговечным. Я был опустошен, когда все закончилось, и, наверное, вина за это лежит на мне. Не пойму, почему так произошло.

Нэнси нравился Макс, когда он не флиртовал и говорил откровенно. Он становился гораздо более привлекательным. Возможно, он понимал это.

— Такой была и моя романтичная карьера, — проговорила она, — пока я не встретила Берри. Хочу тебя предупредить.

Он улыбнулся ей, очевидно, не очень потрясенный ее отторжением.

— Ну и что же дальше?

— Ничего хорошего, дорогой, — сказала Нэнси. — Особенно если учесть, что он вот-вот женится.

— Я бы так не сказал. Он ни на секунду не отводил от тебя глаз. Ты должна послать ему веревочную лестницу в качестве свадебного подарка.

— Надежды нет, — мрачно сказала Нэнси. — Ты не знаешь Полли. Она удерживает его почище любого магнита. Никакая сила не способна ослабить ее хватку.

Полли теперь точно знала то, о чем порой подозревала. Раньше она никогда не любила по-настоящему. В некоторые моменты во время службы — между Вагнером и Мендельсоном — она погружалась в иной мир. Теперь до нее наконец дошло, почему пишут стихи поэты, а что касается поэм, то она вмиг постигла суть доброй половины мировой литературы.

Его зовут Рандольф Веррол, и у него слишком длинные волосы. Его затмевает мрачная жена, бывшая жена, и маленькая, с блестящими глазками дочка. Все здесь неуместно: этот обворожительный кусочек природы просто нуждается в небольшом обновлении. Полли плавала в черных бархатных глазах Рэна с того момента, как Берри представил их друг другу.

— Осторожно, — сказал Рэн.

Они гуляли вдоль рва вдали от шумного веселья и тяготящего присутствия его мрачной бывшей жены. Бледно-голубые каблуки Полли измазались грязью, но, на удивление, она не обращала на это никакого внимания — и это Полли Привередливая, которая невероятно напрягалась, когда видела «проклятые капели» майонеза на чистом столе. Рэн взял ее за руку, чтобы поддержать. Она почувствовала, как электрический разряд пронзил ей сердце.

— Это самое красивое место, которое я когда-либо видела, — прошептала она.

— А сколько романтики… — сказал Рэн. — Следует принять закон по его охране.

Они остановились, по-прежнему держа друг друга за руку. Мимо проплыли лебеди, извивая свои длинные шеи. Под только что подстриженной плакучей ивой вился беспокойный комариный рой.

— Так вот где выросла Руфа, — сказала Полли. Она была заворожена Руфой. — Марианна на окруженном рвом хуторе.

— Ров еще месяц назад был не больше двух дюймов глубиной, — сказал Рэн. — В жаркую погоду он вонял, как сортир на фестивале в Гластонбери. Приходилось держать все окна закрытыми.

Такое нелепое слово, как «сортир», в обычной ситуации заставило бы Полли содрогнуться. Но сейчас она подумала лишь о том, что у него рот, как у ангела.

— Конечно, — сказала она. — Ты знаешь их всех очень хорошо. Ты был женат на одной из них.

— Как мне было не жениться, — сказал Рэн. — Я жил совсем рядом с ними.

Полли вздрогнула, потому что теплые пальцы Рэна по-прежнему удерживали ее руку.

— Ты, наверное, был влюблен во всех них?

Она подтрунивала, жеманно и насмешливо, и все получалось как-то естественно.

Однако Рэн отнесся к вопросу со всей серьезностью.

— Мне нравились старшие, но это прекратилось, когда я сблизился с Лидией. Женщины меняются, когда женишься на одной из их сестер. Становятся гарпиями. — В его больших глазах появились налеты трагизма. — Ты не поверишь, но Нэнси как-то швырнула в меня мусорным ящиком.

— Почему? — спросила Полли. — Что ты натворил?

— Влюбился.

— Ах…

— Это единственное преступление, на которое я способен.

Затаив дыхание, Полли заявила:

— Любовь не может считаться преступлением.

— Ты так полагаешь? Хорошо бы Лидия была того же мнения. — Рэн тяжело вздохнул. — Все превратилось в привычку. Духовные связи между нами прервались. Связь вечна, а музыки более нет.

— Музыки? — Полли была загипнотизирована.

— Той музыки, которую слышат двое, когда влюбляются. — Его голос стал тихим. — Слушай!

Несколько секунд они молчали.

— Скрипки, — прошептала Полли.

— Фанфары, — проговорил Рэн, придвинув свои губы к ее губам.

И они встретились.

Полли достался букет, а Лидия начала лить слезы. Берри, видимо, ничего не заметил, но она увидела, что вокруг ангельских черт ее бывшего мужа собирается гормональная буря. Он вновь влюблялся. Она знала признаки этого.

Розе тоже они были известны. Она вызвала в памяти призрак своего «я», когда, бывало, содрогалась от романтических глупостей Настоящего Мужчины. Со вздохом облегчения она рухнула в стоящее у плиты кресло и стянула с ног новые туфли.

— Выпей чашечку чая, — предложил Роджер, нежно глядя на нее. — Ты совсем валишься с ног.

Они были одни в хаосе мутных бокалов и пустых бутылок. Официанты занимались уборкой в большом холле. Нэнси и Селена втащили Лидию в старую детскую, чтобы дать ей вина, утешить и помочь советом. Линнет кое-как уснула на новой софе в гостиной, крепко сжимая в руках Братьев Рессани.

— Все прошло хорошо, верно? — спросила Роза.

Она ожидала утвердительного ответа, и Роджер оправдал ее ожидания.

— Прекрасно. Эдвард даже благодарил меня. Без сучка, без задоринки.

— И с Руфой все в порядке, да?

— Пожалуй, да. — Он передал Розе кружку с чаем. — А ты как считаешь?

— Не знаю, — сказала Роза. — Клянется, что счастлива. Могу судить только по ее словам. Но я не верю, чтобы она спала с Эдвардом, — она врет, чтобы я отстала. Или это шампанское портит мне настроение?

— Ты ведь думаешь о старике? — нежно проговорил Роджер.

— Посмотри, что этот тип сделал с моими дочерьми. — Раньше Роза никогда не говорила об этом вслух. Она могла сказать такое лишь Роджеру. — Взять Лидию — она без ума от этого сельского идиота, Нэнси — хандрит, как мадам Баттерфляй, Селена…

— Селена — умница, — прервал ее Роджер.

— Она покинула нас. Она вернулась на свадьбу, как на другую планету. Но она беспокоит меня меньше, чем Руфа. Я не могу заставить Ру говорить о будущем безотносительно к этому дому. Такое впечатление — будто она получает приказы с того света.

— Тебе лучше переодеться, — сказал он, услышав сухость собственного голоса и проклиная себя за это. — Транспорт будет неплохим, но мы должны оставить себе много времени. — Из-за того, что Эдвард назвал «некоторой путаницей на фронте предварительных заказов», они поедут прямо в аэропорт, чтобы успеть на самолет, отправляющийся в Италию. Он подумал, что это даже хорошо. У него взыграла кровь от мысли, что он будет заниматься любовью с Руфой, но, до тех пор пока они оставались в их доме или где-нибудь поблизости от Мелизмейта, им пришлось бы обойти массу нелепых препятствий.

Он выбрал виллу в Тоскане, потому что это был самый романтический фон, который он мог себе представить. Так или иначе, но через несколько часов он должен сбросить с себя имидж верного друга семьи и превратиться в любовника. Женитьбы на Руфе и организации карнавала грандиозной семейной свадьбы было недостаточно. Странность ситуации обескураживала его. Он снова и снова слышал голос Пруденс: «Ясно, что она выходит за тебя из-за денег, — неужели ты всерьез думаешь, что такая девушка будет спать с тобой за просто так?»

Но Пруденс — так болезненно стремящаяся доставлять ему неприятности — не представляет себе, о какого рода девушке говорила. Эдвард знал, что ощущение того, что секс — это то, что она должна своему мужу, ужасно обидело бы Руфу. Он беспокоился о дистанции, которую нужно преодолеть, чтобы достичь нормального уровня интимности. Как ему подступиться к ней?

Он вынул из внутреннего кармана конверт.

— Чуть не позабыл. Нэнси велела мне отдать это тебе.

Руфа взяла у него конверт. На нем было написано: «Миссис Руфе Рекалвер. Дома не вскрывать».

Внутри была фотография голых задниц. Нэнси, Лидия и Селена в наспех связанных вокруг пояса лучших свадебных нарядах делают низкие японские поклоны, отвернувшись от фотокамеры. Внизу было написано: «Сегодня вечером — полнолуние!»

Руфа смеялась до слез. А затем расплакалась. Она спрятала лицо на плече Эдварда, неожиданно начав сотрясаться от рыданий. Он обнял ее и, почувствовав любовь, которую она питает по отношению к нему, пытался преодолеть барьер, который ставила на его пути заключенная между ними сделка. Он чувствовал себя сильным и на удивление умиротворенным. Пока он держал ее в объятиях, тени вокруг них становились темнее.

— Все хорошо, — прошептал он.

— Извини меня. Извини меня за все.

— Тебе не за что извиняться.

— Дело в том, что я очень люблю тебя, — сказала Руфа. — Я по-настоящему не говорила тебе об этом.

— А тебе и не нужно говорить об этом.

— Я люблю, — настаивала она, пытаясь смахнуть слезы тыльной стороной своих рук. На ее лице появились две темные полоски потекшей туши. — Эдвард, мне так стыдно…

— Стыдно?

— Я, должно быть, сошла с ума. Я была безумна.

— Успокойся. — Он полез в карман, достал платок и вложил его в ее мокрую руку.

Она уныло засмеялась.

— Ты всегда выручаешь меня носовыми платками.

— У меня их столько, сколько тебе понадобится.

Она вытерла глаза.

— Ты должен знать. Это случилось не из-за денег.

— Мы, случайно, говорим не о твоей печально знаменитой Брачной игре? — Эдвард улыбался несколько хмуро.

— О ней…

— М-да. Согласно общему мнению, ты играла совершенно наугад.

— Не смейся, пожалуйста. Пока ты не спросил меня, я действительно не признавала, насколько она нелепа. В душе я признавала это, но тогда не было другого выхода. А теперь я не знаю… Я не могу найти путь… — Руфа с трудом отыскивала нужные слова. — Я, видимо, вышла бы за Адриана, но чувствовала, что это сделает меня несчастной. А затем появился ты и спас меня.

Эдварду не нравился образ себя как добродушного — прямо в духе Рождественского Деда — спасителя семьи, но он был тронут ее верой в него. Она все еще уверена, что спасена. Он обнял ее за талию, мужественно приказав эрекции ослабнуть, пока они не будут на расстоянии нескольких сот миль от Глостершира, и подвел Руфу к окну. Ночь была ясной. Небо усеяно звездами. Лунный свет заливал газон.

— Возможно, ты тоже спасла меня, — нежно произнес он. — Если бы ты не придумала Брачную игру, я остался бы в западне своей прежней жизни, быстро превращаясь в седобородого, выжившего из ума старика. Я не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, что все лавры принадлежат мне.

— Ты мог бы жениться на ком-то другом.

— Но я же не сделал этого, правда? Потому что был влюблен в тебя.

— Ты был… ты любил меня до того, как мы тогда поссорились?

Он понимал, что этот вопрос чрезвычайно важен для нее, и постарался быть осторожным. Одно лишнее слово — и он потеряет ее. В уме он тасовал колоду правдивых карт, чтобы изыскать сочетание, которое не обидит ее.

— Все это не так просто. Моя жизнь остановилась, когда я ушел из армии. Лишившись поддержки армии, я к тому же обнаружил, что тоскую по Элис. Я был не в состоянии влюбиться в кого-то. Твоя Брачная игра заставила меня предпринять действия, когда мне уже казалось, что такой силы не существует. Без нее я никогда не женился бы на тебе — или на ком-то другом.

Она перестала плакать.

— Честно?

— Честно, так что, ради Бога, перестань благодарить. Нельзя строить брак на благодарности. Хотя я мог и не признаваться самому себе, я понял, что люблю тебя много лет.

— А почему ты не признавался мне в любви?

— А ты взглянула бы в мою сторону?

— Это нечестный вопрос — ты сам не хотел, чтобы смотрели в твою сторону.

Его голос был таким нежным, каким только мог быть.

— Настоящий Мужчина дал бы мне понять, что я путаюсь с его девочкой, — он так и не мог смириться с фактом, что ты взрослая. И я не смог, когда вернулся домой после армии, — мне всегда казалось, что я совсем недавно водил вас всех на пантомиму. Но даже я не мог не понимать, что ты превратилась в женщину. Невероятно красивую. — О Боже… — Эдвард тихо засмеялся. — Я не верю этому. Я никогда тебе это не говорил. — Он прикрыл ладонями ее лицо. — Руфа, ты самая красивая женщина из тех, кого я видел. Даже если по твоему лицу стекает макияж. — Улыбаясь, он стер своим большим пальцем грязные пятна у нее под глазами. — Когда ты была счастлива, опечалена или сердилась — ты в любом состоянии всегда была красива. Твоя душа отражается на лице. И оно тоже прекрасно.

Он был глубоко тронут, когда увидел, с каким удовлетворением Руфа реагирует на его похвалы.

Она сказала:

— Тогда мне не нужно думать, что ты жалеешь, что женился на мне.

— Нисколечко не жалею. — Жалеть? Он молил Бога, чтобы у него хватило слов, чтобы сказать ей, что его счастье слишком велико, чтобы осознать его. — Я хотел бы знать, Ру, как сделать так, чтобы ты не была такой озабоченной? Чего ты боишься?

— Сама не знаю. — Она молча смотрела на него с минуту, выискивая ответ. — Что я недостаточно хороша для тебя. Я по-прежнему думаю, что ты заслуживаешь чего-то лучшего.

Он улыбнулся ей.

— Тогда мы сами должны создать что-то лучшее. Настоящая Брачная игра только еще начинается.