Черный завет

Пролог

   Женщина тяжело опустилась на мшистое, покрытое россыпью белых соцветий поваленное дерево. Идти дальше не имело смысла: настороженный, дышащий ненавистью лес не пускал ее.

   Откинув со лба мокрую от пота прядь волос, женщина огляделась. Везде, насколько хватало глаз, ее поджидала опасность. Узловатые корни, клубком змей свернувшиеся возле высохшей ели, будто ждали, когда уставшая от долгой дороги женщина сделает неосторожный шаг. Всего один - и, казалось бы, мертвое корневище жгутом завернется вокруг щиколотки, навсегда пригвоздив к земле задыхающуюся от ужаса добычу.

   Черная, в наступающих сумерках непроглядная чаща с высоким, густым подлеском, хранила до поры и другую напасть. Если деревья могли и пощадить, то от хищных зверей и лесных кошек нет спасенья.

   Женщина судорожно вздохнула. Огромный живот как тяжелая поклажа лежал на коленях. Она не хотела себе признаваться, что удушливая волна, время от времени накрывавшая ее с головой, означала начало ее мучений. Но там где есть начало, легко увидеть и конец. Если пришла пора разрешиться от бремени, пусть это будет здесь - в такт своим мыслям женщина кивнула головой. Густая трава скроет ее позор, а хищный лес легко примет будущую жертву.

   Ребенок, еще пока неотъемлемая часть женщины, вздрогнул и потянулся, разрывая ее пополам. Боль, такая же неотвратимая, как день и ночь, заставила ее сползти на землю. Она хотела закричать, вопреки окружающей ее опасности, но вдруг с ужасом поняла, что забыла, как это делается. И пока она вспоминала, новая волна боли подступила к горлу, не оставив без внимания ни один, даже самый крохотный участок бьющегося в агонии тела.

   Кажется, дальше была темнота.

   Или свет. Свет ночного светила - милосердной Селии пробивался сквозь плотный занавес сплетенных ветвей.

   Или предутренний туман, прятавшийся в густой траве, стремительно потянулся вверх, чтобы соединиться с низким, облачным небом.

   Тусклый свет наступающего дня пробудил к жизни измученное тело. Женщина очнулась. Ребенок, еще связанный с ней пуповиной молчал, как будто ему передалась по наследству тревога матери. Ему? Нет. Ей. Девочка бессмысленно сучила ручками и ножками. Ее глаза были плотно закрыты. Казалось, она не хотела видеть того, что случится позже.

   Женщина острым ножом перерезала пуповину, еще хранящую ток крови. Теперь вместо одного существа, всю ночь цеплявшегося за ничтожную жизнь, лес увидел двоих.

   Долгое время женщина сжимала в руке нож, занесенный над ребенком. Долгое время она разглядывала его, пытаясь отыскать на беззащитном тельце признаки вырождения. Это послужило бы толчком к тому, что она поступает правильно - и не дрогнула бы рука, обрывая едва теплившуюся жизнь. Но ослепительную белизну кожи только подчеркивали алые разводы подсохшей крови - насмешка над отчаянным желанием женщины.

   Обычный младенец, отцом которого мог быть кто угодно.

   Только не тот, кто был на самом деле.

   Женщина содрогнулась. Ее голова откинулась в сторону, принимая очередную пощечину злого рока.

   От прежней решимости не осталось следа. Женщина медленно убрала нож в котомку, то и дело прислушиваясь к себе - не изменится ли решение? Но сердце молчало.

   Потом женщина поднялась, тяжело опираясь на дерево, у которого провела долгую и мучительную ночь. И пошла прочь, даже не оглянувшись на ту, кто прежде был частью ее самой.

   Как только колкие ветви деревьев сомкнулись за спиной женщины, из леса вышла лесная кошка. Чуткие уши дрогнули, ловя тихий шорох густой травы. Запах крови она почувствовала раньше, чем увидела брошенного человеческого детеныша. Добычу легкую, но от этого не менее желанную.

Часть 1. Глава 1

Мать никогда не приходила вовремя. Точнее, она приходила в то время, когда Донате становилось скучно. Слоняясь из угла в угол, от маленького окна до потрескавшейся от старости печки, она не знала чем себя занять. Оказавшись во время такого перехода у двери, она не удержалась, и, несмотря на запрет, открыла ее. Дальше – больше. Если уж ты решилась нарушить один запрет – за вторым дело не станет.

Лучи восходящего Гелиона, пробивавшиеся сквозь плотно сплетенные ветви деревьев играли с Донатой в прятки. Легко сбежав по ступеням грубо сколоченного крыльца, девушка оглянулась: старую ветхую избушку надежно скрывали тени густых елей.

Рассвет звал. Рассвет пел голосами сотен проснувшихся птиц, и отзывался эхом близкой реки. Вдохнув полной грудью, Доната подтянулась и ухватилась за толстую кленовую ветку, отполированную ее же многочисленными прикосновениями.  Мать будет сердиться – мелькнула мысль и пропала, не испортив настроения. Девушка залезла с ногами на следующую, на этот раз давно обломанную ветку. Подумать только, каких-нибудь три года назад скольких усилий стоило забраться на нее!

Доната еще помнила тот случай, когда срывая ногти, царапая кожу об острые сучья, она падала с дерева, судорожно цепляясь за крепкие с виду, но такие обманчивые ветви. Мать нашла ее, лежащую без сознанья. Ругалась, конечно, терпеливо обмазывая растертой в порошок и смоченной в воде Толокушкой мелкие порезы и один глубокий – на спине. В ответ на жалобы Донаты мать недобро щурила желтые, с вертикальными зрачками, глаза.

- Еще бы чуть, - сквозь зубы цедила она, - и напоролась бы на острый сук, тогда не пришлось бы морщиться от боли. Тогда лежала бы себе тихо в земле, придавленная сверху могильным камнем. С косым крестом – уж нацарапала бы как-нибудь – от греха подальше.

Мать ни во что, и ни в кого не верила, - это Доната знала точно. Но некоторых вещей боялась. Да и кому понравится столкнуться, к примеру, лицом к лицу с той же Марой-морочницей, не говоря уж об Отверженных?

Доната часто вспоминала тот случай, слава Свету на память она не жаловалась, но ничего поделать с собой не могла. Высота манила ее. К тому же там, в ветвях шаткой, ломкой кроны пряталось небо. И заходящий, а чаще восходящий диск Гелиона.

Стараясь производить меньше шуму – у матери тонкий слух - Доната перебиралась с ветки на ветку. Она пользовалась давно проторенной «дорожкой». Хорошо знакомой, но вместе с тем по-прежнему манящей. Узкая полоска свиной - хорошей выделки - кожи, обернутая между ног и скрепленная застежкой у талии не стесняла движений. Заметив ее полуголой, мать, безусловно, отругает. Пойди, объясни еще, что рубаха, какой бы тесной она не была, имеет плохую привычку путаться в ветвях. Самой же не понравится, если она снова шлепнется на землю!

Ладно, девушка беспечно махнула рукой, все равно попадет, так пусть уж за все сразу.

Выпрямившись во весь рост на толстой как ствол ветке, Доната пригляделась: тут нужно быть осторожной. Соседнюю ветку облюбовала жирная лесная змея. Охотиться она, скорее всего, не решится – рассвет не ее время, но след, который оставляла на ветке склизкая чешуя был опасней самой змеи. Соскользнет рука, а внизу, насколько хватает глаз не ветви – веточки. Ухватишь за такую – вся надежда в руке и останется. А до земли далеко.

Змеи не было. С силой оттолкнувшись от ветви – вот он кратковременный миг полета! -  Доната легко схватилась за следующую. Раскачавшись вперед-назад, она подтянулась и лихо оседлала искривленный кленовый сук. Глубокие, с ладонь глубиной трещины манили: там могли прятаться сладкие грибные шарики. А могли и не прятаться. Вместо них можно было получить болезненный укус лесного клопа – охочего до человеческой крови.

Из дупла напротив высунула любопытную морду белка. Старая знакомая настороженно принюхалась. Доната хотела было, показать ей язык, но вовремя одумалась. Непонятно в силу каких причин, но белка, в ответ на фривольный жест могла поднять шум. А так, некоторое время она сидела неподвижно, потом подобралась ближе к девушке, вскочила на колени, ткнулась лапами в плечо – нет ли подачки? – и мгновенье спустя была такова.

Тут бы Донате, вдоволь насмотревшейся на рассвет, и повернуть назад, к дому! И вдруг оглушительно заверещали сороки, а где-то у реки не то всхлипнула, не то захрипела полевая лиса. А любопытство уже нашептывало на ухо: вполне могло так случиться, что одинокий всадник заблудился и выехал к пустынному речному берегу. Или охотники из недалекой деревни остановились там на ночлег. Или…

Но все эти мысли уже на бегу, вернее, на лету. Еще прыжок, еще. Пальцы внезапно соскользнули с казавшейся надежной ветки и только глубокая трещина, змеившаяся по стволу, позволила ухватиться за опору. Доната подтянулась и оседлала предательски треснувшую ветку.

Не зря мать говорила - если уж делаешь недозволенные вещи, постарайся, хотя бы, не терять головы. Доната перевела дух. Но даже предостережение – а как еще назвать то, что еще вчера ветка не вызывала сомнений в прочности? – не заставило девушку остановиться.

Неподалеку от речного берега Доната спустилась на землю. Здесь росли густые кусты, и осторожно раздвинув колючие стебли,  можно было разглядеть то, что с высоты дерева и не увидишь.

- Пусти, сука…

Доната вздрогнула. Вот как. Она ошиблась с самого начала: так лисица кричать не могла. Стебли дикой ивы мешали рассмотреть происходящее. Раздвинув колючие заросли, девушка буквально втянулась меж двух гибких ветвей.

Глава 2

- Столько лет… Столько лет. - Мать сжала зубы и заставила себя замолчать.

Сдерживаемая ярость, наконец, вырвалась наружу и глиняный горшок, долгие годы служивший им верой и правдой, постигла печальная участь. Он со свистом пролетел через комнату, и только осколки брызнули с разные стороны.

Доната с уважением посмотрела на мать – вот это сила! Ей бы такую силу - но чего не дано, того не дано. По крайней мере, так объяснила ей мать. Давно, еще в то время, когда ничего желанней в мире не существовало, чем возможности так же легко оборачиваться Кошкой. Точить острые когти о дерево, а потом, грациозно изогнув спину, взбираться на неприступные деревья, рыжим ветром носиться по хрупким кронам и высокомерно оглядываться на тех, кто остался на земле.

Мать не считала нужным скрывать свои превращения. Может быть, она наслаждалась тем восторгом, что возникал у Донаты всякий раз, когда видела она это чудо. Быть одновременно и Кошкой и женщиной – волшебный подарок, который следовало бережно принимать из рук  скупердяйки - Судьбы. Поначалу мать отмалчивалась в ответ на бесконечные приставания маленькой Донаты. Потом коротко бросала «скоро». И, наконец, ответ на очередной вопрос «ну когда же, когда?», поверг Донату в состояние шока.

- Ты никогда не станешь Кошкой, потому что ты человек. Только человек.

Доната кусала губы, держа в горле долгий мучительный стон. В тот день, когда осознала она горькую правду: кому-то дано легкой тенью скользить среди густой листвы, а кому-то предстоит всю жизнь топтать землю, не видя ничего дальше собственного носа. Лишили, отобрали, вырвали изо рта роскошный обещанный подарок!

- Когда-то лесных Кошек было много, больше, чем сейчас в лесу обычных, - мать не стала тогда утешать ее. Просто положила ей руку на голову и сдержала легкий вздох. То ли разочарования, то ли сожаления о давно ушедших временах. – Лесной Дед заботился о нас. Не давал в обиду. Весь лес принадлежал нам… да и не только лес. Вот это «не только лес» и погубило Деда. Захотел старик многого, и получил… Как положено.  Отняли и то, что имел. Вот и бродит теперь в потерянном лесу неприкаянной тенью. Век Кошки недолог, тебе бы радоваться, что родилась человеком, а ты грустишь. Если встретишь Лесного Деда, после… Без меня. Привет передай от последней Кошки. Он знает меня. Рогнеда – имя мое.

С каждым разом превращения туда-обратно давались матери с большим трудом. И болью. Она стала прятаться в те мгновенья, когда природа брала свое. И не пыталась Доната подсмотреть специально, только получилось однажды случайно. Всеми силами сдерживая болезненный вой, мать каталась по земле, а кошачий хребет в человеческом теле разрывал ее пополам. Трещали кости, лопались кровеносные сосуды, но не получалось из скулящего от ужаса существа ни Кошки, ни женщины.

Прячась в густой листве, зажимая себе руками рот, Доната чувствовала: нельзя матери мешать  беспомощным сочувствием, нужно дождаться конца. Любого конца. И она дождалась. Мать в  последний раз выгнулась дугой. Волны судорог – от самой мощной до еле заметного содрогания оставили, наконец, измученное тело в покое. Только тогда Доната решилась и медленно подошла к матери. Огромные желтые глаза, затуманенные болью смотрели в небо. Губы дрожали, а изо рта выглядывали сформировавшиеся клыки.

- Все, - прохрипела мать и протянула Донате руку. Под изогнутыми когтями выступила кровь. - Кончилось мое время…

Вот и сейчас изогнутые когти мало походили на человеческие. Желтые глаза ловили отсвет Гелиона и в полутемной избе то и дело вспыхивали яркие огни.

- Поторапливайся, - мать бросила Донате заплечный мешок. – Быстрее пойдем, даст Свет, спасемся.

И сама торопливо набивала свой мешок: одежда, соль, лечебные травы, нож, крупа, огниво…

Дорога долгая, а все равно – всю избу со скарбом с собой не унесешь.

- Столько лет, столько лет держалась, - мать не могла опомниться оттого, что случилось утром. – Не знаю, что на меня нашло. Словно демон какой на ухо нашептал. Смотрю, молоденький такой мальчик, беззащитный, а я с тех пор как ты у меня появилась, на людей… Демон, тьфу, будь проклят…

Доната долго не могла взять в толк, зачем им нужно непременно бежать? Зачем перед долгой осенью бросать такую милую, такую родную избушку? Люди? Что могут сделать люди? Они мирно жили там себе, в деревне, а они тут себе, в лесу. И никто никому не мешал.

- Не знаешь ты людей, дочка, - мать ощерила белые клыки. – Добрые они до поры, пока их не трогаешь. А теперь жди: пойдут охотники с облавой, да с собаками. Поймают, церемониться не станут. Им без разницы: Кошки, демоны. Одинаково сожгут на костре. И меня. И тебя заодно. От греха подальше. Тем более что виновата я. Столько лет, столько…

Мать коротко взвыла и тут же взяла себя в руки.

Уже на ходу, приспосабливаясь к новым ощущениям – мать заставила ее одеться, и кожаные штаны, в отличие от льняной рубахи неприятно сковывали движения – Доната слышала, как мать бормочет себе под нос: «Молоденький совсем мальчик… Убить бы его, глядишь, когда еще нашли бы… и не нашли  бы… стара стала, стара». 

Поначалу двигались споро. Доната легко перебиралась через поваленные бурей деревья, помогая матери преодолевать очередное препятствие. Та злилась, но помощь принимала. Идти ей было тяжело. Только сейчас Доната обратила внимание на то, как внезапно постарела мать. Как выжелтилась сухая кожа, как заметна стала сеть глубоких морщин, что заботливо окружила огромные глаза, не оставив без внимания даже крохотный участок кожи. Время от времени мать открывала рот, кончиком языка ловя  порывы прохладного освежающего ветра.

Глава 3

- Кошачье отродье! – Сухонькая старушка билась о прутья клетки. Худая рука со скрюченными пальцами тянулась вперед. Добраться, дотянуться до ненавистных черных волос и рвать, рвать, оставляя в сжатом кулаке клочья волос вместе с кожей!

Доната обессилено закрыла усталые глаза и осталась сидеть там, где сидела. У противоположной стены клетки, пристроенной к бревенчатому сараю. От камней, которые швыряла в нее оголтелая орава детей не спасало. Но от протянутых в слепой ненависти  рук - сесть подальше – первое дело.

- Доченьку мою! – Старуха, схватившись за прутья, с недюжинной силой сотрясала клетку. -  Ты сожрала! Ты! Тварь! Доченьку… Прошлой весной похоронили. И кровь всю высосала до донышка! Привезли сюда, а она, кровиночка моя, высохшая вся, горлышко растерзано… И всю кровь… Кошачье отродье…

Злые слова перекатывались в голове, как прошлогодняя  фасоль в сухом коробе. Так ли обстояло дело на самом деле, как говорила старуха, Доната не знала. Да и где отыщешь правду сейчас? День проходил за днем, стараясь причинить ей больше боли, царапая острыми когтями незажившую рану. Была ли мать виновна в тех грехах, что спешили ей приписать? Вряд ли. Доната склонялась к мысли, что мать не причем. Не зря же всю дорогу повторяла с завидным упрямством «сколько лет держалась, а тут»…

Мало ли смертей в деревне случается, кого русалка утащит, кого звери дикие загрызут, кого и вовсе Лесунья заприметит да жизни лишит. Не говоря уж об Отверженных, не к ночи будут помянуты… Во всем обвиняли мать.

А мать лежала в земле, придавленная могильным камнем и достать ее уже не могли. Значит, за все смерти придется ответить ей, Донате. Спасибо хоть, могилу не стали тревожить. Знают: потревожь душу, будет потом не упокоенная по земле бродить, сколько бед принесет. С такой не каждая знахарка и справится.

Видела Доната и местную знахарку. На следующий день после того как привели ее и в клетку посадили. Маленькую старуху с закрытыми бельмами глазами подвели к клетке двое мужиков.

- Посмотри, Наина, что за тварь мы поймали, - пробасил высокий бородатый мужик, а посмотрел на Донату. И столько кровожадного ожидания скорой расправы было в том взгляде, что Доната, непривычная еще, дрогнула и отшатнулась.

- Рада бы посмотреть, Мокий, да не дал Отец света видеть, - ворчливо заскрипела старуха и повела крючковатым носом.

- Прости, Наина, - с готовностью извинился Мокий. – Сказал не то. Тебе решать, кошачье отродье мы поймали, или другое что.

Старуха молча стояла перед клеткой. Белые глаза щурились. Издалека могло показаться, что она действительно высматривает что-то на лице Донаты. Сизый нос с кровеносными сосудами задвигался из стороны в сторону. Она долго молчала.

Мокий переминался с ноги на ногу, безуспешно ожидая ответа. Грудь, густо поросшая шерстью, виднелась в отворотах не по-деревенски яркой рубахи. Устал ждать не только он. Порывисто вздохнула и Доната, ожидая решения собственной участи. Хотя, собственно говоря, что она хотела услышать? Конец един. Сожгут ее через месяц в День Раскаяния. Когда каждый должен повиниться перед Отцом во всех грехах, совершенных за год. Вот и попросит деревня прощения, возложив для верности на алтарь ее сожженные косточки…

Или что там от нее останется. Еще и приговаривать будут: если солгали мы тебе Отец в раскаянии своем, поступай с нами так, как мы поступаем с врагом своим. Такую, по крайней мере, страшную сказку рассказывала однажды мать.

Да… сказку… мать…

Старуха молчала.

Доната перевела взгляд на второго мужика, приведшего знахарку. Жилистый, нелепый как колодезный журавль, он стоял поодаль. Поймав его взгляд, Доната невольно провела рукой по шее. Тот заметил и злорадная ухмылка искривила тонкие губы.

Мужика звали Вукол. Это он первым вышел на поляну, где перед могилой матери сидела на коленях Доната. Она услышала лай собак гораздо раньше того, когда удерживая рвавшихся с поводков псов они – торжествующие, не считавшие нужным сдерживать злобу – появились в поле ее зрения. Доната не двинулась с места. Сидела, глядя прямо перед собой, и такая тоска царила на сердце, что не смогли ее вывести из состояния полной отрешенности ни рычание собак, ни скалящиеся в радостных ухмылках лица охотников, ни даже пощечина вот того самого Вукола, что откинула голову назад.

Она, наверное, должна быть благодарной им за то, что не убили сразу. Что надели на шею железный обруч, звонко щелкнувший потайным замком – это его невольно искала ее рука, привыкшая за три дня пути поправлять клятый ошейник -  и на цепи, торжественно, как одержимую демоном, ввели в деревню. Она должна им сказать спасибо – наверное – что вместо камней на нее обрушился град ругательств и плевков. Что всего лишь железный ошейник сдирал кожу до крови,  а голова все еще на месте.

- Оставьте нас, - скрипнула старуха и Доната вздрогнула. Так порой дома скрипела немазаная дверь, а маленькая Доната, устав от одиночества, пыталась распознать в том скрипе звуки человеческой речи.

Мужики не заставили просить себя дважды. Благоразумно отступив подальше, они застыли, недружелюбно поглядывая в сторону клетки. Словно Доната могла раздвинуть железные прутья и причинить вред их драгоценной знахарке.

- Да, девка, напутано у тебя. Сразу не разберешь, - старуха задумчиво покачала головой, но ответных слов не ждала. – То, что ты не Кошачье отродье, ясно. Не пойму, зачем Рогнеда держала тебя у себя. На черный день, что ли?

Глава 4

Оставалось недоумевать, почему мать ни разу не обмолвилась об истинном устройстве мира. Не знала? Нет, она не могла не знать. Она ведь так и сказала перед смертью, дай Свет памяти... «Я не мать, чтобы пожелать тебе вечного счастья». И Доната нисколько в том не сомневалась, что будь она ее настоящей матерью, непременно пожелала бы счастья. Она – Кошка, а не какой-нибудь человек, который перед смертью собственному сыну желает «не знать покоя».

Теперь становилось понятным и бережное, чтобы не сказать больше, отношение к старикам, и злорадные слова знахарки Наины «захочешь проклятье наслать перед смертью и ничего у тебя не получится – родственников нет».

Рассказу Ладимира Доната поверила безоговорочно. Многое становилось понятным. Одновременно простым, сложным и…

Страшным.

Последнее слово умирающего, адресованное близкому родственнику, становилось Истиной. Становилось его судьбой, его счастьем или проклятьем. Далеко не каждому случалось изречь Истину. Иные умирали молча, иные болтали неумолчно, но перед смертью на них так и не сходило Озарение, позволяющее изречь последнее слово, или Истину.

Бабушку Ладимира считали склочной старухой. Перед смертью за ней бегала вся семья, выполняя ни то, что желание – любой каприз. Боялись, скажет такую Истину, что не поздоровится. Старуха болела долго, угрозами близкого проклятья измучила всех – да во многих семьях так и бывает. Пугала сильно. Бывало, поймает маленькую сестренку Ладимира и шепчет ей на ухо: скажу Истину, так вовек замуж не выйдешь, старой девой помрешь, будут от тебя мужики как от прокаженной шарахаться. Сестренка слезы сдерживает, а старуха смеется. Мать Ладимира только что ноги ей не мыла да воду не пила – за детей боялась. А перед смертью на старуху Озаренье сошло и сказала Истину – матери Ладимира досталась. Жить тебе, Магда, долго и ни разу болеть не будешь. Сказала и умерла. С тех пор мать Ладимира ни разу и не болела, избавилась и от тех хворей, что с юности ее мучили.

У соседей по-другому было. Девчонка у них, дочь Мокия, маленькая умирала. Ее в лесу Кошка задрала…  А может и не Кошка, раньше-то считалось обычные лесные кошки на нее напали. Девчонка мучилась сильно. И знахарка ее не спасла. Сохнуть стала, почернела вся. А ночью Озарение на нее сошло и сказала Истину. А дело, надо сказать, летом было. Мама, говорит, порадуешься завтра, выйдешь во двор – а там снег. Наутро деревня просыпается – кругом снег лежит, белый пушистый. Радость была детворе. А мать ее говорит: привет вам от доченьки моей.

Вот и Наина. Никаких таких способностей, чтобы знахаркой быть, у нее не было. Сестра ее в тяжелых родах умирала. Ждали, про новорожденную Истину скажет, а она сестре говорит: будешь знахаркой великой, только ослепнешь. Наина, когда услышала, в голос выла – зрение отдать за дар Тайный – еще поищи охотников.

А у Родимира, что через два дома живет, удивительное случилось. Брат у него был, только с ранних лет в семье не жил. Сорвался с места и уехал с торговым обозом в город. С тех пор ни слуху о нем, ни духу. Поговаривали, правда, к разбойникам подался, но доподлинно никто сказать не мог. Много лет прошло, уже и Родимир стал забывать, что у него брат был. И вот, представь себе, просыпается он однажды, а на столе сундук кованный стоит, а в нем золотишка видимо-невидимо. Серьги женские, браслеты, кольца, словом, побрякушки разные. Хотел от деревни утаить,  да баба у него болтливая, Пистемеей зовут. Проболталась. Наина говорит, если б вся кровь, что за то золото пролита, выступила бы на нем, так захлебнулся бы Родимир в избе своей.

Правда, не принесло то золото счастья. Повез его Родимир в город – кому понравится проклятое у себя держать? Повадятся покойники ходить, тут и всей деревне конец. Да у города его разбойники и порешили. А еще через год к Пистемее мужичок хлипкий приходил, да и шепнул украдкой, дескать, помер брат Родимира года два назад – с ножом под сердцем не больно-то поживешь. А награбленное пропало. Подельники рвали и метали, а толку-то?

А вот еще у Кристы, что у самой околицы жила, так с ней и вовсе страшная Истина приключилась…

Но что там у Кристи приключилось, Доната не слышала. Все поплыло перед глазами, дурманил голову запах свежескошенного сена под войлочной подстилкой, баюкал тихий голос Ладимира…

Проснулась Доната как от толчка и успела испугаться. Было так темно, что в первый момент она не поняла, где находится. Долгожданная свобода пропахла липким запахом подземелья, что холодным потом выступил на лице. Еще  у нее имелись каменные стены, сочащиеся влагой, и низкий потолок. Но, несмотря ни на что, то была свобода.

Облизнув сухие губы, девушка прислушалась: где-то рядом должен находиться Ладимир. Она сдержала дыхание, но стояла оглушительная, давящая на уши тишина. Мысль о том, что где-то рядом у входа в пещеру, распахнула свою жадную пасть бездна, заставила Донату содрогнуться.

- Ладимир, - позвала она и поразилась, насколько жалко прозвучал ее голос.

В ответ – тишина.

- Ладимир, - громче позвала она, еще надеясь, что он крепко спит.

Но пещера молчала, храня свои тайны. В том, что их было много, Доната не сомневалась. В таком ужасном месте, пропитанном стонами, проклятьями, слезами, встретил страшную кончину не один человек. Стены слышали все: от бравады, за которой скрывался страх обреченного, до  предсмертных хрипов. Может, до сих пор в глубине колодца бродят неприкаянные души, виновные в самом тяжком грехе – смертоубийстве. И тот душный, спертый воздух, которым она дышит, что веками оставался неизменным – прежде вдыхали люди, объятые смертельным ужасом.