Что тебе я сделала? (СИ)

Глава 29

Свербящее ощущение полного провала и безвозвратного проигрыша распирает грудь и явно давит на мозг. Я зол на себя до отвращения, до омерзения пьян и ко всему прочему — возбужден до ломоты в теле. В голове — бедлам, сожаление затапливает меня с головой.

Я все сделал неправильно. И, разумеется, все испортил.

Тоненькая фигурка Али в красной куртке — голова запрятана в высокий воротник, плечи сгорблены, руки утопают глубоко в карманах — удаляется от меня все быстрее и быстрее. Остаться на месте и не рвануть следом за ней в ту же секунду куда тяжелее, чем можно подумать со стороны.

Просто-напросто разжать руки и выпустить Алю, освободить ее от себя и своих признаний в моем нынешнем состоянии было практически невозможно. Страх и нетерпение повели меня неверным, катастрофически ошибочным путем. Я поспешил. Переборщил с признаниями и заявлениями и получил закономерный результат.

Дать Але сейчас эту небольшую фору, позволить установить дистанцию, физическую и умозрительную, — единственный мой благоразумный поступок за сегодня. Во мне накопилось слишком много и сопротивляться ядовитой смеси, отравляющей душу и мешающей адекватным решениям, получается далеко не всегда. Сегодня я в очередной раз феерично облажался.

От виска к виску набатом раскатывается одна и та же паническая мысль: «Ты опоздал. И не просто опоздал — ты сам лишил себя всех шансов еще в вашу первую встречу в ресторане. Такое не прощается и не забывается. От таких, как ты, любая нормальная девушка предпочтет держаться подальше».

Я резко выдыхаю и растираю лицо заледеневшей на декабрьском ветру ладонью. Жаль, вокруг нет снега: закопаться в него по самую шею было бы эффективнее. Протрезветь необходимо в срочном порядке.

Страх и паника носятся по моим внутренностям пагубным вихрем. Натянутые до предела нервы, раскачиваясь на беспокойном ветру, вибрируют, передавая по телу неприятные импульсы, побуждающие действовать здесь и сейчас, наплевав на последствия.

Вопреки всем разумным доводам, постепенно выталкивающим алкогольный туман за пределы головы и полученным на десятках переговоров навыкам: где стоит надавить, а где вовремя отступить, — я едва держусь: мне хочется нагнать Алю сию секунду, сжать ее в объятиях и не отпускать, пока она не поверит моим словам и чувствам. Пока она не захочет быть со мной.

Если исключить чувства из уравнения, то итог для моих идиотских желаний напрашивается более чем закономерный. Но я отказываюсь с ним мириться.

Я не готов поверить, что между нами все потеряно безвозвратно. Как и в бизнесе, я продолжаю искать варианты выхода из кризиса. Они есть всегда, кто бы ни утверждал обратное.

Пусть не сегодня. Пусть даже не завтра, но я отыщу решение. Потому что четырех с половиной месяцев, прожитых на расстоянии от Али, мне более чем хватило, чтобы осознать свои давно зревшие чувства.

В мыслях снова нарисовывается слово «поздно». Качнув головой, я делаю первый шаг вперед. Пора догнать Алю и хотя бы посадить ее в такси — большего она мне не позволит.

Красную куртку хорошо видно даже в полумраке, расстояние между нами плавно сокращается. Действие алкоголя постепенно сходит на нет, с каждым шагом сознание крепнет и проясняется. Контролировать тошнотворный ужас, гуляющий в крови, теперь легче.

Легче до тех пор, пока Алин крик не разбивает тишину местного двора. Я срываюсь на бег и подлетаю к ее скорчившейся от боли фигурке меньше чем за минуту.

— Что?! — Страх и паника расползаются по телу липкими иномирными чудовищами, но их яд меня не берет: я давно научен жизнью действовать в критических ситуациях без промедления на собственные эмоции. — Где болит? Аля, ты слышишь меня?

— Ж-живот. — Белые, как мел губы, почти не двигаются. Лицо искажено страданием, глаза крепко зажмурены. Осев в моих руках, Аля, кажется, боится даже вдохнуть — до того ей больно. — Внизу.

— Низ живота. Я понял. Сейчас. Сейчас, Аля.

Мой мозг разгоняется до сверхскоростей. Анализирует ситуацию, возможные риски и варианты решения. Этот процесс налажен уже давно. С тех пор, как я лежал в грязном снегу не в состоянии пошевелиться и ничем не помог Мише.

После был отец и два его инсульта. Затем мать и ее попытка расквитаться с жизнью.

Я знаю, сколько едет скорая. Знаю, что сказать диспетчеру, чтобы отправили срочную бригаду. Но мы в центре столицы в час-пик выходного. И ближайшая станция скорой помощи не меньше чем в двадцати минутах езды в одну сторону.

— Нужно в частный центр, — говорю я вслух и, не теряя времени, срочно вызываю такси. Нам сказочно везет: машину назначают моментально, ожидание — две минуты. — Тут совсем рядом, слышишь?

Аля слабо кивает. Ей явно становится хуже, и столь быстрая отрицательная динамика успешно пробивает наработанную годами защиту. Телефон в моей руке дрожит.

— Сможешь идти? — спрашиваю, прижимая Алю крепче. — Или мне лучше тебя понести? Я боюсь сделать тебе больно.

В ответ Аля медленно открывает глаза. Затуманенный взгляд вяло и расфокусировано охватывает мое лицо, словно его обладательница уже с трудом понимает, о чем я спрашиваю.

— М-меня к-как б-будто… — К моему ужасу, у Али начинают стучать зубы. Тело в моих руках теперь ощутимо потряхивает. — Ка-а-к б-бу-у-д-д-то ра-а-с-с-пи-и-ра-ет, — выдыхает Аля с трудом. — К-как ш-ша-ар.

Я не знаю, что могут значить подобные симптомы. Что вообще могло произойти за одну гребаную минуту?

Решившись, я прячу телефон в карман, обхватываю Алю понадежнее и предупреждаю:

— Я сейчас тебя подниму, так будет быстрее.

Аля кивает с задержкой. Я не уверен, что она восприняла смысл мной сказанного в полной мере.

Рывок — и Аля у меня на руках. Ее губы случайно прижимаются к моей шее ледяным поцелуем, и я холодею.

— Ты как? — Мой голос, несмотря на подбирающийся к горлу страх, звучит уверенно и спокойно. Как у знающего что делать человека, коим я ощущаю себя все меньше и меньше от минуты к минуте.

До тротуара остается всего несколько шагов.

Наконец, стоим прямо под ослепительным сиянием фонарей. Аля едва реагирует на непривычный после полутьмы двора свет — не моргает и не жмурится.

Каждый взгляд на дорогу в поиске направляющейся к нам машины дается мне тяжело. Я боюсь выпустить Алю из вида даже на секунду.

Такси приезжает с опозданием в минуту. Уложив Алю на заднее сидение и кое-как уместившись рядом, я срываюсь на подозрительно посматривающего в нашу сторону и не торопящегося трогать водителя:

— Ты не видишь, что ей плохо? Поехали срочно. Любые чаевые — только быстрее.

Тот, будто очнувшись от колдовского сна, кивает:

— Да, конечно-конечно.

Я уже занят другим. Интернет, к счастью, ловит без перебоев и номер телефона ближайшего медцентра — именно до него я несколько раз подвозил дядю в прошлом году, — находится за секунду. Пусть мы и приедем туда через пять минут, звонок явно ускорит процесс.

Не сводя взгляда со свернувшейся в комок Али, я нервно считаю гудки. Один, два, три, четыре…

Девушка-администратор, ответившая на звонок, если и ошеломлена вываленной на нее информацией, реагирует тем не менее быстро и четко:

— Постарайтесь держать пациентку в сознании, — рекомендует она ровным тоном, — и не допускать резких движений. Врачи встретят вас у шлагбаума и помогут.

Кивнув, я заканчиваю разговор, впервые за четверть часа испытывая подобие облегчения. Ситуация под контролем. Нам помогут. Все будет нормально.

— Аля? — зову я тихо и склоняюсь к ней. — Аль?

Я не сразу понимаю, что она без сознания. Только всмотревшись в ее лицо в свете дорожных огней, замечаю ставшее более расслабленными черты лица и общую неподвижность.

Сердце замирает. Я пытаюсь привести Алю в чувство, но ни хрена не выходит.

Когда таксист сворачивает к шлагбауму, я тут же вылетаю из не успевшей окончательно затормозить машины. Врачи с каталкой уже здесь.

Сыпя вопросами о симптомах и состоянии, они одновременно теснят меня в сторону. Я отвечаю на автомате, не сводя взгляда сначала с салона, а затем с фигурки Али, которую осторожно переносят врачи.

Про меня тут же забывают. Схватившись за каталку, врачи увозят Алю к клинике.

— Эй, мужик, — летит мне в спину, когда я устремляюсь за ними. — А чаевые?

Во мне нет сил поразиться чужой алчности. Нащупав в кармане наличные, я даже не оборачиваюсь — кидаю деньги в сторону.

Надо — подберет. Мне плевать.

Забежав в холл, я успеваю увидеть лишь спину одного из врачей. Каталка с Алей скрывается за поворотом.

Следующие полчаса я мечусь по приемной под десятком любопытствующих глаз рядовых пациентов. Хотя клиника частная, врачи не спешат посвящать меня в подробности в лучших традициях государственной медицины.

Администратор — девушка, с которой я говорил по телефону, — явно пытается мне помочь. Отвлекает на заполнение бумаг, приносит чай, уверенно обещает, что все будет хорошо. По этим ее словам мне ясно одно: она еще не встречалась в жизни с трагедией. Иначе не обещала бы то, что обещать нельзя никогда и никому.

— Марк Анатольевич?

Я резко оборачиваюсь. В дверном проеме одного из дальних кабинетов стоит женщина-врач лет тридцати. Что-то в ней сразу сообщает, что тратить ее время зря совершенно не стоит.

— Да?

— Пройдите в кабинет, — просит она.

Едва за моей спиной закрывается дверь, она быстро представляется и сообщает:

— По результатам проведенной диагностики у Альбины Владимировны выявлена апоплексия правого яичника.

— Апоплексия? — переспрашиваю я отупело. — Что это значит?

— Разрыв яичника, — поясняет она на удивление терпеливым тоном. — Сейчас мы забираем ее на срочную операцию. Как только операция будет завершена, вам позвонят как контактному лицу.

— А…

Покосившись на часы на стене, хирург не дает мне закончить:

— Администратор расскажет вам, что привезти и когда можно будет навестить Альбину Владимировну. Мне пора возвращаться. Пациентку уже готовят к операции.

Ждать, а не действовать — вот, что по-настоящему мучительно. Получив обещанные инструкции от администратора и беспомощно пометавшись по холлу клиники еще с полчаса, я наконец выхожу на улицу, сжимая в руках Алину сумку как особую драгоценность. Словно та связывает меня и ее невидимой нитью, выпустить или порвать которую ни в коем случае нельзя.

Бред и сентиментальщина — и тем не менее я перехватываю доставшуюся мне на хранение вещь и бережно прижимаю к груди, пока дожидаюсь такси. Уезжать нет ни малейшего желания. Мне бы куда легче было остаться здесь в ожидании новостей, однако вовремя вспомнилось, что в Алиной квартире в полном одиночестве дожидается свою хозяйку Бусинка.

Будет ли она рада моему визиту? Очень сомнительно.

Судя по нашей прошлой встрече я забыт, вычеркнут из памяти на все девять кошачьих жизней (вполне справедливо, если подумать) и больше не считаюсь даже запасным хозяином, — но поесть, надеюсь, Бусинке это не помешает. Алю, когда она придет в себя после операции, котоголодовка не обрадует точно.

Я на сто процентов уверен: будь она сейчас в сознании, потребовала бы от меня в первую очередь навестить ее любимую шерстяную королевну и накормить. К счастью, эту малость реально исполнить в ближайший час.

В прогретом салоне такси меня, продрогшего и взвинченного, развозит до состояния туннельного восприятия. Мысли проносятся мимо, как частицы в Адронном коллайдере, и, сталкиваясь, взрываются перед внутренним взглядом сценами одна хуже другой. В вынужденном бездействии невозможно не думать о плохом.

Поиск информации в интернете — заведомо плохая идея, но я все-таки вбиваю в поисковик «апоплексия яичника» и «лапароскопия». Честь и хвала автоисправлению: сам я изначально набрал оба термина с ошибками. Ожидаемо, статьи, даже написанные сухим медицинским языком, скорее укрепляют мои страхи, чем развеивают их.

Фразы вроде «кровотечение в брюшной полости», «большая потеря крови» и «потенциально летальная ситуация» карабкаются мерзким холодком по спине к загривку, а затем щупальцами сжимают виски. Перед глазами будто плывет, и воспринимать остальную, в разы менее пугающую информацию выходит с трудом.

Прежде всего потому, что еще ни одна критическая ситуация за мою жизнь не разрешилась хэппи-эндом. Сердце болезненно бьется в груди, во рту сохнет, легкие сокращаются через сопротивление. Водитель поглядывает на меня в зеркало заднего вида, как на потенциального психа, и в этом недалек от истины.

Я боюсь, как не боялся уже очень давно.

Скоро машина останавливается в уже знакомом мне дворе почти на окраине. Отыскав в сумке Али ключи, я иду по неосвещенной дорожке к подъезду.

На улице дубак, так что желающих прогуляться перед сном нет. Даже собачники будто вымерли — вокруг ни души. И от этого, особенно заметного в тишине одиночества паршиво до невозможности.

На миг я даже соблазняюсь идеей позвонить Лехе или дяде, однако отказываюсь от нее столь же быстро и решительно. Слишком многое придется объяснять — никто из них не знает ни о моей тупой мести, ни о нашей с Алей судьбоносной встрече в ресторане.

Наверное, последнему стоит исключительно радоваться. У меня еще есть шанс познакомить Алю с оставшейся частью своей семьи как положено. Склеить уцелевшие осколки воедино. Если появится шанс.

Лежавшая калачиком прямо на пороге Бусинка явно разочарована моим появлением: круглые глаза разбегаются по сторонам и несколько раз с надеждой возвращаются к виднеющемуся в дверном проеме подъезду, где так и не возникает ее хозяйка, которую мы оба ждем. Впрочем, разочарование не становится помехой кошачьему аппетиту, чему я крайне рад: расскажу Але при первой же возможности.

Поставленные в углу кухни миски, если верить обеспокоенному облику Бусинки, абсолютно пусты. На деле же в обеих всего лишь видно дно в самом центре. Я растрясаю уже имеющийся корм и отправляюсь на поиски пачки — подсыпать свежих вонючих зерен придется в любом случае.

Корм находится в ближайшем верхнем шкафчике. Окинув взглядом сделанные Алей запасы, я невольно присвистываю: пять пачек дорогого итальянского корма и пара коробок с паучами влажного занимают все свободное пространство.

— Булка, — обращаюсь я к Бусинке со всей серьезностью, — голодная смерть тебе точно не грозит. Ты очень зажиточная кошка.

Навострив уши, она внимательно выслушивает мой комментарий, а затем, потеревшись боком о ноги, с вполне ясным намеком подходит к мискам. Терпение не ее сильная сторона.

Снабдив Бусинку свежим кормом и чистой водой, я в очередной раз проверяю молчащий телефон. Ни одного нового входящего. Алю, разумеется, еще оперируют.

Тревога сжирает меня поедом. Я принимаюсь бродить по крошечной квартирке от стены к стене. Только бы убить время.

На автомате заглядываю в холодильник, хотя не испытываю ни голода, ни жажды. Также бездумно закрываю.

И открываю снова. Что-то зацепило мой взгляд.

Повторный и более вдумчивый осмотр проясняет ситуацию в мгновение ока. Я подсознательно заметил более чем красноречивую разницу наполнения.

Если Бусинка завалена лучшей едой из возможных для ее вида, то с человеческой пищей дела обстоят… иначе. Мой взгляд снова и снова пробегает по полупустым стеклянным полкам, пока челюсти невольно сжимаются сильнее необходимого.

Нет, Альбина не голодает. В холодильнике есть базовый набор продуктов, но вот марки и отсутствие какого-либо разнообразия показательны.

Аля экономит. И экономит сильно.

Чрезмерные запасы корма, обнаруженные ранее, теперь не кажутся мне смешной заботой гиперответственной котовладелицы. Это предосторожность на случай нового безденежья.

Чертыхнувшись сквозь зубы, я закрываю холодильник и подхожу к окну. От невозможности избавить себя от себя же тошно как никогда.

Невольно мне вспоминается, с какой дотошностью Аля изучала информацию о кошках перед появлением Бусинки. Даже за те короткие эпизоды — перерывы между моими командировками по франшизам, — в которые мы ночевали вместе, я узнал о содержании домашних животных больше, чем за всю прошлую жизнь.

Почему еще тогда я не понял, что не будет так загоняться тупая мажорка? Почему посчитал очевидные заботливость и ответственность ее натуры — блажью и притворством, игрой в хорошую девочку? В моей жизни не было ни одного человека, относящегося к животным с подобным уровнем внимания.

Вот и теперь Аля экономит на себе, в то время как Бусинке предназначается только самое лучшее. Экономит и ограничивается себя во всем. Из-за меня.

По ощущениям я провожу вот так, всматриваясь в темный двор и прокручивая в голове все свои ублюдские поступки, не больше нескольких минут. В реальности же проходит куда больше времени.

Когда оставшийся в кармане телефон начинает вибрировать, я вздрагиваю и прихожу в себя. Звонят из клиники.

— Марк Анатольевич? — В динамике звучит голос хирурга — женщины, с которой я говорил в кабинете. — По поводу Альбины Владимировны.

— Я слушаю.

— Операция прошла по плану, — сообщает она размеренно. По ее тону совершенно невозможно понять, «по плану» — это «великолепно, без осложнений и ущерба здоровью» или «пациентка жива и на том спасибо». — Альбина Владимировна стабильна, приходит в себя после операции.

— С ней все хорошо?

— Да, конечно. — Врач будто удивлена. — Потребовалось вмешательство более обширное, чем мы предполагали изначально, но все в рамках стандартной процедуры. Подробнее я все обсужу непосредственно с Альбиной Владимировной, — добавляет она предупредительно, словно способна на расстоянии слышать заголосившие в моих мыслях вопросы. — Вы сможете навестить ее завтра.

— Да, я понял. Спасибо.

Попрощавшись, хирург отключается. Я же стою с зажатым в руке телефоном еще долго. Как бы ясно мне ни было, что ехать в клинику прямо сейчас совершенно бесполезная затея, не сорваться с места — задачка со звездочкой.

Прослонявшись по гостиной еще немного, я сажусь на диван и растираю онемевшее лицо. Облегчение, наступившее после разговора с врачом, имело краткосрочный эффект.

По всем правилам приличия мне стоит убедиться, что Бусинка обеспечена едой и питьем до утра, а после убраться восвояси. Только покидать квартиру Али отчаянно не хочется. Даже в этих обезличенных стенах наемного жилья есть что-то от нее, какое-то неуловимое для сознания присутствие.

Рассмеявшись над собственной слабостью, я шумно вздыхаю. Нахожу рукой телефон и делаю пару фоток задремавшей у стакана с водой Бусинки. А затем открываю давно заброшенный диалог с Алей и пишу, не позволяя себе передумать:

«Привет! Не знаю, заглянешь ли ты в телефон раньше, чем я смогу тебя навестить, но на этот случай небольшой отчет: Бусинка накормлена, напоена и полностью довольна своей жизнью. Насколько это возможно, когда рядом нет тебя».

Я решительно нажимаю стрелочку «Отправить» и, усмехаясь, качаю головой. Наверное, я жалок.

Аля, конечно, не отвечает ни через десять минут, ни через полчаса. Наверняка она спит и более-менее оклемается только к утру.

Я заставляю себя выпустить телефон из рук. В ванной несколько раз погружаю лицо в полные ледяной воды ладони, пока последние, наиболее мерзкие отголоски бывшего опьянения не сходят на нет.

Не помешало бы сгонять в душ, но наглеть настолько и шариться по Алиным вещам для собственных нужд уже чересчур. Достаточно и факта моей ночевки.

Сдернув с дивана используемый в качестве покрывала плед, я накрываюсь им до самой головы и, потянувшись, подхватываю с пола подошедшую поближе Бусинку. Она на удивление не против остаться у меня под боком.

Я решаю счесть ее благосклонность за хороший знак.

О них с Алей некому позаботиться. Я намерен это исправить.