Цветы для первого свидания

—Опя-а-ать!!! – гневно выкрикнула Алена и запустила в стену кухни пакетом с батоном-нарезкой. – Паразитка!!! Ну, погоди, Зинка!!! Ты еще пожалеешь...

Последние слова разъяренная молодая женщина выкрикивала уже на лестничной площадке. Она резвокрылой птицей взлетела на верхний этаж и принялась названивать в квартиру, которая находилась прямехонько над ее собственной. Через пару минут дверь распахнулась, и перед Аленой оказался незнакомый мужчина в синих, чрезмерно блестящих трениках, что сразу и бесповоротно выдавало их рыночное происхождение, и в черной майке, тоже наверняка паленой.

– Где Зинка?!! – гаркнула Алена, не дожидаясь ответа, отодвинула Черную Майку в сторону, внеслась в квартиру и оторопело остановилась на пороге комнаты. Зинкина комната совершенно не походила на Зинкину комнату. Если бы квартира Короедовой не находилась на последнем этаже, Алена даже решила бы, что, ослепленная гневом, нечаянно поднялась этажом выше.

Она обернулась к Черной Майке и, совершенно неизвестно зачем, все-таки спросила:

– Это... разве... не сто пятьдесят шестая квартира?

– Сто пятьдесят шестая... – растерянно заверил ее Черная Майка.

– Да?! – удивилась Алена, еще раз внимательно оглядела пустые секции незнакомой мебельной «стенки», без всякой системы наваленные на полу объемные тюки с вещами и спросила, хотя уже понимала, что подлюга Зинка среди этих тюков обнаружена не будет. – А где Зинаида Михайловна? Ну... которая... Короедова...

– Зинаида Михайловна... она, знаете ли, переехала... Мы с ней обменялись квартирами...

– Обменялись квартирами, – повторила Алена. – Ага... Зинки, значит, нет...

– Нет! – Черная Майка очень обрадовался, что незнакомка наконец все правильно поняла и немедленно же уберется туда, откуда так лихо принеслась.

Но Алена так просто сдаваться не собиралась. Что же это получается? Получается, что вместо Зинки теперь этот паразит в майке будет заливать ей кухню! Щас! Она будет ремонтировать, а они с Зинкой – заливать? Алена обрадовалась, что испарившаяся было злость накатила на нее новой волной, причем гораздо круче первой, и рявкнула громче прежнего:

– Если вы думаете, что сможете безнаказанно заливать мне кухню, то здорово ошибаетесь!!!

– Я не заливал! – Черная Майка даже приложил к груди руки, чтобы его слова звучали убедительнее, но убедить ворвавшуюся в его квартиру фурию было невозможно.

– А кто?! Зинка, сами говорите, переехала. Значит, вы! – И Алена выбросила в его сторону указательный палец правой руки, как красногвардеец с известного плаката «Ты записался добровольцем?».

Черная Майка тут же добровольно вызвался сходить на собственную кухню и проверить, не забыл ли он ненароком закрыть кран. Алена пошла за ним след в след.

Кран на кухне был закрыт, но на полу под раковиной поблескивала большая лужа.

– Ага!!! – радостно вскричала Алена. – Лужа!! А говорите, что не заливали!

Черная Майка, бросив на нее быстрый и неприязненный взгляд, присел на корточки и потрогал рукой черное изгибающееся колено водяного слива. Рука оказалась мокрой.

– Мокрая!!! – опять обрадовалась Алена.

Мужчина выпрямился, потирая в раздумье подбородок, а потом проронил в пространство:

– И ведь не сказала мне, что тут все гнилое...

Алена сатанински расхохоталась и наставительно заметила:

– Так проверять надо было! Это ж Зинка! У нее ж и унитаз ни к черту!

– Что?! Тоже течет?!

– А то!!!

Черная Майка бросился в туалет. Алена решила переждать в кухне. Все-таки в туалете тесновато. Через положенное время она с большим удовлетворением услышала, как изысканно бранится ее новый сосед. Она прошла в коридор, потом решительно сунула голову в тесное помещение и сурово спросила:

– Ну что? Ремонт будете делать или как?!

– А, собственно, почему я должен делать ремонт?! – возмутился наконец Черная Майка. – Я же не знал, что тут все разваливается!

– А вы мужчина или кто?! – еще более возмущенно спросила Алена.

– В каком смысле?! – встрепенулся новый сосед.

– В том самом! Разве настоящий мужчина мог бы не глядя выменять себе текущий унитаз?!

– А... а это не ваше дело! У меня других забот был полон рот!

– Да все заботы в конце концов сами себя исчерпают, а унитаз будет нужен всегда! – философски изрекла Алена. Она сказала чистую правду, но Черной Майке эта правда почему-то очень сильно не понравилась, отчего у него весьма некрасиво побелел кончик носа.

– Слушайте! А не пошли бы вы... со своим унитазом! – крикнул он.

– Вот еще новости! – рассердилась Алена. – С моим! Да если бы унитаз был мой, я бы ни за что не допустила, чтобы он тек на соседей! А вы допускаете!

– Я не допускаю! Я тут всего второй день живу! Я не знал!

– Незнание не освобождает от обязанности ремонтировать мне кухню!

– Какого черта ее ремонтировать?!! – Сосед так оглушительно рявкнул, что Алена едва не присела от неожиданности, но тут же взяла себя в руки.

– Такого! Я ее месяц назад покрасила самой дорогой эмульсионкой в три слоя, а вы мне ее снова всю изгадили!

– Неужели вы не понимаете, что сначала надо менять сантехнику, трубы... а потом уж и ремонтировать!

– Так меняйте! – согласилась Алена.

– Нет...

– Как это... То есть... Вы хотите сказать... – задохнулась от возмущения Алена.

– Да нет же! Я не про то... И вообще! Прекратите орать! В ушах уже звенит...

Черная Майка вышел из туалета, тщательно прикрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и сказал:

– В общем, так! Денег на новую сантехнику у меня сейчас нет, но... – Он резким жестом остановил Алену, которая собиралась очередной раз возмутиться. – Но я постараюсь не причинять вам неудобств. Таз под раковину подставлю или... еще что-нибудь придумаю...

– А в туалете? Там никакой таз не поможет!

– Я же сказал: что-нибудь придумаю, но не сию же минуту!

– А я, значит, живи среди грязных потеков на потолке, пока вы думать будете, да? – взвилась она.

– Ну... потерпите, пожалуйста. – Черная Майка сменил тон на просящий. – Согласитесь, что действительно бессмысленно белить потолок, пока текущие трубы будут на своем месте.

Алене очень не хотелось с этим соглашаться, но пришлось. Против логики не попрешь. Какого черта белить, если эти паршивые трубы будут продолжать себе течь... И без того она уже здорово потратилась на эмульсионку в три слоя...

Вернувшись в свою квартиру, Алена с отвращением оглядела мокрый потолок над раковиной, потом подняла с пола батон, вытащила из целлофана горбушку и сунула себе в рот. Ну Зинка и стерва! Даже не сказала, что переезжает! Специально! Во-первых, чтобы не заморачиваться с Алениным туалетом. Кухню-то Алена сама себе побелила. Не ждать же эту змеищу! А вот туалет гражданка Короедова обещала покрасить: и потолок во встроенном шкафчике, где, собственно, и течет, и дверцы этого самого шкафчика. Вот тебе и покрасила! Во-вторых, буквально на прошлой неделе Зинка брала в долг двести рублей. Жди теперь – не дождешься! Вот ведь не хотела Алена давать, как в воду глядела! В-третьих, теперь сверху будет жить жалкая Черная Майка. Что в этом хорошего?! С Зинкой хоть иногда можно было посидеть на кухне, покурить, поболтать о том о сем... словом, о женском... А с этим что? Здрасте – до свидания... Когда трубы поменяете... Когда-когда... Да никогда...

Примерно через месяц Алена перестала замечать грязные разводы на потолке. Привыкла, что они всегда на месте. Они перестали ее раздражать. Иногда она даже развлекалась тем, что придумывала, с чем еще можно сравнить эти пятна. Иногда ей казалось, что самое большое пятно напоминает осьминога с четырьмя глазами, иногда ей в нем виделся мужчина с бородой и усами. А еще, разглядывая свои пятна, Алена каждый раз добром вспоминала Зинку. Перебранка с ней была не только постоянной составляющей Алениной жизни, но и, как она теперь отчетливо понимала, довольно приятным времяпрепровождением. Вечная грызня с ней держала Алену в тонусе. Каждый раз, возвращаясь домой, она первым делом мчалась в кухню, бросала взгляд на потолок, и если на его поверхности наблюдались хоть какие-то изменения, Алена бежала к Зинке и ругалась с ней, испытывая при этом чувство, близкое к настоящему сладострастию. С Черной Майкой даже спорить скучно. Давит своей логикой. А трубы, похоже, как и Зинка, менять не собирается.

В тот памятный день, возвращаясь с работы, Алена зашла в магазин за продуктами. Она лениво бродила между ломящимися от товаров прилавками и никак не могла выбрать. Черт! Ну... ничего не хочется... Глаза бы не смотрели... Она положила в корзинку дежурный батон-нарезку, пластиковый контейнер с зерненым творогом и банку растворимого кофе. Потом подумала немного и заменила творог варениками. Хоть какое-то горячее...

Выложив на тарелку горку вареников, Алена решила поужинать на балконе. Он был лучшим местом ее квартиры. Она им гордилась. Она выращивала там цветы. И не абы какие настурции или анютины глазки. Кому они интересны, когда на каждом балконе растут? Алена выписывала журнал «Дивный сад» и высаживала цветы в соответствии с модными тенденциями и советами опытных садоводов. Все соседи по дому завидовали красоте ее балконного сада и регулярно просили то семена, то рассаду. Алена не жалела. Давала всем по первой же просьбе, но ни у кого цветы не росли лучше, чем у нее. Сейчас в стильных пластиковых ящиках по периметру балкона уже буйно цвели низкорослые летники разных сортов. Алена всегда без запинки произносила их названия: лобелия эринус, лобулярия морская, сутера сердцевидная и колокольчик Пожарского. Она умудрялась весной проращивать на подоконнике клубни роскошных георгинов, и они росли у нее на балконе почти все лето. Нынешний июнь оказался неожиданно жарким, и в нарядных ярких ведрах, расставленных по углам балкона, у Алены уже вовсю цвели сорта Bristol Stripe, White Perfection и даже Bumble Runble. Венчики Bristol Stripe с пестрыми бело-фиолетовыми лепестками были размером с суповые тарелки, а у White Perfection – походили на гигантские кремово-белые шары. Не все даже сразу догадывались, что это георгины. Особенно Алена гордилась сортом Bumble Runble, цветки которого были похожи на изящные розово-белые брошки с оранжево-желтой сердцевиной. Если бы кто-то пришел к ней на первое свидание с букетом таких цветов, она непременно влюбилась бы в этого мужчину. Эх, к чему эти пустые мечты...

Алена запихнула в рот половину истекающего горячим творогом вареника, вышла в свой сад и охнула, обессиленно прислонившись к косяку дверей. Обильно насметаненные вареники один за другим соскользнули с тарелки на ее новые шлепанцы. Но ей было не до вареников и не до шлепанцев. На центральном ящике ее сада, прямо на белых ромашках сутеры сердцевидной, отвратительно распластавшись, лежали мокрые черные джинсы. Одна штанина, вывернутая особенно гадко, пригнула к полу и несколько цветков Bristol Stripe. Один бело-фиолетовый венчик был сломан, два других еле виднелись из-под мокрой черной ткани. Вот тебе и свидание...

Бросив на пол ненужную в данной ситуации тарелку и не услышав ее прощального (перед тем, как расколоться на две неравные части) звона, Алена бросилась к георгинам, которые еще надеялась спасти. Ее правая нога наступила прямиком на один из упавших вареников, и молодая женщина, неловко завалившись на бок на собственном балконе, оборвала пышную головку White Perfection, непостижимым образом зацепив лепестки огромного пушистого шара браслетом от часов.

– Черт! Черт!! Черт!!! – протолкнула сквозь зубы она, потирая ушибленный локоть и наливаясь нечеловеческой злобой, которая, похоже, будет получше непристойного сладострастия, с каким она бранивалась с Зинкой.

Продолжая чертыхаться и охать, Алена поднялась на ноги и двумя пальцами попыталась стащить с безвременно погибших цветов чужие джинсы. Почти не выжатые, они оказались очень тяжелыми, и Алене, которая при этом брезгливо скривилась, пришлось убирать их из ящика двумя руками. Ей на ноги и на оставшуюся в живых сутеру сердцевидную полилась теплая, черная и, похоже, еще и мыльная вода.

– Ну... почему-у-у... именно на мои цветы... – простонала она, меряя шагами балкон и не соображая, куда ей деть джинсы. Не нести же их этому... в черной майке... этому паразиту... этому... негодяю... этому мерзавцу...

– Простите... я, кажется... уронил вниз... то есть к вам, свои джинсы... – раздался сверху извиняющийся голос «этого мерзавца».

Алена изо всех сил вывернула шею, чтобы лучше видеть соседа, которого она с большим удовольствием придушила бы его же мокрыми джинсами.

– И вовсе не «кажется»!!! – злобно передразнила его она. – Вы своими гнусными штанами погубили мои лучшие... сортовые цветы!!!

– Простите! Я не нарочно! Я, знаете ли, выстирал джинсы, хотел повесить на веревку, а тут телефон зазвонил... Я их положил на перила... ну... временно... а они упали... извините...

– Да какой мне прок от ваших извинений! – возмутилась Алена. – Цветам-то что от вашего идиотского «извините»?!

– Ну... я не знаю... Вы напишите мне названия цветов... которые... ну... погибли... я куплю вам точно такие же...

– Ага! Купите, как же! Держите карман шире! Мне по почте клубни прислали! Великие цветоводы, между прочим! Про них даже в журнале печатают! «Дивный сад» называется! А он, видите ли, купит! Да кто вам продаст!!!

– Ну... я тогда могу заплатить... – предложил сосед сверху. – А вы новые купите...

– Да пошли вы!!! – окончательно разъярилась Алена. Разве этот кретин в состоянии понять, что новые георгины таких сортов в это лето уже не вырастишь! Да и вообще, теперь весь тщательно продуманный балконный дизайн надо менять. А уже, между прочим, середина июня. Не весна, поди.

Скатав джинсы в гадкий, текущий ком, Алена попыталась забросить его на верхний балкон, как мяч в баскетбольную корзину. Тяжелый мяч из мокрых штанов не долетел до корзины, то есть до соседского балкона. Джинсы, несколько распрямившись и даже приветственно взмахнув штаниной, тяжело упали вниз, угодив точно в открытый люк, возле которого суетились здорово упревшие на неожиданно жарком июньском солнце, а потому отчаянно злые работяги.

– Э-э-э-э!!! Какого хрена! – моментально раздалось снизу, после чего прозвучало еще несколько ярких, непереводимых на другие языки выражений.

– Вы это сделали специально?!! – прокричал Алене сосед сверху. – В отместку! Назло! Надо же понимать разницу: где какие-то цветы, которые запросто заново вырастут, а где дорогие джинсы! Почти новые...

Алене, которая вовсе не метила специально в люк, а просто промахнулась, очень не понравилось выражение «какие-то цветы», и она выпалила:

– Да!!! Специально!!! В отместку!!! В назидание, так сказать!!! А то дай вам волю, так вы постоянно будете закидывать меня мокрыми штанами точно так же, как... как заливаете кухню!!!

– Я не заливаю! У меня под раковиной таз стоит!

– Да плевала я на ваш таз!!!

– Ну-у-у... знаете ли... – задохнулся от возмущения сосед, – а мне тогда... начихать десять раз на ваши цветы!!! – После этого выплеска эмоций он с риском для жизни свесился со своего балкона и крикнул вниз работягам: – Э-эй! Мужики! А достать-то можно?!

– Ага! Щас! Прямо так и полезли! – очень вежливо ответили ему снизу. – Они станут бросать всякую дрянь, а мы доставай!

– Ребята! Ну пожалуйста!!! За мной дело не станет!!! Там не дрянь! В люк упали мои лучшие джинсы! Парадные... так сказать...

Работяги дружно заржали:

– Ну, паря, теперь тебе в них только на парад!

– Ага! А на работу ни-ни!

– На карнавал еще тоже будет можно! В Рио-де-Жанейро!

Работяги еще долго упражнялись в остроумии. Алена слушать их не стала. Она даже не стала разглядывать, насколько сильно пострадали цветы, и не убрала с балкона давленые вареники. Она прошла в комнату, уселась на диван, скрестив руки на груди и уперев бессмысленный взгляд в противоположную стену. Ну за что ей достался такой сосед?! За какие грехи?! Зинка тоже была не подарок, но она никогда не швыряла вниз свои вещи. Она, наоборот, всегда восхищалась Алениными цветами и даже «угощала» своих гостей видом на нижний балкон. Алена почувствовала, что испытывает к съехавшей Зинке чувство сродни ностальгии. А к этому... к этому...

Алена не успела подобрать для соседа сверху какое-нибудь особо мерзостное определение, потому что ей пришлось вздрогнуть от резкого звонка в дверь. От неожиданности она излишне резво вскочила, неприятно потянув ногу, потом с силой выдохнула и похромала открывать дверь. Если бы Алена хоть немного подумала, то догадалась бы, кого за ней увидит, и открывать не стала бы. Но она не подумала, а потому ей пришлось выслушивать вопли соседа, который уже опять успел нарядиться в печально известную черную майку и глупо блестящие треники.

– Вот посмотрите, на что теперь похожи мои лучшие джинсы! – И Черная Майка ткнул ей в нос зловонным грязным комом. – По вашей, между прочим, милости!

– Еще чего!!! – сразу подхватила Алена в том же истеричном тоне. – Нечего бросать свои гнусные портки на чужие балконы и мять цветы, которые не сажали!!!

– А вам нечего бросать в сточные люки то, за что денег не платили!

– Ах, вы, значит, за деньгами пришли?!! – взвыла Алена.

– Да провалитесь вы вместе со своими паршивыми деньгами и не менее паршивыми цветами! – ответил сосед и с силой захлопнул дверь ее квартиры.

Алена, прямо перед глазами которой неожиданно оказалась бежевая дерматиновая обивка, уперлась в нее лбом и самым жалким образом разрыдалась.

– Хочешь, я набью твоему соседу морду? – предложил, выглянув из-за своего компьютера, Стасик Любимов, сотрудник Алены, с которым она уже около двух лет сидела ноздря в ноздрю в патентном бюро.

– А смысл? – спросила она.

– А я бессмысленно. Приду, позвоню в дверь. Он откроет, я дам ему в рыло и уйду. Пусть догадывается, за что.

– Ну уж нет. Он должен знать, за что, чтобы больше неповадно было.

– Могу, конечно, и сказать...

– А что ты скажешь? – обрадовалась Алена и даже хотела записать для него на бумажке от перекидного календаря сортовые названия погубленных цветов.

– Ну... – сразу поскучнел Стасик. – Лучше все-таки ничего не говорить, а то он свое понесет... А там... слово за слово... Можно такое побоище устроить...

– Сдрейфил уже, да? – усмехнулась Алена.

– А он вообще как... ну... в смысле... мышцы? – совершенно не обиделся Стасик. – Качок?

– Да какой там качок... – Алена вспомнила, что когда говорила с соседом, то его глаза всегда находились почти на уровне ее собственных глаз. – Так... мелкий... Недомерок какой-то... Мозгляк, в общем...

– Недомерка мы, конечно, запросто уроем, но, сестрица Аленушка... – Любимов подъехал вплотную к сотруднице на своем стуле с колесиками, – хотелось бы знать, какова будет... плата за услугу?

– Чего-чего?! – сморщилась она.

– Нынче, милая моя, всюду сплошной бартер... ты же в курсе... Я... – он выразительно ткнул себя в грудь кулаком, – пересчитываю зубы твоего недомерка, а ты... В общем, я не прочь бы кое-что повторить... Как ты на это смотришь?

– А ну пошел вон! – Алена изо всех сил отпихнула от себя стул Стасика, и он отъехал на нем к собственному компьютеру.

– Сильна ты, мать, однако... А потому, пожалуй, сама сможешь придушить своего соседа одной левой, – проговорил Стасик и с обиженным лицом уткнулся в компьютер.

Алена, сжав зубы, тоже уставилась на экран монитора. Изображение расплывалось. Ей хотелось плакать, потому что было очень жаль цветы, а заодно и себя. Какой-то поганенький недомерок будет ломать ей налаженную жизнь, а какой-то Стасик Любимов будет тут изображать из себя рокового мужчину! Придурок! Ну, было между ними один раз... кое-что... после юбилея начальника отдела... Так это ж понимать надо, почему! В ресторане все сотрудники были с мужьями и женами. Даже Анна Тимофеевна Посконкина, вдова предпенсионного возраста, притащила с собой какого-то мухортенького мужичка, и только они со Стасиком сидели рядом как два неприкаянных дурака. И, главное, ведь целый ресторан разнообразных мужчин, и никто... никто(!) ни разу не догадался пригласить на танец Алену. Женщины патентного отдела своих мужей держали цепко. Посконкина не выпускала из рук лацканы пиджака своего мужичишки, и Алене пришлось целый вечер танцевать со Стасиком, прижиматься к нему и усиленно делать вид, что у нее тоже все хорошо, а Любимов нравится ей до умопомрачения. Стасик сдуру и спьяну тоже так подумал, увязался ее провожать... ну... и она позволила ему кое-что и даже больше... потому что не железная ведь... Он потом целый месяц к ней вязался с «продолжением банкета», но Алена больше ни разу не дрогнула, и Любимов в конце концов вынужден был отвалить.

Текст на экране продолжал дрожать, и Алена решила устроить себе технический перерыв, то есть, попросту говоря, банальный перекур. Она вытащила из сумки сигареты и с независимым видом прошла мимо Стасика. Тот даже не повернул в ее сторону «головы кочан». Ну и подумаешь! Кому он нужен, его белобрысый кочан! Любимову скоро, наверно, все сорок, а ни жены, ни любовницы. Один хомяк дома. И тот скоро помрет, потому что старый уже. Конечно, Посконкина последнее время бросает на Стасика жаркие взгляды, но вряд ли всерьез. Все-таки у них серьезная разница в возрасте, которая совершенно не в пользу Анны Тимофеевны.

В курилку надо было идти мимо зеркала, у которого Алена решила задержаться и еще раз внимательно себя разглядеть. Да-а-а, все-таки она чересчур тоща даже в свете новомодных представлений о женской красоте. Груди, к великому сожалению, почти совсем нет. Зимой она, конечно, носит объемные джемпера, чтобы данный дефект ее фигуры не слишком бросался в глаза, но сейчас, летом... Она специально купила эту голубую футболку с выпуклой вышивкой на груди, но и в ней выглядит слишком плоско и малоаппетитно. Бедра у нее тоже излишне узкие, да и вся она, коротко стриженная Алена Блашкова, больше похожа на молодого человека, чем на тридцатичетырехлетнюю женщину. Может, все-таки отрастить волосы? С длинными волосами она будет выглядеть наверняка более женственно... Хотя... нынче и молодые люди запросто ходят длинноволосыми, с хвостами и косичками. Так что это не выход из положения. А где же тогда выход? А нигде! Похоже, что на нее никто никогда так и не позарится... кроме... Любимова... Может быть, все-таки дать ему зеленый свет? Ну и пусть у него уже залысины... Небольшие же... А лицо ничего, нормальное... И когда он ее после ресторана обнимал, противно ей не было...

Алена бросила последний взгляд на свою неказистую фигуру и зашла в курилку. В маленькой комнатке уже дымили два сотрудника из соседних отделов. Ни один даже не предложил Алене огня, и ни один не поднялся со стула. Она для них не женщина. Она никто. Безгрудый средний род. Курить среди чужих сотрудников ей как-то сразу расхотелось. Алена с силой захлопнула дверь курилки и вернулась в свой отдел. Остановившись у компьютера Любимова, она сказала ему в спину:

– Я согласна.

– На что? – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы он.

– На бартер.

– Когда?

– Сегодня в 20.00. Подходит?

– Вполне.

Алена кивнула любимовской спине и принялась за работу.

С верхнего балкона на Аленин тонкой струйкой лилась отвратительная жидкость, по запаху напоминающая растворитель. Впрочем, не только по запаху. Эта гадкая жидкость натуральным образом растворяла яркие брошки Bumble Runble, а с них стекала уже на нежные венчики голубой лобелии эринус. Прямо на глазах своей хозяйки они съеживались и чернели. Алена взвыла, потрясая кулаками вверх:

– Ур-р-род!!! Подлец!! Негодяй!!

Тоже с риском для жизни перевесившись через перила, она вывернула голову вверх и зычно проревела:

– Эй, вы!!! Как вас там!!! Что вы делаете, мерзавец эдакий!!!

«Эдакий мерзавец» не отозвался. Алена, кусая губы, чтобы опять не разрыдаться в голос, помчалась к нему на этаж. Но сколько бы она ни давила на кнопку звонка, дверь никто так и не открыл. Видимо, сосед еще не пришел с работы. Алена стукнула напоследок кулаком по кнопке звонка так, что та застряла в своем гнезде. И спустилась к себе. Ну ничего... Погоди, любитель растворителей! Вот Стасик придет, он уж врежет тебе в самое рыло! Прямо между наглых бесстыжих глаз! Да-а-а... Врежет! Мало не покажется!!! Стасик... он крепкий... Он может... Он все зубы пересчитает, как обещал... Стасик, он... Черт!!! Его же надо будет покормить... Пора браться за курицу... И вообще, про свои несчастные цветы и этого... недомерка... лучше на время забыть. У нее сегодня свидание... да... Прежде чем отправлять Любимова разбираться с соседом, они с ним должны заняться любовью... С Любимовым любовью... Тавтология, черт возьми... А и не будет никакой любви и, соответственно, никакой тавтологии! Она его не любит... Безусловно, не любит... Значит, они займутся сексом, что, в общем-то, тоже неплохо. Надо только себя раскочегарить, но... Это потом... Сначала курица и салат из кальмаров!

Когда всю квартиру уже заполнил одуряющий аромат курицы с особыми специями, распарившаяся у плиты Алена юркнула в душ. Она будет благоухать гелем с ночной фиалкой. Конечно, неизвестно, будет ли чем-нибудь благоухать Любимов... Но... если что... можно и ему предложить фиалку. Ничего страшного, что гель женский. Зато не произойдет смешения ароматов... А как быть с бельем? Надевать или нет? С одной стороны, мужчинам, кажется, нравится раздевать женщин, с другой стороны, это так чувственно, когда под тонким халатиком нет белья... Пожалуй, лучше без белья... Конечно, без белья... Вот она только подумала об этом, и ей уже хочется, чтобы рука Любимова поскорее пробежалась по ткани халата, и он догадался бы, что под ним ничего нет... Да где же он, этот Стасик?! Неужели опоздает?!

Словно в ответ на ее призыв, раздался звонок в дверь. Алена улыбнулась своему отражению в зеркале. Выше нос! Сегодня праздник! Вкусная еда и мужчина, который умеет быть ласковым, когда захочет! Она, как и решила, накинула нарядный халатик на обнаженное тело и побежала к дверям.

Через порог переступил очень торжественный Любимов, расчесанный на пробор и в новой нарядной рубашке с блестками. В одной руке он держал букет бордовых гладиолусов, в другой – прозрачную пластиковую коробку с нарядным тортом. Под мышкой у него была зажата бутылка шампанского. Алена приняла у Стасика букет и торт, а шампанское он сам понес вслед за ней на кухню. Поставив бутылку на стол, Любимов вдруг задвигал ноздрями, как собака, учуявшая дичь.

– Да... – довольно улыбнулась движению любимовских ноздрей Алена. – Ты все правильно понял. Я приготовила свое фирменное блюдо. Ту самую курицу с... впрочем, я не буду говорить с чем... Это мой кулинарный секрет. В общем, тебе понравится!

– Ты думаешь? – с сомнением произнес Стасик.

– То есть? – Вся тонкая фигура Алены изобразила собой вопрос и возмущение. Он еще смеет сомневаться в ее способностях! Да у нее все просят этот рецепт, а она, между прочим, отнюдь не всем его дает!

– Слушай, а ты, случаем, в запарке... не того... не в олифе свою курицу кипятила?

– Чего-чего?

– Да, понимаешь, куриный аромат здорово перешибается запахом какого-то растворителя... Может, пролилось где? Давай посмотрим!

– А-а-а! – махнула рукой Алена и прикрыла форточку. – Это с балкона! Этот подлец... ну... сосед сверху... все цветы мне опять залил какой-то дрянью... Очень может быть, что и олифой...

– А ну пойдем поглядим! – тут же распорядился Любимов. – Ведь кто-нибудь может на твой балкон еще и горячий пепел уронить! Представляешь, полыхнет! Твой сосед-то курит?!

– Не знаю... Вроде нет... Хотя кто его знает... Я за ним не слежу...

– Ну, если и не он, так кто-нибудь другой может непотушенную сигарету бросить! Пошли!

И они оба бросились на балкон.

– Да, Аленка, растворитель, – обнюхав почерневший цветок, уверенно заявил Любимов. – Предлагаю убрать эту лужу от греха. Да я помогу, не бойся! Тащи пару тряпок и таз с какой-нибудь обезжиривающей жидкостью. Даже посудное средство подойдет!

Когда изуродованные цветы были вырваны с корнем и уложены в полиэтиленовый пакет, Стасик, помогая Алене вытирать с балконного пола растворитель, вдруг на полуслове перестал трещать без умолку о том, как он однажды, когда еще жил в институтской общаге, тоже пролил олифу на казенную ковровую дорожку и что из этого вышло. Алена подняла на него глаза. Стасик, застыв с тряпкой в руках, во все глаза смотрел на нее. Она осторожно перевела взгляд себе на грудь. Ее халатик без единой пуговицы, перевязанный одним лишь пояском, призывно распахнулся, и сослуживец имел удовольствие видеть ее практически всю в первозданном виде. Алена поднялась во весь рост и, не запахивая халат, поскольку руки были грязными, сказала:

– Да... для тебя вот... разделась... Как договаривались... Бартер, в общем...

Именно в этот интимный момент с верхнего балкона раздалось:

– Очень прошу меня простить... у меня тут пролилось... но я сейчас спущусь с тряпкой и все уберу...

Любимов, с большой неохотой оторвав взгляд от соблазнительно розовеющего тела сотрудницы, перевел его наверх и проревел:

– Ага! Я тебе сейчас так спущусь!!! Так спущусь! Век не забудешь!

Он перевесился через перила и вывернул голову примерно таким же образом, как это обычно делала Алена, когда переругивалась с соседом. Она обрадовалась, что этот мерзавец наконец получит по заслугам. Ради этого счастливого момента можно даже повременить с интимными удовольствиями. Алена запахнула халатик и скрестила руки на груди, забыв, что они дурно пахнут растворителем. Ну, держись, недомерок! Бесстыжий губитель сортовых цветов!

Любимов же, вместо того чтобы погрозить кулаком или хотя бы обозвать соседа сверху как-нибудь особенно забористо, вдруг неприлично разулыбался и закричал чуть ли не на весь Аленин двор:

– Петруха?! Ты, что ли?!! Не может быть! Сколько лет, сколько зим!

– Стасяра! – раздалось сверху не менее радостно. – Вот так номер?! Ты что, здесь живешь?!

– Не-е-е... Я это... я в гости... – Любимов обернулся к Алене, руки которой тут же бессильно упали вдоль тела. – Понимаешь, Аленка... это ж Петруха Астахов! Мы с ним в институте учились! В одной группе! В той самой общаге вместе жили, где я олифу пролил! Ну... я тебе только что рассказывал... Мы с ним сто лет не виделись! Вот такой мужик!!! – И Стасик поднял вверх большой палец правой руки. Потом он опять вывернул шею и крикнул: – Слушай, Петька! А ну давай живо спускайся к нам! Мы тут с Аленкой...

– Только через мой труп он сюда спустится! – процедила Алена.

Любимов бросил на нее виноватый взгляд и опять крикнул вверх:

– То есть это... ты пока не спеши, пожалуй... Я сейчас к тебе сам поднимусь! Давай, Петруха, дверь открывай! Я мигом!

Потом Стасик еще более виновато посмотрел на Алену, сказал:

– Я это... вернусь минут через десять... Ну через двадцать самое большее... Мы, понимаешь, не виделись с самого выпуска... – И бочком протиснулся мимо нее в комнату. Рукой с тряпкой он зацепил полу Алениного халатика, и молодая женщина оказалась перед ним почти совсем обнаженной, но Любимов этого даже не заметил. Он так и ушел с пахучей тряпкой в руках.

Когда за Стасиком смачно захлопнулась входная дверь, Алена промчалась в кухню, схватила со стола букет гладиолусов, который так и не успела поставить в вазу, и, вернувшись на балкон, со всего размаха выбросила его вниз. Туда же полетела и прозрачная коробка с нарядным тортом, а потом и шампанское. Люк уже давно был закрыт, а потому любимовское добро упало туда, куда надо, то есть прямо на асфальт. Конечно, бутылкой с шампанским можно было запросто размозжить голову какому-нибудь ни в чем не повинному случайному прохожему, но Алена, к стыду своему, ни о каких прохожих беспокоиться никак не могла. Закрыв балкон на шпингалет, она слышала, как кто-то по-черному ругался снизу, но старалась не зацикливаться на этом, и правильно делала. Раз человек ругается, значит, жив. А шампанское что! Оно запросто отстирается. Алена сколько раз в Новый год проливала его себе на наряды, а потом отстирывала.

Она прикрыла форточку в комнате, потом на кухне, потом закрыла входную дверь на оба замка, отключила дверной звонок, мобильник, выдернула шнур телефона и... достала курицу из духовки. Она наложила себе полную тарелку жареной картошки, сверху водрузила истекающий пряным соусом кусок курицы, рядом расположила живописную кучку кальмарового салата, посыпала все это великолепие мелко нарезанной зеленью и принялась за еду. Некоторые на нервной почве не могут есть. Алена могла и всегда ела. Много. Только корм был не в коня. Поправиться она так и не могла. Видимо, калории сжигались бушующим внутри нее пламенем обиды или злости.

Ну ничего!!! Этот гад Любимов еще обо всем пожалеет! Черта с два Алена теперь станет прикрывать Стасика перед шефом, когда он проспит на работу! И в новой программе ни за что не поможет разобраться! Этот Стасяра еще повертится на своем крутящемся стуле перед компом, как уж на сковородке! Вот уж она посмеется так посмеется! И не далее чем завтра! А уж на интим с ним Алена (как сейчас говорит молодняк) забьет такой болт, что ничем не вытащишь! Прощай, Стасик Любимов! Как же ты пожалеешь, что так неосмотрительно сбежал от нее к этому недомерку!

Алена очень удивилась мгновенно опустевшей тарелке, немного над этим поразмыслила, потом положила себе еще один кусок курицы с очередной порцией жареной картошки, но уже без салата, быстренько съела все это, бросила грязную посуду в мойку и пошла в комнату. Она вывернула на пол весь ящичек с лекарствами и все-таки нашла среди них яркий тубус с быстрорастворимым шипучим снотворным, которые оставила мать, когда приезжала погостить. Так... Сколько выпить, чтобы сразу отключиться? Может быть, пару таблеток? Точно! Выпьет парочку... С двух не умрет, зато не придется томиться воспоминаниями о погибших цветах и оскорбительном поведении Стасика Любимова.

– Ну, будь ты человеком, прости, прости, – канючил на следующий день Любимов, отираясь возле Алениного компьютера.

Она угрюмо молчала, яростно щелкая мышкой.

– Я тебе и звонил в дверь, и стучал, и все без толку! – продолжил Стасик через пять минут, опять подкатившись к ней на своем стуле. – Я ведь вернулся, как обещал, через двадцать минут, ну от силы... через тридцать... Клянусь, Ален...

– Отвали... – процедила она.

– Ну почему сразу отвали? Между прочим, Астахов вовсе не так к тебе плохо относится, как ты думаешь...

Алена оторвала тяжелый взгляд от экрана, перевела его на Стасика, который под ним как-то мгновенно съежился, невинно порозовев намечающимися залысинами, и сказала:

– Вот и катись к своему Астахову!

– Ален! Ну что за глупости! Я же традиционной ориентации, а Петруха – он просто мой старинный приятель! Мы все пять лет учебы в институте дружили с ним, в одной общаговской комнате тусовались! Можно сказать, ели из одной тарелки! В общем, что называется, однокашники! Настоящие!

– Значит, так! Слушай сюда, однокашник хренов! – убийственным тоном призвала его Алена. – Чтобы духу твоего возле меня через минуту не было, ясно? И не вздумай со мной консультироваться насчет той программы, которую нам вчера установили! Шиш ты от меня чего услышишь, понял?!

Любимов тяжко вздохнул и ответил:

– Понял, не дурак... Только ты все напрасно... Право, зря... И халатик на тебе вчера был классный, и это... курица хорошо пахла... И торт я купил самый дорогой! И шампанское, между прочим, тоже! А уж о цветах я и не говорю!

– Проваливай, Стасяра! Думаю, не обеднеешь! – гневно бросила ему Алена и отвернулась к компьютеру.

Стасик еще раз вздохнул и «провалил».

Уже во время утреннего разговора со Стасярой Алена чувствовала ломоту во всем теле. Через час она заметила, что поминутно трет глаза, в которые будто кто-то сыпанул песку. Кроме того, ее жутко тянуло в сон. Она отнесла странности, происходящие с организмом, на счет передозировки маминого снотворного и изо всех сил старалась держаться огурцом. Кто ее заставлял пить две таблетки? Никто! Значит, нечего демонстрировать окружающим свое неприличное недомогание.

К концу рабочего дня Алена поняла, что самым вульгарным образом заболела. Во рту сделалось сухо и горько, из носа потекло, щеки разгорелись ярким пламенем, а плечи между тем сотрясало от озноба. Хорошо, что была пятница. За выходные она постарается прийти в себя.

После работы Алена зашла в аптеку, купила аспирина с витамином С, средство от насморка и весь оставшийся путь до дома мечтала только о том, чтобы побыстрей лечь в постель и уснуть. Сегодня ей не понадобится снотворное. И как она умудрилась простудиться в такую жару? Хотя... неудивительно. Везде проветривают, кругом сквозняки. Вот она, Алена, сейчас ехала в автобусе, так в нем были открыты не только все окна, но и верхние аварийные люки. Простужайтесь, господа пассажиры! Болейте на здоровье! Не жалко!

На лестничной площадке совершенно измученная Алена поняла, что заснуть в ближайшее время вряд ли удастся. Откуда-то неслись громкая музыка и заливистый женский смех. Алена прикинула, у кого из соседей могла быть тусовка, и решила, что звуки раздаются из квартиры снизу, где такую же однокомнатную квартиру, как у нее, снимают вскладчину две студентки. Наверняка празднуют благополучное окончание летней сессии. Конец экзаменов – это, конечно, дело святое, но у Алены так ломит виски...

Войдя в квартиру и еще раз хорошенечко прислушавшись, она поняла, что музыка, женский визг и громогласный мужской хохот доносятся не снизу, а сверху. От него... От мерзавца, недомерка и мозгляка! Да как к нему могут ходить в гости какие-то женщины, когда на него и смотреть-то противно: маленький, худосочный, чернявенький, вдобавок вечно небритый и в отвратительной черной майке... Мальчикообразный мужчина. Мужеподобный юноша... Фу-у-у... Что за чушь лезет в голову...

Алена прошла на кухню, налила в стакан воды из чайника и положила в рот таблетку аспирина. От взрыва хохота гостей соседа сверху таблетка встала у нее поперек горла. Алена закашлялась. Аспирин вылетел у нее изо рта и угодил обратно в сумку, из которой минуту назад был вынут. Нет! Это уже ни на что не похоже! Это же форменное издевательство! У нее температура, а они... Нашли тоже время! И какой-то ведь праздник откопали, когда у всей страны никакого праздника и в помине нет!

Алена сунулась в сумку за сгинувшей в ней таблеткой, но почему-то там ее так и не обнаружила. Пришлось выдавить из упаковки вторую таблетку прямо в рот. Она протянула руку к сушилке за чашкой и с гадливостью отдернула руку. По дверце сушилки ползли горючие слезы. Алена подняла голову вверх. На потолке опять расплылось отвратительное пятно, покрытое не менее отвратительными и вполне созревшими каплями. Время от времени капли без всякой последовательности срывались вниз и попадали аккурат на дверцу чуть приоткрытой сушилки для посуды. Алене показалось, что температура у нее подскочила градусов до сорока. Она смачно выплюнула в мойку подтаявшую во рту кислую таблетку аспирина и бросилась из квартиры. К ее счастью, прямо против дверей остановился лифт, и Алене, которая тут же шмыгнула в кабину, не пришлось бежать вверх по ступеням на слабеющих с каждой минутой ногах. То, что в лифте осталась авоська с продуктами соседки Антонины Прокофьевны, ее нисколько не смутило. Подумаешь, авоська... Тут жизнь летит ко всем чертям!

На жуткий перезвон, который она устроила своему соседу, дверь открыл совершенно посторонний мужчина с высоким стаканом в руках. Он вопросительно уставился на Алену.

– Мне бы этого... как его... – пробормотала она, судорожно вспоминая фамилию того, которого она про себя чаще всего звала недомерком или иногда, смотря по обстоятельствам, мозгляком. Фамилия не вспоминалась.

– Ну и кого же вам, красавица? – спросил мужчина и сделал из своего стакана хороший глоток.

Алена по-детски шмыгнула текущим носом и продолжила бормотание:

– Ну... этого... а-а-а... кажется, Петруху... да... Петра, значит...

– Так бы и сказали, – отозвался человек со стаканом и зычно крикнул в комнату, из которой раздавался очень громкий и очень пьяный разговор: – Пе-е-етька!!! Петру-у-уха! Тут к тебе пришли-и-и!

Мужчина посторонился, приглашая Алену пройти, но она сделала рукой протестующий жест. В логово врага – ни ногой!

Через пару минут из комнаты вышли два Петрухи, как показалось Алене, которую уже слегка пошатывало от растекающегося по всем членам жара.

– Вы... вы совершенно... обнаглели... – заявила она на всякий случай обоим Петрухам сразу. – Устроили тут... оргию... на весь дом... прямо стыдно, честное слово...

– Чего это мне стыдиться? – удивился один из Петрух. – У меня сегодня сдача объекта была! Удачная, между прочим! Имею право праздновать! – Он взглянул на наручные часы и добавил: – Сейчас и не поздно еще! Время еще детское!

– Вы... Вы... – Алена с трудом фокусировалась на том Петрухе, который с ней разговаривал, – никакого права не имеете...

– Почему это?

– Да потому что вам... – Она, опять-таки на всякий случай, ткнула пальцем сначала в одного Петруху, потом в другого, а затем для верности и в мужчину со стаканом. – Вам надо деньги не на пьянки пускать, а это... того... копить...

– Да ну?

– Не может быть! – одновременно восхитились двое мужчин, а третий самым издевательским тоном спросил:

– Это на что же?

– На новые трубы и новую сантехнику! – как могла громко выпалила Алена и очень пожалела об этом. В затылке что-то щелкнуло и противно заныло.

Щелчки в Аленином затылке не произвели на ни одного из Петрух никакого впечатления. Один из них подбоченился и, гордо задрав вверх невыразительный подбородок, программно заявил:

– На что хочу, на то и трачу собственные деньги! И не вам меня учить!

– Молодец, Петруха! – похвалил его собрат и добавил: – Здорово отбрил! И вообще! Чего ты на нее смотришь! Гони отсюда эту... – он гадливо сморщился, – образину... этого... гнусного... ха-ха... харька!

Он именно так и выразился – хАрька – через «а», и Алена не поняла, имеет ли он в виду известное животное или что-нибудь похуже... Уточнений получить не удалось, потому что дверь тут же захлопнулась перед самым ее носом. Алена хотела начать в нее барабанить и продолжать это действие до тех пор, пока сосед не пойдет в магазин за новыми трубами и унитазом, но поняла, что надолго ее не хватит. В затылке уже не просто щелкало. В нем ломило. Что-то внутри головы оттягивало ее назад, и Алена испугалась, что рухнет на спину прямо перед дверью подлого недомерка. Этого нельзя было допустить. Она ведь не собирается сдаваться. Она вот только немножко собьет температуру, а после ему покажет, кто здесь хАрек... через «а»... а кто еще и похуже будет...

Несолоно хлебавши, Алена развернулась и, держась за стену, чтобы не упасть, принялась спускаться с лестницы. Дома она вылущила из упаковки еще одну таблетку аспирина и запила ее водой, стараясь не обращать внимания на мокрый потолок и льющую слезы сушилку. Потом с удовольствием трубно высморкалась, закапала в нос лекарство, с трудом разделась и натянула на горячее тело прохладную ночную рубашку. Утром ей не хотелось убирать постель, и теперь это оказалось как нельзя кстати. Алена рухнула на диван, сунула голову под подушку, чтобы не слышать воплей гостей недомерка, сверху еще накрылась одеялом и мгновенно отключилась.

Утром Алена проснулась от звонка будильника в мобильном телефоне. Вот ведь не отключила! Суббота же... 7.00. Рано еще. Она выпростала голову из-под одеяла и вспомнила, что вчера у нее неожиданно поднялась температура. Тряхнув головой, Алена поняла, что чувствует себя гораздо лучше, хотя из носа... кажется, все еще течет. Она спустила ноги с дивана. В затылке опять что-то хрюкнуло. Значит, температура еще есть. Непременно надо отлежаться, потому что больничные листы нынче не в чести. Запросто можно вылететь с работы. Больные и убогие никому не нужны.

Алена решила выпить очередную таблетку аспирина. Кажется, вчера покупала и даже пила... Да-да... и не одну... Неожиданно вспомнилось все, что случилось с ней вчера вечером: позорный поход к недомерку и даже «хАрек»...

Алена вскочила с дивана и, невзирая на хрюканье в затылке, бросилась в ванную, где висело самое большое зеркало ее квартиры. Неужели она кажется мужчинам хорьком? Честно говоря, абсолютно все равно, с «о» или с «а» это слово произносить! Неужели она так отвратительна? То, что она не красавица, это, конечно, известно, но чтобы хорек... Она щелкнула выключателем бра, которое висело у зеркала. В нем отразилось худощавое лицо с заострившимся подбородком, синюшным ртом и глазами, утонувшими в темно-коричневых провалах. Короткие волосы торчали слипшимися клочками потного меха. Вылитый хорек! Выхухоль! Ондатра! Мокрая крыса! И эта мятая ночная рубаха в сизый цветочек... Что за убожество...

Выключив бра, Алена побрела в кухню за аспирином. На потолок она даже не взглянула из принципиальных соображений. Сначала надо поправиться, а потом смотреть. Сейчас не время наливаться злостью, которой невозможно дать выхода. Алена налила в чашку воды, запила таблетку и подошла к окну. Рано. Все нормальные люди еще спят. Этот мерзавец с верхнего этажа тоже, конечно, дрыхнет. С перепою. Надо бы посмотреть, не пролил ли он еще чего-нибудь на остатки ее цветов. Ему, гаду, это как чихнуть!

Алена прошлепала обратно в комнату и вышла на балкон. Ну конечно! Чего еще можно ожидать от этого негодяя и его паршивых гостей! Вон окурок! И еще один! А это еще что за гадость? Алена, скривившись от омерзения, присела на корточки перед безобразным коричневым комком. Нет... все-таки это не самый худший вариант... Это всего лишь кусок шоколадного торта... Вон сбоку мятая розочка. Видно, кто-то из пьяных гостей уронил... Идиоты! Все, как один, идиоты!!! А это что? Носок, что ли? Ну конечно, носок! Этому мерзостному Петрухе ничего не жалко: ни джинсов, ни носков... знай бросает ей на балкон... Интересно, носок грязный или чистый? Собственно, какая разница? Потом руки можно и помыть, и даже «Белизной» продезинфицировать... Если кожа слегка облезет, тоже не страшно... Зато вместе со следами его гнусного носка...

Алена двумя пальцами взяла носок, потом, кривясь, сгребла с пола кусок торта, засунула его внутрь носка и огляделась по сторонам. Надо бы чем-нибудь утяжелить, чтобы долетело... Ага! Пожалуй, она не пожалеет для недомерка вот эту гайку. Обычно она прижимает ею край полиэтилена, которым накрывает рассаду, пряча ее таким образом от ветра. Ничего... Для полиэтилена она потом найдет что-нибудь другое. Камень какой-нибудь, например. Кирпичный бой с соседней стройки тоже подойдет...

Алена сунула в носок вслед за куском торта тяжелую гайку, покрутила свое изобретение перед носом, как пращу, и запустила на верхний балкон. Носок полетел гораздо лучше мокрых джинсов. Судя по звуку разбитого стекла, он попал точно в цель. Алена сначала даже присела от испуга, потом решила, что так этому паразиту и надо, бросилась вон с балкона, запрыгнула в постель и укрылась с головой одеялом. А пусть докажет, что это она! У нее температура! Она в забытьи!

Минут через пять в дверь позвонили. Алена поняла, что недомерок явился доказывать. Что ж! Пусть пробует! Она не торопясь откинула одеяло и спустила ноги на пол. Больные быстро не бегают. У них сил нет.

В дверь позвонили еще раз. Алена встала с дивана и хотела было набросить сверху ночной рубашки халат, но потом раздумала. Какого черта?! Пусть видит, что она спала, как сурок... или как хорек... А то, что рубаха здорово смялась, это даже хорошо. Да, она не вставала с постели всю ночь, металась в температуре, вот и измялась...

На третий звонок ненавистного недомерка она распахнула дверь. Разумеется, это был он. Все в той же гадкой черной майке и в чрезмерно блестящих трениках с вещевого рынка. Прямо пара ее мятой ночнушке!

– Что вам надо? – очень болезненным голосом проговорила Алена и пару раз шумно шмыгнула носом.

– Нет! Она еще и спрашивает! – прокричал недомерок и сунул ей под нос свой носок, который держал одной рукой, и гайку, перепачканную кремом, надетую на большой палец другой руки. – Это вот что такое?! Как это называется?!

Алена внимательно оглядела представленные для обозрения предметы и ответила:

– Понятия не имею!

– Да?! Не имеете?! Не может быть! А кто зашвырнул мне это прямо в окно?!

– Помилуйте! Я?!! В окно?! – возмутилась Алена. – Да мне и не докинуть... А кроме того, я болею со вчерашнего вечера!

– Что-то вы не похожи на больную!

– Да?! А это что? Слышите?! – И она еще пару раз пошмыгала заложенным носом.

– Ничего я не слышу! – отозвался он.

– Ну и напрасно! У меня серьезный насморк и высокая температура! Видите, я к тому же в ночной рубашке... сплю, в общем...

– Неубедительно! – взвился он. – Кроме вас, больше некому швырять мне в окно гайки!

– А нечего швырять мне на балкон свои носки! – крикнула она и поняла, что прокололась.

– Ага! – обрадовался он. – Значит, носок все же был на вашем балконе! Знаете, как это называется?!

– Что именно?!

– То, что вы делаете?!

– Ну?!

– Это называется хулиганством, которое, к счастью, уголовно наказуемо! – с явным злорадством в голосе объявил он.

– И это говорите мне вы, который регулярно топит меня грязной водой и травит растворителями?! – рассердилась Алена. – Да я сама могу на вас написать заявление в прокуратуру!

– Да?! Прямо в прокуратуру?!

– А чего мелочиться?!

– Да кто вас в прокуратуре воспримет всерьез?! – зло рассмеялся он. – Вы же... Вы только посмотрите на себя! Вы же...

– Ну-ну! Договаривайте! – прошипела Алена.

– Да пожалуйста! Вас уже вчера так назвал мой товарищ... Так вот! Знайте, что я с ним абсолютно солидарен! Вы не женщина! Вы... натуральный хорек... в ночной рубашке, вот кто вы!

– А вы... А вы жалкий низкорослый недомерок и... этот... как его... мозгляк... Да на вашу майку без слез не взглянешь... И друзья у вас один в один все такие же недомерки и... уроды... А женщины ваши, которые хохотали, наверняка проститутки и...

– Сами вы... – процедил сосед сверху и со всего размаха закрыл ее дверь.

Алена подумала, что ей повезло. Могла бы не успеть отпрянуть, и что тогда?

Алена проболела две недели, хотя рассчитывала отлежаться за выходные. Она решила, что быстро поправиться ей не позволила жгучая ненависть к недомерку, которая разъедала ей не только душу, но и тело. Каждый раз, выходя на кухню, она видела грязные пятна разводов на потолке, морщилась, злилась, и после этого градусник неумолимо фиксировал скачок температуры вверх.

– Тебе надо его переориентировать, – сказала Алене ее давняя, а потому верная подруга Раиска.

...Раиска Костомарова тоже была не замужем, но причины равенства социального положения подруг в корне отличались друг от друга. Алену замуж никто никогда не приглашал, хотя она совершенно не была против замужества как такового. Раиске, яркой фигуристой блондинке, предложения руки и сердца делали довольно часто, особенно лет десять назад, но... Но давно известно: когда выбор большой, сделать его очень трудно. Вот, например, если в магазине висят всего две люстры, то вы запросто выберете ту, которая лучше. Но если их повесят пять, выбор осложнится, а уж если десять...

У каждого желающего повести ее под венец Раиска находила дефекты, несовместимые с высоким статусом ее будущего мужа, как то: чересчур короткие брюки, унизительно тонкая шея, отвратительная манера громко прихлебывать чай, маразматический папаша, ошибки в склонении слова «время» или неразборчивость литературных вкусов. Особо презрительно она отмечала носителей прес-ных поцелуев. На справедливые замечания Алены, что брюки всегда можно купить новые, если уж неохота заморачиваться со старыми, Раиска кривила пухлые губки и отвечала, что у нее еще масса времени выбрать из неиссякаемого потока кандидатов самого достойного, с брюками которого возиться вообще не придется.

Поставленная в условия постоянного выбора, выискивания недостатков и их констатации Раиска очень скоро приобрела скептический прищур, скорбную складку между бровями и общее саркастическое выражение лица.

Долгое время поток претендентов на ее расположение действительно казался неиссякаемым, а потом почему-то стал усыхать и хиреть, несмотря на то что Раиска оставалась такой же привлекательной и моложавой. Возможно, по Питеру прошел слух, что у Костомаровой, как ни ухищряйся, тест все равно не пройдешь, либо на всех половозрелых мужчин стало хватать молоденьких девчонок, которых совершенно не интересовали литературные вкусы будущих мужей, поскольку они и сами не имели таковых в принципе. А может быть, Раиску несколько подпортил прищур с саркастическим выражением лица. Во всяком случае, год назад на звание даже не мужа, а всего лишь бойфренда Раиске пришлось выбирать всего из двух претендентов. Понятно, что, как в случае с вышеозначенными люстрами, сделать это оказалось несложно. Один из претендентов, Николай, был забракован сразу и бесповоротно, поскольку с ним было стыдно выйти в люди по причине того, что он периодически очень немужественно вжимал голову в плечи. По сравнению с таким серьезным недостатком, как вжимание головы, привычкой к чрезмерно громкому сморканию претендента по имени Дима можно было пренебречь. В конце концов, он сморкался только при насморке, что бывало в случае повальной эпидемии гриппа. А во время эпидемии кто ж не сморкается? Кто громче, кто тише...

Таким образом, в настоящий момент Раис-ка тусовалась с Димой. Дима несколько раз порывался отвести ее в загс, но дело постоянно срывалось, потому что Раиска боялась: только сходишь в загс, а тут к тебе как раз и подвалит принц на белом коне в нормальных брюках и не сморкающийся даже во время эпидемии...

– В каком смысле переориентировать? – роняя крошки из набитого рта, спросила подругу Алена.

– Ну... влюбить его в себя! – объяснила Раиска.

– Это еще зачем? – все еще не в силах прожевать кусок пирожка с курагой, которые они с подругой специально приходили есть в кафе под названием «Добрый вечер», выдавила из себя Алена.

– Чтобы он перестал гадить тебе на балкон и, даже наоборот, предложил лично отремонтировать потолок в кухне! А потом и в туалете!

– Совсем с ума сошла! Он же меня ненавидит! – Алена наконец прожевала застрявший во рту кусок и откусила от сладкого пирожка следующий.

– Милая моя! От ненависти до любви – один шаг! Это же аксиома! – снисходительно заявила ей Раиска.

– По-моему, аксиома – это... наоборот, когда шагаешь от любви к ненависти...

– И туда, и обратно – путь одинаково близкий!

– Не знаю, конечно, в какой стадии ненависти ко мне находится этот недомерок, но я ненавижу его... ты не представляешь... – Алена для выразительности покрутила в воздухе пирожком, роняя из него курагу. – В общем, так сильно... так сильно, что до любви никогда в жизни не дошагаю!

– Ой, не зарекайся, подруга! – как-то печально сказала Раиска.

– Да говорю же тебе: он вызывает у меня отвращение, омерзение и даже гадливость... – уверила ее Алена. – Да и вообще! Какого черта мы о нем столько времени говорим?!

– Интересно, а о чем нам еще говорить, если не о мужчинах?

– Можно же о каких-нибудь других!

– А у тебя разве есть другие?

– Ну... вообще-то ко мне продолжает клеиться все тот же Стасик... Мы вместе работаем... Помнишь, я тебе про него уже рассказывала?

– Помню. И опять скажу, что имечко у него все-таки так себе... Детское какое-то...

– Почему? Он вообще-то Станислав. Я тебе уже объясняла, что его полное имя звучит красиво и вполне мужественно. Его еще можно Стасом звать.

– Чего ж не зовешь?

– Не знаю... Если честно, то и он мне как-то не очень... К тому же, представь, он оказался приятелем этого мерзавца с верхнего этажа! Они с ним в одной институтской группе учились.

– По-моему, недомерок – твоя судьба! – рассмеялась Раиска.

– Совсем сбрендила! – окончательно рассердилась на нее Алена.

– Он вот такой мужчина! – провозгласила Раиска, держа вверх поднятый большой палец.

– Ты о ком? – Алена встала в дверях, не пропуская подругу в квартиру.

– Об этом... о самом... недомерке твоем! Он, кстати, не такой уж и недомерок! Метр семьдесят пять в нем точно есть!

– Да тихо ты! – Алена вдруг испугалась, что сосед с верхнего этажа услышит Раискины вопли, и втащила ее в квартиру. – Ну-ка колись, откуда тебе известно про его метры!

– Прикинь, я сделала вид, будто ошиблась квартирой. Он открывает мне дверь, а я говорю: «Мне бы Алену!»

– А он?

– А он, естественно, говорит: «Здесь таких нет!» А я говорю, что этого не может быть, потому что моя подруга Алена Блашкова живет именно в квартире сто пятьдесят два.

– А он?

– А он сказал, что его квартира имеет номер сто пятьдесят шесть, а квартира сто пятьдесят два – ниже этажом.

– А ты?

– А что я? Я обворожительно улыбнулась, извинилась, поблагодарила за любезность и... спустилась к тебе! В общем, Аленка, надо срочно брать его в разработку, пока другие не набежали!

– Какие еще другие?

– Всякие разные... одинокие... Да и не одинокие тоже, знаешь, могут подсуетиться. Он мужчина привлекательный!

– Нашла тоже привлекательного! – рассердилась Алена, повернулась к подруге спиной и пошла в кухню, где как раз собиралась пить кофе.

Раиска ничуть не обиделась, влетела в кухню вслед за Аленой, сама вытащила из многострадальной сушилки чашку, насыпала в нее растворимый кофе, залила кипятком и уселась напротив.

– В общем, так! У него такие глазищи! Настоящие две сливины! А ресницы – во!! – И Раиска показала пальцами сантиметров пять.

– Ага! И прямо ни одного недостатка!

– Ты же знаешь, что недостатки в первом приближении сразу не выявишь. Они проступают позднее!

– Позднее, дорогая моя подруга, проступает совершенно другое! Вспомни Валерика!

– Какого еще Валерика? – еще больше, чем всегда, прищурилась Раиска.

– Того самого, у которого были «удивительно гибкие музыкальные пальцы»! Я правильно тебя цитирую? – Алена тоже постаралась прищуриться.

– Это ты намекаешь на того, который...

– Да-да! На того, который до «проступления недостатков» своими «удивительно гибкими» пальцами очень музыкально очистил твое портмоне от месячной зарплаты!

– Ну... вспомнила! Валерик – это ошибка юности! И нечего меня постоянно им попрекать!

– Какой еще юности, Раиска?! Это ж всего год назад было!

– А женщине столько лет, на сколько она выглядит! Мне в метро всегда говорят: «Девушка, не загораживайте проход!»

– Девушка нашлась! Ты в зеркало-то давно на себя глядела?!

– Вот если бы я тебя не знала лет... уже, пожалуй, двадцать... то обиделась бы и гордо ушла, – заявила Раиска, наливая себе вторую чашку кофе. – А поскольку знаю, то не уйду. В общем, так! Я делаю официальное заявление: если ты не примешься с завтрашнего же дня строить глазки соседу из сто пятьдесят шестой квартиры, то я беру это на себя!

– Не поняла! Что ты на себя берешь? – насторожилась Алена.

– Повторяю для тех, у кого вдруг неожиданно испортился слух! Я беру на себя твоего соседа сверху, из сто пятьдесят шестой квартиры, которого ты совершенно несправедливо нарекла недомерком! И, кажется, называла его еще одним отвратительным словом...

– Это каким же?

– Мозгляком!

– Он и есть мозгляк!

– Не скажи, подруга...

– То есть ты что же... – начала Алена, не в силах закончить.

– Да, – тут же пришла ей на помощь Раиска. – Я собираюсь недвусмысленно предложить ему себя!

– Так... у тебя ж роман с этим... с Димой... – жалко пролепетала Алена.

– Один роман хорошо, а два лучше! Есть из чего выбрать!

– А... А если он не согласится?

– Кто? Дима? – расхохоталась Раиска. – Ты думаешь, я у него разрешения спрашивать буду?

– Нет... Конечно же, не Дима, а этот... сверху... – Алена выбросила руку к потолку.

– Ой! Держите меня! Не согласится! Они жениться не соглашаются, а романы крутить – это ни у кого из них не заржавеет!

– Раиска! А вдруг он женат?!

– Вряд ли. Скорее всего, развелся и от старой жены съехал, а потому надо ковать железо, пока горячо. Я тебя уверяю, что охотницы до крепкого мужского тела и однокомнатной квартиры в кирпичном доме практически в самом центре Питера мигом набегут.

– Что ж не набежали? – зачем-то спросила Алена, хотя тут же вспомнила женский смех, раздававшийся из квартиры недомерка в день сдачи какого-то его дурацкого объекта.

– Откуда нам знать, сколько их уже совершали набеги и еще совершат! Он тебе докладывать не будет!

– Рай! А ты-то на что польстилась: на тело или на квартиру в кирпичном доме? Признайся все-таки, что тело хлипковато, хоть, возможно, и метр семьдесят пять длиной! Я, конечно, его не измеряла...

– Нормальное у него тело! Не хуже других! – сладко улыбнулась Раиска.

– Он в майке был?

– В майке. В черной. И в бицепсах.

– Врешь! – возмутилась Алена. – Откуда у него бицепсы?! Я его сто раз в этой дурацкой майке видела! Никаких бицепсов не было!

– У тебя, милая моя, предвзятый взгляд. Ты видишь в нем всего лишь осквернителя балконов и потолков, а потому необъективна!

– А ты, значит, объективна?!

– А я объективна, а потому последний раз тебя спрашиваю, будешь кокетничать с соседом или нет?!

– Рай! Ну ты сама-то посуди, как я могу вдруг начать с ним кокетничать, когда не далее как пару недель назад я высадила у него в комнате стекло и при этом еще и сделала вид, что не имею к этому ровным счетом никакого отношения?

– Способов много, – глубокомысленно изрекла Раиска и приступила к третьей чашке кофе, к которой решила сделать еще и парочку бутербродов с сыром.

– Например?

– Пожалуйста! Способ первый. При следующей же встрече с соседом приветливо здороваешься и открытым текстом предлагаешь прекратить бессмысленную и уже начавшую производить разрушения войну.

– И что? Думаешь, что он прямо так и согласится после битого стекла?

– Он тебе тоже много напакостил, так что согласится, никуда не денется, тем более что теперь знает: от тебя запросто можно ожидать экстремальных действий, а потому лучше напрасно не злить.

– Ну хорошо... допустим, он соглашается, а дальше что?

– А дальше ты можешь смело пригласить его к себе домой раскурить трубку мира, то есть выпить... вот хоть бы этого самого кофе. Хотя для такого дела можно и получше купить... А уж дальше все пойдет в зависимости от того, как ты расстараешься со своим кофе.

– Ну а способ второй? – Алена и сама не заметила, как заинтересовалась.

– А второй – это вульгарное соблазнение, то есть воздействие на его чувственность. Поскольку сейчас лето, то ты вполне можешь выйти на свой балкон загорать топлес.

– Топлес?

– Ну да! То есть без лифа!

– Совсем с ума сошла, да? Это в центре Питера?

– А что такого? Ты же на своем балконе разляжешься, не на чужом! Снизу тебя никто не увидит! И не твоя вина будет в том, если он перевесится через свои перила и станет тебя разглядывать!

– А если он не перевесится?

– Надо как-нибудь заинтересовать!

– Это как же?!

– Ну... например, чрезмерно громко включить музыку...

– А если другие соседи тоже перевесятся через свои перила и станут меня разглядывать?

– Так это даже лучше! – не растерялась Раиска. – Здоровая конкуренция еще никогда ничему не вредила. Он увидит, что другие мужики тоже пялятся, и тут же захочет владеть тобой единолично, тем более что вы с ним вроде как уже не чужие. Между вами столько всего произошло, включая, кстати, разбитое стекло.

– Нет, – покачала головой Алена и горестно вздохнула. – Способ номер два не подойдет.

– Почему? Он-то как раз самый беспроигрышный и есть, а потому я даже не стану напрасно распространяться про способы номер три и номер четыре.

– Дело в том, что топлес... мне, в общем-то, нечего демонстрировать... Сама же знаешь, что у меня грудь... практически... нулевого номера...

– А у мужчин, милая моя, она... то есть грудь... вообще в минусе, а поэтому их любая женская волнует!

– Ладно, Райка, посмеялись – и хватит! – сказала Алена. – Не нравится мне этот... Астахов, и все! Не мой тип! Хоть с бицепсами, хоть без них!

– Это твое последнее слово? – очень серьезно спросила Раиска.

Глядя в глаза подруге самым твердым взглядом, Алена ответила:

– Последнее.

– Ну гляди, Аленка! Потом станешь локти кусать, да поздно будет!

– Не собираюсь я ничего кусать! – отмахнулась она.

– Ну и отлично! Он, значит, Астахов... А зовут как?

– Петром...

– Значит, Петр Астахов... Очень хорошо! Пожалуй, мне подходит такая фамилия!

– А при чем тут его фамилия? – почему-то вдруг опять сильно испугалась Алена.

– При том! – подбоченилась Раиска. – Вот я буду не я, если не выйду за него замуж! Раиса Астахова – это сильно звучит!

...– Ну и чего пришла? – хмуро спросила Раиска, когда подруга протянула ей букет празднично упакованных гербер.

– Ничего себе прием! – удивилась Алена. – Попробовала бы я не прийти! Представляю, какой скандальчик ты закатила бы!

– Вот на этот раз не закатила бы!

– Интересно, а чем же этот раз отличается от всех предыдущих?

– Тем, что я тебя не приглашала! – выпалила Раиска, продолжая держать подругу в дверях.

– Мне кажется, ты последний раз приглашала меня, когда нам было лет по двенадцать! В общем, кончай валять дурака! Я тебе серьги купила...

– Те самые? С кораллами? Длинные такие и сразу в трех кольцах? – обрадовалась Раиска, но с порога не сдвинулась.

– Да, и с висюльками на одном из колец!

– А ну покажи!

– Ага! Сейчас! Буду я в сумке копаться! А ну пусти! – Алена попыталась отодвинуть подругу с порога, но та стояла насмерть. – Та-а-ак! – протянула Алена. – У тебя там кто? Новый бойфренд? Не Диму же ты от меня скрываешь?

Раиска не успела ответить, потому что из-за ее плеча показалось розовощекое личико еще одной их школьной подруги, Настюхи Ушаковой.

– О! Аленка! – обрадовалась Настюха. – Чего это вы тут секретничаете?!

– Слышь, Настюха, там гостей-то много или вы с Райкой кайфуете пара на пару? – спросила Ушакову Алена.

– Ну... каких-то особых пар нет... Все, как всегда... Все наши... Ну... и еще кое-кто... – И Ушакова подмигнула обоими глазами попеременно. – Раискин... Жгучий, я тебе скажу, мужичара!

– Ладно, проходи, – вздохнула Раиса и освободила проход для Алены. – Чего уж теперь...

Алена покрутила пальцем у виска и прошла в квартиру.

– Этот ее мужичок всем девчонкам понравился, – зудела Настюха в ухо Алене, пока Раиска примеряла у зеркала в коридоре новые серьги с кораллами. – У него такие...

– Да погоди ты... – оборвала ее Алена. – Согласись, что серьги классные! Мы их с Раиской на прошлой выставке самоцветов «Сад камней» присмотрели! Гляди! К ее новой футболочке – прямо цвет в цвет! Терракота к терракоте!

– Да ну-у-у... – пожала плечами Ушакова, которая никаких украшений вообще никогда не носила. – По-моему, слишком вызывающе... Раиске же не семнадцать лет...

– Да Настюха ничего в этом не понимает, – сказала Раиска, покрутила головой, чтобы осмотреть серьги в разных ракурсах, потом еще раз вздохнула и сказала: – Ну что... Пошли, девки, принимать пищу! Больше уж никто не придет, это точно!

В комнате за большим раскладным столом, который в день своего рождения Раиска всегда вытаскивала из-за шкафа, сидели еще две их с Аленой школьные подруги с мужьями и тот самый, которого Настюха обозвала жгучим мужичарой. У Алены язык присох к горлу, когда она узнала «жгучего мужичару»! И когда же Раиска успела?! Ведь и двух недель не прошло после их разговора об Астахове! Ну дает! И ведь ни гу-гу! Подруга еще называется... Хотя... она, конечно, предупреждала, но ведь...

Эту мысль Алена не додумала, потому что недомерок по фамилии Астахов поперхнулся минералкой, когда увидел в дверях свою соседку снизу. Надо же! Можно подумать, что не ожидал! Раиска же объясняла ему, кого ищет в сто пятьдесят второй квартире их дома! Или... Точно! Раиска ему сказала, что Алены на дне рождения не будет! Не зря ведь пускать не хотела! Ха-ха! Она им сейчас всю малину испортит! Этот хмырь еще не только минералкой подавится! У него куриная нога поперек горла встанет! Он вообще десять раз пожалеет о том, что посмел переехать в ее дом!

– Здра-а-а-авствуйте... – протянула Алена, обращаясь к одному лишь недомерку и быстренько садясь специально напротив него, чтобы Настюха не успела занять столь выгодное место.

Недомерок пробормотал что-то вроде: «Здрысььь...» и скромно потупил глаза в пока еще пустую тарелку. Конечно, не будешь же рассказывать, как она, Алена, одной левой ему стекло высадила! И про дурацкие падающие штаны не будешь! И даже про текущие трубы как-то не с руки рассказывать за праздничным столом! Не говоря уже об унитазе...

Алена довольно усмехнулась и вдруг заметила, что у потупленных глаз «хмыря» действительно очень длинные ресницы. Хороши, конечно, но явно не тому достались! Да и, собственно, с ресниц не воду пить... то есть не с ресниц ее пить... В общем, если что и пить, то не с этим недомерком!

Алена с большим пристрастием разглядывала астаховский нос, пытаясь найти в нем изъян посущественнее, когда его владелец неожиданно распахнул глаза. Они показались Алене огромными и манящими... Она решительно потрясла головой, чтобы наваждение поскорей пропало, и оно пропало. Напротив нее сидел обыкновенный кареглазый мужчина со среднестатистическим носом, к сожалению, без существенных изъянов, но зато и без аристократических изысков. Алена удовлетворенно вздохнула и подняла бокал вместе со всеми за Раискин тридцать пятый день рождения.

Недомерку повезло, что Настюхин муж Сашка Ушаков был страшным хохмачом, а потому самому Астахову почти не приходилось говорить. Так только, всякую ерунду, типа: пожалуйста, спасибо, вы очень любезны, я уже сыт. Можно себе представить, что бы он сказал, если бы пришлось! Ясно, что интеллектом не блещет. Рубашку еще черную напялил! Наверняка, чтобы свою идиотскую майку скрыть! Еще бы в своих блестящих трениках явился!

– Разумеется, я могу вас проконсультировать, – вдруг сказал недомерок, и Алене пришлось отвлечься от своих приятных дум, чтобы вслушаться в разговор. – Вы мне потом скажете, что именно хотели бы получить, в какие сроки, ну и прочее... – заявил Астахов, потом порылся в кармане джинсов и сказал: – Впрочем, будет лучше, если вы позвоните мне прямо в фирму. Вот тут все телефоны! – И протянул Настюхиному Сашке белый прямоугольник визитки.

Алена тут же подумала, что Сашка зря взял визитку и трижды будет дураком, если ею воспользуется. Ну, какую такую консультацию может дать этот хмырь... если у него все из рук валится и на чужие балконы падает? Да Сашкина фирма гикнется, если свяжется с астаховской! Это же ясно как день! Все это Алена, конечно, только подумала, а вслух не сказала, чтобы не портить Раискин день рождения. Бедный Настюхин Сашка, который не знал, какая подлая личность всунула ему визитку, очень глупо обрадовался, тут же бережливо засунул в карман рубашки и даже сказал:

– Отлично! – Потом потер руки в предвкушении дальнейших удовольствий и провозгласил: – А теперь танцы до упаду! Раиска! Врубай музыку!

Раиска, счастливо хихикнув, врубила тягучий медляк и моментально подскочила к Астахову. Все остальные особы женского пола тут же прилипли к своим мужьям, и Алена осталась за столом одна. Да-а-а... Подруга на нее явно не рассчитывала, иначе пригласила бы хоть какого-нибудь мужичонку для полного комплекта. Они вообще-то с Раиской в таких ситуациях старались не ставить друг друга в дурацкое положение. Сегодня явно не Аленин день, то есть вечер... Уйти, что ли, по-тихому?

Скроив самую независимую физиономию, она для начала решила перекурить на кухне, потому что очень хотелось дождаться чая с Раискиным «Наполеоном». Она его так классно делает! Ни у кого этот стандартный пирог не получается таким нежным и рассыпчатым! Точно! Она дождется чаю и потом сразу уйдет! А эти пусть себе танцуют... Алене это совершенно ни к чему. Ни один из мужей подруг ей и даром не нужен, даже и Сашка-хохмач! У него чрезмерно выпуклые глаза, прямо как у рыбы... как у какого-нибудь зеркального карпа... Нет, Алена, конечно, не Раиска с ее вечным поиском идеала, но все-таки надо, чтобы мужчина не был противен. А рыбьи глаза – это все-таки как-то... Ну а о том, чтобы приблизиться к недомерку... Об этом и думать-то противно, несмотря на то что глаза у него в несколько раз красивее, чем у Сашки, и на рыбу он абсолютно не похож...

Она курила уже третью сигарету и понимала, что на четвертой сломается. И так уже во рту горько и отдает железом. Но когда с сигаретой, то вроде бы при деле... Что-то они не спешат с чаем... Пойти, что ли, предложить? Алена уже собиралась затушить сигарету, от которой здорово тошнило, когда над ухом раздалось:

– Разрешите вас пригласить?

Она обернулась. Перед ней стоял недомерок и хлопал своими длинными ресницами.

– Я... это... не танцую... – гордо задрав подбородок, произнесла она, чтобы он лучше прочувствовал, к кому пристает с банальностями. Что ей, Алене, какие-то самопальные домашние танцы? Не фламенко, поди! И даже не спортивный рок-н-ролл! А Алена – не Раиска, которая, похоже, для него уже на все готова. Бедный Дима!

– Бросьте, – сказал Астахов. – На праздниках надо танцевать и веселиться. На то они и праздники.

– С чего вы взяли, что мне не весело? – с вызовом спросила она. – Мне очень даже весело!

– Не сомневаюсь, – улыбнулся он. – И все же пойдемте?

Она очень независимо пожала плечами, непослушными пальцами затушила проклятую сигарету и пошла впереди него в комнату, исключительно ради того, чтобы Раиска не подумала, будто они на кухне втайне от нее занимаются чем-нибудь эдаким. Да она ни за какие деньги не станет с ним этим самым «эдаким» заниматься! Она еще из ума не выжила!

В комнате Астахов обнял ее за талию, и Алена вынуждена была положить свои руки ему на плечи. Она совершенно не хотела этого делать, но как-то нечаянно посмотрела в его глаза, которые неожиданно оказались чересчур близко. Да они у него бархатные... бездонные... и такие темные, ночные... А он вроде бы и правда не недомерок... Конечно, не из богатырей, но значительно выше ее, а у нее туфли на каблуках, между прочим... Не на высоких, правда, но все же... Алена почувствовала, как у нее что-то сжалось и задрожало в груди. Нет! Только не это! Расслабляться нельзя! Подумаешь, темные глаза! Что она, темных глаз не видела? Да тысячу раз! Она просто сегодня слишком много выпила, вот ей и лезет в голову всякая бредятина...

Алена отвела глаза в сторону и тут же наткнулась на жесткий и неприязненный взгляд Раиски. Еще чего не хватало! Из-за какого-то... какого-то совершенно постороннего мужчины ссориться с лучшей подругой, с которой они дружат с сопливого детства! Да ни за что на свете... Она тут же попыталась отстраниться от своего соседа, но он почему-то не пожелал ослабить своих объятий. Он зачем-то прижал ее к себе еще теснее, и у Алены захватило дух, как в детстве, когда они с Раиской катались на санках с высокой горы. Вовсе не желая злить подругу, она почему-то еще крепче обняла Астахова за шею и почувствовала его дыхание на своем виске. Он ее сейчас поцелует... поцелует... Она это точно знает и... и... совершенно не против... Надо же такому случиться...

Все Аленино тело напряглось в ожидании поцелуя, но музыка вдруг прекратилась.

– Ша, ребята! – железным голосом прекратила танцы Раиска. – Сейчас будет чай с «Наполеоном»...

Комнату огласило громогласное «ура!», потому что все присутствующие обожали Раискин пирог точно так же, как обожала его Алена. Астахов не кричал, потому что еще никогда его не пробовал. Алена кричать не могла. У нее пересохло во рту от того, что тот, кого она еще несколько минут назад продолжала называть недомерком, не отпускал ее пальцы. Как выяснилась, она готова была стоять столбом оставшуюся жизнь, если бы он согласился все это время держать ее за руку.

– Ален! Помоги мне! – тоном, не допускающим возражений, потребовала Раиска.

Алена не посмела ослушаться. Она осторожно вытащила свои пальцы из руки Астахова и обреченно поплелась на кухню. Раиска тут же захлопнула за ее спиной дверь и прошипела:

– И как же это называется?

– Что именно? – очень фальшиво отозвалась Алена.

– Сама знаешь что! – рявкнула подруга. – Сама от него добровольно отказалась, а теперь нагло липнешь!

– Я не липну... Он сам...

– Ага! Как же! А то я не видела, как ты к нему прижималась!

– Я не прижималась!

– Не ври мне! Прижималась! Говори, прижималась?! – Раиска встала перед сжавшейся в комок подругой, уперев руки в боки и расставив для устойчивости ноги шире плеч.

– Ну... почему-то прижималась... – окончательно сникла Алена.

– Зачем?!

– А черт его знает зачем... Я уже сто лет ни к кому не прижималась...

– А кто тебе мешал прижиматься к этому... как его... Стасику, кажется...

Алена тяжко вздохнула, опустилась на табуретку, потерла пальцами виски и сказала:

– Я не хотела, Рая, честное слово. Как-то само получилось...

– Ну и что теперь мне прикажешь делать? Я неделю к нему клеилась, на день рождения умудрилась зазвать, а тут вдруг ты являешься и все портишь!

– А ты что, не могла предупредить, чтобы я не приходила? – выдохнув свой вопрос, Алена вжала голову в плечи, потому что ей показалось, что Раиска за предательство сейчас начнет ее хлестать по щекам, но подруга придвинула вторую табуретку поближе к Алениной, плюхнулась на нее и сказала:

– Если честно, Аленка, то я сразу поняла, что он на тебя запал... Еще когда к нему домой приперлась, будто бы случайно... Слишком уж его при звуках твоего имени крючило... Я, знаешь, думаю, что он и на мой день рождения согласился прийти только потому, что надеялся тебя здесь встретить...

– Врешь! – почему-то очень испугалась Алена.

– Не-а... – покачала головой подруга. – Точно... Знаешь, может, он и штаны свои мокрые специально на твой балкон ронял...

– Да ладно...

– А что такого? В этом деле все средства хороши! Хоть загорание топлес, хоть мокрые джинсы!

– И что же теперь мы будем делать? – с большой надеждой спросила Алена.

– Ну что? Попьем чаю с «Наполеоном», а потом ты попробуешь уйти. Если он за тобой увяжется, значит, все... Не я ему на роду написана...

– То есть ты, Раиска, хочешь сказать, что...

– Пользуйся моей добротой, подруга, пока я еще на твоего Астахова не подсела... – отозвалась она.

Потом они с Раиской в четыре руки сервировали стол к чаю. Алена спиной ощущала взгляд собственного соседа сверху, и у нее неестественно быстро билось сердце. Она даже пыталась сдержать его биение рукой, но лучше от этого ни ей, ни сбившемуся с ритма органу не делалось.

Вкуса «Наполеона» она не почувствовала. Ей казалось, что Раиска забыла положить в него сахару. Гости, как всегда, пирог хвалили, а Алене казалось, что она ест прослоенную замазкой бумагу для принтера. Чай тоже был безвкусным, как минералка, из которой вышел весь газ. И акустика комнаты вдруг неожиданно и странно изменилась. Помещение будто наполнилось прозрачными волокнами, которые глушили звуковые колебания. До Алены с трудом долетал еле слышный смех, Сашкины остроты и даже легкий перезвон бокалов. Кажется, она вместе со всеми еще пила вино, такое же гадкое, как чай. Она думала только об одном: когда же будет прилично уйти.

Астахов ушел вместе с ней. Они ехали с ним в Раискином лифте, молчали и не сводили друг с друга глаз. Он ласкал ее глазами. Ей чудилось, что она ощущает прикосновение его взгляда, легкое и почти невесомое, как касание пушистого венчика одуванчика. Так же молча они шли к метро. В вагоне электрички их притиснули друг к другу. Она жадно прижалась к нему. Он обнял ее за плечи и наконец поцеловал в висок. Ей хотелось, чтобы поезд забыл остановиться на нужной им станции, но он не забыл и остановился. Они нехотя отстранились друг от друга и пошли к собственному дому, стараясь не коснуться даже краем одежды, потому что, если коснешься...

Все так же не говоря ни слова, Алена открыла свою дверь и шагнула в коридор. Она не приглашала Астахова за собой, но знала, что не войти он уже не сможет. Они стояли друг против друга, сдерживая нетерпение и инстинктивно стараясь продлить сладостное мгновение ожидания. Они оба понимали, что ничего более волнующего между ними уже не будет. Это последний миг, за которым обвал... обрыв... бездна...

Не выдержав напряжения, Алена по-детски прерывисто вздохнула. Астахов, очнувшись, подошел к ней. Она протянула к нему руки и обхватила за шею. Он едва прикоснулся к ее губам, будто проверяя, правильно ли делает, не слишком ли спешит.

– Да... да... – прошептала Алена, и тогда он поцеловал ее по-настоящему.

Собственный Аленин коридор качнулся, как корабль на волнах, и куда-то поплыл вместе с вешалкой для одежды и столиком для косметики. Мужчина и женщина, продолжая целоваться, каким-то образом оказались в комнате, тоже качающейся и плывущей среди легких жемчужных сумерек петербургской белой ночи. Невозможно спрятаться в ночную тьму, которой не существует. Можно только терять цвет... Вот Аленино платье уже и не голубое... Оно таких же жемчужных оттенков, что и небо за окном. Он, которого она так долго ждала, спускает с ее плеч легкую ткань, и платье опадает вниз, будто старая змеиная кожа. Она, Алена, остается в новой, только что образовавшейся под его чуткими пальцами. Новая кожа тоже жемчужная, гладкая и блестящая... И как красива ее маленькая серебристая грудь... У таких, как она, стройных и гибких женщин грудь и не может быть другой... Другая помешала бы ей змеей обвиться вокруг тела мужчины, тоже непостижимым образом вдруг освободившегося от мешающей одежды...

И он, Аленин мужчина, тоже понимает, что его женщина в этих волшебных сумерках должна быть только такой, как она, то есть худенькой и хрупкой. Ее грудь помещается в его ладони... Они подходят друг к другу, слабая выпуклость ее груди и его ладонь с чуть-чуть разведенными пальцами. Алена ощущает соском легкую шершавость его ладони, потом влажное тепло его губ... Потом сама целует его в шею, в грудь... Она целует его всего... В благодарность за его ласку, в награду, в подарок... И чем дольше она целует его, тем яростнее закипает внутри жемчужный пузырящийся ключ, которому так необходим выход... И кто, как не он, может сейчас понять это и освободить, облегчить... Но его губы не облегчают... Они горячи... они жалят ее грудь и живот... Его пальцы делаются мягкими и бескостными... Они проникают всюду... Им все дозволено... Им все можно, его пальцам, его губам... И ей, Алене, тоже все можно... Она никогда еще не была такой смелой, такой отчаянной, такой раскрытой и обнаженной до самой своей влажной и горячей изнанки, до своей изначальной сути...

Она закрыла ладонью рот, потому что боялась крикнуть, но Астахов отвел ее руку и прошептал:

– Ничего не бойся... Будь собой... Делай то, что тебе хочется, потому что сейчас так надо... сейчас нельзя иначе... иначе преступно...

И она рассмеялась нервным и одновременно счастливым смешком, а потом протяжно вскрикнула, целиком переливаясь в звук, выплескивая в этом крике всю свою растревоженную женскую сущность... Потом она опять целовала его и водила раскрытыми ладонями над его телом, как чувствительными радарами, опуская их на те места, откуда исходили чувственные токи. Он слегка дергался от ее прикосновений и тоже тихо смеялся, и подавался всем телом за ее ладонью.

И долго еще в сизоватой дымке белой ночи сплетались их тела и смыкались губы. Обоим казалось, что они больше никогда не смогут оторваться друг от друга, ибо никогда не утолить желания, снова и снова накатывающего горячими волнами.

– Это непостижимо... – прошептала измученная Алена, уткнувшись Астахову в плечо.

– Что именно? – спросил он, и она по голосу поняла, что он улыбается.

– Ну... все это... то, что сейчас произошло...

– Ты недовольна?

Она поцеловала его возле уха и с легким упреком произнесла:

– Ты не должен так говорить...

– Хорошо, не буду... Тем более что ты права... Еще сегодня утром я не подозревал, чем закончится день.

Алена отлепилась от него, легла на спину и, уставившись в потолок, сказала:

– А Раиска догадывалась... Можешь себе такое представить?

– Как догадывалась? – удивился Астахов.

– Она сказала, что... в общем... давно все про тебя поняла...

– И что же она поняла? – Он навис над ней, жадно оглядывая ее лицо.

– Сначала ты скажи, каким образом оказался на дне ее рождения!

Астахов рассмеялся и тоже упал на спину.

– Не могу тебе точно сказать... Она, твоя Раиска, оказалась жутко настырной особой... Она несколько раз попадалась мне в транспорте. Сама заговаривала... Хохотала... Надо ей отдать должное: она очень легкий собеседник. И, знаешь, как-то слово за слово, с юмором, пригласила на день рождения... Я и не заметил, как согласился... Между нами ничего такого не было... Я сегодня утром, между прочим, очень твердо решил не ходить к ней на день рождения, а потом мне показалось, что это будет для Раисы обидно. Она ведь ничего особенного от меня не хотела. Не на свидание звала, а в гости, где еще много народу будет. Вот, собственно, и вся история...

– Врешь ты все! – выпалила Алена.

– В смысле?

– А в том смысле, что нельзя было не понять, зачем тебя приглашают. И день рождения мог оказаться всего лишь предлогом. Ты мог прийти в гости и оказаться с Раиской один на один. Разве не так?!

– Знаешь, я почему-то был уверен, что не окажусь один на один...

– А если бы оказался? Сейчас лежал бы в постели с ней?

Астахов сразу не ответил, что показалось Алене очень обидным. Она отвернулась от него и даже укрылась с головой одеялом, потому что поняла: сейчас заплачет, горько и безутешно. Он рывком сорвал с нее одеяло, несколько раз поцеловал в спину и сказал:

– Думаю, что все произошло так, как должно было произойти.

– Но Раиска красивее меня, – буркнула Алена. – Одна грудь третьего номера чего стоит!

– Мне не нужна ее грудь... Мне всегда нравились хрупкие женщины, такие, как ты...

Он осторожно, за плечо, перевернул ее на спину и провел рукой по худенькому, как у подростка, телу. И она сразу откликнулась и опять протянула к нему руки. Их губы опять встретились, а тела слились в одно, единое и странное, не мужское и не женское, в нечто неделимое, из чего одного только и может родиться новая жизнь.

– А Раиска сказала, что ты из-за меня пришел к ней в гости, – все-таки выпалила Алена, когда они уже опять спокойно лежали рядом, отдыхая от поцелуев и объятий.

– Да... – то ли удивился, то ли согласился Астахов.

– Правда... Раиска так сказала... И еще она сказала, что давно поняла, что я тебе... понравилась... Это не так? Она ошибалась?

– Не знаю даже, что и сказать... Мне казалось, что я... ненавижу тебя... Мне хотелось разорвать тебя на куски и спалить к чертовой матери твой проклятый балкон, на который почему-то все, как назло, валилось и лилось! Вот скажи... – Он повернул к ней улыбающееся лицо. – Зачем ты размозжила мне стекло? Только честно!

– Я не хотела, Петенька... Я собиралась просто зашвырнуть твой носок обратно вместе с... – Алена вдруг расхохоталась, – с куском торта... чтобы ты взял носок в руки, а там какая-то гадость... Ты сразу не понял бы, что это такое, и скривился бы от омерзения... Ой, не могу! – хохотала она, уже сотрясаясь всем телом. – Я представляла твое сморщившееся лицо, и мне было так смешно... ты даже не догадываешься, как... А гайка... она для тяжести... чтобы долетело... чтобы не упало вниз, как те джинсы...

– Да-а-а, оно долетело... – отозвался Астахов и тоже весело рассмеялся. – Хотя это сейчас смешно, а тогда я, в общем... я готов был чуть ли не поджечь в отместку твою квартиру!

Она вдруг перестала смеяться и сказала:

– Ты назвал меня... хорьком...

– Ерунда... Это имело отношение только к моей злости, не более того... Ты ведь тоже как-то гадко назвала меня...

– Ты не помнишь, как?

– Помню...

– Я так не думаю больше... Ты самый лучший...

– И ты прости меня за все... Я был кретином. Раиска все поняла, а я так и не мог понять до сегодняшнего вечера. Я действительно все время думал о тебе, хотел чаще видеть... Но мне казалось, что это от ненависти... то есть хочу видеть, чтобы лишний раз поругаться, чтобы уязвить... На самом деле мне другого хотелось...

– А ты не сочиняешь сейчас, Петя, для красоты картины? Когда ты меня увидел у Раиски, то натуральным образом подавился!

– Да, но... В общем, я подавился от удивления...

– Разве так уж удивительно было увидеть меня в гостях у лучшей подруги? – с большим сомнением в голосе спросила она.

– Я был уверен, что Раиса тебя не пригласила, поскольку не может не знать о нашей вражде, – ответил Астахов. – Но я удивился не тому, что ты пришла...

– А чему?

– Тому, что мне почему-то дыхание перекрыло при виде твоей легкой фигурки...

– Ты тогда уже понял, что...

– Нет...

– А когда? – допытывалась она. – Когда я ушла на кухню?

– Нет... Даже и не тогда... Мне казалось, что я пригласил тебя на танец из жалости. Все при своих половинах, а ты одна, несчастная такая, одиноко куришь в кухне. Дыму напустила, хоть топор вешай...

– Так, может быть, ты и сейчас из жалости? – вскинулась Алена.

– Дурочка... – ласково прошептал Астахов. – Да я, когда только прикоснулся к тебе, сразу голову потерял... Не поверишь, прямо в гостях у твоей подруги готов был на все... В лифте чуть не чокнулся... А уж о вагоне метро вообще не говорю... Но ведь и ты... – он опять коснулся рукой ее маленькой груди, – ты тоже...

– Что... тоже?

– Ты ведь тоже готова была отдаться мне чуть ли не в метро... Я ведь не ошибаюсь?

– Не ошибаешься...

– А ты почему? Тебя же от меня воротило... И кривило... Я же видел, как глубоко тебе отвратителен...

– Не знаю... – Алена опять прижалась к нему. – Может быть, любовь и ненависть действительно всегда рядом, как чувства одинаковой силы и одного порядка... Возможно, они, эти чувства, запросто перетекают из одного в другое так, что и не всегда сразу заметишь...

– Не говорит ли это о том, что ты меня... – начал Астахов.

– Нет-нет! Я больше никогда не смогу тебя ненавидеть! – поспешила заверить его Алена.

– Я не про то... про другое... Ты... ты сможешь меня полюбить?

– А что же сейчас происходит между нами?

– Сейчас это... по-моему, восторг... чувственная сказка... А когда кончится ночь...

– Она и не начиналась, Петенька... Она никогда и не закончится... – тихо засмеялась Алена, – по крайней мере, еще недели две... пока будут длиться белые ночи... Сплошной ночедень... вечная дененочь... Священное нечто...

– Поцелуй меня, Аленушка... – попросил Астахов.

– А ты меня... – отозвалась она и прижалась к его губам.

Июньский ночедень для Астахова и Алены прерывался только из-за насущной необходимости ходить на службу, чтобы зарабатывать деньги. Он встречал ее с работы, поскольку заканчивал раньше, и они ехали домой, не размыкая объятий, в городском транспорте. Сразу же в Аленином коридоре они принимались запойно целоваться. Оба более или менее приходили в себя, когда губы уже слегка саднило от поцелуев.

– А почему ты поменялся с Зинкой? – однажды спросила Астахова Алена.

– Ой... – он махнул рукой. – Это был очень сложный обмен в несколько приемов, и ваша Зинка тут, что называется, крайняя. Все затевалось ради сына.

– Сына? – неприятно удивилась она.

– Да, у меня есть сын, Володя. И я его очень люблю, Алена.

– Да-а-а... – протянула она, чтобы хоть как-то среагировать на это его заявление. Ей очень не хотелось, чтобы он еще кого-нибудь любил, кроме нее.

Астахов по ее голосу почувствовал, что она не слишком довольна наличием у него сына, улыбнулся и сказал:

– Это тебя никак не должно беспокоить. Сын – это сын, а ты – это ты...

– А жена? Ты просто не живешь с женой или...

– Не просто. Мы развелись.

– Давно?

– Да уж скоро будет два года.

– А почему? – не могла не спросить Алена, но потом испугалась, что этот вопрос может показаться Астахову неприятным, и сразу поторопилась сказать: – Можешь не говорить, если не хочешь.

– Да тут и скрывать нечего, – тут же принялся объяснять он. – Поженились совсем юными, еще в институте. Довольно скоро стало ясно, что мы абсолютно чужие люди, но решили терпеть друг друга ради сына. Даже находили какие-то радости в совместном существовании. А потом... потом начались измены.

Измены Алене сразу понравились. Она только не могла решить, какой вариант ее больше устроил бы: чтобы Астахову изменяла жена или чтобы он – ей. Если изменяла жена, то Алена будет очень выгодно смотреться на ее фоне, поскольку изменять Петру не собирается. Если он ей, то это означает, что бывшая жена – совершенно никудышная женщина и ревновать к прошлому Астахова не стоит. А вот если они делали это в равном количестве и одновременно, то совершенно неизвестно, как к этому относиться. Алена не вытерпела и спросила:

– А кто из вас начал первым?

– Теперь уж и не помню, – ответил Астахов, – да и какая разница?

Алена опять задумалась. Конечно, неплохо, что он с таким равнодушием рассказывает о жене, но это вовсе не означает, что он так же равнодушен к тем, с кем ей изменял. Алене очень хотелось спросить, скольких женщин он любил и что они для него значили, но она никак не могла придумать, как бы потактичнее задать этот вопрос.

– Петя, а вот те женщины, с которыми ты... – начала она и замолчала, потому что любой из вариантов конца этой фразы казался ей невыносимо пошлым.

Астахов прижал ее к себе и тихо сказал в ухо:

– Не думай о них, Аленушка... Никто из них ничего серьезного для меня не значил... Сначала я встречался с ними назло жене, потом, конечно, находились те, которые нравились, но... Но ни об одной из них я не сожалею... Да если честно, не так уж много их было. Я не из ловеласов.

– А сын? – не унималась Алена. – Если ты любишь сына, то как же мог его оставить?

Астахов рассмеялся:

– Оставить! Скажешь тоже! Да моему Володьке уже девятнадцать! Он взрослый парень и воспринял наш развод достойно. Разумеется, сын не мог ему обрадоваться, но он постарался нас понять и даже не задавал лишних вопросов.

– Ему уже девятнадцать? – удивилась Алена, потому что сын Астахова представлялся ей маленьким мальчиком в коротких штанишках и с прижатым к груди плюшевым медведем.

– Вот именно что девятнадцать! Мне-то скоро сорок!

– Сорок... – задумчиво проговорила Алена. – А мне скоро тридцать пять, как Раиске, и я никогда не была замужем...

– Я это сразу понял, – сказал он и поцеловал ее возле уха.

– Да? – вскинулась она. – Врешь ты все! Как это можно сразу понять? У меня же были мужчины! Я уж не совсем... старая дева... ну... в настоящем смысле этого слова...

– Это неважно, были мужчины или нет. У женщины, которая никогда не была замужем, взгляд особенный.

– Да ну? И чего же в нем особенного?

– В нем вселенская скорбь.

– Ага! Щас! У женщин, которые не были замужем, вселенская скорбь, а у неженатых мужчин, очевидно, вселенская радость!

– Ну не сердись... – тихо рассмеялся Астахов. – Женщина запрограммирована на семейную жизнь, на любовь и материнство, а если по какой-то причине семья не получается, то, мне кажется, у нее происходит некое гормональное нарушение. Возможно, что один из гормонов, отвечающий за чувство радости, преобразуется в гормон скорби. Женщина испытывает постоянную неудовлетворенность, и это всегда читается в ее глазах.

– А если женщина развелась, то у нее уже ничего в глазах не читается?

– Ну, я, конечно, не проводил сравнительного исследования, но мне кажется, что не читается. Та, которая была замужем, чаще всего уже имеет ребенка, а значит, часть своей жизненной программы выполнила, а потому жутко скорбеть не может. Часть ее души, если не вся, занята ребенком. И этим счастлива.

– Но ведь бывает же, что женщина не может забыть бросившего ее мужа, продолжает любить его! – возразила Алена. – А если еще и ребенка не успела родить...

Астахов расхохотался:

– Алена! Не стоит воспринимать мои слова так серьезно! Разумеется, у любого правила есть исключения. А то, что я тебе сказал, вообще не есть истина. Это всего лишь мои наблюдения.

Алена продолжала оставаться серьезной.

– Неужели у меня в лице вселенская скорбь? – огорченно проговорила она.

Астахов накрыл ее своим телом и, продолжая улыбаться, сказал:

– Ну, теперь-то у тебя в глазах ее никто не обнаружит, не так ли?

Так и не улыбнувшись, Алена посмотрела ему в глаза и ответила:

– А это теперь будет зависеть только от тебя.

Петр тоже перестал улыбаться. Они смотрели друг на друга и думали об одном и том же: в их глазах теперь будет читаться одна лишь любовь. И те, которые другие, которые позволяют себе излишне пристально вглядываться в чужие глаза, непременно будут им завидовать.

Алена обняла Астахова так крепко, как только могла. Да, он прав. Она запрограммирована на любовь и уж отлюбит за все те годы, которые, как ей теперь казалось, прожила напрасно. Нынешние Аленины дни были наполнены только мыслями о Петре, а ночи были полны им самим, их любовью. Алена не худела только потому, что худеть ей было уже некуда, но глаза от бессонных ночей все же несколько запали и подернулись чувственной дымкой.

– Вот ведь мне отказали от дружбы, а я что? Я ведь сущую правду сказал, – как-то проронил Стасик Любимов, слегка подъехав к ней на компьютерном стуле.

– Ну и в чем же твоя правда состоит? – ухмыльнулась Алена.

– Я же тебе сразу сказал, что он классный мужик!

– И про кого же это ты?

– Ясное дело, про кого... Про Петруху Астахова...

Алена не ответила.

– И чего молчишь? – не отставал Любимов. – Меж вами чуть ли не искры сыплются! Неужели такая неземная страсть?! А ведь могла бы, между прочим, и со мной... Для меня ведь халатик-то распахивала...

– Заткнись, Любимов, – посоветовала Алена.

– Могу, конечно, и заткнуться, – согласился он, а потом зачем-то добавил: – Пока...

Алена не обратила на эту его существенную добавку никакого внимания.

Уже на следующий день ей пришлось эту добавку вспомнить, потому что Петр ждал ее после работы в очень хмуром состоянии.

– Что-то случилось? – спросила его она.

– Почему ты не сказала мне, что вы с Любимовым... – с места в карьер начал Астахов.

– Что мы с Любимовым?! – насторожилась Алена.

– Что у вас... любовь была...

– Не было у нас никакой любви! – возмутилась она.

– Как это не было, когда он все твои родинки наперечет знает!

– Какие еще родинки?

– Все, вплоть до... самых интимных... И вообще, он ведь был у тебя в гостях, когда на моем балконе этот чертов растворитель опрокинулся... И как это у меня из головы вылетело? Совсем крышу снесло... Напрочь...

– А что сейчас? – зло спросила она.

– Что сейчас? – не понял он.

– Сейчас крыша на месте?

– Да вроде того...

– Неужели тебе важно то, что мелет этот Стасик?

– Он утверждает, что я сломал ему жизнь, что вы уже и заявление подали! – побелевшими губами сказал Астахов.

– Да врет эта скотина! – возмутилась Алена.

– То есть от любви до ненависти ровно столько же шагов, сколько от ненависти до любви? Чувства одного порядка, да?

– О чем ты, Петя?

– Неужели не понимаешь?

– Не понимаю...

– Сейчас поймешь... – Он сжал Алене плечо так, что она с трудом удержалась от вскрика. – А может быть, то, что все это время происходило между нами, и не любовь вовсе?!

– А что?

– Пик ненависти, вот что! Высшее ее проявление?!

– Совсем обалдел, да?!

– Да! Я обалдел! Я свихнулся! Я принял за любовь... В общем... – прошипел он, действительно глядя на нее с ненавистью, – я готов убить вас обоих...

И он быстро пошел прочь. Алена видела его сжатые кулаки и вжавшуюся в плечи голову. Что же произошло? В чем дело? Он сейчас говорил о любви? Да... он говорил о любви... О любви вообще... О любви как понятии... О любви в принципе... После Раискиного дня рождения они с Астаховым не могли оторваться друг от друга, но он ни разу не сказал, что любит ее. Может быть, он любил как раз и не ее, а, так сказать, процесс любви... совокупление как таковое... совокупление в принципе и совокупление как понятие. А тут вдруг в этот интимный процесс попытался встрять посторонний индивид по фамилии Любимов. Но каков же подлец этот посторонний индивид! Алена даже не ожидала от него такой прыти. Ну надо же какой шустрый – и откуда что взялось? Он не в состоянии разобраться с простейшей компьютерной программой, а тут вдруг такой недюжинный всплеск интеллекта! И когда он только успел?! Ах да-а... Не зря же Стасик сегодня так спешил, якобы по важным делам! Даже попросил выключить за него компьютер! Ну и мерзавец! Повесил на нее свой комп, чтобы было время устроить ей же подлянку! Хорошо... Допустим, Любимов негодяй и мерзавец, а кто тогда Астахов? Как он изысканно выражался на предмет высшего проявления ненависти! А что? Может быть, так и есть на самом деле? Ненависть сладка не меньше, чем любовь! Ей ли этого не знать! Неужели и она не любит Петра? Не любит... Нет... Она любит... Любит... Как же сильно она его любит...

Весь вечер Алена просидела на диване, почти не меняя позы. Она ждала Астахова. Он не пришел и не позвонил. В 23.30 Алена набрала номер Любимова.

– Зачем ты это устроил, Стасяра?! – мрачно спросила она.

– Я люблю тебя, и... – ответил он.

– Хватит врать! – оборвала его она.

– Когда другие тебе это втюхивают, так ты слюнки распускаешь, а как я, так сразу вру, да?!! А я не вру! И ты это знаешь!

– Когда любят, не уходят к приятелям от почти обнаженной женщины!

– Ага! Я так и думал! Ты мне никак не можешь простить, что я на тебя сразу не набросился, как какой-нибудь половой извращенец! А я, может быть, не могу прямо так, когда с верхнего балкона друзья по институту смотрят! Мне, может быть, надо, чтобы был интим, и мы только вдвоем... Потому что когда любовь, то другие лишние...

– Любимов, прекрати заливать! – опять прикрикнула на него Алена. – Ты не любить меня собирался, а «попользоваться насчет клубнички», как говаривали классики отечественной литературы! Ты хотел с приятелем «посидеть по-мужски», а мной на десерт закусить! На сон, так сказать, грядущий!

– А ты?! А ты на что со мной рассчитывала?! – тоже взвопил Любимов. – Хочешь, я скажу, что ты думала, когда согласилась со мной встретиться?

– Ну!

– Ты думала, что как-нибудь перекантуешься со мной, с жалким Стасиком, поскольку другого желающего нет, а тело мужика просит!

– Идиот! – крикнула Алена.

– Может, и идиот, а только правду сказал! Разве не так?!

– Нет! Не так! – опять крикнула Алена, но былого запала уже не было. Она тяжко вздохнула и очень тихо произнесла: – Не совсем так, Любимов...

– Ага! Значит, тебя только степень не устраивает, а в остальном я прав?

– Ну хорошо... Пусть мы оба были не на высоте, но... Словом, в Петра я влюбилась по-настоящему! Понимаешь ты это или нет?!

– А может, я тоже понял, что жить без тебя не могу! Пока ты сиднем сидела дома, я знал, что никуда не денешься, явишься на службу, и мы будем с тобой бок о бок восемь часов работать рядом, да еще и обедать вместе пойдем. А теперь, когда ты вдруг ни с того ни с сего втрескалась в Астахова, мне хоть в петлю! Неужели ты в самом деле думала, что я такой безмозглый и без тебя в компьютере не могу разобраться?! Да мне просто нравилось, когда ты мне объясняешь и в щеку при этом дышишь, поняла?!

– Стасик, не шути так... – жалко пролепетала Алена.

– Какие уж тут шутки! – горько ответил Любимов. – Я так прямо и сказал Петрухе, что сто лет уже тебя люблю, а он тут подвалил на мной же удобренную почву!

– Что ты несешь?

– То самое! Честно говоря, я был уверен, что он мне в зубы даст! И я готов был с ним подраться! Я даже мечтал об этом! Представлял, как ты выходишь на улицу, а тут мы с Астаховым... Кто кого, в общем... А он что?!

– Что?!

– А он даже не подумал мне по морде съездить! – зло рассмеялся Любимов.

– Он, между прочем, хотел нас убить! – не могла не вспомнить Алена. – Он мне прямо так и сказал!

– Чего ж тогда не убил?!

– Да потому что ему противно было слушать про... мои родинки! Он ведь подумал, что у нас с тобой и впрямь все было...

– А что, скажешь, не было?!

– Да... тот раз не считается...

– Еще как считается! Тем более что за родинки он должен был бы от меня вообще одно мокрое место оставить, а он ничего... Будто так и надо...

– Так ты ж, подлец, про загс наплел! Он же порядочный человек!

– Слушай, Аленка, ну откуда тебе знать, порядочный он или нет! Вот меня ты действительно сто лет знаешь! А его – без году неделя!

– Сам же говорил, что он отличный мужик! – напомнила ему Алена.

– Но я же не знал, что ты вляпаешься в этого мужика, как в грязь...

– Стасик! – опять угрожающе повысила голос она.

– Ну что – Стасик! – повысил голос и Любимов. – Я тебе больше скажу: из всех этих сумасшедших любвей ничего хорошего не получается! Запредельная страсть, она что?!

– Что?!

– То! Она вспыхнула и перегорела, как лампочка! А я тебе настоящее чувство предлагаю, проверенное годами совместной работы! Оно не перегорит! Выходи за меня замуж, Аленка!

– Дурак ты, Стасик... – только и смогла ответить она.

– Вот ведь на свою голову позволяю тебе всячески измываться!

– Да я не измываюсь...

– Измываешься...

– Ну ладно, прости... Больше не буду...

– Это, конечно, приятно слышать, но все-таки что ответишь на мое предложение?

– Про замуж?

– Да!

– Не могу я, Стасик... Прости... Я люблю его... – сказала Алена.

– Может, передумаешь еще? – предложил Любимов.

– Вряд ли...

Стасик тяжело вздохнул в трубку и сказал:

– Но я все-таки не буду терять надежды?

– Конечно, не теряй... Только не вздумай еще раз пристать к Астахову со всякой чушью!

– Ты, главное, сама к нему не приставай! Надо же иметь чувство собственного достоинства!

– О своем достоинстве лучше думай! – призвала его Алена.

– Я думаю... – грустно отозвался он.

Прошла неделя, а Астахов так и не объявился. Вечерами Алена сидела, уставившись на телефонный аппарат, но Петр ни разу не позвонил. Ей очень хотелось подняться этажом выше и кинуться ему на шею с душераздирающими воплями: «Я люблю тебя, Петя!», но она изо всех сил хранила достоинство, как ее к тому призывал Любимов. В конце концов, она ни в чем не провинилась перед Астаховым. Это он наговорил ей ерунды про ненависть. Хотя... может быть, и правда не любил...

В субботу с потолка ее кухни на многострадальную сушилку для посуды вдруг полился настоящий поток. Алена обрадовалась! Вот он, повод подняться к Астахову. Она ему скажет, что теперь отлично понимает, чего стоили его поцелуи и объятия! Это был всего лишь отвлекающий маневр! Он с ней целовался, чтобы трубы не менять! До чего же все теперь очевидно!

Алена надела вызывающе открытый сарафан с многослойным воланом на груди, накрасила губы и, стараясь не спешить, с достоинством поднялась на этаж Астахова. Дверь его квартиры была настежь распахнута, и из нее слышалась мужская перебранка. Алена осторожно прошла в коридор. В дверном проеме его кухни на полу как-то странно дергалась довольно-таки грязная голая нога.

– Петя-а-а... – осторожно позвала Алена.

Нога еще раз дернулась и скрылась. Вместо нее высунулась голова молодого парня в голубой кепке, надетой козырьком назад.

– Чё надо? – спросила голова.

– Мне бы Петра Астахова... – пролепетала она. – Он... вроде бы... тут живет...

– Хозяин побежал менять смеситель. Ему в магазине страшное барахло подсунули, – сообщила голова, а потом перед Аленой во весь рост выпрямился парень в надетом на худющее голое тело синем и тоже довольно грязном комбинезоне с детскими лямочками.

– А вы... – замялась Алена.

– А мы ставим ему новую мойку, трубы меняем и вообще сантехнику, – доложил парень в кепке. – А вы в комнату проходите. Он скоро придет. Мы его тут долго дожидаться не намерены. Он знает.

– Нет... – помотала головой Алена. – Я, собственно... Я снизу... У меня, понимаете, с потолка течет прямо ручьями... Сушилка для посуды скоро вообще развалится...

На это ее заявление из кухни вышел еще один сантехник, пожилой, еще грязнее молодого, и сказал:

– Ты, хозяйка, потерпи. Часа через полтора у тебя течь навсегда перестанет. Побелишь – и все дела!

– Ага, побелю... – согласилась Алена, медленно развернулась и вышла из квартиры Астахова. Ее ноги сделались вдруг ватными и непослушными. Она поняла, что все кончено. Ему меняют трубы. Он больше никогда в жизни на нее не протечет! Она побелит потолок – и все дела! Астахов проделал все шаги от ненависти до любви и уже даже дошел обратно. Он ее ненавидит. Нет... Это было бы полбеды... Он ушел не обратно в ненависть. Он ушел в полное ее отрицание как человеческой особи...

Течь с потолка на сушилку действительно скоро перестало. В последней надежде Алена открыла дверцу встроенного шкафчика в туалете. А вдруг у Астахова не хватило денег на новый унитаз или на какую-нибудь подводку к нему! Тогда с потолка шкафчика все-таки будет иногда подкапывать. Она будет смотреть на эти капли и вспоминать, вспоминать...

С потолка шкафчика тоже не капало. Алена разглядывала разводы то в туалете, то в кухне и думала о том, что никогда не станет их забеливать. Аленина бабушка всю жизнь хранила журнал «Крокодил», который забыл на подоконнике самый главный возлюбленный ее жизни. Алена будет свято хранить эти пятна на потолке. А еще она больше никогда не станет разводить цветы на балконе. Пустые ящики тоже будут напоминать ей о Петре... Или нет... Цветы все-таки лучше развести! Он опять что-нибудь уронит на них или прольет какой-нибудь растворитель, и тогда она сможет...

В следующие выходные Алену разбудил громкий стук непонятного происхождения. Она чертыхнулась и помянула недобрым словом соседей, которые опять взялись за свой паркет спозаранку. Им плевать, что люди за рабочую неделю не выспались! Алена бросила взгляд на будильник. Ну-у-у, конечно, не так уж чтобы сейчас был «спозаранок»... 10.30. Хотя в субботу каждый имеет право спать хоть до часу дня. Она неохотно вылезла из-под одеяла и вспомнила, что соседи закончили со своим паркетом еще в прошлом месяце. Значит, это разбушевалась Антонина Прокофьевна: опять привезла из деревни мясо и рубит его на балконе. Точно. Грохот раздается явно с улицы и, похоже, от соседей справа. Пойти, что ли, взглянуть эдак укоризненно?

Алена набросила халатик и вышла на свой балкон. На балконе Антонины Прокофьевны не было ни души. Колотили сверху. Алена подняла голову. Прямо ей в лицо посыпались опилки. Отфыркнувшись, как от воды, она перегнулась через перила и посмотрела на балкон Астахова. Часть его уже была обшита вагонкой. Видимо, работа идет уже не первый день. А Алена и не знала... Теперь хоть разводи цветы, хоть не разводи, результат один. С балкона, насмерть обшитого вагонкой, ничего на них не упадет.

Алена обессиленно опустилась на порожек балконной двери. Надо же, как серьезно Астахов от нее отгораживается. Еще бы колючей проволокой обнес свой балкон, чтобы она к нему со своего не залезла! И дверь в квартиру поставил бы бронированную! И секьюрити у входа! Чтобы уж никогда и ни за что... Дурак... Да разве ж она... Да она никогда не станет ему докучать. Она... Она возьмет да и выйдет замуж за Любимова! А что?! Это выход! Они обменяют свои однокомнатные квартиры на двухкомнатную в другом районе, и она даже думать забудет об Астахове. А уж Стасик напоминать не будет. Не в его интересах. Он уже давно понял, что за фрукт этот Петруха. А Стасик, он действительно верный, временем проверенный. Уродом его не назовешь. А плечи у него в два раза шире астаховских! Да она, Алена, будет за Любимовым как за каменной стеной! Именно! Астахов за какой-то там жалкой вагонкой, а Алена – за каменной стеной. Да!