Давай никому не скажем

Часть 1. Яна

Открылась дверь кабинета, и уверенной походкой в аудиторию вошла Эмма Валентиновна. Студенты подскочили со своих мест, моментально прервав шумную болтовню на полуслове. В воздухе повисла гнетущая, даже какая-то неживая тишина, нарушаемая лишь скрежетом ножки стула где-то в районе последних парт.

— Садитесь, садитесь, — небрежно махнула худенькой ладонью директор, всем видом демонстрируя свое превосходство. — Еще раз поздравляю с началом нового учебного года, надеюсь, что все хорошо отдохнули и полны сил, чтобы с утроенным рвением приступить к занятиям, — она окинула присутствующих пристальным взглядом, недовольно качнув головой. Впрочем, свои претензии она так и оставила невысказанными. — Это Иванникова Яна Альбертовна, ваш новый преподаватель английского языка.

Услышав свое имя, я вздрогнула и натянуто улыбнулась. Не слишком уверенно отошла от двери, где топталась все это время, и шагнула ближе к директрисе.

Двадцать восемь пар глаз как по команде уставились на меня, даже не думая скрывать плещущее через край любопытство. Взгляды молодых, еще неоперившихся птенцов, которые пока не умеют вуалировать свои истинные чувства. Все их эмоции буквально читались на лицах: девочки, макияж которых был слишком ярким и неуместным для учебного учреждения, разглядывали меня с ног до головы, словно не преподавателя, а соперницу, вероломно ворвавшуюся на их территорию. Мальчишки, удивительно рослые для своих лет, бросали оценивающие взгляды, одобрительно ухмыляясь. Мне все это было не в новинку — как-никак целый год преподавательского стажа. Но все равно каждый раз я волновалась как в первый. Примут ли меня студенты? Найдем ли мы общий язык?

Со школьниками младших классов проще — для них я взрослая женщина и по умолчанию авторитет. А вот признания старших ребят приходилось добиваться, что было не совсем просто. Им по восемнадцать, мне — двадцать три. Вчерашняя студентка, практически ровесница своих подопечных, нам бы дружить и по клубам вместе ходить, а вместо этого я должна нести им доброе, нужное, вечное, не переступая границ дозволенного и не скатываясь к панибратству. И именно это — невозможность быть собой, обычной молодой девушкой, такой же, как они — и делало выбранную мной профессию особенно сложной.

Тяжело преподавательское бремя, но еще тяжелее было стоять у всех на виду в новых туфлях, купленных на рынке в последний день летней распродажи. Взяла то, на что хватило денег. И пусть на размер меньше, разносятся, зато недорогие, в моей ситуации не до шика. Спасибо и на том, а то пришлось бы прошлогодние обувать, со сбитыми носами. Стыдоба!

Каблук был высоковат, из-за чего к моему почти метру шестидесяти пяти прибавилось еще восемь сантиметров. Рядом с миниатюрной директрисой я возвышалась неприступной скалой, но почему-то ощущала себя на голову ниже — настолько мощным был авторитет Эммы Валентиновны.

— Загляните потом ко мне, — сдержанно улыбнулась она и, подбадривающе коснувшись моего запястья, с грацией кошки — ступала медленно, манерно — покинула кабинет.

Как только за ее спиной закрылась свежевыкрашенная дверь, обстановка в аудитории разительно изменилась. Студенты будто разом выдохнули, приняв расслабленные позы, а кое-кто и вовсе начал негромко переговариваться, не обращая внимания на присутствие нового преподавателя.

Я стояла как вкопанная на том же месте, незаметно вытирая о юбку вспотевшие ладони.

Да что ж такое, волнительно как никогда! Я так не переживала даже в свой самый первый рабочий день, когда в прошлом году впервые переступила порог элитной столичной школы в качестве педагога. Как долго я привыкала там к новому статусу, осваивалась, пока привыкла к ученикам, и вот, опять проходить все это заново.

Может, так волнительно от того, что это колледж моего родного города, а может, виной тому были серо-голубые глаза, смотрящие то ли обиженно, то ли обвиняюще, с первой парты напротив преподавательского стола.

Собравшись с духом, выдавила улыбку:

— Здравствуйте, ребята...

— Ребята, — хмыкнул рыжий верзила, вальяжно раскачиваясь на стуле. — Как на утреннике в детском саду.

По рядам прошел сдержанный смешок.

«Так, Яна, соберись. Это всего лишь вчерашние школьники», — мысленно осадила себя от необдуманного ответа.

Хотя рыжий был больше похож на великовозрастного дядю, чем на студента второго курса колледжа: клетчатый свитер, из которого мальчишка явно вырос, едва не расходился по швам, обтягивая огромный живот. Короткая стрижка под «ежика» открывала широкий лоснящийся лоб, покрытый крупными прыщами. В пухлых ладошках тот, не стесняясь, крутил пачку сигарет.

«Полно комплексов, отстаивает авторитет, как может. А показное хамство лишь защитная реакция», — сразу же составила психологический портрет паренька, но смелости мне это не прибавило. Дрожала как осиновый лист.

Нужно брать себя в руки. Второго шанса оставить первое впечатление больше не будет.

Пропустив шпильку рыжего мимо ушей — хотя укол не остался незамеченным — продолжила:

— Меня зовут Яна Альбертовна, и мне бы хотелось, чтобы на моих парах мы старались говорить исключительно по-английски. Давайте познакомимся ближе?

— Давайте ближе, — шепнул кто-то с «галерки».

По кабинету снова пробежала волна тихого смеха.

Проверяют на вшивость. Если покажу сейчас слабость — сядут на шею, до выпускного не скину.

Часть 2. Ника

Спросите у любого студента: что для тебя личный ад? Уверена, что каждый ответит, что это кто-то из родственников среди преподов! Угораздило же Янку прийти работать именно в мой технарь и вести английский именно у нашей группы! Это же отстой, никакой личной жизни теперь, что дома, что на учебе — везде глаза и уши.

Нет, она сестра нормальная, не докучает советами и в личную жизнь нахрапом не лезет, но все-таки... сестра есть сестра. К тому же старшая.

Пока никто из группы не знает, что новая англичанка моя родственница, но скоро придется расколоться: по-любому ни сегодня так завтра все станет известно.

У нас в группе родственные связи с преподами не в почете, не хотелось бы, чтобы потом все думали, что сестра мне оценки натягивает. Как маменька Загорского: бегает по кабинетам, выпрашивает с протянутой рукой для сы́ночки «отлично». Чуть ли не сопли за ним подтирает. Он в истории архитектуры ни в зуб ногой, но в зачетке всегда твердое «отлично». Прям мистика. Сын на парах балду гоняет, а мать-преподша ему оценки наколдовывает. Не уважает у нас никто Загора, называют маменькиным сынком. Аж ужас берет, если будут думать, что Янка так же делает. Строго-настрого приказала ей дома, чтобы никак меня среди остальных не выделяла и гоняла наряду со всеми, если не больше всех. И так из-за матери нет-нет да подколят, теперь еще сестра-училка добавилась.

Хотя, когда она сегодня в группу вместе с Курагой вошла, все так рот и раскрыли. Янка красивая. Очень. Волосы длинные, густые, талия тонюсенькая, грудь большая, а не как у меня. Нет, я тоже не страшная, много раз слышала, что мы с сестрой как две капли, но я все равно считаю, что Янка гораздо красивее. Когда она была в моем возрасте, все самые популярные парни школы за ней бегали, а за мной только Юрик, да Загорский, которого я просто терпеть не могу! Фу, даже стыдно перед девчонками из-за такого кавалера.

После уроков Лосева с Минаевой, по сложившейся еще в прошлом году традиции, пошли курить за технарь, ну и остальная свита гуськом за ними. Ну и я поплелась, конечно, мы же с Лосевой типа «подружки» за летние каникулы стали.

Хотя вижу я, какие мы подружки: стоило Минаевой в конце августа из Сочи вернуться, как Верка сразу на вражескую территорию переметнулась. Знает же, как мы с Минаевой друг друга терпеть не можем, а все равно к ней в другини набивается. А все потому, что Полина Минаева крутая, и дружить с ней престижно. И компания у нее из самых классных мальчиков колледжа. Да что там колледжа — номера всех красавчиков города в ее записной книжке. Впрочем, мне с Полиной тоже дружить пока выгодно, есть у меня некие скрытые интересы, поэтому антипатию свою временно засунула куда подальше.

Отодвигая ветки, дабы ненароком не угодить себе в глаз, расчистила путь, ступая следом за девчонками вглубь разросшегося за лето кустарника.

Студенты-разгильдяи, типа нас, организовали там что-то вроде курилки: со всех сторон «пятачок» окружали густые кусты, можно было спрятаться там и быть уверенными, что ни с улицы, ни со двора технаря никто не увидит. Дворники иногда разгоняли собравшуюся там шайку-лейку, но ненадолго — на следующей перемене там снова собиралась молодежь. Кто-то курил, кто-то списывал, а кто-то даже распивал дешевое пивко после пар.

— Зачетная новая англичанка, да? — Лосева, опережая всех, заняла свободный пенек в центре вытоптанного «пятачка». — И молодая такая.

— Ну ничего такая, да, — протянула Минаева, присаживаясь рядом с Веркой, пододвигая ту бедром. — На лицо симпатичная, и фигура ничего, но вы видели, что на ней надето? Это же чистый ужас! Я даже мусор выносить бы в таком не пошла.

— А что не так? Юбка, блузка... — пожала плечами Вера, у которой кофточка была чем-то похожа на Янкину.

— Синтетическая тряпка, а не блузка. И юбка дешевая, все швы кривые. Про туфли я вообще молчу. С тупым носом! Где она их купила — на блошином рынке? — хохотнула Полина, и девчонки дружно поддержали «удачную» шутку.

Мне было дико неприятно это слушать, хотелось буквально сквозь землю провалиться от стыда за сестру. Взглянула на свои стоптанные кеды, обмахрившиеся по низу джинсы с застиранным пятном на коленке...

Минаева откинула за плечи свои роскошные белокурые волосы и, щелкнув пластиковой зажигалкой, прикурила сигарету.

Что бы она понимала! Родилась с золотой ложкой во рту, с детства все на блюдечке: самые крутые игрушки, тряпки. Отец — капитан дальнего плавания — приезжает два раза в год с мешком денег, мать в городском суде работает, тоже не копейки получает. Полька как сыр в масле катается и даже не думает о том, что кому-то нужно полмесяца впахивать, чтобы позволить себе такую же сумку, как у нее.

— Слушай, Вероник, эта Яна Альбертовна так на сеструху твою похожа. Ее же тоже Яна зовут? — хитро прищурившись, спросила Понкратова Даша.

Ведь знает же наверняка, зачем эти дурацкие наводящие вопросы задавать?! Захотелось втащить Понкратовой.

— Она и есть моя сестра! — гордо задрав подбородок, ошарашила присутствующих я.

— Англичанка твоя сестра? — Минаева выпучила глаза с аккуратно прокрашенными ресницами. — Ну дела! А чего раньше не сказала?

— Ну а что говорить? Я думала, что вы знаете... — отмазалась.

Вспомнила, как буквально только что Полина смеялась над Янкиной одеждой, и так стыдно стало. А еще больше стыдно за то, что стесняюсь родную сестру, которая на сегодняшний день единственная кормилица в семье.

Часть 3. Ян

С утра день не задался.

Проснулся от рева отца — орал, будто ему хвост прищемили. Носился по всему дому, причитая, что потерял какие-то важные документы.

Сорвался на мать, мол, это она опять убирала и куда-то засунула.

Мать бегала за ним по всему дому, причитая: «Рома, дорогой, это не я! Правда не я!» — Теряя следом за собой дольки огурцов, которые опять зачем-то налепила на лицо.

Это ее маниакальное желание омолодиться скоро сведет с ума всю семью!

Вчера отец по ошибке съел полбанки какой-то бурды на сметане, оказалось, это мать маску для лица намешала и охлаждаться в холодильник поставила. Вот батя потом орал из туалета — полчаса сидел, бедолага, на совещание опоздал. А сегодня на огурце поскользнулся, ударил и так больную ногу.

— Твою мать, Нонна, у меня же мениск! — матерился тот, поскуливая и потирая ушибленное колено.

— А я говорила, что эта бронзовая статуэтка здесь ни к чему, только интерьер портит. Снеси ее в гараж, — охала мать, помогая подняться страдальцу.

Помогая — громко сказано, конечно. В отце сто шестьдесят кило живого веса, а в маме дай бог пятьдесят вместе с сережками.

— Я быстрее тебя в гараж снесу! Это подарок Гоги, на наш, кстати, юбилей! — неуклюже поднимаясь, кряхтел глава семьи.

— Ромочка, может, тебе сеточку йодовую на колено? — не обиделась мама, поглаживая отца по вспотевшей лысине. — Ну-ну, ну не злись, я же хочу быть у тебя самой молодой и красивой.

— Ты у меня и так самая красивая, птичка моя.

Птичка, рыбка, котик... Не дом, а зоопарк. Интересно, так во всех семьях, или это только моя такая пришибленная?

У матери идея-фикс вернуть молодость, потому что она считает, что у отца любовница. Если честно, верилось в это с трудом — батя вечно пропадает в своей администрации, да и выглядит он, мягко говоря, не товарно: огромный живот, рыбьи глаза, двойной подбородок — на мечту миллионов женщин не смахивает даже отдаленно. Но он хорошо зарабатывает, это, конечно, его неоспоримый плюс, так что почва у страхов мамы все-таки есть.

Увы, деньги в наше время решают все. Девчонки как запах купюр чувствуют, так у них сразу волшебным образом притупляются и зрение, и совесть. Знаю я таких. Да та же Минаева из группы: через пару лет найдет себе богатого папика и будет у него на шее сидеть, ногами болтать. Только и разговоров: деньги, тряпки, побрякушки. Прицепилась ко мне как банный лист — сначала хвостом ходит, а потом, стоит ее приобнять, так сразу: «Уйди, я не такая». И сама тут же плечо оголяет.

Что за дебильная стратегия? Неужели она считает, что я поведусь типа на «запретный плод»? Никогда женщин не пойму.

— Ян, выходи, я в школу опаздываю! — Град ударов по двери ванной выдернул из раздумий.

— Чего тебе?

— Ты чего там засел? Проблемы с кишечником? Я даже зубы еще не почистила!

— Иди с нечищеными, все равно Горшков на тебя не смотрит.

— Мам, Ян снова меня уродиной назвал!

И вот опять — я слова ей плохого не сказал, а она тут же все перевернула и жаловаться подбежала.

Каринке шестнадцать, а такое чувство, что десять. Чуть что — сразу в слезы. А мать за нее быстрее заступаться: «У девочки переходный возраст, комплексы, ребенку поддержка нужна».

Все с рук ей предки спускают: фотоаппарат разбила — не страшно, велик в парке не пристегнула, угнали — новый купим. Когда я в пятнадцать «Ауди» отца погонять из гаража без спроса взял, так мне такого леща отвесили, никто о трудностях переходного возраста даже не заикнулся. «Ты — мужчина, должен отвечать за свои поступки». Значит, я в пятнадцать уже был мужчиной, а Карина — еще ребенок. Интересное кино.

Нет, сестру я люблю, конечно, по-своему, и, если что, любому горло за нее перегрызу.

Как-то Горшков — одногруппник мой и первая любовь Карины — решил в шутку ее в кино пригласить и кинуть. Мол, постоять потом за углом, поржать, как она там на морозе топтаться будет. Так я ему так поржал, что навсегда охоту подходить к Каринке отбил. Теперь она вот страдает, что он на нее даже не смотрит. Я ему посмотрю. Малая она еще. Да и Горшок хоть и мой друг, но тот еще козел.

— Янчик, ну зачем сестру обижаешь? — засуетилась у двери мать. — И выходи, правда, ребенок опаздывает.

— Пусть на первом этаже в душ сходит, почему надо ломиться именно сюда? — вышел из ванной, и Каринка, демонстративно задев плечом, зашла внутрь, громко захлопнув за собой дверь. Аж стены задрожали.

Сумасшедший дом.

Пререкаясь с читающей мораль за дверью комнаты матерью, быстро собрался и поспешил в технарь.

С каждым днем коннект с родными давался все напряжнее. Сплошные придирки и нарекания: отец вечно чем-то недоволен и мать настраивает, сестра вообще разговор отдельный: как только «ребенок» вступил в пору пубертата, совсем тяжело с ней стало.

Находиться дома становилось с каждым днем все тягостнее, поэтому перспектива повалять дурака на парах даже более прельщала, чем слушать дома проповедь о том, что я стремительно превращаюсь в «позор семьи». И так тот факт, что я не поступил два года назад в Московский ВУЗ, потому что элементарно пошел своим наперекор, до сих пор не дает им покоя.

Часть 4. Яна

Никогда я так не ждала звонка с пары, как сегодня!

Эта группа АС-01 меня просто вымотала! Шум, гам, шуточки эти, несмолкающие разговоры...

Рыжий постоянно дерзил, высмеивая буквально каждое слово. Страшно подумать, что будет дальше. Моральные силы уже на исходе, ведь сегодня только второе сентября...

Набиев еще этот глаз не отводил, думала, дыру просверлит.

Просто сидит и смотрит. И ухмыляется. Имя у него еще такое интересное — Ян. Чуть не опозорилась сегодня из-за этого!

Прозвенел звонок, и даже отпускать никого не пришлось — все пулей подскочили и наутек из кабинета.

— Ник, ты чего зависла? — задержалась в дверях Лосева Вера, поторапливая сестру.

Милая девочка, по крайней мере, на фоне других отличалась. Хоть молчала, и на том спасибо. Облако пушистых волос, вздернутый носик, а кофточка почти точь-в-точь, как моя, даже неудобно стало. Я же преподаватель как-никак, а одеваюсь как студентка, получается.

— Ты иди, я сейчас, минутку, — отозвалась Ника, нарочито медленно собирая с парты россыпь разноцветных ручек.

Когда мы остались одни, Вероника быстро затянула шнурок кожзамовского рюкзака и, будто извиняясь, пожала худенькими плечами:

— Я тебя предупреждала, что они придурки.

— Но не говорила, что настолько! Я теперь понимаю, почему Тамара Ивановна раньше времени на пенсию по здоровью ушла. Вы же любого в гроб загоните. Или в психушку.

— Могла бы быть с ними построже, а то тоже мне, мялась стояла. — В голосе укор, глаза ехидно сузились.

— Ты издеваешься? Тут только расстрел поможет. Каждого лицом к стенке, и...

Ника хихикнула.

— Пупсу и автоматной очереди мало будет. На такую-то тушу!

— Пупсу?

— Ну, Круглову Сашке, толстяку рыжему. Мы его Пупсом называем, вот он психует! - Ника весело захохотала, и я вместе с ней.

Дверь открылась, и, запуская в тихий кабинет звуки шумной перемены, в проеме нарисовалась прилизанная голова Инны.

— Ян, ну ты как тут? Ой, — осеклась, увидев, что я не одна. Потом, разглядев, что это Ника, Инна заметно расслабилась и, войдя внутрь, торопливо захлопнула за собой дверь.

Инна все делала быстро, рывками: ходила, говорила, смеялась. Иногда я даже вздрагивала, когда она эмоционально охала или вдруг начинала на кого-то ругаться.

Казалось бы, учились столько лет вместе, дружили, пора бы давно привыкнуть к ее ураганной скорости и громкому голосу. Но нет, к такому, похоже, невозможно привыкнуть.

— Ну, как дела у тебя? Прошла боевое крещение у наших оторвышей?

Ника поздоровалась с Инной и быстро улизнула.

— Прошла. И на удивление неплохо. Из окна выпрыгнуть хотелось всего лишь дважды.

Инна, запрокинув голову назад, задорно расхохоталась.

— А я тебе говорила, что эта группа тот еще подарочек, все как на подбор! Один Круглов десятерых стоит. Сколько он мне крови попил!

Селиванова Инна — Инна Михайловна, молодой педагог, преподаватель живописи — моя бывшая одноклассница и подруга. За одной партой сидели, списывали друг у друга, делились сокровенным. Еще и через дорогу друг от друга жили. Шустрая, бойкая, громкая, хотя по внешности так сразу и не скажешь: светло-русые зализанные в тугой хвост волосы, круглые очки, серенькие однотипные пиджачки. Обычно так выглядят классические ботанички, но не в случае Селивановой — та и за себя, и за того парня запросто постоять может, и крепким словом обложит, если надо.

После школы обе поступили в ВУЗы, только я в Москву на иняз пробилась, а она в соседнем городке училась на архитектурном. Окончив институт, Инна вернулась обратно домой, устроилась в местный техникум, а я в столице осталась. Ненадолго, правда...

— Ничего, Янка, не волнуйся, скоро втянешься. Наши оболтусы хоть и оболтусы, но все равно наши. Тем более у тебя опыт уже есть, не впервой. — Инна облокотилась о парту, глаза загорелись озорным любопытством. — А ты чего все-таки из Москвы обратно в нашу глухомань подалась? Там же столько возможностей, и зарплату, поди, не сравнить с местной.

— Да так, потянуло в родные края, — обтекаемо ответила я, абсолютно не желая развивать эту тему.

— А, зов крови?

— Ну да, типа того.

К счастью, Инна сразу же переключилась на местечковые сплетни, которые я слушала вполуха.

Может, поэтому мы и нашли общий язык в свое время — она без умолку болтает, я помалкиваю. Идеальный тандем. Вот зачем только она опять про Москву напомнила? Надоели уже эти вопросы, только бродячая кошка возле подъезда меня еще о столице не спросила. «Чего уехала, чего уехала». Надо было, вот и уехала! Все всем знать надо.

Грубить подруге не хотелось, ну, во-первых, все-таки подруга и нам еще вместе работать, а, во-вторых, она мне здорово помогла: ее бабушка продает маленький дом на окраине города, и по просьбе Инны обещала отдать его мне в рассрочку. Поэтому я усердно копила деньги, чтобы к концу года любыми путями выкупить жилье. Это был мой единственный шанс начать жить в человеческих условиях.

Часть 5. Ян

Мне нравилось начало учебного года. Все встречаются после долгой разлуки, сразу появляется много тем для разговоров: кто где отдыхал летом, кто с кем тусил, кто с кем замутил. Минаева второй день только и делала, что рассказывала всем и каждому о своих сногсшибательных каникулах, расписывая в красках баллады о теплом море, белом песке и крутых дискотеках на набережной. Девчонки, раскрыв рот, внимали каждому слову, как будто ничего интереснее в жизни своей не слышали.

Я практически все каникулы провел дома, лишь в начале июля слетали с родителями в Египет и на неделю в Тбилиси на родину матери. Навестили деда, старшего брата Гошу: он сразу после института уехал продолжать семейный бизнес — процветающая винодельня Миладзе, гордость старого Вахтанга.

Мать — чистокровная грузинка, правда уже порядком обрусевшая, даже акцента не осталось. В конце шестидесятых уехала поступать в Москву, где на последнем курсе познакомилась с молодым первокурсником, прикатившим из провинции, который был не только другой национальности и младше на пять лет, но еще и к тому же нищий как церковная мышь. Спортивная сумка с одеждой и двадцать пять рублей денег — вот и все богатство.

Дед, Вахтанг Миладзе, властный и уважаемый в Грузии человек, был страшно против их союза, даже приехал в столицу чтобы силой увезти строптивую дочь обратно, но бате как-то удалось уболтать деда, что закончит университет на отлично и его дочь в будущем не будет ни в чем нуждаться. И свое обещание сдержал.

Первое время жили в Подмосковье, где отец набирался опыта и обрастал нужными связями, и вот два года назад вернулись назад в его родные пенаты, город, где он родился и вырос, и где его дождалось теплое место замглавы администрации. Место перспективное и рыбное. Помимо стабильного заработка карман бати греет неиссякаемая «благодарность» местных предпринимателей. Кому-то ларек в незаконном месте поставить, кому-то магазин на земле, отведенной под детский садик, построить. Так и живем.

Мне такой подход отца к улучшению благосостояния в корне не нравился, но в нашей семье детям права голоса не дают, а слова «взятка» и «откат» под строжайшим запретом. Даже в шутку, даже шепотом.

На улице сегодня как-то быстро потемнело: еще только восемь, а уже сумрачно и тоскливо. Накрапывал мелкий дождь.

Засунув руки в карманы ветровок и втянув головы в плечи, торопливо топали на хату к Бесу.

— Горшок, ты нафига девчонок с собой взял? — кивнул за спину, на ковыляющих сзади одногруппниц. Те, сбившись в кучу под одним зонтом, шлепали на здоровенных каблуках по лужам, то и дело спотыкаясь и подворачивая тощие ножки.

— Ну а чего мы там как придурки одни сидеть будем? Я и топливо прихватил, для разогрева… — Стас приподнял характерно позвякивающий полосатый пакет. — Может, пожамкаем кого, — глумливо гоготнул, пихнув меня острым локтем в бок.

— Минаеву не трогать. Я ей сам займусь.

— Ты уж определись, — воровато обернулся, — а то с прошлого года как говно в проруби — ни себе ни людям.

— Еще не решил. Попридержи коней.

С одной стороны, почему бы и нет: Минаева у нас «намба ван», пацаны в очередь встают, чтобы с ней замутить, только она отбривает всех сходу, а мне вроде как дает зеленый свет. Я бы сказал даже, что напрашивается. Глупо как-то не воспользоваться. Ну а, с другой стороны, как потом ее отшивать? Начнутся эти слезы, сопли, звонки... я это очень не люблю.

Была у меня тут одна Оля из пятьдесят третьей школы. Два месяца мне прохода не давала, даже родителей терроризировала!

Отец как-то приехал с работы белый весь, ему звонок поступил от Ольки, что мол, вены себе сейчас чикнет из-за меня. Вот батя тогда трухнул, в красках представил грядущий скандал и заголовки газет: «Сын заместителя главы администрации довел школьницу до суицида».

Пока мать его валерьянкой с настойкой пиона отпаивала, я по городу бегал и искал эту дуру. Оказалось, что они с подругой пива напились и прикольнуться так решили, типа месть такая. Нормальная шутка.

Обогнув полуразрушенное здание старой столовки, вышли на грязную тропинку, ведущую к трехэтажному бараку или «бомжатнику», как говорят у нас в народе.

Кругом полнейшая разруха и беспросветная нищета.

Обшарпанные стены в трещинах, прихваченные изолентой разбитые окна, линялое белье на веревках. Все грязное, поломанное, убогое.

У подъезда под козырьком два бича: один сладко дрых, прислонившись плечом к покоцанной стене, второй обнялся с чекушкой мутной бражки, как будто с крестом животворящим. Бубнил что-то себе под нос, обнажая в улыбке гнилые зубы, периодически пререкаясь с торчащим из окна первого этажа зэком, расписанным под хохлому. Зэк с отстраненным лицом смолил папиросу, равнодушно шикая на бича, стряхивая в его сторону пепел.

И как тут люди живут вообще? Тут без прививки от дизентерии даже ходить рядом опасно.

Со скрипом открылась дверь подъезда, и как агнец божий во вратах ада нарисовалась наша новая англичанка. А за ней шкет какой-то в куцем пиджачке.

Вот это номер. А она-то тут что потеряла?

Брезгливо обойдя бичей, сбежала по ступенькам и, быстро семеня стройными ножками, прыгнула в припаркованную у дома «десятку». Шкет важно обошел автомобиль и приземлился на водительское место. «Десятка» плавно тронулась и, объехав огромную яму, наполненную тухлой водой, скрылась за поворотом.

Часть 6. Яна

Проревевшись, как следует, сама не заметила, как уснула, а когда поднялась с кровати, уже был вечер. В комнате сумрачно, по стеклам барабанил мелкий дождь, а по вискам — болезненные молоточки.

Устало сняла помятый пиджак и взглянула в небольшое настенное зеркало: глаза и нос опухли, щеки пошли красными пятнами. И чего рыдала, спрашивается? Стало стыдно за свою мягкотелость. Вроде бы давно уже взрослая, а поведение инфантильного подростка.

Жалела себя, видите ли, какая я бедная и несчастная, как плохо мне живется. Ничего, руки-ноги целы, как-нибудь прорвемся. Попрошу у Эммы Валентиновны еще полставки, займусь снова репетиторством. Главное, набрать до конца года недостающую до первого взноса сумму, но, слава богу, начальный капитал есть, если ничего лишнего не покупать, то все непременно получится.

Поставила стул и сняла с верхней полки допотопного шифоньера обувную коробку. Там, под ворохом квитанций, открыток и просроченных уведомлений, лежал конверт. Достав увесистую пачку, в который раз пересчитала купюры. Собранная сумма грела душу. Пустить бы эти деньги сейчас на себя, купить красивой одежды, туфли нормальные... Но нельзя. Перебьюсь. Закрыла коробку и снова спрятала за стопкой постельного белья. Никто про нее не знает и знать не должен. Там лежат не просто деньги — хранится наше нормальное будущее.

Бегло взглянув на часы, едва не выругалась вслух от досады — скоро шесть. Как бы мне не хотелось закрыться от всех и никого не видеть, нужно собираться на свидание с Тимуром. Настроения идти куда-то совершенно не было, и я уже трижды пожалела, что согласилась провести с ним вечер. И ведь сама же позвонила! Звонить снова и отказываться было как-то неудобно, да и лень: это же надо одеваться, идти до таксофона, что-то придумывать, чтоб не обиделся.

Тимур — хороший парень, я бы даже сказала — слишком хороший. Правильный до зубного скрежета. Из интеллигентной семьи: мама врач-ортодонт, отец юрист. Выходные на даче проводят, пьют чай, читают книги, за ужином обсуждают ситуацию в стране. Ни ссор у них, ни скандалов. И, конечно, никто ни капли в рот.

Очень уж мы с ним разные, во всем. Терзали смутные сомнения, что его идеальная семья меня когда-нибудь примет, но Тимур клялся и божился, что родителям его все равно, а ему подавно.

Я подозревала, что не так уж все радужно, просто сказать правду не может, потому что воспитание не позволяет. Я тетю Марину много лет знаю, не из тех она, кто вот так запросто примет в семью дочь матери-алкоголички. В глаза будет улыбаться, а потом сыну весь мозг проест. Проходили уже, знаю.

Познакомились мы с Тимуром в нашем местном ДК чуть больше шести лет назад. Я — ученица одиннадцатого класса, он — студент пятого курса юридической академии. Тимур долго и красиво ухаживал, носил цветы, провожал до дома, клялся в вечной любви и даже замуж звал, как мне восемнадцать исполнится. Конечно, мне были приятны его ухаживания, и я даже испытывала к нему что-то большее, чем просто симпатия, но я знала, что сразу после выпускного уеду поступать в Москву, поэтому надежд никаких не давала. Он буквально умолял меня остаться, убеждал, настаивал. Металась я тогда меж двух огней, душу рвала. Недолго, правда.

Однажды ждала его в подъезде, входная дверь квартиры была приоткрыта, и я стала невольной свидетельницей разговора, который поставил жирную точку в зарождающихся было сомнениях.

— Куда это ты собрался? Опять со своей Яночкой на свидание? — ехидно вопрошала тетя Марина. — Когда же до тебя наконец дойдет, что ничего путного из вашей связи не выйдет!

— Снова ты за старое, мама! Почему это не выйдет? — вскинулся Тимур.

— А хотя бы потому, что мы с отцом этого не позволим! Жениться он собрался, еще чего! Ты эти мысли брось, костьми лягу, но добро не дам. И чем скорее ты прекратишь якшаться с этой девчонкой, тем лучше. А если она забеременеет? Потом точно до конца жизни не отряхнемся. Кто знает, что у них за гены? Родится больной какой-нибудь ребенок, оно тебе надо? Вон у нее мать как запрокидывает, и неизвестно еще, кто отец, может, вообще наркоман! Ничего хорошего тебе с ней не светит, я жизнь прожила и получше тебя в людях разбираюсь.

Я убежала вся в слезах, не дослушав до конца этот отвратительный монолог.

Да, конечно, она была права: мать действительно пила, и своего отца я не знала, но мне стало больно даже не от ее слов, хотя они тоже словно ножом по сердцу, меня больше обидело то, что раньше мне в глаза она улыбалась и в гости звала, а за спиной поливала грязью.

С того дня я начала Тимура избегать. Просто разорвала отношения без объяснения причин и через месяц уехала в Москву. А спустя шесть лет вот вынужденно вернулась и, словно по иронии судьбы, снова столкнулась с Тимуром. Начали опять общаться, созваниваться, иногда выходить куда-то вместе.

Он вроде бы действительно не гнушался моей, что уж скрывать, опустившейся матери, не стеснялся приезжать и забирать из этого клоповника.

Умом я прекрасно понимала, что он хорошая партия, и если все сложится, то он мой счастливый билет в безбедную жизнь. И вроде бы все в нем так: хороший, добрый, порядочный, но... почему-то не зажег меня второй раз, как тогда в юности. Может, просто нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу, заново узнать получше, как-никак прошло шесть лет, мы оба изменились, повзрослели. Может, он просто не тот, кто мне нужен...

В любом случае я решила, что нужно попробовать дать второй шанс этим отношениям, а размышления «судьба, не судьба» оставила на потом. Сейчас голова была забита другими, более важными проблемами.

Часть 7. Ника

Ненавижу его, козел!

С силой надавив на циркуль, выцарапала на парте: «Набиев — урод». Придет, сюрприз будет. Еще и ручкой пожирнее обведу, чтоб точно все издалека видели.

На гладкой парте, выкрашенной светло-зеленой краской, размазанные чернила как бельмо на глазу. Пусть теперь все смотрят и знают. И в других кабинетах все парты помечу.

Услышав в коридоре шаги, быстро вернулась на свое место и уткнулась в конспект. Не хватало еще, чтоб кто-то узнал, что это я сделала.

— Привет, Боярова, давно сидишь? Ты чего вообще в такую рань пришла? — Минаева села за третью парту и, положив руки на стол, прилегла на сложенные ладони.

— Так получилось, — буркнула, не глядя на ее до отвращения светящееся лицо.

— Вот и у меня получилось. Мама перед работой подбросила, я бы в жизни так рано не проснулась, — Полина зевнула и, сладко потянувшись, улыбнулась чему-то своему.

Улыбается она. Смотреть противно!

Вспомнила вчерашний вечер, и чуть слезы опять не навернулись. Хватит, наревелась уже. Всю дорогу пока от Беса бежала — ревела. И дома потом еще. Благо Янки не было, никто с расспросами не лез.

Матери-то плевать — распивала с Толиком и какими-то колдырями на кухне очередную чекушку. Сидели, песни блатные орали, вокруг все апельсиновыми шкурками забросано, колбаса на тарелке накромсана... Где только деньги взяли.

Даже не заметила, как я домой вернулась, мать называется. Да даже если бы я на неделю пропала, она бы не заметила.

Зачем я вообще вчера к этому Бесу потащилась, дура. С самого начала все не так пошло. Сначала дождь все испортил — как мокрая курица шла, потом чуть не спалилась, что в «бомжатнике» живу. Если в классе узнают, то стыда не оберусь. Все и так меня за низший сорт считают, а тут еще если откроется, что Боярова в один сортир с зэками ходит и с одного стола ест, это же вообще заклюют!

Когда мать квартиру прошляпила, я всем сказала, что мы на Заводской квартиру сняли — рядом с нашей улица. Дома там хоть поприличнее, и контингент получше. Вроде бы прокатывало все это время, даже Лосева не догадалась — расходились у высотки, а когда Верка скрывалась за поворотом, я шла дальше в свой неуютный мир. А вчера Толян этот, будь он неладен, опять в окне торчал. Вогнулась, пулей мимо проскочила. Представляю лицо Минаевой, если бы зэкан мне отсалютовал. Ну это все фигня, по сравнению со сценой дома у Беса...

Я-то дура вырядилась в Янкино платье, думала, что понравлюсь Яну. Надеялась, что в неформальной обстановке узнаю его получше, и что, может, он тоже наконец рассмотрит во мне не только одногруппницу. И каков итог? На меня он даже не посмотрел, зато Минаеву облапал.

Обидно! Так долго втиралась в их компанию, Лосеву тупую терпела вместе с этой выскочкой Полиной, и все ради чего?

Не надо было убегать, конечно, пожалела, но ведь сил не было наблюдать за их телячьими нежностями. Нужно было остаться и постараться как-то перетянуть одеяло на себя, отвлечь его от Полинки, а я вместо этого трусливо дала деру и пошла домой размазывать сопли.

— Минаева, чего у тебя там стряслось? Ты чего ночью звонила? Я сонная была — ничего не поняла. Что получилось? У кого? — забегая в аудиторию, затараторила Лосева, плюхаясь на стул рядом с Полиной.

— Блин, Вер, ну что непонятного? — Полина таинственно улыбнулась и выдержала театральную паузу, заставляя Лосеву затаить дыхание от любопытства. Я тоже вся обратилась в слух. — Мы вчера с Набиевым целовались! — выпалила Полина и буквально расцвела, наблюдая отпавшую челюсть Верки.

— Да ладно? Расскажи!

— Когда тебя проводили, пошли ко мне, ну и в подъезде... А вообще, хватит с тебя подробностей!

— Ну и как? — хихикнула Верка. — Как он целуется?

— Я бы тебе рассказала, да боюсь, что обзавидуешься! Все, Верка, теперь он точно будет моим, — уверенно произнесла Минаева и взглядом победительницы стрельнула в мою сторону.

Я лишь ниже вогнулась в тетрадь, делая вид, что их разговор мне абсолютно не интересен. Внутри же все сжалось в тугой ком, даже дышать стало больно.

Они целовались. Стоило представить, сразу же в глазах предательски защипало. Зачем я это услышала, лучше бы не знала ничего!

Идиотка, глаза вчера накрасила, каблуки надела, хотела ему понравиться... А он с Минаевой по подъездам сосется.

— Приве-ет! — Услышала сахарный тон Полины и сразу поняла, кому этот привет предназначен.

— Ну привет, святая троица. Что-то не замечал раньше за вами такого рвения к учебе. Еще никого, а они сидят, — приземлившись за свою парту, Набиев присвистнул. — Ого, а кто это меня так любит?

— А что такое? Покажи! — засуетились девчонки, вскакивая со своих мест. Я же и глазом не повела.

Надо было подписать, что он еще слепой идиот, раз не видит ничего дальше своего носа. Не буду на него смотреть, из принципа!

Не выдержала все-таки, обернулась. Даже сердце зашлось — какой же он... Красив как Бог! Довольный сидит, улыбается. Конечно, Минаеву помацал, чего грустить. И на писанину мою ему наплевать! Ну а хотя чего я, собственно, хотела? Что он зарыдает, увидев ругательства в свой адрес? Да плевать ему с высокой колокольни на этот детский сад.

Часть 8. Яна

— Ох, доченька, опаздываю! — Мать бегала по комнате в одном несвежего вида белье, разыскивая среди хаоса разбросанных тряпок нужные вещи. — Будильник не прозвонил, представляешь?

Очередная ложь! Даже я слышала ее будильник! Проспала потому, что в очередной раз напилась. Стоило мне только вчера уйти, она тут же собрала на стол, созвав собутыльников со всей округи.

Лицо одутловатое, глаза красные... А ведь ей даже сорока пяти нет, но на кого похожа... Опустившаяся пьяница! Зубы наполовину сгнили, волосы как мочалка, тело дряблое. Смотрела на нее: и боль, и гнев, и отчаяние накатывали.

Как можно настолько себя запустить?

Ковыляя в тесных туфлях по утренней слякоти, добралась до остановки. Холодно, грязно и мерзко — настроение на нуле.

Забежав в учительскую за журналом, молилась об одном: только бы не столкнуться с Эммой Валентиновной. Я вчера ушла, так к ней и не заглянув, а директриса очень не любит, когда пренебрегают ее просьбами.

На потертом диванчике у окна восседал Яков Тихонович в своих бессменных трениках, развлекая байками хохочущую Инну. Та аж лицо ладонями закрыла и в колени уткнулась, настолько ей было весело. Даже зло пробрало — все бодрые и счастливые, одна я как выжатый лимон с кислой миной с самого утра. Хотя у них, наверное, в семье никто за воротник не заливает, и ночью под полом крысы не шуршат.

— Янчик, привет, — отсмеявшись, звонко поздоровалась Инна, и я ответила ей вымученной улыбкой.

Вот что я за человек такой! Подруга не виновата, что у меня жизнь не сахар, могла бы и повежливее быть.

Только хотела присоединиться к общему веселью, как дверь кабинета директрисы открылась, и оттуда медленно вышел новый заместитель директора по учебной работе, или просто завуч, в сопровождении Эммы Валентиновны.

В строгом костюме и белой выглаженной рубашке Денис Павлович Лукин выглядел весьма импозантно: около сорока, приятные черты лица, седеющие виски, аккуратная бородка, очки в стильной оправе.

Он, как и я, пришел в этом году, заменив бывшего бессменного завуча — Ираиду Тристановну, вышедшую на залуженную пенсию.

Поговаривали, что она изъявляла желание поработать еще, да чувствовала себя превосходно, но директриса ее буквально выжила, освободив теплое место Лукину.

С его появлением все престарелые кумушки-училки словно обрели вторую молодость: на работу как на праздник — с прическами, макияжем, а Инна была уверена, что Эмма Валентиновна сама на новичка глаз положила, поэтому и взяла под свое крыло.

Стрельнула взглядом на директрису: на щеках румянец, глаза блестят, смотрит — чуть ли в рот ему не заглядывает. Он же моложе ее лет на десять, если не на пятнадцать! А Курага, оказывается, та еще штучка. Ничто человеческое ей не чуждо.

Тепло распрощавшись с завучем, Эмма Валентиновна мазнула по мне рассеянным взглядом:

— Яна Альбертовна, загляните ко мне.

Хлоп. Дверь закрылась.

— Чего натворила? — кивнув на дверь, одними губами шепнула Инна.

— Ничего вроде бы... — пожала плечами и немного напряглась.

Будешь тут напрягаться, когда прошлое с душком... Нет, вряд ли, конечно, она что-то прознала, личное дело у меня идеальное, а чем я занималась помимо работы, не ее ума дело, к моей педагогической деятельности это не относится. Или все-таки...

Вот угораздило же вляпаться!

Робко постучав, заглянула в кабинет директрисы.

— Проходите, присаживайтесь, — Эмма Валентиновна кивнула на стул, тем временем уже разговаривая с кем-то по телефону.

В ее кабинете я была не впервые, но каждый раз меня удивляло разительное отличие между учительской и помещением руководителя. Стены оклеены дорогими обоями, дубовый крепкий стол, кожаное кресло, добротный паркет. Мебель из темного дерева.

Интересно, когда деньги на ремонт колледжа выделяли, специально уточнили, что кабинет директора должен походить на президентский люкс?

— Яна Альбертовна?

— А? — вздрогнула, будто не убранство кабинета рассматривала, а занималась чем-то незаконным.

— Ну, и как вам? — сцепив пальцы в замок, директриса уставилась на меня сквозь окуляры крошечных прямоугольных очков.

— Ну... красиво... современно, — замялась, нервно сглотнув.

— Вы о чем? — склонив голову набок, Курага удивленно округлила аккуратно накрашенные глаза.

Ощутила, как пунцовая краска залила щеки. Что я несу?

— Как вам у нас здесь, в техникуме? — уточнила она. — Немного вошли в курс дела? Познакомились с педагогами, студентами? — Миниатюрная фигурка Эммы Валентиновны буквально утопала в мягкой коже кресла.

— Да, потихоньку осваиваюсь, спасибо.

И ради этого она меня вызвала? Чтобы справиться, как обстоят дела?

— Я изучила вашу характеристику с прежнего места работы, о вас отзываются, как о дисциплинированном и очень ответственном педагоге. — Она взяла в руки тонкую папку и перевернула первую страницу. — Вели внеклассные занятия, занимались с детьми-билингвами, составили программу Олимпиады, в которой дети заняли призовые места, — отложив папку, подняла на меня вопросительный взгляд. — Так в чем же подвох?

Часть 9. Ян

Ба-а-ах!

Колесо темно-вишневой «девятки» с грохотом взорвалось.

Ба-а-ах!

Лопнуло второе.

«Иу-иу-иу», — взревела сигнализация, оглушив сонный двор. Стайка голубей испуганно взлетела с насиженных мест, качнув ветку старого каштана. Автомобиль накренился на левый бок, упав на лопнувшие шины.

— Ах вы сукины дети! Щас милицию вызову! — проорал лохматый дед с балкона второго этажа.

— Буйный, погнали! — крикнул Демьян, и мы, согнувшись, побежали наутек, скрываясь в лабиринте старых гаражей.

Пробежав пару кварталов и, убедившись, что хвоста за нами нет, наконец остановились. Уперев руки в колени и тяжело дыша, громогласно заржали. Изо рта выплыло облачко пара.

— Демьян, ты совсем дебил? Ты нахрена меня по прозвищу назвал? Ты бы еще фамилию и имя выкрикнул! Теперь нас точно заластают, как пить дать, — стянув надвинутый на глаза капюшон, смахнул со лба капли пота.

Шесть утра, на улице необычайно ранние для сентября заморозки, колотун, но адреналин разгорячил не на шутку.

— Да не ссы ты, никто там ничего не слышал, — приводя дыхалку в порядок, успокоил Демьян. Его щеки и нос покраснели, длинная челка свисала мокрыми сосульками. — Чисто было, я смотрел. Дед этот только в последнюю секунду откуда-то вылез, но, думаю, нас он заметить не успел.

— Ага, нас не заметишь, в обоих по два метра. Точно тебе говорю — придет фраер твоей Лерки по нашу душу и накостыляет за испорченную тачку. Мне-то что, я отвечу, а ты как в прошлый раз по травмпунктам будешь бегать, клюв свой поломанный чинить.

— Да и пофиг, зато будет впредь знать, как к телке моей яйца подкатывать, — сплюнул Демьян, трусливо озираясь.

Мне его план сразу не понравился — не по-пацански это как-то через тачку претензии предъявлять, но Демьян решил действовать таким путем. Скорее всего, испугался разговаривать, потому что знал наверняка, что по морде получит.

— Ну и чего, куда теперь? На учебу рано, мне вообще ко второй паре, надо где-то пересидеть. Может, к Бесу дернем?

— Да ну его, поехали ко мне. Мать вчера вечером блинов напекла.

— О, погнали, жрать так охота, — обрадовался Демьян, и будто в подтверждение его слов в животе громко заурчало.

Вот не понимаю: в кого он такой дрищ? Ест за пятерых, а вес бараний.

Из-за поворота показался первый рейсовый автобус и, тормознув колымагу на полпути к остановке, запрыгнули в пустой салон.

Выбравшись из теплого автобуса, побрели по аккуратной тропинке, минуя рядки однотипных коттеджей. Везде высокий забор, камеры у ворот, в каждом дворе по волкодаву. Здесь простые люди не живут, каждому есть что скрывать и есть что прятать. Мне эта картина уже давно приелась, хотелось поскорее добраться до дома и переодеться, а вот Демьян взирал на все с огромным любопытством.

— И что, прям где-то здесь и мэр наш живет?

— Понятия не имею, никого из соседей не знаю, — шаркая кроссовками по влажной траве, поежился от пробирающего до костей холода.

— Круто тут жить, наверное.

— Наверное.

Мысленно усмехнулся: знал бы он, как это добро нам досталось.

У ворот дожидался Горшок, топтался на месте, в застегнутой до подбородка тоненькой ветровке.

— Наконец-то, я уже себе все уши отморозил. Вы где пропадали? Чего без меня ушли? Договаривались же!

— Ну заходи тогда, чего встал, — открыв кованую дверь, поторопил друзей-«подельников».

Миновав небольшой ухоженный двор с яркими клумбами бегонии и бархатцев, наша троица ввалилась в дом. В холле стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем больших напольных часов.

— Нихрена себе, — присвистнул Демьян, оглядывая просторную гостиную. — Это сколько же у нас в администрации зарабатывают?

— Тебе и не снилось, — огрызнулся, не желая развивать тему нашего благосостояния. — Ты сюда глазеть пришел или пожрать и перекантоваться?

Демьян сразу заткнулся и безропотно последовал на кухню.

Рассадив всех за овальным столом, включил телек и поставил чайник на плиту. Демьян сразу же начал подгрызать крекеры из вазочки. Даже руки не помыл, под ногтями грязища...

— Янчик, а ты чего так рано проснулся? — сонным голосом спросила мать, заглядывая в кухню. — Ой! А ты чего не предупредил, что у нас будут гости? Давайте я вам, может, тефтелей погрею? — запахивая шелковый пеньюар, засуетились она.

— Мам, иди, мы тут сами.

— Ну смотрите. Там еще борщ в холодильнике, — уже поднимаясь по лестнице, напомнила она. — И драники.

— А ничего у тебя так мама выглядит, — провожая взглядом, одобрил Стас.

— Горшок, блин, пасть захлопни.

— Ну а чего? Это ж комплимент!

Оставив этих двоих пить чай, пошел наверх переодеваться. И только разделся до трусов, как в комнату без стука вломилась лохматая Каринка, в своей дурацкой растянутой пижаме.

— Почему не сказал, что Стас у нас утром будет? А если бы я в таком виде вышла? — Ее карие, точь-в-точь, как и мои, глаза, метали злые молнии.

Часть 10. Яна

— Да где же этот журнал?! — чертыхнулась под нос, по третьему кругу разыскивая пропажу. Звонок на пару уже прозвенел, а я все возилась в учительской, запутавшись в словарях и методичках.

— Девятый у Раисы Семеновны был, загляни, спроси, — подсказала Антонина Ивановна и выбежала из учительской.

Точно, русичка. Она вечно все забывает или делает вид, чтобы не совершать лишних телодвижений. Почему-то ей кажется, что если у нее преподавательский стаж почти тридцать лет, то по умолчанию имеет право халатно относиться к своим обязанностям. Молодые должны сами забирать у нее журналы, подстраиваться под ее расписание, меняться часами по первому требованию. Я только пришла, но эта дедовщина мне уже порядком надоела.

Забрав со стола стопку тетрадей, торопливо юркнула из кабинета, пока не дай бог Курага не заметила, что я опять опаздываю.

Быстро забежала наверх, ради приличия постучала в дверь кабинета, и, не дожидаясь ответа, вошла в аудиторию. Чей-то пристальный взгляд пронзил как стремительная пуля, рикошетом задевая каждый нерв.

Раиса Семеновна всегда яро радела за порядок и терпеть не могла, когда кто-то мешал ей вести занятия. Подняв голову от учебного материала, хмуро уставилась на нежданного посетителя.

— Раиса Семеновна, журнал АИ-7 у вас?

— Да... да, простите, совсем забыла, — русичка заковырялась в ворохе тетрадей, выуживая из-под груды учебного материала нужный журнал. Положила на край стола, приглашая забрать самой.

Переступая через раскрытые рюкзаки, прошла меж рядами парт, ощущая спиной два десятка любопытных глаз. Протянула руку, забрала, обернулась и сразу же наткнулась на него — прожигающий, словно азот, пристальный взгляд Набиева. Абсолютно не стесняясь, едва заметно подмигнул. Губы тронула легкая улыбка.

Реакция не заставила себя долго ждать — щеки предательски вспыхнули, я ощущала их жар и готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не находиться сейчас здесь и не ощущать тех эмоций, что неожиданно почувствовала.

Раиса Семеновна что-то начала говорить, но я ее не слышала — быстро прошмыгнула в обратном направлении, захлопнула за собой дверь и как девчонка чуть ли не вприпрыжку через ступеньку убежала на этаж ниже. Сердце колотилось как ненормальное. Что это сейчас было?

Конечно, ко мне и раньше клеились старшеклассники: бросали пылкие взгляды, кто посмелее отвешивали комплименты и даже приглашали на свидание, но всегда это либо забавляло, либо нервировало, но то, что произошло сейчас, не поддавалось никакой логике. Это удивило и обескуражило настолько, что до конца рабочего дня я никак не могла выбросить из головы утренний инцидент.

Закончив уроки, собрала тяжелую сумку с учебным материалом и, попрощавшись в учительской с коллегами, открыла дверь, столкнувшись нос к носу с Денисом Павловичем. От неожиданности сумка выпала, и книги посыпались на пол, больно ударяя по ногам.

— Простите, Яна Альбертовна, как я не вовремя, — завуч наклонился, помогая собрать рассыпавшиеся словари и тетради.

— У нас с вами уже сложилась традиция сталкиваться, — улыбнулась, замечая, что Денис Павлович немного смутился. Видимо, вспомнил сцену у туалета.

— А... вы уже домой? — проворно собирая канцелярию, вдруг спросил он.

— Да, на сегодня достаточно, пожалуй.

— Что, совсем вымотали вас наши лоботрясы?

— Ну, как вам сказать...

Услышав скрип двери, краем глаза заметила появившуюся в проеме кабинета директора фигуру Эммы Валентиновны, которая, словно хищный зверь из засады, наблюдала за нашим любезным диалогом.

— Я сейчас в РайОНО еду, может, вас подвезти?

— Денис Павлович, зайдите, пожалуйста, ко мне, — намеренно громко перебила директриса и даже с места не сдвинулась, не давая бедолаге ни единого шанса для побега.

— Я сама доеду, спасибо, — забрав из его рук свои вещи, быстро улизнула.

Проблемы с Курагой мне точно не нужны, без нее головной боли хватает. Прям не техникум, а Санта-Барбара какая-то. Физрук с буфетчицей заигрывает, директриса с завучем. «А преподша на студента запала», — шепнул внутренний голос, и я даже разозлилась на себя. Глупость какая.

Снова набрав в гастрономе сумку продуктов, вчерашнее же почти все съели мамины друзья-собутыльники, едва перебирая ногами, добралась до дома. Вид обшарпанной коммуналки сразу же испортил настроение. «Бомжатник», как уродливый нарост, портил тронутый осенней позолотой район.

У подъезда собрался местный контингент: водрузив на колченогую табуретку доску с нардами, мужики громко переругивались, матерясь буквально через слово. Неподалеку сновала тетя Нюся, развешивая сероватые простыни на протянутую меж двумя засохшими кленами веревку. На вытоптанном пятачке носилась дворовая шпана: мальчишки лет семи, не больше, гоняли залатанный мяч, вворачивая слова покрепче, чем забулдыги с нардами.

Сломанные качели, разбросанные мимо урны бутылки, заваленные хламом трухлявые балконы.

И вот куда бы меня завуч подбросил? Сюда? Думаю, увидев, где я живу, он бы сразу перехотел делать столь опрометчивые предложения. Приличные люди этот район обходят стороной: сразу за домом частный сектор, а дальше все — городское кладбище, промзона и бескрайние посадки. Клоака.

Часть 11. Ян

Сестра вчера такую бурю в стакане подняла: половину вечера выслушивал, какой я бессердечный, не тактичный, опозорил девочку перед пацанами, теперь у нее, видите ли, могут развиться комплексы! Отец пригрозил «принять строгие меры», если такое еще раз повторится. Что за меры, уточнить не потрудился.

Когда не надо орут, что она ребенок, а когда надо — пусть коленками светит, такая вот стадия взросления. Что за дебильные двойные стандарты? Дома находиться становилось все невыносимее: мать от безделья совсем с катушек сходит, отец от работы, сестра от тотальной избалованности.

— Набиев, привет. Ну как тебе?

Минаева медленно покрутилась, презентуя короткое синее платье.

— Ничего так. А ты точно не перепутала учебное учреждение с дискотекой?

Не то чтобы мне не понравилось — платье сидело идеально, обтягивало там, где надо, но просто оно действительно было ультракоротким и чересчур вульгарным.

— Я бы надела его на дискотеку, но ты же не зовешь, — не растерялась Минаева, но заметно сдулась.

Наверное, она ожидала, что я рассыплюсь в комплиментах и изойду водопадом слюней, как это непременно сделал бы Горшок, будь он на моем месте.

Подойдя ближе, Минаева встала рядом, облокотившись пятой точкой о подоконник.

— Ты меня даже домой не проводил вчера после занятий и вечером ни разу не позвонил.

— А должен был?

— Вообще-то да! Мы же встречаемся!

— Серьезно? А почему я не знал?

Сведя тонкие брови к переносице, Полина медленно подняла на меня удивленный взгляд и больно ударила кулаком в бок.

— Ты офигел? Ты мне что тогда в подъезде говорил?

Действительно, что? Хотел бы я вспомнить.

— Я спросила у тебя, встречаемся мы теперь или нет. Ты сказал, что, конечно, встречаемся!

— Я немного перебрал тогда, не особо думал, что говорю... В принципе, какая разница? Мы же можем просто... — По рукам, плечам, ребрам посыпался град мелких, но ощутимых ударов.

Устроила показуху, намеренно привлекая всеобщее внимание. Первокурсники столпились плотной кучкой, перешептываясь и хихикая. Что за театр абсурда!

— Что «можем просто»? Просто сосаться по подъездам? Не на ту нарвался, понятно? Думаешь, я буду как твоя бывшая лохушка пороги обивать и приезжать только тогда, когда тебе этого захочется? По первому свисту?

— Полин, завязывай, что за цирк ты устроила… — Взял сопротивляющуюся Минаеву за предплечье и увел в конец коридора под лестницу, подальше от любопытных глаз. — Ты так истеришь, как будто мы переспали. Мы просто целовались и только!

— Для тебя просто, а для меня совсем не просто! — нервно смахнув с губ прилипшую к помаде прядь волос, Минаева скрестила руки на груди. — Так что в итоге? Мы вместе или нет?

— То есть целоваться просто так ты не согласна?

— Пошел к черту!

— Ну ок, — пожал плечами, за что получил еще одну порцию ударов. Подойдя вплотную, Полина больно ткнула указательным пальцем мне в грудь и, ехидно сощурив глаза, прошипела:

— Ты перед девками меня опозорить хочешь, да? Я уже сказала им, что мы с тобой теперь встречаемся. Хочешь, чтобы надо мной теперь весь технарь ржал?

— Ты меня в ваши бабские междусобойчики не втягивай. Может, мне теперь на тебе жениться, чтоб ты перед девчонками не позорилась? — отодвинув ее подальше, отряхнул испачканное в побелку плечо. — Если бы я знал, что ты раздуешь трагедию из ничего, то близко бы не подошел.

— Из «ничего»? — взвизгнула она. — То есть поцелуи со мной это для тебя «ничего»? Ты — дебил, Набиев. Понятно?

Влепив звонкую оплеуху, Минаева ломанулась обратно к кабинету.

Именно эту нелицеприятную картину застала новая англичанка. Проходя мимо по коридору, замедлила шаг и, нахмурив брови, заглянула в затемненную нишу под лестницей.

— Все в порядке?

Прижимая учебники к груди, она была трогательно прекрасна. В серой юбке до колен и простой светлой рубашке выглядела намного лучше, чем Минаева в этом своем дурацком платье, словно из придорожного борделя.

Потирая щеку, сел на сваленные у стены маты, стараясь не пялиться слишком уж откровенно на ее невероятной красоты тонкие лодыжки.

— Что у вас тут произошло? — требовательно повторила англичанка.

— Ничего, — с силой оторвав взгляд от ее ног, уставился на носы своих пыльных вьетнамских кроссовок.

— Как это — ничего? Она тебя ударила, я видела!

— Вам показалось, — огрызнулся я и, взяв с матов рюкзак, поднялся, больно ударившись макушкой о низкий потолок. — Блять, — непроизвольно выругался вслух и по инерции приземлился на место.

Округлив глаза, Яна Альбертовна буквально потеряла дар речи. Пару раз намеревалась что-то сказать, но словно не находила нужных слов.

— Ты всегда материшься при преподавателях?

— А вы всегда лезете туда, куда вас не просят?

На последнем слове прикусил язык, но было поздно. Англичанка отступила на шаг назад, подбородок едва заметно дрогнул. Во взгляде —ледяная сталь.

Часть 12. Яна

Голова нещадно гудела. Соседи устроили вечером сабантуй на кухне, потом вся шайка-лейка плавно переместилась к матери в комнату. Конечно, ни о каком сне не могло быть и речи.

Утром мать смотрела на меня как ни в чем не бывало — ни капли стыда! А Николаша ее (господи, что за прозвище-то такое?) расхаживал в одних семейных трусах, причитая, как же ему нехорошо, шепотом науськивая мать, чтобы та принесла опохмелиться... Вел себя раскованно, словно он тут хозяин, но стоило только мне выйти из комнаты, так сразу в уголок забился, ручки на острые коленки положил, глазки в пол — ни дать ни взять мой лучший ученик из младшего класса.

Нет, так дальше продолжаться не может. Нужно что-то решать с жильем. Ужасно не хотелось тратить на съем деньги, которых и так кот наплакал, но и жить в подобных условиях просто невозможно!

Собираясь на урок АИ-01, шла по коридору второго этажа и краем глаза уловила под лестницей какую-то возню. Замедлив шаг, заглянула: Минаева что-то громко высказывала Набиеву, после чего влепила звонкую оплеуху и затем убежала.

Я не знала, как на это реагировать, что предпринять. Пройти мимо и сделать вид, что ничего не произошло, я не могла ни как преподаватель, ни как человек. А вдруг случилось что-то серьезное? Помявшись долю секунды, все-таки шагнула под лестничный пролет и спросила, все ли в порядке... Как же я потом об этом пожалела! Вот верно говорят, что инициатива наказуема: он мало того, что отмахнулся от меня как он назойливой мухи и попросил не лезть не в свое дело, так еще выругался матом, словно я ему подружка какая-то! Ни капли уважения.

А этот его взгляд исподлобья? Ехидный, злой. Ладно бы от Круглова подобное услышать, неприятно, да, но от него чего угодно можно ожидать, но от Набиева... Почему-то именно то, что это сказал он, задело больше всего. Стало так обидно, что, как девчонка, едва сдерживая слезы, убежала, пригрозив рассказать директору...

Конечно, я не собиралась ябедничать Кураге, еще чего. Она и так на меня искоса смотрит и совершенно не воспринимает всерьез, а если еще узнает, что в моем присутствии студенты ведут себя панибратски, как с ровесницей, тогда точно не ждать мне никакой дополнительной ставки, ни в следующем году, ни даже через пять лет. Обидно, не то слово.

Спряталась подальше от любопытных глаз у окна в конце коридора и достала маленькое зеркало. Пока убирала размазанную в уголках глаз тушь, услышала за спиной торопливый стук каблуков Инны.

— Янчик, а ты чего тут? Ой, ты плачешь, что ли? — прикрыв рот ладошкой, повернула меня лицом к свету. — Точно плачешь! Что стряслось? Кто обидел? Опять мымра эта?

— Нет. Все нормально, не бери в голову.

— Рассказывай давай. Ты же знаешь, что я могила! Кто этот негодяй? Неужто Тимурчик?

— Нет, Набиев, из первой. — Скрывать не имело смысла, все равно ведь не отстанет.

— Набиев? — округлила глаза подруга. — Нет, он, конечно, не подарок, за словом в карман не лезет, но я год у него преподаю, никогда не замечала за ним хамского отношения к преподавателям... Шутить не к месту — это да, а вот обидеть чем-то... — Инна хмыкнула. — А что натворил-то?

— Да там ерунда...

Уже пожалела, что рассказала, надо было перевести тему и все, клещами же не стала бы она правду тянуть.

— Это я сама решу, ерунда или нет. Говори!

— Да я случайно увидела, как одна девочка ему пощечину дала, я вмешалась, ну и он грубо мне ответил... Да ерунда, говорю же. Не надо было мне самой лезть.

— Ничего себе — ерунда! Все ты правильно сделала. А говнюку этому надо язык укоротить, чтоб неповадно было! Грубить он будет. Если он сейчас так много на себя берет, то что потом? Красота для мужика не главное, уважение к женщине — превыше всего! А ты педагог! И такое развязное поведение! — Инна разошлась ни на шутку, а я молча слушала и проклинала себя за болтливость.

На горизонте замаячила фигура Дениса Павловича, и только я хотела попросить ее замолчать, как Селиванова обернулась и возбужденно замахала рукой, подзывая:

— Денис Павлович! Можно вас на минутку? У нас ЧП!

— Инна! Ну зачем? — прошипела, готовая буквально разорвать подругу.

— Отстань! — отмахнулась Инна, встречая спешащего завуча. — Денис Павлович, вот, полюбуйтесь, что один наш студент сделал! — она указала на меня, и я была готова провалиться сквозь землю, ощущая на себе встревоженный взгляд несостоявшегося ухажера.

— Что такое? Яна Альбертовна, вы что, плакали?

— Плакала! Ее оскорбил Набиев из АИ-01! — влезла Инна.

— Да не оскорблял он меня!

— А еще он девочку какую-то ударил...

— Инна! Ты что несешь? Никого он не бил!

Уму непостижимо! Перевернула все с ног на голову!

— Так что же случилось? Кто кого бил? — поправил очки Денис Павлович, и мне пришлось заново пересказать инцидент, пресекая перебивающую Инну, которая сгущала краски, зачем-то добавляя несуществующие детали.

В итоге он, повозмущавшись, пообещал во всем разобраться, после чего отчалил в учительскую, а я до самого звонка отчитывала подругу за «помощь», последствия которой теперь придется разгребать именно мне, не ей.

Очень не хотелось идти в класс и сталкиваться с Набиевым, но так как прогулять пару я не могла, поэтому решила попросту игнорировать хама. Я старше, и я педагог. Это он должен переживать.

Часть 13. Ника

Ну и сцена сегодня развернулась, в театр ходить не надо!

Я уже приуныла, что Минаева теперь с Набиевым встречается, как ситуация буквально за один день в корне изменилась.

Еще вчера она хвалилась, как они целовались с Набиевым в подъезде, как он ей встречаться предложил и что чуть ли не в любви признался, а уже сегодня поливает его на чем свет стоит. И даже будто пощечину влепила. Но эта информация не точная. Зная Минаеву, она и приврать могла для красного словца, чтоб девчонки позавидовали, какие у них страстные отношения.

— Ничего, мне даже нравится это, — примостившись на пеньке в кустах за школой, Минаева нервно распечатала пачку сигарет. — Зато не тухло, как у некоторых. Поссорились немного, у всех бывает. Скоро помиримся, — пожала плечом, будто уговаривая саму себя.

— А из-за чего ты его ударила-то? — поинтересовалась Лосева и, судя по ее недоверчивому выражению лица, она тоже подозревала Полину если не в откровенном обмане, то в приукрашивании фактов. — Что он такого натворил?

— Долго рассказывать. Это личное, — придав лицу напускную таинственность, Минаева заткнулась.

Это ее «личное» против воли резануло по сердцу. Я бы все отдала, чтобы у меня с Набиевым тоже было «личное». Да я даже ссориться с ним каждый день готова, лишь бы он вообще внимание на меня обратил!

— А вы видели, как он на англичанку опять пялился? Вот как пришел и, пока его завуч не вызвал, сидел, на нее смотрел, — выдала Лосева, с удовольствием наблюдая за выражением лица Полины.

— Гонишь. Не смотрел он на нее! — разозлилась Минаева и почему-то уставилась на меня.

— Смотрел! С моего места отлично видно! Мне вообще кажется, что чего-то у них там произошло. Таня Козлова сказала, что видела, как они утром под лестницей шушукались.

— Кто с кем шушукался? — вспыхнула Полина.

— Ну, Набиев с англичанкой... ой, Ник, извини, с Яной Альбертовной, — исправилась Лосева, ликуя, что попала в цель. Минаеву задело.

Лицо Минаевой исказила маска то ли ужаса, то ли удивления, при этом она продолжила сверлить меня взглядом, будто ожидая какого-то вразумительного ответа, но ответить мне было нечего: я была удивлена не меньше. Моя сестра и Ян разговаривали под лестницей? О чем? Бред какой-то.

Уже второй раз Лосева говорит, что он пялится на Янку... Надеюсь, что все это только ради того, чтобы позлить Минаеву. А если все-таки... да нет, ерунда.

За спиной зашуршали ветки кустов, и мы с Лосевой одновременно обернулись, встретившись взглядом с растерянным Загором. Ему-то здесь что нужно?

— Загорский, ты чего тут забыл? Ты что, чужие разговоры подслушивал? — рявкнула Минаева, чем смутила Игоря еще больше. Тот даже поменялся в лице, бегая глазами по каждой из нас.

Воротник белой рубашки выглядывал из-под вязаного клетчатого жилета. В руках допотопный коричневый портфель.

— Да вот, покурить зашел, — промямлил он, и девчонки взорвались, захлебываясь от хохота. Мне же было совсем не весело.

— А мама не наругает? — чуть ли не икала от смеха Полина.

— Игорек, а ты сигарету между палочек зажми, чтобы руки табаком не воняли, — добавила Лосева и расхохоталась еще громче.

Игорек совсем растерялся, бледные щеки вспыхнули, и мне даже стало его немного жаль. Я же понимала, что пришел он сюда из-за меня.

— Ладно, мне домой пора, — подняла с земли рюкзак, не желая участвовать в этом параде унижения.

— Да, и мне пора тоже, — затушила окурок Минаева, лениво поднимаясь с пенька.

Загорский потоптался и направился следом за нами.

— А ты куда? — возмутилась Полина. — Ты курить пришел? Вот и кури!

Посмеиваясь, мы вылезли из кустов, оставив Загора одного. Уходя последней, я обернулась — он смотрел на меня своими чистыми голубыми глазами, и отчего-то на душе стало до противного тошно.

Часть 14. Ян

— Я в последний раз спрашиваю, поганец, что ты там натворил? Ну что ты тащишься, баран недоделанный! — промокнув лоснящуюся лысину, отец нервно посигналил плетущейся впереди «шестерке», после чего снова стрельнул на меня грозным взглядом. — Так ты собираешься отвечать или нет?

Двойной подбородок трясся, словно подтверждая каждое слово, и я еле сдерживался, чтобы не заржать.

Вообще, конечно, в самой ситуации смешного было мало. Когда я вчера пошел на ковер к Кураге, то думал, что она отчитает, погрозит пальчиком и отпустит, но дело приняло неожиданный поворот: прямо с порога она заявила, что не станет терпеть мое вопиющее неуважение к педагогам и что завтра утром ждет в технаре отца. Даже слушать ничего не стала. Не знаю, что за ужасы ей наговорила англичанка, но выглядела директриса дико разъяренной.

— Да ничего не произошло, — отмахнулся я и отвернулся к запотевшему стеклу.

— Да, конечно, ничего! А зачем тогда меня снова вызвала эта ваша старая калоша? Соскучилась?

— Ага, по твоим благотворительным взносам. Один ты, что ли, их любишь.

Отец замахнулся и отвесил довольно ощутимый подзатыльник.

— Рот закрой! Копейки не заработал, чтобы чужие деньги считать! Не твое дело, как они в мой в карман попадают.

Он что-то еще причитал, но я слушал его вполуха, рассматривая мелькающие за окном автомобили, магазины и серые многоэтажки. Все его привычки уже выбиты на подкорке: пока свой лимит не проорет, бесполезно даже пытаться вставить хоть слово.

Впереди показалось обшарпанное здание технаря. У порога столпились прибывшие пораньше разгильдяи, среди которых я сразу узнал лохматую гриву Горшка.

Взвизгнув шинами, отец резко затормозил у ворот, вызвав среди собравшихся небывалый ажиотаж. Все сразу притихли и, перешептываясь, уставились на батину тачку.

— Только попробуй меня хоть как-то сегодня опозорить, уверяю, никакие уговоры матери больше не помогут, — шикнул он и, открыв дверь, не без труда выбрался из машины. Проведя ладонью по лысине и одернув смявшийся на спине пиджак, переваливаясь, засеменил к главному входу.

— Че, впрягли батю? — тихо прыснул Стас, протягивая руку.

— Ага, иду на Голгофу. Не поминайте лихом, пацаны.

— Ян! — рявкнул отец, и я поторопился следом. Нервировать его сейчас не самая лучшая мысль.

Нацепив дежурную улыбку, специально отрепетированную для таких вот случаев, он громко постучал в дверь с надписью: «Директор. Поликарпова Эмма Валентиновна».

— Да-да, входите, — донеслось из кабинета, и отец смело шагнул внутрь.

Курага стояла у окна и поливала многочисленные плошки с фиалками.

— Здра-авствуйте, Эмма Валентиновна, — протянул отец, слишком переигрывая с показной радостью. — Как я рад нашей встрече, жаль, что видимся мы всегда лишь по не слишком приятным поводам.

— Роман Алексеевич, доброе утро, — отставив трехлитровую банку, директриса задернула занавеску и, подойдя к своему столу, протянула отцу руку. Тот взял ее своими пухлыми ладошками, немного потряс, а затем легко коснулся губами тыльной стороны.

А батя ловелас, оказывается. Скрывая улыбку, скрестил руки на груди, облокотившись о стеллаж с книгами. Пусть полюбезничают. Дураку понятно, что я всего лишь посредник. Ей нужна спонсорская помощь, отцу нужны хорошие отметки в моем дипломе. Сейчас договорятся, перетрут детали и разойдутся.

— Присаживайтесь, — Эмма Валентиновна кивнула на свободный стул, важно опускаясь в свое шикарное кресло.

Отец подобрал живот и осторожно присел на не внушающую большого доверия поскрипывающую табуретку. Сцепив пухлые пальцы, уставился на директрису, не стирая с лица дурацкую улыбку.

Забавно наблюдать за эмоциями хорошо знакомых тебе людей, как они меняются в зависимости от ситуации и «нужности». Еще недавно, в машине, батя орал как потерпевший, брызгая слюной и матерясь, а сейчас давил лыбу, потому что того требовала ситуация. Кругом одно лицемерие.

— Вы знаете, Роман Алексеевич, вчера произошел неприятный инцидент между вашим сыном и одним из наших педагогов. Я бы не стала дергать вас по пустякам, знаю, насколько вы занятой человек, но дело не требует отлагательств. Я просто не имею права спустить это на тормозах.

— Конечно-конечно, Эмма Валентиновна, я внимательно вас слушаю, — быстро закивал отец и, обернувшись на меня, одарил уничижительным взглядом.

— Вчера утром Ян оскорбил нашу новую преподавательницу английского языка. И выразился матом, как вы понимаете, я не могла оставить без должного внимания этот вопиющий случай. Яна Альбертовна застала вашего сына с одной из студенток под лестницей. С девочкой из очень интеллигентной семьи! Ее мама — уважаемый всеми в городе судья!

Отец побледнел и, протянув руку к горлу, чуть ослабил узел галстука.

— В к-каком... в каком смысле — застала? — заикаясь, ужаснулся он, стопудово снова представив кричащие заголовки: «Сын главы администрации совратил студентку в стенах родного колледжа». — Н-наш Ян и эта девочка, они что... они...

— О, боже, конечно, нет! — всплеснула руками директриса, слегка порозовев. — Они громко ругались, после чего Полина Минаева — так зовут девочку — ударила вашего сына по щеке. Уж не знаю, что у них там произошло, они предпочли об этом умолчать. Именно эту нелицеприятную сцену и застала Яна Альбертовна.

Часть 15. Яна

— Ника, иди обедать, — негромко позвала я, почерпнув половником дымящийся ароматный борщ.

Обнажив редкие зубы в заискивающей улыбке, Николаша протянул глубокую эмалированную тарелку.

— Спасибо, Яночка, такая же ты хозяюшка! Вон, какие борщи наваристые у тебя получаются, — трясущимися руками поставил ближе к себе налитую до краев посудину.

— Януся у нас вообще золото, что бы мы без нее делали все, — поддержала мать, неверными движениями нарезая толстыми ломтями хлеб.

Судя по одутловатому лицу что одного, что второй, и батарее пивных бутылок под столом — посидели они вчера на славу. Я же вчера сразу после работы и до самого вечера искала хоть какую-нибудь подработку. Настолько устала, что свалилась в девять часов без задних ног и лишь краем уха, сквозь некрепкий тревожный сон, улавливала за тонкой стенкой сдержанный хохот и звон стаканов.

Скрипнула дверь, и из комнаты вышла Ника. Брезгливо отодвинув стул подальше от Коли, села, прислонившись спиной к стене, оклеенной простенькими обоями в тонкую полоску.

Отношение Вероники к происходящему красноречиво читалось по ее лицу — пренебрежение и злость на мать. И я была солидарна с сестрой — притащила в дом неизвестно кого, не посоветовавшись, не спросив нашего мнения. Да даже элементарно не предупредив о новом «папочке»!

Коля и сам был не рад такому соседству с «Цербером» и «Дикаркой» — как за глаза прозвал он нас с Никой, видимо, забыв, что стены не толще картона.

Согнувшись над тарелкой, демонстрируя во всей красе свои засаленные и зачесанные на бок волосы, Коля торопливо приступил к еде. Громко прихлебывая обжигающий борщ, периодически бросал на мать вопросительные взгляды. Та, думая, что я ничего не вижу, выразительно кивала в мою сторону и пожимала плечами.

— Галь, Галчонок, ну, может, это... по сто грамм, для аппетита... — решившись, проблеял Николаша, скосив на «Цербера» затравленный взгляд.

Мать сразу засуетилась, намерено не смотря в мою сторону:

— Ну чего бы не выпить, выходной как-никак, воскресный день, да, Янчик? Чего ж не выпить — выпьем, — открыв дверку шифоньера, достала початую бутылку «Столичной».

— Деньги где взяла? — закипая, выдавила я сквозь зубы.

— Ну так премию... премию же дали нам вчера в больнице, — достав мутные стопки, мать аккуратно их наполнила и, быстро чокнувшись с Николашей, залпом опрокинула пойло.

Вероника брезгливо сморщилась и, поднявшись, взяла свою тарелку.

— Я у себя поем.

— У Ники кроссовок нет, и сумка порвалась, а ты на водку премию тратишь? — не выдержала я, все-таки повысив голос. — И с каких это пор премию в начале месяца стали давать?

— Да там перерасчет какой-то у них, я же не разбираюсь совсем, доченька, — залепетала мать, тем временем торопливо наливая по второму кругу.

Мне было противно наблюдать за тем, как спешили они залить за воротник, как будто опасались, что я вдруг отниму их драгоценную водку!

Было неприятно смотреть на Николашу в его замызганной «алкоголичке» и лоснящихся спортивках. Тощие, белые, безволосые руки-ветки вызывали отвращение, как и красный распухший нос с крупными порами. Водянистые «рыбьи» глаза смотрели со злорадным ехидством: «Что, выкусила, язва?»

— Я тоже в комнате поем. — Хоть аппетит и напрочь пропал, я все же забрала тарелку и ушла вслед за Никой.

Та сидела на своей кровати, подобрав по-турецки ноги, грустно уставившись в окно. Нетронутый борщ остывал на письменном столе.

Подойдя ближе, я тоже посмотрела на открывающийся из окна унылый пейзаж: десяток перекошенных сараев, глубокая колея, в которой круглогодично чвакала не высыхающая грязь, поломанные детские качели. Вдалеке, на горизонте, торчали дымящиеся днем и ночью трубы промзоны.

В довершение этой минорной картины по подоконнику застучали первые капли дождя.

— Поешь, остынет же.

— Тебя она тоже бесит? — в лоб спросила Ника. Я, присаживаясь рядом, немного растерялась. — Ну, мамаша. Бесит тебя?

— Какая-никакая, но она наша мать, нужно учиться быть более терпимой... Она родила тебя, кормила...

— Да брось ты, мы не в технаре, — отмахнулась сестра и, взяв ломтик хлеба, оторвала кусочек. — А хахаль этот ее стремный? Нет, она и раньше приводила «женихов», но такого позорного впервые. Ты видела, какие у него зубы? Как с ним таким спать можно...

— Ника!

— А что Ника? Я не маленькая уже вообще-то! — обиделась она и вдруг взглянула на меня как-то иначе. В глазах загорелся огонек интереса.

— А у тебя уже было с Тимуром?

Только этих вопросов мне не хватало! Обсуждать личную жизнь с младшей сестрой никак не входило в мои планы. Тем более мы никогда не были близки, до сих пор притираемся друг к другу, хотя живем бок о бок второй месяц, и тут такая откровенность...

— А зачем тебе это знать? — ушла я от прямого ответа.

— Просто интересно, — дернула худым плечиком Вероника. — На твоем месте я бы Тимуру не дала.

— Это еще почему?

— Да потому что он тухлый. Весь такой правильный, аж тошно. Тебя он не раздражает?