Давай попробуем любить

Глава 22

" Не осуждайте влюблённых.

Ведь им свойственно ошибаться,

Не осуждайте влюблённых.

Потому что, легко влюбляется,

А любить оказывается — сложно

Но не осуждайте влюблённых!

Любовь — это возможно!"

— Пришёл..

Меланхоличный голос Фаарата звучал устало и с лёгким оттенком обречённости. Друг хмуро посмотрел на кровавые вперемешку с грязью следы, оставленные моими сапогами на гладком деревянном полу, и покачал головой, оставляя мой внешний вид без комментариев.

Не обращая на него внимания, я бросил ремень с кинжалами и меч у камина и стянул через голову пропитанную насквозь моим потом и чужой кровью рубашку.

Бросив её на пол, я тихо застонал, мышцы ныли и болели. И это ощущение назойливо давило на нервы. Хотелось зарычать от раздражения, ведь кожа зудела от тонкой корочки засохшей крови и грязи. Как и от порезов.

— Ополоснись в купальне, я за лекарствами.

Услышал я наага, который совсем бесшумно удалился на второй этаж. Для него эта картина была не в новинку.

На нетвёрдых ногах я побрёл в сторону купальни, даже не поднимая головы. За последние пару недель этот маршрут был мне хорошо знаком, как и невыносимое желание побыстрее избавиться от этой тянущейся, острой боли в груди и ненависти к самому себе.

Я дошёл до той точки, когда душевная боль давно заглушила физическую, когда хочется орать от того, что посмел сделать, но голос просто не поддаётся мне.

Я слышал на периферии мозга голоса друзей, их просьбы, слова утешения. Даже приказной тон командира в попытках встряхнуть меня, но ничего не получилось. Я застрял в этом болоте, и мне уже не выбраться отсюда самому.

Никому меня отсюда не достать, никому…

Раздеваюсь полностью и опускаюсь в большую каменную лохань с тёплой водой. Я знаю, что Аникей дал приказ прислуге сразу с закатом заполнить чаны и резервуары с горячей водой для всех бойцов, но именно эту лохань — лично для меня.

Но я бы хотел, чтобы вода была ледяной, чтобы она резала сознание, колола словно тысячу маленьких игл тело, скручивала мышцы и доставала до самых костей.

Я как будто пьян. Только не эйфория меня сейчас разрывает на миллионы кусочков, а горечь от сделанных ошибок.

Но вода, что бы там ни было, расслабляет. Обнимает, убаюкивает и уносит в мир иллюзии. Где я вижу её и чувствую её.

Мне мерещится сладкий голос, слегка хриплый, с мягким тембром, который успокаивает даже лесных зверей. Голос, который я не слышал уже, кажется, целую вечность.

Голос, который иссяк из-за меня, замолк в отчаянном крике и просьбе быть услышанной.

Я почти ощущаю нежность шелковистой кожи, к которой так хотелось прикасаться и ласкать. И на которой расцвели синие и бордовые уродливые цветы насилия, оставленные моими руками.

Я почти забываю блеск её серых глаз. Таких бездонных, как грозовое небо, ценных, как серебристая шаль луны, и уникальных, как и сама их обладательница.

Как жить дальше…

Об этом я не думал, потому что отпустить её после содеянного было правильно, но смертельно для меня. А держать возле себя и причинить тем самым боль — просто вечное мучение.

Радовало одно: пока Давина ещё приходила в себя после ожогов от магического отката. И будь я проклят, но глубоко внутри был рад, что у людей так медленно идёт процесс регенерации. Пускай это всего лишь краткое мгновение, и тем не менее я обманываю себя, лишь бы урвать кусочек времени и быть рядом с ней.

Мне мерещится аромат ночных фиалок, и я просыпаюсь от лёгкой дремы, уже находясь под толщей воды. Тело, пользуясь многолетней реакцией, которая передаётся каждому шааду от отца не иначе, быстро тянется вверх к желанному кислороду.

Тяжело дыша, я с силой бью по воде руками и сглатываю ругательства.

Горло першит, и мышцы снова ломит от усталости, но я хватаюсь пальцами за каменные бортики и выбираюсь из лохани, оставляя за собой лужу воды, что стекает с тела вниз. Я нервно вытираюсь полотенцем и натягиваю штаны, выхожу через другую дверь.

В небольшой комнате шторы задернуты, ибо за окном сейчас глубокая ночь. Большинство прислуги уже спят, но на столе я краем глаза замечаю что-то из еды и чистую одежду на кровати.

Игнорируя увиденное, я присаживаюсь на край большой кровати, нервно проводя руками по мокрым волосам, ощущая, как с них на плечах капают маленькие капельки воды.

Нерешительность.

Мысли опять меня разрывают на куски, и я мучаюсь от невыносимого желания увидеть её всего лишь на мгновение. Вдохнуть аромат тела. Услышать медленное сердцебиение.

Но с другой стороны, запрещаю себе думать об этом. Призываю всё самообладание, чтобы справиться с этой тягой и снова не навредить.

Я понимаю, что не один в комнате, лишь когда жилистые пальцы змея наносят на поврежденную плоть на спине свою мазь на травах.

Лекарство действует неплохо, но очень сильно раздражает кожу, причиняя боль. Физическую боль, от которой нельзя отмахнуться. И только сейчас, когда он взялся меня лечить, до меня доходит, что кровь на одежде была не только пришлых, но, кажется, и моей.

Это слегка отрезвляет, и я наконец-то спрашиваю нага, занятого моими ранами, так и не разворачиваясь лицом к нему.

— Как она?

И все тело напрягается в ожидании вспышки боли, потому что я не смогу выдержать ещё раз, увидев её при смерти. Не слышать биение её сердца — моя погибель.

— Не ест.

Чуть недовольно бросает змей, заканчивая со спиной и переходя на грудь и руки.

Я сам того не замечая поджимаю губы. И аккуратно интересуюсь.

— Не может или не хочет?

— Она вообще ничего не хочет. — Фыркает он и демонстративно смотрит на меня, туго накладывая повязку. — Лечиться не хочет, есть не хочет, говорить не хочет. Вы как два сапога пара.

Язвительные реплики друга остаются позади, когда я замираю напротив её двери.

Каждую ночь я клялся, что не приду. Что не потревожу, и каждый раз, не в состоянии себя контролировать, оказываюсь здесь.

Аккуратно хватаюсь за металлическую ручку и толкаю вперёд, проходя в полумрак комнаты.

На средней кровати виднеется комок, укрытый одеялом. Она так сильно съежилась, что кровать кажется просто гигантской по сравнению с этой маленькой девочкой, которой не посчастливилось встретить на своём пути такую сволочь, как я.

Не в силах больше сдержать себя, на цыпочках подхожу к кровати и отпускаюсь на неё так тихо, как только возможно, чтобы ненароком не потревожить её хрупкий сон.

Знакомый аромат травы после дождя и ночных фиалок трогает мою память, и я жадно его вдыхаю. Как будто он даёт мне жизни.

Она лежит спиной ко мне, но это даже хорошо. Отпускаюсь рядом и бережно обнимаю одной рукой, не отпуская конечность до конца поперёк её талии, но тем не менее имея возможность ощущать, как поднимается и отпускается её тело от стука маленького, но преданного сердца.

Зарываюсь носом в копне тёмных волос и на миг прикрываю глаза, пытаясь забыть то, что наделал. С сожалением от того, что нельзя вернуть время вспять и всё исправить.

Как же сильно мне не хочется видеть ненависть в её глазах, как же сильно мне не хочется видеть страх на её лице.

Поэтому я прихожу только ночью, когда моя душа спит и даже не может себе представить, что её монстр обнимает её сзади.

Это моё единственное утешение, это быть рядом, даже когда она не знает.

Мирно уплывая по волнам сна, я обнимаю её чуть крепче, позволяя себе эту вольность хотя бы на мгновение. Ведь рядом с ней мои кошмары отступают, и появляется что-то светлое и хорошее.

Три часа сна проходят как моргнуть один раз глазами, но внутренние часы кричат, что время пришло.

За окном раннее лето, и рассвет безжалостно изгоняет тьму ночи безумно рано. Пусть в комнате ещё сохранилась тень ночи, максимум полчаса, и всё тут зальет солнечный свет. И Дави может проснуться.

Я не знаю, какой будет её реакция, и не хочу узнавать. Потому что это будет наверняка концом всего. По моей просьбе Фаарат даёт ей снотворное для глубокого сна.

Но это не гарантирует здоровый, спокойный сон до утра. По крайней мере, целитель не может точно сказать, каково сейчас её душевное состояние.

С сожалением я приподнимаюсь с кровати, мягко провожу костяшками пальцев по макушке и, дабы не искушать себя, спешно выбираюсь с постели, готовый сорваться с этого места в любой момент.

Холодный пол отрезвляет сонный мозг, и я уже почти дохожу до дверного проёма, хватаюсь за ручку, как слышу хриплое за спиной:

— Куда ты едешь?

Сердце замирает в груди и резко падает камнем в ногах, я внезапно лишаюсь возможности дышать. И думаю, что мне это всего-то мерещится.

— Ты уходишь.

Раздаётся опять её голос, и я чётко понимаю, что это не плод моего сознания, это реальность.

Упираюсь лбом в гладкую поверхность двери и выдыхаю болезненно, ощущая, как внутренности сжимаются от боли.

— Я причинил тебе боль…

…Девочка моя.

Последнее произношу мысленно, потому что теперь она не считает себя моей.

Но мои слова не вспыхивают между нами сухой травой от одной искры, хоть так и было бы правильно. Она имеет право на ярость и гнев. Но вместо этого я слышу совершенно другое:

— Твоя спина… Она вся в ранах…

Удивление так ярко отражается в её тоне, что я на автомате выдаю, даже не поворачиваюсь:

— Пришлые…

— Они здесь? — испуг настолько живой, что я спешу я её убедить в обратном, по-прежнему боясь развернуться к ней:

— Нет… нет… Мы нашли портал к ним в местном лесу. Я сам ухожу к ним.

— Днём?

Тихо спрашивает она, и я отвечаю:

— Днём.

— И ночью приходишь?

Спокойно спрашивает она, и я отвечаю:

— И ночью прихожу.

— Ко мне?

Со страхом спрашивает она, и я отвечаю:

— К тебе.

Вынужден признать, что привязан к ней невидимой нитью, что не разорвать, как бы я ни пытался.

Но она не плачет и просит меня этого больше не делать. Нет, наш странный диалог опять меняет свою тему после пары минут молчания:

— Больно?

Она спрашивает о ранах, понимаю я и сглатываю. Совсем не готовый слышать подобный вопрос в свой адрес.

Мотаю головой, сдерживая эмоции, но тут же понимаю, что в полумраке комнаты ей мало что возможно разглядеть, и произношу на выдохе громко и грубо:

— Нет.

— А мне больно… — тихонько признаётся она, и мои колени не выдерживают меня, я хватаюсь руками за деревянную раму и сжимаю зубы, чтобы сдержать себя.

— Мне так больно, Садэр… — моё имя с её уст звучало по-особенному всегда, и сейчас я не в силах удержаться и поворачиваюсь к ней лицом. — Вот здесь…

Аккуратные ладоши ложатся на грудь, что прикрыта светлой тканью.

— Мне здесь так больно.

Признаётся она сухими губами, а глаза блестят от непролитых слез.

— Так болит, что сил терпеть больше нет. Почему так, а?? Почему закрываю глаза и вижу тебя, почему открываю и опять вижу тебя? Только ты и повсюду, почему?

Её слёзы меня душат, я не в силах их видеть и не иметь возможность вытереть своими руками, поэтому резко поворачиваюсь и хватаюсь за ручку двери с желанием побыстрее найти Фаарата и попросить у него что-то успокоительное для неё.

Но не успеваю сделать и шаг, как слышу возню за спиной и грохот падающего тела на пол, как и крик отчаяния:

— Не уходи!!!

Прежде чем понимаю, что происходит, я уже наглухо закрываю дверь, отрезая нас от целого мира, и бросаюсь к ней.

Запутавшись в простынях и обессиленная от лекарств и эмоций, Давина упала на пол, и я, забыв обо всем, опустился на колени перед ней и бережно обнимаю за плечи, которые за последнее время стали ещё хрупче.

Мне просто хочется её успокоить и уложить в кровать, но она хватается перебинтованными руками за мои и шепчет сквозь плач:

— Что ты сделал со мной?

Я не могу ответить ей на этот вопрос, потому что не раз задавался им на счёт неё.

Громко всхлипнув, она внезапно падает головой на мою грудь, и я испуганно обнимаю её, слыша девичий голос:

— Я так сильно хотела тебя ненавидеть. Так сильно хотела сделать тебе так же больно, как и ты мне, хотела ударить по этой груди. Кричать, проклинать. Но ничего не получается, почему?

— Потому что ты чистое создание. Без зла и дурных умыслов, ты не можешь ненавидеть, ведьмочка.

Выдыхаю я, уткнувшись носом в её макушку.

— Ты сделал мне очень больно… — говорит она, сжимая мои пальцы в своих до крови, в которой уже окрасились бинты. — Почему?

Этот момент настал, и я прикрываю глаза, пытаясь собрать всё своё мужество и быть с ней откровенным до конца, как и она со мной.

— Потому что…

— Потому что?

Она отрывается от меня и смотрит прямо в глазах. И слова покидают мои губы непринужденно, спокойно, открывая этой юнной девчонки душу на распашку.

— Потому что невыносимо жить с страхом, что тебя у меня отнимут. Я не мог, не думать о том, что такая девочка досталась только мне. Не мог, поверить, что ты выбрала меня. Мне везде мерешились твои кавалеры и мои смертельные враги. Я не смог одолеть эти мысли, и поверил всем, кроме тебе.

— Ты. ты.. — она не находит слов то ли от потресения, то ли от возмущения. Но я ставлю точку, озвучивая последние слова сам:

— Я ревновал, Дави. Безумно, глупо и необоснованно. Ты слишком прекрасна, что бы быть настоящей. Тем более для такого как я…

Прикрыв глаза, я собираюсь с мыслями, силясь сказать всё как есть, без утайки.

— Тебя оклеветали, малыш. А я чуть не стал палачом.

— Но не стал… — внезапно после пары минут молчания между нами после моего признания выдыхает она мне в кожу. Её щека непростительно холодная и черпает тепло от моего торса. Как и нежное тело. — Почему, Садэр? Почему ты остановился? Ты ведь считал меня виновной до последнего? Почему?

Её вопрос режет до сустава, прикрыв на миг глаза, я пытаюсь сосредоточиться и быть с девочкой честным насколько возможно.

— Потому что… Не смог…

…

Грустная улыбка невольно скользнула на губах. Приподняв лицо, девчонка заглядывает в моё лицо, пытаясь понять суть услышанных слов.

— Там, на ферме, в ангаре. Ты попросила не бить тебя…

Напомнил я ей, с жадностью рассматривая такое родное лицо и наслаждаясь этими минутами, проведенными с ней. Пусть даже, если она меня прогонит. Пусть даже возненавидит. Я слишком мало в жизни был счастлив, чтобы не ценить этот момент.

— …а ты пообещал не делать больно.

— Но обещание не сдержал.

Роняю я голову вниз, прикасаясь лбом к её лбу и внутренне ликуя от того, что девчонка не отшатнулась от меня.

Она шмыгает носом от долгого плача, и слёзы начинают обсыхать на бледных щечках.

— Я и не могла подумать, что тебя так много в моей жизни.

Признаётся искренне девушка. И отводит глаза в слейдушию секунду, избегая моего взгляда. Будто стесняясь того, что сказала.

А для меня это как вдох кислорода для утопающего. Вмиг всё внутри противиться желанию умереть.

Нет, я должен быть рядом со своей ведьмой, даже если она меня не захочет видеть рядом. Только потому, что она смогла меня принять раньше, я обязан быть рядом всегда.

— А я только сейчас понял, что ты начало и конец моей жизни.

Она хмурится, аккуратно из-под ресниц бросает на меня изучающий взгляд и спрашивает прямо, глядя в глаза:

— Почему ты уходишь порталом к пришлым?

— Потому что не могу жить спокойно, зная, что навредил тебе.

— И ты каждый раз в поисках боли и смерти уходишь порталом к этим тварям?

Изумление так ярко скользит в её взгляде, что кажется, эта эмоция очертила всё её лицо.

Моё молчание расценивается как утвердительный ответ, и Дави тут же вырывается из моих рук, отползая назад.

— Да ты… Да ты… С ума сошёл?! Убить себя вздумал?!

Она осталась такой же сострадательной и светлой. И мне этот факт греет душу, потому что, сломав её тогда, не смог бы собрать прежнию Дави никогда.

Её отсутствие возле меня приносит почти физическую боль, но я рад и возможности её видеть и слышать.

Дверь открывается неожиданно, но злой и недовольный змей тут же меняется в лице, увидев нас двоих. Секунда, и его глаза сужаются, как у змеи, но в слейдушию он уже берет себя в руках.

— Доброе утро. Что ж… Надеюсь, вы хотя бы завтраком друг друга накормите. Потому что если свалитесь в обморок оба, то я отказываюсь вас лечить!

Напоследок пригрозив нам своим фирменным взглядом, змей удалился, довольно насвистывая мотивчик и хлопнув дверью. Я был уверен, что Фаарат ушёл рассказывать новость другим.

Только мало в ней было хорошего. Мой милый человек не простил меня и не простит.

Парниша-солдат из обслуги Аникея появился так быстро, как только Фаарат ушёл. Поставил на столик у окна поднос с разными блюдами и удалился, стараясь даже не смотреть на девушку на полу и на обнаженного по пояс меня.

Впрочем, плевать, что скажут.

Я слишком много слушал других.

— Давай я тебе помогу подняться.

Предлагаю я ей почти умоляюще, но девушка лишь отрицательно качает головой и упрямо хватается за спинку кровати, чтобы подняться.

Но она ещё не окрепла после болезни, и, несмотря на все потуги, подняться не получается.

Аккуратно присев рядом с ней, я протягиваю раскрытую ладонь и прошу:

— Давина, я не сделаю тебе ничего плохого. Ну же, девочка, я жизнью готов искупить свою вину.

Последняя фраза стала для неё ключевой, спешно вложив в мою ладонь свою больную, она неуверенно смотрит на меня, позволяя бережно себя обнять, поднять и перенести на кровать.

Неохотно отпустив её тело, я возвращаюсь к столу и забираю большой поднос, прикрытый белой кухонной тканью.

И ставлю перед Давиной. Я помню слова Фаарата о том, что она не ест. И это крайне заметно по её внешнему виду.

— Ешь, и ни о чем не беспокойся.

С этими словами и большой неохотой я собираюсь покинуть ведьмочку, для того, чтобы она спокойно смогла позавтракать, а я не сорвался бы и не сжал в своих объятиях.

Я почти соскальзываю с кровати, как чувствую её руки на своём локте и панический:

— Нет!

Недоуменно застываю на месте, боясь пошевелиться, и смотрю на неё, не отрывая глаз.

— Не… не уходи.

Она опять прячет глаза, но не убирает руки и шепчет тихонька:

— Останься… Поешь… Но не уходи к ним.

Её страх и тревога за мою никчемную жизнь разливается бальзамом на душе.

Покорно оседаю обратно на кровать и делаю то, с чего надо было бы начать:

— Прости меня, Дави. За всё, прости… Я не сдержал обещание.

Внезапно она горько улыбнулась, потянулась руками к лицу, чтобы вытереть набежавшие слезинки:

— Знаешь, когда я проснулась после всего случившегося, то почувствовала себя настолько одинокой и разбитой, что хотелось выть. Хотя нет… Ничего не хотелось, даже жить. Но особенно горько становилось, когда в поисках укрытия для своей раненой души я заблудилась в этом мире и поняла, что чувствовала себя под защитой лишь в твоих руках. Вот в чем парадокс, Садэр, что счастливой я, кажется, была только с тобой.