Декоративка

Глава 1

 — Дождь начался, — мрачно сообщила Ленка. — Надо остановиться и переждать под деревом.

 — Просто изморось,  — отмахнулась я, продолжая идти. Тропа, петляя,  вела вниз, и выглядела вполне безопасной. Спустившись немного и не услышав уставшего сопения позади, я обернулась.

Ленка осталась на месте: капюшон накинут на голову, выражение лица безнадежно пессимистическое.

 — Идем,  — сказала я,  скрывая раздражение.  — Вечереет уже.

 — Вот именно,  — громко, с вызовом ответила она.  — Уже вечереет! Сколько мы уже ходим так?

 — Минут сорок,  — прикинула я, отгоняя пугающие мысли. 

 — Больше!

 — Надо идти,  — повторила я.  — Мы немножко заплутали, но тропинка та же. Так и так выйдем к палатке – своей или чужой. Здесь куча  народа в это время.

 — Ага,  — уныло проговорила Ленка.  — Ты это говорила двадцать минут назад, только мы не вышли ни к какой палатке… Говорила же – не в ту сторону надо было идти! Почему ты меня не послушала?

 — А ты почему меня не послушала?  — пикировала я.  — Не надо было изначально с тропы сходить. Рядом никого не было, итак можно было малую нужду справить.

 — Так это я виновата?  — ахнула Ленка.

 — Нет, я!

 — Да нет, ты ясно выразилась – я виновата!   И вообще… ты не хотела с нами никуда ехать, это было заметно!

 — Да, не хотела!  Алтай, тайга, палатка – это не мое! Я море люблю, солнце и тепло!  — не сдержалась я.

 — Так вот и летела бы на свое море! Нечего было нам всем настроение портить!

 — Настроение портила ты – своими жалобами и нытьем!

 Ленкино лицо вытянулось. Развернувшись, она пошла обратно, к месту, откуда мы вышли.

 — Ну и куда ты?  — крикнула я ей вслед.

Она не ответила, только шагу прибавила.

«Пусть идет одна куда хочет!»  — подумала я зло, но сама сразу же двинулась за девушкой.   Разделяться нам нельзя, да и ссориться тоже – обстановка не способствует…

Я быстро догнала Ленку и попробовала помириться.

 — Не обижайся, — миролюбиво протянула я.  — В лесу я тоже становлюсь нытиком и капризулей.  Просто вся эта   палаточная романтика реально не для меня. Сама не знаю, почему согласилась на поездку.

 — Из-за мужика своего, — шмыгнув носом, ответила Ленка. — И я тоже. Это им весело, это им забавно, это им – романтика, а  я себе все уже отморозила. Осень на подходе, дожди, а им на Алтай захотелось!

 — Вот-вот,  — поддакнула я.  —  Выбрали время!

 Ленка поскользнулась и  начала падать; я схватила ее за руку и кое-как удержала… на время. Обувь скользила по  грязи,  рукав Ленкиной куртки был мокрый, так  что мы обе неловко упали на тропу.

Моя подруга по несчастью зашипела.

 — Что?  — спросила я, поднимаясь.

 — Да нога…  больно!

 — Прекрасно! —  пробурчала я, наскоро отряхиваясь и оглядывая Ленкину ногу. Девушка, поморщившись, решила встать. Я помогла ей подняться.

 — Сильно больно?

 — Терпимо…идти могу. Чертов лес!

Лес и впрямь казался  недружелюбным. 

Ели зловеще переговаривались над нами, ветер  неприятно обдувал, моросило, под ногами было скользко,  ноги уже мерзли, и света становилось все меньше, и кроме беспокойства и легкого страха я ощущала жгучую досаду – на  своего парня Сашку, на  Витьку, его коллегу, на Ленку, девушку Витьки… на себя.

Не надо было соглашаться на эту поездку. Мне бы и правда на море слетать, погреть косточки, вместо того чтобы разгуливать по тайге. К тому же я очень устала за последнее время, и мне хотелось  именно тюленьего отдыха на пляже… Но Сашка так загорелся Алтаем, что я уступила его уговорам. Сашкин друг и коллега Витька тоже давно хотел побывать там. Они составили план поездки, закупили все необходимое, подготовили Витькину машину и уговорили нас с Ленкой на эту авантюру. Сначала все было неплохо, дорога выдалась веселой, но как только мы прибыли к месту назначения и установили палатки, начались проблемы: погода резко испортилась, Сашка простудился и засопливел,  Витька во избежание  простуды и для поддержания духа все чаще стал  прикладываться к коньячку, Ленка злилась.

 — Никаких больше палаток,  — решила я. — Как вернемся, сразу скажем, что пора закругляться с лесной романтикой и отправляться в нормальный отель. На крайний случай в ближайшем поселке у местных комнаты снимем.

 — Категорически поддерживаю!  Только бы еще понять, куда идти…

 — Мы отошли недалеко,  — без особой уверенности проговорила я.  — Предлагаю идти вниз по тропе, потому что вверху мы уже были.

 — Ладно.

Какое-то время мы шли молча и вполне бодро, несмотря на Ленкину травму, но вскоре дождь усилился, и нам пришлось искать укрытие. Покрутившись под елями, мы выбрали самую лучшую «крышу» и присели под ней.

 — Как нога? Не распухает?

 — Да непонятно, просто больно, когда наступаю,  — ответила Ленка и снова шмыгнула.  — Блин, я, кажется, тоже завтра с соплями проснусь. Если мы, конечно, найдем свои палатки.

 — Найдем, конечно,  — уверенно сказала я.  — А если мы не найдем, нас найдут. Тут всего одна тропа, деваться некуда. Нам можно вообще с места не двигаться, и наши нас найдут.

 — Наши-то?  Вот как раз на наших надежды нет. 

 Я промолчала. Надравшийся Витька и простуженный Сашка те еще поисковики… Они  сидят там, в палатке, «лечатся» и думают, что мы просто загулялись. Когда они спохватятся? Когда пойдут нас искать?

Я еще раз достала телефон из кармана, но сети ожидаемо не было. Глядя на меня, Ленка тоже  включила свой, но  результат был тот же – нет сети. Вздохнув, она произнесла:

 — Все равно не понимаю, как мы заблудились. Мы ведь, по сути, вообще от тропы не отходили. Ну, зашли в кусты, на метр, а вышли – и уже все не то и не так.

 — Просто мы городские бестолочи,  — с улыбкой сказала я.

Ленка согласно кивнула и тоже улыбнулась.  Мы стали развлекать себя шуточками на тему того, что может случиться с городскими бестолочами в лесу, но шуточки не удавались. Дождь не собирался прекращаться,  свет убывал… Наш натужно-веселый разговор тоже пошел на убыль: не получалось притворяться, что все нормально. Лес давил, пугал, и уже не хотелось выходить  из-под  «еловой крыши». В душе  разрастался страх, что мы ушли далеко и что нас найдут нескоро.

Глава 2

Мы долго шли в ночи через лес; путь мне казался бесконечным. Поначалу я еще как-то поспевала за похитителями, но вскоре мои ноги заболели и налились тяжестью, и я стала  спотыкаться и поскальзываться. Рухнуть без сил мне не давал тип, шедший рядом: в опасные моменты он дергал меня за руку вверх и легонько подталкивал вперед. Я зло шмыгала носом, агрессивно на него смотрела, ругалась мысленно на чем свет стоит, но заставляла себя идти без жалоб и стенаний. Ленку, кстати, вскоре понес другой мужик: он  велел ей влезть ему на спину, а сам ухватил ее за бедра. Так обоим было удобно.

По сторонам я практически не смотрела,  потому как в темноте все равно ничего не различала, кроме силуэтов, теней, контуров, да и глаза слипались от усталости. Когда мы оказались перед домом, это стало для меня неожиданностью. Я остановилась, пошатнулась, вяло оглядела смутные очертания жилища; мне хотелось упасть прямо здесь, прямо сейчас, но я устояла. Волк первым оказался у двери, и, поднявшись на задних лапах, заскреб по ней передними.

Дверь открылась; на нас пролился луч света. На пороге появился  крупный мужчина.

 — Ви здраво, Треден,  — сказал сипло Зен; не одна я замерзла.  

Хозяин потрепал волка между ушами и кивком пригласил нас войти.

У меня возникли сомнения, поместимся ли мы все в этом домишке, но они пропали, как только меня завели внутрь.

Это оказался довольно просторный и хорошо натопленный дом. Я быстро изучила обстановку.  Земляной пол, на стенах развешаны темные и пятнистые шкуры, над очагом висит на цепи котелок, на грубо сколоченном столе горит одинокая свеча, добавляя  света,  у стола и вдоль стен лавки, накрытые плотными покрывалами,   под лавками ящики, дальний угол скрывает  занавесь.

«Ни намека на современность»,  — подумала я, обмякая.

Теплый воздух окутал меня, а запах грибного варева, доносящийся из котелка, напомнил, что я давно не ела. Волк вместе со всеми вошел в дом и свернулся у очага на драной подстилке.

При свете зверь казался еще крупнее. Я зачарованно уставилась на его длинные лапы,  на неоднородного окраса шерсть, кажущуюся жесткой, на вытянутую морду… И вот это чудовище напало на меня! Да он мог меня раздавить! Я хоть и не хрупкая барышня, во мне семьдесят кило веса и метр семьдесят пять роста, но эта зверюга кажется куда тяжелее.

Меня подтолкнули к углу, а Ленку спустили со спины.  Сонная девушка растерянно заморгала, оглядела дом и, найдя меня глазами, приковыляла ближе; я взяла ее под руку, чтобы дать устойчивость.  Один из мужчин встал меж нами, чтобы присматривать.  В его присутствии говорить не хотелось. Ничего, у нас будет еще возможность все обмозговать…  

Пока мы скромно стояли в уголке у очага рядом с волком,  мужчины  снимали плащи, развешивали на крюках, переговаривались весело, но и устало. Некоторые носом шмыгали, как и мы, покашливали. Знакомые слова то и дело мелькали в разговоре, но я уже не прислушивалась, а только смотрела.

В темноте наши похитители казались похожими – большими, темными, угрожающими, но при свете очага многие растеряли зловещесть облика.  Обычные мужики, щетинистые, растрепанные, усталые. Только  вот одежда их не кажется обычной:  штаны, заправленные в сапоги, мало похожи на джинсы или спортивки; мятые рубахи и кожаные длинные безрукавки со шнуровкой  тоже выглядят экзотично. Да и прически этих неприятных товарищей, мягко говоря, не современны: неровно обрезанные волосы  лезут в лицо,  свисают сальными сосульками или, в лучшем случае, перехвачены кожаным ремешком. 

Только двое выглядели более-менее опрятно – Зен да хозяин дома. Оба плечисты, но Зен  молод, высок и поджар, а хозяин дома  приземист и коренаст,  и выглядит на лет пятьдесят. 

В разговоре снова прозвучало слово «мэзы», и хозяин дома  подошел к занавеске. Заглянув за нее, он произнес несколько слов, и только тогда я поняла, что в доме, помимо нас с Леной, есть еще одна женщина.  Я скорее угадала, чем услышала ее голос. Зен кивнул мужику, присматривающему за нами, и он провел нас за занавеску, в угол, где умещались кровать и ящик.

На кровати сидела женщина; при нашем появлении она опустила голову. На плечах темная шаль,  голова покрыта платком, темно-коричневое  платье со шнуровкой  выглядит потрепанным. На худом морщинистом лице желтеют синяки.  

«Ее били»,  — в ужасе подумала я. 

Пораженная этой встречей сильнее, чем встречей с волком, я посмотрела на Лену. В ее глазах плескался страх.

Зен одернул занавеску, чтобы нас не могли видеть другие, и  легонько толкнул Ленку на кровать;   женщина в платке тут же  освободила место и встала.  Желтоглазый связал ноги Ленке, не обращая внимания на ее «ш-ш-ш» и «ой», затем то же самое проделал со мной. Поднявшись, он окинул нас  предостерегающим взглядом, а затем выразительно поглядел на хозяина дома. Немой диалог был короток;  нас  оставили в закутке на попечение женщины в синяках.

Та,  поправив платок, неслышно вышла  из-за занавески и быстро вернулась с  миской и ложкой.  Наклонившись к Ленке, она улыбнулась и ласково что-то проговорила;  ее обращение началось со слова «мэза».

— Они не хотят развязывать нам руки, поэтому она сама будет нас кормить,  — шепнула я.  

 — Думаешь, это можно есть?  — так же, шепотом, спросила Лена.

 — Не можно, а нужно.  После того как мы отмерзли в лесу, самое время поесть чего-нибудь горяченького.

Женщина непонимающе нахмурилась, переводя взгляд  с моего лица на Ленкино. Затем зачерпнула содержимое миски ложкой и поднесла ко рту девушки. Лена  вздохнула, посмотрела на ложку  с таким видом, словно в ней болотная жижа, и, решившись,  открыла рот.

Судя по тому, как она прожевала и проглотила еду, на вкус  сие блюдо явно лучше болотной жижи.

 — Ну как?  — спросила я.

 — Вкусно. Это толченая картошка  с грибами, луком и еще чем-то.

 — Картошечка…  —   проговорила я, ощущая, как выделяется слюна.  — Ты не торопись, ешь спокойно, потом поговорим.

Глава 3

Глава 3

Мне снова связали руки и ноги – крепче, чем прежде, и бросили на кровать, к Ленке. Уставшая, она не проснулась, хотя я задела ее бедром, зато на этот раз проснулась Крета. Она вскочила, обвела непонимающим сонным взором меня, Зена, но не задала ни единого вопроса.

Желтоглазый ушел, резко задернув за собой занавесь, и почти сразу хозяин дома начал его пропесочивать. Поначалу я прислушивалась, но когда голоса мужчин стали   совсем неразличимы, плюнула на это дело и раздосадованно вздохнула.

Жалостливая Крета, неслышно поднявшись, помогла мне принять более удобное положение и, робко коснувшись моего лица, прошептала что-то.  Я не понимала ее слов, но мне отчаянно хотелось выговориться, страх и стресс разъедали, поэтому я   тоже сказала шепотом:

 — Где же мы, Крета, и кто все эти мужики? Что им надо от нас?

 — Кова, Ирина, кова,  — мягко прошелестела она.

 — Я не понимаю… ничего не понимаю… и не хочу понимать… хочу домой…  увидеть своих… хочу домой!  — повторила я, и, отвернувшись,  закрыла глаза.  Оказаться дома прямо сейчас невозможно. Все, что мне доступно – это сон, который поможет  на время избавиться от непереносимой неопределенности.

Заснуть не удалось, я промучалась до самого рассвета. Зато наши чертовы похитители хорошо выспались...  Поднявшись, они поели сами и нас накормили,  правда, уже  одними только жесткими лепешками.  Затем  нам развязали ноги и вывели наружу, в туалет.

Светало быстро, в молочном рассеянном свете лес уже не так пугал, как вчера. Я огляделась. Куда ни погляди, повсюду ели,  надвигающиеся стенами, под ногами  шуршит хвоя, да в некоторых местах зелеными ковриками стелется мох.

Любоваться рассветом и красотой нетронутого леса у меня не было никакого желания. Я вообще не особый любитель природы, а в нынешних обстоятельствах так и вовсе лес вызывает только самые негативные чувства…   Волк тоже вышел из дома, и  встал рядом с нами, наблюдая.

«Лучший охранник»,  — подумала я,  придерживая Ленку за руку.

Хозяин дом, которого, если не ошибаюсь, зовут «Треден», сам с утра осмотрел ногу  моей травмированной подруги по несчастью. Когда он стащил носок и кроссовок, и стал бережно осматривать опухшую ступню, налившуюся синевой, я заметила, как притихли мужики. Они смотрели на ногу Ленки так, словно она была сделана из золота, и каждое движение пальцев Тредена  по ней отслеживали с липким вниманием. 

Только Зен  не таращился на Ленкину ногу и на саму Ленку; он что-то укладывал в сумку. Вчера он с нас глаз не спускал, а сегодня намеренно игнорирует.  Это из-за того, что ночью произошло? Я вспомнила его руки на себе, злость, удушливый страх…  Не появись Треден, не знаю, чем бы все это закончилось…

Почему я стояла столбом, почему ничего не предпринимала?  Не потому ли, что он был довольно снисходителен ко мне перед этим, дал выпить «медово питье», вывел на улицу? Может, меня обескуражила такая резкая перемена в его поведении? С чего, кстати, могла произойти такая перемена? Подумаешь, живота моего нечаянно коснулся… У него что, женщины давно не было?

Задумавшись, я продолжала смотреть ему в спину, и не успела отвернуться, когда он подловил меня на разглядывании.  Взгляд его обжег меня злостью, и я стала смотреть на Тредена, возившегося с ногой Ленки.  Мужчина пальцем зачерпывал из мисочки какую-то резко пахнущую мазь и наносил на опухшую кожу. Закончив с этим, он  стянул ступню полоской мягкой ткани, которую ему подала Крета, безмолвным призраком стоящая позади.

«Они о нас заботятся,  — подумала я.  — Значит, мы им нужны в  хорошем состоянии».

Минут через двадцать мы покинули дом Тредена; волк остался с ним. Встав у порога, он крикнул нам вслед что-то, и  ему махнули рукой.  Снова нам предстояло идти… Всем, кроме Лены: ее несли на спине, придерживая за бедра.  Она удобно устроила голову и прикрыла глаза, но постоянно шмыгала носом.  Как и боялась, насморк-таки настиг  ее к утру.

У меня тоже, кстати, в горле  слабо першило, и я мужественно готовилась  встретить простуду.  Постоянно зевая, я  неловко переставляла ноги, болящие после вчерашнего перехода,  и стреляла глазами  по сторонам.  Ели, сосны, пихты… Изредка попадались каменные глыбы – то  нетронутые, обросшие мхом, то покореженные когтями неведомых хищников, но все так же не было и намека на нормальную тропу. Я навострила ушки,  надеясь, что вот-вот донесется до нас  шум поискового вертолета, и иногда задирала голову, выглядывая в  кусочках неба, которые царапали верхушки сосен, следы самолетов.

Мне очень-очень хотелось увидеть самолет или вертолет… Я нуждалась в подтверждении, что  мы хоть и попали в  неприятности, но в неприятности объяснимые, безо всякого  сверхъестественного тумана, который так усердно нагоняла Ленка. Когда мы вышли к бурной речке и пошли вдоль нее, я увидела дома.

Деревня! Цивилизация! Какое счастье!

Однако когда мы подошли ближе, моя радость истаяла, как дымка.

Ни спутниковых тарелок, ни машин, ни опор линий электропередач.  За простыми заборами без почтовых ящиков  – бревенчатые дома с окнами без стекол без номеров и указателей улицы.  

Крупная лохматая собака вышла нам навстречу и, разок сипло гавкнув, ушла с недобрым ворчанием.  Мужик в шапке, выйдя за калитку ближайшего дома, пригляделся к нам, после чего скрылся во дворе. Еще одна собака залаяла,  привлекая внимание.

Все больше местных показывались на глаза и, разглядев нашу процессию,  расходились; до нас донесся злой окрик – это кто-то из местных пытался заставить умолкнуть особенно  брехливую собаку.  Сколько я ни вглядывалась в лица  жителей, которые могла рассмотреть, не увидела ни одного женского.

Зен повел нас мимо деревушки по дороге. Спустившись, мы вышли на другую дорогу, более широкую (конечно же, не асфальтированную).  Вела она к холму; так я сначала подумала… Стоило подойти, как  все оказалось иначе, чем думалось.  За холм я приняла издали  каменные строения, когда-то светлые, а теперь потемневшие. Плющ  и еще какое-то ползучее растение с  черными крупными ягодами карабкались  по разваливающимся стенам.  

Глава 4

Мне было тепло, удобно, вокруг витали приятные травяные ароматы, так что, придя в себя, я решила не  заявлять о своем «возвращении» и остаться  недвижимой. Я даже глаза не раскрыла, смотрела из-под полуопущенных ресниц.

Я лежала на кушетке, укрытая покрывалом, которое мягко и нежно прилегало к моей обнаженной коже. Погасив легкую тревогу, я  глянула вбок, и увидела  в груде одежды свои  и Ленкины вещи, причем с вывернутыми карманами, и выпотрошенные рюкзаки.

Я перевела взгляд в другую часть комнаты, освещенной и согреваемой камином. Каменные стены, каменный пол, застеленный пестрым ковром, к стенам прилегают узкие столы, заставленные всякими причудливыми штуковинами, напоминающими медицинские инструменты, а также различными склянками, бутылочками, горшками и прочими емкостями. Поодаль расположился  комод, верхний ящик которого был выдвинут; я углядела  в нем полоски светлого полотна.

У камина – наполненная ванна непривычного, но узнаваемого вида, на бортике влажная губка,  несколько флаконов, рядом, на спинке единственного в комнате стула, пара мохнатых полотенец. Сразу за стулом – обнаженная Лена. Узрев ее в чем мать родила, я сначала распахнула глаза, затем закрыла их,  но мое смущение быстро было побеждено любопытством и желанием сравнить, кто из нас лучше выглядит без одежды, так что я снова стала разглядывать девушку.

Меньше меня ростом и значительно стройнее. Кожа белая,  с розоватым оттенком, во многих местах свежие синяки и ссадины. Красивое тело, особенно хороши высокая полная грудь и точеные ноги, только вот талия едва обозначена, да и плечи  широковаты. Светло-русые волосы Ленкины волосы потемнели после мытья,  раскинулись на плечах и спине влажными водорослями. 

«Вполне тянет на Елену Прекрасную, если не придираться»,  — подумала я с легким чувством зависти. 

Примерно с таким же  спокойным восхищением, как и я, рассматривал Лену Шариан, тот самый тип с подкрашенным лицом, который встретил нас. Он кружился вокруг девушки, его  руки порхали по ее плечам, груди, животу, но в этих прикосновениях не было ничего интимного, скорее это была деловитость врача.  Порой он отходил на пару шагов назад, хмурился, выглядывая в Ленкином теле что-то одно ему понятное, и, снова приблизившись к ней, начинал пальпировать то тут, то там.

Сама Лена никак не реагировала на  его действия. Ее лицо ничего не выражало, глаза смотрели в одну точку. Какая, однако, нехорошая покорность…

Я вспомнила, что было до потери чувств, и ощутила, как мурашки бегут по спине. Мы обе обмякли, как только этот Шариан вгляделся в нас своими зелеными глазищами. Как он лишил нас сознания? Гипноз?

Задумавшись, я забыла о своей конспирации и шевельнулась… точнее,  хотела шевельнуться, чуть изменить положение. Тело меня не послушалось, не откликнулось на мысли. Удивленная и испуганная, я распахнула глаза.

Это что еще за шутки?!

Я попробовала поднять руку, но рука меня не послушалась, попробовала  дернуть ногой – не получилось! Черт возьми, я даже не  смогла ничего сказать!  Обездвиженная, бессловесная, раздетая, способная только на дыхание, я захлебнулась от страха и возмущения.

Что они с нами сделали? И что будет с нами дальше?

Пока я  отчаянно пыталась произнести хоть что-то и как-то шевельнуться, Шариан  закончил осмотр Лены, взял полотенце со спинки стула и, вручив его ей, пошел к столу.  

Мирно потрескивал огонь в камине, вытиралась полотенцем Лена, насвистывал себе под нос Шариан – звуки  сами по себе были успокаивающие, но меня они ввергали в панику. Я задыхалась в своем собственном теле,  прикладывала невероятные усилия, чтобы вернуть контроль над ним, но все зря. Судя по всему, мое тело уже не мое…

Шариан посмотрел на меня и, увидев, что я уже очнулась, подошел.  Возмущение, облеченное в форму требований и ругательств, так и рвалось из меня, но я не могла произнести ни звука, только сжигала этого чертового гипнотизера взглядом. Но мой взгляд не имел никакой силы, тогда как его – да; он проник каким-то образом внутрь меня.

Успокойся.

Я захлопала глазами, не понимая, каким образом в моей голове прозвучал его голос. Мысли сбились в неопределенный ком вопросов,  и я вновь услышала голос Шариана в своем сознании.

Не бойся, женщина. Тебе не причинят вреда.

«Как ты делаешь это»? – спросила я мысленно.

Тебе не нужно знать. Дыши ровно и жди.  Немного позже я займусь тобой.

«Нет, сейчас! Отвечай, что сделал со мной, с нами?»

Однако Шариан  уже отвернулся и отошел, так что мне оставалось только давиться возмущением да бессильной злобой и наблюдать за ним.  Мужчина взял чистый пузырек и что-то в него перелил из горшка; закупорив пузырек, он оставил его на столе и подошел к комоду. Взяв  чистое полотно, он вернулся к столу, разрезал его на несколько полосок, две из них смочил жидкостью из непрозрачной склянки. 

Несмотря на стресс, я внимательно следила за каждым действием Шариана, запоминала каждую склянку.  Да и что мне остается в своем недвижимом состоянии? Только смотреть, запоминать…

Шариан вернулся к Лене, забрал у нее полотенце, небрежно забросил его на комод, затем  опустился перед девушкой и, осторожно взяв ее опухшую ступню в руки,  прощупал. Когда осмотр был завершен, он плотно перетянул ступню двумя  полосками ткани, смоченными в той жидкости из склянки, после чего  уже гораздо слабее  обмотал  ступню сухой материей. Закончив с этим, Шариан подошел к комоду. Достав из нижних ящиков одежду, он принялся медленно и аккуратно одевать  свою пленницу.

За этим процессом я тоже следила внимательно.  Сначала Шариан натянул на  ноги Лены шерстяные чулки;  ее травмированная ступня под повязкой влезла в чулок не без труда, но влезла.  Затем  мужчина надел на девушку приталенную рубашку  приятного молочного цвета, а на рубашку – светло-желтое шерстяное платье с узкими рукавами и шнуровкой. Быстро, я бы даже сказала, профессионально зашнуровав «жертву», Шариан  отошел, полюбовался тем, как село платье,  усадил Лену на стул и принялся расчесывать ее волосы. Я пропустила момент, когда в руках Шариана появился гребень, но не могла оторвать взгляда от его уверенных движений. Мужчина действовал уверенно, но аккуратно, волосы не дергал, а приглаживал, и, когда они  подсохли и начали пушиться, замер с гребнем в руках. Одной рукой он сгреб эту золотистую массу, сжал; на лице его появилось глупо-восхищенное выражение, заставившее меня забеспокоиться, не перешли ли гигиенические процедуры в нечто большее.

Глава 5

Мир, в котором  мы с Леной  неведомо как очутились, мог предложить нам  две судьбы на выбор: хорошую и плохую.

Мы оказались в лесах двенадцатого ов-вена империи Ниэрад. Ниэрад считается  самым развитым  государством на материке, называемом «Цита», и стремится расширить свое влияние и на других континентах, когда не занято войной с другой развитой страной – Мэзавой, лежащей за горной грядой, начинающейся сразу за лесами двенадцатого ов-вена.

В этом мире  по какой-то причине (Кирил туманно объясняет все «волей богов» или «карой»)  дети женского пола рождаются куда реже, чем мужского, так что в обществе существует сильный  дисбаланс полов, а понятия «брак», «семья» вообще нет.

Женщины здесь – собственность, распределенная  между двенадцатью самыми уважаемыми и достойными мужчинами. Этих мужчин называют «Великими  отцами», так как формально только они  могут производить потомство империи. У каждого отца есть свое владение, «ов-вен», где они   вправе устанавливать свои собственные порядки, не считаясь с мнением других отцов.

Основное население ов-венов – «мэнчи», мужчины, обязанные во всем подчиняться своему Великому отцу; невыполнение приказа отца  или побег из ов-вена караются смертью. Мэнчи клеймят  еще в раннем детстве; у каждого на плече  имеется отметина с указанием цифры своего ов-вена и литерой «м». Отец  может даровать мэнчи  статус «ни-ов», то есть свободу, за  успехи на войне, в защите ов-вена, в ремесле или  сложном искусстве; в таком случае позорное клеймо перебивается большой узорной татуировкой.  Ни-ов получает право не отчитываться в своих действиях ни перед кем, путешествовать по всем ов-венам империи и, в перспективе, шанс самому когда-то стать Великим отцом. Некоторые удалые мэнчи набивают татуировки, чтобы сойти за ни-ов, но между ов-венами ходят списки освобожденных с указанием всех примет, и если обман раскроется, лгуна ждет  позорная смертная казнь.

А вот у женщин в Ниэраде нет возможности получить свободу; они пожизненно  кому-то принадлежат,  их делят на две категории – на «мэзы» и «декоративки».

Мэзы – это  здоровые  женщины, способные рожать. Мэзы принадлежат отцам, и в двенадцать-тринадцать лет получают  красивую татуировку  в виде цветка, символизирующего определенный ов-вен. В двенадцатом ов-вене, например, мэзы носят татуировку с изображением лилии. Если у мэзы рождается девочка, она обретает статус «матери» и  почитается как благословленная богами. Напротив, рождение мальчика – не повод для гордости, скорее, досадная обыденность.

Другое дело – декоративки. К этой категории относят женщин, не пригодных для размножения: бесплодных, старых, больных, с физическими недостатками. В отличие от мэз декоративок не татуируют, а клеймят литерой «д» с цифрой ов-вена; они  считаются общественной собственностью. Любой мэнчи  или ни-ов может  получить во владение декоративку на месяц, для этого ее нужно просто выкупить или получить как награду в ежемесячно устраиваемых состязаниях. Декоративку разрешено использовать, как угодно, но нельзя калечить, а убийство ее строго карается.

Родившихся девочек принято продавать в другие ов-вены, чтобы разбавлять кровь.  Если декоративка беременеет от мэнчи  (что случается редко, ведь декоративки, как правило, бесплодны), ребенка забирает и воспитывает мэнчи – но только в том случае, если ребенок мужского пола. Все новорожденные девочки до двенадцати-тринадцати лет живут  под охраной отца. Родившая девочку декоративка не получает высокий статус матери, но   ее цена на торгах сильно возрастает. Вообще, если выясняется, что декоративка может иметь детей, она  становится очень дорогой «вещью».

Мэзы тоже могут стать общественной собственностью; отец Хаун часто переводит постаревших или наскучивших ему мэз в декоративки или дарит своим приближенным. Так что,  несмотря на то, что Хаун считается единственным официальным «папой» двенадцатого ов-вена, помимо него есть много и других «осеменителей».

Хорошенький уклад, не правда ли? В Ниэраде женщина либо инкубатор, либо вещь,  переходящая от одного хозяина к другому каждый месяц. Куда лучше женщинам живется в Мэзаве, соседнем государстве.

Если в Ниэраде власть принадлежит  отцам, то в Мэзаве бразды правления давно взяли в руки женщины – матери. Они создали общественный порядок, не притесняющий и не ограничивающий женщин, а  возвышающий их, даже обожествляющий. Матери во всем стараются  отличаться от отцов, и отрицают всякую форму рабства, служить им можно только на добровольных началах. Эти «добровольные начала», по словам Кирила, очень похожи на культ.

Отцы Ниэрада посмеиваются над  управительницами Мэзавы и предсказывают их стране гибель; в свою очередь матери  уверены, что Ниэрад  рано или поздно развалится,  потому что мужчины не способны делить власть и всегда хотят большего. 

Империя мужчин и страна женщин сохраняют хрупкий мир, но иногда все-таки случаются  военные стычки;   чаще прочих ов-венов при этом страдает приграничный двенадцатый, так что  к разрушениям и завалам здесь уже привыкли.

Из рассказов Кирила я узнала, что  здесь  в ходу холодное оружие, метательные и осадные конструкции, и, в качестве живого оружия и транспорта, «гуи» – те самые пернатые монстры, одного из которых я имела «удовольствие» видеть воочию. Гуи – хищники, в зависимости от места обитания выглядят по-разному, но все опасны. Работать с гуи тяжело и чревато внезапной смертью  в виде поедания и  самыми разными травмами, поэтому всадники, умеющие приручать и дрессировать их, очень уважаемы в империи и окружены ореолом восхищения.

Что касается мира в общем, то я сразу отметила для себя, что он очень похож на наш – если брать за точку сравнения двенадцатый ов-вен и Алтай. Тот же воздух, то же  солнце (насчет луны не уверена, не видела   нормально ночного неба), та же продолжительность суток, та же смена климата, те же флора и фауна за некоторыми исключениями, примерно та же еда. Разве что местные не очень походят  на коренных алтайцев, зато на типичных русских – очень даже, да и язык, на котором они говорят, явно «брат» нашему русскому, или, по крайней мере, дядюшка. Да, наши миры похожи… Только уровень развития иной.  Либо этот мир отстает от нашего, либо, наоборот, настолько его обогнал, что история уже успела сделать новый виток от высокой степени развития до низкой. С одной стороны, здесь все устроено просто, я не увидела ни одного технического наворота и не услышала ни о чем эдаком от Кирила, а с другой стороны, дворец отца Хауна явно  построен с применением непростых технологий.  

Глава 6

Первые несколько дней после выкидыша я не вставала с кровати и послушно пила отвары, которыми меня поил Шариан. От некоторых в матке снова возникали спазмы, усиливающие мазню, но я не пугалась, понимая, что эти отвары  помогают телу   избавиться от лишнего и не допустить воспаление и заражение.

Тепло, хорошая пища и покой способствовали тому, что физически я быстро оправилась, и скоро  молодой, стремящийся к выздоровлению организм  потребовал активности, прогулок, свежего воздуха.  Да и морально по мне это не ударило: я не  планировала беременность, узнала о ней совсем недавно, и, несмотря на то, что здесь очень ценят мэз-матерей, не хотела ребенка. Кого бы я ни родила – мальчика  или девочку – их бы не ждала здесь хорошая судьба.

Кирила ко мне больше не пускали, и навещал меня только Шариан. Хоть он и обходился со мной немного добрее, чем прежде, это меня не обманывало; теперь я была уверена, что он будет готовить меня не в мэзы, а в декоративки. Вообще, мне кажется, он решил  сделать меня декоративкой сразу после того инцидента с ванной, но колебался все это время, раздумывал,  что ему доставит больше удовольствия: возможность испортить мне жизнь  или награда, которую он мог бы получить от Хауна за еще одну молодую женщину, способную рожать.

Мысли о родном мире и близких я решительно  отгоняла, чтобы не расклеиться. Если мне выдастся когда-нибудь возможность вернуться домой, сама не знаю, как, то я вспомню о них, а до этого усилиями воли буду заставлять себя не думать о них, не вспоминать. Хотя сердце ноет, я должна думать в первую очередь о своем собственном спасении.

Но что для меня будет спасением?

Мэзава.  Я должна во что бы то ни стало туда попасть, потому как пожизненно стать «общественной собственностью»  не входит в мои планы. Да, какое-то время придется потерпеть все прелести этой «общественной» жизни, а точнее ужасы, но каждый день будет приближать меня к цели. Я выучу имперский язык, постараюсь разузнать, как добраться до Мэзавы и не попасться мэнчи, придумаю что-то со зрением – найду возможность потолковать со стеклодувом и купить у него очки или что-то похожее на них.

Спустя неделю после  выкидыша кто-то тихонько постучался  в дверь моей «тюремной камеры». Я подошла к двери.

 — Это я, Кирил, — раздался из-за нее знакомый голос.

 — Кирил!  — обрадовалась я.  — Как твоя спина? Как ты весь?

 — Что со мной станется?  — невесело усмехнулся  учитель.  —  Только шкура потрепалась, и всего-то. А вот ты потеряла ребенка…

 — И хорошо,  — тихо сказала я.  — Не хотела бы я, чтобы мой ребенок жил в этом мире.

Кирил помолчал и произнес траурным тоном:

 — Мне очень жаль. Ты станешь декоративкой. Хозяин больше не видит в тебе мэзу.  

 — Знаю.

Он снова помолчал,  затем преувеличенно бодро сказал:

 — Ты хороша собой и молода, поэтому тебя  купит какой-нибудь ни-ов, и ты попадешь в богатый городской дом. Постарайся привязать того, кто тебя купит, чтобы он купил тебя и на следующий месяц, и, если боги будут к тебе благосклонны, он к тебе привяжется, и будет выкупать всегда. 

Я громко фыркнула. Да, придется потерпеть, стать ласковой и милой, но я заранее знаю, что мне это  не понравится. Очень-очень не понравится. Мы и с Сашкой-то никак не могли съехаться, потому что я с восемнадцати привыкла жить одна и не хотела подстраиваться под другого человека, жертвовать бытовой свободой. А тут придется стать «вещью» другого человека…

Я фыркнула снова, еще громче.

 — Тише,— предостерег Кирил.  — Мне не позволено  больше к тебе приближаться; я выкроил немного времени, пока никого нет поблизости, чтобы попрощаться с тобой.

 — Попрощаться…  Звучит так, словно мы больше не увидимся.

 — Не увидимся. Ни одной женщине не позволено покидать дом своего хозяина.

Я провела пальцем по двери, жалея, что не могу видеть Кирила. Похоже, это единственный человек, который обо мне искренне переживает в этом мире. Но почему?  Из-за меня ему всыпали тридцать ударов плетью.

 — Кирил, прости меня. Я не знала, что  из-за меня тебя накажут.

 — Я уже забыл ту боль. Но ты никогда не забывай, что люди ов-вена связаны и отвечают друг за друга.

Я прикусила губу, не совсем понимая, что он имеет в виду, и сказала шутливо:

 — Запомню. А ты прости еще и за то, что я непонятно выражаюсь на смеси разных языков. Ты хороший учитель, просто у нас было очень мало времени.

Он тихо рассмеялся и ответил:

 — Хоть я и не понимаю многого, что ты говоришь, но общий смысл мне всегда ясен, Ирина. Ты очень быстро соображаешь для женщины.

 «Старый ты сексист!»  — подумала я, и, улыбнувшись, произнесла:

 — Ты очень красивый, Кирил. 

 Несмотря на то, что учитель стоял за дверью, я все равно «увидела» его смущение.

 — А вот теперь я не понимаю тебя…

 — И не надо. Просто знай, что ты красивый. Во всех смыслах.

 — Забудь о Мэзаве,  — неожиданно сказал Кирил.  — Матери  опаснее отцов, Ирина. Помни об этом.

Я оторопела. Так он знает, что я только и думаю о побеге? Что только мысль о Мэзаве помогает мне не сходить с ума  в этой империи обнаглевших мужчин?

Раздались торопливые удаляющие шаги, и я отошла от двери.

Забыть о Мэзаве … Да ни за что! Если мне и суждено провести остаток жизни в этом мире, то я выбираю в качестве прописки страну Великих матерей!

Вечером явился Шариан и сел вплотную, чтобы я могла хорошо видеть его лицо. Я не стала притворяться, что торжественный блеск его кошачьих глаз для меня непонятен, и спросила прямо:

 — Я буду декоративкой?

 — Да, будешь,  — кивнул он, так и светясь мстительной радостью, и произнес якобы сочувствующим тоном:  — Как жаль! Ты в самом расцвете лет, но  не способна выносить ребенка.

 — Может и способна. Первый блин комом.

 Про блин и ком он не понял, и продолжил:

Глава 7

После меня отвели в теплое просторное помещение, полное женщин, и оставили на их попечение.  Моему внешнему виду и состоянию никто не удивился; ухватив за талию, меня отвели в уголок  и уложили на ближайшую свободную лежанку.  

Одна из женщин сразу занялась моим плечом, другая подложила под голову   что-то  мягкое и свернутое, третья   поднесла  к губам фляжку с теплым молоком. Попив молока, я прохрипела: «ноги», и женщины  обратили внимание на мои бедные ступни.  С меня сняли чулки и, ахнув, стали осторожно растирать ноги. Я попыталась посмотреть, что там с моими ними, но  так обессилела от испытаний этого дня, что ничего у меня не получилось. Так я и осталась лежать, почти не двигаясь, и позволяя заботиться о себе – только смотрела в потолок,  на котором плясали отблески от факелов, освещающих помещение.

Когда мне стали обрабатывать чем-то свежеполученное клеймо, я потеряла сознание от боли. Меня похлопали по щекам, приводя в чувство, и попросили потерпеть еще немножко. Чьи-то мягкие ласковые руки приподняли мою голову и снова приложили к губам  фляжку. Я сделала несколько глотков и закашлялась: теперь это было не приятное теплое молоко,  а вонючее и крайне противное на вкус варево; у меня аж слезы  потекли.

 — Потерпи, девочка, так надо, ты заснешь…  — прошептал  ангел, склонившись надо мной, и я поверила – сделала еще несколько глотков.

Напоив меня, ангел убрал фляжку и стал что-то напевать на ухо. Вскоре я задремала; варево явно имело сонное и обезболивающее действие,  оно  увело меня от реальности и боли на другой уровень,  полубессознательный. Я видела попеременно то  лицо моего доброго ангела вблизи, то – очень ярко, издали – карету скорой помощи и множество других образов родом из моего мира и этого.

Когда я проснулась,  всего несколько факелов оставили зажженными. Судя по относительной тишине, разбавляемой  шепотом и сопением, женщины спали. Значит, сейчас ночь… Я попробовала приподняться и тут же зашипела от боли, пронзившей плечо.

 — Тихо-тихо,  лежи спокойно. Тебе итак осталось недолго отдыхать.

Знакомое ангелоподобное лицо показалось мне. Узкое бледное лицо, голубые лучистые глаза, пунцовые губы, несколько  чернильно-темных прядок выбиваются из-под платка.  Красивая женщина, но уже  не первой молодости.

 — Ты такая красивая,  — сказала  я, с трудом шевеля разбитой губой.   — Как ты можешь быть здесь?

 — Иногда, когда мэза теряет свежесть, она становится общественной собственностью,  — ответила ангелоподобная красавица с тихой усмешкой. —  Только те мэзы, кому повезло родить девочек, остаются до самой смерти во дворце и живут в почете.

 — Если девочки такая ценность, какого черта с ними обращаются так жестоко?— простонала я, и  неловко шевельнулась: боль тут же вгрызлась в плечо.

«Ангел» цокнула и помогла мне принять более удобное положение.

 — Девочек оберегают, как неприкосновенные сокровища,  — возразила она.  — Но как только девочка становится женщиной, она превращается в вещь. Разница только в том,  много у нее будет владельцев за всю жизнь или только один.  Откуда ты?

 — Из дальних краев.

 — Это заметно. Ты странно говоришь…

Я  снова попробовала приподняться. Каждое движение беспокоило плечо, на котором пылало омерзительное клеймо, болела разбитая губа, болело лицо, болели ноги… Ноги! Я подобралась и откинула  шаль, которой прикрыли много многострадальные конечности. Увидев ступни, я выдохнула:  они были красными, но не вздулись и не посинели.  Я осторожно пощупала пальцы… 

Слезы выступили на глазах, и, не сдержавшись, я заплакала. Я могла остаться инвалидом после сегодняшней прогулки, а теперь на моем плече тавро,  словно я бессловесная скотина.

 — Они мстят нам,  — проговорила  Ангел.  — Мстят за то, что нас мало, мстят за то, что для многих мы недоступны. Поэтому когда они нас получают, делают больно.

 — Мужчины во всех мирах одинаковы,  — зло выговорила я, шмыгнув носом.

 — Я говорю о мэнчи,  — удивленно произнесла Ангел.  — Нет ничего хуже, чем оказаться собственностью мэнчи. Они жестоки и ненасытны.

 — Разницы нет…  В моих краях женщин много,  поэтому их не ценят. А у вас женщин мало, но отношение к ним еще хуже.

 — К мэзам относятся хорошо,  —  возразила Ангел.  — Это сладкая веселая жизнь, а если посчастливится родить девочку – еще и счастливая. Мне не посчастливилось…

 — Сколько у тебя детей?

 — Мало,  семь мальчиков. А у тебя?

 — У меня нет детей.

 — Поэтому ты здесь?

 — Нет. Просто один ведун мне мстит.

 — Шариан коварен,  — кивнула Ангел.  — С ним нельзя ссориться.

 Я вспомнила, каковы у нас отношения с ведуном двенадцатого ов-вена, и рассмеялась. Впрочем, сразу же перестала: не очень-то посмеешься, когда так болит губа и лицо. Рука у Гадо при всей своей мягкости и пухлости  бьет крепко.

 — Завтра ярмарка,  — сказала Ангел.  — Завтра всех нас продадут. Надо спать, девочка. Торги иногда длятся очень долго; понадобится много сил. Выпей еще немного отвара, он убавит боль.

Как бы ни было противно, я выпила еще немного того вонючего варева из протянутой женщиной фляжки, и улеглась на лежанке. Ангел права – нужны силы. Чтобы выжить и сбежать отсюда, из этого проклятого Ниэрада.

Меня разбудила суматоха. Женщины проснулись и, оживленно переговариваясь, готовились к  ярмарке, на которой им предполагалось стать главным товаром. Они умывались,  аккуратно подвязывали платки, красиво оправляли платья, щипали щеки для румянца,  жжеными палочками подкрашивали брови и ресницы. Ангел тоже прихорашивалась, хотя она-то  ни в каких ухищрениях не нуждалась.  Она сняла платок и  деревянным гребнем с редкими зубьями расчесывала свои черные волосы. Приглядевшись, я заметила, что волосы крашеные: корни женщины явно были светлыми, причем очень светлыми.

 — Почему ты красишь волосы?  — сонно спросила я.