Девонли. Ритмы ночи

Глава 16

Кристофер

Теперь ты знаешь, что нужно делать.

Убей. Их. Всех.

Жуткий треск вспарывает виски. По-моему, трещит моя голова, но я не уверен. Руки закованы в кандалы, и я вишу на них – стоять прямо нет сил, я всё ещё одурманен.

Последнее, что помню – резкий укол в шею. А дальше – темнота, боль и бред. Вроде бы меня били и даже пустили в ход нож, но наяву ли это было?

Сейчас я едва ли могу отличить реальность от галлюцинаций, вызванных введённым препаратом, однако я знаю, где я.

В наглухо закрытой камере.

В сыром и холодном подземелье.

Угрозы Итана всё же оказались не пустыми словами. Стоило мне произнести предпремьерную речь, стоило отыграть свою роль – и меня заперли здесь как собаку. Хотя чему я удивляюсь. Не первый раз я нахожусь в таком положении. У Левингтона весьма извращённые методы «перевоспитания».

Он приподнимает мой подбородок пальцами и вглядывается в моё лицо. Или это мне только кажется? Мои слух и зрение периодически подбрасывают картинки искажённой реальности. Вполне возможно, Генри здесь нет.

– И вот мы снова зашли в тупик, – произносит он, и эти слова расползаются в моей голове, исследуют её и забираются глубоко в подсознание, резонируя там и не желая покидать мой одурманенный мозг.

Мне требуется очень много времени, чтобы заставить губы разомкнуться и хрипло выдавить:

– Почему я здесь?

– Разве я должен объяснять? Ты отказался отдать Лили, огорчил нашего гостя. Соврал ему. Ещё и чуть не поставил под угрозу премьерный спектакль. Найдётся ли хоть один человек, который сможет повлиять на мои решения? – насмешливо цитирует Левингтон мои слова.

И снова проходит вечность, прежде чем у меня получается сформировать связное предложение:

– Почему ты сразу не запер меня?

– А кто бы вёл репетиции? Кто бы толкал речь перед гостями? Мог ли кто-то лучше тебя рассказать о твоём же балете?

– Да… Стоило догадаться, что сегодня ты…

– Сегодня? – с насмешкой перебивает он меня. – Прошло два дня, Кристофер. Премьера имела успех, ты молодец. Все наши гости остались очень довольны. Особенно их впечатлил финал. Жаль, ты не смог насладиться представлением. Но я принёс запись. Хочешь посмотреть?

Левингтон отступает на пару шагов и рассматривает меня, склонив голову набок. Мне трудно концентрироваться, но я слежу за каждым его движением, правда, контуры его фигуры размыты: у меня немного двоится в глазах.

– Молчишь. А я всё равно покажу. Такое увлекательное зрелище. Через двадцать минут начнётся второй уровень игры, жаль, ты опять не сможешь присутствовать. Но мы снова всё запишем.

Он берёт со стула планшет, поднимает на уровень моего лица и запускает видеозапись. Она начинается с воспроизведения финальной сцены и заканчивается, когда со сцены уносят тела.

Левингтон ждёт, что я заговорю, но слова застревают в горле. Перед глазами всё ещё стоят картины жестокой расправы над артистами и избиения Лили.

Прошло уже два дня… Она думает, что я предал их. Я ведь обещал спасти. Но никого я не спас. Не стоило и пытаться. Не нужно было давать никаких обещаний. Я ведь знал, что ничего не выйдет. Знал, что спасти приговорённых к смерти не получится.

Может, это просто кошмарный сон или очередной бред, подброшенный дезориентированным сознанием?

– Лили… – хриплю, борясь с накатывающей тошнотой, – она жива?

– Интересно, – хмыкает Левингтон. – А вот она за это время о тебе ни разу не спросила. Ты исчез перед премьерой и больше не появлялся. Прошло уже два дня, но она не беспокоится о тебе. Видимо, до твоей драгоценной Лили наконец дошло, что ты один из нас. А когда это дойдёт до тебя, Кристофер? Почему ты до сих пор упрямишься? Почему не можешь принять свою судьбу?

– Судьбу? Да будь проклят тот день, когда я спутался с твоей дочерью.

Он смеётся, и смех этот полон неподдельной радости.

– Ох, Кристофер, а ты ведь так любил её. Но маски давно слетели. Человек показывает свою истинную натуру, если его вынудить. Что ты почувствовал, когда узнал, что это она пыталась тебя убить? Что ощутил, прочитав, каким ничтожеством ты всегда был для неё?

Холодный пот стекает по позвоночнику, грудную клетку сдавливает, а голова взрывается болью. Подаюсь вперёд, но кандалы удерживают меня на месте, и я дёргаюсь, распарывая кожу на запястьях.

– Откуда ты знаешь, что было в сообщении? – хриплю, теряя остатки самообладания. – Откуда?!

– Потому что Патрисия не успела его отправить. Это сделал я. После того, как убил её.

– Ты… убил свою дочь…

– Она грозилась рассказать правду о Жнецах, если я не вычеркну тебя из завещания. Я не терплю, когда мне угрожают. К тому же у меня на тебя были и есть большие планы. Но ты уже не первый раз расстраиваешь меня, Кристофер. А я ведь делал всё, чтобы подтолкнуть тебя на правильный путь. Но ты до сих пор упрямишься. Всё ещё делишь мир на чёрное и белое. В твоём сердце до сих пор есть добро. У тебя всё ещё есть сердце. Неужели её жертва станет напрасной?

– Грёбаный монстр… Ты убил… свою дочь. Свою дочь!

– Почему тебя это так разозлило? Неужто тебе её жалко? Может, ты забыл, что Патрисия отнюдь не та светлая и невинная девушка, которую старательно перед тобой изображала? Так давай я освежу твою память.

Генри усмехается и кладёт планшет на стул. Я готов разорвать этого ублюдка голыми руками. Да… сейчас я действительно способен на это. Сколько людей погибло по прихоти Жнецов и Левингтона в частности? Сколько ещё умрёт? И скольким из них я подписал смертный приговор собственными руками?

– Тебя никогда не удивляло, что девушка из двенадцати самых богатых и влиятельных семей Нью-Кройда обратила на тебя внимание? Или ты правда верил, что она влюбилась в тебя? Как глупо, Кристофер. Как наивно. Патрисия – моя родная плоть и кровь, и по достижении двадцати одного года она должна была войти в орден Жнецов. Но эта испорченная избалованная девчонка могла лишь тусоваться, напиваясь до беспамятства, и трахаться с каждым мало-мальски привлекательным парнем, пороча репутацию рода Левингтон. Если бы ей отказали в членстве в ордене, такое позорное пятно не смылось бы никогда. Разве мог я позволить, чтобы она и дальше очерняла фамилию Левингтон?

Он замолкает, словно ждёт моего ответа, и я цежу сквозь зубы:

– Ты отец – на тебе и ответственность. Сам ведь её такой воспитал.

– Я всегда хотел сына, – продолжает он, пропустив мои слова мимо ушей. – Но мой сын умер ещё в утробе. У жены было слабое здоровье, она не смогла выносить плод. Потом она очень долго пыталась снова забеременеть – и наконец у неё получилось. Патрисия – поздний ребёнок, убивший свою мать. Эта девчонка с пелёнок могла только забирать, кричать и требовать. Её удавалось заткнуть, лишь дав ей желаемое. Но однажды я поставил условие: не видать ей наследства и статуса, пока не остепенится и не найдёт себе достойного мужа. Скольких уродов она привела ко мне на смотрины – не сосчитать, ведь люди нашего круга не хотели с ней связываться. Даже фамилия Левингтон их не прельщала – вот до какой степени Патрисия позорила меня. А потом появился ты.

Левингтон достаёт сигару и раскуривает. Ненавистный запах вызывает очередной приступ тошноты, и я еле сдерживаю рвотные позывы.

– Всеми обожаемый человек, медийная личность с отличной репутацией. Но при этом доверчивый лопух, которого можно легко обвести вокруг пальца и использовать в своих целях. Я сразу раскусил её замысел. За твой счёт Патрисия хотела отбелить себя и получить одобрение общественности, и ей это удалось. Она старательно разыгрывала любовь, но оставалась такой же распутной. В ней не появилось ни капли здравомыслия. Ты безоговорочно верил ей, потому что был влюблён. На людях вы выглядели идеальной парой, однако мой человек достал доказательства её измен. Когда я кинул их ей в лицо, сказав, что она продолжает меня позорить, это спровоцировало взрыв. Патрисия заявила, что обручилась с нищим артистом, потому что ты мягкотелый и тебя легко обманывать. Но раз уж я обо всём узнал и продолжаю контролировать каждый её шаг, то она разорвёт помолвку, найдёт себе мужа из нашего круга и перестанет от меня зависеть. Патрисия оставила тебя как запасной вариант на случай, если не выгорит. Тебе она сказала, что пока не готова, что вы поспешили и ей нужно время подумать. Разумеется, ты согласился. Знал ли ты, что всё это время она наставляла тебе рога?

– Да мне плевать, – сиплю я, привалившись к стене. – Прошлое осталось в прошлом. Его не изменить.

Стоять прямо всё труднее. Не знаю, что за дрянь мне вкололи, однако эффект был не только галлюциногенным, но и обезболивающим. А сейчас он сходит на нет, и я ощущаю, насколько сильно меня отпинали.

– В тот день, когда я показал ей фотографии её измен, Патрисия, вспылив, наговорила лишнего и практически отреклась от семьи, – продолжает свой рассказ Левингтон. – Разумеется, я не остался в долгу. Пойдя против меня, Патрисия вычеркнула себя из родословной Левингтонов. Через пару месяцев после того, как она разорвала помолвку, а нового кандидата так и не нашла, мой адвокат уведомил Патрисию, что я переписал завещание и сделал своим преемником тебя. Нищего артиста, о которого она вытирала ноги. Не пойми неправильно, Кристофер, ты хорошо зарабатывал, но пропасть между нами была несоизмерима.

– Тогда почему я? Почему ты выбрал именно меня?

– Моя дочь была глупа и заносчива, но в одном она не ошиблась: ты был отличным материалом для работы. Доверчивый, мягкий, добрый. Из таких людей при должном подходе получаются самые лучшие пешки. Ты мне понравился, а обратить мягкость в жестокость несложно, Кристофер. Нужно просто знать, как устранить этот небольшой недостаток. И прогнуть тебя под свой лад не составило труда. Ты ведь помнишь тот вечер?

Он ждёт ответа, но я молчу, и Левингтон продолжает:

– Когда Патрисия узнала о моих планах, то задумала убить тебя и наняла людей, которые и подстроили несчастный случай. Твой сольный концерт должен был стать сенсацией – и он стал. Догадался ли ты, что тебя попросили разогреться в зале, а не на сцене, потому что её натёрли маслом? Догадался ли, что доски были подпилены? Догадался ли, что софиты рухнули не сами по себе? Понял ли, как тебе повезло, что сломались всего лишь ноги, руки и рёбра, а не шея? Дошло ли до тебя, что план Патрисии был изменён в последний момент? Да, Кристофер, так всё и было. Сцена того театра стала бы твоей могилой, если бы я не вмешался.

Его слова словно иглы впиваются в меня, и я содрогаюсь. Мне кажется, я вновь ощущаю, как после прыжка стопы проскальзывают, нога проваливается в пол, тело по инерции несёт вперёд – и обломки досок раздирают плоть. Как я падаю – и под моим весом рвутся связки и ломаются кости. Как сверху на меня летит софитная установка, а я не могу откатиться в сторону, потому что левая нога застряла в полу и уже вывернута под неестественным углом. Как эта железная конструкция придавливает меня, перемалывая рёбра и руку. Как дыхание причиняет адскую боль. И как медленно гаснет свет в глазах.

– Ты думал, что это Патрисия организовала покушение на тебя. И да, спланировала всё именно она. Но последний ход всегда остаётся за мной. По замыслу Патрисии софитная установка должна была раздробить твою шею. Я приказал сместить всё, чтобы ты получил тяжёлые, но не смертельные травмы. Узнав, что я перекупил тех людей, Патрисия пришла в бешенство. Заявилась ко мне и грозилась, что расскажет о Жнецах всему миру. Поэтому, когда тебя повезли на первую операцию, моя дочь уже была мертва. Я лично об этом позаботился.

– Зачем ты… – насилу хриплю я, мои зубы выбивают дробь. – Если ты обо всём узнал, почему не остановил это безумие? Почему ты…

– Ты должен был пройти через боль и лишиться всего. Любовь, добро и свет, что жили в тебе, должны были умереть. Я знал про её замысел, но не отменил его, лишь слегка скорректировал. Мне было нужно, чтобы ты сломался, потерял почву под ногами и надежду на светлое будущее. Чтобы на своей шкуре ощутил каково это, когда тебя предают – любимая, друзья и поклонники. Все отвернулись от тебя, ты остался один и вынужден был принять мою помощь. И теперь ты в моей власти.

Он отбрасывает сигару, придавливает её носком ботинка, подходит ко мне и, схватив за волосы, надменно произносит прямо в лицо:

– До сих пор думаешь, что сможешь освободиться и уйти от своей судьбы? Ты ещё так наивен. Когда сталкиваешься со Жнецами, приходится играть по нашим правилам. И ты будешь играть дальше, Кристофер. Я тебя не отпущу. Мой преемник должен соответствовать определённым критериям, и ты отлично нам подходишь. Патрисия не оправдала моих ожиданий, я перестал считать её дочерью уже очень давно. Но ты другое дело. Ты – настоящий Жнец, и скоро ты сам это поймёшь. А пока отдыхай.

Левингтон достаёт из кармана шприц, и я дёргаюсь, но укола не избежать.

– Тише, тише. Это лекарство, которое притупляет боль и ускоряет регенерацию. Наше новое изобретение. По наблюдениям за твоим состоянием, эффект длится всего двенадцать часов. И поначалу, пока организм адаптируется, сыворотка вызывает галлюцинации. Благодаря тебе мы усовершенствуем формулу. Можешь собой гордиться: тебе выпала честь стать первым испытуемым. Точнее – первым выжившим испытуемым.

Он усмехается, и я выдыхаю, борясь с накатившим приступом дурноты:

– А остальные?

– Им повезло гораздо меньше. Ты счастливчик, Кристофер. Я вколол тебе пятую инъекцию, и, как видишь, за исключением небольших побочных эффектов, всё в порядке. Ты очень помог нам в исследованиях, спасибо. Не хотелось бы держать тебя здесь слишком долго, но ты не оставляешь мне выбора. Если сможешь выбраться сам, я буду впечатлён. Хотя вряд ли ты сможешь, учитывая, в каком ты состоянии. Однако, вполне возможно, что твой организм уже привык к препарату. Вот и выясним, насколько вы совместимы. Доброй ночи, Кристофер. Хорошенько подумай над своим поведением и возможными последствиями. Надеюсь, впредь ты будешь паинькой и уже завтра сможешь отсюда выйти.

Левингтон убирает пустой шприц в карман, берёт планшет со стула и покидает камеру. «Лекарство» начинает действовать, блокируя болезненные ощущения. Но вместе с тем постепенно уходит и ясность сознания. В голове эхом отдаётся последнее сообщение Патрисии:

«Какое же ты ничтожество, даже умереть нормально не можешь. Жалкий бесхребетный выродок, и что отец в тебе только нашёл? Как ты посмел отнять право, данное мне при рождении? Я хотела навсегда от тебя избавиться, но раз уж ты выжил, оставайся калекой в одиночестве».

Едкий голос затихает, и я словно вижу её перед собой. Всё такую же красивую, но при этом отвратительную.

Я до последнего думал, что она любила меня. Смешно. Патрисия Левингтон любила лишь деньги. Воистину – она дочь своего отца. Но если ты не соответствуешь стандартам, значит, ты не Левингтон. И Генри с лёгкостью от неё избавился.

Писала ли Патрисия то сообщение? Или Генри не только отправитель, но и автор послания? Это ведь был его тщательно продуманный план. Левингтон всегда хотел сына. Но кто же знал, что он решит «усыновить» меня.

Почему именно на меня пал его выбор? Никаких скрытых потенциалов во мне нет. Так чем я настолько ему приглянулся?

«Убей их всех, – вновь раздаётся в голове навязчивый шёпот. – Займи их место».

Смех, наполненный безумием, разносится по просыревшей камере. Не сразу до меня доходит, что это я смеюсь. И далеко не сразу получается взять себя в руки.

– Ладно, к чёрту, – шепчу я сам себе. – Пора выбираться отсюда. Пусть я не грёбаный герой, но нужно помочь Лили.

Лили…

Она запретила мне к ней прикасаться, но хрена с два я выполню её просьбу. У этого препарата, помимо глюков, есть ещё один явный побочный эффект: я дико хочу трахаться. Похоть бурлит под кожей, превращая меня в обезумевшее озабоченное животное. И жажду я именно Брукс – и никого больше.

Ещё тогда, когда Дженнис орала на неё, я обратил на Лили внимание. И не только в профессиональном плане. Меня сразу потянуло к ней на физическом уровне. Её большие зелёные глаза, вздёрнутый носик, красивое и слегка надменное лицо – первое, что зацепило. Эта дерзкая неиспорченная девчонка словно бросила мне вызов – и я его принял.

Но ещё я увидел в ней себя. Когда-то я тоже был амбициозен, чист и наивен. Верил в идеалы и не отходил от своих принципов. Когда-то я тоже умел мечтать и был обращён к свету. Её свет притянул меня, и я, словно отчаявшийся грешник, захотел прикоснуться к нему. На поверку он не оказался мягким – и пленил меня ещё сильнее.

Брукс умеет за себя постоять – и это меня в ней восхищает. Раньше я был безотказным добряком, который не вступит в открытый конфликт и уж точно никого не ударит, но теперь начал ценить тех, кто отстаивает свои права и открыто борется за своё счастье.

– Эй, ты там живой? – грубо нарушает моё уединение один из охранников, приоткрыв дверь камеры. – Раз пришёл в себя, приказано покормить.

Он заходит внутрь, приближается ко мне с тарелкой в руках и зачерпывает ложку каши.

– Не проще освободить мне руки?

– Запрещено.

– А придётся.

Он хмурится, словно в голове у него происходит тотальный сбой, потом выдаёт:

– Почему?

– Мне нужно отлить. Или сам подержишь?

Его лицо перекашивает от отвращения, и в следующую секунду он ставит тарелку на стул, затем достаёт связку ключей и тянется к кандалам.

Ну какой же болван.

Пусть я одурманен и ослаб, однако уж с одним-то легко справлюсь. Всего один точный удар – и он лежит на полу, а я перешагиваю через него. Без ключ-карты отсюда не выбраться, а стены звуконепроницаемые, так что у этого дурачка одна надежда – система видеонаблюдения. Но не факт, что у простых охранников есть доступ к этому объекту.

Наклоняюсь, чтобы прихватить рацию и ключ-карту, затем выхожу из камеры и закрываю её.

Я не смогу помочь всем и вновь разочарую тебя, Брукс. Иногда приходится чем-то жертвовать. Можешь ненавидеть меня. Просто знай: тебе погибнуть я не позволю.

«Убей. Их. Всех», – в который раз звучит в голове, и губы медленно растягиваются в улыбке, когда я вглядываюсь в сумрак подземного коридора. Этот голос называет себя Повелителем. Он всего лишь порождение слуховых галлюцинаций, вызванных препаратом. Кровожаден и заносчив, но вместе с тем не бесполезен. Именно он подкинул идеальный план, как стереть Жнецов с лица земли.

На моей памяти не было ни одного дня, когда я радовался, что вхожу в эту избранную касту. Но вот – такой день настал. Я собираюсь разрушить орден изнутри, и ради этого готов дать Левингтону то, что он хочет.

Верная псина будет служить своему хозяину. Однако хозяин должен помнить: самый опасный человек тот, кого загнали в угол.