Добровольная зависимость

Глава 1

Бесконечная мелодия, воспроизводимая моей сестрой в соседней гостевой комнате, уже порядком надоела нам в тот вечер: пожалуй, и пятнадцати минут игры Коллет на фортепиано хватило бы с лихвой, но так нет! Она, видимо, решила довести нашего отчима до белого каления. 

— Останови эту какофонию звуков, Коллет! — рычал отчим, бывший когда-то камердинер графа Ростера из Ньюпорта, проходя мимо моей сестры. — Иначе я возьмусь за топор и сломаю инструмент к чертям... 

Далее следовала целая бравада из непереводимого французского слога, над которой мы вдвоём обычно смеялись. Но последние несколько недель мистер Брам был особенно раздражён, едва ли не зол! Лично я списывала его мрачное настроение на мамин отъезд в госпиталь и её продолжительную болезнь. Отчим очень любил нашу матушку, обожал её безмерно, отчего мы с Коллет его так искренне уважали. 

Со своего места я видела только краешек платья Коллет, но была уверена, что она улыбается столь же лукаво, как и я. Играть она перестала, а я вновь сосредоточилась на чтении сборника писем сэра Кольвилла к своему коллеге — доктору Руссо из Америки. Коллет, как и всегда, подошла ко мне бесшумно и присела рядом на низкий подоконник, обитый потрёпанным покрывалом в заплатках. 

— Ах, как он торопится, бедолага! — заговорчески произнесла сестра и сдунула с оконной рамы мошку. — Уверена, будь маменька дома, он бы так не пылил. 

— Зря ты его дразнишь, — ответила я, не отрываясь от чтения. — Он крайне раздражён в последнее время. Скажи спасибо, что он не знает о твоём драгоценном офицере. А то взял бы тот самый топор и... 

При упоминании о мистере Рэтморе сестра вся раскраснелась и совершенно смутилась. Естественно, отчим не знал, что Коллет влюблена в офицера, племянника пастора. Узнай он об этом, то разразился бы гневной тирадой о том, что для подобной любви нет места при нашем положении. Сама же сестра была далеко не глупышкой и понимала, что благополучное будущее браком с офицером она себе не обеспечит. 

— Но он такой красивый! — вздыхала на мои замечания Коллет. — И он любит меня! А я — его... Ах, Кейтлин, тебе нас не понять. Мне всё равно, из какой он семьи. Скоро он сделает мне предложение. 

«Ох, как я в этом сомневаюсь!» Но вслух высказать свою мысль не посмела, мне не хотелось расстраивать Коллет. Мистер Рэтмор был слишком молод, слишком беспечен и слишком зависим от своего дядюшки, известного брюзги. Несмотря на все замечательные, исключительно положительные отзывы о приходе во владениях графа Кренстона, моё мнение о мистере Рэтморе оставалось неизменным: этот, по сути, безвольный юноша ничего не даст моей сестре. Однако, она любила его и... Что ж, мне действительно их не понять. 

Как-то за ужином, когда отчим был, пусть и не в добром расположении духа, но хотя бы не ворчал, нам пришлось затронуть одну из тем, которая волновала и касалась меня непосредственно. 

— Наша ситуация всё хуже и хуже, — нагнетал мистер Брам. — Денег едва хватает на содержание вашей матушки в госпитале. Боже, только бы всё это не исчезло за зря! 

Мы с сестрой переглянулись, но предпочли тактично промолчать. Отчим не хотел оскорбить ни свою жену, ни нас, я уверена. Однако, видимо, его настроение было совершенно испорчено, и даже подобные необдуманные фразы, брошенные с горяча, приобретали жуткий смысл. 

— Мало того, что ты, Коллет, отвергла уже три предложения за этот сезон, так ещё и твоя сестра ставит нас в неловкое положение! 

— Папа, пожалуйста, не стоит, — Коллет звякнула по тарелке прибором и чуть повысила голос. — Кейт сдаст этот экзамен и уедет. Разве не этого ты так жаждешь? Станет меньше на один голодный рот. 

Я едва сдержала улыбку, поэтому тут же взяла бокал и поглядела, как отчим покраснел и смутился. 

— Кажется, для полного счастья вам, мистер Брам, не хватает сосватать Коллет за какого-нибудь джентльмена, тогда в доме станет на целых два голодных рта меньше. 

Сестра откровенно засмеялась, и я позволила себе улыбнуться, когда отчим пробубнил что-то о «несносных девчонках» и поспешил наполнить рот картофельным пюре. 
Но, к моему огромному сожалению, шутки в тот вечер закончились. Отчим всегда негативно относился к моему творчеству и желанию продолжать учёбу, и так протекали дни нашей жизни: мистер Брам осуждал мои планы на будущее, а я упрямо погружалась в чтение учебников и специальных пособий, которые мне удалось раздобыть в библиотеке при церкви. 

— Представь себе ситуацию, дорогая Кейтлин, — не унимался отчим, и до того увлёкся своей речью, что напрочь позабыл об остывших варёных овощах в тарелке. — Твоя сестра не выйдет замуж, и кто же будет содержать её и вашу матушку? После смерти этого старого чёрта Ростера мне достались лишь объедки! Мой банк в Олнвиле лопнул. Это конец! Думаешь, так я смогу потянуть нас троих и, к тому же, оплачивать твоё обучение? Придётся продать дом... Хочешь, чтобы мы переселились в какой-нибудь вшивый коттедж? 

— Чего вы от меня хотите? — я чувствовала, как злость овладевает мною, но старалась держаться. 

— Чтобы ты бросила эти бесполезные занятия, книги и глупые стишки, и взялась, наконец, за ум. 

— Предлагаете мне единственный, по вашему мнению, выход? Замуж выйти?! 

Я резко поднялась, едва не опрокинув бокал на стол, и вцепилась пальцами в дубовую поверхность. Мой взгляд был прикован к лицу отчима, и я отчаянно желала, чтобы он увидел мою решимость и неотвратимость того, что я задумала. Он должен был понять! Обязан был! Ах, как жаль, что мамы не было со мной! 
Я забыла о том, что рядом сидит сестра и беспокойством глядит на нас. Если бы она попросила меня замолчать, я бы уже не смогла остановиться: 

— Мистер Брам, когда же вы поймёте, что меня не интересуют браки? И я не выйду замуж! Всё, чего я хочу, это сдать экзамены и уехать в Кардифф, чтобы стать свободной. Стать тем, кем я сама захочу стать, а не тем, кого вы желаете из меня слепить! 

Это была наша первая крупная ссора после отъезда матери в госпиталь. Я оставила сестру и отчима одних, сама же, гордо вскинув голову, вышла из столовой. Возможно, мне не стоило говорить с ним так грубо, но ведь иначе не докричишься. Матушка всегда говорила: «в глубине души все без исключения мужчины любят покорных женщин». Что ж, кажется, мне суждено до конца своих дней оставаться нелюбимой... 
 

Глава 2

Миссис Пиншем не была похожа на тех кумушек, злобных жён господ из высших слоёв общества, чьи речи порой так и сквозили презрением и едким пафосом, от которого у любого нормального человека завяли бы уши. Вдова была в меру холодна, но и добра, а также нежна к любому слабому существу. Кажется, англичанин с французской фамилией Готье был для неё таким существом — несчастным и всеми гонимым. По крайней мере, именно это я от неё и узнала. 

Прогуливаясь с ней по парку тем утром, я поняла, что с мистером Готье действительно не всё так просто. Предки его родителей, точнее, матери, покинули Францию лет эдак сто назад, но отголоски тех времён так и бурлили в горячей крови матери Готье. Она гордилась своими французскими корнями, и сыну внушала, что это были исключительно положительные качества его родословной. 

— Джейсон рос в Глиннете на наших глазах, и был чудесным мальчиком, — рассказывала миссис Пиншем с нежностью. — В отличие от брата, который сейчас живёт с женой Бог знает где, Джейсон был спокойным, послушным, обожал родителей и ценил всё, чем они его одаривали. Лучшие школы, колледжи, преподаватели... У него наблюдалось множество талантов! Если б он захотел, стал бы великим композитором или архитектором... Однако, судьба распорядилась иначе. 

Далее вдовушка вела рассказ уже не столь красочный, а скорее, безнадёжный. О том, что мистер Готье женился в девятнадцать лет знали все в Глиннете. Её звали Мэгги Уолш, она была богата и красива, но неприступна и горделива. 
Представляя эту парочку вместе тогда, я готова была лишь снисходительно улыбаться. 

— Поверь мне, дитя, — продолжала вдова, печально вздыхая, — порой любовь творит с нами такие ужасные вещи, что и не верится! Джейсону не стоило жениться на ней. Ибо из молодого, жизнерадостного мужчины он превратился в замкнутого и холодного человека с сильнейшей зависимостью от женщины. Мэгги напоминала мне... знаешь, кого? Вампиршу! Да, да, самую настоящую вампиршу! Высосала из парня жизнь и отобрала свободу. Говорят, он действительно любил её. Это и довело его до безумия. 

Ну а после я без особого интереса услышала, как храбро мистер Готье сражался в Южной Африке против зулусов, сколько званий и наград получил в тот период, и как несчастен он был по возвращении домой. Никто так и не понял, почему же он развёлся с Мэгги Уолш после десяти лет брака. Её родня была в гневе, не иначе, именно они настроили общество против Готье, и лишь единицы продолжали водить с ним дружбу или поддерживать служебные отношения. 

Тогда я отметила про себя, что сочувствую ему: у него не осталось здесь никого из близких, и общество, что когда-то принимало и едва ли не боготворило за все его заслуги, теперь презирало его. Да, в их глазах он оказался мужланом, бросившим супругу после стольких лет совместной жизни, судя по всему, без сожаления и раскаяния. Никто толком не разбирался, не знал всей правды... И мне было не до городских сплетен и общественных скандалов. 

На носу был мой первый экзамен. Я стремилась вырваться из противных мне цепких лап среднего общества с его застарелыми уэльскими обычаями. Писательница, учительница — да кто угодно! Я готова повторить даже судьбу мисс Остин, лишь бы быть свободной. 

Кто же знал, что история капитана Готье ещё догонит меня и не отпустит? И я стану одной из первых, кто познает всю глубину несчастья и одиночества этого человека. 
 

***

Тот роковой вечер, обернувшийся для нашей семьи трагедией, ничем не отличался от сотни других: было пасмурно, в воздухе витал запах дождя, но до самой ночи небо так и не проронило ни капли. Я как раз пыталась разучить урок, включающий знание латинских выражений, чтение латыни и нескольких орфографических правил, когда вдруг услышала истеричный вопль сестры из кабинета отчима. 

Примчавшись туда и встав в оцепенении у дверей, я успела расслышать лишь часть их разговора, что повергло меня, если уж не в шок, то в откровенное отчаяние. 

— Потаскушка несчастная! Смотри на меня, на меня! Как ты могла так поступить?! Где вы занимались этим, а? У него дома? Или здесь? О, только не говори мне, что вы делали это прямо здесь, в спальне! 

— Не смейте так говорить, слышите?! — голос Коллет удивительно дрожал, я чувствовала, что её вот-вот хватит удар. — Я люблю его, мы любим друг друга! И поженимся, хотите вы этого или нет... 

— Ты и этот нищий племянник пастора! Ха! Лучше признайся, что он просто совратил тебя, так будет правдоподобнее! Oui ou merde?! 

— Неправда! Неправда! Мне всё равно, что скажет его дядя или вы... мы... мы убежим! 

— Дура! Никчёмная дура! Подумай о матери, о сестре! В конце концов, подумай о том, что скажут люди: ты навсегда останешься падшей женщиной, грешницей и... 

— Ненавижу вас! Никто не думает обо мне, о том, чего я хочу. Так почему я должна платить за ваши грехи?! 

Через секунду раздался звук бьющегося о деревянный пол фарфора, и я поняла, что это конец, когда Коллет, рыдая, остановилась в дверном проёме и прошипела со злобой и гневом: 

— Можете послать Джейсона Готье ко всем чертям, потому что я не стану его женой... 

И она пробежала мимо меня, даже не обратив внимание на моё присутствие, заперлась в нашей спальне и там продолжила плакать. А я стояла напротив кабинета в этой ледяной полутьме, и меня трясло от осознания того, что натворила сестра. Отчим, весь красный и потный от гнева, обратился ко мне не сразу, но его голос звучал куда более спокойно: 

— Ты... знала обо всём этом? 

— Я знала, что она влюблена в него, — ответила я просто. — И что он хочет жениться на ней. 

— И ты молчала? 

Он произнёс это не осуждающе, скорее, как констатацию факта. Конечно, я молчала, всё-таки Коллет — сестра мне. Дороже и ближе неё у меня нет никого. Друг другу мы доверяли секреты и детские тайны, и она одна мирилась с моими хмурыми взглядами на жизнь и меланхоличностью восприятия нашего положения. 

Той ночью ливень барабанил по крыше с сумасшедшей силой. Я пыталась успокоить Коллет, как могла. И в тишине спальни её всхлипы сливались со звуками дождя, а я гладила её растрепавшиеся локоны и молчала. 

— Они не понимают... не понимают... — повторяла она с пугающей апатией. — Они не оставят нас в покое. Кейт, скажи, а что стало с мистером Лефройем, которого так любила мисс Остин? 

— Кажется, он женился на богатой наследнице. Или вроде того... 

— Не умеешь ты утешить! 

— Я, по крайней мере, честна с тобой и ничего не скрываю. 

Пускай я старалась говорить сдержанно, от расстроенной сестры не ускользнул укор в моих словах. Она глядела на меня с обидой, то и дело утирая слёзы с покрасневших щёк. 

— Значит, ты меня тоже осуждаешь. Даже ты, такая холодная и безразличная к любви, не поддерживаешь меня. 

— Я лишь злюсь, что ты не рассказала мне, как далеко вы с мистером Рэтмором зашли в ваших отношениях. Это тоже обидно. Как и то, что вы с ним думаете только о себе. 

Капли дождя стекали по окну кривыми дорожками, жёсткий ритм, который отбивал ливень, понемногу успокаивал, и мои мысли снова были ясны. Я смотрела, как Коллет с тоской глядит в одну точку, и думала: что же ждёт эту безрассудную красавицу без гроша в кармане? И подарит ли Рэтмор ей счастье и спокойствие? 

— Отец сказал, что занял крупную сумму у Джейсона Готье, — внезапно заговорила она, и в её голосе я распознала жуткое отчаяние. — Весьма и весьма крупную... А Готье никому и никогда долгов не прощает. Он просил моей руки у отца. Без приданого, естественно... Говорил, что хочет меня в качестве жены... взамен тогда он забудет о долгах. 

Коллет повернулась ко мне, и её голубые глаза снова были полны слёз. Взяв меня за руку, она глухо зашептала, но говорила будто бы не со мной, а с кем-то незримым, с тем, кто её действительно понял бы. 

— Всё это время мы жили за чужие деньги... И он хочет, чтобы я стала его женой, иначе... Что делать нашей семье? Что делать мне? 

И она уткнулась мне в плечо, обняв меня, и ворот моей ночной сорочки уже намок от её слёз. А, между тем, дождь снаружи не прекращался, и где-то в глубине души, там, куда я никогда ранее заглянуть не решалась, я медленно принимала эту реальность, когда всё решали деньги и громкие имена. Хотя мне так не хотелось выбираться из собственного кокона фантазий о спокойном и мирном будущем. 
Так чем же являлись мои желания о свободе, творчестве и самосовершенствовании по сравнению с трагедией Коллет? Даже сейчас сильно понимание того, что я уже тогда стала догадываться, какими низменными казались мои мечты рядом с сильной любовью. 

Всё решал один безрассудный, безумный порыв... И это произошло, неожиданно для всех и даже для меня, когда через три дня Джейсон Готье появился на пороге нашего скромного жилища.

Глава 3

Ночь была темна, и некое жуткое чувство, преследовавшее меня весь вечер, до сих пор заставляло содрогаться. А может, то был холодный ночной ветер, который гремел ставнями и беспокоил соседских собак. 
Я сама бросила короткую записку под дверь пасторского дома, дождавшись, когда Джозеф Рэтмор вернётся туда. Он отреагировал быстро и пришёл к нам в сад после полуночи. Я видела, как сестра, стоя в ярком лунном свете, беззвучно плакала и заламывала руки, ожидая своего офицера. 

Я предупредила её, что встреча не должна затянуться. Так что я ждала, скрывшись за широким стволом дуба, что рос за нашим домом; ждала и видела только два силуэта за колыхающимися на ветру белыми простынями. Играя роли их стража и хранителя, я не забывала поглядывать в окна родительской спальни: пока свет не горел, отчим спал, и я была относительно спокойна. 

Погода портилась, и стало уже невыносимо темно и тревожно, потому что они всё не желали расставаться. Чтобы поторопить влюблённых, я подошла чуть ближе, но так и не смогла прервать их, потому что расслышала обрывки разговора: 

— ... и не представляю своей жизни без тебя, Коллет! Разве так это всё должно закончиться? Разве мы не заслужили счастья? Нашего счастья! Пожалуйста, давай убежим отсюда! Это наш единственный выход... 

— Я не могу оставить семью, любовь моя. Что им делать без покровителя? Готье всё заберёт, всё! И тогда уже ничего не будет важно. 

— И ты готова продать себя ему, вот так просто? Тогда скажи, что ты меня не любишь... Скажи это, и мне не будет так больно... 

Затем послышались звуки объятий и поцелуев, но мне было не до смущения; моё сердце иначе отозвалось на эту отчаянную мольбу. Меня охватила тоска, и боль сдавила грудь так сильно, что я испугалась лишиться этого бешено бьющегося сердца. Никогда прежде я не слышала в голосе сестры столько отчаяния, столько любви и нежности. Хотя я прекрасно представляла, как сильно она любит меня, ведь, по словам матери, в день, когда я родилась, маленькая Коллет взглянула на меня и произнесла: 

— Она плачет, потому что божьи ангелы оставили её с нами, на Земле? Они оставили ангелочка с нами! 

Эти слова до сих пор звучали для меня очень трогательно. Особенно сейчас, когда Коллет и её возлюбленного постигло несчастье. Их любовь проходила тяжелейшее испытание, и я вдруг поняла, что побег в действительности является для них единственным выходом. Но я тут же представляла себе, как Готье выйдет из себя, и тогда... кто знает, чем обернётся его обида для нас... 
 

***

Хотя раньше мы вовсе не бедствовали, но никогда в своей жизни я не получала подобных подарков. Никогда! Готье исправно исполнял свой долг жениха, это надо было признать. И порой, глядя на бонбоньерки с конфетами или коробки с новыми кружевами и платьями, я забывала, что это являлось лишь частью традиций, красивым заученным жестом. 

А вот Коллет не забывала ничего. Два дня я наблюдала за ней... нет, за её призраком, который тихо плакал по ночам, а при свете дня только молчал и бессмысленно куда-то передвигался. Мне было больно видеть её такой, ещё больнее осознавать, что все вели себя, будто так и было положено. И именно поэтому на третий день я решилась написать единственному человеку, который был способен всё это остановить лишь силой слова. 

Джейсон Готье не стал почему-то отвечать письмом, а приехал сразу, как я и просила. Удача его и здесь подстерегала: в то утро ни отчима, ни Коллет дома не оказалось. И я была несказанно рада, что он приехал верхом, а не на притягивающем всеобщее внимание автомобиле. 

Пока я гладила морду его белогривого коня (должна заметить, очень спокойное и покорное животное), Готье задавал банальные вопросы о моей семье и в особенности о состоянии Коллет. Я отвечала так же банально, а после сразу же решила перейти к делу. 

— Вы не возражаете, сэр, если мы немного прогуляемся? Здесь недалеко есть прелестный луг позади монастыря. 

— Не возражаю, если это не займёт много времени, — ответил он довольно сурово. — У меня ещё много дел на сегодня. 

Подумайте-ка! Какой занятой! 
Поначалу мы просто молчали, идя по обложенной расколотыми плитами дорожке, мимо полуразвалившегося старого монастыря. От кладбища слева от строений уже почти не осталось и следа, всего несколько плит сохранились; несмотря на пасмурное небо в тот день это умиротворённое место было особенно прекрасно. 

— Местная детвора поговаривает, что ночью отсюда слышится мелодия, будто кто-то играет на органе, — вспомнила я вслух, когда мы проходили мимо лужайки перед монастырём. — Хотя там органа-то и в помине не водилось... 

— И история о юной девственнице, которая заколола себя из-за несчастной любви! 

— Да, такая тоже есть, однако, дети о ней не болтают. 

— Я бы удивился, если бы болтали! 

Мысленно я обрадовалась, что он смягчился. Как оказалось, с ним возможно было говорить на равных, без сарказма и остроты в голосе. И, пока мистер Готье не успел стать достаточно серьёзным, я осторожно спросила: 

— И когда же именно вы так заинтересовались Коллет? 

— Вы попросили меня о встрече, чтобы поговорить о вашей сестре? — его губы скривились в недовольной ухмылке, когда он посмотрел на меня. — Будете умолять меня оставить её? Простить долги вашего отчима и всё забыть? 

— Кстати о долгах... 

— Мистер Брам сам виноват, — отрезал Готье сурово. — Он знал, во что ввязывался. 

— А вы-то сами! — не удержалась я от ответа. — Неужели вы не знали, что он падок на подачки? Только слепой не заметит, что мистер Брам слабовольный и легко ведомый. 

Готье вдруг замедлил шаг возле высокого дуба, склонившегося над дорожкой, а затем и вовсе остановился, удивлённо меня разглядывая. И лишь тогда я поняла, что оскорбила его. С огромной неохотой я подняла на него глаза и с большим трудом извинилась: 

— Простите, сэр. Я не хотела. Дело в том, что... 

— А вы дерзкая, маленькая леди. 

— Мне правда очень жаль, — я старалась не разглядывать его повязку, хотя это было очень трудно. — Я позвала вас сюда не для того, чтобы оскорблять. Моя сестра... любит другого. И пусть я очень мало знаю о том, каково это, я всё же люблю её и желаю ей только счастья. А с вами ей этого счастья не видать. 

Он только молчал и хмурился. Стоял прямо, руки держал за спиной, даже казался мне ужасно высоким; и я не могла понять, как он отреагирует. Так что я просто решила говорить, пока мужество во мне не иссякло. 

— Я прошу вас передумать. Не женитесь на Коллет, вы и так почти сломали её. Вы же можете выбрать любую другую невесту! Нет, нет, не качайте так головой... Коллет вас не полюбит... Вы хоть это понимаете? 

— Я свой выбор сделал уже давно, мисс Кейтлин. И не отступлю. Я, в отличие от вашего отчима, слово своё держу... 

— Тогда у вас нет сердца. 

Ответом мне был короткий смешок, затем Готье вдруг заговорил, уверенно делая шаг за шагом прямо ко мне, а я могла лишь отступать к дубу в полнейшем оцепенении. 

— Вы ещё слишком молоды и наивны. Однако, должен признать, резкости и осознания в вас куда больше, чем во многих из моих знакомых. Опять же, возвращаясь к вам. Вы из таких людей, которые ни с кем не делятся и долей своего несчастья, лишь бы не сделать больно кому-то ещё. Но в момент, когда ваши демоны атакуют вас, вы осознаёте, что были неправы. И вы одиноки. Книги, творчество, самосовершенствование — всё это прекрасно. Но кто останется с вами рядом, когда вы действительно будете нуждаться в этом? 

Во мне не осталось сил, чтобы возражать, или вымолвить и слово. Никогда до этого момента, и даже никогда после, я не чувствовала в нём такую властность. От этого человека исходило потрясающее величие, пугающее и холодное. И, пусть мы оба были напряжены, а я ко всему прочему ещё и напугана и уязвлена, он мог бы сломать меня одной своей решимостью. В тот момент он напоминал мне хищника, или, скорее, кобру, готовую укусить. 

— Ваши глаза стали влажными, а щёки покраснели, — произнёс он вдруг, смягчившись неожиданно. — Это моя вина. Иногда я забываю, с кем говорю... А ведь вы ничего дурного мне не сделали. Простите меня. 

Не найдя, что сказать на подобную перемену, я поборола желание заплакать и, спокойно выдохнув, спросила: 

— Так вы подумаете над тем, о чём я говорила? 

— Вы определённо дерзки и назойливы. — Он покачал головой и нетерпеливо прищёлкнул пальцами. — Сделка есть сделка, и ничего менять я не собираюсь. 

Он вдруг развернулся, чтобы, видимо, уйти, и я неожиданно схватила его за рукав сюртука, заставив остановиться. Клянусь, я и сама не предполагала, что посмею так себя повести, но мой страх испарился за желанием помочь сестре. 

— А я не отпущу вас, пока вы хотя бы не пообещаете подумать! 

Какое-то время он просто смотрел то на мои пальцы, сжимавшие его рукав, то на меня. Пришлось отпустить его, в конце концов, когда я почувствовала, как далеко всё это зашло. 

— Вы на всё готовы ради сестры, — произнёс он с неприкрытой печалью в голосе, что опять-таки меня поразило. 

— Да, потому что я люблю её. Но любите ли вы её хоть немного, чтобы понять, что ей на самом деле нужно? 

Он отвернулся от меня и стал глядеть на развалины монастыря. О чём он думал эти несколько минут, к каким решениям пришёл, я не догадывалась. Между тем сквозь тучи понемногу пробивались к земле солнечные лучи, и я сама на какое-то время отвлеклась: к северу от дороги раскинулся лес, он темнел и тогда, не освещённый солнцем; на востоке же было свободно и пусто — там нельзя было увидеть ничего, кроме зелёных лугов. 

— Ответьте мне, мисс, и ответьте честно, будто перед Богом, — заговорил Готье, выводя меня из задумчивости. — Вы бы отреклись от своей мечты ради чужого счастья? На что вы готовы пойти, чтобы защитить дорогого вам человека? 

Я тут же подумала о Кардиффе, об экзаменах и о том, чего я смогла бы добиться, попади я в это драгоценное мне заведение. Как замечательно будет увидеть новые места, новых людей, и работать, работать и жить только ради себя... Но потом я подумала о сестре и матери, и снова защемило сердце. 

— Я отвечаю вам со всей честностью... Я бы перенесла любые лишения за неё. 

— Почему? 

— Потому что дороже неё у меня никого нет. К тому же, мои желания по сравнению с их любовью — это так... мирские увлечения. 

На мои откровения он ничего не ответил. Но под его пристальным, сожалеющим взглядом мне снова становилось не по себе. Я мысленно умоляла его поторопиться, рядом с ним я ощущала себя уязвлённой и едва ли не обнажённой. Неприятнейшее чувство. А когда он заговорил, я не сдержала вздоха облегчения. 

— Я обещаю вам подумать о Коллет, если и вы пойдёте мне на встречу, — когда я понимающе кивнула, он достал из кармана такой же белый платок, которым перевязал недавно мои раненые ладони. — После свадьбы я планировал уехать в Лейстон, где у меня намечены две крупные стройки. Моё присутствие там не обсуждается. И, конечно, моя жена обязана будет разделить со мной ту уединённую жизнь. Поскольку мы с вашей сестрой до сих пор официально не обручены... 

Он вдруг взял мою правую руку, повернул ладонью вверх, и из платка в мои раскрытые пальцы упало кольцо. Я взглянула на Готье с непониманием, а он едва заметно улыбнулся и поспешил меня успокоить: 

— Традиции требуют обручения перед венчанием. Поэтому я вверяю вам это кольцо, кольцо для моей невесты. Не знаю, почему, но я вам доверяю... Полагаю, вы знаете, что с ним делать. Отдайте его Коллет, а там... 

Он многозначительно промолчал, высокомерно пожав плечами, затем откланялся и заявил, что ему пора уходить. А я едва не забыла сделать реверанс. Позже, рассматривая кольцо из червонного золота по дороге домой, я заметила на его внутренней стороне вырезанную дату: ту самую дату, которую Готье назначил для свадьбы. Неужели он так и не передумает насчёт Коллет? И чья свадьба состоится через пять дней?

Глава 4

Он не присылал мне подарков, как полагалось перед свадьбой делать жениху. Никаких сувениров, украшений или дорогих одежд, кроме свадебного платья цвета слоновой кости, такого простого, но в то же время совершенно отличающегося от платья Коллет скромным стилем: шифонная накидка на плечи, декольте на завязках, жёсткий корсет в кружевах и юбка из воздушной ткани, создающая эффект многослойности. 

И примеряя этот наряд перед зеркалом в нашей с сестрой комнате, я не без удивления отметила, что он идеально сидит на моей миниатюрной фигуре, а ведь предварительных примерок не было. Готье угадал, или ему просто повезло с выбором. Глядя на своё отражение — бледный призрак с распущенными длинными локонами светло-медного оттенка — я с тревогой осознала, что вскоре этот призрак больше не будет принадлежать только самому себе. А точнее, всего через несколько часов он уже вовсю познает прелести супружеской жизни. От этой мысли мне стало настолько страшно, что на глаза даже навернулись непрошенные слёзы. Никогда бы не подумала, что буду испытывать страх перед мужчиной и физическим вмешательством в собственное тело... Но это ведь не какой-то докторский укол в руку... теперь это непосредственно касалось меня, моего тела, моей души. И он собирался оставить раны и на теле, и на душе. 

В день венчания камердинер жениха приехал с экипажем к нашему дому, чтобы забрать меня и отчима, который отведёт меня к алтарю. И Глиннет не видывал более скромной свадьбы за всё время своего существования. Короткая церемония прошла в церквушке, находящейся в конце главной дороги. Жители говорили, что её первый камень был заложен ещё в шестнадцатом веке, но никто точной даты не знал. 

Идя под руку с отчимом к дверям церкви, я смотрела на её грязные, серые стены, поросшие влажной от дождя растительностью, и думала о Коллет, о том, как она представляла собственную свадьбу и что в итоге получила. 
Единственным светлым пятном на фоне этого унылого мероприятия стали местные детишки, а ведь многих из них я знала. Одна из девочек-подростков, которые готовились поздравить меня у церкви, вручила мне прелестный букет, и я не могла не принять его. 

Внутри было душно, пространство переполняли запахи ладана, и я видела целый океан свечей, разлившийся по сторонам. Священник, так невероятно выделяющийся в этой мрачной полутьме своим белым одеянием, улыбался мне, пока я не заметила, наконец, Готье, стоявшего слева от него вместе с двумя джентльменами во фраках. Тогда я видела их в первый и последний раз, и даже не узнала, кем они приходились моему жениху. 

А Готье, одетый в чёрную фрачную пару с белым галстуком и рубашкой кремового цвета, обернулся ко мне, подошёл и, предложив руку, вынудил отпустить отчима. В то мгновение мне очень не хотелось этого делать. Мистер Брам олицетворял собой едва ли не последний лучик света из нашего скромного, но такого родного жилища, и я уже начинала скучать по нему. 

Пока священник читал латынь, я размышляла о том, что сразу же после церемонии меня увезут на станцию, там мы сядем в поезд и уедем из Глиннета на неопределённый срок. А возможно, и навсегда. Ещё я размышляла над тем, что матушка не присутствовала на свадьбах своих дочерей. И думала о том, как ночью, которую придётся провести в дороге, этот мужчина, по правую руку от меня, явится и сделает меня женщиной. И как ему самому тошно будет, ведь я — не та жена, которую он хотел. А хотел он мою сестру, он любил её, желал её. 

Священник почти закончил, когда мои обострённые чувства подсказали, что Готье смотрит на меня. Приподняв голову и покосившись в его сторону, я увидела лишь повязку на его лице, смутилась и опустила глаза. Каким же большим, строгим и холодным он казался! А мне было тоскливо. Приторно тягучая тоска для бледного, отчаявшегося призрака. В то мгновение я поняла, что отныне буду одинока, как никогда. 

Моё замужество началось со лжи: клятвы, которые мы оба дали друг другу, сквозили любовью, верностью, всем тем, чего желают молодожёны, которые по-настоящему влюблены. Но к нам это не относилось. Однако, произнося свою клятву, Готье казался весьма естественным, в отличие от меня. Из него получился хороший актёр. Даже его голос смягчился на фразах, как «любить и вечно оберегать...»

Если вспоминать тот первый поцелуй, самый целомудренный и скромный, то я лишь одно могу с уверенностью сказать: он не вызвал во мне никаких чувств. Его губы просто коснулись моей щеки, легко, почти невесомо. 

А потом всё вдруг кончилось, и кольцо уже красовалось на безымянном пальце моей левой руки, и отчим целовал меня в щёку, будто в последний раз. Это было первое проявление нежности ко мне с его стороны. Словно в тот момент он признал меня своей дочерью, которую тут же потерял. А я просто не могла его видеть. И уж тем более простить. 

Дети радостно кричали, бросая нам под ноги крупные лепестки цветов, а когда я раздавала им сладости, они искренне и с благодарностью желали мне и моему мужу счастья. 
 

***

Совершенно непривычно было, стоя на перроне под навесом станции, наблюдать, как носильщики ловко загружают многочисленные чемоданы, сумки и коробки в багажный вагон поезда, который в скором времени должен был увезти нас на другой край острова. Бантингфорд — точное место последующей «дислокации», граничащее с приходом Лейстона, где Готье и осуществлял свои работы по строительству. Город был небольшой, насколько я знала, но уютный и тихий. 

Итак, вместе со своим новоявленным супругом я ожидала, когда все вещи будут погружены, и мы сможем отправиться в путь. И пусть я ничуть не ощущала себя счастливой девушкой, всё-таки перспектива совершить путешествие в поезде меня приободряла, и я смотрела на вагоны, разглядывая поршни, слушая шум пара, выбивающегося из-под этой громадины, и вдыхала необычайно новый для меня запах работающих механизмов. 

— Здесь и твои вещи тоже, — прервал наше общее молчание Готье. Он стоял справа от меня, расстегнув фрак и глядя на работу носильщиков. — Всё самое необходимое. Остальное можно будет приобрести после приезда. 

— Что-то я не вижу среди этих вещей ни одного своего чемодана, — ответила я с тенью сарказма. 

Чтобы лучи заходящего солнца не заставляли меня щуриться, пришлось повернуться к мужу. 

— Не беспокойся, они здесь есть. 

— Я всё же не совсем понимаю, к чему такая спешка. Вы можете мне объяснить? — спросила я, вовсе не надеясь на его благосклонность. 

Ответил он не сразу, да и то не глядя на меня: 

— Моя работа заключается в полном контроле процесса строительства. И неважно, что это будет за здание. Это моя работа — обеспечить лучший результат, оправдать ожидания заказчика. Я хочу, чтобы ты и это знала, и в дальнейшем не подвергала сомнению мои действия. — Его голос снова звучал холодно, отстранённо, а я и не сразу заметила, когда он отбросил в отношении меня все формальности. — Чем быстрее я вернусь домой, тем быстрее продолжу работу. К тому же, я задержал зарплату своим людям. 

Я кивнула, опустив глаза; почему-то я чувствовала себя маленькой девочкой, которую грубо отчитали за какую-то проказу. В дальнейшем такое тоже случалось часто. 

— Я очень сожалею, что твоя матушка не смогла присутствовать сегодня при венчании, — сказал он тихо, и я вдруг заметила, что он, наконец, посмотрел на меня. — Даю слово, что ты увидишь её, как только ей станет лучше. 

— Спасибо, сэр. 

Вот и всё, что я могла сказать. На самом деле, даже хорошо, что мать не была свидетелем этого фарса с моим замужеством. Сделка и общая ложь, проще говоря — вся правда, окончательно бы подорвали её здоровье. 

Когда прозвучал первый гудок, немногочисленные пассажиры, ожидающие, как и мы, отправки, поезда, постепенно вошли в вагоны. Готье передал билеты проводнику, а тот улыбался ему, иногда поглядывая на меня, будто мы были королевской четой. Как я уже упоминала, Готье умел впечатлить и расположить к себе, естественно, в собственную угоду. 

Вещи были погружены, носильщики разошлись, и перрон почти опустел. Очередной гудок возвестил о скором отправлении поезда. А я почему-то не могла сделать и шага вперёд. Я думала о том, что теперь долго не увижу родные улочки, знакомых соседей, всегда таких добрых ко мне и сестре... Коллет... Её я рисковала и вовсе не увидеть больше. 
Больше меня не зачаровывала будущая поездка. Я не хотела расставаться с прошлым. Ах, вот бы закрыться в своей спальне и никогда оттуда не выходить! 

— Пять минут, и отправимся. 

Супруг бесшумно подошёл ко мне, дождался, пока служащий станции пройдёт мимо нас, и вдруг сказал, очутившись прямо передо мной: 

— Знаю, это будет непросто. Знаю, чем ты пожертвовала. Но и я тоже, поверь мне... 

— Вы так часто просите довериться вам, — тупо произнесла я, глядя на пуговицы его рубашки. — Но думаю, что это последнее, на что я решусь в этой жизни. 

— Что ж, будем честными. Ты в этой истории погрязла, как и я, верно? Теперь мы в одной лодке. Теперь, как бы ты ни отвергала меня, всё уже свершилось. Мой характер... не подарок. Со мной трудно жить, порой даже невыносимо. Но я поклялся защищать и оберегать тебя, пока я жив. Знай, так и будет. 

Его слова меня ничуть не утешили. Но дальнейшие фразы, что он произнёс достаточно тихо и чётко, пристально глядя мне в глаза, заставили меня задрожать. 

— Твоя сестра получила желаемое. Твой отчим, твоя мать — они никогда не будут нуждаться. Я ведь обещал. Но отныне, всё моё принадлежит тебе, а ты... поскольку у тебя нет ничего, что бы ты предложила мне, кроме себя самой... тогда ты принадлежишь мне. 

Такой наглости я никак не ожидала. Настолько интимные, личные вещи он начал обсуждать едва ли не на краю перрона, и я просто не нашлась, что ответить; так и стояла перед ним с раскрытым от удивления ртом. Я была его женой всего пару коротких часов и совершенно не была готова к подобной вольности. 

— Ты ведь никогда прежде не целовалась? — спросил он спокойно, почти равнодушно, и я просто вспыхнула от смущения. — Да, так и есть. Не нашлось смелого мальчишки в этом городке, который украл бы твой первый поцелуй. Но поскольку ты вполне осведомлена о том, что кроме поцелуев существует нечто более серьёзное, я думаю, что смысла скрывать это от тебя больше нет. 

Затем он протянул ко мне руки, его потеплевшие ладони коснулись моих щёк, и, прежде чем я успела отреагировать, он низко наклонился ко мне, зажмурившейся и испуганной, и поцеловал. Это не было похоже на поцелуй перед священником: теперь он приоткрыл губы, попытавшись заставить меня раскрыть мои, но, когда я просто дёрнулась, он прижался ко мне, шумно вздохнув, и целый ураган ощущений захватил меня: острое смущение, и чужое тёплое дыхание напротив моих губ, и его щетина, трущаяся о мою кожу, и даже ткань его повязки на глазу... 

Прозвучал последний гудок, и это заставило Готье отпрянуть от меня. Я открыла глаза и увидела, что он всё так же невозмутимо бесстрастен. Возможно, только моя реакция на этот поцелуй походила на впечатление от первой и последней встречи с каким-нибудь ужасным убийцей. 

Поманив меня за собой, муж прошёл мимо проводника, и я как во сне последовала за ним, приняла его руку, чтобы взобраться на ступени, и пошла по узкому коридору вагона. И вот тогда меня будто что-то толкнуло. Я застыла, устремив взгляд в окно, откуда я видела станцию с другой стороны; там, за холмами, был мой дом, знакомые места, которые никто не заставит меня забыть. Если только эти воспоминания вырвут из моего сердца вместе с любовью к аллеям парка через несколько домов от нас, или миссис Пиншем с её терьерами, или старенькой городской библиотеке, в которой я перечитала все книги по десятку раз... 

Оказалось, что поезд уже набрал приличную скорость, а я всё стояла посреди коридора. Шум работающих поршней глухо отдавался в стенах вагона, а моя многослойная юбка занимала почти весь проход. Перед моими глазами всё быстрее мелькали родные луга с их яркой зеленью и островками жёлтых цветов... И я бросилась бежать назад, подхватив края юбок, чтобы не споткнуться. 

Выбежав в крохотное помещение тамбура, я кинулась к ещё не запертой двери, и я высунулась бы наружу, если бы проводник не схватил меня сзади. Он ругался, перекрикивая шум скорости, просил вернуться в вагон, а я всё смотрела на отдаляющуюся станцию Глиннета и беззвучно плакала. 

Глиннет был солнцем, слепящим нас с Коллет по утрам из окна, он был полон смеха деревенских детей, он был всплеском в узкой речке под мостом, и даже звоном церковного колокола в Воскресенье. А теперь он забирал мои слёзы и память, пока поезд уносил моё тело вдаль. Этот город и каждый камешек, знакомый мне здесь с малых лет, незримым жестом прощались со мной. Я не оставила здесь ничего, а город дал мне больше, чем можно было вообразить. 
Под стук колёс, оглушённая порывами ветра, я слышала только один единственный вздох. Вздох города моего детства, похожий на похоронный стон органа в разрушенном монастыре: забудь нас... 
 

Глава 5

Открыв глаза, я не сразу осознала, проснулась я или очнулась от некоего дурмана. И первой моей мыслью было: неужели всё это было сном? Однако, полежав с минуту и привыкнув к звукам и запахам поезда, я поняла, что всё ещё ехала в Англию, в далёкий и чужой Бантингфорд. 
Последующая минута принесла мне горькое осознание собственного поступка. Я могла и покалечиться, и умереть, возможно. Теперь же я лежала в купе первого класса, на левой койке, и постепенно приходила в себя. Медленно сев прямо, я увидела Готье, расположившегося на соседнем месте с книжкой в руках. 

В купе царил полумрак, горела только лампа над правой койкой. Пришлось заглянуть за тяжёлые шторы, чтобы понять время суток. На горизонте, за пустыми лугами, мимо которых мы как раз проезжали, закат окрасил облака в красный с едва заметным оранжевым оттенком. Изредка мелькали одинокие станции и фонари ночных смотрителей. 

Глубоко вздохнув, я уселась удобней и вдруг заметила, что корсет свадебного платья больше не стягивает меня. Как оказалось, его на мне вообще не было, а завязки декольте — практически распущены. Разумеется, я тут же принялась стыдливо прикрываться руками. 

— ... И для острых осколков, что остались от его сердца, и выплаканных слёз он сделал себе шкатулку. — Готье оторвался от чтения, посмотрел на меня и хмыкнул. — Неплохая рецензия на «Короля Лира», должен заметить. 

Он повертел книгой в руке и лукаво улыбнулся. 

— Издание с рецензиями и комментариями критиков. Думаю, ты помнишь тот момент. Если не ошибаюсь... «Вам кажется, я плачу? Нет, не заплачу я. Мне есть о чем рыдать... » 

— «... но сердце прежде на тысячу обломков разобьется, чем я заплачу» [1], — процитировала я бесстрастно, разглядывая кружево на рукаве. — А я всегда любила шута. 

— Да, славный малый. Он ведь отправился в бурю вместе с... 

— Не собираюсь я говорить с вами о Шекспире! — огрызнулась я. — Объясните лучше, что с моей одеждой! Что со мной случилось? 

Готье тут же нахмурился, видимо, неудовлетворённый моей реакцией, и я поняла, что вновь настроила его против себя. 

— Всего лишь неприятное свойство юного организма — реакция на слабость, влияние духоты и скорости, — сообщил он мне, будто прочёл какую-то докторскую заметку. — Что же касается твоего наряда... Не нужно сцен, прошу! Я всего лишь отнёс тебя сюда, когда ты потеряла сознание в тамбуре, затем просто освободил от этого жуткого корсета. Не мог же я позволить тебе задохнуться! 

Инстинктивно, я всё же потянула за завязки платья, а супруг, глядя на мои дрожащие пальцы, коротко и с издёвкой засмеялся. 

— Спешу заверить, что в тот момент я не был настроен рассматривать твои безжизненные прелести. Это было бы крайне грубо с моей стороны. 

— И как долго я проспала? — пришлось проигнорировать его слова, хотя я знала, что уже предательски покраснела. 

— Всего пять часов. Надеюсь, ночью ты будешь спать так же крепко. Я всегда считал дневной сон дикой привычкой лентяев... Признаться честно, я заскучал без книг, пришлось позаимствовать эту у соседей. Ну, и привычки разговаривать с проводником у меня тоже нет, так что я ждал, пока ты проснёшься. Как ты себя чувствуешь? 

— Вполне сносно, — пролепетала я, стараясь не смотреть ему в единственный открытый моему взору глаз. 

— Прекрасно. 

Затем он поднялся, резко захлопнув книгу, поправил свой чёрный сюртук и обратился ко мне равнодушным тоном: 

— На полке над своей койкой ты найдёшь сумку, там только одежда на ночь и кое-какие необходимые вещи для поездки. Время ужина давно миновало, но я попросил проводника пустить нас в вагон-ресторан, когда ты проснёшься. Приведи себя в порядок, пожалуйста. Через пятнадцать минут я приглашу сюда проводника. Он отведёт тебя в нужный вагон. 

Я никак не отреагировала на его слова, просто продолжала сидеть на месте, поэтому он, видимо, понадеявшись на моё благоразумие, поклонился и вышел из купе, закрыв за собой двери. 
 

***

— Ты опоздала, — прозвучали первые слова моего супруга, стоило мне войти в вагон-ресторан. 

Я всё ещё не привыкла к тряске поезда, так что, даже сопровождаемая галантным проводником, инстинктивно держалась за поручни, тянущиеся вдоль правой стены. 
Готье сидел за одним из столиков, лицом ко мне, сосредоточенно выбирая что-то в своей тарелке, затем простым кивком головы пригласил меня присоединиться. 

— Красивое платье, — заметил он и, к моему удивлению, пригляделся ко мне внимательнее. — Весьма простое, но для обычного ужина ведь подойдёт, не так ли? 

Решив не заострять внимание на этом голубом муслиновом платье, я стала разглядывать блюда на столике передо мной; Готье уже положил себе овощи, картофель и добротный кусок баранины. Какое-то время я просто наблюдала, как муж ест, а когда он вдруг нервно повёл плечами и взглянул на меня, я вздрогнула. 

— Ты ведь не обидишь повара? Или так и будешь плотоядно разглядывать этот стол? Лучше будь умницей, съешь что-нибудь. 

— Не нужно обращаться со мной, как с ребёнком, — ответила я, чем только позабавила его. 

— Вот и не веди себя, как ребёнок. Я согласился жениться на тебе не для того, чтобы нянчиться... 

Отчего-то я сразу догадалась, что разговор принял не самый приятный поворот, а Готье решил расставить все точки над «i» прямо за ужином, в этом чёртовом вагоне. Приготовившись защищаться, я положила в рот кусочек сыра и насторожилась. 

— Поскольку мы с тобой уже прошли через самое сложное, — говорил он, аккуратно разрезая мясо, — считаю, что сейчас стоит обсудить некоторые детали нашего совместного будущего. Итак, начну с того, что завтра утром мы пересядем в Хардингстоне на поезд, ведущий прямо в Бантингфорд. К сожалению, после второй остановки придётся разместиться на ночь в гостинице, потому что будет уже слишком поздно вызывать автомобиль и ехать в Лейстон-Холл... 

Я кивала, чтобы дать ему понять о своём внимании, но всё равно опасалась, если он вспомнит о моей сестре или её побеге. Но этой темы он так и не коснулся. 

— Сейчас в Лейстон-Холл достаточно людей, которые познакомят тебя с поместьем. 

— А вы сами? 

— Мне придётся отлучиться после приезда, — он отпил из бокала немного воды и откашлялся в кулак. — Какое-то время я обязан буду провести на стройке. Она всего в паре часов езды от Лейстон-Холл. Это ведь не станет для тебя проблемой? 

Я равнодушно мотнула головой. Какое мне было дело до его драгоценной стройки? Мне не было дела даже до Лейстон-Холл. Наверное, в глубине души я ещё надеялась, что поезд вдруг повернёт назад и отвезёт меня домой. Вспоминая Глиннет, я ощутила, как сердце защемило от боли, поэтому просто продолжила есть, не подавая вида. 

— У тебя ко мне нет никаких вопросов? — когда я отрицательно покачала головой, глядя в тарелку, супруг иронично хмыкнул. — Совсем никаких? Знаешь, Кейтлин, ты ведь не сможешь игнорировать происходящее вечно. 

Честно признаться, мне не нравилось, когда он называл меня по имени. 

— Я и не планирую жить с вами вечно. 

— Я выражался фигурально. Более того, ты сама настояла стать моей женой. Так что твоё поведение неубедительно, да и нелогично. Куда уж лучше всё принять и смириться. 

— Ошибаетесь, — я расправила плечи и посмотрела на него. — Я поставила определённые условия для нас обоих. И вы согласились... Но становиться вашим другом у меня в планы не входит. 

Он снова коротко засмеялся и машинально запустил руку в свои волосы, небрежно растрепав их. 

— Знаешь, а ведь я с женщинами дружбу тоже не вожу, — произнёс он с дельной задумчивостью. — Бывают, правда, исключения, но редко, и, в основном, только для бизнеса. И уж точно своих друзей я не целую... и в постель с ними не ложусь. 

Готье явно был доволен собой и тем, что затронул эту интимную тему. Я всегда краснела, стоило мне случайно услышать нечто непристойное, и даже читая те самые греческие пьесы в полном одиночестве, я умудрялась смущаться, как неискушённая школьница. 
Вот и сейчас, когда супруг коснулся того, о чём я даже подумать боялась, я не знала, что сказать, чтобы не показаться полной провинциалкой. 

— Пусть смущение тебе к лицу, но я не могу отделаться от мысли, что мы — как Рочестер и мисс Джейн Эйр, ведём вполне заурядную беседу, а потом вдруг затрагиваем какую-то запретную тему. Это похоже на надоевшее cliché. 

Он с минуту водил вилкой по тарелке, наверняка, ожидая, что я найду способ ему отпарировать, но я упорно молчала, всё ещё жутко смущённая воспоминанием о поцелуе. 

— Я немало знаю о физической любви, — сказала я, наконец, и сама же поразилась этому. Пришлось тут же соврать, да как можно убедительнее. — То есть, я не боюсь, вот о чём я говорю. 

— Я вовсе не собирался тебя пугать, — ответил Готье и пожал плечами. — В конце концов, всё случается когда-либо в первый раз. Ты же не думала, что проведёшь всю жизнь, обучая в школе детей или время от времени дописывая очередной штампованный роман? 

— Возможно, это было именно тем, к чему я стремилась, — бросила я резко и повернулась к окну. 

— Даже я в это не верю, Кейтлин. Мы вечно стремимся к запретному и желаем невозможного, как говорил один римский поэт. Для тебя подобная серость стала бы клеткой... 

— Как будто я теперь не в клетке оказалась, — прошептала я, и он, к счастью, меня не услышал. 

— Знаешь, один французский философ, Пьер Абеляр, цитировал: «праведника не опечалит ничто с ним случившееся!» Но сейчас даже я начинаю задумываться над тем, какого чёрта я пытаюсь быть таким любезным и терпливым с тобой! 

Он устало покачал головой, словно заново отчитал упрямое дитя за шалость, и это меня разозлило. К тому же, я прекрасно знала, кем был Абеляр. Подождав, пока мой нахмурившийся супруг осушит свой бокал, я саркастично произнесла: 

— Как символично, что вы вспомнили именно эту цитату. Видимо, вы желали намекнуть мне на моё положение, а также на полное отсутствие веры в самое лучшее. Чтоб вы знали, моя вера не касается никого, кроме меня! И, к вашему сведению, Абеляр соблазнил и похитил Элоизу, свою ученицу, что вовсе не характеризует его, как пример для цитирования. 

Готье выждал, пока я успокоилась и сложила руки перед собой, затем едва заметно улыбнулся и задумчиво сказал: 

— Говорят, что это была любовь. И Элоиза была не так уж против этого своеобразного соблазнения и похищения. 

— Мне всё равно, — я отвела глаза в сторону, поёжившись. — Я вам не Элоиза. 

— Логика отвратила от меня целый мир. 

Я понятия не имела, что он хотел этим сказать, но ещё больше меня злило то, что я не представляла, откуда он взял эту цитату. Если он стремился разбрасываться философскими изречениями весь вечер, таким образом, доказывая своё интеллектуальное превосходство, то мне бы пришлось признать — он меня попросту принижал и выигрывал в нашей словесной перепалке. 
Ощущение усталости вдруг захватило меня с новой силой, к тому же, покачивание вагона и размеренный стук колёс успокаивали меня и склоняли ко сну лучше каких-либо препаратов. 

В конце концов, отложив приборы и утерев чистой салфеткой губы, Готье поднялся и бесстрастно сказал: 

— Если с твоей стороны более не последуют никакие язвительные замечания в отношении моих познаний жизни французских философов, предлагаю на сегодня закончить. Пора ложиться спать, нам предстоит ранний подъём... 

— А зачем вы меня поцеловали там, на станции? 

Он не удостоил меня и коротким взглядом. Возможно, он обиделся. Возможно, надолго. Ведь, в конце концов, он позаботился о том, чтобы я чувствовала себя комфортно после того, как потеряла сознание. А затем и ужином накормил. 
Моя пробудившаяся совесть дала о себе знать слишком поздно: Готье молча вышел из вагона-ресторана, и я даже не успела ничего сказать. Уже позже, сидя на готовом для сна ложе и глядя в мелькающую за окном ночь, я размышляла о нашем разговоре, и, наконец, пришла к выводу, что таких разговоров впереди меня ждёт немало. Стоило быть готовой к любой заумной фразе с его стороны. 

Койка напротив моей была неразобрана и пуста. Я знала, что муж расположился в купе по соседству, поэтому не боялась, что он придёт ко мне с требованиями исполнения супружеских обязанностей. Я была уверена, что ни один мужчина в здравом уме не станет посещать жену в их первую брачную ночь в трясущемся на ходу поезде. 
А если он обиделся настолько, что и вовсе не захотел бы делить со мной постель? Просто станет игнорировать меня. А ведь я даже понятия не имела, хочет ли он детей. Наследника всех его богатств, наконец! 

Я убедила себя не думать об этом. Мне не нужна была эта близость, более того, я её боялась, как боится любая девственница. И возможно, здесь наши с супругом интересы тоже совпадали. Скорее всего, он не тронет меня, пока не окажется вынужден сделать это. 
И я не была Коллет. А Коллет — самая красивая молодая женщина Глиннета, и никто бы не стал спорить с этим. Несомненно, с ней Готье хотел бы и детей, и любви в жаркие, летние ночи. Сестра смогла бы сделать его счастливым, если бы любила его, как своего мистера Рэтмора... Я снова ощущала себя несчастной... 

Я не могла заснуть ещё очень долго; то болтала ногами, сидя на краю жёсткой койки, то просто смотрела в окно, то распутывала волосы, пытаясь их расчесать и освободить пряди от шпилек. Сон как рукой сняло, к тому же, в белой сорочке из батиста, которую я обнаружила всё в той же дорожной сумке, было довольно жарко. Если бы у меня были при себе собственные вещи, я бы ни за что не стала спать в одежде, купленной Готье. Я и так чувствовала себя обязанной, но теперь мне приходилось одеваться так, как задумывал он. В этом было что-то неправильное. 

Было уже далеко за полночь; поезд сбавил ход, и какое-то время ехал тише, мимо маленьких деревушек и болот. Не успела я погасить лампу над своей постелью, как услышала за спиной звук открывающейся двери. Ахнув от неожиданности, я обернулась и едва не натолкнулась на своего мужа. 
Одет он был всё так же, только вместо сюртука поверх рубашки набросил тёмно-синий халат. В руках он держал аккуратно сложенный плед, а на его бледном лице я успела заметить тень растерянности. 

— Я решил, что ты уже спишь, — сказал он недовольным тоном. — Ночью может быть прохладнее, так что лучше возьми это и... в этих купе не всем достаются тёплые вещи... 

Будто кролик перед готовящейся к нападению змеёй я стояла перед ним, смущаясь и краснея. Я всё ждала, когда он отдаст мне плед, даже руку протянула, но с ним определённо произошло что-то странное, потому что Готье не шевелился и попросту разглядывал меня. Осмелев, я проследила за его взглядом и поняла, что он смотрит гораздо ниже моей шеи... А я и забыла, что батист достаточно прозрачен, так что мою грудь не трудно было рассмотреть, особенно при плохом освещении. 

Бросившись на защиту своей невинности, я выхватила из его рук этот чёртов плед и прижала к своей груди, тут же ощутив себя в десять раз защищённей. Волнение и страх уступили место нетерпению, потому что супруг всё глазел на меня, и, признаться честно, никто и никогда ещё так не пялился на меня. 

— Спасибо, сэр, — буркнула я раздражённо, ожидая, что он вот-вот уйдёт. 

— Утром я зайду, чтобы разбудить тебя. Мы выйдем в... хм... Что ж, увидимся утром. Доброй ночи. 

Он кивнул и, к моему глубочайшему облегчению, поспешил покинуть купе. Я даже догадалась повернуть задвижку на двери. Только позже я поняла, что Готье едва ли не заикался на последних словах. Возможно, он не ожидал увидеть меня такой... Возможно, он представил на моём месте Коллет... 
То были неприятные мысли, и я решила просто попытаться заснуть. 

Через четыре часа отвратительного сна, когда я то и дело ворочалась, поправляя подол ночной сорочки, кто-то настойчиво и громко постучал в моё купе, а затем просто ушёл. В окне, отодвинув штору, я увидела безлюдную станцию города Хардингстон, утопающую в оранжевом свете восхода.

Глава 6

За все девятнадцать лет, прожитые в Глиннете бок о бок с бесконечными лугами и историями о лесных созданиях, подстерегающих путников на узких тропах, я не испытывала ничего подобного, как в тот единственный день в совершенно чужом городе. 
Это были живые, чистые улочки с рынками и разнообразными прилавками; это были звонкие голоса местных жителей, которые всегда искренне улыбались друг другу; это были свежие цветы невиданной красоты на каждом шагу — и весь город походил на распустившийся поутру цветок. 

Не стоит даже упоминать о том, что гостиница, в которой мы остановились в ожидании следующего поезда, была приятным местом для отдыха. Уютные комнаты со старой мебелью и запахом чистоты, корзинки с цветами на белоснежных подоконниках и даже роскошные ванные и уборные — всё воспринималось мною, как очередное маленькое чудо. Время от времени я даже успевала забыть, что была несчастна. Я не должна была так воодушевляться, но ничего не могла с собою поделать. 

А вот моего супруга уже, видимо, ничто не впечатляло. После ночного визита в моё купе он весь день молчал, изредка давая мне короткие, незначительные указания. Так прошёл и завтрак в небольшом кафе при гостинице, и те несколько часов до следующего поезда. 

Путь до Бантингфорда был скучен и однообразен, как сам пейзаж за окном. На станцию прибыли уже далеко за полночь, и я, уставшая от долгого сидения на месте и перечитывания одних и тех же стихотворений из тонкого сборника, практически валилась с ног, стоя, наконец, на твёрдой земле. Моё второе путешествие поездом отбило у меня всякую охоту к подобным продолжительным поездкам. 
Муж вёл себя весьма холодно, а, скорее, совсем никак — он только распоряжался погрузкой багажа в нанятый им экипаж. Меня словно и вовсе не существовало рядом. Я стояла поодаль, под навесом, и смотрела на полоску света от единственного горящего здесь фонаря. Остальные пассажиры давно уже разъехались, и наступила удивительная, свойственная только ночи, тишина, нарушаемая разве что стрекочущими кузнечиками где-то между рельс. 

Через долгие и холодные сорок минут мы отправились в гостиницу, название которой я так и не запомнила. Готье всё молчал, глядя куда угодно, но не на меня; для экскурсии по городу было слишком поздно и слишком темно, из экипажа я едва могла разглядеть невысокие дома, где белые стены сплошь и рядом были покрыты зеленью от самого основания до крыши. По крайней мере, улицы были довольно широкими, а дороги, судя по плавной поездке, — ровными. 

Гостиница походила больше на загородный дом, спрятанный с восточной стороны за рыжим полем высокой пшеницы, с западной — редким леском, служившим природной границей города, откуда мы и прибыли. Полусонный хозяин вяло поприветствовал нас, отдал ключи от двух смежных комнат на третьем этаже и с чувством выполненного долга отправился спать. 
Готье велел мне занять угловую комнату, откуда, якобы, было видно поле и огни города за ним, затем просто ушёл, оставив меня на попечении невысокой, худощавой горничной, которую звали Мадлен, и с которой они перебросились парой фраз на французском. Тогда я подумала, что не увижу супруга до самого утра. 

Эта Мадлен напоминала мне сестру Бэтси из школы, где мы обучались вместе с Коллет. Такая же маленькая, но проворная и знающая свою работу на зубок, горничная, как и Бэтси, была похожа на серую мышку, особенно в этом однотонном, заштопанном наряде и белом чепчике. Провожая меня в комнату, Мадлен успела рассказать не только историю Бантингфорда и гостиницы, но и поведать о главных местных достопримечательностях, вроде реки за городом или самого большого рынка на востоке. Она даже знала, чем занимался здесь мой муж: как оказалось, он строил и новую церковь (исключительно за свой счёт!), и мясоперерабатывающий завод для одного богатого заказчика. 

Держа в одной руке керосиновую лампу, в другой — несколько полотенец, горничная умудрилась самостоятельно открыть дверь, затем показала мне саму комнату. Первое, что бросилось в глаза — огромная постель, похожая на воздушное белое облако. Я поразилась её размерам, шутливо решив, что здесь поместился бы весь полк товарищей мистера Рэтмора. За единственной, кроме входной, дверью находилась просторная ванная, освещённая так же скудно, как и спальня. 

— Электричества не будет ещё долго-долго. У нас нет мастера для такой техники. Зато горячая вода — всегда пожалуйста! — щебетала горничная, демонстрируя возможности водоснабжения. — Я включу вам воду, а сама вернусь через несколько минут, мадам... 

Она была первой, кто назвал меня так, что просто выбило меня из колеи. Но я слишком устала и вымоталась, чтобы заострять на этом своё внимание, поэтому попросила её оставить полотенца и уйти. 

— Нет, нет, что вы, мадам! После такой долгой дороги вы едва на ногах держитесь, я вам помогу! Ах, и взгляните на свои волосы! Как вы планируете самостоятельно с ними справиться? Даже не смейте возражать! 

И она убежала, оставив меня одну в ванной комнате перед зеркалом. Я не могла больше разглядывать собственное отражение поникшей, маленькой девчонки, поэтому вернулась в спальню. Возле кровати я заметила пару корзинок: одна была наполнена всевозможными сладостями, в другой я обнаружила бутылку с крепким красным вином, спрятанную в багровых, ещё свежих лепестках розы. 

Пить мне совершенно не хотелось, а вот парочку до невозможного вкусных конфет я съела. Мадлен прибежала через десять минут и принялась опекать меня, как самая вышколенная горничная. Чуть позже, уже лёжа в ванне, наполненной горячей водой с разбавленными в ней ароматизированными солями, я ощутила блаженную негу, перестала думать о том, что тяготило меня, и полностью расслабилась. Пока Мадлен с неосязаемой ловкостью распутывала и расчёсывала мои длинные волосы, я водила руками по воздушной пене, будто возбуждённый ребёнок, и беспечно мурлыкала с детства знакомую считалочку. 

— Какие у вас волосы, мадам! — услышала я голос Мадлен над ухом. — Густые и длинные! А цвет — просто загляденье! Напоминает колосья пшеницы ранним утром. Ах, вам бы ещё чаще бывать на солнце, чтобы кожа покрылась ровным загаром. Ну, ничего! В наших краях лето жаркое, зато зимы — лютые! Вы привыкнете... 

Она всё говорила и говорила, но мне было не до рассказов о природе; я почти задремала, свесив руки с краёв ванны, а вот Мадлен уже успела вымыть мои волосы и натереть кожу каким-то специальным мылом с резким запахом. Я даже не стала возражать, когда она принялась выщипывать на моём теле лишние волоски; я знала, что благородные леди всегда следят за своей кожей и до исступления готовы поддерживать её красоту. Теперь я стала частью этого мира, где всё было предполагаемо безукоризненным, и решила просто это принять. 

Горничная вышла, чтобы я спокойно завернулась в полотенце и обсохла, а войдя в спальню, я обнаружила, что она зажгла две газовые лампы над изголовьем кровати и, аккуратно закатав одеяло, разложила на краю мою ночную сорочку. Всё это не могло не показаться мне странным, и, обнаружив на столике в углу комнаты ведёрко с водой и чистое полотенце, я настороженно поинтересовалась: 

— А это вам для чего понадобилось? 

— Но, мадам... Это для вас! — голос её звучал так, будто я задала ей наиглупейший вопрос из возможных. — Желаю вам доброй ночи! 

Она сделала неуклюжий реверанс и исчезла из комнаты в мгновение ока, будто её тут и не было. И вот тогда, в тот самый момент я поняла, что всё это не было простым гостеприимством. Нет, нет... Это была подготовка, тщательная подготовка к тому, чтобы из юной девицы сделать женщину. И всё было готово, в том числе и я. Не хватало только мужчины. 
 

Глава 7

Это был жаркий летний вечер, тогда мне меньше всего хотелось куда-то выбираться. Но моё раздражение можно было оправдать только томной скукой, а не жарой. В последнее время я частенько подвергалась хандре, могла только читать да попивать лимонад в своей комнате, например. К новости о том, что один из боевых товарищей моего мужа приглашает нас на ужин, я отнеслась скептически. Однако, представив, в кого я стала медленно превращаться — маленькую зазнавшуюся ханжу — я согласилась пойти. Хоть и с огромной неохотой, но я стала собираться. 

Анаис помогла мне с корсетом платья, и, пока она закручивала мои локоны в высокую причёску, я смотрела в зеркало, думая о предстоящем вечере и о том, как буду вести себя с людьми, которых совсем не знаю. Всё же мысль, что я не останусь там одна, меня успокаивала, в крайнем случае, я бы просто спряталась за спиной мужа. 

Как и я, выглядел он достаточно представительно и стильно, чтобы дать понять другим о своём хорошем вкусе, но и достаточно скромно, чтобы, не дай-то Бог, заставить кого-то из тех гостей думать, будто они одеты хуже. 
Встречая меня у главного входа, Готье не сказал ни слова, лишь ненадолго задержал взгляд на моём наряде. Супруг подал мне руку, повёл к автомобилю, и весь остаток вечера держался так же вежливо отстранённо, хотя всё же был галантен и учтив. 

Тот дом находился по правую сторону главной улицы, отгороженный высоким забором. Через толстые, чёрные прутья пробивался наружу вьюнок, такой густой и пышный, мне показалось, что я никогда прежде не видела такого растения. 
Нас встретили хозяева — прелестная пожилая пара, и по короткому общению с ними я поняла, что они прекрасно относились к моему мужу. 

Позже, когда прибыли остальные гости, включая того самого Анри со стройки, я постепенно осознала своё полное поражение и беспомощность. Я переоценила свои возможности, и весь вечер была похожа на несчастную мышку, загнанную в угол. Только этой мышке приходилось общаться с многочисленными гостями, имён которых она не запомнила, а разговоры с ними были ужасно скучными. Не стоило ожидать чего-то иного. 

Супруг редко улыбался, ни на секунду не сутулясь, в его руке всегда был бокал с шампанским или немного бренди, но я так и не заметила, чтобы он хоть чуть-чуть опьянел. 
Время от времени я оказывалась втянута в очередной разговор о политике или географии, но вскоре попросту отворачивалась и уходила. Однако, стоило отдать должное Готье: он не заставлял меня развлекать кого-либо из его приятелей. Хотя, я бы скорее назвала их просто знакомыми. Он выглядел бы не менее потерянным среди них, чем я, но у него было одно мощное оружие — мгновенные интеллектуальные идеи. 

Несколько раз за вечер я замечала, что он наблюдал за мною; я уже не смущалась его повязки, и могла смотреть прямо ему в лицо. Невольно я всё же отметила, как ему шёл его костюм; особенно белая рубашка под чёрным жилетом, ведь он уже не был совершенно бледен. Пропадая днями на стройке, он заметно загорел. 
Далее мои мысли уходили глубоко в воспоминания о первой брачной ночи, и я, жутко смущённая, опускала глаза. Я уже не знала, как реагировать на типичное жжение внизу живота, стоило мне взглянуть на красивые, длинные пальцы моего мужа... Коллет писала в письмах о том, что нет ничего постыдного в этих желаниях. Естественная физическая потребность, так она это называла. 

Он почти всё время находился поблизости, и всё же я чувствовала себя одинокой. Красивые пары танцевали менуэт, пока я топталась на краю небольшого зала и смотрела на них. Богатые и жизнелюбивые, а я не была похожа на этих людей. 

После одиннадцати вечера я отыскала мужа в карточном зале, где он вёл горячую беседу с каким-то седым сэром. Они сидели друг напротив друга за столом, вместе с мсье Анри и ещё тремя джентльменами. 

— Да, вы заметно изменились, Готье, — вальяжно говорил седой мужчина. — Раньше вы охотнее развлекали нас рассказами о Индии и Африке. Или как тогда... Мы прибыли в Лондон, вошли в дом и, выстроив всех слуг в шеренгу, заставили их петь «У Мэри был барашек»! 

— Не стану отрицать, выпивка пагубно влияла на молодой мозг, — отвечал супруг спокойно. 

— Но она не помешала вам продолжить стройку, а заодно и развестись с хорошенькой жёнушкой. 

— Мои здания для меня всегда были ценнее выпивки, — подойдя ближе, я заметила, как его кулаки крепко сжались. — А что же касается развода... Тут я никогда не пожалею. 

Джентльмен улыбнулся и, покачав головой, сделал глоток бренди. 

— Видел я, что вы там понастроили, друзья мои, — он махнул рукой в сторону Анри. — Черти! Да вы были чертовски заняты! 

— Занятно, как порой трагедия освобождает воображение. Или мне стоило запереться дома, выть от горя и медленно умирать? Нет уж. Тогда почему бы сразу не приставить к виску револьвер? 

— Тут ты прав! Помереть от пули — большого ума не требуется. Но я слышал, вас здорово потрепала администрация. 

— Да! Ха! Чёртовы дегенераты! — рявкнул Готье и со злости швырнул карту на стол. — Для них всё одно! Внутри и снаружи переплетаются и сходятся. Нельзя так относиться к лику собственного города. В конце концов, никто, кроме меня за ту церковь не платит. 

— Но вы не разорвёте кольцо, приятель! Есть правительство, есть люди, что стоят выше вас. Коли сказано — не строить так, то... 

— Мне не интересно их мнение, — отрезал муж, хлопнув ладонью по столу. — Я слушал простых жителей, слушал и услышал, чего они хотели. Я даю им это. 

— Ах, ну не стройте из себя Спасителя! 

Супруг горько рассмеялся, а я снова сделала шаг вперёд из тени комнаты. 

— Я бы не был так категоричен! Я — всего лишь связующая нить между кретинами с властью из администрации и простым народом, которому, как скоту, без власти над собою — никуда! И я бы не только исправлял архитектуру здесь, в этом городе, я бы иссушил то проклятие, что над ним нависло, паром от своих машин. 

— И что же за проклятие, позвольте спросить? 

Подумав несколько секунд, затем, прищёлкнув пальцами, Готье воодушевлённо ответил: 

— Невежество. 

Я мысленно аплодировала ему, наблюдая, как у всех джентльменов, кроме мсье Анри, покраснели лица. А мой муж, как ни в чём ни бывало, разложил свои карты, и, судя по его довольной улыбке, выигрыш того вечера достался ему. 

— А вы, милая прелестница, уже побывали на стройке? 

Я вздрогнула, услышав, что обратились ко мне. Этот Анри — костлявый, но невероятно добродушный молодой человек — широко улыбался, разглядывая меня. Тогда я заметила, что они все обратили на меня внимание, и с неловкой застенчивостью промямлила: 

— Нет, мсье, ведь меня туда никто не приглашал. 

— Какая досада! Джейсон, тебе обязательно стоит показать ей, как проходит стройка завода... 

Вот уж чего я никак не ожидала, что муж вскочет, будто подстреленный, и грубо прикрикнет на своего управляющего: 

— Нет! Ты забыл, что случилось в прошлый раз? Или ты спятил?! 

Как это ни странно, но Анри тут же закивал, словно пустой болванчик, и низко опустил голову, чтобы не смотреть на Готье; муж же, злой, как чёрт, недовольно взглянул на меня и поспешил покинуть карточный зал. 
 

Глава 8

... мрак, которого он страшился, сгущался в его собственном сознании, и не было во всей Вселенной света, достаточно яркого, чтобы развеять его. ©

***

«Дорогая Кейтлин! 
Мы очень обрадовались твоему предыдущему письму, откуда узнали, что ты, наконец, привыкла к Англии, и тебе нравится новый дом! Трудно поверить в то, что прошло больше месяца с тех пор, как мы виделись в последний раз. 
Не устану благодарить тебя за ту жертву, что ты принесла ради меня и моего супруга. Если ты когда-нибудь сможешь простить меня за слабоволие... [несколько строк зачёркнуты]... не думай, что я не люблю тебя. Люблю, сестра, люблю! 
Я писала матери, и, рада сообщить, она ответила. Она до сих пор пребывает в счастливом неведении и ждёт от тебя хоть строчки! 
Отчим ещё злится на меня.. и на моего мужа. Как ты думаешь, мне стоит написать ему о беременности? Вдруг он разозлится ещё сильнее? Или же будущий внук или внучка его усмирят? 
Мне страшно думать о том, что наша семья не воссоединится вновь; мы так и останемся далеко друг от друга? 
[несколько строк зачёркнуты]
Кейт, напиши, как Готье к тебе относится. Уважает ли он тебя, развлекает? И когда же ты обрадуешь нас аналогичной с моей новостью? Поверь мне, если у тебя появится малыш, ничего на этом свете больше не будет важно, только он или она! 
С любовью, навечно твоя, 
Коллет Рэтмор». 

Я аккуратно свернула письмо сестры обратно в конверт и отложила в сторону. В то утро в саду было прохладно, и я удобно устроилась в маленькой деревянной беседке, закутавшись в плед; старенький сборник итальянских сонетов в переводе Чосера лежал на скамейке, рядом с письмом от Коллет. 
Мы переписывались уже несколько недель, и за всё это время с нами не произошло ничего необыкновенного. Коллет была беременна, жила неплохо вместе с Рэтмором и была счастлива, а я... Что ж, с того самого вечера и встречи с Мэгги Уолш и её братом не случилось ничего интересного. И мы снова влились в привычное русло нашего скучного и однообразного времяпрепровождения. 

Никто не хотел просветить меня и рассказать поподробнее о жизни Готье с Мэгги, а уж о причине их развода — тем более. Но с каждым днём моё любопытство усиливалось, как и крепла привычка к самому замужеству. Я действительно привыкла к Джейсону, и общение с ним вносило хоть какое-то разнообразие в мою жизнь. Он умел красиво говорить, неплохо играл на спинете и хорошо относился к прислуге. Но стоило мне чуть ближе подойти к теме о семье Уолш, как он замыкался и переводил разговор в другое русло. 

И вот, очередным утром, когда приближающаяся осень чувствовалась особенно остро, супруг осторожно вошёл в беседку, поприветствовал меня и присел рядом. 

— Я вижу, что ты тоскуешь. Мне очень жаль, что я не могу развлечь тебя. На стройке кипит работа, и там необходимо моё ежедневное присутствие. 

— Я понимаю, — мой голос прозвучал неуверенно, когда я отвернулась. 

— Благодарю тебя за это. И обещаю, что следующий сезон будет более... разнообразным и интересным. 

Когда я искоса посмотрела на него, он попытался улыбнуться; одет он был, как и всегда в будни, в свой рабочий костюм из чёрного полушерстяного материала и лаковые туфли с чуть заострёнными носами. 
Каждое утро он был аккуратно причёсан, всегда выбрит и надушен дорогим одеколоном с приятным, слабым запахом. И тогда я смотрела на него, понимая, что эта выработанная годами схема его жизни вряд ли вообще изменится. Я с трудом представила вычурную Мэгги Уолш рядом с ним. Может быть, ей надоело однообразное течение дней, и они развелись от скуки? 

— Мне пора идти, — Готье поднялся и поклонился, — увидимся за ужином и тогда договорим. 

— А может быть, вы всё-таки возьмёте меня с собой? 

Мой внезапный вопрос явно сбил его с толку. Он посмотрел на меня так, будто впервые увидел, и нахмурился. Однако, я решила идти до конца. Почему-то я чувствовала, что именно тогда он сломался бы. 

— Разве я уже не высказался однажды по этому поводу? — голос его был холоднее льда. 

— Вы, видимо, боитесь, что повторится история с Мэгги, да? Зря вы мне не доверяете. Я не собираюсь ни с кем кокетничать или флиртовать, и тем самым прерывать ход работ. Да и не умею я флиртовать... 

Его молчание было хорошим знаком; в конце концов, он не ругался и не спорил. 

— Обещаю, что буду тише воды, ниже травы, и вообще слушаться вас, — заверила его я и приободряюще улыбнулась. — Ну, так что же? Мы договорились?

— Полагаю, это Анри поведал тебе о Мэгги и её поведении на стройке? 

Поскольку его голос внезапно смягчился, я догадалась, что он не злился на своего управляющего за то, что тот мне всё рассказал. Поэтому я решила быть предельно откровенной, но мягкой. 

— Не ругайте Анри за его язык, — улыбнулась я, затем поднялась. — Я была рада узнать правду. Раз уж вы играете в молчанку со мной, приходится выпытывать её у других. Это я виновата, я его вынудила. И я прекрасно понимаю, почему вы не любите касаться этой темы... о Мэгги и её семье... Просто я хочу сказать, что я, конечно, не похожа на неё... 

— Да, совершенно не похожа, — заключил он, глядя мне в лицо, и вдруг ответил тёплой улыбкой. — Мэгги умудрялась выжимать из меня соки, когда ещё был жив мой дед. И её вызывающее поведение порой прибавляло ему седины... Я бы показал тебе стройку, Кейтлин, и вопрос о доверии касается не тебя, а моих людей. 

Видя мою растерянность, он тихо засмеялся, затем провёл рукой по своим густым волосам и сказал: 

— Эти рабочие по иному ценят красоту. И я боюсь, что не сумею в одиночку удержать несколько десятков мужчин подальше от тебя, когда ты там появишься. 

— Уверяю вас, я быстро бегаю, — засмеялась я, — но если серьёзно, то ваше беспокойство не убедительно. Никто не смутит меня сильнее, чем вы. 

А вот это уже больше походило на флирт; я сама удивилась собственным словам, но виду не подала. Решила, пусть это выглядит так, словно и было изначально задумано. Не хотела казаться неопытной девочкой. 
С минуту подумав и серьёзно заставив меня понервничать, Готье, наконец, одобрительно кивнул и сказал: 

— Хорошо, сегодня поедем вместе. Если это хоть немного тебя развлечёт. 


Несколько десятков рабочих уже трудились, когда мы приехали. Завод предполагаемо строился на окраине города, с учётом всех деталей подъезда и ограждений. Готье не отходил от меня ни на шаг и не знакомил с рабочими, чтобы не отвлекать их, а всё показывал сам. 
После лёгкого ночного дождика здесь пахло цементом и мокрым песком. Мы не подходили близко к высоким, серым лесам, и всё же муж настоял на том, чтобы я надела защитную каску. Он сам сделал это, и когда его пальцы осторожно поправляли мои волосы, я смотрела ему в лицо, такое серьёзное и сосредоточенное, и улыбалась, то ли от неловкости, то ли от смущения, потому что мы стояли очень близко друг к другу. 

Как это ни странно, но с ним было гораздо легче говорить именно в процессе работы; если он отдавал какие-либо команды своим людям, или указывал на недочёты в чертежах и планах, или помогал с приготовлением строительного материала. Я понимала, как нравится ему эта работа, и было предельно ясно: когда очередной его проект войдёт в свою финальную стадию, он будет опечален, будто бы вынужден будет проводить своё повзрослевшее дитя в его долгий, одинокий путь. 

— И как же давно вы увлекаетесь архитектурой? — спросила я по окончании экскурсии, когда мы покидали стройку через ворота. 

— С малых лет. Наш преподаватель был весьма эксцентричным человеком, но разглядел во мне некий потенциал, и сделал многое, чтобы моё увлечение не угасло со временем. 

— Ваш? Вы имели в виду... ваш и вашего брата? 

Он издал едкий смешок и, не глядя на меня, продолжил: 

— Да, и к тому же, ты же ещё не в курсе. Официально у тебя имеются четверо племянников и племянница. 

Я невольно ахнула, и он засмеялся. Поскольку настроение его располагало как никогда тем утром, да и мой короткий визит на стройку не причинил никому вреда, я попросила супруга рассказать о семье его брата. 

— Эдвард и я всегда были разными. Если он хулиганил, то я получал нагоняй от родителей вместо него. Если он прогуливал занятия, я жаловался на него учителю. Если он проигрывал родительские деньги в карты и тратил их на сомнительных женщин, то я в это время пропадал в библиотеке, готовясь к экзаменам.

Мы прошли гораздо дальше автомобиля по обочине дороги, свернули в реденький лесок и медленно пошли по узкой тропе. 

— Когда родителей не стало, для нас всё изменилось, — голос его вдруг упал, плечи поникли. — Мы с братом остались на попечении деда, богатого и упрямого старикашки. Если кто и не мог вынести строгого режима и королевских замашек нашего деда, так это Эдвард. Они не выносили друг друга. Дед даже малую долю из наследства ему не оставил, и, в конце концов, брат сбежал, пожелав мне в скором времени совершить то же. 

— Он звал вас с собой? — с интересом спросила я. — Какие у вас были отношения? 

— Да, он предлагал и мне бежать... Но я был слишком молод и труслив. Мы были дружны, несмотря на детские обиды и недомолвки. Он всегда оставался моим самым лучшим другом, — мне показалось, что его голос дрогнул, но на его спокойном лице это никак не отразилось. — Сейчас Эдвард довольно неплохо устроился. Он работает в типографии, в одном частном американском предприятии, чей доход довольно тяжело будет подсчитать в уме. 

Супруг тепло улыбнулся, и мы остановились возле широкого ствола ели. Я до сих пор не могла поверить в то, что мой деверь проживал в Америке, так далеко, и меня просто разрывало любопытство. Скорее всего, это было написано у меня на лице. 

— Вижу, у тебя остались вопросы, милая, — он тихо засмеялся, затем распахнул пиджак и любовно провёл пальцами по стволу дерева. — Эдвард живёт в небольшом городке Перри, в штате Джорджия, вместе с женой американкой и пятью детьми. Там чудесный климат и, должен заметить, замечательные рестораны. 

— Вы говорите так, словно сами там побывали. 

— Бывал, — ответил он просто, — после Африки я вернулся сюда... несколько помятым и разбитым. Тогда Эдвард в привычной ему легкомысленной манере поспорил, что я не решусь навестить его. А я принял вызов и приехал. 

— И вы жалеете, что не остались? 

Пусть думал он недолго, но его горькая усмешка на тонких губах сказала мне о большем, чем он сам: 

— Стоило бы жалеть о том, что в свои семнадцать я не уехал с ним. Однако, поздно уже о чём-либо жалеть. Нужно смотреть в будущее. 

Поскольку моё собственное будущее было скрыто за туманной дымкой, я была поглощена желанием побольше узнать о прошлом. Осмелев, я подошла ближе и спросила: 

— А когда же вы женились на Мэгги Уолш? Ваш дед не был против этого брака? 

Готье вдруг помрачнел, сделал шаг ко мне и встал так близко, что я ощутила тепло его кожи; я растерянно уставилась в его расстёгнутый воротник, боясь пошевелиться. Затем произошло нечто такое... сердце моё забилось чаще, и взмокли ладони и лоб: Готье наклонился ко мне, а я со всей уверенностью решила, что он поцелует меня, и в глубине души хотела этого и надеялась, что моё испуганное выражение лица не оттолкнёт его. 

Однако, к моему глубокому (хоть и не показанному) разочарованию, он всего лишь посмотрел на меня и предупреждающе произнёс: 

— Милая Кейт, есть такие истории, такие тайны, которым лучше оставаться тайнами. И делиться ими бывает весьма опасно. — Он выпрямился и поправил свой пиджак. — Тебе не зачем знать о Мэгги. Она просто тень из прошлого, которую я хочу поскорее развеять. 

Что-то странное было в его красивом голосе, нечто потустороннее, и я невольно ощутила дрожь глубоко внутри. А ещё обиду от неудовлетворённости. 

— Хотите сказать, что храните тайну своей жизни с ней? — предположила я вслух. — Неужели это настолько личное, что вы боитесь поделиться со мной? 

— Это не я боюсь, — сказал он. — Это ты испугаешься.