Друг моего отца

Глава 1. Яна

Да что у меня за дурацкая привычка вечно оказываться не в то время и не в том месте!

— Артур Борисо… — приоткрыв дверь коленкой, протиснулась я в кабинет и застыла на пороге. Хоть бы рот уже тогда не открывала. Но я мало того, что имя произнесла, так ещё уронила с обеих тарелкок: с одной — чашку кофе, а с другой — бутерброды, на великолепный бежевый ковёр.

Он ведь мог бы меня и не заметить, не наделай я столько шума — с таким энтузиазмом мамин муж трахал горничную. С таким воодушевлением этот двухметровый красавец, разложив на столе пухленькую и непривлекательную (по его словам, сказанным матери) девушку, засаживал в неё свой член, что я невольно сглотнула.

Нет, не от вожделения. От ужаса, ведь он это просто так это не оставит, зная свою зависимость от её денег и мамину болезненную ревность, теряющей привлекательность женщины. К тому же Артурчик моложе её на пять лет. Хотя длинными ногами, покрытыми густой тёмной растительностью, и подтянутой задницей, с нежным пушком волос грех не залюбоваться. И пусть я девственница, что в мои двадцать два, конечно, редкость, но догадалась, чем прельстилась мать у этого безмозглого качка.

— По крайней мере теперь понятно зачем вам стол, — хмыкнула я, глядя как он натягивает трусы и пытается застегнуть узкие джинсы на необъятной припухлости.

Того, что он мне не простит и того, что я не дала ему закончить, я тоже не сомневалась.

— Ну-ка прибери тут всё, — кивнул он уже слезшей со стола горничной. Одёргивая узкое платье униформы, она так и не посмела поднять на меня глаз. А Артур, так и не справившись с ширинкой, прикрыл её футболкой и, забрав у меня блюдца, дёрнул за руку: — А ты пошли со мной.

Сопротивляться бесполезно. Звать на помощь тоже. Да и кого?

Мать, что работала в своём кабинете? У неё был настолько важный клиент, что дверь в ту половину дорогой квартиры, где на входе с улицы висела табличка «Адвокат Воскресенская Татьяна Владимировна» была наглухо закрыта.

Или кухарку, что, подло щуря свои раскосые глаза, выглядывала из кухни. Это ведь она отправила меня с чёртовым кофе в такой неподходящий момент. Наверняка, знала.

Никто не любил меня в этих, будь они трижды прокляты, хоромах. Даже прислуга. И в первую очередь терпеть не могла мать.

Может за то, что я была так похожа на отца? Он изнасиловал её в шестнадцать, двадцатилетний хулиган, что уже в то время путался с дурной компанией. В восемнадцать бросил, сел в тюрьму. А когда мне исполнилось пять — его убили. Хотя мать меня бросила раньше. Бабаня, баба Аня, мать отца, воспитывала меня одна. Я выросла в далёком провинциальном городке. Закончила институт. А почти год назад бабаня умерла, и неожиданно явившаяся незадолго до её смерти мамаша позвала меня к себе, в столицу. Обещала помощь, работу. Вот так я здесь и оказалась два месяца назад. В её дорогой квартире. В её мерзкой жизни. На правах меньших, чем у прислуги. И в спальне её очередного похотливого муженька.

— Яна, Яна, — швырнул он меня с порога на кровать. Но с ловкостью кошки, я подскочила на ноги. И теперь пятилась к окну, осматривая искоса комнату на предмет чего-нибудь тяжёлого. — И что же мне делать с тобой, убогенькая?

— Может, отпустить? — предложила я, надеясь дотянуться до лампы на массивной подставке, глянув на него исподлобья.

— А может, закончить начатое? — он приподнял моё лицо за подбородок. — Да ты меня своими сверкающими глазищами не пугай. Я глупых девочек, что лезут куда не надо, не боюсь.

Его нос, когда-то сломанный и кривой, а недавно благодаря усилиям пластических хирургов и маминым деньгам ставший аристократически прямым ткнулся мне в щёку. Я брезгливо попятилась как раз в сторону лампы. Но испуганно замерла, когда его рука, скользнув по лобку, упёрлась пальцами в промежность под брюками.

— Артур Борисо… — второй раз подряд не договорила я.

— Что здесь происходит? — голос матери звенел как вынутый из ножен клинок.

— Эта дикая тварь, — оттолкнул он меня, словно освобождаясь из захвата. — Она поджидала меня здесь, — нервно сглотнул он, словно в смятении потёр щёку, задрал футболку, демонстрируя расстёгнутую ширинку. — Вцепилась в брюки, — застёгивался он, всем своим видом выражая ужас и смятение, словно я взяла его в заложники.

— Это неправда! — в отчаянии крикнула я.

— Танечка, клянусь, я от неожиданности даже онемел, — тяжело дышал он от возмущения. — Я тебе говорил, что от неё любой подлости можно ожидать.

— Ты знаешь зачем она здесь, — холодно кивнула ему мать на дверь. А когда та закрылась с другой стороны, подошла и влепила мне пощёчину.

— Мама! — схватилась я за щёку.

— Не смей называть меня «мама», дрянь, — смотрела она с ненавистью моими же зелёными до тошноты глазами. — Не знала бы, что ты девственница и не поверила бы. Даром что ли столько денег на твоё обследование потратила.

— Я не просила! — едва сдерживая слёзы, выскочила я в коридор.

Глава 2. Арман

— Я к тебе обращаюсь, — тронул я девчонку за плечо. — Ты в порядке?

Но она только буркнула «да», сильнее натянула капюшон, глянула зло и отвернулась.

Ух, какой взгляд! Как разряд электрошокером получил. А у самой лицо заплаканное. Глаза опухшие. Нос «картошкой». Губы и те вывернуло от слёз как у Джоли. Видимо, давно ревёт.

Но нет, так нет. Я навязываться не собирался. Одета вроде неплохо, не похоже, чтобы прямо край-край. Значит, разберётся сама. Жизнь есть жизнь, всякое случается. А мне и без неё забот хватает.

Я снял кепку, сдёрнул тёмные очки, вытер пот висящим на шее полотенцем. Вернул всё назад. Включил музыку и побежал дальше.

Я и так сегодня поздно на пробежке. В свой день рождения хотел поваляться подольше. Но вместо обманчивого отдыха получил головную боль, ломоту в шее и дурное настроение.

— Чекаев, — ответил я на звонок, пробегая по мосту через канал. — И тебе, Валерий Иваныч, не хворать, — узнал я густой бас губернатора, хотя абонент не определился.

Принимал его поздравления вплоть до решётки парадного входа в дом. Покрутил захрустевшей шеей, пока открывал чиповый замок. Возраст, мать его.

Сверху с колонн, стыдливо прикрывшись каменными тряпками, меня провожали Атланты такими скорбными взглядами, словно взвалили на себя всю тяжесть мира, а не только портик. А за решётку с золочёными копьями нервно заглядывали то ли журналисты, то ли фанаты, спешно делая снимки ухоженного дворика (курдо… как же его, бля… курдонёра! во!), так как снимать там кроме пожелтевших деревьев, пожухлых цветов и моей спины больше было нечего.

Правда, стояли они тут не по мою душу, но я точно догадывался по чью.

— Да, Валер, стареем. И глаз не тот, и нюх не тот, — выслушивая  уже сетования старого приятеля, пыхтел я в трубку, проигнорировав лифт, и шагал на шестой этаж по ступенькам. — Так сорок лет вроде не отмечают, так что я тихо сам с собою, никаких сабантуев... Нет бабу мне в подарок не надо, — провернув замок, толкнул я дверь. — С бабами я сам как-нибудь, — не останавливаясь на пороге, дошёл я до спальни и в качестве команды «Подъём!» шлёпнул по голой заднице ту, что до сих пор валялась в постели.

— Ай, холодная рука, Арман, — дёрнулась она.

— Девственницу? Омолаживаться? Реально помогает? — усмехнулся я на его неожиданное предложение. — Не, это ты у нас, Валера, любитель кокетливых созданий. А я в детдоме вырос, там они все больше отчаянные, зверьком, — зачем-то вспомнил я девчонку из парка, наверное, потому, что только что видел. — Но тогда да, было. Узкая щёлочка. Первая кровь, — я сбросил на пол одеяло, полностью обнажая девушку на кровати. И кивнул головой «на выход», когда она, лениво обернувшись, открыла один глаз. — Да ни говори, сейчас тяжко с этим, — поддакивал я. — Они же со школьной скамьи теперь трахаются. А проблемы с несовершеннолетними нахуй никому не нужны. Ага... Ну, давай, Валер! Спасибо!

— Пора своих детей заводить, а он всё о малолетках разговоры ведёт, — промычала гостья.

Отключив телефон (не хочу никого слышать, задолбали), я подтянул за ногу эту неожиданно не в меру разговорившуюся куклёнку к краю кровати.

— Слышь, пасть завали. Я час назад сказал: уёбывай. Какого хрена ты ещё валяешься?

— Арман, прости, — резко сев, испуганно глянула она на меня и принялась натягивать трусики.

— И кстати, Карина. Там твои сраные папарацци всю ночь висели как голуби на решётке. Весь въезд зассали и заплевали харчками, гадая, к кому же ты сюда приехала. А выбор тут, надо сказать, большой. От потомственных аристократов до политиков, бизнесменов и бандитов. Так что давай пошевеливайся и через чёрный ход.

— Вот суки, — опустила она ноги на пол. — Никуда от них не скроешься.

— Если разъезжать на лимузине, да ещё после сольного концерта, то чему удивляться, — швырнул я этой популярной певичке что-то из её шмоток, первое что подвернулось под руку. — Но, если ещё раз так припрёшься, будешь своими наманикюренными пальчиками лично фасад отмывать и асфальт ногтями отскребать. Давай, давай, в темпе! Не вынуждай меня вышвырнуть тебя в чём есть, — не на шутку разозлился я.

Хотя было бы на что. На трёп этого безголосого силиконового чучела? Но слова о детях как-то неожиданно резанули.

«День, наверно, такой, — захлопнул я за ней дверь и отправился в душ. — Бляцкий сорокет. Словно за какой-то рубеж шагнул, разменяв пятый десяток».

После, стоя в халате у окна и запивая таблетку — голова так и не прошла — я смотрел на здание Галереи, что с мансардного этажа известного доходного дома просматривалось как на ладони.

«Арман-Галерея». Частный музей искусства. И этот, что напротив окон, у меня не один. Таких Галерей я открыл несколько, в разных городах мира. Наверно, надо гордиться. Построенные на собственные деньги, охраняемые покруче чем Форд-Нокс (хранилище золотых запасов США), в моих Галереях находились и ценности, пожалуй, покруче. Лучшие музеи мира доверяли мне, Арману Чекаеву, когда-то нищему детдомовскому парню, выставлять свои шедевры. Являл этому миру я и жемчужины частных коллекций. По секрету: не все они даже чужие.

Глава 3. Яна

— Будем проверять торт? — спросил владельца квартиры охранник в трубку.

Я не слышала, что ему ответили, но имя, что прозвучало, заставило меня нервно сглотнуть.

— Простите, Арман Чекаев? — едва слышно выдавила я.

Когда Татьяна Владимировна, дорогой известный и уважаемый адвокат, и по нелепой случайности моя мать, приказала отвезти подарок, я, во-первых, никак не ожидала, что ради такого дурацкого поручения меня, девочку на побегушках, курьера, будут так наряжать. Во-вторых, что это будет так близко — машина с водителем, везла меня не дольше пяти минут. А в-третьих… Нет, то, что это будет Арман Чекаев, я и в самом сказочном сне представить не могла.

Правда, сказки, как известно, бывают разные. И моя была неправильной.

Арман был младше моего отца на три года и был его лучшим другом. Где они познакомились и когда, понятия не имею, но как-то я нашла старые фотографии. Не на всех из них даже был отец, но везде был «Чека». Вот с них, этих старых фотографий всё и началось.

Худой долговязый подросток, выше своих сверстников, даже выше отца, тогда он ещё был улыбчивым парнем. В отличие от отца. Тот с детства смотрел волком. Ему и кличку дали «Зверь» за этот тяжёлый убийственный взгляд, который, я, по словам бабани, унаследовала.

Чека был другим. С пронзительно живым взглядом карих глаз. Одной удивлённо приподнятой бровью. Лысой головой. Шрамом на лбу, ближе к переносице, что, когда он был подростком, придавал ему отчаянность.

Я нашла эти фотографии в четырнадцать. Так что, можно сказать, мы с парнем на фото на тот момент были ровесниками. И я, замкнутая колючая девочка, что любому общению предпочитала одиночество, влюбилась без памяти в эти черты.

Сотни, тысячи раз их перерисовывала. Добавляя возраста. Гадая, каким он вырос. Наверно, только благодаря ему и научилась рисовать. И очень мечтала с ним познакомиться. Дружить. Представляла, как он приедет за мной и заберёт. Из этой нищеты и вечной нужды. Из этого холодного, неуютного, словно чужого мне города.

А вот бабушка ненавидела Армана всей своей простой деревенской душой.

— Это из-за него Андрюшеньку застрелили, — приговаривала она, плача. — Всё, всё из-за него.

И никакие доводы разума, что скорее уж отец друга втянул, ведь был старше, опытнее, злее, не помогали.

— Не плачь, бабань, — обнимала я её и сжимала кулаки. — Клянусь, я вырасту, найду того, кто стрелял в отца, и убью.

— Сиди, — гладила она меня по голове, — убьёт она. Никому никогда не говори, что ты его знаешь и откуда. Никому и никогда! И фотки этого Армана сожги. Тьху, имя-то какое поганое.

А мне имя безумно нравилось. Арман.

Я, конечно, посмотрела, что оно значит. Если верить всемогущему интернету, «у имени Арман существует несколько версий происхождения. Согласно одной из них, в переводе с немецкого языка значение имени Арман — «воин», «сильный мужчина». По второй версии, Арман – имя, которое с древнеперсидского языка буквально переводится как «мечта». Распространено среди французов, армян, персов, казахов».

Конечно, было в нём «неславянское», хоть я сильно сомневалась, что он армянин или казах. Но кто знает, что там намешано, раз его биография началась в детдоме.

Фотки я не сожгла, спрятала. И мне было решительно плевать на всё, когда я неожиданно увидела его по телевизору.

Взрослый, сильный, умный. В него такого я влюбилась ещё больше.

А когда на следующий год Чекаев приехал в наш город вместе с будущим губернатором в рамках предвыборной компании, я готова была душу дьяволу продать, лишь бы увидеть его вживую.

И, можно сказать, продала.

Меня пригласили на сцену как победителя какой-то дурацкой олимпиады, в которой я только ради этого и участвовала.

Из рук губернатора я получила грамоту. А Арман… Широкие накачанные плечи (в то время он явно проводил в спортзале не один час в день). Растущие в одну сторону, словно намеренно так уложенные, густые чёрные волосы. Наверно, персидский, а может, французский, не на раз ломанный выдающийся нос. И взгляд, что уже стал неулыбчивым, хоть и по-прежнему пронзительным, цепким, внимательным.

Я так волновалась, что больше ничего и не рассмотрела. А уж когда он меня слегка обнял, позируя для фото, чуть не упала в обморок. На эту ужасную, позорную фотку я до сих пор не смотрю.

Впрочем, потом я как-то к Чекаеву остыла. Не то, чтобы совсем охладела, но подростковую влюблённость переросла. И даже за ним не следила. Так, иногда замирала, увидев его по телевизору или в новостной строке. Где был он, известный меценат, богатейший человек страны. А где я…

А я, собственно, стояла у него под дверью. И дрожала как осиновый лист от волнения.

— Ого! — удивился он, открыв дверь, и я совсем стушевалась, не понимая к чему относилось это «ого». Он посторонился. — Ну, заходи!

Глава 4. Арман

И где только дядя Валера взял эту девчонку. Ведь и правда, зверёк. Такое не сыграешь.

— Что-то не так? — приподнял я бровь. — Хочешь оставить меня без подарка?

Что же происходит сейчас в этой чудной головёнке? Коленки от страха подгибаются, а смотрит так, аж мурашки по коже.

— Нет. Но я, — она нервно сглотнула, — девственница.

— Да я в курсе. Восемнадцать тебе есть? — я отошёл, чтобы камера, установленная в коридоре, сняла её лицо. А то мало ли, вдруг дядя Валера решил меня подставить.

— Есть, — она сцепила в замок трясущиеся руки.

— Ну вот и славно. Помаду сотри. Терпеть не могу помаду. И вот эти тряпки сними. А бельё оставь. Бельё я сниму сам.

Мне показалось, она рухнет по дороге, так странно она переставляла ноги, словно они заплетались. Но до спальни всё же дошла.

В принципе, понимаю. Согласилась. Видимо, бабки нужны, вряд ли заставили. Деньги взяла. Пришла. А всё равно страшно.

Но я от своего подарка отказываться не собираюсь. В конце концов, я её сюда насильно не тащил. Спросил, опять же. Шампанского налил для храбрости. Хотя пьяных баб не люблю. Но тут другой случай.

Я дал ей время раздеться. Но когда появился на пороге, она сидела на краешке матраса одетая, как была. Правда, без помады.

— Нет, так не пойдёт, — подхватил я ткань тонкой водолазки. — Руки!

Она послушно подняла их вверх, а потом прикрыла маленькую, спрятанную в такой же миниатюрный лифчик, грудь.

Чёрт, а ведь этот её настоящий страх только сильнее возбуждал.

Эта её неловкая поза. Скованность. Незнание что и как делать. И при этом отчаянная покорность, с которой она встала, когда я потянул её к себе. Развернул, чтобы расстегнуть юбку. И наклонившись к шее, вдохнул её запах.

Сладкая. И будоражила невыносимо.

Я коснулся пальцами позвонков, что выступали между острыми лопатками. Она вздрогнула.

А я думал, что не хочу спешить, но едва не кончил, когда, содрав с неё юбку и проклятые колготки, вжался подрагивающим членом в её задницу.

— Лучше расслабься. Я выебу тебя всё равно. Но будешь дёргаться, будет больнее, — запустил я пальцы в её трусики и чуть не кончил второй раз — так там было мокро.

Ах ты, коварная притворщица, ласкал я маленькую, теребя её влажные складочки, силой пробивая себе дорогу между её сжатых ног.

Ёбаный стыд, если я кончу девчонке на спину. Но я уже и забыл, когда кого-то хотел так. Когда меня аж потряхивало. Когда яйца ломило так, что, если я ей сейчас не присуну, они лопнут.

На расстёгивание её крошечного лифчика не стал тратить драгоценные секунды. Сорвал через голову. И бросив её спиной на кровать, стащил трусики.

И вдруг она сделала то, что я уже никак не ожидал. Стала отползать, пятиться от меня по кровати.

Всё же струсила.

— Пожалуйста! 

Глаза, наполненные слезами. Одна слезинка сорвалась и потекла по щеке. Но смотрела она туда, где угрожающе дыбился мой член.

Трусиха. И что мне сейчас сделать? Сесть и расплакаться рядом с тобой?

Поздно. Теперь я уже точно не остановлюсь.

— Ноги раздвинь! — рявкнул я. И рыдая в голос, она легла на спину, закрыла руками лицо и расставила ноги. — Ты что-нибудь пила? Таблетки? — навалился я сверху.

— Да, — кивнула она, плача. И я, потянувшись было за презервативом, отбросил его за ненадобностью. Ты подумай какой сервис. Всё предусмотрено.

Головка упёрлась как раз куда надо. Я поправил её рукой.

— Арман! Пожалуйста! — последний раз дёрнулась она. Попыталась сопротивляться. Свести ноги. Отползти.

— Повтори, — глядя в её заплаканное лицо, прохрипел я. — Моё имя.

— Арма.. А-А-А! — взвыла она, когда я ворвался в её тело. Резко. Жёстко.

Блядь! Сука! ДА!

И кончил в два толчка. Корчась в таких благословенных судорогах, улетая в таком диком оргазме, что никогда в жизни не испытывал.

Охуеть!

Я обмяк, привалив её всей тяжестью тела. И пребывая в неземном блаженстве, даже двигаться не хотел.

Хотя она плакала, теперь от боли. И пыталась избавиться от меня. И с себя тоже пыталась столкнуть.

Но куда там этой субтильной девочке. С острыми грудками торчком. С нежным пушком волос по всему телу. С аккуратным втянутым пупочком. С цыплячьими рёбрышками, проступающими сквозь тонкую кожу. Всё это к её силе, конечно, не имело никакого отношения. Всё это мне просто понравилось. А ещё как она выдохнула моё имя.

Я приподнялся на локтях. Рукой развернул её заплаканное лицо. Посмотрел на припухшие от слёз губы. И… не поцеловал.

Глава 5. Яна

— Ну и где ты вчера была? — Татьяна Владимировна остановилась перед столом на кухне, где я с аппетитом поглощала бутерброд с сыром.

Сначала я, конечно, съела очень полезный натуральный живой йогурт, как положено (она тщательно следила за моим питанием).  Но потом поняла, что не наелась, а потому самым наглым образом достала из холодильника сыр и масло. И теперь уминала бутерброды со сладким чаем за обе щёки.

Обычно я не лезла в похожий на космический корабль холодильник сама, стеснялась брать то, что мне не принадлежит, ела только то, что подавали. Не приучена. Жили мы с бабаней скромно, порой голодно. Но после вчерашнего…

Да много чего произошло вчера. И не столько в моём организме, сколько в душе.

Живот, кстати, почти не болел. И кровотечение прекратилось. Зато первый раз в этом доме я как-то безмятежно и глубоко выспалась, а потому с утра чувствовала себя прекрасно.

— Гуляла, — промычала я.

— Надо сначала прожевать, а потом уже отвечать, а не говорить с полным ртом.

— Угу, — отхлебнула я чай и засунула в рот остатки бутерброда. Странный сыр крошился и резался плохо, но в принципе оказался вкусным.

— Я между прочим, волновалась.

— Угу, — снова ответила я.

— Звоню водителю, он говорит, что ты его отпустила, потому что возвращаться недалеко. Сказала сама дойдёшь, — села она напротив. — Звоню тебе на сотовый, а он лежит дома.

Как же это похоже на мать. Сначала позвонить водителю, а потом только мне. Минимум контактов. Всё через третьи руки, через прислугу, редко что мне напрямую. 

Зато это снимало с неё все подозрения, что именно она отправила меня Чекаеву в качестве «живого подарка», как я сначала думала. А что приодела, так я же от её имени, должна соответствовать. 

Но я действительно гуляла. Не пошла сразу домой. Побродила по парку. Посидела у фонтана с подсветкой, что до сих пор работал, несмотря на осень. Поплакала, конечно, но скорее от обиды. Он даже имени моего не спросил. Попользовал и выставил. Но жаловаться некому, нечего и ныть.

А дома (странно называть эту золотую клетку «дом», но другого у меня всё равно нет) меня как будто никто и не ждал. Думала, мать прибежит, будет допрашивать. Но я всё время забываю, что она выше этого. Она даже из своей комнаты не вышла. Явилась, как обычно, к завтраку. Лично, по часам, принесла мне таблетки, что я послушно проглотила.

— Ты подарок передала? — задала она вопрос, который думаю, единственный её и волновал, но добиралась она к нему долго, аж через якобы материнские чувства.

— Да, — размешивала я сахар в кружке, издавая звук, от которого у Татьяны Владимировны обычно начинался нервный тик.

— И что он сказал?

— Спасибо, — пожала я плечами.

— Спасибо и всё? — сморщилась она и выхватила у меня из руки ложку.

— Без «всё». Просто «спасибо», — допила я, тоже намеренно громко хлюпнув.

— Не дерзи мне!

Она подскочила, словно хотела меня снова ударить, но не успела. Уборщица, что приходила каждое утро мыть офис, а также все туалеты и ванные в квартире, вызвала её в коридор.

— Вы просили, если я найду что-нибудь... — смущённо сжимала она руки в перчатках.

— Пармезан не едят с маслом, — бросила мать, выходя.

Я посмотрела на этикетку неизвестного мне сыра. А я ем! Пармезан он не пармезан.

— Ещё одна? — услышала я её повышенный и какой-то страдальческий голос. — Только не это!

Но поскольку со стола уже убрала и даже посуду помыла, вышла из кухни посмотреть, что же там случилось.

— Яна, это твоё? — со скорбью на лице, дрожащей рукой протянула она мою использованную прокладку. И вдруг заорала: — Я спрашиваю: это — твоё?

— Да, — смутилась я и совершенно растерялась.

— У тебя пошли месячные? Или начало кровить? — на неё страшно было смотреть.

— Танюш, что случилось? — почёсывая голый живот, вышел в коридор Артурчик.

— Нет, — испуганно глянула я на него, на безобразную окровавленную прокладку. — Меня… — не знала я как правильно сказать. Дефлорировали? Лишили невинности? Отымели?

— Изнасиловали?! — страшным шёпотом произнесла Татьяна Владимировна. И в ужасе повернулась к мужу. — Ты? Это ты сделал?

— Фу, убери это от меня, — шарахнулся он от прокладки, предъявленной ему в качестве улики. — Ничего я такого не делал.

— Это он? — развернулась она ко мне. — Отвечай!

Глава 6. Арман

Это пиздец! Это просто пиздец!

Я покрывался холодным потом у себя в кабинете, глядя на номер телефона на визитке адвоката Воскресенской Татьяны Владимировны.

Позвонить? И что я ей скажу? Спасибо за подарок. Чудесные часы, мне очень понравились, но больше понравилась ваша дочь. Да, я её, кстати, по ошибке трахнул. Жестковато. Принял за другую. Но это ведь не помешает нам начать сотрудничество, о котором вы намекнули в открытке.

Я откинулся в кресле, схватившись рукой за волосы. И хер с ней с этой мамашей, какой бы зубастой акулой она ни была. Если вдруг захочет перемолоть меня вместе с костями, у меня адвокаты постаршее. Дело не в ней.

Бедная девочка! С ней-то я за что так?

Кретин! Ведь чувствовал что-то не то. Ведь видел, как она напугана, как побледнела, увидев меня в халате. Как пила это чёртово шампанское, словно готовилась на эшафот.

Бля-я-ять! Я закрыл ладонями лицо, поставив локти на стол.

Вторую девчонку, в банте, я отослал. Перед дядей Валерой дипломатично извинился. Его номер «для деликатных вопросов» у меня был, хоть он и не определялся. Потом выгреб всё, что было в пакете с подарком, седея от ужаса. И что я, идиот, раньше в него не заглянул? Там и нашёл визитку этой Воскресенской.

К обеду служба безопасности нашла мне на неё основное, что смогла. Про дочь.

Но я всю ночь не спал. Ходил кругами по квартире. И глядя на постиранное полотенце, душу разъедало до слёз.

И что теперь делать? Как вымаливать прощение? Как вообще за это можно оправдаться?

Я встал и теперь расхаживал по кабинету.

— Арман Эмильевич, можно? — заглянул в дверь начальник службы безопасности.

— Да, Роман Валентинович, — кивнул я на кресло, а сам присел на край стола.

— В общем, они сейчас поехали в клинику репродукции.

— Куда? — не понял я.

— Ну, там её мать наблюдается у гинеколога. Я навёл справки, девушку тоже там до этого обследовали. Боюсь, что она повезла её на осмотр.

— Валентиныч, она совершеннолетняя и всё было по обоюдному согласию, прекрати, — рявкнул я. И снова покрылся холодным потом. Это из-за кровотечения? Что если оно не прекратилось? — Давай факты. Как она себя чувствует?

— Это я тебе скажу после осмотра.

— Это хоть хорошая клиника?

— Что-то я тебя не пойму, Арман, — прищурился он с подозрением.

Да, да, я рассказал ему не всё. Но о многом чёртов бывший опер догадался сам. Слишком о многом.

— Не надо меня понимать. Надо дать мне её личный телефон. И собрать всё, что можно, и на мать, и на девушку. Как, ты сказал, её зовут? — я поднял со стола лист.

— А ты сам не спросил? — усмехнулся он.

«Сука, заткнись!» — стиснул я зубы, делая вид, что занят листком.

Хотя всё, что там было написано уже выучил наизусть: родилась в январе, двадцать два года (чего по ней не скажешь). Жила в каком-то захолустье с бабкой (та скоро год как умерла). Закончила их захолустный Институт Культуры по специальности «Документоведение и архивоведение» (язык сломаешь). Приехала к матери два месяца назад.

— Нечаева Яна Андреевна? Почему у неё другая фамилия? — глянул я исподлобья.

— Мать третий раз замужем.

— Я понимаю. Но девичья у матери Легостаева. Потом она вышла замуж за Воскресенского. Потом за Иванова, но фамилию уже не меняла. И теперь её муж Ольшанский. А Нечаев кто?

— Видимо, отец, — пожал плечами безопасник. И, предвидя мою реакцию, тут же добавил: — Мы работаем над этим, Арман Эмильевич.

— Вот и работайте, — махнул я рукой, выпроваживая его. — Ольшанский, Ольшанский… А это случайно не тот Артур Ольшанский, который был женат на герцогине Хер-вышепчешь-фамилию, и которой было под девяносто лет?

— Он самый, — остановился в дверях Валентиныч. — Старушка немного оставила ему в наследство, там взбунтовались дети и внуки. А по европейскому законодательству…

— Да, я в курсе про их законодательство. Наследнички ему нос сломали, он жаловался. А я купил у этого идиота «какую-то детскую мазню» «кажется, Шагала» — дважды изобразил я кавычки и плаксивое лицо Артурчика, — единственное, что из подаренного бывшей жёнушкой-миллиардершей, ему отписали по закону. И этой «мазни» ему хватило на неплохую квартирку в центре.

Хотя на аукционе дадут больше раза в три. Но это когда я выставлю её на аукцион.

— Он ещё с родственничками судится. Кстати, так он и познакомился с  адвокатом Воскресенской.

— Как тесен мир, — хмыкнул я.

И хотел было попросить адрес клиники. Но нет, сегодня рано. Слишком рано. Я на взводе до сих пор, а это скверно. И девчонка пусть остынет.

Глава 7. Яна

— Ну, что я могу сказать, — врач велела мне слезть с кресла и одеваться за ширмой, а сама вышла к сидящей у её стола Татьяне Владимировне. — Да, следы сексуальной активности налицо. И я, конечно, не судмедэксперт, но, если говорить непредвзято, такие генитальные повреждения характерны как для изнасилования, так и для полового акта по обоюдному согласию. Да, разрыв девственной плевы глубокий, до основания. Так называемый «классический». По циферблату на цифре «6». Но повреждения влагалища незначительные, в рамках естественного полового акта. Ни синяков, ни кровоподтёков, ни других травм.

— Нарушение половой неприкосновенности, — бесстрастным голосом юриста ответила Воскресенская, — тоже правонарушение, называемое «растлением».

— Вам виднее, Татьяна Владимировна, — села на своё место гинеколог. — Но что крови было много, как сказала Яна, это уже особенность организма. Думаю, Яна лучше знает, что именно произошло. Но некоторые моменты я всё же хотела бы обсудить с ней наедине.

— У неё нет от меня секретов. Что ещё за моменты?

Я как раз вышла из-за ширмы, и она повернулась.

— Яна давно совершеннолетняя, — мягко возразила врач. — И если это изнасилование, то не мне объяснять вам процедуру.

— Да, нужно пойти в полицию, желательно с хорошим адвокатом, — мать обращалась ко мне. — Всё подробно рассказать следователю. Написать заявление. Следователь должен отправить тебя к судмедэксперту. Тому ещё раз всё подробно рассказать, раздеться полностью, наглядно показать всё, сдать материал для исследования. А дальше уже на основании экспертизы будет дано заключение: возбуждать или не возбуждать дело.

— Желательно это было сделать ещё вчера, если факт изнасилования был, — теперь ко мне повернулась и врач. Только в отличие от Татьяны Владимировны, что скорее запугивала процедурой, гинеколог советовала. — Но и сегодня ещё время не упущено, если поторопиться. Хорошо если сохранилась одежда с пятнами крови и не только. И уже после этого обязательно пройти профилактику венерических заболеваний и ВИЧ, если не было контрацепции, — посмотрела она на меня пристально. — Но об этом мы поговорим наедине.

— Так, Алла Константиновна, — заёрзала на стуле мать, глядя то на неё, то на меня, наоборот, словно окаменевшей на стуле, потому что слова «контрацепция» и «таблетки», про которые Чекаев спросил, вдруг связались у меня между собой. А пользовался ли он презервативом я не знаю. — Какие венерические заболевания? Я говорю вам точно, их нет и не может быть.

— Откуда же такая уверенность? — удивилась врач.

— О, господи, — теребила та сумочку, — потому что вы лично это подтвердили. Не думала, что это придётся говорить...  но это был мой муж.

— Вот как? — ещё сильнее удивилась врач.

— Да, но вас это не касается, — осадила её мать. — Давайте уже перейдём к более насущным вопросам. Завтра мы должны закончить приём таблеток. Произошедшее ведь не повлияет на процедуру? Прошу учесть, что в сложившихся обстоятельствах это очень важно. Ещё одной порции проверенной спермы у меня, возможно, не будет.

— Нет, нет, об этом не может быть и речи, — твёрдо заявила врач. — Такой стресс для организма. Повреждения. После первого полового акта я рекомендовала бы обязательно подлечиться и сдать повторно все анализы. Я не могу гарантировать…

— Что? Опять анализы? И опять всё сначала? Это сколько же времени будет упущено, — зашипела мать и зло повернулась ко мне. Обожгла, чуть не испепелила взглядом, и опять повернулась к врачу. — По-вашему, мы зря наращивали эндометрий?

— Простите, — вмешалась я. — Но я ничего не понимаю. О чём вообще этот разговор?

— Татьяна Владимировна, вы что до сих пор не сказали? — округлила глаза врач.

— Не сказала о чём? — я смотрела на их лица по очереди. И они мне очень… очень не нравились.

— Ну это уже, простите, ни в какие ворота, — поправив очки, встала врач.

— Ну-ка, сядь на место, — приказала мать таким тоном, что та послушалась. А мать, наоборот, встала. — Я плачу вашей клинике не за то, чтобы какая-то, — она смерила её презрительным взглядом, — в белом халате мне указывала. Не для того вытаскивала сына вашего главврача из передряги. За «спасибо», между прочим. Но вижу, подписанные в её кабинете договора для вас не указ. — Возвышалась она богиней правосудия над маленькой женщиной, примерно одного с ней возраста. — Или вам надоела ваша работа?

— Татьяна Владимировна, — часто, беспомощно моргала та под очками. — Суррогатной матерью в принципе не должна быть нерожавшая женщина. Но раз особых противопоказаний к этому нет, вы сами её нашли, и мы заключили трёхсторонний договор, — она испуганно глянула на меня, — то, конечно, мы проведём процедуру. Но не без согласия же девушки. А ваша дочь, похоже, находится в совершеннейшем неведении.

— Договор она подписала? Подписала. Остальное я уж как-нибудь решила бы с ней сама, после того как, — в гневе она повернулась ко мне. — Но ты, конечно, не могла всё не испортить.

Глава 8. Арман

— Арман Эмильевич, здравствуйте!

Стройная темноволосая красивая женщина процокала каблучками по ступеням крыльца и остановилась напротив меня.

— Простите, мы знакомы? — приподнял я одну бровь, но где-то там, в глубине души уже знал: да.

— Татьяна Владимировна Воскресенская, — протянула она руку.

— Очень приятно, — скупо пожал я её узкую ладонь. Всё происходило почти как в дурацкой картинке, что я себе недавно нарисовал. Только разговор шёл не по телефону, а вживую. — Это же вы прислали мне вчера подарок? Сладкое, простите, не ем. Но мои сотрудники сказали, что торт вкусный. А вот с часами угадали. Спасибо! Только напрасно вы так тратились.

— Что вы, что вы, мне доставило истинное удовольствие выбирать их в Швейцарии. И это скорее символ, напоминание о том, как быстротечно время, чем ценность. А вот девушка, что принесла вам подарки, действительно ценна и важна для меня.

Настолько важна и ценна, что ты, кукушка, вспомнила про неё только через двадцать лет?

— Дети, — улыбнулся я многозначительно. — Они так быстро растут. Понимаю.

— У вас есть дети? — делано удивилась она.

Ах, ты зубастая тварь! Натаскана, как хорошая ищейка. За словом в карман не лезет.

— Нет. Боюсь, что нет. Но, надеюсь, у меня ещё всё впереди, — тщательно растягивал я губы в улыбку. У меня аж щёки свело с непривычки. — Говорят, неплохой центр, — показал я на здание. — Как раз к слову о детях. Не порекомендуете?

— Вам — нет. Но порекомендую найти хорошего адвоката. С опытом ведения дел об изнасилованиях.

— Вы на что-то намекаете? — ни один мускул ни дрогнул у меня на лице, они так и застыли в каменной улыбке командора. — Или предупреждаете? Меня хотят изнасиловать? — я нарочито обернулся по сторонам. — А мне-то казалось, хорошего адвоката я нашёл в вашем лице.

— Очень хорошего, — она подтянула к себе мою голову за затылок, вцепившись в волосы, и шепнула в самое ухо. — Но за дочь я тебя лично и в особо жёсткой форме.

Она улыбнулась гаденько. Села в машину. И с силой хлопнула дверью.

Ну, перед девчонкой, значит, можно не разоряться, раз она уже всё так красочно расписала матери, что та клыки свои выпустила.

Только знаешь, что, сучка ты недотраханная, иди-ка ты клюй мозг своему очередному муженьку.

— Размечталась, — хмыкнул я вслед отъезжающей машине.

И уже хотел уходить, когда увидел… её.

Она метнулась в сторону, но я был быстрее. Кинулся наперерез.

— Подожди, — схватил. — Да подожди ты, не вырывайся! Честное слово, не девчонка, а зверёк. Дикий, испуганный.

— Пусти! — дёргалась она. А у меня какого-то чёрта сердце разгонялось как локомотив.

— Выслушаешь, отпущу. Это займёт не дольше минуты.

— Хорошо, — перестала сопротивляться она. А когда я убрал руки, достала телефон. — Твоя минута пошла.

Только что сказать? Вдруг растерял я все слова. Ведь знал, насколько любые оправдания прозвучат неубедительно и жалко, но не молчать же.

— Прости меня, — развёл я руками. — Во сколько я там уложился? В пару секунд?

— Ну, раз ты закончил, можно мне тоже вопрос?

— Да сколько угодно! — даже обрадовался я. Чёрт, странное чувство, словно я её где-то видел. Что-то такое знакомое.

— У меня только один, — она первый раз подняла на меня глаза, и я нервно сглотнул. Блядь, они зелёные. Они настолько зелёные, что в них хочется утопиться. — На тебе был презерватив?

— Что? — я даже не сказу расслышал вопрос. — Ты ведь сказала, что пьёшь таблетки.

— Ясно, — кивнула она, развернулась и пошла.

— Ясно что? — крикнул я ей вдогонку.

— Прости, но твоя минута истекла, — подняла она над головой телефон, не оборачиваясь.

А я стоял, глядя ей вслед, как идиот, как какой-то малолетний дебил с подростковыми заморочками и не мог оторвать глаз. И вдруг вспомнил, где я её видел, когда таким знакомым движением она натянула на голову капюшон.

Ну, конечно! И эти ботинки на толстой подошве. И бесформенная длинная толстовка. Это ведь она плакала в парке. Она огрызнулась, размазывая слёзы по щекам. Но я узнал её даже не по одежде. По своим ощущениям. Я снова почувствовал то же самое: острое, неконтролируемое желание её защитить. И похуй от кого или от чего.

А этот взгляд… Я поддёрнул рукав, чтобы глянуть на руку. Волосы до сих пор стояли дыбом.

Машина её матери, что так демонстративно отъехала, оказывается ждала её за поворотом. Девушка неловко забралась в салон, неуверенно хлопнула дверью, как человек, что очень редко пользуется автомобилем. И мне совсем не понравилось, как она при этом суетилась, словно боялась что-то сделать не так и получить нагоняй.

Глава 9. Яна

Три дня прошло с тех пор, как мы вернулись из клиники.

Три дня как я молчала и не выходила из своей комнаты. И только переворачивала страницы альбома, в котором рисовала целыми днями. Я всегда так, говорю редко, только по необходимости, не умею, а всё, что на душе, выплёскиваю на бумагу, а потом часто рву или сжигаю эти рисунки.

Три дня как Татьяна Владимировна развела такую бурную деятельность, что её бы как белку в колесо, и это колесо снабдило бы светом целый город.

С громким скандалом она выгнала Артурчика. Сначала наглядно продемонстрировала ему на огромном плоском телевизоре запись его «тренировки» с горничной (а она совсем неплохо знала своего мужа, раз именно там поставила камеру). Потом отхлестала по щекам брачным контрактом, согласно которому в случае «измены» он условно «с чем пришёл, от того и должен погибнуть (зачёркнуто) в том и должен уйти». А потом повышвыривала в подъезд пустые чемоданы, а следом его вещи. Разукрасила, на радость подглядывающей кухарке, яркими флагами его рубашек ступеньки и перила.

Но кухарка напрасно радовалась. Горничную, естественно, мать тоже уволила. И теперь агентство по найму прислуги сбилось с ног, разыскивая ей новую. А всю работу по дому мать взвалила на кухарку Агилю (так ей и надо!).

Особенно меня позабавило как на ночь глядя Агиля вдвоём с уборщицей Надей, вооружившись фонариками, рылись в мусорных баках, разыскивая мои злосчастные прокладки.

Окна моей комнаты выходят во двор. И я сбилась со счёта сколько выкинутых жильцами чёрных мешков с мусором им пришлось перетряхнуть, пока они нашли нужный. Но они нашли.

Что собиралась делать с этими «вещдоками» Татьяна Владимировна, мне было неизвестно. Я дала себе зарок больше никакие документы из её рук не подписывать. В полицию не идти. Ни на какие уговоры не поддаваться. Но как ни странно, она ничего и не просила.

Я с ней не разговаривала с того момента как села в машину, но она тоже не обмолвилась со мной ни словом. То ли поняла, что говорить я с ней всё равно не буду, то ли давала время остыть, то ли у неё был очередной план (а он у неё наверняка был), но обещанного в клинике разговора так и не случилось.

Молча по заведённому расписанию Татьяна Владимировна привозила на сервировочном столике в мою комнату еду. Сама лично забирала грязную посуду.

И сейчас, судя по времени, опять привезла ужин.

Я слышала, как она попрощалась с Агилёй. Значит, мы остались в квартире одни. Слышала её шаги, шуршание колёсиков тележки.

Она легонько постучалась. Но дверь открыла, как обычно, не дождавшись приглашения.

В тёмной комнате свет горел только у меня над головой. И я как обычно даже не подняла бы на мать глаза, но на столике, что она толкала перед собой стоял огромный торт с зажжёнными свечами.

— С Днём Рождения! — присела она на краешек моей постели.

— Что? Какого?.. У меня День рождения в январе, — уставилась я на неё, ничего не понимая.

— Знаю. Но раз уж ты только что закончила со своей молчанкой, может, поговорим?

— Нет, — снова опустила я глаза в блокнот. Принялась сосредоточенно выводить простым карандашом линии. Растирать мягкий грифель мизинцем, создавая тени.

— Хорошо. Ты тогда помолчи, а я тебе кое-что расскажу, — она пододвинула столик ближе к кровати. — На самом деле ты родилась не в январе, а сегодня. И зовут тебя не Яна Нечаева, а Ульяна Зверева.

Я замерла, хоть глаза на неё так и не подняла. Ульяна? И видимо, губы мои невольно искривились, потому что она хмыкнула.

— Да, твоему отцу тоже не нравилось это имя. Но я настояла. И он единственный раз уступил. Из нас двоих он был намного настойчивее и умел добиваться своего. Всегда. В итоге всё равно ведь вышло как хотел он, даже с твоим именем.

— Сейчас про него рассказать можно что угодно, — посмотрела я на неё, — ведь он всё равно не подтвердит и не опровергнет.

— Не веришь? — усмехнулась она. — Тогда вот, держи.

И прямо на мой рисунок она положила голубую бумагу с водяными знаками и гербовой печатью.

«Свидетельство о рождении», — прочитала я. И невольно заскользила дальше глазами. — Зверева Ульяна Андреевна. Родилась: сегодняшнее число, на год раньше моего. Место рождения: какое-то село Краснодарского края. Отец: Зверев Андрей Викторович. Мать: Легостаева Татьяна Владимировна. Место государственной регистрации: то же село.

— И что это доказывает? — вернула я ей бумагу.

— Это — ничего, — отложила она свидетельство в сторону. А из папки, что принесла, подала мне ещё один документ. — А вот это доказывает.

В этот раз это был анализ ДНК, согласно которого, я, Нечаева Яна Андреевна являюсь дочерью Легостаевой Татьяны Владимировны на 99,99998%.

— Жаль, — отдала я ей результаты анализа. — Я всё же надеялась, что ты не моя мать. Матери так не поступают.

— Много ты знаешь о том, как поступают матери, — глянула она на оплывающие тонкие свечи. — Видишь, как они стоят?

Глава 10. Арман

«Ну давай же, Зверёк! — уговаривал я телефон. — Ответь, девочка!»

Понятия не имею, что я ей скажу. Понятия не имею, зачем звоню.

Но я третий день места себе не нахожу. И никакие вековые леса, горные пики и альпийские луга без кенгуру меня не успокаивают. А с того момента как Валентиныч скинул мне её номер, я уже раз десять открыл телефон, пока всё же решился.

Я машинально чертил пальцем по шершавой плитке бортика бассейна и слушал длинные гудки. Долго, пока механический голос не сообщил, что «абонент не отвечает». Как будто я сам не понял. Но перезванивать не стал — вернулся Эбнер.

Невысокий, полноватый, мешковатый даже в купальных плавках, Эбнер был из тех людей, что словно всегда были пожилыми, но при этом не старились. Я знал его без малого лет восемнадцать, или чуть больше, и всегда он выглядел помятым, отёчным, будто с вечного бодуна, и обманчиво безобидным. Разве что тогда седины было меньше, а теперь он стал белый как лунь. Эдакий комиссар Мегрэ в исполнении Жана Гобена или Леонов в «Джентльменах удачи». Выпивоха-добряк, только с подозрительно пытливым взглядом. А ещё под неказистым фасадом скрывались феноменальная память и недюжинный умище. Мой главный консультант, учитель, крупнейший аукционный специалист и человек, благодаря авторитету и связям которого, я теперь имею этот бизнес и то, что имею.

— Это ты чего тут понарисовал? Сердечки? — поставил Вениамин Наумович поднос с графином и закусками на край бассейна, плюхнулся в термальную воду. Поднял волну, нырнув, пока я с недоумением рассматривал свои художества: и правда два сердечка, перекрывающие друг друга. И, потом только, пригладив мокрую седину, сел рядом со мной на кафельную скамью. — Жениться тебе пора, Арман.

— Ты же знаешь, я не могу, — сполз я по кафелю в воду по грудь, положил голову на бортик и уставился в нереально синее вечернее небо.

— Всё ты могёшь, просто дал себе какой-то дурацкий зарок, — разлил он по стаканам мутную малиновую жидкость, и один подал мне.

— Опять твой забродивший яблочный сок?

— Не забродивший сок, а мост. А это вообще штурм — перебродившее виноградное сусло. Ты, дружище, в Австрии, а это настоящие символы её осени. Скажи спасибо, что я тебя на фестиваль «Крестьянская осень» с коровами и сеном не потащил.

— Спасибо, — повёл я рукой, словно отбивал поясной поклон и подвинул под затылок полотенце. — Мне твоих деревенских забегаловок хватило.

— Забегаловка, — передразнил он. — Да что ты понимаешь в настоящем хойригере? Это, между прочим, традиционная австрийская таверна. И ты от вопроса-то не уходи. Что с тобой, Армаш? Что-то не нравится мне, как ты киснешь.

— Я не кисну, Вень. Просто день такой. У дочки Андрюхиной сегодня день рождения. Давай, не чокаясь, за её отца, — поднял я голову. И высосал его сладенькую медовушку большими глотками до дна.

Эбнер только пригубил и отставил стакан.

— Сколько ей уже?

— Двадцать три. И Андрюхи уже восемнадцать лет как нет, а этот козёл всё живёт и живёт. А у меня из-за него руки связаны. До сих пор.

— Но ты-то восемнадцать лет бобылём не из-за него, а потому что зарок дал, что не женишься, пока долг не отдашь. А если этот князь, будь он неладен, ещё двадцать лет проживёт?

— Не проживёт. Ему уже девяносто семь. Но сам знаешь, что пока он жив, дёргаться мне нельзя. Искать её слишком опасно. Если я найду, то и он найдёт.

— Да, знаю, чего ж не знаю. С такими людьми как Романов не шутят. Андрей был прав. И ты ему слово дал. Только кто же знал, что этот отпрыск императорского рода столько проживёт, что девчонка уже и выросла, и выучилась, и поди замуж вышла.

— Это неважно, — отмахнулся я. — Долг есть долг.

А вот что было важно, так обещание, данное Андрею, когда на нашем пути встал Николай Александрович Романов. И уж не знаю точно ли он князь императорской крови, известной каждому династии, я его родословную не проверял. Но совершенно точно, что он до сих пор теневая и ключевая фигура всего бизнеса, связанного с искусством. Серый кардинал. И мой злейший враг, встреча с которым восемнадцать лет назад стоила мне двух жизней: жены и лучшего друга. И ещё кучи условий, которые мы оба, заключив перемирие, до сих пор вынуждены соблюдать.

— Раз уж выдался у нас сегодня такой день памяти, — подлив мне штурма, спустился по грудь в горячую воду и Эбнер. Холодало. — Расскажи мне, Армаш, как вы с Андреем познакомились.

— Вень, ты же слышал. И не раз.

— А я ещё хочу послушать. Нравится она мне. Хорошая, солнечная история.

Конечно, солнечная. Дело-то было на Чёрном море.

— Ваш детский дом вывезли из дождливого серого Петербурга на лето в какой-то заброшенный пионерский лагерь, правильно я запомнил?

— Да, время было такое, всё ветшало, разваливалось. И нам, то ли мэр, то ли губернатор, кто там у них был тогда, с барского плеча поездку и организовал. А там… лето, фрукты, море. Кормили, как на убой. И персонал, не наш суровый детдомовский, а тётки все жалеющие нас, босонят, щедрые, радушные, — невольно улыбнулся я.

Глава 11. Яна

— Здравствуйте, это Яна Нечаева, — уверенно произнесла я, глядя на пустой двор-колодец в окно, хотя колени подгибались. Кто мог позвонить мне на этот номер, если не он? Но мало ли, вдруг какой-нибудь тупой «холодный обзвон». — Вы мне звонили.

— Привет, Яна Нечаева, — мягким баритоном ответил он. — Это Арман Чекаев.

Я схватилась за подоконник и сказать мне было нечего. Но ведь я и не должна? Это же он первый позвонил.

— Как ты себя чувствуешь? — Я закрыла глаза. А как я могу себя чувствовать? — Я понимаю, вопрос неуместный. Но клянусь, если я как-то могу… — он сглотнул, — нет, не исправить, но… искупить свою вину. — И я даже продолжить не успела, только открыла рот, как он сказал. — Блядь, какую херню я несу. Ян, я просто хочу тебя снова увидеть. Давай встретимся?

— Давай, — пожала я плечами, и сама от себя не ожидая такой смелости.

— Отлично! — Мне показалось, или он правда обрадовался? — Я сейчас в Австрии. Но завтра уже вернусь. Вечером ты будешь свободна?

— Да, — кивнула я.

Мысли путались. Скакали в голове словно мячики. Это что-нибудь значит? Я интересна ему или это просто чувство вины? Но он ведь уже извинился, и это «хочу видеть» тогда зачем? Чёрт, я ведь поверю всему, что он скажет. Я даже по телефону перед ним как кролик перед удавом.

— Тогда я заеду. В семь.

И хотела спросить: откуда ты знаешь где я живу? Но, к счастью, вовремя сообразила, что если он знает номер телефона, который я никому не говорила, то глупо спрашивать про адрес.

— Хорошо, — снова кивнула я. И это тоже было глупо, ведь он меня не видел. Но так уж выходило. И совсем не получалось сказать ему «нет».

— Тогда… до завтра?

— Да, — ответила я привычно коротко, но он словно ещё чего-то ждал и не отключался. И я добавила: — До завтра.

Мы помолчали, каждый со своей стороны трубки. Я не знала должна ли первой закончить разговор, а он словно тянул время.

— Только маме не говори, хорошо?

— Хорошо, Арман, — неожиданно сорвался у меня голос и его имя я скорее прошептала или прохрипела, чем сказала. Испуганно закрыла глаза. И, может быть, мне показалось, но он там словно застонал. Как тогда. И я в смятении отключилась.

У меня тряслись руки. Вспотели ладони. Сердце работало как пламенный мотор.

Для одного дня у меня было слишком много потрясений.

Я только час назад узнала, что на самом деле старше на три месяца. Что мать меня вовсе не бросила. Что она, девочка из далёкого северного города, того самого, где и я выросла, ходила на уроки с токсикозом, блевала в школьном туалете, терпела насмешки одноклассников, осуждение учителей, но не отказалась от меня. Это от неё отказались родители, выгнали из дома. И она беременная поехала в отцовское село.

Да, отец её изнасиловал. Он приехал с товарищем в её город на зимние каникулы, там на какой-то гулянке они на беду и встретились. Но никого и никогда она не любила сильнее, чем его. Его мать, моя бабаня, её приютила. И мать родила меня в их деревне, но школу не бросила, там и доучилась, получила аттестат, выкормила меня.

Но отец не вернулся. И на следующий год она поехала поступать в институт, чтобы быть рядом с ним.

— Только, оказалось, что здесь я ему не нужна. Да и вообще не нужна. Он стал такой чужой, злой, — плакала она. — Велел мне возвращаться, забыть его имя и никогда не вспоминать. Сколько слёз я тогда пролила, но была гордой, навязываться не стала. Потом его посадили. За какую-то глупость. Пьяную драку или подделку документов. А я, дура, всё помнила, как он мне обещал, когда ты родилась, что мы скоро разбогатеем, как будем жить красиво, дружно, счастливо. Только когда он загнул меня в ванной на той вечеринке и рот зажал рукой, чтобы не орала, он тоже много чего обещал. Что женится, например.

— Так и не женился? — уточнила я.

— И даже не предложил. А в институт я всё же поступила. Только кто же знал, — подлила она себе ещё виски, хотя была уже пьяна, — что я вернусь на пепелище, — она выпила одним глотком и налила ещё. — Что, когда я целовала твои крошечные пальчики, отправляясь с чемоданом на вокзал, это был последний раз, и больше я никогда тебя не увижу. Кто же знал, что это будет билет в один конец. Я — нет. И я училась как проклятая, чтобы у нас было это «красиво и счастливо», даже без него. Пахала как одержимая. Хваталась за любую работу, чтобы было на что жить самой и ещё вам отправляла. Голодала, ходила в обносках, но не отступила. Зубрила грёбаную латынь, заучивала наизусть чёртовы законы, долбила ненавистную юриспруденцию, потому что это был мой единственный шанс выбиться в люди. Кто же знал... какой ценой.

— Наш дом сгорел? — глянула я на красивый торт, но так к нему и не притронулась. Не лезло.

— До тла, — снова выпила мать и встала. — Андрея в итоге застрелили. И три свидетельства о смерти — вот всё, что у меня осталось от семьи, от любви и от будущего. Так что не говори мне, какая я мать. Я похоронила тебя. Я научилась с этим жить. А знаешь, как? — наклонилась она. — Это просто. Вырвала из груди сердце. Вот только обратно его уже туда не вложить, не впихнуть, не затолкать. Заросло, засохло, зарубцевалось за восемнадцать лет. И когда твоя бабка позвонила и сказала, что на самом деле вы живы. Я… — развела она руками, — не знала, как мне это принять. Но я приехала. Выслушала её покаянный рассказ, что тогда так было надо. Что так велел Андрей, чтобы спасти всех нас. Тебя, меня. А у неё рак, она умирает. Просила позаботиться о тебе. Только знаешь, меня это ещё больше ожесточило. Потому что больше я ведь забеременеть так и не смогла. Тяжёлые роды, необратимые последствия. Он не просто меня изнасиловал, он мне жизнь сломал. И не говори мне, что ты ни в чём не виновата. Знаю! Как знаю, что сейчас и ты меня не поймёшь, но может быть когда-нибудь, однажды…

Глава 12. Арман

Узкая улочка с односторонним движением, на которой располагались офис и квартира госпожи Воскресенской, была сплошь заставлена автомобилями.

Но когда я подъехал, Яна уже стояла возле решётки подворотни.

Она о чём-то оживлённо беседовала по телефону, когда машина припарковалась у микроавтобуса со спущенными колёсами, что стоял как реклама находящейся рядом кафешки.

Я не вышел. Прятался за тонированными стёклами. Не стал рисковать. Водитель открыл ей дверь. И она, всё ещё болтая, кивнула ему и села рядом на заднее сиденье.

— Спасибо, Алла Константиновна, я всё поняла. Да, обязательно перезвоню.

Такая деловая, строгая, она как никогда была сейчас похожа на мать.

Я рассчитывал до встречи с ней, как максимум, переговорить с Валентинычем. Как минимум, хотя бы костюм сменить на что-нибудь менее официальное. Но из-за погодных условий чартер задержали, и я, прямо с лётного поля в машину и сюда, успел только пару звонков по дороге сделать.

— Привет! — уперев локоть в колено, я повернулся к ней и пригладил бровь. Стыдно признаться, нервничал.

— Привет! — не поднимая глаза, ответила она.

Снова наглухо затянутая в чёрное, она положила на коленки маленькую сумочку, молодёжную, с белыми буквами, застёжкой стерженьком и спортивным ремнём, открыла и засунула в неё телефон.

Мне бы почувствовать себя старым рядом с ней, а я, наоборот, почему-то подумал, что будь мне сейчас двадцать пять, я сделал бы то же самое.

И протянул ей раскрытую ладонь.

Коснуться её хотелось невыносимо. Пусть хоть кончиками пальцев.

Именно моих кончиков пальцев она по очереди и коснулась своими, словно играла на пианино. В одну сторону, потом в обратную. Видимо, ладонь вложить побоялась, и проигнорировать меня не смогла. Нашла такой изящный выход.

А меня передёрнуло, аж тряхануло.

— Щекотно? — удивилась она.

Честно говоря, словно палец в задницу вставили. Как массаж простаты: гормоны влупили по шарам так, что я даже глаза на секунду закрыл. И ссать захотелось. От счастья.

Блядь! Я же хотел извиниться, покаяться, вести себя достойно и благородно. А перед глазами кровавое марево, и в башке одна мысль: хочу её.

Слава богу, ехать было не долго. И на выходе из машины в руках у меня оказалось пальто, которым я пах и прикрыл. И мысленно отхлестал себя по щекам: «Это всё чувство вины, Арман! Чувство вины! Уймись!»

— Галерея? — восторженно задрала она голову у входа.

Ну не домой же её тащить! И какое счастье, что я не выбрал, например, кино. Но кино хорошо для нищих студентов: и от холода есть где спрятаться, и подтискаться в темноте. Или для супружеских пар: когда уже всё друг о друге знаешь и приятно просто помолчать. Я же, наоборот, хотел с ней говорить. И привёз туда, где и сам чувствовал себя уютно.

— Неужели никогда не была? — сразила она меня наповал блеском в глазах и этим искренним восторгом, когда я пригласил её подняться по ступеням.

— Нет. Только в парке гуляла. А внутри — никогда. Но очень-очень хотела.

— Тогда добро пожаловать! — по-хозяйски распахнул я дверь.

И повёл по тем коридорам, где пока было закрыто для посетителей. К залам с совершенно новыми современными инсталляциями, что только готовились к открытию.

Но она неожиданно остановилась в коридоре у баннера, что извещал совершенно о другой выставке.

Этот зал с редкими жемчужинами частных коллекций, был полностью готов. Но мой директор по маркетингу сказал, что нельзя одновременно делать в городе две знаковых выставки. А в культурно-исторический музей привезли то ли неизвестного Саврасова, то ли Фриду Кало. Поэтому мы свою отложили.

Правда, владельцы уже предоставили нам свои бесценные шедевры, а мы — беспрецедентные меры защиты их полотнам.

Но она даже сглотнула, глядя на растяжку.

— Это же Серебрякова? — прошептала она. — «Спящая девочка»?

Честно говоря, я только знал, что картина скандальная. Всё же вид обнажённого детского тела, как по мне, даже для искусства — слишком. А там голая девочка лет десяти, хоть для рекламы её и разместили только по грудь. Но это ладно, что бы я в этом понимал. Но зато понимал, что картину несколько лет назад продали на Сотбис за четыре миллиона евро. При том, что купил её у несчастной тётки художницы российский посол США году в 1924-том всего за пятьсот долларов. И я за эту картину отвечаю своими гениталиями лично.

Но пока я всё это думал, Яна водила пальцем по фотопечати, кажется, совершенно забыв про меня, и, конечно, я дрогнул и сделал «звонок другу» на пульт охраны.

В общем пока там снимали всякие лазерные сетки, как в «Ларе Крофт», отпечатывали бронированные двери, как в банковском хранилище, и совершали ещё десять или пятнадцать сложных действий, о которых даже я не знал и для каждого из которых требовался свой человек, мы непринуждённо прогулялись до моего кабинета, где я бросил пальто, а потом вглубь здания, делая вид, что беседуем.

Глава 13. Яна

— Признаться, я ни черта не понимаю в искусстве, — Арман пригласил меня в зал, но словно вывел в другую реальность, дыру в пространстве, и мы оказались на берегу моря. — А вот такие глупости мне нравятся, — махал он руками, показывая, — пиратский корабль, по которому можно полазить. Шум волн, что можно послушать. Крики чаек. Песок. По нему можно пройтись босыми ногами. Разувайся, разувайся, не бойся, — скинул он свои туфли и носки, подавая пример.

— Холодный, — встала я босыми ступнями на песок.

— А здесь какой-то специальный агрегат распыляет морскую воду. Кажется, словно дует солёный ветер, — восторгался он как мальчишка, потянул и поставил меня перед собой. — Не очень похоже, конечно, но, если закрыть глаза…

— Не знаю, мне не с чем сравнить, — прикрыла я веки, подставив лицо мелким брызгам. — Но это классно.

— Точно классно? — развернул он меня к себе. — По тебе и не скажешь. Почему ты никогда не улыбаешься?

— А ты пытался меня рассмешить?

— Нет, этого я, увы, не умею, — хмуро сошлись его брови. — Я и сам, признаться, тот ещё весельчак. Но ведь был в твоей жизни хоть один счастливый момент?

— Был, — кивнула я. — Даже ноги подкашивались от счастья.

— Но ты, конечно, не расскажешь?

— Нет, — качнула я головой.

«Потому что он связан с тобой, Арман. Всё счастливое в моей жизни почему-то связано с тобой. А про тебя нельзя».

Он тяжело выдохнул, словно и не ждал ответа.

Странно, но он стоял так близко, а я ведь чувствовала себя уютно. Нет, хуже, я именно и чувствовала себя счастливой, хоть и не улыбалась. Вдыхала запах его тела, ощущала тепло, что от него исходило и хотела к нему прижаться. Но не к этому дорогому костюму. А к атласной коже, упругим мышцам, скользнуть рукой по красивому животу. Чёрт, я помнила его тело. Его обнажённое тело так, словно он и сейчас стоял предо мной голый.

Его руки, срывающие с меня одежду. Дрожь, что его сотрясала, когда он навалился на меня. И мне было не противно и не страшно это вспоминать. Наоборот.

Мне было приятно, когда он касался меня пальцами. Там. Этому невозможно было противиться. И невозможно об этом не думать, когда он стоял рядом.

— Ян, почему? Почему ты мне ничего не сказала, когда пришла? — похоже, он думал о том же самом. — Что ты просто принесла подарок? Что ты не девочка по вызову, которой заплатили, и которую я, между прочим, ждал. Я даже не понял, понимаешь, не понял, что нельзя.

— Прости, — опустила я голову. Как всегда, оказалась не в то время не в том месте.

— Да нет же, господи! — выдохнул он. — Это ты меня прости. Я пытаюсь тебе сказать, что я не дегенерат, не урод, не извращенец какой-нибудь. Я просто одинокий богатый пресыщенный всем взрослый мужик. Мудак, можно сказать и так. Что есть, то есть. Иногда я позволяю себе разные неправильные вещи: жёсткий секс, игрушки, продажных баб. Мы все себе иногда что-нибудь такое запретное и сладенькое позволяем. Посмотри на меня.

Я послушно подняла лицо.

— Ян, я не хотел быть груб. Но почему ты промолчала?

— Я обязана отвечать?

Почему-то кольнуло. Он ждал не меня. Хотел не меня. Зачем же я здесь?

— Нет, — обессиленно выдохнул он. — Конечно, ты не обязана. Будешь настоящий пиратский ром? Это тоже часть развлекательной программы.

— Я не пью. Но если ты будешь, — послушно пошла я туда, куда он показал.

— В ящике.

Дощатая крышка поддалась легко. Но ящик оказался на удивление глубоким и тёмным. Я встала на колени, наклонилась внутрь. Но там, на дне, не было никакого рома. Там лежала… роза.

— Она — живая? — обомлела я и достала ярко-алый цветок, совершенно сбитая с толку даже не тем, как она там оказалась. Но это было так… неожиданно. И романтично. Он… всё же ухаживал? За мной?

Я тронула лепестки. Понюхала, прикрыв от счастья глаза.

— Это тебе, — скромно улыбнулся Арман.

— Мне можно её взять? С собой? — И хотела пошутить: или это тоже часть программы? Но не успела.

— О, господи! — неожиданно психанул он. — Ты с какой-то другой планеты что ли? Или строишь из себя полную дуру? Да что с тобой не так? Хочешь сказать, что такие бабы ещё бывают? У которых в глазах слёзы от вида розы? — Он резко выдохнул. И так же стремительно подошёл. — Ты серьёзно, Ян? Можно ли тебе её взять? — он выхватил розу у меня из руки, переломил и отшвырнул.

— Зачем ты так? — встала я, ничего не понимая. И что только что было счастьем, словно полоснуло по живому.

— Зачем? — его прямо трясло от гнева. — Затем, что это просто срезанный цветок. Просто цветок. Он через день всё равно погибнет, завянет. Это всё хуйня, понимаешь. Деньги, подарки, цветы. Хочешь я куплю тебе ведро, пять, двадцать вёдер? Все цветы в этом городе? Хочешь?