Две судьбы. Часть 2. Развод – это… не всегда верно!

Развод. Неприятное слово, вызывающее негативные эмоции. Рисуются картинки несостоявшихся пар, когда-то любивших друг друга, обещавших своим половинкам вечное счастье и луну с неба. Кто-то спокойно меняет свою жизнь, имея в проекте новую, а кто-то воспринимает, как трагедию, крах своих жизненных принципов. В любом случае статистика неумолима, редкостью этот процесс не назовёшь. Вот и меня не минула чаша сия. И потянуло мою душеньку в Питер, Санкт-Петербург, самый красивый город планеты Земля. И смотрю я на развод мостов над Невой, оставляя значение этого слова только в этом контексте, а в другом – топлю в речной воде. Развод мостов, разводы при мытье полов или окон, в армии есть развод, например, перед дежурством. Что ещё? Да, развод, как мошенничество. Развод скота особой породы тоже имеет место быть. И развод зубцов пилы. Что ещё? Не помню больше. Русский язык богат на всякие подобные штучки, иностранцу, изучающему наш «могучий», бывает очень сложно.

– «Развод – это сильнейшее эмоциональное и психическое потрясение, которое не проходит для супругов бесследно», – вещала моя любимая подружка и, по совместительству, дружка на моей свадьбе. – Но я бы тебе порекомендовала взять на вооружение другую крылатую фразу: «Развод – это всегда начало чего-то нового». Ты всё сделала правильно. Нельзя жить во вранье и тихо ненавидеть друг друга во имя каких-то благородных целей, последствия могут быть очень печальными. Уже даже мне осточертела эта ваша «любовь», одному можно всё, а другой – только дочка, каша и секс по понедельникам.

Конечно, Наташка права. И вот я здесь, вернее то, что осталось от меня после семи лет брака, такого желанного, такого счастливого, такого «здоровского» первые годы и такого горького впоследствии, принёсшего предательство, кучу обид и, главное, унёсшего веру, надежду и любовь. Хотя с последним дело обстояло очень плачевно, ненависть не желала селиться в моём сердце, которое хранило образы славного мальчишки, моего бывшего мужа Ромки.

Он учился в одиннадцатом, а я, Валерия Трофимова, в девятом. Но в том году выпускной сделали общим, и, напрыгавшись и нахохотавшись, выпускники расположились на палубах речного кораблика, собираясь встречать рассвет. Становилось прохладно, мальчишки, следуя стадному чувству, один за другим стягивали свои пиджаки и согревали ими девчонок. Джентльмены. Несколько парочек уединились, рассвет их не интересовал. В том числе, и Роман Трошин со своей одноклассницей Ириной. А я, дура набитая, отказавшись от пиджака надоевшего ухажёра Сергея, гитариста и весельчака, решила немного погреться внутри, пока не взошло солнце. И увидела… Ирка охала и ахала в руках своего одноклассника, оголённое место, где должна была быть грудь, обозначалось небольшой ареолой и торчащими бугорками, и он по очереди засасывал их своим ярким ртом. Если бы не это обстоятельство, то грудь у девушки найти было бы проблематично. Мне стало и неудобно, и смешно одновременно. Красавец, мастер спорта по плаванию, чем очень гордился; будущий курсант, никто и не сомневался; и доска, два соска, Ирочка-дырочка. Они не смотрели по сторонам, им было параллельно, Ромка уже полез к ней под платье, усадил на стол и пристроился между ног. Неужели, прямо здесь? Я ужаснулась и с брезгливым чувством выскочила под рассвет. И тут же забыла о них…

Завораживающее зрелище… Особенно, с воды, когда первый луч прорезает ещё серое небо и тут же отражается на водной глади, рассыпавшись звёздочками, а потом второй, третий и, наконец, показывается яркая верхушка солнечного диска, освещая пушистым белым, тёплым жёлтым и знойным оранжевым всё, попадающее под эти лучи. Природа умеет творить и дарить волшебство! Все затихли, гитары замолкли, и птички только-только начали выводить свои рулады.

Я стояла почти на самом носу, вцепившись в поручни. Сергей рядом, обняв свою гитару, как девушку, что-то шепча себе под нос. Меня передёргивало от прохладного ветерка, мурашки ползли по коже, рассветное солнышко не грело, но обещало поторопиться с этим. Кто-то, всё-таки, накинул на мои плечи свой лапсердак, притянув к себе поближе. Я даже не повернулась, просто кивнула головой, мол, спасибо, уверенная, что это Серёжка.

– Красота! Ради этого можно и встать пораньше, и перед рыбалкой, например, набраться позитива на весь день. – За спиной стоял Роман, он всё ещё обнимал меня, прижимая к себе спиной, как будто я – его девушка.

– Уважаемый рыбак, вы ничего не перепутали? – Вывернувшись из его рук, возмутилась я. – Не ту рыбку поймали, ваша поменьше будет. Ты чего, Роман Батькович, сбился с курса? Помочь?

– А подглядывать нехорошо, Лерка!

– А вы и не прятались, хотя заняли место общего пользования. Надо было табличку повесить «Не беспокоить, мы…» Ну, ты знаешь. Да забери уже свой пиджак, от него Иркой пахнет. – Я поразилась, ведь была уверена, что меня они, уж точно, не заметили.

– А ты ревнуешь? Так мне не жалко, могу и тебя поцеловать. – И впился в мой рот, больно прикусывая, пытаясь раздвинуть губы.

Еле оторвавшись, я замахнулась, но Ромка поймал руку и сильно сжал, пытаясь притянуть меня обратно. Я начала плеваться, вспомнив, что он совсем недавно делал этим же ртом с другой дамой. Нашарила бутылку воды, стала промывать себе рот и фыркать, как морж, выплёвывая содержимое куда попало.

– Тебе так неприятно? Ты от меня, как от прокажённого.

– Я тебе не Ирочка, в очередь не становилась. И нечего меня после всяких там целовать, чёрт подери. Противно.

– Я понял. В следующий раз прополощу рот хлоркой, потом перекисью, нажрусь мяты и чего ты любишь? Вот этим тоже.

– Держись от меня подальше вместе с мятой, а то тебе и хлорка не поможет, узурпатор. Всё настроение испортил. Серёжка, отомри уже, поиграй что-нибудь остро-лирическое, душа просит. – Я уже не смотрела в сторону Трошина, кое-как освободив руку, на которой остались бардовые пятна, превратившиеся позже в синяки.

Ну, и чем не предупреждение держаться подальше от Трошина? Первое…

Зимой, получив от отца домашний арест на новогодние каникулы за появившиеся тройки, а, главное двойку по поведению, я находилась в состоянии, близком к обморочному. Небо в клеточку, а на воле столько дел, к которым я имею непосредственное отношение. И, если их не доделать, новогодний вечер окажется под угрозой, детский утренник, задуманный под Рождество, просто не состоится, а поздравление учителям пройдёт в обычной форме, потому что я ещё не придумала, как это сделать более оригинально. Но никакие уговоры, помощь мамы, друзей, даже классной, не помогли. Я жутко подводила своих одноклассников, да и школу, вообще. Правда, наша компашка, распоясавшаяся до неузнаваемости, и так «опозорила на весь свет замечательный экспериментальный лицей». Директриса пережила шок, узнав, что пятеро неплохих ребят, крепких хорошистов и общественников, в одночасье оставили весь район без света. Наши пацаны перепутали тумблер, отвечающий только за школу, с жилищным, подающим свет в дома. Правда, быстро всё исправили, но попались. Мы с Наташкой стояли на шухере, и могли бы сто раз удрать. Но русские своих не бросают, и вся наша дружная банда оказалась в кабинете директора. Спасибо, что не в кутузке, а то бы меня отлучили от белого света навсегда. До этого предупреждали, просили не шкодить, обещали страшные наказания. Но мы, объявив бойкот нашей химичке, отступать не собирались. Дело в том, что из двух десятых классов многие мечтали поступить в медицинский институт. Конечно, им нужны были углублённые знания по химии, чего она им дать не могла, имея за плечами специализацию фармацевта. Зоя Алексеевна преподавала по учебнику, и то, бывало, узко и непонятно. Мальчишки добились факультативных занятий, где она уже окончательно потерялась, как педагог. И при этом позиционировала себя великим специалистом, намекая на платные уроки, что было уже верхом наглости. Но директрисе заменить её оказалось не кем, химию преподавать никто не хотел. В нашем городе только два института и одно военное училище, а остальное образование либо в Москве, куда и собирались наши будущие медики, либо в филиалах заочно. И тогда мы придумали новый ход и обратились к преподавателям технологического с просьбой найти пацанам, «заражённым медициной», куратора. И таким образом, репутация нашей Зойки-Зазнайки упала до минусовых показателей. И она объявила нам войну. Но мы не сдавались. В послужном списке мстителей был и взрыв химической лаборатории, после которого ничего не пострадало, так он был продуман и исполнен нашими химиками; и сорванные уроки и контрольные, и просто споры, в которых рождалась истина, наша правда. Ну, а когда она перепутала реактивы, которые даже по цвету нельзя было не угадать, уже и самые последние двоечники подписали бумагу с требованием «оградить от происков учителя химии, действия которой угрожают их здоровью». В результате, полугодие мы закончили с трояками по ненавистному предмету, так ничего и не доказав.

К сожалению, сыграло свою роль устоявшееся мнение, что учитель всегда прав. Забегая вперёд, скажу, что Зоя Алексеевна была уволена за профнепригодность, как раз к Восьмому марта. Вот такой получила подарочек. Потом работала в аптеке, где и должна была трудиться сразу, не экспериментируя столько лет на детях. А в нашу школу пришёл тот самый куратор, которого мы нашли в институте. Ему очень импонировала целеустремлённость и жажда знаний наших мальчишек. Из семи претендентов пятеро поступили сразу, а двое на следующий год. И именно их них, второгодников, выросли доктор медицинских наук, основатель собственной клиники глазных болезней, и администратор от медицины, создавший фирму, снабжающую медучреждения всем необходимым. И он же является учредителем фонда помощи неимущим гражданам, страдающим от сложных заболеваний. Честь и хвала ему! Имеем своего гинеколога, но стесняемся обращаться лично к нему, и он нас отправляет к своим коллегам. Есть кардиолог, два хирурга и детский доктор, очень любимый детьми и уважаемый их родителями. Он, Ваня Петров, учился лучше всех, ещё в ординатуре стал работать над кандидатской, вести приёмы в городской поликлинике, получая опыт «из первых рук», так сказать. Но случилась трагедия, которая поломала планы талантливому врачу и честному человеку. Именно его добросердечное признание в том, что он не видел, как из кустов вышла старушка, попавшая ему под колёса, и стоило нашему Айболиту свободы. Его жена, Александра, не опустила руки, провела своё расследование. Мы помогали, чем могли. И через три года его оправдали, доказав, что пожилая, плохо видящая женщина действительно вышла из кустов на трассе в неположенном месте. Сделать что-либо не представлялось возможным, она просто упала под машину. И умерла от сильнейшего сердечного приступа, а не от травм, несовместимых с жизнью, как неправильно установили раньше. Эта история сильно нашумела, наш гений получил совершенно ненужную популярность, сыгравшую с ним злую шутку: он с трудом закончил ординатуру, ему отказали в защите учёной степени, и его никуда не брали на работу. Пришлось возвращаться в родной город лечить детей, за что город, по сей день, очень благодарен ему за каждодневный, самоотверженный труд врача с большой буквы, доктора, вытаскивающего очень тяжёлых и почти безнадёжных детей. Мамочки молятся на него, а мы – очень любим и радуемся встречам, посиделкам, совместным праздникам с его семьёй, с Санькой и Ванькой. У них трое сыновей и две дочки, причём, младшая – Валерия, моя крестница и любимица. А сам Петров любит повторять: «Ничего не бывает просто так, ребята! Я многое понял за эти три года, многое переосмыслил. И главное, у меня есть семья, любимая работа, надёжные друзья, и укрепилась вера в лучшее будущее человечества».

А я всё обдумывала, как появиться в школе хоть на пол часика. Мы с мамой и её подругой тётей Тамарой, между прочим, заслуженной учительницей Российской федерации, разработали моё отлучение из дома. Отец с утра предупредил, что не придёт на обед. Обычно, если он находился в городе, с часа до трёх имел перерыв. Да и заскочить домой мог в любую минуту, не разгуляешься. И вот сегодня появилась возможность помочь, наконец, хотя бы с поздравлениями учителей. Почему-то, именно эту часть новогодних приготовлений никто не хотел брать на себя.

Поднадзорная Трофимова выскользнула из дома и стала пробираться огородами, стараясь не попасть никому на глаза. В одном месте намело по самые гланды и пришлось обходить, чтобы перелезть через забор. Прутья ограды звенели от мороза, варежки проскальзывали вниз, зацепиться не удавалось. Придётся топать по проторенной дорожке, а так не хочется ни с кем встречаться, миссия же у меня тайная!

– Для тебя дороги не имеют значения. И то, что умный в гору не пойдёт, тоже не про тебя. – За спиной нарисовался Роман Трошин собственной персоной. – Помочь?

– Я сама.

– Ну, конечно, я просто так спросил. Ну, вперёд!

– А ты посмотришь, да?

– Угу.

Между колоннами и заборными щитами торчали крепёжные болты. Вот по ним я и отправилась покорять высоту. В пуховике было очень неудобно, я боялась порвать его и пристраивала ноги очень аккуратно. И уже перелезла на другую сторону, когда поняла, что зацепилась за уголок и рискую не просто свалиться, но и испортить вещь. Нога никак не доставала до следующего болта, а держаться руками становилось всё сложнее и сложнее. Караул! Движение сзади, руки, приподнимающие меня над забором, рюкзак летит в снег, мои ноги высвобождаются и вот, мы валяемся в сугробе: я на Ромке, сильно зацепившись щекой за обшлага его шинели, колючей и твёрдой, как наст ранней весной.

– Ты обалдел? Кто тебя просил? – Я никак не могла встать, зажатая в замок руками курсанта. – Без тебя бы справилась.

Кое-как развернулась, всё ещё находясь в его объятиях, и испугалась. Он улыбался, а изо рта струйкой стекала кровь. И снег уже покраснел. Снег, надо холодное.

– Ромка, тебе больно? Тебя что-нибудь беспокоит? Ты слышишь меня? Да ответь же, или я скорую вызову.

Он уселся, мотнул головой. Щёгольская фуражка, зимой, ну совсем дурак, отлетела в сторону, волосы цвета спелой пшеницы запорошило снегом, а глаза, серо голубые, в прожилках, как разбитое стекло, уставились на меня в упор.

– Ты очень красивая, Лерочка! – Он явно любовался мной, разглядывал, как будто первый раз видит. – За полгода изменилась, заметно повзрослела, даже немного подросла. И похудела. Зачем?

Я растерялась окончательно, сидя на нём, как на коне, его руки переползли мне на талию.

– Так, точно крыша поехала. Отпусти меня уже. И вставай, не лето красное.

– Да, но я бы с большим удовольствием продлил наше рандеву.

Я стала стряхивать с его головы снег, достала платочек, набрала в него льда и приложила к губе. Он поморщился.

– У тебя щека горит, ты ударилась? Тебе тоже нужен холод.

– Да нет, это я ободралась о твою шинель, ничего страшного. Ну, вставай, мне уже холодно. Надо в медкабинет, к Юлии Александровне, обеззаразить твою ранку. Пошли. Если что, ключи при мне, она доверяет своим сандружинницам. Мы в этом году, в сентябре, выиграли соревнования как раз по оказанию первой помощи. Так что ты в надёжных руках.

Мне повезло, нас никто не видел, около школы и внутри было пустынно. Школьной медсестры на месте мы тоже не нашли, и я обработала всё сама, прихватив ещё и ухо, и поцарапанную щеку Романа.

– Я искал тебя, почти сразу после выпускного, хотел извиниться. Но ты уехала, а потом и я, в военный лагерь для поступающих. Ты прости, Лерка, я немного перебрал там, на корабле, и вёл себя безобразно. И эта Ирка…

– Стоп! Вот про «эту» мне вообще не интересно. Всё, ты свободен, заражение крови тебе не грозит. А у меня забот – полон рот.

– Давай я тебе помогу, у меня на сегодня все дела уже переделаны. Да и послушать хотелось бы, от кого ты прячешься?

Я, вдруг, подумала, а почему бы и нет. Новогодний вечер завтра, времени катастрофически мало, помощники что-то не торопятся, учителей вообще нет.

– А давай. Пойдём в столовую, она ещё работает, чайку заодно попьём, а то я никак не согреюсь.

И мы за пару часов всё нарисовали, подписали адреса, выбрали подарки, которые завтра должны будут купить мои одноклассники. Получилось очень даже…

– Ты так и не сказала, от кого ты бегаешь?

И я рассказала всё этому парню, весёлому, доброму, совестливому, вишь, повинился он, и, к тому же, красиво рисующему и обладающему большой фантазией. Он меня ещё и чаем напоил, и плюшками накормил, и домой проводил.

– Можно тебя в щёчку поцеловать? Быстрее заживёт. – И, не ожидая ответа, поцеловал в губы, очень осторожно, чуть прикоснулся. Но я почувствовала привкус и крови и йода. И вспомнила о мяте и о чём-то ещё, что я люблю. – Всё, пока, Валерия Трофимова, умная и красивая девочка-мечта. – И чмокнул в ободранную щеку.

И ушёл. Я не успела ни среагировать, ни дать отпор. Потом мы виделись на встрече выпускников в феврале. Он много танцевал с Иркой и с кем-то ещё, зажимался по углам, хохотал, находился в превосходном настроении и великолепном расположении духа. А я ушла, мне было неинтересно и даже противно, когда он смотрел в мою сторону, ухмыляясь и, при этом, обнимал за талию очередную девчонку.

Чем не второе предупреждение?

Я уехала на всё лето в Крым, а потом в Москву, нужно было поступить на подготовительные курсы. Впереди последний год учёбы в школе, надо готовиться к взрослой жизни, как говорила мама. По настоянию родителей Лерочку ждал строительный институт. И только туда меня отпускали из нашего города. Папа даже собирался снять комнату, переселив на некоторое время и маму, пока я освоюсь. А мне хотелось заниматься моделированием, шитьём, вязанием. Я любила рисовать, придумывать, организовывать выставки, показы, одевать кукол, делать руками всякие поделки и внедрять в жизнь подсмотренные дизайнерские проекты, не умея, пока, проектировать сама. И мы решили с мамой, что учиться я буду по папиной линии, но найду возможность заниматься и любимым делом, и обучаться этому. Слава богу, всяких курсов, развивающих программ и заочных форм обучения в столице было предостаточно. На том и порешили, а время покажет.

Москва закружила сразу. Поступив, я поняла, что учиться несложно, но уж первые два года точно. И пока мамочка кормила, стирала, убирала, я умудрилась закончить два первых курса за год. Папа был в восторге. Тем более что курсом старше училась моя подружка Наташка и сын его коллеги, Виктор Пичугин, с которым мы были в очень хороших, дружеских отношениях. Он тоже обрадовался, что мы теперь будем вместе грызть гранит науки. Да и мама успокоилась, поселив Наташку со мной. Вот так и получилось, что к третьему курсу мне исполнилось только-только восемнадцать, Наталье – почти двадцать, а Виктору – двадцать один. Он и рассказал, вспоминая наших общих друзей и знакомых, что Роман Трошин учится в космической академии, здесь, в Москве, а не в нашем родном военном училище. А я и не знала, ничего не знала о нём. А он был уже на четвёртом курсе, старшиной, пользовался успехом у женщин и готовился к службе в престижном подразделении нашей родной армии.

– Вон кто-то с горочки спустился, – вдруг пропела Наташка, глядя в окно.

Мы пришли с занятий, вечер оказался совершенно свободным, что для меня было царским подарком. Ведь Лерочка училась ещё и на заочном отделении в институте лёгкой промышленности, куда меня взяли тоже сразу на третий курс, так сказать, авансом. Я предполагала закончить следующие два тоже за год, спецпредметы начнутся только в конце четвёртого, а общие совсем не сложные во втором учебном заведении. Но всё требовало времени, а его у меня не было, не хватало катастрофически. Спасибо Наташке, она взяла на себя все бытовые проблемы. Но очень сетовала, что питаюсь я плохо, гастрит не за горами. И постоянно ставила ультиматумы: «Не поешь, не пойдёшь». Да я и сама стала замечать круги под глазами, серый цвет лица, сползающие джинсы, ввалившиеся щёки. На воздухе совсем не бывала, спорт забросила, даже фрукты, любимые, и те не часто ела. И решила делать хотя бы один выходной, высыпаться, бегать или ходить в бассейн, на худой конец, заниматься дома. Что я сейчас и делала, чтобы уже не осталось никаких препятствий для отдыха.

– Куда спустился? Ты о чём?

– Не о чём, а о ком. На нём погоны золотые… – продолжала она.

Звонок в дверь прозвучал, когда я зашла в душ. Весёлые возгласы, звонкие чмоки, стук посуды, хохот. Да кто там? Мне так хотелось полежать в тёплой ванне, расслабиться, послушать музыку. Да, чёрт с ними, Наташке весело, и ладно, а я понежусь. Напустила в воду кучу пены, улеглась и закрыла глаза, совершенно упустив из вида, что дверь у нас не закрывается. Минут через десять я уже дремала, ни о чём не думая. Дуновение, небольшой сквознячок заставил разлепить глаза, и я увидела обалдевшие глаза Трошина и не сразу поняла, что моя грудь возвышается над пеной, смотрите – не хочу… И сотворила чудо из чудес: почему-то выскочила из ванны, собираясь удрать, или убить его, или что я хотела, представ пред ним во всей своей обнажённой красе? Опомнившись, схватила полотенце и выдворила гостя восвояси. А сама уселась на край ванны, а потом и свалилась туда прямо с головой и макияжем. Ни за что не выйду!

Влетела Наташка.

– Руся, – так звала меня только она, от Леруся, Леруська, тогда я была Руська. Ей нравилось созвучие с русской, с Русью. – Он не хотел. Вода уже не лилась, тишина, а ты не выходишь. Мы подождали немного и заволновались. Я ж и подумать не могла, что ты при гостях полезешь в ванну, Руська. Ну, прости его, он сам расстроился, что опять сглупил перед тобой. Одевайся, подкрасься и к нам. Мальчишки такой торт принесли, закачаешься.

– Ты развлекайся, Наташ, я не пойду. Не пойду. Всё. Я ещё немного понежусь, с пол часика.

Через минуту хлопнула дверь, Витька с возмущением вещал о человечности и об умении прощать, Наташка что-то возражала. А у меня слёзы застили белый свет, я совсем растерялась от полученного шока, от стыда, от своей непонятной реакции. И эти глаза, такие потерянные, а потом восхищённые, явно, не желающие оторваться от моего бесстыдного тела, стояли передо мной, как укор, как наказание за мою «принципиальность». Конечно, Рома должен был постучать, но в наушниках не слышно. Может, и стучал. И потом, я и сама довершила «сцену разврата». Господи, глупость какая, нелепица. Когда уже и Витька уйдёт? Кажется, у них с Натальей что-то складывается. Точно, высушусь и пойду гулять, оставлю их одних. Так и сделала.

В голову лезли странные мысли. Мне нравится Рома? Ведь никого за это время я не подпустила к себе ближе, чем за ручку подержаться. Да и то, когда скользко было, когда в горы лазили и когда Витька согревал мои руки. По-дружески. И снится мне только он, особенно тот его маленький поцелуйчик, ничего не значащий для него. Может, мой герой на подходе, и я его просто ещё не встретила? И за неимением лучшего зациклилась на Трошине? Но почему тогда так растревожило его появление? Почему болит сердце, почему так хочется утонуть в этих грустных глазах, когда они серые, или голубых, когда весело и радостно у Ромки на душе? Почему при упоминании имени Роман, Рома, Ромка у меня учащается пульс, кровь бьёт в виски, хочется плакать. Потому что я запретила себе даже на йоту надеяться на что-то, связанное с ним. Мы в Москве, он сам по себе, я – сама по себе, ничего друг о друге не знаем, не интересуемся, пусть так и продолжается. Но ведь Ромка пришёл сегодня. Зачем? Просто повидаться? Повспоминать? Пообщаться? Наверное, да. И хватит об этом.

Я зашла в наше с Наташкой любимое кафе, вспомнив, что ничего не ела. Большая кружка латте и круассан меня спасут. Боже, я не взяла сумку, а деньги там. В животе заурчало от возмущения на бестолковые мозги. Но девушка-бармен, заметившая моё замешательство, поняла, в чём дело, и предложила заказ в долг, до завтра. Она нас с Наташкой запомнила, поэтому и доверяла, больно вид у нас порядочный. Я уселась за маленький столик, обхватила руками чашку. Странно, ещё не холодно, а у меня руки и ноги были ледяные. Нужно расслабиться, как учили нас на курсах выживания: нельзя ни в коем случае скукоживаться, зажиматься и обездвиживаться. А нужно как можно максимально распустить свои мышцы и двигаться плавно, не быстро. Но сейчас куда-то идти совсем не хотелось, усталость последних дней накрывала с головой, даже думать расхотелось. Удобное креслице, парок от кофе, тихая музыка и чьё-то присутствие. Я почувствовала это даже через закрытые глаза.

– Не пугайся, это я. – Ромка сидел напротив, грустно улыбаясь своими удивительными, сейчас серыми глазами. – Вернулся извиниться, опять. Это уже входит в привычку, просить прощения у тебя, Лерочка!

Всё-таки у него необыкновенные глаза, какие-то чересчур открытые, в них можно многое прочитать. Он тоже выглядел похудевшим, с немного впалыми щеками, не выбрит. Причём при блондинистом цвете волос, щетина росла тёмная, что добавляло его лицу мужественности, что ли. А губы… Полуулыбка, яркие, чуть припухшие, и ямочка на подбородке, я раньше не замечала. А припухли от страстных ночей? Романтика помахала ручкой…

– Привычки имеют особенность меняться в зависимости от круга их применения. – Во, загнула. – Я освобождаю тебя от неприятной обязанности навсегда. Не стоит беспокоиться, Роман! Просто держись от меня подальше.

– Где-то я это уже слышал… Ну что ж, как скажешь. Но тогда разреши объяснить тебе напоследок, девочка, что ты, помимо того, что очень красивая, ещё, и сложена как богиня. И это видно даже под одеждой. Ты не должна стесняться своего тела, тебе надо им гордиться. Поверь мне…

– Я верю, верю. – Краска бросилась мне в лицо, он говорил, как старший товарищ, совершенно не принимая во внимание моё смущение и душевное смятение. – С вашим-то опытом, уважаемый. Да мне…

– Несносная особа. Договорить можно? Или мы всё уже и так знаем? Обо всём судим, не учитываем чужого мнения, не прислушиваемся к советам? Я уже говорил тебе, что ты – очень красивая девушка, необыкновенная, мимо тебя нельзя пройти просто так, головы мужиков выворачиваются на сто восемьдесят при виде Валерии Трофимовой. Это чистая правда. И мне очень неспокойно за тебя, мы, всё-таки, не совсем чужие, земляки, так сказать. Хотелось бы быть с тобой рядом, как другу, оберегать, подсказать вовремя, помочь. Просто общаться, тем более у меня свободный выход в город. Клянусь не потревожить тебя своими необдуманными поступками. Просто общаться. А? Ну вот зачем ты здесь? Дома Наташка волнуется, Витька не в своей тарелке, торт так и не разрезан. Пойдём?

И я пошла. Рома рассказывал о своём нехитром житье-бытье, о старшинских, золотых погонах, о его друзьях, курсантах, настоящих мужиках, об учёбе. За эти десять минут я узнала о нём больше, чем за годы знакомства. Хотя, какого знакомства, несколько встреч и снов?..

Наташка подскочила, засуетилась, Витька расплылся в улыбке, чмокнул меня, помог раздеться. Мы пили чай, вспоминали, хохотали, переглядывались. Хорошо…

А перед сном моя подружка призналась, что они с Пичугиным поцеловались сегодня, по-настоящему, и она, кажется, его любит. А ещё она передала подарок Ромки. Он вернулся, чтобы подарить его мне и извиниться, но не тащить же назад. Я ахнула, в красивом непромокаемом мешочке был набор ароматических масел для ванн, моя давнишняя мечта. Откуда узнал? Наташка поклялась, что ничего ему не говорила. Да и когда? Ей не до этого…

И понеслась московская студенческая жизнь. Я окончательно поняла, что дело моей жизни не связано со стройкой. Но папа уговорил, всё-таки, окончить институт, получить диплом и профессию инженера-строителя. Пришлось согласиться. Просиживая на лекциях, я умудрялась делать задания и по любимым предметам другого института. Получались и свободные вечера, мы шатались по столице, развлечений и искушений было полно. Наша четвёрка облазила все музеи, выставки, ярмарки и распродажи – по интересам девочек, и футбольные матчи, спортивные соревнования и пивные бары – по интересам мальчиков. На одной из хоккейных баталий случилось происшествие, изменившее в корне моё отношение к Ромке. В Ледовом дворце было довольно холодно, и в перерыв наши мальчишки ушли в гардероб за верхней одеждой. А к нам подсели взрослые, здоровые мужики. Двое – по краям, третий сверху, четвёртый снизу.

– Ну что, девоньки, собирайтесь. Мы за вами давно следим, вы нам подходите, такие разные, на любой вкус. – Безапелляционно заявил усевшийся рядом со мной рыжий детина, под два метра ростом, с огромными руками, лошадиным лицом и побитыми шрамами губами.

Они, действительно, были очень разные. Лера, стройная блондинка с жёлто-зелёными глазами, с чётким овалом лица и длинной шеей, и темноволосая, кареглазая, невысокая, но словно выточенная статуэточка, Наташка.

– И без выкрутасов, ваши птенчики вам не помогут, они у нас на прицеле, – заржал викинг.

Он положил руку мне на колено, а второй потянулся к груди. Я со всего маху врезала ему по морде, пнула ногой и заорала: «Помогите!» Но он зажал мне рот своей лапищей, прижал к себе и расплылся в иезуитской улыбочке.

– Я не прогадал. Мне такая прыткая и нужна.

К нам направлялся человек в чёрном, у него на лице было написано, как ему всё параллельно, как надоело оказывать всем помощь…

– Что у вас тут такое? Всё нормально?

– Да, начальник, подруга чудит, не переносит проигрышей, а наши как раз продувают.

И поняв, что я пытаюсь вырваться и доложить защитнику граждан и обездоленных реальное положение вещей, попытался впиться в мои губы своим вонючим ртом, одновременно больно сжимая грудь. Я резко замотала головой, что вызвало похабненькое ржание остальных, а, сидящий рядом с Наташкой, попытался повторить действия своего босса. Но она, не тут-то было, вскочила на кресло и стала махать сумкой у себя над головой, мол, фиг вам, не подойдёте.

– Мы им никакие не подруги. – Орала она не своим голосом. – Мы пришли со своими парнями. А что им надо, могу только догадываться.

К нам уже подходили ребята из оцепления, показались и Ромка с Виктором. Я кое-как вывернулась и начала махать руками направо и налево, но попасть этому гаду по его холёной харе никак не удавалось. А Наташка умудрилась врезать ему сумкой прямо в глаз. Он аж взвыл от неожиданности, а двое других схватили её и потащили к выходу. Но это они зря. Витька уже подлетел и сзади уложил этих двух с двух же ударов. Он с детства занимался единоборствами, хотя внешне был совсем не Шварценеггер, но крепкий и жилистый. К ним подоспели стражи порядка, скрутили мужиков, Наташка была спасена. А Ромке пришлось отбивать меня в одиночку. Он взлетел на трибуну и врезал рыжему в ухо, и тут же – по ухмыляющимся губам. Четвёртый, сидящий снизу, слетел почти до самого льда ещё раньше, и его принимали подоспевшие любители хоккея, возвращавшиеся с перерыва на свои места. Но, чёртов бугай, успел ответить курсанту, сильно толкнув его, и он полетел на нижние ряды трибуны. А этот гад схватил меня под мышку и потащил в другую сторону на выход. И я с ужасом поняла, что нас никто не преследует. Сзади появился четвёртый (странно, его же скрутили), и рыжий заорал: «Быстро заводи машину!» И как я ни старалась высвободиться, получалось ещё хуже, кости трещали, руки молотили сами себя: ему, хоть бы, что, а моё тело превращалось в бесформенную грушу. Но уже на улице нашу троицу встретили стражи порядка, и я оказалась на свободе. Номер не прошёл. Ребята посадили меня в свой микроавтобус, налили кофе из термоса, дали салфетки и зеркало. О, ужас! Из него смотрело перемазанное косметикой лицо, с покусанными опухшими губами, синяками на шее и щеке. А руки, поцарапанные и побитые, с синим мизинчиком на левой руке, походили на какое-то месиво. И рёбра, и коленка, и что-то саднило в районе талии. Баталия хоккейных болельщиков, ни больше, не меньше.

Пришли Наташка с Виктором, и нас повезли в участок давать показания. И только тут я вспомнила о Ромке. До чего же человек бывает непредсказуем? Мои приключения вытеснили на время его из моей, любящей себя любимую, жизни.

– А что с ним? И где он? – Я схватила телефон, он не отвечал.

Виктор виновато посмотрел на меня, отвернулся и насупился.

– Ты не волнуйся, у него небольшое сотрясение мозга, его везут в больницу. Врач сказал, что проведут обследование и отпустят. Страшного ничего нет. – Отрапортовала Наташка.

– Сейчас же остановите, мне надо сойти. – Завопила теперь уже я.

– Вам надо дать показания, вы являетесь…

– Сначала в больницу, а потом всё, что угодно. – Я перебила, твёрдо дав понять, что так и будет.

Нас не пустили даже в отделение. Но пока я ругалась с персоналом, блюститель порядка взял справку о состоянии здоровья Романа, как потерпевшего от рук рыжего. Сотрясение имело место быть.

– Поехали, Валерия! От ваших показаний зависит уровень тяжести наказания этого бандита.

Домой добрались уже поздно вечером. Упали без ног. А утром понеслись в травматологию. И меня опять не пустили. Виктора с Наташкой – пожалуйста, а меня – нет. Моё седьмое чувство подсказывало, что это неспроста. Я еле дождалась их.

– Руся, ничего страшного, как я и говорила. Через пару-тройку дней отпустят. Проколют, прокапают и в путь. На башке небольшая рана, поверхностно задело. Ну и пара синяков. Всё хо…

– Не заговаривай мне рот. Почему я не могу пройти к нему? У него там кто-то есть? Да, если и так, я что, не имею права увидеть Ромку, поддержать? Поблагодарить, в конце концов! Что происходит? Ты от меня что-то скрываешь?

– Лер, он пока не хочет тебя видеть. Ему не по себе от того, что не смог защитить свою девушку. – Открыл рот Витька. – Так и сказал, «свою девушку». Ему нужен покой, хотя бы до завтра. Пойдём, позже придём. Тем более, у него процедуры. Да и телефон в реанимации отбирают. Но одно я знаю точно: если бы были проблемы, его бы отправили в военный госпиталь. Вывод – ничего страшного. Пойдём.

На учёбу мы так и не попали. У меня разболелись рёбра, опухший палец не давал покоя, а губы мешали, и пить, и есть. Наутро я отправилась в поликлинику нашего института, где диагностировали трещину в ребре, а на мизинец наложили гипс, хорошо, хоть на левую руку. А рёбра заставили перевязывать тугой повязкой, да хоть из простыни. И отправили на неделю лечиться, выписав кучу лекарств и витамины. К Роману я не попала, еле добравшись до дома. Наташка ахнула, вызвала Витьку. Они сгоняли в аптеку, в магазин, приготовили кучу всяких полезных блюд для меня и для нашего курсанта. И ушли к нему в больницу.

Видимо, лекарства подействовали на меня таким образом, что я проспала до вечера. Проснувшись, наткнулась на записку. Наташка принесла, как пить дать, и не стала будить.

« Лерочка, девочка моя. Я опять прошу у тебя прощения. Думаю, что ты не захочешь иметь со мной никаких дел после этого. Мне нет оправдания. Витька рассказывал, что за тобой ухаживает старшекурсник, и ты ходила с ним в кино и ещё куда-то. Я бы очень хотел, чтобы он оказался сильнее меня и никогда и никому не дал тебя в обиду. Мне подарили неделю на восстановление, и я уезжаю домой. Приеду, встретимся. Если захочешь. А если нет, я не обижусь. Целую, исключительно в щёчку».

Исключительно, в щёчку, он не обидится… Я рухнула опять на диван, не было никаких сил. Какой старшекурсник? Вадим, что ли? Он был прикреплён ко мне в порядке помощи первокурсникам, и очень помогал в учёбе. Мы просиживали в библиотеке, в компьютерном классе, один раз лазили по ВДНХ, а потом пошли в кино, сделав себе подарок за хорошую работу. Да, он стал приударять за мной, до сих пор на что-то надеялся, приглашая то в ресторан, то на концерт, то просто погулять. Но я никуда с ним не ходила, и Витька знал об этом. Зачем рассказал Ромке?

Решение пришло мгновенно. Если Роман уезжает сегодня, то остаётся только поздний поезд. Я затянулась купленным корсетом, кое-как оделась и рванула на вокзал. В метро было уже немноголюдно, и я уселась в уголок.

«Что со мной? Почему я так хочу его увидеть, что даже боль не останавливает? Почему мне нужно заглянуть в глаза Ромки? Почему, не услышав его голос, я не смогу дальше дышать? Я влюбилась? Лерка, признайся уже сама себе, что ощущаешь жизнь пустой и неинтересной без Трошина? И что ты очень переживаешь за него, за его состояние, за его душевный покой. Ведь этот человек пострадал из-за тебя, и ты видела, как он ринулся в бой с громилой, раза в два больше и сильнее его. За что он должен просить прощения? Тебе надо обязательно поддержать отважного защитника, ты же «его девушка»…

На вокзале меня всё время нещадно толкали, причиняя физическую боль. Я нашла место в зале ожидания как раз напротив перрона, с которого должен был уходить поезд. И стала ждать. Недолго мучилась, старушка… Он появился в гражданке, с перевязанной головой, Чапаев. Рядом шла девушка, она поддерживала его под руку и заглядывала в глаза и в рот, что-то объясняя. Он отвечал, она чмокала его и продолжала вещать дальше. И поцеловала, повернув его лицо к себе, уже в губы. Я обомлела. Она была постарше, может, выглядела так, в узких брючках, ботильонах на шпильке и в короткой расстёгнутой курточке, выставляя на свет божий бесстыдно выпирающую из разреза кофточки грудь. Трошин улыбался, поглядывая на это безобразие, как-то задумчиво, и мне показалось, что он хорошо знаком с этой частью своей спутницы и не прочь бы повторить это удовольствие. А что? Если они уезжают вместе, вполне может случиться. Ну что ж, пройдём этот путь до конца. Я потихоньку двинулась за ними. И, о да, эта парочка уезжала вместе. Девушка вошла в вагон, а Роман остался на платформе покурить. Он делал это только в моменты сильного переживания или после алкоголя. Совсем редко. Я решилась.

– Доброй ночи, Рома! Уезжаешь?

Он не то, что обалдел, он превратился в соляной столб, сигарета выпала, обжигая ему руку. Ромка даже не дёрнулся, уставившись на меня немигающим взглядом. А видок был, что надо: опухшие изодранные губы, минимум косметики, не скрывающей синяков и ссадин, скособоченная фигура и гипс. Прямо бегство французов из-под Москвы.

– Романчик, ну где ты? Иди уже, пять минут осталось. – Тревожилась мадам. – А это кто? Попрошайка? Или бомжиха? Лихо её размазали. Их тут полно, не обращай внимания, заходи. Девушка, вам пора в свой бомжатник.

Я была растоптана, меня просто поимели, как половую тряпку, как падшую женщину. Как проститутку. Потрясение было настолько глубоким, что на нервной почве я стала сначала подхихикивать, а потом и хохотать во всё воронье горло. Меня трясло и выворачивало наизнанку, сдвинуться с места не было никаких сил, как и просто пошевелить руками и ногами. Я сходила с ума…

Трошин подскочил, схватил меня за плечи.

– Тебе плохо, Лера? Плохо? Успокойся, девочка. – И прижал мою голову к своему плечу. – Я никуда не поеду, отвезу тебя в больницу. Подожди, я вещи возьму. Лера, одну секунду.

Эта секунда вернула меня в реальность, и я рванула по перрону, ничего не видя и не слыша. Честно, как добралась домой – не знаю. Ничего не помню. В квартире никого не было, очень странно, ведь ночь на дворе. Я нашарила телефон, который забыла, уходя. Двадцать два звонка от Наташки, девять – от Виктора и восемнадцать – от Романа. Ему-то что надо? Господи, как мне плохо…

Войдя в ванную, первым делом наткнулась на масла и благополучно зашвырнула их в угол. Какой-то флакон разбился и стал источать ароматный эфир. Мне стало совсем худо, и я решила спать так, не помывшись, бомжиха так бомжиха…

– Лерочка, моя родная, уже утро, просыпайся. – Ласковый голос Ромки дул мне прямо в ухо. – Девочка моя, нам надо поговорить.

Я подскочила и поняла, что он лежит рядом со мной. Причём я в пижаме, а он в трусах. Это ещё что такое!

– Ты не уехал? Что так? Пожалел попрошайку?

Он встал, напялил джинсы. Фигура пловца, длинные ноги, сажень в плечах, выпирающие мышцы… Девки в пляс… Картинку портила повязка на голове и торчащие в разные стороны светлые волосы.

– Лера, я прошу тебя, не вспоминай вчерашний день, выброси его из нашей жизни. – Он присел перед диваном, аккуратно взяв мою руку, запакованную в гипс. – Бедная ручка, не выдержала…

– Прекрати! – Я закричала, Ромка даже вздрогнул. – Какое тебе дело, что я там не выдержала. Не надо меня жалеть, это расслабляет. А мне нельзя, у меня куча планов, и я привыкла реализовывать их сама.

Взмахнув рукой, попала прямо по губам, ойкнула, дёрнулась, рёбра затрещали, брызнули слёзы.

– Господи, Лера! – Трошин поднял меня и посадил к себе на колени. – Не дёргайся, дай сказать. А то нарисовала уже себе чёрт знает что. Эта дура на вокзале – моя двоюродная сестра. Она приехала за мной по просьбе мамы. Вот и всё. А ты? Всю ночь поносила меня, на чём свет стоит. Кстати, у тебя была температура, поэтому Наташка привезёт сейчас врача. А ты полежи, пока. Я чайку соображу.

Ну, вот что теперь делать? Верить – не верить? Детский сад какой-то, причём Лера – в ясельной группе. Я повалилась, опять ойкнула и затихла. Почему-то было очень стыдно, в голове – каша, гречка с манкой вперемежку, а сверху ещё и геркулес.

– Так, геркулесовая каша, кофе с молоком и сыр. Он помогает быстрее срастаться костям. Приятного аппетита. – И поставил «поднос под нос».

Мне стало смешно, а «сверху и на подносе – геркулес».

– Ну и прекрасно, уже улыбаешься.

– А можно задать три вопроса?

– Можно, но первый – после каши, второй – после сыра, а третий – во время пития кофе. – Его глаза голубели добрым светом, такие красивые…

– А ты уже ел?

– Честно? Я эту дрянь даже под расстрелом не буду употреблять. Первый вопрос задан.

– Это не считается. Мои вопросы серьёзные.

– А моё питание, значит…

Звонок в дверь оборвал «пламенное» возмущение. Завтрак пришлось отложить, пришёл врач. И началось. Меня отправили на УЗИ, на рентген рёбер, на какое-то обследование. Я моталась по этажам в сопровождении Ромки, постоянно отправляя его, домой, ведь ему надо было лежать. Вернувшись к обеду, уставшие и голодные, попали в руки Наташки. Меня отправили в душ, я кое-как справлялась сама, следом Ромку, потом за стол и на диван.

– На моём месте спит Витька, он намотался ночью из-за тебя, паршивка. Но об этом потом. Так что вам придётся отдыхать вместе, опыт есть.

Мне было параллельно, болело всё. Ромка спохватился, принёс обезболивающее, уложил меня к стенке, сам пристроился рядом. Стало так уютно. А когда он обнял меня, придерживая руку в гипсе, и поцеловал в макушку, я уплыла в дальние дали покоя и тихой радости…

– Ты хотела что-то спросить? – Проговорил он прямо в ухо, обдав теплом и прикоснувшись губами.

– Да, можно? Твоя мама очень беспокоится, наверное? Ты же не приехал.

– Там всё улажено, не переживай, милая моя. Следующий?

– Почему твоя сестра целовала тебя в губы?

– Один раз. Она, вообще-то, ненормальная у нас, дама девятнадцатого века, тургеневская девушка с элементами тяжёлого рока. А тогда браки между кузенами были не редкостью.

– У-у…

– Ну и третий?

– Я не помню, честно. Наверное, актуальность отпала.

– Хитрая, ты хотела спросить, люблю ли я тебя? Люблю, Лерка. Я тебя люблю. Не могу и не хочу больше молчать об этом. Фу, сказал. Вот теперь, совсем хорошо, но это признание контрольное. Настоящее будет красивое и романтичное. Я уже всё придумал. Можно тебя поцеловать? Я аккуратно.

И он повернул меня, подсунул руки под спину, и нежно прикоснулся к моим несчастным губам, они тоже жаждали настоящего поцелуя, поцелуя любимого человека.

– Больно?

– Нет! – обманула я.

Ромка перенёс меня на другую сторону, осторожно взял в свою руку мою в гипсе, чтобы не задеть, и стал ловить своими губами мои, выбирая «кусочки поцелее». Я закрыла глаза, боль не давала расслабиться. И тогда Ромка, как понял, стал зализывать мои трещинки и болячки, нежно-нежно. И от этого действа у меня поплыло всё перед глазами, я потянулась, дёрнулась, уже не обращая внимания на ноющее тело, и обняла его, прижавшись всеми выпирающими местами. А он, от избытка нахлынувших чувств, сильно подтянул меня за талию. Но тут уж мои рёбра сыграли злую шутку, напомнив о себе резкой болью.

– Всё, Лерочка, не будем издеваться над тобой. Я уже понял, что ты – моя девушка, никому тебя не отдам, буду драться до последней капли крови, любимая моя. – Он положил меня, подвалился сам, обнял. – Спи, а я буду целовать твою шейку, щёчки, носик. Что у тебя ещё целое осталось?

Вечером Витька устроил разбор полётов, досталось всем.

– Никогда бы не поверил, что ты, Валерка, такая эгоистка. Ну да, вы с Ромкой с головой не дружите, решили и нас с Натахой подтянуть. В общем, так. Мы на время переезжаем, у нас и своя личная жизнь есть. А вы тут, что хотите, то и делайте, хоть на головах стойте. Не инвалиды, и в магазинчик сами, и в больничку, и в психушку узнайте дорогу, на всякий случай.

И мы с Ромкой почти неделю прожили вдвоём. И окончательно поняли, что нам теперь одна дорога – а ЗАГС. Он носил меня на руках, не давал ничего делать, разрешал только, сидя на высоком стульчике, готовить еду. И целовал, при каждом удобном случае. А в моём организме собирался консилиум противоположностей: с одной стороны включалась охранная система, а с другой – непреодолимое желание по-настоящему вцепиться в его губы, одним только видом поднимающими во мне волну предвкушения чего-то более сладостного, более интимного, сексуального.

– Мои губёшки, сейчас мы вас замажем, полечим… – Ласково врачевал меня Трошин. – Уже всё затянулось, скоро я вас зацелую, заласкаю, съем… Не надо никакого шоколада, мармелада, мороженого-пирожного. Кстати, я мороженое купил, хочешь?

Я кивнула головой, и Ромка поскакал на кухню. Принёс, и с ложечки стал кормить меня, стараясь не задеть болячки. А потом мы валялись, исполняя назначение врачей больше лежать. Я присыпала под телевизором, просыпаясь при любом движении Ромы.

– Ну что ты, я тут. Просто хочу тебя обнять. – И целовал глаза, нос, щёки, шею, унося меня опять в райские яблоневые сады…

И я не выдержала. Повернула его лицо к себе, утонула в серо-голубых, любимых, таких красивых и родных глазах, и стала «исследовать» контуры его губ, тихонько обцеловывая их от верхней к нижней. Пытаясь захватить эти пухлые, яркие искусы, была сама взята в плен. Да хоть миллион тысяч раз! В такое заточение я пойду с превеликим удовольствием, хоть в замок Иф, лишь бы с ним, с Ромкой.

Весь вечер мы процеловались, губы опять опухли, в душе расцветало буйное желание использовать цветик-семицветик, загадав одно-единственное желание на двоих, на все семь лепестков: любить и быть любимыми…

– Я люблю тебя, Ромка, мой единственный, мой ненаглядный, мой, только мой…

И опять ловить его губы, ощущать сильное крепкое тело рядом, тонуть в глубине дорогих глаз, таять в потоке ласковых слов… Я пропала…

– Как ты себя чувствуешь сегодня? – Ромка волновался не зря, я ночью стонала, и он несколько раз будил меня.

– Нормально. А что? – Ну не могла же я признаться, что провела эротическую ночь, что он снился мне, что у меня внизу живота случился пожар, который и сейчас ещё не погас.

Он довёл меня вчера до блаженства. Я поняла, что «это». Достаточно добраться до моей груди, и я готова на всё, а если ещё и задействовать сосочки, давно готовые к употреблению, то из меня можно вить верёвки и верёвочки и брать без объявления войны, я сдамся сразу. Больше того, я ещё и сама напрошусь. Ромке пришлось остановить мою прыть, иначе я бы заставила взять себя целиком и полностью.

– Лерка, угомонись. Ты провоцируешь меня, я же живой. Да и ты ещё не готова, я даже не сделал предложение. Мои намерения в отношении тебя очень серьёзные, и я не хочу допустить опрометчивых поступков.

Вот так. А сегодня он хочет пригласить меня в какое-то загадочное место, поэтому и интересуется моим здоровьем.

Ресторан «Седьмое небо». Когда-то мы с папой были здесь, и я ничего не смогла съесть, морская болезнь сразила девчонку. Но впечатлений нахваталась, двигаясь вместе со столом и стульями по кругу, на всю оставшуюся жизнь. Конечно, тут многое изменилось, модернизировалось. Нас усадили за двухместный столик, мы оказались почти в одиночестве, столики располагались в один ряд, с одной стороны – панорамные окна, с другой – стена подсобных помещений. А остальным посетителям, сзади и спереди, и вовсе было не до нас. Волшебный день заканчивался ещё более фантастично, чем начинался. Ромка повёз меня в больницу, где сняли гипс и наложили очень симпатичную лангеточку. Пока мы ехали дальше, мой любимый всё время целовал меня, обжигая своими жаркими губами. И уже в магазине, выбирая платье, в примерочной, не устоял, зацепив мою грудь в красивом чёрном кружевном лифчике. Ромка прижал меня к себе спиной и, отражаясь в зеркале, снял бретельки и стал ласкать своими нежными и длинными пальцами ареолу и набухшие бугорки.

– Рома, тут, наверное, камеры. – Изнывая от наслаждения, пролепетала я.

– Пусть завидуют, моей красотке есть, чем убить наповал. – Он повернул меня к себе, по очереди захватив губами и так готовые подчиниться любой его воле непослушные сосочки. – Но смотреть на тебя буду только я. – И надел назад бюстгальтер, поправил и застегнул молнию, наконец.

Господи, я сейчас взорвусь. Ну, вот что он делает? Я не доживу до вечера…

Царские подарки не заканчивались. Роман не принимал никаких возражений и, одев меня в красивое платье, выбрал туфельки, классические чёрные лодочки, мечту всей моей девичьей жизни. И уже в ресторане, встав передо мной на колено, протянул кольцо. Я ахнула. Совсем недавно мы были в ювелирном с Наташкой и Виктором, дурачились, примеряли всё подряд, пока нас не выгнали. Но я успела поставить всех в известность, что не люблю золото, и показала свои предпочтения. Особенно мою душу поразил кружевной перстенёк с кораллами, очень красиво расположенными в серебряной сетке.

– Валерия Трофимова, я люблю вас. – Он поцеловал пальчик с кольцом и прижал мою руку к своей щеке. – Выходите за меня замуж.

Подошедший официант поставил около меня вазу с белыми розами, внутри которых красными было выложено сердце. В зобу дыханье спёрло…

Ромка потом признался, что перешёл на вы от волнения. А когда молчание затянулось, очухался.

– Лера, ты станешь моей женой? – Уже с тревогой переспросил он.

– Да, конечно, да. – Я обняла ладонями его лицо и поцеловала. – Я очень тебя люблю, дорогой мой человек.

Этой же ночью я стала женщиной. Это обстоятельство уже намертво связало меня с Трошиным, пробудившим в моём теле искреннее желание принадлежать только ему, получая в ответ все прелести взаимной любви, своими чарами сводившей нас с ума. Чудо, обыкновенное чудо!

Какими же счастливыми были эти дни, самые лучшие в моей жизни. Несмотря на то, что пришлось много заниматься, навёрстывать упущенное, виделись мы только вечером, да и то не каждый день, встречи наши, наполненные новым смыслом, приносили море радости, возможность чувствовать рядом любимого человека, любить и быть любимым.

В феврале мы объявили о своём чувстве нашим родителям, свадьбу наметили на лето, а из-за свадебного путешествия наши предки чуть не поругались. Ромка поставил жирную точку.

– Вы не забыли, я будущий офицер космических войск, какая Турция? Мы поедем в Питер на белые ночи. Да, Лер?

Я кивнула и опять подивилась, как он узнал о моём желании?

Оказавшись в родном городе, пропустить очередной вечер выпускников мы не могли. Приехали Наташка с Виктором и предложили пошухарить, не рассказывать всем, что мы – уже состоявшиеся пары. Девочки пришли с одной стороны, мальчики – с другой. Ко мне сразу присосался Серёжка, гитарист и балагур, к Наташке – её одноклассник. Но мы старались общаться со всеми, танцевали, попивали шампанское и поглядывали в сторону наших мужчин. И Витька, тоже, посматривал на свою Наташку. А мой дорогой в какой-то момент уцепил Ирку и пропал из поля видимости. Это он так наводит шухер? У меня всё похолодело внутри. И я пошла, куда? Чёрт его знает, пошла и пошла… За мной выскочил Серёжка, предложил прогуляться по школе, видимо, надеясь зажать в одном из углов. Не до него, в душе начинал разгораться фитиль недоумения, непонимания. Ноги понесли в кабинет, бывший когда-то закреплённым за классом Сергея и Ромки. И, услышав девичьи смешки и до боли знакомый голос, я рванула дверь как раз в тот момент, когда мой Ромочка, прижимая за талию Ирочку, выгнувшуюся как лук без стрел, высасывал её прыщики…

Мир упал мне на голову, планета Земля слетела со своей оси, перепутав в моих мозгах все направления, азимуты, части света и устои человеческих отношений. Господи, что это? Зачем? Почему? Что я ему сделала? За что? Как же так можно? Очнулась я, почему-то, под подъездом Наташки, в трясущемся состоянии, в платье и туфлях, с мокрым от слёз лицом. На улице минус двадцать, а в моей душе – плюс сто по Цельсию. Господи, сколько же я прошла? И дома у них никого, окна не горят, домофон не отвечает. Куда теперь? Рядом находился ж/д вокзал, и я пошла туда. На меня посматривали прохожие в шубах и пальто, только что не крутили у виска. А на вокзале отправили в линейное отделение. Молодой лейтенант пожалел Леру, накинул на плечи свою куртку, толстую и очень тёплую.

– Девушка, милая, вас обокрали? Или вы потерялись? Не молчите, надо же определиться, или мне придётся отправить вас в обезьянник до выяснения личности. Гостиницы у нас нет.

– Мне всё равно.

– Но мне не всё равно. У вас, явно, шок. Может, в больницу?

– Всё равно, – почти беззвучно отвечала я.

– Хорошо, вы присядьте на диван, погрейтесь, я вам чайку сделаю. И будем выяснять, что да как.

Я улеглась прямо в туфлях, притулившись головой на мягкий подлокотник дивана, накрылась форменной курткой, пахнущей сигаретами, железками и мужским парфюмом, чужим…

Проснулась от боли в горле и голове, я вся горела. Неужели, простыла? Это отрезвило, и я пошла, искать лейтенанта. Немного не дойдя до него, повалилась, как куль, на грязный пол. Очнулась опять в его кабинете, на диване, меня слушал врач скорой.

– В больницу. Как оформлять?

– Трофимова Валерия. – Тихо пролепетала я…

Чем не третье, последнее, предупреждение не связывать свою жизнь с Романом Трошиным?

Первые два дня в больнице я проспала, а на третий, открыв глаза, первое, что увидела, был Роман Батькович. Он сидел на стуле задом наперёд, положив руки и голову на подоконник, спиной ко мне. В глазах сразу же нарисовалась картинка «Дояр и коровка-плоскодонка»…

– Уходи! – Мне показалось, что я крикнула, но голоса не было, один хрип. – Уходи! – выплюнула я ещё раз, и какое-то подобие русского языка долетело до будущего офицера космических войск.

Он вскочил, упал перед кроватью на колени, потянулся ко мне, но я отвернулась, состроив страшную гримасу.

– Лера, слава богу. Ты как? Тебе лучше? Как ты нас испугала. Девочка моя, ты, что опять придумала? Это же была просто шутка, воспоминание о нашем детстве. – Он говорил всё это «на голубом глазу». – Мне никто не нужен, кроме тебя, Лерка! Мы же хотели пошухарить, ничего более. Даже не забивай себе голову, а лучше скажи, чего ты хочешь?

– Уйди!!! – Уже совсем чётко произнесла я. – Совсем уйди из моей жизни.

– Я не уйду, можешь меня убить, растоптать, расстрелять, в конце концов, но сам я не уйду.

– Тогда уйду я. – Но попытавшись встать, тут же потерпела фиаско.

Палата поплыла, в глазах потемнело, пришлось опять откинуться на подушку. Сил не было никаких, и я отвернулась, чтобы не видеть эти красивые глаза, порочные и лживые. Не хотелось ничего, пустота в душе, вакуум в сердце, и боль, острая, проникающая, ввинчивающаяся, постепенно заполняющая пространство и время…. Жить не хотелось, а вот пить, полцарства в придачу.

И Трошин напоил.

Уже позже, от Наташки и мамы я узнала, что Роман искал меня всю ночь, а потом сидел около кровати, почти не спал несколько дней, пока я окончательно не выгнала его. Но до своего отъезда, ему нельзя было опаздывать в училище, он целыми днями крутился около лечебного заведения, всеми правдами и неправдами проникал в отделение, чтобы посмотреть на меня. И каждый день, утром и вечером, передавал с медсёстрами цветы и фрукты, покупал лекарства и даже пижаму, тапочки и всякие туалетные принадлежности, услышав из разговора мою просьбу об этом. А я потихоньку умирала, ну уж душа, точно…

И опять мне пришлось догонять. Но в этот раз всё было гораздо серьёзнее, хвостов накопилось – куча. Я сильно уставала, никакие физические упражнения не помогали. Пришлось моей мамочке бросить всё и приехать на время к нам с Наташкой. У моей подружки в августе свадьба, они с Витькой сияли от счастья, он почти не вылезал от нас, очень помогая грубой мужской силой. И каждый день начинал с одной и той же фразы: «Ну, прости его, Валерка, он с ума сходит, все гири и штанги перетаскал, все вечера торчит в качалке, изводит себя. И находит свежий пепел, высыпает на голову ежечасно и ежеминутно. Ромка любит тебя, поверь мне». И каждый день я отвечала: «Нет!»

Я люблю его. Роман Трошин – мой крест. Он женится, куда он денется, наделает детей, дослужится до генерала в той другой жизни, но это ничего не значит. Я буду его любить. Даже, если поверю кому-то другому, заведу своих отпрысков, заработаю кучу денег в своей другой жизни, всё равно буду любить его. И это ужасно. И никуда от этого не денешься,… Может, со временем, мне удастся с этим существовать…

Ромка был замечен около нашего дома не один раз. В последнем разговоре, ещё там, в больнице, я взяла с него клятву не отсвечивать в моей жизни. Что мне тяжело его видеть, что он вызывает во мне только ненависть, что я хочу жить, а не выживать с его шутками и прыщиками, что никогда не пойму такую любовь, и всё в таком духе. После этого монолога мне пришлось приводить себя в порядок не один день. Действительно, было очень больно видеть, слышать и ощущать его присутствие, даже на расстоянии. Ведь Ромка постоянно передавал мне цветы, сладости, фрукты, которые я не ела, пока мама не накричала на меня и не посоветовала, не сливать всё в одну лужу. Она тоже переживала, Роман приходил к ней, когда я была ещё в больнице, и честно всё рассказал. Вот тогда и она попросила оставить меня в покое, хотя бы на время, и дать её дочери возможность разобраться в себе, научиться жить в этой новой реалии. Какой? В той, в которой нет романтического предложения, взаимопонимания с полуслова, нет привязанности, влечения, притяжения душ и тел? В какой, мамочка? В которой нет той ночи любви, каждый день приходящей мне во сне? Ведь он сделал всё так красиво: и свечи, и аромат иланг-иланга, и красивое бельё, и шампанское, фрукты, конфеты, тихая музыка. А главное, доведя меня до состояния безумства, он вошёл в моё изнывающее лоно очень аккуратно, всё время лаская и не выпуская мои губы в момент пронизывающей боли, возвращая своим настырным языком назад, в состояние вожделения, а потом и невиданного блаженства, растекающегося по всем клеточкам моего тела. Это было что-то. Я получила такой каскад наслаждения в момент потери девственности, что о какой-то там боли забыла сразу. Своей нежной страстью Рома уносил меня в радужные дали, волшебные путешествия на неизведанные острова удовольствия и неги, обжигая своими чувственными губами и нашёптывая слова любви…

Жить с этим становилось всё сложнее и труднее, ничего не расставлялось по полкам в моём мозгу. Я старалась отвлечься учёбой, брала уроки английского и, почему то, пошла на курсы вождения при нашем институте. Ни одной минуты свободного времени. Был конец апреля, на майские праздники мама и мои сожители уезжали домой. Я оставалась одна, решив закрыть все оставшиеся задолженности. Накануне у нас с Наташкой состоялся очень откровенный разговор. Они с Виктором не видели в свидетелях на их свадьбе никого, кроме Ромки и меня. И что делать?

– Понимаешь, Руська, пацаны поклялись взять на себя это ответственное дело друг у друга на свадьбах. И Виктор не желает ничего менять. А я без тебя куда? У меня же нет никого, ближе и надёжнее. Может, ты кого посоветуешь? – Съязвила она.

– Не волнуйся. Я думаю, что до августа научусь жить по-новому. Правда, хорошо это или плохо, сказать не могу.

– Ромка последнюю неделю выходит на связь редко, Витька волнуется, даже ездил в академию, но не застал. А вечерами его где-то носит, и он просит не отвлекать его, слишком занят, видите ли. Можно спросить у тебя кое-что? – Получив согласие, Наташка задумалась, подбирая слова. – Ты не простишь Трошина? Никогда? Неужели смогла выбросить его из своей жизни?

– Я люблю его, подружка, выкинуть не удастся. Да я даже и работать над этим перестала. Просто учусь жить с этой привязанностью, но без него. И он, как видишь, успокоился уже, живёт себе, поживает.

– Неправда, ничего он не успокоился. Просто Витька попросил его не появляться пред твоими очами, когда понял, как ты реагируешь, рыдая полночи, и таблетки свои жрёшь. И валерьянкой постоянно воняет. Мы же видим всё, переживаем. Русь, почти два месяца прошло после твоего приезда из больницы. Ты не пускаешь Ромку на порог, не хочешь выслушать, не даёшь ему возможность повиниться, объясниться с тобой. Это неправильно, все мы люди, все мы человеки, все грешники и все делают ошибки. А как же с прощением? Ты не думала об этом?

– Думала, много думала. Но тогда разреши и мне задать тебе один, только один вопрос. Ты бы простила? Поставь себя на моё место.

– Сложно всё это, я понимаю. Но, наверное, учитывая несерьёзное отношение Ромки к рыжей профурсетке, учла бы это обстоятельство. Знаешь, он ведь приревновал тебя, когда ты позволила поцеловать себя нашему физкультурнику. А потом танцевала с ним и хохотала, всё время, снимая со своей, простите, аппетитной попы его похотливые ручки. Ты же не отстранилась от него, не ушла в сторону, дала разрешение ему тебя лапать.

– Ты что, обалдела? Да, он поцеловал меня в щёчку, а когда стал вести себя непристойно, я сразу отправила его куда подальше. Откуда ты это взяла? Ты сама видела? Бред сивой кобылы!

– Вернее, рыжей клячи. Я сама узнала об этом только вчера, Витька рассказал, а ему Ромка.

– То есть никто ничего толком не видел, и все поверили Ирочке. Класс! Высший пилотаж!!! Браво, рыжая бестия, ты победила.

– Руська, я не поверила и Витьке так сказала. Просто доношу до тебя информацию, я убеждена, вам надо поговорить. Вроде, последнюю неделю валерьянкой не пахнет.

– Ты предлагаешь мне самой вызвать его? Ну, уж нет.

– Я думаю, что когда он узнает, что ты останешься одна, придёт. Имей это в виду.

– Да у меня все дни расписаны поминутно, приходить не к кому. Но за предупреждение спасибо.

Они уехали, оставив мне полный холодильник и чистую квартиру. И я решила устроить себе, любимой, передых в последний день апреля. Приняв ванну, увалилась в чистую постель, в ромашковый рай, и включила телевизор. Шёл концерт, шансон зацепил струны моей души, и полились воспоминания: мы с Ромкой в Юбилейном, балдеем от Розенбаума и иже, мы в парке Горького на колесе обозрения, в кафе, в Лужниках…

Проснулась я от нежного поцелуя, как от продолжения сна. Меня целовал Трошин. Я отшатнулась, но не тут-то было. Он крепко обнял мне плечи и зажал мой вскрик своими нежными, такими узнаваемыми губами. Все мои потуги оторвать его от себя, попытки драться и лупить, по чём не попадя, закончились скрученными руками и запечатанным ртом. И, о, ужас, моё тело стало отвечать, особенно, когда запах Ромки, такой волнующий, ужом заполз под кожу. Предательница грудь встала дыбом, в животе начался танец с саблями, а голова отключила все функции, кроме желания получить наслаждение без опостылевшего копания в себе…

Но каждый раз, когда он хотел поцеловать меня ещё, я отворачивалась, зажимая свои уста до боли.

– Как ты мог? И как ты попал сюда? И это ничего не значит, просто секс, давно не было, физиология. – Натянув на себя одеяло, я лупала глазами, ничего не соображая.

Прямо, первобытные страсти, позорище какое-то, действие на уровне продажной любви. Но душа,.. она пела и плясала! Какому оправданию это подвластно? Как объяснить самой себе, что это было?

– Я ждал, что ты выйдешь. Долго ждал. Решил подняться. А ключи мне дал Витька, на всякий случай. Я, между прочим, звонил. А ты не слышала, устала за последнее время, да? Я тоже. Лерка, мне без тебя никак. Я очень люблю тебя. Ну, дурак, ещё из детства не вышел. Сам не знаю, что на меня нашло. Какое-то ребячество…

Эти два слова произвели в моей голове взрыв негодования, оглушив залпом злости и ревности.

– Что? Ребячество? Да я чуть коньки не откинула, у меня до сих пор не восстановились голосовые связки, разговариваю, как мужик. Твоё ребячество разбило мне сердце, украло веру, исковеркало мою любовь. Хорошо поигрался!? Главное, ничего не потерял. Сравнил хрен с пальцем? Так, вали, исполняй дальше, определись уже с какой сиськой вкуснее, на плоскую, если что, можно и джема намазать, не стечёт! Рекомендую!

– Лера, остановись. Я просто хочу сказать, что многое передумал и переосмыслил. Я…

– Повзрослел, наконец? Ну, тогда тебе будет проще просто встать и уйти. Конечно, обманным-то путём проникнуть можно и в квартиру и отыметь девчонку таким же образом можно, и прикинуться дурачком и ждать благословения на дальнейшее представление. Ну, уж нет. Уходи! Я тебя ненавижу, ты не понимаешь элементарных вещей, Трошин. Или я не понимаю. Неважно. Нам не по пути, мой космический друг…

Всё, я выдохлась, упала в подушки, тяжело дыша. Хлопнула дверь. Фини та ля комедия…

А моё только недавно заласканное тело, зацелованное до самого последнего сантиметрика, пело дифирамбы мужчине, заставившему его звенеть, как струночка, и благоухать, как розовый сад, с птичками и бабочками. Ну что мне делать? Как научиться жить одной?

Тренькнул телефон. « Я люблю тебя».

А я погибаю, нет уже никаких сил терзаться и изводить себя. Эти душевные муки доведут до дома ку-ку, как пить дать… Мне захотелось выполоскать рот, разум начал свою работу. Он же этими губами… Ну, как забыть? Нет, ну до меня, пожалуйста, я же не идиотка. Я – эгоистка, наверное. Ну, а как же иначе? Вот даже сейчас, когда моё сопротивление было сломлено внезапностью, и я не смогла отказать себе, потонув в каком-то порочном желании получить сексуальное удовлетворение, ощущаю на своих губах «налёт неверности». Не знаю, как объяснить, но по своей воле, по своему желанию, целовать себя не дам. Я любить хочу, как раньше, до умопомрачения, до полного растворения в мужчине, которому доверяю, которого люблю, который и есть смысл моей жизни. Господи, ну зачем он это сделал со мной? Зачем пришёл? Ромка, спаси меня!!!

Стало нечем дышать, я выскочила на балкон прямо в трусиках и коротенькой маечке. На соседнем наш сосед, лётчик гражданской авиации, очень упакованный и довольный жизнью дядька, просто обомлел и, от неожиданности, выронил сигарету. Я извинилась, залетела назад и поняла, что во дворе, под нашими окнами, успела заметить Трошина. Проверила, подсмотрев из окна. Точно, он. Спокойно умереть мне не дадут…

Минут через двадцать, когда я уже собралась окончательно разрубить трошино-трофимовский узел, с улицы послышались крики, а в дверь позвонили. Решила не открывать, ну кому я нужна, кроме моего мучителя. Но настойчивость, с какой стали бить в дверь, разозлила. Слава богу, хоть какая-то другая эмоция посетила меня.

– Ну, в чём дело? Пожар, что ли?

Меня оттолкнули и Трошин пролетел прямиком на кухню, схватил кувшин с водой, а другой подставил под струю воды.

– Угадала, под вами загорелся балкон. Тащи воду.

И действительно, под нами горели цветочные деревянные ящики, какая-то утварь на самом балконе, и уже плавились наши бельевые верёвки. Вот это номер! С соседнего балкона лётчик тоже занимался пожаротушением. Втроём, мы довольно быстро справились, но вонь стояла, как на помойке. Что у них там хранилось?

– Одевайся, пойдём гулять. Надо, чтобы выветрилось. Да и с пожарными встречаться, себе дороже. Как в полиции, начнут дознаваться. Давай быстрей, пока не приехали.

Пришлось согласиться, он прав. И уже выходя из подъезда, мы услышали пожарную сирену.

– Куда пойдём? – Несмотря на меня, спросил Ромка.

– В разные стороны, я думаю.

– Лер, я тебя не съем. И клянусь, без твоего согласия больше не трону. Это будет очень сложно, но я готов. Просто буду рядом, потому что не могу не быть. И знаешь, я уверен, что сейчас тебе нужно крепкое плечо. Я и тут готов. На любых условиях, в каких хочешь ипостасях. Например, могу помочь попрактиковаться в вождении. Моя сестра очень быстро освоила эту науку под моим руководством, говорила, что я хорошо и доходчиво объясняю. Мы с ней выезжали на пару часов рано утром, когда ещё не было движения. И машина есть, старенький, но очень симпатичный мерседесик, самое то для начинающего водителя. Давай?

– А откуда ты… Ну, да, Витька сказал. А что он ещё говорил? И, вообще, кто вам давал право обсуждать меня? И насчёт крепкого плеча я очень сомневаюсь, товарищ старшина.

Мы проходили через небольшой сквер, ведущий к метро.

– Лера, присядь, пожалуйста. Очень прошу, девочка…

– Не твоя! – Парировала я, но плюхнулась, ноги не несли.

– Моя! И я всё сделаю, чтобы вернуть тебя. Иначе, мне незачем жить. Если бы ты знала, как я ругаю себя, не могу найти оправдания этому нелепому поступку. Ведь эта Ирка – пустое место для меня. Просто подвернулась в тот момент, когда я страшно приревновал тебя, полный придурок и идиот. Лерка, как вымолить у тебя прощение? Я сделаю всё, что угодно, надо, умру за тебя. Не отталкивай меня, любимая моя, настоящие истории любви никогда не заканчиваются… – Ромке явно не хватало воздуха, грудь ходила ходуном, а в глазах, серых-серых, – грусть и вселенская печаль.

Сказать, что я была поражена, не сказать ничего. На меня свалилось море жалости, океан нежности и маленькая капля дёгтя: не было веры, той, безграничной, благосклонной, нерушимой… Но мою слабую струну Трошин всё же задел.

– Ты хорошо усвоил, что такое хорошо, и что такое – плохо, и применяешь по назначению. Но не верится, что от души. И это главное, что не даёт покоя. Давай попробуем…

Я не успела договорить, как у Ромки в глазах, как в треснувших стёклышках, стали появляться, голубые прожилки… Они были очень похожи на моё сердце, такое же растрескавшееся… Не глаза, а колдовские капканы, «трошиномания» в действии. Меня оставляли последние проблески разума.

– Лерочка, я буду вести себя так, как ты скажешь. Но вот сейчас, мне кажется, тебе надо отдохнуть. Предлагаю прокатиться на катере по Москве-реке, уже открылся сезон. Помнишь, мы мечтали дождаться весны и устроить себе такой выходной? Там есть очень удобные диванчики, прямо около окон.

– Ты уже отметился? С кем? Хотя, что это я, это твоё дело. Но я согласна. Мне таскаться по городу совсем не хочется.

– Ну и прекрасно. – Выдохнул Роман, улыбаясь во весь рот.

И опять появилась ямочка на подбородке. И до меня дошло. Он изменился за последнее время, накачался, занимался подъёмом тяжестей, армреслингом. Поэтому и лицо немного подтянулось, обнажая эту чудесную вмятинку.

На кораблике было полно народа, предвыходной вечер. Но нас усадили в уголочке, принесли бутылочку вина, цитрусовые, мне – кофе, Роману – зелёный чай. У меня создалось такое впечатление, что нас ждали. Но думать не хотелось ни о чём. Замотавшись в тёплый плед, я попивала кофе и балдела. Солнце тёплое, ветерок обдувает, чудесные виды и комментарии Ромки, он точно уже был здесь. И с кем? Нет мне покоя, бедной Лерочке. Потом мы пили вино, слушали музыку и я, конечно, задремала, и, конечно же, у него на плече. Какое блаженство, нет слов. Время пролетело незаметно, но всё хорошее имеет тенденцию быстро заканчиваться.

– Спасибо за чудесную прогулку. Тебе пора, наверное? Не провожай, я сама доберусь прекрасно.

– Я доведу тебя до квартиры, проверю, всё ли в порядке, и уйду. Обещаю.

На лестничной клетке нас ждал сосед – лётчик с корзиной снеди и бутылкой виски.

– Можно напроситься к вам в гости? Меня всего распирает от новостей, связанных с пожаром, а моя половинка осталась на даче, не с кем поделиться.

– Да, пожалуйста.

И мы оставшуюся часть вечера проржали, самым настоящим образом. Виталий, лётчик, оказался ещё тем балагуром. Он смешил нас, а сам оставался совершенно серьёзным, чем доводил до феерического хохота. При этом успел доложить, что на балконе ниже случилась страшная человеческая трагедия, сгорел годовой запас травки, конопли, которую очень уважал молодой хозяин. Он сам её собирал, сам сушил каким-то особенным способом и употреблял, тоже невиданным доселе образом. Он её ел, добавляя в салаты, на бутерброды и просто так. Даже Гаагский суд не сможет доказать, что он наркоманит. Ну, нравится человеку конопля, как другим петрушка и кинза. А то, что и пожарные, и соседи, и даже сам Виталий, надышавшись травяным дымом, улетали по очереди в дальние диковинные страны, а потом делились впечатлениями, это уже детали…

– Ой, засиделся я. – Спохватился наш гость, увидев мой зевок, который скрыть уже не удалось, на часах двенадцать. – Ухожу, ухожу. И да, самое главное не сказал. Вы знаете, Валерия, что являетесь причиной пожара? Да, да. Вам, Роман, надо надеть на неё паранджу, а то у некоторых престарелых лётчиков срывает крышу, и дыхание останавливается до потери пульсации, теряются ориентиры и сигареты. Это ж из-за моей никотиновой палочки всё и произошло, я её уронил, когда увидел вас во всей красе, девушка. Но я никого не выдал, и себя, в том числе. Ну, всё, спокойной ночи. Очень приятно было с вами пообщаться, вы такая гармоничная пара, словно созданы друг для друга.

Я закрыла за ним дверь, повернулась и наткнулась на колдовские колодцы с голубой водой.

– Видишь, даже людям со стороны понятно, что мы должны быть вместе.

– Я-то понимаю, а ты? Уже поздно, остаёшься здесь, спишь на диване. Ко мне в спальню не ногой. Я в душ.

А утром проснулась от поцелуйчика в нос. Как понял, что я брезгую его губами, испачканными Иркой?

– Я на дежурство, до завтрашнего утра. Не звони, телефоны мы сдаём. Я сам позвоню.

Почему я не верю ему? Но ведь он как-то прожил эти три месяца без меня? Не на бантик же завязывал? Не хочу об этом думать, моя ревность и постоянные подозрения говорят уже не о любви, а об умопомрачении. Ещё не хватало словить маниакальный синдром. Выпив кофе, уселась за учёбу. К вечеру разболелась голова, и я решила прогуляться. Но уже минут через десять поняла, что хочу, есть, целый день голодная. И пошла назад. На входе во двор увидела летящую с другой стороны Ирку. Господи, это ещё что такое? Я заскочила за кусты, но на вопрос зачем, ответить не смогу. Плоскодонка выглядела великолепно: Стройная, затянутая в светлые джинсы, в вязаном кардигане, с короткой, очень ей идущей, стрижкой. И грудь! Да, у неё появилась эта часть тела. И какая! Почти как у меня. Да и с лицом она что-то сделала или накрасилась стильно и броско. Красотка зашла в мой подъезд, значит, ко мне. Нет, только не это. И я отступила, решив поужинать в кафе.

– Солнце моё, у тебя всё в порядке? – Роман позвонил очень вовремя, как раз тогда, когда я забила рот вкуснейшим мясом по-французски. – Ты ела? На воздухе была? Что делаешь?

– Как раз всё, что ты сейчас спросил. – Еле прожевав, прошамкала я.

– Ты где? Музычка играет. В ресторане, что ли? Я за порог, а моя девушка в загул? Лера, в холодильнике полно еды, а ты одна лазаешь по злачным местам. Иди домой, я перезвоню. Позже. – И отключился, я не успела вставить свои пять копеек.