Эхо Антеора

1 Рабский рынок

Рабский рынок Каура был оживлен лишь пару недель в полгода, в отличие от того же продовольственного базара, шумевшего ежедневно. Оно и понятно: в пропитании нуждаешься каждый день, ну а хороший раб, купленный однажды, прослужит долго; да и не слишком часто растратишься на нового раба. На сезонную распродажу в город съезжались иноземные работорговцы, располагаясь с шатрами и клетками на огромной площади и вдоль главной улицы, за счет чего та сужалась вдвое. Сейчас, хотя близился вечер, народу на рынке было – не протолкнуться, и стоял ужасный гомон: продавцы драли глотки, зазывая и расхваливая свой товар, да и покупатели не жалели сил, чтобы поспорить и поторговаться. Мощеные камнем улицы за день раскалились в знойных лучах солнца и до сих пор пылали жаром, заставляя серебриться от пота и темнокожие лица господ, и белые лица невольников.

В колодках на углу одного из шатров стояла девчонка-подросток, по пояс голая. Ее имя было Лу. Сегодня в очередной раз она пыталась сбежать, и опять неудачно. Изысканный шатер из тяжелого белого полотна с золотым узором, возле которого она была закована, подчеркивал состоятельность владельца, который лениво похаживал вокруг колодок с кнутом в руке, примеряясь с ударом.

Лу знала, что все попытки побега обречены на провал, но не могла заставить себя от них отречься. Иногда она думала, что хозяин понимает это и наказывает ее куда менее строго, чем следовало. Но сегодня, на рынке, в духоте и шумихе, тот явно пребывал в самом скверном расположении духа. На его лице даже отразилось некое злорадное довольство, когда девчонку поймала и привела назад городская стража – вероятно, радовался, что будет на ком выместить скопившееся раздражение.

И теперь Лу прочувствовала на собственной шкуре, что так и есть. Столь сильных ударов ей еще не приходилось терпеть, а соленый пот, стекающий в рассеченные раны, в разы ухудшал агонию. Поначалу девчонка корила себя и злилась, размышляя, где сплоховала, организовывая очередной побег, но вскоре уже едва ли могла думать из-за нестерпимой боли. В глазах все плясало, в ушах звенело. В последний раз, когда она посмотрела налево, где под навесом шатра на перевернутых деревянных ящиках сидели двое коротко стриженых верзил – телохранителей хозяина – ей даже привиделось в их глазах сочувствие. Хотя, скорее, они ухмылялись. Она набрала в рот слюны, чтобы плюнуть в их сторону, но так и не смогла, и та струей заскользила по подбородку.

Последняя мысль, острым камнем засевшая в ее голове – не расплакаться. Теперь все лицо стало влажным то ли от пота, то ли от слез, но Лу уже было все равно. Кровь струилась по телу и падала на пыльный булыжник возле ее ног. Она чувствовала, что скоро придет конец, но даже не могла собраться с мыслями и проститься с жизнью.

Внезапно удары прекратились. Сквозь шум в ушах Лу услышала мелодично-зазывающий голос хозяина:

– Прошу вас, господин, только взгляните! Самые лучшие рабы в городе, да нет, на всем побережье! А цена, какая цена! За такую цену нигде не сыщете! Есть все, что ни пожелаете! Прошу вас, подходите, взгляните!

Следом раздалось шлепанье босых ног и бряцанье оков: по повелительному жесту хозяина толпившиеся в первых рядах большой клетки рабы – самые лучшие, предназначенные для привлечения внимания, – быстро одернули свои одежды и выстроились перед потенциальным покупателем, покорно склонив головы. Лу с усилием разлепила глаза, но за сомкнувшейся стеной загорелых плеч не сразу смогла разглядеть нового клиента, который принялся неспешно прохаживаться, присматриваясь к товару.

Наконец, дойдя до края клетки, тот остановился. Весьма высокого роста, он казался дородным из-за своих просторных одежд. Материя их, пусть не украшенная узором или вышивкой, намекала своим качеством, что вовсе не так бедна, как могло показаться на первый взгляд. Хозяин, многие годы торговавший в городе и повидавший немало господ, сразу подметил это, что и объясняло уважение в его голосе, граничащее с заискиванием. Он встал за спиной покупателя, болтая без умолку – нахваливал товар и цену. Незнакомец стоял ровно, не шевелясь. Из-под длинного капюшона, скрывавшего лицо, торчал лишь подбородок с густой черной бородой. Рук тоже было не видно – они покоились, сложенные, в широких рукавах одежд. В застывшей без движения фигуре чувствовалась что-то величественное и вместе с тем пугающее.

Хозяин продолжал распинаться, но покупатель не выказывал никакой реакции. Его мул, навьюченный несколькими туго набитыми тюками, переминался с ноги на ногу, пофыркивая от жары. Вскоре торговец угомонился, потому как незнакомец за все это время не проронил ни слова. По спрятанному под капюшоном лицу трудно было судить о его намерениях. Быстро поразмыслив, хозяин решил показать других рабов. Он постучал рукоятью кнута по прутьям клетки и бросил внутрь:

– Ну-ка, переменитесь! Живо!

Те, кто находился сзади, вышли на свет и заняли свои места, потупив взоры. Должно быть, торговец ожидал, что незнакомец решит осмотреть новоприбывших, но тот не сдвинулся с места и лишь медленно повел головой из стороны в сторону. В явном замешательстве хозяин потоптался на месте, вытирая о штаны вспотевшие ладони. Уже не так уверенно, он снова начал на разные лады расхваливать товар. Покупатель молчал. Самые смелые из рабов позволили себе поднять головы, осторожно разглядывая его. Они рисковали получить нагоняй за такую дерзость, однако едва ли могли сдержать любопытство. Даже скучавшие на ящиках телохранители потеряли отсутствующий вид, наблюдая за происходящим.

Исчерпав свое красноречие и окончательно стушевавшись, хозяин вновь замолк. Тонкие струйки пота текли по его вискам, но он был слишком озадачен, чтобы утереть их.

– А эта?

Голос, который все-таки прозвучал из-под капюшона, оказался низким, с холодной, властной глубиной. Рука незнакомца выскользнула из рукава, указывая в самый край клетки. На темном запястье белела татуировка – несколько концентрических треугольников, похожих на угловатую мишень. И, что важнее, на всеобщее обозрение предстали несколько усеянных драгоценными камнями колец, которые говорили – нет, кричали – о куда более значительном богатстве, чем могло показаться на первый взгляд. Хозяин нервно сглотнул, вероятно, вспомнив, что только что собирался надерзить излишне молчаливому клиенту. Это стало бы крайне опрометчивым поступком, ведь большое богатство в этом городе означало также большую влиятельность.

Но хозяин недаром слыл умелым торговцем и смог быстро совладать с собой. Отвесив незнакомцу почтительный поклон, он отпер клетку и сделал резкий знак рабыне, которой, как ему показалось, заинтересовался покупатель. Стройная девушка в довольно опрятном для ее положения наряде склонила голову и шагнула наружу, звякнув наручниками. Она была одной из тех, кем особенно гордился хозяин. Предвкушая удачную сделку, тот принялся нахваливать выбор господина, распевая на все лады, как хороша стоящая перед ними невольница.

– По хозяйству все умеет! Верна, послушна, знает танцы! Поет, точно канареечка! А как красива! Настоящий самородок! А как она…

– Нет, вон та, – вдруг резко прервал его покупатель. И хозяин, и исподтишка все рабы проследили за вновь взметнувшейся дланью; деревянная щепка, которую жевал один из телохранителей-верзил, выпала из приоткрывшегося рта и шлепнулась на землю.

Лу с запоздалым ужасом осознала, на кого указывает клиент.

Ужас блеснул и в глазах хозяина. Расхваливая рабыню, он активно жестикулировал, и теперь так и застыл с разведенными в стороны руками.

– Вы… Вы про девчонку, господин? – наконец выдавил он.

Лу не видела глаз незнакомца, но чувствовала на себе его взгляд. Невзирая на нестерпимую боль она ощутила, как жара вокруг превратилась в холод и тело покрылось гусиной кожей.

– Именно.

– Про эту девчонку? – по-прежнему не веря своим ушам, пробормотал хозяин.

Другие рабы уже, не стесняясь, переглядывались. Еще чуть-чуть, и они, совсем потеряв страх, начнут перешептываться. Хозяину уже давно следовало одернуть их, но он пребывал в слишком сильном недоумении, чтобы обратить внимание на их поведение. Почесав затылок, он взглянул на Лу, потом снова на загадочного господина. Казалось, даже в царившей вокруг суматохе рынка был слышен натужный звук мыслительного процесса в его голове.

– Позвольте… – с трудом произнес он, – нижайше… Простите… Мою дерзость… Позвольте спросить лишь, о, простите за мою дерзость… Позвольте узнать лишь, для чего господину нужен раб?

Повисла очередная тяжелая пауза. Испарина покрыла лоб и щеки торговца, он шумно сглотнул.

– Для работы, – коротко ответил господин. Хозяин ждал от него уточнений, например, для какого рода работы. Однако по тону незнакомца и вновь затянувшемуся молчанию стало ясно, что он не собирается ничего уточнять.

Хозяин стрельнул глазами туда-сюда, оглядывая свой товар. Затем энергично закивал:

– Ты, вот ты.

Он вывел из клетки крепкого юношу, закованного в прочную цепь. Толкнул его в плечо, и тот согнулся в неуклюжем поклоне.

– Вот прекрасный, славный работник… Сильный, как слон… Трудился в полях, пахать может без продыху с рассвета до заката, здоровье отменное… При всем, соображает что-то… Можно считать, читать-писать обучить… Правда, с грамотными мороки… Но это господину решать… А так он может… Верный, послушный… Что скажете?

– Как имя? – в третий раз упрямо ткнув пальцем на Лу, вопросил господин.

Кто угодно на свете знал: чем больше у раба на спине отметин от кнута, тем хуже он себя вел. А раб, которого публично иссекают до полусмерти, не просто плохо себя вел – он вел себя ужасно. А значит, он не просто плохой – он ужасный раб. Такой раб и даром никому не нужен. Любой ребенок знает это. А если приглядеться и увидеть, что под свежими ранами кроются старые шрамы, коим нет счета, становится более чем понятно, что это уже не первое подобное наказание. К тому же, если присмотреться к самой девчонке… Кости, обтянутые кожей, бледность, слабость… На что она сгодится, даже если бы была послушна? Кому такая нужна?

Вот что крутилось в голове у хозяина, его телохранителей и рабов, а заодно и у соседних торговцев, становившихся невольно свидетелями происходящего. Однако возражать или спорить с гостем было бы непочтительно. Понимая это, хозяин запер клетку и подвел его ближе к наказанной невольнице.

– Звать Лу. Непокорная дуреха.

Он уставился на господина в ожидании реакции. Тот встал прямо перед девчонкой, загораживая заходящее солнце своей мощной фигурой.

– Почему в колодках?

– Беглянка, – пожал плечами хозяин. – Столько секу, а все никак не сдается. Упрямая. Хотя после наказания обычно послушная. Но сбежать постоянно пытается. Ловлю. Секу. Становится послушной. Потом опять бежать. Ловлю, секу. И так без конца. Увы, держу. Приходится держать. А что поделать? Руки всегда нужны, рабы нужны. Для себя держу, кому такая сдалась…

– Лет сколько? – перебил его господин.

– Что?.. А, лет? Двенадцать недавно стукнуло. Взрослая уже, соображать должна. А ведь ни черта не соображает. Сколько раз говорил: ну на кой черт деру давать? Все равно не удастся. У меня еще никто не сбегал. А коль и сбежишь… Ну вот куда ты денешься? Отымеют да забьют в подворотне… От голоду сдохнешь… Или другие поймают… Перепродадут… Будет другой хозяин, который такого терпеть не станет… Будет бить сильнее, гонять сильнее… Ну вот надо оно тебе?

Последние слова он уже говорил укоризненным тоном, задумчиво глядя на Лу. Затем осекся. Снова повернулся к господину. Открыл рот, чтобы добавить еще что-то, но затем передумал. Снова воцарилось молчание, самое долгое из всех. В конце концов, незнакомец кивнул в сторону колодок и с все тем же бесстрастием в голосе спросил:

– Сколько за нее?

Торговец опешил. Рабы, прежде рассредоточенные по клетке, теперь столпились у решетки и без стеснения наблюдали за ними.

– Господин… Не сочтите за дерзость… Девчонка – беглянка… Непокорная, понимаете? Не слушается, будет пытаться вырваться… Я ведь ее для себя держу… Из жалости только… Да на моем месте любой другой хозяин уже давно заколол бы ее, да и дело с концом…

– Сколько за нее? – с расстановкой повторил незнакомец.

Хозяин замолчал, уставившись на лицо, скрытое под капюшоном. Долго думал. Затем все-таки посмотрел на своих рабов, цокнул языком:

– Ну, пшли вон!

Испуганные, точно стая птиц, они отпрянули от решетки, звеня цепями, в которые были закованы. Зыркнув по сторонам и убедившись, что его не услышат посторонние, торговец тихо, но отчетливо произнес:

– Две сотни.

Подобная стоимость была просто заоблачной для обычной невольницы. За такие деньги продавали лишь специально обученных рабынь, взращенных в местных элитных питомниках. Приезжие торговцы с их шатрами на улицах не стали бы загибать столь высокую цену даже за лучший свой товар: самой крупной суммой, звучавшей здесь, было примерно сто золотых – подобные сделки еще долго обсуждались, а провернувших их торговцев считали счастливчиками.

Пот еще обильнее заструился по лицу хозяина, когда он осознал, что именно ляпнул. Он, вероятно, подумал, что нужно извиниться, сказать – оговорился, солнце голову напекло. Но слова застряли у него в глотке. Он украдкой огляделся по сторонам на соседей-торговцев. Поймут ли они, что случилось, когда загадочный клиент разъярится и позовет стражников?

– По рукам, – кивнул господин. – Оформляй купчую.

Торговец поежился и отвесил очередной несмелый поклон, приглашая покупателя в шатер. Вскоре господин вышел оттуда, держа в руках пергамент. Спрятав его в один из нагружавших мула тюков, из другого он извлек два кошеля, наполненных звонким металлом, и протянул торговцу. Тот взял, отупело уставившись на них. Опомнившись, взвесил в ладонях. Открыл, взглянул внутрь. Сомневаться не приходилось: оба кошеля были доверху наполнены золотом, в каждом – по сотне монет.

Убрав деньги, хозяин открыл колодки. Девчонка при этом не пошевелилась, так и оставшись на коленях, глаза прикрыты, ресницы подрагивают.

– Ну, подъем, – скомандовал хозяин.

С заметным усилием Лу выпрямилась. Пошатнулась, но устояла на ногах. Ее трясло, но все же она дерзко, с вызовом уставилась на незнакомого господина.

– Вот о том я и говорю, – пробормотал торговец себе под нос. Помедлив, снял с пояса и вручил незнакомцу кнут – свой любимый, с костяной рукоятью в виде изящно выгнувшего шею журавля. – Вот… Прошу. Пригодится.

Журавль лег в украшенную кольцами руку. Покупатель внимательно изучил рукоять, затем указал ею на ноги Лу:

– Цепи.

Вздохнув, торговец вытащил связку ключей и открыл замок. Все это время Лу стояла, пошатываясь, но продолжая упрямо пялиться на своего нового владельца. Затем отвернулась. Сделала несколько мучительных шагов в направлении тряпки, лежавшей поодаль на земле, медленно склонилась за ней. Это оказалась грязная, местами рваная туника, которую девчонка натянула, морщась от боли. На спине ткань тут же пропиталась кровью.

– Идти не сможет, – заключил господин.

– О, вам не о чем беспокоиться. Она пойдет. Эта только кажется хилой. На ней все заживает, как на собаке. И сил у нее предостаточно.

– Она не сможет идти, – вновь повторил господин почти по слогам, словно разговаривал с неразумным ребенком. Торговец замер, не понимая, что тот от него хочет.

– Седлай лошадь.

Торговец опешил. Нет, за ту сумму, что он получил за Лу, он мог без сожалений отдать хоть двух лошадей – просто сам факт того, что рабыня поедет верхом, был неслыханным.

Господин ожидал. Плечи торговца поднялись и опустились.

– Будет лошадь… Сейчас.

И вот один из телохранителей, которому хозяин дал распоряжение, вывел перед шатром оседланную кобылу. Незнакомец указал Лу в ее сторону смотанным кнутом, который не выпускал из рук. Девчонка побрела к скакуну, стараясь держаться ровно или, по крайней мере, не упасть. Все, кто наблюдал за происходящим, разинули рты еще шире, когда незнакомец сам помог ей сесть в седло.

Хозяин хлопнул себя по лбу:

– А как же… Связать ее?

– Нет нужды, – бросил господин, скручивая в одной руке поводья лошади и своего навьюченного мула.

– Что ж… – начал торговец, но так ничего и не смог сказать. Провожаемый множеством взглядов, покупатель отправился восвояси.

Как только оживленная суета рынка осталась позади, новый хозяин Лу остановился. Подошел к своей поклаже, достал длинную накидку из той же материи, что и его одеяние, и протянул девочке:

– Накинь.

«Испачкаю же», – промелькнуло в голове у Лу, хотя она была на грани потери сознания. Впрочем, она могла понять желание господина не привлекать к себе внимания. Взяв накидку, укуталась в нее, скрывая и окровавленную спину, и рабский ошейник.

Они возобновили движение. В этом городе Лу бывала уже не впервые, но всегда приходила и покидала его одной дорогой. Маршрут, по которому следовали приезжие караваны работорговцев, начинался от массивных ворот в высокой каменной стене, шел мимо грязных, дурно пахнущих районов с приземистыми тростниковыми хижинами, которые по мере продвижения вглубь становились все менее неопрятными и в какой-то момент сменялись глинобитными постройками в традиционном южном стиле. Казалось, существовала какая-то невидимая, но хорошо известная всем местным граница – Лу как-то заметила двух ребятишек-оборванцев, которые играли в салки и в одночасье замерли, будто перед незримой преградой, не решаясь сделать хоть один лишний шаг в сторону чужой, менее нищей улицы. Должно быть, подобная граница отделяла и дома среднего класса от района зажиточных горожан, на окраине которого и находился рынок работорговцев, а те в свою очередь – Лу не бывала там, но слышала – от роскошных аристократских владений, окружавших султанский дворец, сияющие золотом купола которого возвышались над Кауром.

Первое время Лу пыталась сориентироваться и глазела по сторонам – ей показалось, что они держат путь именно туда, в центр города, но улочки петляли, а силы совсем скоро начали покидать ее. Она легла вперед, обхватив руками лошадиную шею, и прикрыла глаза. Хотелось погрузиться в небытие, но тело лихорадило, и мрачные, тяжелые думы наводняли разум.

Что за человек ее новый хозяин? Молчаливый, странный. Ждать от него хорошего явно не придется. Зачем ему понадобилась Лу? Очень скверное предположение на этот счет возникло у девочки еще в тот момент, когда незнакомец в первый раз указал пальцем на нее, исхлестанную, в колодках. И потом это предположение показалось еще более верным, когда она услышала сумму сделки. Кому в здравом уме может понадобиться никчемная рабыня-беглянка за такие баснословные деньги?

Лу слышала, что среди рабовладельцев есть определенный сорт людей. Те, кто любит истязать. Сами по себе наказания были обычным делом для любого невольника, однако это были наказания за провинности, пусть иногда и пустячные. Но существовали господа, которые издевались над рабами исключительно потехи ради, и речь шла не о простой порке, заточении в чулане или лишении еды – Лу вспоминались леденящие душу истории о хозяевах, которые получали извращенное удовольствие, лишая рабов конечностей, выкалывая им глаза, вырывая зубы… И теперь она окончательно уверилась, что ее новый владелец из таких людей, ведь иного объяснения произошедшему быть не могло. Наверное, увидев боль и страдания девчонки в колодках, господин ощутил, как его жажда истязаний разыгралась, и не смог совладать с нею. Лу вспомнила, как тот навис над ней черной тенью – должно быть, любовался следами от кнута на ее спине и предвкушал, как ухудшит ее агонию. Поэтому он даже не задумался, выкладывая деньги. Он вполне мог себе позволить подобное, судя по кольцам. Да и к чему еще могла быть вся эта таинственность? Довольно странно для человека такого достатка идти пешком, ведя мула под уздцы, тогда как ему куда больше подошло бы путешествовать в паланкине или повозке, окруженному телохранителями и рабами. Но он, очевидно, заранее спланировал свой поход на рабский рынок, чтобы тот остался в тайне; ведь намеренное издевательство над рабом или его убийство все-таки каралось штрафом. И хотя там, на рынке, господин привлек к себе немало внимания подобной сделкой, он был в капюшоне и остался неузнанным. Поэтому и Лу он заставил накрыться плащом – чтобы тайком привезти ее в свой дом, запереть в самой дальней комнате и держать на цепи, приходя туда лишь, чтобы насладиться очередным изощренным наказанием…

С этими мыслями девочка, упав грудью на шею лошади, все-таки провалилась в забытье.

Она очнулась, когда движение прекратилось, и почувствовала, как что-то надежно удерживает ее в седле. Открыв глаза, поняла, что накрепко привязана к шее кобылы рукавами плаща. Должно быть, дело рук нового хозяина – чтобы рабыня не сбежала, или не упала, или и то, и другое. За время пути солнце окончательно скрылось, и теперь над городом сгущались сумерки. Услышав шорох позади, Лу обернулась и увидела, что господин как раз распрягает своего мула – тюки, которыми было навьючено животное, исчезли. Новый хозяин скинул свой капюшон; темное лицо с густой бородой показалось Лу угрюмым, но она не могла рассмотреть его лучше в надвигавшемся мраке.

Они находились на небольшом заднем дворике двухэтажного дома, бурно поросшем кривыми пальмами и неаккуратными кустарниками, среди которых угадывались очертания колодца и стойла; вокруг виднелись лишь такие же бурые стены, башенки и оконные проемы плотно застроенных каурских домов. Заметив, что девчонка очнулась, хозяин развязал ее и помог спешиться. Истощенная и изможденная, Лу покачнулась: голова кружилась, перед взором плыло. Тем временем хозяин повел животных в стойло, и она удивилась, что тот самолично делает такие вещи, тогда как для этого существует прислуга… но тут же вспомнила свою пугающую догадку о причине подобной секретности.

И, несмотря на плачевное состояние, с трудом подавила в себе желание дать деру. В какой-то момент ей даже показалось, что, собери она волю в кулак, сбежать удастся – столь велико было ее желание свободы. Но страх, охвативший ее и пригвоздивший к земле, был не менее сильным. Да и голос прежнего хозяина зазвучал в голове: «ну вот куда ты денешься?..» И ведь он прав, с отчаянием осознала девчонка. Но тут же подавленный, но не сломленный дух в ней отказывался принимать это. Уж лучше попробовать сейчас… Нет, успехом побег не увенчается, глупо тешить себя надеждой… Но, возможно, он заставит хозяина рассвирепеть и в приступе ярости убить непослушную невольницу на месте, а это лучше предстоящих мучений.

Ведь лучше, так?..

Лу обреченно усмехнулась. После сегодняшнего она осознала, что готова стерпеть многое, лишь бы остаться в живых.

– Заходи, – приказал тем временем хозяин, распахивая входную дверь.

Очутившись на пороге, Лу ощутила приторный запах не то зефира, не то каких-то других сладостей, который делал обстановку в доме еще более жуткой. Господин зажег масляную лампу и повел невольницу по узкому коридору, а затем наверх по деревянным ступеням. Вскоре они оказались в небольшой каморке с одним окном, в которое пробивался бледный свет луны. Мужчина поджег пару свечей на столе, и в их тусклом свете Лу увидела, что убранство комнаты выглядит совсем не богато.

– Сними это тряпье, – велел господин.

Лу заставила себя отрешиться от всего. Это оказалось нетрудно, ведь она была вконец обессилена. «Ну вот и все», – лишь подумала она напоследок. Повинуясь приказу, стянула грязную тунику и бросила под ноги.

– Ложись вот туда. На живот.

Кнутом, который все это время держал при себе, господин указал на кровать, стоявшую у стены.

«Ну вот и все».

Лу легла и закрыла глаза.

Она услышала шаги хозяина, плеск воды и скрип дверцы деревянного сундука в углу комнаты. Когда мужчина подошел обратно, Лу зажмурилась. Но вместо хлыста на ее спину легла прохладная ткань, смоченная водой. Тщательно промыв раны, господин нанес на них липкую субстанцию, источавшую специфический травяной запах. Вещество вызывало ужасную, нестерпимую боль, но девчонка не издала ни звука, стиснув зубы. А затем неприятные ощущения схлынули так же внезапно, как и начались. И, не успев ничего осознать, Лу провалилась в сон.

Ей снилась мать. Наяву Лу не могла толком вспомнить ее лица – слишком маленькой девочку отняли работорговцы. Но во сне порой чувствовала тепло, слышала тихий голос, напевающий одну песенку. И помни, Антеора дочь, хранить мечты поклялись мы…

Лу не знала, что это такое – Антеор.

2 Встреча у колодца

Начиная от самой изгороди, владения господ Махиджи словно пытались дыхнуть каждому пришедшему в лицо своей непомерной помпезностью. В ближайшем к дворцу квартале все дома были таковы, будто их хозяева что есть сил состязались в роскоши и все никак не могли остановиться. Некто воздвигнул в саду свой бронзовый бюст? Спустя неделю кто-нибудь поблизости непременно отольет себя в полный рост, да еще и в позолоте. В одном из дворов красуется редкий ручной павлин? Очень скоро он никого не восхитит, ведь на соседнем участке будут разгуливать величественные тигры со специально приставленным к ним дрессировщиком. Словом, что бы ни сделал один из господ, для остальных это становилось вызовом. Вот и в палисаднике семьи Махиджи, утирая лбы грязными руками, трудилась пара белых парней, высаживая в иссохшую почву какие-то диковинные экзотические кусты. Даже дураку стало бы ясно, что растения не приживутся – они уже выглядели увядшими и больными, в знойном, тяжелом климате города им явно было не место. Понимание всей глупости затеи было написано на лицах рабов-садовников, но они не смели перечить хозяевам и мысленно уже смирились с наказанием, которое вскоре понесут за гибель саженцев, хотя, в сущности, не будут ни в чем виноваты.

Лу ощутила прилив жалости, однако едва ли могла им помочь, а потому молча проследовала мимо по подъездной дорожке. Поскольку скачущая верхом рабыня действовала многим господам на нервы, она оставила лошадь на соседней глухой улочке, на небольшом закутке возле старого городского колодца, и проделала оставшийся путь пешком, с заплечным мешком на спине. Чувствуя, как кожу под ним щекочут струйки пота, она преодолела несколько ступеней, ведущих на террасу перед особняком, и остановилась в паре шагов от входа, отвесив почтительный поклон.

Утомленный стражник у двери, хоть и стоял в тени, явно был измотан службой и изнывал от жары в своей кольчуге. Явившаяся на порог особняка невольница выглядела куда более свежей, здоровой и полной сил, чем он, свободный человек, и эта несправедливость исказила его суровое лицо в недовольной гримасе. Но вслух он ничего не сказал, а Лу уже привыкла к неприязненным взглядам в свою сторону.

– Я из «Лавки тканей Хартиса», шен. Принесла новые образцы для шани Махиджи.

Представление было формальным. Она уже бывала здесь, и не раз. Что мать, что дочь из рода Махиджи были страстными модницами и содержали в своем штате прислуги несколько швей, которые без устали кроили для них новые и новые наряды. Выйти в свет в одном платье дважды, по мнению шани Махиджи и многих ее подруг, было признаком дурного тона, и Лу не переставая спрашивала себя, куда же они девают старые вещи. Всякий раз, заметив на одном из местных подворий стройку, она мысленно усмехалась, воображая, что это целое отдельное здание для тряпья и побрякушек. Вынужденная наносить частые визиты аристократам Каура, она от души презирала расточительный образ жизни, который они вели. А вот Хартис, напротив, к своим постоянным клиентам питал привязанность, чуть ли не нежность. «Они ведь оставили у нас столько золота», – со смехом говорил он.

Стражник отворил дверь и кликнул лакея. Тот возник словно из ниоткуда – бесшумная тень в металлическом ошейнике и серой одежде, неприветливо, но понятливо кивнул и молча повел посетительницу вглубь, сквозь обитель картин и гобеленов, резных орнаментов, позолоты, фарфора, бархата и слоновьей кости.

Раньше в блеске великолепия аристократских особняков Лу чувствовала себя ужасно скованно. Однажды она пожаловалась на это Хартису, и тот спросил, хотела бы она сама жить в подобном месте.

– Ну ни за что, – поежившись, ответила Лу.

– Да и я тоже. А знаешь, почему? Вот представь, каково это – в таком огромном доме убираться?

На это Лу угрюмо промолчала, как молчала всегда на глупые шутки владельца лавки. Ну а разве не глупо? В таких домах держат целую орду рабов, в обязанности которых входит в том числе и уборка, а если те с ней не справляются, то хозяева вышвыривают их и покупают новых. В отличие от Хартиса, у которого из помощников по хозяйству помимо Лу имелась только ворчливая кухарка, да и та приходящая. Однако после торговец придумал несколько метких сравнений, высмеивая излишне вычурные и зачастую нелепые убранства аристократских домов, и неведомым образом Лу перестала в них так робеть.

Лакей остановился перед распахнутыми настежь дверями, жестом приглашая гостью войти. Прежде чем согнуться в очередном поклоне, девчонка успела увидеть обоих шани Махиджи, сидевших на подушках за низким столиком и коротавших время за партией в нарды. Судя по всему, дело шло без особого энтузиазма – завидев посетительницу, женщины с хлопком сложили свои шелковые веера и сразу позабыли про игру.

– Ах, это же Лу! Какой приятный сюрприз! – воскликнула тонким голоском младшая, Камила. Пусть Лу стояла, смиренно склонив голову, как и положено рабыне, она отчетливо представляла живые огоньки нетерпения, заплясавшие в глазах шани. Кажется, та чуть даже не вскочила на ноги, но вовремя вспомнила о манерах.

– Шен Хартис велит передать вам самые добрые пожелания и смеет надеяться, что какие-то материи из только прибывшей партии могут заинтересовать ваше благородство.

– Давай взглянем, – взмахнула рукой старшая шани и затем повернулась к дочери: – Камила, не возражаешь, если мы доиграем позже? Иди сюда, девочка, покажи, что принесла.

Повинуясь, Лу опустилась на колени, извлекая из заплечного мешка большой каталог из плотной бумаги, который раскрыла на столике перед ними. Шани чинно, неспешно принялись разглядывать приколотые булавками на подложку разноцветные лоскуты – образцы нового бершемского батиста, как девчонка вежливо им сообщила, и затем умолкла, не смея торопить. Все это было лишь частью повторяющегося представления, в котором она хорошо знала свою роль. Выждав положенное время, она слегка поклонилась и изрекла:

– Не изволите ли вы оценить качество ткани на ощупь, госпожа?

Словно ей все это время требовалось приглашение от рабыни, женщина поднесла руку к одному из лоскутков. От ее прикосновения по лазурной ткани пробежала легкая рябь, как по водной глади. Старшая Махиджи всегда предпочитала светлые тона, контрастирующие с ее шоколадного цвета кожей, и, зная это, Лу намеренно положила каталог к ней этой стороной. Украдкой проследив за взглядом ее дочери, девчонка осторожно открепила другой образец и в поклоне преподнесла ей:

– Шани Камила, не сочтете ли за дерзость, если я предположу, что вам пришлась по душе эта ткань?

Девушка хихикнула, принимая из ее рук зеленый лоскуток с узором в виде птиц и с не меньшим изяществом, чем мать, принялась изучать его. Тут, похоже, Лу также не прогадала: на лице Камилы отразилась заинтересованность, а после и восторг.

– Какая приятная материя!

В эту минуту церемониям пришел конец. Лу принялась откреплять для них лоскутки один за другим, а женщины обмениваясь мнениями, крутили их в руках, терли меж пальцев, проверяли на свет и даже нюхали. И сыпали вопросами, на которые девчонка едва успевала отвечать. Сначала это касалось тканей, их качества, фактуры, цены, происхождения. Но вскоре и другие не заставили себя долго ждать, и вот уже старшая Махиджи интересуется мнением Лу по поводу цвета своего лица, а шани Камила крутится посреди комнаты, демонстрируя ей легкое платье с длинным шлейфом, сшитое из ткани, которую заказала в их лавке в прошлый раз; и никто уже не следит за тем, с должным ли уважением рабыня обращается к госпожам и соблюдаются ли все необходимые границы.

Лу всякий раз тщетно пыталась уловить тот призрачный момент, когда из невольницы превращалась в обычную девчушку, эдакую робкую племянницу, призванную скрасить день двух скучающих дам. Когда белая девочка-служанка принесла поднос с охлажденными напитками, Лу в очередной раз поймала на себе злобный взгляд, такой же, каким одарил ее стражник – и неудивительно, ведь стаканов на подносе было три.

– Так ты говоришь, эти ткани из Бершема? – в очередной раз уточняла старшая Махиджи, крутясь у зеркала и попеременно поднося к лицу два разных образца, потому что не могла определиться с выбором.

– Именно оттуда. Сотканы по новой технологии. Очень воздушные, в них точно не будет жарко.

– Это хорошо… Но достаточно ли они прочные?

– Хороший вопрос, – кивнула Камила и, посмеиваясь, доверительно сообщила: – Как-то к нам в гости приходила шани Вахе, знаешь ее? В таком тонком платье, уж не знаю, кто его кроил, но оно с самого начала казалось мне чересчур обтягивающим. И не зря – после плотного ужина оно у нее… лопнуло прямо на животе!

– Камила! – не очень строго одернула ее мать, пытаясь скрыть улыбку, видимо, тоже вспомнив о том эпизоде.

– Вы стройны, как тростинка, юная госпожа, и вам совершенно незачем беспокоится о подобном, – льстиво ответила Лу. – Но, уверяю, материя очень прочная.

Чтобы не быть голословной, она потянула ткань в разные стороны, и та мужественно прошла испытание. Камила радостно захлопала в ладоши.

– Выходит, такие только в вашей лавке продаются?

– Да. И шен Хартис не уверен, что подобные поставки еще будут – по крайней мере в ближайшее время.

Старшая шани многозначительно взглянула на нее и вкрадчиво спросила:

– А кому еще ты показывала эти образцы?

– Вы первые, госпожа, – ответила Лу, отвешивая очередной поклон – правда, теперь уже не столько почтительный, сколько шутливый. Она прекрасно понимала, что самой важной характеристикой любого товара для них будет не качество и не цена, а уникальность, дарующая возможность показать свое превосходство над остальными.

– Ну конечно, – засмеялась Камила. – Мы же самые лучшие клиенты шена Хартиса, не так ли, Лу?

С любезной улыбкой та подтвердила – да, разумеется. Они так обрадовались, что выбрали каждая по два цвета и заказали по три отреза, а затем вместе с девчонкой пили лимонад, празднуя это.

Солнце уже собиралось клониться к закату, когда Лу, чувствуя себя несколько выжатой, покинула особняк и побрела туда, где оставила лошадь.

На вытоптанном пыльном пятачке, окруженном лохматыми пальмами, было почти безлюдно. Лишь одна тощая фигура, с головы до пят замотанная в светлые одежды, с усилием крутила рукоятку колодца в попытке вытащить ведро воды. Ржавая цепь с визгливым скрежетом наматывалась на ось, но в какой-то момент механизм заклинило, и нетвердая рука, дернувшись, соскользнула с рукояти. Цепь начала разматываться, ведро стремительно загрохотало вниз и с шумным плеском ухнуло в воду. Фигура растерянно замерла, не спеша повторять попытку, ее плечи поднялись и опустились в протяжном вздохе. Подойдя ближе, Лу различила металлический блеск на белой шее между скрывающим голову платком и длинной туникой, края которой волочились по земле, и сразу узнала ошейник, подобный которому носила сама.

– Помочь?

Фигура нервно, настороженно обернулась, коротко окинула ее взглядом и низко склонила голову.

– Да… Пожалуйста.

Незнакомка, чье лицо не представлялось возможным рассмотреть из-за тряпок, отступила на шаг, освобождая место у колодца. Лу налегла на рукоять. Вскоре в темном проеме появилось ведро, наполненное мутной жидкостью с илистым запахом. Здесь поэтому и было так пустынно – старым загрязнившимся колодцем давно уже не пользовались, и водой из него многие погнушались бы омыть даже ноги. Лу бросила непонимающий взгляд на рабыню в длинной тунике, раздумывая, сказать ли ей об этом. Однако невольническая жизнь приучила ее не лезть не в свое дело, и она молча перелила воду в стоявший рядом глиняный кувшин.

– Спасибо, большое спасибо! – воскликнула незнакомка, сцепив пальцы в молитвенном жесте. Тон ее был преисполнен куда большей благодарности, чем можно было ожидать за столь скромное одолжение. Кожа на костлявых руках выглядела чересчур бледной даже для невольницы, почти прозрачной, под ней явственно различалось переплетение вен – должно быть, признак какой-то болезни.

Неопределенно хмыкнув в ответ, Лу направилась к коновязи. Распутывая поводья, она исподволь наблюдала, как девушка-рабыня пытается поднять кувшин, чересчур тяжелый для ее хрупких рук. Лу готова была поспорить, что у той ничего не получится, но незнакомка все же смогла водрузить кувшин на голову и даже почти не расплескала воду.

– Ну, Дымка, ну, – погладила Лу свою лошадь, когда та, снятая с перевязи, нетерпеливо тряхнула гривой. Краем глаза она увидела, как девушка с кувшином осторожно, стараясь не запутаться в подоле своих одежд, поплелась прочь по дорожке и вскоре скрылась в пальмовых зарослях.

Лу уже вдевала ногу в стремя, когда Дымка вдруг встрепенулась и дернула ушами. С той стороны, где совсем недавно скрылась незнакомка, донеслись звуки. Кричали высокие, явно детские, голоса. Слов было не разобрать, но в их тоне различалась злорадность. Затем раздался треск разбитой глины, свист и взрыв смеха.

Лу замешкалась. Ей хотелось поскорее попасть домой, а не ввязываться в какие-то переделки.

– Ведь меня это не касается, а? – задумчиво пробормотала она. Дымка чуть склонила голову, глядя на нее большими умными глазами. Девчонка вздохнула.

– Ладно, стой тут, хорошо?

Лошадь послушно осталась ждать свою всадницу. Лу обогнула колодец и, нырнув в пальмовые заросли, направилась на звук по петляющей дорожке. По мере ее приближения стали различимы отдельные голоса, которые, похоже, кого-то дразнили. Визгливые выкрики «бледная собака!» и «демонское отродье!» перемежались смехом и глухими шлепками. Лу ускорила шаг.

Дорожка выводила к улочке, зажатой меж двух глухих стен, ограждавших соседствующие аристократские владения. В дальнем конце этой улочки галдела шайка ребятишек, сомкнувшись вокруг кого-то тесным кольцом. Всем им было едва ли больше десяти. Заметив на горизонте постороннюю, они притихли и зашептались. Одеты слишком бедно для господских детей, подумала Лу, и в то же время темнокожие и без ошейников. Скорее всего, сыновья местных наемных рабочих и гувернанток, малолетняя каурская шпана.

Расправив плечи, чтобы казаться выше, Лу сделала несколько шагов в их направлении, написав на своем лице самое угрожающее выражение, какое могла. Мальчуган, старший из всех, тоже с вызовом шагнул ей навстречу. Очевидно, он был главарем этой шайки, потому что остальные дети за его спиной сгруппировались плотнее, и, когда тот занес руку с зажатым в ней камнем, сделали то же самое. Они не спешили атаковать, рассчитывая, что их щуплая, невысокая оппонентка трезво оценит свои шансы и предпочтет убраться. Но даже понимая, что может потерпеть поражение в этой стычке, Лу продолжила приближаться, стараясь принять уверенный и неколебимый вид.

– Пли! – гаркнул главарь, и по его команде камни взмыли в воздух. Лу была еще довольно далеко, но некоторые достигли цели, обернувшись градом болезненных ударов по ногам и туловищу. С детства привыкшая к боли, девчонка почти не поморщилась. Одержать верх в этой ситуации она могла, только проявив недюжинную дерзость, и поэтому насмешливо бросила:

– И это все, что вы можете?

Она с довольством отметила напряженность, промелькнувшую на лицах детей. Но они запасли достаточно камней в подолах и карманах и сдаваться не собирались, возобновив обстрел. Меткость оставляла желать лучшего, однако ставку шакалята делали явно не на нее, а на количество. Преимущество было на их стороне, и девчонку жалило все больше и больше ударов; но о чем эта шайка не могла знать, так это о чутье их противницы, которое в редкие моменты работало неожиданно остро. Самый крупный камень, летевший ей прямиком в лицо, Лу заметила вовремя и внезапно не стала от него уворачиваться, а поймала перед самым своим носом.

Обескураженные такой ловкостью, дети на миг прекратили атаку, и тогда Лу вскинула руку и отправила подарочек им обратно. Тот попал в стоявшего впереди главаря, заставив его взвизгнуть и отшатнуться. Слезы брызнули из глаз темнокожего мальчугана, а груда камней вывалилась из подола его туники, который он придерживал свободной рукой. Он схватился за ушибленное плечо и зыркнул на продолжавшую надвигаться девчонку с ненавистью, но и с опаской. Кто-то из толпы швырнул еще несколько камней. Лу снова исхитрилась поймать один на подлете и, прицелившись, бросила закрученным движением, попав во второе плечо главаря. Мальчуган в отчаянии оскалил белые зубы и попятился, и остальные дети тоже отступили, пытаясь просчитать дальнейший ход событий.

Идти против возникшей перед ними пусть и тощей, но явно лишенной всякого страха девчонки врукопашную они бы не решились. С другой стороны, их глубоко возмущал факт, что какая-то невольница дала отпор им, свободным людям. Как она вообще посмела их тронуть?! Их учили, что когда рабы ведут себя подобным образом, нужно звать стражу, но… Дети заозирались вокруг: поблизости никого не наблюдалось. А станет ли потом кто-нибудь разбираться, если какая-то девчонка, пусть даже и рабыня, надает пинков под зад чаду местной прислуги?..

Коротко посовещавшись, дети побросали камни, гурьбой бросились наутек, и, изрыгая оскорбления и угрозы, скрылись за поворотом.

После их побега взгляду открылось печальное зрелище. Расколотый кувшин лежал в луже, вода змейками струилась вниз по идущей под уклон улочке. Девушка, которой Лу недавно помогла у колодца, сидела на земле, обхватив себя за плечи. На ее белой, почти прозрачной коже отчетливо виднелись свежие ссадины и синяки. Платок, который прежде скрывал ее голову, теперь валялся в пыли, испачканный следами подошв, и Лу не без удивления отметила, что волосы у незнакомки тоже белые, как молоко. Но удивительнее всего были ее невинные и печальные, взиравшие из-под пушистых снежных ресниц глаза цвета сухой лаванды. Неудивительно, что ее задирали, с такой-то внешностью – она действительно выглядела, как нечто потустороннее… «Демонское отродье», вспомнила Лу оскорбление, которое выкрикивали мелкие забияки, и ее передернуло от отвращения. Девушка, видимо, приняла это на свой счет и задрожала, уткнувшись носом в колени.

– Держи.

Незнакомка несмело подняла взор и уставилась на платок, который протягивала ей Лу. Бледное лицо было влажным от слез. Она поднялась на ноги и осторожно забрала свой аксессуар, неловко отряхнула его и пролепетала:

– Спасибо…

– Выглядит скверно, – заметила Лу, указывая на синяки. Бегло осмотрев их, девушка стыдливо спрятала руки в складках ткани и пробормотала:

– Шутишь? Тебе ведь досталось хуже…

Лу пожала плечами. Пара ушибов на животе обещали быть довольно болезненными несколько дней, и рука в одном месте слегка кровоточила, порезанная острым камушком, но в целом девчонка отделалась довольно легко. Кивнув на разбитый кувшин, она поинтересовалась:

– Что будешь делать?

– Наверное, ничего, – тихо вздохнула ее собеседница и пнула черепки носком сандалии. И вправду, вряд ли она могла как-то это исправить. – Думаю, я пойду домой…

Девчонка сначала не взяла в толк, почему незнакомка не попыталась отбиться от задир или хотя бы убежать. Теперь она решила, что, похоже, дело в характере.

– А где ты живешь?

– Здесь, недалеко. В «Синих звездах».

Так назывался один из элитных питомников, о которых Лу знала очень мало, и то понаслышке. Считалось, что там рабам живется лучше, чем где-либо еще. Их обучают ремеслам, манерам и прочему, чтобы они были способны не только на примитивный физический труд, но и могли сопровождать своих знатных господ в свет в качестве прислуги, почитать им книгу вслух, развлечь игрой на арфе. Заинтригованная, Лу внимательней присмотрелась к своей собеседнице. Раньше она полагала, что выходцы из питомников выглядят иначе, да и держатся тоже – более раскрепощенно, что ли. Однако девушка с лавандовыми глазами была сама скромность. Под пристально-изучающим взглядом Лу она явно смутилась, стояла, склонив голову, и мяла в руках платок. Чтобы прервать неловкое молчание, Лу снова кивнула на черепки и спросила:

– А тебя не накажут за это?

– За кувшин-то? Нет. Скорее уж за синяки, – ответила девушка. Немного помолчав, добавила: – Хотя, вероятнее, надо мною просто посмеются…

– Прозвучало так, словно лучше бы наказали.

– Это глупо, да? Но я и правда так считаю. Лучше стерпеть один раз, чем всю жизнь слушать, как над тобой глумятся.

– Но ты ведь не виновата. На тебя напали…

– Пара ребятишек? Разве это не повод для смеха? Хозяйка скажет, что мне еще повезло. Будь это кто-то постарше, я бы так легко не отделалась. Она ведь предупреждала. Я же не слепая, знаю, как выгляжу. И не впервые слышу, что меня считают демоном… Если бы ты не появилась, страшно представить, что бы они сделали. Но, наверное, теперь ты жалеешь, что помогла кому-то вроде меня…

Ее голос становился все более затравленным; но тут же она яростно помотала готовой, отгоняя уничижительные раздумья, и продолжила немного уверенней:

– Все равно, спасибо большое! Что набрала воду, что прогнала этих детей… И что не убежала, увидев мое лицо…

– Нормальное у тебя лицо, – пожала плечами Лу. Видя, что собеседница все еще подавлена, заверила: – Даже если ты и правда демон, я не боюсь.

Девушка наконец подняла голову, недоверчиво глянула на нее:

– Почему?

– Демонов, которые мне навредили за всю жизнь, ни одного, а людей… ну, наверное, больше сотни. Думаю, если кого и следует бояться, то людей, никак не демонов.

Девушка смотрела на нее со странным выражением, хлопая белыми ресницами. Лу слегка стушевалась и спросила:

– Ну а… тебе твоя хозяйка даст, чем обработать ушибы?

Она была уверена в положительном ответе, ведь наверняка владельцы питомников заботились о своем товаре. Но девушка мотнула головой:

– Ерунда… Сами пройдут. – Она попыталась еще плотнее закутаться в платок, помялась. – А что насчет тебя? Ты ведь на себя весь удар приняла…

– Тоже ерунда. На мне все заживает, как на собаке. Так мой прежний хозяин говорил.

Пылкое сострадание, с которым девушка покачала головой, выдавало очевидный факт: в ее питомнике ей вряд ли когда-либо приходилось терпеть настоящие телесные наказания.

– Я хочу отплатить тебе за помощь, но у меня ничего с собой нет, – произнесла она и сразу поправилась: – То есть… Ничего не было, кроме кувшина…

Лу пришло в голову, что можно велеть ей подговорить свою хозяйку накупить у них тканей. В питомниках в основном растили девочек, а им наверняка приходилось шить себе наряды. Да и выбор, учитывая элитарность заведения, скорее всего, падет на что-то недешевое. Лу представила гордость, которую увидела бы в глазах Хартиса, заключи она подобную сделку…

Но, хоть и не без труда, она отбросила эти размышления. Ей не хотелось, чтобы несчастная девушка схлопотала еще больше проблем на свою белесую голову, потому она коротко ответила:

– Забудь. Мне ничего не нужно.

Девушка расстроенно поникла, лавандовые глаза в отчаянии забегали по сторонам. Хотя была на полголовы выше Лу и казалась немного старше, она умудрялась выглядеть ужасно беспомощной. Она явно пыталась придумать повод, чтобы Лу пошла с ней, но дело было не только в желании отблагодарить – она все еще боялась, что та шайка малолетних шакалят околачивается неподалеку.

– Как твое имя? – спросила девчонка, после недолгого раздумья решив сопроводить ее до дверей питомника. В конце концов, если та не доберется дотуда целой, получится, что Лу зря рисковала ради нее шкурой.

– Намира… Нет, можно просто Нами!

– А я – Лу, – представилась девчонка и протянула руку. Жест, в общем-то, был совсем несвойственный для рабов, но новая знакомая сжала ее ладонь и наконец улыбнулась:

– Рада знакомству!

Лу опять скосила глаза на ее руки. Синяки выглядели довольно болезненно. Должно быть, другим частям тела, скрытым под одеждой, тоже пришлось несладко. Неужели хозяйка и правда не даст ей никакой мази? Лу вдруг кое-что вспомнила, и ей в голову закралась одна идея.

– Тебе скоро нужно возвращаться в свой питомник? Если вдруг есть в запасе немного времени… Я знаю по-настоящему хорошее средство от любых болячек.

Лу вряд ли могла вообразить, что человек с цветом кожи, как у Нами, способен побледнеть. Хотя, на деле, та скорее позеленела; выглядело это жутковато. Как только они спешились, Лу молча указала ей на отхожее место в дальнем углу двора. На ходу стягивая платок, Нами бросилась туда, и ее вывернуло наизнанку.

– Извини, – пробормотала она, вернувшись и принимая из рук Лу ковш с холодной водой.

– Ты впервые ехала верхом?

– Кажется, да, – ответила Нами, хлебнув воды и умыв лицо. – Перенервничала…

– Тебе не за что извиняться, это я виновата. Не стоило так гнать. Мне тоже раньше было непривычно, – утешила ее Лу, и девушка кивнула, слабо улыбаясь.

Поставив Дымку в стойло и дождавшись, пока новая знакомая приведет себя в порядок, Лу жестом пригласила ее следовать за собой. Они вошли в дом со двора, миновали коридор и, нырнув сквозь пестрые нитяные шторы со стеклянными бусинами, оказались в магазине. Нами с интересом заозиралась вокруг, но, заметив, что в помещении среди разложенных, развешенных и расставленных пестрых стопок и рулонов тканей присутствует посторонний человек, ссутулилась и потупила взгляд.

– А, лучик мой! – по обыкновению радушно воскликнул Хартис, крутившийся у прилавка, и тут же, приглядевшись к подошедшей девчонке, нахмурился. – О Гармония… Что с тобой приключилось?

– Ничего такого. Мы с моей новой подругой решили поиграть с местной детворой, но немного не рассчитали силы.

Лу сделала шаг в сторону, позволяя торговцу рассмотреть свою гостью. Та медленно, деревянно поклонилась, крепко стиснув в руке свой платок – судя по всему, жалела, что не стала надевать его обратно.

– Это Нами из «Синих звезд».

Странно, но похоже, Хартис совсем не был удивлен необычной внешности девушки. По крайней мере, вида не подал, расплывшись в теплой, сочувственной улыбке. Очевидно, он сразу догадался, что произошло, и Лу, пресекая разговоры об этом, сказала:

– Не нужно беспокоиться, проблем не будет.

– Я ведь не из-за этого беспокоюсь, – покачал головой мужчина и потянулся погладить ее по голове. Памятуя, что они не одни, Лу смущенно увернулась, доставая из заплечного мешка каталог, раскрыла и бросила на прилавок:

– Махиджи сделали большой заказ, так что готовься считать монеты. Старшей понравился этот оттенок, «туманная лазурь» или как его там… Так что, думаю, стоит его приберечь, потому что она захочет купить еще. Но пока они заказали по три отреза вот этого, этого и этого… Ты слушаешь?

Очевидно, тот не слушал, потому что даже не взглянул на образцы – все еще был слишком озабочен ранами девчонки. Чтобы отвлечь его, Лу с подозрительным прищуром ткнула ему в лицо:

– А что это у тебя?

– Где?

– На лице. На бороде, если точнее.

– А что там? – Притворяясь, что не понимает, он постарался незаметно отряхнуть свою густую бороду. Девчонка закатила глаза. – Пыль, наверное…

– Опять лопал сладкое вместо обеда?

– Ну… Я, это…

Врать Хартис никогда особо не умел. Лу пошарила под прилавком, извлекла на свет пакетик рахат-лукума, спрятанный за рулоном тяжелой ткани, и с упреком продемонстрировала свою находку. Мужчина виновато засмеялся.

– Ладно-ладно, забирайте. Только обработайте свои ушибы. Возьмите мазь в моем сундуке.

– А мы за ней и пришли, – Лу деловито повернулась к Нами. – Пойдем.

Они вернулись в коридор и поднялись по скрипучей лесенке на второй этаж. Девчонка толкнула ближайшую дверь, приглашая гостью войти. Внутри оказалось душно, и Лу поспешила открыть ставни и впустить немного свежего воздуха.

– Заходи, располагайся.

Нами робко прошла внутрь, осматривая окружающий непритязательный интерьер. Мебель тут была добротная, но без изысков, простые однотонные ткани для занавесей, покрывал и балдахина над кроватью. Украшений тоже было немного – потертый ковер на полу да пара незатейливых натюрмортов на стенах. В углу красовалось главное достояние комнаты – деревянная статуэтка медведя высотой в пол человеческих роста, которая хозяину чем-то очень нравилась. Лу же всегда считала ее несуразной и теперь не без удовольствия сбросила медведю на голову неряшливый ворох одежды, который был раскидан по кровати, освобождая место, чтобы присесть.

– Ты голодна? А может, принести что-нибудь попить? – Оказавшись в комнате вдвоем с Нами, девчонка осознала, что совсем не умеет принимать гостей. Вспомнив про пакетик сладостей в своей руке, воздела его: – Хочешь?

Нами, продолжавшая истуканом стоять посреди комнаты, испуганно мотнула головой. Лу пожала плечами, достала кусочек рахат-лукума и отправила себе в рот.

– Кто это был, там, внизу? – тихим голосом поинтересовалась ее новая знакомая.

– Это шен Хартис Миэрис. Обычно все зовут его просто по имени, потому что он назвал им свою лавку. Он торгует тканями, ты, наверное, уже сама догадалась. Ну а я ему помогаю.

Нами переступила с ноги на ногу. Наконец, нерешительно приблизилась, опустилась рядом на краешек кровати и запустила руку в протянутый ей пакет.

– Так тебя хозяева отправили сюда работать? – уточнила она, разминая в тонких пальцах оранжевый кубик.

– Нет, – вздохнула Лу. – Хартис… Он и есть мой хозяин.

Лавандовые глаза округлились, рука с рахат-лукумом замерла на полпути к губам.

– А ты всегда… так с ним разговариваешь?

Лу фыркнула, прислоняясь плечом к столбику кровати и поглощая еще один кусочек.

– При посторонних я разговариваю с ним, как положено. Просто решила, что при тебе притворяться не нужно. Не бойся, никто не узнает, что иногда я позволяю себе… немного лишнее.

– «Немного лишнее»? – с нервным смешком переспросила Нами. – Ты так это называешь?

– Хочешь сказать, что любого раба за подобную непочтительность сразу должны выпороть? – усмехнулась Лу. – Но Хартис не делает этого. Никогда. Он хороший. Хотя я поначалу его ужасно боялась. Ну, ты ведь сама видела, какой он – высокий, бородатый и страшный. А оказалось, в душе он как дитя малое – объедается конфетами, раскидывает вещи, любит тратить деньги на всякую ерунду, может на важных документах какие-нибудь каракули нарисовать… Теперь даже смешно вспоминать, как я поначалу тряслась при виде него – все ждала, что он начнет меня пытать или что-то в этом духе.

– И давно ты у него живешь?

– Уже год или около того. Хотя кажется, что гораздо дольше. Это из-за учебы, точно из-за нее. Хартис меня каждый день заставляет учиться, а когда учишься, время очень медленно идет. Особенно на уроках арифметики. В вашем питомнике, наверное, тоже учат всякому?

– Ну… да. В основном тому, что может услаждать господ. Декламировать стихи, делать массаж, петь, танцевать, музицировать на разных инструментах, вышивать, рисовать… Если честно, я тоже не очень люблю учебу. Мне больше нравится читать. А еще настольные игры, особенно го. Ты играешь в го?

– Я… – Лу замялась. – Иногда видела, как аристократы в нее играют, но сама никогда не пробовала. Не уверена, что у меня бы получилось. Я не очень-то сообразительная. Но могу предложить сыграть в другую игру.

– В какую? – оживилась Нами.

– «Найди то, что ищешь, в хартисовом сундуке и не умри».

Она отдала Нами пакет, отряхнула руки и взяла с прикроватного столика свечу. Хозяйский сундук стоял у изножья кровати, небольшой, дубовый, со сложным запирающим механизмом. Хорошо, что Хартис показывал ранее, как им пользоваться, иначе Лу ни за что бы не удалось открыть крышку. По солидной внешности сундука любой бы счел, что там спрятано что-то очень важное – драгоценности или, как минимум, деньги; однако девчонке было известно, что золото хранится в сундуке попроще, тогда как в этом содержалась груда странного хлама. Стоило только крышке распахнуться, нос защекотала мешанина из запахов, которые невозможно было описать словами, и Лу поморщилась и несколько раз от души чихнула.

– Говорю же – как дитя малое, – сказала она, шмыгая носом, опустилась на колени перед сундуком и принялась аккуратно перекладывать предметы, которыми тот был забит: сосуды и банки с загадочным содержимым, разноцветные стекляшки разной формы, ножи без рукояток, непонятного назначения приспособления и инструменты в футлярах и потертых кожаных чехлах. – Вспоминается одна девочка, с которой мы когда-то жили у одного бродячего работорговца. У нее была коробочка, и она в нее складывала всякую всячину, что найдет – веревочки какие-нибудь, палочки там, бумажки ненужные – и называла все это своими сокровищами. Так вот с этим сундуком то же самое, только размах побольше… Вот например это – что такое?

Она воровато оглянулась на дверь, а потом поставила свечу на пол и извлекла из сундука зеленый бархатный мешочек. Увидев, что Лу развязывает шнуровку, Нами схватилась за лицо и испуганно пискнула:

– Ой-ой, не надо!

– Да будет тебе, – отмахнулась Лу.

Ее выбор пал на мешочек, потому что на ощупь казалось, будто внутри может лежать драже; но когда девчонка вытряхнула содержимое на ладонь, ее постигло разочарование. Это были не конфеты, а всего лишь прозрачные, гладко отшлифованные плоские камушки – около пары дюжин. На одной из сторон каждого шли тонкие борозды, что складывались в непонятные фигуры и знаки. Лу показала их своей новой знакомой:

– Ну и что это?

– Не знаю, – прошептала Нами.

Она присела рядом, но при этом постоянно стреляла глазами на дверь. В ней явно боролись страх и любопытство. В итоге последнее победило, и она с осторожностью взяла несколько камушков и провела пальцем по рисункам на них:

– Вот эти значки похожи между собой… А этот похож на бутон розы…

– А по мне, так это куриный окорочок.

– Может, это какая-то игра?

– Ты и правда любительница всяких игр, а?

– В го тоже используются камушки… – Нами осеклась и испуганно бросила их обратно на ладонь девчонке, потому что снизу, из лавки, донесся шум. – Лучше убери. Даже если твой хозяин добрый, трогать чужие вещи без разрешения плохо.

– Ну он же разрешил, нет?

– Он сказал, можно взять мазь, но это ведь не она?

Лу хмыкнула, ссыпала камушки в мешочек и положила на место.

– Наверное, с твоими изысканными манерами, – сказала она, возвращаясь к поискам мази, – я кажусь тебе неотесанным чурбаном.

– Вовсе нет! Просто… Мне никогда не приходилось бывать в чужом доме! Я так нервничаю, боюсь все испортить…

– Правда? А я думала, вы все время ходите друг к другу в гости, из одного питомника в другой. Как аристократы, только…

– …в ошейниках? – закончила за нее Нами и рассмеялась. – Ну… В чем-то ты права, иногда хозяйка берет с собой в свет нескольких девочек, чтобы приучить их к высшему обществу. Но я обычно сижу дома. Честно говоря, я и из комнаты своей нечасто выхожу, а пределы питомника и вовсе почти никогда не покидала. Это… ну… мне же не надо объяснять, почему?

Лу оторвалась от сундука и взглянула на собеседницу, которая снова поникла, лавандовые глаза под молочными ресницами увлажнились от слез.

– Вот сегодня… я вышла за водой. На самом деле, мне не нужна была никакая вода. Просто осточертело сидеть взаперти. Я хотела… развеяться, наверное. Но ты видела, что из этого получилось… – Нами стыдливо смахнула слезы и помотала головой, отгоняя уныние. – Я не имею права жаловаться. Шани Суори, моя хозяйка, тоже хорошая, как и твой хозяин. Она всегда обо мне заботилась. Мне так повезло, что когда-то давно она решила взять ребенка с подобной внешностью. Наверное, думала, я стану в ее питомнике чем-то вроде… изюминки, что ли. Хотя она до сих пор считает, что я особенная, и не в том смысле, в каком остальные, а как-то… по-хорошему особенная. Поэтому я столь многим обязана ей. Иногда я думаю, что бы случилось с уродкой вроде меня, если бы не она…

– Ты вовсе не уродка, – убежденно произнесла Лу, присаживаясь рядом с Нами и ободряюще касаясь ее плеча. – А еще знаешь что? Я тебя понимаю. Я не очень люблю вспоминать, что со мной было до того, как Хартис купил меня. Меня продавали и перепродавали разные бродячие торговцы, а я все время норовила сбежать, но никогда не получалось, и меня постоянно ловили и наказывали. В один день я снова пыталась сбежать, и меня опять поймали. Старый хозяин был очень зол. Он заковал меня в колодки и хлестал кнутом. Мои прошлые раны еще не успели зажить, и я точно знаю, что умерла бы… Но тут, откуда ни возьмись, появился Хартис и забрал меня. Я ему обязана жизнью.

С сострадательным вниманием слушавшая ее Нами вдруг прижала руки к груди и мечтательно выдохнула:

– Ох, это же… прямо как в сказке! Я обожаю сказки… – Она поймала недоуменный взгляд Лу и снова смутилась. – Что? Наверное, считаешь, я уже слишком взрослая для этого?

– А сколько тебе?

– Тринадцать.

– Правда? Я думала, больше, потому что ты выглядишь старше. Ну, мне тоже тринадцать…

– Здорово! А ты что любишь читать?

Лу неопределенно пожала плечами.

– Наверное, что-нибудь взрослое и серьезное, да? – Нами махнула рукой, приняв замешательство Лу за нежелание отвечать, обняла руками колени и задумчиво уставилась в потолок. – Пускай это смешно и глупо, я, наверное, до самой старости буду любить сказки. Мне нравятся волшебство и чудеса. А больше всего нравится, когда судьба посылает спасителя тем, кто нуждается в помощи. Хотя шани Суори постоянно твердит, что я дурочка и что в настоящем мире такого не бывает. Но ведь судьба послала тебе твоего хозяина. А сегодня она… послала мне тебя!

– На мой взгляд ты очень, очень преувеличиваешь. Никакая судьба никого никуда не посылает. Просто, раз уж случаются плохие совпадения, почему бы и хорошим не случаться?

– В общем, ты, как и шани Суори, тоже думаешь, что я дурочка, – поджала губы Нами.

– Брось. Ты просто мечтатель. Как и Хартис – он такой же, любит витать в облаках. Но это вовсе не делает его глупым, и тебя тоже. Если уж кто-то здесь и дурочка, так это я. Что, не веришь? Пусть я повидала за свою жизнь всякое, я ничего толком не знала об этом мире. А самое смешное, что я даже не представляла, как многого не знаю, пока Хартис не начал мне рассказывать. Ты спросила, что я люблю читать – так вот ответ: может, однажды что-то и полюблю, но пока я вообще читаю с трудом, потому что недавно научилась.

Похоже, для ее новой подруги книги и правда очень многое значили: на этой фразе Нами посмотрела на девчонку даже с большим сочувствием, чем когда та рассказывала про порку кнутом. Лу усмехнулась, снова перемещаясь к сундуку и принимаясь в нем рыться. А Нами тем временем задумалась, и вскоре глаза у нее засветились воодушевлением, и она робко предложила:

– Хочешь, я дам тебе одну из своих книг? У меня есть совсем детские, и их не трудно читать. Хотя, – тут же нахмурилась она, – они придутся тебе не по душе, если ты не любишь истории про волшебство…

– А хочешь стать свидетелем настоящего волшебства? – сказала Лу не очень разборчиво, потому что с головой погрузилась в сундук, и Нами переспросила:

– А?

– Я сама в чудеса не верю, но должна признаться – одно со мной однажды произошло. – Отфыркиваясь, Лу вылезла из сундука, ведь наконец нашла то, что искала – небольшую баночку с содержимым болотного цвета. – В тот день, про который я рассказывала – ну, когда Хартис меня купил – он намазал мои раны этой мазью. А наутро, когда я проснулась, от них и след простыл. Шрамы, конечно, остались, но сами раны зажили, а ведь у меня на спине живого места не было. Да, на мне и раньше все довольно быстро заживало, но чтобы так быстро… До сих пор не понимаю, что тогда произошло. Я иногда думаю, может, просто лежала в отключке много дней кряду… Ведь иначе, кроме как волшебством, это не объяснишь.

– Так значит, это… волшебная мазь!.. – Глаза у Нами загорелись, как у ребенка, который увидел фокусника на ярмарке. Лу хохотнула:

– Сейчас мы ее и проверим… на тебе!

Сложный, многосоставный травяной аромат вырвался на волю и поплыл по комнате, когда она открыла баночку и аккуратно зачерпнула пальцем немного зеленой субстанции.

– Готова? Будет жечься, – предупредила девчонка.

Она выбрала самый большой синяк на руке у Нами и нанесла на него мазь. Ожидание чуда, застывшее на лице девушки, тут же сменилось плаксивой гримасой. Она заерзала на месте, зайокала и начала что есть сил дуть на синяк, и было это до того комично, что Лу рассмеялась.

Вечером, проводив новую подругу до питомника и вернувшись домой, Лу села ужинать с Хартисом на тесной кухоньке и рассказала ему о стычке с детьми, а потом спросила:

– Ты когда-нибудь раньше видел людей, похожих на Нами?

Ее хозяин с загадочным видом почесал бороду. Потянулся за очередным, уже шестым по счету кусочком сахара, чтобы бросить в чай, но, поймав осуждающий взгляд девчонки, вздохнул и убрал руку.

– Не доводилось, лучик мой. Такие люди встречаются очень редко, – отозвался он. – Их называют альбиносами.

– Это болезнь?

– Кто-то считает, что болезнь, а кто-то – что особенность. Ей лучше избегать солнца, а в остальном она может жить обычной жизнью. В любом случае, я очень горжусь тем, что ты за нее вступилась и отнеслась к ней непредвзято, хотя ее внешность наверняка кажется тебе странной. Люди зачастую слишком суеверны, так что, как ни прискорбно признавать, нет ничего удивительного, что ее задирают. – Он глянул в чашку и туманно добавил: – А вот там, откуда я родом, альбиносы всегда были в почете…

Лу пристально взглянула на хозяина, который стал задумчивым и немного грустным. Хартис прежде никогда не упоминал о своем прошлом. Хотя местные шены принимали его за своего, имя выдавало в нем чужеземца, да и внешность тоже – кожа, хоть и темная, но другого оттенка, не такой широкий нос, не столь пухлые губы. Вообще, если у его лица и были круглые черты, то за этим стояла не врожденная особенность, как у коренных жителей, а пристрастие к сладостям, которыми его по-отечески щедро снабжал старик-торговец из соседнего магазина.

Поговаривали, что Хартис открыл свою лавку пару лет назад и обитал в ней один – до тех пор, пока в прошлом году не обзавелся рабыней-помощницей в лице Лу. Но что было до всего этого? Девчонка склонялась к тому, что он уроженец одного из других многочисленных городов юга. Судя по странной татуировке на руке, этим трем концентрическим треугольникам, он некогда принадлежал к некой опасной группировке. Лу давно заметила, что, несмотря на внешнюю расслабленность, внутри Хартис был словно туго натянутая струна: он никогда не ослаблял бдительность, и застать его врасплох было решительно невозможно. Должно быть, однажды он повздорил с подельниками и был вынужден скрываться, уехал в другой город, сбыл награбленное добро, купил лавку тканей, отпустил бороду и, возможно, даже поменял имя; но при этом опасался, что прошлое его настигнет, и поэтому всегда оставался начеку…

Да, именно так Лу это и представляла, а напрямую никогда не расспрашивала – внушала себе, что ей неинтересно, тогда как на самом деле попросту стеснялась. Она прекрасно понимала, что фривольность, с которой она позволяла себе общаться с хозяином, не распространяется на столь личные темы.

Но теперь, обрадовавшись полученной возможности, она набралась смелости и спросила:

– А откуда ты родом?

– Из другого места, – ответил хозяин, попытавшись принять свой обычный беззаботный вид, но улыбка у него вышла натянутой. Лу вопросительно выгнула бровь, поэтому он добавил: – Название тебе все равно ни о чем не скажет. Я как-нибудь поведаю об этом, лучик мой, но в другой раз.

После этого они пили чай в молчании, и очень скоро Хартис, сославшись на усталость, отменил их вечерний урок арифметики и ушел в свою комнату.

Той ночью Лу ворочалась в кровати и никак не могла заснуть, думая о том, что у каждого есть свои секреты. И прошлое, о котором не хочется вспоминать. Но оно все лезет и лезет наружу, как перезревшее тесто, и как бы ты ни старался забыть, все равно будешь помнить…

А самое обидное – есть то, что ты, напротив, так отчаянно желаешь вспомнить, но не можешь.

И помни, Антеора дочь, хранить мечты поклялись мы…

Лицо матери.

Мечты, о которых она пела.

Антеор.

3 Гадальные камни

Высокая женщина в длинном плаще появилась в конце улицы поздним вечером, и, хотя на город наползала тьма и уже сложно было различить лица редких прохожих, Лу узнала ее. Сердце екнуло. Девчонка сдвинула брови, принявшись усерднее орудовать метлой, гоняя пыль и сор на площадке перед лавкой.

Она уже видела эту женщину около недели назад. В тот день, примерно в то же время колокольчик над дверью звякнул, оповещая о новом посетителе. Лу, занимавшаяся на кухне стиркой, вытерла руки и пошла на звук. Ей показалось странным, что Хартис, который наводил порядок на прилавках, не запер двери, ведь обычно в это время они уже закрывались для покупателей. Остановившись возле прохода в торговый зал, Лу услышала незнакомый женский голос и голос хозяина. Они переговаривались о чем-то пару минут. Слишком тихо – слов было не разобрать. Потом Хартис крикнул:

– Лу!

Она вздрогнула. Выждала немного, прежде чем отодвинуть шторы с бусинами и войти. Поклонилась. Оба присутствующих уставились на нее – Хартис, как обычно, с улыбкой, женщина – пристально и холодно. Теперь Лу смогла разглядеть ее – коротко стриженые волосы, суровое лицо, широкие плечи, прямая спина. Молчание, повисшее в лавке, затянулось. Женщина стояла, скрестив руки на груди, и Лу было не по себе от ее взгляда, сурового, оценивающего. Девчонка лихорадочно перебирала в уме события недавних дней, пытаясь понять, где и в чем могла провиниться.

Наконец, женщина повернулась к ее хозяину и отрезала:

– Нет.

– Отчего же? – мягко поинтересовался Хартис.

– Она рабыня.

Лу начала догадываться, почему так оробела в ее присутствии. Судя по ее выправке, по манере говорить, сухо бросая фразы, она была стражницей.

– Ступай, – велел девчонке хозяин.

Лу вновь скрылась в проеме и сделала несколько шагов по коридору, но желание узнать, в чем дело, не позволило ей уйти просто так. Она замерла, прислушиваясь, но смогла разобрать только резкий голос женщины: «это недопустимо», «это преступление». Затем они заговорили тише, а спустя еще несколько минут колокольчик снова звякнул. Лу осторожно выглянула из-за шторы, чтобы убедиться, что женщина ушла. Хартис стоял к ней спиной – поправлял и раскладывал товар на столах, мурлыча под нос какую-то мелодию.

– Ты, наверное, хочешь узнать, кто это был? – спросил он, не оборачиваясь.

Лу прошла внутрь, оперлась на прилавок и поковыряла ногтем щербинки на деревянной столешнице, по которым отмерялись ткани.

– О да, мой господин, я нижайше прошу вас раскрыть мне эту тайну.

Хартис насмешливо дернул плечами, услышав ее притворно-учтивый тон, и сказал, подтверждая ее догадку:

– Эту женщину зовут шани Ниджат, и она двадцать лет служила в городской страже. Я убедил ее оказать мне услугу.

– Какую?

– Обучать тебя.

– Чему? – удивилась Лу.

Всему, чему нужно, Хартис до этого учил ее сам. Лу, пусть и отлынивала от занятий, как только могла, за два года все-таки овладела чтением, письмом и операциями над числами. С терпеливой помощью хозяина она понемногу училась разбираться в финансовых делах лавки. А чему вообще может научить ее отставная стражница – караулить у ворот и кормить собой мошкару? Лу очень смутно представляла, чем занимаются стражники после окончания службы. Кажется, им платят какое-то пособие, но, возможно, шани Ниджат сочла его недостаточным и решила найти подработку? Ходит по домам и дает уроки… Чего? Вышивания? Каллиграфии? Любое предположение Лу не вязалось с возмущенными словами, которые произнесла та женщина. «Это недопустимо. Это преступление».

– Скоро сама узнаешь, – расплывчато бросил хозяин, и Лу сразу поняла, что ответа от него не добьется. С тех пор она мучилась догадками, которые казались ей одна глупее другой, и очень жалела, что за всю неделю не нашлось времени наведаться в гости к подруге и поделиться случившимся. Нами была очень умна, она бы непременно додумалась, о чем идет речь.

Хотя теперь, кажется, все должно было выясниться само собой. Стук жестких набоек о мостовую нарастал, а затем резко стих. Женщина выжидающе остановилась в нескольких шагах от Лу, все так же скрестив руки на груди. Девчонка убрала метлу и учтиво поклонилась, поднялась по ступеням и распахнула перед ней дверь.

Хартис стоял у прилавка и чирикал в толстой потрепанной книге, лежавшей поверх рулонов тканей – вел учет сегодняшней торговли. Реагируя на звон входного колокольчика, он отложил перо и, расплывшись в улыбке, шагнул навстречу шани Ниджат. Они обменялись коротким рукопожатием.

– Рад, что вы не передумали.

– Это должно остаться в тайне, – с каменным выражением сказала женщина.

– Разумеется. Двор так зарос, что никто вас не увидит.

Бросив взгляд на девчонку, она коротко кивнула. Хартис взял свечу, отодвинул шторы с бусинами и жестом пригласил женщину внутрь. Она направилась за ним по коридору своей уверенной, по-солдатски крепкой походкой, а Лу, взволнованная, поплелась следом, и вскоре все трое очутились на заднем дворе. Небо было темным, с тонкими бороздами облаков, подсвеченными бледным диском луны, разгоряченный за день воздух постепенно остывал, звуки города стихали. Женщина прошлась по дворику, бегло осматриваясь, а Хартис тем временем зажег два уличных фонарика, которые висели под козырьком крылечка. Тусклый свет озарил небольшой участок вытоптанной травы, примыкающий к задней стене дома.

– Вам достаточно света? – спросил хозяин, обращаясь к стражнице. – Места? Вам что-то потребуется?

– Ничего, – ответила она.

– Что ж, тогда не стану мешать.

С этими словами Хартис развернулся и ушел, оставив озадаченную девчонку наедине с шани Ниджат. Какое-то время та снова оценивающе разглядывала Лу, а потом стянула с себя плащ и набросила на бортик крыльца.

– Ладно, девочка. Тебе ведь известно, для чего я здесь? – По ее замешательству шани поняла ответ и сообщила: – Твой хозяин посулил мне большие деньги, чтобы я учила тебя драться. Заруби на носу, что это дело идет вразрез с законом, следовательно, как я уже говорила, наши уроки должны храниться в строжайшей тайне.

Разминая шею, руки и плечи, она стала медленно описывать небольшой круг, в центре которого стояла девчонка, а та не спускала с нее недоверчивого, настороженного взгляда.

– Я привыкла выполнять свою работу на совесть, – сказала шани, – так что здесь, на занятиях, буду забывать, кто ты такая. На это время ты будешь просто ученицей, которой предстоит освоить навыки рукопашного боя. В твоих интересах слушать меня внимательно и делать все в точности так, как я говорю.

Она наконец остановилась прямо под горевшим у крыльца фонариком, что позволяло в полной мере оценить крепость и атлетичность ее фигуры, прежде скрытой плащом. Лу мысленно усмехнулась, вспоминая свои нелепые предположения о том, что эта женщина может быть учителем вышивания или каллиграфии.

– Давай для начала посмотрим, что ты можешь, – сказала шани Ниджат, с вызовом выставляя вперед подбородок. – Попробуй ударить.

Она хмыкнула, увидев выражение лица девчонки, которая опешила от такого требования. Лу не шелохнулась, поэтому шани выкинула руку вперед, поманила ее и повторила:

– Давай. Напади. Ударь меня.

Девчонка снова не сдвинулась с места, лишь испуганно мотнув головой, и тогда шани разозлилась:

– Не трать мое время, девочка! Делай, что тебе велено! Забудь, что ты белая, а я черная. Нападай! Попробуй ударить!

Сквозь нарастающую тревогу Лу преодолела разделявшие их три шага.

– Бей! – крикнула шани Ниджат.

Словно во сне девчонка несмело занесла кулак и выбросила его вперед, целясь женщине куда-то в край плеча. Удар получился вялым, его бы с легкостью избежал даже старик. Шани Ниджат увернулась с нескрываемым презрением на лице и отступила на два шага в сторону.

– И это все? Давай, еще раз!

Лу снова приблизилась, на этот раз немного уверенней, и попыталась нанести удар. Шани вновь увернулась без каких-либо усилий.

– Еще!

Так какое-то время они кружили по двору – шани Ниджат замирала на месте, и Лу приближалась, чтобы ударить, и в последний момент та отступала. С каждым разом девчонка атаковала смелее и быстрей, но женщина каждый раз оказывалась проворнее, и Лу так и не удалось ни разу до нее дотронуться. Наконец шани, видимо, сочла, что этих жалких потуг с нее довольно: в очередной раз вместо того, чтобы увернуться, она перехватила кулак Лу и крепко сжала, а потом заломила девчонке руку резким, болезненным движением и пнула ту под зад так, что она повалилась на траву.

– Плохо, очень плохо, – протянула шани, отряхивая ладони, словно они испачкались от прикосновения к столь непутевой ученице. – Наверное, из-за того, что ты рабыня, ты двигаешься ужасно зажато. Скованно. Деревянно. К тому же совершенно очевидно, что твоя физическая форма оставляет желать лучшего. Так не пойдет. Нет, не трудись подниматься, оставайся там, где ты есть. Думаю, мы как раз можем начать с чего-то несложного – скажем, с двадцати отжиманий…

Питомник шани Суори представлял собой величественный двухэтажный особняк, окруженный рощицей апельсиновых деревьев. Сейчас, в разгар дня в их ветвях вовсю порхали и щебетали птицы. Два фонтана в форме звезд, дно которых было устлано синим камнем, украшали пространство перед входом. У левого топтались охранники, черпая шлемами воду в надежде охладиться – узнав в посетительнице Лу, они не стали отрываться от своей ленивой беседы. У правого, перегнувшись через бортик, сидела девушка с длинной косой, ловя мелкие капли на ладонь. Лу поднялась по широким ступеням и стукнула дверным молотком. Почти сразу ей открыла девочка лет восьми, поздоровалась и впустила внутрь. И убежала прочь, шлепая босыми ногами по мраморной плитке. Лу услышала голоса слева от себя, миновала широкий холл и просторную гостиную и вышла на веранду.

Шани Суори, сухопарая дама почтенных лет, вальяжно полулежала в плетеном кресле, лениво обмахивая себя огромным веером из цветных перьев. Возле нее на столике стоял графин и несколько полупустых стаканов. С другой стороны стола корпела над книгой одна из ее воспитанниц, двое других сидели плечом к плечу на полу – младшая склонилась над незаконченной вышивкой, старшая давала ей советы.

– Давно тебя не было видно, – протянула дама, заметив появление гостьи. Голос у нее был низкий, с хрипотцой.

– Доброго дня, госпожа, – поклонилась Лу. Среди всех господ, с которыми ей приходилось иметь дело – а ведь она, торгуя тканями, повидала их немало – шани Суори вызывала у нее наибольшую симпатию. На первый взгляд, владелице «Синих звезд» были свойственны те же замашки, что и остальным аристократам, но при более пристальном внимании ее надменность казалась наигранной, словно в глубине души эта дама насмехалась над ролями, которые был вынужден играть каждый житель города, в том числе и она сама. – Прошу извинить за долгое отсутствие. Много дел в лавке.

Это была отговорка. В лавке дел особо не прибавилось, просто из-за тяжелых тренировок под неустанным контролем шани Ниджат Лу порой чувствовала себя настолько измотанной, что сил заехать в питомник у нее не оставалось. Однако она помнила, что должна держать свои уроки в секрете, и потому единственной, кто знал правду, была Нами. Лу доверяла ей, и к тому же не хотела, чтобы подруга обиделась, решив, что обделена вниманием без веской причины.

– Ты случайно не узнала, что я просила?

– Узнала, госпожа. Шен Хартис выказывает вам свое почтение и просит передать, что с великим удовольствием сделает скидку на кевранский шелк, но только если вы закажете не менее сорока отрезов.

– Сорок? Вот бородатый сумасброд! К чему мне столько? – всплеснула руками шани Суори. Поджала тонкие губы, интенсивнее замахала веером. – Ладно. Передай ему, я подумаю. И пусть оставит свое почтение при себе, с такими-то предложениями!

Лу с поклоном удалилась. Вернулась в холл, поднялась по полукруглой лестнице, прошла по устланному мягким ковром коридору до самой дальней двери, постучалась и услышала:

– Входи, Лу!

Последовав приглашению, она оказалась в небольшой, но хорошо обставленной комнате. Подоконники здесь украшали цветущие орхидеи в керамических кадках, а вдоль стен все было заставлено книжными стеллажами. Нами сидела у окна с толстым потрепанным томиком в руках.

– Как ты всякий раз догадываешься, что это я? – поинтересовалась девчонка, закрывая за собой дверь. – Неужели твои волшебные книжки развили в тебе дар ясновидения?

– Увы, нет. Просто ты единственная стучишься и ждешь, пока тебе ответят – остальные вламываются сразу, – улыбнулась Нами, опуская меж страниц закладку и захлопывая книгу.

– Немного странно слышать подобные жалобы…

– …от рабыни? – подхватила Нами со смехом. – Да, такая вот я избалованная.

– Ого, а это что такое?

В комнате появился новый элемент декора – вышитая картина, повешенная на единственное свободное от книг пространство над изголовьем кровати. Искусные стежки шелковых нитей изображали дракона с шипастой головой, большими крыльями и длинными усами. Он вольготно парил среди облаков, и его чешуя блестела в лучах солнца.

– Нравится? – с гордостью сказала Нами. – Шани Суори заказала для меня такой эскиз, и я по нему за неделю это вышила – так сильно не терпелось увидеть, что получится…

– Всего за неделю? Да у тебя руки золотые, – восхищенно откликнулась Лу, любуясь красочным полотном. Она по-прежнему снисходительно относилась к сказкам, которые так трепетно любила ее подруга, но кое-в-чем они обе сходились – в страсти к драконам, этим пускай и мифическим, но прекрасным, могучим и свободным существам.

– Какое там, – смутилась Нами. – У меня от иголки теперь все пальцы в мозолях, вот, погляди… Но тебе явно пришлось тяжелее, Лу. Ты выглядишь уставшей.

– Не только выгляжу, я и внутри уставшая, – девчонка оторвалась от созерцания картины и со вздохом опустилась на бархатную подушку возле резного чайного столика. – Не думала, что скажу такое, но после всех этих тренировок я чувствую себя хуже, чем когда раньше меня хлестали плетьми.

– Ну-ну, – покачала головой Нами, гостеприимно водружая на столик вазочку с фруктами и садясь на подушку напротив. – Не преувеличивай.

– А я и не преувеличиваю. Вот представь – на теле ни единой царапины, но при этом все болит так, словно по тебе прошлось стадо слонов…

Хрустя взятым из вазочки персиком, Лу принялась в красках рассказывать подруге о своих последних уроках с шани Ниджат. Вот уже несколько недель стражница исправно приходила поздним вечером, отправлялась с ней во двор и в течение часа, который растягивался для Лу чуть ли не на годы, учила девчонку боевым стойкам и приемам, а главное – развивала ее выносливость, гибкость и силу, гоняя по двору и заставляя выполнять всевозможные упражнения. После каждой тренировки Лу чувствовала себя так, словно из нее высосали всю душу. Надо отдать должное, высокомерие женщины в отношении Лу было не таким, с которым обычно обращались с рабами – она, скорее, вела себя с ней, как с новобранцем, неумелым и несмышленым, но отчасти подающим надежды. Вероятно, надежды эти ей внушали золотые монеты, которые звенели в ее кармане после каждого урока. Лу до последнего старалась не думать о том, сколько денег тратит Хартис на ее обучение. Но прошлым вечером, после того, как за шани Ниджат в очередной раз закрылась дверь, не выдержала и озвучила наболевший вопрос.

– Пусть тебя это не беспокоит, лучик мой, – отмахнулся Хартис. Но девчонку такой ответ не устроил, о чем она прямо и заявила. Накопившаяся из-за постоянных тренировок ноющая боль в теле делала ее раздражительной и более смелой.

– Зачем все это нужно?! – возмущалась она. – Зачем мне махать кулаками, какой из меня боец, Хартис, о боги! Неужели тебе больше некуда девать деньги?!

– Тебя не должно волновать, куда я деваю деньги, – отвечал господин, прикрывая глаза и устало потирая переносицу.

– А если тебя арестуют – это тоже не должно меня волновать?! – кричала Лу, чувствуя закипающую внутри ярость. – Ты ведь знаешь, что это нарушение закона! Учить невольницу драться… Это уму непостижимо!

– Лу, остановись. Ты перечишь своему хозяину, – предупреждающе сказал Хартис. Но Лу не остановилась. Оскалилась, ощетинилась, как дикий зверек, и с вызовом бросила:

– И что ты сделаешь? Накажешь меня?

Она тут же пожалела об этом. Выражение лица у Хартиса стало каким-то… нет, при всем желании это нельзя было описать словами. Он не сказал ни слова. Просто подошел ближе, выразительно глядя Лу прямо в глаза. Ближе. Очень близко…

– Ты вся мурашками покрылась, – голос Нами вырвал ее из воспоминаний. Лу вздрогнула и с остервенением потерла плечи, пока те не начали гореть огнем.

– Прости, задумалась, – пробормотала она. – А знаешь что? Давай-ка сыграем в го.

Нами оживилась, достала из-под столика доску и две чаши с черными и белыми камнями. Лу освоила го ради подруги: остальные воспитанницы питомника, хоть и обучались основам распространенных настольных игр, таких как шахматы, маджонг и го, в повседневной жизни предпочитали им более простые развлечения – скажем, карты или кости. В глубине души Лу тоже находила го слишком заумным для себя занятием и совсем не удивлялась тому, что постоянно проигрывала. Однако она была вынуждена концентрировать все свое внимание на процессе игры, и сейчас это приходилось как нельзя кстати: больше всего на свете она желала отвлечься от странных мыслей о хозяине, которые в последнее время все чаще и чаще посещали ее.

– Лу, ау, ты здесь? – окликнула Нами, когда она непозволительно долго размышляла над ходом. – Опять задумалась о чем-то?

Девчонка покачала головой. Она начинала подозревать, что не только из-за тренировок чувствует себя такой выжатой, а еще из-за сил, которые тратила, чтобы прогнать эти странные мысли долой. Но чем больше она пыталась, тем сильнее они лезли, оккупируя ее разум, как иноземные захватчики.

– Интересно, что случится раньше – я смогу тебя победить или же ты найдешь более достойного противника и пошлешь меня к черту? – хмыкнула она, когда с горем пополам они сыграли несколько партий. Она поднялась, потому что ей следовало вернуться к работе, и подруга вышла проводить ее до дверей. – Нет, не отвечай, я хочу остаться в счастливом неведении.

– Ты уже играешь намного лучше, – утешила ее Нами, пока они шли по коридору. – Но ведь сегодня ты думала совсем не об игре, не так ли?

– Прости, пожалуйста. У меня… что-то все не ладится в последнее время. Не могу толком сосредоточиться ни на чем, плохо сплю, даже книгу, которую ты мне дала, все никак не могу дочитать. Надеюсь, ты не в обиде, что я до сих пор не вернула ее.

– О, нет-нет, не беспокойся о книге. Странно, я всегда думала, что физические нагрузки помогают крепче спать… Может, ты заболела? Если я могу чем-то помочь, только скажи…

Она с заботливым беспокойством погладила подругу по спине, но та лишь вяло улыбнулась в ответ. Нами насупилась и сокрушенно вздохнула.

– По правде говоря, в последнее время я и сама много думаю, – после паузы поделилась она. – С одной девочкой недавно поговорила, и после этого все никак не успокоюсь. Знаешь, Лу, тебе не стоит думать, что я найду себе другого партнера для игры в го, ведь для этого нужно выйти туда, наружу, а я… Мне все чаще кажется, что я просто проторчу в этом доме всю жизнь.

– Тебя это пугает?

– Нас ведь каждый день может кто-то купить. То, что новый хозяин окажется злым и жестоким – вот что по-настоящему пугает. А то, что я останусь здесь навсегда… Это не пугает, скорее… огорчает. Но я ведь хорошо живу тут, правда? Далеко не каждый свободный так живет. Чего мне еще желать? – Нами задержалась, задумчиво погладив блестящие листья пальмы, красовавшейся в горшке у основания лестницы, и смущенно поведала: – В книге, которую я сейчас читаю, есть сказка про то, как с помощью волшебства султан и бедняк поменялись телами. Я бы так хотела хотя бы на день с тобой поменяться…

– И кто я по-твоему? – расхохоталась Лу. – Только не говори, что султан! А ты тогда бедняк, получается? То-то я погляжу, в какой нищете тебе приходится жить!

Она обвела рукой роскошно обставленный холл питомника. Нами улыбнулась, но в ее лавандовых глазах затаилась печаль. Лу посерьезнела, легонько сжав плечо подруги.

– Ну не грусти, Нами. Просто пойми: завидовать мне – это и правда смешно. Неужели ты в самом деле хотела бы днями напролет мыкаться по городу, таская заказы по особнякам аристократов?

– Ты хоть где-то бываешь. Что-то видишь.

– При всем изобилии того, что я видела, поверь: по большему счету смотреть там не на что.

Нами пожала плечами, судя по всему, оставшись при своем. Лу шумно выдохнула.

– Я верю, что нас ждет что-то хорошее. Что-то… большее, чем сейчас, – ободряюще произнесла она. И тут же засомневалась: верит ли? Но слова прозвучали убедительно. Нами кивнула и улыбнулась.

Попрощавшись с нею, Лу покинула особняк. Она направлялась прочь по подъездной дорожке, когда высокий голосок вдруг окликнул:

– Эй, погоди!

Откуда-то со стороны сада вынырнула девушка, которая прежде сидела возле фонтана. Теперь в руках у нее была небольшая корзинка, доверху наполненная апельсинами. Поставив корзинку на обочине, девушка подошла к Лу, приглаживая волосы в перекинутой через плечо косе. Девчонка постаралась припомнить ее имя. Кажется, Сати.

– Привет. Как идут дела в лавке?

– Хорошо, – сдержанно ответила Лу, не понимая, почему к ней решили обратиться. Она редко разговаривала с другими воспитанницами, кроме Нами.

– Скажи, а хозяйка уже сделала заказ? Мы все надеялись сшить себе новые платья к празднику.

– Она взяла еще время на раздумья.

– Какая досада! – покачала головой девушка. – Так мы можем и не успеть.

Лу не нашлась, что ответить. Кажется, Сати не спешила отпускать ее, подыскивая тему для беседы. Осмотрелась, вспомнила про свою корзинку:

– Хочешь апельсинов?

– Нет, спасибо, – сказала Лу, чуть было не добавив «госпожа»: Сати, как и другие обитательницы «Синих звезд», выглядела холеной и держалась с достоинством. Рабыню в ней выдавали лишь светлая кожа и металлический ошейник.

– Давай посидим у фонтана? Там прохладно, – предложила она, делая шаг к воде, но Лу мотнула головой.

– Не могу, прости. У меня еще много работы.

– О, нет-нет, это ты прости, – замахала она руками. – Я совсем не хотела тебя задерживать… Может быть, дойдем вместе до ворот?

– Ладно, – пожала плечами Лу, не найдя причин для отказа.

– Знаешь, я тут думала… – Сати замялась, подыскивая слова, пока они шли по дорожке. – Ты же одна работаешь у шена Хартиса, правильно?

– Да.

– Ему, должно быть, тяжело справляться? – спросила она, накручивая кончик косы на палец. – Ну, я имею в виду с лавкой… И домом…

– Как-то справляется.

– Я тут просто подумала… Может, ему бы не помешала помощь?

Лу покосилась на нее, пытаясь понять, к чему она клонит.

– Он мог бы как-нибудь нанести нам визит, – продолжала Сати. – Мы всегда радушно принимаем гостей. Они бы с шани Суори наконец сторговались насчет шелка. Ну и заодно он посмотрел бы на нас. Может, ему бы кто-нибудь приглянулся…

Лу встала, как вкопанная. Повернулась к своей спутнице и осторожно произнесла:

– Постой… Ты что, хочешь, чтобы Хартис тебя купил?

– Я была бы счастлива, если бы это случилось, – отозвалась та без тени смущения.

– Ты шутишь?

– Почему ты так думаешь? Не я одна мечтаю о таком хозяине, как шен Хартис.

Лу вся напряглась.

– Каком это – таком?

Сати нежно улыбнулась, кокетливо теребя ткань своего платья.

– Добром… Он ведь добр к тебе, не так ли? Хорошем собой. Разумном. Богатом. Говоря по правде, все эти качества – большая редкость в любом человеке, а особенно в хозяине, которого не ты выбираешь, нет – он выбирает тебя… Ты ведь не можешь не понимать этого, Лу? Не понимать, как тебе повезло?

– Повезло? – отупело переспросила она.

– Ну конечно, – сказала девушка, становясь серьезной. – Ты ведь разговаривала с Намирой. Мы все живем тут в ожидании своей участи. То, что для тебя позади, для нас еще впереди, понимаешь? Каждый день может прийти кто-то и купить нас, но кто это будет? Будет ли он добр или жесток? Щедр или скуп? Мы этого не знаем, не выбираем свою судьбу.

Лу не могла понять, объяснялась ли ее неприязнь к собеседнице предметом их разговора, или же действительно в этой жалостливой речи сквозила некая фальшь. По крайней мере, теперь стало очевидно, с кем беседовала Нами, перед тем как погрязнуть в тревожных раздумьях о своем будущем.

– Рабы вообще ничего не выбирают, уж тем более свою судьбу, – отрезала Лу и развернулась, чтобы уйти, но Сати остановила ее, схватив за локоть.

– Ты права… но что, если появляется шанс?

– Хартис – твой шанс?

– Почему бы и нет? – Она приблизилась к ней почти вплотную, понизила голос и доверительно сказала: – Он хороший человек, и, думаю, я могла бы быть ему полезна… Поэтому ты просто намекни ему… Уверена, шен Хартис будет заинтересован. Должно быть, ему одиноко. Я могла бы скрасить его дни. И, если надо, ночи…

Она вдруг подалась вперед и шепнула Лу на ухо:

– …Да и твои тоже.

Затем отступила на шаг, заливаясь хрустальным смехом.

– Я в долгу не останусь, поверь! Так что поговори с ним, ладно?

И, развернувшись, отправилась обратно в питомник. А Лу стояла и смотрела, как развевается на ветру ее воздушное платье, как она летящей походкой скользит по дорожке, подхватывая на ходу корзинку, как уже у дверей оборачивается и машет рукой. Смотрела, и щеки у нее горели огнем. Ей вдруг совсем расхотелось возвращаться домой. Чтобы оттянуть время, всю дорогу она шла пешком и вела Дымку под уздцы, против воли прокручивая в голове эту недолгую беседу и раздраженно пиная камушки, попадавшиеся на пути.

По ожидавшей на улице повозке и группе скучающих у входа телохранителей и рабов Лу сразу поняла, что в лавке будет оживленно. Она отвела лошадь в стойло и зашла в дом со двора, тихо приблизилась к шторам с бусинами и осторожно выглянула сквозь них в торговый зал. Она увидела стоящего спиной Хартиса, рядом – Фарида, толстого седовласого старца, торговца сладостями из соседнего магазина, а напротив них – клиенток, трех молодых аристократок с веерами в руках, драгоценными камнями в прическах и блестящими пайетками на платьях, подчеркивающих достоинства их стройных фигур. Судя по всему, с основной целью своего визита девушки уже покончили – на прилавке позади них виднелись сложенные вповалку покупки, завернутые в бумагу руками хозяина, как водится, не самым аккуратным образом. Но шани не спешили уходить, с интересом слушая увлеченный рассказ Фарида. С первых же слов, донесшихся до ушей Лу, можно было без труда узнать одну из фирменных баек, которой продавец сладостей любил пичкать юных особ, вызывая у них многочисленные охи и вздохи.

История эта была сочинена им по мотивам происшествия почти годичной давности. Оно случилось на недельном празднестве, которое традиционно знаменовало конец знойной засухи и начало сезона дождей. В эти дни в город из ближних и дальних окрестностей стекалась самая разношерстная публика. На улицах шумели карнавалы и раскидывались ярмарки, играли музыканты и выступали выездные артисты, питейные и увеселительные заведения гудели без остановки и днем, и ночью. Хартис и Фарид, как и большинство других купцов, всю праздничную неделю выезжали торговать в палатках на площади, а по вечерам собирались за ужином в кабаке неподалеку, обсуждая прошедший день и собирая всевозможные сплетни. Тогда активно набирал обороты слух о некой приезжей шайке, которая уже успела засветиться в различных стычках по всему Кауру. В один из вечеров, сидя за столом с Лу, Фаридом и его помощницей Ашей в окружении выпивающих гуляк, Хартис заметил, что в кабак нагрянули подозрительные личности. Он попытался убедить Фарида уйти, но тот воспротивился – они пришли совсем недавно, и еда была еще недоедена, пиво недопито, а байки – недотравлены. Тогда Хартис отправил Ашу с Лу домой, а сам остался, чтобы присмотреть за стариком. А вскоре после этого подозрительные типы, оказавшиеся той самой шайкой, о которой ходили слухи, сцепились с кем-то из местных. Никто и опомниться не успел, как перебранка переросла в большую пьяную потасовку, которая в итоге привела к пожару, охватившему заведение и ближайшие к нему строения.

В реальности роль Хартиса в этих событиях заключалась в лишь том, что он помог старику вовремя выбраться из кабака и, защищая его, пару раз двинул кому-то по морде. Но рассказ Фарида каждый раз обрастал новыми захватывающими подробностями и в итоге распух до таких масштабов, что старик в нем едва ли не висел на волоске от гибели, а Хартис чуть ли не в одиночку скрутил всех буянивших в кабаке верзил. На этот раз последние тоже претерпели метаморфозы, превратившись в особо опасную группировку, объявленную в розыск аж в десяти городах юга. Хозяин не переставая хохотал и поправлял старика, но в глазах юных шани все явно выглядело так, будто он скромничает, и они то и дело кидали на него заинтересованные взгляды.

Лу, наверное, слишком громко и слишком обреченно вздохнула, потому что мужчина обернулся и заметил ее. Извинившись перед гостьями, оставил их и нырнул сквозь шторы.

– Лучик мой, проведала свою подругу?

Девчонка коротко кивнула, почему-то внезапно оробев. Отступила на шаг и склонила голову, не желая смотреть в лицо своего хозяина. Или не смея? «Да с какой стати? – разозлилась Лу, ощущая, как волна противоречивых чувств снова накрывает ее. – Чего я там не видела?»

– Что-то случилось?

– Нет. Все в порядке. Прошу прощения, что задержалась.

Слова прозвучали затравленно – она сама удивилась, насколько. Должно быть, Хартис тоже. Лу не разговаривала с ним так со времен своего появления в этом доме, пока еще была напугана и не знала, что ее ждет. Наверное, так и должны себя вести хорошие рабы, но Лу давно себя так не вела, а Хартис этого и не требовал.

«Добрый», сказала Сати.

«Доброта – спорная штука, – твердила себе Лу по дороге домой. – У каждой медали есть обратная сторона. Кто-то скажет «добряк», а кто-то – «простофиля». Может где-то еще доброта – это хорошо, но в нашем жестоком городе это скорее слабость…»

– Что ж, – помедлив, произнес Хартис. – Я скоро поеду в порт – сегодня должен причалить корабль поставщиков из Аумы. А ты пока побудь в лавке за старшую.

– Да, господин.

– Только ступай сначала пообедай.

Уходя, Лу все же украдкой заглянула в его лицо. Царивший в коридоре сумрак делал озадаченное выражение на лице хозяина зловещим, превращая добродушного торговца в угрюмого бандита.

«Хороший собой», сказала Сати.

«Да она его видела вообще? – ворчала про себя Лу. – И при каких обстоятельствах она могла его видеть? Может, однажды заезжала в магазин, сопровождая шани Суори или кого-то из ее помощников? Хотя я такого не припоминаю… Значит, слухи. Но кто мог сказать такое – сказать, будто Хартис хорош собой? Не знаю, кто, но мне искренне жаль этого человека, ведь он, очевидно, слеповат на оба глаза…»

Должно быть, их кухарка Латифа приготовила обед совсем недавно – очаг еще не успел остыть, и на маленькой кухоньке витал тяжелый перечный дурман. В соответствии с предпочтениями нанимателя любая пища в этом доме снабжалась куда большим количеством специй, чем мог вытерпеть самый отъявленный любитель острого. Лу злорадно усмехнулась, представляя, как неженка Сати в свой первый день здесь садится за стол, отправляет ложку такой похлебки себе в рот, и из глаз у нее брызжут слезы, а ее светлые мечты о прекрасной жизни разбиваются на мелкие осколки. Что еще она там говорила о Хартисе? «Разумный»? Разве это разумно – класть в блюдо больше пряностей, чем основных ингредиентов? Или скупать столько сладостей, что не съесть за сотню лет, даже если поглощать их всем Кауром?

Еще несколько минут из зала доносились звонкий девичий щебет, старческий гундеж Фарида и басовитый смех Хартиса. Потом все стихло, и звякнул колокольчик над дверью – должно быть, посетители ушли. Следом забряцали бусины и в коридоре послышались тяжелые шаги. Лу опомнилась, обнаружив, что просто стоит возле чана похлебки с миской в руках, так и не удосужившись ее наполнить. Схватив половник, она начала черпать густое варево и тут же обожглась. Выругалась, раздраженно грохнула миску на стол.

– Похоже, кое-кто не в духе, – заметил возникший в дверях кухни Хартис.

Лу промолчала, отвернулась к мойке и принялась полоскать руку в воде и дуть на нее, притом с усердием куда большим, чем заслуживал ее маленький ожог. Она специально тянула время в надежде, что Хартис исчезнет – например, пойдет собираться для поездки в порт. Не приходилось сомневаться, что он вернется оттуда с хорошим, ценным товаром. Деловая жилка у хозяина определенно имелась, а обходительность и учтивость позволяли ему с легкостью располагать к себе людей. «Богатый», сказала Сати. Тут не поспоришь – несмотря на внешнюю скромность и самой лавки, и ее владельца, с деньгами у последнего все было в порядке. «Но вот если бы ты знала, Сати, – думала Лу, ощущая, как все тело ноет при одном воспоминании о вечерних тренировках с шани Ниджат, – если бы ты только могла знать, на какие бестолковые вещи это богатство уходит…»

Вопреки ожиданиям, мужчина не спешил уходить. Замер неподалеку, наблюдая, как Лу вытирает руки, ищет себе ложку, с явной неохотой опускается за стол. Девчонка была голодна, но есть не начинала, чувствуя, что под этим пристальным взглядом кусок в горло не полезет. Сидела, сгорбившись, уныло купая ложку в густой похлебке.

Хартис не уходил. Похлебка стыла.

Лу поерзала на подушке.

Она вспомнила, как хозяин рассказывал ей про такие странные горы, «вулканы», внутри которых бурлила раскаленная жидкость. Иногда эта жидкость, которая, вроде, называлась лавой, закипала и извергалась на поверхность. Сейчас Лу чувствовала себя именно такой горой: казалось, эта самая лава вот-вот хлынет у нее из ушей. Оторвавшись наконец от миски, она исподлобья глянула на Хартиса. Тот прислонился к видавшему виды буфету, безотчетно крутя кольца на своих пальцах, как делал всегда, когда размышлял или был озадачен. Склонил голову набок, когда их взгляды встретились. Вид у него был встревоженный и немного грустный.

«Кого тут обманывать, – обреченно подумала Лу. – Я же знаю, что Сати права. Во всем. Он действительно умен и добр, а еще… Несмотря на вечно лохматые волосы и эту бороду, которую давно пора бы хорошенечко подстричь, несмотря на необъятные рубахи, которые постоянно таскает, и на полноту из-за всех этих сладостей, он действительно хорош собой. А я… Я просто должна быть благодарна за то, как много он сделал для меня с самого первого дня, как я его знаю. С того самого дня, как он меня спас… Разве я имею право желать чего-то еще?»

– У тебя лицо красное, – сказал Хартис, опускаясь на подушку напротив нее. – Ты случайно не заболела?

Он подался через стол и осторожно прикоснулся тыльной стороной ладони ко лбу Лу. Девчонка замерла, как каменное изваяние.

– Просто тут очень жарко, – выдавила она из себя.

Хартис убрал руку и нахмурился.

– Ты все еще сердишься?

– Из-за чего?

– Из-за тренировок, которые я для тебя устроил.

Лу промолчала. Пусть сейчас она сердилась не из-за этого, да и вообще не на Хартиса, ответить «нет» было бы ложью. Плеснув себе немного вина из кувшина, хозяин задумчиво покрутил в руках чарку.

– Я могу тебя понять, понять, почему ты злишься, – медленно произнес он, и Лу, хмыкнув, наконец принялась за обед. – Не уверен, по душе ли тебе твоя нынешняя жизнь, но по крайней мере она мирная, и хорошо, если такой останется. Однако у судьбы всегда свои планы, Лу, лучик мой. У тебя вспыльчивый характер. Я просто хочу, чтобы ты стала сильнее. Чтобы, если что-нибудь случится, могла за себя постоять.

– Могла фа фебя пофтоять? – переспросила девчонка с набитым ртом. Кое-как проглотила перченую еду и, прищурившись, ткнула в Хартиса ложкой: – Так получается, если ты донимаешь меня дурацкими поручениями, я могу просто задать тебе трепку?

Хартис, который в этот момент делал глоток, поперхнулся вином и зашелся в смешанном приступе кашля и смеха.

– Я иногда не понимаю, кто из нас раб, а кто хозяин, – прохрипел он, утирая выступившую в уголке глаза слезинку.

– Это потому, что я паршивая рабыня, – с серьезным видом сказала Лу. – Что смотришь так? Я же знаю, что паршивая. Может, лучше тебе завести другую? Одна девица из питомника Нами сегодня заявила, что спит и видит, как бы ты взял ее к себе. Кажется, она на тебя глаз положила. Уверена, она была бы куда более покладистой…

– Ты из-за этого такая взвинченная? Переживаешь, что я заведу еще одну рабыню?

– С чего бы мне переживать? Если кто-то возьмет на себя часть работы, пусть даже хлопоты по дому… Разве не этого я должна желать?

– Так должна или желаешь?

– Мне все равно. Тебе решать, – буркнула Лу, уткнувшись в миску. И, помедлив, добавила: – Господин.

Хартис покачал головой, поскреб бороду.

– Ты не паршивая рабыня, Лу, лучик мой, – мягко сказал он. – Ты отлично справляешься со всеми делами. Я всегда знал, что могу на тебя положиться, и воспринимал это как должное. Но теперь я вижу, что ты устала. Я попрошу шани Ниджат отложить занятия на недельку. И освобожу тебя от работы с завтрашнего дня, чтобы ты могла отдохнуть. Договорились?

– И мне совсем ничего не надо будет делать? – недоверчиво взглянула на него Лу. – А кто будет помогать тебе с лавкой?

– Сам справлюсь. Справлялся же я как-то раньше.

– Раньше и торговля была поскромнее. Да и как ты себе это видишь, Хартис? Рабыня будет сидеть сложа руки, пока господин пашет за двоих? Мне кажется, это уже чересчур.

– Так может мне и правда стоит взять еще одну? Будете работать по очереди… – Хартис усмехнулся, когда испуг невольно отразился на лице девчонки. – Не бойся, это просто шутка. Я не стану этого делать. Если честно, то я вообще не собирался… Впрочем, неважно. Мне пора ехать.

Залпом покончив с вином, он грохнул чаркой об стол, встал и направился к выходу. Лу подскочила следом. Шагнула ему наперерез, задержала в дверном проеме, заглянула в лицо.

– Нет уж, договаривай. Что ты не собирался?

– Покупать рабов, – сказал тот, отводя взгляд.

– Вот как? – вскинулась Лу, чувствуя, как улегшаяся было буря странных эмоций снова начинает бушевать внутри. – Тогда почему я здесь? Что тебя заставило купить меня? Жалость?

– Ты считала, будто я взял тебя по доброте душевной, пожалев? – Хартис скривил губы, покачал головой. – Ты слишком хорошо думаешь обо мне, Лу. Уж поверь, я видел тех, кто вызывал куда большую жалость, чем ты. Но я не собирался никого спасать. Я не должен был… Не должен был вмешиваться в чужие судьбы.

– Какое интересное… правило, – едко бросила Лу. – И что же заставило тебя его нарушить?

Помедлив, Хартис извлек что-то из кармана и протянул ей. Лу сразу узнала зеленый бархатный мешочек из хозяйского сундука, на который впервые наткнулась в день знакомства с Нами, когда искала мазь от ушибов. Сжав мешочек в ладони, слыша, как тихо перекатываются и стукаются друг о друга лежащие там прозрачные камушки, которые она когда-то приняла за конфеты, Лу подняла глаза и спросила:

– И что это такое?

– Гадальные камни. Я… просто сделал так, как они сказали.

– Так значит, это… камни? Они велели тебе спасти меня?

Лу никогда прежде не видела его таким – далеким, отстраненным, холодным. Так нестерпимо захотелось поднять руку и сорвать с его лица это выражение, как маску, и разбить об пол, что девчонка непроизвольно схватила себя за запястье. Пульс стучал под пальцами неровным ритмом.

– Именно. Ты разочарована?

Лу бросила ему мешочек и, прижавшись спиной к стене, освободила проход:

– Не смею больше задерживать, господин.

Когда настал вечер и за последним покупателем закрылась дверь, Лу достала из-под прилавка толстую книгу учета, открыла в самом конце и выдернула чистый лист. Линия отрыва вышла неровной, смялась гармошкой у одного края. Положив бумагу на стол, Лу принялась разглаживать ее, и, хотя изо всех сил старалась оставаться хладнокровной, пальцы дрожали.

Идея сбежать возникла у нее в тот момент, когда она смотрела вслед Хартису, удалявшемуся по коридору. Вспыхнула, яркая, как стрела молнии, под звук его тяжелых шагов, и Лу еще долго стояла, привалившись к стене, пытаясь выровнять дыхание и совладать с собой. Хотя это была далеко не первая в ее жизни мысль о побеге, в этот раз она была какая-то иная, слишком тревожная, выбивающая из колеи.

Потом звякнул дверной колокольчик. Лу пришлось натянуть улыбку и выйти в зал, кланяться, говорить. Это отвлекло, даже успокоило. В перерывах, когда покупателей не было, она старалась не сидеть на месте – поправляла товар, сортировала выручку, усердно убиралась. Она не чувствовала усталости, да и вообще толком ничего не чувствовала – словно смотрела со стороны на саму себя, девчонку, суетящуюся в магазине. День пролетел быстро, солнце село.

Хартис все не возвращался.

Лу уставилась на лист перед собой. Пододвинула ближе свечу, уколола ладонь грифелем, проверяя, хорошо ли тот заточен. Опустила его на бумагу. Вздохнула. Писать она не любила. К тому же, практики у нее не было уже довольно давно – с тех пор, как Хартис перестал с ней заниматься и начались тренировки со стражницей. Лу боялась, что все позабыла, но рука вспомнила уроки. Девчонка вывела первую букву и отстранилась, оценивающе глядя на нее: неровная, слишком крупная, заметно, что создана неуверенной рукой. Лу зачеркнула ее и написала, стараясь держать карандаш тверже:

«Нами».

Буква, которую она зачеркнула, была «Д». Она хотела написать «Дорогая моя Нами», но потом поняла, что не уверена, как правильно пишется «дорогая». Ей не хотелось, чтобы подруга, прочитавшая много книг и грамотная, смеялась над ней. Лу вновь занесла руку над листом, но строчки, которые она хотела написать, проносились в ее голове слишком быстро, слов, которые она хотела сказать, было слишком много. Она поняла, что не сможет опустить их на бумагу. Дурацкая это затея, с письмом. Она скомкала лист и уронила голову на стол.

Хартис должен был вернуться уже несколько часов назад. Раньше он никогда так не задерживался. Девчонка вышла из лавки, постояла на крыльце, оглядывая улицу. Вернулась внутрь, заперла наружную дверь.

«Меня не должно это больше волновать, – сказала она себе, уже, наверное, в сотый раз. – Его отсутствие мне только на руку. Нужно решаться».

В своей комнате она взяла заплечный мешок, в котором обычно носила образцы тканей, и принялась заталкивать туда вещи, как попало, не глядя. Забив его под завязку, опустилась на пол у стены и прикрыла глаза, формируя в уме план грядущего побега.

Она выйдет из дома с мешком на плечах. Пойдет быстрым шагом, насколько можно быстрым, но не бегом. Она не станет прятать лицо и ошейник. Стражники, привыкшие к слоняющейся по городу рабыне из лавки тканей, не остановят ее. Мало ли, по какому поручению та спешит, пусть на дворе и сгущаются сумерки? А если все же остановят, она выкрутится, сочинит что-нибудь правдоподобное. Уж чему она всяко научилась за два года торговли, так это брехать на разные темы. Хотя, конечно, до своего учителя ей, как до луны…

«Нет, не думай больше о нем».

Что еще взять, помимо вещей? Мысли путались. Она знала, где хранятся все сбережения – позаимствовав оттуда хотя бы немного, можно было значительно увеличить свои шансы на успешное бегство. Но девчонка тут же поняла, что не станет брать у своего хозяина ни медяка, даже если бы это гарантировало ей свободу. Наверное, следует хотя бы захватить с кухни съестного на первое время. Конечно, это тоже будет считаться воровством…

Итак, она не станет плутать мелкими улочками, как делала раньше, боясь привлечь к себе лишнее внимание и вместе с тем рискуя нарваться на пьянчуг или бандитов. Пойдет по освещенной главной дороге, склонив голову и глядя под ноги, как и положено рабыне. Никто не обратит на нее внимания. Никому не будет дела. Она дойдет до «Синих звезд», пусть это и рискованно, прокрадется мимо охранников и встретится с Нами. Она скажет ей все то, что не смогла написать. Нами заволнуется, попробует остановить ее, но она будет тверда в своем решении.

«Но почему, Лу, почему?» – воскликнет Нами, характерно всплеснув руками.

«Потому что я плохая рабыня», – ответит она.

Потому что с некоторых пор – она уже и не вспомнит точно, как давно – у нее в груди мечется раненая птица. Потому что эта птица кричит, когда хозяин любезничает с клиентками, и дрожит, когда Лу остается с ним наедине. Потому что все это время девчонка была настолько глупа, чтобы верить, будто имеет в этом доме, в этом небольшом мирке, какое-то свое, особенное место. Словно она, Лу, какая-то особенная…

Но это не так. Всему, что у нее есть, она обязана простой игрушке – проклятым камням в зеленом мешочке. Именно на нее, на тощую умирающую девочку в колодках, пал их выбор. Но ведь они могли указать Хартису на кого угодно. В этом доме мог оказаться кто угодно, любая другая невольница, и хозяин был бы к ней так же внимателен и заботлив – просто потому, что такая у него натура.

«Так что я собираюсь сбежать, Нами, чтоб этим чертовым камням пусто было, – скажет она. – Что? Говоришь, я должна быть благодарна хозяину за все, что он для меня сделал? Да, так, наверное, и рассуждала бы хорошая рабыня… Но я-то плохая, мы же это уже выяснили. Я была плохой с самого начала, и Хартис как никто другой знал об этом, хотя и утверждает обратное. Он, наверное, считал, что я не предам его… Ха. Он ведь видел шрамы на моей спине. Он ведь знает, что они никуда не делись – это клеймо, клеймо плохой рабыни, клеймо предательницы, оно со мной на веки вечные. Он должен был знать, что рано или поздно это случится. Почему дурацкие камни об этом ему не сказали? Почему не сказали о том, что он мучает меня своей добротой, что у меня нет больше сил думать о нем, видеть его лицо, слышать его голос, что это попросту невыносимо?»

«Лу, ты что?.. – прошепчет Нами, округляя глаза. Умная, умная Нами. – Ты что, в него… влюблена?»

К счастью, будет темно, и Нами не увидит, какими ужасающе пунцовыми становятся щеки ее подруги.

Потом они попрощаются, и девчонка уйдет. Она будет брести куда-то без цели, хоть на самый край света, лишь бы оказаться подальше от этого дома, от этого человека, от всех этих мыслей. Она будет идти и идти, без конца, пока птица в ее груди не заткнется. Конечно же, ее схватят. Ее непременно схватят, так всегда бывало. Но в этот раз, первый раз в ее жизни, она не испугается, не покорится, не сдастся без боя; может, ей даже доведется применить на практике полученные с шани Ниджат боевые навыки. Она станет сопротивляться до последнего. До самого конца. Потому что уж лучше умереть, чем быть возвращенной назад, сюда, в руки хозяина, которого она так вероломно предаст…

Из открытого окошка, выходившего во дворик, донесся стрекот сверчка, а затем прекратился, и в какой-то момент стало очень, очень тихо. А потом из этой тишины, робкий, как весенний побег, родился глухой стук первых капель, и, разросшись, окрепнув, превратился в монотонный гул ливня. Сезон дождей начался раньше обычного.

Лу сидела на полу у стены, уткнувшись лицом в колени, потеряв счет времени. А, подняв наконец голову, вздрогнула: на пороге комнаты, прислонившись к дверному косяку, стоял Хартис. И, похоже, стоял там уже какое-то время – вода, стекающая с обуви и одежды, образовала у его ног целую лужицу. Но хозяину, кажется, было глубоко плевать, что он промок до нитки. Его взгляд, устремленный на Лу, был мутным. Он медленно и ровно, но не совсем уверенно пересек комнату, оставляя после себя влажные следы, и тяжело опустился на пол слева от девчонки.

– Я надрался, – тихо сообщил он, словно это нуждалось в подтверждении. Затем вдруг замер, и Лу, проследив за его взглядом, стиснула руки на коленях. Заплечный мешок валялся на полу, там же, где и был брошен, и из него беззастенчиво торчала белая штанина.

– А я собиралась сбежать, – ответила девчонка откровением на откровение.

– И что же тебя остановило?

– Пусть твои камни тебе скажут.

Хартис фыркнул и по-хмельному неуклюже отклонился в сторону, чтобы нашарить мешочек в своем правом кармане. Девчонка ощутила, что шедший от мужчины запах мокрой одежды перебивается куда более терпким запахом спиртного. На пару секунд их плечи соприкоснулись; сердце забилось сильнее, и Лу нарочито отвернулась и уставилась на плотную завесу ливня за окном, имитируя безразличие.

– Там, откуда я родом, их используют, чтобы получить ответы на свои вопросы, – поведал Хартис глухим, хриплым от выпивки голосом. Достав искомое, он вернулся в прежнее положение и повертел зеленый мешочек в своих руках. – Эти достались мне от… очень могущественного существа, и не раз выручали в жизни. Когда только перебрался в этот город и открыл лавку, я часто раскидывал их перед тем, как ехать за товаром. Просил подсказать, во что вложиться, потому что плохо разбирался в местных предпочтениях и в ассортименте. Тогда я понял, что здесь они не имеют такой силы, как на моей родине. А может, я просто хреново разбираюсь в их толковании… Но несмотря на это, я до сих пор иногда ношу их собой, когда сомневаюсь в чем-то. Они помогают мне принять выбор. Это как подбрасывание монетки. Кто-то считает его сакральным, а кто-то – ерундой. На самом деле, в кидании монетки ровно столько смысла, сколько вкладывает в него кидающий. Понимаешь?

Не поворачиваясь к нему, Лу покачала головой, покусывая губы. Она не хотела слушать и не хотела понимать, так же, как не хотела взглянуть прямо на обращенное к ней лицо со следами еще не высохших капель дождя на темной коже, которое теперь, в ответ на равнодушие девчонки, исказила кривая усмешка.

– Но в тот раз было иначе, – продолжал хозяин. – В тот день мне нужно было кое-что взять в сундуке. Когда я перекладывал вещи, мешочек развязался и все камни рассыпались по дну. Я начал собирать их, и тогда мне почудилось, что знаки складываются в какую-то последовательность. Так, будто хотят мне что-то сказать. Я решил раскинуть камни еще раз, и еще раз, и сколько бы ни раскидывал, они всегда говорили одно… Но что именно, я не мог понять.

Высыпав прозрачные камни на ладонь, он задумчиво погладил их большим пальцем.

– У каждого знака здесь множество значений, и в зависимости от положения он может толковаться по-разному. То, что я увидел в тот день, хоть и повторялось, не складывалось в единую картину. Тогда я бросил это дело. Как и планировал, я закрыл лавку пораньше и отправился за закупками. Когда закончил в порту и пошел обратно, я в какой-то момент вдруг заметил… Ребенка… Девочку лет десяти, должно быть, чью-то помощницу – она тащила на плече большой моток корабельного каната. Наверное, потому, что она очень смешно семенила из-за его тяжести, она и привлекла мое внимание; и я вдруг вспомнил, что одно из значений первого камня, который выпадал в том раскладе – «веревка», или «трос», или «канат». А еще – «хлыст», или «плеть», или «лоза»; и тут, приглядевшись, я заметил, что на голове у девочки венок из виноградной лозы. Это совпадение показалось мне забавным. Хотя мне нужно было в другую сторону, я решил повернуть на ту улицу, по которой шла девочка. Когда дошел до конца улицы, на крыше последнего здания я увидел флюгер с фигуркой сокола, и это было значение второго камня – «хищная птица», а еще «ветер»; и я последовал дальше – туда, куда указывал флюгер и дул ветер. Все это заинтриговало меня. Я начал верить, что это больше, чем череда совпадений, и вскоре понял, что прав, потому что знаки продолжали вести меня, от одного к другому… Надо же, это было всего два года назад, но теперь я уже и не вспомню точную последовательность. Помню вывеску аптекарского ларька, пробежавшую в переулке черную кошку, и как кто-то выкрикнул фразу, ставшую очередной подсказкой…

По мере рассказа, указательным пальцем свободной руки он переворачивал камни на своей ладони рисунками вверх, и в конечном счете выбрал один и поднял его над глазами, рассматривая с придирчивостью, с которой опытный ювелир изучал бы бриллиант.

– В конце концов я вышел к невольническому рынку. Признаться, в тот момент я всерьез задумался о том, чтобы повернуть назад. Хотя я жил в этом городе и был вынужден играть по его правилам, мне всегда претила мысль о рабстве. Не жду, что ты поверишь… Но это и не принципиально. Я понимал – то, что затеяли камни, это не случайность и не игра. Это было что-то очень важное, и поэтому я наступил себе на горло и продолжил путь, который и привел меня к бело-золотому шатру. – Мужчина подбросил камень, который рассматривал, и довольно ловким для пьяного движением поймал в воздухе. – И там, стоя возле него, я растерялся. У меня, как назло, остался последний знак, который всегда был самым тяжелым для моего понимания, потому что содержал в себе слишком много смыслов, никак не связанных – «защита», «солнце», «болото»… Я перебирал их в уме – те, что мог вспомнить, – смотрел на рабов, которых предлагал мне тот старик-торговец, и не находил подходящих совпадений. Я хотел уйти… Но вдруг мой взгляд упал на кнут, который висел у него на поясе. Одним из значений последнего камня был «журавль». И тот кнут, которым тебя наказывал старый хозяин, его рукоять была в виде журавля…

– Он ведь все еще у тебя? – порывисто оборвала его Лу, не желая больше слушать историю, продолжение которой и без того знала. – Так как насчет того, чтобы вместо этой увлекательной чуши достать его и наказать меня за то, что собиралась сбежать?

Она наконец повернулась к хозяину и одарила его тем же взглядом, что и в тот судьбоносный день – пронзительным, вызывающим и бесконечно дерзким. Хартис подался к ней – запах алкоголя стал таким терпким, что Лу показалось, будто она и сама пьянеет, вдыхая его – и, подняв бровь, победно изрек:

– Но ведь ты не сбежала.

И отстранился со странным выражением, словно ему доставляло одновременно и удовольствие, и мучение дразнить девчонку.

– Но почему? – Алчущий ответа взор заметался по лицу Лу, но та лишь в отчаянии скрипнула зубами, и тогда хозяин с ухмылкой покачал головой. – Не скажешь… Что ж, давай спросим у камней. Камни, так почему же Лу не сбежала?

Он сжал их в ладонях и встряхнул, как игральные кости, и бросил на пол справа от себя – в небольшой промежуток шириною в пару дощатых половиц, разделявший его и девчонку. Точно живые, прозрачные камушки заскакали, раскатываясь, рассыпаясь в разные стороны. Но они все остались в поле зрения, и было отчетливо видно, что только один камень лег рисунком вверх – тот, который отскочил почти к стене и замер аккурат между двух напрягшихся фигур.

– И что это значит? – спросила Лу шепотом, так, что за шумом дождя слов было почти не разобрать.

Дело было не в том, что она верила во всю эту чушь с камнями. Она не верила. Но верил Хартис, и он был здесь, на расстоянии вытянутой руки, и что-то должно было произойти, и девчонка чувствовала себя так, словно балансирует на краю пропасти. Сердце ходило ходуном в груди, заставляя кровь заливать щеки и исступленно стучать в ушах.

Она оторвалась от завитков и линий на камне, чтобы взглянуть на хозяина. Тот замер, низко склонив голову, его лицо было скрыто мокрыми прядями густых черных волос. Но когда повисшая в комнате тишина, нарушаемая лишь монотонным гулом ливня, грозила стать совсем невыносимой, он наконец ответил – хрипло и тихо, но очень отчетливо:

– «Любовь».

И поднял взор. Их глаза встретились. Лу с удивлением обнаружила, что лицо Хартиса прояснилось. На нем больше не было ни напряженного раздумья, ни горечи сомнений, оно стало ясным, как погожий день, лучилось теплом, подобно солнцу, и девчонка поняла, что вовсе не висит на краю пропасти, а давно уже сорвалась в нее.

Большая ладонь нежно коснулась ее щеки, и Лу ощутила на губах горьковатый, пьянящий вкус долгожданного первого поцелуя.

А вслед за этим сильные руки привлекли ее ближе, и она всем телом покорно подалась навстречу мужчине, разметав по полу прозрачные камушки с рисунками – даже тот, который упал между ними и означал «любовь».

4 Реверсайд

Если долго идти по пустынной дороге…

Нет, не так.

Говорят, если долго идти по пустынной дороге…

Обычно дальше мнения расходятся. Кто-то скажет, что твои помыслы должны быть кристально чисты, подобно роднику с ключевой водой. Кто-то, напротив, считает, что они должны быть темны, как омут, одержимы тревогами и смутными желаниями. Что твое сердце должно быть храбрей, чем у льва, взор яснее, чем у орла, норов круче, чем у дикой лошади. Что твой разум должны наводнять видения будущего, а прошлое хлесткой плетью подстегивать вперед, заставляя двигаться навстречу судьбе…

Было бы любопытно найти книжку, где хоть что-то написано по этому поводу. Твоя подруга – большой книгочей, интересно, не встречалась ли ей похожая легенда? Не думаю, что она такая уж известная, но все же…

Можно сочинить еще сотню красочных метафор (если, конечно, ты не такой скверный сказочник, как я), которые очень расплывчато и смутно давали бы понять, какой настрой нужно иметь, когда идешь по пустынной дороге. По крайней мере в одном все сходятся – дорога должна быть пустынной. Имеется в виду не дорога в какой-то пустыне, то есть, она не обязательно должна пролегать в пустыне, а может быть где угодно. «Пустынный» здесь – это синоним одиночества, говорящий о том, что ты должен находиться один-одинешенек посреди некой местности, без попутчиков и посторонних людей вокруг. И я также смею утверждать, что и слово «дорога» тут обобщенное, что это не в буквальном смысле должна быть некая дорога, тракт, вполне может сойти и аллея, и тропинка, и горный перевал. Думаю, дороги вообще может не быть. Главное – держать куда-то путь, идти. А может, даже не обязательно именно идти, а можно и верхом ехать. Или даже плыть, гм…

Прости, что-то я отвлекся. Итак…

Говорят, если долго идти по пустынной дороге, то рано или поздно пред тобой расстелется густой туман. Стоит лишь ступить в него, как тебе нестерпимо захочется спать. И если ты не станешь этому противиться, свернешь на обочину и приляжешь, то как только твоя голова коснется земли, а твои веки сомкнутся, ты уснешь самым крепким в своей жизни сном.

А проснешься уже на Распутье.

Место это поистине пугающее. Оно похоже на зыбучие пески, которые затягивают неосторожного путника в глубину, не позволяя выкарабкаться. Само по себе пространство Распутья пластично, бесформенно, однако оно обретает форму в тот же миг, когда в нем кто-то оказывается. В нем возникают леса и города, озера и реки, горы и долины – пейзажи, которые оказавшийся там когда-либо видел или желал увидеть. Но, хотя оно становится неотличимым от реальности, в действительности там ничего нет – ни жизни, ни земли, ни неба. Есть там лишь фантомы, такие же аморфные, как и обитель, которую они наводняют, не имеющие ни плоти, ни души. Все, что у них есть, это их жажда, их цель, их предназначение – одурманить тебя, вынудить остаться с ними навечно. Им ведомы твои чувства, мечты, тревоги, утраты, и они используют это против тебя – отняв память, заполоняют разум яркими, красочными иллюзиями.

Фантомы – самая опасная, самая смертоносная из всех ловушек: они не удерживают тебя силой – погрязнув в их обмане, ты сам отказываешься их покидать, и, оставаясь там, очень скоро погибаешь от измождения. Чтобы выпутаться из этой паутины лжи, нужно иметь сильный разум и железную волю. Наверное, не так уж лишены смысла слова о храбрости льва и орлином взоре: далеко не каждый, оказавшийся на Распутье, сможет выбраться оттуда живым.

Ведь даже если ты не поддашься фантомам и иллюзиям, есть там еще кое-что… Кое-кто, и он встанет у тебя на пути.

Привратник.

О нем мало что известно. Кто-то говорит, что он царь среди фантомов, иные – что он древний демон, отринутый собратьями и нашедший убежище на перекрестке миров. Как и Распутье, место, стражем которого он является, он не имеет формы: никто не знает наверняка, как он выглядит, он может обернуться и человеком, и зверем, и тенью, и чудищем из твоих детских кошмаров. Но, в каком бы обличии он перед тобой не предстал, тебе придется с ним схлестнуться – в испытании, в споре или в схватке; и знай – он сделает все, чтобы одержать победу.

Но если только удастся одолеть его, он позволит тебе пройти во врата, которые столь бдительно охраняет. И, как только ты шагнешь в них, то окажешься в другом мире…

О, ты же не думала, будто мир, в котором мы живем, единственный в своем роде? Мир, куда можно попасть, миновав Распутье и одолев Привратника, мир, о котором я хочу рассказать, называется Реверсайд.

Хм… С чего бы начать? У меня в голове столько историй… Наверное, чтобы тебе было понятней, как там все устроено, лучше я начну с самого начала. А именно, с истории о Сотворении Реверсайда… Хотя она называется так, по сути она повествует о «становлении» Реверсайда; позволь объяснить. Слово «сотворение» может заставить тебя думать, будто прежде этого мира вовсе не существовало, что приравняло бы данную историю к расхожим мифам, где некое божественное начало сотворило целый мир из ничего. Однако в действительности ни один мир не возник из ничего: все это был долгий космический процесс – формирование, видоизменение, зарождение жизни… Так что история, которую я намереваюсь рассказать, повествует вовсе не о сотворении мира – она о том, как уже существующий, но безымянный мир стал Реверсайдом, о событии, которое стало поворотным в его судьбе.

Да, все именно так: когда-то давно тот мир не имел названия. По сути своей он походил на этот: были в нем водоемы и участки суши, растения и живые существа, дожди и ветры, приливы и отливы, небесные светила и времена года… Однако имелось в нем и кое-что еще – особая сила, незримая и неосязаемая, но вместе с тем очень могущественная, и имя этой силе…

Ну да, да, знаю, существует и без того немало преданий, сказок и легенд, где упоминается волшебство. Добрые чародеи творят чудеса на благо людям, озорные феи подначивают детей на проказы, жуткие чернокнижники поднимают из земли мертвых, а коварные ведьмы накладывают на принцесс заклятия и варят опасные зелья. В большинстве таких историй волшебство – своего рода искусство, умение, дар, которым владеет определенный человек или существо. Но что, если представить, что волшебство – это не какое-то таинство, доступное лишь избранным, а свойство целого мира? Что, если вообразить место, каждый житель которого может использовать волшебство, потому что оно и есть та незримая и неосязаемая, но великая сила, которая пронизывает все сущее?

В мире, о котором я веду свой рассказ, все так и есть. Эту силу, известную здесь как «волшебство», в нем называют эфиром; и хотя у тебя может возникнуть впечатление, что благодаря ее наличию жизнь там всегда была прекрасной, удивительной и беззаботной, правда заключается в том, что в древности именно эфир, или же волшебство, делало Реверсайд самым темным, мрачным и жестоким из всех миров.

Виной тому была дисгармония – нестабильное состояние, в котором с начала времен пребывал эфир. Дело в том, что все люди, обитавшие в том мире, помимо известных тебе пяти чувств – обоняния, осязания, зрения, слуха и вкуса – имели еще одно, шестое чувство – исток. Оно позволяло своим обладателям воспринимать эфир. Но коль скоро он проницал весь мир, а люди были к нему восприимчивы, волей-неволей они ощущали царившую в нем дисгармонию. Вообрази, что какое-то из твоих чувств пребывает в постоянном раздражении – например, ты на протяжении всей жизни вынуждена носить колючую одежду, или слышать неприятные шумы, или ощущать горечь во рту… Неудивительно, что дисгармония коробила сердца людей, отравляя их злобой и ненавистью.

К тому же, обладатели истока могли не только воспринимать, но и черпать эфир, чтобы творить волшебство. Люди, обитавшие в том мире, делились на шесть племен, и каждое из них было страстно одержимо какой-то идеей и пыталось с помощью эфира воплотить ее в жизнь.

В вечнозеленых лесах обитало племя охотников, которые называли себя фэнри. У них были густые волосы и крупные глаза, а главным их отличием от остальных народов были вытянутые треугольные уши. Больше всего на свете фэнри почитали природу и ее могучие силы. С помощью эфира они пытались научиться превращаться в зверей, чтобы иметь необычайное проворство и прыть.

В скалистых ущельях обитало племя горцев, которые называли себя арканами. Они, наверное, наиболее похожи на людей в твоем понимании, хотя их внешний вид все же показался бы тебе странным – их диковинные прически, обилие украшений, аксессуаров и татуировок. Носили всю эту атрибутику они неспроста: она помогала им в таинственных ритуалах, обрядах и гаданиях, ведь превыше остального арканы чтили судьбу. И потому с помощью эфира они пытались научиться видеть будущее.

У подножий вулканов обитало племя варваров, которые называли себя шаотами: они отличались темной – коричневой либо красной – кожей и таких же оттенков волосами. Превыше всего на свете они ставили сражения и битвы, считая, что в драке решается любой спор. Чего со всей своей воинственностью они могли желать? Конечно, научиться с помощью эфира возрождаться после смерти, подобно восстающим из пепла фениксам.

В пустынных дюнах обитало племя кочевников, которые называли себя люмерами. У них были светлые кожа и волосы, узкие глаза и усыпанные веснушками лица. Люмеры часто страдали от всяких хворей и недугов, и потому больше всего на свете желали научиться использовать эфир для исцеления, как могли это делать их соседи – мудрые, но безразличные к людским проблемам драконы.

На уединенных островах обитало племя рыболовов, которые называли себя ундинами: кожа у них была смуглая, бронзовая, а волосы – цвета морской волны. Издревле их влек океан – вот что ундины больше всего на свете чтили, и потому они с малолетства умели плавать и нырять. Но они желали большего – покорять сокровенные глубины океана, и потому с помощью эфира пытались научиться дышать под водой.

На туманных равнинах обитало племя дикарей, которые называли себя муранами; кожа у них была бледной, клыки – заостренными, глаза горели оттенками синего. Мураны были единственным народом, кто обходился без воды и пищи, однако для поддержания жизни им требовалось пить кровь других существ. В погоне за нею они часто получали ранения; потому больше всего на свете они хотели научиться с помощью эфира восстанавливаться от любых увечий.

И все бы ничего, но из-за дисгармонии любое волшебство становилось совершенно непредсказуемым. Пока фэнри безуспешно пытались превратиться в зверей, арканы – заглянуть в будущее, шаоты – воскресить павших, люмеры – исцелить больных, ундины – дышать под водой, а мураны – отрастить новые конечности, эфир, который они направляли на это, повергал весь мир в хаос. Где-то бушевали пожары, где-то случались наводнения, где-то сами собой двигались горы, леса, океаны. Люди не ведали, что сами провоцируют бедствия вокруг себя, и винили во всем несуществующих божеств, злой рок и высшие силы. В отчаянии они все больше взывали к эфиру, стремясь лишь к одному – выживанию; но ответом им становились новые и новые бедствия. Уровень катастроф нарастал стремительно, как снежный ком. Шесть народов жили меж молотом и наковальней, и молотом был эфир, а наковальней – мироздание, которое на его колебания отвечало не только природными катаклизмами, но и нашествиями волшебных чудищ. Страх и лишения вынуждали людей разжигать все новые войны в борьбе за выживание.

Но в тот момент, когда обозленное и обездоленное человечество находилось в шаге от вымирания, а весь мир – на грани гибели, случилось чудо. На свет явились спасители, еще один народ.

Свое племя они называли Онде-Орф, а самих себя – просто орфами. Орфы очень отличались от шести народов. Внешне каждый из них был по-своему уникален: выглядел порой, как человек с телом животного, порой, как животное с телом человека; были среди орфов и люди с рогами, и люди с крыльями, и с чешуей, и с копытами, и со звериными когтями и хвостами…

Но главное их отличие было не внешним, а внутренним. Над орфами не имела власти разрушительная сила дисгармонии, и потому им были неведомы людские страсти. Наделенные необычайной силой, они сумели обуздать эфир и творить с его помощью волшебство по своему разумению, и оно всегда выполняло предназначение и никак не вредило окружающему миру.

По характеру своему орфы отличались невероятным миролюбием, пониманием и терпимостью, а принципы их племени основывались на взаимной помощи и уважении к природе. Мирные кочевники, они принялись странствовать по свету, оказывая помощь шести обездоленным племенам. Однако путешествие их оказалось непростым. Сколько бы они не помогали, череда бед была нескончаемой. Вдобавок, местные жители реагировали на появление орфов враждебно. Страх перед чужаками, которые выглядели, говорили и вели себя иначе, порождал агрессию и ненависть. Увидев, как орфы свободно и уверенно управляют эфиром, шесть народов решили, что именно они сеют зло по всему миру. Возложив на чужаков вину за долгие годы лишений и бед, люди открыли на орфов охоту, жаждая полностью их истребить.

Конечно, силы спасителей значительно превосходили силы простых смертных. Могли ли орфы поставить шесть народов на место, отомстить им за незаслуженную жестокость, которую получали за свою доброту? Определенно, могли. Но столь же великой, как и их сила, была чистота их сердец. Орфы прощали народы, которые их отвергали. Благодаря своей непревзойденной чуткости они увидели, что именно эфир положил начало бесконечной череде войн и катастроф, и что именно он сеет зло в сердцах людей. Но также они сумели постичь суть эфира и понять: сам он не есть зло – всему виной всеобъемлющая, болезненная дисгармония, в которой он пребывает. И тогда они истово возжелали исцелить его, чтобы и в мире, и в душах всех людей воцарился покой.

Однако для этого им нужно было противопоставить что-то всеобщей дисгармонии… Им требовалось сотворить гармонию, да причем такую грандиозную, чтобы она объяла весь свет. Задача эта была столь сложной, что даже могучих сил орфов не хватало, чтобы претворить ее в жизнь. Для успеха им требовалась помощь всех шести народов. Проблема заключалась лишь в одном: шесть племен отродясь не ведали, что такое гармония – а как создать то, о чем не имеешь представления?

На счастье оказалось, что орфы владеют еще одним волшебством. Оно было невероятным потому, что вовсе не требовало эфира. Это была способность создавать, воплощать образы того, что человек когда-либо чувствовал, видел и знал, и называлось она… искусством.

Да, представь себе – в том первобытном мире, объятом пламенем раздора, совсем не было искусства! Но когда шесть народов увидели, как творят орфы, в их песнях и танцах, скульптурах и картинах, представлениях и поэмах они различили то, в чем столь отчаянно нуждались все это время – истинную гармонию…

Завороженные увиденным, люди тоже захотели научиться этому волшебству, и орфы согласились стать их наставниками. Вскоре оказалось, что каждое из племен тяготеет к какому-то из видов искусства. Племя фэнри отыскало ключ к гармонии в образах и оттенках, и потому преуспело в живописи. Племя арканов постигло изящество в движении, и потому нашло себя в танце. Племя шаотов мастерски примеряло на себя любой образ и могло вызвать у зрителя всю палитру эмоций своим лицедейством. Племя люмеров как никто ощущало фактуры и рельефы, и вскоре в скульптуре не имело равных. Племя ундинов обладало тончайшим слухом и достигло небывалых высот в музыке, а племя муранов искусно овладело словом и отточило это умение, сочиняя поэзию и прозу.

Тогда орфы поняли, что пришло время положить начало новой эре, где ужасный раздор не властвовал бы над миром. Призвав на помощь свои великие силы, они создали особый материал, который был способен укрощать и накапливать эфир – чаройт, а из него – шесть могущественных артефактов: Кисть, Веер, Маску, Долото, Арфу и Перо. Позабыв о вражде, день за днем, год за годом шесть народов вместе со своими наставниками без устали творили, вкладывая истинную гармонию в чаройтовые артефакты, которые стали не только символами освоенных ими видов искусств, но и волшебными инструментами, которые накапливали в себе невиданную мощь. И когда она оказалась достаточной, орфы высвободили ее…

Это и стало Сотворением, сотрясшим целый мир до основания и полностью преобразившим его. И хотя спустя века некоторые пытаются возвести акт Сотворения в абсолют, называя то, что удалось создать в тот день, истинным шедевром, идеальным и совершенным, не верь – это не так; оно было несовершенным, но в этом скрывалась величайшая из сил: искусство вмещало в себя весь мир, какой он есть, с его хаосом и порядком, постоянством и переменами, жизнью и смертью… И именно это заставило весь мировой эфир резонировать с шестью артефактами, благодаря чему он полностью разделился на три пары уравновешивающих друг друга планов, разрушительных и созидательных, и обрел долгожданную гармонию.

В этот чудный момент все бедствия и войны прекратились, и шесть народов словно очнулись от кошмарного сна. В результате Сотворения каждый из них обрел способность использовать один из эфирных планов, чтобы творить волшебство, а также особый, уникальный дар, о котором мечтал больше всего.

Племя фэнри получило доступ к плану Жизни и Дар Оборотня – способность превращаться в животных.

Племя арканов получило доступ к плану Перемен и Дар Шамана – способность видеть будущее.

Племя шаотов получило доступ к плану Хаоса и Дар Феникса – способность дважды воскреснуть после смерти.

Племя люмеров получило доступ к плану Постоянства и Дар Дракона – способность исцелять других.

Племя ундинов получило доступ к плану Порядка и Дар Русалки – способность дышать под водой.

Племя муранов получило доступ к плану Смерти и Дар Вампира – способность к регенерации.

Так был положен конец темной, мрачной и жесткой эре Дисгармонии, и ей на смену пришла всеобщая Гармония… Собственно, на этом обычно и заканчивается легенда о Сотворении Реверсайда.

А? Что было дальше?

Хм. Если вкратце, то, примирив шесть народов, орфы создали трансмосты – коридоры в пространстве, чтобы люди могли беспрепятственно перемещаться по миру и обмениваться опытом, знаниями и благами. Однажды орфы поведали людям о существовании параллельного мира, в котором не было эфира, и куда можно было попасть через населенный фантомами перекресток миров – Распутье. Они рассказали, что оба мира были бы похожи, как близнецы, если бы эфирные бедствия не изменили один из них до неузнаваемости. И все же эти миры оставались неразрывно связаны, и орфы окрестили мир, в котором мы сейчас находимся, Аверсайдом, а второй, волшебный – Реверсайдом, по аналогии с двумя сторонами монеты – аверсом и реверсом.

Долгое время орфы жили бок о бок с шестью народами Реверсайда, защищая их от чудовищ, спасая урожай, выводя заплутавших детей из леса, помогая строить первые поселения, развивать ремесла и культуру… Но однажды люди окрепли настолько, что им больше не нужна была помощь орфов. Тогда те зачаровали свои артефакты так, чтобы избранные от каждого народа наделялись заключенной в них великой силой. Такие избранные стали называться электами и были призваны охранять порядок и мир на земле. А сами орфы ушли, отстранились от мирских забот, позволив жителям Реверсайда самим выбирать свой путь.

А поселились орфы в отдельном прекрасном мире – Эдене. Там шумят прекрасные лазурные водопады, там растут невиданные растения, усыпанные душистыми цветами и сочными фруктами, там горы свешиваются с небес, а реки впадают сами в себя, и все полно удивительных запахов, звуков и красок… Там орфы живут в мире и процветании, посвящая свою жизнь тому, что любят больше всего – искусствам; и его прекрасными плодами украшены великолепные кельи, залы, палаты и сады Эдена.

И, хотя тот мир недосягаем для простых людей, сквозь пелену снов и грез они могут видеть его обитателей и чувствовать их присутствие. Своим искусством орфы вдохновляют и утешают, помогая человеку пройти даже через самые темные времена, становясь проводниками его внутреннего света, за что и были наречены ангелами.

Говорят, если кто-то нуждается в помощи, они непременно ответят на зов…

Что-то медленно наползало на дверцу шкафа. Приглядевшись, Лу издала тихий, обреченный стон. Возникшая на темном дереве полоска призрачного света могла означать лишь одно – за окном светает, а она за всю ночь опять не сомкнула глаз.

Множество раз она, казалось, готова была провалиться в сон, но необъяснимая тревога выталкивала ее обратно, как поплавок на поверхность воды, когда рыба срывается с крючка. Рыбой Лу был нормальный сон, и поймать ее она не могла вот уже неделю. От столь долгой бессонницы не только ночи, но и дни превращались в тягостное мучение: звуки казались слишком резкими, свет – слишком ярким, все раздражало и валилось из рук; а временами девчонку прошибал холодный пот или накрывало удушье, с которым она никак не могла совладать.

Она отчаянно искала причину своей тревожности и не находила, потому что той неоткуда было взяться. Та Лу, которая когда-то впервые переступила порог этого дома – одинокая, дикая, испуганная девчонка – давно канула в небытие. Теперь у нее были близкие люди, целых двое, и она изменилась – стала мягче, спокойней, познала настоящее счастье. Со дня ее несостоявшегося побега миновал год, и все это время она жила безмятежно и размеренно; если вокруг что и менялось, так только погода за окном да клиенты в лавке. Как ни посмотри, ее тревожность была совершенно иррациональной, неоправданной, и тем не менее сжирала, сжигала ее, и никакие советы заботливой Нами, и никакие настойки и снадобья, которыми пичкал ее обеспокоенный хозяин, не помогали.

Лу вздохнула и повернулась на бок. Взгляд воспаленных глаз уткнулся в белую оскаленную морду медведя, и девчонка принялась рассматривать ее, хотя и без того могла бы безошибочно воспроизвести каждую черточку. Потом от нечего делать она начала водить по ней пальцем, и Хартис в своей бдительной манере распахнул глаза, чтобы оценить ситуацию, тут же закрыл их, почесал грудь и перевернулся на другой бок. На спине у него никаких интересных татуировок не было, и Лу повернулась тоже и начала считать складки на балдахине. Одна, две, три… Дремота одолевала девчонку, которая не оставляла надежды хоть ненадолго провалиться в сон. Долгожданное забытье, казалось, было так близко – только руку протяни…

Тук.

Лу настороженно оторвала голову от подушки. Время шло, и все, что она слышала – собственное сопение и в отдалении – щебет начинавших распеваться птиц. Она легла обратно, решив, что ей почудилось.

Тук! Звук, похожий на стук мелкого камушка о дерево, повторился. Тихо выскользнув из-под одеяла, девчонка босиком прошлепала к окну, открыла ставни и выглянула во дворик. Тут же засуетилась, бросилась из комнаты вниз по лестнице, одеваясь на ходу.

На нее дыхнула свежая, влажная прохлада еще не успевшего разгорячиться дня. Увидев подругу, стоявшая перед дверью Нами скинула капюшон своей накидки, открывая бледное лицо.

– Я зашла попрощаться, – сказала она глухо.

– Что?

– Меня купили.

Сердце Лу ухнуло вниз. Вот оно – событие, которое она предчувствовала все это время, то, что не давало ей спать, пугающее и непоправимое. Но как она могла догадаться? Она привыкла думать, что дружеские узы, которые их связывают, незыблемы, что Нами всегда будет жить в «Синих звездах»… Кажется, та и сама примирилась с этим, хотя иногда тосковала – Лу видела – и втайне мечтала выбраться из питомника. Однако теперь, когда это наконец случилось, она вовсе не выглядела счастливой – лавандовые глаза наполнял неизведанный ужас, а белые пальцы, которые Лу взяла в свои ладони, были холодные, как лед.

– Кто?

– Я не знаю, кто он. Он не говорил. Но он выглядит странно, ох, Лу, очень странно – даже страннее, чем я. Думаю, он откуда-то издалека, из земель, про которые мы даже не слышали.

– Он назвался?

– Да. Сказал, его зовут шен… то есть лорд… лорд Найри. Он купил меня час назад. Все было, словно во сне. Шани Суори заломила цену, но он не торговался. Кажется, он очень торопится. Велел оставить все. Вещи, мои бедные книги… Все осталось. Я едва уговорила его позволить мне зайти и попрощаться. Вот, возьми… Это на память, я знаю, тебе она нравилась…

Лу приняла из ее рук сложенное вчетверо полотно и развернула. Это оказалась картина с парящим в облаках драконом, что всегда висела у Нами над кроватью с тех пор, как была ею вышита. Девчонка помотала головой, не желая верить в происходящее.

– Но куда он тебя забирает?

– Он не говорит. Сказал, объяснит потом, когда выйдем из города.

– И где он сейчас?

– Там, у главного входа… Ждет.

– Я с ним побеседую. – Бережно убрав полотно в карман, Лу расправила плечи, порываясь обогнуть дом, но Нами остановила ее.

– Не надо… Прошу, постой!

Ее страх не был беспочвенным. Им было ничего не известно об этом человеке, ее новом хозяине, и злить его надоедливыми вопросами и дерзкими разговорами было бы очень опрометчиво.

– Нами, послушай, я же часто говорю с аристократами, – успокоила девчонка подругу, ободряюще похлопав ее по руке. – Я это умею, найду к нему подход. Нам нужно знать, куда он тебя забирает. Что, если и правда далеко? Тогда мы можем больше никогда не увидеться…

Поразмыслив, Нами согласно кивнула и пошла за нацепившей уверенный вид Лу. Но как только они завернули за угол, миновав узкий проход между глухими стенами лавки тканей и соседней лавки сладостей, девчонка непроизвольно замедлила шаг, потому что человек, стоявший около входа, повернулся в их сторону.

Нами была права: он выглядел чрезвычайно странно. Во-первых, он обладал совсем не темной, как все шены, а светлой, с палевым оттенком кожей и песчаного цвета волосами. Во-вторых, разрез его глаз был узкий, раскосый, голубые радужки словно искрились льдом, а лицо было усыпано веснушками и носило непривычные, иностранные черты. Ну а в-третьих… Горб на спине, огромный, жуткий, с кривым рельефом, обтянутый черной тканью длинного плаща, казалось, придавливал незнакомца к земле. В руке человек сжимал трость, на которую тяжело опирался, а в районе бедер из-под его плаща выглядывали кольца двух туго скрученных кнутов, внушительности которых позавидовал бы любой работорговец. И пока Лу, сбитая с толку увиденным, собиралась с мыслями и подыскивала слова, чтобы обратиться к незнакомцу, дверь лавки распахнулась, и на пороге возник Хартис.

Он успел одеться, но явно не причесаться – густые темные волосы все еще были спутаны и топорщились со сна. Он меланхолично грыз карамельную палочку, и его лицо было без тени улыбки, хмурое и недовольное. На двух девчонок он, казалось, даже не обратил внимания – его взгляд был прикован к человеку, стоявшему в паре метров от входа; и Хартис смотрел на него с неприязнью, как будто тот у него перед носом купил последнюю горсть самых вкусных конфет. Горбун, в свою очередь, пялился на него в ответ с подозрительностью, с которой скептик смотрел бы на гадалку в эзотерическом салоне. Сцена была странной, но Лу не придала этому большого значения, больше увлеченная блестящей идеей, которая пришла ей в голову. Повернувшись к Нами, она еле слышно спросила:

– За сколько, ты говоришь, он купил тебя?

Нами шепнула ей сумму. Обнадеживающе сжав локоть подруги, Лу вскочила на крыльцо и, подергав хозяина за рукав, зашептала ему, чтобы иностранец не расслышал:

– Хартис, послушай! Нами пришла прощаться: этот шен сегодня купил ее и хочет забрать неизвестно куда… Цена была четыре сотни… Я знаю, это очень много, но дай ему денег, прошу! Перекупи Нами, пусть он оставит ее, пусть купит себе другую рабыню! Молю, я буду пахать, как проклятая, я отработаю всю сумму, какой бы она ни была, я сделаю все, что ты скажешь! Прошу!

Словно с превеликим трудом оторвавшись от игры в гляделки с незнакомцем, Хартис медленно повернул голову и посмотрел на Лу.

– Ты слышишь, что я говорю? Прошу, помоги!

Мужчина словно только сейчас заметил Нами, которая все еще стояла на углу лавки, испуганно вжав голову в плечи и кутаясь в накидку. Снова переключившись на горбуна – но теперь иначе, словно оценивая, – он вынул карамельную палочку изо рта, ткнул ею в сторону и велел Лу:

– Отойди.

Он сделал шаг назад, толкая и придерживая входную дверь открытой, и новый хозяин Нами, последовав этому молчаливому приглашению, подошел ближе и поднялся по ступеням. Он двигался резво, на удивление проворно для калеки, подаваясь вперед всем корпусом и выкидывая перед собой трость. Как только он вошел, Хартис, ничего не говоря, скрылся в лавке вслед за ним и хлопнул дверью у девчонки перед носом.

Шумно выдохнув, Лу вернулась к Нами и сказала:

– Я Хартиса попросила с ним договорится о перекупе. Он это умеет. Думаю, все обойдется.

– Ох… – только и могла отозваться Нами, сцепляя руки в молитвенном жесте.

Но Лу сама не была до конца уверена, что все обойдется. Странная реакция хозяина беспокоила ее. Сейчас больше всего на свете она хотела бы подслушать происходившую в лавке беседу, и, если бы от этого зависела ее собственная судьба, она бы так и сделала. Но на кону была судьба Нами, и ставить ее под угрозу невоспитанным поведением, которое могло разозлить господ, Лу не решалась.

Довольно скоро, после нескольких минут тревожного ожидания, дверь лавки снова открылась. Первым из нее показался горбун. Вид у него был прежний – отстраненный и безучастный. Он спустился по ступеням, стуча тростью, и, повернувшись к напряженно замершим девчонкам, бросил:

– Идем.

Его голос, вопреки ожиданиям, прозвучал вовсе не грубо и низко, как у взрослого мужчины, а звонко и юно, хоть и холодно; Лу решила, что горбун куда моложе, чем казалось на первый взгляд. Но тут же до нее дошел смысл сказанного. Обменявшись с Нами непонимающими взглядами, девчонка после секундного замешательства метнулась к вышедшему на крыльцо хозяину и заглянула ему в лицо:

– Хартис?..

– Прости, Лу. Нами пойдет с ним. Так надо.

– Идем, Намира, – требовательно повторил горбун.

Нами склонила голову и накинула капюшон. Лу ошарашенно смотрела, как она нетвердой, деревянной походкой, словно приговоренная к казни, идет к своему новому хозяину.

– Поживее, – нетерпеливо поторопил тот.

– Что значит… Что значит – так надо? – снова в отчаянии повернулась к Хартису девчонка, отказываясь верить, что все это происходит на самом деле. На лице хозяина застыло пугающее, словно каменная маска, выражение. – Почему? Хартис, что он тебе сказал?

Не получив от него ответа, Лу сбежала со ступеней и бросилась к горбуну, который вместе с Нами уже выходил на дорогу. Девчонка бы ни за что не осмелилась прикоснуться к кому-то из каурских аристократов, даже к самым лояльным – это считалось верхом непочтения; но, наверное, из-за того, что незнакомец был белым, а еще из-за душившей горло безысходности, Лу схватила его за локоть.

– Господин, прошу, скажите, куда вы направитесь?

Горбун обернулся, глянув на нее сверху вниз – на удивление не высокомерно, а, скорее, устало. Увидев узкоглазое, веснушчатое лицо вблизи, Лу нашла свое предположение верным – скорее всего, незнакомец был по возрасту ближе к ним с Нами, чем к Хартису. Спокойно высвобождая руку, тот сказал:

– Его могущество тебе объяснит.

– Чье могущество?.. – непонимающе тряхнула головой Лу. – Молю, скажите, вы разрешите Нами хотя бы отправить письмо?

– Она не сможет отправить оттуда письмо, – покачал головой горбун. – Если есть, что сказать, говори сейчас.

Он отвернулся и отошел на десяток шагов, предоставляя им последнюю возможность поговорить друг с другом. По другой стороне улицы проследовали два патрулирующих стражника, которые принялись оглядываться и перешептываться, увидев его, но он не замечал этого: откуда-то из домов выбежала лохматая собака и изучающе его обнюхивала, а он чесал ее за ухом кончиком своей трости – видимо, из-за горба ему было тяжело наклоняться. В окрестных домах, хотя солнце едва начало вставать, уже слышались голоса и хлопанье ставен: жители торгового квартала поднимались рано. Лу обернулась на крыльцо лавки тканей, но хозяин с него уже исчез – а вместе с ним и надежда, что эта ситуация разрешится в лучшую сторону.

– Нами, я… – Девчонка растерянно поежилась: от смятения, в котором она пребывала, и от долгой бессонницы ей стало зябко. – Я не понимаю, что происходит, я не знаю, почему… Я бы так хотела что-то сделать, но что?..

– Все в порядке, Лу, – слабо улыбнулась Нами. Лавандовые глаза, как это порою бывало, лучились недосягаемой печальной мудростью. – Рано или поздно это должно было случиться. Мы с тобой обе забыли, кто мы есть, и зря. Мы ведь просто рабы и делаем то, что нам говорят хозяева. Но даже если так, я верю… Я буду верить… Может я всего лишь наивная дурочка, начитавшаяся книжек, пусть так; но я буду верить, что мы с тобой больше, чем это, что мы способны на многое, что впереди ждет что-то хорошее… Ты ведь сама всегда в этом убеждала меня, разве нет?

Ощущая, как в глазах щиплет, девчонка стыдливо прикрыла их рукой и кивнула. Да, она действительно так говорила, а ее подруге наверняка нравилось в это верить; но это были всего лишь мечты, и у Лу разрывалось сердце, когда она представляла, как они разобьются вдребезги прямо перед взором доброй, невинной, хрупкой Нами.

Усмирив эмоции, Лу отняла руку от лица и поглядела на горбуна: после некоторых колебаний стражники все же решили к нему подойти, и теперь они о чем-то говорили, и он показывал им какие-то документы. Уловив ее взгляд, подруга сказала:

– Да, его кнуты выглядят грозно, но почему-то мне не кажется, что он плохой человек. Если задуматься… У него была такая сумма, но он идет пешком в одиночестве, и у него нет поклажи… Кто он? Что ж, думаю, скоро я узнаю правду. И если только приведется шанс, обещаю – я обязательно тебе сообщу. Но сейчас я хочу сказать… Хочу, чтобы ты знала – хотя я и общалась с другими в питомнике, только ты одна всегда относилась ко мне, как будто со мной все нормально, и у меня никогда не было друзей, кроме тебя.

Лу хотела сказать, что и у нее тоже, но только сглотнула и стиснула зубы, понимая, что голос предательски дрогнет. Она вдруг вспомнила про картину, которую ей оставила Нами, и сняла со своего ошейника небольшую подвеску в виде крупного когтя. Как-то раз девчонка откопала ее среди хлама в сундуке Хартиса и попросила разрешения забрать. Простая безделушка, но им с Нами нравилось фантазировать, будто на самом деле это мистический оберег, который может защитить своего владельца от любых бед и сделать его невероятно сильным.

– Вот. Это, конечно, ерунда, но… возьми. На память.

Нами часто заморгала, глядя на предмет, который подруга вложила ей в ладонь, прижала коготь к груди и с улыбкой возразила:

– Это вовсе не ерунда, это же тот самый, знаменитый талисман из когтя дракона! Спасибо, Лу! Я обещаю беречь его…

– Пора идти, – холодно скомандовал горбун, нетерпеливо постукивая тростью; стражники, видимо, удовлетворенные проверкой, оставили его в покое и уже удалялись по улице.

Нами подалась вперед, заключая Лу в прощальные объятия. Потом отстранилась, низко надвинула капюшон и пошла за своим хозяином, не оборачиваясь. А девчонка бессильно смотрела ей вслед, и продолжала еще долго стоять и смотреть, даже когда горбун и его рабыня окончательно скрылись за поворотом на другую улицу.

Хартиса она обнаружила в спальне – тот стоял к ней спиной возле открытого нараспашку окна, и в его позе читалось крайнее напряжение.

– Что происходит? – с порога накинулась на него девчонка. – Почему ты… Почему ты расстроен? Разве это не я должна быть расстроена? Разве это не мою единственную подругу забрали неизвестно куда?

– Лу, оставь меня, – хрипло бросил Хартис, не повернувшись, продолжая бесцельно крутить кольца на своих темных пальцах. – Мне нужно подумать.

Его отстраненность была пугающей, но Лу не могла уняться и отступить. Подошла ближе, настойчиво дергая мужчину за локоть, требуя объяснений:

– Почему ты так поступил? Ты ведь знаешь, как важна Нами для меня… Что тебе стоило выкупить ее?

Какой-то отдаленной частью себя она понимала, что говорить подобные вещи недопустимо, и не только потому, что это было крайним неуважением к хозяину; даже если бы ей позволялось разговаривать с ним в таком ключе, она не вправе была требовать большего от человека, который и без того дал ей слишком много. Но девчонку захлестывали отчаяние и опустошение, которыми теперь, когда худшее уже случилось, сменилось мучавшее ее предчувствие беды. Однако мужчина никак не реагировал на ее настойчивые дерганья, и даже когда Лу от бессилия начала толкать его в бок ладонью, не повернулся и не остановил ее.

– Хартис! – воскликнула девчонка, будто сражавшаяся с покрытой вечными льдами каменной горой. – Что такое с этим горбуном, что ты стал таким? Что он сказал тебе?

– Я не готов сейчас говорить об этом, Лу, – процедил тот сквозь зубы. – Молю, оставь меня.

Лу вдруг остро ощутила, что каким-то образом лишилась не только Нами, но и второго дорогого себе человека: ведь тот, кто стоял перед ней, был вовсе не Хартис – это был кто-то чужой, незнакомый и очень жестокий. Натянутые подобно струне нервы звенели так, что девчонка слышала этот звон в своих ушах, в горле застрял тугой ком зарождавшейся истерики.

– Я не уйду, пока не объяснишь мне все! Можешь бить меня, можешь силой выталкивать за дверь, мне все равно!

– Хорошо, если я скажу тебе, что это даст? – наконец-то повернулся к ней хозяин, оставив в покое свои кольца, и покачал головой. – Мы только поссоримся.

Выражение его лица было под стать голосу, но за холодностью и бесстрастием нечто пряталось – боль, тревога, мучительные раздумья, а, может, даже страх? Прояви он сейчас сочувствие к Лу, та, возможно, ответила бы ему тем же… Но этого не произошло; безжизненная маска ни на секунду не покинула его лицо, и Лу, ощетинившись, бросила:

– Если не скажешь, считай, мы уже поссорились!

– Так значит, в любом случае, да? – криво усмехнулся Хартис. – Ну, слушай. Там, откуда пришел этот человек, сейчас война.

Лу отшатнулась, переваривая услышанное. Ей доводилось беседовать с Ашей и другими окрестными рабами, да и от их владельцев-торговцев она часто слышала сплетни о наиболее крупных событиях городов юга, в том числе о стычках, волнениях и забастовках… Но ни о каких войнах в последнее время речи не шло, а значит край, куда горбун собирался забрать Нами, был далеко за пределами известных Лу земель.

И, если с ее подругой что-то случится, девчонка, скорее всего, даже не узнает об этом…

– Я должна остановить их! – воскликнула она, не в силах вынести этой мысли. Но не успела она броситься к двери, как Хартис грубо схватил ее за предплечье и бескомпромиссно отчеканил:

– Нет, ты никуда не пойдешь, ты останешься здесь. Это приказ.

– Приказ?! – взвилась девчонка, пытаясь вырваться, но державшая ее хватка была железной. – Что с тобой случилось, я не узнаю тебя! Почему ты позволил ему забрать Нами, если знал, что там война? Ты всегда был добр к Нами, почему же сейчас ведешь себя так, словно у тебя совсем нет сердца?!

– Потому что речь и о моей родине тоже!

Убедившись, что Лу слишком ошарашена, чтобы пытаться снова убежать, мужчина отпустил ее. Присел на подоконник, скрестив руки на груди.

– Дело в ее альбинизме, – сухо продолжил он. – Я ведь как-то говорил, что на моей родине альбиносов высоко ценят? Это действительно так. Все из-за одной их выдающейся способности, которой больше ни у кого нет. Об одном можешь не волноваться: этот, как ты его называешь, горбун, Найри, не станет обижать Нами – ему это не нужно. Сказать, что с ним Нами в безопасности, я тоже не могу – это было бы ложью… Но я был не вправе останавливать его. Будь это кто-то другой, я бы вмешался. Но то, что Нами пошла с ним, возможно, спасет жизни многих людей, и их нельзя лишать такого шанса.

– О чем ты таком говоришь? – Лу отупело помотала головой. – Какая способность?

Хозяин поджал губы, туманно глядя в сторону – верный признак того, что отвечать он не намерен. Лу едва сдержалась, чтобы не наброситься на него с кулаками.

– Хартис, мать твою, говори! Какая способность? Какие люди? Как называется это место? Как далеко они уедут?

– Как далеко – неправильный вопрос. Правильный вопрос – куда.

– Иди к черту! Хватит говорить загадками! Прояви хоть каплю милосердия, если не к Нами, то хотя бы ко мне!

Видимо, в дрогнувшем голосе девчонки сквозило то, что она балансировала на грани, потому как во взгляде Хартиса наконец промелькнуло хоть какое-то участие. Тяжело вздохнув, мужчина привычным усталым жестом потер переносицу и сказал:

– Я все объяснил тебе уже давно, Лу, лучик мой, еще год назад.

– О чем ты?

– Человек, который купил Нами. Его лицо. Черты. Они ведь показались тебе знакомыми, не правда ли? Подумай.

Не было нужды напрягаться, чтобы вызвать в памяти лицо горбуна – иноземное, непривычное, оно все еще отчетливо стояло у девчонки перед глазами; однако она была совершенно уверена, что видела подобного человека впервые.

– Я не понимаю, – пробормотала она.

– Понимаешь, – вздернув подбородок, возразил Хартис тоном, которым обычно спорил с нею во время уроков, когда девчонка притворялась глупой, лишь бы ничего не учить. – Он – люмер.

– Кто… Что?

Люмер… Лу нахмурилась. Слово звучало знакомо, но она не сразу вспомнила, где слышала его: из-за длительной бессонницы соображалось с большим трудом. Она склонила голову, бегая глазами по ковру комнаты, словно в его потертом узоре мог быть сокрыт ответ.

– Это… из твоих сказок? – неуверенно спросила она, поднимая взор. Да, теперь она вспомнила что-то такое: люди с веснушками и раскосыми глазами, которые умеют исцелять других своим волшебным даром. – Ты… шутишь?

– Нет. Мир, про который я тебе рассказывал, настоящий. Обратная Сторона. Реверсайд. Этот человек пришел оттуда.

С той самой ночи, как они стали близки, это случалось время от времени: на Хартиса накатывало вдохновение, и он рассказывал Лу истории о волшебном мире. Девчонка слушала их вполуха: она никогда не жаловала сказки, да и считала себя слишком взрослой для них. К тому же, в исполнении хозяина они бывали странные – зачастую нескладные, без завязки и конца, в них было слишком много непонятных слов и явно недоставало сражений на мечах, кладов и драконов. И все-таки, наверное, Лу любила их, насколько могла – ведь она всей душой любила их автора, чей ласковый голос нашептывал эти истории ей перед сном.

Но теперь знакомое название, слетевшее с уст хозяина, звучало жутко – жутко оттого, что для него это перестало быть выдумкой и стало былью; и то, что он искренне верил в сказанное, без труда читалось по его лицу.

– И, кстати, я тоже пришел оттуда, – после минутного молчания добавил Хартис так, словно это была какая-то малюсенькая, незначительная деталь. Поколебавшись, указал на свой сундук у изножья кровати. – Ты говорила, все эти вещи кажутся тебе странными. Немудрено – я принес их из другого мира.

Внутренне закипая, Лу отчаянно сжала зубы и стиснула кулаки. Воцарилась долгая, гнетущая тишина. В глубине души девчонка до последнего ждала, что хозяин возьмет свои слова назад, скажет – это всего лишь неудачная, жестокая шутка, или странная попытка утешить, или еще что-то…

– Ты издеваешься?! – взорвалась она в итоге, когда ничего этого не случилось, а Хартис продолжал взирать на нее со всей серьезностью. – Горбун забрал мою единственную подругу, а ты издеваешься надо мной?!

– Я рассказывал тебе о шаотах, помнишь? – хладнокровно произнес хозяин, не обращая никакого внимания на ее всплеск эмоций, точно не желал потакать капризам маленького ребенка. – О Даре Феникса, который позволяет им воскресать после смерти… Но я никогда не говорил, как именно они определяют, сколько у них жизней. Тебе интересно? Хочешь знать, как? У каждого шаота на руке есть татуировка с треугольниками. Каждый треугольник – это одна жизнь…

Он закатал правый рукав и хотел повернуть руку внутренней стороной к Лу, словно в этом была какая-то необходимость, словно девчонка без того не знала, что за татуировка красуется на запястье у ее господина… Кинувшись к нему, Лу остервенело дернула его рукав вниз, так, что раздался звук рвущейся материи, и несколько раз отчаянно и сильно ударила его ладонями в грудь, и закричала:

– Я ни за что не поверю в эту чушь! Ты выжил из ума или притворяешься?!

– Я и не прошу тебя поверить! – повышая голос в ответ, оттолкнул ее Хартис. – Я прошу тебя оставить меня и уйти, потому что мне нужно подумать, черт подери!

– Думай, – огрызнулась Лу, – сколько влезет.

Ей вдруг стало все равно. На нее накатила ужасная слабость, и Лу показалось, что она вот-вот рухнет на пол. Демонстративно забрав с кровати подушку, она ушла в свою старую комнату и свернулась калачиком в постели, где не ночевала уже очень давно.

У нее не осталось сил гадать, что из сказанного хозяином правда, а что нет, и поэтому она просто забылась глубоким, желанным сном.

5 Вслед за хозяином

Лу не доводилось бывать в бедных кварталах так давно, что она успела позабыть об их существовании. Теперь, скача верхом на Дымке по ухабистой дороге, она очень живо вспомнила, как оказалась в Кауре впервые – ее везли в клетке под крики работорговцев, закованную цепями среди собратьев по несчастью, а местные – в основном босоногая детвора – глазели на процессию с обочины, свистя и выкрикивая издевки. Тогда Лу была очень взволнована – то ли из-за шумного водоворота из людей, верховых животных и телег, который брал начало на подступах к городу, то ли от того, что уже замышляла очередной побег. Она столько раз пыталась сбежать и лишь сегодня утром осознала, что со свободой приходят не только новые возможности, но и новые обязанности. Главное отличие раба от свободного человека крылось в отсутствии необходимости думать: тебе дают распоряжения, а ты им следуешь – что может быть проще? А когда ты свободен… Да, ты волен пойти куда пожелаешь, делать, что тебе заблагорассудится. Но что именно ты должен делать, куда именно ты должен идти? Как быть, когда ты просыпаешься и осознаешь, что вынужден принимать решения, которые никогда прежде не принимал?

На какой-то улице пара тощих псов увязалась следом, учуяв запах съестного в заплечном мешке Лу. Она пыталась их шугануть, но они отчаянно путались у лошади под ногами и отстали, только когда из дверей одной из скученных приземистых хижин вышла женщина, чтобы плеснуть в канаву ведро помоев. Собаки бросились ей наперерез, отчего та, чуть не упав с лестницы, разразилась потоком брани; наблюдавший за этим старик, без стеснения справлявший нужду на стену, гнусно захихикал. Лу смогла наконец ускориться; она гнала вперед, не останавливаясь, пока в высокой стене, все это время маячившей впереди, не стали различимы очертания каменной кладки.

У ворот в расслабленной позе нес караул сонный стражник. Заметив приближавшуюся всадницу, он с недоверчивым прищуром взял прислоненную к стене алебарду и приосанился. Спешившись, Лу в обход всех вопросов сразу предъявила документ. В первый раз она волновалась, но этот был уже восьмым или девятым за время пути, и поэтому рука, протягивающая заветный свиток, не дрогнула.

Стражник, пробежав глазами по строчкам, удивленно вскинул брови, но ничего не сказал. Возвращая бумагу, лишь вопросительно глянул на девчонку.

– Я ищу одного человека, – произнесла Лу медленно, потому что теперь, прежде чем сказать или сделать что-то, ей приходилось мысленно это взвешивать. – Могу я узнать, не покинул ли он город через эти ворота?

– Когда?

– Сегодня. Предположительно ранним утром, но может и позднее.

– Я недавно заступил на дежурство. За это время никто через ворота не выходил.

– А тот, кто дежурил до вас? Можно с ним поговорить?

– Сундар? Он торчал тут всю ночь, и сейчас дрыхнет.

– Вы можете разбудить его? Прошу, это очень важно.

– Я не могу покинуть пост, я один тут, как видишь. Вон казарма – топай туда, если хочешь, сама его буди.

Казарма, оказавшаяся такой же приземистой хибарой, как и другие постройки в округе, располагалась неподалеку. Привязав лошадь к колышку на углу, Лу подошла к двери и слегка замешкалась, не уверенная, должна ли постучать.

– Входи, входи! – бросил ей в спину стражник у ворот.

Небольшой коридорчик вывел ее в зал, уставленный грубой деревянной мебелью. У окна, настолько пыльного, что через него с трудом пробивался уличный свет, сидели за столом трое мужчин и резались в карты на деньги.

– Оба на, кто это тут нарисовался? Ты кто такая, да что забыла здесь?

– Добрый день. Я ищу шена Сундара.

Тот, кто спрашивал, широкоплечий и грузный, поднялся, пристально всматриваясь Лу в лицо.

– Разве ты не рабыня?

Все стражники, кроме патрульных с центральных улиц, где девчонка уже примелькалась, считали своим долгом остановить ее, чтобы задать этот вопрос. Их можно было понять – среди темнокожих коренных жителей она, светлокожая и русоволосая, выделялась как чужеземка, что в подавляющем большинстве случаев означало принадлежность к невольникам. В очередной раз Лу достала из-за пазухи свой документ.

– Подь сюда живо, – грозно потребовал верзила, уперев руки в бока. – Давай, резвее!

Двое его товарищей, продолжая держать веера из карт, наблюдали за происходящим. Один свободной рукой поднял кружку, на дне которой плескалось темное пойло, и с шумным звуком осушил. Второй, смачно чавкая, обгладывал индюшачью ножку. Пока Лу мешкала, растерянно вытянув перед собой свиток и раздумывая, повиноваться ли приказу, верзила подскочил к ней сам и взял за подбородок, заставляя поднять голову.

– Что за хрень ты мне тут суешь? – Документ, который ему протягивали, стражник сгреб своей большой лапищей, так и не взглянув на него, а затем грубо ухватил девчонку за предплечье и подтащил ближе к свету. – Гляньте-ка, мне же не мерещится?

Ошейника не было, но Лу знала, что след от него остался – полоска белой кожи, слишком выделяющаяся на шее. Мужчина, жевавший индюшачью ножку, присвистнул, а тот, что выпивал, интенсивно зацокал языком и хищно потер руки:

– Во, давненько я такого не видел…

Верзила продолжал стискивать руку Лу, и девчонка, не удержавшись, попыталась вырвать ее, но хватка только окрепла.

– О-о, погодь-погодь, – сказал тот, который жевал ножку. Кажется, он был моложе, чем двое других, и менее пьян. – Ну-ка, даже интересно послушать, что она скажет. Говори, девочка.

Лу удалось наконец освободится, и она отступила на шаг, попеременно глядя на три ухмыляющиеся рожи. Больше всего она не хотела сейчас смотреться затравленной и жалкой; опасалась, что голос выдаст ее неуверенность и страх, и стражники интерпретируют это по-своему – как подтверждение, что она виновата в том, о чем они думают. Она сказала себе, что не сделала ничего дурного. Она справится, она ведь репетировала перед зеркалом, повторяла: я не рабыня, я свободный человек…

– Я не рабыня. Я свободный человек, шани Лу… Миэрис.

Сколько не репетируй, звучало непривычно – особенно фамилия, которой Лу, как невольница, никогда прежде не имела, и которую ей пришлось обрести вместе с новым статусом. В том, что ушедший господин оставил ей свою, теперь чудился некий сентиментальный жест, хотя девчонка и понимала, что у Хартиса попросту не было вдохновения придумывать для нее другую.

Повисла пауза, а через несколько секунд трое стражников, не сговариваясь, зашлись в громоподобном смехе.

– И у меня есть документ, подтверждающий это, – добавила Лу громко, стараясь перекричать их гогот, и кивнула на бумагу, которую верзила мял в ладони.

– Да неужели, – сказал жевавший ножку, бросив свои карты и вырывая бумагу из рук товарища. Лу поморщилась, когда он принялся жирными пальцами расправлять свиток на столе, чтобы прочесть. Верзила перегнулся через его плечо.

– Впервые вижу такое… – протянул моложавый. – Так значит, это бумага официальная?

– А что, если я ей официально подотрусь? – рявкнул верзила, вызвав очередной шквал смеха у выпивающего стражника; моложавый только хмыкнул и вновь уткнулся в свиток. Кажется, он единственный из этой компании всерьез подумывал о том, чтобы поверить Лу; жаль лишь, что его мнение тут решающим не станет.

– Верните, пожалуйста. И скажите, где мне найти шена Сундара, – подчеркнуто вежливо и спокойно произнесла девчонка.

– А ты, я смотрю, у нас дерзкая, да?!

Верзила перестал скалиться и резким движением подскочил к Лу, толкнул в спину и, схватив за волосы, впечатал лицом в щербатую столешницу. Скулу пронзила острая боль; девчонка застонала, вцепившись руками в край стола. Выпивоха снова рассмеялся.

– Для начала погляди, что у нее там, – он указал на мешок, болтавшийся у Лу за спиной. – Наверняка сперла что-нить ценненькое у своих господ…

Верзила замычал. Мешок сзади заходил ходуном – стражник пытался развязать шнуровку, но неуклюжие по пьяни мясистые пальцы плохо слушались своего хозяина.

– Постойте, я не хочу проблем…

– Зато они тебя хотят! – смеясь, верзила сильнее вжал ее в стол под одобрительное кряканье своего товарища.

Девчонка скрипнула зубами. Она могла попытаться извернуться, но не была уверена, что это не усугубит дело. В голове крутились возможные исходы сложившейся ситуации, и ни один из них не казался благоприятным.

– Да прекратите горлопанить! – вдруг гаркнул из соседней комнаты командный голос, и вслед за этим в дверном проеме возникла угловатая женская фигура. – Аж стены ходуном ходят! Что за чертовщина тут творится?

Верзила оставил Лу в покое. Выпрямившись, девчонка облегченно выдохнула, узнав в пришедшей шани Ниджат – отставную стражницу, которая тренировала новобранцев. Прошло, должно быть, уже полгода с тех пор, как они виделись в последний раз, но та ни капли не изменилась – все та же прямая спина, скрещенные на груди руки и утомленное лицо. Кажется, она тоже узнала бывшую ученицу, хоть и не подала вида.

– Глянь сюда, сестрица, – сказал моложавый. – Похоже это на официальный документ?

Она неторопливо подошла к столу, косясь на Лу, прикрывавшую ушибленное лицо, изучила свиток и коротко отрезала:

– Да.

– Что ты говоришь! – театрально схватился за голову верзила. – «Свободный человек, шани!», – тонким голоском пропищал он, передразнивая девчонку. – А мы над ней потешались! Теперь нас попрут со службы!

– Вас всех попрут со службы за пьянство, – осадила она, и верзила немного поугомонился, харкнул на пол и вернулся на свое место за столом.

– Такое вообще бывает? – спросил моложавый.

– Брехня собачья, – процедил выпивоха, слегка отодвигая от себя кружку, которую до этого успел наполнить из бочонка, стоявшего на краю стола. – Освобожденная рабыня? Ну и на кой хрен это надо?

– Всякое можно увидеть, если смотреть дальше своего носа, – назидательно изрекла женщина.

– Нет, правда, сестрица. Такое бывает? Чтобы хозяева освобождали своих рабов?

– Я знакома с ее хозяином. Уверена, он знал, что делал.

– Зачем?

– Вот поди его и спроси. А заодно расскажи, что тут было. Думаю, ему не понравится. Он известный в городе купец – найдет возможность вас щелкнуть по носу.

Троица с недоверием переглянулась.

– Да и в задницу его, – подытожил верзила, сгребая со стола свои карты и уткнулся в них, словно и не отрывался от игры.

Похоже, шани Ниджат имела среди них некоторый авторитет, и Лу была невероятно благодарна судьбе за ее появление. Вернув девчонке документ, женщина положила руку ей на плечо и вывела в соседнюю комнату.

– Ну и что все это значит? – спросила она, поворачиваясь на каблуках.

– Я ищу хозяина. То есть господина. То есть Хартиса. Он… ушел сегодня.

– Почему ты ищешь его у стены?

– Я думаю, он ушел из города. Дозорный отправил меня сюда, чтобы я могла поговорить с тем, кто стоял на карауле утром – может, он знает что-то.

– С чего ты взяла, что твой господин покинул город?

– Потому что… Потому что он сказал, что уходит на войну.

Лу уставилась на суровое лицо, покрытое паутинкой морщин, надеясь увидеть на нем проблеск понимания. Но шани Ниджат, очевидно, тоже не слышала ни про какие войны, потому как лишь нахмурилась и склонила голову:

– На какую?

Обреченно вздохнув, Лу пожала плечами.

– Может, ты его не так поняла?

– Я уже вообще ничего не понимаю. Скажите, вы знаете, где найти Сундара?

Шани Ниджат махнула рукой, призывая следовать за ней. Они прошли еще одну сквозную комнату и оказались в тесной спаленке с низкими лежанками. На самой дальней, у стены, лежала бесформенная мешковатая груда.

– Сундар! Эй, Сундар, ты спишь? – окликнула шани Ниджат.

Груда со стоном зашевелилась. Из-под кучи одеял сначала появилась на свет блестящая от пота лысина, затем глаза, крючковатый нос и рот.

– Какое там, – прокряхтел человек хриплым басом. – Все лежал да слушал, как эти бараны куролесят. И пойти накостылять им лень, и заснуть не удается. Вот, думал, если накроюсь, то их не будет слышно. И ведь правда не слышно, да только жарко там, как у черта в котле! Снова не высплюсь…

Видимо, окончательно разочаровавшись в одеялах, он скинул их на пол и перевел взгляд на Лу.

– Раз уж ты все равно не спишь, эта девочка хочет задать тебе вопрос, – сказала шани Ниджат, подталкивая вперед бывшую ученицу.

– Ну, валяй, рассказывай, кто такая, чего хотела, – пробурчал, потирая глаза, Сундар.

– Я хотела узнать, шен, не выходил ли из города сегодня утром один человек…

– Ишь ты, знать она хочет… – караульный протяжно зевнул, закладывая руки под голову. – А мне с того какой прок?

Шани Ниджат неодобрительно цокнула языком, но Лу послушно стянула мешок с плеч. Пошарив в нем, достала пригоршню монет и протянула мужчине. Сундар сдвинул брови, глядя на легшее в ладонь золото.

– Мало? – тихо спросила Лу.

– Много, – выдохнула шани Ниджат и потянулась к монетам, чтобы вернуть часть Лу, но Сундар оказался проворнее, и металл, звякнув, скрылся в его кармане.

– А ты кто такая будешь? – с подозрением спросил караульный, кажется, только сейчас внимательней присмотревшись к девчонке. Лу напряглась, приготовившись к очередной разборке, но шани Ниджат резко одернула:

– Тебе столько денег отсыпали, а ты еще с вопросами? Не стыдно? Просто скажи девочке, не видел ли ты ее…

Она вовремя осеклась, и Лу в очередной раз мысленно поблагодарила ее: слово «хозяин» прозвучало бы тут не к месту.

– Ладно-ладно, Ниджат, остынь, – он повернулся к Лу. – Каков из себя?

– Высокий, в синей накидке, с бородой…

– Да понял, понял, о ком ты. Если честно, не так уж многие покидали город, сейчас все наоборот внутрь прутся, ну вы сами знаете… Да-а, удивил он меня, поэтому и запомнил. Пеший, безоружный, без поклажи. Он же торговец, а?

– Он сказал, куда идет?

– Я поинтересовался, а то ж. Сказал – по делам. Я решил, что его кто-то ждет с повозкой по ту сторону, а как иначе? Пешком до ближайшего города неделя ходу, да и дорога, мягко говоря, не самая безопасная. Я даже не поленился, поднялся на стену, чтоб посмотреть. Не было там никого. Он просто побрел прочь. Один. Странно все это…

– Спасибо! – взволнованно воскликнула Лу, по инерции торопливо поклонилась и бросилась к выходу.

– Э, погоди, – крикнула шани Ниджат, нагоняя ее уже у двери. – Куда рванула?

Трое стражников-картежников проводили их любопытными взглядами, но ничего не сказали. После полутьмы казармы яркий дневной свет полоснул по глазам, но Лу, не останавливаясь, схватила поводья лошади и решительно направилась к воротам.

– И ты что же, собираешься поехать за ним? – поинтересовалась женщина, шагая следом.

– Да.

– И куда?

– Понятия не имею.

– Да притормози ты хоть ненадолго и послушай, – стражница схватила ее за руку и развернула к себе. – Я не знаю, куда твой хозяин направился, но, может, у него был план?

С шани Ниджат их уже и так связывала общая тайна, и, кратко поразмыслив, Лу решилась доверить ей еще одну. Стрельнув глазами в сторону, она тихо сказала:

– Я думаю, у него не было никакого плана. Я думаю… думаю, он заболел. Тяжело.

Шани Ниджат понимающе покачала головой.

– Раз так, возможно, он пошел искать целителя? Может… Может, говоря о «войне», он подразумевал борьбу с болезнью? Но он хотел, чтобы ты осталась – осталась и позаботилась о лавке, поэтому и дал тебе свободу… Верно?

Девчонка скривилась, и женщина покачала головой, понимая, что попала в точку.

– Он велел тебе остаться, да?

– Он сказал, я должна сама решить. Я больше не рабыня и не обязана никого слушаться.

– Но если он оставил лавку тебе – не продал ее, не бросил, а оставил под присмотром – разве это не означает, что он собирается вернуться?

– Он сказал, что оттуда, куда идет, уже никогда не сможет вернуться.

Стражница шумно вздохнула и озадаченно почесала затылок.

– Может, он считает, что его болезнь неизлечима? Думаю, все именно так. В ином случае… Ведь он нанимал меня, чтобы ты научилась драться, и если бы он шел искать исцеление, то взял бы тебя с собой для охраны… Но он оставил тебя в городе, а сам пошел пешком и даже без поклажи…

– …как будто на верную смерть, да? – обреченно усмехнулась Лу. – Хотя вряд ли он стал бы брать меня для охраны, даже если бы в таковой нуждался.

– Почему это? – нахмурилась женщина. Лу пожала плечами:

– Я ведь так ничему толком и не научилась. Вы меня постоянно ругали.

– Ругала, – хмыкнула шани, и девчонка с удивлением обнаружила, что она улыбается самым краешком губ. – Но то, что ты ничему не научилась – ложь. Мало старалась – да. Много ленилась – да. Но все же что-то ты можешь, а это лучше, чем ничего. Уж поверь, через меня прошло немало новобранцев, и ты была далеко не самым скверным из них.

На мгновение Лу стушевалась. Рабыней быть проще: ходи, склонив голову, и никто не заметит смущения на твоем лице. Но сейчас она заставила себя взглянуть прямо в глаза шани Ниджат и улыбнуться в ответ:

– Спасибо за эти слова. За то, что помогли мне. Да и за все остальное. Я правда благодарна. Если бы все ваши сослуживцы были такими же… Но увы. Пока я добиралась сюда, меня останавливали, допрашивали… Я потратила слишком много времени. Я обязана догнать хозяина и помочь ему.

– Я вижу. Хотя и не понимаю. Но отговаривать тебя не собираюсь. – Она отстегнула с бедер свой пояс с крепившимся к нему коротким клинком в ножнах и протянула девчонке. – Вот, возьми – он старый, но все же надежнее, чем пустые руки. Сундар не врал, дорога и правда небезопасная. Желаю удачи.

Я ведь уже рассказывал про такую империю Реверсайда, как Шаорис?

Как следует из названия, она была основана шаотами, которые и поныне составляют основную часть ее населения. Благодаря Дару Феникса шаоты всегда были более беззаботны, чем другие пять народов, а зачастую и вовсе безрассудны. Стоит ли так уж дорожить своей жизнью, когда имеешь в запасе еще две? Потеряв первую жизнь, шаоты обычно становятся осторожней, начинают беречься и меньше лезут на рожон. Но если случается, что остается всего одна, последняя, тогда-то и наступает переломный момент. Есть даже такое выражение – «трястись, как над последней жизнью».

И так вышло, что именно шаотка с одной жизнью стала императрицей Шаориса.

Звали ее Алексис. В сущности, она была достойна занимать престол, ведь не была обделена ни умом, ни честью, ни силой. Но, как и большинство других ей подобных, она находилась в постоянном страхе за свою единственную оставшуюся жизнь. Это нельзя назвать таким уж необоснованным, все-таки правители государств – фигуры значительные, и недругов у них достаточно. И пусть свой страх императрица довольно умело скрывала, и только при более близком знакомстве могли броситься в глаза ее чрезмерная подозрительность и осторожность, изнутри они медленно, но верно сводили ее с ума. Вероятно, она с самого начала была больна: ментальные расстройства очень коварны, они могут развиваться постепенно, так плавно, что окружающие далеко не сразу их замечают. И кто знает, как скоро бы проявила себя болезнь и проявила ли вообще, если бы в благоразумие императрицы Алексис не вбило клин предсказание Оракула.

Оракул. Это таинственный провидец, который на протяжении многих лет появляется то тут, то там в разных частях Реверсайда. Лицо его всегда скрыто под капюшоном, и никто не знает, как его зовут, откуда он, как давно существует на свете. Но его уважают и боятся… Почему, спросишь ты, если есть арканы – целый народ, который способен предвидеть будущее? Ну, во-первых, Дар Шамана позволяет арканам видеть лишь обозримое, недалекое будущее, которое обычно ограничивается днями, тогда как Оракул способен предрекать события, что произойдут спустя долгие годы. Во-вторых, каждый аркан видит лишь собственное будущее, или, изредка, своих близких, тогда как пророчества Оракула касаются самых разных людей, существ, а иногда и целых народов. Ну а самое главное – в отличие от арканов, способных менять увиденное будущее (чем они активно и пользуются в своих интересах), Оракул изрекает пророчества, которые всегда неминуемо сбываются. Правда, зачастую они иносказательны, туманны, и становятся понятны уже после того, как непосредственно сбылись.

Однако пророчество, которое прозвучало в императорской резиденции Шаориса, было вполне определенным – по крайней мере, на первый взгляд. Говорило оно о том, что правительнице суждено пасть от руки одного из ее близких соратников – и, что случается крайне редко, указало на вполне конкретную персону. Звали его Занис, и он был возлюбленным императрицы.

Но в тот же момент, когда Оракул изрек свое пророчество, в высокой башне, соседствующей с императорским дворцом, пришел в действие хранившийся под ее куполом чаройтовый артефакт – Маска. Она воспарила в воздухе и начала излучать сияние, а на ее зыбкой, призрачной поверхности ожили прожилки, меняясь и трансформируясь. Так случалось всегда, когда Маска призывала новых электов: как только линии окончательно складывались в пиктограммы, такой же рисунок возникал на груди у избранных.

Следует сказать, что, даровав людям свои артефакты, которые наделяли избранных – электов – огромной силой, ангелы завещали этим избранным верой и правдой служить своим народам; но вскоре выяснилось, что «служение народу» – понятие весьма размытое, и каждый понял его по-своему. В итоге сложилось так, что в каждом народе электам отведены разные роли. Где-то они управляют государством, а где-то, напротив, отстранились от мирских проблем, решая недоступные простым людям вопросы. Что касается шаотских электов, то они всегда были частью колоссальной политической системы империи, однако, несмотря на свое превосходство, в иерархии находились ступенью ниже императорской власти и обязаны были ей подчиняться. Всего их было трое, и, когда приходила пора, они сменялись тоже по трое. По воле Маски в тот злополучный день старые электы лишились своей силы, а одним из трех новых, на чьей груди появилась отличительная татуировка, стал Занис.

И, поскольку активация Маски производила характерные колебания в эфире, об этом узнали все, включая императрицу. Вообрази только: ей предрекли гибель от руки возлюбленного, и тотчас он становится одним из самых могущественных людей на земле… Как тут не помутиться рассудком? Однако, услышав о пророчестве, Занис заверил императрицу, что никогда не подумает посягнуть на ее жизнь, и поначалу та отреагировала спокойно. Чтобы избежать сплетен и пересудов, она спрятала свиток и в дальнейшем пресекала любое упоминание о пророчестве. Не имея предмета для обсуждения, люди вскоре позабыли об этой истории.

Но остался человек, который не мог все забыть. Это была сама Алексис. Мысль о возможном предательстве точила ее изнутри день ото дня. Она начала страдать от бессонницы, стала нервной и беспокойной. И, как бы ни старалась делать вид, что все хорошо, все сильней и сильней отдалялась от своего возлюбленного. В конце концов, доведенная до изнеможения, она решила убедить его покинуть Шаорис. Мужчина воспротивился, не желая терять свое положение и отправляться в добровольную ссылку; меж ними случился разлад. Оскорбленный просьбой императрицы, Занис настроил и двух других электов против нее. Те, кто были призваны править бок о бок, постепенно начали ненавидеть друг друга. Атмосфера при дворе становилась все более напряженной.

Однажды, в очередной раз повздорив с электами, императрица Алексис решилась на отчаянный шаг. Тайком, под покровом ночи она проникла в башню, полагая, что сможет активировать Маску и запустить переизбрание. Раньше столь дерзкое предприятие никто не пытался провернуть: люди безоговорочно доверяли чаройтовым артефактам ангелов, всецело полагаясь на их выбор; к тому же, всем было известно, что контакт простых смертных с таким артефактом невозможен, ведь заключенные в нем силы убили бы их на месте.

Невзирая на это, в своем безумии императрица решила, будто способна подчинить себе эти силы. Однако она не учла одного: Занис заметил, что она что-то замышляет, и уже какое-то время следил за ней. И потому, когда она вошла в башню и ступила на летающую платформу, позволявшую подниматься на вершину, Занис вскочил туда следом.

Они вступили в словесную перепалку. Элект пытался убедить правительницу отступить, ведь, невзирая на ссору, он не желал ей зла, не хотел, чтобы Маска уничтожила ее. Он говорил Алексис, что предсказание Оракула, возможно, следует трактовать как-то иначе… Но все его аргументы упирались в глухую стену непонимания: императрица продолжала настаивать на своем, желая подняться наверх и получить доступ к артефакту. Тогда Занис попытался остановить платформу. А императрица выхватила оружие…

Электу пришлось защищаться, и это переросло в настоящее сражение. Башня была самым высоким сооружением во всем Шаорисе, высотой в тридцать три этажа, и треугольные, как оскал, окна мелькали по обе стороны, но двое на поднимавшейся вверх платформе этого не видели: битва, в которой они схлестнулись, была куда стремительней, чем ее полет. Вскоре стало понятно, что императрица проигрывает: как бы хорошо она ни владела оружием, ей было сложно тягаться с силой, дарованной Маской. К тому же, эта сила пронизывала не только электов, но и всю башню, от вершины до основания: эфир там был густым, плотным, почти осязаемым, и Алексис было трудно контролировать его. В тот миг, когда они почти достигли последнего этажа, Занису удалось взять верх над ситуацией. Он оглушил противницу и смог остановить платформу, однако торможение было столь резким, что находившаяся у края женщина вылетела с нее и упала на много пролетов вниз…

Казалось бы, на том пророчество и должно было свершиться, да?

Однако у судьбы, как я часто говорю, всегда свои планы. Волею этой судьбы один люмер – придворный целитель из дворца, любивший уединение и порой приходивший в башню, чтобы спокойно там поработать, – в тот момент оказался на этаже, куда упала императрица, и спас Алексис; а в то время Занис, оставшийся на платформе, тоже схватился за грудь и скорчился от боли, но виной тому были вовсе не смертельные увечья, как у императрицы – просто с его кожи начала исчезать отличительная татуировка электа…

Занис сразу все понял. Шокированный, он решил своими глазами увидеть активацию чаройтового артефакта. Поднявшись на платформе на последний этаж, он взбежал по винтовой лестнице, ведущей под купол башни, и там, в стеклянном зале, в сиянии Маски, которая парила в воздухе, ощутил трепет эфира и увидел преобразование узоров на ее поверхности…

…В живописной долине у подножия гор стояла хижина, в которой ютилась большая семья; занимались они тем, что разводили овец. Там на попечении своей тетушки жила юная пастушка. Волосы ее были рыжие, как огонь, а в ее повадках и манерах было нечто кошачье.

Когда первая пиктограмма на артефакте прояснилась, Занис увидел изображение тигрицы.

На окраине одного из муранских городов, в большом вычурном особняке жил своенравный алхимик. Своей особой специализацией он считал яды, а по натуре был пусть и не злобен, но коварен и изворотлив; поговаривали, что его отец – один из демонов Преисподней.

Второй пиктограммой стал змей.

В столице Шаориса Магматике, суетном городе, расположенном на склонах огромного вулкана, ничем не примечательной жизнью жил один торговец. И хотя третьей пиктограммой стала оскаленная медвежья морда, мне нравится думать, что торговец этот, простой парень, в душе был не лютый, а весьма добродушный медведь.

Что тут еще сказать… Этой троице, такой разной и непохожей, пришлось повиноваться зову Маски и стать новыми избранными. Но знаешь, что самое странное?

Они подружились. Тигрица, Змей и Медведь стали друзьями – как тебе это нравится? Возможно, их сплотили общие опасения, потому как Занис, несправедливо обвиненный в причинении вреда императрице и сосланный за это в родной город, далекий от Магматики, не ушел молча. Он не преминул во всех красках рассказать им историю о безумии правительницы, о придворных интригах и тех, кому они играли на руку; он передал им все свои знания и подозрения, а в конце, оценивающе глянув на новичков, заключил, что им долго не продержаться. А им на тот момент не оставалось ничего иного, как поверить ему. И, сидя в таверне поздним вечером после обряда посвящения, они решили – у них есть шанс, но только, если они объединятся…

Хотя, в целом, все было не так уж плохо, как он рассказывал.

По крайней мере, поначалу.

Потом болезнь императрицы усугубилась. Хотя находилась вне зоны досягаемости Заниса, Алексис продолжала бояться свершения пророчества. Два года спустя до столицы донеслась весть, что в своем родном городе Занис был убит. Императрица не скрывала ликования, и по ее поведению у любого бы закрались мысли, что она приложила руку к случившемуся. Она могла бы легко доказать обратное, позволив прочесть свои воспоминания с помощью эфира, но категорически отказалась это делать. О чем еще это могло говорить, как не о ее причастности? К тому же, она запретила электам проводить расследование, оставив местные власти разбираться с произошедшим. И когда Тигрица, Змей и Медведь не послушались и отправились на место преступления, они обнаружили там улику, указывающую на то, что они были правы в своих подозрениях…

Однако на суде разразился скандал. Мнения придворных разделились, но все же большинство – верная шайка приспешников, которую сколотила вокруг себя Алексис – заняло ее сторону. И они поддержали ее, когда та обвинила избранников Маски в неуважении к императорской власти и выгнала их, заявив, что отныне Шаорис не нуждается в их помощи.

Тогда Змей, Тигрица и Медведь ушли, и больше никто о них ничего не слышал.

…Да уж, звучит как-то путанно. Ведь если Занис умер раньше Алексис, тогда, выходит, пророчество не сбылось? Кто знает… Но я по-прежнему убежден, что пророчества всегда сбываются.

Честно говоря… Я окончательно запутался и теперь даже не могу сказать, о чем именно эта история, и кто кого предал. Императрица – Заниса? Занис – императрицу? Или же империя предала тех, кто трудился на ее благо? А может, и вовсе никто никого не предавал, и все они были лишь песчинками в жерновах судьбы? Я и правда не знаю ответа.

Но знаешь… Быть может, однажды настанет день, и я расскажу тебе, чем все закончилось.

Если, конечно, ты захочешь слушать…

Стены города, где Лу жила последние три года, остались позади. Холмистая сухая степь с пожухшими кустарниками и низкорослыми деревьями по обе стороны от широкого тракта да редкие путники с повозками навстречу – таким было ее путешествие. Пока Дымка скакала рысью, вздымая клубы дорожной пыли, у девчонки было достаточно времени на размышления.

Все пошло под откос в то утро месяц назад, когда загадочный горбун забрал Нами, а Хартис начал убеждать Лу, будто они двое ушли в мир из его сказок. После ссоры она все ждала, что хозяин первым сделает шаг к примирению, но этого так и не случилось. Девчонка хотела бы и сама сделать этот шаг, но горькая обида, которую она затаила на сердце, обида на ложь Хартиса и на его равнодушие, всякий раз останавливала ее; она убеждала себя, что оно и к лучшему, хотя изводившая ее тоска говорила об обратном.

В конечном счете все это вылилось в затяжную размолвку, пролегшую меж ними глубокой трещиной, которая постепенно превращалась в пропасть. Однако, по-прежнему жившие под одной крышей, они не могли вечно делать вид, будто друг друга не существует в природе; и мало-помалу вышло так, что оба стали притворяться, будто ничего не произошло – будто не было не только того злосчастного утра, но и вообще всех этих трех лет, будто Лу всегда оставалась лишь кроткой, покорной рабыней, которая молча делает свою работу, и не более.

Но она не могла не заметить, что с Хартисом творится неладное, и причина крылась далеко не в их размолвке. Тот пытался вести себя непринужденно и иногда шутил с клиентами, как прежде, но все чаще его можно было застать замершим в бездействии – хмурым, серьезным, задумчивым. Порой, и с каждым днем все чаще, он всматривался перед собой в пустоту, и Лу, наблюдавшая за ним украдкой, замечала нездоровый блеск в его глазах. По ночам через тонкую стену было слышно, как он часами ворочается в кровати без сна, потом встает и бродит по комнате – половицы скрипели то тут, то там, будто встревоженный призрак не может найти покоя.

Со временем Лу снова стала ощущать нарастающую тревогу. Ее привычный мир ускользал, как песок сквозь пальцы, но, как и в прошлый раз, ей оставалось лишь бессильно ожидать неотвратимого. И когда прошлым вечером хозяин сказал, что хочет поговорить, по его тону Лу сразу поняла: это оно. Сердце ухнуло вниз, хотя она и ждала этих слов – жаждала услышать и в то же время боялась…

Теперь, следуя по тракту в неизвестность, она снова и снова прокручивала в голове события прошлого вечера, пытаясь отыскать ключ к тому, что произошло, но в итоге лишь попусту причиняла себе боль.

Перед ее глазами все еще стояло лицо Хартиса, сидевшего напротив. Тот совсем мало ел в последнее время и оттого осунулся, черты лица, прежде круглые и плавные, стали острее. То ли это, то ли зачесанные назад волосы, которые он рассеянно приглаживал пятерней, делали его слегка чужим, неузнаваемым. Хотя и прежде не выглядел на свои тридцать, теперь он стал казаться и вовсе юным – хрупким, уязвимым… Он выглядел больным, и Лу слишком поздно осознала, что он действительно болен.

Ментальные расстройства очень коварны, они могут развиваться постепенно, так плавно, что окружающие далеко не сразу их замечают.

Именно эти слова из последней сказки, которую рассказал Хартис перед своим уходом, не переставая звучали в голове Лу. Только теперь она поняла, что хозяин произнес их неспроста – в них крылось воззвание о помощи, и Лу корила себя, что не услышала это воззвание вовремя. Скорее всего в этой истории таилось даже больше подсказок, ведь многое в ней перекликалось с тем прошлым Хартиса, каким Лу представляла его раньше – в особенности то, что мужчина оставил позади все, что ему было дорого. Возможно, именно эта боль и стала причиной его безумия – безумия, манившего его в волшебный мир, который он сам и придумал; безумия, вынуждавшего его верить, будто пришедший из того мира горбун поведал о разразившейся там жестокой войне.

И Лу уже почти спланировала, как заманить хозяина к знахарю, но то, что случилось потом, окончательно сбило ее с толку.

Когда Хартис сообщил, что принял решение вернуться в свой мир, он рассказал о существовании определенного правила: пересечь Распутье можно было лишь дважды, а значит, после возвращения на родину путь обратно для него окажется заказан. Потому он предоставил девчонке возможность самой решить, остаться ли в этом мире или отправиться за хозяином. В любом случае, сказал он, ему ни к чему больше владеть чем-то в Аверсайде, поэтому он оставляет Лу все свое имущество, средства и лавку. И, чтобы девчонка могла вступить в право владения, им следовало проделать еще одну процедуру…

Лу впала в ступор; слушала и не верила своим ушам. Все было как в тумане. Они отправились в кузню. Седоусый кузнец, недовольный, что его разбудили, ворчал и не понимал, что от него хотят. Хартис продемонстрировал непонятно откуда взявшийся при нем документ, и кузнец разворчался еще сильнее, но за двойную плату впустил их внутрь. Только когда металлическое кольцо с лязгом разомкнулось вокруг шеи, Лу начала догадываться, что все это, похоже, не шутка и не сон…

Она впала в истерику. Хартис привел ее домой, успокоил, отогрел, напоил вином. Девчонка требовала и просила, умоляла и хныкала. Пообещай, что не уйдешь, что не оставишь меня здесь… Хозяин улыбался. Ласкал ее. После этих долгих дней наконец снова был рядом, такой, как прежде – нежный, заботливый, надежный. И тогда Лу тоже успокоилась, отдалась порыву. Позволила заткнуть себе рот горячими поцелуями, тогда как слова обещания так и не слетели с губ хозяина. Позволила себе крепко уснуть после беспокойных, бессонных ночей, уснуть с надеждой, что наутро все образуется, что она убедит господина обратиться к знахарю и все встанет на свои места…

Глупо. Пройдоха Хартис обвел ее вокруг пальца. Когда Лу проснулась, его уже и след простыл.

Услышав от дозорного стражника, что мужчина отправился в этот путь пешком, Лу ощутила прилив надежды: она решила, что верхом непременно сможет нагнать его. Правда, знакомой синей накидки до сих пор нигде не виднелось, и чем дольше Лу ехала, тем чаще ей закрадывались скверные подозрения: возможно, ведомый своим безумием, Хартис сошел с тракта, а пытаться найти его в простиравшейся вокруг необъятной степи – все равно, что искать иголку в стоге сена…

Разглядев впереди развилку, Лу нахмурилась и осадила лошадь, напряженно размышляя, куда повернуть. Темнеть начало слишком быстро, и, по ощущениям, слишком рано. Возможно, причина крылась в том, что, погруженная в свои непростые думы, она потеряла счет времени?

К тому моменту, как она достигла развилки, небо окончательно окрасилось в чернильно-синий. Легкий туман, с вечера окутывавший степь, становился все плотнее. Нашарив в заплечном мешке флягу, Лу глотнула воды и плеснула немного себе на лицо.

– Туман… Твой собрат, Дымка.

В ответ лошадь фыркнула, стукнув копытом и тряхнув гривой. Девчонка свернула на обочину, спешилась и немного постояла, прислушиваясь, но никаких подозрительных звуков не донеслось до ее ушей. Она еще помнила предупреждение шани Ниджат об опасностях на тракте, однако поймала себя на мысли, что отчего-то совсем не боится. Протяжно зевая, вытащила из мешка плащ и закуталась в него – становилось прохладно. Спать хотелось очень сильно.

Несмотря на сборы в крайней спешке, она успела захватить с собой огниво, правда, сейчас оно не пригодится – едва ли в таком тумане получится набрать веток для костра. «К чему вообще этот костер? – подумала Лу вяло. – Только внимание зря привлекать». Да и не так уж было и холодно, просто в сон клонило ужасно. Она немного отошла от дороги, даже не стала стреноживать лошадь – просто расседлала и отпустила пастись, веря, что та далеко не уйдет. Опустилась на землю и подложила поклажу под голову.

Что плохого может быть в том, чтобы покемарить пару-тройку часов, прежде чем возобновить путь?