Эпизод

Как-то раз Таню пригласила на день рождения подруга Вера. В основном вокруг были одни незнакомые люди, и Тане стало скучно. Разглядывая смеющихся, жующих и острящих гостей, она обратила внимание на молодого человека в черной водолазке и черных джинсах, молча сидевшего и чертившего черенком вилки по скатерти затейливые узоры. Его худое бледное лицо, серые глаза и длинные волосы, стянутые в хвостик на затылке, выглядели необычно. Молодой человек тоже приметил Татьяну — несколько раз он бросил в ее сторону любопытные взгляды.

— Это Илья. Талант, большой художник, но высокомерен страшно! — прошептала на ухо Тане Вера, заметив ее заинтересованный взгляд.

Таня передернула плечами. Богема! Для нее богемный народ ассоциировался с бесшабашностью, легкомыслием, взрывами эмоций и депрессиями, а также неуемным потреблением водки. «Все эти художники, циркачи и прочая богемная публика», — пренебрежительно отзывался о них Танин отец. Моментально оценив ситуацию, она отвернулась от переставшего ее интересовать субъекта и засобиралась домой.

— Ну как, родители вернулись из Флориды? — спросила подруга, пока Татьяна набрасывала на плечи шубу.

Она кивнула и чмокнула Веру в щеку.

— Привет Владику! — крикнула та на прощание.

— Подождите! — остановил ее голос, едва она сделала несколько шагов к машине.

Таня обернулась. Ее звал тот самый художник. Он стоял на морозе, не накинув на себя ничего из верхней одежды, и черный облик его резко контрастировал с окружающей белизной зимнего дня. Илья казался большой черной галкой на фоне белого ослепительного снега.

Таня тихо ахнула и крикнула:

— Идите назад, вы простудитесь!

Но Илья не внял совету, быстро приближаясь к ней.

— Я вас знаю! — услышала Татьяна. — Я вас знаю целую вечность. Я вас рисую всю свою сознательную жизнь. Вы не верите? Я знал, что вы существуете, и был уверен, что мы встретимся.

Таня смотрела со смешанным чувством страха и удивления на его синие трясущиеся губы, переплетенные длинные пальцы и отчужденно думала о том, что, вероятно, ее родители были правы и у этих художников не все в порядке с головой.

— Возвращайтесь, вы простудитесь! — только и повторила она, с изумлением замечая, как в глазах его вспыхнули и потухли красные искры, как сгорбились его плечи.

Он медленно направился по пушистой снежной дорожке к подъезду, оставляя своими щегольскими черными «казаками» затейливые следы.

Чувство беспокойства не покидало Татьяну весь вечер. Она бесцельно бродила по квартире, не находя себе места. В ее жизни все было так просто, так понятно, и вот сегодня баланс нарушился. С детства ей вдалбливали нехитрые, но сильно действующие истины: «Люди нашего круга должны быть образованны, интеллектуальны, воспитанны. Что творится за пределами престижного московского микрорайона, именуемого в народе „дворянским гнездом“, не должно нас интересовать».

Пришла перестройка, круг избранных поредел, но правила игры остались прежними. Время взросления прошло. Таня вышла в мир из теплых стен элитарного учебного заведения, работала переводчицей с немецкого, английского и итальянского. Коллеги ее уважали и немного ей завидовали, шеф в ней души не чаял. У нее был давний и респектабельный роман с другом детства Владиславом. Они считались женихом и невестой почти что с пеленок. «Главное, не выйти за рамки круга» — таково было общее мнение. Теперь родители с некоторым беспокойством спрашивали себя, когда же окончится холостяцкая жизнь и дети наконец поженятся — ведь уже не маленькие, обоим скоро по тридцать! Владик и Таня, однако, были довольны сложившимся «статусом-кво» и не спешили под венец. Все во Владике было прочно и устойчиво. Интеллектуальный, способный, успешный бизнесмен. Он хранил глубокое почтение к традициям круга. С ним было спокойно и — увы! — предсказуемо.

Когда Татьяна почти забыла свое мимолетное знакомство с Ильей, шеф попросил ее показать американским клиентам фирмы Москву. Прогуливаясь с американцами по Арбату, она услышала знакомый голос:

— Портретик не желаете?

Это был Илья. В большом черном полушубке, валенках и мохнатой папахе. Он производил настолько комическое впечатление, что Татьяна, а вслед за ней и ее гости звонко расхохотались. Илья смутился, уронил папку с ватманскими листами, кто-то бросился их поднимать, а Татьяна с американцами пошла дальше. Не объяснять же ей, что она шапочно знакома с этим нелепым молодым человеком! Илья долго смотрел, как она удаляется, кутаясь в песцовую шубку.

— Спасибо, — пробормотал он молодому человеку, собравшему его рассыпанное хозяйство, и с нежностью стряхнул с одного портрета налипший на него снег. Он осторожно поставил его на подрамник и несколько минут любовался тонким, выразительным женским лицом. Это было лицо Татьяны.

Илье было девять лет, когда вместе с классом он впервые попал в цирк. Клоуны, наездники, медведи и тигры не произвели на него никакого впечатления. Во втором отделении было объявлено выступление воздушных гимнастов. Под куполом цирка бесстрашные серебристые мальчики крутили невероятные сальто, показывая самые умопомрачительные комбинации. От увиденного у Ильи больно заколотилось сердце. Он будто уже не сидел в зале, а там, в вышине, протягивал руки своим партнерам, радостно смеясь, ощущая легкость и счастье полета. Вечером, придя домой, он закричал:

— Мама, когда я вырасту, я буду воздушным гимнастом!

— Хорошо, милый, — отозвалась мать. А про себя подумала: «Жаль, что мальчик растет без отца, он такой впечатлительный!»

На ночь сыну пришлось дать валерьянки. Изнемогая от восторга, он рассказывал, какие смелые и ловкие люди эти циркачи, какие у них костюмы. «Обязательно стану циркачом», — твердил Илья, засыпая. Утром в школе ему очень хотелось поделиться своей мечтой. Лучший друг Федя болел, а кому еще можно излить душу? Тогда, набравшись смелости, он подошел к девочке Оле, в которую были влюблены поголовно все мальчишки класса.

— Оля, — сказал Илья, твердо глядя ей в глаза, — это тайна, но тебе я ее открою. Когда я вырасту, я стану воздушным гимнастом в цирке.

И необыкновенная Оля зло и презрительно рассмеялась ему в лицо и пронзительно закричала:

— Ты? Циркачом? Да посмотри на себя, ты даже бегать нормально не умеешь!

Раздавленный обидой, Илья мужественно прожил этот день до конца. И только ночью он позволил пролиться слезам разочарования. Это были его последние слезы. Засыпая под утро, он увидел страшный сон: как будто он крутит сальто под самым куполом цирка, и весь зал, затаив дыхание, следит за ним. Но вдруг руки партнера разжимаются... и Илья летит, летит вниз. Вот уже ясно различимы опилки на манеже, удар — и маленькая скрюченная фигурка в серебристом костюме неподвижно лежит в самом центре арены.

Все дальше отдалялся Илья от друзей, уединяясь с альбомом в руках. Рисование стало его страстью, способом общения с окружающим миром. У него не было близких друзей, он предпочитал ни с кем не откровенничать, ни к кому не привязывался и никого не любил. «Какой вы угрюмый, — кокетливо замечали девушки. — Вы всегда такой?» «Какой вы самостоятельный. Что, ничего не боитесь?» — недовольно спрашивали высокие чиновники. Но он продолжал стоять в стороне, не замечая восхищенных взглядов, не слушая комплиментов и поздравлений, даже если дело происходило на его персональных выставках. И когда наступили тяжелые времена, никто не предложил ему помощи, опасаясь получить холодный и высокомерный отказ. Так Илья лишился мастерской, стал перебиваться случайными заказами. Ему было все равно. Потом из чувства противоречия он вышел с откровенной халтурой на Арбат. Когда Илья встретил Татьяну, он был ошарашен — именно ее лицо выводила, его рука в различных вариантах и ракурсах так давно, что он даже не мог вспомнить, когда и откуда впервые ему пришел в голову этот мотив. Жаль, что Татьяна не оценила его порыв, когда он без пальто и шапки бросился вслед за ней прямо на улицу. Откуда ей было знать, что потом этому странному художнику ночью приснится старый кошмар — серебристая фигурка, безжизненно скрюченная на арене цирка, под огромным холодным куполом...

«Как неловко получилось», — беспокойно вспоминала Татьяна эпизод с художником на Арбате. На следующий день она вновь была там, высматривая Илью. Он стоял на прежнем месте, укутанный в свою тяжелую доху, дуя на озябшие пальцы.

— Вы? — удивился художник, увидев Таню.

— Да. Вы извините меня за вчерашнее. Как-то все по-дурацки вышло. Шеф заставил меня погулять с американцами по Москве и вот... — говорила она, с удовольствием замечая, как красные искры вновь вспыхнули в глазах Ильи. Он молчал.

Таня, принимая это молчание за смущение и неловкость, принялась рассказывать что-то смешное, любуясь собой со стороны — какая она легкая, остроумная, коммуникабельная.

— Не надо, — вдруг произнес Илья, требовательно глядя ей в глаза. — Не надо так много говорить. — Он оторвал клочок ватмана и размашисто написал на нем телефонный номер. — Звоните. Я буду ждать.

Таня независимо пожала плечами и отошла, кивнув художнику на прощание.

— Тоже мне, непризнанный гений, — сварливо пробубнила она, ощущая непонятную тревогу и неуверенность, словно только что столкнулась с инопланетянами и безумно устала, пытаясь найти с ними общий язык.

Вечером ей позвонил расстроенный Владик. У него пытались угнать машину, он весь день провел в милиции и теперь нуждался в женском утешении и ласке. Татьяна должна немедленно приехать! Слушая, как Владислав в который раз самодовольно рассказывает об успешно провернутой сделке, глядя на его гладкое, спокойное лицо, Таня внезапно ощутила глухое раздражение. Из головы не выходило странное знакомство, аскетичное лицо, сухой блеск серых глаз Ильи. Принимая привычные поцелуи и ласки Владика, она мстительно приговаривала про себя: «Вот тебе, получай!» — представляя нарочно, как мог посмотреть на нее Илья, если бы видел все это. Ей хотелось унизить, задеть его, сделать ему больно. «Что это?» — попыталась понять она спустя некоторое время, наливая себе на кухне чай и глядя в черноту за окном. Татьяна огляделась, и недавнее раздражение вновь поднялось в ней.

— Как он мне надоел, — произнесла она и испугалась своих слов.

Разыскав в сумке свернувшийся в трубочку клочок ватмана, она набрала номер, не представляя себе, зачем это делает и что скажет. Илья поднял трубку моментально.

— Вы не спите? — удивилась Таня.

— Нет, — усмехнулся он. — Старые кошмары одолевают. Таня вздохнула.

— Приезжайте, — сухо скомандовал Илья, и Таню обидел его безразличный тон.

— Вот возьму и не приеду, — капризно протянула она.

— Как хотите, — отозвалась трубка.

— Я еду, невозможный, диктуйте адрес!

Она катила по темным пустынным улицам, старательно останавливаясь на красный свет, даже если вокруг не было ни одной машины. В голове было пусто. «Неужели это я?» — приходила иногда в голову мысль, но тут же исчезала. Когда Таня припарковалась у кирпичной многоэтажки, на небе уже появилась серая полоска зимнего позднего рассвета. Илья открыл дверь, пропуская ее в полутемную, пахнувшую скипидаром и свежесваренным кофе квартиру.

— Ну? — спросил он ее, наливая кофе из медной джезвы.

— Что значит «ну»? — оскорбилась Татьяна. — Я просто так заехала.

Он кивнул, продолжая молчать.

— Расскажите что-нибудь, развлеките даму! — потребовала Таня, не выдерживая молчания.

Илья поднялся, взял ее за руку и повел в комнату. Татьяна ахнула. Везде: на стенах на подрамниках, на подоконнике — были развешаны и расставлены картины, в масле, карандаше, пастелью. Это были портреты Татьяны.

— Мне трудно говорить, — с усилием произнес Илья, прислонившись плечом к дверному косяку, скрестив руки на груди. — Да и бесполезно, наверное. Все равно все останется так, как есть. Я ведь наводил справки. Вы — удачливая, преуспевающая, у вас родители. Знаете, о такой поет Макаревич: «Она идет по жизни смеясь». А я... Кто я? Никчемная богема!

Таня вздрогнула и повернулась к нему.

— Зачем вы так! Ведь вы — мастер. И большой мастер. Меня научили в этом разбираться.

Илья холодно усмехнулся:

— Благодарю. Но мне не нужны комплименты. Они вернулись на кухню.

— Понимаете, я всю жизнь жил вполнакала, — продолжал он. — Я никогда не выкладывался, за исключением искусства. Я боялся полюбить, привязаться, опасаясь предательства, не веря в дружбу. Во всем полагался на себя, свои силы, зная, что это единственный способ не разочароваться. Это стало моей второй натурой. И теперь я уже не способен на настоящий поступок. Я предпочитаю полутона, а не яркие цвета. Мне надо бы сказать, что я ждал вас всю жизнь, просить вас быть со мной. Но я не стану. И все останется так, как прежде. А ведь я знаю, что совершаю страшную ошибку. Я останусь в вас эпизодом, который, вероятно, вы сразу забудете.

Таня проигрывала ложечкой, слушая этот странный монолог. Возразить было нечего. Илья был прав. Сейчас она уедет. Вернется в свою жизнь. Их дороги разойдутся. Пересечение невозможно. Таня поднялась из-за стола.

— Спасибо за все. Но... мне пора.

Илья кивнул, знакомые Тане красные искры в глазах вспыхнули и погасли.

После того как Таня ушла, Илья долго сидел на кухне, сжав кулаки, рассматривая причудливые разводы кофейной гущи в чашке. «Так будет лучше», — решительно сказал он себе, вернулся в комнату, закрепил чистый лист и углубился в работу. Рука уверенно вывела широкий круг арены в обрамлении алого бархата. Полутемный зрительный зал. Освещены лишь первые ряды. Беспощадный белый свет в центре арены направлен на гимнаста в серебряном трико, распластанного на опилках. Лица зрителей охвачены ужасом и восторгом от происходящей на их глазах драмы. Сверху по канату спускается второй гимнаст. Он пытается разглядеть, что творится внизу, жив ли его партнер. На лице — отчаяние. Илья не заметил, как наступил вечер. Сегодня он вызвал свой давний кошмар на бой. Выиграет ли он его?

Татьяна всеми силами старалась забыть утренний разговор. Жизнь казалась большим бухгалтерским гроссбухом, где все события расписаны далеко вперед. Изменить что-либо не в ее силах. И зачем? Она выйдет замуж за Владика. Будет семья, дети. Потом они переедут жить куда-нибудь в Европу. Во Францию или Италию. И, прогуливаясь по узким улочкам Парижа или Флоренции, где смуглые улыбчивые художники будут наперебой предлагать свой товар, она обязательно вспомнит зимний день, Арбат, художника в неловком черном полушубке, и в ушах требовательно зазвенит вопрос: «Портретик не желаете?»