Если ты индиго

ПРЕДИСЛОВИЕ

Тема детей индиго (или детей новой эпохи, как их называют) сейчас у многих на слуху. В основном ведутся бурные обсуждения, кто же они такие: фантастические монстры или будущие полубоги? Первыми, как обычно, сориентировались американцы и уже давно выпускают один за другим фильмы и сериалы про таких себе сверхлюдей, наделенных сверхспособностями. Обычно получается довольно устрашающе. А что, если эти самые индиго просто живут среди нас — обыкновенные дети и подростки, но тоньше восприятием, чувствительней и потому в сто раз уязвимее? А что, если мы сами — индиго разных поколений?.. Разве что забывшие о своем происхождении.

Глава первая. Подруги

Вот когда опаздываешь на вторую пару — это уже перебор по всем параметрам! Нестройным галопом, переходя кое–где на торопливую рысцу, Яна домчалась до корпуса лицея и на несколько секунд затормозила, чтоб перевести дух. Не такое уж это простое дело — ставить рекорды по спринту, да еще в коротком летнем платье, плюс на конкретных каблуках…

Как всегда в хорошую погоду, лицейская братия не торопилась в аудитории, хоть звонок по–честному отзвенел пять минут назад. Заполонивший все крыльцо народ в блаженстве грелся на солнышке, смахивая общей панорамой на лежбище морских котиков из документальных фильмов на канале «Дискавери». Точно так же с неторопливой ленцой поворачиваются, подставляют под нежаркие лучи различные части тела, ну и чешут попутно языки, куда ж без этого…

Янка с трудом пробивалась сквозь гудящую плотную толпу — совсем близко, через какой–то десяток метров уже маячила желанная входная дверь. Но внезапно почувствовала, как кто–то крепко схватил за локоть и нетерпеливо потянул к себе. Обернулась — Галины друзья из одиннадцатого «Б», «крутейшего из крутых» (как не без иронии отзывается о них Оксана Юрьевна, англичанка). «Бэшники» из одиннадцатого считаются лицейской элитой и вот так, за здорово живешь, обычно ни с кем не заговаривают. (Видимо, боятся уронить достоинство.) А тут вдруг по–простецки ей улыбаются, как своей в доску — неужели она становится популярной?

Вот уж не думала–не гадала: всегда мучило смутное подозрение, что в этой навороченной компании ее терпят только из–за подруги Гальки! А без нее бы так и воротили носы. На «крутую» она, Яну, в любом случае не потянет — как сказал один бывший президент, «чего нэма, того нэма!» Галя этим летом даже курить начала, чтобы лучше сюда вписаться, эту инициативу Яна никогда не приветствовала… (Три в одном: желтые зубы — это раз, увядшая до срока кожа с ранними морщинками — два, и убойное дыхание тиранозавра — это три. Перспектива заманчивая.)

Как бы там ни было, при виде элитного собрания «бэшников» Янка на всякий пожарный вежливо поулыбалась и поотвечала на довольно дурацкие вопросы. (Они даже разговаривают чуть ли не сквозь зубы, по присказке «не плюнь рядом» — ироничными полуфразами и с видом крайнего снисхождения к собеседнику и всему окружающему миру: «Ну что, опаздываешь?..» Как будто бы не видно!) Один парень из этой компании Янке в прошлом году сильно нравился, была почти что влюблена — весенняя лихорадка прихватила, не иначе. А теперь всё как рукой сняло: может спокойно смотреть ему прямо в глаза и улыбаться с изысканной прохладцей, вроде как на светском приеме. Кажется, его зовут Максим. («Кажется»! Можно подумать, это не она выпытывала у Гальки мельчайшие о нем подробности, вызывая у той насмешливое — и если б еще молчаливое! — сочувствие.)

Вон как заволновалась ее бывшая любовь, стоит и глаз не спускает, гипнотизирует своим глубоким взглядом! (Из оравы лицеистов выдернул, и даже не извинился.) Хоть бы не съел. Может, решил проверить на ней методы внушения?.. Совсем как в той старой карикатуре в пожелтевшей от древности газете, которую Янка случайно раскопала в «закромах родины», делая под настроение уборку. (Мама, правда, называет эти закрома куда более прозаически — «твои завалы»…) Но картинка всё равно гениальная, сам папа оценил: аккуратно разложенные на столе револьверы и охотничьи ружья, включенный в ожидании телевизор и скупая надпись внизу: «Алан Чумак заряжает!» Янка тогда пришла в неописуемый восторг и без зазрения совести умыкнула себе на вооружение, недели две щеголяла этой фразой по поводу и без. В скором времени, однако, выяснилось, что мало кто из ровесников в курсе, кто этот Чумак такой и с чем его едят, но это уже издержки производства.

Возвращаясь к Максиму: все–таки в высшей степени загадочно… Раньше–то в ее сторону и краем глаза не смотрел, и мочкой уха не вел! Неужели почувствовал, что у недавней жертвы всё уже прошло? (Слишком много событий приключилось за это лето, Яна до сих пор не может прийти в себя. Какая уж тут личная жизнь…) Всё–таки прав был классик Александр Сергеевич: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей…» (К мужчинам это тоже относится, похоже на то.) «Вот и получай теперь! — вспыхнула в голове непривычно злорадная мысль. — Хотя Гальке рассказывать, пожалуй, не стоит, та вряд ли оценит… А Юлькину можно, она поймет.»

Вот так, не без приключений, Янка добралась до своей аудитории на втором этаже — на громадном электронном табло в вестибюле высветилось оранжевыми цифрами угрожающее «10:27». Уже двенадцать минут как пара идет — надо же, опоздала на английский! Но оказалось, ложная тревога: дверь в класс была распахнута настежь. Следовательно, англичанка Оксана Юрьевна пока что не появлялась, повезло по–крупному… И опять как в любимом с детства анекдоте:

«Пронесло!» — подумал Штирлиц.

«Тебя бы так пронесло!» — подумал Борман…»

Денис со Стасом Каплей, два местных клоуна на вольных хлебах, изо всех сил пытались поцепить на дверь с потускневшей табличкой «10-А» очередной свой шедевр, от напряжения заметно пыхтели, но тот упорно не давался. Сколько раз им за эту самодеятельность влетало: вызывали к директору на ковер, на родительских собраниях беспощадно распекали, и всё равно туда же!.. Как любит приговаривать литераторша Светлана Петровна, выдворяя кого–то из пацанов за дверь: «Не укатали сивку крутые горки!» Яна подергала за краешек плаката — любопытно ведь все–таки, а за их локтями плохо видно, не прочитаешь:

— Что это у вас?

— Эй, кацЭпы! — Денис ее недовольно отпихнул, Янка на такую наглость смертельно обиделась: а еще друг детства, называется!

— Ну и не надо! Триста лет! — презрительно задрала и без того курносый нос и обошла мальчишек кругом, и почти что скрылась уже за дверью, но Денис в последнюю секунду милостиво разрешил:

— Ладно, смотри, пока я добрый!

Всего–то и делов, что наваяли новый плакат — такие иногда выставляют в продуктовых магазинах возле кассы, если заведующий с чувством юмора:

«Заходи тихо,

Говори мало,

Уходи быстро.»

«Во дают, сейчас Оксана им устроит!» — Янка сочувственно похлопала Дениса по плечу и протиснулась мимо неразлучных дружбанов в аудиторию. Краем глаза успела ухватить, что Капля по традиции недружелюбно косится исподлобья, будто она ему сто долларов должна. До чего же неприятный тип!..

Закадычная подруга Юлька сидела на парте, энергично болтая длинными ногами в неизменных джинсах и азартно впившись зубами в глянцевое вишневое яблоко. Увидев Яну, от превеликой радости свой недогрызенный фрукт уронила и ринулась за ним под стол, бормоча скороговоркой:

— Раз–два–три, микробы не успели!

И уже оттуда, из–под парты, со всей мочи завопила:

— Янка!!! А мы уже не ждали! — обнимать, правда, не бросилась (не в Юлькиных это правилах), а выбралась на карачках задним ходом и слегка подергала Яну за волосы. (Это у Юлии обычно вместо приветствия.) Зато Галька не шелохнулась, даже головы не потрудилась поднять от какого–то чересчур яркого модного журнала. Только небрежно бросила:

— Как всегда, вовремя!

Прозвучало ужасно надменно и свысока, Яну теперь часто коробила эта ее издевательски–насмешливая манера: раньше Галя такой не была… Не иначе как набралась от своих «продвинутых» друзей! (Или от Андрюши, злого гения, у того в подобных делах тоже котелок неплохо варит…) Вот поэтому, кстати, с Юлькой в сотню раз проще: по ней сразу видно, что та подружке рада и вообще соскучилась за выходные — накопилась масса новостей, прямо на лице написано. А у Гальки по жизни «намеки тонкие на то, чего не ведает никто…»

Но высказать это сейчас и — тем более! — Галине батьковне Яна бы ни за что на свете не решилась. Ну просто не умеет говорить в лицо неприятные вещи, характер такой! (Если что и ляпнет сгоряча, то сама себя десятки раз изведет и прибежит извиняться максимум через час. «Скорпион, который жалит свой собственный хвост», подтрунивает над ней папа.) Вздохнув, Янка молча подошла поближе и заглянула Гале через плечо: как и было обещано на прошлой неделе, подруженция писала шариковой ручкой шпаргалку прямо на запястьи с тонкими синими жилками. «Для того и рубашку с длинными рукавами надела, всё до мелочей продумала! Наверно, целое воскресенье прогуляла с Андреем и сегодня поздно встала, не хватило времени," — Янка тотчас возгордилась от своей прозорливости.

Галя сунула эту расписанную под хохлому руку прямо ей под нос:

— Ну как?

— Ювелир.

Плавающий взгляд Галькиных темно–карих, искусно подведенных глаз по непонятной причине на ней задержался и стал вдруг на удивление цепким. Галина смерила подругу с ног до головы, как портной потенциального клиента, потом схватила за руку и старательно усадила рядом с собой:

— А ну–ка, ну–ка… Посмотри на меня! — Яна в ответ хихикнула, слишком уж потешно у Гальки получилось. Галина добавила в голосе раскаленного металла, еще и басистые нотки откуда ни возьмись прорезались, как во вчерашнем КВН-е: — Говорю, на меня смотри!

И через секунду вынесла свой вердикт:

— Она какая–то не такая.

Девчонки мигом собрались вокруг них, окружили пестрым кольцом и загалдели, будто средних размеров курятник без петуха. Зая торжествующе верещала:

— Влюбилась!

Галя со своей стороны задушевно заглядывала Яне в глаза:

— Что, правда?

А там и Юлька голос подала, добрая душа:

— Колись, глина!

Но «глина» колоться и не думала, с чертовски упрямым видом молчала, хоть и весьма загадочно при том улыбалась. Через минуту подруги выбились из сил и Юлька разочарованно протянула, пошмыгивая от досады носом:

— Молчит… Шифруется.

Зато Галя никогда так просто не сдается, не на ту напали:

— Точно влюбилась! — забросила свою коварную удочку и испытующе уставилась на нее блестящими от любопытства глазами.

Янка на все их изощренные старания только уклончиво хмыкнула: если сейчас, не дай Бог, проболтается, что ни в кого она не влюбилась (придумают еще!), просто настроение с утра хорошее, ну и погода суперская… Да и не нашелся пока на ее голову достойный претендент (да и вряд ли найдется с такими–то запросами!..). Короче, всего одно неосторожное слово — и они мигом истолкуют все по–своему, разнесут на весь лицей, как сорока на хвосте. Есть тут ненадежные товарищи — что называется, не будем показывать пальцем.

Так что англичанка объявилась как нельзя кстати: ураганом влетела в класс, выбивая мелкую дробь каблуками и потрясая в воздухе сорванным с двери плакатом. (Не понравился, значит, нетрудно было догадаться…) Галька сменила тактику и жалобно заканючила, накручивая на палец прядь иссиня–черных волос — она умеет брать на измор:

— Янка-а! Ну расскажи! Ну, Я–а–ночка! Ну что тебе, жалко!..

Заметив учительницу, ребята потихоньку затихли (хоть и не до конца), понизили децибелльный уровень до сдержанного гудения. Не зря же историчка называет их десятый «А» — дословной цитатой! — «неуправляемым» и «самым буйным на весь лицей», как–то с самого начала так повелось. Хотя с англичанкой они обычно ладят неплохо, посмотрим, что будет на этот раз…

— По какому поводу такое веселье? — Оксана Юрьевна подобрала с пола одинокий бумажный самолетик с клетчатыми крыльями и красноречиво покрутила головой. На ее миловидном круглом лице с пухлыми по–девчоночьи губами ясно читалось, причем без сурдоперевода: «Ну детский сад, ну честное слово!..» Ребята замолчали, с интересом выжидая, что же будет дальше. Оксана развернула во всей красе плакат про «Заходи тихо» и так далее:

— Чье это народное творчество?

Вместо ответа раздалось бодрое жизнерадостное ржание, все тридцать без малого человек разом загалдели и в один голос заговорили, шумовой фон образовался внушительный. Оксана Юрьевна поморщилась, словно от зубной боли, и подняла руку, из последних сил призывая к тишине. В точности как физрук Вася на старте, ей только свистка на шее сейчас не хватает:

— Ну, народ, вы совсем совесть потеряли — под кабинетом директора!..

Но тут обстановка разрядилась самым непринужденным образом: дверь распахнулась еще раз и на пороге c независимым выражением лица возникла Маша. При виде нее Янка аж никак не по–дружески обрадовалась, что нашелся кто–то еще более опоздавший. «Да что ж это творится, уже пещерные инстинкты просыпаются! Скоро шерстью начну обрастать," — наполовину в шутку попеняла себе.

Машка, и без того рыжеватая, за выходные перекрасилась в агрессивно–рыжий и теперь выглядела, как перед походом на дискотеку — причем в ночной клуб в какой–нибудь районной глубинке, где перебои с электричеством. Мелирование оригинального розового цвета, именуемого в народе «вырви глаз», ярчайший макияж «выхожу на тропу войны» и толстый–толстый слой штукатурки, под ним даже веснушек не видно…

Справедливости ради стоит заметить: про тропу войны — это не она сама, Яна, придумала, а Оксана выдала на недавнем родительском собрании, настоятельно просила обратить внимание. (Она у них еще и классный руководитель, вот ведь повезло девушке, ничего не скажешь!..) Яне англичанка нравилась больше всех других преподавателей: самая демократичная, по пустякам не придирается — конечно, если не припекут до живого, — да и приколистка, каких поискать, недаром же одесситка… Только вот жалко ее бывает, когда стоит вот так и полчаса распинается, а никто даже ухом не ведет!

— Можно? — Машка невинно округлила и без того сильно подведенные глаза, на неподготовленного человека это могло подействовать, как нокаут. (Особенно, если в темном переулке.) Оксана и здесь нашлась, что бы такое ответить позаковыристей: иногда возникало ощущение, что англичанка соревнуется с ними в остроумии. Чтоб считали своей, что ли…

— Марианна Викторовна? Что Вас так задержало? Самолет сломался?

— Погода нелетная! — неожиданно для себя выпалила со своей второй парты Яна. Весь класс, как по команде, одновременно повернул головы к окну и заржал с удесятеренной силой: на улице по–летнему ярко светило солнце и вливалось прямо в аудиторию безоблачное синее небо.

Оксана, видать, решила, что пора входить в роль «строгой и принципиальной»:

— Вишневская, Степанова обойдется без адвоката! Садитесь, Маша, — и со смешной надеждой в голосе добавила: — Это все?

— Нет, сейчас Алина придет! — выкрикнула прямо с места Юлька, вытягивая шею в направлении выхода. И бывают же такие совпадения: ровно через минуту деликатно отворилась дверь и в щель просунулась светло–русая Алькина голова, готовая в любое мгновение скрыться обратно.

Алина опаздывала профессионально, всегда и везде: сама про себя говорила, что это такая неизвестная науке болезнь. За два года учебы в лицее учителя к этому неудобству привыкли, постепенно смирились и попросту закрывали на него глаза — тем более, что других грехов за Алей не замечалось. Частенько складывалось, что они опаздывали с Янкой вдвоем за компанию, так незаметно и подружились — по дороге нашлось немало общих тем. Колкий на язык Кузьменко одно время пристрастился отпускать ехидные шуточки про блондинок, их повадки и умственные способности. (Что было совершенной напраслиной: IQ у нее, Яны, очень даже приличный! Хоть и нацарапала в начале года тест левой задней ногой, лишь бы Оксана отстала со своими нововведениями…) Слава Богу, Кузьменко вскорости затих, понял, видно, всю беспочвенность этих дурацких наездов (или надоело мусолить одну и ту же тему, что больше похоже на правду).

— Алина, как всегда, в своем репертуаре, — устало заметила Оксана. Алька уже уловила в ее голосе безопасные нотки и прошмыгнула на свое место — что–что, а психолог Алина Николаевна отменный! Не зря ведь ей всё сходит с рук, не за одни красивые глаза.

Девочки, конечно же, не удержались и устроили Алине по возможности сдержанную овацию. Получилось всё равно громко:

— Алька!

— А мы уже и не думали!

— Не прошло и полгода!..

Тот самый Денис Кузьменко — друг детства, так сказать, просто учились раньше в одной школе — отчетливо за спиной пробормотал:

— Теперь вся банда в сборе.

Девчата зашевелились и привычно завозмущались в его сторону: «бандой» их прозвала старая консервативная историчка Римма Георгиевна (которой, скажем прямо, давно бы уже пора на заслуженный отдых! Всё никак не могут надежно проводить.). Девочки еще с восьмого класса, как поступили в лицей, сидели все вместе — «скопом», виртуозно определила Оксана. Занимали своей компанией половину среднего ряда: Машка с Заей на первой парте, Яна с Галей на второй, а на третьей Юлька с Алиной. Так удобней было обсуждать всякие возникшие по ходу дела важные мысли — которые, как известно, имеют обыкновение приходить в голову в самый разгар пары, железный закон. Ну хоть бы раз хоть одна стоящая мысль пришла на перемене! Такого просто не бывает…

Правда, Зая, «независимая республика», держалась в их компании немного особняком, но девочки к этому давно уже привыкли и не слишком возмущались. Пускай делает, что хочет: колхоз — дело добровольное!

Оксана, не поднимая головы от своих конспектов, машинально их одернула: по голосу было слышно, что не сердится, а так, выступает чисто для порядка:

— Группа поддержки, я к вам обращаюсь! Сейчас пойдете отвечать.

Всеми силами изображая предельное внимание, Галька ловко раскрыла под партой контрабандный журнал — то ли «Лизу», то ли «Натали», — не отрывая преданных черных глаз от англичанки. «Это ж надо так уметь!..» — поневоле восхитилась Яна и вдруг почувствовала, что кто–то бесцеремонно пихает в спину чем–то острым. Пришлось выкрутить голову назад: так и есть, Юлька со своей треснувшей от злоупотребления не по назначению линейкой:

— Как его зовут?

Янка бессильно уронила голову на парту: ну когда же это всё закончится?! А представление только начиналось: Галя настойчиво потрепала ее по плечу и вознамерилась что–то спросить, но тут подоспело подкрепление в виде Оксаны Юрьевны. Та как–то незаметно над ними двумя материализовалась:

— Я вот вижу, Демченко очень занята. Пускай всё–таки оторвется и пожалует к доске! С журналом, я на досуге почитаю.

Скорчив Яне немыслимую рожу, Галя поплелась в указанном направлении, подавшись всем туловищем вперед и заложив руки за спину на манер троицы из «Джентельменов удачи». Ребята этот дивный номер оценили по достоинству и неизвестно, во что бы всё вылилось — уложились бы до перемены или нет? — но Оксана энергично на них зашикала. Энергично и раздраженно — вот теперь было ясно, что чаша ее терпения если еще не переполнилась, то находится в опасной к тому близости… В мгновение ока оценив ситуацию, Галька аккуратно положила журнал на учительский стол, встала в боевую стойку рядом с таблицей неправильных глаголов и отчего–то замялась, закрутила головой по сторонам. Оксана устремила на нее вопрошающий взгляд:

— Галя, я слушаю! Вы что, не готовы?

У Янки неприятно ёкнуло в груди, словно это она там стояла и хватала воздух ртом, как выброшенная на берег рыба… Но Галя после мучительной паузы всё же начала:

— For today we must prepare… «When did you arrive?» (На сегодня мы должны приготовить… «Когда вы приехали?») Можно начинать?

— Of course! (Разумеется!) — англичанка недоуменно развела руками — дескать, что за вопрос?

Галька выразительно откашлялась в кулак и ребята опять развеселились: кажется, наступает стадия, где хоть палец покажи — и того хватит! Оксана смотрела на них с нескрываемым интересом, как на экспонаты в музее доисторического периода:

— Я вот думаю… Вы случайно не в год Лошади родились?

Юлька молниеносно включилась в игру:

— Нет, мы в год Петуха!

— Странно. Ржание у вас натурально получается…

От этого чистосердечного признания их повело уже по–настоящему, класс буквально взорвался от хохота. Кое–кто (Юлька, кто же еще!) валялся в изнеможении на парте, а с галёрки бесполезно пытались перекричать:

— Мы и кукарекать умеем!

— Я слышала, в коридоре, — заверила Оксана.

— Это Петя к КВН-у готовился!

— Ну всё, хватит! Раскудахтались…

В ответ раздался новый раскат хохота (такой в книгах называют гомерическим). Все были настолько увлечены этой петушиной темой, что одна только Яна, пожалуй, и заметила, что Галька у доски тоже не теряет времени даром: отогнув манжет рубашки, лихорадочно читает свой «ювелирный» манускрипт, даже губы шевелятся от усердия! Наконец «ашки» устали смеяться и Оксана кое–как привела их в нормальное состояние. К тому времени Галя была в полной боевой готовности и застрочила, точно из пулемета:

— «When did you arrive, sir?» (Когда Вы приехали, сэр?)

«I arrived yesterday.» (Я приехал вчера.)

«But we had no vacant rooms yesterday…» (Но вчера у нас не было свободных номеров…)

Оксана ее прервала, не дождалась хотя бы середины:

— Достаточно, молодец, — и поставила у себя какую–то закарлючку. — Садитесь, журнал получите на перемене. Повторим грамматику…

Вот чудеса: как будто бы вечно рассеянная и погруженная в себя и свои драгоценные глаголы, а всё видит! Может, глаза у нее на затылке, врожденная аномалия?.. Англичанка неторопливым шагом подошла к их многострадальной компании и ловким движением фокусника выхватила у Яны из–под носа рисунок. (Та только–только за него взялась — как всегда на паре, нежданно посетило вдохновение. Всего только и успела, что набросать глаза, подозрительно похожие на того самого Максима из одиннадцатого «Б», и неясный овал лица.) Оксана немного полюбовалась, затем, как бы спохватившись, покачала головой и укоризненно воззрилась на Яну, морща пушистые русые брови:

— Я понимаю, что Вы всё знаете…

Кузьменко, извечный полудруг–полувраг, очень ехидно со своей «Камчатки» перебил:

— А Вы спросите!

Задохнувшись от возмущения, Янка круто развернулась на стуле и со значением показала ему кулак, но тот нисколько не впечатлился — наоборот, заухмылялся еще шире, щуря раскосые темные глаза. И верный Капля по соседству лыбится — у этого субъекта даже улыбка неприятная, издевательская!..

— Скоро у меня коллекция будет, — с удовольствием сказала Оксана и положила рисунок у себя на столе. Яна лишь безнадежно провела его глазами.

Народ не на шутку заволновался:

— А что там такое?

— Вам нравится? Покажите!

— Десятый «А»! Повторяем неправильные глаголы! — возопила англичанка.

— Bo–o–о-ring! (Ску–у–учно!) — еле слышно затянула за спиной Юлька свое любимое из «Симпсонов». Оксана расслышала и с сильным неудовольстием на их банду оглянулась, но сказать ничего не сказала: инглиш — он и в Африке инглиш, вроде как не придерешься! (Пожалуй, только это Юлию и спасло от неминуемой расправы у доски, а то б не миновать…)

Хотя Юлька выразилась, как всегда, в самую точку: потихоньку становилось непроходимо, уже по–дремучему скучно. В нетерпении ёрзая на стуле, Яна словно бы невзначай скосила один глаз на англичанку: всё ли вокруг чисто? Галька ее понукнула сиплым шепотом:

— Ну доставай уже!

Отставив в сторону колебания, Яна осторожно одной рукой выудила из сумки под столом свой новый МР 3-плэер и пару наушников. Дома в них кайфовать не получалось, папа был категорически против. Услышал недавно по телику, что это разрушительно действует на слух — «особенно в юном возрасте, когда организм не до конца сформировался…», ну и трам–пам–пам в том же духе — и прочитал на эту тему длинную подробную лекцию. Но Янку она не слишком поразила: как говорится, в одно ухо влетело… Отец каким–то макаром сразу вычислил, что эффект у его волнующей речи примерно так нулевой, и на полном серьезе пригрозил (чего обычно не делал): выкину, сказал, всю технику без разговоров, если еще раз увижу! (По принципу Тараса Бульбы: «Я его породил, я его и убью!» Сам же ей этот горемычный плэер в подарок и привез…) Пришлось удвоить и утроить осторожность, только в лицее иногда и удается приобщиться к цивилизации. Да и то ненадолго, масимум полчаса.

Пока она раздумывала, Галька без лишней скромности протянула руку к близжайшему проводку и вдела его в ухо, и замаскировала с ловкостью смоляными прядями.

— «Битлы», «Скорпы»? — деловито уточнила подруга, Яна молча затрясла головой. С утра под настроение закачала на флэшку диск группы «Игрушки», и всё из–за любимой старой песни про радио «Трансвааль». Почти никто ее не знает, а Янке нравится:

«Так, кстати, не сильно вредно, если на двоих… Ну, и мы ж потихоньку, громко не врубаем," — выскочила откуда–то виноватая мысль, как понурый пес с поджатым хвостом. Вот ведь странно до предела: с мамой бы нарочно старалась сделать всё наоборот, раз запрещают, а перед папой как–то неудобно, чуть ли не угрызения совести одолевают… Наверно, потому что отец воспринимает ее как равную себе, зато для мамы она так и останется на всю жизнь беспомощной трехлетней девочкой, что без чуткого руководства и шагу ступить не сможет! Есть такое подозрение.

Погода располагала ко всему, чему угодно, только не вниканию в тонкости неправильных глаголов. Выкрутив назад шею, Янка заметила, что мальчишки на галёрке самозабвенно режутся в морской бой, а враждебный их компании «салон красоты» на первом ряду у двери вплотную занялся макияжем. (Это тоже Оксана придумала, всё–таки в высшей степени несправедливо: они с девчонками — «банда», а Макарова со своей разукрашенной свитой — «салон красоты»!)

Юлька с Алиной за Яниной спиной совершенно забыли про осторожность — эта подхваченная неизвестно где игра в прошлом году покорила весь лицей. Играли, понятное дело, большей частью на парах, за что Оксана уже не раз мариновала десятый «А» на внеурочном классном часе, распекала за лентяйство и грозила личной встречей с директором, бывало и такое… И всё равно не подействовало, до сих пор резвятся:

— Одна корова!

— М–м–м… Один бык.

— Две коровы.

— Чего–чего?

— Две коровы!

Оксана Юрьевна неохотно оторвалась от доски, где вдохновенно черкала длиннющие английские фразы, и оглянулась на них с изрядно преувеличенным удивлением:

— Не понимаю, вам что, не интересно? — прозвучало сие замечание как–то по–детски наивно, и даже чересчур, до подозрительного наивно…

Подтверждая Янкину догадку, англичанка весело встряхнула русой головой с пышной укладкой «под мальчика» и ликующим голосом сообщила:

— Ну хорошо, на следующей паре контрольная! Уговорили.

Определив по выражению ее лица, что классная на этот раз вроде не шутит, «ашки» жалобно взвыли, потом в голос заныли и загундосили на все лады. Оксана на их причитания только довольно улыбалась, сияя глазами, как именинница:

— Ничего не знаю! Раз не хотите работать на паре…

— Мы хотим работать!

— Что–то я не вижу, как вы хотите!

— Мы недавно уже писа–а–ли! — справедливо возмутились с галёрки.

— Ничего, еще раз напишете! Ничего с вами не сделается.

Ситуация становилась безнадежной и глухой, как в танке. Десятый «А» трагически замолчал, соображая, какими мыслимыми и немыслимыми грехами заслужил такое жестокосердное к себе отношение… Но всего через минуту наметился путь к отступлению (и даже не путь в полном смысле этого слова, а узенькая извилистая лазейка). Оксана притворно вздохнула и самым сладким елейным голосом предложила:

— Ну, если до конца пары хорошо постараетесь, то посмотрим…

Подействовало безотказно: ребята все, как один, склонили над тетрадями головы и добросовестно принялись сдувать с доски злополучные примеры. Тишина несколько мгновений царила просто образцовая, прервала ее Юлька (для этой красавицы полминуты — уже рекорд):

— Тихо шифером шурша,

Едет крыша не спеша!

Оксана будто только этого и ждала, с азартным блеском в светло–карих глазах воскликнула:

— Who will translate this into English? (Кто переведет это на английский?)

Но таких йогов–любителей не нашлось, так что звонок пришелся как нельзя кстати. До чего же длинная эта пара, чуть ли не на целую вечность…

Яна в глубине души переживала, что Оксана Юрьевна встанет в позу и не отдаст ей рисунок, а потому и к учительскому столу подошла неуверенно, без внутреннего куража, как туманно изъясняется Галя. «Точно, нужно было Гальку послать, она бы мигом у Оксаны выцыганила! — сообразила девочка с тоской. — Нахальство — второе счастье. Это она у нас специалист по внутренним куражам…» Чувствуя себя невыносимо глупо, Янка целую минуту переминалась с ноги на ногу, понятия не имея, с чего бы этот деликатнейший разговор начать. (Ведь не в первый же раз заловили на паре за рисованием, и даже не во второй и не в третий! Кажись, положение становится опасным…) Но англичанка ее выручила:

— Держите, — и протянула слегка помятый портрет. — Пора уже выставку делать: «Мое творчество на уроках английского.»

— Я подумаю, — опять неожиданно для себя ляпнула Янка (совсем как только что на паре, про погоду, которая нелётная… И прорезается же это унаследованное от папы остроумие, когда оно совсем не в тему!). Но Оксана ничуть не рассердилась, с готовностью рассмеялась, запрокинув назад голову и демонстрируя дужки идеально ровных белых зубов. Конечно, с такими зубами грех не смеяться — неудивительно, что у них каждый раз на английском прямо первое апреля… Или это так срабатывает небезызвестное одесское чувство юмора, трудно сказать.

Глава вторая. Цыганка

Сиреной протрубил звонок с последней пары. Задумавшись о своем, Яна от неожиданности подпрыгнула на стуле, и последняя строчка только придуманной песни напрочь вылетела из головы. Еще секунду назад прекрасно ее помнила, а тут на тебе! Откуда только взялась эта обостренная чувствительность?.. До чего же хорошо было раньше, когда запахи были просто запахами, а не одуряющей вонью или «амбрэ» (как изысканно выражалась историчка, принюхиваясь к кому–то из девочек). А на звуки — те, что исходили снаружи, — Янка вообще не обращала внимания, и можно было врубать что–нибудь любимое на всю катушку. «Может, это мне в отместку, что над соседями издевалась?» — сами мысли казались словно чужими и какими–то для Яны не типичными — месяц назад ни за что бы так не подумала! Да что это, в конце концов, с ней происходит?..

Народ уже собирался вовсю, до одурения грохотал стульями и радостно топал ногами. Еще бы, химичка по случаю понедельника отпустила без письменного домашнего задания, да и погода выдалась не по–сентябрьски теплая, надо ловить момент. В их насыщенной учебой, бесконечными парами и наставлениями директора жизни такие удачные дни выпадают нечасто — что–что, а нагрузки здесь нешуточные. «A la guerre comme a la guerre!» («На войне как на войне!»), любит повторять француженка Алла Павловна, задавая на дом по несколько страниц текста. (Это вам не демократичная Оксана, которую «ашники» воспринимают как равную себе, вроде старшей подруги. Остальные преподаватели подобным гуманизмом не страдают.) Кое–кто из родителей на каждом родительском собрании туманно грозится забрать своих чад в обычную школу, но никто почему–то не забирает — их лицей считается лучшим в городе.

Яна зажмурилась, изо всех сил пытаясь вспомнить, что же там было в конце: мелодия осталась, а слова исчезли, будто кто–то отформатировал мозги. «Ого сравнение, надо записать!» — от этой мысли она заулыбалась и еле внятно замурлыкала себе под нос. Заслышав такое, Галина не выдержала и вызывающе–громко над самым ухом фыркнула — дескать, имей совесть!.. Оказывается, она стояла рядом уже минуты три, в полной боевой готовности с сумкой наперевес, и выжидательно смотрела на зазевавшуюся подружку. (А та ее в упор не заметила, ну и дела…) Галькины живые черные глаза прямо–таки искрились от возмущения: что–то с Янкой сегодня не то! В их проверенной годами дружбе она, Галя, всегда была заводилой, а более мягкая и мечтательная Яна никогда не возражала. «Ну, практически никогда, — уточнила про себя Галя, многозначительно поглядывая на наручные часики. — А тут прямо бунт на корабле!»

К ним на всех парах подлетела Юлька, тоже готовая отчалить в направлении родных пенат. «Три товарища» — так окрестил в прошлом году Кузьменко, по совместительству местная звезда юмора (они тогда как раз проходили Ремарка). Но затем в этой крепко спаянной команде появилась Маша, за ней Алина, и теперь Кузьменко кроме «банды» никак их не обзывает — видно, ничего хотя бы сравнительно остроумного придумать не может!

Юлька сунула любопытный нос в лежащий перед Яной огрызок листика, в который та сосредоточенно «втыкала», выражаясь на лицейском жаргоне:

— Ты идешь? — и помахала растопыренной пятерней в миллиметре–другом от лица: — Эй! Есть кто–нибудь дома?

Янка с видимой неохотой подняла от своих бумажек голову:

— Идите, я вас догоню.

— Ну как хочешь. Ждем пять минут! — Галя обиженно отвернулась: она категорически не переносила, когда ей оказывали подобное вопиющее неуважение. Но Юлька просто не могла удалиться без спецэффектов:

— Приземляемся! — и заскользила в воздухе узкой ладонью с синими разводами от пасты, медленно снижаясь до самой Янкиной парты: — В–ж–ж! Идем на посадку!

Внизу со скучающим видом караулил Андрей, при виде него Галя расцвела пышным цветом. Надо сказать, они встречаются всего месяц и Галина до сих пор не может поверить, что заполучила себе такого парня — судьба–скупердяйка вдруг ни с того ни с сего расщедрилась и подбросила презент! Даже подруги на редкость единодушны: красавчик, и вообще похож на ДиКаприо — такие же рассыпчатые пшеничные волосы на пробор, голубые глаза, а улыбка… Мальчик с рекламной картинки, куда там ДиКаприо!

Единственное, что Галю иногда смутно беспокоит — такая красота просто не может пройти незамеченной у всех остальных представительниц женского племени. Янка на эту тему любит глубокомысленно повторять: «На красивых мужчин лучше любоваться издалека!» (Фраза–то наверняка не ее, где–то услышала. Сама Яна ни с кем не встречается — никто ей не нравится, что ли, — хоть желающие и имеются, Галя точно знает.) «Ну и дурочка, — по–матерински снисходительно подумала Галина, — дождется, пока всех разберут!»

Андрей между тем наклонился (рост у него дай Боже) и небрежно клюнул Галю в щеку. Та украдкой покосилась на подруг: хоть не пропустили, по достоинству оценили?.. Но уже в следующее мгновение он сам всё испортил, Казанова на полставки:

— А где Янка?

— Зачем она тебе? Что–то ты слишком интересуешься! — Галя довольно чувствительно пихнула его кулаком под ребро, тот комически согнулся в три погибели, еще и руками прикрылся:

— Начинается!

Чтоб отвлечься от неприятной темы, Галина выудила из сумки пачку сигарет и зажигалку и только примерилась закурить, но Андрей перехватил на лету ее руку и с ужасом показал куда–то вверх:

— Директор из окна смотрит!

Реакция у нее всегда была хорошая: тьфу ты, за это можно вылететь из лицея с треском! Да еще если на территории засекут… И с опозданием заметила, что Юля с Машей уже не просто давятся, а откровенным образом заливаются от смеха. «У него всего один недостаток — чувство юмора," — с грустью констатировала про себя Галя. А Юлька всё не унималась — чтоб она да пропустила такой богатый повод позубоскалить!..

— Ведро «бычков» вокруг лицея! — сообщила Юлия пронзительным тонким голосом, передразнивая Николая Васильевича, их безжалостного директора.

— Пошли! — Галя с размаху дернула Андрея за руку, с еле скрытым нетерпением увлекая за собой. И спохватилась, что забыла про девчонок: — Вы идете?

Те с одинаковым непонятным выражением на лицах переглянулись:

— Нет, нам… туда, — Машка невразумительно ткнула пальцем куда–то в противоположную сторону.

Торопясь и перескакивая через широкие ступеньки, Яна рысью сбежала вниз по неудобной лестнице еще советских времен. (Каждый раз приходилось делать над собой усилие, чтоб не зазеваться и не споткнуться где–то на середине.) Лицей уже сказочным образом опустел, перемена закончилась, лишь одинокая парочка с преувеличенным усердием целовалась в вестибюле у подоконника. Не иначе как на рекорд идут!

На крыльце было девственно пусто, если не считать какого–то случайно затесавшегося преподавателя из незнакомых. (На вид преподавателя: строгий портфель из коричневой кожи, изрядно мешковатый серый костюм, очки…) Неужели девчонки ее не подождали? Всего пять или семь минут, она же просила!.. Янкино недавнее воздушно–парящее настроение, накатившее без предупреждения на лабораторке по химии, сразу же выпало в глубокий осадок: и далась ей эта песня! Всё равно ничего не вспомнила, а они ушли без нее. Так и подруг можно растерять…

Погруженная в мрачные мысли, она шла по улице, никого вокруг не видя, и едва успела остановиться у перехода, словно тревожный звоночек звякнул внутри. Красный — хорошо, хоть вовремя заметила… (Бывало иногда, что Янка в рассеянности проходила, даже не взглянув по сторонам, машины от такой наглости обычно тормозили. Наверно, ангелы–хранители сильные, на совесть работают…) У Гальки с недавних пор выработалась порядком надоедливая привычка хватать ее за руку у самой «зебры». Галина батьковна, похоже, к ней именно так и относится — как к маленькому желторотому несмышленышу! Хоть и старше всего на три месяца.

Красный застыл, казалось, навеки. К зебре мягко подкатил темно–синий джип, из окна его высунулся парень со стрижкой «короче некуда» и энергично замахал рукой — переходи, мол, нечего стоять! Янка с превеликой осторожностью сделала несколько шагов (мало ли что взбредет ему в голову?), и вдруг услышала энергичную ругань за спиной. Как обнаружилось, двое ребят устремились на красный следом за ней, обрадовавшись такой оказии, но джип их не пропустил, подкатил к самым ногам.

«Пешеход всегда прав! Пока жив», — отчего–то вспомнилось, и Яна зябко поежилась, хоть на улице стояла почти тридцатиградусная жара. Джентельмены, только бы следом не увязались!.. Так и есть: машина медленно ползла за ней, похожая на блестящее хромированное привидение, затем бесшумно приоткрылась передняя дверца и оттуда приглашающе поманили рукой. «Только этого мне не хватало!» — Яна резко замотала головой и проворной ящерицей шмыгнула в первый попавшийся переулок.

Как ни крути, а настроение этот маленький инцидент поднял. Она принялась украдкой изучать свое отражение в витрине продуктового магазина: и действительно, хороша! Длинные золотистые волосы развеваются на ветру — ни за что бы на свете не согласилась их обрезать! Это ее визитная карточка, — большие карие глаза смотрят вопросительно. Ну, и плюс ко всему любимый светлый сарафан с красной майкой — красное ей идет. Нет, внешностью своей Янка довольна, грех жаловаться, вот если б еще на несколько сантиметров повыше… И ноги чуток длиннее, как у Машки. И загар бы хоть какой–нибудь, хоть самый захудалый, а не эта вызывающая молочная белизна… В толпе загорелых дочерна, прожаренных солнцем южан она выглядит инопланетянкой.

Чего–чего, а уверенности в себе ей явно не хватает: пока смотришься в зеркало, всё в порядке, «красота неописуемая», как выражается обычно Юлька. (И даже эта светлая кожа, без сомненья, ей идет, все так говорят — придает некоторую аристократичность, что ли.) Но стоит только выйти на улицу, и сразу чувствуешь себя такой маленькой и незаметной… «Приходится заглядывать во все витрины и окна машин, чтоб убедиться, — улыбнулась девочка своим порхающим в беспорядке мыслям. — А в выпуклых стеклах отражение расплывается вширь, каждый раз прямо оторопь хватает, как посмотришь…»

Тут Яна повеселела окончательно. Откуда–то из глубин памяти выплыла сегодняшняя мелодия и самое главное, послышались слова — вот она, ее песенка, которую так долго не могла вспомнить! Дело в том, что у нее в голове почти постоянно звучит музыка — любимые чужие или собственного сочинения песни. Иногда Янка забывается и начинает напевать их вслух, чего страшно стесняется — прохожие потом смотрят, как на сумасшедшую. Дескать, а откуда вы, девушка, сбежали?.. (Свои–то, домашние и лицейская братия, давным–давно привыкли, уже не обращают внимания. «У каждого свои недостатки," — сочувственно хмыкает по этому поводу Галькин красавчик Андрюша. А физиономия при том становится настолько издевательская, что так и подмывает дать по шее! Конечно, если дотянешься, единственное пограничное условие.)

Каким–то таинственным образом, плутая по проходным дворам и незнакомым улочкам, Яна вышла к Днепровскому рынку. «А вот это я зря, — растерянно сообразила, — Мастер ведь предупреждала, что в моем нынешнем состоянии… Так и сказала, кажется: «Избегай большого скопления людей»…» Но шумная и пестрая людская толчея уже подхватила с собой и понесла — сопротивляться было бесполезно, только выбьешься из сил. Где–то рядом пронзительно заливались голоса скупщиков валюты:

— Куплю золото, золото!

— Рубли, марки, доллары! Рубли, марки, доллары!

И вдруг Янка почувствовала, что кто–то сзади тронул за локоть, обернулась — перед ней стояла цыганка. Совсем молодая, с непокрытой головой и в невероятно цветастой юбке до самой земли, а глаза слишком уж бойкие:

— Подожди, красавица! Дай руку, погадаю! Всё как есть скажу, ничего не утаю.

Как бы повежливей от нее отделаться?.. Грубить Яна никогда не умела:

— Погадать я и сама могу.

Цыганка, похоже, заинтересовалась, ловко схватила ее под локоть и увлекла в сторонку, подальше от снующих взад–вперед людей:

— А ну, сними очки!

— Зачем?

— Сними, что–то скажу.

Яне б развернуться и уйти, но в душу закралось предательское любопытство: интересно, что эта цыганка может ТАКОГО сказать?.. Ругая себя последними словами, как всегда в минуты слабости, Янка сняла черные очки и посмотрела девушке прямо в глаза. Вот ведь странность, они у них были на удивление похожи: темные и большие, почти круглые, в обрамлении длинных загнутых ресниц. Девочка почувствовала, будто куда–то проваливается… «Опять начинается!..» — только и успела подумать с испугом, и всё вокруг засветилось чуть приглушенным серебристо–голубым светом. Фигура цыганки совершенно в нем исчезла, на ее месте вырисовался светящийся неровный овал. По овалу этому проскакивали, как разряды молний, ярко–алые искры, и где–то посередине, возле сердца, темнел крупный сгусток грязно–серого цвета…

Как сквозь плотную подушку, до сознания доносился еле слышный голос: цыганка что–то лихорадочно быстро, едва не взахлеб говорила. Яна с трудом вернула себя в обычное состояние, на голову обрушился хрипловатый взволнованный голос:

— …смотрю, сила у тебя большая, а пользоваться ей не умеешь. Я научу!

— Спасибо, не надо… — наконец–то к Яне вернулось нормальное зрение и вместе с тем накатила вселенская усталось, как всегда после похожих случаев — точно пару вагонов успела под шумок разгрузить! И снова этот назойливый звон в ушах — тоненький и почти неразличимый, похожий на зудение комара, он преследовал ее с детства. Никто другой почему–то его не слышал, только она одна… Мама в свое время всё порывалась отвести к «специалисту»; слава Богу, папа отбил — как–то само собой взяло и прошло. Янка уже целую вечность об этом дурацком пищании не вспоминала, а тут на тебе, опять двадцать пять!..

Она отвернулась и быстро зашагала прочь, незаметно для себя ускоряя шаг. Но цыганка не отставала, упрямо семенила следом:

— Подруга у тебя завистливая, не верь ей! Подожди, сейчас еще скажу!..

Сразу за поворотом как из–под земли выросла стена молочного павильона, дальше идти было некуда. Янка затравленно озирнулась, прижимая локтем висящую на плече сумку: и людей вокруг почти нет, если что… Самое обидное, в сумке–то абсолютно ничего ценного (в смысле, материально ценного): только ключи, тетради, немного косметики и гремучая мелочь на проезд. «Мастер говорит, что человек сам притягивает к себе все ситуации в жизни, своими негативными мыслями. Неужели это я страхом притянула? Так я же вроде ничего не боюсь…» — полезло не ко времени в голову.

Цыганка между тем подошла вплотную, настороженно разглядывая девочку сильно накрашенными черными очами. Во взгляде ее на секунду промелькнула растерянность, как будто девица еще не надумала, что сказать. Кажется, у этой шемаханской царицы к ней, Янке, какой–то другой интерес, не финансовый. Тогда какой же? Ну что с нее можно взять, спрашивается?..

Но тут из–за угла показался первый за эту бесконечную минуту прохожий, наконец–то!.. Обычный себе мужичок, таких на улице на каждом шагу по десятку встретишь: роста небольшого, примерно с Яну, в потертых синих джинсах и клетчатой ковбойской рубашке. Руку едва не до земли оттягивает видавшая виды объемистая сумка, в которой угадывается что–то овощное. При виде их живописной пары у стены павильона мужчина остановился, с заметным облегчением бухнул на асфальт свою авоську и принялся массировать затекшую ладонь.

— Дай руку, еще погадаю! — затянула цыганка старую песню, опасливо косясь на «свидетеля». — Денег не возьму, только посмотрю.

«Вот это уже ни в какие ворота не лезет! С чего это вдруг — «денег не возьму»?.. — поразилась Янка. — Да что ей от меня нужно?!» Мужичок со вздохом подхватил с земли свою внушительную поклажу, неловко потоптался на месте и с решительным видом направился в их сторону:

— А ну, малышка, иди сюда! — взял Яну за руку и повел за собой, не останавливаясь, пока они не очутились далеко за рынком. Цыганка затерялась где–то позади, Янка специально несколько раз оборачивалась, проверяла. Убедившись, что за ними никто не идет, незнакомец притормозил шаг, выпустил ее ладонь из своих шершавых, как наждачная бумага, пальцев и посмотрел на девочку вроде даже сердито:

— Соображать же надо! Она б из тебя все деньги вытянула, знаю я этих умельцев! Нужно сразу уходить, и всё. Никаких разговоров, рот на замке.

— Мне просто интересно было… — Яна смотрела на него во все глаза, опять накатило «это»: перед глазами мерцала и легонько покачивалась ослепительно–яркая сфера. И цвет необыкновенно чистый, голубоватый с золотыми вспышками… Давно она не видела такой обалденно красивой ауры! Очнулась лишь, когда мужчина энергично потряс ее за плечо:

— С тобой всё в порядке?

— Ага… — Янка с трудом пришла в себя. Спаситель выглядел слегка озадаченным: минуту–другую помолчал, переминаясь с ноги на ногу и потешно шевеля кустистыми брежневскими бровями с легкой проседью. Дачник, наверное, — вон загар–то какой ядреный, медно–красный, прямо как у американского индейца… Довольно неказистый с виду мужичок, ни за что не угадаешь, какая в нем сокрыта силища! (Если смотреть только глазами, разумеется.) Любопытно, он сам–то про эту свою особенность знает?..

Но спросить Яна не решилась, показалось не к месту, да и вообще… Не станет же она приставать с подобными вещами к случайному прохожему на улице! А мужчина обрел–таки дар речи и нравоучительно произнес, потрясая в воздухе худым указательным пальцем с неровно подстриженным ногтем:

— Библию надо читать! — и торопливо зашагал прочь — очевидно, по каким–то своим дачным делам, что не терпят отлагательств.

— Спасибо! — вырвалось у нее негромко, тот всё равно уже не слышал и через несколько мгновений скрылся за поворотом. Янка стояла и смотрела ему вслед, как зачарованная, а по лицу разливалась беспричинная улыбка, и так хорошо было на душе…

Глава третья. Рейки

Стараясь не шуметь, она осторожно открыла дверь своим ключом. Даже из общего коридора были слышны голоса родителей, те явно ругались. И похоже, что из–за нее… Яна прислушалась: высокий и пронзительный мамин голос пытался перекрыть негромкий папин, его почти не было слышно. Сразу же захотелось развернуться и выскочить обратно в коридор, и скатиться кубарем вниз по лестнице, не дожидаясь лифта — так, чтоб только ветер в ушах засвистел! Всё равно куда, лишь бы подальше от всего этого:

— Сил моих больше нет! Постоянно грубит, на каждое слово у нее десять!

— Тише, не кричи, — папин голос едва угадывался.

— Я не кричу!

— Нет, ты кричишь.

— Я имею на это право! Я вообще не могу с ней разговаривать, у них там прямо секта какая–то! — соловьем заливался голос мамы. — Ты видел, что она читает? Был нормальный здоровый ребенок…

— Она уже взрослый человек.

— Да что ты мне рассказываешь! Это в пятнадцать лет — взрослый человек?..

Янка изо всех сил заткнула уши пальцами и проскользнула в свою комнату, стараясь не сильно шлепать босыми ногами, а внутри уже закипало раздражение, обида и подступали к горлу слезы. Чтоб отвлечься, на всю мощность колонок (а они у нее ого–го!) врубила музыку: Земфира — это как раз то, что ей сейчас нужно!.. И всё равно слышала каждое слово:

— Я тебе говорю, с ней что–то сделали! Она как инопланетянка стала, я даже не понимаю, о чем она говорит!

— Может, не хочешь понять…

— Не перебивай меня! Конечно, папа хороший, приезжает раз в полгода с подарками: Яночка то, Яночка сё! А мать плохая!

— Марина, хватит! У меня голова разболелась!

«Вот и он голос повысил, папа с его ангельским характером. Она кого хочешь достанет!» — угрюмо подумала Яна, обкусывая случайно завалявшееся в комнате печенье, твердое как подошва. На горячий обед сегодня рассчитывать не приходится, кусок в горло не полезет!.. А мама всё не унималась:

— Ее надо показать психотерапевту!

— Да ей надо медаль дать! — наконец–то отец вышел из себя, Яна как–то не по–хорошему обрадовалась: задай ей! С самого детства они были одна команда, «два сапога пара», образно выражалась мама. Но со времени папиного отъезда много чего изменилось… Еще неизвестно, на чью сторону он встанет.

С нарастающей головной болью Владимир вышел из комнаты — несколько раз ему ясно послышался телефонный звонок. Или это галлюцинации на нервной почве начинаются?.. Так и есть, телефон: девичий голосок с певучими южными интонациями спрашивал Яну.

— Ее еще нет… — только начал, и тут заметил Янкины пыльные босоножки у входной двери, словно дочура совершила паломничество из стольного града Киева. Значит, пришла уже, да и музыке иначе откуда бы взяться? Он–то сперва думал, что радио.

Дочка сидела с ногами в кресле в своей комнате, нахохлившись, как воробей. «Всё слышала», — понял Володя и погладил ее по кудрявой голове:

— Привет, Януш!

Глаза у нее были огромные и несчастные, точь–в–точь как у Кота в сапогах из мультфильма про Шрэка. (Именно эта картинка стоит на Янкином компьютере вместо экранной заставки, и выбрала же!..) Володино сердце сжалось от невыносимой жалости и раскаяния: если они с матерью уже не первый день так ругаются, то можно представить, что она за это время пережила… Он спохватился, почти до упора прикрутил звук магнитофона и протянул ей трубку:

— Тебя! Кажется, Галя.

Янка не шелохнулась, всё смотрела, не отрываясь, каким–то странным отрешенным взглядом. Точно он по неведомому колдовству на минуту стал прозрачным и она силилась разглядеть за его спиной фотообои с примелькавшимся осенним пейзажем… Признаться, не такое уж это приятное чувство — когда сидит вот так с широко раскрытыми глазищами и в упор тебя не видит!..

Как же сильно она за это время изменилась! Резко повзрослела — Володя, помнится, в первую минуту и не узнал. Выплыла из чужого вагона Златовласка, как в сказке, тряхнула на радостях растрепанной гривой — и припавший вековой пылью прокуренный вокзал на мгновение затих, уставился в их сторону с жадным интересом. Оказалось, перепутала номер вагона — как всегда! — а потому «обшарила по периметру» весь киевский поезд и по ходу дела перезнакомилась с «кучей народу». (Во всяком случае, так ему сдержанно сообщила. Обрадовала, называется!) И когда только волосы успела отрастить? Хорошо еще, хоть маленькая — от горшка три вершка, — сразу видно, что девчонка–десятиклашка. И главное, далекая стала, как совсем чужой человек, вон даже смотрит по–другому…

А Янка всё сидела застывшей мумией, с неестественно прямой спиной и широко распахнутыми невидящими глазами, глядя куда–то сквозь него. Володю внезапно прошиб пот от мысли, что потерял ее доверие навсегда, когда уехал, и что она теперь никогда этого не простит — Скорпионы издавна злопамятные. Особенно маленькие Скорпиончики… Да что это с ней?! Он потряс дочку за плечо, та протестующе воскликнула:

— Подожди, не двигайся! Постой так…

Это настолько было похоже на прежнюю Яну, что Володя облегченно улыбнулся, с души словно камень свалился. Значит, она на него не обижается, еще не всё потеряно. Дочка же будто очнулась и отчетливо пробормотала:

— Красиво…

И наконец взяла трубку жестом оторванной от важных государственных дел английской королевы.

Конечно, это была Галя. Позвонила, как ни в чем ни бывало:

— Давно пришла? — да еще таким непринужденным тоном, что у Яны в один миг прошла всякая обида: ну как на эту мамзель можно обижаться?.. В последний момент всё–таки не сдержалась:

— Почему вы меня не подождали?

— Мы жда–а–ли… — протянула Галька, но как–то неуверенно.

Яна решила не вдаваться в подробности — нечего портить себе настроение, оно у нее сейчас и без того не фонтан:

— Я забыла мелодию. Пока шла, помнила, а теперь забыла…

— А–а–а… — кажется, Галину это не слишком интересовало, она тут же затарахтела о своем животрепещущем: — Слушай прикол! Идем мы сегодня по Суворовской…

Но что там стряслось на Суворовской, Янке узнать не довелось: в трубке раздался щелчок и за ним знакомое тихое гудение. Так и есть, параллельный телефон в гостиной! Пылая праведным гневом, она стремительно вскочила с кресла и споткнулась обо что–то мягкое и податливое под ногами. Раздался оскорбленный кошачий визг, телефон выскользнул из пальцев, описал красивую крутую дугу и с грохотом покатился по полу. Как раз по тому крохотному клочку у двери, что без ковра… «Гаврюха, моя радость, спал себе спокойно под креслом! А я, бегемот косолапый!.. — с запоздалым раскаянием промелькнуло у нее в голове. — Телефон–то — дело десятое, а вот кота жалко…»

Галя отставила трубку на безопасное расстояние (треск был просто невыносимый), и на всякий случай старательно подула в мембрану:

— Алло! Янка, ты что, упала? — Но в трубке раздавался лишь противный сверлящий звук, от которого мгновенно заныли все зубы: — Don't speak. (Не говорит.)

Мама возвышалась над ней, словно караюший ангел со старинных икон. Ну, разве что без занесенного над головой сверкающего меча, попрозаичней: уверенно расставив ноги в мохнатых домашних тапочках и исконно украинским жестом уперев руки в бока. Яна всегда удивлялась, почему папа — такой интеллигентный, яркий и остроумный — выбрал в жены простую сельскую девушку? (Которая, правда, заочно получила высшее педагогическое, но от этого мало что изменилось…) Янка тут же устыдилась своих мыслей, к щекам жарко прилила кровь: как она могла так о матери?.. А та в это время потрясала разбитой трубкой, как ценным боевым трофеем:

— Вот, полюбуйся! Второй телефон!..

Из гостиной выглянул папа, при первом же взгляде на его вытянувшееся лицо Янка испугалась до обмирания внутри, что он сейчас тоже начнет ее распекать. (Или еще того хуже, будет стоять вот так, не говоря ни слова, и устало смотреть, как на безнадежный случай…) Потому в мгновение ока ощетинилась — даже волосы заметно встали дыбом, как длиннющие колючки у дикобраза — и выпалила с вызовом:

— Она слушает мои разговоры!

— Сильно они мне надо! — не осталась в долгу мама.

Отец встал между ними и судейским движением раскинул в стороны руки:

— Всё, брэйк!

«Выглядит, конечно, неутешительно… Посмотрим, что можно сделать," — Володя покрутил в руках растерзанный аппарат, соображая, с какой бы стороны подступиться. Кот–страдалец вольготно растянулся на кухонном столе, подобрев под влиянием скормленной ему колбасы. (Судя по всему, задето было лишь Гаврюхино достоинство.) Яна почесывала милостиво подставленное ей белое с разводами брюшко, журчащим нежным голосом приговаривала что–то ласковое и была, казалось, всецело поглощена самым важным в мире занятием — ублажением Гаврилы. Владимир сокрушенно покачал головой и нацелился паяльником в самый центр раскуроченных внутренностей, выбирая нужный проводок. Янка на минуту оторвалась от котяры, уселась на корточках верхом на расшатанную табуретку — как еще умудряется удерживать равновесие! — и невинным голосом спросила, указывая подбородком на телефон:

— Ну как, жить будет?

— Да уж твоими молитвами! Шаловливые ручонки…

Она с выражением вздохнула и устремила мечтательный взор куда–то в потолок:

— Вот был бы у меня мобильник…

Владимир так и знал, что к этому всё идет, прямо печенкой чувствовал! Вовремя спрятал улыбку и голосом занудного папаши проворчал:

— Один уже угробила.

Самую первую свою мобилку, серебристую «Моторолу» со съемной антенной, Янка прошлой весной прищемила дверцей машины. (Точней, прищемила валявшуюся на заднем сидении куртку с мобильником в кармане, но и этого оказалось достаточно.)

— Я бы его берегла… — искренними и честными, аж чересчур, глазами дочка заглядывала сбоку ему в лицо. Володя молча выудил из кармана свою рабочую синюю «Nokia» и эффектно выложил перед ней. Янка выглядела сильно разочарованной: для приличия немного повертела телефон в руках и аккуратно, одним пальцем, отодвинула в сторону:

— Я простой не хочу. Сейчас такие прикольные есть, с видеокамерой…

Без лишних слов Володя отправил мобильник обратно, Янка невольно потянулась за ним следом. Интересно было за малОй наблюдать: на лице ее ежесекундно сменялись разочарование, сомнение, рассчет и еще что–то трудноопределимое.

— Кто–то с воза — кому–то легче! — Он отложил шипящий паяльник и посмотрел на дочуру испытующе: — Мама и так кричит, что я тебя разбаловал.

— Ну, маме только дай покричать! — отмахнулась Янка и, перехватив его взгляд, добавила: — Молчу.

В дверную щель заглянула Марина, легка на помине:

— Зря ты это делаешь! Вот посидела бы без телефона!.. — и с победным видом скрылась в коридоре.

Янка и тут не удержалась:

— Как ты с ней уживаешься? — и в ответ на его досадливую гримасу важно провозгласила: — Это риторический вопрос.

«Вот умора! Сейчас как раз самое время с ней поговорить, в спокойной непринужденной обстановке…» — Володя начал как будто между прочим:

— Так что у вас с мамой случилось? Я уезжал, всё было спокойно… Сравнительно.

— Ничего не случилось! Просто я неправильно живу, — дочка вскочила на ноги и зашагала взад–вперед («как тигр в клетке», опять–таки по образному выражению Марины). Он и сам частенько так метается из угла в угол, когда нервничает — до чего же Янка на него похожа! Жутковато бывает наблюдать, как этот маленький, но уже независимый человек морщит твои брови, произносит с твоей интонацией твои же слова и улыбается знакомой улыбкой. Янка тем временем продолжала, резкие порывистые жесты выдавали волнение, хоть всеми силами пыталась его скрыть:

— Пока я делала, как она хочет, всё было хорошо. Но она хочет одно, я другое… это нормально, все люди разные! Я же не вмешиваюсь в ее жизнь! Почему она вмешивается?!..

Ну конечно, каждая пытается перетянуть его на свою сторону. Как же ему надоела эта роль миротворческого корпуса!

— А ты не пробовала с ней поговорить?

Янка презрительно повела слегка курносым маминым носом, вышло презабавно:

— Говорить мы не умеем, мы кричим! С ней надо на ее языке, я так не могу. И не хочу — меня потом полдня колбасит, как мы поругаемся! А ей хоть бы хны! Такая веселая бегает, сбросила на меня все свои…

Владимир жестом остановил этот горячий поток:

— Подожди, так не бывает. Мать плохая, а ты прямо ангел небесный!

— Нет, ну и я не ангел. Я ж не говорю…

— Что ж она такого страшного хочет?

Вот он, главный вопрос! Дочка замолчала в глубоких раздумьях — не помешает разрядить обстановку:

— Чего–то он недоговаривает… — протянул Володя гнусавым голосом, старательно выпучивая в Янкину сторону глаза.

Дочура от восторга едва не поперхнулась воздухом и на одном дыхании подхватила:

— Подумала Муму, глядя на Герасима! — и оба рассмеялись, как пара заговорщиков. Это была их любимая с детства игра — не забыла пока, помнит… Она сидела рядом, неудобно скорчившись на табуретке, почти взрослая и невероятно красивая (такой вдруг показалась, даже в домашней старенькой футболке и джинсовых шортах с бахромой). А память всё тянула к той маленькой, которая, засыпая, держала его всей ладошкой за палец… Володя чуть было не спросил: «Ну зачем ты так быстро выросла?», но отчего–то сдержался.

И слава Богу, что не спросил — на кухню воинственно ворвалась Марина, не остыла еще. Щеки разгорелись, глаза мечут молнии, белокурые крашеные волосы разметались по плечам — хоть амазонку с нее пиши:

— Что, жалуется? — и всем корпусом развернулась к дочери, на манер атакующего танка: — Я ж добра тебе хочу! Чтоб ты человеком стала!

Такого Янка стерпеть не могла:

— А я, по–твоему, не человек?

— Да какой ты человек! Ты еще так, человечек…

Владимир поморщился: с педагогическими способностями у жены всегда было туго, хоть и педин закончила. Дочка опять задохнулась от возмущения (новая привычка, что ли?), с трудом перевела дух и обернулась к нему, ища поддержки:

— О чем с ней можно говорить?!

— А-а, так со мной и говорить не о чем?!.. — Марина взяла свою самую высокую оперную ноту. Янка от нее отшатнулась и выставила перед лицом маленькие ладони с отцовскими длинными пальцами, словно защищаясь от режущего крика. У Володи кольнуло острой иголкой в самое сердце, до того этот жест показался беспомощным…

— Всё, хватит! Не кричи, мне потом плохо будет! — запричитала Яна.

— А мне от нее хорошо! — но тон жена всё же немного сбавила и заворчала: — Гимнастику бросила, рояль пылью оброс! Юное дарование нашлось!..

На «даровании» Владимир не выдержал и абсолютно спокойным размеренным голосом — каким обычно прикрываются, когда внутри всё пенится и кипит! — проговорил:

— Да, ребята, так я в плаванье досрочно уйду.

Они разом замолкли на полуслове, повернули к нему головы и замерли на полудвижении — ну прямо тебе сцена из любительской пантомимы… Тишина зависла над их головами, всё сгущаясь и вроде бы физически уплотняясь, пока не стала совершенно невыносимой. В самое пиковое мгновение Янка очнулась от оцепенения и пулей вылетела в коридор, чуть не сбив по пути табуретку. От этого грохота что–то непостижимым образом изменилось: где–то на самой грани слуха Володя уловил тоненький звон тысячи осколков, как от разбившейся хрустальной вазы. (Или просто померещилось, расшалились натянутые до предела нервы?..)

«Так вот что значит «разрядить обстановку», что–то происходит в пространстве…» — неизвестно откуда взялась достаточно нелепая мысль. Марина провела дочку долгим взглядом:

— О! В туалете закрылась! — тон был самый миролюбивый, точно это не она полминуты назад так верещала, переходя на ультразвук: — Дай Боже сил… — и принялась разглаживать одной только ей видимые складки на клеенке: — …пережить этот год. С Яриком и то легче было! Зато у этой что ни день, так новые выбрыки, творческая натура!

Что Владимира всегда поражало в жене, так это необъяснимые перепады настроения. Вот и сейчас: сидит себе, безмятежно улыбается, как ясно солнышко… Иногда кажется, что она получает истинное удовольствие от подобной ругани по мелочам: все расползаются зализывать раны, а Марина сияет! Правда, вслух эти соображения он высказывать не стал, голова и без того раскалывалась.

До чего же всё изменилось за прошедшие полгода! На двери Янкиной комнаты вызывающе красовался плакат — обычный снежно–белый лист ватмана с крупной надписью чем–то синим: «Главный закон Вселенной — закон свободной воли». И ниже под ним — полыхающими кумачовыми буквами (вышло что–то наподобие революционных лозунгов, Владимиру так и привиделся отряд красной конницы с развевающимся на скаку волнистым знаменем):

«Не беспокоить!

Don't disturb!

Вход 100 у. е.»

Володя невольно улыбнулся: чего уж тут удивляться, что мама рвет и мечет! «Вход 100 у. е.», однако!.. Из–за двери раздавались приглушенные звуки чего–то медитативного — скорей всего, индийского. Он легонько постучал; не дождавшись ответа, вошeл.

Яна лежала на кровати, закрыв глаза и беспомощно (так ему опять показалось) сложив на груди руки. Тоненькие по–детски запястья особенно ярко выделялись на фоне темного с неразборчивым рисунком одеяла. С неприятно замершим сердцем он рывком наклонился к ней и осторожно потрогал за плечо:

— Янка! — дочка неохотно открыла глаза. — Тебе плохо?

— Я сеанс делаю, — она ловко уселась по–турецки, но взгляд оставался не до конца приземленным, плавающим. «Ежик в тумане с круглыми глазами," — смешно подумал Володя.

— Какой сеанс?

— Рейки. Смотри! — она махнула рукой в направлении стены, густо увешенной акварельными рисунками: — Это принципы Рейки.

Очередной по счету плакат в витиеватом резном узоре, с иероглифами по краям, — не иначе, Китаем увлеклась? Янка, вытянув шею, заглядывала снизу ему в лицо — видимо, пыталась с ходу вычислить реакцию. Какая же она худенькая, неужели и раньше такой была? Вроде ж уже и барышенция… Еще и в открытый сарафан нарядилась! Хрупкие плечи с выпирающими косточками смотрелись довольно трогательно: всё такой же «цыпленок жареный», как в детстве…

«Не кормят ее здесь, что ли? — озабоченно нахмурился Владимир и про себя усмехнулся: — Уже как мама–клуша рассуждаю! — И спохватился, дочка смотрела на него уже с нескрываемым возмущением: — Совсем забыл про плакат, почитаем…»

«Именно сегодня, не беспокойся.

Именно сегодня, не злись.

Почитай своих родителей, учителей и старших.

(Он с невольной иронией покосился на Яну, та в ответ скорчила уморительно–постную физиономию пай–девочки. Получилось не слишком убедительно — как сказал бы сейчас Станиславский, «не верю»!)

Честно зарабатывай себе на жизнь.

С любовью относись ко всему живому.»

— М–да–а, принципы хорошие, — Володя аж никак не аристократическим жестом почесал в затылке: — А что это вообще такое?

— Это японская система исцеления, — с важностью проговорила дочура. — Как Христос лечил руками, так и я: получила инициацию, теперь тоже могу… Ну, не совсем, как Христос, это я загнула… — вероятно, на его лице отразилось сильное недоверие: — Не веришь? Хочешь, покажу? Садись!

Янка энергично дернула его за руку и усадила в свое любимое скрипучее кресло у забитого книгами шкафа, занимающего всю заднюю стенку комнаты. Ее огромные восточные глазищи с голубоватыми белками и расширенными от полутьмы зрачками азартно поблескивали:

— Закрой глаза, расслабься! Постарайся ни о чем не думать…

Он почувствовал легкое прикосновение ладошек на своих висках, от них явно исходило тепло. Мягкое и вкрадчивое, оно окутало всю голову и незаметно добралось до шеи… Володя неожиданно пришел в себя: что–то его смутно беспокоило, как червячок изнутри подтачивал:

— Подожди! — с осторожностью убрал дочкины руки. — Тебе потом плохо не будет?

— Нет! — она, кажется, была недовольна. С досадой нахмурилась, но через несколько секунд сменила гнев на милость и царственно покачала разлохмаченной пушистой головой. Ну глазастый одуванчик тебе и всё! — Это Рейки, жизненная энергия, — продолжила свою лекцию Янка. — Китайцы называют её «Ци», а христиане — Святой Дух. Она течет через всех нас, я своего ничего не трачу, только передаю… Но я в этом еще не сильно разбираюсь. Хочешь, приходи к нам на семинар, тебе там всё объяснят… — И опять перешла на бойкую скороговорку: — Я маму звала, а она не пошла, это потому она про секту кричит, придешь?

— Приду. Посмотрю, чем вы там занимаетесь.

Марина в который раз за этот вечер просунула нос в дверную щель — у нее всегда был слух, как у горной козы:

— Лучше спроси, сколько она на это денег выкинула! — и торжествующе хлопнула дверью, весьма довольная собой.

Янка с негодованием воскликнула:

— Опять она!..

«Это что–то новое!» — озадаченно прищурился Володя, рука привычным с юности жестом потянулась к затылку:

— Откуда деньги?

Дочка с вызовом ответила, как бы защищаясь заранее от еще не высказанных вслух обвинений:

— На день рождения дарили, на Новый год!

Не вставая, Володя снял с гвоздика на стене золотисто–желтую гитару с тщательно расправленным синим бантом на грифе и взял пробный аккорд. Что–то не нравилась ему вся эта ситуация:

— Ушам своим не верю! Мой ребенок потратил свои личные кровные деньги не на одежки.

После секундной заминки малАя церемонно подтвердила:

— Сама удивляюсь.

Как раз в это мгновение Володя обнаружил, что головная боль испарилась без остатка, будто ее в помине не было, и от изумления заглушил струны ладонью. Янка его звенящему рваному аккорду обрадовалась и восторженно заверещала на всю квартиру:

— Давай нашу любимую!

И они запели в два голоса, совсем как раньше:

Мама тихонько вошла в комнату и скромной институткой присела на краешек дивана, на ходу вытирая руки о кухонный передник в зеленых горохах. И Янке опять отчего–то стало так светло и спокойно, как в детстве — то ли от этого горошка, то ли от старой полузабытой песни:

Глава четвертая. Аэробика

Погода намечалась просто супер: солнце пригревало пусть и не так, как летом, но для осени вполне прилично. Зато следующее соображение было куда менее приятным… Сергей нахмурился: опять эти заморочки с переводом в другой зал, уже в третий раз! Гоняют с места на место, как сирот казанских. Наверно, оттого, что их клуб каратэ за всё время своего существования еще ни одного соревнования не выиграл — пока не выиграл. «Какие–то идиотские бальные танцы не трогают, а нас футболят, кому не лень!» — раздраженно подумал Сергей и с силой затянулся стрельнутой у Эдика контрабандной сигаретой. Настроение с утра было самое что ни на есть паршивое: каждый день начинается с того, что сам себе клятвенно обещает бросить, но всякий раз всё идет по тому же накатанному сценарию. Короче, никакого характера!

Сергей раздосадованно швырнул едва начатую сигарету на асфальт и энергично ее затоптал, не жалея новых «найковских» кроссовок. Будто вымещал накопившуюся на самого себя злость. Асфальту, правда, и без него уже досталось: тот больше походил на раздолбанную бомбежками прифронтовую дорогу времен Второй мировой, вспучивался под ногами светло–серыми выгоревшими складками. Сергей вдруг явственно увидел перед собой, как под одуряющим южным солнцем эти складки начинают оживать, вспухают с жадным чмоканьем и растут прямо на глазах, как невиданное дрожжевое тесто… Он резко встряхнул головой, отгоняя от себя полубредовые образы: честное слово, собственная фантазия не раз ставила его в тупик! (Да что там в тупик, иногда прямым текстом пугала…)

Чтоб поскорей развеяться, Сергей усиленно закрутил головой по сторонам, пока не нашел кое–что достойное интереса. Все–таки не зря он вспоминал про бальные танцы: неподалеку расположилась пестрая стайка девчонок (очевидно, тоже ждали тренера). Вся эта ногастая, при полном боевом раскрасе компания преувеличенно громко смеялась и кокетливо стреляла глазами в их сторону. «А ну–ка, развлечемся!» — Сергей подтолкнул локтем Эдика и одним подбородком указал на девчат. Тот сразу смекнул, в чем дело, и замахал руками почище мельницы, созывая аудиторию. Соскучившиеся по культурной программе пацаны собрались быстро, и пошло–поехало: голосом заправского зазывалы Эдик протяжно объявил:

— Делайте ваши ставки, господа!

Девчонки были видны как на ладони: стояли под ярким дневным солнцем и не подозревали, что им сейчас предстоит… Кто–то выкрикнул первый:

— Двадцать на рыжую!

— Двадцать! Кто больше?

Рыжая и в самом деле была ничего: высокая и длинноногая, с симпатичной веснушчатой мордашкой — видать, рыжая от природы.

— Сорок на рыжую!

— Пятьдесят!

— Продано! Дай пять!

— Сорок на черную! За такие буфера…

Вот черненькая, пожалуй, самая из них классная: с выразительными темными глазами и черными, будто рисованными бровями. «Да и формы там что надо, в самый раз," — не мог не отметить Сергей. Но делать ставку не спешил, что–то удерживало внутри.

— Пятьдесят на черную! — вдохновенно заливался Эдик.

— Вон еще две подвалили, — предупредил Макс.

Она шла прямо на них, чуть покачиваясь на высоких каблуках. Черная мини–юбка, наверно, мешала и сковывала движения, зато ноги были красивые. Большеглазая, с хрупкими щиколотками и запястьями, она счастливо кому–то улыбалась, светлые волнистые волосы разлетались за плечами вроде парашюта. «Как у королевы эльфов из «Властелина колец», — успел подумать Сергей.

«Хух, еще не началось! — Яна с огромным облегчением перевела дух и сбавила шаг: — Ноги прямо отваливаются, и дернуло же надеть такие каблуки!..» Но проблема в том, что все подруги, как на подбор, высокие, вот и приходится соответствовать, чтоб не выглядеть рядом с ними пигалицей… И к тому же на каблуках она чувствует себя намного лучше, уверенней. Головой прекрасно понимает, насколько это глупо, что дело в ней самой, а не в несчастных сантиметрах, но ничего поделать с собой не может. А Машка вон жалуется, что слишком высокая и каблуки на свидание не наденешь, вечно на плоском ходу. (Потому как в их славном южном городе все парни, как на зло, ростом примерно с нее! И это еще, если сильно повезет.)

«Тогда лучше уж быть невысокой, так хоть свобода выбора," — в который раз утешила себя Янка. Да и вообще, как любит цитировать ей папа в вольном переводе про Эллочку — Людоедочку: «Эллочка была маленькая, так что любой, пусть самый плюгавенький мужичок чувствовал себя рядом с ней большим и сильным мужем…» Сравненьице, конечно, не ахти, но сама мысль заслуживает уважения. Хо–хо!

Второй ее крупный недостаток — это близорукость. Даже не то, чтобы недостаток… Почему–то так получилось: классе в четвертом зрение без всякой видимой причины начало падать. (Хотя не без причины, конечно: скорей всего, это чтение лежа вылезло боком.) Мама отреагировала на диво оперативно и чуть не силком потащила Янку к окулисту, а та прописала ужасающего вида очки в розоватой пластмассовой оправе. (Яна сразу же их окрестила «Фобос и Деймос, страх и ужас». Она в то время сильно интересовалась астрономией.)

Так вот, эти выписанные докторшей очки Янка возненавидела всеми фибрами души и твердо для себя решила, что такого публичного позора просто не переживет! Чего уж тут удивляться, что за все последующие годы ни разу не вышла на улицу со злополучным «Фобосом и Деймосом» на носу, только дома иногда таскала. Хоть как мама ни пилила, не зудела и не капала методично на мозги. Но всё безрезультатно: еще не родился тот, кто может сломить сопротивление Скорпиона!

Из–за этого ослиного (по маминому определению) упрямства пришлось несколько лет мириться с неизбежными минусами близорукости. Например, когда проходишь в десяти метрах от знакомых и не здороваешься, потому что не сразу узнаешь… Или когда пропускаешь нужный автобус только из–за того, что он издали показался совсем другим номером! Именно тогда Янка и приспособилась распознавать маршрутки и автобусы не по названию, а «в лицо»: на родной Жилпоселок, к примеру, табличка рядом с водителем ярко–зеленая с белыми буквами, на Центральный рынок — желтая или белая с черной надписью… «Художественное восприятие мира», подшучивает над ней папа.

В общем, когда год назад заказали в «Оптике» контактные линзы, жизнь наконец повернулась к Яне лицом, а не той другой, филейной частью. Дело было осенью, буйными красками отцветало по–южному длинное бабье лето, и до самого ноября летели с деревьев потрясающе яркие листья. Каждый день после занятий Янка отправлялась бесцельно бродить по городу — просто гулять по паркам да по улицам и зачарованно глазеть по сторонам. Оказалось, что трава на газонах — это не одно сплошное густо–зеленое пятно, а несчетное количество тоненьких нежных травинок. И опавшие листья под ногами — совсем не однотонный скучный ковер, а как раз наоборот: багряно–красные, желтые, коричневые, темно–зеленые с разлапистыми прожилками и без… Та прошлая осень так и осталась в памяти огромной палитрой с акварельными красками, над которой колдует небесный Гулливер.

Вот от чего Янка до сих пор не может избавиться — это от своей знаменитой рассеянности. Точно так же, как в детстве, может пройти мимо в двух шагах и наглым образом не узнать. А народ, естественно, обижается и устраивает разборки: «Как ты могла?!..» Видно, осталось в наследство от тех времен, когда смотреть внутрь себя было намного интересней, чем на прохожих.

Девочки стояли на улице под самой дверью — следовательно, и инструктора Иры еще нет, повезло… Янка почувствовала жгучую к тренерше благодарность. Больше всего на свете она, Яна, терпеть не может прибегать во время тренировки: все уже разминаются, а ты переодеваешься в гордом одиночестве, точно бедный родственник!

— Расслабься, — раз в сотый повторила Юлька, — я ж говорила, что успеем. Take it easy. (Не принимай близко к сердцу.)

Вообще–то это любимая Юлькина привычка: к месту ли, ни к месту вставлять английские фразы и словечки. Да и остальные девчонки потихоньку начинают перенимать, действует заразительно.

— Лучше поздно, чем никогда! — по–доброму встретила их Галя. Забыв про свою диету, она как раз отправляла в рот колоссальных размеров хот–дог, из которого вываливались куски чего–то ярко–оранжевого (наверно, корейской моркови). Правда, запивала подруженция это гастрономическое извращение колой «лайт»… Янка моментально вспомнила свой любимый прикол у Задорнова, из серии про американцев: «Дайте мне, пожалуйста, три двойных гамбургера и одну ДИ–Е–ТИ-ЧЕС-КУЮ кока–колу!» Но озвучивать свои развеселые мысли вслух благоразумно не стала: Галька всегда становилась очень чувствительной, едва только дело касалось этой крайне щекотливой темы.

Юлька оглянулась на стоявших неподалеку незнакомых ребят, те оживленно что–то выкрикивали и гримасничали, словно стая шимпанзе. Короче говоря, всячески пытались привлечь к себе внимание:

— А это кто?

— Это каратисты, их к нам перевели, — Маша, как водится, была в курсе.

Яна в свою очередь выразительно вздохнула:

— Вот это счастье! Всю жизнь мечтала.

— А чего вы тут стоите? — поинтересовалась Юлька.

— А ты как думаешь? — съехидничала Машенция.

— Что, закрыто? — Юля решительным шагом направилась к двери, Галька радостно закричала ей вслед:

— Иди замок поцелуй! Подергай, подергай…

И только подлила масла в огонь: Юлька обеими руками крепко вцепилась в дверную ручку и уперлась ногой в дверь, не забыв скорчить при том зверскую физиономию. Девчонки хватались друг за друга от смеха: что–что, а развлекать публику Юлия умела! Дверь в тот же миг распахнулась, как от сказочного «сезама», и разъяренная техничка в темно–синем рабочем халате завелась с полоборота:

— Хулиганы! Ты что делаешь?! — и только тут разглядела: — А еще девочка!..

— Со стрижкой моя, — во всеуслышание объявил Эдик, — люблю с характером!

— Пятьдесят на кудрявую! — включился в обсуждение Сергей.

— Да, ножки ничего… — поддержал Макс. — Семьдесят.

— Сто.

— Сто пятьдесят!

— Двести! — пацаны в восторге засвистели, Эдик размашистым движением сунул приятелю руку:

— Ну, Серега! Молоток. Дай пять! — и неразборчиво забубнил себе под нос: — Двести на блондинку раз, двести на блондинку два… Продано!

Сергей порылся в кармане джинсов и после недолгих поисков выудил оттуда пару смятых купюр:

— Две гривны, держи!

— Пятьдесят копеек за мою, я не жадный! — Эдик с самой серьезной физиономией подкинул монету на собственную ладонь. Ребята дружно загоготали, воздавая дань его остроумию. Этот момент с «оплатой» они любили больше всего, даже с деньгами расставались охотно, играючись. Хотя какие это деньги!..

Дверь все–таки открылась окончательно и народ с обеих сторон взволнованно зашевелился, пробираясь поближе. Стоявшая рядом с Эльфом долговязая стриженая девчонка — именно та, что приглянулась Эдику — на их хохот с подозрением оглянулась и громко спросила, обращаясь к подружкам:

— А эти чего тащатся? — и повысив голос, задумчиво изрекла: — Интересно, это правда, что у каратистов одна извилина?

«Один — один», — отметил про себя Сергей.

Тренировка задерживалась, будто как раз для такого случая. Ребята со всеми удобствами расположились на балконе, вид внизу открывался богатый: девчонки успели переодеться в максимально обтягивающее и короткое. Только Эльфа нигде не было видно… Вот она где! С собранными волосами и в гимнастическом трико Сергей ее не сразу узнал, совсем не такая. Не обращая ни на кого внимания, она танцевала странный беззвучный танец: прыжки перемежались со взмахами рук, потом вдруг села на шпагат и замерла, плавным движением раскинув в стороны руки.

— Художественная гимнастика, — объявил всеведущий Эдик. Ну и дела, а он–то откуда знает?..

Яна сидела на полу, краем уха прислушиваясь к болтовне за спиной. Обсуждали Галины волосы, та страстно кого–то убеждала:

— Нет, девочки, химия мне не пойдет…

— Можно мелирование, — авторитетно предложила Машенция.

— Лучше под «бобика». Стрижка ноль–пять миллиметра! — это опять встряла Юлька. Галя, видать, красноречиво на нее посмотрела, потому что Юлия протянула со своей неподражаемой интонацией: — А что–о–о?

Но всё же из соображений безопасности отошла от Галины батьковны подальше и завертела головой в поисках, чем бы еще полезно и не без приятности заняться. А вон и подходящий объект: Янка, пристроившись на полу, обеими руками тщетно пыталась закинуть ногу в позу лотоса. Обрадовавшись настолько шикарному поводу, Юлька присела перед ней на корточки:

— Йоги ёжатся…

— Не смеши меня! — еле сдерживаясь, чтоб не улыбаться (давно ведь известно, что от смеха теряешь силы), Яна взялась за растяжку. Но от Юльки так просто не отделаешься, даже и не мечтай:

— А ну давай, позу крокодила! Следующий номер нашей программы…

Янка резво вскочила на ноги и погналась за ней — та ловко увернулась, словно только этого и ждала. Яна бы ни за что на свете не призналась вслух, но в глубине души считала Юльку своей лучшей подругой, с ней всегда было так легко и весело. Да и сама она такая прикольная, живая и вертлявая, как мальчишка, даже ухватки мальчишеские — загляденье! (Яна иногда жалела, что не родилась такой же.) Всякий раз при взгляде на Юльку в голове с завидным однообразием включалась песня «Чижа», просто автоматически:

«Разметалися бы волосы, если бы не стрижка,

Разлетелся б сарафан, если б не джины…»

Галя ревниво покосилась в их сторону, как зоркий сторожевой сокол, и махнула рукой, подзывая:

— Становитесь!

На балконе их набилось, как селедок: все в белоснежных кимоно, перехваченных поясами самых разнообразных категорий, ребята толкались и выдирали друг у друга Эдиков армейский бинокль. Под конец объявился и сам Эдуард собственной персоной, бесцеремонно распихал приятелей и протиснулся поближе:

— Без меня не начинайте! Я ничего не пропустил?

— Сейчас начнется, — успокоил Сергей. — Еще не вечер.

— Классная лялька…

— Где? Покажите мне! — преувеличенно заволновался Эдик и закрутил во все стороны белобрысой головой.

Опять началась свалка. Девчонки внизу успели уже выстроиться аккуратными «рядами и колоннами», как в песне Высоцкого. В поле зрения возникла инструктор с магнитофоном раза в два ее больше — и как только дотащила, трудяга–муравей!.. Девочки ритмично затанцевали под «Scootar», но вот прикол: движения оставались заметно скованными и угловатыми, точно у роботов нового поколения. «Наверно, нас стесняются," — с усмешкой подумал Сергей.

Темноволосая худенькая инструкторша всё покрикивала начальственно на своих подопечных:

— Что с вами? Веселее! Не спим!

И тут в особо удачном месте они с Эдиком сами всё испортили, не удержались. Захлопали и засвистели от восторга — ну самая натуральная группа поддержки! Тренер выключила музыку и только сейчас заметила наверху их живописное собрание:

— Ребята! — более чем прозрачным жестом указала на распахнутую балконную дверь, ведущую в соседний зал.

— Уже уходим! Нас уже нет, — у Эдика всегда найдется, что сказать.

Прыгая на одной ноге и тщетно пытаясь попасть другой в штанину узких джинсов, Юлька громогласно заявила:

— Нет, вы знаете, одна извилина для них много!

Маша ее поддержала — как всегда, немногословно и по существу:

— Ну! Сорвали нам тренировку.

Дверь в раздевалку широко распахнулась, пропуская Галю с Яной. Зая в одних колготках — и умудрилась же в такую жару! — с неожиданным проворством запрыгнула на скамейку и пронзительно завизжала:

— Дверь! Дверь закройте!!!

У стоявших рядом заложило уши, все одновременно загалдели:

— Зая!

— Зачем так вопить?!

— Нервные клетки не восстанавливаются!

Зая же как ни в чем ни бывало спрыгнула на пол и через секунду опять заверещала — такой себе разобиженный розовый поросенок в очках на коротком пятачке:

— Где! Моя! Юбка!

— Ты на ней стоишь, — утешила Алина. Девчата зашевелились и засмеялись, и заговорили на разные голоса, словно обет молчания снялся. «Бывают же такие люди! — не удержавшись, позавидовала мысленно Яна. — Убери вдруг Юльку с Заей, и все помрут со скуки.»

Галя уже минут пять делала ей таинственные знаки: многозначительно вскидывала черные брови–шнурочки и таращила темно–карие — как и полагается украинской дивчИне! — глаза. В конце концов не выдержала и потащила подругу к выходу, напоминая энергичный буксир средних размеров. Юлька только и успела им в спину спросить:

— Вы куда?

— Нас ждут великие дела! — торжественно объявила Галина батьковна уже в дверях. Но не стала уточнять, какие.

Неторопливой вальяжной походкой девочки продефилировали мимо ребят и уселись в кривоногие расшатанные кресла впереди на сцене, одинаковым движением закинув ногу на ногу. Обе в коротких юбках и открытых босоножках, с небрежно распущенными по плечам волосами — должно быть, специально репетировали… Да что там говорить, смотрелись они эффектно: медового цвета блондинка и жгучая брюнетка.

— О, вон твоя! — сообщил Эдик, будто Сергей сам не видел.

Тренировка была в самом разгаре. Ребята работали по парам, как обычно после разминки, но всё время косились на сцену — отвлекало это непрошенное женское общество конкретно. Девчонки веселились от души: то и дело перешептывались с глубокомысленным видом, как пара экспертов, и задумчиво друг другу кивали, поглядывая на кого–нибудь из парней. Скорей всего, обсуждают мелькающие то там, то сям босые пятки — вон как прыскают от смеха! (Разминающийся неподалеку от сцены Макс всю шею себе свернул, откровенно пялясь на этих балерин.)

Сергей внезапно заметил за собой, что судорожно поджимает пальцы на ногах, точно от холода, — а это еще что за идиотизм? Распрямляемся, плечи шире! По большому счету, ему наплевать, что они там говорят!.. Да только голова словно без его участия упрямо разворачивалась в одном и том же направлении: у Эльфа оказались красивые глаза и капризная ямочка на подбородке. Странно, ему всегда нравились высокие и чтоб с ногами от ушей, а эта маленькая. Сидит себе, улыбается, покачивая носком босоножки, и смотрит только на него… Или это просто кажется?

— Не зевай! — предупредил Эдик и нанес внушительный удар в корпус, прямо под солнечное сплетение. Сергей не успел закрыться и согнулся пополам, чертыхаясь сквозь зубы.

Янка поморщилась, будто от зубной боли: вот поэтому она терпеть не может все эти контактные виды спорта:

— Пошли! Мы на них плохо действуем.

Глава пятая. Мама

Кот, как полагается, встречал хозяйку у двери: танцевал на задних лапах, задушевно мяукал и вовсю размахивал хвостом. Соблюдая ежедневный приветственный ритуал, Яна подхватила его на руки:

— Гаврюха, привет!

Мама, судя по всему, давно ее караулила: выскочив из гостиной, даже не поздоровалась, а начала прямо с места в карьер:

— Почему ты не в художке?

— Я с аэробики. Я устала, — Янка с размаху плюхнулась на диван, не выпуская из рук кота, и по старой привычке подобрала ноги. «Значит, нормально переодеться не получится," — с каким–то вымученным олимпийским спокойствием заметила про себя. Только вот надолго ли его, спокойствия, хватит?..

Гаврюха ластился к ней по полной программе: игриво толкал ушастой головой, распушивал роскошный, похожий на трубу хвост, приглушенно мурлыкал и ворчал, напоминая по звучанию хорошо смазанный мотор. Явно выпрашивал свою колбасу. Как–то не укладывалось в голове, что всю эту богатейшую звуковую гамму издает один и — скажем прямо! — не таких уж гигантских габаритов кот. Вот голова у него большая, это да — широкая и лобастая, как у математического гения, этим он сильно отличается от остальных кошачьих сородичей. Но Янку это никогда не смущало, скорей наоборот — она еще с самого начала авторитетно всем заявила: «Широкий лоб — значит, умный, много мозгов.»

И в самом деле, их Гаврюха по многим параметрам не вписывался в обычное определение «домашнего животного», аж никак! Уже не раз Яне казалось, что кот исподтишка за ними всеми наблюдает и складывает о каждом свое (причем далеко не всегда благосклонное!) мнение. Не зря ведь она пришла в неописуемый восторг от ловко подсунутой папой новой книжки, которая так и называлась: «Жизненная философия кота Мура». (Кажется, Гоффмана.) Книжный котяра там в строгом секрете от хозяина выучился читать и писать, чтоб на закате жизни накатать свои мемуары и издать их солидным тиражом. С тех пор Янку временами одолевали не очень умные мечты…

Гаврила появился у них прошлой осенью и с тех пор прочно влился в семейный быт (так бы ее мысль озвучила, наверное, мама). Подобрали его вместе с отцом в прямом смысле на помойке — впрочем, об этой пикантной подробности сразу же договорились перед мамой не упоминать. А то результат предвидеть несложно, угадываем с трех раз…

Дело было так: возвращались домой теплым безлунным вечером, над головой сгущались синие сумерки и ветер порывами доносил не слишком благовонное «амбрэ» из соседнего мусорного бака. И вдруг как раз из–за этой мусорки послышался отчаянный писк. Когда подошли поближе, прямо им под ноги выкатился крошечный котенок, больше похожий на комочек серого пуха, взъерошенный и перепуганный. (Яне показалось, что он еще и ходить не умеет, до того неуверенно покачивался на растопыренных для равновесия лапках. И еще стало страшно, что малышонка вот–вот подхватит встречный ураганистый ветер и унесет в неизвестном направлении, как девочку Элли из Канзаса…)

Недолго думая, Янка присела перед ним на корточки и котенок, должно быть, почувствовал, что сейчас решается его сиротская судьбина. С поразительной ловкостью вскарабкался по ней, как по дереву, оставляя следы затяжек на новом свитере, и крепко уселся на плече. Никакими силами не удавалось его отцепить, пищал обиженно с верхотуры, разевая крохотный рот с мелкими острыми зубками. А под конец перебрался на голову и пребольно вцепился в волосы, это вообще было что–то с чем–то!..

На Янкины отчаянные просьбы, не отличавшиеся особой оригинальностью — «Ну, па–ап, ну давай заберем себе! Ну пожа–а–луйста!..» — отец не возражал. Только поставил одно–единственное условие, процитировал назидательным тоном из своей любимой «Агни–йоги»: «Заводить домашнее животное можно лишь в том случае, если вы полностью уверены, что будете относиться к нему точно так же, как к любому другому члену семьи». Яна без раздумий согласилась: как показало время, это было совсем не трудно.

Зато мама, разумеется, закатила сцену — примерно такую же, как в «Простоквашино»: «Ну что ж, выбирайте: или он, или я!» Хотя тогда им с папой было не до смеха: с огромным трудом пришли к мирному соглашению, что котенок останется пока что на неделю, вроде испытательного срока. Ну а там, как любят говорить у них в лицее, «будем посмотреть»… Особое подозрение у мамы вызывали Гаврюхины крупные уши, из–за них котофеус сильно смахивал на симпатичную летучую мышь. Но Янка и в этом усмотрела признак благородного происхождения (которого там и в помине не было, чего уж душой кривить! Как говорится, кот дворовый обыкновенный с элементами полосатости.).

В конце концов всё сложилось как нельзя лучше, даже мама со временем сильно к Гавриле привязалась, вот только звала его упорно Мурчиком. (У нее всегда так: сперва накричит, а потом накормит до отвала самым вкусным — видимо, для компенсации.) Однажды Яна застукала эту сладкую парочку на кухне: ее обычно такая практичная и рациональная мама скармливала Гаврюхе куски дорогущей сухой колбасы и горестно при том приговаривала: «Один ты меня понимаешь!..»

Но сегодня она находилась в менее добродушном расположении духа, Яна это сразу уловила по недовольно поджатому рту и чуть прищуренному оценивающему взгляду. Мама зачем–то поправила белоснежную кружевную салфетку на журнальном столике и смахнула невидимые невооруженным глазом пылинки:

— Конечно, она устала! Я же говорила: выбери что–то одно. Так нет, надо было всё сразу! В результате что? Гимнастику бросила, рисование бросила! Наплевала на всех!..

Яна схватила первый попавшийся журнал и уткнулась в него носом, но читать было невмоготу:

— Художку я не бросила! Просто у меня сейчас нет времени.

Мама ее не дослушала, перебила на полуслове:

— С музыкалки столько раз звонили, даже домой приходили! «Пожалуйста, ей надо заниматься, у нее абсолютный слух!»

Янка с чертовски высокомерным видом обронила, по–прежнему не поднимая головы от своего журнала:

— В первый раз слышу!

Если б она только знала, как ее, Марину, раздражает этот презрительный тон!

— А гимнастика? Вот так и останешься… подающей большие надежды. А жизнь пройдет!

Впервые за весь разговор Яна посмотрела ей прямо в глаза и довольно ехидно, в своей обычной манере, спросила:

— Интересно, ты это про меня говоришь? (Янка почти все свои остроумные реплики начинает с этого «интересно», словечко–паразит.)

— А про кого еще? — настороженно прищурилась Марина.

Дочка вскочила на ноги и взволнованно зашагала по комнате, точно ей на одном месте в упор не сидится. Ужасно надоедливая привычка, и в кого она такая нервная?.. Янка тем временем что–то с жаром доказывала, отчаянно жестикулируя. Марина с трудом заставила себя прислушаться:

— Слушай, я не виновата, что у тебя не получилось стать гимнасткой! Это твоя мечта, а не моя! Мне это не надо.

Мама не ответила, только посмотрела на нее непонятным, до странного неуверенным взглядом. Еще никогда, кажется, Яна ее такой не видела — она ведь всегда и всё знает лучше других… Помолчав, мама вздохнула с видом невинной страдалицы и мирно поинтересовалась своим самым обыкновенным спокойным голосом, каким приглашают вечером к столу:

— А что тебе надо?

Янка заколебалась: давно они не разговаривали по–нормальному, она–то уже и забыла, как это делается… Мама доверительным, почти что интимным тоном подбодрила:

— Ну давай, я слушаю!

«Рискнем!» — решилась Яна и осторожно, как на дымящемся вулкане, начала:

— Если тебе интересно… Я хочу… — она чуть–чуть помедлила, собираясь с мыслями: — Хочу быть обычным счастливым человеком, делать то, что мне нравится. Быть в гармонии с миром, с собой, чтоб внутри была тишина… — она приложила руку к груди и неожиданно точно плотину изнутри прорвало, слова полились страстным потоком: — Чтоб не надо было ни с кем соревноваться, я этого больше всего не люблю!.. Знаешь, какая у меня в детстве была мечта? Что когда–нибудь все люди будут жить в мире и согласии, все будут друзьями. Сколько людей на планете, столько и друзей. И каждый особенный, нету лучших или худших, каждый…

И осеклась, словно ледяной водой из–за угла окатили: мама иронично улыбалась прямо ей в лицо:

— Влияние твоего папы! Даже слова те же самые.

«В последний раз!.. — вспыхнув до кончиков ушей, с немым ожесточением снова и снова повторяла про себя Яна. — Больше так не попадусь!»

И молча вышла из гостиной, совершенно забыв про кота. Тот недоуменно–обиженно уставился ей вслед, затем мягко спрыгнул с дивана и преданно потрусил за хозяйкой, подергивая хвостом.

Янка укрылась в своей комнате, плотно прикрыв за собой дверь. Лицо нестерпимо горело, как после публичного унижения — желая унять это жар, она прижала ладони к щекам. (Что–что, а руки у нее круглый год холодные, сойдут вместо компресса…) Мелькнула молниеносная шальная мысль закрыться на замок, но в последнюю секунду передумала, решила не усугублять ситуацию. (Потому как ни для кого не секрет, что запертая дверь на маму действует, точно красная матадорская тряпка на боевого быка родом из Кастилии. Была уже пара эксцессов!..) И обвинять во всем случившемся, по сути дела, некого, сама виновата: нашла перед кем душевный стриптиз устраивать! Прекрасно ведь знает, что люди не меняются — во всяком случае, не вот так по волшебству за один час…

Но мама, по всей видимости, с ней еще не закончила (все–таки Яна неплохо ее за эти годы изучила!). Войдя в комнату, мать по–дружески присела в скрипучее кресло напротив, как будто бы ничего особенного и не произошло минуту назад в гостиной:

— Про то, что ты говорила… Всё это очень красиво, но с такой философией далеко не уедешь.

Сил с нею пререкаться больше не было никаких, но Янка упрямо отчеканила, с независимым видом разглядывая потолок с висячей хрустальной люстрой:

— А я не хочу никуда ехать! Для меня это неважно.

— Что вообще для тебя важно?! — мама сорвалась на свой обычный крик. Тут бы собрать негустые остатки благоразумия и прикусить язык, но в Яну словно упрямый чертик вселился (или, по–простому да по–народному, неистребимый дух противоречия):

— Ты всё равно не понимаешь! Что тебе ни говори!..

Вот эту тему поднимать не следовало: мама завелась пожарной сиреной еще громче, чтобы все соседи в радиусе километра услышали:

— Конечно, мать ничего не понимает! Только она одна всё понимает!..

— Ты слышишь только себя!!! — закричала Яна изо всех сил, перекрыв на секунду мамин высокий пронзительный голос. И в отчаянии выпалила то, что за последние полгода сотню раз рвалось наружу, не решалась только озвучить: — Из–за тебя у меня даже детства нормального не было! Каждый день после школы или гимнастика, или музыкалка, или английский! А жить когда, спрашивается?.. Ну ничего, теперь я буду делать только то, что хочу!

Выдав без передышки эту тираду, Яна подхватила с пола свою лицейскую сумку и стремглав ринулась к двери, а вслед неслось до боли знакомое:

— Я на тебя всю свою жизнь потратила! Всё, что угодно, лишь бы только Яночка занималась! Неблагодарная!..

…Как же всё могло так получиться? Жизнь, еще совсем недавно четкая и упорядоченная, летела «коту под хвост», как любит попрекать мама. Их Мастер Рейки сейчас бы, наверное, сказала: «Не проживайте жизнь за других людей.» Пускай даже эти другие — твои дети; какая, собственно, разница?! Но только вряд ли мама это поймет, к сожалению…

Что самое обидное, кое в чем она права — не во всем, конечно, но всё–таки… Раньше перед Яной стояли конкретные цели и задачи, жизнь была расписана лет на десять вперед. Правда, не ей самой, а понятное дело кем: закончить лицей, поступить в универ на экономиста или бухгалтера. Получить диплом, удачно выйти замуж. Работать до пенсии… Ударно сыграть в ящик, протрудившись пятьдесят лет в одной и той же конторе, с восьми до пяти… Несчетное количество раз Янка слышала, как мама со вкусом расписывает ее, Янино, будущее (это у нее самая любимая фишка), и каждый раз прямо подташнивать начинало! То ли от громыхающего чем–то железным слова «экономика», то ли от этого «замуж»… В общем, хороший бы экономист получился! А про остальное и говорить нечего. Почему–то так тоскливо и страшно становилось после маминых восторженных монологов, хоть волком вой…

Всего месяц назад Яна начала задумываться, чего же на самом деле хочет она — не какой–то там дядя с улицы, а она сама. Получилась далеко не экономика, ну прямо типичное «не то»! Попробовала поговорить на эту тему с мамой, а та, похоже, перепугалась, как в том докторском сериале, который Янка иногда слушает краем уха: «Мы ее теряем!» И сразу начала давить нахрапом и криком, чтоб настоять на своем, да только со Скорпионами так нельзя, дохлый номер: тут же подмывает сделать все наоборот! Наверно, уже чисто из вредности.

На гимнастику мама ее привела в четыре года. Сначала отдала на спортивную, Янка даже какие–то соревнования там выиграла (хоть и была, кажется, самой маленькой среди участников). Помнит лишь, как одним махом пробежала по чудовищно высокому бревну, а потом долго висела на брусьях, делая «уголок». Незнакомые взрослые со здоровенными секундомерами столпились вокруг и ждали, когда же девчушка не выдержит и упадет, но Яна держалась до последнего, хоть и нестерпимо, до судорог, болели и отнимались руки… В награду за свое невиданное мужество получила почетную грамоту (мама еще долго ей хвалилась перед всякими залетными знакомыми) и белобрысую куклу Сашку, похожую на Буратино, со складными руками и ногами. (Все подружки в детсаду обзавидовались, ходили следом хвостом и упрашивали дать «подержать». Особенно Галька канючила, она в этом деле спец… Вот ведь, на заре туманной юности — а настолько врезалось в память!)

Что и говорить, мама была полна самых радужных надежд, но всего через год Яну с этой спортивной гимнастики «поперли». Тренер заявила, что у девочки слишком хрупкие, тонкие в кости руки — а вдруг надломятся, когда будет делать стойку?.. «Я не хочу потом за нее отвечать!» — это Яна помнит превосходно, и еще ярче — впервые в жизни чувство предательства с миндально–горьким привкусом, как от раскушенной вишневой косточки. Совсем недавно все в один голос уверяли, что она такая многообещающая, везде ей прямая дорога, а теперь бац — и за бортом, никому не нужна…

Зато матушка, как всегда, не растерялась и определила ее на художественную гимнастику в том же самом спортивном клубе «Динамо», что неподалеку от дома. Там сразу пошло на лад, Янка была довольна, бегала почти каждый день после школы. (Разве что тренера слегонца побаивалась, дама попалась крутого характера: такой бы спецназовцев тренировать, а не субтильных девчонок!) Но только полгода назад всё самым неожиданным образом оборвалось, точно отрезало. Яна никому об этом не рассказывала, да и вряд ли бы кто понял… Покрутили бы пальцем у виска, как Галькин Андрэ: дескать, «лечиться, лечиться и лечиться!» Но что–то в тот раз произошло, ранней весной на городских соревнованиях, и поставило на маминых спортивных надеждах жирную окончательную точку…

Янка разминалась, пристроившись в углу в плотно забитом гимнастками маленьком зале. Вот–вот намечался ее выход: после долгих мучительных колебаний она остановилась–таки на упражнении с лентой. За номер без предметов была полностью спокойна (техника у нее хорошая, справится), а вот лента — это серьезней, здесь нужна полная концентрация… Только настроилась на рабочий лад, как подскочила та самая мужеподобная тренерша Лариса Павловна и принялась давать последние наставления — главное, что вовремя:

— Только смотри, не растягивай! В темпе, с выражением, с улыбкой… Запомни: нам надо первое место!

Сердясь, что ее отвлекают, Яна не удержалась, брякнула на автопилоте:

— А если не первое? Что тогда, застрелиться?

— Я не поняла, что это за настрой? Думаешь, я просто так тебя столько лет тренировала? Вот сегодня мы и посмотрим, на что ты способна! Серьезных противников здесь нет, одна мелочовка…

Лариса Павловна еще долго и упоенно о чем–то разлагольствовала — про момент истины или что–то в этом роде, — но Яна уже не слушала, настроение упало ниже абсолютного нуля: «Ей до меня никакого дела нет, главное — чтоб место заняла! А как я живу, что меня волнует — ей это всё до лампочки…»

Звучало, конечно, глупее некуда, Янка и сама отлично понимала: ну действительно, какое тренерше до нее дело?.. А потому решила выложиться на полную, пускай даже просто для себя — да ну их всех с этим местом к соответствующей бабушке!

Начало прошло удачно: лента, казалось, была продолжением руки, сама взлетала и приземлялась точно там, куда ее мысленно посылали. Но тут взгляд случайно упал на Ларису Павловну в дверях громадного полупустого зала: та делала непонятные судорожные движения руками, сжимая что–то в воздухе, словно невидимую гармошку. Пухлые ладони мелькали туда–сюда, как в сурдопереводе на канале новостей, затем короткий наманикюренный палец выразительно постучал по циферблату наручных часов. «Не растягивай!» — услышала Яна где–то внутри. Лента внезапно обрела независимость и упала совсем в другую сторону, а судьи всё смотрели и смотрели неумолимыми глазами, и время растянулось до бесконечности…

После соревнований Лариса Павловна к ней и близко не подошла, сделала вид, что не заметила. Стояла в десятке метров, презрительно развернувшись спиной, и поздравляла кого–то другого с первым местом… То и дело поводя богатырскими плечами, громогласно восклицала свое коронное, набившее оскомину еще с пяти лет: «Девочка должна быть изящная, как статуэточка!» Незнакомые девчонки по соседству украдкой хихикали, подталкивая друг дружку локтями, и то одна, то другая грациозно вытягивали ноги с натянутым носком, изображая «статуэточку». А Янка, сидя на позорной скамье и стаскивая с себя получешки, с предельной ясностью поняла, что больше туда не вернется. Опять противный вкус миндаля во рту и тяжесть в груди в том самом месте, как в детстве на спортивной гимнастике… Что–то не складывается у нее со спортом, типичное не то. Да что за наваждение, и прицепилось же это «не то»!

Глава шестая. Дуб

«Здравствуй, Дуб!»

«Здравствуй, Яночка! Давно тебя не было видно…»

«Извини, что не заходила. Я по тебе соскучилась…»

«Я по тебе тоже," — он дружелюбно–приветственно зашелестел огромной кроной, девочка запрокинула голову и всё смотрела ввысь — туда, где сквозь зеленую листву пробивались тонкие лучики света. Тупая боль возле сердца успела поутихнуть, Янка всем телом ощущала исходящий от Дуба невидимый мощный поток — он струился через нее и напитывал каждую клеточку прозрачной светлой энергией. Краешком глаза Яна видела свою ауру, та разрасталась как на дрожжах. «Какая я большая…» — промелькнула зачарованная мысль и исчезла, внутри опять стало кристально чисто и спокойно.

«Вот теперь ты готова," — удовлетворенно прошелестел он.

«Я еще немножко посижу?» — с вопросительной интонацией подумала Яна и почувствовала, как Дуб вздохнул от смеха, по резной листве пробежал легкий ветерок.

«Никогда раньше не знала, что деревья умеют смеяться!»

«Никогда раньше не думал, что люди умеют слушать! — подхватил он. Немного помолчал в задумчивости и добавил: — С тобой хотят поговорить, ты разве не чувствуешь?»

«Где?» — она закрутила головой, но никого подходящего для разговора не обнаружила. Лишь две молодые мамы расположились неподалеку с летними колясками и обсуждали свои бесконечные однообразные проблемы, да малыши резвились у подножья дуба. Один белоголовый карапуз раскинул руки и с жужжанием закружил неподалеку от Яны — вероятно, изображая самолет. «Привет!» — мысленно окликнула она, малыш встрепенулся и с удивлением уставился на нее голубыми глазенками. И заулыбался, затем, похоже, застеснялся и спрятался за маму, а та всё рассказывала подруге свою историю без начала и конца:

— Вчера отец его наказал, поставил в угол, так он стоял–стоял, а потом и говорит: «А у тебя душа не болит… на меня смотреть?»

«Ух ты, — ошарашенно сообразила Янка, — вон оно что! Вот это мальчик…»

— Сколько это ему? — сочувственно покачала головой вторая женщина, постарше на вид, покачивая в коляске мирно спящего щекастого младенца.

— Три года. А что ж будет дальше, ты представляешь?..

Малыш опять закружил возле Яны, закидывая светлую головку и размахивая руками, постепенно подбираясь к ней ближе и ближе. Самой бы так повертеться!.. В какое–то мгновение головка ребенка мягко засветилась нежно–сиреневым, красивейшего оттенка цветом. В него вплетались яркими нитями фиолетовые сполохи, всё это сказочным образом мерцало и едва заметно переливалось… Аура была мощная и чересчур для такого крохи большая — раза в три шире, чем у взрослых.

Через несколько секунд сияние исчезло: мальчонка опять стал симпатичным карапузом, а Дуб — просто громадным трехсотлетним деревом. Янка в недоумении потрясла головой и на всякий случай потерла глаза, пытаясь сообразить: было это на самом деле или от всех треволнений померещилось?.. («Шарики за ролики закатились», дурачились они с брательником в детстве.) С другой стороны, не зря ведь Мастер рассказывала, что фиолетовый цвет — самый высокий по вибрациям, цвет седьмой чакры. Как же она называется?.. Такое название смешное…

Малыш замер возле Яны, приподняв домиком светлые бровки, и с любопытством ее разглядывал своими круглыми глазенками. Мальчонкина мама его издали окликнула, словно приревновала:

— Егорка, пошли домой! — с поразительной прытью вскочила со скамейки, бесцеремонно схватила малыша за руку и потащила за собой, волоча свободной рукой коляску и что–то сердито сынишке вычитывая. «Наверно, из тех, кто коня на скаку остановит… ну, и как там далее по тексту!» — неодобрительно заключила Яна. Мальчуган упирался изо всех сил и, кажется, собирался зареветь, вот уже и маленький ротик плаксиво скривил… Янка едва успела помахать рукой на прощанье.

— Ему девочка понравилась, — непонятно кому сообщила сердобольная подруга мальчонкиной мамаши, удаляясь за ними к выходу из парка.

— Пошли, Егор, завтра еще придем! — в последний раз донесся издали энергичный женский голос, прерываемый басовитым ревом, и аллея опустела.

Яна всё смотрела в задумчивости им вслед, погрузившись в свои мысли, забыв на минуту, где находится. И вдруг за спиной раздался незнакомый ломающийся голос, вырвал ее из оцепенения:

— А Вы знаете, что Вы неправильно сидите?

— Не знаю, — она подняла голову: над ней стояли двое парней в темно–синей форме курсантов «мореходки», то бишь мореходного училища. Совсем еще мальчишки, первый или второй курс, вон даже лопоухие уши так смешно оттопыриваются, поддерживая бескозырки… Один с рыжими бровями и разудалыми веснушками по всему лицу по–свойски присел рядом на краешек скамейки (соблюдая, правда, кое–какую дистанцию):

— Все сидят лицом наружу, а Вы внутрь.

— А может, это они все неправильно сидят? — резонно возразила Янка.

Следует заметить, Дуб заслуженно считался любимым местом отдыха горожан. Под ним легче всего было назначать свидания и деловые встречи, уж точно не разминешься:

«Где встречаемся?»

«У дуба.»

«Лады!»

Еще с незапамятных времен Дуб опоясывала выкрашенная в веселый зеленый цвет скамейка, на ней бы добрая сотня человек разместилась. Янка улыбнулась: однако, неплохой способ завязать разговор!.. ВИдение на этот раз по какой–то загадочной причине не включалось, ребята выглядели абсолютно нормально. (Ну и правильно: надо почаще давать ей передышку, а то и так временами опасается за свой здравый рассудок!) Пока суд да дело, рыжий парень — опять не слишком церемонясь — живо перекинул ноги в отутюженных форменных брюках на другую сторону скамьи и умостился уже поближе к ней:

— Ну, тогда и я тоже сяду. Раз такое дело… А как Вас зовут?

«А вот это уже зря!» — Яна вскочила на ноги и подобрала с травы свою побывавшую во многих переделках лицейскую сумку:

— Мне пора! К дому, родному дому.

Парень всё–таки изловчился, выкрикнул вслед (видать, из тех экстремалов, что любят ломиться на красный):

— А где Вы живете? Может, нам по пути!

Янка помахала им издали рукой:

— Счастливо!

И успела уловить прямо в свою спину обиженное:

— У девушки нет настроения…

«Если бы Галька это видела, я б сейчас выслушала… — закружились каруселью унылые мысли. — Ну нет у меня никакого желания знакомиться!»

И, скажем прямо, здесь даже не в рыжем пареньке дело, он–то как раз в полном порядке. (В прошлый раз на аэробике специально поднимали эту тему — ждали Иру, инструктора, надо ж было чем–то языки занять… И все девчонки дружно согласились, что рыжие — они самые классные. В смысле, самые веселые.) Просто каждый раз как бы цветной монитор в голове включается, и на нем послушно высвечивается надпись: «Мое» или «Не мое». Но в основном почему–то «Не мое»…

Яна сокрушенно вздохнула еще в сто пятый раз: даже с Дубом забыла попрощаться, эх!..

В квартире было темно и по–нежилому тихо, только у Янкиной двери наискось лежала слабая полоска света. «Не спит, редиска!» — понял Володя и тихонько заглянул в комнату. Так и есть: малая, облаченная в светло–розовую пижаму, скрючилась у компьютера буквой «зю», не заметила даже, как он вошел. На экране мерцало что–то разноцветное и трехмерное, неожиданно красивое — шипастые шарики и звезды слепили глаза, переливаясь всеми цветами радуги. В полутьме зрелище завораживало… Володя с трудом отвел чуть осоловевший по ночному времени взгляд и легонько потянул дочку за кудрявый хвост:

— Почему не спишь?

— А сколько времени?

— Половина второго.

— Почему ты так поздно? — обращеннная к нему дочкина спина выражала сильное неодобрение и больше того, самую настоящую обиду.

— С ребятами засиделись.

— Вам хорошо-о… — тоненько протянула Яна, по–прежнему упрямо не оборачиваясь.

«Что–то тут не так!» — недолго думая, Володя развернул ее вместе с вертящимся креслом к себе лицом. Так и есть, глаза краснющие — то ли от компьютера, то ли еще от чего…

— С мамой поругались? — отвечать она и не собиралась, независимо пожала плечом. — А ну, посмотри на меня! Глаза как у кролика. Давно так сидим?

Янка немного оживилась, крутнулась обратно к монитору:

— Это моя любимая игра. Смотри, вращаются в пространстве! Прямо гипнотизирует, а?..

Володя наугад пошарил мышью, настраивая таймер в углу экрана, и грозно рявкнул:

— Шесть часов за компьютером! Что ты с собой делаешь?! А ну, марш спать!

Безжалостно позакрывал все «окна» (насчитал их штук десять, не меньше) и выключил многострадальный компьютер — тот, казалось, благодарно заурчал от удовольствия. Янка протестующе воскликнула:

— Эй! А как закон свободной воли?

— Я его отменяю. В том, что касается здоровья, я деспот. Будешь так над собой издеваться — поставлю запрет на игру. Понятно излагаю? Вопросы есть?

Она ничего не ответила. Ну и чудеса, чтоб малая да вдруг смолчала, не ринулась в бой!.. У него мелькнула невероятная догадка, что дочура именно этого и ждала: что он рано или поздно вернется домой и прогонит ее спать, для того и сидела… Вот уже носом клюет, да и глаза слипаются, хоть спички вставляй, и всё равно не сдается, таращится в экран до последнего! Володя решительно подтолкнул Янку в спину, сгоняя с обжитого стула:

— Всё, спать! В темпе вальса. Левой, правой…

Малая поплелась в ванную, спотыкаясь обо что только можно, цепляясь за все углы и судорожно зевая во весь рот. И похвасталась громким шепотом, добредя до порога:

— Я у них все рекорды побила! У меня там такой рейтинг, закачаешься… Надо, чтоб сохранился. Ты ведь настройки сохранил?

— Я кому сказал: марш в кровать? — преувеличенно грозно осведомился Владимир. (Не сохранил ведь, как пить–дать… Завтра малая устроит плач Ярославны с заламыванием рук и патетическими возгласами: «Ну как ты мог?!») Блюдя отцовский авторитет, Володя сдвинул брови еще сильнее, Янка негодующе фыркнула и скрылась за дверью.

Теперь раньше двенадцати точно не встанет — хорошо еще, завтра суббота. Ему–то что — пускай хоть до вечера спит, раз выходной! — зато Марина может воспринять, как хороший повод поскандалить.

Но эти его пессимистические прогнозы не подтвердились. Еще задолго до полудня Янка уже читала в своем любимом кресле, уютно подобрав под себя ноги и пристроив книжку на особо не возражающего против подобного обращения кота. Компьютер (к Володиной вящей радости) мирно отдыхал, зато из магнитофона доносилось что–то красивое и протяжно–грустное, неизвестное Владимиру:

«Прощальных белых поцелуев след во мне,

Ты не вернешься.

Меня рисуют мелом на стене,

Ты не вернешься…»

«Нет, чтоб что–нибудь попроще, как все девчонки ее возраста: «Ля–ля, я сошла с ума!..» — усмехнулся он про себя. Звук все же не прикрутил, сдержался. (Если верить родительским рассказам, он и сам в юности был порядочным лоботрясом, врубал музыку так, что стены ходуном ходили. То Высоцкий с утра до вечера, то «Битлз» с их ранними альбомами. Как только мама с отцом все это вытерпели?.. Так что Янку теперь сильно и не помуштруешь, совесть не позволяет: яблочко от яблоньки, как говорится.)

— Бонджорно, принчипесса! — поздоровался по–светски. — Голова болит?

— Не-а!

Ишь ты, свежая как огурчик, а колени–то в крупных синяках! Вот тебе и великовозрастная девица, почти на выданьи…

— Откуда столько синяков?

Малая заметно ожила и принялась деловито перечислять, поочередно тыкая пальцем, как дорогие сердцу награды:

— Это я об стол, это в двери не вписалась… А это от ожога.

— Ожога? — переспросил Володя с нажимом.

— Ну да, вытирала коленом сковородку. А она оказалась горячая. Я их тональным кремом замазываю, если на улицу надо выйти… — и подозрительно зыркнула глазищами: — Чего ты смеешься?! У меня по гороскопу предрасположенность, и вообще!..

— Что читаешь? — быстро перевел он тему, пока дочура не обиделась, и развернул книгу к себе лицом: — «Аштар»? Что–то новое…

На обложке величественно плыли космические корабли и взирали со строгостью звездные лики, иначе их и не назовешь… Не переболела еще. Это «патологическое», по словам Марины, увлечение фантастикой и фэнтэзи она переняла от него: вместе столько всего перелопатили! Сейчас уже и не верится. Начинали с Кира Булычева, историй про Алису, и Володиных любимых Стругацких — один «Понедельник начинается в субботу» чего стоит, шедевр! Перечитав отечественную фантастику, потихоньку переключились на зарубежную: «Саргассы в космосе», «Заповедник гоблинов», «День триффидов» — да разве все упомнишь…

Честно говоря, Владимир был просто счастлив, видя, как этот строптивый и своевольный маленький человек с восторгом глотает его любимые книги и слушает ЕГО музыку — тех же «битлов», «Скорпионс», «Аббу», «Юнону и Авось», Высоцкого… Прямо распирало от гордости, хоть никому бы и в жизни не признался. Правда, глаза она себе тоже примерно в те годы испортила, это он не досмотрел…

А Янка между тем пустилась в пространные запутанные объяснения, в которых начисто терялась всякая логика:

— Аштар — это командир межгалактического флота, он сейчас находится вокруг Земли. В тонком плане. Они следят, чтоб на Земле не началась ядерная война.

— Фантастика? — зачем–то уточнил Володя.

Она замахала от возмущения руками, тараща на него и без того круглые карие глаза:

— Нет, это на самом деле! Ты что, не слышал?

Всё еще думая о своем, он медленно покачал головой. Янка с большим неодобрением заключила:

— Что–то ты совсем отстал от жизни.

— Да куда уж нам, неумытым! Три класса церковно–приходской школы, — наконец–то она рассмеялась, всю серьезность и глубокомысленность точно ветром сдуло. — Как у тебя с деньгами?

Дочь тяжело вздохнула и одновременно завела глаза куда–то под потолок, брови страдальчески надломились… М-да, с такой мимикой только в театре играть, на драматических ролях!

— Понятно, держи, — стараясь не слишком заметно улыбаться, Володя протянул ей несколько купюр. Янка не торопясь заложила их между страницами книги и с достоинством произнесла:

— Спасибо.

Ишь ты, почище коронованной особы! И где только так навострилась?..

— Сегодня я занят, а на завтра ничего не планируй, пойдем погуляем. Расскажешь про этого своего…

— Аштара, — строго поправила она, не принимая Володин легкомысленный тон.

Вот и пора уходить. Дочка будто почувствовала его мысли: вскочила с кресла и потеребила Владимира за рукав, словно не зная, куда деть руки:

— Так хорошо, что ты приехал! И не из–за денег, ты не думай… Мне столько всего нужно рассказать! — она запрыгала вокруг него, как маленькая, потом с размаху повесилась на шею и задрыгала от избытка чувств босыми ногами с младенчески розовыми пятками: — Столько всего произошло!..

Только тут Володя заметил, что Марина стоит в дверях и смотрит на них двоих с очень странным выражением на лице… Перехватив его взгляд, жена словно бы очнулась и юмористически прокомментировала:

— Какая любовь!

«Похоже на то, что сегодня в хорошем настроении. Это плюс, " — отметил про себя Владимир и развернулся к дочери:

— Мама ревнует. Ну, я пошел.

Марина промолчала, а Янка выкрикнула вслед:

— Счастливо!

Даже не оборачиваясь, Володя чувствовал спиной дочкин взгляд, видел почти наяву: вот она стоит, вытянув тоненькую цыплячью шею, и смотрит, как он уходит.

«Не для того ли и деньги даешь, чтоб откупиться? Опять выходной и неотложные дела…» — промелькнула крайне неприятная мысль. Но Володя ее отогнал: не время сейчас заниматься психоанализом! Дело на этих выходных предстоит слишком важное, распыляться направо и налево не следует: как гласит народная мудрость, «мухи отдельно, котлеты отдельно».

— Может, и меня обнимешь?

Мама прижала ее к себе, будто никакого скандала вчера и не было, а всё плохое просто приснилось. Это удручало Яну больше всего: никогда не знаешь, чего от нее ожидать! Сейчас вроде благодушная и всем довольная, а через пять минут, не дай Бог, взорвется… Как по минному полю идешь, удовольствие сомнительное.

А мама всё не выпускала ее из своих объятий — стоять было страшно неудобно, через полминуты затекла и заколола миниатюрными иголочками шея. Повезло еще, что они примерно одного роста.

— Ох, Янка! И чего б нам не жить в мире?..

— Я только «за».

— Ну занимайся, — мама решительно отстранила ее от себя, — в понедельник у тебя английский.

И неторопливой императорской походкой выплыла из комнаты — вероятно, посчитала родительский долг выполненным.

Янка поморщилась, точно кислого уксусу ей предложили: ну надо же, все–таки умудрилась испортить выходной! Опять взялась за книгу, но занудная мысль уже прочно засела в голове и ломала весь кайф. Для очистки совести наскоро полистала учебник — Санта Мария Клеопатра, да здесь несколько страниц! Стоит ли говорить, что настроение испортилось окончательно и бесповоротно… Яна быстро, по привычке не глядя, набрала знакомый номер:

— Галька, привет! Ты английский учить будешь? Там так много…

— Я шпору пишу. Меня Оксана по–любому не вызовет, — подругин голос звучал приглушенно, вроде из далекого космоса: Земля — Земля, прием!.. Яна представила, как Галька выводит (на этот раз на ладони) микроскопические буковки, высунув от усердия кончик языка и прижав трубку плечом к уху. И развеселилась:

— Ты сейчас пишешь?

— Ага…

Картинка перед глазами казалась на удивление яркой и живой, похожей на мультяшную. Может, так оно и есть?.. Ясновидение открывается всё шире и шире, ха!

— Ты что вечером делаешь? — без всякой надежды спросила Яна.

— У меня свидание.

Ну конечно, жизнь кипит у всех, кроме нее!..

Янка сегодня надела свой любимый сарафан, перешитый из ее, Марининого, старого платья — только обрезала по фасону «короче некуда» и прицепила бретельки. Володька вряд ли обратил внимание, а ведь именно в этом платье Марина была, когда они познакомились на выпускном вечере в педучилище. (Теперь подобные мероприятия называют дискотеками, а тогда еще звали по старинке, просто и понятно — танцы…) Вот и сейчас прямо сердце екнуло от этих крепдешиновых цветочков, словно себя–девчонку увидела!

Она в тот вечер была особенно хороша. Она еще до сих пор очень даже ничего, но тогда чувствовала себя «на гребне» и знала, на уровне дремучих женских инстинктов ощущала: что–то должно произойти. Яркое голубое в цветах платье издали выделялось в толпе, немудрено, что он ее заметил — бравый моряк при полном параде, косая сажень в плечах, красивый и слегка нахальный. (Таким сразу показался, доверяй после этого первому впечатлению!) Лишь намного позже признался, что минут десять собирался с духом, чтобы подойти — слишком уж она выглядела неприступной…

Хотя то, что волновался морячок–то — это было видно и без микроскопа. И пошутил до крайности неудачно, провожая ее до студенческого общежития: «Марина — в переводе с греческого «морская». Какой из этого вывод? Нам с Вами по пути…»

Да только по пути ли?.. Эх, Володька, Володька! Вот говорят, с милым рай и в шалаше, а у них вышло с точностью до наоборот. Пока ютились в тесной малосемейке, с двумя малыми детьми в одной комнате, всё шло как по маслу — тишь да гладь, да пониманье… Зато как переселились в квартиру, по тогдашним меркам настоящие хоромы, там уж завертелось по другой поговорке: нашла коса на камень! Характер–то у обоих еще тот, никто первым и в жизни не уступит (а тем более Володька, твердолобый экземпляр). Каждый день нервотрепка: хоть раз бы в жизни смолчал, так нет!.. И после этого хватает совести обвинять, что она, видите ли, скандальная!

Но хватит об этом, главное сейчас — дети. Ярослав уже взрослый, такой парень вымахал, что только диву даешься… Да и Янка почти выросла, каждый день свой норов показывает, взяла моду! Со Славой–то понятно, в отца пошел, а вот с дочкой так сразу и не разберешь: иногда кажется, на нее похожа, а бывает, повернет изысканно–аристократически голову — ну вылитый Володька! Характером точно в Вишневских, а жаль… Как только приезжает отец, она, Марина, перестает для дочери существовать. С самого детства Янка смотрела на него с немым обожанием: что бы ни случилось, всё папа да папа, а мама — как бесплатное приложение! Мол, на безрыбье и рак рыба. Иногда очень обидно бывает, хоть на стенку лезь — для того ли растила, во всем себе отказывала? Думала, девочка всегда будет ближе к матери, а оно вон как обернулось…

Ну да ладно, что сейчас вспоминать, себе душу изводить! Вот уйдет Владимир в рейс — потихоньку всё наладится.

Чего–чего, а такой роскошной золотой косы у Марины в Янкином возрасте не было, да и вообще никогда не было, не хватало терпения отращивать волосы. В этом Яна однозначно мать переплюнула, не зря же на море этим летом ее прозвали «Варвара–краса, длинная коса». Что и говорить, Марина, как скромная родительница, была вне себя от гордости: так пощекотали самолюбие! Одна беда, заплетает свою красу дочка в основном дома и явно из практических соображений, а на улицу вечно норовит шевелюру–то распустить и взбить полохматее. Наверно, чтобы было посовременней — чем страшней, тем модней! Неужели косы стесняется? Хоть бы не вздумала обрезАть, а то с нее станется…

Яна обмакнула кисточку в ярко–желтый и провела по расправленной на полу черной футболке, вышло слегка овальное солнце. Сейчас приделаем лучики, такая славная арт–терапия получается… Потерла натруженные ползаньем по ковру колени и краем глаза заглянула в учебник — как ни крути, а придется совмещать приятное с полезным:

— I raisе my voice against powerfull monopolies, against their distructive force! What have they done to the Earth? They've turned our land into a desert of concrete and stone… («Я поднимаю свой голос протеста против могущественных монополий, против их разрушительной силы! Что они сделали с Землей? Они превратили нашу планету в пустыню из камня и бетона…»)

«Ну да, попробуй такое запомнить!» — Янкины мысли бродили, как по лабиринту, по множеству извилистых ходов, и ни в одном из них английским даже близко не пахло. Она с бульканьем поколотила кисточкой в дежурной банке с водой, Гаврюха хищно прищурил зеленые в крапинку глаза и медленно пополз по–пластунски, не отрывая взгляда от вожделенной добычи. Яна строго ему пригрозила:

— Гаврила! И не думай! — и по инерции добавила: — Don't even think.

Английский Гаврюха всегда понимал с полуслова — что да, то да… Или просто сердитые нотки в ее голосе расслышал, потому как моментально перевернулся на спину и замахал в воздухе всеми четырьмя лапами в аккуратных белых носочках — лежачего не бьют. Вот хитрюга!

— Какой же ты кот? Ты у меня собака! — Янка почесала Гавриле живот в самом любимом месте, под грудкой, тот изогнулся невообразимой дугой и всеми силами показывал, как ему приятно: — В прошлой жизни ты был собакой, а?

Гаврюха ничего не ответил — очевидно, не был так уверен.

Оглушительно затрезвонил звонок, через полминуты хлопнула, как от сквозняка, входная дверь, и из прихожей послышался шум и женские голоса вразнобой, будто человек десять туда набилось. Яна высунула нос из своей комнаты: о ноу, только не это! Как говорят в подобных случаях одесситы, которых у них в Городе полным–полно: «Держите меня десять человек!» Пришли мамины подруги–морячки, не слишком–то Янка их жаловала…

— Привет, дорогая! А мы мимо шли, подумали: дай зайдем!

Голос тети Люды звучал душераздирающе громко, словно на торжественном собрании по поводу юбилея какой–нибудь правительственной шишки. Как обычно.

И без секунды промедления мамин голос на тон выше:

— Яна! Иди мне помоги!

Только этого ей сейчас не хватало для полного счастья!..

Они уже расселись на кухне, точно у себя дома. Тетя Люда выставила на середину стола бутылку мускатного розового вина (она с пустыми руками никогда не приходит) и теперь сияла, как начищенный до блеска медный таз. Тетя Аня по–скромному пристроилась в углу возле холодильника, нервно вздрагивая от его натруженного рыка, а мама ловко сооружала угощенье и командовала на всю катушку, поминутно на них покрикивала, как полководец:

— Дай еще чашку! — это Яне. — Ну что ты сидишь, открывай! — уже Людмиле. — Сок будешь? — опять через плечо дочери, та отрицательно замотала головой и сжала губы, чтоб не сболтнуть что–то ненужное.

— Ну, девочки, за нас!

— Хорошее вино! Может, и Яне немножко? — Тетя Аня была самая из них молодая, с младенчески чистыми голубыми глазами и вечно удивленным выражением лица. Она Янке даже нравилась, иногда.

— Ей не надо! — мама безапелляционно всё решила за нее. Яна и так бы не пила, но про себя вспыхнула: опять лишний раз продохнуть не дает!

— Ну почему? Красные кровяные тельца!.. — популярно объяснила тетя Люда, прищуренным глазом разглядывая бокал на свет.

«Какие же они красные, когда вино розовое!» — съязвила мысленно Янка и, воспользовавшись моментом, направилась к двери. Но мамин голос догнал на полпути:

— Яна!

— Что?

— Принеси салфетки, в гостиной! — и с каким–то нездоровым удовольствием объяснила подругам: — Вон как смотрит, не любит!

— Ну мы же понемножку! Хорошее вино…

— Так значит, твой пришел с рейса? Надолго?

…И надо же было зайти именно в этот момент! Покопалась бы еще немного в серванте, разыскивая бумажные салфетки, и ничего б не случилось, всё было бы в ажуре… Больше всего на свете Яна не переносила, когда мама вот так вот откровенничала перед практически посторонними людьми, выкладывала всю их семейную подноготную.

— Не знаю! Как по мне, так можно уже обратно, в следующий, — небрежно отмахнулась мать.

— Не соскучилась? — недоверчиво вскинула тонкие брови тетя Аня. И мама ответила…

Янка застыла у раковины, отвернувшись с деланным безразличием, но и со спины было прекрасно видно, что слушает очень внимательно. Даже уши, казалось, оттопырились от напряжения — а как же, любимого папочку зацепили!.. В Марину словно черт вселился: и понимала, что несет, но остановиться было уже невмоготу:

— Я тебя умоляю! Я же замуж выходила по рассчету, с самого детства решила: если уж замуж, то только за моряка дальнего плавания! И чтоб с опытом работы, не первый год! Чтоб деньги привозил! Несколько лет перебирала, было из кого, а в двадцать два года Володьку встретила. Он в меня сразу влюбился, а я его не любила.

— Почему? Он у тебя мужик красивый, — хохотнула гусарским басом Людмила и залпом опрокинула в себя остатки муската из бокала.

Дочка по–прежнему стояла спиной, не оборачиваясь, худенькие лопатки по–особенному неприкаянно выпирали под тем самым голубым летним сарафаном. Сколько раз Марина ей талдычила, чтоб не горбилась — всё как об стенку горохом! Аня с другого конца стола делала отчаяннные знаки и трагически морщилась — ты смотри, какая деликатная выискалась! Может, и вправду пора бы уже прикрыть рот, но куда там — вино как раз начало оказывать свое предельно расслабляющее действие. К алкоголю она, Марина, непривычная: и сколько там выпила, грамм двести, а уже пробрало:

— Ничего, пускай слышит! Я так и хотела: чтоб с деньгами был и чтобы дети были красивые, всё получилось!

Люда, прихлебывая свой мускат, с довольным видом посмеивалась — еще бы, самая «клубничка» пошла! Зато Анька по–монашески отводила глаза и улыбалась кривовато–стесненно — было видно, что ей ужасно от всего этого неловко:

— Да, Янка у тебя красавица…

— Она рисует хорошо. Закончит лицей, пошлю ее в Москву на модельера. Раз на экономику не хочет….

Боевой запал потихоньку сошел на нет: и в самом деле, что это она так завелась? Сейчас уже и не вспомнишь, с чего всё началось, такой сыр–бор разгорелся… Кстати, а где Янка? Только что ведь стояла здесь!

Глава седьмая. Каратист

Это скорей было похоже на движение броуновской частицы под сильным миркоскопом, чем на отягощенного мозгами «гомо сапиенса». В какую–то секунду Яна увидела себя со стороны, как наматывает круги по комнате — ну чистый тебе автопилот без программы! Сейчас бы забраться в кресло, успокоиться, послушать музыку или помедитировать, но легко сказать!.. Остановиться не было ни сил, ни возможности: она всё продолжала бесцельно бродить из угла в угол, как заведенная, а на кровати уже выросла внушительных размеров куча одежды. И когда только успела ее натаскать? Папа в свое время смеялся: говорил, что руки живут отдельно от нее, а сама Яна отдельно. Она еще обижалась, вопила, что это неправда…

Гаврюха, обрадовавшись такому случаю, вскарабкался на самую верхушку скомканных джинсов, блузок и юбок и удовлетворенно свернулся в клубок. «Тебе хорошо, достиг своей вершины!..» — выплыла неизвестно откуда отвлеченная мысль, но Янка всё же сняла кота с его кошачьего Олимпа и усадила рядом на покрывало. Хватит дурью маяться: хватаем эти прошлогодние джинсы с вот этой желтой футболкой, ноги в руки — и вперед! Гаврюха опять восседал на своем тряпичном троне и ей стало жалко его прогонять, пускай себе…

Словив первую попавшуюся маршрутку, Яна добралась до Старого Города — было все равно куда ехать, лишь бы подальше от дома, от мамы, от своих мыслей… Неспешно брела по центральной улице Суворовской, сплошь засыпанной ярко–желтыми листьями неимоверной красоты. (Этой осенью они на удивление рано начали желтеть, хоть холодов еще и в помине не было.) Не обращая ни на кого внимания, ворошила листья ногами (благо, что сегодня в кроссовках), шаркала, как старушка — в общем, развлекалась вовсю. Такой пушистый шелестящий ковер, совсем как в детстве… И каждый лист — прямо произведение искусства, особенно хороши резные кленовые с ажурной вязью из тоненьких прожилок. О прохожих Янка напрочь позабыла — пускай себе думают, что хотят: «Сегодня у нас будет тет–а–тет: осень и я. Я — это от «Яна»… «Последняя буква в алфавите», Ярик так дразнил, кажется… Аня–плюс, Яна–минус. А это откуда взялось, какой еще минус?..»

Небо над головой было пронзительно–синее, даже слегка фиолетовое, пугающее своей красотой: разве может быть такое небо на Земле? Есть всего несколько дней в сентябре, когда оно бывает таким, да и то не каждый год, Янка несчетное количество раз проверяла. Интересно, почему у людей никогда не встречается такого же оттенка глаз, сине–фиолетовых? Она бы тогда смотрелась в них, не отрываясь, хоть на небо, разумеется, всё равно лучше…

Вот уже и каштаны сыпятся, красота! С ними у Яны много чего приятного связано: вспомнить хотя бы, как вели в парке напротив школы перестрелки, пугая случайных прохожих дикими воплями и улюлюканьем. (Голые коричневые катышки были пулями, а в колючей зеленой кожуре — гранатами. Вот эти ценились на вес золота…) Весь четвертый класс пролетел в увлекательной войне с мальчишками, с досадными перерывами на уроки. Они, девочки, объявили себя племенем краснокожих, а избранным лучшим ребятам выпала великая честь стать презренными бледнолицыми. (Девчата сильно опасались, что пацаны будут звать их «краснорожими», но те до такого не дотумкали. Или просто джентельмены попались, Янка сейчас склонялась к последнему.) Остальные девчонки из класса страшно завидовали их тайному «масонскому» обществу — пускай и виду старались не подавать, но по глазам сразу было понятно…

А еще чуть позже они своей индейской «шайкой» принесли клятву о вечной дружбе: стояли впятером, крепко соприкасаясь плечами и соединив руки, как в старом фильме «Три мушкетера» с Боярским («Мушкетеров» тогда часто крутили по телевизору). «Один за всех и все за одного!» — наверняка одновременно так подумали, но вслух никто не сказал, постеснялись. Что–то в этом моменте было особенное, Янка до сих пор о нем часто вспоминала, хоть столько лет прошло… И каждый раз даже плакать хотелось: ничего похожего по напряженности и взлету чувств с нею с тех пор не случалось.

Сейчас подруги, конечно, есть, но как–то каждый сам по себе — какое там «все за одного»! (Взять хотя бы этот четверг: развернулись и ушли без нее, никто и словом не обмолвился!..) Так жалко, что в пятом классе их дружную компанию по какой–то директорской прихоти расформировали, распихали куда попало — кого в «А», кого в «Б», а кого–то вообще перевели в другую школу. На том всё и заглохло.

Но это было намного позже. А в тот незабываемый «индейский» год Янка специально выдумала для их племени новый алфавит — было–было! Пришлось девчонкам вызубрить его наизусть в обязательном порядке, хоть как ленивые соплеменники (то есть соплеменницы) ни ворчали, не жаловались на свою судьбу… Зато потом не было большего развлечения, чем перебрасываться на уроках шифрованными записками: если кто и перехватит, ни за что не разберет, что к чему! Каждые полчаса посылали мальчишкам «донесения» и ужасно веселились, глядя на их вытянутые физиономии. Янка однажды в минуту слабости дала наводку, не удержалась — нравился ей там один «кадр», как говорит папа… Кадра звали Руслан, а наводка была довольно прозрачная: «Буква «а» — это «плюс», а «я» — это «минус». И всё равно не помогло, не расшифровали!

А затем уже весной Анка–пулеметчица, Янкина верная подружка с первого класса, — она на это прозвище обижалась по–страшному — раздобыла у старшего брата учебник по азбуке Морзе. (Сейчас кому–нибудь расскажешь — не поверят!) Да только в морзянке их суровые и простые индейские умы не разобрались, слишком заумно показалось… А еще затем каждая из девочек получила свое тайное индейское имя: Наташка Попова, как самая ловкая и спортивная, стала Быстрая Стрела, а Янку нарекли Гибкая Лиана. (Это уже после того, как на физ–ре перед всеми отличилась: села на шпагат и одновременно скрутилась в чем–то наподобие мостика. Это были они, пять минут ее славы! Одноклассники с тех пор резко Яну зауважали, еще месяц в коридоре с гордостью показывали пальцем кому–то из параллельного класса. Со временем, конечно, забыли, отвлеклись на что–то другое…)

Погрузившись с головой в воспоминания, она нечаянно вышла к остановке на проспекте Ушакова. «А это, пожалуй, неспроста, как там у Кастанеды? «Мир подал ей знак», — сообразила Яна. — На троллейбус сесть, что ли? Только на какой? Это вопрос… А-а, не всё ли равно — какой первый подгонят, в такой и грузимся!»

Вот сейчас Янка особенно остро ощущала, как сглупила, отказавшись на прошлой неделе от папиного старого мобильника. (Если бы вовремя проявила интерес, то он бы, может, и свой новый Samsung ей отдал, втихаря от мамы.) Так нет же, гордо покрутила носом и получила теперь по заслугам: отрезана от всех и, самое главное, никто не сможет ее найти, даже если и захочет.

Папа, папа… К горлу предательским клубком подступили слезы: когда–то (она была совсем маленькой) родители впервые затеяли ссору и начали кричать о разводе. Кричали с каждой минутой всё громче и злее, а ей становилось всё страшнее и страшнее… Потом они принялись дергать их с Яриком, старшим братом, за руки каждый к себе и вторили друг другу — Яна тогда не понимала смысла этих слов, но боялась так, что замирало в груди сердце: «Дети останутся со мной!..»

Правда, папа несколько раз пытался смягчить ситуацию — видел же, что они с Яриком напуганы до полусмерти. Улыбался застывшей и оттого жуткой улыбкой на побледневшем лице и бодренько так говорил: «А вы пойте, не надо на нас смотреть! Ну, давайте!..» Они с брателло брались за руки и едва не плача фальшиво выводили: «Голубой вагон бежит, качается…» (Хоть обоим уже в том нежном возрасте пророчили музыкальный слух.) С тех пор Янка эту вполне безвредную песню просто не переваривает! А Ярослав теперь, чуть при нем повысят голос, сразу разворачивается и уходит из дома, не сказав никому ни слова. Или уезжает куда–нибудь, вон как сейчас на свои сборы…

По всем подсчетам Янке было года три–четыре, когда это началось, но она всё с ненормальной четкостью помнит. Хоть и многое бы отдала, чтоб забыть… Как им объяснишь, что счастливое (так сказать) детство прошло в парализующем страхе: что проснешься завтра и вместо «доброго утра» тебя поставят перед фактом: «Выбирай, дочка, с кем ты будешь жить: с мамой или с папой?» Совсем недавно Яне в руки попалась книга по психологии, и там вдруг черным по белому: «Плохое зрение — это упорное нежелание что–то видеть в своей жизни, вы буквально закрываете на это глаза…» А они еще хотели, чтоб у нее зрение было хорошее!

Он уже безнадежно опаздывал в спортклуб: транспорт сегодня ходит по одному мэру известному расписанию. Сергей всеми силами старался держать себя в руках: спокойно, глубокий вдох… Считаем до десяти, и медленный выдох… Чего тогда стоят его напряженные трехлетние тренировки, если любая мелочь может вывести из себя? «Каратэ — это не только тупая отработка ударов и растяжки, но и состояние души," — говаривал его первый тренер и друг. Абсолютная собранность и спокойствие, что бы ни происходило вокруг.

Определенно, над ним сегодня кто–то издевался! Из–за поворота опять подкатила «девятка», идущая в речпорт, причем совершенно пустая. (За сегодняшний день примерно двадцатая, по самым грубым подсчетам.) Хотя нет, не пустая: у окна спиной к выходу стояла девчонка с пушистыми светлыми волосами до пояса. Ему вдруг почудилось, что под ними слабо угадываются острые эльфовские уши…

В следующее мгновенье Сергей уже ломился в закрывающиеся двери. Троллейбус немного помедлил и тронулся, гремя разболтанными внутренностями, и разразилась гневной тирадой кондукторша, со вкусом перебирая всех его родственников до десятого колена. Девчонка не обернулась, стояла, задумавшись о своем, — может, и вообще левая… Сережа украдкой заглянул сбоку ей в лицо, но успел разглядеть только черные проводки наушников в волосах. Значит, все–таки не уши. Немного в другую сторону, ну да ладно!

Сам от себя такого не ожидал: не успел подумать, как оказался внутри. Вот это автоматическая реакция!..

Они шли рядом на разгоне, Сергей еле за ней поспевал. Вроде бы и маленькая, а вон как вышагивает, будто и земли не касается — включила шестую скорость!.. Интересно, она со всеми такая приветливая? Хоть бы посмотрела на него, что ли!

— И как тебя зовут, прелестное дитя? — ничего более умного ему в голову не пришло.

Она отозвалась в ту же секунду, и даже на несколько миллиметров повернула к нему голову:

— Яна Владимировна. Пожалуйста, на «Вы» и шепотом!

— А-а… Меня Сергей, — выходит, с юмором, будем иметь в виду. — Куда мы идем?

— Уже пришли, — она круто затормозила у низкой деревянной скамейки, за которой начиналась территория дуба. Вот сюда–то он в любом случае не собирался! Субботний вечер только начинался, и скамейка вокруг дуба потихоньку заполнялась парочками всех мастей и возрастов, молодыми и не очень мамашами да бабушками и вопящими во всё горло детьми. Через час–другой здесь яблоку будет негде упасть, зачем она его сюда притащила?..

— Это мое любимое место, — сообщила ее сиятельство Яна Владимировна. Мгновение поколебалась и добавила: — Когда мне плохо, я прихожу сюда. Его можно попросить поделиться энергией, он очень сильный, на весь Город хватит…

«Значит, тебе сейчас плохо?» — чуть было не спросил Сережа, но вовремя сдержался. (Неизвестно ведь, как отреагирует: сдается ему, с этим чудом–юдом надо держать ухо востро!) Пока что она не вписывалась ни в один из типов, на которые Сергей привычно разделял знакомых девушек — всего типажей было пять, обычно хватало с головой. А для этого «сиятельства» придется еще новый выдумывать, чует его печенка! Эльф Глазастый Обыкновенный — а что, чем не вариант?

Она не дослушала его мысленные рассуждения, лихо перемахнула через скамейку и направилась прямиком к дубу — а вот это уже невежливо!.. Дальше вообще цирк устроила: положила руки на изрытый грубыми морщинами ствол дерева, закрыла глаза и так замерла с лицом страшно довольным и немного отрешенным. Как будто и нет ей никакого дела, что вокруг тОлпы людей и среди них куча знакомых, не такой уж их Город и большой… (Тем более, что выходной — все выгребли в парк на людей посмотреть, себя показать.) Дети первыми забросили свои многодецибелльные игры и уставились на них, приоткрыв от любопытства рты.

— Ну что, так и будем здесь стоять? — не выдержал Сергей, топчась рядом с ней и чувствуя себя круглым дураком.

— Зачем стоять? — Янка соизволила открыть глаза: — Можно сесть помедитировать, — и плюхнулась прямо на чахлую траву под дубом. Тут ему стало смешно: во дает!..

— Ну ты без башни! — он присел перед ней на корточки: — Я таких еще не видел.

— Это я работаю с нормами, — обронила она, как самую обыденную вещь, затем вскочила на ноги и принялась отряхивать на пятой точке джинсы. «Хиппи!» — молнией сверкнуло у Сережки в голове.

— А теперь еще раз, для слушателей второго канала. Работаешь с чем?..

— С социальными нормами, — пояснило «ее сиятельство», точно старому знакомому: — Почему на улице нельзя громко петь или разговаривать? Почему можно обнимать человека, а дерево нельзя?

Он не сразу нашелся, что ответить:

— Так принято.

— Кем? — вызывающе спросила Янка и опять убежала, уселась на скамейку лицом к дубу и кормой к окружающим. Вечно у нее всё не как у людей!

— Ну что, телефон дашь? — чем–то необъяснимым она его к себе притягивала, логическому анализу сей факт не поддавался. За километр ведь видно, что не из простых (и это еще мягко сказано!), но ничего поделать с собой не мог.

И ладно, если б какая–то навороченная супермодель, а то кнопка кнопкой! Особенно вот так, по–простому, в джинсах и кроссовках, без своих каблуков — только и осталось от Эльфа, что глазищи да длиннющие волосы. И лицо полудетское, с нежной припухлостью ненакрашенных розовых губ, и что–то в этом лице такое, что глаз не отведешь… Зато многозначительных ужимок на добрую королевскую свиту хватит — «Яна Владимировна»!

— Крепкий орешек, — сообщил Сережа куда–то в пространство. Янка наконец улыбнулась и стала обычной симпатичной девчонкой, будто это не она только что тут выделывалась вовсю.

— Я понял, ты парней так распугиваешь, — рассмеялся он с облегчением.

— Зачем распугиваю? — она немного театрально оскорбилась. Работает на публику, актриса — вот она кто! — Проверяю…

— Ну, от меня так просто не отделаешься, — честное слово, Сергей был рад, что она оказалась «нормальной»: — Всё равно ведь будем видеться.

— А-а, ты ж этим… ушу занимаешься.

— Каратэ, — выходит, узнала! У него молниеносно поднялось настроение, в голове закрутился бесшабашный мотивчик, подхваченный утром по радио: «Это школа, школа бальных танцев, школа бальных танцев, вам говорят… Две шаги налево, две шаги направо, шаг вперед и две назад…»

— Каратэ, ушу — какая разница? — отмахнулась Янка, перебивая этот победный марш.

— Действительно! — саркастически подтвердил он. Оба одновременно посмотрели друг на друга и как по команде рассмеялись. «Ну что ж, лед тронулся, господа присяжные заседатели!» — объявил сам для себя Сергей. Мысленно, разумеется.

Они сидели на скамейке, болтали обо всем на свете и грызли эскимо, щедро устилая окрестный асфальт мелкими кусками шоколада. Вот теперь Яна чувствовала себя абсолютно свободно и раскованно — не то, что в самом начале, когда шла рядом с ним и не могла себя заставить повернуть в его сторону голову… Если бы знала, что всё так обернется, одела б что–нибудь покрасивше — а то, как на зло, в самом затрапезном виде! Настроение и без того было не ахти, а эта мысль про неподходящий прикид добила окончательно. Ну и, соответственно, смотрела всю дорогу строго перед собой, точно лошадь в хомуте… И даже без каблуков, вот ведь угораздило!

Вообще–то с ней такое случается: если кто–нибудь сильно нравится, то в его присутствии нападает страшная застенчивость. Хочется спрятать голову в песок, имитируя одну глупую птицу, или взять низкий старт и рвануть прямо с места! И что самое неприятное — чувствует, как неудержимо начинает краснеть… В прошлом году в целях маскировки даже пудру купила, чтобы не так бросалось в глаза. (Мама как увидела случайно эту несчастную пудренницу, то завела лекцию на полдня о пагубном воздействии всяких взрослых косметических средств на молодую кожу, еле угомонилась.)

Но интересно другое: когда скованность достигает своего предела — того, где сквозь землю готова провалиться! — на каком–то таинственном этапе всё вдруг резко как рукой снимает. И тогда Янке ничего уже не страшно, хоть на столе может станцевать! Причем с теми, кто ей совершенно безразличен — полная свобода и раскованность, и как раз они к ней обычно и цепляются… Ну отчего такая несправедливость?

Сегодняшний день — исключение: в первый раз в жизни подошел знакомиться такой во всех отношениях подходящий… Янка незаметно скосила один глаз на Сергея, в глубине души опасаясь, что тот может разгадать ее мысли. Где–то она вычитала — в женском журнале, наверно, где же еще? — будто парню ни за что нельзя показывать, что он тебе нравится, иначе безнадежно всё испортишь.

Раз уж зашла об этом речь… Кроме небольшого роста, есть в Янкиной внешности еще один серьезный изъян, который даже с подругами не обсуждается, своеобразное «табу» — это оттопыренные уши. (Ну, не «локаторы», конечно, — а то бывают такие, что чуть не перпендикулярно к голове стоят! — но легкая лопоухость всё равно прослеживается.) Стоишь только вознестись по поводу своей несравненной красоты, и сразу вспоминаешь про эти уши… Всё зазнайство как рукой снимает, что тоже плюс, по идее. (Вот потому–то она и шевелюру носит распущенной, приспособилась.) Когда Сережка, ума палата, брякнул про этого «Эльфа», Яна едва в обморок не грохнулась: решила, что разглядел под волосами…

Девочка внезапно заметила, что Дуб с самого начала «молчит», словно его здесь и нет. Или это она потеряла чувствительность? А может, просто слишком занята собой и своими глубокими переживаниями, чтобы слышать кого–то еще… Ей почудилось, что Дуб вздохнул и еле заметно покачал ветвями — даже с каким–то укором, что ли. «Ты уж прости меня сегодня, какая тут внутренняя тишина! Мои мысли — мои скакуны…» — на всякий случай повинилась перед ним Яна.

В самый критический момент, когда мороженое было доедено и между ними с Сережей грозила зависнуть неловкая пауза, из–за угла — крайне удачно! — вырулил Денис Кузьменко. Естественно, не один, а с неразлучным другом Каплей. Как дразнила их когда–то Юлька: «Братаны, на двоих одни штаны!» (Хотя это еще в седой древности, классе в восьмом, так что по молодости лет простительно.) В любом случае, Янка обрадовалась знакомым лицейским физиономиям, приветственно замахала издали рукой и заулыбалась. (Даже слишком приветственно, вон у Капли какая мрачная мина! Вообще неконтактный тип: с ней почти никогда не здоровается, только смотрит исподлобья, как на врага народа.) Но всё равно хорошо, что так получилось — пускай Сергей видит, какая она популярная и супер–коммуникабельная!

— Кто это? — не замедлил поинтересоваться Сережа.

— Знакомые, — небрежно обронила Яна и покосилась краем глаза: действительно ли произвела нужное впечатление?..

— И часто ты так проверяешь? — никак не отреагировав на этот трюк, он махнул рукой в сторону Дуба.

Вот пристал! Попробуй теперь объясни, что она была сильно расстроена и поэтому слегка невменяемая, да и от смущения тоже… Короче, надо было срочно прийти в себя. А Дуб для этого — самое милое дело: вот сейчас вроде бы и успокоилась, отвлеклась от горьких мыслей, но всё равно не представляет, как вернется после всего случившегося домой… Хоть гуляй теперь всю ночь по улицам, наматывай круги вокруг района! Ну что ж, какую–то часть правды по–любому придется ему выложить… Пускай заранее привыкает.

— Это было домашнее задание, у нас в Клубе кастанедовцев…

— А что, в Городе такой есть? — перебил Сергей.

— Конечно, есть! Места надо знать.

Правда, занимаются они там не только кастанедовскими вещами — это лишь как ведущая тема, закваска. А так — почти всем подряд, кто чего интересного предложит… Но в основном всё же практиками дона Хуана, своего рода традиция. Мартын, руководитель Клуба (это они его так сократили, в миру он Олег Мартынов) особенно упирает на перепросмотр, совсем с ним притомил… Про Мартына, кстати, одно время ходили упорные слухи, что тот лично встречался с настоящим «толтеком» — последователем учения дона Хуана. (Да только никто не мог внятно сказать, когда и где с ним встречался — ну не ездил же специально для этого в Мексику!)

И все же тот загадочный «толтек», которого никто и в глаза не видывал, очень неплохо Мартына натаскал в плане всяких методик и духовных практик. Взять хотя бы последнюю клубную поездку в лес, месяц назад: август был в самом разгаре, погода в Городе стояла жаркая и душная, до тридцати пяти (обычные для здешних широт температуры). Янка по–скромному рассчитывала посидеть в холодке, подуреть с ребятами в мяч и чего–то вкусно на воздухе поесть — простые человеческие радости… Но у их «идейного лидера» (как они между собой прикалываются) оказались свои далеко идущие планы. В результате всё сложилось в тысячу раз лучше, чем Яна могла в самых смелых мечтах предположить…

Мартын по приезде отобрал у мальчишек мяч и пригрузил всех желающих работой — заявил, что не баклуши бить приехали. Поначалу кастанедовцы разбрелись по укромным местам: каждый выбрал для себя какое–нибудь симпатичное дерево или куст и расфокусированно на него смотрел. Нужно было просидеть вот так без движения хотя бы полчаса, не меньше, и ни на какие посторонние мысли не отвлекаться. («Наша цель — войти в состояние внутренней тишины," — объяснил Мартын в ответ на нытье самых ленивых. Это упражнение они уже позже по–народному окрестили «втыкание».)

У Яны тогда действительно внутри всё затихло и выкристаллизовалось, как будто от мороза, откуда–то сверху снизошел непривычный покой… После «расфокусировки» новоиспеченные кастанедовцы разбились по парам и ходили «походкой силы», вот тут–то повеселились от души, пока Мартынов давал инструкции. Дело нехитрое: одному из пары завязывают глаза и поручают ходить армейским шагом по пересеченной местности (по кочкам да по пригоркам с закрытыми глазами, ну–ну!). Олег сразу же уточнил, прочитав, видимо, Янкины скептические мысли, что задача напарника — подстраховывать и уводить от опасных мест. Причем не по–простецки за руку, а деликатненько так под локоть. Не вести, как собака–поводырь, а незаметно направлять. Отводить сосновые ветки от лица, к примеру…

Ага, и еще важная деталь: ходить надо было не просто так, как в голову взбредет, а высоко поднимая колени, — отсюда и «походка силы». Со стороны выглядело, наверно, страшно экстравагантно: разнокалиберный отряд аистов вышагивает по лесу, задирая на каждом шагу ноги! (Они с девчонками до сих пор иногда резвятся: «Ну что, побежали походкой силы?»)

Хотя упражнение оказалось стоящим, зря мальчишки всё на хохму сводили. Уже через пять минут этой своеобразной «слепой» ходьбы до предела обострились остальные десять чувств: хрустнувшая сухая ветка под ногой, жужжание шмеля где–то слева, резкий порыв ветра прямо в лицо, стрекотание кузнечика за спиной… Шелест ветра в вершинах деревьев, далекий и почти неразличимый, потом всё ближе и мощнее, требовательней… Под конец Янка сама, без Юлиной помощи обходила нарытые кротами земляные холмики и ни разу не напоролась ни на что колючее. Юлька впоследствии признавалась, что не верила своим глазам, да и сам Мартын сдержанно похвалил.

А затем уже под вечер случилось то, к чему руководитель их весь день готовил (Яна только позже это поняла). Молча поманил за собой ее и еще одну клубную девочку, Свету, и куда–то без лишних объяснений повел. По дороге лишь скупо обронил через плечо, что сейчас нужно будет опять «расфокусироваться», как они это делали утром. (Когда смотришь как будто бы в одну точку, но видишь абсолютно всё с обеих сторон — угол зрения в сто восемьдесят градусов…)

Мартын выбрал ничем не примечательное, одному ему видное место, поставил Яну посреди травы и велел «смотреть». И главное, постараться остановить эту разноголосую болтовню в голове, по–кастанедовски «внутренний диалог»: дескать, сегодняшние упражнения должны ей в этом помочь. Но легко сказать — остановить!.. Янка затаила дыхание, полуопустила ресницы и замерла, а перед глазами начало что–то мерцать и искриться, с каждой секундой всё ярче и ярче. Непрерывное едва уловимое мельтешение серебряных пчел…

И вдруг, когда она совсем потеряла счет времени, откуда–то из–под ног стремительно проклюнулись зеленовато–серебряные, острые, как стрелы, стебли, угрожающе потянулись вверх прямо на нее. Никак не ожидав такого поворота, Янка вскрикнула и отскочила в сторону метра на полтора (так резко прыгучесть–то повысилась!). На глаза непонятно отчего навернулись слезы — от пережитого потрясения, не иначе, — и за них было ни капли не стыдно…

Возможно, со стороны прозвучит слишком напыщенно, но всё равно это было самое яркое переживание за всю ее жизнь. А Мартын, помнится, обрадованно улыбнулся и сообщил, что это и есть «место силы» и она его только что увидела! И еще — что Янка сейчас энергетически выглядит совсем по–другому, не так, как утром. Вся аура (или кокон, как он обычно говорит) выстроилась и сгармонизировалась, и как будто бы это удивительно красивое зрелище. Значит, удалось полностью остановить внутренний диалог и на одно короткое мгновение стать «видящей».

Если быть совсем уж точной, то это кастанедовское вИдение случилось с Яной не в первый раз — не стоит забывать про поход в лунапарк и зверский Юлькин аттракцион. (Но это уже совсем другая история…) У второй девочки, Светы, «увидеть» в тот раз не получилось, она заметно расстроилась и всю дорогу назад на Янку подчеркнуто не глядела. Да и остальные ребята по возвращении с «полевых работ» бросали на нее полузавистливые, полууважительные косяки, не исключая подруг…

Хотя Сергею про эти фантастические переживания рассказывать пока не стоит, повременим. Потому они, кстати, и постороний народ в Клуб не сильно любят приглашать, вроде как закрытое элитное общество… Янке стало вдруг нестерпимо смешно от этого «общества» — как прямолинейно бухнула бы сейчас Юлька, «понты старого козла»!

— Ну–ну, я слушаю, — нетерпеливо потребовал Сережа.

— Что? — Яна очнулась от воспоминаний, вернули с небес на землю.

— Ты говорила про домашнее задание…

— А-а! — вот это она приплела из другой оперы: когда–то в Клубе действительно был такой тренинг, только давно. Придется импровизировать, поднапрячь свою девичью память: — Значит, про задание… Нужно сделать что–то такое, чего ты никогда еще не делал, и на что в обычной жизни просто не решишься… — разгоряченная своими же собственными словами, Яна вдохновилась не на шутку и, поерзав, устроилась на скамейке по–турецки. В тот раз она, признаться, так и не выполнила это несчастное тренинговое упражнение — не нашла в себе мужества, — зато сейчас не думала–не гадала, и получилось! Обнять на глазах у всех городской Дуб и прижаться с чувством к нему щекой — это даже по клубным меркам высший пилотаж.

«Ну что ж, эволюционируем!» — Янка одобрительно похлопала себя по джинсовому колену. А вслух продолжила:

— Главное, чтоб вокруг было много народу, лучше всего знакомых. Надо преодолеть этот внутренний барьер, социальные рамки… Например, одеться как хиппи и разгуливать по своему району, и здороваться со всеми соседями! — Это она привирает, Мартын такого не говорил. Ближе к тексту, мадемуазель! — Или спрашивать у всех подряд, который час, у каждого второго в толпе…

Вот про часы — это точно, прямое попадание! Именно так на тренинге и прозвучало. Но мальчишки в который раз проявили инициативу, на следующий день отчитывались со всеми живописными подробностями. Разыграли в лицах пантомиму о том, как выпросили у знакомых ребят–кришнаитов барабан и колокольчики, обмотались белыми простынями до ушей и несколько часов пели в подземном переходе, пока не охрипли, пели до самого вечера. В этом был особый шик — чтоб засветиться перед максимальным количеством народа: «Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна — Кришна, Харе — Харе! Харе Рама, Харе Рама, Рама — Рама, Харе — Харе!..» Расширяли свои границы, так сказать. Суховатый и сдержанный обычно Мартын после их рассказа долго смеялся, да и вообще всех насмешили — пацаны до самого конца тренинга ходили героями.

Сергей, казалось, заинтересовался еще больше:

— А какой в этом смысл?

— Смысл? Свобода! — Янка раскинула руки, точно собираясь взлететь прямо со скамейки: — Вот ты можешь сейчас… встать и начать бегать на месте?

Она и вправду вскочила на ноги и принялась подпрыгивать, размахивая во все стороны руками, отдаленно смахивая на звезду легкой атлетики перед стартом. А лицо при том сделалось откровенно счастливым и простодушным — точь–в–точь, как у двухлетнего карапуза при виде «чупа–чупса»! Сергей почти физически ощутил на себе перекрестные взгляды всех знакомых, что успели за это время перебазироваться к дубу, непроизвольно съежился и громко на нее зашикал. Сделав над собой усилие, с осторожностью огляделся: как это ни удивительно, на них никто не смотрел, да и знакомые вроде нигде не маячили. Народ занимался своими обычными предсказуемыми делами: кто со знанием дела целовался, кто разговаривал или просто сидел, подставив лицо румяному заходящему солнцу.

— Не можешь… — с грустью определила Янка и уселась наконец обратно на скамейку.

— Это что, по Козлову? — Сергей потихоньку приходил в себя: вот уж не думал, что такая ничего не значащая ерунда выбьет его из колеи! Ни с того ни с сего прожег мимолетный стыд: вот те и каратист, спасовал перед девчонкой!

— Ты читал Козлова? — она покосилась на него с любопытством, по–воробьиному склонив голову на плечо.

— А что, не похож? — он провел ладонью перед лицом. «Как в индийских фильмах, — тем временем зачарованно подумала Янка. — Может, он в прошлых жизнях тоже рождался в Индии…»

— Наши люди на каждом километре! — торжественно объявила «Яна Владимировна» и протянула ему руку, Сергей машинально пожал маленькую прохладную ладошку. Как там говорил Антон, его первый тренер? «Ищите себе развивающую личность!» Только вот забыл уточнить, чего с ней потом делать, как найдешь…

Глава восьмая. Дела домашние

Почти бесшумно Володя открыл дверь своим ключом, не хотелось звонить. Марина разговаривала с кем–то по телефону, в голосе явственно слышались истерические нотки:

— Алло! Алло, я слушаю! Да говорите же, в конце концов!.. — жена с размаху швырнула трубку на рычаг, вымещая на ней уже ставшее привычным раздражение.

Начало было не слишком воодушевляющее. Владимир осторожно произнес:

— Здравствуй! А где Янка?

— Гулять пошла!

Маринин голос прозвучал в высшей степени недовольно и — скажем прямо! — скандально, но он все–таки решил прозондировать почву:

— Опять поругались?

— Слушай, не трогай меня!!! — жена сорвалась на истошный крик и выскочила из комнаты, со всей дури хрястнув дверью. Только штукатурка на голову посыпалась.

Володя присел на что–то горизонтальное — не успел даже посмотреть, на что — и потер пальцами виски. Не было ни злости, ни обиды, одна только бесконечная усталость. Глаза словно бы прилипли к старой фотографии в безвкусной рамке, где они вчетвером, идеальная счастливая семья с журнальной обложки: у Янки крупные льняные кудряшки и Ярик улыбается широкой щербатой улыбкой… На себя с Мариной ему и смотреть не хотелось, оставить бы в кадре только детей!.. С трудом стряхнув неприятное вязкое оцепенение, Владимир решительно поднялся: уже несколько дней зрела в нем эта уверенность и наконец всё встало на свои места. Надо что–то менять.

Марина со всеми удобствами расположилась на диване в гостиной перед новым плазменным телевизором и беспорядочно щелкала каналами. Он забрал у нее пульт и убавил звук:

— Давай поговорим.

— Не сейчас! — с досадой обронила она, поджимая губы в ниточку, и потянулась обратно к переключателю.

— Нет, сейчас! — настойчиво повторил Володя, поражаясь своему равнодушию.

Почуяв неладное, жена настороженно, снизу вверх, смотрела на него широко распахнутыми Янкиными глазами — как дикая кошка, готовая к прыжку. Длинный, почти до пола домашний халат опасной тигровой расцветки только усиливает эту иллюзию — вот уж не в бровь, а в глаз! Никогда не знаешь, какую стратегию она изберет: или царапнет до крови, раздраженно зашипит, или вздумает ластиться… Володя снова поймал себя на том, что совершенно спокоен, будто заморозили изнутри:

— Если тебя что–то во мне не устраивает, давай разъедемся. Разводиться я не хочу, Янка еще маленькая. Для детей это будет травма, но если нет другого выхода…

— Уже завел себе?.. — она глядела на него сквозь полуопущенные ненакрашенные ресницы с адской смесью презрения, насмешки и брезгливости. Как хорошо он помнил этот взгляд! Сейчас сделает попытку вывести противника из себя — если развяжется скандал, то последнее слово, как всегда, будет за ней, и тогда всё останется по–прежнему. Стоит лишь поддаться на провокацию…

— Ты хорошо меня знаешь, никого я не завел! Или относись ко мне с элементарным уважением, или будем жить отдельно. Детей я не брошу: если захотят, будут жить со мной.

И тут произошло невероятное: жена растерялась и проглотила очередное слово. (Давненько такого не случалось!..) Владимир всмотрелся в ее глаза, круглые и настороженные, точно у загнанного в угол зверя (сам цвет их казался кошачьим, карий с зеленью) и с необыкновенной ясностью прочитал, ощутил всем телом ее главный страх. Так и есть, так и будет: если они опять начнут эту канитель с разводом, дочка останется с ним. Ярослав уже взрослый — скорей всего, плюнет на их опостылевшие скандалы с выяснениями отношений и уйдет жить отдельно, — а дочка останется с ним.

— Подожди, ты что, белены объелся? — вон как быстро и голос–то изменился до неузнаваемости, актриса! Подменили Марину, и всё тут. — Что тебя не устраивает? Я готовлю, стираю, убираю… Что тебе еще надо?

— Да мне домой не хочется возвращаться! Ты считаешь, это нормально? — внезапно его прорвало, весь сдерживаемый месяцами гнев захлестнул с головой — да так, что перед глазами потемнело. Пытаясь взять себя в руки, Володя с силой толкнул румяную розовую неваляшку на столе, привезенную им из Австрии, из самого первого своего рейса. Разукрашенная глупая игрушка с бессмысленной улыбкой затанцевала на столе «ванькой–встанькой». У него с этой неваляшкой полное сходство: раскачивается туда–сюда, да еще и с музыкой, и физиономия всем довольная, веселая в доску: «Всё хорошо, прелестная маркиза!..»

Он принялся неровным шагом расхаживать по комнате, заложив за спину руки, Марина преданной секретаршей засеменила за ним по пятям, пытаясь заглянуть снизу в глаза. И зажурчала своим самым ласковым образцово–показательным голосом (он шел у нее в ход только в исключительных случаях):

— Вовка, я не понимаю, что случилось? Да, у меня характер, я кричу… Но я же не со зла! Я хочу, как лучше… Мы столько лет вместе прожили, всё было хорошо!

Пораженный ее чистосердечным признанием, Владимир замер посреди гостиной и воззрился на жену с немым изумлением: «всё было хорошо»?.. И сказать на это нечего: обезоружила, сразила наповал! Марина набрала полную грудь воздуха для свежей порции аргументов, но замолкла на полуслове, к чему–то вдалеке прислушалась и воскликнула с облегчением:

— О, Янка пришла! Сейчас будем ужинать.

Володя поморщился: вот это невовремя… Дочка всегда чувствует, когда они ссорятся — считывает по лицам или напряженному ледяному молчанию. Но сегодня, вопреки всем ожиданиям, Янка казалась веселой и оживленной, разве что обратилась с порога демонстративно к нему одному:

— Привет, пап!

— Привет, — следовательно, он не ошибся: очередная баталия с матерью. Хотя Марина так просто сдавать позиции не собиралась и с недавней ангельской интонацией защебетала:

— Нагулялась? Звонил твой воздыхатель! — ответом ей стала презрительно повернутая Янкина узкая спина, обтянутая желтой блузкой. — Проголодалась? Иди ужинать! — опять ноль эмоций. «Ну и характер же у малой! — с удивлением отметил про себя Владимир, вглядываясь в дочкино недовольное, порозовевшее от досады лицо в ореоле растрепавшихся золотых волос. — Дай Бог, чтобы не в маму…»

Марина, разумеется, не вытерпела такого изощренного издевательства и сорвалась на истерический крик — за столько лет Володя изучил ее, как облупленную: — Яна!!! Я к тебе обращаюсь!

Но дочка не обернулась, царственно вскинула голову и подчеркнуто неторопливо направилась к двери знакомой до жути походкой, мягкой и по–кошачьи расслабленной. Володе стало сильно не по себе от этого сходства, даже озноб пробрал: может, и вправду нужно было хватать их обоих, еще маленьких, в охапку — и Ярика, и Янку — и везти всё равно куда, хоть на край света, хоть за тридевять земель?..

Разрываясь и краснея от злости, в прихожей затрезвонил телефон. Марина схватилась за него, как хватаются за спасительную соломинку, и через полсекунды заголосила на всю лестничную площадку (на радость языкатым кумушкам–соседкам):

— Возьми трубку!!!

Это обращаясь к Янке, надо понимать.

…И стоило так кричать! Была бы она глухая — тогда другое дело… Параллельный телефон в Яниной комнате громко запиликал, захлебываясь от усердия. Она молниеносно подхватила трубку: а вдруг Сергей?

— Да! Я слушаю, — но в ответ была лишь тишина и ровным счетом ничего больше. Ну, может, еще чье–то тихое сдерживаемое дыхание на заднем плане, или это просто кажется, разбушевалась фантазия… — Алло, говорите! Алло!

Подавив разочарованный вздох, Яна бросила трубку на рычаг и повернулась к отцу (тот с живейшим интересом за всем наблюдал, пристроившись в дверях):

— Ну сколько можно! Второй месяц издеваются!

— Что за воздыхатель? — сдержанно поинтересовался папа: лицо оставалось сочувственным и серьезным — ай–я–яй, одним словом, как нехорошо! — но в глазах уже прыгали веселые черти. «А как же, развлекается!..» — отчего–то оскорбилась Янка, но все–таки ответила:

— Без понятия! Вздыхает в трубку и молчит.

В подтверждение ее горестных слов, телефон послушно зазвонил еще раз. Они замерли над ним и какое–то мгновение лишь смотрели друг на друга, ничего не говоря, но одновременно спохватились и с двух сторон протянули к аппарату руки. И с одинаковыми интонациями рассмеялись, Яна на правах хозяйки завладела трубкой первая и с опозданием вежливо предложила:

— Давай я!

«Сейчас будет показательное выступление," — догадался Владимир.

А она уже крайне доверительным тоном вещала, округляя в его сторону и без того большие бархатно–коричневые глаза:

— Слушайте, если Вы так любите молчать по телефону, могу дать Вам номер соседей! Идет? — и торжествующе заверещала, тыча Володе под нос многострадальную трубку: — Сработало!!!

— Еще бы не сработало, струсил твой воздыхатель! Лапки кверху…

Точно издеваясь, телефон чуть–чуть помедлил и затрезвонил по–новой. Володя азартно замахал руками — мол, выход профессионалов:

— Дай мне!

Янка с готовностью подчинилась: в этом деле папа был признанным спецОм. Года два назад к ним на квартиру повадились звонить всякие подозрительные личности с одним и тем же — дико оригинальным! — вопросом: «Алло, это радио?» Он однажды и прикололся, проявляя свойственное всем Вишневским остроумие:

— Нет, это телевидение!

Ответ не заставил себя долго ждать:

— А скажите, пожалуйста, зачем на Суворовской бетонные плиты ложат? (Именно «ложат», а не «кладут», так и прозвучало в оригинале.)

Фазер озадаченно крякнул и поскреб в затылке — не ожидал такого поворота событий… Яна, оказавшаяся всему свидетелем, уже едва не на карачках ползала от смеха, а отец таки нашелся:

— Вы знаете, а позвоните лучше на радио!

«Левые» звонки с тех пор разом прекратилось, всё как рукой сняло. «Вот бы и сейчас подействовало! — загадала мысленно Янка. — А то мама уже совсем достала с этим Воздыхателем, проходу не дает со своими прозрачными намеками…»

Отец тем временем немного помолчал для внушительности и рявкнул густым басом:

— МВД на проводе! — после долгой испуганной паузы на том конце что–то быстрое сказали или спросили, он улыбнулся хитрющей улыбкой и поманил к себе Яну:

— Тебя.

Сергей, это ж надо было так!.. Прямо по закону подлости, сработал во всей красе.

В трубке всё молчали, даже дыхания не было слышно. Наконец раздался знакомый слегка приглушенный голос:

— А я не мог дозвониться. Уже думал, неправильный номер дала.

— Хорошо ты про меня думаешь! — ей неудержимо хотелось улыбаться и скакать по всей комнате от радости, но папа стоял в дверях с видом сильно задумчивым, будто пытался вспомнить, зачем сюда пришел. Любопытная Варвара! Янка для чего–то прикрыла пальцами мембрану и выразительно на него замахала одной рукой, вскидывая со значением брови. Фазер комически–послушно приподнял руки вверх и задним ходом ретировался из комнаты, аккуратно прикрыв ногой дверь. «С этими родителями хлопот не оберешься, совсем от рук отбились!» — она тихонько рассмеялась и Сергей без промедления осведомился:

— Я что–то пропустил?

В который уже раз он набирал знакомый номер, запомнить его раз плюнуть, не ошибешься: два — сорок семь — три — сорок семь. Но в ухо заунывно пиликали длинные гудки — занято! С кем она может весь вечер трындеть, да еще без перерыва — ла–ла–ла, бла–бла–бла?.. Может, с подругой какой–нибудь, не наговорились за неделю в лицее, или с тем хмырем, что был в парке, или сняла трубку и так оставила, пережидает. Ничего, терпения ему не занимать!

Всей пятерней Стас нажал на сброс и вдруг — как всегда, в самый неподходящий момент — почувствовал за спиной чье–то присутствие. Так и есть, сестра, вот ведь зараза!.. Заботливо и едва ли не с нежностью заглядывая ему в глаза — ну точно как больному! — она сладким до приторности голосом проворковала:

— А ты не пробовал с ней… просто поговорить?

— Прикрой свою варежку!

Но сеструха не прикрыла, вместо того издевательски рассмеялась, и Стас разозлился еще больше: конечно, поговоришь с ней! Если она каждый раз, только в ее сторону посмотришь, начинает хихикать, как ненормальная, и все подружки подключаются за компанию, вся эта мелкогабаритная «банда». Интересно, что в нем такого смешного?..

— Хоть записку ей напиши, Ромео! — успела крикнуть вслед сестрица, змея подколодная.

Яна не устояла перед соблазном: еще у Дуба порывалась у Сергея спросить, но потом слово за слово, заболталась и напрочь забыла:

— А кто ты по знаку?

Сережка шумно вздохнул в самое ухо, напоминая недавнего Воздыхателя:

— Что, еще и астрология?

— А что тут такого?

— Наворотов у тебя…

— Так кто?

Сергей с ответом не спешил, конспиративно дышал в трубку, но Яна решила не сдаваться. По телефону ведь в тысячу раз проще проявить настойчивость, и самое главное, откуда ни возьмись накатила бесшабашная легкость и свобода. Не то, что лицом к лицу, там намного сложней… Янка с трудом отвлеклась от своих рассеянных мыслей и поддразнила:

— Чем дальше в лес, тем толще партизаны!

Он ловко прикинулся, что ничего не понял:

— При чем тут партизаны?

— Скрываешься?

— Почему сразу скрываюсь!

— Ничего, сейчас мы и без тебя сообразим… Что нам стоит… Что–то воздушное.

— Почему это воздушное? — хмыкнул он недоверчиво.

— Не перебивай. Весы вряд ли, они создания утонченные…

— А я не утонченный?

— Не перебивай, а то собьюсь! Может, Близнецы? Хотя нет, для Близнецов недостаточная болтливость. — Он на эту «болтливость» опять саркастически хмыкнул. — Тогда остается Водолей…

После секундной паузы на том конце снова тяжко вздохнули в самую мембрану:

— Ну и кто после этого будет с тобой встречаться?

— Что, угадала?! — Янка запрыгала на месте и на радостях исполнила на ковре нечто вроде победной шотландской джиги. Всё равно ему там не видно, можно расслабиться. (C Водолеями Янка обычно ладит неплохо, взять хотя бы Юльку: полное взаимопонимание!)

— Как ты узнала?

— Элементарно, Ватсон! Для Водолея важней всего — чтоб никто не совал нос в его дела, не диктовал свои условия. В общем, независимость, самая яркая его черта. Для продвинутого Водолея — идея свободы, равенства и братства… Считается революционный знак.

— А я продвинутый или нет?

— Поживем — увидим.

— Учти, ты только что назвала меня… Как там? Не утонченным и недостаточно болтливым.

— Но зато независимым! Уже кое–что.

На том конце провода задушевно промолчали, но и без того было прекрасно слышно, что улыбается от уха до уха.

Володя прислушался к невнятному говору из–за двери. Янка, если б увидела, страшно бы оскорбилась, но он ничего не мог с собой поделать. «Отцовское беспокойство, — утешил себя, — мало ли, что там за «кадр»!»

— Какой у тебя размер? — внезапно огорошил Сергей, Яна не сразу «въехала»:

— Чего?

— Обуви. А ты о чем подумала?

— Тридцать шестой! — поспешно перебила она.

— Такой бывает? — и опять по голосу чувствуется, что улыбается вовсю! Или это снова картинки по телефону пошли, вторая серия?.. «Если честно, то тридцать пятый с половиной, но об этой подробности мы умолчим», — подумалось со смешком.

— А зачем тебе? — все же поинтересовалась.

— А это правда, что в Одессе отвечают вопросом на вопрос?

— А для чэво вам это нужно зна–а–ть? — подхватила Янка с блатным одесским акцентом, радуясь любимому анекдоту. И опять между ними протянулась невидимая связующая ниточка, как сегодня под Дубом…

Незаметно подкрался вечер, вместе с ним навалилась усталость и странная пустота, и еще какая–то безнадежность, что ли. Марина никак не могла понять, откуда она взялась, всё перебирала мысленно домашние дела, пока не столкнулась с простой и очевидной мыслью: ссора с Янкой, вот что ее беспокоит! С Вовкой–то они помирятся — уже сотни раз так ругались, не привыкать, — а вот Яна… Дочка окопалась в своей комнате, точно в крепости на осадном положении, даже ужинать не потрудилась выйти (а как же, кухня — это мамина территория!). Вовка пару раз носил ей сооруженные наспех бутерброды — балует, как обычно, — и они о чем–то долго секретничали, чересчур громко смеялись и пели дурными козлиными голосами. Это на ночь–то глядя!..

Протерев до блеска посудомоечную машину, Марина отбросила в сторону кухонное полотенце и решительно направилось к увешенной разнокалиберными плакатами двери в Янкину комнату. Как всегда, вздохнула при виде этих издевательских лозунгов, не удержалась, и постучалась согнутым пальцем. Янка играла что–то красивое и невыносимо грустное — мелочь, казалось бы, но даже в этом всё матери наперекор: пианино забросила, а гитару нет, упражняется! Еще бы, это ведь папина любовь, он же у нас бард–самоучка!.. С нарастающим глухим раздражением Марина ворвалась в комнату, как завоеватель: так можно до полуночи ждать, пока тебя соизволят пригласить!

Дочка бренчала на своей ненаглядной гитаре, пристроив на старый, от души исцарапанный Гаврилой пюпитр растрепанные пухлые ноты. Мелодия была сильно похожа на «Нiч яка мiсячна» — хотя нет, что–то другое, иначе зачем ей ноты? На мать, как водится, ноль внимания… Марина уселась в неудобное широкое кресло напротив и, вздохнув, подперла щеку рукой, приготовилась слушать. От нечего делать принялась разглядывать акварельные рисунки на стене и сохнувшие на гвоздиках черные футболки с художественной росписью — вот этого увлечения она никогда не понимала… А на столе что делается — туши свет, кидай гранату! И ничего ж ей не скажешь, пропустит мимо ушей или с нахальной улыбкой назовет этот бедлам творческим беспорядком. Вольная художница нашлась!..

На последней Марининой мысли про бедлам с бардаком Янка сбилась, мелодия скомкалась и дочка с досадой заглушила струны ладонью. После чего ловко подцепила с захламленного компьютерного стола первый попавшийся журнал и с преувеличенным рвением принялась его изучать, сморщив от напряжения лесенкой лоб. Яснее ясного, что не читает, бездумно смотрит на какую–то аляповатую рекламу — выжидает, когда мать уйдет.

— Ну что, так и будем молчать? — Марина решила, что пора брать инициативу в свои руки: время–то не казенное! Дочь по–прежнему упорно избегала на нее смотреть, но внутренне как бы сжалась в тугой комок — значит, внимательно слушает.

Сосчитав мысленно до трех, чтоб не рубить сплеча, Марина встала и нервно зашагала по комнате (да что там говорить, по комнатушке — и шагу ступить негде!). И даже слова нужные попыталась подобрать, чего никогда обычно не делала:

— Я понимаю, ты обиделась, он твой отец. Но и меня пойми! Я же ради вас стараюсь, всю свою жизнь. Чтоб у тебя со Славой всё было, чтоб ты не в простую школу ходила, а в лицей! За который заплатить надо! Вон у тебя компьютер, одежек полный шифоньер — у меня ничего этого не было, а у тебя есть!

Дочка негромко пробормотала себе под нос, не поднимая головы:

— Зачем ты за него замуж выходила?

— Опять за рыбу грОши! Ты еще маленькая, тебе этого не понять…

— Да всё я понимаю! — Яна отбросила в сторону журнал и посмотрела на нее прямо в упор. — Если бы не ты, его бы кто–нибудь полюбил, была б нормальная семья!

— Да если бы не я, тебя б на свете не было!!! — у Марины и в мыслях не было так кричать, но разве можно на это спокойно реагировать?!

Янка стояла перед ней, упрямо задрав подбородок с Володькиной ямкой, словно маленький бесстрашный Мальчиш — Кибальчиш. И была похожа на Владимира, как никогда:

— На меня можешь кричать, так и быть, а его обижать я не позволю! И не позволю обсуждать за глаза с твоими подружками.

От ее грозного заявления Марину разобрал нервный смех:

— Ой, напугала! Ну и что ж ты сделаешь?

— Будешь нас грузить — уйду к бабушке!

Прозвучало ужасно глупо, с театральным надрывом, это во–первых, и наивно до предела, типа второсортной любительской пьесы. Это во–вторых. Яна прикусила язык, но было уже поздно: слово не воробей, раз уж вырвалось… Точь–в–точь, как в народном анекдоте: «Злые вы, уйду я от вас!» Сейчас мама начнет над ней насмехаться, будто над сопливым ребенком — вряд ли, чтоб такой случай пропустила! Жертва ведь сама по глупости подставилась…

«А вот это она зря! — вспыхнула от негодования Марина. — Знает же, паршивка, что у нас со свекровью–свекром вооруженный до зубов нейтралитет! Шантажирует… Ну что ж, напросилась!»

— Ты смотри, какая смелая! Куда ж ты уйдешь от своего компьютера, книжек с одежками? С собой–то всё не заберешь!

— Перебьюсь! — небрежно бросила Янка через плечо и, конечно же, направилась к двери, забыв про свой журнал. На выходе едва не столкнулась с отцом: переживает, значит, папочка, прибежал проверить!..

Володя с первой же секунды оценил ситуацию: стоят друг напротив друга, стенка на стенку:

— М–да–а, в воздухе чувствовалась напряженность… — он слегка подтолкнул дочку в спину, не давая ей сказать ни слова: — Пошли чай пить.

Они шли по длинному, узкому и оттого вечно темному коридору, Яне он всегда казался бесконечным. А вслед пулеметной очередью неслись беспорядочные мамины слова:

— Родила ее, вырастила, и вот благодарность!..

Владимир на ходу обнял Янку за плечи, как бы говоря: мужайся, дочка! Это добило Марину окончательно:

— Если б отец не плавал, где бы ты сейчас была! Конечно, так она умная, на всем готовом! Жила бы в общежитии!!!

В своем любимом пятнистом халате она смотрелась, как маленькая разъяренная пантера. Или нет, скорей тигрица, не зря же она родилась в год Тигра…

После чая с бабушкиным земляничным вареньем из припрятанной на зиму банки Янка немного отошла. Улыбаться, правда, всё равно не начала, хоть как Володя ни старался ее рассмешить, зато разгладилась упрямая и всем на свете недовольная складка между бровями. Не захотела ему рассказать, что там у них сегодня стряслось, развела партизанщину… Ну ничего, может, попозже оттает и выложит всё начистую, как в детстве. Ах да, он ведь обещал, что воскресенье проведут вместе, вот незадача! Володя виновато почесал в затылке, с напряжением пытаясь сообразить, как бы выйти из этой некрасивой ситуации:

— Завтра погулять не получится, я буду занят.

Она помрачнела еще больше — упрямая складочка, казалось, вот–вот была готова опять объявиться на свет Божий.

— Может, посреди недели… Я постараюсь, — фальшивым голосом проговорил Владимир, внутренне сам от себя содрогаясь. Вот ведь положеньице: «Мужик сказал — мужик сделал!» Яна насупленно молчала, с пристальным вниманием изучая легкомысленные щекастые овощи на германской клеенке: — Обиделась на меня?

Дочка неопределенно дернула худеньким (даже под вязаным домашним свитером) плечом и скупо обронила:

— Не на тебя.

— Уже легче! — Володя легонько шелкнул ее по носу, малая нехотя улыбнулась, всем своим видом показывая: ладно уж, всё равно ведь не отстанет…

Ночью Володя долго не мог уснуть, всё смотрел в окно, усыпанное крупными огоньками ночных окон, пока они не начали одно за другим гаснуть. Затем расхаживал по комнате взад–вперед — в этом смысле повезло, что они с Мариной спят врозь, уже и не вспомнишь, сколько лет… Назвать это семьей язык не поворачивается, кого он пытается обмануть? Смертельно хотелось кофе, но для этого нужно идти через всю квартиру на кухню и включать свет, рискуя всех перебудить. Ему стало от самого себя противно: рывком распахнул дверь (та вызывающе громко в сонной тишине скрипнула) и направился прямо на кухню, из какой–то бессмысленной бравады нарочно топая ногами: «Проснется Янка — посидим пополуночничаем! А проснется Марина…»

Эта ночь была, без сомнения, самым глубоким его «дауном» за все их семейные годы. Где–то он, Владимир, зазевался и свернул не туда, чтоб через двадцать лет попасть на эту кухню, пить горький до безвкусности кофе и ждать рассвета, как освобождения.

Когда же это случилась? Где, в каком месте он сделал первую ошибку?.. Ведь начиналось всё как полная идиллия, когда они с Мариной только поженились и два года снимали квартиру. Деньги быстро закончились, но это их не особенно, как Володе казалось, огорчало: до глубокой полуночи вели откровенные беседы обо всем на свете или слушали его любимого Высоцкого на бобинах. (Это уже потом в самый разгар скандала жена заявила, что те его старые записи «не переваривает»!) Но вначале–то всё было по–другому, по–настоящему: он пел забавные студенческие песни, она смеялась… Уже почти под утро, засыпая на ходу, шли жарить картошку соломкой на старой раздолбанной плите, и Марина садилась ему на колени, чтоб удобней было есть с одной сковородки…

Через два года родился Ярик, они переселились в общежитие и с деньгами стало совсем туго. Помыкавшись туда–сюда, он решил уйти в дальний рейс, в первый раз за эти семейные годы. (Хоть как ни муторно на душе становилось от мысли, что оставляет годовалого сынишку, свою радость и гордость… Всё стерпел, никому виду не подал.)

С этого, пожалуй, и началось, переломный момент: когда он впервые вернулся домой, Марина бросилась ему на шею, как Володя все эти месяцы себе и представлял (чуть ли не дни считал!). Зато на следующий раз эмоций было намного меньше, а там еще меньше, и еще, вниз по убывающей… Может, потому что они по–прежнему жили в тесном малосемейном общежитии, а Марина страстно мечтала о собственной квартире. Потом в перспективе замаячила Янка, стало еще тесней, и через пару–тройку лет, урезая себя во всем, они купили–таки эту квартиру. Но нужно было срочно менять мебель, он снова ушел в плавание…

И вот через много лет однажды вернулся и почувствовал себя совершенно там чужим. Бродил среди хрусталя и персидских ковров дурак дураком и не знал, куда приткнуться — за полгода она даже мебель по–другому переставила! Жена разговаривала по телефону с очередной своей подругой и хладнокровно его не замечала, как этажерку в гостиной: стоит себе и стоит!.. К счастью, вскорости прибежала со школы Янка, завизжала при виде отца от восторга и стало повеселей — они сразу ушли гулять на весь день, прихватив по дороге Ярика. Вот это, пожалуй, и была самая главная его ошибка, что не остался и не поговорил откровенно с женой. Наивно думал, что всё наладится само собой — нужно только время, отвыкли ведь друг от друга…

А может, всё началось значительно раньше, когда Марина в первый раз повысила на него в раздражении голос, а он промолчал, не придал этому значения? Или когда начал кричать в ответ, завелся от какого–то ничего не значащего пустяка, а дети стояли и смотрели на них перепуганными глазами?..

Перебивая его воспоминания, из коридора раздались немного шаркающие и не совсем уверенные шаги — Янка! (Марина даже ходит по–другому.) Дочка с размаху зацепилась плечом о дверной косяк и еле удержала равновесие — как видно, не до конца еще проснулась. Глаза наполовину закрыты, щурятся на свет, и пижама привозная размера на два больше — чистый тебе Пьеро! На щеке неровный след от подушки, заспанную мордашку обрамляют две туго заплетенные на ночь золотистые косички (с ними ей дашь от силы лет двенадцать, не больше). Так вот, значит, откуда берутся по утрам эти волнистые, на манер барашка, волосы — первая и пока что неискушенная женская хитрость. То ли еще будет…

Дочура энергично потерла кулаками глаза и что–то невнятно сказала, зевая во весь рот. У него внутри потеплело: до чего же она смешная! Янка переспросила чуть–чуть членораздельней:

— Чего ты не спишь?

Заглянула в его чашку с остывшим кофе, понюхала, сморщив нос — она кофе и на дух не переносила. Шлепнулась рядом на расшатанную ею же самой табуретку, подперла голову руками, как гоголевская Галя, и на удивление бодро произнесла:

— Слушай, а когда ты в первый раз влюбился?

«Только этого не хватало!» — обреченно подумал Володя.

Янка выждала минуту–другую и праздничным голосом сообщила, сияя глазищами в свете настольной лампы:

— Знаешь, что мне только что снилось? Шарики!

— Какие шарики? — насторожился Владимир, сердце так и ухнуло.

— Ну, те, трехмерные. Из компьютерной игры, помнишь? И сейчас тоже… — она довольнейшим образом улыбнулась. Уж не валяет ли дурака?..

— Что — тоже? — напряженно потребовал он.

— Закрываю глаза и вижу перед собой — крутятся, как настоящие… Всё такое яркое! — Янка на секунду зажмурилась, но затем, похоже, по выражению его лица сообразила, что сболтнула что–то не то: — Ладно, проехали.

— Смотри мне!.. — с удручающим бессилием пригрозил Владимир. И ничего же с ней не сделаешь: сидит за своим компьютером, сколько вздумается! Надо бы применить воспитательные отцовские меры, давно пора, но как–то несподручно. А вдруг со свойственной подросткам прямотой заявит что–то вроде: а где же ты, дорогой фазер, был все эти месяцы? Поздно, скажет, спохватился!

Чадо на всякий случай глубоко оскорбилось и капризно надуло губы:

— Тебе только что–то рассказывать! Ну всё, я пошла спать, — негодующе засопела носом, но с места и не двинулась, вместо того просительно заглянула ему в глаза: — Расскажи, а? Я ведь тебе про свой сон…

— Ну что ж, откровенность за откровенность, — Володя не удержался от улыбки. Но дочура приняла всё за чистую монету: поерзала на табуретке, устраиваясь поудобней, по излюбленной привычке поджала под себя ноги и приготовилась внимать.

Да-а, ситуация… Не выкладывать же ей сейчас про свою школьную любовь — ту, что после первой серьезной разлуки, самого первого дальнего рейса, выскочила замуж за другого. Хоть и было обоим по двадцать — казалось бы, вся жизнь впереди, ан нет!.. Никак не родительская история. А с другой стороны, пускай слушает, мотает на ус. Чтоб не стало потом неожиданностью, что подобная ранняя — пускай даже самая горячая, температуры кипятка — влюбленность со временем проходит, и сменяется второй, а там и третьей, кому как повезет… Так не поверит же, в этом возрасте всё кажется «на века»!

— Пап, ну что ты как заснул! — упрекнула Янка. — Как ее звали? Ты ведь с мамой не сразу познакомился, я знаю.

Глава девятая. Рандеву

Уже под утро Янке опять приснился чудный сон: неслышными мягкими лапками к кровати подошел Гаврюха, запрыгнул на одеяло и лизнул шершавым наждачным языком прямо в лицо. А дальше начались чудеса в решете: Гаврюха принялся на глазах расти, раздуваться на манер воздушного шара, пока не превратился в невиданного огромно–полосатого зверя с большими ушами. Она крепко обхватила его за шею и котяра бесшумно вылетел в окно под теплые осенние звезды, и закружил над Городом, расставив мощные лапы, как шасси. А у нее за плечами раскрылись два шелестящих и прозрачных, точно папиросная бумага, стрекозиных крыла… Наверно, это Сережины байки про Эльфа так подействовали, никакого другого более–менее логичного объяснения Яна так и не придумала.

Одеваться по погоде она никогда не умела, это факт! Сегодня приключилась та же история: часа два крутилась перед зеркалом, тщательно подбирая нужный прикид, но потом как–то сразу скисла, выдохлась, как проколотый шарик, и стало всё равно. Мелькнула даже малодушная мысль никуда не пойти, но вовремя вспомнила, что не знает Сережкиных координат…

Единственный плюс, в это воскресенье никто из домашних не приставал с поражающими своей глубиной советами и комментариями — родители еще с утра удачно разбежались кто куда. Мама — наверняка к одной из своих бесчисленных подруг–морячек, которых Яна и по имени запомнить не может, а папа… Отец перед ней в последнее время не отчитывается — развел тут, понимаешь, тайны версальского двора! Лишь перед уходом заглянул в комнату как будто бы «по делу», любопытный нос. (Выражение лица при этом, надо заметить, стало весьма ироничное. Неужели услышал, как она вчера договаривалась с Сергеем?..)

Как всегда в минуты спешки, Гаврюха в сильном возбуждении путался под ногами. Отвлекало это ужасно: похоже, котяра опять «считал» ее настроение. Янка давным–давно заметила, что кот как лакмусовая бумажка: когда хозяйка спокойна, ленив и благодушен, лишний раз лапой не переступит, но если что–нибудь не так… Тут хоть из дома беги: начинает метаться со стороны в сторону, словно электровеник, а если войдет, не дай Бог, в раж, то с разбегу вскарабкивается на шторы и вопит оттуда сверху диким голосом. Уже штуки три таким макаром исполосовал, умелец! Хорошо еще, по потолку не бегает, как в китайских фильмах…

После тысяча первой примерки выбор пал на оранжевую летнюю майку с открытым животом и ладно сидящую на бедрах темно–синюю джинсовую юбку с запАхом. «Люблю кричащие цвета!» — вертясь перед зеркалом, поддразнила себя Янка и показала своему отражению язык. Ну что ж тут поделаешь, если ее стабильно тянет на всё яркое и блестящее — «как сорока», подтрунивает папа. Всяких уважаемых мамой пастельных тонов в Янином гардеробе днем с огнем не сыскать, совсем другая палитра: желтый, оранжевый, красный, ярко–голубой, розовый, золотистый с блестками…

Папа любит в семейном кругу рассказывать байки, что еще совсем недавно, лет до двенадцати, Янка издали смахивала на ходячую радугу. Преспокойно могла напялить на себя лимонно–желтую куртку вместе с голубыми колготками, поверх нее зеленый шарф — и ходить себе, радоваться жизни. (Приврал, наверно, для красоты: что–то она такого не припоминает! Или это провалы в памяти начались, частичная амнезия…)

Ну, сейчас–то вкуса в любом случае поприбавилось (видать, общение с Галькой и Алиной, признанными лицейскими дивами, на пользу пошло). Зато смелости поуменьшилось: настолько безбашенно с цветовой гаммой больше не экспериментирует, возраст уже не тот… Твердо уяснила, что яркие детали в одежде лучше всего компонуются с чем–то темным или светлым нейтральных тонов — вроде палочки–выручалочки для всяких спорных случаев. Вот как сейчас: темно–синий и оранжевый — самое оно!

А многие девчонки у них в классе, наоборот, из черного неделями не вылезают, аж тоска хватает, как на них посмотришь — сплошная вереница унылых одноцветных ворон. (Юлька этой заморочкой тоже время от времени страдает — тоже мне, гот выискался! Лучше б носила что–то голубое, чтоб подчеркнуть глаза.)

Уже неприличным галопом, переходя местами на аллюр,

Яна выскочила из дома, понимая, что опаздывает до безобразия. Естественно, забыла любимую расческу с треснувшей ручкой, времен еще допотопных, пришлось за ней возвращаться. А там вздумалось сменить босоножки, показались не такие… Еще минут пять провозилась со шнуровкой — в общем, нормальный ход.

На улице обнаружился сюрприз номер один: откуда–то поднялся сильный ветер. (С балкона он был совсем незаметен, маскировался.) Волосы сразу же спутались и встали дыбом, всю дорогу до остановки троллейбуса — «четверки» — по идее, ну сколько там пройти, метров двадцать! — Янка придерживала их руками. (В немых фильмах таким жестом обычно пытаются удержать шляпу.) Со стороны, наверно, смотрится ужасно экстравагантно — ходячая медуза Горгона с извивающимися на голове прядями–щупальцами… А какая при этом отбрасывается тень — сказка!

Сергей стоял в гордом одиночестве на пустой остановке «Суворовской», где договорились встретиться. Она разглядела его издалека, еще из окна маршрутки, и сама себя одернула, что «выглядывает». Сережка, облаченный в черные джинсы и темно–синюю рубашку с короткими рукавами, что выгодно подчеркивала загар, в нетерпении притопывал ногой и многозначительно рассматривал наручные часы. Настроение у Яны, только–только поднятое «медузой Горгоной», безнадежно скатилось обратно до нуля. По самым скромным подсчетам она опаздывает уже минут на пятнадцать, а то и двадцать… Интересно, что он скажет?

«Терпеть не могу людей, которые всегда и повсюду вовремя! Должны же быть хоть какие–то человеческие слабости…» — с нарастающим лавиной недовольством думала она, заранее распаляя себя перед будущими упреками — неважно, немыми или вслух. Какой там лучший способ защиты?.. Мартын на своих кастанедовских тренингах любит повторять: «Агрессия — это всегда признак слабости, за ней скрывается какой–нибудь страх». По Мартыновской логике получается, что она, Яна, слабая… Ну и ладно, переживем!

Все–таки главное сейчас — не проболтаться и не дать Сергею понять, что у нее в делах подобного рода нет почти что никакого опыта. (Всякие посиделки на лавочке с соседом по парте не в счет, там было не по–настоящему, вроде генеральной репетиции…)

Это вообще история, потрясшая десятый «А» до самых оснований, и причин тому сразу несколько. Год назад у них в классе появился новенький, и Оксана Юрьевна, англичанка, из каких–то своих непонятных соображений посадила их вместе. Скорей всего, чтобы рассадить с Галькой. Вот потому Яна его с первого взгляда невзлюбила, прямо стыдно сейчас вспомнить: нет, чтоб оказать моральную поддержку! Новеньким обычно нелегко, особенно когда они выделяются из общей массы. А этот как раз выделялся: круглые профессорские очки, солидный серый дипломат (единственный в классе, все остальные поголовно ходили с сумками), и самое главное, мягко акающий московский акцент. Как выяснилось, он с родителями и сестренкой много лет жил в Иркутске, у самого Байкала. На Янку этот факт произвел неизгладимое впечатление, она тут же во всех подробностях вообразила: выходишь утром из дома и через три метра — плюх себе в озеро! А вода такая чистая–чистая, и рыба прямо перед носом плещется, бьет хвостом… Красотища!

Уже через несколько дней они с Ромкой раззнакомились и наладили многосторонние деловые отношения: она давала ему списывать диктанты по украинскому — в котором он, естественно, ни в зуб ногой! — ну, иногда еще по русскому. (А то Светлана Петровна, «русичка», бывает, такое закрутит, что мало не покажется: «На террасе под эвкалиптом небезызвестная Агриппина Саввишна потчевала коллежского асессора Аполлона Вениаминовича винегретом с моллюсками под аккомпанемент виолончели…» — во как! Зубодробильная фраза, Янка единственная из класса отделалась одной ошибкой и девятнадцатью баллами из двадцати: вместо «винегрета» — «винигрет». Не иначе, по ассоциации с Винни — Пухом — обидно, конечно, села в лужу… Учителя говорят, что у нее врожденная грамотность и языковое чутье, отчего ж тогда не помочь страждущему товарищу?)

Хотя Ромка тоже в долгу не остался, взамен решал ей физику и рисовал задания по черчению — для Яны это всегда был темный лес, как–то не давалось. Что удивительно, по имени они друг друга почти не называли — а по фамилии тем более, — вместо того окликали с уважительной большой буквы: Соседка и Сосед. В этом был особый прикол. А началось, кстати, чуть ли не с анекдота: мальчишки на перемене разгадывали кроссворд, расположившись по–наглому прямо на их парте, на Ромкиной половине. Рома бубнил себе под нос, отвлекая Яну от потрясающе интересной новой книжки, выцыганенной у Машки всего на день: «Жена соседа, семь букв…» Янка взяла и брякнула не подумав, лишь бы они все отстали: «Соседка!» Пацаны в один голос захохотали, с тех пор и повелось, всё никак забыть не могут…

А потом приключилась та знаменитая история с их учительницей по украинскому, и еще больше их сдружила. (Следует заметить, этой грозной «украинки», по невнятным лицейским слухам, побаивается сам директор!) Так вот, однажды пасмурным зимним утром Людмила Ивановна вошла в класс в особенно мрачном расположении духа, и девятый тогда «А» морально приготовился к самому худшему. Окинув зорким оком испуганно притихших ребят, «украинка» плотоядно улыбнулась, посверкивая верхним золотым зубом, и объявила: «ЗАраз я буду вас пытАты!» («Сейчас я буду вас спрашивать!») Ромка не утерпел и пронзительным свистящим шепотом у Яны спросил: «Она что, будет нас пытать?..» Сидящие позади девчонки услышали и разнесли на весь класс, а там и на весь лицей — словом, родился новый анекдот из тех, что передается из уст в уста в коридоре. Девятый (то бишь десятый) «А» в одно мгновение прославился.

Янка с самого начала чувствовала, что сильно своему Соседу нравится (на такие вещи у каждой девчонки безошибочный нюх, не проведешь!). Жалко только, внешность у Ромы была непрезентабельная — она никак не могла отделаться от мысли, что девчата будут обсуждать и пересмешничать. (Особенно подруги, до остальных–то ей дела мало!) Если взять хотя бы Галиного Андрея, то ни в какое сравнение не идет, проигрывает по всем параметрам… Так по–деловому и дружили: болтовня на уроках не прекратилась, а день ото дня росла и крепла. Оксана, наверно, и сама была не рада, что посадила их вместе — серьезная тактическая ошибка.

Но однажды в конце учебного года Ромка ей позвонил — в первый раз не по делу и на выходных — и сдержанно сообщил, что надо поговорить. Как замирало у Янки сердце, с каким рвением она прихорашивалась перед выходом из дома: неужели первое в жизни свидание?.. Встретились у беседки под кленом возле Янкиного подъезда, и Рома без хождений вокруг да около объявил, что они опять переезжают. Пока что в Москву, а там будет видно, как предки решат… Вот тут–то Яна и пожалела, что на все его неуклюжие знаки внимания отвечала юмористически, как будто бы с Яриком, старшим братом, пререкалась. (Привыкли ведь с брателло соревноваться в остроумии, кто кого!) Все–таки плохая привычка, что имеем — не ценим… Может, права мама, когда говорит, что она как ёжик? Что ей ни скажи, в ответ сразу же колючка! Причем без всякого злого умысла, просто первая автоматическая реакция…

…Янка как раз сходила со ступенек пузатой желтой маршрутки, словно нарочно не спеша, и вид при том был порядком недовольный. Сейчас она опять стала похожа на Эльфа с аэробики — может, из–за короткой юбки, открывающей нежной белизны ноги (точно не на юге живем!), или слегка взлохмаченной золотой копны волос. «Тоже своего рода талант: опаздывать с таким видом, будто делаешь великое одолжение!» — подумал Сергей и рот незамедлительно растянуло до ушей. Она наконец соизволила его заметить и милостиво (хоть и сдержанно) издалека улыбнулась — во дает! Сейчас он начнет извиняться, что слишком рано пришел. От этого соображения рот растянуло еще шире, Янка прогулочным шагом подошла поближе и подозрительно–недоверчиво осветила его своими глазищами:

— Привет! Чего такой радостный? — и тут же, не дожидаясь ответа: — Давно ждешь?

— С четырех, как договаривались.

Она посмотрела куда–то в небо и протянула с неопределенной интонацией:

— А–а–а…

Сергей решил взяться за нее всерьез, а то и глазом моргнуть не успеешь, как вылезет на голову и эти самые белые ножки свесит для пущего удобства:

— Интересно, ты всегда опаздываешь?

— В основном. Так что привыкай!

«Опять эти колючки!» — с неподходящим ситуации раскаянием посетовала Янка. Старая история: начинает грубить уже от неловкости и именно тогда, когда больше всего хочется извиниться, ну отчего так?.. Под влиянием этой здравой мысли решила пойти на попятный:

— Шучу. Иногда я даже почти не опаздываю…

— Обувь ты удачную надела! — он критически покосился на ее внушительную платформу.

— А что такое?

«Хоть бы розочку какую притащил, как–никак первое свидание!» — только успела мысленно покритиковать Яна, но вот он вместо розочки выудил из пластикового пакета роликовые коньки как раз ее размера. Повелительным жестом усадил на скамейку и рыцарски опустился на одно колено — ролики подошли по ноге, как влитые. Изо всех сил скрывая смущение, Янка попыталась переключиться на что–нибудь нейтральное: например, почему парни почти поголовно носят пакеты не за ручки, как полагается, а основательно скомкав и перехватив где–то посередине?..

— Это моего младшего брата, — сообщил Сергей, сидя перед ней на корточках под предлогом проверки всех липучек. Так он даже смотрелся по–другому, если наблюдать с высоты скамейки… Яна залилась горячим румянцем — такой уже не спрячешь, и не надейся! — и в отчаяньи выпалила первое, что пришло на ум:

— А сколько ему лет?

— Одиннадцать, — опять он лыбится, точно кот на домашнюю сметану! Янка вскочила на ноги, примериваясь, как бы сподручней дать этому юмористу подзатыльник. Но в последнюю секунду передумала: не такое это простое дело на роликах, ножки–то и так разъезжаются, как у одного грациозного животного на льду… Что–что, а мини–юбка здесь будет явно не в тему, уже и так понятно.

Первое взрослое свидание проходило на высшем уровне. Каким–то чудом удалось не поставить ни одного синяка, а то хороша бы была!.. Хотя нет, один раз всё же грохнулись с Сергеем на пару: Янка зацепилась за слишком высокий бордюр и потянула его за собой, пришлось совершить мягкую посадку на ярко–оранжевые чернобрывцы на обочине. Они оба смеялись, как ненормальные, пока сидящие чинно на скамеечке бабульки не начали посматривать в их сторону с видом крайнего неодобрения. Уже ближе к вечеру он ее «подписал» спеть под караоке, Янка бы сама ни за какие деньги не решилась: вроде и голос есть, и слухом Бог не обидел, но как–то стрёмно… А тут и опомниться не успела, как уже стояла перед жидкой молодежной публикой с микрофоном в руках — все–таки странно на нее этот Сережа действует!

Дальше, что называется, понесло: выбрала англоязычную песню, любимую «Wish you were here», и спела ее целиком. (Причем на одном дыхании и без трусливых пауз, когда не уверена, что вытянешь высокую ноту, и пережидаешь опасный кусок, чтоб не пустить петуха.) Народ в ответ на такое неслыханное гражданское мужество даже слегка поаплодировал, приятно!..

Не без сожаления сдали микрофон и сняли ролики. Яна от возбуждения пританцовывала на месте, сама того не замечая — до того была довольна, что всё прошло гладко под караоке. Как будто новую высоту взяла:

— Неплохо, а? Надо мне почаще так практиковаться!

— Тебя надо на эстраду продвигать. Ты б там хорошо смотрелась.

— Это серьезно или комплимент?

— А ты как думаешь?

«Дождешься от него комплимента, как бы не так!» — Яна со скоростью звука помрачнела. Если честно, то это еще с детства ее заветная мечта: стать эстрадной певицей, петь на сцене — само собой, сражая наповал толпы поклонников, чтоб штабелями падали! — и обязательно снимать свои клипы. (Она даже в точности знает, какие именно: не зря ведь перед глазами сразу возникают подвижные киношные картинки, стоит лишь услышать любимую мелодию. Для чего–то эти яркие короткометражки нужны, не просто так их показывают…) Страшно вспомнить, сколько часов провела, кривляясь перед зеркалом с воображаемым микрофоном в руках — расческой или феном, что первое попадется. Старший брат Ярик над ее эстрадной горячкой пару лет назад сильно издевался, прямо проходу не давал — доводил почти до слез своими колкостями и изощренными насмешками. Столько от него натерпелась!.. Пока не научилась бойко отстреливаться, давая достойный отпор — уж теперь–то ее голыми руками не возьмешь, обожжешься.

Сейчас, впрочем, опасность миновала, зря навык пропадает: брательник повзрослел и вроде как остепенился. (Хотя дури всё равно еще хватает, с избытком!) На эстрадную тему Ярик ее больше не достает, от слов перешел к делу: сколотил свою группу под названием «Архив», сам пишет песни и исполняет их по выходным в полуподвальном кафе на Острове. А девчонки–поклонницы визжат от восторга и названивают круглые сутки, анонимно признаются в любви… Вот ведь брателло, взял и без зазрения совести умыкнул чужую мечту, не мог уже придумать свою собственную! Наверно, в жизни всегда так: одни годами бесплодно мечтают, строят воздушные замки, зато другие (деятельные натуры, в отличие от нее) закатают рукава, поплюют на ладони — и готово!

Хотя таланта у Ярика, пожалуй, побольше, чем у нее, в плане музыки он поодареннее будет. А она–то и песен своих писать не умеет, только мелодии иногда придумываются, толку с них!.. Янка расстроенно покрутила головой, то ли в ответ себе, то ли Сережке:

— У меня характер не тот.

— Почему не тот?

Попробуй ему пересказать в двух словах все ее бессонные мучения–переживания, столько всего передумала!

— Я не боец, я так не умею… Там конкуренция, я через пару дней загнусь.

— Всего–то ты боишься! — у Янки аж дыхание перехватило от этой небрежно брошенной фразы: неужели она такой трусихой выглядит со стороны?.. Сергей, похоже, спохватился и сделал слабую попытку исправить ситуацию. Скажем прямо, достаточно неуклюжую:

— Хотя для девушки еще ладно, позволительно. Ты ведь сама говорила: боишься того, потом этого…

Яна собралась было обидеться и замолчать в воспитательных целях минут на пять, но вмешалось фамильное чувство юмора:

— Знаешь, женская мудрость: «Если я сказала, что я дура, то тебе не обязательно это повторять!»

— Запомню на будущее, — опять он ухмыляется во весь рот! Янка вдруг обнаружила, что изнутри вроде и клокочет от негодования, но вместе с тем улыбается от души. Заразная это вещь, оказывается.

День пролетел незаметно: как будто бы ничего еще и не делали, а он уже закончился. Вечером ощутимо похолодало и от реки потянуло сыростью и липким туманом, но Яна самоотверженно потащила Сергея на набережную. (Как там папа подкалывает ее за это обычное упрямство? «Если я чего решил, я выпью обязательно…»)

— Вот! Любимое место номер два, — с гордостью сообщила Яна. (Подразумевалось при том, что Дуб — это любимое место номер один. Сережка, наверно, и так догадался, или просто не захотел переспрашивать.)

— Сколько их у тебя?

— Любимых? Много…

Яна бросила сумку на ступеньки, ведущие к воде, и присела на самый ее краешек — старый, годами испытанный лицейский трюк. Сергей возвышался над ней, как памятник, сама поза была до смешного похожа на кого–то из великих, увековеченных в бронзе: начальственно сложенные на груди руки и мужественный орлиный взор, вперенный в потемневшие днепровские воды. Янка то и дело украдкой посматривала на него снизу вверх, грудь сдавливало уже знакомое смутное волнение — словно что–то тревожное и необъяснимое нарастает изнутри, вот–вот прорвется наружу… Кого–то он очень сильно напоминает, кого–то до боли знакомого! И вместе с тем железно уверена, что тогда в спортклубе видела его в первый раз в жизни. Даже там не могла отвести взгляд, точно магнетизировал на расстоянии… (Ну да, тайный потомок Дэвида Копперфильда — и придет же в голову!..)

Хоть не такой он прямо и красавец, в меру симпатичный. По–спортивному поджарый и загорелый до бронзового оттенка (в отличие от Янки, ее–то никакой загар не берет, пускай даже самый термоядерный). Волосы неопределенного русого цвета, коротко подстриженные и все равно местами вихрастые — выглядят так, будто их долго и терпеливо всякими пенками–гелями укладывали. (А этот товарищ, скорей всего, и понятия не имеет, что это такое и с чем его употребляют! Яна на миллион может поспорить, что больше десяти секунд в день на эту супер–укладку не уходит: поплевал, поелозил пятерней — и всего делов! Просто тип волос такой, попадаются редкие счастливчики.) Иными словами, дело не во внешности, тут что–то другое…

Он, кажется, заметил, что с ней что–то не так, присел совсем близко, почти вплотную: сейчас надо будет что–то объяснять… Янка не утерпела и протянула руку к Сережиной голове, не одолела внезапный соблазн — вихры его на ощупь оказались жесткими и упругими, как моток проволоки. Хозяин их такой самодеятельности нисколько не вопротивился, сидел себе тихо и смирно, а глаза довольные донельзя! Она резко отдернула руку и с преувеличенным вниманием уставилась в чернильные разводы Днепра. Но Сергей уже взял в работу:

— Что ты так смотришь?

— Просто… — вышло неожиданно для нее самой, слова вылетали почти что без Яниного участия: — Каждый человек у меня ассоциируется с каким–то цветом… и с мелодией, с группой.

Сережка заинтересовался еще больше:

— Вот как! И какая у меня мелодия?

— «Ария», — и опять, не думая, просто въехала в то особенное «прозрачное» состояние, когда ответы приходят не из головы, а откуда–то из солнечного сплетения. (Из «Чаши прошлых накоплений», как красиво объясняет Мастер.) Напрямую и без задержки.

— Про «Арию», допустим, угадала. Ну хорошо, а цвет?

— Синий, — здесь и смотреть не нужно, с закрытыми глазами всё видно!

Он уставился на нее с любопытством, как на заморскую зверушку, что начала вдруг лопотать на трех языках:

— Это ты просто так сказала?

— Просто так ничего не бывает! — довольно назидательным тоном объявила Янка и, приподнявшись, поболтала рукой в прохладной речной воде. Сергей всё не отставал:

— Почему именно синий? А не… серо–буро–малиновый в крапинку?

— Потому что в твоей ауре много синего цвета, — таким голосом обычно разговаривают с карапузом лет пяти, но Сережка ни капли не обиделся. Вот ведь какой спокойный! Она бы уже давно вспыхнула яркой спичкой и вообще бурно бы выражала свое недовольство…

— Только не говори, что ты видишь ауру!

— А кому сейчас легко? — с ловкостью увернулась Янка дежурной фразой из анекдота с метровой бородой, времен где–то так доисторических. И хихикнула про себя: «Будем надеяться, он его не знает!»

Теперь уже Сергей смотрел на нее во все глаза, не отрываясь, копируя «Яну Владимировну» пять минут назад. Стремительно вскочил на ноги, с силой размахнулся и запустил камешком по воде, только круги разбежались неровной рябью. Нервничает? Так вроде бы не от чего…

— Я в это не верю, — неохотно процедил он сквозь зубы.

Янка с неудовольствием передернула плечом, точно говоря: а мне какое дело?.. И двумя руками попыталась натянуть на колени короткую юбчонку (наверное, чтоб хоть немного согреться, тепло–то с этой одёжины чисто символическое). Сергей пожалел, что не прихватил из дома курточку или свитер, не захотел целый день таскаться — ну не рубашку же с себя стягивать! Еще испугается, неправильно поймет… Он присел рядом на ступеньку ниже, почти у самой воды, и всмотрелся в ее смутно белеющее в полутьме лицо, словно впервые увидел. Янка сидела, поджав под себя ноги и неудобно закинув голову — на светло–синем по–вечернему небе уже начинали проклевываться неяркие первые звезды. В какую–то минуту ему почудилось, что для нее ничего, кроме неба и этих слабо подмигивающих звезд, сейчас не существует…

— Откуда ты такая взялась?

Она сразу же откликнулась мелодичным речным эхом:

— С другой планеты! С другой звезды. Я только не помню, с какой… Знаешь, есть такая гипотеза, что мы все — переселенцы с других планет, даже с других галактик. Поэтому на Земле так много рас и народностей, сборная солянка. Японцы, например, с созвездия Плеяд…

— Не хило, — ухмыльнулся Сергей, но она, к счастью, не обратила на его оскорбительный смешок внимания. Странно взволнованным голосом продолжала:

— У меня в детстве, где–то в четыре или пять лет, почти постоянно была мысль, что я инопланетянка. Прямо навязчивая идея. Казалось, я не такая, как все остальные, коренные земляне, а прилетела издалека. И как будто это нужно тщательно скрывать, научиться ничем не отличаться от других, а не то худо будет, — она едва различимо в темноте улыбнулась. — И всё таким чужим казалось, непонятным, и тоска так часто хватала… Зато теперь уже ничего, прижилась. Пустила корни, — Янка коротко рассмеялась, словно подначивая саму себя.

«Вот ведь, и не разберешь с ней: когда всерьез говорит, а когда дурочку валяет!» — Сергей на этот раз не улыбнулся, неотрывно смотрел в ее глаза. Те почудились вдруг особенно, нечеловечески огромными в темноте — в голове не укладывается, как такие могут быть у обычной девчонки?..

Хотя здесь он бесстыдно сам себе врет, выдает желаемое за действительное: она похожа на кого угодно, только не на обыкновенную девчонку! Вон даже ходит, смотрит или говорит по–другому, не так, как все остальные. С «инопланетянкой», конечно — это полное гониво, работа на публику. Если уж привлекать научную фантастику с фэнтэзи, то она скорее эльф из близжайшего параллельного мира, переодевшийся для маскировки в джинсовую юбку и модные босоножки с ремешками. Потому и габаритов небольших, кстати. Сидит рядом с ним на краешке ступеньки, будто еще не уверена: останется здесь или вспорхнет стрекозой, улетит по своим делам…

В этом месте Сергея повело уже всерьез, воображение разыгралось не на шутку: вот она прилетает домой и вокруг шумной крылатой стаей собираются сородичи, теребят со всех сторон и расспрашивают, как прошла вылазка «в люди». И Янка заводит мягким таинственным голосом, каким обычно рассказывает про свои ауры, тренинги и гипотезы: «А где я сегодня была!..» Миниатюрные эльфята в ответ оттопыривают остренькие уши и подрагивают от нетерпения прозрачными радужными крылышками за спиной… Пугливый маленький эльф; наверно, для нее это было большим приключением. Разумеется, строгие родители вряд ли отпустят ее во второй раз…

Он встряхнул головой, отгоняя эти полусумасшедшие мысли — а то так и крышей недолго тронуться! Вслух по инерции вырвалось:

— Эльфийская принцесса… — она почти незаметно в сумерках улыбнулась — оценила полет фантазии, значит! На том бы и следовало доблестно закруглиться, но он для чего–то добавил: — Глаза у тебя действительно нездешние.

И промахнулся, не успел толком понять, в чем дело: Янка раздосадованно от него отмахнулась и передернула голым плечом, словно от холода:

— Знаешь, сколько раз я это слышала? «Не от мира сего, витает в облаках»!..

— Ну, что есть, то есть, — подколол Сергей, уже полностью придя в себя. И окунулся с головой в реальность города за спиной: приглушенный визг тормозов, дальний грохот троллейбусов, надсадные трели клаксонов… Стало нестерпимо стыдно за это свое лирическое отступление — романтик, ё-маё!.. Хорошо, хоть вслух не брякнул, хватило ума. Янка, по всей видимости, опять собиралась на что–то обидеться, отвернулась, демонстрируя роскошную львиную гриву, струящуюся по спине. Но он не дал ей опомниться: без слов протянул обе руки и поднял со ступенек.

«Непонятно, почему это я его слушаюсь?! — возмутился кто–то строптивый у нее в голове. — Да кто он такой?..» Яна по привычке попыталась привести себя в боевое настроение, как боксер перед поединком, но колючки упорно не выпускались. Точно им было лень и вообще недосуг…

— Не читай на ночь так много фантастики! — негромко сообщил в самое ухо Сергей — вроде бы и насмешливо, но совершенно не обидно. И привлек ее к себе.

Руки у Янки были до странного хрупкие на ощупь и окоченевшие, почти ледяные — не руки, а зябкие лягушачьи лапки. Он обнял ее за плечи, такие же в темноте тоненькие до бесплотности, и неловко полубоком прижал к себе: пускай погреется. Даже и говорить ничего не надо, чтоб не спугнуть: вон как притихла, как будто бы и не дышит, затаилась. И недавняя задиристость куда–то испарилась без следа, так отчаянно и смешно от него защищалась!..

Они молчали до самого Янкиного дома, боясь нарушить что–то невидимое и хрупкое, повисшее между ними. Неслышный звон стеклянных колокольчиков, ни с чем другим и не сравнишь… Казалось, одно неосторожное слово — и они сорвутся, разлетятся по асфальту тысячей крохотных остолков, а там захрустят под подошвами стеклянной трухой. Только у самого подъезда Янка объявила (и как всегда, с бухты–барахты):

— У меня, кстати, тоже синий! Синий с золотым.

— Какой синий? Где синий? — не понял он.

— Цвет ауры. Я часто вижу перед глазами как будто бы вспышки… такого красивого сине–голубого цвета, похожего на сварку. У тебя никогда не бывает?

Сережа отрицательно покачал головой, не вдумываясь в смысл слов — скорее слушал ее голос, как музыкальное сопровождение. Негромкое полудетское сопрано: тонко, но в допустимых пределах, не до писклявости. И манера выговаривать слова непривычная, деликатно–вежливая, что ли… В общем, недурственно.

— Хотя папа говорит, это нормально, в «Агни–йоге» что–то такое описывается… Кажется, «огни духа», так называется.

«А вот это я зря, рано сейчас про «Агни–йогу»! — попрекнула себя Яна. — Всему свое время.»

Подчиняясь внезапному импульсу изнутри, Володя подошел к окну и наугад отдернул штору. Так и есть, в свете тусклого желтого фонаря у подъезда стояла Янка. (Ее присутствие он ощущал едва не за километр, и это без всякого преувеличения, не раз проверял.) Володя не сразу разглядел рядом с дочерью кого–то чужого и высокого, кричаще постороннего — весь в черном, как шпион иностранных спецслужб, сливается ненавязчиво с темнотой. Зато Янкину светлую голову издалека видать… Подожди, а что это она там делает?!..

«Вот и началось! Теперь хоть ружье покупай, чтоб кавалеров разгонять, — почти что на полном серьезе подумал он. — Пролетели спокойные деньки!»

Глава десятая. Володя

Вечером они так и не поговорили — Янка пришла поздно и в сильнейшем возбуждении, Володя уже не стал ее дергать. Молча сидел на кухне и слушал, как она мотается по квартире, чем–то в ванной оглушительно гремит и поминутно роняет, напевая себе под нос. Повезло еще, что маму не разбудила, а то бы та устроила всем веселую жизнь!

Было безнадежно тоскливо и одиноко, как бездомной собаке. Умом Владимир прекрасно понимал, насколько это абсурдно, если озвучить вслух: «Дочка меня бросила, ушла к другому!» Он больше не самый главный и обожаемый в ее жизни мужчина, к такому в два счета не привыкнешь, нужно время. А ведь только ради нее и Ярика он столько лет играл этот бессмысленный спектакль под названием «Счастливая семья»!..

Володя тяжело, чуть ли не старчески кряхтя, поднялся с табуретки и включил электрочайник, тот высоко и пронзительно засвистел в тишине, словно над ним насмехаясь. Ну что ж, пускай будет второй полуночный марафон: ударим по одиночеству лошадиной дозой кофеина!.. «Могла бы, кстати, забежать перед сном, пожелать спокойной ночи, раз уж на то пошло. А ведь не забежала!» — с горечью подумал Владимир. Неужели Янка почувствовала его тяжелое настроение и то, что оно как–то связано с ней? С ее почти нечеловеческой чувствительностью — вполне возможно, что уловила, засекла внутренним радаром. Да только вряд ли она поняла, в чем тут дело, и еще не скоро поймет…

«Ничего, дочка, это не должно тебя касаться. Это мои страхи, я сам с ними разберусь. Счастливых тебе снов!» — Володя мысленно погладил ее по голове. Показалось, что Янка в ответ улыбнулась, не раскрывая зажмуренных глаз.

Проснулся он поздно, с чугунной головой. Дочка спозаранку уже прочно висела на телефоне: неужели со своим «кадром» любезничает? Ее голос звучал непривычно (в свете последних событий) громко и оживленно, на всю квартиру — вон как смеется–заливается во всё горло! Давненько он такого не слышал… Что самое поразительное, и не думает скрываться: обычно сотню раз перепроверяет, чтоб никто, не дай Бог, ни слова из ее секретных разговоров не перехватил. Вот ведь конспиративный Скорпиошкин, Штирлиц доморощенный! Янка между тем переспросила у того самого кого–то, к кому Володя не питал слишком теплых чувств:

— Подожди, какая станция? «Авторадио»?

Вихрем сорвалась с места и принялась сосредоточенно крутить настройку радиоприемника, пока не словила среди какофонии искаженных помехами звуков то, что надо. Незнакомый Владимиру певец, наверняка из новых, выводит с цыганским надрывом:

«О, это сладкое слово «свобода»!

Нам на двоих с тобою тридцать два года…»

Ну и дальше в том же духе. Дочку явно проняло: она устроилась в кресле, свернувшись калачиком — даже со стороны это выглядело страшно неудобно, у Володи тут же заныла спина, — и едва ли не ухом прильнула к любимому орудию музыкального труда. Ему стало невероятно смешно и отчего–то немного завидно (а почему бы и нет, собственно? Чтоб на двоих да тридцать два года!).

Через полчаса, не меньше, Янка с сожалением распрощалась со своим «кадром», тяжело вздохнула и понесла трубку на законное место в прихожей, прижимая ее к груди обеими руками, как драгоценного младенца. Володя стремительно отвернулся, чтоб дочура не разглядела его рвущуюся на белый свет улыбку, такую никакими силами не спрячешь! Если заметит, то, как пить–дать, обидится и начнет вопить, что он ее не уважает, не ценит и, главное, не воспринимает всерьез.

— Ты сегодня не в лицее? — хмуря для внушительности брови, спросил Владимир самым нейтральным деловым голосом.

— Мне на третью пару! — Янка почти со стоячего положения c размаху плюхнулась на диван, тот с перепугу натужно заскрипел, хоть какой ни воробьиный у малОй вес. Володе всякий раз становилось жутко, что однажды она не рассчитает и ненароком промахнется, грохнется прямо на пол… С такой–то рассеянностью галактических масштабов!

— Хорошо живете.

— Ага! Не жалуемся.

Вот оно что!.. Володя внезапно с потрясающей четкостью вспомнил, будто молния сверкнула в голове: она маленькой любила так делать, года в два или три. (Ещё в том самом ненавистном Марине общежитии на улице Луговой.) В те времена у них прямо посреди единственной комнаты стоял обширный раскладной диван, они с первых же дней прозвали его «семейный». Янка выбирала момент, чтоб никто не стоял над душой, изо всех сил разбегалась и с размаху падала спиной на этот импровизированный «аэродром», потешно задрав маленькие лапки в канареечно–желтых колготах. (Марина любила одевать ее в яркие цвета.) Раз по двадцать на день дочура могла так взлетать и приземляться — никакие уговоры, увещевания и обещанные в скором будущем горы конфет не оказывали нужного действия. В то золотое время Володя любил шутить, что дочка станет космонавткой или, на худой конец, летчицей — и никак не меньше! А поди ты, совершенно всё забыл, как отрезало…

Правда, всего через полгода «золотое время» закончилось и наступил, по определению Марины, «тихий кошмар». Возможно, именно поэтому Владимир столько лет не вспоминал про дочуркины прыжки с дивана–на диван — чтоб не ворошить за компанию то, что неумолимо за этим весельем последовало. Подсознание проявило свою обычную мудрость и милосердие и поспешило задвинуть неприятные воспоминания в самый дальний угол памяти. Всё тот же фрейдовский механизм подавления: «ничего не вижу, ничего не слышу…»

«Тихий ужас» начался с того, что однажды Марина позвонила ему среди дня в полной истерике и сквозь невнятные причитания сообщила, что с Янкой «что–то не то». Володя успел сотню раз умереть и воскреснуть, как птица Феникс, пока наконец не разобрался, что к чему. Оказалось, по дороге в детский сад дочка вела себя очень странно: размахивала руками, точно ловила в воздухе что–то невидимое, на вопросы не реагировала и — «нет, ну ты представляешь?!» — заливисто во весь голос смеялась.

Услышав это откровение, Владимир, помнится, рассердился — больше делать женушке нечего, высосала из пальца проблему!.. Для очистки совести в тот же вечер затеял с дочурой «взрослый разговор», и трехлетняя малышка с забавной серьезностью принялась рассказывать, что «уже давно» видит в воздухе разноцветные шарики. Синие, красные, голубые, серебряные — похожие на мыльные пузыри… Когда всё началось, Володя выяснить не сумел: для таких карапузов прошлая неделя — уже вечность.

К теме злополучных шариков они возвращались еще не раз и не два, а десятки, если не сотни раз: каждый день по дороге в сад повторялась эта увлекательная погоня за чем–то невидимым, счастливый смех и болтовня с самой собой. Прохожие косились на Янку, как на ненормальную — кажется, именно это Марину и бесило больше всего. Извечная незыблемая проблема: «А что скажут люди?» По вечерам дочка послушно обещала, что «больше не будет» — как он сейчас понимает, непосильная для ребенка задача… В Володе, стыдно признаться, проснулся исследовательский азарт: удалось выяснить, что Янкины шарики как будто живые, невесомые — кружатся вокруг дочурки, подпрыгивают в воздухе, словно дразнятся и с ней, Яной, играют.

Еще через несколько недель обнаружилось, что и окружающих людей дочка тоже видит по–своему: светящиеся и разноцветные, ритмично пульсируют и иногда переливаются всеми цветами радуги. («Не всегда переливаются, а когда настроение хорошее," — с сосредоточенно–серьезной мордашкой пояснила малышка.) Пытаясь перевести всё на шутку, Володя однажды спросил, какого же цвета ей кажется он? Ожидал чего–то детски–незатейливого, вроде розовых слонов, но этот малолетний философ глубокомысленно изрек: «Синий, а вот здесь немного черный…» И дочурка со знанием дела ткнула его пальцем в живот: именно в том самом месте, плюс–минус сантиметр, иногда прихватывал желудок, как следствие неудобоваримой корабельной стряпни.

От этого невероятного совпадения уже и Владимир поддался панике и потерял над собой всякий контроль (о чем не раз впоследствии сожалел). Схватил Янку за плечи и приказал — не попросил, а именно приказал! — больше так не делать: «никогда в жизни, иначе!..» Что «иначе», не договорил — она смотрела на него перепуганными, на пол–лица, глазенками на заострившемся бледном лице. Возившийся неподалеку Ярик уставился на них двоих с изумлением, и Володя сразу же пришел в себя: родитель, называется, наорал на беззащитного ребенка! Успокоил Янку, как умел, отвлек детей новой игрой, но еще долго не мог простить себе эту вспышку, до того муторно было на душе…

На следующий день дочка сильно заболела, в мгновение ока подскочила температура. Тридцать девять и пять — это он четко помнит, как вчера всё было! — и никаких других симптомов: ни насморка, ни ангины, ничего. К вечеру жар прекратился так же неожиданно, как начался, и вместе с ним бесследно пропали все эти шарики, светящиеся ауры, разноцветные люди и остальные Янкины чудачества. Ему бы сидеть да радоваться — а может, еще и перекреститься, что легко отделались… Но Володя не мог избавиться от мысли, будто что–то своим отчаянным воплем нарушил, вмешался недоброй волей.

Эти необъяснимые перепады температуры у нее случаются до сих пор, и точно так же, как в раннем детстве, обычно за полдня всё проходит. По врачам они с Мариной больше не бегают, надоело до чертиков — толку с того, если официальная медицина не может сказать ничего вразумительного! Последний эскулап мямлил что–то про подростковый возраст и гормоны, на чём и порешили. Надо будет у Янки спросить: а вдруг уже прошло, зря он себе душу–то разбередил?..

Как же им всё–таки повезло, что она ничего об этом не знает и не помнит! А Марина до сих пор день и ночь начеку, смотрит на малую, как на бомбу замедленного действия: вдруг опять что–нибудь не так, вдруг опять «отклонения от нормы»?.. Хотя правды ради стоит заметить, иммунитет у дочки хороший: болеет редко, от силы раз в год. Cлучалось несколько раз, что семейство в полном составе один за другим слегало, подкошенное сильнейшим гриппом, одна Янка отделывалась легким насморком. Всем бы такие «отклонения»…

Воспоминания понеслись всё глубже в прошлое: в скором времени после тех изматывающих событий он увлекся «Агни–йогой» — да так, как еще ничем и никогда в жизни не увлекался! Сидел ночи напролет над своими драгоценными, с огромный трудом заказанными по почте книгами и переписывал их вручную от корки до корки: «Зов», «Озарение», «Община», «Мир Огненный»… Казалось, только так сокровенное знание может войти в самое сердце — через усилие пишущей руки и ежедневный кропотливый труд.

Примерно в то же время стали сниться прекрасные, тревожащие душу сны, наутро от них оставалось лишь чувство чего–то полузабытого и родного, как в детстве. Однажды среди глубокой ночи ему четко послышался негромкий ясный голос, настойчиво два раза повторил: «Владимир Александрович!» Что любопытно, сна было ни в одном глазу, всё происходило явно и отчетливо наяву. Володя ни капли не испугался, напротив, в радостном возбуждении растормошил жену и сбивчивым шепотом попытался рассказать, что произошло (дети уже спали). Но Марина была в своем репертуаре: обозвала его сумасшедшим и раздраженно перевернулась на другой бок, только издевательски скрипнул пружинами матрац. А Володино сердце колотилось гулко и сильно, отдаваясь горячими волнами по всему телу, пока потихоньку не успокоилось. На смену бешеному сердцебиению пришло сдержанное ликование и удивительно четкая мысль из «Агни–йоги»: «Именно так ученик ощущает присутствие Учителя.»

В следующие месяцы было еще много похожих опытов, один из них отпечатался в памяти на всю жизнь. Володя проснулся среди ночи, будто от толчка извне, взглянул на свои руки и спокойно про себя отметил, что они мягко светятся серебристо–голубым в темноте. (Достаточно яркий свет, при желании при нем можно даже читать.) Будить Марину на этот раз не стал, расхаживал по квартире и экспериментировал с непонятным свечением, как ребенок с новой игрушкой: нежгучее яркое пламя послушно переходило на дверную ручку, чашку с кофе, зеркало и кухонный шкаф. Нестерпимо хотелось поговорить с Янкой, расспросить, не так ли она когда–то видела свои «шарики»? Но дочка заканчивала второй класс, бредила новым увлечением — зоокружком — и про всякие детские причуды больше не вспоминала. Все ее разговоры за завтраком, обедом и ужином сводились к тому, согласится ли мама приютить умыкнутого на летние каникулы бездомного хомячка, самая насущная проблема…

Пожалуй, те бессонные несколько лет были самыми счастливыми в Володиной жизни. Каждый вечер перед сном он читал детям отрывки из «Агни–йоги» или Библии, «Нового Завета» — возрожденная со времен далекого детства традиция семейных чтений. Перебивая друг друга, они втроем спорили и смеялись, и мечтали вслух на всю катушку, засиживаясь допозна. Ребята задавали вопросы, а Владимир с поражающим самого себя красноречием рассказывал сочиненные на ходу сказки о том, что всё вокруг нас живое: деревья и травы, неподвижные камни, даже звезды и небо над головой. Во всем есть искорка Бога, душа.

Дальше — больше: учил детей перед сном посылать добрые мысли всей планете, самыми простыми словами: «Пусть миру будет хорошо! Пусть всей Земле будет хорошо!» Говорил о том, что мысль материальна — «что бы мы ни думали, рано или поздно сбудется», — а потому нужно быть особенно осторожными. Не знаешь ведь, не причинишь ли своей случайной раздраженной мыслью кому–нибудь вреда — или кому–то из близких, кто в тот момент находился рядом, или самому себе. Вернется бумерангом и стукнет с размаху по лбу, соображай потом!..

Трудно сказать, какую часть из его философских историй — одну сотую или, может, десятую? — Слава с Янкой могли в том возрасте понять. Но Володя верил всем сердцем: когда–нибудь в них прорастут эти посеянные щедрой рукой зерна, просто не могут не прорасти… Марина его самодеятельными «духовными занятиями» (как Володя свои чтения называл) была откровенно недовольна и часто пыталась скандалить: «Чему ты их учишь, как они дальше будут жить, когда вырастут?!» Но ребята слушали с горящими от восторга глазами, особенно Янка. (Ярик всегда был скорее «мамин», с характерной практической жилкой: «Не учите меня жить, лучше помогите материально!»)

А еще через пару лет всё постепенно сошло на «нет»: прекратились зовущие в неведомые дали сны, исчезло свечение рук и ослепительно–голубые, цвета сварки, вспышки перед глазами. Как будто бы он предательски незаметно скатывался вниз по наклонной плоскости, пока не приземлился в привычном опостылевшем мире, где никогда не было места фантазерам и чудакам… «Агни–йогу», правда, по старинке до сих пор иногда почитывает, но без прошлого фанатизма и на трезвую голову.

И всё равно порой бывает неудержимо, до сжимающей сердце тоски жаль тех летящих дней, которые, по сути дела, ничего хорошего ему не принесли… Враждебность и отчуждение жены, насмешливые комментарии друзей и тревожные мамины глаза. Не хотелось бы, чтоб Янка повторила тот же самый сценарий взлетов и падений, и горького разочарования под конец. Пока что она с завидным упорством дублирует почти все его юношеские увлечения: фантастика, музицирование с утра до вечера, психология, философия… Разве что радиоэлектроникой и всякой программистской бедой не интересуется, а в остальном — уменьшенная в полтора раза копия отца, женский вариант в мягком переплете.

Глава одиннадцатая. «Фантомас»

Как ни крути, а опоздание на третью пару — это уже диагноз! Но даже сей прискорбный факт не мог испортить Янкино безоблачное настроение, да плюс еще мягкое осеннее солнце и ее любимые желтые листья на ясене у самого лицея… (Скоро он станет совсем золотоголовым, как молодой Сергей Есенин. Где–то она видела такой портрет…) «Опять Сергей! Мадемуазель, что–то вы зарапортовались!» — подначила мысленно саму себя и только тут обнаружила, что с лица — и похоже, с самого дома — не сходит глуповато–счастливая улыбка. То–то встречный народ шеи вслед выворачивает — ладно еще, когда молодые ребята, а то и солидные дяденьки с портфелями с ними заодно… Вот этого, извините–подвиньтесь, нам не надо!

В класс Янка влетела за две минуты до звонка. Едва завидя ее на пороге, Галя разразилась навстречу гневными упреками:

— Где ты вчера была? Я весь вечер звонила!..

«Ничего себе претензии! — Янка невольно улыбнулась, не теряя бодрого расположения духа. — А как я ей звоню по десять раз и никто трубку не берет, так это в порядке вещей.»

— Заведи мобильник, — сочувственно предложила Машка. Янино превосходное настроение мигом улетучилось без следа…

— Так где ты вчера была? — в Галькиных глазах разгорелся опасный огонек: ну вот, опять сегодня целый день проходу не даст!

— Как его зовут?.. — дурашливо подхватила Юлька, и девчонки с готовностью захихикали. К счастью, в аудиторию вбежала Оксана Юрьевна без обычной своей улыбки, с бровями нахмуренными дальше некуда и видом весьма решительным. Почуяв, как в воздухе явственно запахло жареным, десятый «А» с поспешностью разбежался по местам и нервно зашуршал учебниками.

— Не наелся — не налижешься! — полным сострадания голосом поставила в известность англичанка, конфискуя у них учебники вместе с тетрадями. И устроила развернутую, зверской сложности контрольную на целую пару. (Вот тебе и «своя в доску», держи карман шире!..) Она иногда так умеет: сыпет своими одесскими шутками–прибаутками, улыбается, закрывает глаза на всякие мелкие проколы с нарушениями, но стоит лишь расслабиться — и на тебе, сюрпрайз!

Хотя Янка справилась с заданием без труда и добрые двадцать минут до звонка валяла дурака. С английским у нее никогда не возникало проблем, peace of cake! (Запросто.) Зато на остальных членов банды было жалко смотреть — душераздирающее зрелище… И главное, ничем же им не поможешь, не протянешь дружескую руку: Оксана ходит между рядами, как раз мимо их компании, вроде мифический цербер, и сторожит всевидящим оком. Галька в свою шпаргалку ни разу даже краешком глаза не заглянула, не рискнула.

На перемене после английского девочки, казалось, начисто забыли о Яне и своих недавних приставаниях — неужели пронесло?.. Столпились вокруг Машки и наряду с контрольной шумно обсуждали ее новое мелирование перьями и очередной авангардный макияж — гвоздь сегодняшней программы. Когда Яна рассмотрела Машенцию поближе, то ей даже понравилось: ярко–оранжевые прядки в рыжих волосах смотрятся весьма и весьма… Как говорят стилисты, «освежает». (Намного лучше розовых, это факт.) «Но такие глаза ей по–любому не идут! — вернулась на свое насиженное место критическая мысль. — Как бы так помягче намекнуть? Или нет, лучше не буду, а то еще обидится…» Янка уже не раз замечала: если человек тебе нравится, то со временем становится совершенно безразлично, как он выглядит — может закручивать на голове хоть воронье гнездо и напяливать на себя что угодно. И всё равно кажется красивым, вот ведь интересно!

Прервал эти философские размышления Денис Кузьменко, по–свойски окликнул откуда–то сзади. (Он всегда появляется вот так неожиданно, выныривает из–под земли, как джинн из раскупоренной бутылки.) Странно, никого другого Янке бы в голову не пришло сравнить с джинном, неужели так удачно с ним гармонирует? С такой–то экзотической внешностью: маленький, щуплый, смуглый до светло–кофейного цвета, скулы по–монгольски острые, глаза раскосые… Только волосы не иссиня–черные, как можно было бы ожидать, а темно–русые. Но всё равно явно не славянский типаж, и угораздило же с такой фамилией! Иностранец иностранцем, и еще есть в этой непохожести на других какая–то скрытая привлекательность… Хорошо, что он мысли читать не умеет, хоть и джинн.

— Эй, Кнопка! — Кузьменко был, как всегда, сплошное остроумие. — Не спи — замерзнешь! — и легонько потянул сзади за прядь волос.

Яна из принципа не обернулась, только негодующе передернула плечом, как их Гаврила хвостом. Это прозвище ей дали в прошлом году во время лицейской поездки во Львов, на зимних каникулах: был там один «шкаф» раза в два ее больше, который внезапно проникся горячей симпатией. (Выражалась она в дразнилках и попытках «намылить», кровушки попортил порядочно…)

Снегу тогда навалило немеряно, Яна в первый раз в жизни столько его видела. (По приезде во Львов как раскрыла на вокзале рот, так всю неделю и не закрывала.) У них на юге это большая редкость, почти что экзотика — тем более, чтобы лежал пушистым одеялом и не таял, и с неба сплошным потоком сыпятся всё новые и новые серебряные снежинки… Красотища, конечно, только вот как по этому великолепию ходить, спрашивается? У нее, как на зло, были новые скользкие сапоги на неизменной платформе — пускай даже небольшой, сантиметра четыре, но и того хватило с головой. Спотыкалась через каждые пять метров, мальчишки по этому поводу ужасно веселились, преобидно гоготали во всё горло…

И нет, чтоб по–человечески помочь подняться, куда там! Завели себе «джентельменскую» моду (именно в кавычках джентельменскую): едва кто–то из девчонок поскользнется, и тут же со всех ног на помощь несется рыцарь местного разлива. Вежливенько так интересуется, не ушиблась ли, ничего не болит — только расслабишься, развесишь уши, и начинается комедия… (Хотя кому как, для пострадавшей стороны далеко не комедия! Заю раз до слез довели.) Так вот, подхватывает галантный рыцарь девчонку подмышки — типа, айн момент, сейчас помогу подняться, — подержит в воздухе несколько секунд и садит обратно на снег, и придерживает за плечи, чтоб не встала. А потом по–новой, и еще, и еще, пока не почувствуешь себя абсолютной дурой, матрешкой–неваляшкой… Самой–то подняться почти невозможно, ноги с непривычки скользят и шуба тяжеленная, не развернешься, так что единственный выход — звать на помощь подруг. (Особенно с Юлькой шутки плохи, та может и по шее заехать, если надо!)

Пацаны вообще заметно поглупели от такого множества сугробов в человеческий рост и катков прямо на дорогах — ну точно, что в детство по второму кругу впали! Зато в последний день перед самым отъездом девчата на них отыгрались, отплатили той же звонкой монетой: затеяли для прикрытия перестрелку снежками в парке, а там заманили поодиночке каждого из мальчишек в засаду и «намылили» до ушей. Жаль только, вероломный «шкаф» увернулся, позорно дал дёру, аж подошвы засверкали! Ну, еще Петю не удалось повалить, тот стоял не шелохнувшись, как двухметровый дуб–исполин. Расставил пошире ноги, натянул на глаза шапку–ушанку — и всё ему нипочем, будто от кучки комаров лениво отбивается. Вот с этим, ясный пень, так запросто не сладишь, весовая категория не та…

Самое интересное, обращенный в бегство зловредный «шкаф» из параллельного десятого «Б» после возвращения домой Янку больше не задирал, как подменили хлопца. Только уважительно смотрел в коридоре издалека. Никто с тех пор про эту Кнопку не вспоминал, чему Яна Владимировна была несказанно рада… А то придумали, понимаешь, собачье прозвище!

Видя, что Янка не отвечает, Денис решил сменить подход: с чувством прокашлялся и приторно–нежно пропел:

— Яночка!

От этого пируэта она не выдержала и улыбнулась, пришлось обернуться:

— Чего тебе?

— Дай что–нибудь, — Кузьменко пошевелил в воздухе длинными смуглыми пальцами, точно набирая что–то на невидимой клавиатуре. Яна выудила из–под парты сумку, перевернула ее вверх тормашками и энергично потрясла. Посыпались разноцветные ручки (много ручек), различной тупости карандаши, тетради, пара недоеденных шоколадок, мятые рисунки, свежие каштаны, потом фонарик, расческа, помада и, наконец, несколько CD. Юлька наблюдала за всем с живейшим интересом:

— О, смотри, смотри! Женская сумочка.

Денис проворно выхватил из образовавшейся внушительной кучи один диск (Яна не успела рассмотреть, какой) и потащил к магнитофону, что извлекался из шкафа каждую перемену. Он, Кузьменко, уже года два как считается их классным диджеем, вот и старается что есть силы, зарабатывает репутацию. Ни тебе «здрасьте», ни «до свиданья»!

Словно бы в ответ на Янкино молчаливое возмущение, Зая с соседней парты запротестовала в Кузьменковскую щуплую и бесстыжую спину, налегая на украинское раскатистое «г»:

— А-га! Мы ему диск, а он нам что?..

— Зая, жадность тебя погубит! — по–дружески предупредила Юлька. А у Галины батьковны оборвалось терпение: не обращая ни на кого внимания, она крепко схватила Янку за руку и потащила в укромный уголок возле окна, где в прямом смысле припёрла к стене:

— Ну, рассказывай! Я же вижу, что–то случилось!.. — перевела дух и застрочила с новой силой: — Сколько ему лет?

Было ясно, что одним партизанским молчанием здесь не обойдешься, и не мечтай… От Галькиного агрессивного натиска Яна сразу же сдалась: если честно, то новость прямо рвалась наружу, должна же она с кем–нибудь поделиться! (Галька–то ей про своего Андрюшу все уши прожужжала: и такой, и перетакой, и разэтакий!.. Полное совершенство во плоти.) Яна только раскрыла рот, чтобы начать подробнейший рассказ, но тут горластой толпой набежали «свои» девчонки и ни о каком разговоре не могло быть и речи, аудитория не та. Машка без всяких церемоний любовно схватила ее за голову, дурашливо потрепала за уши и прижала к своему плечу — пользуется тем, что самая из их компании высокая:

— Янка–обезьянка!

— Машка–промакашка! Эй, руками не трогать! — Яна весьма удачно выкрутилась у нее из рук и отскочила на безопасное расстояние. (Если честно, то есть еще Юлька–дулька, Алька–палька и Галка–скакалка — ничто другое с Галей не рифмуется.)

Проходящий мимо Стас Капля, неразлучный Кузьменковский друг, ехидно бросил в их с Машей сторону:

— Подумай о своей ориентации!

«Что это он тут околачивается?!» — возмутилась про себя Яна, чувствуя, что закипает изнутри, как электрочайник. Машка покрутила пальцем у виска обидчику вслед, но сказать ничего не успела: подключилась Юлия свет Александровна, задушевным голосом спросила:

— Капля, тебе дурно?..

Продолжения не потребовалось: Капля стушевался и слинял к своему месту, а девчонки еще минуты две смеялись, никак не могли угомониться. Вроде бы вполне благозвучное имя–фамилия — Станислав Капля, — всё чин чином… Но за последние полгода он немало от этой «капли» натерпелся, и положила начало всем страданиям престарелая историчка Римма Георгиевна. Дело было ранней весной, десятый «А» писал обширную контрольную о развитии промышленности в девятнадцатом веке — тема, скажем так, не вдохновляла, а за окном точно в издевательство звенела веселая барабанная капель. Стас, наверно, усиленно болтал с Денисом Кузьменко, потому что историчка вдруг насморочным голосом протрубила, пристально глядя в это заплаканное окно:

— Капля, тебе дурно? Можешь выйти.

С тех пор Капле прямо проходу не дают, никак не могут переключиться на что–нибудь другое. Головой–то Яна отлично понимает, насколько это несправедливо — ну не выбирал же он себе эту каплю! — но и сама частенько не может удержаться от смеха. Вот ей, конечно, повезло, что фамилия досталась вполне нейтральная и даже, как уверяют подруги, красивая — далекий польский прапрадед постарался. (По туманным семейным преданиям, граф Любомир Вишневский, сосланный в начале девятнадцатого века в таврийские степи. Только папа не любит об этом вспоминать, отшучивается: «Ну какие из нас графья! Давным–давно всё смешалось, здоровая рабоче–крестьянская кровь». Стоит лишь вспомнить, что они столько лет прожили в малосемейном общежитии — вчетвером в одной комнате, друг у друга на голове, — и сразу же отпадает всякое желание бахвалиться… Лучше об этом призрачном графстве помалкивать.)

Так вот, про фамилию: могло бы и ей не повезти, получила бы в наследство от какого–нибудь запорожского предка кое–что с народным прононсом — к примеру, Дуля или Штанько! Тогда бы и плакала горючими слезами. На эту тему у Янки есть любимый студенческий прикол про армейскую перекличку:

— Рябошапка!

— Я!

— Перебийнос!

— Я!

— Перелезьчерезплетень!

— Я!

— Не фига ж себе хвамилия…

— Я!..

А дальше и того покруче, самые сливки — она как услышала в первый раз, завалилась под стол от смеха:

— Ну, господа новобранцы, теперь армия — ваша мать, а я ваш отец… Шо? Хто сказал, шо хочет быть сиротой?!..

Янка вслух рассмеялась, девочки на секунду прекратили свою болтовню и покосились на нее с подозрением. Сейчас точно кто–нибудь съязвит: «Тихо сам с собою я веду беседу!» Не ляпнули, сдержались. «Пожалуй, надо с ними поговорить, хватит уже Капле ни за что, ни про что страдать! — в порыве великодушия решила Яна. — Повеселились — и хватит, хорош разрабатывать языки…»

Но провести воспитательную беседу на сей раз не пришлось: подскочила Юлька и тоже принялась дергать за волосы, нашла себе куклу!.. «Ну как сговорились сегодня! Пускай отращивают свои и потом делают, что хотят. А то взяли манеру!..» — Янка терпеть не могла, когда кто–то чужой прикасался к голове, даже маме не позволяла, та всегда обижалась. С недавних пор это стало нехорошей традицией: в маршрутках или троллейбусах в «час пик» бойкие пробивные тетки с авоськами восхищались ее волосами сперва устно, без рукоприкладства, но через пару–тройку минут точно так же принимались поглаживать, цокая языком, и трогать на ощупь. Как будто она, Яна, общественная собственность!

— Надо ее подстричь, — заключила под занавес Юлька и хищно защелкала в воздухе пальцами, изображая ножницы.

Долго терпеть эти издевательства Янка не стала, улизнула от своей банды и устроилась на галёрке на чужой парте — так удобней было за всем происходящим наблюдать. На диво созерцательное накатило вдруг настроение… Но одноклассники занимались каждый своим делом и ничем увлекательным развлечь ее не собирались, жаль! Ну, разве что Алина вела себя подозрительно: бессовестным образом оторвалась от коллектива и с начала перемены не двинулась с места, будто ей облили стул суперклеем. Янка присмотрелась внимательней: Аля сидела вполоборота, киногеничным движением развернув голову через плечо в противоположную от подруг сторону. И что самое примечательное, улыбалась своей знаменитой белозубой улыбкой, от которой таяли даже железобетонные сердца учителей. (Впрочем, не всех, за исключением исторички: у той к Алькиным чарам стойкий иммунитет.) Зато на остальных действует безотказно: если добавить несколько капель смущения, легкого девичьего румянца, а за ним чистосердечного раскаяния, то вообще убойная сила!

У Янки в голове заворочалось очередное ценное соображение, пока что смутное и расплывчатое: оказывается, практически у каждой из девчонок есть своя фирменная фишка для выхода из нелегких житейских ситуаций. К примеру, она, Яна, не улыбается, а с точностью до наоборот: серьезно и выразительно смотрит преподавателю прямо в глаза, и ей почему–то всё прощают… (Надо будет порепетировать перед зеркалом, отточить мастерство, так сказать — никогда ведь не знаешь, когда в следующий раз пригодится!) А Галька разыгрывает из себя скромницу, стыдливо опускает глазки долу, и тоже обычно срабатывает.

Алинка между тем перебрасывалась пустяковыми, ничего не значащими репликами с Романовым с четвертой парты, известным зубоскалом и насмешником. Нашла на кого время тратить!.. (Вот этому на фамилию грех жаловаться: Лёша Романов по прозвищу Наследник, или Цесаревич — тоже Оксана придумала…) Из любопытства Яна всё же прислушалась (ну хоть какая–то от этого музыкального слуха польза!):

— …Так что было на этот раз? Утюг перегорел, лифт сломался, троллейбусы не ходят? — речь, очевидно, шла об Алькином опоздании на английский.

— Лак долго сохнет, — Алина кокетливо помахала перед его носом ярко–розовыми с перламутром ногтями устрашающей длины. Эти ногти были печально — а местами и не печально! — известны в широких лицейских кругах. Та самая занудная историчка Римма Георгиевна не раз точила на них зубы и поднимала вопрос ребром на каждом родительском собрании, но пока что безрезультатно. (И в самом деле, ей что, жалко?.. Вреда–то от них никакого: Алька вон даже контактные линзы умудряется снимать–одевать, приспособилась.)

Совершенно без надобности встряхнув головой, Алинка смахнула кровожадными когтями косую светлую челку со лба, и Яна от неожиданности растеряла все предыдущие мысли. Нет, всё–таки верно Алан Пиз подметил! Его «Язык телодвижений», мировой бестселлер, уже несколько лет заслуженно считается у нее любимой настольной книгой — столько всего полезного оттуда почерпнула, не счесть… Например, если девушка при разговоре часто прикасается к волосам — это самый верный признак, что флиртует. А если к лицу — то нервничает, не знает, что сказать.

Но тут пришлось отвлечься на новый инцидент: на первый план выдвинулся Петя. (Как окрестила его Оксана Юрьевна, «самый большой авторитет в классе». Причем большой во всех отношениях…) Петр упоенно рисовал на доске что–то загадочное, занимая мощным силуэтом добрую ее половину. Особо любопытные толпились у него за спиной и уважительно молчали, чтоб не отвлекать от творческого процесса — ну, на то он и «большой авторитет»! Любой другой бы на Петином месте рано или поздно начал злоупотреблять своим влиянием, но тому до сих пор ничего подобного и в голову не пришло. Недаром говорят, что крупные люди обычно спокойные и добродушные — наверно, по причине хорошего пищеварения.

— Что это будет? Ну покажи! — Зая подпрыгивала рядом с ним на месте, как маленький округлый Пятачок, и даже голос такой же невыносимо пронзительный, оптимистичный: «Винни, Винни!» Хотя с другой стороны, они вместе с внушительным неторопливым Петром напоминают еще одно произведение из школьной программы — басню Крылова «Слон и Моська»…

«Ашники» изнывали от нетерпения, наконец Петя отодвинулся в сторонку и народу предстало ярко выраженное негритянское лицо: широкий приплюснутый нос, курчавые волосы, крупные серьги в носу и в ушах — вот с ними, пожалуй, перебор… Янка не удержалась и слегка позавидовала, до того колоритно у Петра получилось — конкурент!..

— Петя, не губи свой талант! — авторитетно посоветовала Юлька, и в аудиторию шумно ввалился физик с крупногабаритными таблицами под мышкой. (Не вошел, как все уважающие себя преподы, а именно ввалился, неловко застрял с громоздкой поклажей в дверях. Типичный гениальный ученый из простеньких комедий: в круглых очках с толстыми линзами, заросший по периметру длинной и не слишком опрятной каштановой шевелюрой, движения порывистые и в то же время неуклюжие — классический персонаж!)

Прокладывая себе путь к учительскому столу, физик мельком покосился на доску и замер на полпути, смешно занеся ногу над грязноватым полом. Точно не решался на нее ступить. Но всё же ступил, и перешагнул, и подобрался поближе к доске, чтоб рассмотреть этот неизвестный науке феномен во всех подробностях. Вон и про свои таблицы забыл:

— Это что, тоска по русским лицам?

Десятый «А» дружно оценил его остроумие, опять поднялось то, что Оксана по–одесски называет «хай»:

— Не вытирайте!

— Пусть будет!

— Тише! — физик поморщился, словно от разыгравшейся не на шутку мигрени: — Скалы Крайнего Севера во время птичьего базара.

Физик у них университетский, молодой и бородатый, Яна пока что не запомнила, как его зовут. Как–то кучеряво. Оксана по секрету рассказывала, что он то ли математический, то ли еще какой талант — несмотря на свой не слишком солидный возраст, успел защитить две диссертации. Кроме него, в лицее много преподавателей из соседнего универа — лицеисты считаются там вроде как подшефными. А всё директор постарался, непонятно вот только, какими калачами их сюда заманивал?.. И еще в прошлом году ввел вместо обычных школьных уроков пары, как в высших учебных. Явно по принципу: «Главное в нашей жизни — хоть чем–то отличаться!» Переборщил с этими парами дальше некуда — попробуй высидеть без движения восемьдесят минут! Ни в одной нормальной школе такого нет, гестапо самое настоящее…

Зато выпускные экзамены из лицея будут одновременно вступительными в тот самый технический универ неподалеку от лицейского корпуса — конечно, для тех, кто захочет. (Янка после каникул в этом сильно сомневалась. Только маме до поры–до времени решила не говорить, нечего заранее воду мутить…) И вообще, не надо ей такого гарантированного будущего, что даже разницы никакой на новом месте не почувствуешь! Те же самые университетские преподаватели и примелькавшиеся за три года физиономии лицеистов, и привычный троллейбус — «восьмерка» по утрам — скукотища!

Хотя если так подумать, задача номер один — сохранить в полном составе их лихую компанию, а всё остальное — это уже дело десятое. Вот бы поступить куда–нибудь всем вместе, хотя бы в Одессу, совсем ведь рукой подать… Вот это была б студенческая жизнь!..

Но что ни говори, а «взрослые» преподы выгодно отличаются от обычных учителей. Не кричат и не переходят на личности (как историчка), а называют всех исключительно на «Вы», от чего хочется вести себя сдержанно и солидно, как настоящие студенты. Но не всегда получается; верней, почти никогда не получается. Чаще бывает так, как возмущается их тоже университетская математичка Елена Аркадьевна: «Неорганизованная масса!» Не слишком–то приятно, наверно, этой ученой братии со всеми их степенями и прочими регалиями возиться с детьми…

— Тема нашего занятия: «Электромагнитные колебания», — физик принялся развешивать на доске разноцветные картонные таблицы, для нескольких не хватило места и он заметно растерялся. Неужели не знает, что куда девать?

Минуты две Яна мучительно раздумывала: может, проявить свой врожденный гуманизм и вызваться в качестве добровольной помощницы? (А что скажет Макарова со своими приспешниками, так кого это колышет!) Но на ее голову уже назревали события посерьезней… Галька, по–видимому, решила не терять времени попусту, а сразу брать быка за рога, и ухватила Яну за локоть своими цепкими клешнями–пальцами. По выражению Галиного лица было яснее ясного, что отпираться больше не имеет смысла:

— Ну, и сколько ему лет?

— Не знаю… — действительно, как–то забыла спросить, показалось не важно.

— А где он учится? Или работает?

— Не знаю, — говорили–то с Сережкой о чем угодно, только не об анкетных данных «что–где–когда»! «И в самом деле, где же он учится? Живет как будто бы на Острове, или нет?..» — Яна почувствовала себя непроходимо глупо. Да и Галина батьковна аж никак не способствовала поднятию самооценки, косилась на нее с нескрываемой иронией, насмешливо поджав накрашенные вишневой помадой губы. Подумаешь, великий специалист в сердечных делах!

— Ну ты, мать, даешь! А его телефон у тебя есть?

— Нет! У него есть мой, — резко оборвала ее Янка. Кажется, начинает заводиться, с чего бы это?.. Чтоб успокоиться и занять чем–то руки, она принялась бездумно перебирать на столе свои тетради в ярких «сериальных» обложках, и вдруг вытащила из–под самой нижней сложенный вчетверо тетрадный листок в клетку. На развороте красовались крупные корявые буквы синей пастой: «Я. В.» (Яне Вишневской, иначе и быть не может! Потому как нет у них в классе никаких других «Я. В.».) Сгорая от любопытства, она неловкими от спешки пальцами развернула листок, перед глазами поплыли неровные строчки: стихи, что ли? «Любовная записка! Вот стихов мне еще не посвящали… — это была самая первая мысль. — Только почему печатными буквами?»

«Мне нужен труп.

Я выбрал вас.

До скорой встречи!

Фантомас.»

Она замерла в полной растерянности с приоткрытым ртом, и отчаянно захлопала длинными, похожими на кукольные, ресницами (которым завидовали все девчонки в классе): «Вот это да! Вот те и записочка…» Галька, не теряя ни минуты, выхватила у нее из рук этот литературный шедевр и жадно впилась в него взглядом:

— Первый класс, вторая четверть! Кто?

Чувствуя себя еще более глупо, чем во время Галькиного допроса с пристрастием, Яна в недоумении потрясла головой: ну что на это можно сказать?.. Не давая ей опомниться, с задней парты потянулась нетерпеливая Юлькина рука, на этот раз без линейки:

— Чего это там у вас? Дайте позекать! — секунда — и они на пару с Алиной взахлеб читают ее записку, глаза прямо–таки горят от восторга. Не хватало еще, чтоб по рукам пошло! Подтверждая Янкины наихудшие опасения, остальные члены банды на первой парте тоже заволновались — видимо, отдаленные слухи добрались и до них. Зая жалобно на весь класс заныла:

— Дайте мне! Ну что вам, жалко? Ленин завещал делиться!

Зато Машка — Марианна была предельно деловита, бизнесвумен:

— Что там такое?

— Кто–то прикололся, — доходчиво объяснила Юлька и захихикала.

Физик уже минуты две как смотрел на них с неописуемым укором в красивых прозрачно–карих глазах. «Ему бы еще бороду сбрить и прическу подправить — был бы очень даже ничего," — совершенно невпопад подумала Яна.

— Девочки! Я вам не мешаю? — они из вежливости притихли, готовые в любую минуту возобновить увлекательное обсуждение этого ЧП. Яна откинулась до упора на своем расшатанном стуле и принялась взглядом сканировать класс, пытаясь вычислить, кто бы это мог быть. (Всё равно рано или поздно себя выдаст, просто не может не выдать!) Вот и первые подозреваемые: Денис, мелкий пакостник, тихо на своей галёрке веселится, и зловредный Капля по правую руку лыбится во весь рот! Давно она не видела, как эта мрачная личность смеется… Так ничего и не решив, Янка склонилась к Гале и заговорщицким шепотом спросила:

— Как ты думаешь, кто?

— А кто еще может быть? Больше некому.

Не сговариваясь, девочки синхронным движением обернулись и многозначительно уставились на Дениса — тут бы и самого толстокожего проняло до костей. Но тот решил сыграть в полную непонятку, в притворном недоумении вытаращил раскосые восточные глаза. Вышло вполне правдоподобно — талант!..

После физики — ну наконец–то! — они были свободны. Но девчата расходиться по домам не спешили: бурно обсуждали самый главный за сегодняшний день инцидент и в сотый раз перечитывали «Фантомаса». Зато Яна как–то сразу, в одночасье, от всего устала, недавнее возбуждение быстро прошло и настроение упало до катастрофической отметки. (В первую минуту действительно показалось прикольно, но сейчас, если задуматься, то как–то не очень… А она еще радовалась, как дурочка: «Йес, любовная записка!» Подфартило, короче.)

Яна на секунду закрыла глаза, нисколько не заботясь, что о ней подумают всякие досужие языки во главе с Катериной Макаровой, и попыталась сосредоточиться. Но вИдение упорно не приходило, словно решило взять бессрочный отпуск на всю оставшуюся жизнь… «Ну хоть какую–нибудь подсказку, ну пожалуйста!» — взмолилась она мысленно, непонятно к кому обращаясь. Теперь ни за что на свете не сможет спать спокойно, пока всё не выяснит!

И вдруг почувствовала на себе знакомый неподвижный, тяжелый по ощущениям взгляд: Стас Капля смотрел на нее издали, не отрываясь, и через бесконечно долгое мгновение небрежно улыбнулся уголком рта. От этого сочетания Янку прошиб холодный пот и одновременно с тем бросило в жар: леденящий душу безжалостный взгляд и любезная улыбка на губах, чтоб подсластить пилюлю… В самых глубинах памяти заворочалось что–то давно забытое и откровенно жуткое: кто–то невидимый глазу монотонно забубнил как будто бы на латыни, и пахнуло неизвестно откуда промозглой сыростью подземелья. Так вот почему она не может на него долго смотреть, всё внутри сопротивляется! Он когда–то был…

Янка наугад нашарила в нише под столом сумку, рванула ее на себя и в близком к панике состоянии ринулась к двери, забыв про разбросанные по парте тетради и ручки. В голове беспорядочно понеслись обрывки каких–то разрозненных фраз — их Мастер Рейки как раз на эту тему что–то говорила на том единственном семинаре в августе, на который Яна умудрилась попасть… (С ней иногда такое случается: целые куски текста запоминаются дословно, со всеми паузами и мельчайшими интонациями. Не всё подряд, конечно, а лишь то, что особенно поразило.)

Вот оно, вспомнила! Память услужливо подсунула нужную страничку: «Безответная любовь — это обычно кармическое, мы любим и страдаем по тому, кого в прошлом сильно обидели. Так легче всего отдать старые долги, через любовь.» Но от этого тоже не легче: она–то тут при чем?! Никаких же пакостей этому Капле не делает, обходит десятой дорогой! Если чем и отравляет его молодую жизнь, то самим фактом своего существования, тут уж ничего не попишешь… Не переезжать же из–за него в другой город!

Гордо вскинув голову, Яна развернулась на каблуках и полной достоинства походкой вернулась из коридора обратно в аудиторию. (А то еще «этот» подумает, что она его испугалась! Тоже мне, герой–современник!..) Девчонки ее панического бегства даже не заметили, и без того было кому развлекать: верная Галька развернула бурную деятельность и вовсю наседала на Дениса. Ну точь–в–точь квочка, защищающая своих цыплят, даже руками–крыльями с рукавами фасона «летучая мышь» принялась размахивать в целях устрашения:

— Очень остроумно, дальше некуда! Петросян отдыхает!

Кузьменко отбивался с ленцой, Каплю на помощь не звал:

— Уберите ее от меня! Что это с ними сегодня? Ты что, на голову упала?.. — но под конец сдал позиции и нестройным галопом припустился к двери, вот это зрелище! И братанА-дружбана своего неразлучного забыл — кстати, что–то он, дружбан–то, не торопится… Наконец ушел. Ну что ж, с сегодняшнего дня роли круто поменяются: Янка сама будет за ним издали наблюдать во избежание всяких неожиданностей, не повредит! Хотя… Не исключено, что именно этого он и добивается, поэтический вопль о внимании. С трудом очнувшись от тяжелых свинцово–серых мыслей, она развернулась к довольной своей сокрушительной победой Гальке:

— Это не Денис.

— А кто?

— Другой человек. Я увидела.

— Кто?

— Все ответы есть внутри тебя, — Яна без тени смущения принялась цитировать Мартына, руководителя Клуба кастанедовцев, куда они с девчатами иногда бегают на тренинги.

— Ну да, рассказывай! — недоверчиво затянула подруга, с остервенением вытирая с запястья отслужившую свое английскую шпаргалку.

— Хочешь, сейчас сделаем? — Янку внезапно «понесло», или это шок от почти выплывшего на поверхность воспоминания про Каплю?.. Хорошо, что не пустила его наружу, загнала обратно внутрь.

Галя смотрела на нее, приоткрыв в задумчивости ярко–вишневый рот, на удивление беспомощно и немного снизу вверх, хоть и была значительно выше. (Кажется, в первый раз за всю их с Яной лицейскую практику, ни–че–го ж себе!..) Янка, и без того сбитая с толку, от этого невероятного открытия раскомандовалась вовсю: никогда еще не замечала у себя такого авторитетного уверенного голоса! В точности как у Мартына:

— Закрой глаза, расслабься!

Подруга без пререканий закрыла рот и покорно зажмурилась, нахмурив тонкие угольно–черные брови под паутинками упавших на лоб темных волос. Чтоб Галина батьковна да слушалась беспрекословно — вот это дожились!

— Попробуй остановить поток мыслей… хотя бы их замедлить. Чтоб внутри была тишина… Ну, ты знаешь, как мы у Мартынова делали. На это надо время… Теперь спроси свое внутреннее «Я»…

Методика была наполовину Мартыновская, спионеренная с последнего кастанедовского тренинга, наполовину придуманная Яной прямо на ходу. И что непонятней всего, откуда–то взялась непривычная для нее уверенность и хвалёный Галькин кураж — слова вырываются изо рта раньше, чем успевает их осмыслить. Галя немного помолчала с закрытыми глазами, подрагивая щедро накрашенными синей тушью ресницами, и тоненьким жалобным голоском пропищала:

— Молчит…

— Не напрягайся так! — Яна едва удерживалась от смеха, до того забавно было на Галину смотреть: как та стоит, зажмурившись изо всех сил и наморщив крутой лесенкой лоб — восстанавливает внутреннюю тишину! — Извилины скрипят. Расслабься…

Галька театрально вздрогнула и широко раскрыла бедовые темно–карие вишни–глаза, будто с местным привидением нос к носу столкнулась. И зловещим шепотом сообщила:

— Петя!

После изнурительно долгого трепа девчонки с трудом собрали всю компанию и выбрались на улицу под неяркое вечернее солнце. Стас караулил внизу: стоял себе в небрежной позе и набирал что–то длинное на мобилке, вальяжно привалившись спиной к недавно покрашенным перилам. (Так и подмывало заглянуть ему за спину: не отпечаталось ли чего?..) На них подчеркнуто не взглянул, и вытянутую вперед ногу не удосужился убрать, чтоб освободить проход. Идущая впереди Юлька с редким хладнокровием наступила на его притопывающий кроссовок всей ступней, но Капля даже не поморщился. Разыгрывает из себя стоика!.. Хотя обувку свою с дороги благоразумно прибрал, одного раза хватило. (Ну да, пусть скажет спасибо, что Юлия каблуков не носит!)

С удивительной ясностью Янка вдруг припомнила, как часто за прошедшие месяцы натыкалась на этого Каплю в самых неожиданных местах: на углу возле дома, или в супермаркете по соседству, или на рынке через дорогу… И ни разу ни малейшее подозрение не промелькнуло в голове, неужели так сильно была занята собой? А еще считала себя дико прозорливой и наблюдательной — как любит поддразнивать братец Ярослав, «глаз–алмаз». Вот те и алмаз, прохлопала ушами элементарнейшие вещи!.. Совсем как у любимых Стругацких, «Волны гасят ветер»:

«Видит горы и леса,

Облака и небеса,

Но не видит ничего,

Что под носом у него!»

«Ну, хоть тайна с телефонным Воздыхателем прояснилась, уже плюс," — утешила себя. И проходя мимо Стаса, как бы ненароком выпустила из рук эту наделавшую шума записку, куцый бумажный огрызок плавными кругами опустился на ступеньку у самых авторских ног. Даже оборачиваться на него не стоит, еще чего! За такое свинство!..

Галька единственная из всех девчонок разглядела ее хитрый маневр и трагически забормотала над Яниным ухом:

— Кажется, мой внутренний голос начинает говорить…

Дома царили тишина и идиллия: казалось, сам воздух неуловимо изменился, стал прозрачным и легким. Утром он был совсем не таким… Мама с папой по–родственному сидели рядышком на кухне, как пара голубков, интимно соприкасаясь плечами и расслабленно друг другу улыбаясь. При виде нее вскочили с табуреток и неестественно засуетились, напоминая нашкодивших первоклашек — до чего же смешные! Неужели помирились?

На Янкиной памяти уже раза три так бывало: после самых страшных скандалов и, на следующий день, усталых переговоров о разводах и разъездах… Когда уже ничего, казалось, не могло спасти и Яна падала всё быстрее и быстрее в невидимую пропасть, и уплывала из–под ног земля, как в кошмарном сне наяву… Когда возвращаться в эту угрюмую квартиру было превыше ее сил и она бесцельно бродила по городу до позднего вечера, беззвучно кого–то упрашивая и умоляя неизвестно о чем… Даже вспоминать не хочется, снова тоска хватает. Рано или поздно приходилось идти домой (не бомжевать же целую ночь на лавочке!). С замирающим сердцем Янка открывала дверь и обнаруживала их такими умиротворенными: мама смотрит на отца влюбленными глазами, а он, вставая, случайным жестом касается ее руки…

— Проголодалась? Разогреть тебе? — мамин голос зазвучал с живейшим участием — как будто забыла, что они уже третий день принципиально не разговаривают. Отец по привычке насторожился и машинально (скорей всего) расставил в стороны руки, готовый их разнимать. Как же ему, наверно, осточертели эти вечные ссоры–пререкания с утра и до вечера без выходных!

— А что у нас есть? — после короткой звенящей паузы нарушила молчание Янка. Мама заметно обрадовалась и тотчас засуетилась, забегала из угла в угол, пытаясь эту радость скрыть:

— Есть борщ и жаркое, будешь?

«Подожди, не бегай! Посмотри на меня," — попросила мысленно Яна. Мама словно по мановению волшебной палочки остановилась посреди кухни и обернулась к ней, их взгляды наконец пересеклись и друг на друге задержались. Отец всегда называл мамины глаза «кошачьими» — круглые, золотисто–зеленые с темными крапинками, разве что зрачки не впоперек. А Янку еще в детстве сравнивал с Бэмби из диснеевского мультика — она потом этот мульт смотрела десятки раз, пытаясь уловить то самое таинственное сходство. «Мы с тобой одной крови — ты и я! — выплыла изнутри достаточно дурацкая мысль. Мамины глаза в ответ слегка улыбнулись. — Только смотри, будешь его обижать…»

Но мама ее не дослушала. Отвернулась расцвеченной тигровыми полосами спиной в домашнем халате и захлопотала по своим хозяйственным делам — сделала вид, что ничего не поняла.

Володя наблюдал за ними с хорошо скрытым удивлением: нет, всё–таки вряд ли он когда–нибудь научится понимать эту пресловутую женскую логику! Двадцать лет живет с одной, пятнадцать с двумя — и до сих пор они для него как дремучий темный лес. То битую неделю не разговаривают, то непонятно с какой радости вдруг мило друг другу улыбаются, будто лучшие подруги — поди тут разберись…

Глава двенадцатая. Серьезный разговор

Во вторник папа вернулся домой раньше обычного. Яна только–только успела переодеться после лицея в удобные спортивные брюки и футболку и на скорую руку перехватить бутерброд с голландским сыром, заедая его помидором. На закуску в кухонном шкафу нежданно–негаданно обнаружилась плитка молочного шоколада и едва начатая пачка вкуснейшего орехового печенья (сразу видно, что Славки, главного конкурента, нет дома!). Повезло еще, что матушки не оказалось на боевом посту, не стала приставать со своим борщом…

Классе в первом–втором мама требовала от них с Яриком, чтоб обязательно разогревали после школы суп (ну, или что–то горячее, что может сойти за первое) и в доказательство оставляли на столе немытые тарелки. Дескать, раз я не могу за вами персонально проследить!.. (Она тогда работала в школе, в группе продленного дня.) Сейчас уже трудно сказать, кто первым подал эту гениальную идею, но каждый Божий день суп исправно наливался в глубокие сервизные тарелки, а затем с полным хладнокровием отправлялся обратно в кастрюлю. А то и прямиком в раковину, чего уж греха таить… Через полгода или год мама, правда, просекла, в чем тут дело, застукала кого–то на горячем. Возмущалась тогда — страшно вспомнить!..

Яна прислушалась: судя по всему, отец находился в прекраснейшем расположении духа. Из своей угловой комнаты девочка ясно слышала, как он довольно мурлыкает себе под нос что–то смутно знакомое — она никак не могла разобрать, что именно. (Это его мурлыканье — самая верная примета: значит, всё идет как надо.) И главное, вид при этом фазер делает такой кричаще–загадочный, что прямо подмывает пристать с расспросами! В последний момент Янка решила проявить твердость характера и сдержалась, не спросила. Созреет — сам расскажет, а ей сейчас лучше поразмыслить о том, как бы так поаккуратней изложить ему свои недавние новости… А то уже затянула дальше некуда. Вот бы заранее знать, как он отреагирует: а вдруг рассердится или расстроится? Или не поверит… Трусиха она, что тут еще говорить!

Папа незаметно очутился у нее прямо за спиной — ну разведчик вам высшего класса, а не родитель! Янка едва успела рывком прикрыть ноутбук: когда он в таком игривом настроении, надо держать ухо востро. Папа же развеселился окончательно и, возвысив голос, запел на всю квартиру хорошо поставленным баритоном, на разухабистый мотивчик «Ти ж мене пiдманула»:

— Повстречалися мы в чате,

Ты тогда назвалась Катей,

Оказалось, ты Иван…

Ох, какой ты хулиган!

И без всякого перехода легонько дернул Яну за длинную растрепавшуюся косу:

— Ну что, телепузик, собирайся! Идем в ресторан. Мне нужна дама.

Малая была явно не в духе и пробурчала с неудовольствием, проворно расплетая косу на прядки и расчесывая их растопыренной пятерней:

— У меня нет вечернего платья. И к платью еще туфли подходящие надо, у меня их тем более нету…

А компьютер свой ненаглядный раскрывать что–то не торопится — выжидает, когда он отойдет подальше. Да что там у нее, тайная переписка?..

— В точности мама! Вот что значит — гены…

Дочкины пальцы замерли на полпути, застряв в спутанных волосах. Она подняла на него удивленно расширенные глаза: вид стал подчеркнуто оскорбленным, но в лице на долю секунды промелькнуло что–то детски беспомощное, словно он ни с того ни с сего ее ударил. Володя попытался загладить свою неловкость:

— Шучу! Предлагаю надеть вечерние джинсы и вечерние кроссовки, и поедем в пиццерию.

— Я не хочу.

— ТЫ не хочешь в пиццерию? — переспросил он с нажимом. Янка немного наискось мотнула головой, упрямо сжав губы, и принялась закручивать волосы в высокий хвост на макушке.

— Ну, тогда надо за вечерним платьем.

— Не надо! Я просто так сказала.

— Тогда за мобильником, — пораженный такой несговорчивостью, не отставал от нее Володя. Янка равнодушно пожала плечом:

— В другой раз, — и с силой подергала себя за край ярко–зеленой домашней футболки, будто на что–то непонятное сердилась. На спине ее красовалась известная на весь мир белая эмблема, под нею надпись полукругом — «GREENPEACE», а ниже — очертания земного шара, причудливо свернутого сердечком. Ай да ребенок, это ж надо такую сознательность!.. Владимир комически нахмурился и пощупал Янкин лоб:

— Да-а, случай клинический! Ну хорошо, а на «Макдональдс» согласна?

Но малая игру не приняла, досадливо от него отмахнулась и одним махом стащила с волос резинку, тряся головой, как промокший длинноухий спаниель. Кажется, и действительно обиделась, с чего бы это?.. И с шевелюрой своей непонятно что вытворяет, это у нее самый первый признак нервозности. Володя присел перед дочкой на корточки и пытливо заглянул ей снизу в глаза:

— Янка! В чем дело?

— «Макдональдс» можно, — милостиво сдалась она в конце концов, не глядя на него, и сосредоточенно завертела на пальце растянутую синюю резинку. Но особого энтузиазма в голосе что–то не наблюдалось…

Та же самая трагикомедия продолжалась и в машине: дочура непривычно затихла и, кажется, полностью погрузилась в свои конспиративные тинэйджерские мысли. Володя то и дело посматривал на нее со всё растущим беспокойством, пока не свернул в сторону проспекта Ушакова и рывком затормозил у стильного на вид бутика из новых. В огромных, уходящих вверх витринах красовались разодетые в пух и прах манекены, стеклянные двери невыносимо ярко сверкали на солнце — магазин лишь несколько дней как открылся. На прошлой неделе здесь ничего подобного и в помине не было, только давно набившая оскомину стройка с торчащими над головой кранами: горожане настолько к ней привыкли, что уже и не замечали. И вот за несколько дней вырос дворец, как в сказке… Янка немного оживилась и принялась эту тряпичную красоту с большим интересом изучать, приклеившись носом к окну. Володя с шутливым поклоном распахнул перед ней дверцу:

— Прего, сеньорита! Приехали.

— Что это? — она неохотно вылезла, цепляясь обеими руками за дверцу и болезненно морщась, как на приеме у стоматолога. «Да что это с ней сегодня стряслось?! — посетовал Володя. — Принцесса на горошине какая–то: и то ей не так, и это не этак!..» Не вдаваясь в объяснения, он беглым спортивным шагом направился к идеально вымытым стеклянным дверям, и грешным делом про себя подумал: «Хоть бы в них сейчас не врезаться, как в фильмах про Чарли Чаплина!» Своенравной принчипессе ничего другого не оставалось, лишь вприпрыжку поскакать за ним следом.

Принчипесса — это Янкин домашний ник, в вольном переводе с итальянского, к которому Володя питает давнюю слабость. На все остальные прозвища, пускай даже ласковые — вроде «телепузика», ну чем плохо?.. — малая только фыркает и однообразно обижается, не угодишь.

— Надо купить пару рубашек, — деловым тоном бросил он дочери уже внутри. Посмотрим, начнет сейчас возражать или смолчит?.. — Если что–то вдруг понравится, то не стесняйся, время есть.

Янка едва взглянула на пестрые ряды женского отдела (хотя модели там были приличные, как раз в ее стиле), небрежно, одним пальцем, тронула пару вешалок и горделиво вздернула курносый нос:

— Не то!

«Откуда в одной маленькой девчонке столько гонору? — озабоченно нахмурился Володя. И сам себе ответил: — На маму свою насмотрелась, откуда же еще!»

— Ну, тогда жди. Хозяин — барин, — безразлично проговорил вслух: лучше оставить малую в покое, раз уж нашел такой «бзык». Он еще с Мариной освоил этот трюк: чем больше оказываешь внимания, тем сильней начинает выкаблучиваться! Здесь единственный верный выход — переждать, или еще того лучше — пойти заняться своими делами.

Давно была куплена темно–синяя рубашка в мелкую полоску и несколько джемперов на каждый день. И даже ненавистный Володе галстук нейтрально–серого цвета — уж очень настойчиво молоденькая и основательно разящая духами продавщица пыталась его всучить. И при том в открытую с ним заигрывала: ворковала с томным придыханием, вовсю стреляла подведенными светло–голубыми глазками и поправляла без всякой надобности воротник его рубашки. А теперь еще и в затылок нежно дышит, ни на метр не отходит — хорошо, что он пришел с дочкой! И хорошо, кстати, что дочка всего этого не видит…

Расплатившись за покупки, он обнаружил, что Янка бесследно пропала. Успел обшарить весь магазин и начал было не на шутку беспокоиться: куда может запропаститься девочка–подросток в средних размеров бутике?.. Но выручила та самая блондинистая («а ля» Мерилин Монро) продавщица, с обворожительной улыбкой поманила наманикюренным острым пальцем в самый дальний угол. Так и есть, примерочная: бархатная, бордового римского цвета штора заметно колыхалась, как от ветра, за ней угадывалась непонятная, но очень активная деятельность. Наконец штора элегантным рывком распахнулась, точно театральный занавес, и Янка предстала перед ними во всей своей красе. В первую минуту Володя ее не узнал — да его ли это милое и местами застенчивое дитя?.. Непривычно высокая от супермодных остроносых сапог на шпильках, вся затянутая в кожу — матово блестящая черная с заклепками куртка и критической длины (опять–таки кожаная!) мини–юбка. Возникает только вопрос, как она собирается в ней сидеть?..

Янка эффектно замерла перед негустой аудиторией, потом медленно покрутилась на месте, чтоб он рассмотрел ее со всех сторон, ни одной мельчайшей детали не пропустил. И настолько счастливое у дочки было лицо, такие блестящие от возбуждения глаза, что все Володины насмешливые комментарии замерли на кончике языка. Пускай потешится, остается еще слабая надежда, что не придется этот рокерский «прикид», как они сейчас говорят, покупать. Вдруг Бог услышит его молитвы? Что–нибудь другое себе да и присмотрит…

— Это в лицей! — торжественным и изрядно писклявым от радости голосом объявила Янка.

— Да-а, вашего директора точно кондратья хватит…

Дочка смотрела на него огромными умоляющими глазами — именно с таким лицом она в детстве «сбивала», по выражению Марины, c него самую дорогую в магазине куклу. Володя без особого сопротивления сдался:

— Ну ладно, если тебе так нравится… — и обернулся к вежливо притихшей белокурой продавщице: — А плаща к этому костюмчику у вас нету?

Девица потрясенно захлопала чересчур накрашенными ресницами и помчалась что–то неотложное выяснять. Пришлось галантно перехватывать ее на полпути и покаянно просить прощения: пошутил, словом, бес попутал! Продавщица неуверенно засмеялась и на всякий случай уточнила: нет, плащей пока не привозили, но если вам очень нужно…

Малая на этот цирк пренебрежительно фыркнула и нырнула обратно в примерочную — похоже на то, что самое интересное только начиналось. Минут через десять, не меньше, Янка явилась из–за облюбованной ею шторы в чем–то невероятно блестящем и как будто бы голубом, у Владимира тут же зарябило в глазах. Оказалось, расшитый множеством зеркальных чешуек топ любимого дочкой фасона «короче некуда» — вон даже живот не прикрывает — и предельно облегающие черные кожаные брюки. Володя невольно ей залюбовался: ну поп–дива тебе и всё, куда там Бритни Спирс! Да еще эти сверкающие от неудержимого счастья глазищи, да распушенные после усиленного переодевания волосы Златовласки — не потомок, а произведение искусства! С трудом усмирив приступ отцовской гордости, Володя вернулся–таки к реалиям: хотел бы он посмотреть, куда она эту музыку собирается надевать — хоть не на улицу? Очень хочется верить…

— Это на дискотеку! — пояснила дочка довольным мурлыкающим голосом, вертясь юлой перед зеркалом и нечеловеческим движением выкручивая назад шею (вероятно, чтоб заглянуть себе за спину). Словно его мысли играючи прочитала.

— А не замерзнешь? — подколол Владимир по старой памяти. Янка на это оскорбительное предположение негодующе хмыкнула и смерила его красноречивым взглядом — в точности Марина… «И растет же на чью–то голову!» — непроизвольно улыбнулся Володя. Ничего другого не оставалось, только смириться со своей нелегкой родительской долей:

— Ну, если ты будешь это носить… Берем!

Молоденькая продавщица смотрела на него с восхищением, как на забредшую по ошибке в их бутик зарубежную звезду первой величины. В глазах ее без труда читалось метровыми заглавными буквами: «Вот бы мне такого!» По всем параметрам он прямо идеальный муж: терпеливо ждет, если надо, даже копытом не бьет и на часы не смотрит. Что еще?.. Почти не критикует, время от времени поддакивает и так же безоговорочно за всё платит, стоит лишь жалобно взглянуть ланьими глазами… «Одна Марина ничего не видит и не ценит!» — Володю охватила глухая на самого себя досада.

Янка смерила их с блондиночкой внимательным взглядом, каждого по отдельности — едва ли не просканировала с ног до головы — и без малейшего промедления взяла ситуацию в свои руки. Сунула Володе неаккуратно сваленные в кучу обновки и кулачком недвусмысленно подпихнула к кассе, а оттуда — поскорее к выходу, чтоб от греха подальше. Ему стало смешно донельзя от этой спешки: не зря ведь считается, что Скорпионы самые большие из всех знаков собственники…

Затем под настроение поехали выбирать Янкин мобильник, малая с присущим ей благоразумием не возражала. Еще никогда в жизни Владимир не тратил деньги так бесшабашно и весело, как в этот день, будто невидимый внутренний шлюз прорвало. Или, может, пытался своим мотовством заслужить у нее прощение за проведенные врозь выходные — все до единого за эти долгие полгода…

Пока что события разворачивались по старинной присказке «гулять так гулять!». Ближе к ночи провели голосование и единогласно постановили не валять дурака, а ехать прямиком в пиццерию. («Сколько там той жизни!..», — философски заключила Янка, копошась в пакете со своими обновками. Всё–таки Володе достался на воспитание на диво мудрый ребенок.)

Хотя ребенок этот после всех сегодняшних похождений заметно подустал и в машине опять замолчал, разве что по–другому, не так, как несколько часов назад. По дочкиному лицу блуждала неопределенная улыбка и затуманивались какими–то крайне приятными мечтами — или, может, предвкушениями? — глаза. И вдруг неожиданно серьезно Янка его попросила, внимательно разглядывая лобовое стекло с едва заметными пыльными разводами:

— Пап! Не говори больше, что я похожа на маму.

Пицца была что надо: горячая, с рыхлым толстым коржом и хрустящей поджаристой корочкой — как раз такая, как Янка любит.

— Во всем городе не найти пиццы лучше, чем на Ленина! И даже ждать почти не пришлось… — провозгласила дочка с рассеянной улыбкой и замолчала, выпала из реальности. Ее прямые русые брови удивленно приподнялись, губы еле заметно подрагивали, точно про себя вела с кем–то увлекательный диалог. «Какая же она смешная! — с затаенной усмешкой подумал Владимир, откровенно любуясь дочерью. — И вместе с тем такая взрослая. Когда только успела вырасти? Вот уже и на свидания бегает… Непонятно, куда так торопится?»

Опять словно расслышав Володины мысли, Янка подняла на него глаза, огромные и отсутствующие, «нездешние», как он всегда говорит: смотрит сквозь тебя и не видит. Над вырезом свежекупленного белого с золотой каймой свитера — изящный серебряный крестик. Дань моде или что–то другое?.. И вырез, кстати, чересчур, зря он не обратил на это внимания!

— Оставь свою мобилку, успеешь, — дочка послушно отодвинула телефон на несколько сантиметров в сторону, пальцы нетерпеливо забарабанили по столу, вон так и тянутся… И он тоже хорош, отрывает дочуру от новой игрушки! А мобильник–то выбрала знатный: мало того, что миниатюрный и почти плоский (и цена, разумеется, космическая), так в довершение всего пижонистой леопардовой расцветки. Lady's phone, дамская модель — в этом вся Янка! Цитируя современную народную мудрость, «покажи мне свою мобилу, и я скажу, кто ты»…

— Раньше не было, — Володя указал вилкой на ее крестик.

— Раньше много чего не было! — с непонятной враждебностью огрызнулась Яна. Это что–то новое, пицца обычно оказывает на нее расслабляющее действие… А тут на дыбы встала, будто кошка от запаха валерьянки! — Ты чаще домой приезжай.

Владимир закашлялся и потянулся за томатным соком, отхлебнул гигантский глоток: «Так вот откуда все эти оскорбленные выпады и вставания в позу: «чаще домой приезжай»!..»

Игнорируя нож, она смачно откусила здоровенный кусок своей пиццы с грибами, капая мимо тарелки кетчупом, и неторопливо вытерла пальцы о салфетку. «Откуда эти хипповские замашки? — неприятно удивился Володя, и опять осенило: — Рисуется перед официантом, мальчишка–то молодой, на нее засматривается… Главное сейчас — спокойствие! — напомнил себе. — Если почувствует хотя бы нотку раздражения, замкнется и ничего из нее больше не вытянешь. Что у них там всё–таки стряслось с матерью? Прямо партизанская война какая–то! Да и Янка за эти месяцы изменилась, здесь Марина права…»

Напряженное молчание зависло над их столиком. Дочку оно, похоже, совсем не тяготило: та с безучастным видом выковыривала из пиццы грибы и находилась не «здесь и сейчас» — как сама любила с великой важностью повторять, — а в каких–то своих, неведомых ему переживаниях. Володя не выдержал первым и с наигранным спокойствием осведомился:

— Так чего раньше не было?

— Даже не знаю, как это тебе сказать… Ты, главное, не пугайся, — Янка отодвинула тарелку в сторону и глубокомысленно наморщила лоб — ишь ты, думный дьяк выискался! И забормотала неразборчиво, обращаясь, по всей видимости, сама к себе: — Всё равно надо рассказать, тут уж ничего не поделаешь…

«Чёрт возьми, да что там такое?! Спокойно…» — снова одернул себя Володя. Он сейчас должен стать полной противоположностью Марине: там, где она кричит диким криком и забивает собеседника на корню, у него должна быть полная невозмутимость и понимание. Что бы дочка ни сказала, какой бы сюрприз не преподнесла…

— В чем дело?

Янка набрала в грудь порядочную порцию воздуха и отчаянным голосом выпалила, как будто на амбразуру героически бросалась:

— Я начала видеть ауру!

— И всё? — Володя с шумом выдохнул: это еще куда ни шло, он–то неизвестно что за прошедшую минуту успел вообразить!.. Она, кажется, была разочарована такой вялой реакцией:

— Этого мало?

— Ты в детстве знаешь, сколько всего видела? С домовыми и русалками разговаривала, мы уж не знали, что и думать. Как–то прихожу домой, а ты мне: «Папа, ты весь светишься!»

— Почему я такого не помню?

«И слава Богу, что не помнишь! — мысленно ответил Володя. — Мы тогда чуть не развелись.» Марина в тот вечер закатила грандиозную истерику, кричала ему прямо в лицо, впившись суженными от злости кошачьими зрачками: «Что ты сделал с ребенком?!» Янка стояла между ними, как меж двух огней, и смотрела на каждого по очереди круглыми шоколадными глазами, и вдруг безутешно громко на всю квартиру заревела… А однажды во время другой затяжной ссоры приволокла из кухни тяжеленную табуретку, невероятным усилием на нее взобралась — совсем ведь кроха была! — и внезапно оказалась на одной с ними высоте. И дошло до обоих, что творят, и замолкли на полуслове… Да только ненадолго: уже через день скандал возобновился с новой силой. Даже мельком вспомнить про эти художества — и то стыдно! Вот верно же говорят: «Муж и жена — одна сатана»…

Как он теперь жалеет, что дети стали невольными всему свидетелями! Была б его воля, взял бы и вычеркнул эти годы из памяти, да только поздно спохватился, былого не вернешь. К счастью, Янка не помнит самого главного — про свои разлюбезные «шарики», что так попортили им с Мариной кровь. Но какую–то подредактированную версию правды всё же придется ей изложить, хотя бы в общих чертах. Как же она так ловко застала его врасплох? И подготовиться–то не успел…

— Ты была маленькая, два или три года. Потом ты сильно заболела, а когда выздоровела, почти всё забыла. Как–то… благополучно всё прошло.

— Недавно опять началось. Мы с девчонками пошли в лунапарк…

Каникулы только начинались, и в Ленинский парк привезли новый аттракцион. Яна такого страшилища еще в жизни не видала: когда переворачиваешься вниз головой и падаешь, пускай даже не слишком высоко, не с «чертово колесо», но всё равно экстрим… Юлька, каскадер несчастный, сразу стала канючить: «Пошли со мной, я одна не хочу!» Галина батьковна, естественно, отказалась наотрез, пришлось идти ей, хоть и страшно было до замирания в животе… Машка снисходительно щурилась, капая на асфальт шоколадным мороженым из золотистого вафельного стаканчика, а Галька кричала им двоим вслед, радуясь, что сама легко отделалась: «Яна, вернись! Твоя жизнь нужна народу!» И все смеялись, даже случайные прохожие возле Дуба (который тогда был еще просто дубом, вполне заурядным деревом, разве что старым)… А потом качеля перевернулась, на бесконечно долгое мгновение замерла наверху и начала падать; истошным голосом завопила рядом Юлька и сердце остановилось. Или это остановили мотор?.. Сердце встало на место, но что–то случилось с глазами. Яна терла их изо всех сил, но «это» никак не проходило.

— Представляешь, я увидела, что всё вокруг как бы из волнистой серебряной паутины, а люди похожи на вытянутые шары — такие большие, чуть овальные и светятся изнутри… И так смешно перекатываются…

— Как описывал Карлос Кастанеда — весь мир из светящихся нитей… — такого Володя не ожидал, точно мощный удар в челюсть выбил из обычной реальности. Это вам не беготня за «шариками», тут уже посерьезнее будет! — Ты сдвинула точку сборки…

— Это я недавно прочитала, добрые люди сказали.

До конца не веря этой невероятной истории, он с досадой поморщился:

— Значит, добралась уже? Рано тебе, там не каждый взрослый разберется! Ну что за привычка — читать всё подряд!.. — Да это же ни в какие ворота не лезет: с одной стороны — фантастические опусы Карлоса (КарлИтоса, как по–свойски зовет того Мартын), и с другой — его Янка…

Дочка невежливо отмахнулась от упреков вилкой с наколотым на нее грибом:

— Тогда я такого не знала, про точку сборки. Испугалась, думала, в психушку посадят. Попробовала маме рассказать, а она вообще крик подняла!.. Она, когда боится, кричит.

«Моя ты умница, у меня двадцать лет ушло, чтоб это понять!» — волей–неволей отметил он про себя. А вслух медленно произнес, пытаясь хоть как–то выиграть время:

— Так значит, ты у меня видящая…

И с ненормальной фотографической четкостью вспомнил, как много лет назад детям в шутку объяснял: книги в шкафу выстроены строго «по росту», по принципу общих школьных фотографий. Стандарт еще советских времен: первый ряд чинно сидит, второй из тех, кто повыше, стоит, а на третьем несколько лихачей, забравшихся на стулья. В книжном шкафу точно такая же система: детские вещицы — на нижней полке, повзрослее да посерьезней — на второй, а самые сложные и заковыристые — на третьей, до них еще расти и расти… (К примеру, солидные вузовские учебники по астрономии, любимые Мариной романы «про жизнь» и его пухлые философские тома с золотыми корешками.) А дочура с младых ногтей первым делом тянулась к тем запретным, что на на третьей полке под потолком, вот ведь Скорпионище! Нет, ну надо же — до Кастанеды добралась!..

— Я тогда чуть не умерла, — Янка сжала перед собой руки знакомым беззащитным жестом — Марина когда–то так делала, в самом начале. — Страшно было!.. И никто не может объяснить, что это такое. В церковь пошла…

— Плохо, что меня не было дома.

Володя нахмурился еще сильней, костеря себя на все лады: ничего удивительно, что она на него так обиделась. Вокруг карточным домиком рушился и сходил с ума привычный мир, а папа был в рейсе, улаживал свои неотложные дела! Янка тем временем тараторила без передышки, от волнения слегка задыхаясь и останавливаясь только затем, чтоб набрать в грудь побольше воздуха. Как будто боялась, что сейчас произойдет что–то непредвиденное и она не успеет во всем сознаться, облегчить душу:

— Потом я попала на Рейки, там мне всё объяснили: оказывается, это нормально, я не сумасшедшая… У них в группе много ясновидящих. — Мгновение помолчала, вычерчивая трехзубой вилкой в кепчупе замысловатые фигуры (в основном лежащую плашмя восьмерку–бесконечность), и уточнила: — Ну, не много… Несколько. Ясновидящих никогда много не бывает, — чему–то рассеянно улыбнулась. — А крестик — это защита, я его никогда не снимаю, с ним как–то спокойнее. Ты не переживай…

— И не думаю, — он колоссальным волевым усилием заставил себя улыбнуться — кривовато вышло, наверное. — Как ты обычно говоришь? Спокоен, как удав.

— Как пластмассовый слоник, — без тени улыбки поправила Янка, только глаза подозрительно сощурились и на одной щеке проступила предательская ямочка. Володя не дал ей так легко «съехать»:

— Ну, и что там с Рейки?

— С Рейки…

На первый семинар по Рейки она попала в начале июля, через неделю после инициации. Чувствовала себя там, мягко говоря, неуютно — пятнадцатилетняя девчонка среди дам за тридцать–сорок (почему–то были одни женщины). Сидела тихой мышкой, стараясь слиться с обоями, пока не принесли большую картину с прекрасным, неземным в своей красоте ликом. Невероятно голубые глаза на полотне глядели, казалось, в самое сердце… Дамы восхищенно заохали и заахали, кто–то спросил, что это за художник, сколько ему лет, где живет да как выглядит (ну чем еще женщины могли заинтересоваться?..). А у Яны само собой вырвалось:

— Такой… лет сорок, небольшого роста, темные волосы до плеч, бородка…

Художник стоял перед картиной в заляпанном красками синем фартуке, с длинной кистью в руке, словно рисовал у себя в мастерской. Будто расслышав незнакомые голоса, обернулся к Яне и улыбнулся тепло и сердечно, как улыбаются старинным друзьям. Тишина была просто оглушительная, наконец кто–то из женщин высоким напряженным голосом спросил:

— Ты что, увидела?

— Там, возле картины… — Яна с неуверенностью протянула руку, чувствуя себя ужасно неловко: неужели больше никто не видит?.. Ну здрасьте, влезла со своим ценным наблюдением!

Мастер резко и вроде даже недовольно встала, впившись строгим взглядом в ее лицо:

— Такие вещи вслух не говорят! Это тебе на будущее.

Лишь намного позже Яна сообразила, какой это для рейковских дам был жестокий удар: пришла тут, понимаете, девочка с улицы, покрутила сопливым носом и через неделю после инициации Рейки получила ясновидение! Вот так, с бухты–барахты!.. Однажды Янка случайно краем уха выхватила разговор двух весьма приятных женщин о том, что люди вон годами занимаются, пыхтят и разнообразно над собой работают. Чистятся по всем возможным техникам–методикам, кочуют от одного гуру к другому, и до сих пор ни в одном глазу…

Хотя может, никаких бурлящих страстей вокруг ее имени особенно–то и не было, Янка сама все придумала: подвела непомерно развитая фантазия вкупе со Скорпионской подозрительностью. (Или поспешила принять на свой счет пару вполне безобидных взглядов, тоже очень может быть.)

А в тот раз на семинаре, уже ближе к концу, Мастер улучила минутку и мимоходом перед всем собранием обронила, что Яна «всего лишь индиго». В ответ на Янкины растерянные глаза добавила, что этого не надо бояться и лишний раз переживать — с каждым годом на Землю приходит всё больше и больше «таких» детей. (А вот каких именно, уточнить–то и забыла! Сразу переключилась на что–то другое, а Янка из застенчивости не решилась напомнить.)

Про индиго Яна уже много раз слышала, хотя бы даже от папы: не зря же он в детстве называл их с Яриком «детьми новой расы». (Шестой, кажется, если она ничего не путает. Ссылался при том на свою «Агни–йогу», источник по всем параметрам надежный…) Но Янка всё равно решила уточнить, что именно «рейкисты» под этим словом имеют в виду, для перестраховки. Только поговорить с кем–то знающим не удалось: набежала целая толпа взрослых со своими детскими вопросами, и ее оттерли на задворки. Пришлось уйти домой, несолоно хлебавши.

Да, и что любопытно: Мастер в их нечастые встречи по вторникам (не каждую неделю, конечно, как получается) как–то непонятно на нее смотрит и временами словно бы порывается что–то сказать. Но ничего не говорит, как будто выжидает… А Яна из того же Скорпионского самолюбия твердо для себя решила не вмешиваться и, тем более, не напрашиваться. Как говорится, нас два раза просить не надо: сами найдем, где выход, еще и дверь за собой прикроем! Не хотят с ней общаться — ну и ладно, плакать не будем.

…Дочка, задумавшись, смотрела мимо него в сторону: опять этот знакомый до боли невидящий взгляд! Ярик ее любит поддразнивать, демонстрируя типичное для Вишневских остроумие: «Бендер сегодня не обедал, и поэтому Остапа понесло.» (Янка на его дружеские поддевки с завидным однообразием обижается, это вам не Володины придворные реверансы с «принчипессой»!..) Длинная золотистая прядь ее волос проехалась по тарелке и окрасилась кетчупом в рыжий, но Яна ничего не заметила, с сосредоточенным лицом изучала неяркий низкий светильник над головой. Помолчав с минуту, как бы очнулась от глубокого сна:

— Так интересно получается, у каждой ауры свой оттенок. У меня обычно сине–голубой, а иногда золотистый, все наши так говорят… Кто видит, конечно. А у мамы аура зеленоватая, я недавно смотрела. Когда она в хорошем настроении, то прямо ярко–зеленая, такой красивый изумрудный цвет… Ей надо было врачом стать, зеленый — это цвет целителей. Но если она начинает злиться и кричать, то по всей ауре проступают красные пятна, будто глаза у быка наливаются кровью… И тогда она себя уже не контролирует, я давно заметила, — Янка немного помолчала, что–то невидимое про себя взвешивая на внутренних весах, и для чего–то добавила: — А так она хорошая, чистая.

— А у меня какой цвет? — не замедлил полюбопытствовать Володя. И подумал с горечью и неожиданным облегчением: «Вот тебе и «дежа вю», всё возвращается на круги своя!»

Дочь непонятно улыбнулась мимолетной улыбкой Моны Лизы:

— Тоже сине–голубой, как горы на картинах Рериха. Ты ведь столько лет «Агни–йогу» изучал, аура напиталась…

И с новой силой нахмурилась, даже нос заметно сморщился, как у жующего кролика:

— Понимаешь, главное, я не знаю, зачем мне это надо? Откуда оно появилось и почему именно у меня? И что теперь с этим делать?.. Раньше–то всё было понятно…

— Судя по всему, у тебя эта способность с рождения, — брякнул Володя, лишь бы что–то сказать.

— Хорошо, если с рождения, — она прикусила соломинку и пожевала самый ее кончик — опять эта детская привычка! — Я недавно видела себя, как смотрела в хрустальный шар и предсказывала будущее, это точно не в наше время было… И вокруг люди в белых хитонах, на лбу обручи золотые с каким–то блестящим камнем, и у меня тоже… Мастер потом сказала, что это со времен Атлантиды, я была там вроде жрицы и что–то нарушила, во что–то вмешалась. Ясновидение на много веков забрали, я прямо увидела, как третий глаз закрылся. А сейчас опять вернули неизвестно зачем, чего–то от меня хотят… — Глубоко вздохнула и упавшим голосом прошелестела: — И еще совсем недавно появилось, после Рейки… — но фразу не закончила, запнулась и замолчала, точно раздумала перед ним откровенничать.

— Что появилось? — чуть не в лихорадке поторопил Володя, до того разобрало любопытство.

— Смотрю на человека и вижу, кем он раньше был, в прошлой жизни. Картинки идут одна за другой, как в кино. Лучше бы будущее показали!..

Володя опять не удержался:

— А кем я был?

Янка скользнула по нему невидящим взглядом и снова уставилась в свою недогрызенную пиццу с обрывками измятых салфеток:

— Ты часто был моряком.

— А конкретней?

Зацепила–таки! Он уже лет пять как ничем таким не занимался, затянула обыденная жизнь–рутина с ее заботами о хлебе насущном. (Да еще и с маслом: Марине всё как будто мало, словно бочку бездонную пытаешься заполнить!) Володя вдруг остро ощутил, до чего же устал от этой бессмысленной суеты — так бы взял сейчас и бросил… Как старый боевой конь на сытой зеленой лужайке, заслышавший звук родной трубы.

Дочка смотрела, на этот раз не отрываясь, своим особенным прозрачным взглядом прямо сквозь него. И улыбнулась недавней летящей улыбкой, увековеченной Леонардо:

— Маленький мальчик… Ты от меня прятался, а я за тобой бегала, искала. Такой сад большой, красивый, аллеи широкие, с гравием, а у меня платье до пола и декольте… Я была или няней… Нет, я была твоей мамой.

Владимир поперхнулся остывшим кофе и зашелся хриплым кашлем, Янка с невозмутимым серьезным лицом перегнулась через стол:

— Постучать? — и затараторила без передышки: — Так часто бывает, люди связаны во многих жизнях! Я на кого ни посмотрю из моих девчонок, каждый раз мы были или подругами, или сестрами. Такое вытворяли!.. С Галькой танцевали в кабаре — вроде во Франции, если я ничего не путаю, конечно. С Юлькой на Ивана Купала прыгали через огонь — думаю, там что–то из Киевской Руси… — Она набрала в легкие воздуха и продолжила с куда меньшим энтузиазмом: — Потом я была запорожским казаком, еще совсем мальчишкой, и возраст примерно такой, как сейчас… Помню набеги турков или монголо–татар, трудное было время. Но там никого из наших не было, мы не встретились. Мне было так одиноко… И тебя тоже не было…

— Ты была мужчиной? — Володя уже прокашлялся, перевел дух и решил больше ничему в этой жизни не удивляться.

— Иногда, в основном женщиной. Тогда я была таким женственным, — она забавно растопырила в воздухе длинные тонкие пальцы, показывая, каким именно, — с меня все смеялись, говорили, что не мужик! Приходилось с ними драться. — В этом месте дочка тяжело вздохнула: — Потом было какое–то сражение и я не захотела никого убивать, не смогла. Тогда убили меня. Еще в другой жизни мы с Галькой кавалера не поделили, это сейчас опять вернулось…

— Как вернулось? — не понял он.

— Ну, просто вернулось, почти такая же ситуация. Мастер говорит, нам надо до конца отработать эту карму, а не то в следующей жизни опять подсунут…

Володя схватился ладонями за вискам и протестующе воскликнул:

— Подожди! — неуклюже попытался перевести всё в шутку, чтобы скрыть этот внезапно накативший иррациональный страх. Залопотал дурацким голосом на ломаном русском: — Ямщик, не гоните лошадей!

— Что, перегруз? — Янка смотрела на него, явно забавляясь — может, и вправду всё придумала, решила пощекотать отцовские нервы? С нее станется, с таким–то богатейшим воображением! Сокровищница царя Соломона, а не воображение… С другой стороны, подобными вещами она б шутить не стала, прекрасно ведь осведомлена о его бурном эзотерическом прошлом. Хатха–йога, «Агни–йога», дыхательные упражнения, тот же Кастанеда — столько всего было…

— Что твои эти… рейкисты говорят? — вот про Рейки он когда–то от кого–то уже слышал, еще до Янки, только сейчас вспомнил. Японская традиция из последних новомодных, что–то в этом ключе.

— Они там радуются, хотят, чтоб я работала с ними. И Мартын тоже хочет. Но я не знаю…

— А Мартын тут при чем? — неприятно удивился Володя, уж этого–то никак не ожидал. Олег Мартынов — его старинный университетский приятель, именно так Янка и попала в свой Клуб кастанедовцев. Может, и не стоило бы…

Володин назойливый вопрос дочка царственно проигнорировала и минуту–другую просто молчала, тщетно пытаясь утопить ломтик лимона в чашке с холодным чаем. И опять сбивчиво заговорила, с каждым словом всё больше распаляясь:

— И еще, знаешь, такое чувство интересное… Как будто бы внутри я всегда была такой, как сейчас, каждый раз. Меняются костюмы и декорации, даже пол меняется, а я остаюсь… И даже события жизни похожие, как один и тот же сценарий по многу раз проигрывается! И люди вокруг почти те же самые, их легко можно узнать, если присмотреться. Представляешь?..

Он уже ничего не представлял, но Янка неслась галопом на своей волне:

— Вот ты часто был, это я помню! Мастер говорит, что бывают родственные души, они стараются воплощаться вместе. Специально ждут другого, сразу не рождаются… Могут века ждать в тонком мире… А маленькие дети сейчас какие, обалденные просто! Никогда не замечал? Такая сила в них чувствуется, аж жутко иногда становится, как прислушаешься. Я по сравнению с ними — вроде допотопный динозавр.

Володя поневоле улыбнулся на этого «динозавра», и вспомнил неизвестно где подхваченное:

— Каждое следующее поколение индиго сильнее предыдущего.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво уставилась на него Янка своими плошками–глазами. — А-а, значит, и ты тоже!.. В принципе, я так и думала.

— Что — «я тоже»?

— Ты из раннего поколения индиго, — со смешным торжеством в голосе провозгласила дочура. — Всё с вами ясно!

— Ну, скажешь еще… — озадаченно протянул он, чувствуя себя крайне польщенным. Но Янка в сотый раз за этот вечер перебила:

— Мастер говорит, что такие… в общем, особенные дети приходят только к подготовленным родителям. К кому попало не придут. Я вот тебя выбрала… — Володя опять не удержался от улыбки: «особенные дети», значит! Потрясающая скромность, ай да телепузик!

А Янка ни на что не обращала внимания, с горячечным блеском в глазах сыпала словами:

— Я недавно фильм смотрела: оказывается, индиго в последний раз воплощались на Земле в таком количестве, как сейчас, очень давно. В двенадцатом–тринадцатом веке, около того. Жанна д'Арк, например, и все эти ранние христиане… Их потом сжигали на кострах, как еретиков, — она подавила тяжелый вздох: — Знаешь, мне иногда кажется, что меня тоже когда–то сожгли, такие сны, бывает, снятся… Как будто бы посреди ночи стук в ворота и крики: «Ведьму прячете?!» И я знаю, что это за мной, мне лет шестнадцать, и мама рядом плачет и кричит… А потом какое–то подземелье, и вереница женщин в длинных серых балахонах с капюшонами, у каждой зажженная свеча в руке, и я среди них…

Володю пробрал ледяной озноб, но дочка ничего не заметила, продолжала, уставившись перед собой немигающим взглядом:

— Помнишь, я в детстве боялась спички зажигать? А зажигалки до сих пор не умею, смешно, да? У нас в классе один мальчишка есть — по–моему, он как раз оттуда… Из инквизиции.

— Ну, это ты нафантазировала! — перебил Володя нарочито–бодрым тоном. — А что там за мальчишка? Вот с этого места, пожалуйста, поподробней.

— Тебе только что–то рассказывать! — она сразу же надулась и замолчала, упрямо сжав губы в узкую полоску, всем своим видом подчеркивая: ну всё, теперь ты и слова от меня не дождешься!..

— Да-а, ясновидящие всем нужны, — совершенно невпопад пробормотал Владимир. Озноб уже прошел, остался в напоминание только липкий обжигающий холод в груди, где–то у солнечного сплетения.

Вот уже много лет он старался не вспоминать один невероятный случай, когда попросил четырехлетнюю Яну «посмотреть» на будущих партнеров по бизнесу. Случилось это после «шариков», когда дочурка никаких странностей больше не проявляла, вела себя на удивление примерно. (Если б Марина узнала, им бы обоим несдобровать!) Володя успокаивал себя тем, что слишком уж критическая назревала ситуация: страна с головой погрузилась в пучину рыночной экономики, ну и он не стал исключением из правил, по простоте душевной попался на нехитрую удочку. Прельстился обещанными баснословными барышами некоей — более чем сомнительной — компании, как и многие соотечественники в те времена… (Сейчас–то и дураку понятно, что к чему, шито белыми нитками! Но тогда сделка рисовалась просто сказочной, такой, что дух захватывало от перспектив.)

Владимир отказался в последний момент, перед подписанием контракта. И именно из–за Янки: малютка–дочка с недетской серьезностью выдала нагора, что «дядя изнутри черный»… Только это Володю и отрезвило, ушат холодной воды на разгоряченную голову.

Ну, а все остальные друзья–товарищи влетели по полной программе, как водится, — не захотели его слушать. После того смотрели волками и не здоровались на улице, и охаивали при случае за глаза, всякое бывало… А Марина швырнула в лицо увесистым обвинением, как булыжником, что это из–за него Янка растет «странная» и непохожая на других детей — маленький белый вороненок.

«Может, в чем–то она права, в этом есть моя вина…» — Володя с трудом вернулся в настоящее, то самое Янкино «здесь и сейчас» — в уютный полумрак пиццерии со слабым духом чего–то подгоревшего из кухни:

— Ты кому–то об этом рассказывала?

Малая с обезоруживающей честностью принялась перечислять, по–детски загибая пальцы на левой руке:

— Девочкам в классе, нашей банде… Да, еще Денису, потом Сергею немного… Он все равно не поверил.

«Ну конечно, и половине Города впридачу! Еще этот Сергей, как я мог забыть? — Владимир мысленно с натугой покряхтел: — Лишняя головная боль.»

— Ну, и маме тоже, в самом начале. Она меня хотела к психиатру отправить! — пожаловалась Янка, скорбно морща брови.

«Это на Марину похоже, — отчего–то без всякого раздражения, с пугающим ледяным безразличием подумал Володя. — Сказать такое ребенку!..»

— Я видела, в одной прошлой жизни она меня насильно замуж выдавала! Где–то в Индии. Я так плакала…

Официант застыл рядом с их столиком, словно джинн европейской наружности. Уже не сопливый мальчишка, а матёрый вышколенный гарсон с безупречно–вежливым лицом и далеко не вежливыми квадратными глазами… Володя, чуть замешкавшись, раскрыл деликатно протянутую ему коричневую кожаную книжечку со вложенным в нее счетом:

— Спасибо! — и успокаивающе щелкнул дочку по носу: — Никто тебя не отправит.

Только в машине, в приятной убаюкивающей полудреме, Янку осенило вдруг ни с того ни с сего: сложила два да два и получила… «Такие вещи вслух не говорят! — издевательски вспыхнуло в голове самое первое предупреждение Мастера Ольги. Сколько же их было после того — предупреждений, чтоб не трепала зря языком и не порола лишний раз горячку…

«Еще и папу в неловкое положение поставила, шляпа! Нет, зря я на него всё сразу вывалила, надо было постепенно. Сегодня про одну жизнь, завтра про другую…» — несмотря на позднее время, спать совсем расхотелось. Всю оставшуюся дорогу Яна промаялась, как на иголках.

Уже дома Владимир никак не мог найти себе места, всё расхаживал по тесной кухоньке взад–вперед, ежеминутно натыкаясь на табуретки. Терзало смутное чувство, что упустил среди cегодняшней беготни что–то важное, незаметно просочилось струйкой песка сквозь пальцы… Заглянул к дочке: та лежала полностью одетая поверх цветного одеяла с гавайскими мотивами, даже кровать расстилать не захотела. Володе показалось, что она сейчас внутренне напряжена, как натянутая до предела струна: одно неверное движение — и порвется, только оглушающий звон прокатится по квартире! Или как в поезде: вот–вот объявят ее станцию, надо будет хватать пожитки и в спешном порядке выгружаться прямо в ночь… Он осторожно присел на самый краешек Янкиной кровати:

— Почему не спишь? Уже поздно, зря мы так затянули… Занятия–то завтра никто не отменял.

— Я, когда слишком много событий, потом не могу заснуть, — запутанно объяснила Янка, поглядывая на него сквозь приспущенные темные ресницы. А голос при том откровенно трагический, хоть «Гамлета» играй: — Организм, наверно, так устроен… Я уже привыкла.

До Владимира дошло, как гром среди ясного неба: он ведь так и не сказал ничего внятного в ответ на эту детективную историю с прошлыми жизнями! Отделался парой общих фраз, и всё. Дочура, вероятно, решила, что он попросту не воспринял ее всерьез. Может, для Янки это вопрос жизни и смерти, а папахен пропустил равнодушно мимо ушей…

Знала бы она, до чего страшно стало Володе там в уютной пиццерии, словно ее уносило мощным течением всё дальше и дальше, а он стоял на берегу столб столбом и беспомощно смотрел вслед. Беспричинный панический страх не за себя, а за другого, самого дорогого в твоей жизни человека, оттого и попытался проигнорировать ее рассказ. Только как ей сейчас объяснишь?.. Володя сделал над собой усилие и медленно проговорил, тщательно обдумывая каждое слово:

— Понимаешь, в чем дело… Это довольно редкая особенность — помнить свои прошлые жизни. Обычно людей вводят в транс, чтоб узнать такие вещи.

— Я знаю, Мартын вводит… А у меня транс по жизни! — иронически хмыкнула Янка, не вставая. «Самоирония — фамильная черта всех Вишневских," — не ко времени отметил про себя Володя с петушиной гордостью. Мысли наконец–то оформились в четкие убедительные фразы: так вот что он должен был сказать в самом начале! Для большего эффекта Володя положил ей руку на тонкое, почти невесомое на ощупь плечо:

— Давай договоримся: об этих твоих способностях должно знать как можно меньше людей. Даже тем, кому ты раньше рассказывала, никакой новой информации: «Да, что–то было, но теперь уже нет, прошло…» Иначе ты знаешь, чем это грозит.

— Желтый дом, — подтвердила дочка со вздохом и немного поерзала, устраиваясь на кровати поудобней. Да так и не устроилась: присела на одеяло рядом с ним, сиротливо уткнув подбородок в круглые колени с побледневшими синяками: — Ты тоже думаешь, что я ненормальная?

— Кто знает?.. Может, как раз ты из нас всех нормальная, а мы пока отстаем, — кажется, Янка не слишком поверила, пришлось добавить в голосе искусственно–бодрых ноток: — Выше нос! Запомни: ты обычный нормальный человек. И то, что у тебя появилось, не должно тебе мешать… просто жить. — Не удержавшись, он в шутку двумя пальцами прищемил Янкин нос: — Моя ты родственная душа!

Bottom of Form 1