Если вместе, то навеки (СИ)

— Костя, выручай, — окликнул неторопливо возвращавшегося с обеда Ивлева Антон Павленко. — У нас тут такая проблема возникла, что только ты и можешь выручить.

Костя удивленно посмотрел на Антона: в число незаменимых сотрудников их КБ Ивлев никогда не входил. Если уж и возникла проблема, то почему бы не обратиться к начальнику его отдела? А еще лучше к Льву Анатольевичу. Вот этот из числа незаменимых. Но подошел к Антону. любопытно же, что эта за проблема, разрешить которую может только он, Костя Ивлев.

— Я слышал, ты в июле в поход идешь. Это так? — ошарашил Антон вопросом.

— Так, — удивленно подтвердил Костя.

— Возьми с собой одну нашу сотрудницу.

Костя обалдело посмотрел на Антона.

— Антон, я же в горы иду, в Саяны. И после прошлогоднего случая иду один. Да и мое отношение к женщинам ты прекрасно знаешь.

— Потому к тебе и обратился, — усмехнулся Антон. — У нас вот какая катавасия-то вышла…

Из рассказа Антона Костя уразумел, что надо выручить одну из его сотрудниц, месяц назад оставшуюся из-за разрыва с мужем без жилья. Ее пристроили в общежитие одного из учебных институтов. Да вот беда: в начале июля в общежитии собираются менять водопровод и канализацию. Хотя ремонт будут делать по участкам, места будет только для абитуриентов.

— На август я Анастасии жилье нашел, — завершил Антон свои объяснения. — А вот июль ей надо пережить.

— Могла бы поехать в какой дом отдыха, — фыркнул Костя.

— Категорически не хочет, — вздохнул Антон. — Говорит, что только ей сейчас курортных роман не хватает.

— Ладно, — вздохнул Костя. — Знакомь.

Анастасия оказалась ладной, не очень красивой, но симпатичной женщиной.

— Только никаких заигрываний, — сразу же поставила она условие.

— Можешь быть спокойна, — рассмеялся Антон. — Обычно в таких случаях говорят: не родилась еще женщина, способная соблазнить Константина. Но здесь иной случай: я не могу даже представить себе такую женщину.

— Я иду в Саяны, — мрачно сказал Костя. — Иду один, потому что из прошлого похода привез два трупа и одного инвалида. Так что…

— Меня устраивает, — усмехнулась женщина. — Родители умерли, детьми не обзавелась, муж оказался поддонком. Так что оплакивать меня некому. А в горы я ходила в студенческие годы. Дважды на Кавказ и один раз на Алтай.

Во взгляде Кости впервые появилась заинтересованность.

— По турпутевке ходили?

— Нет, с командой институтского турклуба. Первый поход, конечно, не категорийный, а следующие два двойки.

— На этот раз будет верная тройка, может, и с перехлестом.

— Годится.

В первых числах июля они сели в поезд, идущий на Новокузнецк. Оттуда местным поездом предстояло добраться до Абазы, а далее автобусом до перевала Саянский. В дороге разговаривали мало. В первый день Костя рассказал о маршруте, заставил Анастасию показать по карте точки и трассы аварийных выходов. В следующие дни их общение ограничивалось предложениями поесть, да вопросами, какая следующая большая стоянка. И все же, несмотря на столь обильное общение, к прибытию в Абазу они как-то незаметно перешли на «ты». На перевал Саянский они попали в конце дня. Верный своему правилу пройти в первый же день хотя бы пару-другую километров, Костя, проводив взглядом автобус, вскинул рюкзак.

— Не ночевать же у дороги, — согласилась с ним Анастасия, вскидывая свой рюкзак. — Веди, командор.

— Столь многочисленной группе командор не положен, — усмехнулся Костя. — Пошли.

К его удивлению, прошли они в оставшиеся до заката два с небольшим часа больше, чем он намечал. Анастасия оказалась женщиной выносливой, неунывающей. Поставили палатку, молчаливо распределили обязанности: Костя возился с примусом, Анастасия кашеварила. Поужинав, легли спать. Встали рано, на зорьке. Позавтракав, быстро собрались и пошли гребнем хребта к горе Узной-Таштаг. Костя исподволь присматривался к нечаянной спутнице. Неразговорчивая, сноровистая, краткие привалы не затягивает. В общем, опасения его не оправдались. К счастью. Конечно, приходится считаться с тем, что женщина. Но Костя и раньше ненормативной лексикой не увлекался, даже сторонился через слово матерящихся. Сказывалось, что рос без отца. Ничто так не огорчало мать, как услышанное от сына сквернословие. А в подростковом возрасте увлекся матерщиной, считая ее неотъемлемым атрибутом мужской взрослости. И теперь рад, что понял благодаря матери всю похабность таких манер.

Шли ходко и ладно. На скальных участках Костя подстраховывал Анастасию, порой и она ему снизу помогала вскарабкаться, а потом он втягивал ее на камень. Вечером немного разговаривались обмениваясь впечатлениями о минувшем дне, говорили и о предстоящем восхождении на Узной-Таг. Заговорившись, легли спать позже, чем накануне. Но утром встали столь же рано, и также быстро собрались. Идти-то еще далеко, вон она, эта Узной-Таг, едва виднеется в туманной утренней дымке. К вечеру подойдут поближе. Костя вдруг с удивлением и неожиданной радостью заметил, что в этом походе не чувствует себя руководителем. Заметил и усмехнулся: а нужен ли такой маленькой группе руководитель? И он, неожиданно для себя, вдруг залюбовался открывающимся с хребта пейзажем. С хребта были видны другие горы Саян, отделенные них широкими долинами. Голубыми полосками извивались реки, отсюда, с высоты, казавшиеся маленькими, безобидными. Несколько раз Костя окликал Анастасию, обращая ее внимание на красоту открывавшейся панорамы. Потом и она стала окликать Костю, и они вместе любовались распахивающимися перед ними далями. Один раз они, залюбовавшись горой Каракош, обнялись, но тут же смущенно опустили руки. Прошли в тот день меньше, чем могли бы, но все-таки больше, чем планировал Костя. И в этот вечер они долго сидели возле палатки, негромко разговаривая.

К полудню следующего дня подошли к подножью Узной-Таштаг, передохнув и перекусив, начали первое совместное восхождение. Часа через два стояли уже на самой вершине обнявшись, переговариваясь негромко. С вершины такой вид открылся, что кричать не хотелось. Спустившись по западному склону к безымянной реке, стали искать место для ночлега. Нашли хорошую поляну: и от воды близко, и дров вокруг много. После ужина Костя вдруг заговорил о произошедшей в прошлом году в его группе трагедии.

— … Миша вызвался кулуар проходить первым. Разрешил. Остальные следом шли, сразу за Мишей Глеб, я замыкающим, чтобы в случае чего группу вести. Хотя, наверное, нужды в том не было, у всех уже хороший опыт горных походов был. Но правило выдерживал: если я не первым иду, то последним. Вижу, Миша уже к самому выходу из кулуара подошел, стал немного группу ускорять. И вот тут-то беда и приключилась. Потом уже, придя в себя, поняли, что случилось. Качнул Миша камень, камень-то валиться на Мишу стал. Наверное, разумнее было всем весом своим на камень навалиться, Миша же отпрыгнуть решил, и камень его сшиб. За камнем в кулуар устремился камнепад. Ну и вся эта масса на Мишу обрушилась. Наверное, сразу погиб. А дальше понеслось по кулуару. Крикнул ребятам: уходите влево, да Глебу уже поздно было уходить. Снесло и его. Юру задело только, но перелом руки. Потом, естественно, следствие, разборка. Признали, что непосредственной вины на мне нет, но от руководства группами отстранили. А, какая разница. Ребята уже сказали, что со мной больше не пойдут…

— Костя, — чуть помолчав, спросила Анастасия. — А вот если бы ты на Мишином месте был? Подпер бы этот коварный камень?

— Как тебе сказать… Это снизу легко решать, что и как надо сделать, а там… Надо самому оказать в такой ситуации, чтобы понять, как поступишь…

— Новую группу создавать не собираешься?

— Не знаю, не думал еще об этом…

— Тогда так: спутница у тебя уже есть. Куда в следующем году пойдем?

— Вернемся в Москву, Анастасия…

— Костя, кончай величать меня столь официально. Зови Асей, меня мама так звала.

— Заметано…

Через два дня уже Анастасия завела разговор.

— …Я еще удивилась, почему он сразу же завел разговор о женитьбе. Вы же, мужчине, любите с женщиной развлечься, но без обязательств. А этот сразу же: идем в ЗАГС. Я ему еще раз повторила, что из-за осложнения после перенесенной в юности болезни не могу детей рожать. Уперся намертво: идем в ЗАГС. Ну, а мы, женщины, дело известное, дуры. Тут же согласилась: мужчина видный, на хорошей должности, питерец. Чего ж мне, деревенской девке, раздумывать. Поженились. Прописал он меня к себе, да только временно. Задурил голову, что так положено. Правда, ему легко это было сделать, я же после окончания института у своей тетки во Всеволожске тоже на птичьих правах жила, по временной прописке. Конечно, надо было мне, дурехе, по распределению туда отправиться, где жилье представляли. Да соблазнилась работой в проектном институте. Я же после школы три года на химическом заводе отработала, знаю, каково там. Только боком мне этот соблазн вышел. После смерти родителей тетка попрекать начала. Пока мой отец был жив, она и пикнуть не смела, слишком многим своему старшему брату обязана была. А после его смерти язык свой ядовитый распустила. Замуж вышла, чтобы от теткиной язвительности избавиться, так из огня да в полымя попала. Вскоре поняла, зачем я моему муженьку такая. Стал он меня укладывать в постель с нужными ему людьми, карьеру таким вот способом делал. Чуть позже узнала, что у него самого другая женщина есть. Все, мерзавец, рассчитал: как выбьется на должный уровень, меня на улицу. Потому и прописывал временно. Взбеленилась я и мигом на улице оказалась. При разводе пришлось вдоволь позора хлебнуть, ибо все эти нужные люди против меня свидетельствовали, развратницей выставили. Спасибо Антону Валерьевичу, в общежитие пристроил, хлопотать стал о комнате в ближнем пригороде. А домой возвращаться некуда, сгорел наш дом после смерти родителей. Братец, он у меня на ласковость, да логику силен, так наследство рассудил: мне земля осталась, а ему вся страховка. Он, после того, как я от тетки съехала, к ней перебрался. Поскольку из тех ласковых телят, что двух маток сосут, то обаял тетку, она в нем души не чает. А уж как женился на родственнице ее покойного мужа, так и вовсе своим стал. А ты был женат?

— Как сказать, — горько усмехнулся Костя. — По документам был. Очаровала меня одна девушка, повел ее в ЗАГС. Только после свадьбы раза три-четыре с ней переспал. Она все больше у своей старшей сестры ночевала. Через шесть месяцев она родила…

— Как через шесть месяцев? — ахнула Ася.

— А вот так. Стало ясно, что нужны ей были только питерское жилье да алименты. Откровенно заявила мне, что с начальником своим отношения портить не собирается, а потому за все его удовольствия я, дурачок, расплачусь. Квартиру разменять заставили, из-за того с сестрой разругался насмерть, чужие мы теперь. Вот и обитаю теперь в Колпино, в малогабаритке. Сестра из центра на Гражданку отбыла, а моя якобы жена, слава богу, бывшая уже перебралась в Гатчину. Алименты плачу. Все друг на друга обижены.

— И даже твоя бывшая жена? — горько усмехнувшись, спросила Ася.

— И она, — вздохнул Костя. — Рассчитывала жить в Ленинграде.

— Вот эта уж точно не дура, не чета мне. Все предусмотрела. Невеселый разговор у нас сегодня получился. Пошли-ка спать.

— Пошли.

На следующий день пошли к перевалу Суодоба. Разговаривали мало, зато чаще, чем в минувшие дни останавливались и вместе смотрели на открывавшиеся красоты гор. Костя показал Асе на вздымавшуюся юго-западнее хребта вершину.

— Три тысячи двадцать шесть метров, — сказал он негромко. — Была мысль пройти связкой ее и Острый Пик, да в одиночку не решился. Может, сходим как-нибудь… вдвоем.

— Конечно, сходим…

В следующие вечера они не возвращались к разговору о горьких перипетиях своих коротких и оказавшихся ненужными семейных жизнях. Ася расспрашивала Костю о его походах, он рассказывал охотно, подробно. Потом расспрашивал Асю о небольшом поселке, где та родилась и выросла. Когда же спустились в долину, вопреки всем правилам шли рядом, порой, как бы случайно, соприкасаясь руками.

К горе Каракош они подошли, когда еще не было пяти вечера. Можно было бы подняться выше, но больно хорошо было это место почти на границе леса, у самого начала тянувшегося вверх луга. Поняли друг друга без слов, стали ставить палатку вблизи сбегающего в озеро ручья. Говорили в тот вечер мало, больше смотрели друг на друга и как-то смущенно и глупо улыбались. А утром, сложив все вещи в палатку и взяв с собой только еду на день, начали восхождение. Погода начала портиться, когда, одолев крутую часть подъема, они вышли на пологое завершение горы. Задул сильный ветер, ниже них помчались клочья туч. Костя посмотрел на Асю, та улыбнулась дерзко и покачала головой. Костя улыбнулся, встряхнул головой и уверенно зашагал вперед, туда, где чуть прикрытая облачком высилась сама вершина. Ася догнала его, пошла рядом, отступая за его спину только на каменных осыпях, где надежен только путь, пройденный впереди идущим, остальное же — от лукавого. Все ближе и ближе становилась вершина, все гуще оставшиеся внизу тучи. Предстояло тяжелое возвращение, но они, прекрасно сознавая это, не хотели отступать. И говорить о предстоящих трудностях не хотели: зачем слова, когда оба понимают, что ждет их на обратном пути. И вызовом предстоящему стал неспешный перекус на самом подходе к вершине.

Но вот и сама вершина. Под ними клубящиеся тучи, закрывающие долины, вдалеке из туч возникают исполинами другие горы, и лишь по краешку горизонту чуть угадывается светлая полоска. Ася повернула к Косте свое сияющее лукавой улыбкой лицо, приблизилась. Их уста сами потянулись навстречу друг другу и сомкнулись в поцелуе. Только горы видели это безмолвное признание любви, открытия друг другу своих чувств. Да и они не произнесли ни слова…

Перед тем, как войти в тучи, вновь устроились перекусить. Ветер то и дело заволакивал их языками туч, мокря одежду. А они, не замечая его порывов, то и дело встречались смущенными и сияющими взглядами. Но надо идти дальше, искать палатку, поскольку в тучах можно и отклониться в сторону. Хорошо, что и палатка приметная, красная, и стоит в приметном месте. Спускались осторожно: склон уже стал мокрым, да и видимость в туче плохая, как бы на крутой обрыв не напороться. Часа два шли сквозь тучу, а выбравшись из нее, ахнули. Прямо над палаткой стоят. Не иначе горы о них, любовь обретших и в ней признавшихся позаботились. А ведь могли — Костя-то это хорошо знал — завести между отрогами, и гадай, за каким из них палатка спряталась.

Да, как из тучи выбрались, дальнейший путь как на ладони лег. Зато дождь вовсю хлестать начал. Пока в туче были, одежда вся влагой напиталась. А уж сейчас за пару минут до последней нитки промокли. Идут, а с них вода ручьем стекает. Падали несколько раз, помогали друг дружке подняться. Ну, и целовались, оказываясь лицом к лицу. Поначалу робко так, стеснительно, а потом и в засос. Падать-то падали, да не извозились, как обычно бывает, дождь всю грязь за считанные минуты смывал. Ветер поднялся, принялся тучи разгонять. Дождь поутих малость, да и совсем перестал. Ветер одежду подсушивает, но и холодит так, что зубы застучали. Но до палатки уже рукой подать, вот она. Сейчас можно будет всю мокрень с себя снять, согреться.

— Давай-ка, Асенька, лезь в палатку, переодевайся, — смущенно сказал Костя.

— Брось церемониться, — рассмеялась Ася, стягивая с себя рубашку. — Сомневаюсь, чтобы в моей наготе тебе чего-то новое открылось. А потому нечего в палатку воду тащить. Здесь разденемся, нашу мокрень развесим на ветках, вытремся, а тогда уж палатку, в сухое одеться. Расстегни-ка мне лифчик.

Они с облегчением стащили с себя промокшую насквозь одежду, полные воды ботинки и, голые, обувшись в предусмотрительно поставленные у самого входа в палатку сандалии, принялись выжимать и развешивать на ветвях одежду. А потом, поддавшись внезапному порыву, принялись взапуски бегать по лугу, смеясь и дурачась, пока вместе не упали в изнеможение в травы, обнялись, прижались друг к другу.

— Мы как дети… — задыхаясь от смеха, проговорила Ася. — Мы просто сошли с ума…

С вокзала поехали к Косте, решив перевести Асины вещи позже. Когда же они вместе появились на работе, сослуживцы ахнули, но расспрашивать не стали. О чем расспрашивать, когда все ясно и без слов. Свадьбу сыграли тихую, скромную. Все-таки оба уже за тридцатилетний рубеж перевалили. Вместо свадебного подарка выпросили у начальства неделю дополнительного отпуска, на Ладоге его провели. А через два года у Кости и Аси небольшая команда образовалась, сослуживцы их, проектировщики. Антон с женой да двое молодых ребят, недавно институт закончившие. Но все равно, раз в два года Костя и Ася выбирались вдвоем в двухнедельный поход. Команда к этому с пониманием относилась, эти две недели под началом Антона в Крым ходили. Крым Костя почему-то не жаловал, называл крымские походы курортными.

В восемьдесят восьмом Антон и Лев Анатольевич кооператив организовали, Костю с Асей к себе позвали. Зарабатывать стали побольше. По совету Льва Анатольевича, скептически относившегося к перестроечным преобразованиям, заработанное, как только такая возможность появилась, в доллары переводили. Потому и не удалось их Гайдару ограбить. Лев Анатольевич был рад, что утер этому бандиту, как он презрительно называл Гайдара, нос. В том лихом девяносто втором году на Полярном Урале познакомились с тремя группами, как и они, сторонившимися официального туризма. Стали встречаться дважды год, быстро сдружились. На этих тусовках менялся и состав групп. Ира Костюк из группы Олега Резчикова два года с Костей ходила, потом ушла к Мише Звонкову и прижилась там. Антон с женой, наоборот, к Олегу ушел. Обид не было, какие тут обиды. Каждый горы по-своему чувствует, по-своему воспринимает…

Вот и конец желоба. Костя, зафиксировавшись, остановился, перевел дух, оглянулся. Вторым поднимался Алеша Ломов, молодой парень, новгородец, благодаря Андрею пришедший в горы. За Андреем — Ася, верная, любимая и любящая Ася. Еще ниже Коля Пашков, Люда Михайлова с Выборгской стороны, Гена Смешков замыкающим. Хорошие ребята. Он улыбнулся, вновь посмотрел на каменный пояс, замыкавший желоб. Метра полтора высоты, даже меньше. Подтянуться на руках, перебросить тело наверх, а потом подстраховать Алешу… Костя оперся рукой на верхний край каменного пояса. Камень шевельнулся угрожающе. Холодный пот заструился по телу. Костя повернулся боком, упер палку, вдавив коварный камень.

— Все назад! — зычно крикнул он. — Гена, чуть ниже тебя есть уход влево, все туда! Быстрее!

Стал поустойчивее, сдержал вздох.

— Прощай, Асенька, — прошептали губы. — Прощай, моя любимая, моя единственная…

Он вновь посмотрел вниз. Гена, Люда уже вне опасности, Коля… О, черт. Ася, сбросив рюкзак, обошла Лешу, карабкается вверх, к нему. Леша волочит ее рюкзак вниз, навстречу ему пошел Гена.

— Ася, Асенька, уходи…

Только головой помотала. Вот она уже совсем близко, подошла к нему, стала рядом, с трудом переводя дух.

— Асенька…

— Помолчи. Безутешной вдовы из меня не получится, не из того я теста. Так что уж вместе.

— Ася…

— Да помолчи. Шанс-то есть.

Уперлась в злополучный камень попой, достала из кармана стропу с карабинами.

— Снимай рюкзак и запихивай его наверх.

Права, ой права. Рюкзак заброшен на каменный пояс, хорошо лег, за уступ. Цепляют карабины за петли стропы. Ася права: шанс есть. Только бы ткань выдержала. Костя к штанам стал карабин прилаживать.

— Э, нет, — решительно остановила его Ася. — Я внизу, а ты наверх.

— Но…

— Ты почти наверняка выдернешь меня, а я тебя — фифти-фифти. Потому не спорь. Да и к тому же в связке особой разницы нет. Если не удержишь, я лечу первая, ты вторым, и оба в сопровождении камней.

Вниз глянули: ребята в безопасности, застыли, на них смотрят. Ася уперлась в камень, прижалась к Косте. Поцеловались: мало ли как все ляжет.

— Ну, милый, вверх и вправо.

Костя еще раз к Асиным губам прижался, одним движением вскинул свое тело наверх, встал, уперся. Ася руки вверх вскинула. Секунды, показавшиеся вечностью. Получилось… Стоят, прижавшись друг к другу, и смотрят на несущийся вниз грохочущий каменный поток. Стоят, не веря еще, что живы…

Еще несколько лет прошло. Костя стал уже приемника присматривать. Годы-то идут, уже не так тянет на подвиги, рывки. Да и травмы дают знать. Пора вдвоем с Асей в горы ходить, не спеша, с дневками там, где захотелось подольше побыть. Можно, конечно, подготовкой новичков заняться. Как Андрей или вписавшийся в их тусовку Евгений. Но нет такого желания, вдвоем, для себя походить хочется. Может, этот поход и будет последним с группой. А может, в следующем году сводит еще группу. Дома с Асей обмозгуют. Костя улыбнулся, встал. За ним поднялись и остальные.

— Вот и подходит к концу поход, — вздохнул Гена, вскидывая рюкзак. — Всего три дня осталось.

Ему никто не ответил. Костя зашагал первым, после гибели тех ребят иного не допускал, за ним Ася. Гена замыкающим, его право, уже всей группой признанное. Вышли на гребень. Тут уж не до разговоров, посуровели, подобрались. Уже две трети пройдено, площадка уже приметна. У Кости камень из-под ноги поехал. Перехватил палку, рукой подтянулся, почти уже нащупал опору ногой, да подвел когда-то выбитый плечевой сустав. Сорвался. Ася изваянием застыла, Гена к ней подошел, положил руку на плечо.

— Надо к нему спускаться.

Только головой кивнула. Когда подошли к Косте, он еще жив был. Ася возле него на колени пала, наклонилась к мужу, обняла, прижала к себе. Превозмогая боль, улыбнулся Костя жене губами холодеющими к ее губам потянулся. И Ася к его губам прильнула. Так и умер в ее руках с прощальной улыбкой. Ася еще долго держала в объятьях холодеющее тело мужа. Ребята поодаль молча стояли. Наконец, опустила Ася Костино тело на траву, выпрямилась. Разом почернела.

— Ставьте палатку, — проговорила каким-то чужим голосом. — А потом прямиком на станцию идите. Я с ним останусь.

Ребята молча маленькую палатку поставили, постояли возле Аси. Она на них с мольбой глянула: уходите…

На следующий день поздно вечером на станцию пришли, объяснили случившееся. Начальник станции по своей связи из соседнего городка, где тюрьма, врача и следователя вызвал, геологам наказал один вездеход высвободить. Те посмотрели обиженно: без твоего указания догадались. На вездеходе ехали до последней возможности, оставшиеся километра полтора пешком прошли. Палатка на том же месте стояла, застегнутая наглухо. Когда открыли, увидели Костю и Асю, лежащих в соединенном спальнике, лица спокойные, просветленные. На груди у Аси записка, вчетверо сложенная Врач, заглянув в палатку, присел на камень, планшетку достал, писать принялся. Гена записку взял, развернул. Остальные молча стояли.

— Вот акт, — сказал негромко врач, ни на кого не глядя. — Написал, что у него несовместимые с жизнью повреждения, а у нее — обширный инфаркт. То, что предписывают инструкции, делать не могу. Как уж она из жизни ушла, пусть ее тайной останется. Что скажите?

Он посмотрел на начальника станции и следователя.

— Правильно решил, — сказал начальник станции.

Следователь молча взял акт, размашисто расписался ниже подписи врача, передал планшетку начальнику станции.

— Что в записке? — спросил начальник станции, расписываясь.

— Просит похоронить их здесь. Место выбрала.

— Родных у них нет?

— Никого.

— Петро, — сказал геолог водителю. — Дуй за досками и инструментом. Да лопаты и кирку оставь.

— И Романыча с ружьем прихвати, — добавил начальник станции.

— Мы…, - начал было Леша.

— А вот это ты брось, — сурово оборвал его геолог. — Не то говоришь. Пошли могилу копать.

На следующий день все готово было. Когда спальник с телами опускали вниз, следователь, геолог и путевой рабочий троекратный залп дали. Засыпали могилу, сверху каменные плиты положили, к скале крючьями доску прикрепили с именами и датами…