Евгений Онегин (полный вариант)

На свете братцы все говно,

Все мы порою что оно,

Пока бокал пенистый пьем,

Пока красавиц мы ебем,

Ебут самих нас в жопу годы —

Таков увы закон природы.

Рабы страстей, рабы порока,

Стремимся мы по воле рока,

Туда, где выпить иль ебнуть,

И по возможности все даром,

Стремимся сделать это с жаром,

И поскорее улизнуть.

Но время между тем летит,

И ни хуя нам не простит,

То боль в спине, в груди отдышка,

То геморрой, то где-то шишка,

Начнем мы кашлять и дристать,

И пальцем в жопе ковырять,

И вспоминать былые годы,

Таков, увы, закон природы.

Потом свернется лыком хуй,

И, как над ним ты ни колдуй,

Он никогда уже не встанет,

Кивнет на миг и вновь завянет,

Как вянут первые цветы,

Морозом тронутой листвы,

Так всех, друзья, нас косят годы,

Таков, увы, закон природы.

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Кобыле так с утра заправил,

Что дворник вытащить не мог.

Его пример другим наука,

Коль есть меж ног такая штука,

Не тычь ее кобыле в зад

Как дядя — сам не будешь рад.

С утра как дядя Зорьке вставил

И тут инфаркт его хватил

Он состояние оставил

Всего лишь четверть прокутил.

Его пример другим наука

Что жизнь? Не жизнь сплошная мука.

Всю жизнь работаешь, копишь

И не доешь, и не доспишь,

И кажется достиг всего ты,

Пора оставить все заботы,

Жить в удовольствие начать

И прибалдеть, и приторчать…

Ан нет, готовит снова рок

Суровый жесткий свой урок.

Итак, пиздец приходит дяде.

На век прощайте водка, бляди.

И в мрачны мысли погружен

Лежит на смертном одре он.

А в этот столь печальный час

В деревню вихрем к дяде мчась,

Ртом жадно к горлышку приник

Наследник всех его сберкниг —

Племянник, звать его Евгений

Он не имея сбережений

В какой-то должности служил

И милостями дяди жил.

Евгения почтенный папа

Каким-то важным чином был.

Хоть осторожно, в меру хапал

И много тратить не любил,

Но все-же как то раз увлекся,

Всплыло что было и что нет,

Как говорится папа спекся

И загудел на десять лет.

А будучи в годах преклонных,

Не вынеся волнений оных

В одну неделю захирел,

Пошел посрать и околел.

Мамаша долго не страдала.

Такой уж женщины народ.

«Я не стара еще» — сказала,

«Я жить хочу, ебись все в рот.»

И с тем дала от сына ходу,

Уж он один живет два года.

Евгений был практичен с детства

Свое мизерное наследство

Не тратил он по пустякам.

Пятак слагая к пятакам,

Он был великий эконом,

То есть умел судить о том,

Зачем все пьют и там и тут,

Хоть цены все у нас растут.

Любил он тулиться. И в этом

Не знал ни меры, ни числа.

К нему друзья взывали… Где там,

А член имел как у осла.

Бывало на балу танцуя

В смущеньи должен был бежать.

Его трико давленье хуя

Не в силах было удержать.

И ладно, если б все сходило

Без шума, драки, без беды,

А то за баб не раз мудила

Он получал уже пизды.

Да все видать не к проку было,

Лишь оклемается едва

И ну пихать свой мотовило

Будь то девка, иль вдова.

Мы все ебемся понемногу

И где-нибудь, и как-нибудь,

Так что поебкой слава богу

У нас не мудрено блеснуть.

Но поберечь не вредно семя,

Член к нам одним концом прирос,

Тем паче, что в любое время

Так на него повышен спрос.

Но… Ша! Я кажется зарвался,

Прощения у вас прошу.

И к дяде, что один остался

Скорее с вами поспешу.

Ах, опоздали мы немного,

Папаша уж в базе почил.

Так мир ему и слава богу,

Что завещанье настрочил.

А вот племянник мчится быстро

Как за блондинкою грузин.

Давайте же мы выйдем тихо,

Пускай останется один.

Ну а пока у нас есть время,

Поговорим на злобу дня.

Так, что я там пиздел про семя?

Забыл. Но это все хуйня.

Не в этом зла и бед причина.

От баб страдаем мы, мужчины,

Что в бабах прок? Одна пизда,

Да и пизда не без вреда.

И так не только на Руси,

В любой стране о том спроси,

Где баба, скажут, быть беде,

«Шерше ля фам» — ищи в пизде.

От бабы ругань, пьянка, драка,

Но лишь ее поставишь раком,

Концом ее перекрестишь

И все забудешь, все простишь,

И лишь конец прижмешь к ноге

И то уже «Тульмонт» эге!

А если бы еще минет,

А если бы еще… но нет,

Черед и этому придет,

А нас теперь Евгений ждет.

Но тут насмешливый читатель

Быть может мне вопрос задаст.

Ты с бабой сам лежал в кровати,

Иль может быть ты педераст?

Иль может в бабах не везло?

Коль говоришь, что в них все зло.

Его без гнева и без страха

Пошлю интеллигентно на хуй,

Коли умен меня поймет,

А коли глуп — пускай идет.

Я сам бы рад, к чему скрывать,

С хорошей бабою в кровать!

Но баба бабой остается,

Пускай как бог она ебется.

Деревня, где скучал Евгений

Была прелестный уголок.

Он в первый день без рассуждений

В кусты крестьянку поволок.

И преуспев там в деле скором,

Спокойно вылез из куста,

Обвел свое именье взором,

Поссал и молвил: «Красота!»

Один среди своих владений,

Чтоб время с пользой проводить,

Решил Евгений в эту пору

Такой порядок учредить.

Велел он бабам всем собраться,

Пересчитал их лично сам,

Чтоб было легче разобраться

Переписал их по часам.

Бывало он еще в постели

Спросонок чешет два яйца,

А под окном уж баба в теле

Ждет с нетерпеньем у крыльца.

В обед еще и в ужин тоже,

Так кто ж такое стерпит, боже,

А наш герой, хоть и ослаб

Ебет и днем, и ночью баб.

В соседстве с ним и в ту же пору

Другой помещик проживал,

Но тот такого бабам пору,

Как наш приятель, не давал.

Звался сосед Владимир Ленский.

Был городской, не деревенский,

Красавец в полном цвете лет,

Но тоже свой имел привет.

Похуже баб, похуже водки,

Не дай нам бог такой находки,

Какую сей лихой орел

В блатной Москве себе обрел.

Он, избежав разврата света,

Затянут был в разврат иной,

Его душа была согрета

Наркотиков струей шальной.

Ширялся Вова понемногу,

Но парнем славным был, ей богу,

И на природы тихий лон

Явился очень кстати он.

Ведь наш Онегин в эту пору

От ебли частой изнемог,

Лежал один, задернув штору,

И уж смотреть на баб не мог.

Привычки с детства не имея

Без дел подолгу прибывать,

Нашел другую он затею:

И начал крепко выпивать.

Что ж, выпить в меру — худа нету,

Но наш герой был пьян до свету,

Из пистолета в туз лупил

И как верблюд в пустыне пил.

О вина, вина! Вы давно ли

Служили идолом и мне?

Я пил подряд: нектар, говно ли.

И думал — истина в вине.

Ее там не нашел покуда.

И сколько не пил — все во тщет,

Но пусть не прячется паскуда,

Найду! Коль есть она вообще.

Онегин с Ленским стали други.

В часы вечерней зимней вьюги

Подолгу у огня сидят,

Ликеры пьют, за жизнь пиздят.

Но тут Онегин замечает,

Что Ленский как-то отвечает

На все вопросы невпопад,

И уж скорей смотаться рад,

И пьет уже едва-едва,

Послушаем-ка их слова:

— Куда, Владимир, ты уходишь?

— О, да, Евгений, мне пора.

— Постой, с кем время ты проводишь?

Или уже нашлась дыра?

— Ты прав, Евгений, только, только…

— Ну шаровые, ну народ!

Как звать чувиху эту? Ольга?!

Что не дает?! Как не дает?

Да ты видать не верно просишь.

Постой, ведь ты меня не бросишь

На целый вечер одного?

Не ссы — добьемся своего!

— Скажи там есть еще одна?

Родная Ольгина сестра?! Свези меня!

— Ты шутишь? — Нету?!

Ты будешь тулить ту я эту.

Так что ж — мне можно собираться?

И вот друзья уж рядом мчатся.

Но в этот день мои друзья

Не получили ни хуя,

За исключеньем угощенья

И рано испросив прощенья

Их сани мчат дорогой краткой.

Мы их послушаем украдкой.

— Ну что у Лариных?

— Хуйня! Напрасно поднял ты меня.

Ебать там ни кого не стану,

Тебе ж советую Татьяну.

— А что так? — Милый друг мой Вова,

Баб понимаешь ты хуево.

Когда-то в прежние года

И я драл всех, была б пизда.

С годами гаснет жар в крови,

Теперь ебу лишь по любви.

Владимир сухо отвечал

И после во весь путь молчал.

Домой приехал, принял дозу,

Ширнулся, сел и загрустил.

Одной рукой стихи строчил,

Другой хуй яростно дрочил.

Меж тем, двух ебырей явленье,

У Лариных произвело

На баб такое впечатленье,

Что у сестер пизду свело.

Итак, она звалась Татьяной.

Грудь, ноги, жопа без изъяна.

И этих ног счастливый плен

мужской еще не ведал член.

А думаете, не хотела она

попробовать конца?

Хотела так, что аж потела,

Что аж менялася с лица.

И все-же, несмотря на это,

Благовоспитана была.

Романы про любовь читала,

Искала их, во сне спускала,

И целку строго берегла.

Не спится Тане, враг не дремлет,

Любовный жар ее объемлет.

— Ах, няня, няня, не могу я,

Открой окно, зажги свечу…

— Ты что, дитя? — Хочу я хуя,

Онегина скорей хочу!

Татьяна рано утром встала,

Пизду об лавку почесала.

И села у окошка сечь

Как Бобик Жучку будет влечь.

А бобик Жучку шпарит раком!

Чего бояться им, собакам?

Лишь ветерок в листве шуршит,

А то, глядишь, и он спешит…

И думает в волненьи Таня:

«Как это Бобик не устанет

Работать в этих скоростях?»

Так нам приходится в гостях

Или на лестничной площадке

Кого-то тулить без оглядки.

Вот Бобик кончил, с Жучки слез

И вместе с ней умчался в лес.

Татьяна ж сидя у окна

Осталась, горьких дум полна.

А что ж Онегин? С похмелюги

Рассолу выпил целый жбан,

Нет средства лучше, верно други?

И курит топтаный долбан.

О, долбаны, бычки, окурки!

Порой вы слаще сигарет.

Мы же не ценим вас, придурки,

И ценим вас, когда вас нет.

Во рту говно, курить охота,

А денег, только пятачок.

И вот, в углу находит кто-то

Полураздавленный бычок.

И крики радости по праву

Из глоток страждущих слышны.

Я честь пою, пою вам славу,

Бычки, окурки, долбаны!

Еще кувшин рассолу просит

И тут письмо служанка вносит.

Он распечатал, прочитал,

Конец в штанах мгновенно встал.

Себя не долго Женя мучил

Раздумьем тягостным. И вновь,

Так как покой ему наскучил,

Вином в нем заиграла кровь.

Татьяну в мыслях он представил.

И так и сяк ее поставил.

Решил Онегин — в вечеру

Сию Татьяну отдеру.

День пролетел как миг единый

И вот Онегин уж идет,

Как и условлено в старинный

Парк. Татьяна ждет.

Минуты две они молчали,

Подумал Женя ну держись.

Он молвил ей: «Вы мне писали?»

И гаркнул вдруг: «А ну ложись!»

Орех могучий и суровый

Стыдливо ветви отводил,

Когда Онегин член багровый

Из плена брюк освободил.

От ласк Онегина небрежных

Татьяна как в бреду была,

Шуршанье платьев белоснежных

И после стонов неизбежных

Свою невинность пролила.

Ну, а невинность это, братцы,

Во истину и смех, и грех,

Коль, если глубже разобраться —

Надо разгрызть, что б съесть орех.

Но тут меня вы извините,

Изгрыз, поверьте, сколько мог.

Теперь увольте и простите —

Я целок больше не ломок.

Ну вот, пока мы здесь пиздели

Онегин Таню отдолбал

И нам придеться вместе с ними

Скорее поспешить на бал.

О! Бал давно уже в разгаре!

В гостиной жмутся пара к паре

И член мужчин все напряжен

На баб всех, кроме личных жен.

Да и примерные супруги,

В отместку брачному кольцу,

Кружась с партнером в бальном круге,

К чужому тянутся концу.

В соседней комнате, смотри-ка,

На скатерти зеленой сика,

А за портьерою, в углу,

Ебут кого-то на полу.

Лакеи быстрые снуют,

В бильярдной так уже блюют,

Там хлопают бутылок пробки,

Татьяна же после поебки

На верх тихонько поднялась,

Закрыла дверь и улеглась.

В сортир бежит Евгений с ходу.

Имел он за собою моду

Усталость с ебли душем снять,

Что нам не вредно б перенять.

Затем к столу он быстро мчится

И надобно ж беде случиться —

Владимир с Ольгой за столом,

Член естественно колом.

Он к ним идет походкой чинной,

Целует руку ей легко,

«Здорово Вова, друг старинный,

Jeveus nome preaux, бокал „Клико“!»

Бутылочку «Клико» сначала,

Потом «Зубровку», «Хваньчкару»

И через час уже качало

Друзей как листья на ветру.

А за бутылкою «Особой»,

Онегин, плюнув вверх икрой,

Назвал Владимира разъебой,

А Ольгу — самою дырой.

Владимир, поблевав немного,

Чего-то стал орать в пылу,

Но бровь свою насупив строго,

Спросил Евгений: «По еблу?»

Хозяину, что бегал рядом

Сказал: «А ты пойди поссы!»

Попал случайно в Ольгу взглядом

И снять решил с нее трусы.

Сбежались гости. Наш кутила,

Чтобы толпа не подходила

Карманный вынул пистолет,

Толпы простыл мгновенно след.

А он красив, могуч и смел

Ее меж рюмок отымел.

Потом зеркал побил немножко,

Прожег сигарою диван,

Из дома вышел, крикнул: «Прошка!»

И уж сквозь храп: «Домой, болван.»

Метельный вихрь во тьме кружится,

В усадьбе светится окно.

Владимир Ленский не ложится,

Хоть спать пора уже давно.

Он в голове полухмельной

Был занят мыслею одной.

И под метельный ураган

Дуэльный чистил свой наган.

«Онегин! Сука! Блядь! Зараза!

Разъеба! Пидор! И говно!

Лишь солнце встанет — драться сразу,

Дуэль до смерти! Решено!»

Залупой красной солнце встало.

Во рту, с похмелья, стыд и срам.

Онегин встал, раскрыл ебало

И выпил водки двести грамм.

Звонит. Слуга к нему вбегает,

Рубашку, галстук предлагает,

На шею вяжет черный бант,

Дверь настежь, входит секундант.

Не буду приводить слова,

Не дав ему пизды едва,

Сказал Онегин, что придет,

У мельницы пусть, сука, ждет.

Поляна белым снегом крыта.

Да, здесь все будет «шито-крыто».

«Мой секундант», — сказал Евгений,

«А вот мой друг — месье Шардрез.»

И так, друзья без рассуждений

Становятся между берез.

«Мириться? На хуй эти штуки!

Наганы взять прошу я в руки.»

Онегин молча скинул плед

И быстро поднял пистолет.

Он на врага глядит сквозь мушку,

Владимир тоже поднял пушку.

И ни куда-нибудь, а в глаз

Наводит дуло, пидораз.

Онегина мондра хватила,

Мелькнула мысль: «Убьет, мудила.»

Ну подожди, дружок, дай срок.

И первым свой нажал курок.

Упал Владимир. Взгляд уж мутный

Как будто полон сладких грез

И после паузы минутной —

«Пиздец» — сказал месье Шардрез.

Что ж делать, знать натуры женской

Не знал один, должно быть, Ленский.

Ведь не прошел еще и год,

А Ольгу уж другой ебет…

Оговорюсь: другой стал мужем,

Но не о том, друзья, мы тужим.

Твердила мать и без ответа

Не оставались те слова,

И вот запряжена карета

И впереди Москва, Москва!

……………………

Дороги! Мать твою налево!

Кошмарный сон, верста к версте,

О, Александр Сергеич, где Вы?

У нас дороги еще те…

Лет через пятьсот дороги, верно,

У нас изменятся безмерно…

Так ведь писали, верно, Вы

Увы! Вы, видимо, правы.

Писали Вы — дороги плохи,

Мосты забытые гниют,

На станциях клопы и блохи

Уснуть спокойно не дают.

И на обед дают говно —

Теперь не то уже давно.

Клопы уже не точат стены,

Есть где покушать и попить,

Но цены, Александр Сергеич, цены —

Уж лучше блохи, блядью быть!

……………………

Весна для нас, мужчин, мука.

Будь хром ты, крив или горбат,

Лишь снег сойдет — и к солнцу штука,

А в яйцах звон, не звон — набат!

Весной, как всем это известно,

Глупить желает каждый скот,

Но краше всех, скажу Вам честно,

Ебется в это время кот.

О, сколько страсти, сколько муки,

Могучей сколько красоты,

Коты поют и эти звуки

Своим подругам шлют коты….