Фанаты. Сберегая счастье

Пролог

– Мне капучино. А даме, наверное, что-то сладенькое?

Сашка усмехается. Дама, блин. Из Амстердама.

– У нас есть медовик и чизкейк…

Парень за барной стойкой слегка растерян. Он не понимает, почему гости не идут обносить шведский стол, а садятся пить кофе за деньги.

– Чизкейк устроит, – кивает Сашка. – И латте без сиропа.

Кофе приносят быстро.

– Ну что, за встречу?

Чашки соприкасаются. Собирались при случае попить пива, но в восемь утра кофе явно уместнее. Чашка с капучино маленькая, держать её за ручку неудобно, и кофе проливается на стол. Когда-то они были заклятыми врагами, а теперь союзники и, кажется, уже друзья. За окном потихоньку просыпается провинциальный, но очень милый город. Сашка завтракает с Ренатом в лобби отеля. А двумя этажами выше досыпает тот, ради кого они оба сюда приехали. Кто объединил не только эпохи и поколения, примирив воинствующих коммунистов со всё переиначившими демократами, но и их двоих, таких непохожих.

Ренат не успевает сделать глоток, потому что у него звонит телефон.

– Да, Зарина Аркадьевна. Да, у нас всё хорошо. Ну, довольно много народа было, да. Тысяч двадцать пришло. Ну ладно, десять. А, видео посмотрели…

Сашка хихикает. Видео она и снимала, она же и загрузила в соцсети, между прочим. Десяти тысяч там тоже не было, десять тысяч там бы площадь просто не вместила.

– Я не знаю, почему он трубку не берёт. Спит, наверное. Мы все вчера поздно легли. А Александра Николаевна вот, передо мной сидит.

Чёрт. Сашка косится на телефон. Ну да, он в бесшумном режиме, со вчерашнего дня. С того момента, как сокровище без сил повалилось на кровать, едва войдя в номер.

– Привет Зарине Аркадьевне, – шепчет Сашка без тени иронии. – У нас всё хорошо.

У них действительно всё хорошо. Зрители на площади вчера не просто тепло его встретили, они ещё и скандировали в конце «Спасибо». Так долго скандировали, что глава города чуть не околел, стоя рядом с Тумановым и дожидаясь момента, когда можно будет вручить артисту цветы от администрации и толкнуть торжественную речь. Это Всеволод Алексеевич опытный старый волк, надел под концертный костюм термобельё, и отлично себя чувствовал на открытой сцене, несмотря на бодрящие плюс четыре. А городской глава заметно трясся. Ну, может быть, просто от благоговения перед живой легендой.

А живая легенда, хотя и устала от часового сольного выступления, а больше от стояния без возможности присесть, была счастлива по самую маковку. Потому что убедилась, что народ помнит, любит, ждёт, отлично принимает.

– И Сашеньке привет. Пусть мне потом перезвонит, когда Сева проснётся, – отчётливо слышит Сашка голос Зарины в трубке Рената. – Я хочу с ними обоими кое-что обсудить.

Ренат разъединяется и вопросительно смотрит на Сашку.

– Книгу она пишет, – поясняет Сашка, отковыривая от чизкейка физалис. – И Всеволоду Алексеевичу или мне на телефон скидывает, кусочки. А мы читаем и даём обратную связь.

Ренат чуть снова не проливает кофе.

– О жизни с Тумановым?

– Нет, просто о жизни, – хмыкает Сашка. – Вне контекста Туманова. И сдаётся мне, это будет первая приличная книга, написанная женой артиста, за последние лет двадцать.

Ренат качает головой.

– Не понимаю, Саша. Как вы можете дружить? Что у вас общего?

– Туманов, – не задумываясь выдаёт Сашка. – Так же, как и у нас с тобой.

Она бросает взгляд на телефон и тут же его берёт в руки. Сокровище проснулось и шлёт в мессенджере знаки вопроса. Сашка перезванивает.

– Доброе утро. Я внизу, в лобби. С Ренатом кофе пьём. Я вам нужна? Не в целом, в целом я догадываюсь, что нужна. Конкретно в ближайший час? Ну хорошо, тогда мы поболтаем. Я сейчас попрошу, чтобы вам завтрак принесли в номер. Что будете? В смысле ничего? Всеволод Алексеевич, ну вы же понимаете, что «ничего» вам нельзя? Творог, да, со сметаной? Какой-нибудь ветчинки нежирной. И омлетик паровой. Да? Сейчас закажу, через полчасика вам постучат. Выезжаем в десять. Ну да, поспать ещё не получится. Ночью надо было спать, а не футбол смотреть. Нет, я не ворчу… Всё, давайте. Через полчаса постучат, дверь откройте, пожалуйста.

Сашка убирает телефон и сделав извиняющийся жест, идёт заказывать Туманову завтрак в постель. Возвращается через несколько минут, задумчиво теребя ремешок часов.

– Может, всё-таки подняться и проследить, чтобы завтрак до него доехал…

– Саша, пятизвёздочный отель. Ты думаешь, они не справятся с доставкой еды?

– Я думаю, что Всеволод Алексеевич через пять минут забудет, о чём мы договаривались. Или не услышит стук в дверь, потому что я стучать не стану, а все остальные его не интересуют, и он сейчас прибавит звук у телевизора. Или вообще в душ уйдёт. Ладно, позвонят, если что…

Сашка садится за стол, делает глоток уже остывшего кофе.

– Не завидую, – вздыхает Ренат. – Когда я его катал, он таким не был.

– Мы все не молодеем, – философски замечает Сашка. – И дома всё попроще. Он теряется в незнакомой обстановке. А вчера ещё и устал. Но со сцены ушёл довольный, потом ещё час обсуждали, как его любят и ценят. Для него это очень важно. Так что, Ренат, спасибо тебе, что устроил этот концерт.

– Да я что, – Ренат пожимает плечами. – Город оплатил, я договорился и организовал. Дело-то не хитрое. Слава богу, что всё получилось. И народ пришёл, и он…

Ренат запинается, пытаясь подобрать правильное слово. Которое не обидит Сашку. Он слишком хорошо знаком с её характером и болезненным отношением ко всему, что касается Туманова. Но Сашка спокойно кивает.

– И он не накосячил. Или не сильно накосячил. Называй вещи своими именами. Он старенький, Ренат. Он плохо запоминает тексты, может забыть, о чём с ним договаривались за десять минут до концерта, может запнуться обо что-нибудь на сцене. Но это всё мелочи по большому счёту. Ты вчера видел, как он держит зал? Как он общается со зрителями, как подчиняет их своему обаянию? А ту тётку видел, которая из зала орала? Как он с ней справился.

Ренат кивает, усмехаясь. Он таких тёток навидался за те годы, что гастролировал с Тумановым, не сосчитать. Вчерашняя ещё цветочки. Ну орала из толпы, чтобы Туманов спел «Катюшу». Хотя он её очень редко в концертах пел, не его репертуар. После первого выкрика он пообещал спеть, но попозже. После второго попросил женщину успокоиться и не кричать. После третьего предложил ей выйти на сцену и спеть самой. На этом женщина угомонилась. Сашка, стоявшая за кулисами, успела испугаться, что происшествие собьёт Всеволода Алексеевича, уже подумывала обратиться к охране и потребовать увести зрительницу куда-нибудь подальше. Но Ренат безмятежно стоял у колонки и ухом не вёл, а Всеволод Алексеевич лучезарно улыбался и рассказывал зрителям какой-то анекдот, даже не собираясь нервничать по поводу криков из зала.

– Чувствуешь, да? – Ренат сделал знак, чтобы им повторили кофе. – Мы с тобой оба понимаем, что всё уже не совсем так, как раньше. Но оба доказываем друг другу, что Туманов ещё молодцом.

– Потому что он молодцом. Для своего возраста и с учётом своих диагнозов.

– И потому, что мы не хотим признавать обратное.

– Было бы предательством его хоронить. И просто поддаваться печальным мыслям тоже предательство. Я каждый день должна ему улыбаться, понимаешь? Я каждый день должна в него верить. В то, что у него получится дать ещё один концерт. Сняться в ещё одной передаче. Записать ещё одно интервью. Верить, помогать и делать всё для того, чтобы у него получилось. Всё, что могу. Потому что, если я в него не буду верить, если я не буду на его стороне, также, как ты, как Зарина Аркадьевна, то кто вообще? Все остальные с радостью швырнут в него камень, только дай повод. «Старый! Пора на покой! Рубинский ждёт на концерт!». Ты думаешь, я мало такой дряни читала? А порой и слышала.

– Главное, чтобы он не читал. И не слышал.

Сашка кивает.

– И это тоже наша задача. Оберегать его от всего дерьма, которое может его расстроить. И создавать как можно больше поводов для радости. Будь то вчерашний концерт с цветами от главы города и скандирующей публикой или вовремя поданный омлет. Кстати, омлет!

Сашка снова хватается за телефон.

– Всеволод Алексеевич, вам завтрак принесли? А, уже едите… Приятного аппетита. В десять выезжаем, помните? Ну как не говорила… Ладно, говорю. В десять выезжаем. Я за полчаса поднимусь в номер. Сейчас ещё по сигаретке выкурим с Ренатом и поднимусь. Ой, не завидуйте.

Ренат качает головой.

– Нет, у меня бы нервы не выдержали. Досталось тебе счастье…

– О чём просила, то и досталось, – усмехается Сашка.

И достаёт из кармана пачку сигарет. Потому что никогда не врёт Туманову, даже в мелочах.

За три года до этого…

День рождения

Девочка лет пяти идёт впереди них по набережной, держа за верёвочку шарик. Розовый шарик с белой надписью «С днём рождения». Шарик пытается улететь, но девочка держит его крепко. Мужчина, идущий рядом с ней, тащит большую коробку в пёстрой подарочной бумаге.

– На детский праздник идут, наверное, – замечает Сашка. – Там где-то в начале набережной новая кондитерская открылась, с батутами и мини-аттракционами.

Они со Всеволодом Алексеевичем выбрались погулять по случаю не слишком жаркой погоды. С утра небо затянуло тучами, но по прогнозу дождя не обещали. Оба решили, что это хороший знак, и отправились на променад. Сашка старается его почаще выгуливать после затворнической весны.

– Нет, – Туманов качает головой. – Не на праздник, а с праздника. А девочка – именинница. Папа тащит её подарок.

– Как вы определили?

Хмыкает с видом Шерлока Холмса. Сейчас ещё скажет: «Элементарно, Ватсон». А они с Ливановым чем-то похожи, кстати. Не внешне, нет. Уровнем снобизма. Ливанов Сашке тоже всегда нравился.

– Во-первых, девочка идёт спокойно и неторопливо. В её возрасте на свой день рождения я бы нёсся вприпрыжку. Особенно, если бы меня ждали друзья и мороженое. Во-вторых, подарочная бумага надорвана с одного края. Девчонка наверняка хотела узнать, что же ей подарили. А папа не разрешил распаковывать целиком, чтобы дети не разнесли подарок на запчасти в процессе празднования. Ну а в-третьих, у неё из кармана торчит бумажный колпак именинницы. Она его так смяла, что теперь только выбросить.

Сашка ошарашенно на него смотрит. Всеволод Алексеевич ухмыляется.

– Дальнозоркость и наблюдательность, Сашенька.

– Меня больше поразили выводы. Личный опыт? Ваши друзья разбирали ваш подарок на запчасти?

– Просто предположил. Дети же всегда ломают игрушки. В моём детстве не особо было принято устраивать праздники. Только не начинай меня сейчас жалеть, – он предупреждающе поднимает руку. – Я с лихвой наверстал упущенное, будучи взрослым. Так напраздновался, что порой хотелось уехать к чертям, хоть на гастроли в Тьмутаракань, хоть на отдых в какой-нибудь Египет, только бы подальше от официальных поздравлений, ненужных подарков и обязательных банкетов.

– Даже и не думала, – пожимает плечами Сашка. – Прекрасно вас понимаю. Даже если статус не обязывает праздновать публично, всё равно напрягают все эти церемонии. Да и что особо праздновать-то после лет двадцати пяти? В детстве да, забавно: друзья, угощения, подарки. А потом… Ещё один повод для поганого настроения.

Она успевает сделать ещё пару шагов по серой плитке набережной. Весь город выложили одинаковой плиткой. Поговаривают, что завод, где её делают, принадлежит супруге мэра. Нет, в целом, хорошая плитка, ровненькая, аккуратная. Лучше, чем дырявый асфальт. Но если зимой льёт дождь, а под вечер прихватывает мороз, проще сесть на задницу и докатиться до дома, чем дойти. Особенно со Всеволодом Алексеевичем. Так вот, она успевает сделать ровно два шага прежде, чем его настигает подозрение.

– Сашенька…

– М-м-м?

– А почему мы никогда не праздновали твой день рождения?

«Потому что вы никогда не задумывались, существует ли он у меня вообще. И никогда этой темой не интересовались. Мне надо было объявление на холодильнике повесить?».

– Потому что я не праздную уже много лет. Говорю же, нечего праздновать.

– Как это нечего? Саша!

А, то есть, когда он не хочет праздновать и с утра на всех рычит, это нормально. А тут сразу «Саша!».

– И когда у тебя день рождения?

– Весной.

Стоит. Думает. Вероятно, считает, сколько раз они уже пропустили эту знаменательную дату. Сашка легонько тянет его за рукав.

– Всеволод Алексеевич, ну чего вы так серьёзно всё воспринимаете? Ну день рождения и день рождения. Я люблю его праздновать ещё меньше, чем вы. Пойдёмте уже, стоим тут посреди дороги, людям мешаем.

Людей на набережной и правда много, разгар курортного сезона. Ещё и границы закрыты, так что город переполнен желающими отдохнуть «как в последний раз». Глядя на отчаяние, с которым народ валит на пляж в любую погоду, в море, несмотря на шторм или в прибрежные рестораны, несмотря на дикие цены и сомнительное качество еды, Сашка в который раз думает, что эту страну не победить. И крепче сжимает руку сокровища, стараясь увести его подальше от толпы. На всякий случай.

– И сколько твоих дней рождения мы уже пропустили? – мрачно интересуется он.

Ну как она и думала. Сашка пожимает плечами. Математика – не её сильная сторона.

– Я не считала. Но, поверьте, самый обычный день с вами куда счастливее самого помпезного праздника без вас. Так и будем стоять? Вы нагулялись, что ли? Тогда пойдёмте домой.

– Нет! Домой мы точно не пойдём. Мы пойдём праздновать. Сегодня, сейчас! Сразу за все годы!

– Ещё не хватало! – Сашка уже сто раз пожалела, что этот разговор вообще случился. – Только не говорите, что мы пойдём в ресторан, а потом в какой-нибудь ювелирный салон, покупать мне подарок. Меня стошнит от банальности.

Смеётся. Смешно ему. Сашке вот ни разу уже не смешно.

– Боюсь, в ювелирном салоне мы тебе подарок не найдём. Скорее уж надо в военторг идти. Мне кажется, хороший травмат порадует тебя гораздо больше, чем браслет или подвеска.

Теперь уже и Сашка смеётся. Они хорошо изучили друг друга.

– А травмат-то мне зачем?

– От соседей отстреливаться. Кто вчера пыхтел как возмущённый ёжик, когда почтальон в дверь позвонил? Я думал, ты его проклянёшь.

– Была к этому близка. Нечего приходить, когда вы отдыхаете.

– Ну да, надо заранее расписание вешать на дверь, когда я отдыхаю, когда пью чай, когда сижу на унитазе, а когда у меня приёмные часы. Так, Сашенька, ну если в ресторан ты не хочешь, то у меня есть идея получше.

Сашка мысленно стонет. Она надеялась, что он уже переключился, и ей удастся его заболтать и увести домой. Идея у него. Только не хватало. А Всеволод Алексеевич уже бодро шагает в направлении порта, увлекая её за собой.

В эту сторону Сашка не любит гулять из-за назойливых парней, предлагающих морские прогулки. Даже если ты выглядишь как типичный местный житель, у тебя одежда с рукавами и уставший от жизни взгляд, они всё равно прицепятся. На их вечное «поехали кататься на яхте» Сашка обычно огрызается «спасибо, у нас своя» и старается побыстрее пройти мимо. Но сегодня она не успевает и рта открыть, как Всеволод Алексеевич сам подходит к одному из зазывал.

– Морские прогулки… – начинает тот.

– Ага, – охотно соглашается Туманов. – Ну-ка организуй нам приличную яхту. Не надо большую. Но приличную! Чтобы обшивка из дерева и пластика. Не из металла. И капитан трезвый.

– У нас все капитаны трезвые, – обижается парень.

– Всеволод Алексеевич, не надо, – Сашка пытается слабо протестовать.

– Почему не надо?

Потому что дорого, потому что на воде может быть жарко, потому что это развлечение для отдыхающих, думает Сашка, но, разумеется, молчит. У него так горят глаза! Они редко у него горят сейчас. Он хочет покататься и её покатать, хочет доставить удовольствие. Как Сашка может ему возражать?

– Ты когда последний раз на яхте каталась? А ты знаешь, что я умею ею управлять?

– Знаю, – обречённо соглашается Сашка.

Они спускаются на причал по качающейся плавучей лестнице. Всеволод Алексеевич придерживает её за плечи. У них странно меняются роли в зависимости от ситуации. Когда он более-менее здоров, сразу чувствуется, насколько он больше и сильнее, ему не сложно одной рукой держаться за перила, а другой держать её. Подходят к яхтам.

– Эта сразу нет, – заявляет Туманов, и Сашка слышит уже подзабытые интонации Народного артиста. – Без навеса, мы зажаримся, вон, солнце уже выглянуло. Эта тоже нет, она моя ровесница, что ли?

Сашка хихикает. В амплуа артиста Всеволод Алексеевич, конечно, невыносим для совместной жизни, но невероятно прекрасен.

– Нам вот эту, пожалуйста.

– Именно эта уже зафрахтована, я могу предложить… – начинает парень.

Но Всеволод Алексеевич его не слушает, лезет в Сашкин рюкзак, где лежит его портмоне.

– Молодой человек, я сказал, нам нужна эта яхта. На два часа. Двойной тариф решит проблему?

Сашка закатывает глаза. Ну вот обязательно папика изображать, да? Сколько раз просила так не делать. Отголоски славного прошлого. Он – Туманов, он чего-то хочет, убейтесь все о стенку и расстелитесь ковриком, но выполните его пожелания. Сокровище.

Всеволод Алексеевич помогает ей зайти на борт, хотя требуется сделать всего один шаг. Яхта маленькая, но симпатичная. Удобные диванчики, столик под навесом. Мини-бар с минералочкой имеется. Всеволод Алексеевич тут же извлекает из него две бутылки, открывает одну для Сашки. Ухаживает как может.

– Надо было, наверное, шампанского купить, – задумчиво произносит он.

– Только не это! Нам как раз шампанского не хватает, чтобы через борт … э-э-э… рыбок кормить!

– Тебя что, укачивает?

– Меня – нет. А вас – да.

– Кто тебе сказал такую глупость? – возмущается он.

Да вы же и сказали. В нескольких интервью, вспоминая молодость и гастроли в Японии. Как плыли на каком-то небольшом судне три дня. И все три дня … рыбок кормили.

– Я прекрасно чувствую себя в море. О, отчаливаем! Посмотри, какая красота, Сашенька!

Прибрежный со стороны моря и правда красив. Яхта набирает скорость, Всеволод Алексеевич пристаёт к капитану с очень важными вопросами: сколько узлов ходит эта посудина, есть ли на борту эхолот, потому что ему жизненно необходимо узнать глубину моря, и тому подобное. А Сашка просто откидывается на спинку диванчика, потягивает холодную минералку и наслаждается видом. И чего, собственно, сопротивлялась? Очень приятное развлечение. Главное, компания хорошая.

Почему-то хочется закурить. С тех пор, как Всеволод Алексеевич разрешил курение, у Сашки пачка и зажигалка всегда с собой. Она достаёт сигареты и ловит завистливый взгляд Туманова. Она знает, что ему тоже хочется. Нет, не дразнит. Если бы он сказал, она бы бросила. В этом суть его характера, он старается доставить партнёру даже то удовольствие, которое сам не может получить. Подумала и усмехнулась. Очень уж двусмысленно звучит. И да, правило распространяется не только на еду и сигареты.

– У нас на борту не курят, – замечает капитан.

Сашка не успевает загасить сигарету, как Всеволод Алексеевич вскидывается.

– В каком смысле? Вы хотите сказать, что мы два часа за свои деньги должны мучиться от невозможности закурить? А предупреждать заранее не надо, молодой человек?

Молодому человеку лет пятьдесят, кстати. Ну да, для Туманова – мальчишка.

– Всеволод Алексеевич, не надо, – просит Сашка. Только скандала и не хватало для полного счастья. – Я могу и не курить, ничего страшного.

– Нет, я считаю…

– Да подождите, сейчас отойдём от порта, и курите на здоровье, – вполголоса цедит капитан. – У нас же город, свободный от курения, чтоб его. По пирсу патрули шастают.

До Всеволода Алексеевича доходит не сразу, а Сашка улыбается. Какая интересная смена ролей. Всю жизнь она была цепным псом при его светлости.

– Нельзя сразу сказать? – ворчит он, но видно, что уже не сердится.

Яхта неспешно выходит из порта, какое-то время идёт вдоль берега, позволяя насладиться видом Прибрежного. Уже очень хорошо знакомым видом. Сашка рассматривает разноцветные жилые высотки и корпуса гостиниц, громаду концертного зала, ажурное здание морского порта. Кто бы ей сказал в детстве, что она будет жить в приморском городе. Сашка! Всеми силами стремившаяся в Москву, уверенная, что её судьба – мегаполис. И даже алтайский посёлок, удалённый от цивилизации, был логичнее, чем курорт. С её характером только в тайге и жить. В точности как мама говорила. Но курорт? С шумными отдыхающими? С вечным праздником на набережной? С ярким солнцем и морем, которое её никогда не привлекало? А вот поди ж ты, смотрит на город с нежностью. Потому что это их со Всеволодом Алексеевичем город. Неважно, море там, не море. Отдыхающие, которых смоет первыми осенними штормами. В октябре утихнет музыка на набережных, снимут яркие афиши неинтересных ей артистов со стены концертного зала. Праздник закончится, а они со Всеволодом Алексеевичем останутся. Наслаждаться тишиной и тёплой осенью их отношений.

– Купаться будете? – доносится до неё голос капитана.

Сашка и не заметила, что яхта остановилась. Далеко от берега, в открытом море.

– Не будем.

– Будем!

Сашка озадаченно смотрит на Всеволода Алексеевича, а тот уже деловито перебирается на корму, к которой крепится лесенка, видимо, специально для желающих искупаться.

– Когда ты ещё в открытом море поплаваешь, Саш? Самая чистая водичка, никаких людей вокруг, красота!

– Всеволод Алексеевич, я купальник не брала!

Они же не собирались на море. Просто вышли прогуляться по набережной. А потом эта девочка с шариком, ну и завертелось.

– Будешь купаться как местная. Видела, как местные девчата делают? В чём шли, в том занырнули. Освежились, дальше пошли.

– Вы про девчат, которым лет пятнадцать-шестнадцать говорите? – уточняет Сашка.

На корму за ним выбирается, конечно. Садится на дощатый пол, спускает ноги в воду. И правда тёплая. Хорошо хоть в бриджах и майке из дома вышла, не в белых брюках, как изначально собиралась. А Всеволод Алексеевич уже расстёгивает пуговки на рубашке.

– Вы что, правда будете купаться?

– Конечно! Как можно не искупаться, если есть возможность?

Да действительно… Ну а что ему? Рубашку снял, дозатор отцепил, за ремень брюк взялся. Хорошо мужикам. Его трусы-боксёры вполне сойдут за плавки. Если, конечно, не потеряются в процессе ныряния. Сашка усмехается, представив себе картинку.

– И ты будешь, – уверенно заявляет он и вдруг сталкивает её в воду.

В следующую секунду ныряет сам, подняв столп брызг. Любого другого Сашка за такие шутки убила бы. Но это же Всеволод Алексеевич. И он точно знает, что делает – вынырнул рядом с ней раньше, чем она успела отплеваться.

– Отличная же водичка! А ты бы сидела на корме, жарилась на солнце и пропустила всё удовольствие.

А сам счастливый-счастливый. Сашке очень нравится, когда у него мокрые волосы – они ложатся назад, делая лицо каким-то особенно трогательным. И глаза радостные, как всегда, когда он в воде.

– Стоило покупать неприлично дорогой бюстгалтер, чтобы он закончил своё существование в море, – ворчит Сашка скорее по привычке ворчать. – Крючки окислятся, пятна останутся.

– А я тебе говорил, не носи их вовсе. Предрассудки это всё, – хмыкает Всеволод Алексеевич и деловито плывёт вокруг яхты.

Сашка, немножко поплескавшись, выбирается обратно на корму – сушиться и любоваться им, сокровищем водоплавающим. Капитан кинул на воду круг, привязанный к яхте тросом, чтобы можно было расслабиться на волнах. Но Всеволод Алексеевич такие глупости игнорирует, ему нравится плавать. Сашка думает, где он так научился? В детстве на Москва-реке? Или уже позже? Он вроде бы рассказывал, что на море впервые попал уже взрослым, с гастролями.

Всеволод Алексеевич плавает, яхта качается. Как-то слишком сильно она качается. Пока шли на скорости, такой качки не было. Или Сашка перегрелась? Надо бы минералочки глотнуть. Или ещё раз нырнуть?

– Какая-то ты зелёная, – замечает Туманов, подплывая к лесенке.

Он хватается руками за перила и одним движением вытаскивает себя на корму, подтягиваясь. Сашка машинально отмечает его умное решение – бережёт больную коленку. Вроде бы это называется декомпенсацией. Ему плохо поддаются всякие лестницы и пороги, зато руки сильные, чем он и пользуется.

– Саша? Ты в порядке? Иди-ка ещё раз окунись.

Сашка собирается так и сделать, но сначала минералка. Поднимается, шагает к мини-бару, а в следующую секунду уже висит, перегнувшись через бортик, над водой. Да, шутка про кормление рыбок больше смешной не кажется.

– А говорила, тебя не укачивает, – звучит насмешливый голос.

Стоит сзади, придерживает за плечи. Стыд-то какой. Только его в этой сцене и не хватает. Но выразить протест Сашка не может, слегка занята.

– О, надо было таблеточки пить от укачивания, – замечает капитан.

– Надо было не вставать под волну, – рявкает Туманов. – Тебя качает так, что морской волк проблюётся. Понаберут по объявлениям! Давай уже к берегу, Врунгель!

Сашка кое-как пытается умыться из бутылки с минералкой и привести себя в порядок.

– Ты абсолютно зря стесняешься, – замечает Всеволод Алексеевич. – Вот когда меня наш чудесный Росконцерт отправил на гастроли в Японию, и плыть нам предстояло три дня на маленьком кораблике, вот было дело! Два дня я не разгибался. А потом один добрый человек посоветовал мне…

– Выпить стакан водки и петь песни. Что вы и сделали.

Сашка тактично не напоминает, что час назад он отрицал любые проявления у себя морской болезни.

– Именно!

– Предлагаете бахнуть водки и спеть что-то из вашего нетленного?

Смотрит на неё оценивающе.

– Нет, пожалуй, будет слишком.

– Водка или моё пение?

К концу поездки ей становится намного легче, но Сашка всё равно очень рада сойти на берег. Всеволод Алексеевич подаёт ей руку, хотя сам шагает с яхты на пирс не особо уверенно. С Сашкиных бриджей капает вода, они так и не успели высохнуть. Ну хоть майка почти сухая, уже хорошо. Сашка смотрит на Туманова и начинает хихикать.

– Всеволод Алексеевич, а вы ничего не забыли?

Он стоит на пирсе в трусах-боксёрах и вызывает самые заинтересованные взгляды окружающих. Хорошо ещё, никто не догадался автограф попросить и селфи со звездой.

– Твою дивизию, – спохватывается он и, несмотря на коленку, устремляется обратно на яхту, где в уголке на корме аккуратно сложены его вещи.

Да, этот день Сашка определённо запомнит надолго.

«Ты – звезда»

Сашка предполагала, что однажды случится нечто подобное. Но чем дольше они жили в Прибрежном, тем менее реальным казался ей этот страх. А после печально закончившейся поездки в Москву с телесъёмкой у некоего Макса Сашка окончательно расслабилась, решила, что Туманов больше не согласится ни на какие телевизионные авантюры. И вот он, за завтраком, помешивая ложкой молоко в кофе, ровным тоном сообщает, что его позвали в шоу «Ты – звезда». Наставником, разумеется. И смотрит на неё со спокойным ожиданием. Сашка по глазам видит и понимает, что он уже согласился. И теперь готов к скандалу. Но она тоже не дура, второй раз на одни грабли наступать. Она прекрасно помнит, как он обижался и расстраивался, когда она выразила сомнение, мол, по силам ли ему съёмки у Макса. Хотя и поехала с ним, и помогала по мере возможностей. Но кто знает, может, её волнение тогда ему передалось, и он из-за неё чуть со сцены не свалился. И в любом случае правильная реакция тут только одна: поддерживать во всех начинаниях. Даже если Сашке сейчас хочется проклясть всех организаторов шоу до пятого колена.

– Что скажешь, Сашенька? – нарушает он затянувшееся молчание.

В голосе нет привычных мягких интонаций, когда он называет её по имени. Он напряжён сейчас как струна. Слово поперёк скажи, и он взорвётся, потому что всё для себя решил. Потому что долбанное это шоу он всегда смотрит. И наверняка не раз примерял на себя роль наставника.

– Скажу, что если не вас сажать в красное кресло с большой кнопкой, то кого? Этому проекту давно не хватало опытных мастеров, а не медийных задниц, ой, простите, лиц, – язвит Сашка и тоже смотрит на него с вызовом.

Мол, что? Ждали истерик и причитаний? Не будет. Решили? Вперёд. Можете собирать чемоданы. Она поможет. Сашка понимает, что сейчас он спросит, поедет ли она с ним. Вопрос то ли риторический, то ли ритуальный, но прозвучать он должен. И за секундную паузу успевает испугаться – а вдруг нет? А если ему хочется свободы от неё, с вечными лекарствами, уколами, дозаторами инсулина и заботой? А съёмки – отличный способ развеяться и сменить обстановку.

Всеволод Алексеевич молчит, изучающе на неё смотрит. Кофе давно перемешался с молоком и даже остыл, но Туманов продолжает его помешивать.

– Съёмки займут четыре дня, но с перерывами, – наконец изрекает он без всякой интонации. – Сначала «слепые прослушивания», потом «поединки» и финал в прямом эфире. Но между этапами мне нужно будет заниматься с участниками. Всё вместе займёт две недели.

– То есть надо лететь в Москву на две недели, – резюмирует Сашка. – Проще по Москве погулять, чем туда-сюда мотаться.

– Да, – он сдержанно кивает. – Я к тому, что съёмки не такие уж сложные. Четыре дня можно выдержать. Сидя в кресле. Не думаю, что это что-то запредельное. И федеральный эфир в прайм-тайм.

– Плюс роль, полностью соответствующая вашему статусу, – подхватывает Сашка. – Мэтр, наставник, готовый поделиться опытом с молодыми.

– Ну, не с такими уж молодыми, – усмехается Туманов. – Зовут меня на версию шоу «60+».

Сашка старается, чтобы на её лице ничего не отобразилось. Ну, в принципе… Если не считать бредовой саму идею участия, поездки в Москву, да на фоне его среднехренового состояния, то уже какая разница, сколько там лет участникам.

– Тоже хорошо, – кивает Сашка. – Шестьдесят плюс хотя бы не будут требовать от вас разучивать с ними рэп и брейк-данс. Вы бы пили свой кофе уже, пока он льдом не покрылся. Или вам новый сделать?

Он качает головой, всё-таки отпивает пару глотков из кружки.

– Ты поедешь со мной? – всё тем же ровным тоном.

– Конечно, – безо всяких эмоций отвечает она. – Всегда было интересно, как подобные шоу снимают. Всё у них там купленное и постановочное, или есть место творчеству?

Всеволод Алексеевич сдержанно ухмыляется. А глаза довольные-довольные. И Сашка искренне надеется, что новая выбранная ею стратегия окажется удачной, и они обойдутся без приступов астмы из-за смены климата, скачков сахара и ещё каких-нибудь неприятностей, которые она даже боится предположить, чтобы не накликать.

– Чемоданы собирать? – уточняет она.

– Да подожди ты, – смеётся уже совершенно счастливый Туманов. – Я пока только принципиальное согласие дал, дни съёмок ещё не назначены.

***

Второй по значимости вопрос, который волнует Сашку в этой поездке (после здоровья сокровища, разумеется), это жилищный. Перспектива провести две недели «в гостях у Зарины» ей категорически не нравилась. Да, Сашка помнила, что квартира осталась за Тумановым, тем не менее, Нурай туда шастает, как к себе домой, а с учётом, сколько там охраны и прочего персонала, мимо которого придётся ходить, проще уж в газету объявление дать об их со Всеволодом Алексеевичем отношениях.

– Хорошо, мы можем снять номер в гостинице, – неожиданно спокойно соглашается Туманов. – Правда, тебе придётся везти с собой постельное бельё и ругаться с уборщицами, иначе получится как прошлый раз в Кисловодске.

Сашка сразу вспоминает, как он получил сильнейший астматический приступ от запаха свежевыстиранного с тонной химии белья.

– И придумать, где готовить еду, потому что мы вряд ли найдём гостиницу со шведским столом для диабетиков. Но всё возможно, при желании. Возили же мы в советские времена на гастроли и плитки, и кипятильники. Жена Рубинского полный арсенал кастрюлек возила, поварёшки всякие и сковородку. Однажды мой дорогой друг нечаянно уронил чемодан в аэропорту, он от удара раскрылся, а из него как посыплются кастрюли. Чудесное зрелище: Народный артист Советского союза бежит по международному терминалу, укатившуюся крышку догоняет. И что нам, красивым? Можем повторить.

Сашка тихо злится. Ведь прав он по всем статьям. Он не может долго питаться в кафе и ресторанах, и даже доставки здорового питания не спасут, пробовали уже. Сахар обязательно поползёт вверх. Ей нужно для него готовить, а для этого необходима кухня. Плитка и кипятильник в гостиничном номере – это перебор.

– Конечно, можно снять апартаменты с кухней, – невозмутимо продолжает Всеволод Алексеевич. – Мы с тобой люди не бедные. Но есть ещё один нюанс… Мне потребуется место для репетиций с моей командой. Оборудованное, как минимум, колонками и микрофоном.

– Что-то я у вас дома студии звукозаписи не видела, – ворчит Сашка. – А телеканал не хочет репетиционное помещение предоставить?

– Я не хочу репетировать в павильонах Мосфильма, – веско возражает Всеволод Алексеевич. – Где ни поесть, ни попить, ни, прошу прощения, пописать. Общий туалет для всей шоблы. И офисные стулья как воплощение максимального комфорта.

Сашка мрачно на него смотрит. Справедливое возражение. Он в том возрасте, когда удобный туалет под боком имеет принципиальное значение, а не пить несколько часов, дабы не посещать заведение, для него смертельно опасно. Вот опять! Они ещё даже не улетели, а уже бесконечные ограничения, которых дома и не замечаешь. А сколько их будет! Нужны ему это шоу, Москва и Мосфильм! Но Сашка напоминает себе, что обещала не злиться, не портить ему и себе настроение.

– Ясно, – вздыхает она. – Значит, селимся у вас на Арбате. Только, Всеволод Алексеевич, пожалуйста, сделайте так, чтобы к нам не являлся ваш гарем.

У него изгибается бровь в немом вопросе.

– Мне кажется, Нурай, явившаяся в прошлый раз в самый интересный момент, из твоей команды, а не из моей.

– Спорное утверждение. Я просто боюсь, что за две недели мы имеем все шансы и Зарину встретить где-нибудь на кухне. У меня, конечно, крепкие нервы и богатое воображение, но всё равно я не представляю милую семейную сцену совместного приготовления для вас борща. С пампушками.

– Когда я последний раз ел пампушки, мне интересно! – возмущается он. – Всё, Сашенька, я тебя понял. Я решу вопрос.

И уходит в спальню, подбирать костюмы для поездки, ворча что-то насчёт того, как быстро даже самые милые создания превращаются в мегер. Сашка благоразумно прикидывается глухой и очень увлечённой новостями в своём телефоне.

В Москву они прилетают накануне первого съёмочного дня. Сашка предлагала приехать пораньше, чтобы день отдохнул с дороги, отлежался дома. На что получила гневную отповедь, что если артисту требуются сутки на отдых, то пора ползти на кладбище, а не по съёмкам шастать. Комментировать она, конечно, не стала. Нет так нет. Её тоже не грела идея провести лишние несколько дней в белокаменной.

В квартире на Арбате ничего не изменилось с их прошлого приезда, разве что пыли было намного больше, чем в тот раз.

– Похоже, Нюрка начала филонить, – замечает Сашка, проводя пальцем по книжной полке в гостиной.

– А она сюда больше не ездит, – спокойно сообщает Всеволод Алексеевич, усаживаясь на диван и шаря по столу в поисках пульта от телевизора. – Я вчера разговаривал с Зариной. Сказал, что собираюсь приехать, попросил не беспокоить. А она мне сообщила, что беспокоить и некому, Нурай отчалила в свою республику. Откуда она там?

– Из Азербайджана, из Баку. Насовсем?

– Я не уточнял. Моя дражайшая супруга и так была в тихом бешенстве.

– Не так уж сложно найти другую уборщицу.

Сашка раздумывает, где бы взять тряпку. На генеральную уборку у неё нет сил, но хотя бы пыль вытереть и полы освежить надо ради сокровища. Всеволод Алексеевич понимает ход её мыслей и протестующе поднимает руку:

– Саша, не надо. Иди ко мне, отдохни.

– Надо, Всеволод Алексеевич. Вы же знаете, что надо. И я не устала совершенно.

– Я вижу, – хмыкает он. – Под глазами чёрные тени. Ты плохо переносишь перелёты?

– Я плохо переношу перелёты в Москву, – фыркает Сашка, но послушно устраивается рядом с ним.

Он удовлетворённо вздыхает и, наконец отыскав пульт, щёлкает кнопками.

– Ну вот, заблокировано! Я хотел футбол посмотреть! – возмущается он, обнаруживая на экране издевательскую морду с закатанными глазами и высунутым языком рядом с подписью о блокировке.

– Дайте сюда, – Сашка забирает пульт. – Вот тут есть кнопочка «информация», можно посмотреть номер вашего счёта, и с телефона на него кинуть денежку.

Она щёлкает кнопками в телефоне и на пульте, реанимируя телевидение, и не замечает, что Всеволод Алексеевич наблюдает за ней с большим интересом.

– Как у вас всё быстро. Туда нажал, сюда нажал, здесь нашёл. А я бы сначала искал очки, потом кнопку, потом думал, что делать.

Сашка улавливает грустные нотки в его голосе, поднимает на него глаза.

– Всеволод Алексеевич, вполне естественно, что я с гаджетами управляюсь быстрее. Не вижу поводов для расстройства. Я же не расстраиваюсь, что мне от природы достался голос, которым только в туалете «занято» кричать.

– Преувеличиваешь, распеть можно любого, – философски замечает он. – Я не расстраиваюсь. Я думаю, как завтра успевать и в блокнот смотреть, и кнопку нажимать, пока песня длится. Очки не забыть ни в коем случае. А если там будет плохой свет или прожекторы в глаза, и очки не помогут. Блокноты маленькие, я в прошлом сезоне видел.

Теперь уже Сашка странно на него косится.

– Ещё раз и с самого начала, пожалуйста, Всеволод Алексеевич. Я явно что-то пропускаю. Зачем вам блокнот понадобился? Чёртиков рисовать?

– Наивная ты девочка. Смотреть, к кому из участников надо повернуться. А если учесть, что объявляют имена уже после выступления, мне надо узнать нужного участника по песне. То есть сначала определить песню, потом найти её в блокноте, а потом повернуться. Ну или не повернуться.

– А блокноты наставникам выдают редакторы передачи, – Сашка начинает догадываться. – И не для заметок или чёртиков. Там уже отмечено, к кому поворачиваться?!

– Ну да, – он лучезарно улыбается. – Меня ещё на этапе телефонных переговоров предупредили. Я так думаю, наставники, которым подобная система не нравится, в проекте и не задерживаются.

– Всеволод Алексеевич! Но это же…

– Шоу-бизнес, Сашенька. Эфир на федеральном канале – само по себе огромное благо для начинающего артиста. Ещё и в прайм-тайм, в популярном шоу. А многократный эфир, то есть в поединках, в финале и так далее, можно считать полноценной раскруткой. Что, естественно, стоит денег.

Сашка смотрит на своё седое сокровище, а видит артиста Туманова. Мэтра Туманова, старого матёрого волка отечественного шоу-бизнеса, для которого всё озвученное – абсолютная норма. Его ничего не смущает, его ничего не беспокоит, кроме технических проблем из-за зрения и скорости реакций.

Прежняя Сашка бы возмутилась. Начала доказывать, что так нечестно, что теряется весь смысл шоу как битвы талантов, и тогда не надо даже участвовать в подобном безобразии. Сашку нынешнюю волнует только его благополучие. Он хочет поиграть в наставника? Отлично, Сашка должна ему помочь по мере сил. Сделать так, чтобы он получил удовольствие от игры.

– А «ухо» нельзя вам настроить? – интересуется она. – Чтобы редактор вам в радионаушник подсказывал?

– Палево, – усмехается Всеволод Алексеевич. – Заметят. Тогда такие наушники надо всем наставникам выдавать, даже хорошо зрячим и быстро соображающим.

– Просто отдайте блокнот мне. А я сяду на первый ряд перед вами. Во-первых, этот сектор камеры практически не снимают. Во-вторых, не идиоты же они, смонтируют потом, как надо. Я буду вам подавать сигнал, когда жать на кнопку. Что вы смеётесь?

– Ничего. Прям разведчики и шпионы. Алекс, Алекс, это Юстас.

Сашка смотрит на него озадаченно.

– Какой ещё Юстас?

– Что?! Александра Николаевна! Ты ещё скажи, что не смотрела «Семнадцать мгновений весны»!

– Не смотрела, – честно признаётся Сашка. – Что там для меня интересного?

– Да действительно, я же там не снимался, – он закатывает глаза. – Так, к чёрту футбол. Сейчас будем заниматься твоим образованием. А ну-ка быстро включай «Семнадцать мгновений». Можешь сделать так, чтобы Интернет в телевизоре показывал?

– Всё я могу, – ворчит Сашка и снова тянется за пультом.

Кино про разведчиков ей не очень-то интересно, но если вместе с ним, с его бесценными комментариями, да лёжа на его мягком плече… Можно и про разведчиков. А про «Ты – звезда» со странными правилами, и про то, что они будут делать с набранной по блату командой, она подумает завтра. Или вообще никогда. Всеволод Алексеевич пусть думает, а она будет подавать патроны. Как обычно.

***

Предыдущий опыт подсказывал, что придётся подскакивать ни свет ни заря и мчаться на Мосфильм, где должны были проходить съёмки. А до того надо чем-то сокровище покормить с утра пораньше, нарядить, да и себя в порядок привести. Она окажется хоть и не в кадре, но точно в центре внимания. Однако, когда Сашка открывает глаза, комната уже залита солнцем. Всеволод Алексеевич безмятежно дрыхнет, раскинувшись на кровати. Сашка хватается за телефон, сначала за свой, потом, перегнувшись через сокровище, за его.

– Всеволод Алексеевич! Всеволод Алексеевич, вы что, забыли будильник поставить?

Накануне она заснула на диване, у него на плече. Потом кое-как добрались до спальни, и Сашка провалилась в сон, понадеявшись, что он поставит будильник. Даже не спросила, во сколько подъём планировался. Но явно же не в десять утра!

– Ну и что за кипиш? – недовольно ворчит он, приоткрывая один глаз. – Сколько времени?

– Без пяти десять!

– Можешь спать дальше. Машина приедет в двенадцать, ехать тут полчаса максимум.

– Разве съёмки не с утра? – вид у Сашки весьма озадаченный.

– У нас – нет, – Всеволод Алексеевич зевает и садится в постели. – Ну вот, такой хороший сон снился. С утра репетиция с массовкой, с участниками, с оркестром. А мы приходим на всё готовое. Какой смысл там лишние два-три часа торчать? И потом, на утренние часы никто в здравом уме съёмки не назначает. Ты представь себе эту красоту в кадре!

Всеволод Алексеевич проводит рукой по лицу и указательными пальцами подтягивает веки к вискам, пытаясь изобразить экспресс-омоложение. Сашка хихикает. Он заспанный, растрёпанный: подстричься до новости о съёмках не успел, а потом не захотел, мол, слишком коротко – ещё хуже будет, и так три волосины осталось, а теперь волосы отросли и рассыпаются в разные стороны.

– Гримёры же есть, – замечает Сашка, выбираясь из постели.

– Возможности грима не беспредельны, мы же не в Голливуде. Так что морда в любом случае должна отвисеться. Сделаешь чаёк с бутербродиками?

Сашка снова хихикает. Как-то ей подозрительно весело сегодня, сама себе удивляется. Кивает и идёт на кухню. На его с Зариной, между прочим, кухню. Но теперь, во второй приезд, она куда меньше смущается. То есть не смущается совсем. Даже некую ностальгию испытала, увидев снова кровать, где всё случилось в первый раз. И вообще здесь всё осталось таким же, как в их прошлый приезд. Даже косметичка с бритвенными принадлежностями, забытая Всеволодом Алексеевичем, лежит там, где он её оставил – на раковине в ванной комнате.

Сашка возится на кухне, кипятит чайник, режет на бутерброды домашнюю буженину. И буженину, и хлеб, тоже домашний, и даже заварку и сироп стевии, который она добавляет ему в чай вместо сахара, Сашка предусмотрительно прихватила из Прибрежного. Чтобы не бегать в первый же день по магазинам. И, пока распаковывала свёртки, пока готовила бутерброды, вспоминала рассказы Тонечки о его гастрольной жизни. Как он требовал, чтобы в Москве покупали его любимую колбасу и везли с собой. Сашка уже не помнила, было это до его диабета, или он просто не заморачивался по поводу содержащегося в колбасе сахара. Но московскую колбаску предпочитал всей прочей, требовал бутерброды с ней в каждом городе. Не учитывая, что походных холодильников у Тони не было, и на третий день гастролей московскую колбаску не хотели брать даже беспризорные тюменские тузики. А Тоня исправно бегала в магазин, покупала точно такую же колбасу, которая продавалась нынче везде, и тащила застрявшему в Советском союзе москвичу, свято уверенному, что за пределами белокаменной по-прежнему голод и дефицит.

Завтракают в гостиной, неспешно, под бормотание телевизора. Всеволод Алексеевич с таким неподдельным интересом пялится в экран, как будто там не тупое шоу для домохозяек идёт, а футбольный матч чемпионата мира. Сашка просто сидит рядом, цедит чай и листает ленту в телефоне. Вместе им и молчать неплохо. В половине двенадцатого Туманов неохотно поднимается с дивана.

– Ну, пора одеваться.

Сашка только головой качает. Вид у него такой, словно на каторгу собирается. Сам согласился, сам радовался. К тому же он выспался, наелся, посмотрел телевизор. Вряд ли же он от всего этого безмерно устал.

– Что ты ухмыляешься? – замечает он выражение её лица.

– Да ничего. Думаю, как всё-таки различаются наши профессии. У врача если смена, то с восьми утра в лучшем случае. Проснулся ты, не проснулся, а уже мчишься на работу, там сразу какой-нибудь аврал. По закону подлости, если нет сил дежурить, обязательно кто-нибудь решит помереть. Даже если никаких предпосылок к этому не имел. И ты вспоминаешь о заваренном утром кофе примерно к вечеру. А один раз я переодеваюсь после суток, и у меня из лифчика, простите за подробности, кусок туалетной бумаги выпадает. Я на него смотрю оторопело, и только через пару минут вспоминаю, что утром собралась, ещё раз простите, пописать, взяла бумагу, засунула, куда все женщины испокон веков самое ценное прячут, а тут меня к кому-то позвали. Ну и всё.

Всеволод Алексеевич хмурится. Сашка запоздало соображает, что он сейчас обидится. Он очень обижается, если кто-то считает профессию артиста недостаточно сложной или тяжёлой.

– Нет, вы только не подумайте! Я прекрасно знаю, какой труд, стоять на сцене по несколько часов и держать внимание зала. И съёмки по полдня тоже радость та ещё! – торопливо говорит она, пока не разразилась буря.

Но Всеволод Алексеевич отрицательно качает головой.

– Я не про то. Меня ты, значит, ругаешь, а сама за своим здоровьем вообще не следила? Это же вредно, весь день терпеть.

Сашка пожимает плечами, удивлённая ходом его мыслей.

– А я, наивный, думал, что женщины в лифчик деньги прячут, – ехидно добавляет он. – Хотя, кому что ценнее, конечно. Вот я помню, в советское время мы на гастроли с собой из Москвы по три рулона туалетной бумаги брали, потому что в регионах её был страшный дефицит… Сашенька, а ты чего смеёшься? Что я такого смешного сказал?

А Сашка уже почти икает от смеха. Ничего, конечно. И колбаску. Из той же бумаги.

Машину за ними присылает телеканал, и Сашка едва не присвистывает от удивления, увидев огромный чёрный «майбах». Ещё и водитель в белой наутюженной рубашке выскочил, чтобы дверь открыть. На секунду замялся, наверное, не ожидал, что пассажиров будет двое, и ринулся к Туманову.

– Даме сначала дверь открывают, – рычит Всеволод Алексеевич, дёргая за блестящую ручку. – Я сам могу.

Сашка даже не понимает, кто сконфузился больше, она или водитель. Плюхается на кожаное сидение, с неудовольствием косится на разделяющий их со Всеволодом Алексеевичем подлокотник. Ну и что за машина такая? То ли сидишь, то ли лежишь, проваливаясь куда-то. Ещё и подсветка у сидений неоновая, как будто ты на дискотеку пришёл. Понты дороже денег? А вот сокровище, похоже, очень уютно себя чувствует. Устроилось с комфортом, ножки вытянуло и в окошко уткнулось.

– Попроще машины не было? – шипит Сашка.

– Согласно статусу артиста, – хмыкает донельзя довольный Всеволод Алексеевич.

Что примечательно, с момента их первого разговора о съёмках – ни одной жалобы на самочувствие. И ладно бы жалобы, он может и промолчать. Но Сашка же видит, если ему нездоровится, да и сахар они проверяют каждый день. Нет, всё прекрасно: и сахар, и настроение. Он счастлив, что его позвали, что о нём вспомнили. И что машину к порогу подали самую крутую, какая нашлась. Только бы на съёмках ничего его не расстроило!

Через задний двор они подъезжают к самому съёмочному павильону. Сашка вспоминает, как однажды, тысячу лет назад, ходила на запись какой-то передачи с Тумановым, и тогда пришлось шагать по длинным коридорам и подниматься по бесконечным лестницам, чтобы попасть в студию. Но когда ты сопровождаешь «гранда», всё гораздо проще.

А Всеволод Алексеевич уже в своей стихии. И в маске артиста. Сашка даже не успела заметить, когда он преобразился. Степенно кивает девушке-редактору, их встречающей. Неторопливо идёт за ней, придерживая Сашку под локоть.

– Сейчас на грим, Всеволод Алексеевич, – объясняет девушка. – Визажист вас уже ждёт. В гримёрке можно выпить чай, кофе. Начинаем через полчаса.

Визажист чуть не с порога кидается к нему с кисточками, полная служебного рвения и одновременно восторга, что ей достался такой знаменитый клиент. Сашка сразу замечает, что на гримёрном столике стоит айфон, развёрнутый камерой к креслу. Или видео снимает, или вообще трансляцию ведёт для подписчиков.

– Убирайте, – Сашка кивает на телефон. – Мы согласия на съёмку для ваших соцсетей не давали.

Всеволод Алексеевич не сразу понимает, в чём дело. Удивлённо смотрит на Сашку, на суетливо убирающую телефон девушку.

– Нет-нет, какие съёмки? Просто боюсь не услышать звонок, если в сумку положу. Садитесь, Всеволод Александрович.

– Алексеевич.

Это тоже Сашка. Туманов даже слова не успевает сказать. Он, судя по блуждающему взгляду, уже погрузился в какие-то свои мысли. Может быть, о предстоящих съёмках переживает? Или, наоборот, ностальгия проснулась? Оказался в привычной среде, где все вокруг него бегают, и размышляет, не зря ли от всего этого отказался?

– Ой, простите, Всеволод Алексеевич.

Девушка надевает на него защитную накидку, чтобы грим не осыпался на рубашку и пиджак, начинает наносить на лицо какой-то крем, судя по тюбику, тональную основу. Сашка с самым мрачным видом стоит рядом и наблюдает. Всеволод Алексеевич же совершенно расслаблен, даже глаза прикрыл. Кажется, ещё немного, и уснёт. Ну точно, как рыба в воде. Сашка не удивится, если он ещё чай попьёт и пообедает, пока его красят.

– Не слишком ярко? – не выдерживает Сашка, когда девушка доходит до бровей. – Всё же не гей-парад.

Всеволод Алексеевич приоткрывает один глаз, и взгляд этого глаза вполне ехидный. Ага, значит, не спит, слушает.

– Сама толерантность, Сашенька, – комментирует он. – Камера съест половину цвета. И прожекторы ещё.

– М-да? Слушайте, а как вы обрабатываете кисточки? Их же, я полагаю, кипятить нельзя? И в автоклаве они сгорят. Почему не одноразовые? Ладно ещё глаза, хотя и конъюнктивит – вещь не очень-то приятная. Но губы… Вы знаете, что герпес не лечится?

Всеволод Алексеевич начинает смеяться, и теперь они оба мешают девушке работать. Одна своими комментариями, второй тем, что трясётся в кресле от смеха.

– Давайте вашу помаду, я сам накрашу, – Всеволод Алексеевич решительно забирает баночку. – Пальцем. Чтобы Александра Николаевна в обморок тут не упала.

Визажиста даже жалко. И эксклюзивный контент не сняла, и под град замечаний попала. И не возразишь же, в кресле «звезда». Не дай боже, Туманову что-нибудь не понравится. Осознав ситуацию, Сашка прикручивает сарказм, тем более, что Всеволода Алексеевича уже превратили в красавца с нарисованными чертами.

– Почти всё, – говорит девушка. – Ещё один штрих.

И уже заносит над ним баллончик с лаком для волос. Сашка едва успевает среагировать.

– Куда?! Уберите это оружие химического поражения немедленно!

И вовремя сдерживается, не добавляет ни слова про его астму.

– Но причёска не будет держаться без лака!

– Ничего страшного, в перерыве снова причешете. Вы вообще в курсе, что аэрозоли разрушают нашу планету? Если все вот так начнут баллончики разбрызгивать, от озонового слоя останутся только добрые воспоминания. Всё, Всеволод Алексеевич, пойдёмте уже фиксировать на камеры вашу невероятную красоту, пока вас сороки не унесли.

Сашка уводит его из гримёрки, подальше от лаков, пудры и прочих сильно пахнущих веществ.

– А ты сегодня в ударе, девочка, – спокойно комментирует он.

Сашка только пожимает плечами. Да, она стала увереннее, рядом с ним. Не добрее, конечно. Но увереннее.

– Тамарочка, какие люди! – вдруг восклицает Туманов и спешит кому-то навстречу. – Скажи, что ты тоже в составе судей?

– Севушка! Не судей, а наставников! Как же я рада тебя видеть! Сколько лет!

Объятия, поцелуи, громкий обмен впечатлениями. Тихо эти вокалюги разговаривать, конечно, не могут. Надо, чтобы добрая половина зрителей, как раз проходящая через коридор в студию, на них обернулась. Сашка скромно устраивается в сторонке на каком-то ящике и наблюдает за встречей старых знакомых. «Тамарочку» она, конечно, знает, хотя ни одной её песни навскидку не вспомнит. И высокого седого мужика, который пришёл на вопли, чем вызвал ещё один сеанс объятий, Сашка тоже помнит смутно. Этот, кажется, из кино. С кино у Сашки отношения сложные, как они уже выяснили накануне. Пока будущие наставники общаются, Сашка внимательно наблюдает за лицом сокровища. Пытается распознать, играет он роль или искренне рад встретить коллег. Коллег, которые про него благополучно забыли, когда он ушёл со сцены. Сашка думает о том, что Всеволод Алексеевич абсолютно не злопамятный. Но очень обидчивый. Каким волшебным образом в нём сочетаются эти два качества, для неё загадка. Сашка если обидится, то на всю жизнь, но только по глобальному поводу. А Туманов обижается, если не позвонили и с днём рождения не поздравили. Но прояви к нему должное внимание хоть на следующий же день, и он всё забудет, и начнёт лучиться улыбкой, обнимать, целовать и искренне радоваться твоему присутствию в его бесценной жизни. Звезда.

– Господа артисты, пожалуйста, пройдите в павильон! – раздаётся по радиосвязи. – Мы через пять минут начинаем.

Сашка вслед за «господами артистами» заходит в зал. Проходит по прозрачному полу, с удивлением отмечая, что он пластиковый. На телеэкране выглядел стеклянным и куда более дорогим. Всё вокруг кажется слишком уж бутафорским, и остаётся только подивиться магии телевидения. Сашка садится в зрительный зал, но аккурат за креслом Всеволода Алексеевича, которое сейчас повёрнуто спиной к сцене. Забирает у него заветный блокнотик, выданный редактором. Туманов устраивается в кресле наставника, и судя по тому, как он ёрзает, оно не слишком-то удобное. Ну да, прямое, спинка не откидывается. И жёсткое даже на вид. Но как же он смотрится! Как будто специально для него придумали и этот проект, и это кресло, и красную кнопку посередине. А довольный! Сашка усмехается, качает головой и утыкается в блокнот, благоразумно наклонившись над ним, чтобы сидящие сзади зрители лишнего не увидели.

– Всеволод Алексеевич, привстаньте, пожалуйста, я вам микрофон закреплю.

– Всеволод Алексеевич, вам водички дать? На стол ставить нельзя, будет слетать, когда кресло поворачивается. Но если понадобится, маякните, я поднесу.

– Всеволод Алексеевич, если будет желание подпеть кому-то из участников, не стесняйтесь. Все реакции наставников записываются на камеру, и потом самое интересное пойдёт в эфир. Чем больше комментариев, реакций, может быть, вашего общения друг с другом, тем лучше!

Это вокруг него редакторы крутятся, объясняют, как себя вести. А он доволен вниманием, аж светится. Привстаёт, чтобы мальчик протянул шнур от микрофона у него под пиджаком, и Сашка с некоторой ревностью следит, как чужие руки касаются её сокровища. И запоздало соображает, что там, сзади на ремне, куда мальчик сейчас попытается пристроить блок питания от микрофона, уже закреплён дозатор инсулина. Они специально его переставили сегодня назад, чтобы в кадр не попал даже случайно.

– Дайте, я сделаю! – говорит Сашка преувеличенно недовольным тоном. – Что вы возитесь?

Мальчик изумлённо шарахается. Вроде бы он не возился, ещё не успел ничего сделать. Но покорно отдаёт коробочку. У Сашки получается не слишком ловко, в какой-то момент она ловит себя на мысли, что со стороны они смотрятся прекрасно: подхихикивающий Всеволод Алексеевич стоит, чуть согнувшись, придерживая руками пиджак на весу, и Сашка сзади него, возящаяся с чем-то там в районе его ремня. Картина маслом. Зато никто не узнает, что у сокровища за проблемы, и не увидит его дозатор. Впрочем, сегодня Всеволод Алексеевич не слишком обращает внимание на такие мелочи, его волнуют более глобальные вопросы: куда смотреть, где камеры, как нажимать кнопку, сколько он может взять участников в команду. Он планомерно выносит мозг редакторам, терпеливо объясняющим правила. Тут же его тянет пообщаться с «Тамарочкой» и «Коленькой», другими наставниками, уже занявшими свои кресла. Он перегибается через подлокотник, чтобы лучше их слышать в галдеже, стоящем на студии: зрителей уже запустили, и они рассаживаются по местам, режиссёр ругается со световиками в микрофон, оркестр настраивает звук. У Сашки через пять минут начинает болеть голова от шума и мерцающего света. Она косится на сокровище, но он, судя по всему, прекрасно себя чувствует. Ну, это самое главное, а она и потерпеть может.

– Мы начинаем съёмки! Уважаемые наставники, приготовились!

Сашка ухмыляется – голос «с неба», принадлежащий всесильному режиссёру, звучит невероятно пафосно. А тут ещё и свет притушили, в оркестре скрипки тревожно пропиликали «интро». Всеволод Алексеевич откинулся в кресле, насколько позволяла спинка, и даже глаза прикрыл, готовый внимать искусству участников. Сашка аж залюбовалась. Как он всё же красив в образе артиста: белая рубашка расстёгнута на две пуговки, голубой пиджак делает глаза чуть ярче, чем есть на самом деле. Тональник и прочие приблуды гримёров сделали лицо не то, чтобы моложе, но свежее, а черты чётче. Сашка его любым любит: и помятым с утра, и отёкшим, когда сахар зашкаливает, и небритым особенно. Но артист всё-таки очень красив, а главное, доволен собой, своим статусом и всем происходящим. Сашка чувствует волны позитива, исходящие от него сейчас.

Звучит вступление первой песни, на сцене появляется бабушка божий одуванчик. Седые волосы собраны в куль, очки с такими диоптриями, что глаз не видно. Платье шили, вероятно, в ателье ещё при Сталине. Сашка такие фасоны только на картинках в старых книгах видела. Бабушка запевает внезапно тонким-тонким голоском, что-то из итальянской классики. У Сашки глаза лезут на лоб, столь неожиданно несоответствие формы и содержания.

Всеволод Алексеевич приоткрывает один глаз, одна бровь вопросительно лезет вверх. Это не к Сашке вопрос, он сам по себе озадачен, но Сашка всё равно заглядывает в блокнот. М-да, знать бы, что за песню бабушка исполняет. Сашка-то сильна только в отечественной эстраде. Но в блокноте, вроде бы, ничего итальянского не отмечено.

Песня подходит к концу, бабушка стоит, растерянная. То ли не понимает, что никто к ней не повернулся, то ли ещё надеется на чудо. Кресла наставников разворачиваются автоматически, и Сашка также автоматически дёргается. Что ещё за карусель? Если так после каждого номера будет, они Всеволода Алексеевича укатают до тошноты. Но Туманов вполне бодро начинает анализировать выступление бабушки. Своим «сказочным» тембром рассказывает, как прекрасно она звучит в своём возрасте, как чудесно она пела.

– Так вы меня к себе берёте? – обрадованно перебивает его бабушка.

– К сожалению, нет, – Всеволод Алексеевич с благожелательной улыбкой разводит руками. – Я же не могу взять всех!

– А зачем тогда хвалите? Ой, а давайте, я вам другую песню спою! Я могу из вашего репертуара! «Ромашки спрятали-и-ись! Поникли лютики-и-и!».

Бабуле даже музыкальное сопровождение не нужно, она сама себе оркестр. И споёт, и спляшет. Сашка смотрит на неё зачарованно: вот же человек без комплексов! Лица Всеволода Алексеевича ей сейчас не видно, но судя по подрагивающей руке, свисающей с подлокотника, он ржёт.

– Спасибо, мы вас услышали!

– Нет, подождите, Всеволод Алексеевич! Я ещё могу про нашу любимую Москву! «Дорогая моя столица». Вы её пели, помните?

– Да что я только не пел!

– А давайте вместе?

Бабушка так волнуется, так старается понравиться, что Сашке её уже жалко. И сокровище жалко, потому что он вдруг встаёт из своего кресла:

– Давайте, я вас провожу!

И идёт к ней на сцену. А сцена прозрачная, подсвеченная изнутри. И, судя по тому, как осторожно и медленно он идёт, скользкая. Или он просто не видит, куда наступает. Со стороны картинка получается печальная: пожилой артист ковыляет до не очень вменяемой бабули и под ручку выводит её со сцены. Под грохот аплодисментов и крики «браво», абсолютно не соответствующие ситуации. Зрителями модераторы руководят, которые показывают им, как надо реагировать на то или иное событие.

Всеволод Алексеевич возвращается в своё кресло, Сашка поглядывает на часы. В общей сложности выступление бабушки заняло двадцать минут. Если столько времени тратить на каждого участника, которого надо взять, да плюс те, кого не возьмут, они тут до утра просидят. И сразу начнут съёмку второго дня. И что от Туманова после этого останется?

Ко второй участнице, народнице в ярком красном платье потомственной казачки, практически сразу поворачивается «Тамарочка», осыпает её комплиментами, которым Всеволод Алексеевич охотно поддакивает, улыбаясь во весь рот. Третьего участника, мужика, которому никак не дашь шестьдесят плюс, с академическим вокалом, забирает к себе в команду «Коленька». Но когда Всеволод Алексеевич отвешивает дежурный комплимент и участнику, и его наставнику, вдруг слышит:

– А ты-то куда смотрел? Что ж не повернулся?

Сашку сразу напрягает тон Коленьки. Николая Петренко, если быть точной, она уже загуглила. Вспомнила, что дядька снимался в кино и пел на эстраде свои же песни из кинофильмов. Обычный с виду мужик, худощавый, чуть моложе Туманова, но не бодрее. Тоже наверняка с кучей возрастных болячек. Сашка к нему абсолютно ровно относилась до начала шоу. Но теперь насторожилась.

– Коля, мне нечему его учить! – Всеволод Алексеевич разводит руками. – Он готовый профессионал!

Мужики обмениваются взглядами, за которыми жадно следят камеры. Тем временем выходит следующая участница. На сей раз цыганка, или просто дама в образе. И мотив звучит разухабистый, что-то такое Сашка на радио «Шансон» слышала, в такси играло. Она точно не ко Всеволоду Алексеевичу, он блатняк не переносит. Но на всякий случай Сашка заглядывает в блокнот и столбенеет. «Пачка сигарет», четвёртый номер. И галочка стоит. Вашу ж мать. Сашка ловит взгляд Туманова, уже подёрнутый дымкой – то ли заслушался, то ли засыпает, – и еле заметно кивает. У него глаза на лоб лезут. Но кнопку послушно нажимает. Кресло разворачивается в самом начале песни. Теперь надо дослушать до конца и придумать какое-нибудь внятное обоснование, почему он повернулся. Сашке его даже жалко. Нет, лично ей песня вполне по душе, под настроение можно и шансон. Но Всеволод Алексеевич очень не любит «кабацкое творчество», как он сам выражается. Крайне консервативный товарищ.

– Спасибо за ваше прекрасное выступление! – начинает Всеволод Алексеевич. – Какая экспрессия! Сколько красок мы услышали в вашем голосе. Расскажите, пожалуйста, о себе.

Дальше следует традиционное «меня зовут, я приехала из…». Всё это время Сашке не видно лица Туманова, поэтому она любуется на его руки, подсвеченные сейчас прожекторами. Красивые, с узкими кистями и длинными пальцами. Слушать участников ей не очень интересно, Сашка никогда не увлекалась народным творчеством, и в этом смысле сноб ещё хуже Туманова. Руки куда интереснее.

– Я буду очень рад видеть вас в своей команде!

– Может, и она тебе полезной окажется, репертуар расширит! – вдруг раздаётся голос Тамары. – А что, Севушка? Споёшь дуэт. Шансон ты ещё никогда не исполнял!

– Настоящему художнику всё по плечу, могу и шансон, – не остаётся в долгу Туманов.

Так. У Сашки разыгралось воображение, или уважаемые наставники пытаются задеть её сокровище уже вдвоём? Что вообще происходит?

Кресла снова разворачиваются, она тревожно вглядывается в знакомое до каждой морщинки лицо, но не может ничего считать. Он в маске «Туманова». Благожелательная улыбка и абсолютно пустые глаза.

Участники идут один за другим, Сашка всё чаще поглядывает на часы, замечая, что Туманов уже ёрзает в кресле, реже из него встаёт, чтобы подойти к участникам, меньше и сдержаннее комментирует каждое выступление – устал. Мог бы попросить перерыв, но не попросит же. Сашка начинает нервничать. Она слишком хорошо знает его привычки и потребности, ему уже пора что-нибудь съесть, точно пора попить чаю и сходить до заведения. Но коллеги бодры и веселы, а он ни за что первым не сдастся.

Сашка потихоньку встаёт со своего места и подходит к редактору.

– Пора сделать перерыв, – спокойно сообщает она.

– Перерыв запланирован через два часа.

– Сейчас запланируйте. Артисту надо передохнуть, попить чаю.

Редактор оценивающе смотрит на Сашку. Что она может предъявить? Директора Туманова все наверняка знали в лицо. А она кто? Ну болтается у неё на шее бейджик, подумаешь. Но Сашка стоит, морда кирпичом, продавливает характером. И редактор пожимает плечами.

– Хорошо, сейчас скажу режиссёру, что Туманову нужен перерыв.

– Перерыв всем нужен, Петренко уже три раза микрофон ронял, – мрачно замечает Сашка. – А у вашей Тамары Александровны тушь потекла.

Редактор на неё косится, но куда-то убегает. Через пять минут объявляют перерыв.

Гримёрка одна на всех наставников, мальчиков и девочек, но большая. Но Сашка недовольно хмурится – при Томочке и Коленьке она не может откровенно допросить сокровище по поводу самочувствия. Да и он продолжает изображать жизнелюбие, улыбается, обменивается с коллегами впечатлениями.

– Ну, Тамара, тебе лучшие вокалюги достались! – шутит он. – И самые молодые! А у меня одной семьдесят, второму восемьдесят один. Что я с ними делать буду?

– Делиться опытом сценического долголетия, – хмыкает Петренко.

Сашка бросает на него очень тяжёлый взгляд. Старость, конечно, надо уважать, но… А тот словно ничего и не замечает, уселся в кресло, широко расставив ноги, в телефон полез. Всеволод Алексеевич делает вид, что не слышал шпильки. Устраивается перед зеркалом, причёску поправляет, которая без лака вся рассыпалась, разумеется. Сашка встаёт у него за спиной, помогает и внимательно смотрит через зеркало.

– Всё в порядке, Всеволод Алексеевич? Как вы?

– Прекрасно, Сашенька. Столько музыки сегодня, столько хороших песен. Я заряд бодрости на месяц вперёд получу.

– Надеюсь.

Вроде не играет, вроде искренне говорит.

– Сделаешь чайку, Саш?

Сашка кивает, идёт ставить чайник.

– И мне, – отрывается от телефона Петренко.

У Сашки очень характерно изгибается бровь.

– Я ещё уколы делать могу, вам не надо? В любые места.

Всеволод Алексеевич хмыкает. Петренко хлопает глазами. Чай Сашка всё же готовит на всех, но чашку подаёт только Туманову. Остальные пусть сами разбирают, тут им не ресторан. Тем более, что в гримёрку подтянулись девочки-редакторы, ещё какой-то персонал, и всех наставников окружили вниманием. Кроме Всеволода Алексеевича, потому что возле него уже была Сашка. И теперь она стоит напротив, опираясь на гримёрный столик, смотрит, как он пьёт, держа чашку обеими руками. Боится уронить на людях. Дома она давно не обращает внимания, если он что-то перевернул, разлил, пронёс мимо рта. И он давно перестал смущаться. А тут совсем другое дело. Да и костюм испортить не хотелось бы.

– Перекусить не хотите? Нет? Тогда давайте хотя бы яблочко. И пару печенек к чаю.

Перерыв длится полчаса, и Сашке кажется, что этого мало. Он не отдохнул, да и что это за отдых, в набитой людьми комнате? Где опять же ни расслабиться, ни раздеться. Но Всеволод Алексеевич сам рвётся в бой. Мол, давайте быстрее снимать, чего зря время вести.

Вернувшись в студию, Сашка понимает, что её уже подташнивает и от яркого света, и от громких звуков, и от необходимости постоянно держать лицо. Ещё и зрители беспрерывно вопят, скандируют «браво» даже после откровенно провальных выступлений, потому что им так подсказывают модераторы. Общая наигранность, от этих криков и пластиковых декораций до благожелательной улыбки Туманова в ответ на явные провокации других наставников, Сашку уже бесит. Да и формат шоу бесит тоже. Ну что это за команда? Семьдесят лет, восемьдесят один. Что с ними делать? Чему их учить? Петь? Для чего? Засветятся они три раза в телевизоре, что дальше? Никто не заключит контракт с бабушкой или дедушкой. Ни один продюсер не захочет раскручивать пенсионеров. Проект абсолютно бессмысленный, трата времени и ресурсов. Одна радость, что Всеволод Алексеевич доволен. Вроде бы доволен. Поговорить с ним Сашке так и не удалось.

До следующего перерыва они успевают прослушать ещё десять человек, в команду Туманова попадает третья участница, бабулечка, удачно косившая под Шульженко. На седьмом или восьмом участнике Сашка думает, что конкретно в этом варианте шоу даже благо, что прослушивания слепые, ибо большую часть участников лучше не видеть. Сгорбленные, плохо двигающиеся, иногда и откровенно плохо одетые, с трясущимися руками и головами. Многие надеются сделать первый шаг на большую сцену будучи в куда более печальном состоянии, чем Туманов, со сцены ушедший. Сашка не может не размышлять в этом ключе, и настроение становится только хуже. К тому же она замечает, что Туманов сильно устал. Он почти не комментирует отказы, только хвалит каждого участника примерно одними и теми же фразами: «Прекрасный голос, как вы сохранили такой тембр, очень эмоциональное исполнение». Кончается тем, что одна женщина, которую язык бы не повернулся назвать бабушкой, прямым текстом интересуется:

– Если я так хорошо пела, что ж вы ко мне не повернулись?

– Да, Севушка! Ты вот всех хвалишь, – подхватывает Петренко. – Но в команду не берёшь. Ты на ошибки тогда укажи!

Проблема была в том, что Петренко к женщине как раз повернулся. Так что перевести стрелки обратно Всеволод Алексеевич не мог. Как будто у Петренко на столе красный блокнотик не лежал.

– Коля, я не буду делать за тебя твою работу, – через паузу выдаёт наконец Туманов. – Теперь она твоя исполнительница. И я уверен, ты сможешь скорректировать верхние ноты, которые звучали абсолютно мимо. И ты наверняка слышал, что второй куплет неправильно интонирован, и…

И его достали, понимает Сашка. Когда у него становится такой, словно сквозь тебя смотрящий взгляд, а губы поджимаются, лучше бы искать пятый угол. Сашка его в подобные моменты старается не трогать.

– Перерыв сорок минут, – объявляет режиссёр. – Просьба зрителям покинуть помещение для проветривания.

Отличная идея, потому что на съёмочной площадке довольно душно, Сашка замечает, что Туманов машинально теребит ворот рубашки.

– Пойдём на улицу, – просит он, беря её под локоть. – Не хочу опять в гримёрке толпиться.

Общаться он со своими расчудесными «коллегами» не хочет, понимает Сашка.

– Могли бы вам отдельную комнату предоставить, – ворчит она по дороге на задний двор Мосфильма. – Нашли мальчика. Простите, Всеволод Алексеевич, надо было мне заранее обсудить все эти вопросы с организаторами. Не получается из меня Ренат.

Он аж останавливается, изумлённо на неё смотрит.

– Бог с тобой, девочка. Ты не обязана, да никто и не требует. Я же сам вёл все переговоры по проекту, тебя перед фактом поставил. Ты и так прекрасно справляешься с ролью цербера, от тебя вон все редакторы шарахаются. А Коля меня уже спрашивал, что за чудесное создание меня сопровождает.

– Прям-таки чудесное создание? – хмыкает Сашка, залезая с ногами на какую-то оградку и закуривая. – Всеволод Алексеевич, садитесь, вот же лавочка.

– Да не хочу, насиделся уже. Ну, Коля высказался несколько жёстче, но общий смысл ты поняла. Зависть это, Сашенька. Банальная стариковская зависть.

– У него старая и страшная жена под девяносто килограммов? – Сашка намеренно язвит, чтобы немножко развеселить уставшее сокровище.

– Нет, он вообще один живёт. С женой разошёлся сто лет назад, потом просто гулял, пока было с кем. Дочка есть, но с отцом она не общается, насколько я знаю.

М-да, развеселила, называется. Сашке даже жалко становится этого Петренко.

– Ясно теперь, почему он такой токсичный.

– Какой? – изумляется Туманов.

– Токсичный. Ну, зловредный. Всё время вас задеть пытается. И Тамарочка ваша не лучше. Как будто вы ей в чай плюнули, честное слово.

– Не плевал, – усмехается Всеволод Алексеевич. – Сашенька, ты серьёзно, что ли? Это же просто шоу. Мы играем, создаём конфликт для зрителей, чтобы им интересно было.

– Ага, и за кулисами тоже? О, Всеволод Алексеевич, а вот там какой-то киоск. Смотрите, оттуда люди со стаканами идут. Пойдёмте, посмотрим, вдруг там чего вкусненькое дают?

Удивлённо смотрит на неё, но кивает, соглашается. Не спрашивает, можно ему или нельзя. И Сашка, пока они неторопливо, будто бы прогуливаясь, идут к киоску, очень надеется, что там найдётся что-нибудь для него не слишком опасное. Но его в любом случае надо покормить, а в гримёрке сто процентов начнётся «не хочу, не голоден», потому что там посторонние взгляды. Да и хилые нарезки бледного сыра и дешёвой колбасы, которые поставили артистам, Сашку не особо впечатлили.

Они бредут по аллейке, никуда не торопясь. Времени ещё много, да и без Туманова точно не начнут, погода хорошая, в Москве уже ощущается осень, тогда как в Прибрежный она придёт не раньше октября. Сашка хотела по привычке взять его под локоть, но передумала, отдёрнула руку. Манёвр не остался незамеченным.

– Что ещё такое, Александра Николаевна? У вас снова приступ туманофобии?

– Чего у меня приступ?!

– Ты снова боишься до меня дотронуться? Что-то новенькое. То есть хорошо забытое старенькое!

– Да ну вас! Я думала, вы застесняетесь. Ну, мол, под руку ведут, сейчас люди увидят.

– Люди пускай молча завидуют!

И сам приобнимает её за плечи на глазах у всех: зрителей, вышедших прогуляться, редакторов, курящих возле мусорок. И идёт себе спокойненько, ни на кого не смотрит. Сашка за ним. Так идти не очень удобно, зато приятно.

Выбор в киоске весьма приличный: десять видов кофе, начиная с банального латте и заканчивая пижонским лавандовым рафом. Пряничного, правда, нет, – Сашка его теперь всегда ищет, машинально. В качестве перекуса предлагаются горячие бутерброды, пончики и роллы с овощами и мясом.

– Давайте по роллу? – предлагает Сашка, хотя без него выбрала бы пончик, а сейчас так ей вообще ничего не хочется. – С курицей есть и с лососем.

Всеволод Алексеевич отрицательно качает головой.

– Сашенька, я не буду есть во время съёмок. Потому что мозги отключаться начнут, в сон потянет. А мне надо внятно рассказывать, почему мне то выступление понравилось, а другое не понравилось. Закончим съёмку, поужинаю.

– Вам так нельзя теперь, – тихо говорит Сашка. – Вы же знаете. И при падении глюкозы мозги тоже отключаться будут, поверьте. Давайте, со мной за компанию. И кофе, чтобы лучше соображалось. Мне лавандовый раф возьмёте?

Он ей вообще ни разу не упал, раф этот, лавандовый. Ладно пряничный, но кофе с полевой травкой, серьёзно? Совсем они тут, в Москве, с ума посходили. Жалко, что не с коноплёй. Но Сашка знает, как привести его в чувство. Вроде улыбнулся, полез за бумажником.

Едят тут же, за столиком возле киоска. Всеволод Алексеевич жуёт без особого аппетита, что странно. Правда не хочет? За целый день не проголодался? Как-то ненормально на него сцена действует. На обратном пути он вдруг сворачивает с дорожки к синей пластмассовой будочке, назначение которой вполне очевидно.

– На секунду, Саш. Тебе не нужно?

– Господи, а до павильона дойти никак? Там же нормальный туалет.

– А ты в нём была? – хмыкает Всеволод Алексеевич. – Один на всех артистов, включая участников шоу, и по типу «дырка в полу», прощу прощения.

– Не была, – честно признаётся Сашка. – М-да, уровень, конечно… Не Голливуд, скажем честно. Всеволод Алексеевич, может быть, вы не будете на такое вот соглашаться? Как-то не по статусу это вам.

– Сортир не по статусу? – с улыбкой уточняет он, выходя из будочки. – Поэтому надо отказаться от эфира не федеральном канале? Или выкатывать организатором райдер с требованием персонального горшка?

– Ну хоть бы и так! Давайте в следующий раз я буду переговоры вести?

– Я представляю. «Золотой унитаз для Всеволода Алексеевича, трёхразовое питание с подсчётом хлебных единиц и двух рабов с перьевыми опахалами к его креслу».

– Примерно, – хмыкает Сашка.

Шутки шутками, а от мысли, что им ещё столько же времени предстоит сниматься, Сашку в дрожь бросает. Она уже устала как собака, что говорить о нём? И не остановишь же ничего, не отменишь, на завтра не перенесёшь. Задействованы сотни людей, аренда павильона, наверное, расписана на месяцы вперёд и стоит бешеных денег. Какой бы Туманов ни был звездой, это не его сольный концерт, где можно командовать. И то не получится, ибо зрители, проданные билеты и куча обязательств. Какая всё же несвободная профессия.

Съёмки длятся ещё четыре часа и проходят как-то совсем без огонька. Тамара и Петренко тоже подустали, комментарии дают всё более скудные, подпевают редко и неохотно. Между собой наставники переругиваются тоже вяло. А если добавить сюда возраст участников и подбор репертуара, половина которого такой нафталин, что даже Сашка его впервые слышит, получается совсем уж грустное зрелище. В команду Туманова больше никто не попадает, Сашка сверяется со списком. Оставшиеся двое, вероятно, будут выступать завтра. Так что Всеволоду Алексеевичу совсем скучно. Наконец объявляют о завершении съёмок. Туманов жмёт руку «Коленьке», ещё раз обнимается с «Тамарочкой» и спешит к машине. По дороге домой молчит, откинувшись на сидении, даже глаза прикрыв. Сашка его не трогает, ни о чём не спрашивает. И очень хорошо понимает. Ей тоже не хочется лишнего слова сейчас произносить. Хоть от неё и не требовалось весь день на камеру работать, а всё равно усталость дикая. Слишком много взглядов, людей, света. А они, поклонники, ещё чего-то от него хотели в своё время. Ловили вот так после концертов, надеялись на какое-то общение. Пусть не она лично, но её друзья-товарищи так точно. Им казалось, что это часть его профессии, что не так уж сложно уделить поклонникам десять минут, сфотографироваться, сказать какие-то добрые слова. И не понимали, обижались, если он проходил мимо и прятался в машине с тонированными стёклами. А сейчас Сашка сама готова отстрелить любого, кто потребует хоть секунду внимания от её сокровища. Потому что видит, как у него заострились черты, запали глаза, и даже рука, свисающая с подлокотника, как-то нехорошо подрагивает. Кормить, замерять сахар и укладывать спать, срочно. И надеяться, что всё обойдётся.

– Я в душ, – объявляет Всеволод Алексеевич, едва переступив порог квартиры.

– Набрать вам ванну?

– Нет, в кабинке постою.

– Двери не…

– Я знаю!

Таким тоном, что Сашка сразу пожалела, что вообще рот открыла. Всё, успокойся. Он устал, у него тоже нет желания любезничать. Сашка уходит на кухню, организовывать ужин. И минут через двадцать ловит себя на мысли, что он слишком долго купается. В ванной Всеволод Алексеевич может и час пролежать, да, но в душе-то стоять долго не захочется. Идёт на разведку, понимая, что имеет все шансы нарваться на скандал. Осторожно заглядывает в приоткрытую дверь. Душевая кабинка тут неудобная, с высоким подъёмом, зато большая, просторная. С прозрачными дверцами, через которые хорошо видно силуэт Туманова.

– Всеволод Алексеевич, у вас всё нормально? – громко, чтобы перекрыть шум воды, спрашивает она.

Не слышит, что ли? Как стоял, так и стоит. Как-то он странно стоит, кстати. Не моется, а просто покачивается под струями воды. Сашка начинает беспокоиться уже всерьёз. Плевать, если отругает, в конце концов. Она подходит и приоткрывает створку.

– Всеволод Алексеевич?

Даже не дёрнулся. Ну да, смущение – это не про него.

– Желаешь присоединиться, Сашенька? Залезай, места достаточно.

– Да тьфу на вас! Ужин остывает, между прочим! Вы решили до стерильности вымыться, что ли? Что так долго?

Стоит, молчит, как-то мрачно на неё смотрит. По волосам, по лицу, по плечам текут струи воды. Кажется, он даже не намыливался, все баночки и флакончики на полке в один ряд стоят, слишком ровно.

– Всеволод Алексеевич, вы чего?

Сашке уже страшно становится.

– С вами всё в порядке?

– Почти. У меня нет сил вылезти.

И Сашку дрожь пробирает от искренности и какой-то обречённости в его голосе. Он, конечно, вылез, сам, без посторонней помощи. Надеть халат она уже ему помогла. И до кровати дошёл. Насчёт ужина на кухне за столом Сашка и не заикнулась, в постель ему принесла, заставила хоть что-то проглотить прежде, чем уснёт. А потом сидела рядом с ним, спящим, и смотрела в планшете, полностью прикрутив звук, предыдущий сезон «Ты – звезда». И искренне не понимала, как из такого унылого действа, которое она сегодня наблюдала, получается вполне приличное шоу. И почему Всеволоду Алексеевичу так важно в нём участвовать. Впрочем, нет. Последнее понимала, конечно. Но легче от этого не становилось.

***

Первые «поединки» снимают на следующий день после прослушиваний.

– А вам не надо позаниматься с вашей командой? – удивляется Сашка.

Но Туманов безмятежно качает головой.

– Заниматься я буду перед финалом с оставшимися двумя участниками. А на поединки они идут с тем репертуаром, который у них есть.

Сашке хочется спросить, в чём же тогда заключается роль наставника, но она вовремя затыкается. Чем меньше нагрузки на сокровище, тем лучше. Она и так боялась, что наутро он просто не встанет. Дома часто бывало, что после больших физических нагрузок следующий день он проводил в постели. И Сашка даже любила такие постельные дни: устраивалась на мягком плече, и они смотрели какую-нибудь ерунду по телевизору, болтали обо всём на свете, ели яблоки и его печеньки, просто дремали. Но здесь, в Москве они себе такой роскоши позволить не могли.

Однако Сашка зря переживала, Всеволод Алексеевич встаёт, и встаёт сам, по первому звонку будильника. Бледный, конечно, и не слишком энергичный, но ни на что не жалуется. Идёт умываться, и Сашка подрывается на кухню готовить завтрак. Ничего особенного: выложить на тарелки творог из пачки, залить сиропом из стевии со вкусом пломбира, заварить свежий чай. Когда Всеволод Алексеевич заходит на кухню, Сашка замечает, что он прихрамывает. Господи, только не колено опять. Они, конечно, в Москве, далеко ехать не придётся, но как же это сейчас не вовремя. Туманов ловит её озабоченный взгляд и качает головой.

– Всё в порядке, Сашенька. Ноги отекли вчера сильно, за ночь не прошло. Сегодня придётся обувь сменить, в туфли я не влезу, пожалуй.

Чёрт! Сашка вчера сама так устала, что даже не обратила внимания. А ведь он действительно весь день провёл в узких туфлях. Ладно, не таких уж и узких, тоже на размер больше его обыкновенного, но в любом случае жёстких. И надо было вечером хоть намазать ему ступни чем-нибудь, снимающим отёки, мазью какой-нибудь, их сейчас в любой аптеке сто видов. Да уж, совмещать обязанности директора и тёти доктора оказалось не так просто. Не тянете, Александра Николаевна.

А он, кажется, не замечает её сеанса самоуничижения. Меланхолично жуёт, смотря в окно. В окне ничего интересного, кроме дождя, не показывают. И Сашка подозревает, что мыслями он уже на телестудии.

– Давайте мокасины наденем. Я надеюсь, вы ничего не натёрли вчера?

Он рассеянно кивает, и Сашке совсем перестаёт нравиться происходящее. Он уже замученный, а ему придётся ещё целый день общаться, оценивать каждого участника, работать на камеры. И отменить ничего уже нельзя, перенести.

Сашка помогает ему одеться и особенно обуться. В растоптанные мягкие мокасины ноги еле-еле влезают. Но Сашка замечает кое-что похуже отёков. Он всё-таки растёр левую ногу – красный воспалённый ободок идёт от подъёма до лодыжки.

– Всеволод Алексеевич, присядьте-ка куда-нибудь, это надо обработать.

– Саш, машина уже стоит.

– Машина постоит.

У Туманова вопросительно выгибается бровь. То ли от её тона, то ли от самого факта. Сашка редко ему возражает, особенно так решительно.

– Всё настолько серьёзно, Саш? Я не маленький мальчик Сева, который натёр ножку сандаликом, и это трагедия. Впрочем, в те времена никто бы внимания и не обратил.

Сашка молча его усаживает и идёт за аптечкой, где у неё точно лежало что-то заживляющее и пластырь. Серьёзно, Всеволод Алексеевич. У маленького мальчика Севы не было диабета как минимум.

По крайней мере, они перестали друг друга смущаться. Сашка вспоминает, как прошлый раз, здесь, в квартире на Арбате она помогала ему обуться, и оба стеснялись, пытаясь перевести неловкую ситуацию в шутку. Сейчас на такие мелочи никто и внимания не обращает. И волнует Туманова исключительно время – как бы на съёмку не опоздать.

– Без вас вряд ли начнут, – замечает Сашка, когда они спускаются в лифте к машине.

– Перед коллегами неудобно будет.

– Перед которыми? Теми двумя, которые вас вчера весь день троллили?

– Что делали?

– Поддевали.

Удивлённый взгляд. Не заметил он, что ли? Или не принял близко к сердцу?

Всеволод Алексеевич пожимает плечами:

– Терпеть не могу наплевательского отношение ко времени других. Помню, снимали мы какую-то новогоднюю передачу, финальную сцену, где все артисты, принимавшие участие в проекте, должны были вместе петь. А одного нет. Уже довольно популярного в те времена, но самого молодого из нас. Фамилию я тебе не скажу, Сашенька, а то ты на него взъешься.

– Его фан-клуб не переживёт такой потери.

– Язва. Так вот, ждём мы его полчаса, час. Человек двадцать артистов, и народных, и заслуженных. Декабрь, замечу, у всех график жёстко расписан: другие съёмки, концерты, корпоративы.

– Это самое главное!

– Разумеется! Заработок на полгода вперёд.

Сашка усмехается. Они уже в машине, едут на Мосфильм и наверняка веселят шофёра своими разговорами и шуточной перепалкой. Как недавно сказал про них Всеволод Алексеевич, хорошо сыгранная пара. Если выражаться актёрскими терминами. Хорошо притёрлись друг к другу, хорошо сыгрались.

– Так вот, наконец он появляется. Весёлый, жизнерадостный. Всем кивнул и спрашивает, мол, когда начнём съёмку. Не извинился даже, Саш! Ну я и не выдержал, встал, подошёл к нему и сказал всё, что о нём думаю. А думал я много интересного. Что ты хихикаешь?

– Представляю. В морду хоть не дали?

– Очень хотелось. Но я младших не бью.

– А в газетах написали, что дали.

Смотрит на неё озадаченно.

– Так ты знаешь эту историю? А, ну да… Всё время забываю. Так даже не интересно, Саш.

– Очень даже интересно. Когда вещает первоисточник, да ещё и с живыми эмоциями, всегда интересно.

Почему-то вдруг захотелось прижаться к нему, обнять. Он такой бледный сидит, под глазами тени. Вроде и одет нарядно, и причёсан, и морально собрался. Осталось только загримировать, и будет артист Туманов, парадно-выходная версия. А всё равно жалко его. И Сашка сама не знает, чувствует она его состояние или сама себе придумывает. Но свои желания сдерживает, конечно. В машине водитель, да и Всеволод Алексеевич настроен на работу, а не на обнимашки. К тому же они почти приехали.

Второй съёмочный день для Сашки оказывается даже легче. Привыкает она, что ли? И к свету, и к громкой музыке, и к необходимости следить за происходящим вокруг. Если б ещё не растущая тревога за Всеволода Алексеевича, было бы совсем нормально. Он вроде бы вошёл в образ, довольно живо комментирует выступления участников, подпевает, шутит. И Сашке остаётся надеяться, что его сил и энтузиазма хватит до конца съёмок. А ещё она надеется, что съёмки завершатся быстро, и поединки займут меньше времени, чем прослушивания.

Сашка отмечает в блокнотике, кто выступил. У Петренко уже один участник вылетел, у Тамары двое. У Всеволода Алексеевича пока все на месте, но двое ещё должны выступить. Сашка так увлекается изучением списка, что даже не замечает, как на сцене разгорается скандал. Она поднимает голову, когда улавливает раздражение в любимом голосе. Что за дела? Вроде всё было мирно: приятная тётушка со странно знакомым Сашке лицом пела весёленькую песню про весну. Песенка тоже была знакомой, пела тётушка неплохо. Ну дребезжал голос по-старчески на верхах, но у кого он тут не дребезжит.

– Поймите, мы не можем оставить всех, – объясняет Всеволод Алексеевич.

– Так объясни мне, хотя бы, Севушка, что не так было в моём выступлении? «Лена, когда ты поёшь про весну, она наступает даже в декабре». Не твои ли это были слова?

У Сашки челюсть отвисает. Да тут какая-то личная история началась. Или продолжается?

– Это были мои слова, Лена. Но сказанные тридцать с лишним лет назад!

А в голосе Туманова уже металл звенит. Сашка таких интонаций от него и не слышала, наверное, никогда. В их обычной жизни никогда. А вот сценический Туманов таким тоном отчитывал коллектив или полоскал Рената.

– Что же изменилось? Постарела? Так и ты, мой хороший, не помолодел!

В студии стоит звенящая тишина. Сашка не понимает, почему не вмешается режиссёр? Ведь происходящее явно выходит за рамки телешоу. И очень хочется надеяться, что не попадёт в эфир. Остальные наставники тоже примолкли, переглядываются. И Сашка не знает, надо ли ей вмешаться? Что бы сделал Ренат? Наверняка потребовал прекратить съёмку и увести странную женщину за кулисы. Объявил бы перерыв, и пусть Всеволод Алексеевич разбирается с дамой. Но Сашка не Ренат. И они с Тумановым не коллеги. Пусть Ренат не был равным своему боссу, но всё же имел совершенно другой статус, чем она, тётя доктор. Ей с ним ещё жить, в конце концов. И она не знает, что сделать, чтобы не рассердить его ещё больше.

– Я и не лезу на сцену, заметь. С репертуаром столетней давности. Прости, Лена, но тебе следовало выбрать другую песню. И я не слышал твои верхние ноты.

– Да уж, идеальным слухом ты похвастать никогда не мог.

Да что ж такое-то! Что за токсичная бабка! Сашка понимает, что Туманов в ярости. Его публично унижают, а он скован рамками приличия, потому что наставник, потому что мужчина, в конце концов. Их беседа и так похожа на кухонные разборки старых супругов.

– Елена, я помню ваше выступление на «Песне года», – вдруг приходит на помощь Тамара. – Это было красиво, нежно, музыкально. И сейчас мы все, я уверена, с удовольствием вспомнили замечательную мелодию нашей юности. Спасибо вам за минутку ностальгии!

Тут просыпаются наконец модераторы, заставляя зрителей подскакивать и орать «Браво», как они делают после каждого номера. И странной тётушке ничего не остаётся, кроме как уйти со сцены под аплодисменты. Всеволод Алексеевич натянуто улыбается. Понимает, что все камеры сейчас сфокусированы на нём. Провожает тётушку взглядом, поворачивается к наставникам.

– Ну, ничего не поделаешь, друзья! Такова жизнь. Кто-то уходит со сцены, кто-то приходит. Творческое долголетие – штука очень редкая. Надо философски ко всему относиться.

Тамара согласно кивает с такой же вежливой улыбкой. Сашка уже вздыхает с облегчением, но в этот момент раздаётся голос Петренко.

– А я не согласен! Я лично не могу относиться философски, потому что ситуация отвратительная! Женщина была достойна пройти дальше! Она замечательно пела.

– Ну так и оставил бы её, Коль! – не выдерживает Всеволод Алексеевич.

И Сашка понимает, что он на пределе. Надо объявлять перерыв и как-то его успокаивать. Ему вообще такие нагрузки не нужны, а нервные – уж тем более. Сейчас и сахар, и астма, всё сразу начнётся. Хорошо, если ещё не давление в придачу.

– А то ты не понимаешь, почему я не оставил!

– Ну вот и сиди молча!

– Перерыв! – раздаётся голос режиссёра.

Сашка срывается со своего места к сокровищу и видит, как он сползает в кресле. Натурально сползает, откинувшись на спинку и безвольно свесив руки с подлокотников. Глаза прикрыл, лицо бледное-бледное.

– Всеволод Алексеевич! Что? Плохо?

Открывает глаза, а взгляд мутный, плавающий. Совсем нехорошо.

– Так, надо отменять съёмку и ехать домой немедленно.

– Нет, – голос звучит твёрдо и с внешним видом совсем не соотносится. – Даже не вздумай. Сейчас быстренько всё доснимем, чуть-чуть осталось. У тебя есть пшикалка?

– Чего? Какая ещё пшикалка? – Сашка даже растерялась. – Ингалятор, что ли?

Ингалятор есть, на всякий случай, но зачем ему? Дышит он как раз абсолютно нормально. Тут или сахар, или давление, или общая усталость. Или всё вместе.

– Нет. Которой сосед наш, таксист спасается.

– Нитроспрей, что ли? Господи, ещё не хватало. Вам зачем? Сердце болит?

Мотает головой.

– Нет. Но он вроде им хорошо так реа… Реанимируется, вот!

– Пошли в гримёрку. Чай вам надо, крепкий. И сахар проверить. А нитроспрей мне надо пшикать, с вами и вашими Леночками.

Сашка ворчит, чтобы хоть как-то отвлечь и его, и себя. Уводит в гримёрку, где, к счастью, никого нет. Тамара и Петренко, видимо, решили свежим воздухом подышать. Или в очереди стоят, в общий туалет. Сахар оказывается низким. Уже легче, поднять проще и быстрее, чем сбить. Сашка быстро заваривает ему крепкий и сладкий чай, ищет в сумке конфеты.

– Здесь шоколадки есть, – Всеволод Алексеевич тянется к вазочке на столе. – Я отсюда возьму, хорошо?

– На здоровье.

Сашка старается сохранять спокойствие. Молча и грустно смотрит, как он расправляется с шоколадкой, как пристраивает ноги на подножку гримировального кресла, чтобы были чуть повыше, как проводит руками по лицу, забыв, что накрашен.

– Завтра весь день будем лежать, – говорит Сашка. – Подъёмы только до туалета.

– Напугала ежа голой жопой. Да с удовольствием.

Сашка хмыкает. Не совсем всё плохо, раз звучат приколы в стиле Туманова.

– А когда вам надо будет репетировать с вашим собесом?

Туманов пожимает плечами.

– Я ещё не уточнял у организаторов, что там от нас требуется. Всё потом. Когда этот чёртов день закончится.

Под предлогом дамских надобностей Сашка выскальзывает из гримёрки, оставив Туманова допивать чай. Но идёт не в туалет, а к редактору. Самому главному из тех, что в зале. Выше него только режиссёр, а дальше директор канала.

– Всеволод Алексеевич плохо себя чувствует, – без предисловий начинает она. – Но не хочет срывать съёмку. Давайте как-нибудь так сделаем, чтобы для него всё закончилось сегодня побыстрее.

– Это невозможно, – пожимает плечами редактор. – Есть регламент поединков. Съёмки закончатся, когда все наставники…

– Съёмки закончатся прямо сейчас, если Туманов развернётся и уедет, – перебивает Сашка. – Вы мне ещё про беспристрастный отбор расскажите. Про честные выборы и доброго дедушку Ленина.

– Какого Ленина? – ошарашенно переспрашивает редактор.

– Который в Мавзолее. Лежит. Значит так. Меняйте местами ваших конкурсантов. Давайте быстренько отснимем два номера с Тумановым, он скажет на камеру всё, что должен, и мы поедем домой. Остальных доснимете без его бесценного мнения. Потом монтажом добавите его светлый лик. Я думаю, это не сложно.

– Но…

– Вы хотите, чтобы он тут свалился? Скорую вызывать, вот это всё? Завтра во всех газетах… Оно вам надо?

– Я понял…

– Чудесно!

В результате на съёмку ушло каких-то полчаса. После чего режиссёр объявил, что Всеволоду Алексеевичу нужно срочно уезжать на правительственный концерт, поэтому он может быть свободен, остальное доснимут без него. Надо было видеть изумлённое лицо Туманова. Но возражать не стал, позволил Сашке себя увести. В гримёрке она быстро покидала его вещи в сумку, подхватила кофр.

– Всё взяли, ничего не забыли? Поехали, машину нам уже подали.

– Куда поехали-то? На правительственный концерт? – усмехается он.

– Ага. В Кремль. А остальные пусть молча завидуют.

Всеволод Алексеевич качает головой, но улыбается.

– Далеко пойдёшь, девочка. Так даже Ренат не борзел.

– Личный интерес, Всеволод Алексеевич. Хочу быстрее оказаться с вами в постели. У Рената такой мотивации не было.

– И слава богу, – хмыкает Туманов и идёт к машине.

Вроде бы довольный жизнью. А это для Сашки самое главное.

***

За ночь Сашка просыпается раза три. Или четыре. Она уже сбивается со счёта. Волевым усилием ненадолго проваливается в сон, но снятся ей чёртовы съёмки шоу, а смутная тревога не даёт уснуть крепче, перейти в ту стадию, где уже нет сновидений. Просыпаясь, Сашка сначала прислушивается, потом садится и берёт телефон, чтобы посветить на Туманова. Ночника в его московской спальне нет, шторы плотно задёрнули – улицы в Москве хорошо освещены, а свет мешает Всеволоду Алексеевичу заснуть. Впрочем, если учесть, как он вымотался накануне, ему бы уже ничего не помешало.

Когда Сашка, в очередной раз проснувшись, касается рукой его шеи – ей привычнее и надёжнее проверять температуру именно так, – Всеволод Алексеевич не выдерживает.

– Ты успокоишься сегодня или нет?

– Ой. Простите, Всеволод Алексеевич. Я не хотела вас будить.

– А чего ты хотела, прыгая по кровати в четыре часа утра? Меня укачать?

Сашка невольно косится в телефон. Четыре ноль две. Всё же чувство времени у него потрясающее.

– Ложись уже и спи, неугомонное создание.

– Вы нормально себя чувствуете?

– Да! Я хочу спать!!! В остальном – просто замечательно! Ещё раз разбудишь, выставлю в спальню Зарины!

И, недовольно пыхтя, переворачивается на другой бок, к ней спиной. А Сашке всё равно не спится. Она думает про шоу, про команду стариков, с которой теперь надо репетировать, про Москву, в которой им придётся жить неизвестно сколько, про его растёртую ногу, которую он накануне даже обработать не дал. Потребовал, чтобы его не трогали до утра, и завалился в кровать.

Ещё и дом этот чужой. В Прибрежном она бы сейчас вылезла тихонечко и ушла на кухню, или на любимом крыльце устроилась с сигаретой. А здесь ей некомфортно без него даже на расстоянии десяти шагов.

Спать ей уже не хочется совершенно, и Сашка снова тянется за телефоном. Искать ей там особенно нечего, машинально пробегает по соцсетям, где ей тоже давно ничего не интересно. И как-то неосознанно вводит в поисковую строку «шоу «Ты – звезда». Фильтр по дате публикации. Искать информацию она умеет очень хорошо, годы фан-клубной слежки научили. Публикаций мало, шоу ещё не вышло на экраны, когда бы? Только первый материал отсняли. Но на третьей странице бесконечных анонсов и заметок о прошлых сезонах Сашка вдруг находит ссылку на некий форум массовки. И через пару минут уже читает длиннющую ветку: зрители, сидевшие в павильоне, пока длились съёмки, делятся впечатлениями от увиденного. Намётанный взгляд сразу выхватывает из текстового потока фамилию «Туманов». И чем больше Сашка читает, тем поганее становится и без того плохое настроение.

«На Туманова просто невозможно смотреть, он еле ходит!»

«Откуда этого старика выкопали? Он того и гляди зубной протез выплюнет!»

«Туманов неприятно удивил. Мне кажется, он завидует всем участникам. Такие комментарии высокомерные отпускает!»

«Где вы слышали его комментарии? По-моему, он просто спит в кресле!»

Сашка специально дочитывает до конца. Хороших комментариев нет. А за ту тётку с песней про весну его чихвостят ещё на трёх страницах. Мол, уж он-то должен был её узнать и пропустить в финал хотя бы из ностальгических чувств.

– Нет у него никакого зубного протеза, – шёпотом ворчит Сашка, и всё же вылезает из кровати, чтобы перекурить прочитанное. – Съёмного, по крайней мере.

– Чего у меня нет?!

– Ой…

Всеволод Алексеевич зажигает свет над своей половиной кровати и садится с самым скорбным видом.

– Ну а чему ты удивляешься? Спать ты мне не даёшь. Иди вари кофе тогда. Так чего у меня нет, говоришь?

– Протеза зубного. Съёмного. Который можно было бы выплюнуть.

У него ползут вверх брови. Всеволод Алексеевич тянется за очками.

– Ну-ка дай, я посмотрю, что ты там читаешь!

– Не надо! – Сашка поспешно подхватывает телефон с кровати. – Честное слово, вам не надо.

– Верю. Но предполагаю, что тебе тоже не надо это читать. Посреди ночи так тем более. Сашенька, ну что за мазохизм?

– Не знаю. Мне не спится.

– Тогда тащи кофе. Поговорим.

Сашка варит кофе, привычно ругая себя. Разбудила человека, перебаламутила. Впрочем, он дрыхнет с восьми вечера, должен уже был выспаться. Ставя чашку на его тумбочку, хочет спросить насчёт давления, хотя бы спросить, не померить, но не решается. У него такой мрачный вид, и на лице написано всё, что он думает по поводу её безмерной заботы. Хорошо они друг к другу притёрлись, уже лишние слова и вопросы не нужны.

Сашка садится у него в ногах, чтобы удобно было разговаривать, но Всеволод Алексеевич качает головой.

– Сюда иди, под бок. Будем тараканов травить.

– Чего? Каких тараканов? А, поняла…

– Ничего ты не поняла.

Он дожидается, пока она перелезет на своё место в кровати, притягивает поближе.

– Саша, ты прекрасно знаешь, что я сам попрошу о помощи, если она понадобится. Что за иррациональные страхи по ночам?

– Не знаю. Я уснуть не могу.

– Поэтому надо поминутно проверять, жив ли я?!

– Да ну вас! Я машинально. Вы явно устали накануне.

– Но не до смерти же. А не спится почему?

– Не знаю. «Звезда» эта ваша всё время перед глазами стоит. Вот упала она мне с высокой колокольни, так-то разобраться. Ещё за ваших поющих дедушек переживать. И бабушек.

– А, вот в чём дело, – понимающе усмехается он. – Ясно всё с тобой. Абсолютно нормальная история, Сашенька, ты просто не привыкла. Съёмки, концерты, большое количество людей, света, музыки, а главное, эмоций. И когда ты в это вовлечён как участник, а не просто зритель, восприятие совсем другое. Потом может сильно штормить. Почему, ты думаешь, среди актёров так популярны всякие ночные загулы, попойки в кабаках? От избытка сил после концертов и спектаклей, что ли? Нет. Тут как раз интересный парадокс. Сил вроде и мало, а эмоций много, и каждый знает, что всё равно не получится уйти в номер, закрыть за собой дверь и лечь спать. И тут варианты: либо с друзьями в кабак, либо с красотками… Ну ты поняла. Либо одно перетекает в другое.

Сашка усмехается.

– Помню я одно ваше интервью на эту тему. Ещё советских времён. Вы так интеллигентно рассказали, что после концерта, когда вас переполняют эмоции, вы садитесь за бумагу. И пишете что-нибудь. Эссе о роли партии в культурной жизни нашей страны.

Смеётся.

– Поверила?

– Не-а. Перебор. Врать надо хоть немного правдоподобно.

– Ну и умница. Давай теперь, рассказывай, что там про «Звезду» пишут.

Сашка внимательно на него смотрит. Выглядит Всеволод Алексеевич вполне выспавшимся и спокойным. Устроился удобно, привалившись к спинке кровати. Две подушки под спиной, две под ногами. Он ещё с вечера их так примостил, чтобы отёк за ночь ушёл. Даже без Сашкиных рекомендаций обошлось, такие хитрости он сам знал. Лучше бы не знал, конечно.

– Саша, рассказывай, или я возьму «волшебную говорилку». Пишут, какой я старый и страшный?

Прозрачные глаза смотрят насмешливо. Вроде не должен обидеться.

– Пишут, какой вы вредный. И высокомерный, почему-то. Жопой они смотрят и слушают! Что вы не объясняете толком, почему не поворачиваетесь к участникам. Что конфликтуете с другими наставниками.

Сашка, конечно, фильтрует информацию. Про зубные протезы и «еле ползает» благоразумно умалчивает.

– Кстати, Всеволод Алексеевич! А что у вас с Тамарой и Петренко?

Туманов давится кофе, фыркает, роняет на кровать чайную ложку с блюдца.

– Сашенька! Если с Тамарой у меня ещё могло что-то быть, то вот с Петренко… А уж с обоими сразу!

– Да ну вас! Я серьёзно! Хватит уже ржать!

И сама смеётся. И даже чувствует себя почти счастливой. Оба съёмочных дня она боялась, что ему станет плохо, что съёмки сорвутся, что его что-то расстроит. А теперь он сидит, улыбается, кофе вот разлил. И сегодня им никуда не надо, можно наслаждаться мягкой кроватью и обществом друг друга. Пусть и в Москве. Может быть, она даже привыкнет к златоглавой. Хотя нет, лучше не привыкать.

– Правда, Всеволод Алексеевич, почему другие наставники всё время пытаются вас задеть? У вас какие-то личные счёты?

Туманов серьёзнеет, смотрит на неё озадаченно.

– Саш, ты поверила, что ли? Мы же просто на камеру играли. Конфликт создавали. Без конфликта не интересно, шоу должно быть. Иначе на что зрителям смотреть? Как мы в креслах под музыку подремали?

– Да ладно! Я видела, как вы заводились!

– Ну увлеклись немножко. Сашенька, бог с тобой. С Тамарой мы прекрасно общаемся, сто лет дружим. Коля вообще из другой среды, ну знакомы, где-то пересекались. Ровные вежливые отношения.

Сашка даже отодвинулась от него, чтобы в глаза смотреть. С ума сойти. Ладно кого другого, но её провести?

– Правда поверила, – удивляется Всеволод Алексеевич. – Видимо, неплохой я актёр. Всё ещё.

– Вы замечательный актёр. Иногда даже слишком. И что вы теперь будете с этой командой делать?

– Готовить номера для финала. Контактами мы обменялись, завтра приглашу их сюда, обсудим, посмотрим, что у них есть в творческом арсенале, так сказать. Одну репетицию нужно будет провести на студии, под камеры. В любом случае, я не собираюсь каждый день с ними заниматься. Да и не нужно это, взрослые люди, и сами немало умеют, я думаю.

– А сегодня? – уточняет Сашка. – Сегодня ничего?

– Сегодня валяемся.

Тон у него беззаботный, но Сашка подозрительно косится. Нет, для него как раз нормально провести весь день в постели после больших нагрузок. Но уточнить она должна.

– Болит что-нибудь? Можно я посмотрю натёртую ногу?

– Нельзя. Всё, Саша, успокойся. Просто хочу сегодня полежать. Никакой музыки, яркого света и посторонних людей. Книжку почитаю. Если найду что-нибудь интересное, конечно.

– В кабинете полно книжек, – замечает Сашка.

– Ну да. Моих коллег, про себя любимых, с дарственными надписями. Можешь их забрать в Прибрежный, будем камин растапливать. Я бы детектив какой-нибудь почитал.

– Давайте, я вам куплю. Я всё равно хотела в магазин за продуктами сходить. Раз уж мы здесь надолго, надо обживаться.

Всеволод Алексеевич смотрит на неё задумчиво. То ли решает, отпускать одну или опять сопровождать, как прошлый раз. То ли взвешивает её слова насчёт «обживаться». Но Сашка ведь права, надо налаживать быт. Продукты, привезённые из дома, заканчиваются. И пока не требуется мотаться с ним на съёмки, можно заняться хозяйством. И книжку ему заодно купить. Да, он может читать с планшета, но ему не особо удобно. И Сашка считает, что не надо лишний раз напрягать и без того не идеальное зрение.

– Я недолго, Всеволод Алексеевич. Прошвырнусь до ближайшего магазина. Я ещё с прошлого раза помню, где он находится. И навигатор в телефоне есть. Ну вы же сами сказали, что хорошо себя чувствуете.

– Да иди ради бога, – пожимает он плечами. – Я тебя держу, что ли? Можешь прогуляться, в кафе зайти, да хоть с подружками встретиться. Тоне вон позвони, обрадуй, что в Москве.

Сашка едва челюсть на пол не роняет. Это точно Всеволод Алексеевич? Не подменили вчера на съёмках?

– А я хоть посплю, пока тебя не будет, беспокойное создание, – продолжает Туманов, сладко и широко зевает, ставит пустую чашку на тумбочку и сползает на подушки. – Всё, ступай, дочь моя. Карточка в портмоне, ключи в прихожей.

– Карточка у меня и своя есть, – возмущённым шёпотом огрызается Сашка. – Сладких снов.

И не удерживается от лёгкого поцелуя в седой висок. Всеволод Алексеевич что-то бормочет про неугомонных докторш и заворачивается в одеяло. А Сашка чувствует себя абсолютно счастливой.

***

На Арбате с утра неожиданно безлюдно. Сашка идёт, не торопясь, рассматривая дома и редких прохожих. Погода хорошая, градусов двадцать, солнечно. За что она там Москву не любит? За то, что этот город был неразрывно связан с Тумановым, казался недостижимой мечтой, сулил встречи с ним, а по факту приносил лишь разлуки и переживания? За дрянной климат и непомерные амбиции? Но сейчас Сашка не чувствует ни раздражения, ни неприятия. Обычный город. Достаточно удобный: магазины на каждом шагу, кофейни, да всё, что захочешь. Добраться в любую точку легко, в отличие от их Прибрежного, где такси всё ещё удел богатых, а мобильные агрегаторы отзываются недоумённым молчанием. Ну климат, да… Сейчас в Москве хорошо, а через месяц станет холодно и тоскливо. С Тумановым тоже? Ну признайся, дело же не в климате. Он твоя ходячая погода в доме. И если ему нездоровится, ты не заметишь и самого солнечного дня. Конечно, ему в Прибрежном лучше. Они уже это выяснили, путём экспериментов. Но если не демонизировать Москву, то жить обоим станет легче. Перелёты он нормально переносит, если ещё и без приступов астмы обойдётся, то вообще замечательно. И если его позовут куда-нибудь, можно соглашаться без семейных сцен. В конце концов, он хоть и уставший, но такой довольный жизнью сейчас.

Рассуждая в подобном ключе, Сашка доходит до книжного магазина на Новом Арбате, толкает тяжёлую дверь. Надо придумать, что ему купить. Туманов – не заядлый книгочей, он скорее выберет телевизор или планшет, какие-нибудь спортивные или политические баталии. И читает чаще всего газеты. С газетами сложно: он их любит, он к ним привык, всю жизнь читал их в самолётах и залах ожидания. Но астма внесла коррективы, типографская краска легко провоцирует приступ. Сашка приучила его к электронным версиям в планшете, но от них у него глаза устают. В общем, сплошные компромиссы.

Вот и сейчас Сашка выбирает книгу не только по содержанию, но и по запаху. По его отсутствию. Что же ему взять? Главное, чтобы не о коллегах, так что стеллажи с мемуарами сразу обходим стороной. Такого добра у него и дома хватает. На столе с табличкой «Новинки» Сашка тоже ничего приличного не находит. Читает аннотации и удивляется, все книги русских авторов как на подбор: либо про «маленького человека», либо про тёмное советское прошлое. Или про маленького человека в тёмном советском прошлом. Всеволоду Алексеевичу такое явно не понравится. В зарубежной литературе Сашка не разбирается совсем, она её никогда не интересовала, да и Туманов максимально далёк от западной культуры. В итоге Сашка останавливается у полки с детективами. С подозрением смотрит на стеллаж иронических детективов, написанных барышнями, с сомнением на брутальные обложки и заголовки типа «Зелёные фуражки. Пленных не брать». И наконец останавливается на Акунине. Новая книжка про Фандорина? Отлично! Такое Всеволоду Алексеевичу наверняка понравится, идеальная смесь экшена и интеллектуальной составляющей. Шрифт достаточно крупный, сильного типографского запаха нет. То, что надо.