Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 1

Смоленская губерния

1832 год

Господа, вы бывали когда-нибудь на Смоленщине? Удивительная земля, надо сказать! В лихие годы войны прошёлся по ней сапог французского солдата, оставляя за собой разорённые поместья да выжженные деревни. Но минуло два десятка лет и об ужасных днях нашествия Bonaparte уже почти ничто не напоминало. Отстроились заново усадьбы, поля радовали глаз золотом созревающих хлебов, а о былом подрастающее поколение узнавало лишь от очевидцев тех кажущихся невообразимо далёкими дней.

Вот и Марья Филипповна Ракитина, барышня семнадцати лет, об ужасах войны знала со слов маменьки да папеньки. И если отец в первых же рядах вступил в дворянское ополчение и с боями прошёл за отступающим французом до самого Парижа, то матери пришлось бежать из разграбленной пылающей усадьбы в поместье своего брата с трёхлетним сыном на руках. Ох, и страху же натерпелась тогда Елена Андреевна! Вспоминая, она и по сей день не могла удержать слёз. Марья и представить себе не могла подобного. Как-то она спросила брата, помнит ли он о тех временах, но Серж ответил, что он был слишком мал, чтобы запомнить.

Благодаря то ли горячим молитвам супруги, то ли счастливому стечению обстоятельств, Филипп Львович Ракитин к исходу 1814 года вернулся в родные места, овеянный славой победителя Bonaparte без единой царапины.

Его поместья Ракитино и Полесье лежали в руинах, но утешением стало то, что целы и невредимы остались и жена, и сын. Потому, посокрушавшись немного об утерянном, Ракитин рьяно взялся за восстановление разрушенного хозяйства. К тому времени, когда Маше исполнилось три года, семейство Ракитиных перебралось от хлебосольных родственников в заново отстроенный особняк в Полесье, где и проживало по сей день.

Ныне в жизни Марьи Филипповны наступил особый день: ей исполнялось семнадцать лет. В честь дня ангела любимой дочери Филипп Львович устраивал грандиозный бал, пригласив всех соседей.

Проснувшись против обыкновения довольно рано, Марья обнаружила на туалетном столике красивую коробочку, обтянутую бархатом. Внутри, на белой атласной подкладке, покоились изящные жемчужные серьги и такой же кулон на тонкой золотой цепочке. Девушка восторженно ахнула и, приложив серёжку к маленькому аккуратному ушку, залюбовалась собственным отражением.

Хотя Марья, в силу довольно юного возраста, ещё не вполне осознавала силу собственных чар, ей весьма часто доводилось слышать, как местные кумушки, говоря о ней, предсказывали, что на её счету будет немало разбитых сердец. Впрочем, сии замечания лишь укрепляли её во мнении о собственной исключительности и позволяли свысока взирать на прочих девиц в уезде.

Посмотреть и в самом деле было на что. Густые русые локоны, выгоравшие по лету до золотистых прядей, обрамляли безупречно красивое лицо, на котором сияли серо-голубые глаза, опушённые длинными тёмными ресницами. И даже очаровательная россыпь веснушек на аккуратном чуть вздёрнутом носике ничуть не портила прекрасный облик юной прелестницы.

Вволю налюбовавшись собой, Марья выглянула в будуар и, без особых церемоний растолкав сладко посапывающую на узком диванчике горничную, велела подать утреннее платье.

Она едва сдерживала нетерпение, нервно сплетая тонкие пальцы, пока Настасья раскручивала папильотки и укладывала туго завитые локоны в причёску. Ах, как ей хотелось сбежать вниз, заглянуть в кабинет отца и поблагодарить папеньку за чудесный подарок! Как любила она эти утренние часы, когда отец обыкновенно занимался своими делами, но всегда находил время, дабы сказать ей несколько приятных слов и пожелать доброго утра!

Филипп Львович и в самом деле был в своём кабинете. Проскользнув мимо лакея, чинно открывшего перед барышней двери, Марья Филипповна бесшумно впорхнула в комнату. Ракитин, нахмурившись и барабаня по столу пальцами, читал какое-то письмо. При виде дочери его лицо просветлело, он ласково улыбнулся и поднялся ей навстречу.

- Мари, именинница, ангел мой, поздравляю! – отец расцеловал её в обе щёки. - Всё хорошеешь с каждым днём! Уж недалёк тот час, когда и вовсе выпорхнешь из отчего дома, - шутливо заметил он, но от Марьи не укрылась обеспокоенность, которую он постарался спрятать за непринуждённой улыбкой и нарочито беспечным тоном. Отмахнувшись от тревожных мыслей, девушка обняла отца и от всей души чмокнула в щёку, защебетав:

- Ах! Папенька, какой чудесный подарок вы мне сделали!

- Полно, душа моя! Моя дочь достойна только самого лучшего! – Ракитин не без гордости улыбнулся в ответ, созерцая любимое чадо.

Вторым человеком, поздравившим mademoiselle Ракитину с днём рождения, стал брат. Сергей перехватил сестру в просторном светлом холле особняка, куда она спустилась, намереваясь совершить ежеутренний promenade. Брат закружил её по паркету в нескольких быстрых па вальса, расцеловал и потребовал оставить мазурку за ним. Марья, смеясь, растрепала светлые кудри Сержа и согласилась, после чего уговорила его пройтись с ней по парку. Несмотря на довольно ощутимую разницу в шесть лет, брат и сестра были весьма близки друг другу. Ныне mademoiselle Ракитиной не терпелось поделиться с Сержем некой маленькой тайной.

Взяв сестру под руку, Сергей Филиппович подстроился под неспешный шаг девушки:

- Ну, говори уж, не томи, - усмехнулся он. – По глазам вижу, задумала что-то.

- Ничего я не задумала, Серж! – Марья остановилась, театрально закатывая глаза. – Мне Василевский вчера в любви объяснился!

- Что, сам Василевский? – беззлобно поддел сестру Ракитин-младший, вспомнив, как поспешно покинул их дом накануне Павел, старший отпрыск генерала Василевского.

Глава 2

Тем же вечером после поездки в Можайск Марья Филипповна и Сергей Филиппович развлекали себя игрой в фараона. Играли на мелкую монету. Mademoiselle Ракитиной не везло и вскоре довольно внушительная горстка мелочи, в самом начале игры высыпанная на стол с её стороны, почти полностью перекочевала на половину брата.

Сергей, выигрывая раз за разом, забавлялся злостью сестры. Когда же последняя монетка перешла от Марьи в его руки, Ракитин предложил пройтись перед сном. Неспешно ступая по аллее, девушка поведала брату историю о шляпке. Сергей задумчиво молчал некоторое время, а когда заговорил, ещё более испортил сестре настроение.

Марья понимала, что, по сути, брат прав, и, принимая подарок от князя, она поощряла его ухаживания. Но в лавке всё случилось так неожиданно, что ей не пришло в голову каким образом она могла бы тактично отказаться. Бежать же по возвращению в усадьбу в дом за деньгами с тем, чтобы возвернуть Урусову стоимость покупки, показалось ей глупым.

Минуло несколько дней. Марья и думать забыла о злополучном подарке, но вдруг вспомнила, когда стала собираться на чай к княгине Урусовой. Анна Николаевна весьма редко удостаивала подобной чести своих соседей, поэтому приглашение было полнейшей неожиданностью.

К новому платью mademoiselle Ракитиной, в котором она решила появиться в Овсянках, подарок князя Урусова подходил как нельзя лучше. Горничная, не задумываясь, вынула шляпку из коробки и положила на туалетный столик, собираясь подать барышне.

Марья со злостью смахнула шляпку со стола и велела принести другую. На память вновь пришли слова брата, а разговор, что завела с ней маменька, усаживаясь в экипаж, так и вовсе лишил присутствия духа:

- Не иначе смотрины решила устроить, - имея в виду княгиню, вздохнула Елена Андреевна, устраиваясь поудобнее на сидении.

- Смотрины? – Марья Филипповна нахмурила брови.

- Неужели, душа моя, думаешь, просто так чаи гонять позвали? – высоко подняв брови, осведомилась madame Ракитина.

Марья притихла. От одной мысли о сватовстве князя ей делалось дурно. Не думала она, что всё может зайти настолько далеко! Впрочем, ничего ещё не решено, Илья Сергеевич не говорил с ней и руки её не просил. Может быть, ошибается маменька? Но внутренний голос подсказывал, что никакой ошибки нет и в Овсянки в самом деле неспроста позвали.

Стол к чаю накрыли на широкой террасе под сенью вековой липы. Вышколенная прислуга появлялась бесшумно, расставляя на белоснежной скатерти воздушные пирожные и розетки с вареньем. Самым последним принесли пузатый самовар, из которого хозяйка самолично взялась разливать по чашкам ароматный напиток. Чай оказался слишком горячим и пить его в жаркий августовский день вовсе не хотелось, но Марья, стараясь не обидеть княгиню, всё же поднесла к губам чашку из тонкого фарфора и сделала маленький глоток. Наталья ковыряла ложечкой пирожное, но, как заметила Марья, при том не съела и кусочка.

Княгиня завела разговор о погоде, об урожае, плавно он перетёк к обсуждению грядущего сезона в Первопрестольной. Анна Николаевна прямо поинтересовалась у Елены Андреевны, не собираются ли Ракитины в нынешнем году вывести дочь в свет. Ведь спору нет, девица давно созрела для замужества.

Елена Андреевна возразила, напомнив её сиятельству, что Наталья-то годом старше, а замуж её выдать не спешат. На что Анна Николаевна лишь снисходительно улыбнулась и заметила, что неволить дочь в её выборе не станет, как Наталья решит, так и будет.

Марье сей разговор напомнил хождение по тонкому брёвнышку через речку. Обе стороны словно прощупывали друг друга, но прямо о сватовстве речи заводить не стали. Впрочем, радость её оказалась недолгой. Едва она немного успокоилась на сей счёт, Илья Сергеевич соизволил присоединиться к семье и дамам Ракитиным.

Князь Урусов беседовал в кабинете с управляющим, но поймав себя на мысли, что вовсе не слушает почтенного немца, то и дело поглядывая в окно и откровенно любуясь хорошенькой соседкой, отпустил того с миром, а сам направился на террасу. Марья вздрогнула при его появлении, что не укрылось от внимательного взора его сиятельства.

Илья Сергеевич склонился над рукой madame Ракитиной, заметив, что коли бы не знал истинного положения вещей, то принял бы Елену Андреевну за старшую сестру её очаровательной дочери. Елена Андреевна залилась смущённым румянцем, ответив, что он совершенный льстец, но ей приятно.

Урусов повернулся к лакею и тот тотчас поспешил поставить стул для его сиятельства рядом со стулом Натальи.

- Надеюсь, я не помешал вашей оживлённой беседе? – обратился князь к матери.

- Нисколько, - улыбнулась в ответ Анна Николаевна.

- Мы говорили о грядущем сезоне в Москве, - Наталья повернулась к брату и язвительно заметила: – Елена Андреевна полагает, что Марье Филипповне ещё рано выезжать в свет.

- А сама Марья Филипповна тоже так полагает? – Илья Сергеевич улыбнулся, пристально глядя на соседку. – Что вы думаете о замужестве, Марья Филипповна?

Марья сглотнула ком в горле и, комкая под столом скатерть, отозвалась:

- Я, Илья Сергеевич, так далеко не загадывала покамест. Ведь не обязательно сезон в Москве влечёт за собой замужество…

- Помилуйте, для чего тогда вся эта ярмарка тщеславия? – Урусов усмехнулся. – Впрочем, я вас понимаю. Неизведанные впечатления, новые знакомства…

Глава 3

Минуло два месяца со смерти Филиппа Львовича. Елена Андреевна так и не оправилась от свалившегося на неё горя. Чёрное вдовье одеяние лишь подчёркивало её худобу и нездоровую бледность лица, а чуть тронутые сединой роскошные пепельно-русые локоны в один миг сделались седыми. Целыми днями она просиживала в кресле-качалке у камина в гостиной, зябко кутаясь в шерстяную шаль. Апатичное состояние матери Марья тоже добавила в копилку собственных грехов. Жизнь в имении вновь потекла неспешно и размеренно, но всё же это была уже иная жизнь, не такая, как прежде.

За это время князь Урусов появился в Полесье лишь раз. Он долго беседовал с Сержем в кабинете покойного Филиппа Львовича и уехал, даже не повидавшись с Марьей. После ужина девушка стала допытываться у брата о причинах визита его сиятельства, но Сергей упорно не желал отвечать на её расспросы. В конце концов он сдался, потому как сестра не на шутку обиделась, и, выказывая своё недовольство, отказалась выйти с ним на прогулку, ставшую после смерти отца своеобразным ритуалом у младших Ракитиных.

Обыкновенно в покои сестры он по привычке входил без стука, но в этот раз постучал. Двери открыла Настасья. Чуть заметная улыбка тронула губы горничной. Отступив в сторону, она пропустила барина в будуар хозяйки. Марья отложила книгу и вопросительно взглянула на брата.

- Вон! – Серж обернулся к застывшей на пороге горничной.

Обиженная его тоном, Настасья шмыгнула носом и выскользнула из комнаты, оставив брата с сестрой наедине.

- Ты желала знать, зачем Урусов приезжал, - вздохнул Серж. – Что ж, я скажу. Илья Сергеевич известил меня о том, что ещё при жизни батюшки, они с ним пришли к соглашению. Ты выйдешь замуж за князя, а он погасит векселя по закладным на имения.

- Векселя? – помертвевшими губами переспросила Марья. – Отец заложил Полесье?

- Не только Полесье, но и Ракитино. Я просматривал счётные книги. Дела, в самом деле, обстоят самым скверным образом, - Серж присел на кушетку подле сестры.

- Насколько скверно?

- Долг огромен, - Ракитин стиснул виски ладонями. – Более полутора сотен будет.

- Но при чём тут Урусов? – едва слышно прошептала Марья.

- Илья Сергеевич выполнил свою часть уговора, - тихо продолжил Сергей. – Отныне все векселя по отцовским закладным принадлежат ему. Он спросил меня о том, собираюсь ли я, как приемник отца, исполнить свои обязательства.

- И что ты ответил? – Марья вцепилась в запястье брата.

- Сказал, что последнее слово будет за тобой. Тебе решать, Мари.

- А ежели я откажусь?

Сергей горько усмехнулся, обнял сестру и чмокнул в щёку:

- Я тебя неволить не стану, но тогда нам надобно до конца года отдать долг.

- Но ведь это всего два месяца! – в ужасе прошептала Марья. – Я представить не могу, где взять столько денег!

- В Москву поеду, - вздохнул Ракитин. – Попытаюсь ещё раз перезаложить Полесье. Много не дадут, но, надеюсь, часть долга погасить смогу.

Ночью Марье не спалось. С одной стороны, слова брата внушали надежду, что всё ещё можно исправить, но с другой её одолевали сомнения. Ворочаясь в постели, она уже почти уговорила себя принять предложение князя Урусова, после чего смогла уснуть.

Марья проспала почти до полудня, а когда встала, зарёванная Настасья сообщила ей, что барин уже уехал. Оставалось ждать, с какими вестями вернётся брат.

Как Сергей и предполагал, за трижды перезаложенные поместье предложили сущие гроши. Тридцать тысяч никак не могли спасти их от разорения. Вернувшись на постоялый двор, где он снял весьма скромную комнату, Серж пытался придумать способ раздобыть ещё денег.

Ужинать он отправился в общий зал. Закончив трапезу, Ракитин заметил в углу за самым дальним столиком нескольких мужчин. Трое из них играли, а остальные четверо наблюдали за игрой. Приблизившись, Ракитин спросил разрешения поприсутствовать. Дородный господин с широкой окладистой бородой рыжего цвета, в ответ отодвинул стул, дабы Ракитин мог присесть.

По мере того, как Сергей наблюдал за игрой, в нём зрело желание испытать удачу. Ставки были невысоки, и он в любой момент мог бы выйти из игры. Вдруг ему повезёт, ведь чем только чёрт не шутит, когда Господь спит!

Поспешно извинившись, он отправился к себе в комнату за деньгами. Пересчитав ассигнации и выбрав самые мелкие, Ракитин спустился и спросил разрешения присоединиться к игре. В тот вечер ему необычайно везло, и, дабы не гневить судьбу, сорвав банк во второй раз, Серж поспешил откланяться. Когда он поднимался по лестнице, его догнал тот самый полный господин с рыжей бородой что подвинулся, дабы впустить его за стол.

- Сударь, - окликнул он его, - просите, не знаю вашего имени...

- Сергей Филиппович Ракитин, - представился молодой человек, улыбнувшись. – Ну, а вас мне как величать, сударь?

- Семён Семёнович Величкин, купец первой гильдии, - бородатый господин расплылся в ответной улыбке и, понизив голос, спросил: - Сергей Филиппович, а не желали бы вы сыграть по-крупному? Ну что вам эта мелочь?

- По-крупному? – Ракитин задумался. – И вы можете сказать, где играют по-крупному?

Глава 4

Прошлый сезон в Первопрестольной для mademoiselle Урусовой разительно отличался от нынешнего. Тогда она не ставила себе целью найти супруга и общение с противоположным полом отличалось лёгкостью и приятностью. В свой первый сезон Натали наслаждалась чередой великосветских раутов, балов, вереницей новых знакомств, приобретая всё больше поклонников. С самого начала нынешнего же сезона старший брат весьма недвусмысленно дал ей понять, что настала пора сделать выбор. Притом, этот выбор должен быть одобрен им без сомнений. Более всего на свете Натали желала бы пойти под венец по велению сердца. Но сердце предательски оставалось равнодушным, ни один взгляд его не потревожил, не заставил забиться учащённо.

Минуло два месяца с приезда в Москву, но ничего так и не переменилось. Всё чаще за завтраком Илья Сергеевич интересовался её предпочтениями. Он называл имя то одного молодого человека, то другого из тех, кто, по его мнению, мог бы составить счастье младшей сестры. Но Наталья неизменно находила изъяны у предполагаемых претендентов на её руку.

Утро перед ежегодным балом у генерал-губернатора ничем не отличалось от вчерашнего, или того, что было седмицу назад, но именно сегодня, под конец трапезы, между братом и сестрой случилась размолвка. Устав обсуждать достоинства и недостатки очередного кандидата в женихи, Наталья перевела разговор на другую тему, поинтересовавшись у брата, отчего он не спешит выбрать жену себе. Ведь где ещё, как не в Москве?

Илья Сергеевич молча положил вилку и, тщательно промокнув губы салфеткой, поднялся из-за стола, всем своим видом демонстрируя, что отвечать не намерен. Наталье подобное поведение брата показалось оскорбительным и, вместо того, чтобы оставить его в покое, она вновь повторила свой вопрос намного громче.

- Я свой выбор сделал! – Отчеканил Урусов, остановившись у дверей столовой.

- Мне казалось, что mademoiselle Ракитина тебе отказала, - не унималась Натали, не вняв предостерегающему взгляду матери.

- Тебя это не касается, - уже вовсе грубо оборвал сестру Илья Сергеевич.

- Я это к тому сказала, что думала о Сергее Филипповиче.

Илья Сергеевич собирался выйти, но услышав ответ сестры, широким шагом вернулся к столу и, опершись руками на его поверхность, склонился к Наталье:

- Не бывать тому! Никогда, покуда я жив, ты не выйдешь за Ракитина! Любой, но не он!

Наталья побледнела. В гневе Урусов был страшен, но никогда прежде его злость не обрушивалась на членов семьи. К матери и сестре Илья Сергеевич относился с любовью и уважением. В тёмных, почти чёрных глазах брата плескалась убийственная ярость, на смуглом худощавом лице проступил гневный румянец, губы сжались в тонкую линию.

- Ты сам сказал, Илья. Любой, - Наталья откинулась на спинку стула, избегая смотреть ему в глаза. – Нынче же вечером выберу того, кого назову своим супругом.

- Я тебя за язык не тянул, - усмехнулся Урусов. – Жду с нетерпением. Можно два сезона оставаться в девицах, а на третий толки пойдут, ma сherie.

Безусловно, Илья как всегда был прав во всём: ежели девица три сезона подряд не может найти себе мужа, стало быть, дело в девице. Наталья прекрасно понимала его озабоченность, а про Ракитина сказала лишь затем, чтобы брат перестал донимать её разговорами.

Не думала она, что упоминание их соседа вызовет безудержный гнев Ильи. И дело было вовсе не в том, что ныне состояние Ракитина являлось более чем скромным. Илья Сергеевич давно сказал, что благосостояние её избранника не станет камнем преткновения в его решении, лишь бы претендент на руку княжны Урусовой не оказался явным охотником за приданым.

Молодой Ракитин Наталье нравился, но не настолько, чтобы завлечь его в свои сети. С ней он всегда был обходителен, безупречно вежлив и внимателен, но ни разу не дал понять, что его отношение к ней представляет собой нечто большее, чем обыкновенная дружба. То, что брат так бурно воспринял её слова, свидетельствовало, что от намерения сделать Марью Филипповну своей женой Илья Сергеевич не отступился.

Что ж, понять его труда не составляло. При всей своей нелюбви к соседке, Наталья не могла не отметить того, что в их уезде вряд ли найдётся девица, сумевшая превзойти Марью Филипповну в прелести и очаровании. При жизни Филиппа Львовича Марья Филипповна блистала в местном обществе и многие предрекали ей успех в высшем свете Первопрестольной. Но то было до того, как семью Ракитиных постигли беды и разорение.

Илья не скрывал от своих домочадцев, что сам приложил руку к тому, но находил себе оправдание в том, что вовсе не желал подобных последствий. Жаль, что Марья Филипповна не вняла голосу разума и не приняла решения, которого он ждал от неё, но Урусова не покидала уверенность в том, что не всё ещё потеряно. Девица непременно одумается, а ему остаётся лишь запастись терпением. И вот когда она поймёт, что совершенно зря пренебрегла его предложением, тогда придёт его черёд торжествовать. Не будь он князем Урусовым, коли не вернёт заносчивому молокососу - её братцу - так бестолково потерянное имение.

Глава 5

В дом Урусовых часто доставляли букеты для княжны Натальи. Зачастую то бывали розы или лилии - королевы цветочного царства. Но более всего по душе mademoiselle Урусовой пришлись скромные незабудки. «Я не забыл» - гласил сей скромный знак внимания.

Наталья велела горничной отнести цветы в свою спальню и вечером, перед сном, расчёсывая тёмно-каштановые кудри, она то и дело склонялась к букету с мечтательной улыбкой, вдыхая едва уловимый нежный аромат.

Соколинский объявился на третий день со дня бала у генерал-губернатора. Дворецкий проводил его в гостиную, где к тому времени уже собрались все члены семьи и те, кто удостоился чести бывать в доме Урусовых. Княжна Наталья расположилась в обществе своих поклонников у окна за клавикордами, потихоньку перебирая клавиши.

С появлением в комнате Соколинского все улыбки и взгляды княжны адресовались ему одному. Молодые люди, что собрались в кружок вокруг mademoiselle Урусовой сразу почувствовали себя лишними и постепенно Михаил Алексеевич и Наталья остались у окна наедине. Соколинский присел на длинную банкетку подле девушки. Пальцы молодого человека легко скользнули по клавишам инструмента, его плечо чуть касалось её плеча, темноволосая головка княжны склонилась к его золотистой шевелюре.

Анна Николаевна время от времени отвлекалась от разговоров и поглядывала в сторону уединившейся пары. Проворные пальчики Натальи легко порхали над клавишами, извлекая из инструмента полные жизни звуки увертюры из «Волшебной флейты» Моцарта.

Взволнованная присутствием подле неё Соколинского, Наталья несколько раз ошиблась. Желая поправить её, Мишель невзначай коснулся её руки. Мелодия стихла. Тёплая мужская ладонь накрыла трепетные девичьи пальчики.

- С того самого момента, когда вы подошли и заговорили с Сержем, я всё думал о вас.

- Признаться, Михаил Алексеевич, и мои мысли обращались к вам непозволительно часто, - mademoiselle Урусова смущённо опустила ресницы.

- Я счастлив слышать, что вы не забыли обо мне, едва переступив порог дома генерал-губернатора, - Мишель улыбнулся.

Илья Сергеевич тихонько кашлянул за спиной у влюблённых, которые, кажется, совершенно позабыли том, что в гостиной они не одни. Наталья вспыхнула и неловко выдернула свои пальцы из ладони Соколинского.

- Михаил Алексеевич, - обратился Урусов к Соколинскому, - окажите нам честь отужинать с нами.

- С большим удовольствием, - Мишель поднялся и склонил голову в учтивом поклоне.

С того памятного вечера Михаил Алексеевич стал частым гостем в доме Урусовых. Княжну всё чаще видели в обществе Соколинского в театре или на прогулке. Поговаривали о том, что в скором времени стоит ожидать свадьбы. Однако, Михаил Алексеевич делать предложение не спешил.

Наталья извелась, гадая о причинах его промедления. Мишель никогда прямо не говорил о своих чувствах к ней. Он часто упоминал, что ему приятно её общество, но столь желанного признания в любви так и не последовало. В поисках ответов на мучающие её вопросы, Натали обратилась к местной кухарке, которая, со слов горничной, слыла большой мастерицей гадать на картах. Приглашённая в покои барышни баба поначалу оробела, но выслушав просьбу княжны, тотчас согласилась. Разложив карты на туалетном столике, она что-то долго бормотала себе под нос, разглядывая их в неверном свете от пламени свечи, а после изрекла, что, дескать, барин молодой, ухаживающий за барышней, серьёзных намерений к ней не имеет. Такой результат гадания княжну несказанно огорчил. Указав кухарке на дверь, девушка упала в подушки и залилась слезами. Горничная с сочувствующим видом принялась её утешать, приговаривая, что карты, мол, не всегда правду говорят. Но Наталья и слышать её не захотела. Больно созвучны оказались слова кухарки её собственным мыслям. К тому же в последние две седмицы Соколинский не появлялся у них дома, не писал, и вообще никак не давал о себе знать.

Укладывая барышню в постель, горничная шепнула, что знает в слободе одну бабку, которая может сделать приворот.

Наталья подняла голову от подушки, вглядываясь в лицо своей прислуги и тихо прошептала:

- Приворот? Боязно, да и грешно это.

- Ну, как хотите, барышня, - пожала плечами девка и погасила свечу.

- Постой, - остановила её княжна, когда та уже взялась за ручку двери. – Наутро в слободу поедем.

Поутру, одевшись в старенький салоп и повязав на голову шерстяной платок, княжна вместе с горничной отправилась на окраину Москвы. Наталья дрожала как заяц, но вовсе не от холода, а от страха перед тем, что собиралась сделать. Остановив возок, mademoiselle Урусова вместе со своей горничной забралась в сани. Ямщик быстро домчал девиц до слободки, получил свой пятак, и был таков. Старуха, о которой говорила девка, жила на самой окраине. Неказистая избушка прилепилась на краю глубокого оврага. Когда они добрались до неё, горничная громко постучала в низкую дверь. Вскоре раздались шаркающие шаги, древняя старуха открыла двери, впуская гостей в полутёмную горницу.

Глава 6

После того, как лакей проводил новоиспечённого соседа, мать и дочь Ракитины остались одни. Марья Филипповна задумчиво помешивала остывший чай. Елена Андреевна поморщилась и вздохнула, звон серебра о фарфор действовал ей на нервы:

- Машенька, душечка, перестань.

Марья опустила ложку в чашку и закуталась в шаль, несмотря на жаркий день, в тени старой яблони было довольно свежо. Взгляд её затуманился и обратился в сторону подъездной аллеи, по которой четверть часа назад ускакал всадник на большом жеребце вороной масти.

- Княгиня Урусова мне написала, - обратилась к дочери Елена Андреевна.

Марья промолчала в ответ. Она знала, что сей разговор неизбежен, но также знала, что не желает говорить об этом. Брови madame Ракитиной сошлись к переносице.

- Маша, голубушка, да ты меня никак не слушаешь? Полно в облаках витать.

- Я и не витаю, маменька, - обернулась к матери mademoiselle Ракитина. – Больно сомнительно, чтобы Анна Николаевна снизошла до того, чтобы самой написать, ежели только не в ответ на ваше письмо.

Щёки Елены Андреевны окрасились густым румянцем. Упрёк был вполне справедливым. Урусовы не стали бы их приглашать, коли бы madame Ракитина не напомнила о себе. После этого Анна Николаевна посчитала невежливым не прислать приглашения. Елена Андреевна возлагала слишком большие надежды на этот вечер, и по опыту Марья знала, что мать не оступится, не получив её согласия.

- Так что же теперь и не знаться вовсе? – Оправдываясь, тихо буркнула madame Ракитина.

В кроне над головой зашелестел ветер, осыпая на стол последние лепестки. Пахнуло сладким запахом сирени. Белый с чуть розоватыми прожилками лепесток плавал в чайной чашке Марьи. Девушка опустила ресницы, аккуратно подцепила лепесток ложкой и поднесла его к глазам:

- Отчего же не знаться. Вот только навязывать своё общество негоже. Так о чём княгиня писала? – Осведомилась она, заранее зная, каков будет ответ.

Елена Андреевна уставилась на дочь выцветшими голубыми глазами, которой, казалось, не было никакого дела до переписки между матерью и княгиней Урусовой.

- Через две седмицы у Натальи именины будут.

Марья Филипповна с трудом подавила тяжёлый вздох и, наконец, оставив в покое лепесток, поинтересовалась с ироничной улыбкой:

- Неужели приглашение прислали? Вы ведь затем писали?

- Неужели забыла, о чём говорили с тобой?

- Разве вы позволите мне забыть о том? – Девушка поднялась с плетёного кресла, обходя вокруг стола.

- Чем тебе Илья Сергеевич не угодил? – Сердито осведомилась Елена Андреевна.

- Стыдно, маменька, навязываться, - подобрав юбки, Марья зашагала к дому.

Гнев, поначалу кипевший в душе, вскоре остыл. Горькое осознание правоты материнских слов камнем давило на грудь. Ведь, что ни говори, а поклонников у неё за это время не прибавилось. Даже самый преданный из всех, Поль Василевский, в прошлом сезоне в Москве обручился с какой-то девицею из Ельнинского уезда. Скоро год исполнится, как не стало отца, строгий траур остался в прошлом, а стало быть, ничего не мешает принять приглашение соседей. Ничего, кроме собственной гордости, что восставала в ней всякий раз при мыслях о том, чтобы искать расположения князя Урусова.

После обеда madame Ракитина удалилась в свои покои отдыхать, а Марья провела остаток дня за чтением. В саду начало смеркаться, когда она перевернула последнюю страничку «Божественной комедии» Данте во французском издании. Гордость – есть грех и порок. Пусть так, но где взять силы переступить через себя ради блага близких людей? Ей претила мысль о том, чтобы флиртовать и кокетничать, пытаясь увлечь. Тем паче, что она отказала князю, заверив его, что никакие жизненные обстоятельства её решения не переменят. Урусов не станет дважды просить её руки - больно гордый. Такой же гордый, как она сама, но не такой, как Василевский, который примчался бы по первому её зову. Времени, чтобы убедиться в том, было предостаточно. После похорон Филиппа Львовича Илья Сергеевич ни разу не появился в Ракитино, несмотря на то, что ехать от одной усадьбы до другой не более получаса. Ежели и виделись где, то обыкновенно случайно, встречаясь на дороге или в Можайске. А стало быть, придётся ей самой идти к нему с повинной головой.

Ночь выдалась бессонной. Марью Филипповну не оставляли мысли о том, каким образом ныне ей надлежит вести себя с князем Урусовым. Не хотелось даже в малой степени поступиться чувством собственного достоинства, ведь поступить так - значит признать поражение. Но стоило только подумать о том, что ныне в Полесье хозяйничал купец Величкин, а толстогубая купеческая дочь занимала её, Марьи Филипповны, покои, как челюсти сжимались до зубовного скрежета. О, как ненавидела она всё многочисленное семейство Величкиных! И самого Семёна Семёновича, и его дородную жену с рябым лицом и тусклыми водянисто-серыми глазами, и весь их огромный шумный выводок от мала до велика. А особенно противен был купеческий сынок, который в позапрошлую седмицу явился в Ракитино с визитом.

Глава 7

Проводив глазами удаляющегося всадника, Марья обернулась к Мишелю. И хотя в словах князя не было ничего для неё неясного, она всем сердцем жаждала услышать, что по тому поводу скажет Соколинский.

- Я желала бы услышать ваш ответ, - одарила она ледяным взглядом Мишеля.

- Право слово, Марья Филипповна, что же здесь неясного? – Михаил Алексеевич обречённо вздохнул. – Я обручён с княжной Урусовой.

- Вы обручены? – Марья едва не сорвалась на крик. – Как вы могли? Вы позволили себе…

Порядочная девица никогда бы не позволила столь вольно обращаться с ней. Стало быть, её вина ничуть не меньше, ежели не больше, чем Соколинского.

- Я не сделал ничего из того, чего бы вы сами не желали, - нахмурился Михаил Алексеевич.

Марья опустила голову. Воспоминания о том, что она весьма охотно позволяла ему целовать себя, мало того, сама обнимала его вместо того, чтобы возмутиться его совершенно непристойным поведением, вызвали острое чувство стыда. Но то, что он умолчал о своей помолвке с княжной Урусовой, вновь всколыхнуло волну негодования. Не помня себя от обиды, она отвесила ему оглушительную пощёчину. На его гладкой щеке тотчас проступил весьма отчётливый отпечаток её ладони. Тихо охнув, Марья Филипповна отступила на шаг, не отводя взгляда от потемневшего гневным румянцем лица Соколинского.

- Вы – мерзавец, сударь! – Процедила она.

Скинув с плеч его сюртук, не обращая внимания на то, что все её прелести оказались на виду, Марья, путаясь в подоле сорочки, добежала до клёна и сдёрнула с ветки всё ещё мокрое платье.

- Не могу поверить! Не могу! – Шептала она в отчаянии, пытаясь надеть мокрое платье.

Руки не слушались её. Соколинский хмуро наблюдал за её безуспешными попытками облачиться в одежду. Со свистом выдохнув воздух сквозь плотно сжатые зубы, он шагнул к ней, намереваясь помочь.

- Не приближайтесь ко мне! – Она выронила платье и выставила вперёд руки в попытке отгородиться от него.

- Мне нет дела, коли вы решите разгуливать по окрестностям в подобном виде, - ухмыльнулся Соколинский, - но что-то подсказывает мне, что ваша репутация пострадает ещё больше, ежели тому найдутся свидетели.

Мишель нагнулся, поднял изрядно перепачканное платье и вопросительно посмотрел на mademoiselle Ракитину. Марья сдалась. Опустив голову, она позволила помочь ему натянуть на неё влажную одежду и покорно повернулась спиной, дабы он смог застегнуть крючки.

Стиснув челюсти, Соколинский нарочито медленно продевал крохотные крючки в не менее крохотные петельки. Закончив, он не удержался и прижался губами к тонкой шее, вдыхая тонкий приятный аромат её кожи.

- Простите меня, - едва слышно выдохнул он. – Я не должен был прикасаться к вам, но оказался слаб. Это ни в коей мере не извиняет меня, но коли бы вы не отвечали мне столь пылко…

Марья повернулась к нему лицом. Его покаянный вид и грустный задумчивый взгляд на какое-то мгновение смягчили её гнев. Она даже хотела сказать, что не сердится на него, но стоило только подумать о том, что её ждёт в скором будущем, как злость вспыхнула с новой силой, ошеломившей её саму.

- Ненавижу вас! – Она толкнула его в грудь и, повернувшись, бросилась бежать в сторону мостика, что вёл на другой берег реки. Можно было бежать куда угодно, но истина состояла в том, что бежать от себя самой - напрасный труд.

Достигнув переправы, она остановилась, опёрлась левой рукой на покосившиеся перила, а правой схватилась за бок, в котором нестерпимо кололо от быстрого бега. Отдышавшись, она осмелилась посмотреть в ту сторону, где оставила Соколинского. Мишель уже облачился в сюртук и, держа поводья вороного, провожал её взглядом.

До усадьбы оставалось чуть более версты. Мокрые туфли натёрли ногу даже через чулки. Прихрамывая и моля Бога, чтобы никого не повстречать по пути, Марья добралась до калитки с задней стороны усадьбы. Потянув её на себя, она едва не застонала вслух. Очевидно, садовник слишком рьяно взялся исполнять свои обязанности, и калитка оказалась заперта. Пришлось идти к главным воротам. Привратник молча открыл ей, но не смог скрыть удивления на широкоскулом добродушном лице. Махнув рукой и не желая ничего объяснять, Марья Филипповна проследовала к дому.

Увы, ей не удалось избежать встречи с матерью. При виде дочери madame Ракитина замерла на лестнице, глаза её округлились, а с губ сорвалось нечленораздельное восклицание. Обмахав себе лицо руками наподобие веера, Елена Андреевна ступила на нижнюю ступеньку.

- Маша, Бог мой! - Всплеснула она руками. – Да что же с тобой приключилось? Ты вся мокрая!

Глава 8

Марья Филипповна проспала почти до полудня, но с наступлением нового дня все проблемы и огорчения дня вчерашнего никуда не делись. Она не могла перестать думать о том, что случилось накануне и сколько бы не гнала досадные мысли, они возвращались вновь и вновь с неизменным постоянством. «Что делать? – стучало молоточками в висках, пока она спускалась в столовую. «Что делать?» – вертелось в голове, пока намазывала маслом булку и пила обжигающе горячий чай. Увы, ответа не было.

- Как спалось нынче? - Обратилась к ней Елена Андреевна.

Марья, невидящим взглядом уставившись в окно, на вопрос матери не ответила.

- Мари, - повысила голос madame Ракитина, - ты будто не в себе нынче!

- Вы что-то сказали, маменька? – Очнулась Марья от грустных дум.

- Я сказала, что ты не в себе нынче, - повторила, поджав губы, Елена Андреевна. – Я говорю, ты меня не слышишь.

- Простите, маменька, я задумалась, - рассеянно улыбнулась Марья Филипповна. – Так о чём вы говорили?

- Письмо от Серёжи нынче утром доставили, - Елена Андреевна радостно улыбнулась. – Пишет, что на будущей седмице приедет.

 - Я рада, - Марья выдавила мученическую улыбку.

Она, безусловно, соскучилась по брату, но ныне его приезд был как нельзя некстати. Серж всегда подмечал малейшие перемены в её настроении, и то, что ей удавалось скрывать от матери, от брата утаить вряд ли удастся.

- Мари, ты взяла бы Прокопыча да и съездила к Калитиным. Василий Андреевич всегда к тебе благоволил.

- Зачем? – Тихо обронила Марья, уже догадываясь, что речь вновь пойдёт о деньгах. – Сержу снова нужны деньги? – Удручённо спросила она и, не сдержавшись, добавила: – он мог бы не позволять себе подобные траты, зная, сколь мы стеснены в средствах.

- Ах! Ну, как ты можешь такое о брате говорить?! – Поджала губы Елена Андреевна. – Ты же понимаешь, что он должен соответствовать своему положению, а где же денег взять, коли жалованье сущие гроши платят.

- Bien, maman (Хорошо, мама), я съезжу к дядюшке, но ручаться могу, что денег он более не даст, - Марья встала из-за стола, намереваясь пойти переодеться в дорогу.

- Ты уж попроси его, - Елена Андреевна умоляюще взглянула на дочь. – Бог знает, отчего Василь так любит тебя, но он тебе не откажет.

Марья кивнула и пошла к себе. Ехать к Калитиным не хотелось, унизительно было просить денег, выдумывая правдоподобную причину, по которой они понадобились. Вне всякого сомнения, Василий Андреевич всегда знал, зачем нужны деньги, но всякий раз делал вид, что верит всему, что она говорит.

Mademoiselle Ракитина долго вертелась перед зеркалом, примеряя шляпку. Ленты, что удерживали ту на голове, имели весьма потрёпанный вид, и как бы она не завязывала бант, всё равно становились виды обтрёпанные поизносившиеся концы. Разозлившись, Марья сдёрнула её с головы и бросила в кресло. Настёна подала ей другую, ту, что когда-то купил князь Урусов, и которую она ни разу так и не надевала. Вздохнув, Марья водрузила её на голову и, не глядя более в зеркало, завязала ленты под подбородком. Шляпка напомнила ей о холодном презрении, которое вчера плескалось в глазах князя. Оставалось только надеяться, что Илья Сергеевич не попадётся ей ныне по дороге, а ежели и встретится, то не вспомнит о злосчастной шляпке.

После полудня стало жарко. Небольшая каурая лошадка медленно плелась по дороге, и как её не погонял Прокопыч, не желала двигаться быстрее. Дорога вилась серою пыльною лентой. Несмотря на то, что ночью прошёл довольно сильный ливень, сбивший почти весь цвет чубушника в саду, к полудню земля вновь просохла, только кое-где оставались грязные лужи в тех местах, где колеи были наиболее глубокими. Колесо коляски попало в одну такую выбоину, послышался неприятный сухой треск. Витиевато выругавшись, Прокопыч натянул вожжи, останавливая экипаж. Старик слез с козел, обошёл кругом коляску и, крякнув, нагнулся, заглядывая по днище. Задняя ось треснула и готова была вот-вот переломиться.

- Приехали, барышня, - вздохнул он и подал руку Марье Филипповне. – Далее никак нельзя. Ось поломалась.

Mademoiselle Ракитина выбралась на дорогу. Ближайшая усадьба принадлежала Урусовым. Впереди, в саженях десяти, дорога разветвлялась на две колеи и более узкая из них как раз вела в Овсянки.

Тяжело вздохнув, Марья Филипповна подобрала юбки и побрела просить о помощи. «Во истину, приключившаяся поломка – насмешка судьбы», - рассуждала Марья, медленно шагая по дороге. Широкие поля шляпки защищали лицо от палящих солнечных лучей, но это не приносило облегчения, на лбу и над верхней губой выступила испарина, кружево, окаймляющее вырез платья, раздражало нежную кожу, вчерашняя мозоль на пятке саднящей болью напомнила о себе.

Глава 9

Получив письмо Марьи Филипповны, Михаил Алексеевич указал мальчишке-посыльному на стул в углу комнаты, а сам сломал маленькую аккуратную печать и пробежал глазами по строчкам. Он ждал чего угодно: упрёков, обвинений, но только не признания в любви. Рука задрожала, а слова запрыгали перед его взором. Точно также, неровно и часто, заколотилось сердце в груди. Губы раздвинулись в глупую и счастливую улыбку. Впрочем, осознав всю сложность своего нынешнего положения, а также вспомнив вчерашний разговор с Натальей, Соколинский тяжело вздохнул. Мысленно он уже простился с Марьей Филипповной и даже не помышлял более о встречах с ней где-нибудь, кроме, как случайно в обществе на глазах у всех. Но эти несколько строк вновь пробудили в сердце надежду, что он счёл похороненной.

Накануне, когда он заговорил с княжной Натальей о том, чтобы перенести венчание с сентября на август, глаза её загорелись счастливым светом, а лицо сделалось столь красивым, что Соколинский обрадовался тому, что поступил правильно. Конечно, совесть напомнила о поцелуях с mademoiselle Ракитиной, но он отмахнулся от досаждающих ему мыслей и пообещал себе, что отныне станет думать только о Натали.

Его переполняла светлая радость, когда он возвращался к себе в Клементьево. Сознание того, что он только что сделал правильный выбор, вызвало воодушевление. Оставалось только написать Марье Филипповне, извиниться за свой неуместный душевный порыв и постараться сосредоточиться на мыслях о будущем с Натали. Мишель с самого начала знал, что княжна Урусова станет ему замечательной женой, мало того, положение, занимаемое в обществе семейством Урусовых, и ему самому открывало весьма многообещающие перспективы.

Но хорошее настроение исчезло без следа, как только он взялся писать письмо Марье Филипповне. Он не мог не думать о ней, когда мучительно подбирал слова, дабы не задеть её чувств, не обидеть ненароком. Довольно уже и того, что наговорил ей на берегу реки, когда пребывал в страшном смущении оттого, что князь Урусов застал его в столь щекотливой ситуации.

Он много раз начинал писать, но всякий раз рвал бумагу на мелкие клочки. Всё то, что он писал, было неправдой, а горькая истина состояла в том, что стоило ему только остаться наедине со своими мыслями о mademoiselle Ракитиной, и он уже не мог думать о Наталье, о том, как хорошо им будет, когда они, наконец, поженятся. Все его помыслы вновь и вновь обращались к Марье Филипповне. Он даже позволил себе мечтать о том, что она станет хозяйкой Клементьево, и с какой гордостью он представит её матери и брату.

В конечном итоге он написал всё то, что думал, так, как оно есть и, не давая себе времени передумать, тотчас отправил мальчишку, сына местного конюха, в Ракитино. Он и не надеялся на ответ, а ежели и ждал, то вовсе не тот, что получил. Ответ Марьи Филипповны не разрывал связи между ними, не ставил точку в их отношениях, напротив, он стал очередной вехой, ступенькой, ведущей в неизведанное будущее. Это будущее представлялось ему теперь в виде развилки дороги: коли он выберет Натали, то и дорога эта просматривалась отчётливо и ясно, а ежели mademoiselle Ракитину, то дорога эта тонула в тумане сомнений и неопределённости. Можно было вовсе не отвечать на её письмо, ведь, по сути, оно не требовало ответа, и можно было его счесть таким же прощальным жестом, каким было его собственное послание. Но его неодолимо тянуло увидеться с Марьей ещё раз.

Потому наутро следующего дня он, как и обещал, отправился к условленному месту свидания, впрочем, не особо надеясь, что она придёт. Утро выдалось туманным и промозглым. Привязав вороного у клёна, что рос на берегу, Михаил Алексеевич по камешкам перебрался на другую сторону и шагнул на лесную тропинку, ведущую в Ракитино. Скопившаяся на листьях деревьев влага, срываясь крупными каплями, оставляла мокрые следы на его светло-сером сюртуке. Соколинский поёжился, вглядываясь в белёсую мглу, что окружала его со всех сторон.

Послышались лёгкие шаги, и вскоре из-за деревьев показалась Марья Филипповна. Простое светло-голубое платье удивительным образом подчёркивало её природную красоту. Русые кудри от влаги завились мелкими кольцами и красиво обрамляли бледное, словно фарфор, лицо. Марья Филипповна остановилась в нескольких шагах от него, робкая улыбка скользнула по её губам:

- Надеюсь, я не заставила ждать вас слишком долго? – Разглядывая из-под ресниц своего vis-a-vis, поинтересовалась она.

- Вас я готов ждать сколько угодно, - Соколинский приблизился к ней и, прикоснувшись в протянутой руке, едва дотронулся губами до трепещущих пальцев.

На сей раз Марья Филипповна выглядела утончённой барышней, платье более скрывало, чем подчёркивало формы, что так запомнились Михаилу Алексеевичу в их прошлую встречу. Соколинский поймал себя на мысли, что уже не может смотреть на неё иначе. Она более не была для него прелестной незнакомкой, а стала куда ближе, чем его наречённая. Стоило прикрыть глаза, вдохнуть тонкий аромат, и воспоминания о том, как сжимал в объятьях стройный стан, целовал тёплую, пахнущую резедой кожу, нахлынули с новой силою.

Испугавшись силы того влечения, что она пробуждала в нём, Михаил Алексеевич выпустил её ладонь. Повисла неловкая пауза. Марья Филипповна опустила голову, уставившись на носочки светлых сафьяновых туфелек, поворачивая в руках выточенную из дерева рукоять кружевного зонтика.

Глава 10

В усадьбе Ракитиных жизнь текла неспешно и уединённо. Со дня на день ждали приезда Сергея Филипповича, но барин не спешил объявиться в поместье. Минула седмица, за ней другая, но Ракитин так и не появился, но прислал письмо, в котором сообщал матери и сестре, что дела службы вынуждают его задержаться в Первопрестольной.

Впрочем, отсутствие брата Марье Филипповне было только на руку. Елена Андреевна не замечала, что каждый день под покровом сумерек в усадебном саду появлялся посыльный из Клементьево, тогда как сей факт вряд ли бы удалось утаить от Сергея Филипповича. О том, что барышня ведёт оживлённую переписку с молодым барином из соседнего поместья ведомо было только горничной mademoiselle Ракитиной, меньшой брат которой, Егорка, частенько доставлял в Клементьево ответы на письма Михаила Алексеевича.

В своих посланиях Соколинский в самых искренних выражениях уверял Марью в своей любви к ней, и она, не единожды перечитав каждое из них, хранила связку писем, перевязанную белой атласной ленточкой под периной в своей спальне. Марья Филипповна всё ждала, когда же наступит тот самый решающий момент и можно будет открыть родным свои планы относительно обустройства собственной жизни. Но время шло, а Соколинский медлил с объяснением.

Вечером, накануне поездки на бал к Урусовым, Елена Андреевна вновь завела с дочерью разговор о том, что Марье Филипповне следует быть поприветливей с князем Урусовым. Понимая, что князь не попросит более её руки, да она ныне и не желала того, mademoiselle Ракитина, нахмурив брови и поджав губы, выслушивала нравоучения маменьки, стараясь сдержать рвущиеся с языка слова возражения.

- Дядюшка обещал мне сезон в Москве, потому давайте более не будем говорить о том, - она опустила ресницы.

- Машенька, душенька, но ведь сезон в Москве вовсе не означает, что следует пренебречь такой возможностью, - продолжила гнуть свою линию Елена Андреевна.

- Довольно, маменька. Я не желаю выходить замуж за князя, - Марья поднялась из-за стола, в раздражении швыряя салфетку на стул.

- И всё же я прошу тебя, подумай… - бросила ей вслед madame Ракитина.

- Обещаю, маменька. Я подумаю, - оглянулась на пороге mademoiselle Ракитина.

Ночью Марье не спалось. Представляя себе завтрашний визит к Урусовым, она только горестно вздыхала и переворачивалась с боку на бок. Как ей следует вести себя с Соколинским? Быть приветливой или напротив, не замечать его, давая понять, как она недовольна им? Да и как ныне смотреть в глаза князю Урусову? Особенно после того, как наговорила ему такого вздора, что становилось стыдно вспоминать. В одном она была уверена - завтрашний бал станет для неё пыткой.

Наступившее летнее утро начала июля обещало прекрасный день, но только не для Марьи Филипповны. Mademoiselle Ракитина всем была недовольна. Она всё ждала письма от Соколинского с известием о том, что между ним и княжной Натальей всё кончено, хотя и понимала, что зря надеется. Накануне именин mademoiselle Урусовой Михаил Алексеевич не стал бы объясняться со своей наречённой. Оттого настроение Марьи по мере приближения часа, когда надобно будет выезжать, всё более портилось.

Она разбранила горничную за то, что та, по её мнению, не так её причесала. Досталось и девкам, всю ночь трудившимся, не покладая рук, над бальным туалетом барышни. Mademoiselle Ракитина и сама заметила, что довольно сильно исхудала. Платье, пошитое ещё в прошлом году и ни разу не надетое, после примерки оказалось велико барышне в талии и в груди. Оттого девичью засадили на всю ночь за шитьё, чтобы к утру платье было готово.

Перед самым выездом, глядя на себя в зеркало, Марья Филипповна едва не плакала. Лицо ей казалось слишком бледным, под глазами залегли тёмные тени. А всё оттого, что ночь не спала, мучаясь сомнениями! Мысль о том, чтобы сказаться больной и остаться дома, казалась ей всё более привлекательной. Но едва она заговорила о том с матерью, Елена Андреевна лишь сердито поджала губы и ответила, что не поехать будет не учтиво, а писать отказ ныне уже поздно.

- Побудем недолго, - принялась увещевать дочь madame Ракитина, с тревогой вглядываясь в осунувшееся лицо девушки, - а как только смеркаться начнёт, так сразу и уедем, - она похлопала Марью по руке, затянутой в высокую атласную перчатку.

- Хорошо, маменька, - покорно кивнула Марья Филипповна и поспешила забраться вслед за матерью в коляску.

Спустя полчаса экипаж Ракитиных въезжал на подъездную аллею к особняку Урусовых. Собралось почти все окрестное общество, потому перед домом образовался затор. Кареты, коляски и ландо заполнили всю аллею. Пока вся эта кавалькада неспешно продвигалась к парадному крыльцу, Марья Филипповна имела возможность рассмотреть бальные туалеты уездных девиц, новые причёски, шляпки, украшения замужних дам. На глаза ей попался уездный предводитель, который, встретившись с ней взглядом, широко улыбнулся и приподнял цилиндр над лысеющей головой.

Глава 11

Войдя в бальную залу, Павел Николаевич взглядом разыскал среди танцующих mademoiselle Ракитину. Прислонившись плечом к мраморной колонне, ротмистр сложил руки на груди в ожидании окончания контрданса. Карташевский старался не думать о причинах, сподвигших князя просить его о столь щекотливой услуге. Вероятно, обворожительная Марья Филипповна всё же чем-то провинилась перед его сиятельством, но Павел Николаевич не желал знать подробности. Потому что знание повлечёт за собой размышления о соизмеримости проступка и возмездия, что уготовил князь своей соседке. Подобные размышления вполне способны пробудить в нём угрызения совести, а он того вовсе не желал. Он погряз в долгах и ему представился шанс расплатиться по ним. Позже он начнёт новую жизнь и более не станет садиться за карточный стол. Возможно, даже женится и уволится из армии.

Уставшие, вспотевшие от духоты в зале музыканты безбожно фальшивили, но веселье уже давно приняло тот размах, когда на такие мелочи попросту не обращают внимания. Наконец, на особенно громких аккордах музыка остановилась. Получившие короткую передышку крепостные музыканты поспешили утолить жажду и стали готовиться играть вальс, уже третий по счёту за нынешний вечер. «Пора!» - решил Карташевский и, оттолкнувшись плечом от колонны, направился к Марье Филипповне. Корнет Левицкий склонился перед ней, приглашая танцевать, и mademoiselle Ракитина готова была уже вложить ладошку в его руку, но Карташевский остановил его:

- Mademoiselle, мне кажется, этот танец вы обещали мне? - Чуть прищурившись, он глянул на корнета многозначительным взглядом.

Левицкий едва заметно пожал плечами, но спорить со старшим по званию не стал и отошёл в сторону, уступая свою даму ротмистру. Не подозревая подвоха, Марья Филипповна позволила Каташевскому обнять себя за талию и повести в танце, едва зазвучали первые ноты вальса. Закружив свою партнёршу в вальсе, Павел Николаевич всё более приближался к дверям, распахнутым на террасу. Он нарочно поставил ей подножку, но не позволил упасть и, воспользовавшись произошедшей заминкой, подхватил её и увлёк на улицу.

Всё произошло столь стремительно, что Марья Филипповна не успела возразить ни единым словом. Оказавшись на террасе, ротмистр толкнул её в тень и зажал ей рот рукой. Марья попыталась вырваться, но Карташевский лишь плотнее прижал ладонь к её губам и носу, перекрывая дыхание. Голова девушки закружилась, сознание помутилось, и она обмякла в его руках.

- Pardonnez-moi, jeune fille (Прости меня, девочка), - тихо прошептал ротмистр, взваливая на плечо свою ношу.

Стараясь избегать освещённых участков парка, Карташевский быстрым шагом, даже не запыхавшись, дошёл до пруда, почти бегом пересёк хорошо освещённый горбатый мостик и, раздвинув кисейные занавеси, скрылся в беседке. Внутри стояли низенький столик и две небольшие оттоманки, заваленные подушечками всевозможных форм и расцветок. Очевидно, хозяева частенько бывали тут. Уложив девицу, пребывающую в бессознательном состоянии, на оттоманку, Карташевский присел подле неё, откинул с бледного лица спутавшиеся пряди и, не удержавшись, провёл кончиками пальцев по гладкой щеке. «Хороша!», - вздохнул Павел Николаевич. Времени у него оставалось совсем немного, потому он не стал медлить. Приподняв жертву задуманной князем интриги, он расстегнул несколько верхних крючков на платье, оголив белые плечи.

Вернувшись в залу с другой стороны, Илья Сергеевич не пропустил ни одного эпизода разыгранного спектакля, и как только Карташевский вместе с Марьей Филипповной покинули залу, направился к Соколинскому, который беседовал с Дольчиным.

- Михаил Алексеевич, я желал бы говорить с вами конфиденциально, - склонился он к уху Соколинского.

Мишель вздрогнул, но послушно кивнул и пошёл вслед за Урусовым на террасу. Он догадывался, о чём желал говорить с ним князь. Неприятный внутренний холодок пробежал по телу и замер где-то на уровне груди. «Да, я виноват, я страшно виноват, потому приму всё, что он скажет, не возразив ни словом, ни делом», - рассуждал Соколинский, следуя за его сиятельством. Его немного удивило, что князь не стал задерживаться на террасе, а спустился в парк и направился к пруду. Урусов не оглядывался, пребывая в уверенности, что Соколинский последует за ним, потому как в глазах его легко прочёл чувство вины и раскаяние. Дойдя до горбатого мостика, Илья Сергеевич остановился и повернулся к своему спутнику. Мишелю показалось, что Урусов колеблется в чём-то, но вот лицо его приняло прежнее ожесточённое и упрямое выражение. Князь решительно шагнул на деревянный настил моста, направляясь к беседке. «Верно, - вздохнул Соколинский, проследовав за ним. – Для подобного разговора надобно уединение».

Заслышав шаги на мосту, Карташевский легонько похлопал по бледным щекам Марью Филипповну.

- Ну, же, голубушка, очнись, - прошептал он.

Ресницы девушки задрожали, и она открыла затуманенные глубоким обмороком глаза. Марья Филипповна не сразу поняла, где находится, а когда сознание её прояснилось, попыталась подняться с оттоманки, но ротмистр удержал её. Карташевский навалился на неё всем своим телом, прижимая к узкому ложу, губы его прижались к шее, да так больно, что слёзы выступили на глазах Марьи. «Верно, синяк будет», - успела подумать mademoiselle Ракитина, и только теперь услыхала шаги, что раздались очень близко. Кисейный полог раздвинулся, и высокая широкоплечая фигура показалось в проёме

Глава 12

Всю дорогу от усадьбы Урусовых до Ракитино Марья Филипповна молчала, забившись в угол экипажа. Она не отвечала матери, несмотря на то, что Елена Андреевна беспрестанно пыталась выяснить, что же именно произошло.

Сознание Марьи пребывало в каком-то странном тумане, из которого выплывали обрывочные видения: мостик, беседка, склонившееся к ней лицо Карташевского, гости на террасе, княжна Наталья, перекошенное злобой лицо Соколинского. «Ах! Ежели бы это был всего лишь дурной сон, что развеется поутру», - вздыхала она, выбираясь из экипажа. В передней Елена Андреевна ухватила её за руку, принуждая пойти в гостиную и поговорить. Марья послушно позволила увести себя в комнату, опустилась в кресло, на которое указала мать, и, сжав виски ладонями, принялась раскачиваться взад-вперёд. Более всего она сейчас желала, чтобы настойчивый голос матери, требующий от неё объяснений, умолк и перестал вторгаться в её мысли.

- Маша, да что же это?! Да слышишь ли ты меня? – Madame Ракитина в волнении принялась ходить по комнате, не глядя на дочь. – Я не понимаю! Я не понимаю, как ты могла?! Как можно было?! У тебя что же, совсем разума не осталось?!

- Перестаньте, Бога ради. Прошу вас, перестаньте, - шептала Марья Филипповна, опустив голову. – Неужели не видите, как мне плохо?! Позвольте мне уйти!

Елена Андреевна прекратила бессмысленное кружение по комнате и остановилась, глядя на дочь.

- Тебе плохо?! Ты разве не поймёшь, что сделала!? Как жить теперь?! Как?!

Марья тихонечко завыла, прикусив зубами костяшки пальцев. С каждой минутой этот жуткий вой всё усиливался, пока не перешёл в истерику.

- Да мне всё равно! Всё равно! – Девушка подскочила со своего места. – Пропадите вы все пропадом! Ненавижу вас всех!

Оглушительная пощёчина, которой наградила дочь Елена Андреевна, заставила её умолкнуть. Схватившись за щёку, Марья выбежала из гостиной и, стуча каблучками, вбежала на второй этаж, где и заперлась в своих покоях, не допуская даже горничную. Она прорыдала всю ночь, но Елена Андреевна была так зла на неё, что не пошла к ней. Мысль о том, что вот-вот случится непоправимое, пришла Марье только тогда, когда за окном начало светлеть. Только тогда она вспомнила о дуэли. Она не знала о чём условились противники, но желала во чтобы то ни стало узнать, даже ежели ради того придётся пойти к Урусовым. Марья Филипповна верила, что она сумеет остановить кровопролитие.

Ранним утром, как была в бальном туалете, растрёпанная, Марья выглянула в коридор, где под дверью её спальни на стуле дремала Настёна. Сняв туфли, mademoiselle Ракитина, неслышно ступая, направилась к чёрному ходу, но запнулась о тряпичный коврик, постланный около лестницы, и выронила одну туфлю, которая с громким стуком скатилась по ступенькам. Настасья подскочила со стула:

- Барышня! Вы куда?

- Тише, малахольная! Чего кричишь? Весь дом подымешь, - шикнула на неё Марья.

- Так не велено вас из комнаты выпущать, - ещё громче заговорила Настасья, устремляясь вслед за ней к лестнице.

На шум открылась дверь в покои барыни, и Елена Андреевна в ночном чепце и старом бархатном капоте заступила дочери дорогу.

- Не пущу! – Сурово поджала губы madame Ракитина. – Мало мы сраму натерпелись?! Не пущу, сказала!

- Маменька, как же вы не понимаете, - торопливо заговорила Марья, роняя вторую туфлю и молитвенно складывая руки, - он же убьёт Мишеля.

- Вернись в свою комнату, или мне Никитку кликнуть? – Елена Андреевна свела брови к переносице.

Не слушая более, Марья подхватила юбки и бросилась к лестнице.

- Никита! Никита! – Заголосила вслед madame Ракитина. – Хватай её! В комнате заприте! Ничего не давать, никого не впускать!

Дюжий лакей, выполнявший в доме всю тяжёлую работу, в несколько шагов настиг беглянку на заднем дворе и, перебросив через плечо, понёс обратно к дому. Марья колотила его по спине кулачками, но он даже бровью не повёл. Поднявшись на второй этаж и войдя в покои барышни, Никитка бережно поставил её на пол и шагнул к дверям, обернувшись на пороге и отвесив поклон:

- Не серчайте, Марья Филипповна.

Дверь за лакеем закрылась, и в замке повернулся ключ. Елена Андреевна опустила ключ в карман капота и без сил прижалась спиною к стене, перекрестившись:

- Господи, Боже, - не оставь нас милостью своей. Вразуми дитя глупое.

Mademoiselle Ракитина бросилась к окну и, распахнув обе рамы, перегнулась через подоконник. И хоть казалось, что невысоко, однако ж, прыгнуть прямо в колючие розовые кусты у Марьи духа не хватило. Она вернулась к дверям. Умоляла, угрожала, колотила по ним, что было сил, но всё напрасно. Её крики и ругательства до самого полудня разносились по дому.

Глава 13

Дивное летнее утро, дышащее спокойствием и прохладой, сменило душную июльскую ночь. Это была та пора, когда лето уж минуло свой пик, и в прозрачном воздухе, в лёгком дыхании ветра, уже ощущалось скорое приближение осени.

Ступив на новое, ещё пахнувшее свежей стружкой крыльцо флигеля, Андрей Петрович подал руку матери, помогая спуститься по ступеням. Мать и сын под сенью вековых лип, которыми была обсажена центральная парковая аллея, направились к небольшой часовне, где располагалась маленькое семейное кладбище. От малейшего дуновения ветра слышался тихий шелест листвы над головой, деревья словно подёргивались серебристой дымкой, когда их листья оборачивались кверху своей светлой стороной. Ничего более не нарушало величественной тишины и спокойствия старинного парка.

Вскоре показалась низенькая чугунная ограда, опоясывающая часовню и само кладбище. Среди зелени скошенной травы виднелся свежий могильный холм, который ещё не успел покрыться травяным ковром.

- Вот мы и пришли, - Татьяна Васильевна опустилась на скамью подле могилы.

Ефимовский остался стоять, задумчиво глядя на деревянную табличку, где были вырезаны даты рождения и смерти младшего брата. Не хотелось верить, что здесь, под толщей земли, Мишель нашёл своё последнее пристанище и вскоре тело его обратится в прах, а его родным останутся только воспоминания о нём и эта самая могила.

- Не могу поверить, что никогда более не увижу его, - тихо отозвался Андрей Петрович.

Татьяна Васильевна поднесла к глазам платок, промокая выступившие слёзы.

- Господь учит нас смирению, но смириться с его смертью я никогда не смогу, - вздохнула она, поправляя чёрную кружевную косынку на голове.

Андрей нагнулся, убрал увядшие цветы и выровнял чуть покосившуюся табличку, прибитую к деревянному кресту.

- Я не смогу задержаться надолго, - он оглянулся на мать. – К сентябрю мне надобно вернуться в полк. Коли пожелаете, поедем в столицу вместе.

- Нет, Андрюша, - madame Соколинская слабо улыбнулась и кивнула на могилу: – я здесь останусь, рядом с ним.

Они пробыли у могилы ещё с четверть часа, каждый думая о своём. После Татьяна Васильевна вернулась во флигель, а Ефимовский отправился осмотреть дом, дабы решить, что надобно ещё сделать для того, чтобы мать могла поселиться в нём до зимы.

Проходя через анфилады пустых покоев, Андрей прислушивался к гулкому эху своих шагов, изредка останавливался, подзывая к себе семенившего за ним следом архитектора и указывая тому на то, что должно сделать. Огромный особняк мог бы стать домом для молодой семьи, со временем эти пустые комнаты наполнились бы звуками детского смеха, топотом маленьких ножек, шумными играми: той жизнью, о которой грезил его брат. Но, увы, отныне здесь станет доживать свой век одинокая больная женщина, лишившаяся самого дорого в жизни.

Закончив обход дома и обсудив с архитектором предстоящие расходы, Ефимовский велел оседлать ему лошадь. Он собирался нанести визит Урусовым, дабы выразить соболезнования княжне Наталье. Но более всего ему хотелось побеседовать с князем, узнать подробности истории, стоившей жизни Мишелю.

Расспросив дорогу, Андрей Петрович выехал за ворота. Солнышко поднялось уже высоко и даже в светлом сюртуке из тонкого сукна становилось довольно жарко. Ефимовскому пришлось объехать крестьянский обоз, везущий хлеб, убранный с поля, на гумно. Пыль, поднятая десятками ног и копытами лошадей, ещё долго кружилась в воздухе, оседая на угрюмых усталых лицах мужиков. Андрею показалось, что у него весь рот забит этой пылью, и она даже скрипит на зубах. Остановив мальчонку, что плёлся позади всего обоза, Ефимовский стал расспрашивать его о хозяевах усадьбы, которая виднелась за поворотом дороги, с тем, чтобы заехать туда и обратиться с просьбой утолить жажду.

- То Ракитиных имение будет, - мальчишка блеснул белыми зубами на загорелом лице и ловко поймал брошенный ему пятак.

Андрей долго вглядывался в закрытые ворота, виднеющиеся вдали. Любопытство пересилило неприязнь, которую вызывала в нём произнесённая мальчишкой фамилия, и, тронув каблуками бока гнедого, он направил его в сторону усадьбы. В ней жила та, кто стала причиной ссоры его брата с ротмистром Карташевским.

Привратник открыл ему, но сообщил, что господа уехали, а когда будут ему не ведомо, посоветовав справиться о том у управляющего. Спешившись во дворе весьма скромной усадьбы, Андрей огляделся. Старый деревянный дом нуждался в ремонте, но в небольшом парке царил образцовый порядок.

Заметив из окна незнакомца, управляющий сам вышел ему навстречу.

- Чем могу быть полезен? – Обратился он к Ефимовскому, созерцающему фасад дома.