Гадалка для холостяка

Глава 1. Богиня автовокзальной столовки и расточительница ломбардов

Из полудремы меня выдергивает отбивающий на столе чечётку вибрирующий телефон. Приоткрываю один глаз и обреченно закатываю его обратно.

Перерыв между парами я хотел потратить на пятнадцатиминутный отдых, а придется выслушивать очередной бред.

Протерев ладонью лицо и взъерошив волосы, принимаю звонок:

— Да. Слушаю.

— Илюша, это ты, сынок? — умирающим голосом спрашивает Аглая Рудольфовна, моя бабушка по материнской линии.

— Я, бабуль, я, — прикрываю рот и зеваю.

— Ох, что-то не признала тебя, милый, — ропщет бабуля. — Я тебя не отвлекаю?

— У меня перерыв. Слушаю внимательно.

Относительно внимательно. Бросив взгляд на наручные часы, замечаю, что до семинара у бакалавров-третьекурсников остаётся менее семи минут. А значит, с минуты на минуту аудитория наполнится галдящими студентами.

— Хорошо, милый, — кряхтит Аглая Рудольфовна.

— Бабуль, что случилось? — смотрю устало в окно. Мелкий снег ненавязчиво кружит в воздухе, убаюкивая. Конец марта, но в Москве не пахнет весной. Пахнет очередной депрессией и авитаминозом у москвичей, а мне, по большому счету, ровно. Я не поддаюсь погодным провокациям и не жду обещанных прогнозов. Я дышу по типу «живем один раз», так стоит ли растрачивать свое время на лиричное уныние?

Мои глаза слипаются, хоть спички вставляй. До полуночи я снимал напряжение в теплом молочном теле очередной моей новой подружки на разок, а после, проводив Веронику-Марину-на-вечер, просидел до трех часов ночи, проверяя контрольное тестирование у энергетиков.

— Всё. Это конец, Илюш, — вздыхает ба.

Закатываю глаза и, смачно зевнув, откидываюсь на спинку стула.

— Бабуль, это уже третий конец. И, заметь, только за эту неделю, — равнодушно вещаю и вновь смотрю на часы.

Если мы собираемся обсуждать подошедший срок ее кончины, то это может растянуться на годы. Собственно, Аглая Рудольфовна уже как года три беспрерывно собирается на тот свет. У нее заготовлена сумка на этот случай, ожидающая в прихожей у двери.

— Нет, Ванюш, я чувствую. В этот раз точно. Мой час пробил, — слышу звук опустошенного сливного бочка и морщусь: опять из туалета звонит.

— Илья, ба. Я Илья.

Она прекрасно знает кто я. Когда хитроумная Аглая Рудольфовна называет меня именем моего почившего деда, она лишь предусмотрительно сгущает краски. Для каких-то своих целей. И я с интересом жду, какова цель в этот раз.

— Ах, точно. Илюша, внучок, — мне снова хочется закатить глаза, но вовремя вспоминаю слова всё той же бабули, когда в детстве она пугала меня байками, что если часто так делать, то глаза могут не вернуться обратно. Не знаю как, но это работает. — Вот видишь, память совсем стала подводить старую никому ненужную бабку, — хлопает дверью и громко шаркает тапками.

Ну, конечно.

Я все-таки закатываю глаза.

С памятью у Аглаи Рудольфовны полный порядок. Она помнит, по какой цене продавалась селедка в прошлом месяце, может запросто назвать курс доллара шестилетней давности, и перечислить все дни рождения звезд нашей эстрады, начиная с Шаляпина. Того, который постарше.

Так что эти сказки про старческий склероз пусть рассказывает своим подружкам по сплетням. А у нее их, к сведению, целый автопарк, вагон и приличная тележка. И это тоже к тому, что она — старая никому ненужная бабка.

Бабуля большую часть своей жизни проработала в столовой при автовокзале поваром. Ее знали и уважали все: от шофера до вокзального бомжа. Ей покланялись местные собаки, которых она подкармливала объедками, отдавали приветствие сотрудники правоохранительных органов, патрулирующие вокзал, за вечерние подгоны остатков колбасных обрезок и мясных вырезок, целомудренно сэкономленных на гуляшах и киевских котлетах для пассажиров. Она одна, без посторонней помощи, готовила блюда для празднования свадьбы дочери заместителя мера лет тридцать назад. Ей целовал руки сам Иннокентий Смоктуновский, когда обедал в здании автовокзала перед рейсом Москва-Кисловодск. Но думаю, сей факт своей биографии Аглая Рудольфовна нафантазировала. Хотя…

На пенсию Миронова Аглая Рудольфовна вышла сразу, как пробил пенсионный возраст. Она всю жизнь протаскала кипящие котлы весом с тонну, отчего нахватала кучу всякой хвори: и остеохондроз, и артроз, и сколиоз, и межпозвоночную грыжу. Но сидеть без работы для бабули сродни с пленом. Поэтому она устроилась в ломбард неподалеку от нашего дома ночным сторожем. Ох, и зажили мы тогда с бабулей! Как вспомню! Девяностые, я школьник, дефицит в стране, но не в ломбарде! В ломбарде было все! От банки с ржавыми шпротами до черной икры. Я единственный в классе щеголял в настоящих заморских кожаных туфлях благодаря таможенному конфискату.

Весь конфискованный товар сплавляли в ломбард, там он долго залеживался, уценялся и растаскивался между своими по дешевке. А уж сколько золотых украшений бабуля наклепала из сданных зубных коронок — не счесть!

Короче говоря, Аглая Рудольфовна — мировая бабуля. Но со своими приветами. Она вырастила меня практически в одиночку.

Моя мать родила меня в юном возрасте, когда ей только исполнилось восемнадцать. Поздний ребенок Мироновых Аглаи и Ивана был долгожданным, но, как говорит сама ба, бесполезным и, как оказалось, ненужным. Мать попила кровушки у деда с ба в детстве и, только закончив школу, родила меня — Илью Миронова. Кто мой папаша — известно лишь моим ДНК, но они упорно молчат, так же, как и моя мать.

Сбагрив меня своим родителям, молодая мамаша улетела в Сочи устраиваться горничной на Красной Поляне. Там она познакомилась то ли с Вазгеном, то ли Гургеном и там же обитает по сей день.

Ба с дедом до его смерти воспитывали меня как могли. Я ни в чем не нуждался. Даже в материнской любви. У меня было всё, что нужно мальчишке: любовь близких, уютный дом, горячая еда, велосипед и дедовская шинель, которую я периодически примерял. А когда набегами к нам заявлялась мать, я испытывал панический страх. Мне казалось, что каждый раз она приезжает, чтобы забрать меня с собой, но, как оказывалось, мать приезжала рассказать, как они с Хафизом хорошо живут, похвастаться нарядами и занять у бабушки денег.

Глава 2. Несговорчивый доцент

— Брось меня, Решетникова, я больше не могу, — задыхается Авдей и упирается ладонями в колени, сгибаясь в три погибели. Парень запыхался и дышит тяжело, обливаясь потом, пока мы бежим из одного крыла учебного корпуса в другой.

Нас задержали на практикуме по технологическим наладкам и испытаниям, будь они прокляты! Вернее, это мой одногруппник Авдей задержался, дописывая за меня эксплуатационный расчет и сводя его в таблицу. Поэтому я останавливаюсь и дружелюбно жду тучного парня с мелкими бисеринками пота на лбу.

Смотрю на время в телефоне, показывающее, что до начала семинара остается ровно одна минута, и я готова принять предложение своего одногруппника и бросить боевого товарища. Но моя совесть стучит мне по темечку, напоминая, что учиться мне с отличником Авдеем Мавдейкиным еще полтора года.

— Нет, командир, — подхватываю парня и закидываю его огромную лапу себе на плечо. Ноги подкашиваются, а в нос ударяет запах невыносимого пота. Буэээ. — Своих не бросаем, — вру я и морщусь.

Терпеть, Решетникова, Бог терпел, велел нам терпеть! Кто за тебя будет величину для водотрубных котлов, допускающих шарошипение, искать? Поэтому молча напряглась, собралась и задержала воздух, как минимум минуты на две, потому что мокрая подмышка Авдея пялится на мое ухо.

— Ты такая сильная, Янка, — лыбится одногруппник. — И пахнешь вкусно, — парень наклоняется и шумно втягивает запах моей макушки.

Пф-ф! С первым утверждением согласна на все 100. Если бы Мавдейкин побегал столько, сколько ношусь я с подносами между столиками, тоже бы подкачался и, возможно, схуднул! И я бы сейчас не корячилась, волоча это бренное рыхлое тело. А на счет второго — спорный вопрос, потому что теперь я, вероятно, пахну Мавдейкиным Авдеем и его пОтом.

— Давай-давай, шевелись, — передернув плечом, скрючиваю мину, отвернувшись в сторону, чтобы Авдей не заметил.

Сумка падает на локоть, а светлая прядь волос сползает на глаза. Сдуваю ее и вздрагиваю от трезвонящего, раздирающего перепонки звонка.

Вот же велкопоповицкий кОзел!

Нужно ускориться, потому что сейчас у нас начнется пара у самого несговорчивого преподавателя курса.

За неполные три года обучения ни с одним преподавателем у меня не было проблем. И только с Мироновым Ильей Ивановичем у нас не случилось взаимной симпатии.

Как только последний входящий в аудиторию одногруппник тянет за собой дверь, входим мы с Мавдейкиным.

Занимаем первую пустую парту. Я бы с огромным удовольствием забилась повыше, можно даже в космос, но у Мавдейкина туго со зрением, поэтому мне тоже приходится сидеть за партой для ботанов. Потерять пригретое место рядом с отличником — для меня роскошь непозволительная. Мне и так еле удается выдерживать на себе его масляные взгляды. Я думаю, что мой одногруппник считает, что у нас с ним типа отношения. И пусть считает, мне это выгодно, когда три года Мавдейкин решает за меня все контрольные и расчетные домашние работы.

— Здравствуйте, Илья Иванович.

— Доброе утро.

— Здрасте.

Аудитория приветствует Миронова, которому, к слову, равнодушно. Даже, если бы с ним никто не поздоровался, он бы не заметил. Впрочем, как и всех нас в классе. Он кивает в ответ, не отрываясь от своего телефона.

Вообще, он ведет себя так, будто каждый раз его заставляют идти на пары под дулом гранатомёта.

Для него каждый из нас — такая же мебель, как эти деревянные парты.

Он не выделяет абсолютно никого. И даже меня.

Когда после зимних каникул я увидела Миронова в первый раз, у меня защипало глаза. В тот момент мне подумалось, что красавец с обложки глянцевого журнала, звезда рилсов инсты случайно заблудился в нашей аудитории, выискивая фотоагентство.

На моей специальности преподают исключительно профессора-старички, инженеры-заумники и кандидаты наук. И какова была моя радость, что среди всего этого пенсионного фонда затерялся молодой привлекательный препод.

Я ошибалась.

С нашими старичками найти общий язык оказалось легче, чем с этим красавчиком-снобом.

К слову, наверное, стоит рассказать о себе, о вузе, в котором я обучаюсь, и направлении подготовки, выбранном мной не случайно.

Вообще, в моей без полутора месяца двадцатидвухлетней жизни всё не случайно, а четко продуманно и выверено. На волю случая рассчитывать не рационально в моем случае, когда в кармане моей худой куртки ни копейки, а в холодильнике — гуляет запах сырокопчёной колбасы, оставшийся после предыдущих квартиросъёмщиков. Это, конечно, я утрирую, но смысл понятен.

Итак, меня зовут Решетникова Яна, и каждый свой шаг я стараюсь обдумывать и просчитывать. Если бы не мое умение выкручиваться и приспосабливаться, уверенна, Москва уже давно бы меня пережевала и выплюнула вместе с моими кроссовками, которые я ношу третий год и подклеиваю супер-моментом. А пока я стою у нее поперек горла костью и не собираюсь её покидать.

Всё потому, что у меня есть цель.

Эту цель я поставила себе еще в двенадцать лет, когда осознанно решила, что донашивать за двумя старшими сестрами куртки и обувь мне не нравится. Я выросла в городе за двести двадцать километров от столицы. Бывший железнодорожный узел теперь называется городом, в котором подростки до сих пор колбасятся под Децла, а автобусы ритуальных услуг «Зодиак» вояжируют по улицам чаще, чем маршрутки. Кроме стариков, алкашей и скинхедов в нашей деревне никого не осталось, потому что те, кто поумнее и помоложе перебрались в Москву. Здесь — жизнь, деньги и всё то, о чем я могла мечтать в детстве и о чем мечтаю сейчас. Я с 12 лет знала, что после получения аттестата и сертификатов ЕГЭ, сразу покину родные пенаты. Так и произошло. Меня никто не отговаривал, не удерживал и не запрещал. Я всегда выбивалась из уклада нашей семьи. К слову, она у меня большая: родители, я и три сестры. Я третья по старшинству. Две мои старшие сестры давно обзавелись семьями, нарожали детей и живут в соседних деревнях. Их, как и моих родителей, устраивает всё: работа в местном продовольственном магазине, дети в садах и школах, муж на диване и «Птичье молоко» по праздникам. На мои рассказы о Москве сестры крутили пальцем у виска, а маман даже как-то сказала: «Янка, ну какая Москва? Кому ты там нужна? Разве что жирных толстосумов ублажать, а полы мыть и здесь можно». Так себе перспектива, ага.

Глава 3. Хронический холостяк

Стою под дверью квартиры, в которой прожил всё свое детство. Когда у меня попер в гору бизнес и купить квартиру стало не сложнее, чем выйти за хлебом, я предложил Рудольфовне переехать в новую рядом с моей. Но, по обыкновению, как любят говорить старики: «Где родился, там сгодился. Здесь, Илюша, я прожила всю жизнь, здесь и помру». Ну окей. Я обеспечил бабулю шикарным ремонтом, и моя совесть поутихла.

За дверью доносятся звуки:

Вот и прошли года, но мы не старые,

Недолюбившие, сидим усталые.

Весна счастливая, а сколько красок в ней,

Под старой ивою течет, течет ручей.

И вместе с солисткой затягивает бабуля:

Течет ручей, бежит ручей,

И я ничья, и ты ничей,

Течет ручей, бежит ручей,

И я ничья, и ты ничей (Н. Кадышева «Течет ручей»).

Усмехнувшись, звоню. Звуки моментально стихают. Слышу быстрый топот ног Рудольфовны, будто за дверью носятся подростки, когда родители неожиданно приехали с дачи.

— Кто? — хрипит ба.

— Открывай! Свои.

Один замок. Следом второй, потом три оборота еще одного, цепочка… Закатываю глаза. Защита восьмидесятого уровня. Бабуля переживает, как бы ее не вынесли вместе с шикарным ремонтом и мебелью.

— Илюш, ты? — в проеме показывается голова Аглаи Рудольфовны.

— Я, ба, открывай уже.

Бабушка отступает и раскрывает дверь шире, впуская меня на порог.

Первым делом, пока снимаю ботинки-плейбой-чакка, улавливаю распыленный запах корвалола. Это тоже представление для меня.

Передаю бабуле пакет с гостинцем. Там по-мелочи. На этой неделе продукты я уже привозил, но с пустыми руками никогда ни к кому не пойду. Сама же Рудольфовна меня к этому приучила.

— Раздевайся, сынок, — ропщет ба. — Пойду прилягу, тяжело стоять. Голова кружится.

Аглая Рудольфовна, прижав руку к груди, шаркает, еле передвигая ногами.

Бросив черное пальто на пуф, иду в ванную мыть руки. Кафель блестит, как начищенный самовар, и это тоже доказывает, насколько бабуля обессилена и близка к тому свету.

Направляюсь в комнату, откуда доносится насилу выдавленный кашель.

Бабуля лежит в постели, вытянувшись струной, — репетиция того, как она будет лежать в гробу. Это мы уже с ней тоже проходили, выбирая удачные позы.

— Илюша, — протягивает свою сухую жилистую руку, — присядь.

Беру стул, сажусь рядом и обхватываю бабушкину ладонь. На ощупь она точно такая же, как я помню из детства: шершавая, мозолистая, но теплая и родная. Только кожа стала сморщенной, а в целом моя ба выглядит отлично, если сравнивать с ее подружками по сплетням. На Аглае Рудольфовне теплые черные колготки, халат-сарафан с рукавом и модная жилетка, которую я привез ей из Норвегии прошлой зимой. Короткая стрижка, аккуратно выкрашенные в пепельный блонд волосы и неизменная оранжево-багряная помада на губах. Сколько помню, Аглая Рудольфовна всегда пользовалось этим оттенком. Ее утренний рацион — встать, умыться, позавтракать, накрасить губы. Даже, если она планирует провести весь день дома, помада все равно дополнит ее домашний образ.

Моя бабуля достаточно высокая и крупная женщина, иначе как бы она смогла таскать кипящие котлы и кастрюли. У нее широкая плечевая кость, но узкие бедра. В нашем роду все крупные: моя мать тоже не Дюймовочка, а дед так и вовсе был под два метра ростом. Поэтому и я не Саша Цекало.

Рядом с кроватью стоит тумбочка, заставленная катастрофически огромным количеством лекарств и аппаратов, которые я ей надарил. Практически все последние праздники я выполняю заказы Рудольфовны: на день рождения — тонометр, на Новый год — глюкометр (слава богу, ба — не диабетик, но «пусть будет» — как сказала бабуля), на восьмое марта — дыхательный аппарат, небулайзер, прибор магнитотерапии, кварцевая лампа и много еще всякой фигни, названия которых мне снятся в страшных снах. В ее комнате не хватает только узи-оборудования и, в принципе, можно было проводить операции и принимать пациентов в домашних условиях.

— Ба, ты хотела поговорить?

— Дай водички, сынок, — просит Рудольфовна и небрежным взмахом руки указывает на тумбу, на которой пристроен стакан. Ба готовилась, значит будет непростой разговор.

Протягиваю чашку. Бабушка берет трясущимися руками и делает небольшой глоток.

Жду.

Откашлявшись, бабуля прикрывает глаза.

— Илюша, мне осталось немного, — ну начинается… для этого она меня позвала? Я бы мог провести этот вечер в плену молодого стройного тела, а не в компании постаревшего. — Ну ты и сам видишь, — ну да! И слышу, как носилась по квартире и подпевала старому кассетнику.

Но я молчу и жду продолжения. Разубеждать ба в том, что она переживет еще и меня, я не собираюсь, потому что она и так это знает.

— Поэтому я хочу, чтобы ты исполнил последнюю волю умирающей, — бьет меня прикладом по темечку. Что исполнил? Волю умирающей? Я надеюсь, она не попросит меня похоронить её рядом со Смоктуновским?

Глава 4. Степан Васильевич

— Степан Васильич, я дома, — закрываю за собой входную дверь и устало припадаю к ней спиной. Моя поясница отваливается, а ноги гудят так, что разгоняют дрожь по всему телу.

Прикрываю глаза, мечтая поскорее оказаться в постели. У меня нет сил принимать душ, поэтому решаю сделать это после сна. Я всю ночь проскакала в баре, который с вечера пятницы по субботу, по обыкновению, забит до потолка.

Сбрасываю реанимированные суперклеем кроссовки и поднимаю голову на звук открывающейся межкомнатной двери.

— Доброе утро.

Проигнорировав мое приветствие, Степан Васильич лениво шествует ко мне, потягивая свое тощее тельце.

Спал засранец.

Подходит ближе и тычет свою наглую черную морду в пакет, обнюхивая его содержимое.

— Нет там ничего, — кроме униформы, которую я прихватила постирать. — А чтобы было, сегодня придется поработать, — укоризненно смотрю на кота.

— Мя, — недовольно бросает Степан Васильич и делает хвост трубой, показывая протест.

— В смысле? Знаете, что? Я не могу пахать за двоих. Прошу заметить, что жрете, пардон, кушаете вы, Степан Васильич, поболее моего. Поэтому отрабатывайте харчи, — резонно констатирую.

— Мя!

— Вот именно. В девять придет новая клиентка. Работаем по отработанной схеме. А сейчас я спать. Разбудите меня… — смотрю на время в телефоне, показывающее пять утра, — ... в восемь.

Черный обормот, передернув лапой, походкой короля следует к двери своей комнаты и захлопывает её так, что картина с изображением почившей хозяйки квартиры съезжает с гвоздя на бок.

Громко выдыхаю и плюхаюсь, не раздеваясь, на проваленный допотопный диван. Он жутко неудобный, и спать на нем сравнимо с деревянной шконкой. В моей полуторке есть целая комната, в которой стоит кровать. Двухспальная и, возможно, удобная. Но не сплю я на ней по двум причинам: во-первых, комнату целиком оккупировал Степан Васильевич и на ней спит он, а, во-вторых, я бы все равно не смогла на ней отдыхать, зная, что три года назад на этой кровати умерла хозяйка квартиры — Белла Мироновна, чей портрет висит в прихожей.

Эту полуторку в старой кирпичной хрущёвке я снимаю полтора года. Когда я увидела на Авито объявление, предлагающее квартиру для съема за цену, от которой мое настроение засияло ярче радуги, и которая находилась вблизи от моего вуза, я не могла поверить своему счастью. В тот момент я впервые решила, что мне наконец-то улыбнулась удача.

Целая, практически двухкомнатная квартира!

Я прилетела на встречу с хозяевами на крыльях безмерного счастья. Меня встретили с виду приличные люди в возрасте — женщина и мужчина. Они нахваливали, какая квартира теплая, не угловая, а соседи приличные. Словом, мечта!

«Так в чем же подвох, — думала я, — раз брали они за эту мечту по московским меркам копейки?».

В общем, к квартире прилагался кот. Черный старый кот, доставшийся им от бабули в наследство с жильем.

А история этого жилья такова: после смерти матери мужчины, они с супругой решили квартиру сдавать. Но не с котом же? Конечно! Поэтому было утверждено отдать старого кошака в приют. На том и порешали, дело сделали! Нашли квартиросъемщиков и спокойно зажили. Недолго, правда. Потому что через пару недель квартиранты бежали из дома с воплями, что по ночам кто-то скребётся в их дверь.

Оказалось, что Степан Васильич каким-то образом сбежал из приюта и вернулся домой, где он прожил с Беллой Мироновной всю свою жизнь. К слову, сколько лет коту никто не знает. Мужчина рассказывал, что его мать, Белла Мироновна, подобрала этого кота, когда он уже был не молод, поэтому в слухи о том, что у кошек семь жизней, даже я — патологический скептик, поверила.

После того, как квартиранты сбежали, хозяева нашли других, но их постигала та же участь, потому что куда бы не завозили кота, он возвращался обратно и царапал дверь с устрашающими воплями.

Тогда было решено оставить кота и сдавать квартиру вместе с ним.

Мне этот рассказ показался забавным. Просто я — скептик до мозга костей и во всю мистическую лабуду не поверила. Тем более тогда, когда цена за съем квартиры была такой волшебной!

Таким образом, мы стали делить одну жилплощадь с котом на двоих. Первым делом Степан Васильевич отжал у меня комнату. Он показательно дал понять, кто в квартире хозяин. Честно, я и не претендовала, потому что в той комнате оставались сложенные вещи Беллы Мироновны, от которых веяло старьем и тяжелой аурой.

Мне досталась микроскопическая гостиная, служащая мне спальным местом и местом работы.

Полгода мы привыкали к друг другу и отвоёвывали территорию. Тогда мне стало казаться, что дух Беллы Мироновны реинкарнировал в кота и теперь она ревностно относится к тому, что в ее квартире поселился чужак и пользуется вещами. В итоге мы поговорили со Степаном Васильевичем по душам и пришли к консенсусу, который устраивал нас обоих. Клянусь, он умеет слушать и понимать. Когда я сказала, что, если он и дальше продолжит изводить меня своими выходками и выживать, я уйду, его отправят обратно в приют, там усыпят, а в квартиру пустят жить гастарбайтеров, но до этого сожгут всё барахло Беллы Мироновны.

На том и порешали: спальня его, гостиная моя, никто никому не мешает, но в дом обусловились мужиков и кошечек не водить.

Глава 5. Потомственная гадалка в седьмом поколении

— Что-то не торопится твоя Белладонна открывать, — широко зевнув, изрекаю.

Привалившись к лестничным перилам, лениво разглядываю дверь: китайская дешевая поцарапанная консервная банка, которую при желании можно вскрыть ножом. За такие бабки, которые она гребет, можно было и получше поставить. Или это спецом для таких, как моя ба и Агнесса Марковна, демонстрация скромного жилища? А сама, наверное, эта аферистка живет где-нибудь на Рублевке.

— Не зуди, — песочит ба.

Оглядываю Рудольфовну: приоделась, губы накрасила, сумочка в тон молочным сапогам, на бледно-голубое пальто брошь прицепила. Шляпки только с цветами не хватает и точно была бы как Королева Елизавета.

Слышу звук проворачиваемого замка.

Подбираюсь.

Дверь со скрипом отворяется, встречая нас темнотой.

Смотрим с ба в пустоту.

Это, типа, нам открыли врата ада?

Входить или что?

— ХоспАди?! — ба отшатывается и прикладывает ладонь к сердцу, когда неожиданно в проеме появляется мрачная фигура.

Женская.

— Нет. Белладонна, — представляется низким голосом. — Входите.

Отворачивается и бесшумно скрывается в потемках квартиры.

Рудольфовна перекрещивается, а я прыскаю в кулак.

Входим.

Закрываю за собой дверь и улавливаю сладкий запах аромосвечей. Удивительно, что не какими-нибудь дурманящими сознание травами.

На стене в узкой прихожей прибиты два крючка, и мы с моей спутницей решаем, что они для верхней одежды.

Бросив на меня настороженный взгляд, Рудольфовна опасливо шаркает в сторону комнаты, из которой исходит тусклое свечение. Иду следом за прижимающей к груди сумку ба.

Несмотря на достаточно солнечное утро, в квартире темно. И причина тому плотные задернутые на окне шторы в комнатушке, в которую мы входим. Эту кладовку сложно назвать комнатой, когда ее стены стремятся сдавить со всех сторон, а количество барахла грозит обрушиться, как лавина с горы.

Ну и бардак.

Вожу глазами по комнате, примечая старый диван и потрепанную годами мебель. Небольшой стеклянный буфет, забитый антикварными статуэтками и фаянсом, комод, на котором наставлена куча каких-то пробирок, несколько зажжённых свечей, прибитый к стене ковер и круглый стол, за которым сидит, видимо, та самая Белладонна.

Не богато.

Но больше всего мое внимание привлекает антураж. Красота! На шторах гирляндой протянута веревка, с которой свисают искусственные летучие мыши. Задираю голову и смотрю на хрустальную люстру: огромный, черный, жирный паук пристроен на перекладину, и от сквозняка шевелит резиновой лапой. Оглядываю помещение и замечаю, что таких пауков здесь рассажено много.

Мне приходится сжать губы до посинения. Это мероприятие уж слишком напоминает что-то среднее между ведьминским шабашем и утренником в детском саду, где для инсталляции насобирали всякого барахла.

Потираю руки в предвкушении. Мне уже нравится эта буффонада. Даже сон как рукой сняло.

— Присаживайтесь, — легким взмахом руки Белладонна указывает на два стула перед собой.

Выдвигаю табурет для Рудольфовны и помогаю усесться. Следом приземляюсь сам.

Теперь у меня есть возможность получше разглядеть шарлатанку. Блюдо с плавающими в воде свечами, установленное в центре стола, прекрасно дает мне эту возможность.

Белладонна сидит с опущенными глазами, сложив на краю стола руки, словно читая про себя молитву. Или заклятие. Или проклятие. А, может, вообще спит.

А она молодая.

Я почему-то думал, что такой ерундой занимаются леди постарше, уморённые житейским опытом или, как минимум, закончившие факультет психологии.

Темные волосы спадают на плечи и переливаются неестественным блеском. Я не могу рассмотреть лица, но мне виды лишь ее яркие темно-бордовые губы, близкие к черным.

Объемный грязно-коричневый балахон начинается от шеи и скрывает все тело, оставляя свободными только кисти рук, усыпанные перстнями с огромными камнями. Приглядываюсь и вижу засохший клей. Эти бутафорские дешевки неоднократно приклеивались в дигель.

И я вновь прикрываю губы кулаком, чтобы не выдать свой ржач. Рудольфовна пихает меня кулаком в предплечье и смотрит порицательно.

Белладонна поднимает медленно руку и перебрасывает волосы с левого плеча на правое, открывая для нас вид на сидящего на плече мохнатого паука.

И я не выдерживаю. Маскирую смех под сдавленный кашель, получая еще один тычок под ребра. Не могу отвести взгляда от паука, который, видимо, должен служить для устрашения, но вызывает приступ истерики. Этот приступ усугубляется поблескивающей сережкой в ухе в виде жабы.

Мать честная, где она нашла всю эту дрянь? На распродаже в «Фикс прайсе» после Хэллоуина?

— Кого будем читать? — голосом из преисподней каркает Белладонна. Теперь уже чуть не оббосываюсь я. Ее глаза по-прежнему опущены вниз.

— Можно Булгакова, — сквозь смех выдавливаю, намекая на салат из мистики и сатиры его произведений.

Глава 6. Студентка, официантка, ясновидящая!

Закрываю за Аглаей Рудольфовной дверь и измученно припадаю к ней спиной. Прикладываю тыльную сторону ладони ко лбу и шумно выдыхаю.

— Фууууу…

Давно у меня не было такого напряженного сеанса. Точнее сказать, за последний год вообще такого не было. Поначалу, когда я только входила в курс эзотерики и прочей мистической лапши, я испытывала страх разоблачения, пасовала перед каждым новым клиентом и даже передвигалась по улицам, озираясь по сторонам. Казалось, что какой-нибудь обиженный или недовольный клиент поджидает меня у подъезда с целью вернуть свои деньги обратно или же просто настучать мне по голове.

В самом начале моей карьеры был такой случай.

Меня начал преследовать мужчина. Караулил у подъезда, вынюхивал за деревом и сопровождал до ближайшего магазина. Он ничего мне не говорил, не подходил и не требовал. Я пыталась припомнить его среди своих клиентов, но мужчин на тот период в моей практике ни одного не было. Со страху я даже стала носить с собой отпугиватель для собак. Правда не понимала, каким образом он мог защитить меня от нападения человека, но мысль от том, что в кармане он был — меня утешала.

Он встретил меня у двери моей квартиры. В тот момент я попрощалась с жизнью, попросила у всех обманутых мною прощения, когда мужчина начал двигаться прямиком на меня. Я даже представила, как мое обведенное мелом тело будет выглядеть здесь, на этой площадке старого дома.

Зажмурилась и приготовилась к неизбежному. Но вздрогнула от того, что мое щуплое тело сдавило в мужских крепких объятиях. Распахнула глаза и потянула носом воздух, который щекотнул мои рецепторы табачным одеколоном.

Чихнула.

Мужчина меня отстранил и полез во внутренний карман куртки. Должно быть, он решил перед совершением преступления очистить карму, попросить у жертвы прощения и дальше с покаянной очищенной душой прирезать мое тощее тельце.

Во второй раз попрощавшись с жизнью и вспомнив, что Степан Васильевич не кормлен, я зажмурилась. И…

— Спасибо, спасибо вам, дорогая Белладонна, — он схватил мою руку, душевно сжал и вложил в нее вместо ножа две пятитысячные купюры. — Вы мне так помогли, — и чуть не заплакал.

Я стояла, как сомнамбула, и хлопала глазами в непонимании и от пережитого стресса.

— Около двух месяцев назад у вас была моя жена. Лариса. Помните?

Эээ… Нет…

Но я утвердительно кивнула.

— Уж не знаю, с какими жалобами приходила эта су…, простите, сударыня, — он гневно сжал челюсти, — но после визита к вам она наконец-то оставила меня в покое, — радостно сообщил мужчина. — Спасибо вам! — и снова пожал мне руку, как начальник смены эффективному работнику на сталелитейном заводе.

А потом я вспомнила. Действительно, приходила ко мне одна женщина. Жаловалась на мужа, что он ее не замечает, что они постоянно ругаются, и он пропадает все время на работе. Тогда я ей посоветовала уйти от неблаговерного, наплела с три короба, что вскоре она встретит свое счастье, а в несчастном браке только пропустит свою истинную любовь.

— Вот, где она мне со своими закидонами, — тем временем доказывал мужчина, — бу-бу-бу целыми днями. И то не так, гвоздь не прибил, петуха не зарубил. И денег ей все время мало. Не хотел подавать на развод. Жалко, ведь, дуру. Не работала она в своей жизни ни дня. Сгинула бы без меня. А потом, — разводит руки в стороны, — пришла. Такая довольная, улыбается, в кои-то веки борща наварила и говорит: «Ухожу я от тебя, Володя. У меня любовь скоро появится». Ну я и напился в тот день от радости. Машину Весту ей оставил. Синюю. Все тряпки и украшения. Квартиру со всем барахлом, а сам к матери жить ушел. Думал, что снится мне это счастье. А неделю назад встретил бывшую супругу под ручку с мужиком. Яркая такая, светится, как туфли начищенные. Замуж, говорит, выхожу. Тогда я и выдохнул свободно. Вот, возьмите, — сжал в моей ладони десятку и сбежал вниз по лестнице.

Я стояла ни жива ни мертва.

В тот день я поверила в свои способности. А еще в то, что нужно себя тщательно маскировать. Таким образом из блондинки я стала брюнеткой. А мои голубые глаза почернели.

И вот ведь, как оказалось, не зря. Никогда не думала, что в огромной Москве, занимаясь не самым популярным бизнесом, можно нарваться на знакомую рожу. Да еще на какую! На лощенную физиономию моего преподавателя!

Хохотнув, прикладываю руки к пылающим щекам.

Дааа…. Под туникой с меня стекает водопад. И это не от жары. От перевозбуждения.

Это же надо! Миронов Илья Иванович, весь такой «а-ля-на-сраной-козе-не-подъедешь» пришел узнавать свое будущее вместе с бабулей! Да и спрашивается, зачем ему узнавать? С его внешностью и достатком и так понятно, какое будущее его ждет! А вот я чуть не лишилась этого самого будущего. И рассудка вместе с ним, когда услышала голос доцента. Думала, рассекретит сразу, ан нет, обошлось! Пришлось сбегать пару раз на кухню: отдышаться, проржаться, вздохнуть и попить воды, потому что такого сценария не увидишь даже в кино!

Эх, как же мне хотелось повеселиться над Мироновым. Точно также, как он над студентами в вузе. Жаль, что не успела. Уж я бы нагадала ему и облысение через пять лет, и ожирение, и нестояние! За каждый поставленный им колл оторвалась! Да! И за то, что привлекательный такой гаденыш. Ибо нефиг. Нефиг таким смазливым на семинарах сидеть и неудами разбрасываться!

Глава 7. Добрый вечер и спокойной ночи!

— Яна, седьмой столик, — в дверном проеме появляется уложенная гелем макушка Рубина Артуровича и тут же скрывается.

Да что ж такое! Ведь только присела!

Ударившись затылком о стену, закрываю глаза и скулю. Про себя. Моя поясница до сих пор отказывается держать меня на ногах, а три часа сна — как легкий аперитив для полноценного отдыха, который стал непозволительной роскошью.

Глаза слипаются так, что во время ожидания, пока блондинка выбирала между коктейлем «Секс на пляже» и «Кричащим оргазмом», я успела отключиться и увидеть короткометражный сон.

В итоге победу одержал коктейль «Мокрые трусики» и, что удивительно, я проснулась с одноименным ощущением у себя в нижнем белье. Только не от возбуждения. А от страха.

Просто снился мне Миронов Илья Иванович, будь он не ладен: сидит за своим преподавательским столом, значит, ногу на ногу закинул, важный как гусь, и говорит: «Ну что, Белладонна, как успехи с примером? Решили?».

И смотрит с издевкой. Взгляд такой зловещий, аж до трусов пробирает.

А я голову опустила, губу зажевала и головой покачала, мол, ничего не получается. Так этот садист наклоняется близко и голосом Люцифера в лицо мне бросает: «А что же ты, гадалка в седьмом поколении, себе ответы-то не нагадаешь, а? Уа-ха-ха!».

Брр, жуть!

Пощипав себя за щеки, встаю. Деваться некуда и идти нужно, хотя все равно не понимаю, с чего вдруг я понадобилась. Сегодня в баре даже семидесятипроцентной рассадки нет, и девочки отлично справляются без меня. Я всего-то отпросилась у них на десять минут покемарить.

Поправляю красную галстук-бабочку и одергиваю черную жилетку. Наша униформа мне нравится, ничего пошлого, развратного и кричащего: черные зауженные брюки, белые рубашки, жилетки и красные бабочки. Всего в баре работает шесть девушек-официанток, считая меня. Подобрались все девчонки хорошие, правда текучка все равно присутствует. Из старейшин: я, Наташка и Мира, а остальные девочки максимум по несколько месяцев задерживаются. Но осуждать их в этом я не могу, потому что работать в ночную смену осилит не каждый. По вечерам посетителей больше, чем днем, особенно по пятницам-субботам. А если в баре планируется шоу-программа, так у нас вообще не протолкнешься, и нагрузка на наши хрупкие плечи падает вдвойне.

Ну а у меня другого выбора нет: до обеда я в вузе, после обеда, если есть клиенты, принимаю на дому, а в ночную смену ношусь между столами. Да и коллектив у нас хороший. Директора я никогда не видела, а вот Рубин Артурович — свой мужик, где свои глаза на наше безобразие прикроет, а где за наши задницы грудью мохнатой встанет. И, конечно, по темечку постучать, когда перебарщиваем, не забывает. Остальной персонал бара положительный и в трусы к девочкам руки никто никогда не протягивал. Ну, кроме посетителей, изрядно подвыпивших, но тут наша охрана, как состав метро, — всегда вовремя и к месту поспевает.

— Решетникова, а ты чего? Вроде отдохнуть пошла, — в сторону кухни несется Наташка с полным подносом грязной посуды.

— Рубин Артурович распорядился, — пожимаю плечами.

Хватаю свой сикипер* и натягиваю дежурную улыбку, которая выработалась за годы рефлексом.

Толкаю дверь и выхожу в основное помещение. Сегодня у нас обычный вечер, потому что вчера отгрохала грандиозная вечеринка. Оглядываю зал — на танцполе всего две девушки: одна дрыгается, вторая ее снимает на телефон, ослепляя бедняжку вспышкой.

Хохотнув, следую к седьмому столику, стараясь не хромать.

Эх, вклинило поясницу, сил нет. Надо Степана Васильевича попросить за сервелат, чтобы потоптался по ней.

Оживляю планшет и смотрю на двух мужчин, сидящих за столиком и листающих меню.

Мой тормозной путь стремится попасть в книгу рекордов Гиннесса, потому что я останавливаюсь как вкопанная за сотую долю секунды.

Где-то я читала, что вследствие чрезмерной усталости у человека могут возникнуть галлюцинации. Видимо, конкретно сейчас со мной именно это и происходит, раз в двух посетителях за седьмым столиком я узнаю Миронова Илью Ивановича и … Приглядываюсь, чтобы окончательно удостовериться в начинающейся шизофрении, потому что вторым мужчиной оказывается сам декан моего института. Что?

Моргнув пару раз, убеждаюсь, что у галлюцинаторных образов слишком громкие голоса, а у одного, который мой преподаватель, слишком сексуальный смех.

Какого небритого?

Не понимаю.

Он что, выслеживает меня?

Слишком доцента Миронова стало непозволительно много в пределах моего существования: на занятиях меня изводит, в моем доме уже успел побывать, в сны за каким-то бесом пробрался, так еще и на работу ко мне притащился!

Да что же это такое? Издевательство, не иначе!

Столько лет работаю в этом баре, но ни разу не встречала здесь знакомого. Во-первых, в Москве моих знакомых-то можно пересчитать по пальцам, да и те, кто имеются, по таким местам ходить не будут. Ценник в нашем баре выше среднего, а контингент здесь собирается далеко не простой.

Я всегда была спокойна на счет того, что кто-нибудь из института меня сможет узнать. Преподаватели-старички вряд ли трясут стариной под попсу в ночном баре, а у моих одногруппников штанов вместе с трусами и повышенной стипендией не хватит, чтобы оплатить себе выпивку или закуску.

Глава 8. Встретились как-то доцент и профессор...

— Каждый день концерты мне устраивает, — сокрушается друг. — Прихожу домой уставший, жрать хочу как собака, а она мне с порога: «Опять со своими студентками развлекался?», — пытается спародировать голос своей супруги Саня. — И эта еще… на разогреве ей поддакивает, — ядовито бурчит.

— Кто? — спрашиваю.

— Так теща.

— Прошу прощения. Повторить? — в который раз певучим голоском спрашивает хорошенькая официантка с именем Наталья на бейдже.

Вообще, в этом баре все девчонки ладные. Словно их отбирали из фотомоделей. Возможно, я бы с ней сегодня замутил, но она положила свой цепкий глаз на моего друга, которому, в свою очередь, на нее до лампочки.

Сейчас он ненавидит весь женский свет и эту Наталью, уверен, тоже.

Мой друг Саня изрядно надрался, но у него есть на то причины, и я его полностью поддерживаю.

— Двойной, — кивает Наталье и несколько раз неудачно протыкает шпажкой кубик сыра.

По количеству выпитого мы с Саней идём вровень, но он пьет чистый, а я бодяжу себе льдом. Это ему скоро ехать на каторгу, а у меня грандиозные планы на ночь, где мне нужна относительно трезвая голова и бодрый стояк.

На столе вибрирует телефон Санька. Друг матерится и закатывает глаза. Это уже пятый звонок. За десять минут.

— Да! — рявкает друг, но уже не так активно, как десятью минутами раньше. Его челюсть еле ворочается и мне вдруг становится жалко Александра Ерохина, декана Факультета урбанистики и городского хозяйства.

Я не видел таким товарища… пытаюсь припомнить… И понимаю, что не видел таким дерганным и нервным всегда ответственного, сдержанного, предельно собранного Александра никогда. Саша Ерохин третий год возглавляет Институт и по сей день является самым молодым руководителем вуза. Но даже за время напряженной работы в должности декана, пройдя адовы круги аккредитации и лицензирования, даже тогда Сашка был спокойным как удав.

Мы дружим, не соврать, девять лет. Познакомились в магистратуре. Два года в магистре были самыми отвязными в наших жизнях с Саней. Потом вдвоем поступили в аспирантуру, и там я понял, что наукой сыт не будешь. И ушел в бизнес. А друг закопался в учебе, защитил диссертацию на соискание ученой степени, получил ученое звание доцента, затем профессора и в итоге дорос до декана. В тот же год он женился. Для меня все прошедшие три года брак Саши и Оли казался на небе окрещенным. Помню, каким счастливым выглядел друг и как уверял меня, насколько ему в семейных узах комфортно. А сегодня эти прочные узы трещат и грозят тяжелым разводом. По крайней мере за этот вечер из уст Ерохина подобные фразы я слышал неоднократно. Не знаю, что случилось с их идеальной семьей, но именно гибнущий брак Ерохиных стал для меня жирной конечной точкой.

— Я сказал, что скоро приеду. Не начинай, — друг прикрывает трубку ладонью, преграждая звук бьющей по башке музыки. — Оля! — предупреждает друг супругу. — Да! Да! Я с бабами. Со студентками, именно. Сколько их? Сейчас посчитаю! Так… — деланно задумывается друг. — Шесть. Их шесть, Оля. По три нам с Илюхой на каждого. Довольна? Ты это хотела услышать?

Усмехнувшись, качаю головой.

И вот нафига? Нафига, спрашивается, оно надо? Чтобы потом вот так мучаться? Ревность, истерики, слезы — нет, такое не для меня. То ли дело я — никому ничем не обязан, никому не должен и сам ничего не требую взамен.

Сашка раздраженно нажимает отбой и отбрасывает телефон. Рыщет осоловелыми глазами по столу в поисках выпивки, но в наших стаканах пусто.

— Задолбала, — плюется Саша. Вот, а когда-то на секунду оторваться друг от друга не могли. — Ну ты представляешь, Илюх, эта ненормальная считает, что я только и делаю, что студенток окучиваю. В кишках сидит уже своей ревностью. Да у меня свободного времени нет, чтобы новости в интернете почитать или отлить сходить, а не то, что кого-то там клеить, — это точно. Друг зарывается в бюрократии. — Выдра болотная! — вот, а когда-то была заей любимой.

— Тогда уж речная, Сань, — усмехаюсь я. — Выдры в болоте не водятся. Ты же профессор, Ерохин. Стыдно не знать, — подшучиваю над другом, стараясь разрядить обстановку.

— А ты не умничай. Я тебя сколько уламываю защищаться? — вдруг перепрыгивает товарищ.

Да. Было дело. Только за каким лесом мне оно надо? Я и так каждый год веду с другом борьбу на тему моего увольнения.

Честно? Я работаю в вузе только из-за него. Мне даром не сдались те гроши, которые я получаю в должности доцента. Я даже не помню, на какую карточку приходит моя преподавательская зарплата.

Я имею действующий, успешно развивающийся бизнес в сфере тепловодоснабжения. Моя фирма проводит установку и монтаж оборудования для отопления и обеспечивает полный сервис оказываемых услуг. Но каждый год я поддаюсь уговорам Ерохина, филигранно облизывающего мое эго тем, что кроме меня такого специалиста, имеющего опыт в экономике и управлении промышленным предприятием, во всей солнечной системе нет. И да, порой я тщеславен. Но уже в сентябре месяце, когда новые студенты сдают первую контрольную точку, я глубоко жалею о своем решении, и каждый раз обещаю себе, что этот год станет последним.

— Думаешь, рыбки на кандидата технических наук будут лучше клевать, чем на доцента? — перевожу в шутку и поигрываю бровями.

— Да на твою смазливую рожу будут клевать, даже если ты будешь ассистентом, — усмехается друг.