Гамлет шестого акта

Глава 10. «Мне безумно хотелось плюнуть на его могилу…»

Наутро небо опять хмурилось, и снова накрапывал дождь. Доран проспал рассвет, но оказалось, что никто из гостей его сиятельства ещё не просыпался. Проспал и мистер Коркоран, который полночи, как он пожаловался позднее, не мог уснуть. Когда оба в ожидании завтрака вышли на сырую террасу, она была пуста. Однако почти сразу к мужчинам присоединились мисс Хеммонд и мисс Нортон, на сей раз — странно обеспокоенные и недоумевающие. Мистер Доран удивился — он заметил, что до этого девицы некоторое время были в ссоре и не разговаривали друг с другом. Но сейчас они торопливо приблизились, при этом первой заговорила мисс Софи, тогда как мисс Эстер молчала, испуганная и подавленная.

— Простите, мистер Коркоран, но… мисс Нортон зашла утром к брату и говорит, что он не ночевал у себя в спальне. Там лежат нераспечатанные письма, и кровать не разобрана. Его нет.

Доран и Коркоран переглянулись. Оба они только порадовались, если бы мистер Нортон убрался к чёртовой матери, но если он и вправду убрался, то какого чёрта не предупредил сестру?

— Все его вещи на месте, мисс Эстер? — в голосе мистера Коркорана звучал не столько вопрос, сколько, как показалось мистеру Дорану, с трудом скрываемая надежда.

Та растерянно посмотрела на мужчин, потом сказала, что уточнит, и убежала в его комнаты. Она крайне неохотно сказала мисс Софи об исчезновении брата, опасаясь поднять шум и скомпрометировать его. И без того Стивен в последние дни был сам не свой, издерган, резок, истеричен. Только накануне между ними возник скандал. Мисс Нортон, безусловно, проникла в спальню мистера Коркорана, уповая на то, что он подлинный джентльмен — она опасалась, что её опередит эта губастая дурочка мисс Морган или её подруга Софи, которая смотрела на мистера Коркорана глазами, выдававшими самую пылкую страсть. Но этот мужчина должен принадлежать ей и только ей! И кто бы мог подумать, что объяснению с мистером Коркораном помешает её придурковатый братец! Ей было стыдно устроенной им сцены, она целый день не могла оправиться от афронта. По счастью, вопреки её ожиданиям, Стивен на следующий день не досаждал ей, не выходя из своей комнаты. Под вечер она мельком видела его, но, злясь на него, не зашла нему перед сном. И вот…

Но куда он мог деться? Все вещи брата были на месте, развешены в шкафах и разложены по полкам. Он явно никуда не собирался уезжать. В нижнем отделении шкафа стоял пустой саквояж.

Между тем мужчины решили поискать в саду и в галерее, какой бы невероятной не казалась мысль, что он провёл ночь на улице, но тут вернувшаяся мисс Нортон сообщила о результатах своих поисков, мистер Коркоран попросил девиц оповестить милорда Лайонелла и поднять на ноги слуг. Те обыскали парк — и все безрезультатно. Доран спросил, не следует ли им пройти по направлению к Лысому Уступу? Коркоран бросил на него странный взгляд, пожал плечами, спросив, что ему там делать, но оба направились к болотам.

На Лысом Уступе никого не было, поваленный древесный ствол — пуст, стянутые над болотом метановые пары — зловонны и удушливы. Белый туман стелился по земле. Однако тут мистер Коркоран хмыкнул. За ствол завалилась шляпа, в которой он признал цилиндр мистера Нортона. Стало быть, он и вправду был здесь. Мужчины спустились по тропинке вниз к подножию уступа — и остановились. Нечего было и думать после таких дождей штурмовать болото. Неожиданно мистер Коркоран издал какое-то восклицание и устремился по крайней, почти незаметной тропинке под скальный уступ, где, кривляясь подобно площадному скомороху, росло чахлое деревце и темнело нагромождение коричневых замшелых камней. Мистер Доран двинулся следом за ним, тоже заметив что-то темное среди буро-зеленой травы. Наконец, подойдя под склон уступа, они увидели того, кого искали. Тело мистера Нортона лежало под уступом, голова была размозжена, лицо окровавлено. Он был мертв, как дверной гвоздь.

Ни мистер Коркоран, ни мистер Доран в течение нескольких минут не произнесли ни слова. Первым заговорил священник.

— Вы полагаете, это самоубийство или случайное падение? — он внимательно посмотрел на Коркорана.

Тот пожал плечами, наклонился и стал методично обшаривать сюртук покойника, и во внутреннем кармане погибшего мистер Коркоран нашёл блокнот, а в нём — записку. Он выпрямился, развернул её, прочёл и протянул Дорану. Доран видел, что Коркоран не только ни на минуту не потерял самообладания, но в его движениях вдруг проступила какая-то величавая царственность. Это было столь зримо, что Доран даже растерялся.

— Это самоубийство.

В записке, адресованной мистеру Коркорану, говорилось, что он, Стивен, не может жить, ибо жестокость Кристиана убила его. Доран устремил внимательный взгляд на собеседника. Коркоран изящно прикрыв рот, зевнул, извинившись, что не выспался, к тому же от запаха метановой вони его постоянно клонит в сон. Самого Дорана трясло — нервная дрожь пробивала пальцы, по спине прошёл холод, он чувствовал тремоло в ногах, но, хоть и стыдился своей слабости, не мог сразу преодолеть её.

— Что будем делать? — стараясь держать себя в руках, спросил Доран Коркорана.

Его собеседник, присев на ветхий пень, ответил, что оставляет этот вопрос целиком на его усмотрение. Это гамлетовский вопрос — вопрос благородства. Что достойней — сказать ли правду, всё, как есть, и «честь поминовения на службе и пение псалмов тогда не будут сопровождать безумца до могилы», его завещание будет недействительным, имущество корона конфискует, и похоронят его, словно отродье сатаны, при трех дорогах. Или — скрыть всё, и тогда на сестре не будет зловещего знака родни самоубийцы, а то ведь замуж не возьмёт никто. К тому ж не будет и возни с похоронами. Все будет чин по чину…

— Но лично я склоняюсь к первому решению. А вы?

Священник в изумлении посмотрел на Коркорана и встретил взгляд чёрных глаз, полусонных и бесовски умных. Он недооценил этого человека, притом, что оценил его запредельно высоко. Мистер Коркоран ставил перед ним один из тягчайших вопросов духа, соглашался на самое жесткое решение, и — смеялся. Искорка сардонического смеха таилась на самом дне зрачков, теряющихся в темноте радужной, плясала в дремотных глазах удивительной красоты и лучилась тихим сиянием.

Доран же лихорадочно размышлял. Самоубийство приравнивалось к убийству и, доказанное, лишало самоубийцу всех прав состояния, даже права быть похороненным среди людей. Оглашение самоубийства неминуемо влекло выяснение его причин. Мистера Коркорана юридически обвинить было не в чем, разве что в бессердечии и доведении несчастного до самоубийства — но записка откроет не только причины гибели глупца, но и его склонности, после чего общественное мнение перенесет свой гнев и презрение на погибшего. Разглашение позорных обстоятельств смерти мистера Нортона не может не испортить жизнь и его сестре — ибо семья самоубийцы считалась хуже прокажённых. Мистер Коркоран был прав — никто, будь оглашены все обстоятельства — не женился бы уже на мисс Нортон. Доран почувствовал новую дрожь в коленях. Пальцы словно замерзли и не сгибались.

— А несчастная девушка? Сестра содомита и самоубийцы…

— Мистер Доран, решение за вами. Только думайте быстро. Я слышу голоса вверху на Уступе. Может, посоветоваться с его сиятельством?…

— Но ведь в первом случае… вас могут счесть… пусть не виновным, но…

В глазах Коркорана полыхнуло пламя. Теперь эти глаза куда как не казались сонными.

— Бросьте, Доран. Любого, кто осмелится это сказать, я, наплевав на все принципы, публично сделаю своей любовницей, и он получит то, чего добивался этот. Я лишён слезливой сентиментальности. Что вы так смотрите на меня? — взъярился он вдруг, подойдя вплотную к священнику, — Вы что, считаете, я должен был уступить ему? Вымазать дерьмом храм Господень? Ответьте мне, Патрик!

Глаза его сверкали. Доран вздохнул.

— Перестаньте, Кристиан. Ничего я не считаю.

— Слава Тебе, Господи! А то подумал было, что вам самому весьма близка мысль о его петухе в вашей заднице…

— Чушь, — брезгливо отмахнулся Доран, в другой час он взбесился бы на подобные слова, но не сейчас, — но просто, поймите, у девушки будет испорчена жизнь, если все всплывёт — таких вещей все сторонятся.

— И правильно делают, Патрик, очень правильно делают. Ну да, не хочу давить на вас. Это не мой монастырь, и не мои тут уставы. Это дом графа Хеммонда — и не мне решать, что делать. Когда находишься в Риме, поступай как римляне.

Они сами не заметили, как перешли на имена. Гибель мистера Нортона странно сблизила их, заставив принимать одно решение на двоих, решение, которое либо было предельно истинным, но и предельно жестоким, либо было милосердным, но лживым. Мистера Коркорана эта антиномия ничуть не волновала. После эмоционального всплеска, вызванного фразой Дорана о его возможном обвинении, он снова окаменел в вялом спокойствии. Однако снизошёл до того, чтобы уточнить свою позицию.

— Я отвечаю за то, что сделано мной в свободном волеизъявлении, по моему распоряжению, или хотя бы — с моего молчаливого согласия. Но я его с уступа не сталкивал, ничего ему не приказывал и самоубийства не одобрял. Меня живым вынули из мертвой утробы, но я весьма далёк от того, чтобы считать жизнь своей собственностью. Этот же возомнил себя вправе… — Он презрительно махнул рукой. — Он заслужил ад как содомит и как самоубийца. Нужно сказать правду.

Голоса сверху доносились все отчетливей.

— А как же христианское всепрощение, Кристиан?

— Что? — мистер Коркоран искренне изумился, даже отпрянул.

— Вы не можете ему простить? Не согласны скрыть позор? Вы что, не христианин?

Глаза мистера Коркорана снова блеснули молнией.

— Я-то — безусловно, христианин. Но причём тут всепрощение? Если вы, отче, обыскав на досуге весь библейский свод, найдёте там слово «всепрощение» — я съем подошвы собственных сапог! Но сейчас речь не о моей вере. Либо мы оглашаем все обстоятельства — либо утаиваем их. Я, повторяю, сторонник истины.

— И вы готовы обнародовать записку? Всплывут все обстоятельства… И судьба несчастной девочки вас не волнует?

— Это разные вопросы и одного ответа на них у меня нет. Я же сказал, Патрик, решение за вами. Вы — служитель Господа и вы старше. Я подчинюсь вашему решению. — Он присел на пень рядом с трупом, — кстати, как это ни удивительно, этот человек сказал правду… — проронил он. — «Я не могу жить без вас…» Истинно нельзя жить только без Того, кто является Жизнью по сути. Нет Господа — нет и жизни… так… эрзац. Но разве эти ничтожества понимают это? — он поморщился, потом, помолчав, проронил, — я не знаю, откуда берется это искажение плотского влечения, но ощути я в себе подобное, просто затворился в глухой норе где-нибудь на перевале Сен-Готар… Смог же Арчибальд остаться человеком!! Но почему эти жалкие ничтожества поддаются подобным вожделениям?

— Не все же могут быть монахами в миру…

— Не все… — согласился мистер Коркоран, и снова вяло вопросил, пришёл ли наконец мистер Доран к какому-либо решению?

Клиническое спокойствие Коркорана странно подействовало на Дорана. Он тоже пришёл в себя и снова внимательно вгляделся в Коркорана. Да, ничего не скажешь — он не был сентиментален и не жил в искусственном мире абстракций, выхолощенных понятий и умозрительных представлений, в котором пожизненно поселяется большинство людей. Его поведение не шло вразрез с традициями, но проступало истинностью там, где солгали бы самые честные. Он не искал у других одобрения, принимал полную ответственность за свои действия, но был совершенно лишен чувства вины.

Однако Доран принял иное решение. Половинчатое.

— Записку спрячьте. Правду скажем сестре несчастного и Лайонеллу. Они, в некотором роде, заинтересованные стороны. А там подумаем.

— Хорошо, будь по-вашему. Но чувство странное… — Коркоран посмотрел на труп, — Знаете, я пережил однажды тяжкое искушение. Мой приятель… Я гостил у него на Рождество. Он располагал собственными деньгами, рано женился и по приезде познакомил меня с женой. Я мысленно ахнул. Это была… вокзальная буфетчица. Грубое лицо, вульгарные манеры, речь кокни. На партию в вист зашёл его друг, живший по соседству. Я снова ахнул. Я не физиономист, но эти бегающие глаза и крысиная физиономия… Супруга приятеля начала строить мне глазки через четверть часа после приезда. Я пошёл на хитрость. Приказал груму отправить из соседней деревушки письмо… самому себе, где от имени управляющего срочно вызвал себя в имение. Через два месяца приятель пустил себе пулю в лоб. Его жена сбежала с тем самым его другом, похожим на крысу. В прощальном письме он написал, что «не может пережить предательства любимой и друга…»

На его похоронах вне кладбищенской ограды меня и настигло мерзейшее искушение, Доран. Мы не выбираем родителей и родственников, — он усмехнулся, — тут ничего не попишешь. Но уж любимых и друзей — выбираем мы. Многие костерили его супругу и любовника. Вздор… окруживший себя ничтожествами… Мне безумно хотелось плюнуть на его могилу и изо всех сил пнуть её ногой. Вот и сейчас… испытываю странное искушение пнуть ногой это животное, для которого желания его растленной задницы были высшим законом любви. — Он поднялся. — Извините, я пойду лучше навстречу спускающимся…

Отец Доран судорожно вздохнул и кивнул.

Что и говорить, Гамлет, переживший пятый акт, был существом, повергающим в трепет. Священник долго задумчиво смотрел вслед удаляющемуся Коркорану, ощущая, как заледенело у него сердце. Когда Коркоран бестрепетно обыскивал мертвеца, ему стало страшно. Тот был лишен физической брезгливости, никогда и ни к чему не выказывая отвращения, прикасался к покойному, как к кукле, не обнаруживая эмоций, гадливо же морщился только от мерзости духовной. Но последние слова… Нет, это был не артистизм. Он не играл. Ханжество и лицемерие были совершенно несвойственны этому странному существу, открыто обнаруживавшему свои потаённые чувства, как благие, так и не делавшие ему чести. Но главное…

Сейчас, в ситуации, когда у любого подкосились бы ноги, он сохранял спокойствие и невозмутимую жизнерадостность. Это знак огромной силы, понял мистер Доран. Такие люди способны даже умереть весело.