Жена моего брата

Глава 8 Бестелесное привидение

Набираю Злату.

– Слушаю, – сдержанно.

Мне кажется, я не спутаю этот голос ни с каким другим больше. Он звучит прямо в мою грудь, отдавая чувствительным эхом вниз живота. Он делает мне больно.

– Добрый вечер.

Хрена с два он добрый, конечно.

– Добрый вечер, Демид.

– Ты сделала выбор?

– Нет.

– Потому что?…

– Потому что… – знакомый вздох. – А почему Вы звоните только сейчас?

Три дня прошло.

Да, я косячу! Но вся моя энергия слита в диагноз, а слабым и разбитым я не хочу общаться с ней. Не могу! Это так жалко…

– Я прошу прощения. Дела.

– Мм. Ясно.

– Очень сложный период. Правда. Но мне показалось, мы договорились.

– Мне тоже. Но потом перестало так казаться.

– Я. Прошу. Прощения! – чеканю я. – Если бы я мог, я бы был рядом. Ты обещала сделать выбор быстро. Завтра?

Моя нервозность сквозит и в голосе. Если она выберет меня, я просто не буду трогать ее до тех пор, пока не буду уверен наверняка. Супер, Черкасов! А если ты таки положительный? При разводе она заберет у семьи все, согласно брачному договору. Или ты думаешь, она будет жить с инфицированным? Развода не будет, нет. Это исключено. А что тогда будет?

Включив мозги, и отрубив дурную мышцу в грудине, я понимаю, что просто обязан отдать девочку брату. Но… Но. Я что похож на доброго самаритянина? Нужно придумать что-то. Очнувшись понимаю, что мы уже несколько минут молчим по телефону.

– Злата.

– Что?

– Я могу сделать что-нибудь для тебя? Прямо сейчас? Чтобы исправить моё трехдневное молчание.

– Можете.

Напрягая пресс, присаживаюсь ровнее.

– Вы можете разделить со мной ужин. Прямо сейчас.

Моё сердце вылетает на метр вперед, как у мультяшного персонажа и пульсирует, переливаясь всеми цветами радуги. По ощущениям, конечно.

– Я бы хотела еще раз… поговорить. Перед тем, как определиться.

Оттягиваю рывком галстук, отрывая нечаянно верхнюю пуговицу на рубашке. Губы растягиваются в улыбке. На мгновение. Но несколько секунд я мля счастлив, как пёс, которого погладили. Ужин…

А можно между нами поставить тонкое разделяющее стекло? На всякий случай. Не гони, Черкасов, не передается эта хрень бытовым путём. Тебя же не в постель пригласили, а на ужин. Посидите в ресторане на приличной дистанции.

– Где ты?

Сомнения… Но желание побыть с ней немного, побеждает.

– Дома.

Ооо, черт.

– Может быть, в ресторан? Обещаю выбрать самый впечатляющий.

– Нет. Я уже всё приготовила. Я Вас жду.

О, боги! «Найди причину! Откажись!» – уговариваю я себя. Не будь у меня положительного теста, сегодня она была бы моя. Во всех смыслах этого слова. Просто… какой же это потрясающий кайф – иметь возможность, обнимать, целовать, присваивать! Эти губы были так близко! В секунде от поцелуя. В мгновении до точки нашего невозврата. Отпустил бы я её после поцелуя? Не-е-ет! Ни за что.

Закрывая глаза, фантазирую. Губы прикрываются и горят, я жадно облизываюсь, сокращаясь от возбуждения. Всё, Черкасов, это теперь недоступна часть реальности. Ты бестелесное привидение еще полгода. Прими это. Усвой это! Сдергивая с запястья часы медленно кручу их на пальце. Они встали. В первый раз в жизни у меня встали часы. Как символично… Моя жизнь на паузе. А её – нет! И может так оказаться, что это последнее свидание со Златой. А завтра она будет принадлежать другому мужчине. И так и будет, вообще-то. Особенно, если ты не приедешь. Ее приглашение значит только одно, она не хочет выбирать Родиона. И я делаю саму глупую вещь в моей ситуации – еду.

И да – в этот раз я не лажаю с букетом.

Покупаю бутылочку хорошего вина. Когда меня последний раз женщина приглашала на ужин к себе домой? Такая женщина, чтобы я согласился. Да никогда! Моя жизнь устроена максимально просто. Как черновик. Пока все силы вложены в компанию, а в личной жизни довольствуюсь простым и малым, но мечтаю о большом и полноценном.

Дописался на черновик, Черкасов? Ага, так что чистовик испачкал. Паркуюсь возле маленького, но выстроенного в стиле средневекового замка домика Ивана Михайловича. Не самый престижный район. Но пока еще спокойный. Ворота – стальной частокол. Я вижу парадный вход в дом. Нажимаю на звонок.

Открывает мне охранник. Свет ярких фонарей освещает всё по периметру.

– Этим входом не пользуются, – тормозит он мою попытку подняться на крыльцо. – Пройдёмте.

Мы обходим дом.

– Тиша, слезай! – стоит спиной ко мне у высокого ранета Злата, уперев руки в бока.

– Злата Романовна, к Вам гости.

Разворачивается.

– Что случилось? – смотрю наверх.

– Аа… да, ничего, – поправляет немного растрепавшиеся волосы.

На ветке, прислонившись спиной к стволу сидит Тихон. Метра три высота…

– Тихон, привет.

– Здравствуйте.

– Проходите в дом, – отворачиваясь от Тихона, показывает мне на вход чуть поскромнее, чем парадный.

В спину ей тут же прилетает ранеткой. Слышу глухой шлепок и вижу, как вздрагивает. Глаза мстительно вспыхивают, веки тяжелеют, но делает вид, что ничего не было.

Разворачиваюсь, чтобы зайти в дом и в отражении затенённого стекла окна вижу, как она поднимает пару ранеток и отточенным движением швыряет обратно в Тихона.

– Ай!

Хруст веток.

Ну, дети! – прячу улыбку.

И меня и самого расслабляет, снимая с плеч лет пятнадцать. Проблемы, заботы будто отъезжают немного подальше. Когда-то и я по деревьям в нашем саду лазил.

– Проходите, – опережая, Злата поспешно открывает мне дверь.

– Поссорились?

– Нет, с чего Вы взяли?

– Да так… – ухмыляюсь я.

Живая девушка. Сто лет в моей жизни не было живых девушек. Всё как-то по сценарию в последнее время. Только лица меняются. Хочется погладить ее по спине. Там вырез, открывающий лопатки. И между ними красный след от ранетки. Но держится она как принцесска, изящно и не подавая виду, что больно, гордо выпрямив плечи и задрав подбородок. Отдаю ей в руки букет.

– Спасибо за приглашение.

– Сюда, – уводит она меня в столовую.

– Сама готовила? – наблюдаю как накрывает для нас стол.

Между широким поясом свободных брюк и в цвет им свободным топом – узкая полоска плоского загорелого живота. Топ ассиметрично съезжает с одного плеча. Шея очень красивая… я целовал уже эту шею…

Тяжело сглатываю. Бестелестный, ты, Черкасов! Напоминаю себе.

В глаза смотри!

– Сама, – скромно.

Круто. Женщины в моей семье никогда не готовили сами. У нас всегда был повар. Ставит чашку передо мной.

– Ничего что я по-простому без сервировки? – смотрит мне в глаза.

Коротко улыбаюсь. Да мне вообще все равно. Рядом со мной побудь…

– Тихон не присоединится?

– Он поел уже.

В голосе сквозит недовольство.

– Пахнет вкусно… – вдыхаю я запах блюда.

В глубокой глиняной чашке с резными боками, белая маслянистая жидкость с оранжевыми разводами и шариками.

– А что это? На икру красную похоже.

– Лосось в сливках с икрой. Мама раньше всегда готовила. Когда гости приезжали. И я теперь для гостей готовлю.

– Ух ты. Ммм… – тут же выдаю я стон удовольствия, пробуя первую ложку.

Злата передаёт мне черный хлеб, зелень… Молча едим, встречаясь взглядами. Она немного расслабляется. Мне так кайфово, словно в эти сливки было намешано пару ложек дури. Точно ведьма…

– Может вина? – словно опомнившись.

– Только тебе. Я за рулём. Спасибо. Лучше чай.

Говорим о каких-то незначительных вещах. Любуюсь тем, как она двигается, говорит, ест, изредка улыбается.

Моя эйфория и расслабленность мгновенно исчезает, когда она начинает убирать со стола. Напряжённо смотрю на то, как касается моей ложки, вилки…

Отвратительное ощущение липкого неконтролируемого страха, смешанного с отвращением к себе. Не сходи с ума, Черкасов. Но ничего не могу поделать, ощущаю себя грязным. И ещё – лжецом, что пришёл в её дом и не ставлю её в известность, не даю ей выбора – не контактировать со мной.

Ещё и замуж уговариваю…

На открытом окне в пепельнице наполовину истлевшая и потушенная сигарета. Рядом пачка. Залипаю на ней взглядом. – Вы вдвоём здесь живете? – Охрана ещё…

– Прямо в доме?

– Нет, во флигеле у ворот.

– Ты куришь? – ревность глушит короткой вспышкой.

Я уверен, что она не курит! Да и сигареты крепкие, мужские. Оборачивается, ловят взглядом пепельницу.

– Это деда пачка, – вздыхает она.

Иван Михайлович из больницы не отлучался.

– Кто приобщился? – дёргаю бровью.

– Тиша… – расстроенно. – Совсем слушаться перестал.

Оо… Отпускает немного.

– Возраст такой, – пожимаю плечами. – Не переживай. В тринадцать все бунтуют.

Складывает с посудомойку приборы.

– Хочешь, я поговорю с ним насчёт сигарет.

– Наверное, пока не стоит. Ему и так сложно принять наше ближайшее будущее. А если Вы ещё начнёте его воспитывать…

– А тебе? Сложно?

– И мне.

Так. А вот сейчас время договариваться, Черкасов.

– А если для тебя ничего не изменится после брака? Так будет проще принять?

– Как это? – разворачивается.

– Допустим, мы распишемся, и поставим наши супружеские обязанности на паузу, позволив себе просто пожить рядом как друзья, узнать друг друга. Несколько месяцев… – осторожно добавляю я.

– Фиктивный брак, имеете в виду?! Нет, Демид, извините. Тогда, у нас с Тишей не будет гарантии…

Снова закрывается, складывая крест-накрест руки.

– Дед всё написал в брачном договоре. Он не будет изменён. Мне нужен нормальный брак и заинтересованный во мне муж.

– Нет, не фиктивный! Мне показалось, я понятно выразился: дать нам время на естественное развитие отношений, без этой спешки с наследником. Несколько месяцев… может, полгода. До того, как мы станем мужем и женой не только формально.

– Полгода? Не хотите детей? – пытливо.

– Хочу!

– У Вас женщина есть, поэтому?… – хмурится. – Зачем же тогда Вы мешаете брату?

– Да нет же! Нет у меня женщины.

– Мужчина? – шокированным шёпотом, распахивая огромные глаза.

– Злата!! – рявкаю я.

– Что? В Москве это говорят не редкость. Так Вы прямо скажите, а то я ничего не понимаю.

– Госпожа Ольховская, угомоните свою буйную фантазию, – зверею я.

– Извините, – закусывает губу.

Странно, наверное, такое предложение из уст мужчины выглядит. Вот и ищет причину.

– Откинь свои дурацкие интерпретации и отнесись к моему предложению – как оно есть. Если мы не станем форсировать, тебе будет комфортнее?

Опускает глаза.

– Да. Конечно. А Вам? – вдруг выстреливает в меня снова пытливым взглядом.

– А я потерплю, – в моем голосе проскальзывает много всякого, что я не успел поймать и блокировать.

Закрываю глаза, пряча за веками всё, что я думаю на самом деле по этому поводу.

– Ради меня?… – растерянно.

– Ради нас.

– Ладно… спасибо, наверное, за предложение.

Отворачивается и тоже смотрит в окно.

– Что тебя смущает? – начинаю нервничать я.

– Что смущает?

Неожиданно разворачивается.

– Вы, Демид, и так-то человек холодный… А временами вообще как айсберг… Я еще ничего не сделала, а Вы уже смотрите на меня то ли с презрением, то ли с отвращением.

– Я не холодный, – осаживаюсь я.

С отвращением?… Считала из взгляда? Я же не на тебя, дурочка!

Отрицательно качаю головой. В груди переполняет болью от её слов.

– Ты ошиблась.

– Да? – хмурясь, ноздри нервно вздрагивают. – Обнимите меня тогда.

Я дергаюсь к ней и тут же торможу. Ступор. Давай, Черкасов! Объятия – это не заразно! Но… По моей коже идут мерзкие мурашки, и я растерянно замираю, не решаясь.

Отворачивается. Ну мля…

Встаю позади неё, так близко, что чувствую жар её тела. Ощущаю, как она вся трепещет. Хочется повыть на луну от понимания, что зацелуй я ее сейчас, не оттолкнула бы!

– Но это не значит, что я не хочу, – шепчу ей в затылок. – Очень хочу! Но пусть будет так, ладно?

Настороженно кивает.

– Я могу быть уверенным, что ты определилась?

– Не давите на меня, пожалуйста. У меня и так пара дней всего… Через ткань топа прижимаюсь губами к плечу.

– Ведьма моя карельская… – признаюсь я ей завуалированно в своих чувствах, вспоминая её вопрос. – Не ошибись!

Вздрагивает.

– Я поеду. Поздно. Спасибо за ужин, Золотинка.

– Папа так звал… – не поворачиваясь.

В груди сжимается от открытых слов, вскрывающих её ранимость

– Всё хорошо у тебя будет, слышишь?

У меня – не факт. А у неё – да. Я себе это обещаю. Ухожу, так и не поцеловав. И даже не прикоснувшись к её пальчикам. Ухожу измученным, словно голодным постоял у роскошного шведского стола, но так ничего и не съел. Этот голод мучителен!

– Тихий! – окликаю на улице Тихона.

– Чего? – из темноты.

– Не буянь. Сестра переживает. Людей, которые о тебе переживают надо ценить, понял?

– Ладно… – угрюмо.

Выходит на свет. Моя рука дёргается для рукопожатия, но я себя тут же торможу, зацикливаясь на чувстве брезгливости к себе. И не тяну ему в этот раз руку. Ухожу.