Журавли летят на запад

Глава 3 Кому достаются ритуальные деньги

Ван Сун терпеть не могла мужчин в Китае. И в целом, любых, и тех, кто из года в год портил ей жизнь. Она не любила императоров, их чиновников, тех, кто против императора восставал. Императрица ей тоже нравилась не сильно, но на нее раздражения уже не хватало.

Она понимала, что у восстаний были причины, но они ее не сильно волновали – она много раз видела листовки, в которых обещали принять новые законы и заботу об обществе, гораздо чаще слышала болтовню пьяных мужчин у игорных домов, но она знала, что общество – это мужчины. Женщины обществом не были, они оставались красивыми куклами, которые в нарядных – впрочем, далеко не всегда – одеждах сидели дома, их можно было показать другим мужчинам, можно было рассказать им, как тяжело прошел день, но их ответ никогда не ожидался. Странно ждать, что кукла заговорит, верно?

Как если бы Небо правда могло решать, какие правители праведные, а какие нет – и разговаривало с людьми, даруя им свою волю.

В общем, чушь полнейшая.

И даже если в листовках было что-то про женщин, то обычно мелким шрифтом в конце. Или в середине, чтобы можно было выполнить остальные обещания, и в процентом соотношении было лучше, чем никак. А женщины? А что женщины – потерпят. Столько веков терпели, смогут и еще пару веков.

Впрочем, тайпины не нравились ей чуть меньше, чем остальные. А все дело в простом: они запретили проституцию и продажу в нее девочек. То есть, таких девочек, какой была сама Ван Сун, поэтому ей, конечно, несказанно повезло – ее подбросили на порог публичного дома, потому что все знали – рождение дочери к беде, не прокормишь, пока времена и так смутные, но она успела освободиться раньше, чем в ней что-то непоправимо сломалось.

Или, может быть, оно и сломалось, просто она не знала.

Когда восстание тайпинов пришло в Нанкин и ее освободили, она долго шаталась по улицам, пытаясь понять, а что теперь-то. Сначала жила у господина Эра, потом какое-то время – с госпожой Яо Юйлун, матерью Сунь Аня. Господин Эр рассказывал ей про западных царей, Яо Юйлун – про даосизм и Конфуция. А потом Ван Сун ушла – решив, что просто не может больше пользоваться ее добротой, хотя, конечно, уходить не хотелось: без господина Эра и детей Яо Юйлун будто расцвела, стала мягче, добрее, но все еще такой же чуткой и готовой бороться за свою семью – ведь именно благодаря ее презрению к восстанию и публичному отречению от мужа, восьмизнаменная армия[15] их не тронула, когда восстание подавили окончательно. Ван Сун все боялась, что Яо Юйлун казнят вслед за Сунь Чжаном, но ту не тронули – и Ван Сун, убедившись, что все точно будет хорошо, ушла.

Какое-то время она жила в городе и убиралась в каком-то постоялом дворе за возможность там ночевать. Там ее нашла женщина – точнее, девушка, сейчас сама Ван Сун ее старше, но тогда все высокие люди казались ей невероятно взрослыми.

– А ты чья? – спросила девушка, а Ван Сун, недоуменно похлопав глазами, сказала слова, за которые до сих пор сильно собой гордилась:

– Своя собственная.

Девушка рассмеялась – она была уставшей и замученной, но этот смех оживил ее лицо, и Ван Сун им залюбовалась.

– Хочешь быть своей собственной со мной? У меня нет дома, но я постелю тебе в своей комнате и дам одеяло.

– Хочу, – решила Ван Сун. В конце концов, даже если ты своя собственная, жить где-то надо.

Тот день был солнечным и сухим, она до сих пор прекрасно это помнила – солнце жгло макушку, очень хотелось пить, а еще почему-то – ругаться.

Сейчас она почему-то с трудом могла вспомнить имя этой девушки, и из-за этого ее брала досада – девушка столько лет о ней заботилась, а Ван Сун даже имя вспомнить не может. Оно кружилось на языке, царапая небо, но никак не подбиралось.

Эта девушка, впрочем, никогда не была хорошей воспитательницей, подругой, матерью – да кем угодно. Ван Сун воспринимала ее как сестру, временами – младшую. Та была рассеянной, часто что-то теряла, много болтала про восстания, мало – про то, что у них снова нет денег на еду, бегала по встречам с мужчинами, с которых возвращалась пьяная и пахнущая духами, которые им были явно не по карману.

Она лежала на лавке в их комнате и бормотала что-то про то, как сегодня было красиво в городе, куда ее водил очередной ухажер, пока Ван Сун сидела у входа на коленках и мыла ее ботинки, к которым приставала рыжая прибрежная грязь.

– Тебе так нравится с ними встречаться? – спрашивала Ван Сун, когда девушка, встрепанная после сна, сидела за столом и мешала в стакане воду с сахаром.

– Не знаю, – она растерянно пожимала плечами и простуженно шмыгала носом. – Они покупают мне вещи и еду, а потом целуют, иногда даже неплохо.

Интересно, думала Ван Сун, ей правда нравится? Или она просто пытается себя в этом убедить?

Когда Ван Сун выросла, она решила, что такое нравиться не может никому. Ее потом много раз звали на подобные свидания – она была красивой девочкой, а потом девушкой, ей обещали наряды, лучшие рестораны и самые дорогие букеты цветов, но никто из таких мужчин никогда не обещал безопасность. Черт с ней, с любовью – пусть бы хоть кто-то пообещал, что с ней все будет хорошо.

Один раз она все же согласилась, она была молодая и глупая – всего двадцать лет, мужчина, который позвал ее с собой – красивым и интеллигентным, тоже, кажется, молодым, впрочем, Ван Сун давно надоело рассматривать мужчин, ей было все равно, как они выглядели, раз никто из них не смог предложить ничего стоящего.

Тот поцеловал ее в первой же подворотне после пропахшей алкоголем лавки, когда во рту еще таял вкус сладкого с какими-то цитрусовыми нотками чая – единственного там нашедшегося, – схватил за плечи, повел руками по спине вниз, она замычала, но вырваться не смогла, и, кажется, ее сопротивление ему только понравилось.

Интересно, думала она, ту девушку тоже зажимали вот так? А она сопротивлялась? Кажется, тогда она еще помнила ее имя, а сейчас вот забыла, может быть, она решила не помнить его, когда сидела на полу у себя в комнате и плакала, прижимая к груди разорванную кофточку.

Почти в то же время она познакомилась с Хуа Бай. Та жила в соседнем доме и часто по вечерам гуляла на улице – сначала Ван Сун подумала, что она тоже ищет себе компанию, но потом выяснила, что искала она постоянно сбегающего кота.

– Невероятно непослушный, – поделилась Хуа Бай в день их знакомства. Ван Сун тогда подошла к ней, подумав, что может предложить помощь. У нее плохо складывалось с работой – молодую девушку без семьи и без мужа никто к себе брать не хотел, поэтому большую часть времени она ухаживала за садами – старенькими, с маленькими алтарями, натыканными где-то в гуще деревьев, заброшенными из-за восстаний и кризисов, но все равно ценившимися чиновниками[16], желающими сохранить последние напоминания о былом могуществе, – но проходить мимо не хотелось. Хуа Бай улыбнулась и сказала, что у нее все хорошо.

Она была писательницей и руководительницей курсов для девушек: и китаянок, и маньчжурок, за что кто-то ее осуждал. Но она считала, что разницы нет – потому что помощь нужна всем. Бегала легко и быстро по городу – интересно, из какой семьи она была, раз ей даже в детстве не бинтовали ноги? – впрочем, и за других девушек Хуа Бай боролась, пыталась искать врачей, писала листовки. Ван Сун она очень нравилась – яркая, громкая, красивая, с длинными, немного на европейский манер скроенными платьями.

– А разве тебе так удобно? Ходить в таких длинных? – спрашивала Ван Сун, вечно мучившаяся с попытками удобно подогнуть юбку.

– Нет, но это очень красиво.

– Ты хочешь так найти мужа?

– Нет, – снова сказала Хуа Бай. – Я хочу выходить на улицу и чувствовать себя императрицей.

Хуа Бай жила на чердаке – она говорила, что тут дешевле и удобнее. Ван Сун не понимала, что конкретно удобного в том, чтобы биться головой о низкие потолки, но не возражала – ей чердак Хуа Бай тоже нравился. Это был дом, построенный совсем недавно, тоже на европейский манер, впрочем, маленькие дракончики, спрятавшиеся под лестницами, напоминали о том, где на самом деле тот располагался. Когда к Хуа Бай приходили матери с детьми, она рассказывала им сказки о том, что по ночам эти дракончики убирают пыль и моют подоконники.

– А почему ты не хочешь искать мужа?

– А зачем он мне нужен? – спрашивала Хуа Бай.

– Все девушки об этом мечтают.

– И ты тоже?

Ван Сун задумывалась. Замуж она совершенно точно не хотела – ей не нравились мужчины, она не хотела находиться с одним из них в доме круглые сутки, ей не хотелось, чтобы он решал, как ей жить. Зачем, если сейчас она вольна делать все, что захочет? Да и живет она не одна – теперь они почти все время проводили вместе с Хуа Бай.

И та привела ее к себе на курсы, став той самой сестрой-матерью, которой у Ван Сун никогда не было.

– Сегодня мы идем в парк! – Когда Ван Сун переехала к Хуа Бай, ее стали будить в безбожно раннее время. Хуа Бай в целом спала мало, впрочем, это никак не влияло на ее энергичность – она носилась по комнате с энергией маленького мельничного колеса, быстро убираясь, переодеваясь, болтая на ходу: вот она скидывает ночнушку, зябко ежится, поводя плечами, натягивает рубашку, юбку, жакет, переступает босыми ступнями по полу, ругается на то, что снова никто ни черта не топит.

– Зачем? – Ван Сун высовывает голову из-под одеяла и залезает обратно, получив по носу ледяным воздухом.

– Там красиво, – легко отвечает Хуа Бай. – Хочу насобирать листочков, а потом сделать гербарий. И нашу комнату на курсах можно украсить.

– А если мы пойдут туда днем, а не утром, то красиво уже не будет?

– Днем там будет толпа народу, так что, конечно, не будет.

– Ты жестокая, – ворчит Ван Сун.

– Продуманная.

Она кидает в Хуа Бай подушку, а та ловит ее и звонко смеется.

Она вообще очень красивая, но когда смеется – совсем расцветает, у нее широкая улыбка, ямочка на щеке, темные сверкающие глаза, а вот невысушенные с вечера волосы падают колечками на полуобнаженные плечи.

И как Ван Сун может отказать?

– Парк так парк, – покорно соглашается она, выползая из-под одеяла.

Завтрак она ест невоодушевленно, в основном просто зависает над тарелкой, и в парк они в итоге попадают довольно поздно, потому что Хуа Бай забывает дома бумажку с адресом, они ходят по улицам, выспрашивая у прохожих, теряются в каком-то переулке, потом Хуа Бай заводит их на какой-то пустырь, откуда они почти убегают.

– Больше с тобой никуда не пойду, – решает Ван Сун.

– Разумеется, пойдешь, – возражает Хуа Бай. Она широко улыбается, а потом озорно закусывает губу. Она и так не сильно взрослая, кажется, ей меньше двадцати пяти, в такие моменты кажется совсем девчонкой.

– Видимо, да, – беспомощно соглашается Ван Сун. Хуа Бай берет ее под локоть и тащит в направлении все же намечающегося вдали парка.

В целом, конечно, Хуа Бай кажется слишком острой, чтобы к ней можно было привязаться – она не позволяет вольностей, часто злится, ругается на всех, кто ей хоть чем-то не угодил, убирается на чердаке каждый вечер и сурово порицает всех, кто не нравится, но именно это Ван Сун в ней и цепляет – почти беспощадная жестокость ко всем, кто Хуа Бай окружает.

– Они сволочи, – говорит Хуа Бай, когда видит по вечерам на улицах девушек. – Не девочки, конечно, а мужики, которые ими пользуются. Сволочи и гады. – Сам виноват, – она переступает через какого-то пьяницу и ускоряет шаг.

– Может быть, у него жизнь так сложилась, – замечает Ван Сун. – Что никто не смог ему помочь.

– А почему я должна? Я не богиня, чтобы помогать всем нуждающимся.

– Так кому ты тогда помогаешь?

– Тем, кому хочу. – Ответ звучит, как движение ножа, вспарывающего горло, – быстро и гордо. – Девушкам, которым и так никто не помогает. А остальные сами как-нибудь разберутся.

– Хорошо, – кивает Ван Сун.

Впрочем, иногда грани Хуа Бай сглаживаются – по вечерам, когда с нее, как вторая кожа, сползает строгая дневная оболочка. Она улыбается шире, шутит, садится рядом с Ван Сун и болтает с ней о всяком – книжках, платьях, прическах, сказках. Свет лампы тонет в ее темных, жестоких глазах, как пальцы перебирают подол платья, как она закусывает в задумчивости губу.

– Почему ты живешь совсем одна? – спросила ее как-то Ван Сун в один из таких вечеров. – У тебя даже родителей нет?

– Они погибли, – сухо ответила Хуа Бай. – Я жила с бабушкой, но та тоже умерла, а теперь вот живу с тобой, почему же одна?

– Но это другое, – возражает Ван Сун.

– Да нет, почему? Ты мне тоже почти как семья. И Ляньхуа у меня есть.

Ляньхуа звали ту самую кошку Хуа Бай – белую, громадную и удивительно вертлявую для своего веса.

– И правда, – бормочет Ван Сун.

Хуа Бай знакомит ее со своими ученицами – девочками чуть младше Ван Сун, шумными, болтливыми, яркими-яркими, стайками курсирующими по комнате, где идут занятия, более тихими, но такими же улыбчивыми замужними женщинами, совсем пожилыми, помнящими еще жизнь при императоре Даогуане. Есть еще помощница Хуа Бай, Ло Хуан. У нее короткие, кажется, из-за какой-то болезни, волосы, она ходит, чуть хромая, смеется громче всех на шутках и обожает мандарины.

Ван Сун вместе с Ло Хуан сидит в уголке на разных занятиях и наблюдает, как Хуа Бай преподает – в такие моменты так преображается, расцветает, как птица феникс. Говорит громко, хотя и обычно не отличается скромностью, взмахивает руками в широких, похожих на фонарики, рукавах, стучит каблуками по истертым половицам.

– Удивительная девушка, – говорит Ло Хуан, а Ван Сун согласно кивает. Правда, удивительная.

Именно Ло Хуан знакомит ее с другими девушками-преподавательницами: Хуа Бай с ними общается редко, предпочитая, как она говорит «действительно существенные действия бесконечной болтовне».

– Они собираются не очень часто, все занятые, но тебе может понравится, – говорит Ло Хуан, ведя ее на одну из встреч.

– А мне туда можно?

– Почему же нельзя? – Ло Хуан улыбается.

– А нет никакого ценза?..

– Нам он не нужен, достаточно просто быть девушкой.

И Ло Хуан же знакомит ее с еще одним человеком – она называет его У Вэй, хотя звучит имя сомнительно, с какой-то высокомерной насмешкой. Ван Сун тогда еще интересуется, созвучно ли это даосскому увэй[17], про который ей рассказывала Яо Юйлун, с насмешкой вспоминая, как этим же термином буддисты переводили «нирвану», а потом – как при переводе подделывали неприятное «Муж поддерживает жену» в жестокое «Муж контролирует жену», но Хуа Бай пожимает плечами и отвечает: «Вроде нет, там иероглифы другие, но кто его знает». Хуа Бай его не любит – она кивает, когда Ван Сун рассказывает ей про него, но больше не произносит ничего. Сложно сказать, сколько У Вэю лет – он кажется совсем юным мальчишкой, может, чуть старше самой Ван Сун, но есть в нем что-то слишком мрачное для такого возраста. Он представляется мужем Ло Хуан, человеком, который поддерживает их начинание, впрочем, обещает в него не лезть. У него непривычно длинные волосы, будто он забыл, что восстание закончилось, Небесное царство разрушено, а отпущенные пряди – все еще признак непокорности – так же непокорно и гордо сверкающие темные глаза, почти такие же жестокие, как у Хуа Бай, ледяные руки и насмешливая, понимающая улыбка.

– Вы тут новенькая, я прав? – спрашивает он при первой встрече.

– А вы приходите так часто, чтобы сразу понимать, кто тут впервые? – откликается она.

У Вэй смеется, и в этот момент в его глазах мелькает капелька жизни, впрочем, она довольно быстро тает в черноте.

На собрании он сидит тихо, слушает болтовню, напоминая Ван Сун паука в углу: сначала заметно не особо, но потом как свалится на голову в темноте – и страху не оберешься.

– А вы тоже девушка, раз вас сюда позвали? – задиристо спрашивает она его. У Вэй удивленно распахивает глаза, а затем приглушенно смеется.

– Я тут на правах кота, красивый, молчу, мной можно любоваться.

– Какая высокая самооценка.

– Нужно соответствовать жене.

– Очень разумная мысль.

– У меня других не бывает.

Ван Сун насмешливо хмыкает.

– Чем вы занимаетесь?

– Слежу за храмами.

– Вы шаман? – Ван Сун сама не понимает, почему ей в голову приходит такое старомодное слово. Возможно, дело в том, что сам юноша – словно воплощение слова «старомодный», будто посыпанный золотой пылью: волосы чуть с проседью, темные печальные глаза, скорбно поджатые губы, одежда, вышедшая из моды еще, кажется, при Цинь Шихуанди.

– Что-то вроде того, – соглашается юноша.

Он становится маленькой тайной Ван Сун.

– Куда это ты? – Хуа Бай сидит на кровати и зашивает платье, у подола которого разошелся шов.

– Гулять, – отзывается Ван Сун, не упоминая, что идет она с У Вэем. Хуа Бай бы не заперла ее в доме, но Ван Сун знает – не одобрила бы. Не очень понятно, за что тот так сильно Хуа Бай не нравится, но факт есть факт – та терпеть его не может, домой никогда не зовет, по имени обращается редко.

Так что пусть лучше не тревожится лишний раз.

– Она особенная, – так говорит У Вэй про Хуа Бай. – Сложная сильная девушка, которой не нужно объяснять, почему она кого-то не любит.

– Вас это не задевает?

– Ничуть. Напротив, мне лестно, что такой, как она, я сильно не нравлюсь. Это своего рода достижение, – он улыбается.

– А что в таком случае любовь Ло Хуан?

– Тоже достижение, просто в другой битве.

– Девушки не трофеи, за нас не нужно бороться.

– О, – он забавно, чуточку наигранно округляет рот. – Я полагаю, вы самые сильные противницы и самые сильные союзницы в любой битве, а не трофеи.

– И в какой же битве Хуа Бай стала вашей противницей?

– Вы засмеетесь, если я скажу.

Они сидят у фонтана на площади – фонтан этот находится на последнем издыхании и с трудном выплевывает клочья мутноватой, пахнущей канализацией воды на заросшие плесенью плиты.

– Ничуть.

– В битве колдовства и разума.

– Хуа Бай будет на стороне разума?

– Разумеется. И мне нравится, что вы мгновенно записали меня в колдунов, – У Вэй ей подмигивает. Не пытаясь понравиться, просто подмигивает – весело, дразня.

Ван Сун вытягивает ноги и начинает рассматривать стоптанные носочки ботинок.

– Вы очень на него похожи. Не на колдуна, наверное, а на божество.

– Как Фу Си?

– Не-а. Скорее, на маленького вредного духа лисы, который погрызет все ваши посевы, расстроится, если вы повесите над входом оберег, и потребует вашего первенца в качестве платы за моральный ущерб.

У Вэй начинает хохотать – тепло и искренне, впрочем, его глаза остаются такими же мертвыми, что выглядит чуточку пугающе, только чего Ван Сун бояться? У нее нет ни посевов, ни первенца.

– Звучит замечательно.

– Обращайтесь.

Мимо них пробегает ребенок, буксирующий на веревочке воздушного змея.

– Вам нравится то, чем вы сейчас занимаетесь? – спрашивает У Вэй.

– Да я особо ничем не занимаюсь, – качает головой Ван Сун. – Так, немного помогаю Хуа Бай.

– Но это же все равно дело.

– Тогда не знаю, мне нравится, но это же не моя профессия, а ее.

– А чем хотели бы заниматься вы?

– О, все детство я мечтала стать богиней, – смеется Ван Сун. – А потом хотела спасать девушек из… публичных домов.

– И почему же вы этим не займетесь?

Она пожимает плечами.

– Вы не придумали, что можно сделать, чтобы устроить их жизнь? Все-таки, их даже замуж будет трудно выдать[18], хотя не думаю, что они сильно этого бы хотели.

– Мне кажется, у меня для этого недостаточно сил, – Ван Сун закусывает губу. – А вам нравится?

– А вы не переводите тему, – У Вэй встает и отряхивает брюки. Они у него на европейский манер, как и одежда Хуа Бай, а вот верх – как будто обрезанное ханьфу: высокое горло, широкие рукава, из которых при желании можно выудить все ту же лису, узоры на краям. У Вэй выглядит странно, так, как не выглядит ни один мужчина в Нанкине и, наверное, в других городах, но почему-то это никого не смущает. Будто его тут и нет – и все проходят мимо, задержав взгляд только на Ван Сун.

– Мне просто интересно.

– Да, пожалуй, нравится. Можно встретить разных интересных людей, – кивает У Вэй.

– Ло Хуан вы тоже встретили в храме?

– Нет, просто в городе, она ругалась с лавочником, и я заслушался. – У Вэй смущенно улыбается, а потом озорно, по-мальчишечьи, пожимает плечами.

– И подошли познакомиться? Она вас не прогнала?

– Не прогнала.

– Тогда вам повезло.

– И я так считаю, – соглашается У Вэй. При разговоре о Ло Хуан он немного оживает, в нем появляется незнакомая детская непосредственность и, возможно, влюбленность. Впрочем, для Ван Все все его эмоции кажутся странноватыми, не совсем понятными, будто…

Она задумчиво смотрит на его улыбку.

Будто он пытается их копировать у кого-то другого.

– Вы когда-нибудь были в ателье? – вдруг спрашивает У Вэй.

– Зачем?

– Пойдемте, – он протягивает ей руку, и Ван Сун видит тоненький, старый шрам на его ладони.

Когда он берет ее за запястье – со странной, не совсем человеческой, не мужской непосредственностью, она чувствует абсолютный холод, который панцирем наползает на ее кожу.

– Вы так замерзли? – охает она.

– Не переживайте, ничего такого, – качает головой У Вэй.

Они идут по улицам быстро – даже, возможно, слишком, У Вэй сверкает своими темными глазами, улыбается и тянет ее за собой, все глубже и глубже в нутро города.

– Так зачем нам туда? – повторяет вопрос Ван Сун.

– Вам очень идет алый, вы знали?

– Как вы это поняли?

– Огненной девушке – огненный цвет.

– У вас есть жена.

От этого возражения – удивленного, слабого – У Вэй искренне недоуменно поднимает брови и фыркает по-лисьи.

– Я не пытаюсь за вами ухаживать. Не так, как если бы хотел с вами переспать.

– Как грубо.

– Мы с вами взрослые люди, а вы точно понимаете, о чем идет речь.

– Вы сейчас назвали меня девушкой легкого поведения?

У Вэй хмурится – недовольно, потревоженно.

– Разумеется, нет. Но вы же должны знать, что не все девушки понимают даже, откуда берутся дети. Я лишь сказал, что вы точно знаете.

– И с чего вы взяли?

У Вэй пожимает плечами, не переставая тащить ее сквозь улицы.

– У вас это в глазах.

– Что именно?

– Злость. Отчаяние. Ненависть. Сила. Желание спасти. Проще говоря, что есть в глазах любой девушки, которая уже прекрасно знает, как ценна и важна.

– Мужчинам?

– Зря вы воспринимаете эти слова в штыки.

Она резко тормозит, так, что У Вэй от неожиданности налетает на какую-то женщину. Они чуть все вместе не падают, женщина роняет сверток с зеленью, с кряхтением его поднимает и уходит, ругаясь.

– Что вы имеете в виду?

– Я не хочу вас обидеть.

– Но продолжаете говорить такой бред.

– Это не бред, я сказал, что вы осознаете свою важность, и вы правы в этом чувстве.

– Но для кого эта важность?

– Я полагаю, для мира.

– Для мужского мира.

– В мире живут не только мужчины.

– Однако удобен он для них.

Ван Сун тяжело дышит и чувствует, как ее грудь высоко вздымается. Волосы, вылезшие из прически, падают ей на лоб, рука болит от холода, пробирающегося под кости.

– Да, вы правы. Мир удобен для мужчин, но какая разница? Вы сильная, яркая и смелая, вы можете делать то, что захотите. Вы знаете об этом мире больше, чем знают многие мужчины, так почему вы по-прежнему так переживаете о том, что подумают они? – У Вэй чуть склоняет голову. Его небрежная коса ложится на плечо.

– Но разве…

– Какая вам разница? Почему вы так переживаете за них, хотя они никогда не будут переживать за вас?

Она цепляется за это странное «они», а не «мы», но Ван Сун решает, что это не сильно важно прямо сейчас.

– И что же мне делать?

– Ничего такого – легко отвечает У Вэй. – Просто делайте то, что хотите, и не оборачивайтесь на тех, кто не способен вас понять. Мы, кстати, пришли.

Следующие два часа они проводят, выбирая ей платье – У Вэй оказывается удивительным поклонником нарядов, бракует многие варианты, потому что те недостаточно раскрывают «сущность» Ван Сун, как он говорит, доводит портную до белого каления, но в итоге останавливается на красном ханьфу с цветочными, чуть острыми узорами по подолу и рукавам.

У Вэй обнимает ее за плечи и подводит к зеркалу.

– Так ведь гораздо лучше.

В зеркале Ван Сун видит себя: растрепанную от бесконечных примерок, с горящими от спора за то, какой цвет лучше, глазами, со следом от чернил на щеке, в пестром ханьфу, которое подчеркивает ее тоненькую талию.

Она быстро прикрывает грязную щеку рукой, а У Вэй смеется ей на ухо.

– До этого она вас не беспокоила.

– До этого я не знала, что испачкалась.

– Ну и что? Вы в любом случае очень красивы. И нет, – он взмахивает рукой, кладя указательный палец ей на губы, – не смейте ворчать, что Ло Хуан будет ревновать. Не будет, потому что у нас разные отношения и основаны они на разном.

– И на чем же они основаны? – Ван Сун смотрит на него с вызовом – и краем глаза в зеркале замечает этот взгляд: гордый, веселый. А он ей правда идет – как и это ханьфу.

– Ло Хуан мне не нравится дразнить, – поясняет У Вэй. – Она моя жена, мне хорошо рядом с ней, мы проживем вместе еще лет тридцать или сорок, а вы… Вы рано или поздно уедете из этого города, начнете свою жизнь, и мне интересно увидеть, какой вы станете.

– Я вам нравлюсь?

– О, определенно, – соглашается У Вэй. – Вы удивительная девушка.

– В романтическом смысле?

– А есть разница?

– Разумеется.

Позже они выходят из ателье и идут к набережной, Ван Сун спрашивает у него:

– Вам ведь что-то от меня нужно?

У Вэй улыбается – лукаво и насмешливо.

– На самом деле да. А как вы это поняли?

– Мне не так часто покупают дорогие наряды и говорят комплименты женатые мужчины.

Ханьфу она сейчас несет в руках, прижимая к груди – обертка приятно шуршит при каждом движении, а ладони холодит атлас. Она жмурится от ветра, дующего ей в лицо, и по-глупому радостно улыбается.

– Я бы сказал все это, даже если бы мне ничего не было нужно.

– Не сказали бы.

– Почему?

– Потому что вы бы ко мне даже не подошли в таком случае.

– Вы так считаете?

Ван Сун кивает.

– Я видела, как вы смотрите на остальных девушек – вам они не особо интересны. Может быть, вы уважаете нас и согласны с тем, что нам нужны права, но общаться с ними ближе вам почему-то не хочется. Мне кажется, что вас в целом не сильно впечатляет процесс общения с людьми. Может быть, дело не в том, что это девушки – вы и с мужчинами редко говорите.

– Вам это Ло Хуан сказала?

Они переходят через мост над рекой – вода сбирается складками, темнит подобно синякам и ползет, пьяно ударяясь о берега. Солнце катается по крышам, и только сейчас Ван Сун замечает, как город широко, как рукава на одеждах раздается в обе стороны: вправо, влево, до самого горизонта, где упирается в городские стены, там – ямынь[19], там – воинский гарнизон, там – театр; город шумит, болтает, что-то продает и покупает, оббегает их вокруг, как рыбки в шумной реке, подпрыгивающей на пороге, чтобы влиться в море.

– Она правда говорила, что вы не очень любите компании, но я сама заметила – даже с портной вы обменялись буквально парой слов.

– Она просто портная, не стал бы я с ней обсуждать наше детство, верно?

– Верно, – соглашается Ван Сун. – Я бы тоже не стала. Но вы на нее даже не посмотрели, как не смотрите сейчас ни на одного из людей. Вам по какой-то причине все равно. А я стала вам чем-то интересна настолько, что вы со мной познакомились, значит, я вам зачем-то нужна.

– Блестяще.

– Ну конечно, Ватсон, – кивает Ван Сун, а У Вэй недоуменно хлопает глазами.

– Кто это?

– Объясню в обмен на рассказ о том, зачем я вам нужна.

– Туше, – улыбается У Вэй. – Я хочу, чтобы вы отправились со мной в путешествие.

– Куда? – Она улыбается в ответ. – У меня был знакомый, Сунь Ань, он уехал во Францию, вы тоже хотите туда?

– Как Сунь Укун[20] или Сунь Ятсен[21]? – мгновенно начинает интересоваться У Вэй.

– Мне кажется, и то, и то. Может быть, вообще, как Сунь Биня[22]. Так куда?

– К сожалению, Франция мне пока не по карману. – Он притворно разводит руками, и Ван Сун кажется, что она слышит в воздухе тонкий-тонкий звон монеток. – По Китаю.

– Звучит не очень безопасно.

– Со мной вам не придется о таком переживать, я вам обещаю.

– Чем клянетесь? – Она не знает, кто говорит сейчас ее устами: кто знает про Шерлока Холмса, Сунь Ятсена, кто понимает, что за обещания нужно принимать плату кровью или душой – в зависимости от того, что обещают. Кажется, она всегда это знала – просто потому, что родилась, думала о чем-то, потому что приняла ханьфу от этого странного человека и позволила взять себя за руку, когда они шли по мосту.

– Какая вы интересная, – У Вэй хмыкает, и в глазах его впервые за все это время сверкает что-то опасное и живое. – А что бы вы хотели?

Она протягивает руку ладонью вверх. На запястье недовольно качается браслет с фигуркой феникса – подарок Хуа Бай.

– Одну каплю вашей крови.

– Дорого берете, моя милая.

– Иначе не соглашусь.

Он взмахивает рукой и проводит ею в воздухе, слышится железный, ржавый звон, и ей на ладонь падает, а затем мгновенно затвердевает, превращаясь в монетку, кровяная капля.

– Используйте ее разумно.

– Я постараюсь. Так куда мы отправимся?

– Не переживайте о дороге, просто возьмите самые важные вещи и приходите завтра на пристань.

– А как же Ло Хуан?

– Она знает, что я хочу уехать на время.

– И так просто отпускает?

У Вэй горько улыбается.

– Ну кто же вам сказал, что просто?

– Что попросила она?

– Сделки с мужчинами гораздо проще, знаете, – сокрушенно качает головой У Вэй. – Они обычно соглашаются на мешок денег, дом, красивый нос или большой… кхм, а вы, девушки, понимаете, что на самом деле нужно просить.

– Вы уходите от ответа, – под ногами что-то мокро хлюпает, но она не решается опустить глаза и проверить, что именно.

– Она попросила ребенка. Чтобы я зачал с ней ребенка.

– Значит, Ло Хуан уверена, что вы не вернетесь.

– Она успела неплохо меня узнать за это время.

– Вы очень жестоки.

– Ничуть. Я сразу сказал ей, что не смогу быть с ней вечно, а наш брак обеспечит ее защитой и даст возможность в будущем получить поддержку у государства, если, конечно, у того останется, чем поддерживать, – У Вэй замолкает. – И не только у государства, знаете, иногда мне кажется…

Но он не договаривает, поэтому продолжить приходится Ван Сун.

– А если не останется?

– Я вернусь и помогу ей.

– И вы уверены, что успеете?

– Я всегда успеваю.

– Зачем вам нужно путешествие по Китаю?

У Вэй усмехается.

– Жил на свете один юноша…

– Меня не интересуют сказки про мужчин.

– Но мужчины считают, что девушки могут быть только их женами, потому и сказки у меня есть только такие, тут уж я не виноват. – У Вэй сокрушенно качает головой, впрочем, даже в этих словах Ван Сун ощущает насмешку над кем-то.

– Вы так не считаете.

– Вы правы, но эта история начинается с юноши. Этот юноша много лет мечтал стать священником, он читал Библию, ходил в церковь на исповеди, больше всего ему нравился Собор Парижской богоматери, невероятно красивое место, в котором, как написал один человек, однажды священник полюбил юную цыганку, а потом уничтожил ее, – все это У Вэй выдает скороговоркой, глаза его насмешливо сверкают, а рот кривится, так, что любой бы понял – он не верит в то, что говорит, – а затем замолкает, проводит раздвоенным языком по губам, переводя дыхание. – Так вот, этот юноша однажды приехал сюда, к нам, и столкнулся с тем, чего понять не мог, мужчины вообще так мало всего понимают, не находите? И натворил дел, а потом сбежал, испугавшись последствий. Я хочу исправить то, что он сделал.

– Это было давно?

– Больше тридцати лет назад.

– И почему вы не начали раньше?

– Я не мог найти человека, который мне в этом поможет.

– А я на это способна? Почему вы так решили?

– Потому что вы хотите куда-нибудь отсюда уехать, – У Вэй пожимает плечами, а затем наклоняется, снимает туфли и дальше начинает идти босиком – по камням, какой-то жухлой траве, по мостовой.

– И это все?

– А разве этого недостаточно? Вы хотите уехать, мне нужно уехать, вы нравитесь мне как человек, я вас немного раздражаю, но не критично.

А потом он ускоряет шаг и, подмигнув ей, отворачивается, начиная смотреть только вперед.

– Буду ждать вас завтра, – и исчезает в толпе, оставляя ее в одиночестве с кружащейся, как от опьянения, головой. – И не забывайте, что вынужденным клятвам духи не внемлют.

Хуа Бай она рассказывает не все. Она даже не знает, с чего начать – что сомнительный эксцентричный знакомый позвал ее в поездку по Китаю, а на руке она до сих пор чувствует запах его крови? Что он ухаживал за ней и сделал подарок? Что он сказал про будущего ребенка Ло Хуан, которая будет вынуждена растить его одна? Что она согласилась с его предложением, даже особо не раздумывая?

– Мне нужно будет уехать, – говорит она в итоге поздно вечером.

Хуа Бай поднимает голову от книги.

– Куда?

Хуа Бай смотрит на нее прямо и открыто – уверенная, спокойная, чуть хмурая, но такая уже близкая и понятная.

– Я пока не знаю. Вместе с У Вэем.

– Понятно.

– Ты не злишься?

Хуа Бай улыбается – скупо, но мягко, так, как она улыбалась всегда только ей, Ван Сун.

– На что я должна злиться?

– На то, что я бросаю тебя ради какого-то мужика с косой, – неловко поясняет Ван Сун.

– Мне просто кажется, что ты уже все решила. Ты хочешь уехать, потому что этот город кажется тебе клеткой, и я это отношение изменить не смогу, да и не нужно этого, может быть, ты найдешь то, что ищешь, где-то в другом месте.

– Но мне ничего не нужно! Я хочу жить тут и помогать тебе, – Ван Сун вздыхает и закусывает начинающую дрожать от слез губу.

– Но зачем помогать мне, если ты можешь сама начать делать что-то свое?

– Пока я просто еду помогать У Вэю в его странной миссии, я даже не очень поняла, чего он хочет.