Гиблый путь

Предисловие.

Веришь ли ты в существование ведьм? Не особо? А между тем, они есть!

Если твоя соседка не одна из них, значит, ею может оказаться твоя близкая подруга. Если и она не является такой, тогда, возможно, ведьма – это ты?

Вероятно, именно в эту минуту ты почувствуешь себя иначе, не такой, как все, особенной! Твоя уникальность покажется тебе даром. Чудом, вознаградившим тебя за страдания, неудачи, одиночество. Не питай напрасных иллюзий – это не дар, это проклятие!

С помощью магии ты можешь осуществить все свои мечты, обрести, наконец, счастье, заслуженное и выстраданное. Не спорю. Но не ценой чужих страданий. За время невзгод твоё сердце очерствело, разум поразила зависть. И всё, на что ты сейчас способна, – это месть!

1.

Отрывая от подушки тяжёлую голову, Данил догадался, что день, начинающийся с похмелья, не пророчит ничего хорошего. Болело всё, как будто ночью разгружал вагоны. Дрожь в теле, дыхание спёрло от холодящих сердце волн паники, что-то среднее между жалостью к себе и стыдом за бесплодное и дурное существование.

Он провёл рукой по губам, на ладони остался склизкий след какой-то дряни. Чего он только вчера не пил. Началось всё прилично – с настойки на кедровых орешках – а вот закончилось, как всегда, самогоном. Он поморщился, вспомнив вкус этого мерзкого пойла. А, нет, ближе к утру была ещё и брага. Он перевёл мерклый взгляд на стену, ходики показали ему десять часов. В который раз он пропустил утреннюю дойку.

Теперь, подходя к коровнику, он угрюмо скользнул взглядом по истоптанным грядкам и вспомнил, что не захватил ведро. Он нехотя поплёлся обратно, обшарил всю избу, но подойник, как назло, никак не хотел попадаться ему на глаза.

Уже порядком устав, он в который раз вышел в огород. Пришлось напрячь память, энергично постучав ладонью по лбу. Голову обнесло, грядки поплыли перед глазами. Он присел на корточки и взял себя в руки, глубоко дыша носом. Данил тщился воссоздать картину вечернего доения, но на ум ничего не приходило, и он произвёл давно напрашивающийся вывод: без опохмелки ему со Скотиной не справиться. Скотиной он кликал свою единственную корову, больше никакой живности не держал.

Обречённо разведя руками, как бы оправдываясь перед невидимым судьёй, он, виновато понурив голову, опять поплёлся в избу. Там, за печкой, он нашёл бутыль самогону и дрожащими руками, расплёскивая на рваные половики вонючую жидкость, налил полковша и залпом выпил. Самогон обжёг горло и комком скатился в желудок, вызвав омерзительное чувство мути. Данил похмелялся каждый день и знал, что после раннего вливания всегда тянет блевать. Он резко метнулся к помойному ведру, но тошнота отступила, расползаясь по телу приятным теплом. «Так-то лучше», – подумал он, довольно икнув и начал медленно оседать возле печки, задом ища низкий табурет. Коричневые заскорузлые пальцы, насмерть пропитанные никотином, уже разминали сухую папиросу. На полпути он замер и резко выпрямился – должна же быть в нём хоть какая-то сила воли! Совестно, но именно сейчас, он не имел никакого желания совершать над собой это усилие. Да что там сейчас – и вчера, и неделю назад… А время идёт, изба заваливается, забор косится, корова, единственное живое существо, и та, неровен час, околеет. Данил схватился за голову, представив жалобные глаза мучающейся коровы, досчитал до десяти и занялся поиском подойника.

Посмотрел в сарае, заглянул в пустой курятник, не поленился обойти двор, но одного желания хоть как – то исправить печальное положение оказалось мало. Тогда он взял помойное ведро, выплеснул содержимое под забор, набрал в него песка и оттёр до первоначального блеска. Приятно было подумать, что Скотина, несмотря на своё природное неразумие, одобрит его старания.

Перед дощатой дверью с большими коваными петлями Данил остановился как вкопанный. Ему вдруг стало как-то неуютно – тоскливо что ли. Он насторожился, мурашки побежали по спине, и вдруг голову пронзила чёрная мысль: «Тишина! Какая к чёрту тишина?» Он подозрительно прислонил ухо к двери. Точно, в коровнике тихо. А как должно быть? «Звуки»! – прошептал он, ошеломлённо отступая назад. Должны раздаваться какие-то звуки: шелест соломы, тяжёлое дыхание коровы. «Померла»! – подумал он невесело.

Со смешанным чувством страха и любопытства Данил резко выдвинул засов и, отворив дверь, замер на пороге.

Коровы внутри не было!

Загребая сапогами сено, он стремительно прошёлся до стены и так же быстро вернулся на прежнее место.

Нервно перебрав в уме события прошлого вечера, он смутно припомнил, что вчера корову видел. Вот только где… и когда? Перед глазами плясали несвязанные между собой картинки: лес, огород, Ленка, грозящая кулаком, Скотина, тыкающаяся мокрой шершавой губой в ладонь. Сердце Данила зашлось – есть просила бедолага. Дал же Бог тебе хозяина. Красные глаза его затянуло слезой. Он смахнул её украдкой, зыркнул по сторонам- никто не видел? И вдруг почувствовал себя одиноким… А ещё непоправимо старым.

Сопротивляясь этим тяжёлым мыслям, он снова кинулся внутрь, как бы надеясь убедиться, что пустота коровника не иллюзия, ни галлюцинация похмельного мозга.. «Неужели сбежала? – пробормотал он вслух и сам себе ответил, – Нет, засов то был закрыт снаружи. Украли! – прорычал он в бешенстве. – Вот сволочи!»

2.

– Данил! – женский крик разнёсся по деревне. – Данил!

«Тимофеевна орёт», – узнал Данил: «Вот горластая баба, на всю деревню слыхать», – он тут же поплевал на ладони, пригладил жиденькие волосёнки, осмотрел по сторонам, спешно ища что-то на грядке, наклонился, дёрнул пучок молодого укропа, запихал в рот вместе с корнями и быстро двигая челюстью, перемалывая пахучую зелень, двинулся к соседке: «У неё и спрошу, не слыхала ли чего ночью».

– Данил! – не унималась Ленка.

– Иду, иду, – крикнул он ей. – Чего понадобилось-то с утра пораньше?

За забором мелькнула Ленкина макушка в белом платке.

– Живой? Слава Богу…

Она кряхтела от натуги, стараясь заглянуть через забор. Это у неё, наконец, получилось, и вместо белой макушки перед Данилом появилось круглое лицо, сплошь присыпанное мелкими веснушками.

– Живой, – повторила она и расплылась широкой белозубой улыбкой.

– А чё с ним станется? – раздался хриплый мужской голос, неожиданно напугав Ленку до визга.

Она опять пропала за забором, а минуту спустя появилась вместе с мужем. Кислая мина на его сером одутловатом лице, слипшиеся волосы, торчавшие во все стороны, как маленькие шипы, напоминали Данилу больного ежа, которого он подобрал за огородом прошлой осень и похоронил спустя два дня в том же месте.

– Ты что, идиот, забыл? Позавчерась деда Гришу схоронили. Небось, не от сердечного приступа помер, а от этой вашей самогонки сгорел.

– Да не надрывайся ты так, ей Богу, – еле выдавил из себя Лёха, болезненно морщась и закрывая уши руками: – Данила, не знаю, как этой дуре объяснить. Ну говори ты тише. Нет, подкрадётся сзади, как зыкнет… И не знаешь, то ли портки менять, то ли в тех же гулять до следующего раза. Повлиял хоть бы ты на неё, что ли.

– Тоже мне, влиятель нашёлся, – возмутилась Ленка.– Вчера сам по грядкам ползал. Вон и Скотину, поди, не подоил. Мучаешь животину несчастную.

– Да погоди ты, погоди. Я ж тебя спросить хотел… Ты вчера, – начал Данил и тут же она его бесцеремонно перебила, выплёскивая уйму не относящейся к делу информации.

Лёхе, по-видимому, был привычен долгий, утомительный ликбез, во всяком случае, он не пытался сбежать, а наоборот устроился поудобней, положив голову на забор. Сильно вытаращив глаза, он делал вид, что не только слушает, но ещё и понимает. Доказывая напряжённую работу мозга, выражение его лица становилось всё страшнее и страшнее.

Понимая, что не способен выслушать, а тем более осмыслить всё, что Ленка думает о таких серьёзных вещах, как алкоголизм, кризис среднего возраста, воспитание в муже человека, Данил пренебрегая правилами вежливости, обратился с проблемой к Лёхе.

– Ты говоришь, никаких подозрительных шорохов не слышал? – медленно проговорил ему Данил, попутно жестами стараясь изобразить то, что Лёха не понимал словесно.

Тот закатил глаза ко лбу, как будто хотел разглядеть те мысли, что ещё могли оставаться в его заспиртованном мозгу.

– Какие шорохи? – встряла в разговор Ленка, дав понять, что её монолог окончен, и она с удовольствием поможет разобраться и в этом непростом деле. – У кого ты спрашиваешь? Он себя-то не помнит. После обеда он у нас в уборной сидит, пока не замычит, его оттуда не выгонишь. У него там нычка в ведре с бумагой припрятана, – пояснила она, ехидно поглядывая на своего благоверного. – А с вечера, насколько я помню, ты присоединяешься к его празднику.

Она выдохлась и, склонив голову на бок, застыла в этой выразительной позе, приготавливаясь к новой атаке.

– Чего ты, оголтелая, тень на плетень наводишь, – с усилием выдавил из себя Лёха, словно только что вернулся в сознание, – ничего там нет. Правильно тебя Данила глупой бабой называет.

– Конечно, нету там ничего,– передразнила она его. – Это теперь нету, а вчера было, я сама видела!

– Так то, может, там вода была. Ты её нюхала? – вяло попытался защититься обиженный Лёха.

– Как же, вода. Пробовала я твою воду.

Ленка противно захихикала, сверля торжествующим взглядом то Данила, то мужа. Лёха не сразу нашёлся, что сказать в ответ на бесстыдное вероломство жены.

– Так это ты, курва, полбутылки испробовала? Ууу…– завыл он, внезапно потеряв обычную безмятежность, поднял руку и всей пятернёй залез ей в лицо. – Ууу…рожа.

Ленка испуганно завизжала и с трудом оторвала его руку от своего лица.

– Это у кого рожа? Ты на свою рожу посмотри, – истошно закричала она и вцепилась скрюченными пальцами прямо в толстые щёки супруга.

На этот раз они пропали за забором надолго. Время от времени долетали приглушённые вопли Лёхи, забор ходил ходуном, грозясь свалиться в его огород.

– Тьфу ты, – сплюнул Данил на траву, качнул подгнивший столб и тупо уставился под ноги.

Минут пять он слушал их возню и, не дождавшись конца семейного противостояния, побрёл назад к коровнику. Обошёл ветхую постройку кругом. Не найдя никаких следов, не воскресив в памяти ни единой детали, ведущей к обнаружению своей любимицы, решил пойти в лес, поискать там.

Побеги коров случались и раньше. Всех находили в лесу целыми и невредимыми. Бывает, заблудится, напугается шороха какого-нибудь, стука, шарахнется в сторону и потеряет тропу, плутает, плутает, по рёву её и находят, а ещё случается, забудет хозяин ворота закрыть, она туда – шасть – и давай по деревне шляться, пока хозяин спохватится, глядь, а она уже в лес упёрлась. Тянет их туда, что ли. Трава там хорошая: сочная, густая, не то что в деревне, всю выкатали гусеницами трактора. Ну а как без них – пахать, боронить никого вручную не заставишь. А травка чуть только проклюнется, они её ну давай укатывать. Вот и получается, чуть ветер дунет – пыль столбом, полные глаза и рот, не успеваешь отплёвываться, а чего вы хотели – песок голимый.

Деревню когда-то построили на берегу Оби. Прямо на изгибе реки. Мощная река была, норовистая. Это ещё деды рассказывали. Да только не по душе ей стало изворачиваться. Кидалась она в берег, кидалась, да и проложила себе путь попрямее. А потом и вовсе ушла вёрст на девять к западу. Осталась от Оби старица – Дочкино озеро. Один берег пологий, Ведьмин луг зовётся, другой высоченный, песчаный, весь заросший облепихой. Кто не знает, где тесная тропинка протоптана, вряд ли продерётся через сплошные колючки. Местные рыбаки шастают – хоть бы хны. Зато караси какие хорошие, если место прикормленное. Лини – их вообще чистить не надо, их ещё «золотым карасём» называют: чешуи у них нет.

Проходящие мимо деревни интересуются: чья дочка в озере утопла?

Старожилы посмеиваются в бороду – типун на язык вам, пустозвоны, все наши дочки, слава Богу, живы здоровы! И тут же рассказывают душераздирающую историю о корове из соседнего села по прозвищу Дочка.

Данил и сам мальчишкой плакал, когда дед рассказывал ему эту историю. Суровый и молчаливый в будни, в праздники, после бабулиной наливки, дед становился добрым и словоохотливым. Он усаживал маленького Данила на колено и начинал повествование. Дрова в камельке щёлкали, жар смаривал деда в сон, и на середине рассказа он засыпал. Но маленький Данил всё равно заливался слезами, потому что знал эту историю наизусть.

После войны эта беда случилась в Сидоровке. Послала мать Тамарку с Райкой корову пасти. А чего с девчонок взять: заигрались они на пригорке. Шалашик из веток мастерят, а сами с бугорка поглядывают, как их Дочка травку щиплет.

А в ту пору поселенцы, что в малых казармах обитали, дёготь в лесу гнали да золу в болото сваливали. Ну, видать, мох там и шаял. Почто корова туда попёрлась, никто не ведает, не учуяла, знать, опасность. Провалилась в самый пыл.

Девки уж и пол настелили и цветы в щели шалаша натыкали, вдруг слышат, ревёт их корова, как скаженная. Они кинулись вниз с пригорка, а Дочка пронеслась мимо них, точно не признала. Девчонки за ней, да куда уж им угнаться, потерялась она из виду. Покружились они по увалам, покричали, да и пошли домой сдаваться.

А Дочка пять вёрст через лес отмахала, потом по лугу неслась до старицы Оби и прямо в воду обожжённым выменем сунулась. Заревела, страшно так, прямо, как человек, да и кончилась от разрыва сердца.

Отсюда и повелось называть старое русло Дочкиным озером.

А про Ведьмин луг Данил помнил смутно. Вроде племена какие-то жили в тайге ещё до революции. И колдуньи из этих самых племён совершали свои злодейские обряды на пологом берегу Оби.

3.

Солнце стояло высоко. День выдался погожий, ветра не было.

Капельки пота стекали с лица прямо за шиворот старого военного плаща. Данил вышел на дорогу, проложенную телегой, и подался вверх по увалу, останавливаясь время от времени, если покажется сломанная близ обочины ветка или полёгшая трава.

Он не боялся ходить по лесу. С тех пор, как от него ушла жена, он топил своё горе в самогоне и бродил по лесу, пьяный и дурной, с утра до вечера. Часто забывал поесть и много думал. Думал о своей непутёвой жизни, о мечтах, которым так и не суждено было сбыться.

Он много учился, много работал, много… Сначала в техникуме, потом в институте. Утром горы книг, кипы бумаг. Вечером мазутные детали трактора. Ему прочили председательскую должность и, когда на выборах сельчане поддержали его кандидатуру, он некстати влюбился.

Познакомился в городе с милой доброй девушкой. Любовь застала его врасплох. Всё, что он умел и знал, всё, чего хотел, к чему стремился, перестало вдруг быть необходимым.

Света заслонила собой всё. Маленькая, лёгкая и смешная. Её всё время нужно было спасать. На неё нападали гуси, бодали козы. У неё поднималась температура от укусов комаров.

Даже теперь, спустя столько времени, Данил вспоминал об этом с улыбкой. Света была слишком молода, слишком беспечна. Она не собиралась на всю жизнь пропасть в деревне. Ей всё казалось временным. Она любила повторять: «Скоро начнётся совсем другая жизнь»! Он её понимал. Надо вырасти в деревне, чтобы полюбить её навсегда. Каждую улочку, каждое дерево, шумящую рощу за околицей, осенний запах догорающих костров, утренний клич петуха, размеренность и покой.

Он был готов согласиться с ней, плюнуть на всё. Самое главное ведь у него уже было…

В этот период и появились они – доброжелатели.

Как им удалось разорвать то, что спаяно навсегда, что не могло существовать по отдельности?

У него было всё: кучерявая макушка на груди, рыжие, всему удивляющиеся глаза, острые коленки, смех, слёзы, упрёки, горячий шёпот в ухо.

Однако чаще стали намекать ему на молодость и неусидчивость Светы. Мол, и дома – то её не увидишь. Спозаранку глянут в окно, а она в сером плащике уже летит на остановку. Данил и сам стал замечать её маяту без дела. Хоть и заступался за неё перед людьми, объяснял, что в городе у неё родители, друзья, всё равно понимал – ни к чему здесь душа её не лежит, всё ей было чуждо. Тогда он отпустил её…

Данил стал председателем. Он слишком долго шёл к этому, чтобы бросить всё и сорваться с места. Да и надеялись на него люди…

Неожиданно для себя он начал пить. Сначала дома, долгими одинокими вечерами. Потом он стал пить на работе. Каждый день, забитый чужими проблемами, разрушал его как личность. Каждый человек, входящий в его кабинет, уносил с собой часть его собственной жизни. Он шаг за шагом становился слугой, псом, который живёт для того, чтобы исполнять волю хозяина. А хозяев у него теперь было много, и жизни не хватит, чтобы осчастливить каждого. Самым страшным в его положении оставалась эта упрямая невозможность забыть Свету, даже огромное количество спиртного только на короткое мгновение глушило горькие воспоминания. Дошло до того, что он начал проводить беседы с деревенскими забулдыгами, гоняя их всякий раз в сельпо взять в долг косушку под честное слово представителя закона. Они и рады были стараться, денег у тунеядцев отродясь не было, зато на разговоры были горазды, что не пьянь- то несостоявшийся профессор, страдающий за идею. Жалел их председатель, равно как и себя. Умные люди, дельные слова говорят, не понимает их никто. Да кому же в деревне их понять – неучи сплошь, колхозники, одним словом. Если задумываться начнут – работа встанет, а этого допустить нельзя, тут, как говорится, не успел посеять, уже собирать надо, а проворонишь и собирать нечего будет. Замкнутый круг получается, да только выбился председатель из этой рутины, а что делать со свободой не придумал. Скоро и под честное слово перестали отоваривать его посыльных. Всё чаще он стал замечать косые взгляды тех людей, что ещё вчера с благодарностью крепко пожимали его руку, слышать свистящий шёпот за спиной.

Наконец, после долгого осуждающего молчания, признав ошибку в выборе человека, который будет старательно выполнять возложенные на него обязанности по устранению всех мыслимых и немыслимых проблем села, всё те же доброжелатели, ссылаясь на страшную болезнь под названием алкоголизм, беспричинно поразивший председателя, поспособствовали его отстранению.

Теперь, когда у него не было работы, ничто не могло удержать его в деревне. Появилась маленькая надежда вернуть всё то, без чего жизнь его казалась пустой и ненастоящей. Там, в городе, у него подрастал сын.

Данил свернул с дороги и, не замечая расставленных пауком сетей, пошёл вперёд, машинально смахивая липкую паутину с лица.

Из глубокой задумчивости его вывели странные звуки. Он остановился и прислушался. Где-то впереди, за высокими кустами папоротника, слышался истеричный смех женщины, эхом разносящийся по всему лесу.

«Откуда бы ей здесь взяться? – удивился Данил вслух. – Грибов, ягод пока ещё нет. Может, траву, какую лекарственную собирает?»

Он пригнулся к земле и медленно стал пробираться через заросли. Женский смех приближался, и к нему добавился совсем уже непонятный звук, глухой стук, словно чем-то молотили по земле.

Данил тихо вылез из кустов, стараясь не попасться на глаза, дабы не подумали, что он за кем-то следит и … обомлел.

Впереди, метрах в ста от него, стояла его корова, а через неё, производя немыслимые перевороты в воздухе, прыгала женщина в белой одежде.

Внутри у Данила всё похолодело, нет, он не испугался, скорее, был изумлён происходящим. Не осознавая, что делает, он попятился назад в кусты.

Поглощённая своим странным занятием, женщина его не заметила. Она не то смеялась, не то плакала, срываясь на визг, отчего зубы Данила взяла оскомина. При этом корова ни разу не пошевелилась, как будто была частью этого кошмара.

Стараясь побороть бешено частившее биение сердца, Данил неосознанно перебирал в уме все знакомые ему варианты поведения людей. Заключение было твёрдым – сумасшедшая.

«Прячусь здесь, как бандит с большой дороги», – подумал он, почему-то стыдясь своей выходки.

Он выпрямился, смело шагнул из кустов и без колебания направился прямо к ней.

– Эй, – осторожно окликнул он, боясь напугать.

Женщина остановилась и замерла.

«Птицы не поют», – почему-то пришло на ум Данилу.

Она не шевелилась, только склонила голову на бок, словно задалась вопросом, кто он и откуда взялся?

Лицо её плотно закрывали длинные косматые волосы. Белой одеждой, как раньше подметил Данил, оказалась простыня, туго обмотанная вокруг тела. Она долго не меняла позу, и он успел подойти к ней очень близко.

Вдруг она стремительно выбросила руку вперёд, пальцем указывая на Данила. Полный решимости шаг его сбился, ноги сковали невидимые путы.

Следующие действия женщины напомнили ему киноплёнку, быстро крутящуюся в обратном режиме, – не поворачиваясь к Данилу спиной, она попятилась назад, не спотыкаясь, ровно скользя по траве и скрылась в чаще леса.

Он долго не мог оправиться от потрясения, медленно осел на землю. Жадно хватая воздух ртом, Данил стоял на коленях, освещённый ярким полуденным солнцем, пробивающимся через кроны сосен.

После затяжного оцепенения мозг опять заработал, выдвигая наиболее приемлемые догадки увиденному им кошмару.

«Деревенская, поди, – пробормотал он, поднимаясь. – Держали, небось, взаперти, вон она и сбежала».

Отряхнув брюки от травы и прелой прошлогодней листвы, он огляделся по сторонам и только сейчас вспомнил о своей корове. Та жалобно замычала, почувствовав его внимание.

– Скотинка, бедная моя, – ласково позвал её Данил.

Узнав его голос, она часто заморгала большими доверчивыми глазами.

Данил подошёл к ней, широко расставив руки, и обнял за шею:

– Испугалась, глупенькая?

Она ткнулась мокрой шершавой мордой ему в лицо.

– Пойдём, хорошая, пойдём, – потянул он её за рог.

Корова преданно поплелась за хозяином.

4.

Больше всего на свете Владка любила помечтать. В своих грёзах она пребывала значительную часть жизни. Она твёрдо знала, что когда-нибудь ей обязательно повезет, и фантазии её станут явью. Это случится неожиданно, как сюрприз, преподнесённый судьбой. Каждую секунду она была готова принять на себя бремя нескончаемого блаженства, засыпала и просыпалась в ожидании чуда.

Она распахнула глаза и обвела комнату заинтересованным взглядом. Сквозь плетёную ткань штор напористо сочилось утро. В тонких лучах света весело плясали невесомые пылинки, казалось, комната пронизана золотой паутиной. И в центре этой красоты лежала она, Владка, представляя себя большой прекрасной бабочкой.

Она приподнялась на локтях, спустила ноги с кровати, пальцами нащупывая мохнатые тапочки, прислушалась. Счастье находилось где-то рядом. Может, сегодня, она встретит того самого-самого: красивого, богатого и невероятно щедрого. Он предложит ей кругосветное путешествие, бросит к её ногам все богатства мира. Он будет принцем или Арабским шейхом, посетившим страну инкогнито, дабы отыскать любовь всей своей жизни.

Склонив голову на бок, Владка поднялась с кровати и машинально приблизилась к зеркалу. Постепенно возвращаясь из мира грёз, она с улыбкой встретилась со своим отражением. Красота была её надеждой, спасательным кругом. Владка уповала на неё, как на единственное ценное имущество.

Привстав на цыпочки, она медленно покрутилась, с удовольствием рассматривая себя со всех сторон, и занялась утренним туалетом.

Она тщательно расчесала длинные, пушистые волосы, выдавила из тюбика с кремом несколько капель на кончики пальцев и бережно нанесла их на лицо.

Телефон задребезжал неожиданно громко, бесцеремонно рассекая кроткую тишину утра.

Владка недовольно поёжилась и не торопясь подошла к телефону, вытирая замазанные кремом пальца о край халата. Трубку брать не хотелось, но звон действовал на нервы.

– Алло, – сказала она протяжно, наслаждаясь своим волнующим, как ей казалось, голосом.

На другом конце телефонного провода послышался треск, и противный скрипучий голос закричал прямо в ухо девушки.

Она резко отстранилась от трубки, глубоко вдохнула, стараясь настроиться на деловой разговор, прикрыла глаза.

– Алло, алло, – продолжала кричать трубка.

Девушка осторожно приблизила её к губам и раздражённо проговорила:

– Не нужно кричать, говорите разборчивее.

Голос в трубке послушно понизился до приемлемой частоты, и Владка, не опасаясь более за ушные перепонки, прислушалась.

– Влада, детка, это я, тётка Даша. Соседка твоей бабушки. Ты сильно не переживай. Баба Клава при смерти, зовёт тебя, попрощаться хочет.

– Что? – Владка дунула в трубку. – Кто при смерти? «Ах, баба Клава, так она ещё жива»? – хотела было сказать девушка, да вовремя одумалась.

Будто и не замечая неприветливый тон девушки, тётка Даша тем временем продолжала:

– Ты поплачь, поплачь, легче будет. Я знаю, что у тебя кроме неё никого нет.

«Так и её не было», – подумала Владка, и на девушку накатило ощущение безнадёжности. Она силилась вспомнить давно уплывшее в прошлое лицо старухи, какой-нибудь душевный момент, сближающий их, но в памяти урывками воскресало чувство неловкости за своё существование да ещё сморщенный брезгливостью мясистый нос, каждый раз, когда они сталкивались нос к носу, как будто от Владки исходило только ей одной ощутимое зловоние. Вроде бы, всё было сказано.

– Сегодня вечером я встречу тебя с поезда. Без тебя ну никак не обойтись. Да и заберёшь кое-что. Клава тебе давно узел собрала, наследство, наверное. Больше- то у неё ничего нет: банки, склянки да всякий хлам. Уж и не знаю, как она жила сердешная. – В телефонном голосе промелькнули страдальческие нотки. – А домик, слышишь, милая, домик- то она мне подписала. – Она громко высморкалась и продолжила, как бы оправдываясь. – Да разве ж то дом, так себе, сараюшка. Тебе он всё равно не нужен. Ты же у нас горожанка. А я ведь ей бедной помогала: когда молока принесу, когда ещё чего. Да что говорить, сама, поди, знаешь. – Не услышав мнения Владки относительно наследства, она заторопилась. – Ой, заболталась я совсем, междугородка нынче дорогая. Ты давай поторопись, голуба, проститься с бабушкой надо, чай, не чужие люди.

Голос с треском оборвался. «Разъединили», – облегчённо вздохнула Владка и в сердцах швырнула трубку на пол.

Стараясь притормозить нарастающую ярость, она прошла на кухню и развела себе крепкого кофе. «Подумать только, развалина, а всё за жизнь цепляется. Может статься, и не помрёт завтра. Их старых только чёрт разберёт, приеду, а она поправиться. Что тогда?

Скрепя сердце, она позвонила на вокзал и узнала расписание поездов.

После обеда она уже была на месте. В руке маленькая лакированная сумочка, в глазах тоска. В кассе взяла билет. Провожать её было некому.

Позже, сидя в поезде, она равнодушно наблюдала через пыльное окно за проносящимися мимо посёлками и станциями. Ей не хотелось думать, отчего всё же она пошла на поводу тётки Даши, зачем согласилась на эту никому не нужную встречу? Она просто любовалась хорошим днём, быстро скользящими облаками, время от времени заслоняющими солнце.

На очередной остановке к ней подсела красивая женщина средних лет. Владка мимолётно взглянула на неё и отвернулась к окну, рисуя пальцем узоры на стекле.

– В деревню? – поинтересовалась попутчица, нарушая оберегаемое девушкой молчание.

– Ага, на похороны, – неохотно ответила Владка, продолжая выводить пальцем причудливые загогулины.

Она никогда не заводила разговор с незнакомыми людьми и сейчас не хотела ломать сложившуюся за годы привычку.

– Родственник? – опять спросила женщина, пытаясь втянуть её в беседу.

– Бабка, – отрезала Владка.

– Ты, я смотрю, не очень-то разговорчивая, – продолжила незнакомка, делая вид, что не замечает безучастности девушки.

– Это плохо? – огрызнулась Владка и, наконец, не выдержала, взглянула на попутчицу с любопытством.

Ухоженная – сразу дала ей определение девушка. Причём на этот самый уход, по предварительной смете Владки, было потрачено немало денег и сил.

Ощущая на себе пытливый взгляд девушки, женщина отточенным движением руки поправила причёску и непринуждённо заявила:

– Если нечего рассказать, тогда лучше молчать, но когда есть чем поделиться, молчание – скупость.

– И как, по-Вашему, я жадная или ограниченная? – бросила с вызовом Владка.

– Да ты не обижайся, красивым девушкам к лицу улыбка. У тех, кто хмурится, рано появляются морщинки.

– Правда? – Владка просияла.

– А сколько Вам лет? – В благодарность за комплимент, она решила всё же поддержать разговор, пусть и не совсем корректным вопросом. Тем более в уме она уже прикинула её приблизительный возраст- даже с учётом тщательной холености – осталось выяснить, насколько она права.

– Да уже за сорок, – загадочно улыбнулась женщина, демонстрируя ровные ослепительно фарфоровые зубы.

– Неправда, Вы гораздо моложе! – воскликнула девушка, лукаво подмигнув, угодив в свою очередь собеседнице. Про себя же разочарованно цокнула языком: как себя не лелей, а годы за румянами не спрячешь. Заметив, как лицо женщины порозовело от удовольствия, точно она получила долгожданную награду за свои старания, Владка догадалась, что попала в цель. – Меня зовут, Влада, а Вас?

– Вера.

Тем временем в поезд набивалось всё больше и больше народу. К женщинам подсаживались новые попутчики. Кто ехал с рюкзаком, а кто с тележкой. Всё время толкались и наступали на ноги. Притеснённые со всех сторон женщины не обращали внимания на неудобства. Весело смеясь, они делились друг с другом самыми сокровенными мыслями.

– Чтобы выглядеть молодо, нужен хороший сон и правильное питание. По возможности оградить себя от физического труда, – учила Вера девушку маленьким женским хитростям. – Заводить семью категорически противопоказано. Женить на себе состоятельного мужчину – вот задача настоящей женщины. Себя любить надо, – говорила она, театрально вскидывая голову, и сама, казалось, восхищалась своим умом и жизненным опытом.

Владка слушала её, затаив дыхание, стараясь запомнить каждое слово. Никогда ещё ни один человек не разговаривал с ней по душам. Да и совет дать было некому. Тем более с тем, что говорила Вера, девушка соглашалась безоговорочно, как будто внутренне всегда об этом знала.

Время пролетело незаметно, как это часто бывает, когда занимаешься чем-то увлекательным.

Расставаясь с ней, Владка поклялась чётко выполнять её инструкции для улучшения своей жизни. Они обменялись адресами и телефонами, поцеловались, как давнишние подружки и Вера растворилась в толпе выходящих из тамбура дачников.

Владка долго вглядывалась в окно, но различить Веру среди множества чужих одинаковых спин с каждым оборотом колёс, уплывавших всё дальше и дальше, не сумела.

5.

На перроне её встретила тётка Даша.

По пути к дому девушка не слушала болтовню старухи, полностью погрузившись в созерцание своего внутреннего мира. Она быстрым шагом шла впереди тётки и завернула не в тот переулок.

Где-то совсем рядом залаяла собака, тут же её лай подхватила другая, затем третья, а минуту спустя эстафета понеслась по всей деревне.

– Ты что, дорогу забыла? – окликнула её тётка. – Приезжала бы почаще, небось, не заблудилась бы.

Владка проигнорировала её замечание.

Тётка обиделась и всю дорогу молчала.

На мгновение в душе девушки шевельнулось чувство вины, она не помнила, как выглядит дом бабки Клавы. Тётка как будто предвидела это, махнула рукой в сторону жалкой, утонувшей в земле лачуги. Владка резко остановилась, окидывая удивлённым взглядом убогое сооружение. Ей даже показалось, что она впервые стоит перед этим домом. Точно и не было другой жизни, в которой осталась навсегда её бледная, больная мама. Теперь из той жизни у неё есть лишь умирающая бабка да смутные воспоминания чего-то страшного. Какой-то беды, громадной и беспощадной, от которой не убежишь и не спрячешься…

Тишина, царящая вокруг дома, пустые чёрные глазницы окон поразили девушку.

– Она что же, одна там?

– А кому ж с ней быть-то, она уже второй месяц лежит, всё помереть никак не может, горемычная, – запричитала старуха, открывая входную дверь, раскачивающуюся на съеденных ржавчиной петлях.

В лицо им резко пахнуло сыростью.

«Как в подземелье», – подумала Владка, потирая замерзшие плечи.

Осторожно переступая через порог, на ощупь, натыкаясь на какие-то предметы, едва различимые в темноте, они вышли на тусклый свет, засиженной мухами лампочки. Мурашки на спине дали знать ей, что она перешла черту действительного мира и ступила в другие, враждебные ей пределы.

– Дождалась, приехала внучка твоя! – заголосила позади Владки тётка Даша.

Девушка застыла посреди кухни, не решаясь пройти в комнату. Она нервно озиралась по сторонам, всячески отодвигая гнетущую встречу.

– Да чего ж ты стоишь истуканом? – процедила сквозь зубы тётка и нетерпеливо толкнула Владку в спину. – Пройди ж, не стесняйся.

Владка неуверенно шагнула и увидела из-за косяка, край кровати и, как ей показалось, кучу тряпья на ней. Она поёжилась, переминаясь с ноги на ногу: «Господи, зачем я здесь? Она, наверное, умом тронулась от древности». Сердце её тоскливо заворочалось, предчувствуя беду.

– Да не боись ты, она не кусается, – не к месту пошутила тётка и залилась отрывистым, лающим смехом.

Девушке стало стыдно. В глазах этой глупой, уродливой бабы она должна выглядеть сильной и смелой. «Я взрослая, красивая и умная. Я ничего и никого не боюсь. Вряд ли меня может испугать немощная развалина или что там от неё осталось».

Она подняла голову, расправила плечи и твёрдым шагом вошла в комнату. От увиденного в следующий момент она вскрикнула и в панике попятилась назад, хватаясь за сердце.

Прямо над кроватью бабки, в потолке, зияла ровная чёрная дыра, а умирающая смотрела в неё немигающим застывшим взглядом.

Было в этой картине что-то завораживающе жуткое, зловещее. К своему ужасу, Владка заметила, как бабка, только что лежавшая без движения, очнулась. Она готова была поклясться, что разглядела в полумраке, как её запавшие веки слегка дрогнули.

Подтверждая её догадку, умирающая медленно повернула к внучке своё до неузнаваемости высохшее лицо и зашевелила синюшными губами.

– Ты чего кричишь, глупенькая? – прошептала ей на ухо тётка, незаметно подкравшись сзади, и преградила ей путь к выходу своим крупным телом.

– Что это? – пробормотала Владка, возвращаясь к окружающей действительности, и показала пальцем в потолок.

– Печку собирались переносить, вот и выпилили дырку под трубу. Хотели к зиме справить, да Клавдия слегла. Зачем ей теперь печка. Похороним Клаву, там и о печке подумаем. – Тётка примирительно положила ей руку на плечо. – Ох, и напугала ты меня, девонька, своим криком, всё из рук попадало. Думала, уж всё, отмучилась Клава. Да не дрожи ты так, – с нажимом проговорила она, заметив, как Владка содрогается всем телом. – Постой, на тебе прямо лица нет, – спохватилась она и захлопотала вокруг девушки; подставила стул и насильно усадила её. – Не хватало ещё, чтобы ты в обморок свалилась.

Владка украдкой покосилась на бабку Клаву, а та, как ни в чём не бывало, снова уставилась в потолок.

«Хоть бы забили эту чёртову дыру», – подумала она и отвела взгляд, стараясь поскорее оправиться от потрясения.

Тётка тем временем вытащила из покосившегося шкафа большую бутылку, одним махом откупорила пробку:

– На вот, хлебни для храбрости, – сказала она и протянула её девушке.

Владка приняла тяжёлую бутылку двумя руками, брезгливо понюхала горлышко, глубоко вздохнула и отпила два глотка бурой кислой жидкости. Дрожь в теле постепенно унялась, стало теплее и легче.

– Ой, совсем из памяти вылетело, – всплеснула руками тётка Даша. – Ты тут посиди, деточка, а я сбегаю пса покормлю. – Она посмотрела на Владку изучающим взглядом. – Ты ведь, как я поняла, ночевать одна здесь не останешься, так я одеяло захвачу, а то у неё, – кивнула тётка в сторону неподвижной бабки, – рвань одна.

Прочитав испуг в глазах Владки при одном только упоминании о том, что ей придётся остаться наедине с бабушкой, тётка ободряюще улыбнулась:

– Ты пей, милая, легче будет, – посоветовала она ласково и вышла, плотно прикрывая за собой дверь.

Владка покачала головой: «Старая, а всё бегает, хлопочет, как пчёлка, жужжит, жужжит, – с завистью подумала она. – Не пчёлка, а муха навозная. Вернулась бы поскорей, что ли».

От спиртного девушке стало жарко, и она вспотела. Спёртый, сырой воздух, казалось, сочился из тёмных углов гнилого дома. Окутывал, одурманивал, нашёптывал что-то успокаивающее…

Владка стянула тёплый свитер и, боясь оглянуться на лежащую позади старуху, бросила его на пол. Она внутренне ждала чего-то, вдруг та заговорит или даже просто шелохнётся, и тогда Владка махнёт отсюда без оглядки. И ни одна тётка Даша её не остановит. Пусть думает, что у неё больная психика, так и есть. Так и есть…

Она улыбнулась своим чудным мыслям, а напиток вроде бы ничего, даже очень ничего! Сделав ещё несколько глотков, она совсем расхрабрилась и стала потихоньку озираться по сторонам, разглядывая нищенскую обстановку комнаты. Ни одной пригодной вещи, всё искалечено, как после бомбёжки, занавески искромсаны в полоски, словно их драли звериные когти. Половики также истерзаны, а на кресле местами сохранившаяся обивка заляпана коричневыми заскорузлыми пятнами. А ещё окна – вот что Владке по-настоящему не давало покоя. Они были заволочены мхом до середины, как будто изба ушла в землю и там пустила корни. В углу другая кровать с продавленным до пола матрацем, на ней по всему и придётся коротать ночь. Странно, ведь когда-то на этой самой кровати спала она вместе с мамой. То время осталось там, где они прижимались друг к другу, чтобы согреться, где мама держала её за руку даже во сне… Бывает, Владка, проснувшись в своей городской комнате, всё ещё ищет под одеялом её тёплую ладонь.

Размышляя о своей роли в их совместной с бабкой жизни, она пыталась понять, в чём же дело? В каком-то её изъяне или неумении найти путь к сердцу старухи. И странно – она чувствовала себя обманутой и разорённой. Точно в ней когда-то было большее, чем то, что осталось теперь, как это назвать Владка не знала, но без этого она была не она. Отсутствовало ощущение полноты жизни, всё происходило без её участия. Она ни с кем никогда не сближалась, держалась особняком и давно уже среди знакомых слыла чёрствой и надменной девицей.

Поставив изрядно полегчавшую бутылку на пол, она встала со стула и, старясь не скрипеть, ходящими ходуном под ногами половицами, тихо подошла к кровати.

Неожиданно ей стало смешно. Умирающая старуха значительно потеряла в объёме и теперь походила на высохшую жёлтую карлицу. Почувствовав на своей стороне силу, Владка приволокла стул и спокойно уселась рядом, деловито закинув ногу на ногу. Ничего не произошло, старуха так и лежала с каменным лицом. Тогда девушка придвинулась ближе и громко рассмеялась, откровенно глумясь над бабкой Клавой. Жалости к ней она не испытывала, скорее животный интерес и благоговение перед чужой смертью. А ещё ей невероятно хотелось, чтобы та осознала, наконец, что Владка её больше не боится.

Бабка, как собака, о которой сказали вскользь, и она тут же навострила уши, также почуяла внимание, обращённое на неё, зашамкала беззубым ртом, словно что-то пережёвывала дёснами и скосила на внучку водянистые глаза. Владку точно окатили из шланга ледяной водой. Сердце подпрыгнуло к горлу и перекрыло дыхание. Она заколебалась: бежать в страхе и тем самым признать своё бессилие или оставаться до конца, доказав не только ей, а в первую очередь себе, что маленькой испуганной девочки здесь больше нет. На её место пришла другая, которая умеет постоять за себя. И вряд ли кому удастся запугать её или обидеть безразличием. Она прикусила край губы так, чтобы боль отвлекла её от паники, сжала руки в кулаки, но дышать по-прежнему было тяжко. Тогда она закрыла глаза и начала считать: один, два, три, четыре…

Тлетворный сладковатый запах, исходящий от давно не мытого тела старухи, бил прямо в нос. Борясь с тошнотой, девушка заёрзала на стуле и сбилась со счёта. Попыталась дышать носом глубже и, получив новую порцию смрада, желудок, начал сопротивляться, усиливая рвотный позыв. Владка закрыла рот рукой и попыталась встать, но вдруг поняла, что ей не удаётся даже пошевелиться. Она забилась в смятении, стала упираться ногами в пол, чтобы опрокинуть стул, всё напрасно – Владка словно вросла в него. Сердце стучало, мысли метались, лёгкие разрывались от учащённого дыхания. Вдруг она заметила, что в неподвижной позе бабки что-то изменилось. Так и есть: она как-то умудрилась повернуть голову и сейчас смотрела прямо в глаза Владке. Девушка судорожно глотнула, вглядываясь в выцветшую муть её глаз, отметила про себя, что они неподвижны. Боясь моргнуть, она всматривалась и всматривалась, пока у неё не закружилась голова. Ей начало чудиться, что в невыразительных глазах бабки мелькают зачатки какого-то понимания. Словом, она знает каким-то образом, что Владка пытается убежать и не может, и бабку это даже веселит.

Внезапно, как бы подтверждая мысли Владки, уголки её старческого рта задрожали, начали разъезжаться в стороны, открывая тёмную узкую щель мертвецкой улыбки. Во рту у девушки пересохло, голову обнесло.

Было нечто, помимо отвращения и страха к ещё не умершему, но, судя по запаху, уже начавшему разлагаться телу, отчего Владке захотелось позвать на помощь, но слова застряли на выходе.

Она услышала, как за окном протяжно и томительно завыла собака. Благодаря ей девушка на секунду вышла из оцепенения и, хватаясь за край кровати, побелевшими пальцами, попыталась подняться.

Поражая своей проворностью, бабка молниеносно выдернула трясущуюся костлявую руку из-под тряпья, и скрюченные параличом пальцы легли на плечо внучке, придавив её обратно к стулу.

В глазах Владки полыхнули разноцветные искры, в голове зазвучал её собственный шёпот: «Не надо, пожалуйста, прекрати…»

Старуха вроде тоже услышала эту мольбу, улыбка её растеклась шире, и вместо рта образовалась большая чёрная дыра, как будто он разошёлся от уха до уха.

Оказавшись свидетельницей этой невероятной сцены, Владка перестала сопротивляться и мысленно звать на помощь, обречённо заглянула в глаза старухи, и, как наверное, бывает в момент серьёзных потрясений, ей в голову пришёл ответ на вопрос, мучающий её многие годы: «Веру, она украла у меня веру в людей…»

Почувствовав безволие своей жертвы, бабка ожила. Ребра её впалой грудной клетки начали резко вздыматься, словно она только что вновь обрела дыхание. Воздух изо рта вырывался с булькающим хрипом, обдавая лицо Владки холодными смердящими волнами. Девушка опять закрыла глаза и погрузилась в тишину, как будто выключила фильм ужаса. Она больше не слышала ни хрипов, ни движения, ни даже еле уловимого шороха. Пошевелиться, а тем более открыть глаза, она боялась. Пусть произойдёт всё, что угодно, лишь бы ничего не видеть и не слышать. Вскоре ей стало казаться, что она сидит так целую вечность. Может, всё закончилось? Может, бабка уснула, а ещё лучше – умерла. Владка прочитала про себя молитву, которую часто шептала мама, но девушка повторила впервые. В голову пришла обнадёживающая мысль – это знак, раз уж она вспомнила эту молитву, значит, должна спастись. Затаив дыхание, она медленно приоткрыла глаза и окаменела… Бабка сидела на корточках посреди кровати, упираясь кривыми руками в край. Её неестественная поза, истощённость конечностей напоминали Владке большую жёлтую паучиху. И едва девушка так подумала, старуха молниеносно прыгнула ей на колени. Владка только и успела отгородиться от неё ладонями. В следующую минуту бабка с диким воплем откусила ей два больших пальца. Уже долго прибывая в шоке, девушка даже не почувствовала боли, наблюдала только, как её пальцы будто срезали серпом. И сразу они точно взорвались, заливая открытый в ужасе рот Владки тёплой солоноватой кровью. Тут же старуху начала бить крупная дрожь, постепенно захватывая и девушку. Они содрогались в одном ритме, вроде, бились в припадке, как два эпилептика.

Дальше она наблюдала за происходящим как бы со стороны, ничему не удивляясь, находясь на краю уплывающего от неё сознания. Старуху вдруг отбросило назад, на кровать, как отбрасывает после удара током. Дрожь в теле Владки сразу иссякла. В этот же миг под ногами девушки что-то ухнуло, как будто в подполе рухнули стены, и свет в доме погас.

Последнее, что видела Владка, – был трепещущий огонёк свечи и тихий голос тётки Даши непонятно кому торжественно объявил: «Отмучилась!»

6.

Проснувшись, Владка долго не могла понять, где находится. В доме было светло, чувствовался еле уловимый запах хвои. Взгляд её упёрся в стену, землисто – серый цвет которой, штукатурка, местами вздыбленная и отслоившаяся, вдруг вернули её мысли в то место, о котором она не хотела вспоминать. Она зажмурилась и попыталась пошевелить пальцами рук. Боли не было, лишь ощущение скованности, точно на руках были надеты варежки. Она открыла глаза и медленно выпростала руки из-под одеяла. Секунда, и шок – белые бинты с цветущими алыми пятнами. Сердце забухало в висках, и Владка, вцепившись зубами в сетчатую материю, принялась рвать повязки. Прочные волокна застревали между зубами, режа дёсны. Наконец она освободила ладони и с облегчением выдохнула – все пальцы находились там, где им положено! «Приснилось, – подумала она радостно, – мне всё приснилось»!

Повернувшись в кровати на бок, она удивлённо обнаружила полную комнату незнакомых людей, стоящих к ней спинами. Никто из присутствующих не обращал на неё внимания. Все были поглощены каким-то общим делом.

Немного ошарашенная представлением, развернувшимся на её глазах, Владка, бездумно рассматривала их сутулые спины.

– Простите, – робко обратилась она, насмелившись – таки узнать, что происходит и кто все эти люди.

Никто не обернулся.

– Простите, – громче повторила она, приподнимаясь на локтях.

Люди зашевелились, начали оглядываться на Владку, походя перешёптываясь между собой. В их поведении девушку озадачила одна деталь: старики и старухи смотрели на неё с жалостью.

– А в чём, собственно, дело? Чего вы на меня так уставились? – возмутилась она, чувствуя себя неуютно под их неотвязными взглядами.

В толпе, тем временем, произошло какое-то движение, и в считанные секунды она расступилась, открывая взору Владки своё содержимое.

Посреди комнаты, на двух низких табуретах, стоял большой ящик. В нём возлежала бабка Клава, и на фоне белой материи её маленькое лицо выделялось жёлтым пятном.

«Слава Богу», – равнодушно прошептала Владка и поднялась с кровати.

Она обошла ящик по кругу, отмечая про себя его серый цвет, изъеденную насекомыми структуру и лёгкий запах сырости. Мелькнула мысль, что гроб очень долго ждал хозяйку на заднем дворе.

Внезапно в глазах девушки засветилось любопытство:

– Что это? – громко спросила она, показывая на палец покойной, туго обмотанный проволокой.

Бойкая маленькая старушка, появившаяся откуда-то из-за спины Владки, принялась охотно объяснять, что покойникам прикручивают к мизинцу медную проволоку, а конец её опускают в ведро с известью, что бы тело на жаре быстро не портилось.

Удовлетворенная подробным ответом, Владка отошла в угол комнаты, продолжая наблюдать за происходящим.

Из кухни появилась тётка Даша, с горем пополам пробралась между сгрудившимися стариками и захлопотала вокруг гроба. Непонятно, для чего она связала ноги трупа белой ниткой и положила в гроб кусок мыла.

Присутствующие, затаив дыхание, молча наблюдали за её действиями.

Владка, заинтересованная странными манипуляциями тётки, не выдержала:

– А это ещё зачем?

– Вот егоза, только проснулась, а уже кучу вопросов задала, – противно хихикнула тётка, но всё же не поленилась объяснить, – у нашей продавщицы, муж запоем пьёт. Так она тот кусок мыла, что покойницу ночью обмывали, утром ему подсунула, чтобы он лицо умыл. А в гроб обмылок положили, чтобы баба Клава его недуг с собой в могилу забрала. Лечим, так сказать, Ивана от пьянства.

Владку прямо покоробило от такой бессмыслицы:

– Тёмные вы люди, – с презрением в голос огласила приговор девушка, – от пьянства ампулу под кожу вшивать надо или гипнозом лечить, а они мыло в гроб.

– А ты не заносись, милая, мала ещё учить нас, – просвистел сквозь жёлтые, наполовину вылезшие из лунок зубы, дряхлый дед и нервно затряс туго обтянутым сухой кожей черепом.

Старики недовольно зашептались, осуждая легкомысленную девчонку.

– Больно мне надо учить вас. Как были невеждами, так и помрёте, вон как она, – небрежно махнула рукой бунтовщица в сторону лежащей в гробу бабки.

Гордо подняв голову, она обвела стариков надменным взглядом. Те презрительно зацокали и зашипели.

В словесную перепалку вмешалась тётка Даша. Проходя мимо, она схватила девушку за руку и, работая локтями, с трудом выбралась из возмущённой толпы.

– Нашла, перед кем бисер метать, – сварливо пробормотала она, – чего они понимают старые немощи. Вот Клава много всякого знала, не любили её здесь, боялись. Поэтому и на тебя косятся, как-никак внучка ты её.

– Чего знала? – сразу ухватилась Владка, заглядывая в её хитрые глаза.

– Чего- чего. Я же сказала- всякое. Люди умных не любят. Им ведь как кажется: если человек не дурак, так к любой пакости с умом подойдёт. Вот и сторонились её, чтобы беду не накликать. Вдруг зло на них затаит…

Хоронили бабку ближе к вечеру. Владке это не понравилось, впрочем, как и вся церемония.

Погрузили гроб на сани, и бедная лошадь поволокла их по ухабистой дороге. Владка шла за санями молча, так как тётка Даша строго настрого запретила ей вмешиваться. Путь оказался неблизким. Деревня закончилась, началась роща. Дорога петляла между деревьями, сужаясь и расширяясь, где ей вздумается, комары облепляли открытые участки тела, лезли в лицо, стоял невообразимый гул. Владку раздражало всё, особенно собственное бессилие. С остервенением лупя комаров, она гадала, сможет ли продержаться до конца путешествия. Наконец впереди забрезжил просвет. Завидев покосившиеся деревянные кресты, она внутренне возликовала, уповая на теперь уже быстрый исход затянувшегося мероприятия. Возле кладбища повернули налево и поползли дальше. Девушка злилась и проклинала деревенских жителей на чём свет стоит. «Отличное решение! Недаром говорят – готовь сани летом! А местные добавили наверно – и пользуйся, не жди зимы!» Полозья скрежетали по мелким камешкам, лошадь хрипела от натуги, роняя с морды хлопья белой пены. Старики волоклись позади Владки и тётки Даши.

– Надо же, настырные какие, – в ярости проговорила девушка, – чего им дались эти похороны. Не ровен час, кто-нибудь из них концы отдаст в дороге.

– Да и чёрт с ними, – выдавила тётка, утирая мясистое лицо платком. – От них не отвяжешься, сделаешь по своему – врагов наживёшь. А мне с ними ещё век коротать бок о бок.

– Что это за прихоть такая? Прямо абракадабра… Всякое слыхала, но чтобы летом на санях катались!

Окончательно запыхавшаяся тётка махнула рукой и повисла всей тушей на Владке. Девушке пришлось тащить её волоком. Сразу все мысли куда-то улетучились. Главное – не надсадиться, а сани, и правда, чёрт с ними…

Дорога закончилась, началось поле. Владка плелась, смотря под ноги, поддерживая тётку за талию, и не заметила, как сани остановились.

– Пришли, – гаркнула тётка Даша ей в ухо и отцепилась.

Владка присела на корточки и закашлялась. Проходящий мимо старик сунул ей в руки бутылку с водой и, не сказав ни слова, пошёл дальше. Девушка наблюдала с ненавистью, как стаскивают гроб с саней.

Она и раньше не выносила присутствия людей, а в этом проклятом месте все эти старики и старухи точно высасывали из неё последние силы, оставаясь спокойными и бодрыми.

Она не могла взять в толк, зачем старым, больным людям понадобилось тащиться в такую даль, чтобы проводить в последний путь человека, которого они сторонились при жизни. И, наконец, почему поле?!

Тем временем никто не дожидался Владки. Пока она приходила в себя, пытаясь перевести дух, все столпились у гроба. Начало смеркаться.

Владка поняла, что про неё забыли. Она с трудом поднялась с земли и направилась к ним, медленно перебирая ногами. Подойдя ближе, она увидела горку сырого песка, заслонённую их спинами.

Девушка протиснулась к гробу и обомлела – бабку Клаву успели перевернуть лицом вниз. К тому же она застала бойкую маленькую старушку, в натянутом до бровей синем платке, за странным делом: её маленькая сухая ручка, похожая на лапку птицы, проворно мелькала, чертя угольком черные крестики на внутренних стенках гроба.

Тогда Владка просто перестала удивляться. «Видать, крепко насолила им бабуля» – подумала она и еле сдержалась, чтобы не расхохотаться.

Обратно возвращались быстрее, несмотря на сумрак. Когда проходили через рощу, ей под ноги кинулась большая чёрная собака. Владка громко взвизгнула от неожиданности и сиганула на руки тётке Даше. Она, в свою очередь, тоже испугалась, оторвала от себя девушку и, сломав большую ветку, принялась отгонять собаку. Чёрное лохматое существо неистово рычало и кидалось на тётку в бешенстве.

Лошадь страшно захрипела, встала на дыбы и бросилась в кусты, волоча за собой пустые сани. За ней кинулись старики. Треск стоял невообразимый.

– Пошла прочь! – крикнула Владка из-за спины тётки Даши.

Собака завертелась на месте, заскулила и тут же скрылась во мраке.

7.

Первым делом Данилу необходимо было подоить корову.

«Намучилась бедная, целый день не доенная».

Он принёс из дома ведро тёплой воды и принялся, было, обмывать ей вымя. Как же он удивился, обнаружив мягкую, морщинистую плоть без каких либо признаков молока.

«Чёрти чё», – громко выругался Данил.

Он ещё раз пощупал корову, дабы твёрдо убедиться в отсутствии молока. Она повернула к нему голову и виновато замычала. Данил пожал плечами и обмыл пустое вымя. Поставив перед Скотиной ведро с пойлом, он пошёл домой, тщательно заперев дверь на засов.

«Может, та дурочка её в лесу доила?» Данил вспомнил, как однажды напившись до беспамятства, забыл подоить корову. Тогда она своим мычанием всю деревню среди ночи подняла. Вымя у неё раздулось сильно, и жар начался.

Раздражённый и голодный Данил занялся приготовлением позднего обеда: сварил картофель в мундире, достал из подпола банку прошлогодних огурцов. Поел с жадностью, запивая остатками самогона. Захмелел на старые дрожжи… Лёг передохнуть, не переставая мысленно возвращаться в лес.

Он не знал, стоило ли ему рассказать кому-нибудь о случившемся. Могут не поверить или, ещё хуже, сочтут его самого тронувшимся.

Бесцельное лежание на топчане не приносило Данилу ощущение отдыха, напротив, ноги и спина занемели и начали ныть ещё сильнее. Он ворочался с боку на бок, но так и не смог отключить мозг от ненужных мыслей.

За окном мелькнула милицейская фуражка.

Данил соскочил с топчана и в спешке открыл дверь.

На пороге появился участковый и с озадаченным видом заявил:

– Здорово, Данила, я к тебе по делу.

– Здорово, – пробормотал Данил, удивлённый неожиданным визитом участкового. – Случилось чего или так, по пустяку?

– Да какие тут пустяки, – выдохнул милиционер, – тут беда.

Он без приглашения прошёл к кровати и бухнулся на неё без сил. Приподняв фуражку, он вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони:

– Давай собирайся, понятым будешь.

Внутри Данила всё похолодело от дурного предчувствия:

– Убили что ль кого?

– Да я и сам толком ничего не знаю. Генка Сидоров прибегал, сказал, у Петьки Лапина ребёнок пропал. – Он устало посмотрел в окно. – Вот такие дела. Пока следователь из центра не приехал, мне нужно место происшествия осмотреть. Понятно?

– Непонятно, – замотал головой Данил, жалея, что выпил самогона опять не к месту, – Петькиному ребёнку, вроде, месяца два отроду. Он же младенец, как он мог пропасть?

– А хрен знает, – отрезал участковый, переводя взгляд с окна на Данила. – Вот и я говорю, не тяни резину, собирайся. Будем по горячим следам искать, сам он не мог уйти.

Данил не стал испытывать и без того слабые нервы молодого участкового на прочность. Быстро натянул гимнастёрку, пригладил редкие волосёнки рукой:

– Всё, я готов.

– Ну, всё, так всё, – пробормотал тот, с тяжёлым вздохом поднимаясь с кровати. – Пошли.

Возле Петькиного дома собрался любопытный народ: бабы, дети, старики. Они ждали появления милиционера, а завидев его издали, сразу бросились, наперебой выпытывать о случившемся.

По его растерянному лицу Данил понял, что участковый не готов к неистовому напору охочих до сплетен баб. Он глупо улыбался, прижимая папку к груди, повторяя каждой заглядывающей ему в лицо женщине: «Мы сами ещё ничего не знаем». Любознательные ребятишки повисли на заборе, заглядывая в ограду.

Из распахнутой настежь двери дома разносились вопли и причитания Петькиной жены.

Идиотская улыбка сошла с лица милиционера, с суровым видом протиснулся он между скученных баб, открыл калитку. Данил едва поспевал за ним следом.

Хозяин заранее закрыл собаку в конуре, она злобно рычала в щель, почувствовав чужаков.

Из сеней им навстречу выскочил взъерошенный Петька и испуганно затараторил:

– Бабка здесь, я её держал до вашего прихода.

Участковый обменялся с Данилом удивлённым взглядом, но ничего не сказал, лишь торопливо прошёл в дом, увлекаемый взволнованным до предела Петькой. Данил шёл за ними следом.

На кухне у стола сидела местная знахарка, баба Нюра. Она окинула вошедших спокойным взглядом, и, как ни в чём не бывало, приветливо им кивнула.

Участковый ответил ей тем же и заглянул в комнату.

Данил вежливо поздоровался с бабкой и, натыкаясь на спину милиционера, нетерпеливо заглянул поверх его плеча.

На полу посреди комнаты лежала Петькина жена, Вика. Она свернулась калачиком, обнимая двумя руками веник, и заходилась истошным криком.

Петька протиснулся между участковым и Данилом, метнулся к ней и приподнял за плечи.

Она села и на мгновение перестала кричать. Посмотрела вокруг себя невидящим взглядом, громко всхлипывая.

«Молодая, совсем девчонка», – подумал Данил, и сердце его сдавило от жалости.

Тем временем участковый прошёл в комнату и сел на диван, снимая фуражку.

Петька поставил перед ним стул, на котором он тут же разложил все необходимые бумаги.

Данил молча наблюдал за его приготовлениями, боясь взглянуть на Вику, опять начавшую рыдать.

– Бабка Нюра здесь зачем? – резко спросил участковый. – Она свидетель?

– Так ведь она виновница, – процедил сквозь зубы Петька, а его жена, икая и всхлипывая, энергично затрясла головой.

Участковый недоверчиво перевёл взгляд с Петьки на Вику:

– Не понял. Она что ли похитила вашего ребёнка?

Супружеская чета дружно закивала в ответ.

С сомнением в глазах, ошеломлённый милиционер посмотрел на стоящего в дверях Данила, тяжело вздохнул и выпалил:

– Ну что же, рассказывайте по порядку, я буду записывать.

– Кому рассказывать-то, – неуверенно уточнил Петька.

– Кто дома присутствовал в момент, когда бабка Нюра украла вашего сына, тот пусть и рассказывает.

Петька озадаченно почесал макушку, видно, слова участкового поставили его в тупик:

– Так это, оба мы дома были, – пробормотал он, испуганно поморгав глазами.

– Ну, если оба, тогда рассказывай лучше ты. От Вики, я думаю, толку будет мало, – твёрдо сказал участковый, и Вика, подтверждая его слова, завыла громче.

Милиционер резко ударил по табурету кулаком:

– Всё, хватит, тихо! – громко крикнул он, призывая всех к порядку. – Успокойся, Вика, найдём мы твоего малыша. – Он повернулся к Петьке, раздражённо сверкнув глазами и указал ему на стул.

Петька суетливо присел на краешек, не смея больше пошевелиться без разрешения, положил руки на колени, приготовился к допросу.

– Просто рассказывай всё по порядку, – сказал участковый, для большего эффекта чётко проговаривая слова.

Он взял авторучку, пододвинул к себе листок бумаги, всем своим решительным видом показывая, что приготовился слушать.

– Ну, не знаю, с чего начать, – тихо пробормотал Петька, виновато оглядывая присутствующих и не найдя в них поддержки, прерывисто заговорил: – Ну, в общем, заболел Витюня.

– Какой возраст у ребёнка? – сразу перебил его участковый.

– Так Вы ведь знаете, Василь Васильевич, – быстро сказал Петька и осёкся под хмурым взглядом участкового. – Четыре месяца ему.

«Быстро время летит», – подумал Данил, тоскливо вспоминая Свету: «Вроде вот только родила, а глянь, уже четыре месяца прошло»!

– Так вот, – сбивчиво и невнятно продолжал свой рассказ Петька, – значит, живот у него болел, плакал всё время. Долго плакал и кричал сильно, две недели, кажись. Патронажная сестра приезжала из города, на уазике, сказала, живот мягкий, стул нормальный, чего плачет, мол, не знаю. Может грыжа у него? Так, Вика, было? – спросил он у жены, та только и смогла обессилено махнуть головой, подтверждая слова мужа. – Сказала ещё, что хорошо бы бабушку пригласить, чтоб грыжу заговорила. Ну, я понятно, сначала-то не придал значения её словам. Ну, раз живот у Витюни мягкий, чего волноваться-то, – пролепетал он, разводя руками, и подобострастно вгляделся в лицо участкового, – врач, он ведь завсегда знает, болеет ребёнок или нет. А в бабкины сказки я не верю, – он, было, расхрабрился, выпрямился, расправил плечи и снова поник, – да только Витюня орёт и орёт, всю ночь орёт, весь день орёт. – Он махнул рукой в сторону жены, – вон и Вика совсем спать перестала, замучил он её. Ну и позвали бабку Нюру, чтобы она грыжу заговорила. Вот так всё и было, – закончил он трагическим тоном, опустил голову, и плечи его задрожали.

– Понятно, – сказал Василий Васильевич серьёзно, – что дальше было?

– А что было? – с вызовом воскликнул Петька, поднимая голову. – Вы вон лучше у неё спросите, – сердито мотнул он головой в сторону кухни.

– Мы её позже опросим, сам давай рассказывай, – настойчиво проговорил милиционер, пресекая споры, тормозящие ход дела.

Прежде чем Петька продолжил рассказ, Данил, уставший стоять в дверях, тихо, не заостряя на себе внимания, прошёл в зал и уселся на диван рядом с участковым.

– Да я и сам не понял, что произошло, – начал оправдываться Петька, как будто его подозревают в преступлении. – Она зашла, осмотрелась кругом, по комнатам зашныряла, принюхиваясь. А Витюня всё кричит и кричит. Она подошла к кроватке, взяла маленького на руки, так он совсем криком изошёлся. Выгибаться начал, лицо всё раздулось, покраснело. А потом она его как кинет об пол, грохот страшенный. Я грешным делом подумал, всё, убила она его. Он ведь маленький совсем, – Петька вытер рукавом предательски заблестевшие глаза, зашмыгал носом. – Подскочил я к ней, а на полу веник. Нет Витюни, – он пожал плечами и посмотрел на участкового, наблюдая за его реакцией. – Да вон и Вика подбежала, схватила её за космы. Говорит, ты что наделала, изверг, ребёнка об пол кидать. А потом посмотрела на пол, да как завизжит. Я поначалу растерялся совсем, не понимал, куда Витюня пропал. А Вика опять её за космы потянула. Где Витюня, орёт, куда Витюню дела?

Внимательно слушая Петьку, участковый даже привстал от неожиданности:

– Не понял, – пробормотал он хрипло, – и куда она его всё-таки дела?

Петька снова развёл руками в недоумении:

– Это Вы у неё спрашивайте.

– Она его в веник превратила, – истерично завизжала до сих пор не промолвившая ни одного слова Вика, – и, давясь слезами, прибавила, – а нам сказала, что не было ребёнка.

– То есть как не было? – мигом отреагировал участковый.

– Вот и я говорю, как не было? – затараторил Петька. – А она, не было и всё тут.

Теперь уже с места привстал Данил, пытаясь понять, розыгрыш это или на самом деле правду говорят. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь негромкими всхлипываниями.

В напряжённом молчании Данил чувствовал себя глупым, не зная, как реагировать на бредовые заявления.

– Так, – многозначительно сказал Василий Васильевич и брови его дугой сошлись на переносице, – бабка Нюра, поди сюда.

Из кухни послышался скрип стула и тяжёлое кряхтенье.

Она, прерывисто дыша, вошла в комнату. Все уставились на неё, кто с ненавистью, кто с изумлением.

«Бабка, как бабка», – отметил про себя Данил, окидывая её любопытным взглядом с головы до ног.

Даже под шквалом пронизывающих её глаз она уверенно сложила морщинистые руки на груди и замерла, ожидая вопросов участкового. По лицу не пробежало и тени волнения. Спокойная, седая.

Милиционер застыл в нерешительности, точно строил в уме сложную систему допроса.

– Ну что же баб Нюра, – выдавил он, наконец, – присаживайтесь.

Он учтиво убрал со стула листки бумаги и выдвинул его на середину комнаты.

Бабка, осторожно переступая через ноги сидевшей на полу Вики, грузно опустилась на стул, придерживая рукой поясницу.

Участковый громко откашлялся, глянул зачем-то в окно и начал слегка подрагивающим голосом:

– Давайте, баб Нюр, рассказывайте, где ребёнок?

– Дак, не было ребёнка, – сказала она смиренно.

– Как понять, не было, когда родители говорят, что Вы взяли его на руки, – проговорил он терпеливо.

Бабка подалась вперёд, заглядывая в глаза участковому:

– Дак, я не ребёнка взяла, – промолвила она спокойным тоном, искренне удивляясь тому, что её не понимают.

– А кого? – уточнил Василий Васильевич. – Кого тогда вы взяли на руки, если ребёнка не было?

– Дак, веник.

– Какой веник? – сказал участковый громче, поддаваясь искушению перейти на крик.

– Дак, вот же он, веник, – показала бабка на пол, не замечая раздражения милиционера.

– Я вижу, что веник на полу. Я спрашиваю, куда делся ребёнок?

В комнате на какое-то время опять стало тихо. Все напряглись, ожидающе наблюдая за бабкой.

Она, смущённая озлобленными взглядами, поёрзала на стуле и твёрдо заявила:

– Не было ребёнка.

Участковый в бешенстве соскочил с дивана, и лицо его налилось кровью.

Петька перехватил его взгляд и состроил гримасу, мол, сами видите.

Данил тихо кашлянул и робким голосом спросил:

– А можно мне задать вопрос?

Участковый небрежно кинул ему:

– Спрашивайте, – и, негодующе посмотрев на бабку, отошёл к окну.

– Баб Нюр, а может, ты знаешь, почему ребёнка не было? – тихо проговорил Данил, с опаской косясь на участкового.

– А как же, конечно знаю. – Ответ прозвучал неожиданно громко.

Участковый встрепенулся, подскочил к ней в нетерпении.

– Прокляла она своего ребёнка, – вынесла свой приговор бабка. – Видно, плакал он сильно, спать не давал, так она его и прокляла, – проговорила она, с укором посмотрев на округлившую глаза Вику. – Может, просто сказала, в сердцах, когда же ты замолчишь проклятый, – ну погорячилась. А всё, слово назад не вернёшь. С того самого момента ребёнок и стал веником. Обличье-то у него детское было, но душа уже сатане отдана. А я как взяла младенца на руки, сразу поняла, не ребёнок это.

– По Вашим словам выходит, сатана подменил ребёнка на веник? – голос милиционера задрожал от ярости.

– Выходит, что так, – согласилась бабка.

– Из дома ребёнка выносили? – быстро спросил он, обращаясь к Петьке.

– Да, погулять, каждый день – сказал он, не понимая, куда клонит участковый.

– Я спрашиваю, сегодня выходили с ребёнком на улицу?

– Да нет, сегодня нет, – испугался Петька.

– А кроме бабки Нюры, к вам никто сегодня не наведывался? – чётко произнёс Василий Васильевич, с нажимом.

– Нет.

– Тогда, может быть, вы его оставили где и забыли? Давайте двор осмотрим.

– Чего смотреть-то, говорю, об пол она его, – упрямо отрапортовал Петька.

Участковый угрюмо опустил плечи:

– И что мне прикажете делать?

Вика подняла на него опухшие от слёз глаза и стремительно ухватила за ногу:

– Найдите его, – прошептала она непослушными губами.

– Где я его найду? – сказал он язвительно, отстраняясь от Вики. – У сатаны? Вы здесь что, с ума все посходили. Немедленно говорите, куда дели ребёнка? – закричал он, чуть не срывая горло.

Всё это время молчавший Данил, наконец, заговорил, поднимаясь с дивана:

– Может, они не врут, может, на самом деле, так всё и было.

– Не проклинала я его! – завопила Вика. – Это ж кровиночка моя единственная. Если и сказала в сердцах чего, так самое, что ни на есть, безобидное.

Петька с сомнением покосился на жену, та осеклась под его тяжёлым взглядом, прижала веник к груди и заплакала от беспомощности.

– Да, – прикрыл глаза участковый. – Опера из центра приедут, часа через два, что я им скажу?

Он взял с дивана планшет и, тяжело вздохнув, начал запихивать в него свои принадлежности, комкая исписанные листы бумаги.

– Пойдём, Данила, покурим что ли, – сказал он бесцветным голосом и шёпотом добавил ему на ухо. – Мне всё равно ждать придётся, бабку караулить.

Не спрашивая разрешения, бабка Нюра вернулась на кухню, трудно ей было сидеть под осуждающими взглядами убитых горем родителей.

Василий Васильевич и Данил вышли на крыльцо. Закурили.

На улице никого не было. Даже ребятишки, устав ждать, разбежались по домам.

– Ну что, Данила, думаешь? Врут они аль нет? – заговорил тихо участковый, после того как несколько раз жадно затянулся сигаретой.

Данил сокрушенно пожал плечами:

– Не знаю, ничего нелепее я в своей жизни ещё не слышал.

– Вот и я думаю, врут. – Он посмотрел на Данила внимательно, проверяя его реакцию. – Сговорились все трое. Да- да, не удивляйся,– торопливо выложил он, замечая в его глазах блеск недоверия. – И бабка с ними заодно. Взяли и избавились от младенца. Может, Вика, что по глупости натворила, молодая совсем, неопытная, – он бегло глянул Данилу в глаза, подмечая, не посмеивается ли он над возрастом самого участкового. Но тот внимательно слушал его, не отвлекаясь на мелочи. – Так вот, сделала, что-нибудь с ребёнком и испугалась, начала следы заметать. Бабку позвали. Со старухи-то чего возьмёшь? Придумали небылицу, нет трупа, нет преступления. – Он хлопнул в ладоши, как будто поставил точку над «и». – А младенец не найдётся, чует моё сердце. Лес вон какой, где же тут такого кроху отыщешь. – Он в сердцах сплюнул на крыльцо и, затушив окурок в слюне, выбросил во двор. – Такие вот дела, брат.

– Эко у тебя стройно всё складывается, – скептически улыбнулся Данил.

– А то, – произнёс он важно и спохватился, – кстати, забыл спросить, что у тебя с лицом?

Данил не сразу понял вопрос:

– Где? – глупо уставился он на участкового.

– На лице говорю, что у тебя? Обжегся?

Данил пощупал лицо в том месте, куда смотрел милиционер, и, ничего не почувствовав, растерянно пробормотал:

– Да нет, вроде, не обжигался.

Участковый хотел, было, ещё что-то сказать, но не успел, в этот момент его позвал Петька.

– Ну ладно, – устало сказал Василий Васильевич Данилу, – я тебя вызову, если будет нужно. А мне идти надо, может, кто в чём сознается.

Данил крепко пожал участковому руку, втайне обрадовавшись, что в нём больше не нуждаются.

Выходя за ворота, он облегчённо вздохнул и поплёлся домой, то и дело трогая лицо руками.

Неожиданно став центром внимания заинтересованных глаз, тайком выглядывающих из-за заборов, Данил почувствовал себя неловко.

Он догадался – соседи хотели знать, что произошло у Лапиных, но напрямую спросить стеснялись.

Данил ускорил шаг, не горя желанием обсуждать горе, которому он стал невольным свидетелем. Да и брякнуть лишнего боялся. Будут потом шушукаться по углам – колдовство, колдовство! Им ведь только повод дай посплетничать – на себе испытал.

Шёл быстро. Вот уже и дом его показался. Но не тут-то было, дорогу ему перегородила деловито подбоченившаяся Ленка, появившаяся, как чёрт из табакерки, неизвестно откуда.

– Чего это у тебя с лицом? – крикнула она нарочито громко, чтобы было слышно всем, тайно наблюдавшим за ними. – Лишай, что ли?

Данил продолжал идти напролом, молча, глядя себе под ноги.

Не дождавшись ответа, Ленка пошла в наступление:

– А у Лапиных, чего? Прибили чё ли кого?

Он злобно глянул на неё исподлобья, и она бочком отошла к забору.

– Чё смурной такой, рассказывай давай, – настойчиво потребовала она.

– Ох, отстань от меня, – отмахнулся Данил, – некогда мне с тобой лясы точить.

Ленка сразу же изменилась в лице.

« Обиделась, – догадался он облегчённо, – может, и отвяжется».

Но не тут-то было, похоже, она была готова на любые лишения, лишь бы выпытать у Данила хоть какую-нибудь информацию.

– Говорят, бабка Нюра ребёнка ихнего убила, правда что ли?

– Врут, – не нашёлся, что ещё ответить, Данил.

– Если врут, чего тогда участковый там делает? – насмешливо прищурив глаза, заметила она.

– Слушай, отцепись от меня, – ощетинился он. – Иди и у участкового спроси.

Он втянул голову в плечи и, не обращая внимания на дальнейшие выпады Ленки, стремительно побежал к своему дому. И только когда за ним со скрипом захлопнулась калитка, он смог, наконец, расслабиться.

Чувствуя, что душевные силы его на исходе, он устало подошёл к столу и в сердцах ударил по столешнице кулаком. Единственным спасением сейчас был для него бутыль самогону, надёжно спрятанный за печкой. Как же он разозлился, обнаружив пустую ёмкость. А в бешенство пришёл оттого, что самогоном на деревне торговала только Ленка. Все остальные, коих было немало, гнали для собственного употребления. После того, как он скверно обошёлся с ней, она не то что самогона не продаст, но и на порог вряд ли пустит.

Злясь на собственное бессилие, Данил бухнулся на топчан и неожиданно вспомнил. Пятно!

Проворно соскочив с кровати, он снял со стены потрескавшееся паутинкой зеркало. Так и есть – пятно!

Данил подошёл к окну, чтобы получше разглядеть его. «Непонятно, ожёг что ли? Да нет, похоже на родимое. Только откуда бы ему взяться на старость лет, да такому здоровенному»?!

Не доверяя своим глазам, он послюнил палец и потёр щёку – пятно осталось на месте. Чудеса!

8.

Следователь из центра так и не приехал.

Участковый расстроился, но виду не подал, только вздыхал, гадая вслух, – машина ли служебная их подвела или не придали значения сельскому происшествию, решив, что на месте сами разберутся.

Ближе к ночи Данил натаскал воды из колодца, нарубил сухих берёзовых дров и протопил баню.

Самогону купить не удалось, хотя он дважды пытался разжалобить Ленку и оба раза получил от ворот поворот.

Жёсткое похмелье уже давно дало о себе знать, и ему пришлось довольствоваться огуречным рассолом.

Баня натопилась славно, аж искры из трубы летели. Данил взял ушат, мыло, обмотался полотенцем, плюнул на всё и пошёл мыться.

Жара стояла невыносимая, но он хорошо знал, что после такой парилки всё похмелье с потом выходит, очищается и тело и душа.

Набрав из деревянной бочки ледяной воды, он поставил ушат на лавочку. В этот раз дыхание перехватывало сильнее обычного, волосы от пыла начали потрескивать. Он плеснул из ковша на раскалённые камни и, обжигая лёгкие горячим паром, полез вверх на полок. Голова кружилась, пот катился ручьями, пульс стучал часто и громко.

Пересиливая недомогание, он тщательно намылил редкие волосы хозяйственным мылом и принялся тереть их, что было мочи, смывая с себя недельную грязь.

Неожиданно он почувствовал, как кроме его пальцев чьи-то чужие взбивают у него на голове пену. Поначалу он слегка опешил, не почудилось ли. Глаза залепило мыло, посмотреть он не мог.

На ощупь это была худая ладонь с длинными гибкими пальцами. С испугу сердце Данила, и без того норовившее выскочить из грудной клетки, подпрыгнуло к самому кадыку.

– Кто здесь? – глухо проговорил он и закашлялся, давясь мыльной пеной.

В ответ послышалось тяжелое дыхание рядом с ухом. К своему ужасу он никак не мог найти ушат с водой.

– Не бойся, Данила, это я, – зашептал ему на ухо до боли знакомый женский голос.

– Света? – спросил он хрипло, напрягая слух, тщась, во что бы то ни стало, заглушить гулкие удары сердца.

– Угадал, – пронеслось прохладным дуновением.

Данил принялся стремительно вытирать мыло с глаз, не веря своим ушам и не задаваясь вопросом, откуда здесь могла взяться его бывшая жена. Рискуя сжечь слизистую оболочку, через боль ему всё же удалось разлепить веки.

Обнаружив ушат с водой, который всё это время стоял перед носом, он стал нервно плескать себе в лицо, оттягивая момент столкновения с женщиной, один лишь голос которой нагонял на него жуть.