Глаза цвета шоколада

Часть первая

Калеб Фолкнер отхлебнул скотч прямо из бутылки и снова взглянул на валентинку, которую вертел в руке. Появилось желание сжать кулак и скомкать этот яркий кусок картона, украшенный красивой витиеватой надписью и тонкими кружевами. Но мысль о том, что эта изящная вещичка совсем не виновата в том, что та, которой она предназначалась, оказалась очередной подколодной змеёй, остановила злобный порыв.

«И эту тоже маме подарю, – решил мужчина, откладывая валентинку в сторону. – В конце концов, уж она-то действительно моя любимая женщина, так почему бы и не подарить ей сразу две?»

Злость отступила так же быстро, как появилась, оставив позади себя пустоту. Всё, что он чувствовал сейчас – лишь досаду от того, что его планам не суждено было сбыться. Сердце его, мёртвое вот уже десять лет, было холодным. Поступок Марджери не коснулся его, так же, впрочем, как и сама Марджери. Та, которая когда-то заставляла его сердце учащённо биться, уже десять лет покоится в могиле, унеся сердце Калеба с собой. И никаким Марджери этого не изменить.

Вздохнув, Фолкнер сделал ещё один глоток, ощущая, как дорогой скотч приятно обжигает горло и согревает внутренности, и невидящим взглядом уставился в окно. Таким был его план на ближайшие часы, которые он проведёт в дороге – напиться и ни о чём не думать. Как объяснить маме, что появление внуков, о которых она так мечтала, снова откладывается на неопределённый срок, он подумает завтра.

Резкий толчок дал ему понять, что поезд тронулся. Наконец-то. Прочь из этого города! И чем скорее, тем лучше.

Перрон за окном очень медленно стал уходить вправо, вместе с фигурами провожающих, которые махали руками и платочками, некоторые шли рядом с вагонами, продолжая прощаться. Фолкнер пожал плечами, откинулся на спинку дивана, уткнувшись взглядом в противоположную стену купе, и сделал ещё один глоток. Происходящее за окном было ему неинтересно.

Ухо машинально ловило привычные шумы вокзала – сколько таких вокзалов он посетил за последние годы? И не сосчитать. Постоянные разъезды были одной из составляющих его бизнеса – предприятия Фолкнера были разбросаны по всей стране. Конечно, он вполне мог бы управлять ими всеми, сидя в своём кабинете в головном офисе, расположенном в Чикаго. В конце концов, теперь, после изобретения телеграфа, это стало вполне возможным. Но Фолкнер сознательно не хотел оседать на одном месте. Во-первых, он любил быть в курсе всего происходящего, «держать руку на пульсе». А во-вторых – загоняя себя работой, он по вечерам падал в кровать и спал, как убитый, и это был единственный способ избежать кошмаров. Впрочем, в последнее время они приходили всё реже, то ли благодаря усталости, то ли время вступало в свои права. После женитьбы Фолкнер собирался сменить образ жизни, осесть в Чикаго и заняться семьёй и детьми, о которых давно мечтал. Видимо, теперь и это тоже откладывается на неопределённый срок.

Непривычные звуки вплелись в шум вокзала. Раздались испуганные вскрики, проклятия, какая-то женщина завизжала. Почувствовав лёгкий интерес к происходящему, Фолкнер выглянул в окно медленно двигающегося поезда.

По перрону, вдоль состава, бежал мальчишка, ловко маневрируя среди провожающей публики. Но не он вызвал подобную реакцию толпы, а пара гнавшихся за ним громил, которые пёрли напролом, расталкивая людей, кого-то даже сшибли с ног. Мальчишка поравнялся с окном Фолкнера и его отчаянный взгляд на секунду пересёкся со взглядом мужчины. У того перехватило дыхание. Огромные глаза цвета шоколада, словно взглянули на него из прошлого. «Он мог бы быть моим сыном», – эта мысль заставила Фолкнера похолодеть. Перед его мысленным взором появилось крошечное восковое личико, выглядывающее из кружев и цветов, укрывающих тельце, лежащее в маленьком гробу. Он не знал, какого цвета глаза были у его сына, малыш так и не сделал ни единого вдоха, но почему-то Фолкнер был уверен – он унаследовал глаза Пруденс, своей матери, которая последовала за их сыном спустя два дня, сгорев в родильной горячке. И вот уже десять лет они покоились на семейном кладбище Фолкнеров, все трое – его жена, его сын и его сердце.

Воспоминание пронеслось в голове Фолкнера за секунды, и, очнувшись, он рванул дверь своего купе.* За это время мальчишка убежал вперёд, спрыгнул с закончившегося перрона, но продолжил бежать по насыпи рядом с поездом, а его преследователи почти поравнялись с купе Фолкнера.

Дальше он действовал чисто инстинктивно, не думая. Под ноги первому из преследователей полетела бутылка скотча тридцатилетний выдержки, которую Фолкнер держал в руках. Столкнувшись с поверхностью перрона, она буквально взорвалась, окатив преследователя дождём из брызг и осколков. Машинально отшатнувшись, тот врезался в своего приятеля, и оба здоровяка кубарем покатились по перрону. «Напиться не удастся», – мелькнуло в голове у Фолкнера, в то время как набирающий скорость поезд начал обгонять парнишку, так и бегущего вдоль состава.

Вцепившись одной рукой в дверную раму, Фолкнер высунулся наружу, дождался подходящего момента и, схватив мальчишку за шиворот, потащил его в своё купе. Почувствовав чужую руку, ребёнок задёргался, вырываясь, и в какой-то момент Фолкнер едва его не упустил, но всё же, каким-то чудом, удержал. Упираясь в дверную раму, он дёрнул изо всех сил, и от рывка они оба ввалились внутрь вагона и рухнули на пол купе. Быстро вскочив, мальчишка забился в угол, испуганно оглядываясь по сторонам. Фолкнер встал медленнее, приземление было не самым мягким, но никаких особых травм он вроде бы не получил, разве что ныл локоть, ушибленный при падении. Высунувшись в распахнутую дверь, мужчина увидел, что преследователи все ещё бегут за поездом, хотя уже безнадёжно отстали. Пожав плечами, Фолкнер закрыл дверь и оглянулся на спасённого мальчишку.

– Ты как, парень, не ушибся?

– Нет, – помотал тот головой, видимо, уже поняв, что был схвачен вовсе не своими преследователями. – Спа... спасибо, сэр.

– Не бойся, они отстали. Может, расскажешь, почему они гнались за тобой?

– Вы всё равно не поверите, – мальчик отвёл глаза, в его голосе звучала совсем не детская горечь. Потом он взглянул прямо на Фолкнера. – Но я не вор!

– Верю.

– Правда?

– Они не кричали: «Держи вора!», – усмехнулся Фолкнер. – А, может, всё же попробуешь рассказать? Вдруг я поверю, а? Кстати, как тебя зовут-то, парень?

– Сэмми Вин… Винтер.

– Что ж, очень приятно, Сэмми. Я – Калеб Фолкнер, – он протянул руку, мальчик робко подал свою в ответ. – Может, пересядешь на диван? Поверь, на нём намного удобнее, чем на полу.

– Мне, наверное, лучше уйти, пока меня не заметил проводник, – вставая, сказал Сэмми.

– И куда ты пойдёшь, парень? Если ты не заметил, поезд идёт полным ходом.

– В вагон третьего класса. Я заплачу проводнику за билет. Я так и хотел сделать, но Ридли меня заметил.

– Ты когда-нибудь бывал в вагоне третьего класса? – Мальчик помотал головой. – Вот там тебе как раз и придётся сидеть на полу, раз уж не успел к прибытию поезда и не занял себе место на лавке. Оставайся здесь, второе место свободно.

Спроси кто-нибудь сейчас Фолкнера, почему он предложил незнакомому мальчишке остаться в своём купе – он не смог бы ответить. Это был порыв, сродни тому, что заставил его бросить бутылку в преследователей и втащить мальчишку в поезд. Он испытывал какое-то странное возбуждение – впервые за десять лет он чувствовал что-то иное, кроме скуки, равнодушия или раздражения. Этот мальчишка словно заворожил его, бросив мимолётный взгляд своих огромных глаз цвета шоколада.

– У меня не хватит денег на билет первого класса, – со вздохом произнёс Сэмми, печально глядя на удобный диван и, видимо, сравнивая его с перспективой провести ближайшие сутки на полу в вагоне третьего класса. Фолкнер слегка сгустил краски – если мальчишка оплатит проезд, то кусок скамьи для него, скорее всего, найдётся. Но ему очень не хотелось, чтобы тот уходил.

В этот момент дверь, ведущая в коридор, отъехала в сторону, и в купе заглянул кондуктор.

– Господа, прошу предъявить ваши билеты.

– Не успел, – прошептал Сэмми, вскочив с пола и растерянно оглядываясь, словно ища пути к отступлению.

– Да, пожалуйста, – Фолкнер спокойно достал из внутреннего кармана сюртука два билета и протянул их кондуктору. – Сядь, Сэмми, не маячь.

Внимательно рассмотрев билеты, кондуктор бросил слегка удивлённый взгляд на мальчика, чья одежда никак не вязалась с обстановкой купе первого класса.

– Какие-то проблемы? – холодно поинтересовался Фолкнер, приподняв бровь.

– Никаких, сэр, – поклонившись, кондуктор вернул билеты мужчине и исчез, пожелав перед этим: – Приятной поездки.

– Теперь ты можешь сесть, наконец, – хмыкнул Фолкнер, поскольку Сэмми так и стоял всё это время. Тот послушно и с заметным облегчением опустился напротив него, но тут же вновь подскочил.

– Это ваше? – в его руках была та самая валентинка, наверное, её сквозняком унесло на соседний диван. Фолкнер взял её в руку и задумчиво повертел перед глазами, а потом сунул в саквояж.

– Вот скажи мне, парень, для чего нам этот праздник, если Господь забирает лучших из женщин, чёрт – всех остальных, а мы остаёмся ни с чем?

– Я не знаю, сэр, – Сэмми пожал плечами. – У меня ещё никто женщин не забирал.

– Надо думать! – хмыкнул Фолкнер, прикидывая, сколько мальчишке лет. На вид – двенадцать-тринадцать, но взгляд был совсем не детским. Ладно, пусть будет пятнадцать. – И я так понимаю, никакая девочка не бросала тебя ради соседского мальчишки? Нет? Ну, значит, у тебя ещё всё впереди.

– А у вас кто отобрал? – осторожно спросил мальчик. – Бог или чёрт?

– Оба. Моя жена умерла десять лет назад от родов. А бывшую будущую невесту сегодня утром я застал в постели с другим. Приехал на день раньше срока, собирался сделать ей сюрприз. Но получил сюрприз сам. Банально до ужаса, верно?

– Угу, – промычал мальчик, поглубже натягивая кепку на лоб, так, что козырёк практически скрыл его глаза, зато полыхнувшие румянцем щеки были очень даже заметны.

«Нет, не пятнадцать. Двенадцать, максимум», – мысленно поправился Фолкнер.

– В общем, мы планировали встретиться завтра, в день Святого Валентина. Но моя мама захотела познакомиться с потенциальной невесткой и попросила меня привезти её в Чикаго – она как раз задумала устроить вечер в честь праздника. Моя мама – очень романтичная женщина. Я согласился, немного изменил расписание своих поездок и был в Миннеаполисе уже сегодня утром. Зашёл к ней в спальню, хотел разбудить поцелуем. Это оказалось ненужным, её уже разбудили до меня.

– И что вы сделали, сэр? – любопытные глаза цвета шоколада выглянули из-под козырька.

– Ничего. Развернулся и ушёл, – пожал плечами Фолкнер.

– Это был её билет? – догадался мальчик.

– Верно. Я не стал его сдавать. Хотел побыть в купе один.

Он осознал, что не случайно произнёс слово «хотел» в прошедшем времени. Потому что больше он этого совсем не хотел.

– Вы, наверное, были очень расстроены, – в голосе Сэмми слышалось явное сочувствие.

– Скорее – раздосадован. Я не любил Марджери, просто она казалась мне подходящей кандидатурой на роль жены. Я очень хочу детей.

– Но если вы кого-нибудь полюбите?..

– Сомневаюсь. Со смерти Пруденс прошло уже десять лет, а я так больше никого и не полюбил. Не думаю, что в будущем что-то изменится. Мне уже двадцать девять, и я не хочу быть слишком старым, когда придёт время обучать своего сына верховой езде, а дочь – игре в крикет.

Фолкнер не понимал, почему разоткровенничался с этим ребёнком. Может, сработал феномен «случайного попутчика», когда изливаешь душу незнакомцу, которого никогда больше не увидишь. Или было что-то в этих внимательно и сочувствующе глядящих глазах цвета шоколада, что заставляло рассказывать этому парнишке Сэмми то, что не рассказал бы даже матери. Она ведь была уверена, что её сын наконец-то вновь полюбил. Эх, мама, знала бы ты.

– А мне кажется, что любовь всё равно нужно ждать, и она обязательно придёт, – задумчиво протянул мальчик, теребя прядь волнистых волос, падающих на глаза.

– В твои годы я тоже в это верил, – вздохнул Фолкнер и решил сменить тему. – Почему ты продолжал бежать вдоль поезда, когда перрон кончился? Там же неудобно?

– Я надеялся запрыгнуть на вагонную сцепку, когда она будет проезжать мимо.

– С ума сошёл? Даже если бы тебе это удалось, и тебя сразу не затянуло бы ты под колёса, сколько ты смог бы продержаться на ней, как думаешь?

– До следующей остановки.

– Она только утром.

– Что? Но я думал... А этот поезд вообще куда идёт?

– В Чикаго.

Сэмми застонал и стукнулся затылком о стенку купе. От этого кепка свалилась с его головы, но он этого не заметил и, вцепившись в неровно подстриженные волосы, стукнулся ещё раз.

– Эй, парень, в чем дело? – Фолкнер быстро пересел на соседний диван и придержал мальчика за хрупкое плечо, удерживая от дальнейших ударов.

– Я сел не в тот поезд. И теперь я еду в противоположном направлении. Моя цель всё дальше, и я не уверен, хватит ли мне теперь денег добраться до Сиэтла даже третьим классом.

– Эй, стоп, отставить панику! Что бы там ни было – я позабочусь, чтобы ты благополучно добрался до места назначения. Тебе нужно успеть к определённому сроку?

– Нет, меня никто не ждёт. Но почему вы хотите помочь мне?

– Спроси что полегче. Я и сам не понимаю. Но, поскольку я втащил тебя в своё купе, то теперь вроде как за тебя отвечаю. Так что на будущее – никаких запрыгиваний на вагонную сцепку. Это смертельно опасно. Договорились? – Фолкнер потрепал парнишку по вихрам. – Господи, кто тебя стриг?

– Кухарка.

– Заметно. И, похоже, овечьими ножницами.

– Нет, обычными. Просто она торопилась...

– Она торопилась, ты торопился... А в итоге мог погибнуть! – Фолкнер вдруг представил себе подобную картину и почувствовал, как что-то защемило в груди. Странное, почти забытое ощущение.

– А какая разница? – уткнувшись взглядом в колени, глухо пробормотал Сэмми. – Поймай они меня – мне бы всё равно не жить.

– Так, и мы снова вернулись к твоему побегу от этих громил. Может, теперь-то расскажешь? Я обещаю тебе: что бы я ни услышал, в любом случае помогу тебе добраться туда, куда тебе нужно.

– Ладно, – тяжело вздохнул Сэмми. – Слушайте. В общем, мой дедушка, который умер около года назад, был очень богат, а я – его единственный наследник.

– Что-то не особо ты похож на богатого наследника, – Фолкнер оглядел потрёпанную одежду мальчика, от застиранного ворота рубашки до сбитых носков ботинок.

– Я знаю, – вытягивая нитку из обшлага пиджачка, согласился Сэмми. – Это для маскировки. Одежда не моя.

– Заметно. Вещи явно не твоего размера. Ладно, если ты богатый наследник, то почему эти люди хотели тебя убить?

– Они хотели меня вернуть. Сейчас я нужен живым. Пока – живым.

– И кто же хочет твоей смерти?

– Дядя Маркус и тётя Хайди. Они мои опекуны. На самом деле они мне не настоящие дядя и тётя, но велели так их называть. Просто дядя Маркус считается сводным братом моей мамы.

– Считается?

– Да. Его отец женился на моей бабушке уже после того, как моя мама вышла замуж. Она даже не видела его ни разу, ну, наверное. Да и бабушка умерла совсем скоро после этого. В общем, я про этих «родственников» и не слышал никогда, пока они не заявились после дедушкиной гибели и не предъявили документы нашего «родства». Поскольку больше у меня родственников не было, то моими опекунами стали они.

– Подожди-подожди! А твои родители?

– Умерли. Давно. Я ещё маленький был. Папу я даже не помню. У меня был только дедушка.

– Но если у вас больше не было родственников, то почему он не назначил тебе опекуна? Это, по меньшей мере, безответственно!

– Он назначил. Даже двоих! У него были два друга, дядя Билли и дядя Гарри. Они втроём дружили с детства, до того, как мой дедушка переехал в Миннеаполис. Они часто приезжали к нам, и мы все вместе ходили по Миссисипи на дедушкином пароходе. А в тот их приезд я простудился. Не очень сильно. Но меня всё равно оставили дома. Типа, на реке вечно сквозит, я заболею ещё сильнее… В общем, меня с ними не было, когда котёл на пароходе взорвался, он загорелся и утонул. Спаслись лишь два члена команды... Дедушка… и его друзья… они погибли… сразу…

К концу рассказа Сэмми запинался почти на каждом слове, слезы двумя ручьями текли по его щекам. Не выдержав, Фолкнер крепко прижал к себе парнишку, и стал слегка покачивать, стараясь успокоить.

И тогда Сэмми словно прорвало. Вцепившись в сюртук мужчины, он уткнулся лбом в его плечо и зарыдал в голос. Фолкнер гладил вздрагивающие плечи и вихрастую голову, и чувствовал комок в горле и жжение в груди. Боль этого хрупкого существа стала его болью, он готов был сделать всё, чтобы эти плечики больше не вздрагивали, чтобы слезы не текли из этих глаз цвета шоколада.

* Раньше у каждого купе было две двери – в общий коридор и прямо на перрон.