Грядущее вчера

Город разваливался на куски.

Зачем? Понятия не имею. Почему? Тот же ответ. Я очутилась посреди этой заваленной камнями дороги минуту назад. И продолжала стоять на ней так же, как и всё предыдущее время.

Это был обычный город. Да, наверное, так. Заставленный ровными столбиками многоэтажных жилых комплексов, массивный и одновременно по-людски грустный. Словно хоть один такой мог быть другим. Изящество и прямолинейность давили даже сейчас – когда я застыла в незнакомом месте, в незнакомом городе и… в незнакомой жизни.

Крошево под обутыми во что-то ступнями шуршало так, будто звук был наложен заботливым звукорежиссёром местного театра. Он же здесь есть, правда? Должен быть. Я бы хотела, чтобы он был здесь. Знать про него что-то – нет, но вот факт его существования… Кроссовки. Так это называется. Может кеды. Да кому какая разница, что у меня на ногах? Бетонная крошка наверняка забудет про это через секунду, так зачем помнить мне самой?

Хм. Мне. Я. Ауфэр. Меня зовут Ауфэр Стандэн. Можно просто Фэр. Не только для друзей, как любят твердить везучие люди с простыми именами. Моя же мама была из тех, кто любил что-то остроумно-напыщенное с напылением торжественного благородства. Я сама была такой же. Наверное. Как там звали ту, кто меня родила? Не появилась же я на свет прямо посреди этой дороги?

– Бежим! – крик и цепкая хватка на сгибе локтя с дёргающим судорожным желанием повести меня за собой, – не стой, дура! Они близко!

Ноги были тяжёлыми, особенно для бега вдоль заботливо поставленных рядом домов. Почему-то они казались мне нарисованными на картинке. А не живыми бездушными громадами, закрывшими голубое чистое небо.

– Быстрее! – сбившись, хрипела девушка, – ты меня тормозишь! Хочешь остаться в Либэн? Шевелись!

Её пальцы сильнее сжали мою руку, вгрызаясь в кожу с силой дикого койота. Смешно. Где вы видели домашних? Смешно тебе, Фэр.

– Наконец-то! – она почти упала на ссыпавшееся на асфальт стекло.

Удержалась только благодаря выставленным перед собой рукам. В её белые ладошки впилась остроугольная пыль.

– Зачем мы бежали? – села на корточки рядом с ней я, – тебе бы к врачу, – я хмыкнула, – и мне.

Она отряхнула свои исколотые пальцы и подарила мне недоумевающий взгляд.

– Ты здешняя что ли? – её брови сошлись между собой в линию, – ты из этого города?! Отвечай!

Я поспешно мотнула головой, пока меня не начали трясти, схватив за плечи. Хватка у неё была железная.

– Нет?! Кому ты врёшь? Какая эта улица? Ты видела где был прорыв?! Ну!

Теперь меня и в самом деле встряхнули.

– Мишель! – выдернул меня из её рук непонятно откуда взявшийся мужчина.

Его темнокожая лысая голова, покрытая слоем пыли, была немного смешной от разводов пота на лбу. Будто он мазался этой грязью специально.

– Идём! – он грубо дёрнул меня вперед, – шагай быстрее! Мы ещё не дошли до середины, а эти адские церберы уже нагнали! Не время для разборок.

– Она из городских, – не осталась удовлетворена девушка, – хочешь прихватить золотую девочку? Она нам не нужна, Кэсс. Её только…

– Заканчивай болтовню, – он повернулся и одарил её усталым взглядом, – я устал так же, как и ты. Вернёмся домой, и ты продолжишь играть в сыщика. Можешь перевернуть вверх дном всю деревню, но не начинай сейчас. Давай! Шевелитесь обе!

Мне пришлось передвигать ногами ещё быстрее – теперь направляющим был этот Кэсс.

– Ну уж нет! Она нас раскроет! – почти оторвала клок моей куртки она, – спроси у неё – она соврёт. Даже моя бабушка лжёт луч…

– Ты с утра случайно не на неё оторвалась? Сколько можно, Мишель? Прекращай! Иначе сама останешься здесь, ясно? – он остановился под её разозлённым взглядом, – понял, – хмыкнул он, – знаешь, мне плевать. В первую очередь ищейки будут разбирать завал, а не нас искать. Постоим – подумаем!

– Вот именно, – рыкнула она.

Я рассмеялась, наблюдая их диалог. Оба уставились на меня с сомнением. Я захотела объясниться:

– Он иронизирует. Шутит, понимаешь. А ты, словно, не видишь этого. Это… выглядит забавно.

Резкий поворот головы девушки к мужчине.

– Видел? – усмешка, – в отряд бы такую не взяли.

Он, казалось, побелел, прежде чем сделал опасный шаг в мою сторону, чем заставил меня пятиться.

– Тебя же взяли, – схватил меня за руку он.

Опять рывок вперед. Мишель позади нас громко выругалась.

– Ты идиот, Кэсс! – крикнула она.

Однако её дальнейшие слова остановил громкий свист откуда-то сверху.

– Чёрт! – прогрохотал мужчина, – быстрее! Вы двое! Я уже…

Выстрел!

Рука, тянущая меня вперёд, дёрнулась вбок, но не отпустила, а наоборот – сжала сильнее и практически уронила меня на землю. Брюки вмиг покрылись грязью и кровью. Я ощутила их ткань израненными и саднящими коленями, щиплющими мелкими укусами удара.

– Беги! – кинула мне удаляющаяся спина девушки.

Выстрел!

Мне хотелось закричать – показать тем самым, что я хочу жить, прежде чем моё сердце тоже пронзит пуля убийцы позади. У меня не было сил отбиваться от каменной хватки всё ещё живого и хрипящего от боли в израненном животе мужчины. Он умирал, не давая сделать шагу и мне. Может, ничего не осознавал сейчас. Я бы с простреленным животом тоже мало о чём думала.

Выстрел!

Я вздрогнула, наклонилась к кровавой груди того, из-за кого умру, и выдохнула, когда пуля просвистела где-то совсем высоко. Не зная, что делать, и есть ли в этом смысл, я рванула край своей футболки, свернула кусок ткани в несколько слоев и прикрыла его рану.

Нам всё равно умирать. Зачем она мне. А так я буду знать, что пыталась помочь.

– Догнать! – чёткий приказ и быстрые шаги за спиной.

Я закусила губу от ужаса. Мимо тенями проскочили несколько силуэтов. Так быстро!

Рядом со мной остановились начищенные до блеска чёрные лакированные туфли. От них шли вверх брюки, пересекающиеся у колена плащом.

Страх заставил меня зажать рану сильнее. Делала ли я от этого хорошо? Неизвестно никому. И не станет. Но главное… почему меня до сих пор не застрелили?!

– Кэсс Хайнфил, – низкий насмешливый голос, – я рад.

Выстрел!

Голова ещё секунду назад хрипящего лысого мужчины превратилась в… меня затошнило. Лоб коснулся разомкнувшейся на моей руки Кэсса.

– Пойдём, – продолжил мужчина над головой, – Рэффи, вставай.

Я поняла, что обращались ко мне. Именно поэтому решила откликнуться на собственное исковерканное имя. Язык, казалось, прилип к небу, слипшись с ним так же крепко, как ресницы от слез.

Передо мной появилась рука в белой кожаной перчатке. Идеально белой.

– Ты портишь её, – беззлобно поторопил меня он, – поднимайся.

– Ч-что порчу? – прошептала я.

Даже это было очень тяжело сейчас.

– Саму себя, – хмыкнул он, вздёрнув меня на ноги движением всё той же руки, – идём. Догоним остальных.

Белая кожаная перчатка. У него был вид мужчины лет тридцати. Строгого. С широкими бровями, носом с горбинкой, волевым подбородком и карими глазами. Но не такими, какие бывают у всех. В моём сравнении коричневый в них смешался с кровью от безжалостного убийства сейчас и тех, что он уже совершал, породив оттенок, который невозможно было описать словами. Цвет смерти.

– Я не хочу умирать, – не сдержала всхлипа, глядя в его глаза, и судорожно поднималась, опираясь дрожащей рукой на белую перчатку.

Мужчина сперва замер, затем придирчиво осмотрел меня, а после дёрнул ближе к себе, сжав в тугих крепких объятьях и прошептав на ухо:

– Untersuchung.

Я шагнула дальше от него, аккуратно вынула свою ладонь из его и медленно попятилась, наблюдая за сменой эмоций на его лице. Сомнение его прерывалось негодованием и удивлением. Несколько раз в независимой последовательности.

– Рэффи, – нахмурился он, – это не хорошо.

Я мотнула головой. Так же опасливо и не сбивая шагов.

– Меня зовут Ауфэр, – голос дрогнул и был ужасно осипшим, – простите, но для вас только так.

От него послышался хмык, а после кивок.

– Я прощаю тебя, Рэффи. Neustart.

В голове осталась только одна мысль – бежать! Я дёрнулась.

– Нет? – удивился вновь мужчина, – Traum.

Ноги подкосились. Я успела запомнить приближающуюся землю, прежде чем в глазах стало темно.

***

Легкая ненавязчивая мелодия проникала в уши. Колёсная лира, кажется. Смутно знакомый мотив. Хм. Кажется, кто-то повторял мне об этом совсем недавно. А я смеялась и восхищалась тому, как музыка плавно выходит из деревянного ящика.

У него был талант. Он называл это блажью.

Я открыла глаза и взглянула на источающую звук колонку у самого окна. Неживая мелодия будто только от осознания начала вгрызаться в голову калибром толстой столовой вилки с посеребрённым основанием.

– Я велел тебе спускаться, Рэффи, – беззлобно сказал, поправляя воротник рубашки, мужчина, – а ты решила заняться прослушиванием старья. Ничего нового, – он усмехнулся, – ты же понимаешь, что если ты не встанешь и не начнешь одеваться, то мы опоздаем.

Он только что вышел, кажется, из ванной и подошёл к оцепенело лежащей на кровати мне. Я и представить не могла, что мне сейчас делать и что отвечать. Стоило бы придумать какой-то банальный ответ, однако в голове вертелись странные образы. Например, отсутствующие на его руках белые перчатки.

Догнали ли они ту девушку, которая меня спасла? Жива ли она?

– Волосы… мокрые, – только и произнесла я, наблюдая за тем, как с бронзовых прядей капает влага, делая недавно выправленный ворот сырым.

Он едва заметно повёл бровью, приблизился к кровати и навис надо мной, вытянув вперед руки. Я ждала чего угодно, но не этого.

– Запонки, Рэф, – указал подбородком на прикроватную тумбу он.

На ней обнаружилась небольшая шкатулка.

Заставлять себя садиться было тяжело. Настолько же непросто, как открывать трясущимися руками коробочку, доставать из неё заколки и примерять их сперва к одной его руке, а после – другой.

– Волнение перед речью? – его губы искривились в улыбке, – ты выглядишь крайне живой.

Я, всё это время не решавшаяся посмотреть на лицо, дёрнула ими вверх, встретившись с кроваво-карим оттенком его глаз.

– Я не подготовила её, – быть может солгала я.

Может та, кого я не помню, сделала это до того, как проснулась я. По крайней мере именно так это выглядело. Возможно меня накрывает Альцгеймер или другая тяжелая болезнь, а потому мне стоит рассказать ему, что случился приступ. Или… я боялась узнать его реакцию.

Не хотела. От человека, с лёгкостью убившего того лысого мужчину, каждый вздох воспринимался как приговор.

– Вставай, Рэффи, – поторопил меня, отходя к колонке с музыкой, мужчина, – тебя ждёт платье.

Его пальцы нащупали на сенсоре выключение. Теперь стало ещё страшнее – нас обволакивала тишина.

– Речь пишу каждый год я, если ты забыла, – он вернулся к кровати и протянул мне ладонь, – написать что-то нечопорное тебе не дано. Поднимайся.

Я вложила свою руку в его. Меня буквально подняли и заставили протащиться до кресла в углу комнаты.

– Я пишу только чопорные речи? – замерла перед ним как можно прямее.

Уверенные пальцы развязали пояс на халате, поднялись вверх и сбросили его с моих плеч на пол, медленно и с явным наслаждением ведя по обнаженной коже. На мне остались лишь чулки и нижняя часть белья.

– Буквально сочиняешь документальную статью, – его пальцы нежно двинулись вверх по щеке.

Спины касался лёгкий поток воздуха из окна. Я пыталась держать глаза в спокойном состоянии. Даже представить боюсь, что сейчас происходит с моими зрачками.

Я ощущала себя крайне странно: обнаженная беззащитная лань перед упивающимся своей властью хищником.

Его губы на моём виске. Моё лицо у его шеи. Может стоит… мешает запах. Что-то приятное. Мыло? Я прикрыла глаза, желая понять. Или, как любят строить догадки биологи – запах подходящего нам генетически партнера вызовет приязнь.

Мужчина сделал шаг назад, отстраняясь с долей удовольствия от моего выражения лица и общего вида, что ему достался. Скользить взглядом ниже уровня глаз он не стеснялся.

– «Сколько лет, а я всё не успокоюсь» – ты обычно говоришь это, – подхватил шёлковый клочок ткани с кресла он, – ну же, Рэффи. Руки вверх.

Я сделала так, как он сказал. Но только последнее. Ткань соскользнула вниз по плечам, животу и бедрам.

Белые перчатки. Как его зовут я не знала, однако стоило ему отвернуться от сжимающей челюсти меня, как с высокой спинки кресла были взяты именно они.

– Рэффи, – взмахнул ими в воздухе он, – твои переживания крайне милы, и я рад, что их до… Рэф?

Он застыл, внимательно смотря в мои глаза. Исключительно в них. Как зверь. Как убийца и как злодей.

А я медленно отступала спиной назад, боясь того, что произойдет в следующую секунду. Вся эта мягкость должна была уйти, заменившись яростной атакой, как тогда, когда он стрелял в беззащитных людей на той разрушенной улице.

– Ауфэр, – ухмыльнулся он, пока перчатки сделали едва заметное покачивание, – ты просила называть себя полным именем, – плавный кивок, – я запомнил.

Рука уместилась на прямоугольной ручке двери. Её грани впились в будто обескровленные страхом пальцы.

– Почему диагностика не показала сбоев, Рэф? – задумчиво сузил глаза он, – сознание чисто.

Щелчок замка за спиной.

– Я – последний, от кого тебе стоит убегать, Рэффи, – даже не сдвинулся с места он.

Всё такой же расслабленный и пронзающий кровавым взглядом.

– В-вы снова меня… произнесли слово, и я упала, – проглоченная слюна была вязкой и застряла посередине горла, – со мной что-то не так?

Плавный шаг в мою сторону. Я отступила на два, ворвавшись в просторный коридор и удерживая дверь кончиками пальцев.

– У меня есть предположение, – замер мужчина, – насколько сильно ты хочешь жить, Фэр?

Вниз по спине прокатилась волна ужаса. Воздух из горла вышел с писком.

– О… очень сильно хочу, – прошептала в ответ, на секунду замешкалась, а после рванула вправо, едва не сбив с ног плывущую навстречу женщину в красном.

– Что произошло?! – она прижала тонкое кружево на собственных ладонях к шёлку на бедрах, – Парзи… милый, вам нужна моя помощь?

Коридор тянулся настолько долго, что я могла различить их голоса спустя сотню своих быстрых шагов, даже тогда, когда подняла подол длинного платья до колен. Ткань жестоко смялась в кулаке, пока я перебирала ногами.

– Окружить башню! Цель – Ауфэр Ньянг, – раздавал приказы кому-то мужчина, – иглы с блокатором. Никаких пуль. Первоочередные действия мои.

Ньянг?

– Я сообщу, что вы задержитесь, – заискивающий тон женщины.

Я успела добраться до лестницы, свернула с пролёта и заметила идентичный прошлому коридор, прежде чем замерла под прицелом не менее десятка тонкоствольных ружей. Винтовок? Штуцеров?

– Празднование терпит, – голос Белых перчаток с высоты одного пролёта, – нам нужно провести новую диагностику, Рэффи. Именно сейчас, пока ты находишься в своём «состоянии».

Он поспешно спускался, а я не знала к кому безопаснее стоять спиной – к нему или к людям с оружием. Секундная заминка позволила сделать выбор. Мужчина был опаснее.

– Твоя жизнь дорога и мне, Рэф, – не спускал меня с прицела своих глаз он, – поэтому мы должны беречь её вместе.

Я помотала головой.

– Вы хотите меня… искоренить, ведь так? Я… кажется болею, а вы не хотите меня лечить! – вырвалось плаксивое у меня.

Он остановился напротив меня вновь. С прямым, казалось, печальным затуманенным взглядом и невысказанным решением.

– Единственный сносный вариант – ты ответвление сознания, Рэффи. Сбой. И тебя и в самом деле нужно устранить, – он немного приподнял подбородок, – но совсем не так, как ты предполагаешь, – плавный шаг ко мне, – доберёмся до лаборатории, проведем диагностику и вольём тебя в общий поток сознания. Ты почувствуешь себя единой, – усталый выдох, – как и несколько раз до этого.

Глаза тревожно сузились.

– С-сбой? – переспросила у него.

Медленный утвердительный кивок.

– Но я не хочу быть единой с кем-то, – шёпот, пока я отступаю к матовому стеклу за спиной, – я хочу быть одна. С-самой собой.

Мужчина прикрыл глаза. На несколько секунд – пока я пятилась, а стволы ружей всё ещё были направлены в моё плечо.

– Никогда не выходит, – дёрнул уголками рта тот, у кого были кровавыми глаза, – значит: Trau…

Договорить он не успел – мои пальцы коснулись его губ в останавливающем жесте, последняя буква слова осталась лишь в его уме, а карие глаза удивлённо расширились.

– Не нужно, – так и застыла я, – я очень хочу жить.

Этаж над облаками, на котором мы сейчас находились, стал весомым доводом к сотрудничеству. Окно подсказало.

– В этом и подтекст. Основание кровоточащего рубца, Рэф, – убрал мою руку от своего лица он, – я сделаю всё, как нужно. Обещаю, что ты ничего не вспомнишь, – и на выдохе, -Traum.

Безвыходность.

***

– Тильда Стандэн – криворукая задница! – кричала десятилетняя я, смотря на собирающую отцовский портсигар сестру, – папа тебе за это запретит сидеть вечером с нами, ха! – видя испуг в её глазах, – останешься без ужина и умрёшь ночью от голода!

Семилетняя Тиль утирала пальцами влагу с глаз, оставляла на сигарах темные пятна, отряхивала их от каминной пыли и сажи, а после складывала в металлический короб.

Я ненавидела её всем сердцем. Мама в порыве злости как-то выкрикнула, что его у меня вовсе нет, раз я могу быть настолько злой к сестре. А Тильда была доброй, она часто ябедничала, но только если я дразнила её, забирала или ломала вещи, или запирала её кукол в клетке попугая в своей комнате.

– Ты пойдёшь со мной на площадку? Ты обещала маме, – она неуверенно подняла на меня глаза.

Я запомнила именно этот взгляд: молящий, заслонённый слезами почти на треть и полный осознания того, что умолять меня бесполезно. А ещё чувство внутри меня – упоение своей властью, едкая мерзкая чернота, злорадство, грубость, ненависть, осознание собственной безнаказанности.

– Я что, каждый день должна тебя выгуливать? – я усмехнулась, – как собаку? – подалась вперёд с насмешкой, – иди играй с другими плаксивыми детишками!

Она низко опустила голову, едва касаясь подбородком собственной груди.

Я даже представить боялась насколько больно и тошно ей было в такие мгновения. Вся её жизнь была адом, в котором главными демонами, как бы это ни было странно, были её сестра и отец.

Все началось в тот год, когда мне исполнилось три. Я мало что помнила, кроме одного беспокойного дня, когда мама плакала больше всего. Она делала это раньше, но что может понять настолько невеликий ребенок, уже тогда осознающий, что она слаба? Я презирала её за это до поздней юности. Жалела почти всегда, но не могла понять, почему она не делает даже вздоха без чьей-либо помощи.

Отец же был воплощением силы. Весёлый, большой, разрешающий мне всё на свете. Вероятно, любящий только меня. Я хотела быть похожей на него.

Особенно в тот день. Он приносит домой завёрнутую в мерзкий розовый комбинезон дочь, прямо говорит маме о любовнице, оставляет ребенка на кресле у камина и идёт в свой кабинет – его ждала работа.

Она не сказала ему и слова. Лишь поплакала в коридоре, пока я разглядывала нового члена семьи, ревущего до красноты, затем долго не решалась приблизиться, а после… выбросила меня как что-то ненужное, заменив на вечно ноющую Тильду. Мама дала ей другое имя – не стала оставлять пресловутое «Дарья», данное, как выразился отец, «безродной идиоткой, посмевшей подкинуть ему девчонку».

Но моё отношение к сестре было спровоцировано совсем не этим. Как же пела моя душа, когда папа раз за разом прогонял подросшую Тиль из своего кабинета, в который пускал только меня. Только я была «Дочь», только я могла попросить что угодно, только я не наказывалась за проделки.

Её же он не принимал и обращался к ней лишь при необходимости. Я относилась к ней ровно так же, как делал это он. Холодно, лишь изредка поддевая или давя.

Моя мать приняла Тильду, поставив её на моё место, в то время как наш общий папа был к ней равнодушен. Мне даже не нужно было делать выбор в пользу любимого родителя.

– У меня нет друзей, – прошептала срывающимся голосом она, – никто не хочет играть со мной.

Я упала в широкое кожаное кресло и пожала плечами, уткнув нос в телефон.

– Видишь? – не отрываясь от очередной завлекательной игрушки, – если никто не хочет с тобой дружить, то почему должна я?

– Но ты обещала, – она, наконец, захлопнула короб из-под сигар и понесла его к каминной полке.

Слишком высокой для её роста – нужно было встать на носочки, чтобы подтолкнуть краем пальцев.

– Что ты делаешь?! – в проёме застыл готовый разразиться громом папа, – не трогай здесь ничего! Кто тебе разрешил?!

Я села с улыбкой, готовая внимать её оправданиям. Но в последний момент:

– Это я уронила их, папа, – отложила телефон на подлокотник, – прости. Мне захотелось рассмотреть эмблему, а Тильда помогла мне собрать.

Я смотрела в теплеющие отцовские глаза и виновато улыбалась. Он направился ко мне, сел на широкий холодный от кожаной обивки диван и забросил ногу на ногу.

– Ничего страшного, Фейри, – он называл меня так обычно, – я не злюсь на тебя, – не смотря на то, как младшая дочь пытается сунуть сигары на полку, – через неделю я отправляюсь во Францию.

Я нахмурилась. Он продолжил:

– У меня дела в Ницце, но в этот раз я планирую остановиться у своего друга, поэтому, как и обещал, возьму тебя с собой.

Я рывком вскочила на кресло ногами, сандалии скрипнули по обивке, а я сама упала на широкий подлокотник, обняв отца.

– А… а я? – всё ещё держала тонкими пальчиками короб Тиль, – могу я тоже поехать?

Обычно она старалась на него не смотреть, но только не сейчас: её взгляд буквально горел надеждой. И как же было привычно видеть то, как она угасает.

– Ты останешься с Клаудией, – только и сказал отец.

Ему будто было всё равно. А ещё он никогда не называл маму не по имени. Даже когда говорил о ней мне.

– Ницца, – болтнула ногами я, – ты часто там бывал?

Он взглянул на часы, поджал губы и ответил:

– Достаточно часто, – его ладонь скользнула по моей макушке, – мне пора уезжать, Фейри. Обсудим это за ужином.

Я пожала плечами.

– Как скажешь, – вернулась к телефону я.

Через минуту его автомобиль вынырнул из-под автоматических ворот и рванул мимо декоративного заборчика, у которого целый день крутился садовник.