Хочу ещё

Саша Шу. Хочу ещё

В этот рождественский сочельник мы все собрались в Английском дворянском клубе в самом центре столицы, так уютно расположившимся в одном из старинных ещё дореволюционных особняков. Правда, до революции здесь вряд ли бы заседали члены Всероссийской ассоциации психоаналитиков, хотя, как знать, возможно, кто-то из восторженных последователей Зигмунда Фрейда зачитывал именно в одном из этих залов своим коллегам по цеху свежеизданный труд великого учёного «Толкование сновидений».

Я отправляю своего водителя на парковку, и отмечаюсь при входе в специальном закрытом списке для избранных: доктор Щербатский, кандидат медицинских наук. Я легко поднимаюсь по парадной лестнице, убранной дорогими коврами, чтобы присоединиться сегодня к нашему ежегодному собранию самых известных психоаналитиков страны. В большом зале уже собралась куча людей, каждый раз участвующих в этой ярмарке тщеславия, и я не знаю ни одного из присутствующих, кто бы тайно или даже явно не завидовал мне. Моему таланту, известности, успеху и деньгам. Потому что как и учил нас старичок Фрейд, всё в этом мире упирается в бабки. Потому что на них можно купить всё. Включая секс. Много секса.

И чтобы не говорили все эти новомодные коучи и бизнес-тренеры про безграничное самопознание, самосовершенствование и самореализацию, всё в любом случае сводится к банальной ебле. Уж я-то это знаю наверняка. Всё элементарно, господа: больше бабок, чтобы трахаться, и продавать больше секса, чтобы заработать больше бабок.

Но, безусловно, я ни с кем никогда не поделюсь своими рассуждениями вслух, и как популярный телеведущий, эксперт и лидер мнений, я, конечно же, буду лить в уши своим восторженным поклонникам, подписчикам и зрителям сладкую патоку про самосовершенствование, самопознание и самореализацию.

В углу сегодня играют живые музыканты, и невесомая композиция Вивальди «Зима» лёгкой вьюгой кружит в праздничном зале. Ее сменяет Моцарт со своим марципановым серпантином «Маленькой серенады», и я отмечаю про себя классический вкус устроителей мероприятия. Но в любом случае, я, как обычно, чувствую подъём и возбуждение, которое лёгким покалыванием отдаётся у меня в паху. В большом зале накрыты фуршетные столы, где перед торжественным обедом чирикают друг с другом стайки раздутых пафосных идиотов и идиоток, практически про каждого из которых я знаю то, что он так тщательно прячет в своём тёмном колодце.

– Юрий Антонович, а вот и ты! – с чересчур наигранным радушием встречает меня Николай Гольденблат – президент нашей ассоциации. – Очень рад, что ты всё-таки почтил нас своим присутствием, – по-дружески хлопает он меня по плечу, и протягивает бокал шампанского с проносящегося мимо подноса.

– Помилуй, Коля, как мог я пропустить самое главное событие года? – искренне жму я его мягкую и безвольную, как кусок сырого теста, руку, провожая взглядом тонкий нервный круп уносящейся прочь официантки. Я уже мысленно представляю, как вонзаю свой разгорячённый красный член раскалённым острым шилом между её двух тугих, восхитительно узких мальчишеских бёдрышек, буквально ввинчивая себя внутрь её тесной девичьей мякоти… Отличная кобылка, надо будет с ней познакомиться поближе, – делаю я для себя заметку в голове, пока сам раскланиваюсь с кучкой ещё набежавших гостей.

– Юра, дружок, – расцеловывается со мной в обе щеки Тамара Первая – звезда мегаблогеров и их верная опора и подруга. Пронырливая фригидная сука сумела популяризовать психоанализ, наняв команду пиарщиков, которые делают ей регулярные посты с кейсами её известных клиентов, а она позирует на фото то в современной модной кофейне, то в своём якобы офисе на Патриарших, то на деловой встрече. А сама покупает себе крепких молодых мальчиков, способных без устали возделывать её сухое безжизненное лоно, не способное родить ни одного, даже самого лёгкого и невесомого, оргазма. Но, несмотря на все её научные степени и регалии, этой дуре невдомёк, что она не там копает. Точнее, её мальчики не там копают. Я бы смог помочь этой пустышке разбудить её дряблую вялую чувственность, но меня от неё тошнит, как, впрочем, и от большинства своих коллег.

Вот и сейчас вокруг нас вьётся стайка приглашённых фотографов, готовых запечатлеть каждую секунду нашего общения, чтобы потом заполнить жадные и ненасытные утробы социальных сетей. Первая поворачивает свою лошадиную морду выгодным ракурсом, непринуждённо приобняв меня за талию, и я с теплотой и по-дружески улыбаюсь в камеру. Потому что я душка и мессия, призванный прийти в дом к каждому и спасти его от унылого прозябания в этом загаженном мирке: покупайте мои книги и тренинги, господа, и тогда, возможно, вы почувствуете на какое-то время облегчение и радость. Но ненадолго, я это гарантирую: скоро вам понадобятся всё новые и новые дозы моей волшебной пилюли.

– А вот и ты, дорогой, – спешит ко мне Карен Арапетян, отодвинув пахнущую прогорклым потом стареющей женщины и скисающими сливками Тамару, и чокаясь со мной своим французским коньяком в пузатом бокале. – Думал, что ты в этот раз не придёшь, – высказывает он вслух свои тайные надежды, и я, лучезарно улыбаюсь ему в ответ:

– Ну как я мог не увидеть тебя, дружище! Ты же бываешь в Москве так редко. Где у тебя сейчас практика? На Лазурном? В Ницце? – глажу я его по шёрстке, потому что отлично знаю, где он сейчас открыл свой новый кабинет.

– В Дубае, Юра, в Дубае! – смеётся Карен, отпивая свой коньяк, и тёплые нотки дуба обволакивают нас своим невидимым шлейфом.

И я понимаю, отчего он выбрал Дубай: кучи скучающих жён именитых бизнесменов и чиновников, желают открыть своё сердце, душу и чакры моему приятелю, и он этим активно пользуется. Мало того, что он беззастенчиво стрижёт бабло с их мужей, занимающихся бизнесом и трахающих своих любовниц на родине, так ещё и сам не брезгует полакомиться их холеными зрелыми телами, расползающимися от жары и неги Ближнего Востока. И пока местные арабы и многочисленные приезжие индийцы, египтяне и европейцы облизываются и исходят слюной на холёных русских цыпочек, мой Каренчик с каждой из них заводит совершенно недопустимые между психоаналитиком и пациентом отношения, побуждая их, точнее, их киски, раскрыться, для его настойчивого и неутомимого докторского члена. К слову, довольно небольшого, по рассказам очевидцев. Что он и компенсирует огромным количеством покрытых им самок.

Откуда я всё это знаю? Это мой секрет. Но если, честно, я консультирую половину тусовки, и многие слухи и сплетни сами стекаются липким сиропом в мой горшочек. Да и к тому же, чего только не услышит психотерапевт на сеансе! Но это всё остаётся только со мной. Все ваши грязные признания, похотливые мысли и мечты о недопустимом в приличном обществе, – всё это заколочено в узкий ящик и похоронено в глубине моей головы. Потому что я – могила. Для всех ваших фантазий и страшных поступков. За это вы и платите мне огромные, неприлично большие деньги.

Вот так, притворно улыбаясь и раскланиваясь друг перед другом, вся наша тусовка разбредается по тёплому, украшенному к новогодним праздникам ветками ароматной пихты и золотыми свечами залу. Он постепенно наполняется жужжащими и гудящими мужчинами и женщинами в самых дорогих костюмах и изысканных коктейльных платьях, благоухающими самыми дорогими духами, эксклюзивными сигарами и хрустящими купюрами. И сквозь этот непроницаемый шлем ароматов достатка, славы и богатства, я отчётливо улавливаю запах склизкой похоти, стекающего между ног нестерпимого зуда неутолённых желаний и пропитавшей насквозь тонкое бельё вязкой прогорклой спермы, сочащейся из великосветских мужей.

В очередной момент ко мне подходит снова та прелестная официанточка со своим подносом с дарами, и я беру у неё очередную флейту с искрящимся шампанским. Впрочем, я знаю как минимум одного из присутствующих на сегодняшнем балу, кто предпочитает золотой дождь в своих сексуальных играх, и сейчас он с упоением пьёт шипящийся светло-жёлтый напиток, наверняка предвкушая, как он пойдёт завтра в свою специально оборудованную кафелем сауну в загородном особняке, и выльет литры мочи в рот своей очередной любовнице. Испытав множественный, ни с чем не сравнимый, оргазм. Ну что же, всё, что делается по обоюдному согласию партнёров, не считается чем-то запретным и незаконным. А то, что доктор Анатолий Смирнов иногда пользуется услугами чёрных дилеров, поставляющих ему ничего не подозревающих девочек, едва достигших совершеннолетия, которым он предпочитает мочиться в их пухленькие, ещё только набирающие сок, вагинки, ну что же, об этом мне ничего не известно.

Я даже могу отчётливо представить эту картину: бедненькая, самая дешёвая шлюшка, не дороже полутора-двух тысяч рублей, которая в своей жизни не видела ничего лучше вонючих немытых членов дальнобойщиков с трассы Москва-Казань, которым она отсасывает в режиме нон-стоп за тарелку супа и бездарные шмотки, вдруг попадает в изысканный, обитый деревом особняк, и начинает чувствовать себя чуть ли не Джулией Робертс из фильма «Красотка». А обаятельный и красивый доктор Смирнов, к слову сказать, весьма известный детский психотерапевт, накачивает свою девочку ананасами и сахарно-коралловыми ломтиками арбуза, давая запить сладкой дешёвой шипучкой, от которой несчастная девочка млеет и раскрывает все свои потные складочки и плохо промытые щёлочки.

И когда девчонка уже начинает зажимать свои худенькие натруженные сексом ляжки, стараясь в силу своего скудного образования и воспитания культурно узнать, где же в этом шикарном дворце можно помочиться, Смирнов берёт её за руку, и ведёт вниз по лестнице, в свою тайную комнатку Синей Бороды. Девочка уже не может терпеть и семенит за ним следом, только и мечтая о том, чтобы пописать, а её хозяин специально тянет время и долго копается с ключами, делая её ожидание невыносимым. И своё тоже, приближая себя к недостижимому и желанному пику. И когда дверь наконец-то распахивается, их ослепляет сияние кафеля, как в операционной, и у бедной дурочки начинают закрадываться первые сомнения в её пустую головку.

– Где же здесь туалет? – лепечет она, боязливо, как ободранная голая курочка, озираясь по сторонам.

– Ложись сюда, детка, – ласково приглашает её мой приятель на стоящее на пьедестале изготовленное по специальному заказу высокое гинекологическое кресло, обтянутое белоснежным глянцевым кожзамом под змею.

– Но мне надо пописать, – оправдывается уже напуганная дурочка, и доктор Смирнов молча укладывает трепыхающуюся овечку на её непромокаемое ложе, успокаивая:

– Просто приляг. Всё будет хорошо, – и туго стягивает её тоненькие ножки-спички, все в грубых синяках от лапищ клиентов, широкими резиновыми жгутами.

Девчонка не может ни о чём думать, кроме того, чтобы не обмочиться перед этим красивым и богатым клиентом, но он мягкой тёплой ладошкой надавливает на её мочевой пузырь, и она, уже не сдерживая слёз облегчения, начинает извергать из себя литры мочи, пахнущей ананасом и сладкой шипучкой, а доктор Смирнов, ловко вскочив на специально сделанный для него помост, вставляет свой раздутый от долго сдерживаемого желания поршень в её разработанную тяжёлым трудом дырочку, пока сверху на него льётся упругая, исходящая тёплым паром струйка…

– Ещё, ещё капельку, – только и приговаривает мужчина, уже сам изнывая от невыносимого позыва вылить из себя всё накопившееся с последнего сеанса золотого дождя желание, и наполняет её кожаный мешочек влагалища, стараясь пробить струёй до самой матки остро пахнущей мочой, которую он копит с самого утра каждый раз, когда заказывает себе девочку.

Из её расхлябанного отверстия течёт жёлтая жидкость, орошая белую кожу питона на кресле, и под импровизированным троном наслаждения скапливается зловонная жёлтая лужица… Через несколько минут ошалелую и плохо соображающую девушку выталкивают на улицу, где её ожидает сутенёр, предварительно застеливший сиденье авто плёнкой, и она идёт в обоссанной влажной одежде, сжимая в мокром кулачке сумму, которую она никогда не получала в своей жизни до этого. И никогда больше не получит. А Анатолий возвращается в свою комнату влажных оргазмов, раздевается там догола, и лежит на мокром загаженном полу, всё ещё улавливая остатки юркого наслаждения в своём подрагивающем и сокращающемся анусе…

Проходит не так много времени, и вечный зуд доктора Смирнова утихает, давая ему время жить, писать научные статьи и проводить семинары для коллег и родителей до следующего раза, когда нестерпимый невыносимый позыв его плоти снова будет заливать его глаза оранжевой ярко пахнущей водой, не давая спокойно ни есть, ни спать, ни мечтать.

Любопытно, откуда мне всё это известно? Возможно, это всего лишь плод моего больного воображения? Или это я сейчас, отпивая прохладный глоток щекочущего нёбо и вкусовые сосочки шампанского, мечтаю о тайном белоснежном подвале в кафеле, чтобы забрызгать его стены содержимым своего мочевого пузыря? А может быть, я, как альтруист и настоящий гражданин, помогаю бедным и убогим, и даже провожу бесплатные консультации с жертвами насилия или бывшими работницами подпольных борделей, которые поведывают мне иногда весьма любопытные истории…

Но, впрочем, слишком много чести для Анатолия Смирнова: у него и так сегодня будет отличная возможность выступить перед залом, и я подхожу к нему, чокаясь своим фужером, и сухое вино крошечными капельками искрится в свете новогодних свечей. Мне кажется, или я улавливаю сквозь ароматы амбры и дорогой кожи слабый запах урины, микроскопическими молекулами пробивающийся сквозь поры моего жалкого извращенца?

Ну что же, я стараюсь присоединиться сразу же к другой группке гостей, чтобы хорошенько перемешаться и взболтаться перед подачей на стол. Ведь сегодня я почётный гость, докладчик и кандидат на получение ежегодной премии в номинации «Психоаналитик года». Как я мог пропустить такое? Я поддеваю тонкими нервными пальцами, способными дарить нестерпимое наслаждение, микроскопическую тарталетку с осетровой икрой, и она яркими солоноватыми пузырьками спермы лопается у меня во рту.

А вот и моя милая девушка: я почти не различаю её лица. Для меня они все одинаковые, но я ощущаю её пряный острый нервный запах. Запах молодой потной лошадки в загоне, которая нервно кусает удила, ведёт бешеным глазом в бок и только и мечтает укусить своего наездника, пока он объезжает её. Со своей самой обаятельной улыбкой, я незаметно протягиваю ей свою визитку, и я даже не сомневаюсь, что сегодня у меня будет восхитительная рождественская скачка.

Вечер проходит легко и приятно, я, на зависть всем присутствующим, снова обласкан вниманием и любовью своих почитатели и пациентов, и Ассоциация безусловно, совершенно заслуженно вручает мне свою золотую статуэтку в виде бюста дедушки Фрейда. Ну что же, отправится ко мне на каминную полку в кабинете – к трём своим остальным братьям-близнецам.

После бодрой торжественной части, выступления и вручения премии, сопровождающейся прекрасной классической музыкой, отличными камчатскими крабами, дикими утками, фаршированными киноа и зернами граната, поданными на прелестных тонкостенных тарелках в виде больших перламутровых раковин, запечённой на вертеле кабанятиной, вымоченной в бренди с листьями можжевельника, я настроен на благодушный лад, и уже более снисходительно смотрю на всех своих коллег по цеху. Ну что же, мы все заперты в одной стеклянной банке с прозрачной крышкой, и здесь только кому как повезет больше остальных: кто сможет выбраться на самую верхушку этой копошащейся кучки, всё равно не имея возможности улизнуть на свободу. Только и всего.

Наша всё ещё многочисленная компания перебирается из нарядного зала для торжественных приёмов со сценой в более камерную клубную комнату с пылающим камином, которая осталась здесь ещё с дворянских собраний. Наверняка здесь так же как и сегодня, больше ста лет назад, сливки общества вкушали свой послеобеденный коньяк и бренди, попыхивали сигарами и вновь вошедшими в моду трубками, их щеголеватые хипстерские бородки и закрученные вверх усы так же лоснились помадкой в свете огня, и такие же прелестные мулаточки обносили их напитками и лёгкими закусками. Нас осталось, наверное, двадцать человек в комнате – достойных войти в этот круг избранных, допущенных к самым дорогим телам и душам нашей элиты, и мы расслабленно беседуем ни о чём, наслаждаясь этим редким моментом умиротворения, когда мы можем перестать ненадолго рвать зубами и ненавидеть друг друга за спиной с нашей обычной страстностью. Прямо лубочная лаковая картинка из рождественского альманаха.

– Кстати, друзья, как-никак, Рождество! – вдруг вспоминает о сегодняшней дате хозяин нашего праздника.

– И действительно! – восклицает удивлённый Карен, словно мы сейчас сидим в шезлонгах на пляже, а не в заваленной вьюгой Москве.

– С Рождеством, господа, с Рождеством, друзья! – подхватывает хор нестройных расслабленных голосов, и мы, исполненные неги и истинного духа Рождества, чокаемся своими бокалами.

За окном всё так же продолжает падать снег, укутывая весь мир в белоснежный чистый саван, и даже мне, старому цинику, где-то в глубине души хочется верить, что этот год мне даст новый шанс на новую чистую жизнь, незапятнанную низменными желаниями, очаровательными пороками, грязными похотливыми мыслями и новыми скелетами, населяющими мой персональный шкаф. Я искренне хочу верить, что это Рождество – это новый чистый лист бумаги, на котором я смогу заново набело написать всю свою историю жизни, без грязи и помарок.

Но тут ко мне нагибается, предлагая долить в бокал Курвуазье, совершенно шоколадная девочка, и я засматриваюсь на её полные влажные губки, вспоминая дурацкую теорию о том, что губы на лице повторяют форму губ между ножек. Тогда у этой девчонки внизу её выпуклого африканского животика должен притаиться переспелый пухлый пульсирующий плод с нежно-розовой мякотью на разломе. И этот плод даже не надо надрезать: такой он рыхлый и податливый, треснувший от своей губчатой сущности, в которую так хочется погрузить свой пересохший язык усталому путнику, чтобы напиться из него солоноватой живительной влаги, а потом разодрать его на две половинки длинными пальцами, погружаясь в него губами, носом, всем лицом, чтобы выесть его до самой мокрой корочки.

– Вам долить, месьё? – прерывает мои мечты о ней девчушка, почтительно держа бутылку на вытянутой руке и открывая моему взору свой низкий вырез с двумя острыми грудками голодной сучонки, такими прелестными в своей недоразвитости. Я отмечаю её лёгкий французский акцент: Тунис, Алжир, Марокко? И решаю, что обязательно выясню это в ближайшее время. Возможно, уже завтра.

– Oui, ma сherie (фр. «да, моя милая» – перевод автора), – тонко улыбаюсь я ей, и вижу, как ей льстит внимание знаменитого доктора, которого она наверняка неоднократно видела по телевизору или в интернете. – Я буду ждать тебя через полчаса, чтобы дополнить мой бокал, ma belle (фр. «моя красавица» – перевод автора), – шепчу я ей, и она с довольной улыбкой уходит прочь, вихляя своей оттопыренной кругленькой, как резиновый мячик, попкой, пока я мысленно уже в ней перекатываюсь между двух каучуковых половинок наслаждения.

И я утопаю в мягком глубоком кресле, уносясь в прошлое, туда, где, возможно, после торжественного заседания клуба, выкуренных сигар и коньяка, кто-то воскликнул: «А поехали в «Яр», к цыганам, господа!», и мы бы пьяной укутанной в меха толпой сели на извозчика и понеслись прямо по Тверской за город, где нас бы уже ждали ярко пахнущие, как французский сыр, цыганки, готовые сплясать на пьяных столах, сбрасывая с каждым витком танца свои бесчисленные юбки, пока не останутся голые в одних золотых монисто. И тогда бы самый смелый и самый лихой барин подошёл бы первым к Азе или Бомбане-конфетке, скидывая свою тяжёлую лисью шубу на пол, и расстёгивая непослушными пальцами свои брюки. «Просим Иван Иванович, просим!», – крикнул бы кто-то из тяжело дышащей группы, и Иван Иванович, натирая свою алую, как фонарик, головку, начал бы тыкать ею в чёрную курчавую подушечку, нащупывая сладко-сахарную коралловую тропинку. И потом, когда он, тяжело дыша от изнеможения, выдернул бы свой обмякший жезл из разгорячённого лона, расплёскивая капельки своего семени, на девчонку бы уже набросились трое, словно только и ждали момента, когда их вожак первым попробует её на вкус.

И ловкая цыганочка, вынужденная выучить все премудрости любви уже к своему совершеннолетию, с юрким проворством вскочила бы на распластавшегося здесь же, на столе, господина с торчащим толстой морковкой членом, а в её тугую резиночку ануса уже бы вставлял свой кожаный телескоп очередной знатный барин, пока его друг статский советник сбоку совал бы в жаркие пылающие ладошки свой старческий дряблый шланг. Конфетка-Бомбана лизала бы его своим розовым ловким язычком, возвращая ему былую молодость и упругость, а все остальные гости набросились бы на оставшихся в комнате девушек, превращая скучный вечер в фееричную сказочную оргию, где на раскиданные по полу шубы падали бы на спину, вставали на колени или на четвереньки молоденькие дикие вакханки, поблёскивающие белоснежными зубками и золотыми монисто на болтающихся мягких грудках. И уже никто бы не различал, чью сочную пещерку он сейчас протыкает своим штыком, или чей жадный ротик смакует очередной господский член, сулящий наслаждение, боль и большие деньги.

Но, к сожалению, в наши дни «Яр» превратился в обычный скучный ресторан при гостинице, в которой, правда, происходят порой весьма прелюбопытные истории. Но, безусловно, уже без того дореволюционного размаха. Поэтому сейчас я вынужден сидеть в компании таких же, как и я, зануд из высшего общества и ублажать свою разгорячённую мечтами плоть новыми порциями коньяка, сигар и историй из практики.

Обычные сплетни всем надоели, да и у всех присутствующих уже была возможность потренировать свои языки-жала с коллегами, и теперь вечер начинает потихонечку угасать. Но судя по расслабленным позам и умиротворенным выражениям лиц, на которых пляшут тени от огня в камине, никто ещё не готов вызывать своих водителей и ехать домой. Так же, как и пламя пока весело трещит раскалённым серпантином и не собирается замирать. Бокалы вновь наполнены, рядом с вялыми коленями стоят тарелки, наполненные крошечным, на один укус, канапе с осетриной, вяленой уткой и пармской ветчиной, трубки только раскурили, и Коля Гольденблат вдруг делает предложение:

– Друзья, а не возродить ли нам сегодня традицию рождественских сказок викторианской Англии? Я уверен, у каждого в запасе найдётся как минимум одна прекрасная захватывающая история из личной практики, – загорается он своей идеей, и наша уже клюющая носом компания вдруг весело возрождается и готова снова продолжать этот вечер.

– Насколько я помню, одним из условий этих рассказов должно быть что-то пугающее и сверхъестественное, – напоминаю я своим коллегам, и меня тут же начинают уговаривать:

– Юра, только не говори нам, что у тебя нет такой в запасе! Ни за что не поверим, что ты за всё время не столкнулся ни разу ни с одной загадкой, которую тебе так и не удалось разгадать, – доносится со всех сторон, и я, вобрав полный рот ароматного дыма из толстенькой кубинской сигары, с наслаждением выдыхаю:

– Ну что же, и у меня есть в запасе подобная история, и если никто не желает первым поделиться своей, то я готов вам рассказать об одном очень любопытном случае… – я только открыл рот, как десятки пар глаз и ушей застыли в полном внимании, ловя моё каждое слово и наверняка надеясь выведать тайны моих именитых клиентов. Безусловно, никто из них никогда не догадается, о ком же пойдёт речь, а я, вытянув свои ноги поближе к огню, начинаю свою историю:

«Пару лет назад, ранней осенью, я выбрался на неделю в Баварию, подышать свежим альпийским воздухом, знаете ли, погулять по горам и попить отличного немецкого пива. Я знаю, что все мои соотечественники предпочитают горнолыжные курорты зимой, а я обожаю эту оранжевую тихую осень в Альпах, когда можно просто гулять по горным тропинкам как какой-нибудь Хемингуэй или Набоков, не опасаясь наткнуться на своего знакомого или просто случайного русского, который тебя может узнать.

Тихо и спокойно проводил я свои дни отпуска, не отвечая ни на телефон, ни на электронную почту, гуляя по сказочным дворцам Людовига Баварского и изучая научные статьи, на которые у меня до этого не хватало времени. В один из вечеров я сидел в небольшом уютном ресторанчике при крошечном старинном отеле, в котором я остановился: расписном и в завитушках, как пряничный домик злой колдуньи из сказок братьев Гримм, и наслаждался здоровой и честной, как никакая другая в мире, немецкой кухней.

В это время было крайне мало постояльцев, и я смог бы в полной мере насладиться своим одиночеством, если бы не странный посетитель за соседним столиком. Меня удивило, что он был дорого и неброско одет, как какой-нибудь весьма состоятельный европеец, но этот странный горящий взгляд, которым он обшаривал все углы комнаты, словно высматривая кого-то, и почти выпитая наполовину бутылка отличного шнапса на столе, выдавали в нём вечно страдающего от сплина русского путешественника, которого трудно с кем-то перепутать.

У меня были время и свобода, и я наслаждался своим десертом: идеальным яблочным штруделем на тончайшем тесте со сливочным кремом с крошечными крупинками семян ванили, когда странный посетитель, не спрашивая, как это часто делается у нас в России, подошёл к моему столику, прихватив свою наполовину пустую бутылку и предложил мне на идеальном британском английском:

– Would you mind if I ask you to share my bottle of schnapps with me? (англ. «Вы не будете возражать, если я предложу вам выпит со мной шнапса?» – перевод автора) – и, не дожидаясь моего согласия, разлил нам пахнущей августовскими вечерами и грушами напиток по высоким рюмкам.

Не буду вас дальше утомлять нашей прелюдией, господа, тем более мы все прекрасно знаем, как можно быстро разговорить клиента, только пожелай мы этого. Новый знакомый возбудил моё профессиональное любопытство с этим его перебегающим по предметам взглядом, тонкими нервными пальцами с обгрызенными до мяса ногтями, так не сочетающимися с его стотысячными часами на худом запястье, и нервным тиком, когда он начинал непроизвольно причмокивать губами.

В общем, совсем недолго, и мы с ним расположились вот ровно как мы сейчас сидим с вами, друзья, только у пылающего камина в уютном холле резной гостиной, не прерываемые никем, кроме одинокой хозяйки, несущей свою вахту, и время от времени осведомляющейся, не принести ли нам чего-нибудь ещё. Не прошло и пятнадцати минут, как мой новый знакомый начал свой рассказ, и я его вам передаю, как и тогда: внимательно выслушав и не перебивая.

«Мой отец, очень известный в России человек, заработал свои баснословные деньги в девяностые, и никогда особо не озадачивался вопросами моего воспитания. По его мнению, он сполна обеспечивал семью и всех своих многочисленных наложниц, и поэтому решил доверить вопросы моего образования тоже деньгам, а именно, отдав меня в одно из престижнейших закрытых заведений для мальчиков в Англии. Там я, собственно, и рос, практически не бывая на родине и забывая понемногу русский язык.

Так уже мне повезло, что я оказался окружен отпрысками самых знатных и богатых семей Великобритании, для которых я был необычным и экзотическим русским. Не буду вам рассказывать о нашем быте и буднях: мне кажется, об этом не упомянул в своих опусах только ленивый публицист. Одно только могу добавить, что, безусловно, когда столько мальчиков возраста пубертата собираются вместе под одной крышей, здесь сложно избежать всех сопутствующих проблем соперничества и взросления. В общем, я получил классическое аристократическое образование, открывающее мне двери лучших университетов Британии и мира, но был за эти годы совершенно лишён обычного будничного общения с ровесницами.

И в первый же день после моего выпускного мы отправились с моим лучшим другом Ричардом отпраздновать нашу свободу и взрослую жизнь в одно из респектабельнейших и стариннейших заведений Лондона – салон миссис Бриджстоун. Надо отметить, что это хотя и совершенно современное по духу и ассортименту услуг заведение, старалось хранить традиции Викторианской эпохи, и даже издавало специальный альманах, в котором подробно и в красках расписывало свои фирменные «блюда».

Так, в нём говорилось об одной из девочек салона: «Сладкая, как облачко сахарной ваты, Мишель, буквально тает в жарких руках клиента, делая ваше общение поистине незабываемым. Приехавшая к нам из самого сердца Парижа, и распробовав истинный вкус Англии, она не смогла оторвать свои нежные, как свежие бриоши, губки, от так впечатливших её крепких мужских тел здесь, в Лондоне. Мишель просто обожает всё новое, и не боится смелых ласк и экспериментов, и, не удивляйтесь, если единственные слова, которые вы услышите от неё, будут «ещё, милый». У неё голубые глаза и высокая грудь третьего размера, которую она даст вам потрогать, пососать и потискать. Её любимые цвета: розовое золото и пудра, а любимый напиток – шампанское. Попробовав Мишель, вы попробуете на вкус саму Францию, и возможно, вам даже не понадобится туда съездить, чтобы полюбить её…», и так далее в таком же духе. Я пролистал равнодушно этот бездарный журнал, который, по всей видимости, очень заводил всех остальных покупателей, которые читали его с упоением, предвкушая своё блюдо на вечер.

Меня в мои двадцать лет мало что могло удивить и возбудить: не забывайте, что я был сыном чрезвычайно богатого человека, и мой отец практически не ограничивал меня в средствах, и я всегда мог купить себе самую дорогую шлюху. Что я и делал иногда, чтобы не прослыть в компании «не таким». Но секс для меня был каким-то совершенно механическим неинтересным занятием, словно меня обязали разучивать скучные унылые гаммы в музыкальной школе, способные убить даже самое острое желание. Повторюсь, что в то время, как я мог практически когда угодно вызвать самую горячую и лоснящуюся девочку любого размера, цвета кожи и формы к себе в комнату в общежитие за деньги, и сделать так, чтобы она у меня с упоением отсасывала мой вялый член сутками напролёт, я совершенно не знал, как можно познакомиться с обычной девушкой на улице, в клубе или метро.

Поэтому и сейчас я взирал на этот рекламный журнал миссис Бриджстоун с огромной долей иронии, потому что я бывал в этом ресторане уже много раз, и ни одно блюдо не смогло возбудить мои вкусовые сосочки. По большому счёту, моему члену было абсолютно всё равно, в чью дырочку его сегодня будут вставлять: во французскую киску Мишель, или в тайскую рисовую щёлочку Сумали. Мне было безразлично, кто будет обсасывать, как абрикосовую косточку, мою блестящую головку: нежная София из Варшавы, или страстная бразильянка Мария, поглаживая и перекатывая в тёплых ладошках мои шарики, чтобы я наконец-то поскорее отдал причитающуюся им долю своего терпкого солёного семени…

Но вот, в лучших традициях аристократических борделей для знати, двери большого зала для гостей распахнулись, и в комнату вошла сама мадам Бриджстоун, держа за руку девушку. Нет, это была даже не девушка. И не девочка. Это было существо. Я бы даже сказал – сущность. Прозрачная и бестелесная. По крайней мере, такое впечатление она произвела на всех собравшихся в тот день посетителей, когда белоснежным немым эльфом просеменила рядом с отвратительной костлявой каргой. По всей видимости, чтобы ещё больше оттенить её полную и безоговорочную белизну, я бы даже сказал, бесцветность, старая кляча надела на себя чёрный брючный костюм, а девушка рядом с ней была в совершенно прозрачном коротеньком платьице, которое едва прикрывало треугольник её снежного лобка. Проститутка была альбиносом. Но не этим жалким и отвратительным существом, которые иногда нам встречаются на улице, и мы стыдливо отводим взгляд в сторону. Это создание было из иного мира. Она была сотворена из мрамора, и ожила. Как Галатея. В ней не было и пикселя цвета, но она сама была – свет.

– Джентльмены, представляю вашему вниманию Юну! – с достоинством произнесла мадам Бриджстоун, как скучный менеджер на каком-нибудь корпоративном заседании.

Я смотрела на этот пучок света и не мог оторвать от него глаз: девушка смотрела прямо перед собой спокойно и равнодушно, как будто её совершенно не касалось всё происходящее в комнате. Её сливочно-белая кожа словно светилась изнутри, и мне даже показалось, как я могу рассмотреть голубые и алые нити вен, обволакивающие её тонкими проводками изнутри. У неё были белые волосы до плеч, и такая же шапочка молочного капучино внизу её немного припухлого животика, где тихонько колыхался подол её накидки. И если бы не натянутая ткань на двух острых точках, то её соски никак не выделялись бы на снежном поле её тела. Белые, словно в инее, ресницы обрамляли раскосые глаза с красной радужкой, которыми она без эмоций взирала на нас, как горящее древнее божество, закованное в снежную глыбу.

– Представляешь, она её выводит сюда каждый день, называя цену, – наклонившись к моему уху, объяснял мне мой друг Ричард. – И с каждым днём она всё выше и выше, потому что её издержки растут, но пока ещё никто не смог осилить эту сумму.

– Цена на сегодня сто пятьдесят четыре тысячи, джентльмены! Вы все прекрасно знаете, что завтра она вырастет ещё на тысячу фунтов, – провозгласила миссис Бриджстоун, и сделала знак рукой своей подопечной.

Юна всё так же безразлично и невозмутимо, как будто она находилась не в комнате, наполненной тяжело дышащими самцами, прикидывающими, сколько бы денег они смогли отдать, чтобы обернуть свои голодные члены в этот восхитительный пучок света, поставила одну ногу на стул рядом, отведя её в сторону. Платье просто задралось, открыв поистине непостижимую картину: её белые пухлые губки, как две подушечки, обрамляли белоснежный цветок, такой же бесцветный, как и всё остальное тело. Девушка своими полупрозрачными пальчиками, сквозь которые просвечивали её косточки, отвела два смятых лепестка по сторонам, и мы все увидели, истекая горькой горячей слюной, тончайший разрез снежной складки, словно сделанный лезвием, который венчал коралловый крошечный пестик у навершия, который выделялся алой каплей крови на этом холсте.

Я могу поклясться, что эта красная пуговка словно пульсировала, увеличиваясь в размерах, а чуть выше мне мерещилась узкая – на один мой палец, кожаная перчатка влагалища, в которую хотелось запустить всю руку целиком, чтобы достать и сжать в кулаке крошечную матку, нежно спящую под прозрачным куполом этого животика.

– Напоминаю, джентльмены, что цена окончательная, и будет только дороже, – проквакала Бриджстоун, чуть погладив запястье Юны, и та словно захлопнула перед нашим носом самую интересную книгу в моей жизни.

Признаюсь, мой член уже давно рвался наружу из моих узких модных джинсов, и я никогда прежде в своей жизни не испытывал такого острого желания. Желания, когда понимаешь, что если сейчас не воткнёшь, не погрузишь, не пронзишь пылающей стоградусной головкой своего распухшего члена это сочно-влажное естество, то просто сгоришь от неутолённой похоти, взорвёшься разбухшим губчатым телом на миллионы ошмётков, не вынесешь этой невыносимой ноюще-зудящей боли в паху…

– Сто пятьдесят пять, – выкрикнул я, мечтая лишь об одном: сразу же скомкать это ванильно-пудровое тело и натянуть его до самого основания на свой вздыбленный фаллос, раздирая её прохладную ментоловую дырочку до размера моего казавшегося гигантским в тот момент члена. Лишние траты я как-нибудь объясню своему безразличному отцу, – решил я про себя, хотя он, возможно, был бы совсем не против, узнай, на что именно я спустил такую внушительную для обычного человека сумму.

– Поздравляю, сэр! – невозмутимо произнесла хитрая торговка, словно и не окупила сейчас годовых затрат на свой бордель. Пока мы проверяем ваши чеки и счета, наши девочки всё подготовят, чтобы вы смогли в полной мере насладиться своим приобретением.

Что?! Мне ещё нужно было ждать? Я был готов расплакаться прямо там, на месте, пока бестелесная Юна исчезла в дверях, ведущих в покои, а я остался сидеть, окружённый завистливыми и агрессивными взглядами. Потому что, клянусь, каждый из них уже мысленно трахал мою маленькую аккуратную девочку во все её отверстия, чтобы продраться до цвета, до мяса, до крови в её снежном одиночестве.

Но миссис Бриджстоун была поистине гениальным бизнесменом: хотя и разочарованные, но еще больше распалённые похотью и мечтами уже о чужой девке, благовоспитанные джентльмены потеряли весь свой внешний лоск и отличное воспитание частных школ, и как стая диких шакалов хватали всех шлюх борделя, радуясь в душе, что они могут взять даже двух со скидкой.

И пока тайная бухгалтерия салона миссис Бриджстоун проводила свои сексуальные манипуляции с моей картой, мы с Ричардом наблюдали, как стая мужиков рвала на клочки всю эту женскую клумбу.

Один респектабельный джентльмен лежал на спине на оттоманке, пока гигантских размеров чёрная девушка садилась на его лицо, так, что я даже стал опасаться за его жизнь. Но это был постоянный клиент и их обычная любимая забава: шлюха нависала над ним всей своей шоколадной промежностью, а он, зарывшись пальцами глубоко в её мясистые складки на ягодицах, и иссиня-чёрный анус, облизывал, сосал и оттягивал её половые губы, кусками сырого мяса торчащими из её распаренной киски. А одновременно вторая девочка юрким волчком вертелась на его вертикально торчащем аккуратном члене, заглатывая и снова отпуская своей эластичной попкой его самый кончик, отчего казалось, что она кормит свои маленькие аккуратные булочки блестящим чупа-чупсом.

Но вот маленькая конфетка лопнула, расколовшись напополам посередине, и из узкого надреза начала литься белая сперма, вымазывая ягодицы Мишель или Жюли горячим кремом. Уже по давно отработанному сценарию она подставляла свои тёплые ягодицы под жадный рот джентльмена, который, отпихнув в сторону сочащуюся мулатку, со сладострастием слизывал своё семя с аккуратной круглой белой попки, ввинчивая кончик своего языка в её анус, который она специально раздвигала ладонями, и снова сжимала, пока он сладострастно стонал, уже не обращая внимания ни на кого, а его член снова наливался новой силой и соком, чтобы отработать вложенные за сегодня деньги.

Остальные господа не менее изощрённо упражнялись в науке добывания нетривиального удовольствия, которое они явно не могли получить от своих свободных европейских жён и любовниц, но весь мой слух, зрение и нюх были обращены только к одной из тайной комнат на верхних этажах, где меня ждало свежее белоснежное облако наслаждения, пока мой член жалобно ныл и скулил в моих узких джинсах, как побитый больной пёс.

Я наблюдал за всем этим, словно во сне, укутанный целлофаном ожидания, пока меня позовут в моё маленькое личное королевство. Но вот ко мне подошла помощница мадам, и я, оглянувшись на своего лучшего друга Ричарда, с которым мы многие годы делили всё пополам, в том числе и наши незамысловатые утехи, позвал его с собой.

Она ждала нас в гигантской для такой малышки спальне, пустой, холодной и гулкой, в которой из мебели была только одна великанская кровать и пара глубоких кресел, предусмотрительно оставленных здесь для зрителей. Юна лежала на спине на своём ледяном белоснежном ложе, практически сливаясь с ним, широко раздвинув в стороны ноги, отчего на общем фоне виднелся только её крошечная яблочная сердцевина, так безумно влекущая меня. Я практически с порога бросился в ней, уже истекая смазкой, как слепой жеребец, почуявший созревшую кобылку, не видя ничего вокруг, как вдруг услышал окрик своего друга:

– Постой, Антон, не торопись, её надо подготовить! – и обратился уже к ней, бездвижно лежащей в ожидании своей участи: – Юна, скажи, у тебя ведь никого до этого не было? – и она лишь также безмолвно кивнула в ответ. – Антон, ты разве не понял, что она девственница? – спросил он у меня, и я захотел её ещё сильнее, до безумной боли в своих почти вжавшихся в живот яичек.

Мне было совершенно наплевать до той секунды, трахал ли её кто-нибудь до меня, совал ли в её тесные бледные отверстия свои пальцы, член и язык, но когда я понял, что она абсолютно чиста, мне захотелось чуть ли не сожрать её целиком, пробив каждую её дырочку и щёлочку насквозь своей ноющей дубинкой.

Но Ричард уже опустился перед кроватью на колени, осторожно подвинув эльфа на край ложа, чтобы ещё лучше раскрыть её цветок.

– Не бойся, малышка, – ласково успокаивал он испуганное создание, аккуратно, словно боялся порвать её тонкую рисовую кожу, широко разводя в стороны её бёдра. – Тебе всё понравится, Юна, мы будем очень аккуратны, – обещал он ей, пока я готов был вырвать её, как лист из альбома, прямо сейчас.

– Ты только посмотри, – обратился ко мне мой друг, раздвигая её бесцветные половые губы своими казавшимися на её фоне коричневыми пальцами.

Моему взору открылась влажная перламутровая устрица, поблёскивающая в глубине своим сочным молочным телом. Но в ней, зарытая в слой полупрозрачной мантии, скрывалась сладкая волшебная жемчужина, которая попадается одному из десяти тысяч ловцов-гурманов. И крошечным свернувшимся в спираль хоботком бабочки алел удивительный клитор, венчающий эту раковину. Ричард, практически не дыша, приблизил свои губы к этому отростку, и, облизнув свои губы, легонько коснулся самой его вершины, и сразу же отстранился, желая рассмотреть произведённый эффект. Тонкая ниточка хрустальной слюны повисла между её клитором и губами моего друга, словно связывая их два органа. И тут я увидел, как её хоботок дрогнул и начал расти и увеличиваться, понемногу распрямляясь, а губы Ричарда уже снова бросились навстречу к нему, легонько засасывая его миниатюрную головку и сминая её влажным ртом.

Я стоял тут же, на коленях, дрожащий и раздавленный этим зрелищем: у Юны был свой собственный крошечный фаллос, который рос на глазах и становился огненно-красным, словно раскаляясь от влажных посасываний Ричарда. И вся плоть эльфа между её тонких белых ножек словно наконец-то согревалась и приобретала цвет: ракушка, лепестки и губки стали багряно-красными, словно в них внутри тлели кровавые угли, разгоняя тёплую кровь по этому безжизненному русалочьему телу. Я завороженно смотрел, как пылающая ягодка головки исчезала и показывалась между блестящих губ, и, не в силах и дальше просто смотреть на это, перехватил своим ртом этот крошечный пенис, заглотив его целиком, пока он не захлебнулся в моём наполненном слюной рту.

Я даже сейчас, когда рассказываю это, ощущаю его пряный вкус у себя на языке: корица, мускатный орех и скорлупа грецкого ореха. Моя правая рука уже давно сжимала мой пульсирующий оргазмирующий член, и, собрав своё перезрелое семя в ладонь, я стал втирать его в алую промежность девушки, словно желая проникнуть в неё каждой молекулой своего тела. Ричард, не отрывающий зачарованного взгляда от алого цветка Юны, который теперь словно раскрыл всё свои лепестки перед нами, провёл своим тонким пальцем по моей мутной сперме, смочив его, и со словами: «Так, малышка, так», начал потихоньку раскручивать её чуть розовеющее колечко ануса, сжатого, как плотно сомкнутые губы. Всё это время существо лежало всё так же неподвижно и безучастно, и если бы не её пылающая обжигающая мой язык киска, я бы не смог сказать с полной уверенностью, нравятся ей наши ласки или нет. Теперь её клитор окончательно распрямился, как тоненький пестик пружиня на тугой ножке, и Ричард снова обнял его своим трепещущим языком, бережно и нежно, словно боялся ненароком сломать его. Его палец одновременно продолжал протискиваться в задний проход Юны, уже огненным кольцом смыкавшимся вокруг него.

И тут её хоботок напрягся, ещё увеличился в размере, и мы с Ричардом, чуть ли не прижавшись щека к щеке, наблюдали, как он выстреливает в нас залпом вязкой алой жидкости, такой же, как кровь. Мы по очереди стали кончиками своих языков слизывать её, как какой-то божественный нектар, солёный, густой и сладкий, пока Юна всё так же лежала на кровати, широко разведя свои бёдра и не шевелясь, а палец Ричарда практически по самое основание провалился в её пульсирующую тугую плоть.

Мой член, словно и не захлебнувшийся минуту назад своим месячным запасом спермы, снова тяжелым стволом прижимался к моему животу, мешая мне дышать и двигаться. Я так долго ждал, что чувствовал, что лишние секунды буквально сведут меня с ума. Я никогда никого так не желал в своей жизни ни до, ни после этого. Эта нечеловеческая сущность словно затягивала меня в себя влажной воронкой, и я, больше не в силах терпеть эту бесконечную жажду, резким рывком вошёл в девчонку, окунаясь своим разбухшим до неимоверных размеров членом в эту тесную шёлковую пещеру.

Как передать вам непередаваемые ощущения? Я не знаю, способно ли что-то ещё в мире вызвать подобное переживание: словно миллионы жадных сосочков мгновенно впились в каждую пору моего одеревеневшего фаллоса, крошечными насосами выкачивая из него жизненный сок. Я даже не мог двигаться, замерев от этого невозможного экстаза: мой член пульсировал, погрузившись в миниатюрное влагалище целиком так, что мне казалось, что оно должно было растянуться до грудной клетки этого существа, огромными расширившимися зрачками смотревшего на меня снизу вверх, пока я чувствовал, как взрываюсь на миллиарды нечеловеческих оргазмов. Я не замечал, как рыдаю от счастья и наслаждения, пока плоть волшебной Юны из других миров крошечным удавом смыкалась вокруг моего истекающего спермой члена.

– Тихо, малышка, всё скоро пройдёт, – успокаивал Юну Ричард, и накрыл её белый безжизненный рот своими горячими красными губами, пока я даже не находил в себе сил выйти из неё…

Я смотрел сверху вниз на простыню, где алым огненным цветком растекалось пятно крови, увеличиваясь в размерах, и, вынув, наконец-то, свой член из истерзанной плоти эльфа, стал им водить по её животу, выпуклому лобку, грудям, выкрашивая её кожу в красный цвет. Я перевалился на спину, пытаясь унять своё дыхание, и обнажённым боком чувствовал её безжизненное голое бедро. Всё в её теле было холодным и бесцветным, как кусок трупа, кроме её пылающей огненной сердцевины с причудливым алым отростком, в который я снова захотел впиться, даже лёжа рядом с ней, но уже безумно скучая по её волшебным отверстиям. И я развернул её к себе спиной, почувствовав, как её круглое мягкое ядро ягодиц ловко легло в лузу моего зудящего паха. И сквозь её ватные волосы я видел лицо своего друга, шепчущего пересохшими губами: «Теперь я».

Я попытался воткнуть свой неимоверный член в её анус, но его ротик был плотно заперт, и тогда я, снова окунувшись в её влажную промежность своим фаллосом, размазал всю слизь и кровь по её попке, проталкивая бильярдный шар своей головки в её анальное отверстие, пока Ричард аккуратно и бережно входил в неё со своей стороны. Мне показалось, что её крошечный домик стал ещё теснее и меньше для двоих, и я просто упивался сотрясающими моё тело ощущениями, когда кажется, что каждая клеточка твоего члена эякулирует. Не могу точно утверждать, но, возможно, я даже потерял сознание на какое-то время, а очнувшись, увидел, что снова лежу на спине, пока мой пенис бьётся в конвульсиях сам по себе, как рукоятка кнута. Я словно существовал отдельно от своего члена, который, как бешеный пёс, всё время рвался с цепи, но и без него я не мог: испытав один раз такое, я больше не мог остановиться.

Ричард лежал между широко разведённых ног Юны и снова ласкал языком её свёрнутый в спираль хоботок, который под его осторожными ласками начинал снова разбухать и расправляться. Я более не мог сдерживаться, и, поставив девчонку на колени так, чтобы её киска раскачивалась над лицом моего друга, снова вошёл в неё сзади. И теперь, когда нежный горячий язык Ричарда разбудил её бабочку, удавка вокруг моего члена стала просто упоительно невыносимой: мне казалось, что её пульсирующее влагалище выжимает мой опустошенный член под сухую, как губку, до последней капли семени, смазки и крови. И я, выйдя из неё, выстрелил на её спину с причудливыми костяшками хребта горячую алую струю. Впрочем, наверняка, моя сперма просто перемешалась с её кровью, всё ещё не унимавшейся после дефлорации.

А Юна, первый раз за всё время издав звук, больше похожий на какой-то судорожный смех, наклонилась к Ричарду, сначала к его губам, облизав их своим алым язычком, который выглядел отдельным существом на нашем бело-алом полотне, а затем, спускаясь вниз и вниз, по его нервно подрагивающей груди и животу, стала медленно заглатывать его прилипший к лобку член, по толщине сравнявшийся с её запястьем. Я никогда не забуду стон, который издал мой друг: не будь я рядом с ним и не испытай подобное же, я бы подумал, что он умирает. Он и умирал сейчас во рту у этого демонического создания, растворяясь в её сладко-солёной слюне до последнего вздоха. Я завороженно смотрел на эту картину, и со спины мне казалось, словно мифический бесцветный демон пожирает алую кровавую плоть, выедая живот, фаллос и заглатывая яички, полностью проваливающиеся в его сладкую пасть…

Ричард уже не стонал и не всхлипывал, а громко кричал, раскинув руки широко по сторонам, словно животное, принесённое в жертву древнему божеству с раздвоенным жалом и алыми горящими глазами. Но и Юна, похоже, испытывала не меньшее наслаждение, и я увидел, как розовеет и пульсирует её анус, раскрываясь передо мной тонкой чёрной дырой, в которую я снова провалился, более не в состоянии распоряжаться своим телом самостоятельно…

Я даже не могу сказать, сколько времени мы провели в этой заколдованной комнате, но, очнувшись, я понял, что так и заснул, даже не выходя из Юны, и мой член, словно созданный для её мягкого тёплого чехольчика, так и остался в ней, и через тончайшую перегородку я мог ощущать пульсирующую головку моего друга, прижимавшего эльфа с другой стороны. Но глядя на унылые стены борделя, я точно решил для себя: я не уйду отсюда без этой девчонки, будь она демоном, пришельцем или эльфом.

Пронырливая миссис Бриджстоун молча выписала мне чек, который я, не особо раздумывая, оплатил: мне не нужны были ни новые яхты, ни дома в Майами, ни автомобили. Потому что я приобрёл что-то бесценное.

Когда мы покинули салон мадам, у Юны в руках был крошечный чемоданчик, в котором уместилась вся её прошлая жизнь. На которую, впрочем, мне было абсолютно плевать. Я знал, что она практически выросла в лондонском борделе, где её то ли владелица, то ли непутёвая мамаша, специально выращивала на убой, чтобы продать подороже, когда придёт время. Юна Делавиль, уроженка Бельгии, восемнадцать лет. Вот, пожалуй, и всё, что мне было о ней известно. Но многие ли задумываются о том, какой путь прошла их новая Ламборджини, пока не очутилась в их гараже? Ведь всё, что нас интересует, это нулевой пробег и отсутствие царапин на полировке. Эта девчонка для меня не больше и не меньше, чем новая эксклюзивная игрушка. Правда, не одна игрушка в мире пока не была способна на подобное…

Мы поселились втроём в моей просторной и уединённой квартире в Кенсингтоне, где кроме меня обитала только экономка неопределённого возраста и расы. Втроём, потому что мне и в голову не пришло, что Ричард захочет покинуть нас, лишив себя подобного наслаждения. Да и глупо было подумать, что кто-то в мире был способен бы отказаться от такого. Это был наркотик, изнуряющий и животворящий одновременно. Он лишал тебя воли, разума и чувств, но, в отличие от прочей отравы, ты не мог его заказать у знакомого дилера. Он был один в своём роде: живое, трепещущее, как прозрачная гуппи в банке, сладостное до боли белое тело. Которое оживало и начинало пылать, пульсировать и кровоточить в мои руках. Каждый раз, когда я брал её. Снова и снова.

Я был счастлив, если это можно назвать счастьем. Я заполучил в своё распоряжение живую трепетную игрушку, в которую я мог поиграть когда угодно и где угодно. Мы блуждали, как трое сомнамбул по полутёмным огромным залам моих апартаментов, совокупляясь с Юной в каждом уголке этого большого холодного дома. Она белым прозрачным привидением возникала из сумрака комнат, и я каждый раз не мог удержаться, чтобы не схватить её, как всегда тихую и молчаливую, и не начать тыкаться в неё своим слепым горячечным членом, выискивая её ненасытную маленькую пещеру, которая, как ни удивительно, каждый раз оставалась такой же тесной и тугой, яростно сжимая мою плоть в своих смертельных кольцах. И каждый оргазм с ней был подобен маленькой смерти, потере сознания, обмороку, потере самого себя.

И чем больше я желал её, тем больше боялся потерять. Я стал подозрительным и нервным. Если я не мог отыскать её, заплутавшую в лабиринте спален и коридоров, больше пятнадцати минут, то я начинал буквально задыхаться от паники, пока не находил её лежащую где-нибудь на диване, рассматривающую художественный альбом, а рядом с ней сидел Ричард, рассеянно поглаживая её молочное тело средневековой Мадонны. И хотя я не думал, что у меня были к этому существу, которое я едва ли считал за человека, какие-то чувства, кроме похоти, страсти и жадности, я болезненно ревновал к тому, что это с моим лучшим другом она лежала сейчас на оттоманке, даже не занимаясь сексом, пока он просто бессознательно рисовал на её коже невидимые узоры своими пальцами.

Я ввёл ежедневные ритуалы, которым моя маленькая рабыня должна была следовать неукоснительно: теперь она принимала душ или ванну только со мной, как будто я боялся оставить её одну в своей родной водной стихии. Я ревновал её к её же собственным полупрозрачным пальцам, которыми она тихонько ласкала свой нежный алый пестик, когда смывала с себя всю нашу сперму, пот и смазку. Теперь только я мог, стоя в душе на коленях, направлять тоненькие струи воды на её маленький алый жгутик, пока он не начинал подрагивать и трепыхаться, постепенно чуть утолщаясь и выпрямляясь, и не выныривал из её белоснежных пухлых губок крошечным человечком, заснувшим на ночь в лепестках лилии.

Тогда Юна прислонялась спиной к тёплому кафелю, широко расставив ноги и полуприсев, и я начинал, боясь коснуться губами миниатюрной шляпки этого грибка, самым кончиком своего языка дразнить и играть с ним, пока он не утыкался мне уверенно и смело в мой нос, начиная выделять по капельке своей розовые секрет. И тогда я уже, не церемонясь, сдёргивал распаренную и разомлевшую русалку на жёсткий пол, прорываясь в её пульсирующую и сжимающуюся ритмично плоть, вновь и вновь впивающуюся в мой член, раздирающую его и иссушающую мои яички. Иногда Ричард успевал проскользнуть вместе с нами в наш душный тесный рай, и тогда он с упоением доводил нашу девочку до оргазма, пока я, практически не двигаясь, уже ждал внутри неё, разбухая и заполняя своим членом каждый потайной уголок её эластичного влагалища. И каждый раз, когда Юна кончала, она тихо смеялась серебряными колокольчиками, и Ричард вставал с колен, сплетая свой солёный от смазки язык с её раздвоенным на конце жалом, пока я отдавал ей всего себя до последней капли, истекая в неё своей рекой печали.

Так мы и жили втроём, как отшельники на необитаемом острове: два Адама и наша молчаливая порочная Лилит, доводящая нас до исступления и изнеможения. Как знать, может она и была прадочерью первой женщины, сотворённой Богом, чтобы каждую секунду своего существования искушать нас. Да и кто бы из живых мужчин из плоти и крови не поддался этому грехопадению?

Я уверен, что наша молочная девочка получила отличное воспитание в салоне своей сводни-мамаши. Наверняка та ей с пелёнок вдалбливала, что самая лучшая участь, которая только может постигнуть девушку их рода занятий – это стать любовницей богатого мужчина, а что ещё лучше – русского олигарха. И она безропотно и беспрекословно приняла свою судьбу, доверившись ей, и даже не подвергая сомнению то, что за дверями моей дорогущей квартиры в самом элитном районе Лондона её могло ожидать что-то лучшее.

Поэтому она совершенно послушно и без тени какого-либо недовольства выполняла все мои приказы, когда я, развалившись на своей кровати голышом, приказывал ей: «Соси», и она, распластавшись на животе, начинала заглатывать мой всегда алкающий её член. По миллиметру. По крошечному кусочку. Я не знаю, где Юна могла научиться этому. Потому что я уверен, этому невозможно научиться. Она родилась с этим умением и талантом. Весь её рот был словно специально искусно созданным аппаратом, вакуумной машинкой, с щёточкой языка и пузырьками слюдяной слюны, обволакивающей натянутую на ствол кожу и переспелый абрикос головки, буквально раскалывающийся пополам от её прикосновений, и истекающий спелый мутным соком вязкой спермы. И каждый раз, когда Ричард присоединялся к нам: охаживая свою любимицу сзади, целуя снежный шарик её попки, просовывая свой язык в её тлеющее алыми огнями нутро или шепча ей что-то в заострённое эльфийское ушко, её плоть, вагина, матка, ротик, начинали сокращаться и пульсировать, доводя меня до мгновенного забвения и обморока. И хотя я считал Юну исключительно своим личным приобретением и игрушкой, мой друг Ричард был словно тем настройщиком, способным превратить куклу наследника Тутси в живую трепещущую Суок.

Она была всего лишь инструментом, способным издавать мелодию неземной красоты, предназначением которого было играть лишь для меня, и если кто-то ещё слышал эту музыку издалека, то мог наслаждаться ею до тех пор, пока это не мешало мне. Поэтому неудивительно, что спустя какое-то время мне стало казаться, что моя волшебная флейта стала фальшивить. Я не мог дозваться её, как мне казалось, часами: я обегал по несколько раз все свои многочисленные покои, спальни, кладовки, туалетные комнаты и ванные, пока вдруг она не возникала откуда-то, как проявившийся на плёнке силуэт, такая же молчаливая, белоснежная и желанная. Я превратился в затворника, злобного отшельника, который не показызал днями носа на улицу. Я безумно боялся, что стоит мне только отлучиться, как моя бесценная нимфа исчезнет, растворится в листве, сбежит от меня.

И когда однажды она вышла к нам, как ангел, с улыбкой, одетая в белоснежное платье с перышками и бусинами по подолу, в жемчужном ожерелье, сливающимся с её шейкой, в красных туфельках на каблуках, и мой друг воскликнул: «Какая ты красивая, Юна! С тобой можно выйти в свет, и все будут нам завидовать!», я не выдержал. Я был уверен, что они сговорились: мой лучший друг и эта девка, моя вещь, моя собственность, чтобы обмануть меня. Бросить, оставить одного. Я не сомневался, что если она хоть раз выйдет из моего мрачного жилища, то просто упорхнёт навсегда, как птичка из клетки.

– Ты никуда не пойдёшь! – крикнул я, вцепившись в её ожерелье, которое рассыпалось с глухим стуком по паркетному полу морскими слезами моей сирены.

Так же молча, она упала на колени, пытаясь собрать убегающие от неё бусины, а Ричард подошёл ко мне, чтобы успокоить, но было уже поздно: я вцепился ему в горло, готовый, если понадобится, перегрызть его, лишь бы больше не чувствовать этот постоянный ноющий страх, что Юна уйдёт с ним от меня.

– Убирайся! – прошипел я ему в лицо, и я уверен, что он увидел в нём свою смерть.

Он молча встал и вышел из комнаты, и это был последний раз, когда я видел своего лучшего друга.

Я наконец-то остался вдвоём со своей сладкой наложницей, которая сидела на полу, с перламутровыми горошинками в ладонях, и снизу вверх с испугом смотрела на меня. Свет отражался в её глазах, преломляясь, и они горели своим адским алым пламенем. Таким же, как я уверен, горела и её кровавая плоть внутри. Уже больше не церемонясь и сбросив с себя окончательно все изношенные одёжки светскости, я опустился рядом с ней на пол, и раздирая на ней платье за несколько тысяч фунтов – её возможный заработок за несколько месяцев, начал своими пальцами раздирать её тонкую кожу, мечтая добраться до алой тёплой крови, пульсирующей живительным родником внутри неё. И когда сквозь белый шёлк и кружево я наконец-то увидел её разрезанный пополам выпуклый замшевый персик, я вспорол его своим членом, всадив себя в неё по самые шары, ноющие и поскуливающие от вожделения. И я не знаю, что произошло в тонком механизме этой волшебной шлюхи: я первый раз увидел, как она плачет. Беззвучно и тихо, словно по её щекам катились жемчужные бусины, которые она только что растеряла навсегда. Я даже не понял, что на оплакивала: свою драгоценность или Ричарда, но я почувствовал, как бешено стала сжиматься её крошечное влагалище, словно пойманная в сети рыба. Ни одно ощущение до этого не могло сравниться с этим пульсирующим огненным кольцом, высасывающим из меня всё наслаждение до последнего атома, всю мою волю, всё моё желание.

Её секрет был не в оргазмах, которые дарил ей ласковый искусный язык Ричарда, а в бесконечной боли, которую она испытывала, и я смог разгадать это. Теперь мне не нужно было ловить её пугливое наслаждение, как осторожного мотылька на вершине пестика. Мне достаточно было просто сделать ей больно. И я наслаждался этим. И это, поверьте, не были плюшевые детские игры в подчинение, которыми сейчас забиты все эти жалкие книжки для мамочек. Никаких шёлковых повязок на лицо, пушистых розовых наручников или стоп-слов. Я превратился в жестокого зверя, изощрённо выискивающего всё новые и новые болевые точки на этом безжизненном белом теле, чтобы нажав на них, увидеть, как расцветает алым маком её порочная сущность, чтобы своим разбухающим членом протыкать её вновь и вновь.

Теперь мне было мало её молчаливых слёз: я уже испытал однажды, зажав её пальцы плоскогубцами, едва не расплющив их, как сильно может сокращаться её нутро, колотящееся, как бешеный кролик, и теперь искал новые способы вызвать эти болезненно-сладостные спазмы. Я был бы готов закапывать кипящую смолу во все её отверстия, если бы не был точно уверен, что они предназначены только для моего бесконечно ноющего члена, у которого начиналась ломка, если его не вставляли в бархатный тесный чехольчик, сжимающий его в своих смертельно-прекрасных объятиях. Поэтому мне приходилось искать другие способы медленно убивать её, кроме того, не оставляющие на теле таких явных следов.

Клянусь, я уже готов был начать вырывать ей зубы, один за одним, без анестезии, уже предвкушая, на какую новую ещё неизведанную вершину блаженства это сможет вознести меня, но внезапный приезд моего отца помешал мне осуществить этот гениальный план.

Безусловно, до него доходили слухи о более чем странном поведении его единственного сына и наследника, и как бы ему не было глубоко наплевать на меня, всё же он решился оторваться от своих бесконечных дел и любовниц, чтобы лично проверить моё состояние. И вот однажды днём, когда я в очередной раз предавался бесконечным, никогда не заканчивающимся утехам со своей Юной, в дверь моей спальни постучали.

Следует отметить, что к тому моменту я уже редко покидал свою комнату: моя экономка раз в день приходила и расставляла на столике под дверью всю еду и напитки и забирала вчерашние объедки и грязную посуду. Я писал ей список пожеланий в мессенджере, и она неукоснительно следовала им. Всё остальное мне присылали с почтой или курьером, поэтому теперь я мог практически не отвлекаться от опытов над своей живой музой. Кроме того, после того, как Ричард нас покинул, и я смог подняться ещё на одну ступеньку своего наслаждения с этим живым орудием, я заметил одну странность: теперь мне казалось, точнее нет, я в этом был совершенно уверен, что мой такой огромный и крепкий член, который я не мог обхватить пальцами одной руки, вдруг стал скукоживаться и сжиматься, как шагреневая кожа. Чем более сильный оргазм я испытывал, впадая после него в лёгкое забытьё на час или даже два, тем меньше становился мой литой алый хуй, которым я так всегда восхищался.

С бесконечным ужасом я смотрел на свой уменьшающийся крошечный хвостик, безжизненным лоскутком умещавшийся в моей ладони, но только стоило мне увидеть, как призывно раскрывалась Юнина дырочка причудливой анемоной, как мой член снова начинал расти и увеличиваться в размерах, пока я прокусывал до крови её пухлые белые губки, все в ссадинах и шрамах от моих ласк. Я переворачивал её на живот, и вонзал свой разбухший снова до гигантских размеров пенис в её тесный крошечный анус, в который едва мог протиснуть мой указательный палец, без подготовки и смазки, и мой мир рушился снова и снова, накрывая десятками волн бушующего во мне оргазма. Я крепко сжимал в кулаке её белые прозрачные волосы, чтобы впечатать себя в её алую попку, не оставив ни одного микрона своей чувствительной кожи снаружи, чтобы не потерять и не расплескать ни одной секунды принадлежащего мне по праву наслаждения.

Чтобы усилить эффект, я протягивал через её тонкую шею шёлковую удавку, постепенно стягивая её всё крепче и крепче с каждым толчком на её белоснежном горлышке, пока Юна не начинала хрипеть и биться в конвульсиях, а мой огромный фаллос уже раздирал её тело изнутри, не помещаясь в нём и разрастаясь до гигантских размеров, как раковая опухоль. И чем дольше не ослаблял я стяжку, тем сильнее и слаще сжималось внутри её маленькое, специально созданное для меня, тело. Моя раскалённая головка, как маленькая ручная граната, взрывалась в её влагалище на тысячи кусочков, вонзаясь в её матку острыми горячими осколками. И вот, в один из таких моментов пожаловал мой отец, просто постучав в дверь и сообщив, что ждёт меня внизу в столовой.

Ну что же, это было странная встреча. Я приказал своей юной рабыне оставаться в спальне, пока сам, наскоро приведя себя в порядок и одевшись, спустился в нашу тяжеловесную, убранную в классическом стиле столовую, в который в последний раз я обедал втроём ещё с Юной и Ричардом. Мы чинно сидели с отцом за столом, пока наша служанка расставляла перед нами тарелки и раскладывала на них только что доставленные из лучшего ресторана Лондона блюда. Мой папа, в обычное время немногословный, и сейчас был неразговорчив, молча отрезая куски ростбифа и методично прожёвывая их, рассматривая меня, как какой-то музейный экспонат.

– Ну что же, полагаю, что каникулы закончились, – наконец тяжело произнёс он, отодвигая от себя тарелку. – Я думаю, тебе пора поступить в университет и начать проходить стажировку в одной из моих компаний. В любой, в какой пожелаешь, – и я молчал в ответ, потому что отец был единственным человеком, от которого я полностью и целиком зависел. Лиши он меня денег и содержания, и я не продержался бы на плаву и дня. Но что самое страшное, я не смог бы содержать свою рабыню, которая тоже, хоть и была нечеловеческой сущностью, всё равно нуждалась в крыше над головой и пропитании.

Он посмотрел на меня, и куда-то в бок и за спину, и его взгляд остановился на какой-то точке.

– Добрый день, сэр, – услышал я, и понял, что забыл запереть комнату.

Юна тем временем спокойно и непринуждённо села справа от меня, и наша экономка бросилась в кухню за дополнительными приборами. Я совершенно не знал своего отца, но даже сейчас я был поражён метаморфозами, произошедшими с ним. Обычно очень грубый, самоуверенный и громкий, теперь он едва ли сказал и пару предложений за весь вечер, не стесняясь уставившись на Юну, которая, казалось, совершенно не обращала ни на него, ни на меня никакого внимания. Впрочем, как и обычно. Я изучил ей за это время достаточно, чтобы понимать, что эта девка абсолютно бесчувственна, как кусок гипса, и только умело найденные мною её болевые точки способны были завести в её холодном рыбьем нутре тайные пружины, превращающие её в лучшую в мире секс-игрушку.

Молчаливая и безучастная, она смогла поразить моего искушённого и циничного отца своим полным равнодушием к его несметным богатствам и власти, о которых, наверняка она имела представление. Но она всё так же кивала невпопад репликам за столом, мыслями своими погрузившись в ледяные глубины северных морей, где обитала её душа. После семейного ужина, немного успокоенный тем, как он прошёл, и уже сам себя убедивший, что мне лучше пойти учиться и работать, как предлагал мне отец, чтобы все вечера и ночи проводить со своим белоснежным эльфом, мы поднялись в мою спальню, где в тот вечер я ограничился лёгким восхитительным минетом. Я просто немного стягивал на шее девчонки свой кожаный ремень, пока мой член утыкался прямо в начало её пищевода, вызывая бесконечные спазмы, обволакивающие меня своими ритмичными плотными кольцами. После этого она некоторое время лежала на кровати как мёртвая, и из её полуоткрытого рта вытекали тоненькие струйки слюны, перемешанной с моей спермой, а я рассматривал свой огромный вздыбленный член, снова почти выросший до потолка с пульсирующими на нём венами.

Я проснулся ночью от липкого чувства страха, прокравшегося в мой сон. Я повернул голову, и не увидел рядом Юны, которая обычно всегда спала рядом. Уже не сомневаясь ни на миг, что навсегда потерял её, я вскочил с кровати, и выбежал из спальни, принюхиваясь к пыльной тишине дома. И тут я услышал её. Это был странный тихий звук, который потусторонним стоном разносился по моему одинокому необитаемому жилищу, и я пошёл за ним. И чем ближе я подходил, тем сильнее становился этот невыносимый вой, природу которого я так и не мог понять до конца. Я приблизился к нашей роскошной гостиной, в которой в лучшие времена сидели английские аристократы, решая, как лучше управлять страной, а сейчас погруженную в густую пенку ночи, где только в центре тлели остатки углей в камине.

И прямо у очага, распластавшись на огромной шкуре зебры, лежал на спине совершенно голый отец, пока моя Юна, моя прозрачная девочка, ритмично покачивалась, как китайский болванчик, на его торчащем вертикально вверх члене. На её алебастровом теле, прямо на двух полукружиях снежных ягодиц, чернели огромные лапы моего родителя, сжимающие и ослабляющие хватку, словно регулируя ширину её тоненького узкого прохода. И в свете умирающего огня я мог разглядеть, как чернеет огромный чужеродный фаллос в глубине её прозрачного рыбьего тела, как огромный обугленный фитиль внутри теплящегося светоча.

Звук, который я принял вначале за какое-то завывание ветра в каминных трубах, был ничем иным, как плачем моего отца: он стонал и рыдал, как рассопливившийся старик, и именно тогда я понял, что Юна больше не принадлежит мне. Она открыла ему свою тайну, впустила его в себя, и любой, кому хоть раз посчастливилось протиснуть свой член в её дырочку с волшебными присосочками, больше уже не мог выйти из неё тем человеком, которым вошёл в её тесную вагину Лилит. Я потерял счёт времени, пока стоял и смотрел из своего укрытия, как белоснежный демон с горящими глазами терзал своими чуть тронутыми светлой пастелью губами, раздвоенным жалом и сочными влажными дырочками старческий член моего папаши, который в ту ночь снова обрёл свою мощь и налился соком былой юности.

Я уверен, что он и сам не ожидал, что его пенис, уже давно оживавший изредка и только за очень большие деньги, теперь был готов снова и снова разрывать белую простынь этого неземного тела, с небольшим надрезом в центре, у навершия которого алел алый экзотический пестик, скручивающийся в спираль и вновь распрямляющийся, как хоботок гигантской бабочки. Мой отец прижимался ртом к этому крошечному отростку, каждый раз словно получая новую порцию свежей крови, и его член упруго покачивался в унисон с напряжённым клитором эльфа. Юна звенела своим мелодичным смехом, и впускала в себя напряженные чресла моего отца, которые начинали сразу же пульсировать внутри её ловкого парафинового тела, обливая все её внутренности своим настоявшимся зрелым семенем.

Я сам едва сдерживал слёзы, физически ощущая, чего я навсегда лишился, в насквозь промокших на ширинке боксерах, в которых топорщился мой полувставший член, и до боли в зубах и челюсти ныли яйца. Утром за мной пришли люди в белом. Я даже не спрашивал их ни о чём: я сидел и скулил на своей кровати, сжимая в своей потной ладони совсем утонувший в ней крошечный отросток, а подо мной растекалась по постели зловонная лужа…

С тех пор я не видел своего отца. Я знаю, что он вскоре после моего отъезда женился во второй раз, и я думаю, вы догадались на ком. Много лет я прожил в частной дорогой клинике, ни в чём не нуждаясь, но некоторое время назад мне сообщили о смерти отца, который, как выяснилось, отписал всё своё имущество и активы жене. А та, в свою очередь, не пожелала более оплачивать моё дорогостоящее содержание. Вот такая история. Я свободен, но мне не нужна моя свобода: я не знаю, что мне с ней делать. У меня осталось немного денег, и я знаю, на что их потрачу…»

Здесь я немного помолчал, пытаясь рассмотреть в остатках огня отблески старого фавна с пляшущей на его члене язычком белого пламени Юной, и Коля Гольденблат, чтобы немного развеять сгустившееся впечатление от моей истории, спрашивает с наигранным весельем:

– Так ты поставил диагноз в итоге, Юра? – и я, стряхнув с себя мечты о маленькой волшебной вагине, отвечаю с улыбкой:

– Безусловно, друг мой, безусловно. Шизофрения. Нарушение сексуального поведения и выраженные акцентуации в характере вплоть до патологии. Но, дорогие коллеги, вы уже наверняка и сами всё это распознали.

– Так чем в итоге закончилась вся эта история? – подаёт голос зассыха-Смирнов, и я равнодушно отвечаю:

– История? Да собственно, на этом, пожалуй, и всё. Я больше не видел этого молодого человека, а через пару дней, когда я уже должен был уезжать, местные спасатели выловили из горной реки тело. Это был он. Как мне рассказала хозяйка гостиницы, оказывается, он сбежал из одного закрытого заведения в Швейцарии и какое-то время путешествовал по Австрии и Германии, пока с ним не случилась эта ужасная трагедия. Я покинул Баварию, размышляя, на какие всё-таки игры с нами способен наш развинченный мозг…

Я допиваю свой коньяк, и моя маленькая марокканочка уже тут как тут с бутылкой наготове, чтобы наполнить мой бокал. Я вдыхаю ароматы спелой дубовой древесины, и вспоминаю, как немного позже, как раз под Рождество, в Англии, на какой-то полурусской тусовке встретил очень интересную пару: молодого красивого человека и его необычную жену, белую Снегурочку с ярко-голубыми глазами, иссиня-чёрными волосами и аристократической мраморной кожей. Поговаривали, что он – отпрыск некогда знаменитого, но, как часто бывает, разорившегося дворянского рода, а она – вдова какого-то олигарха. Но, впрочем, всё это сплетни, не более того.

– Дикен Бриджстоун, – протянул мне руку при знакомстве молодой мужчина, а его жена премило засмеялась, теребя тонкими прозрачными пальцами нитку жемчуга на своей тонкой шейке, и мне послышался перезвон колокольчиков в её смехе, и я почувствовал, как её кожа пахнет корицей, мускатом и грецким орехом…