Хозяйка Блистательной Порты

Гадание

Кизляр-ага подошел, как обычно, бочком. Вздохнул, потом еще раз, опустил глаза и вдруг произнес:

– Поговорить хочу…

Роксолана смотрела на кизляра-агу с легкой тревогой. Что ему нужно? Голос главного евнуха выдавал его волнение, а таинственный тон подчеркивал важность предстоящего разговора.

Кизляр-ага сделал знак следовать за ним и засеменил к дальнему кёшку сада. Роксолана так и не привыкла к его походке с мелкими шажками, хотя никогда не передразнивала, как делали некоторые гезде, если евнух не видел, она хорошо помнила свой самый первый конфуз с упавшей серебряной трубочкой бедолаги. Не его вина, что изуродован, вообще-то он неплохой человек, даже способный посочувствовать, только очень осторожный. Тоже неудивительно, постоянно жить, стараясь угодить и Повелителю, и валиде, сохраняя шаткое равновесие между кадинами и наложницами, со всеми быть строгим и терпеливым, потому что любая обиженная им сегодня может завтра приглянуться султану и отомстить за обиду… Не позавидуешь.

Пока размышляла о том, каково кизляру-аге, дошли до ее любимого кёшка. Сама Роксолана частенько, особенно когда была беременна, сиживала именно здесь – подальше от завистливых взглядов.

Кизляр-ага вдруг резко остановился, задумавшаяся Роксолана едва не ткнулась в него носом.

– Что?!

– Почему ты не сбежала, когда у тебя была возможность?

– Что? – изумилась Роксолана. – Куда сбежала? Какая возможность?

– Когда приезжал твой брат, ты могла попытаться сбежать домой с ним. Почему ты осталась?

Роксолана не удивилась осведомленности кизляра-аги, тот всегда знал все, что происходило в гареме, хотя едва ли мог знать о том, что упоминал сейчас. Удивил ее сам вопрос о побеге.

– Почему я должна бежать, от кого? Здесь Повелитель, здесь мои дети…

– Из-за детей?

– И из-за Повелителя, это неразделимо.

И вдруг Роксолану обожгло понимание:

– Кизляр-ага, откуда вы знаете о моем брате? Это… это вы сообщили ему, где я?!

Евнух недовольно отмахнулся:

– Какая разница?

– Вы?!

– Вот привязалась!

– Зачем?

– Ты недовольна, что ли? Брат приезжал, увиделись, он подарки получил, узнал, что у тебя все хорошо… Кому еще такое выпадает?

– Зачем сейчас выяснять, почему я не сбежала?

Кизляр-ага нахмурился еще сильней, если такое вообще было возможно. Роксолана ждала, понимая, что не просто так евнух увел ее подальше от любопытных глаз. Он словно сомневался, не мог решиться на последний шаг. Помолчал, посопел и наконец будто прыгнул в холодную воду:

– Ты звездочетам веришь?

– Кому?

– Тем, кто предсказывает события и определяет судьбу по звездам, – раздосадованно поморщился кизляр-ага.

– Да знаю я, кто такие звездочеты. Только при чем здесь они?

– Веришь или нет?

Роксолане надоели эти игры в тайну, она огрызнулась:

– Нет!

– Зря. Астрологи правду говорят, они могут предсказать судьбу любого.

– Разве можно заглядывать в будущее? Если знать наперед обо всем, что случится, к чему тогда и жить? А как же воля Аллаха?

– Затарахтела… – Кизляр-ага вовсе не собирался отвечать на тысячу вопросов Хуррем, его мысли были совсем об ином. – Вчера один астролог смотрел твой гороскоп…

– Ну?! – Роксолане надоело ждать, когда евнух продолжит начатую фразу. Казалось, еще чуть, и она просто уйдет, топнув ножкой.

– А еще гороскоп Повелителя. – Кизляра-агу не могла вывести из себя такая мелочь, как раздражение Хасеки, его не волновало даже недовольство любимой женщины султана. Гораздо больше тревожило услышанное от астролога. – Они тесно связаны.

– Конечно, а как же иначе? Пятеро детей…

– Не детьми. Судьбы связаны. Пойдем со мной к этому прорицателю, сама услышишь.

Роксолана на мгновение замерла. Что это, зачем кизляру-аге вести ее куда-то, если прорицатель уже все сказал? Но тот настаивал:

– Просил тебя привести, что-то важное поведать хочет.

– Хорошо, пойдем.

– Сейчас.

И снова Роксолана замерла, она ведь никого не предупредила, евнуху ничего не стоит вывести ее за ворота и уничтожить, никто и знать не будет, куда она подевалась. В гареме всем скажет, что оставил сидеть в кёшке. Нет, кизляр-ага не рискнет уничтожить Хасеки султана.

И все же поинтересовалась:

– Почему сейчас, ведь еще ни одной звезды на небе?

– Пойдем, он тут, в саду. Не бойся, за ворота не выйдем.

Роксолана подумала, что в большом саду гарема задушить любую из женщин совсем нетрудно, но почему-то кивнула и отправилась следом за семенящим евнухом.

Никогда не думала, что есть еще что-то дальше ее любимого кёшка. Оказалось, есть, в самом углу прятался небольшой домик, рядом со входом в который стоял… Масад. Евнух склонился, не подавая вида, что вообще когда-либо раньше видел Роксолану, хотя не узнать ее даже под яшмаком не мог. Но от женщины не укрылись взгляды, которым обменялись два евнуха.

Вот оно что… значит, Масад действовал не сам по себе, а с ведома кизляра-аги? И за попыткой свалить Ибрагима-пашу, передав Хатидже-султан письма главного визиря к любовнице, стоит главный евнух?

Роксолане стало даже противно, ее-то саму просто использовали как передаточное звено. Хуже нет, когда тебя используют! Ей бы возмутиться, но не успела, внутри домика им уже низко кланялся какой-то щуплый старичок. Ощущение крошечных размеров тщедушного тельца и небольшой головки усиливал длинный, богато расшитый халат и огромный тюрбан, под которым лица почти не было видно. Роксолана подумала, что тощая шея старика может попросту сломаться, не выдержав слишком тяжелого головного убора.

Старичок явно испугался ее саму, он окончательно скукожился и принялся что-то бормотать. Роксолане удалось разобрать только отдельные слова, произнесенные по-арабски.

– Пусть говорит громче, иначе я уйду!

Она тоже произнесла по-арабски, чтобы старичок осознал, что она понимает язык. Тот вздрогнул, едва не уронив с головы тюрбан, пришлось даже придержать руками, и кивнул:

– Я все скажу, госпожа, все… У вас необычная судьба, такой нет ни у кого из тех, чьи гороскопы я видел и составлял, а я составлял их для очень многих, поверьте…

Слова сыпались из астролога, словно горох из рваного мешка. Кизляр-ага поднял руку, чтобы остановить словоохотливого знатока звезд:

– Вай! Не говори так много, скажи главное.

– Я и говорю главное: судьба госпожи тесно связана с судьбой Повелителя.

Роксолана с изумлением посмотрела на кизляра-агу, неужели ради этого такая таинственность? Или прорицатель просто не ведает, кто перед ним? Возможно, он решил, что это одна из одалисок, только мечтающая о том, чтобы попасть на султанское ложе?

– Госпожа, ваша судьба не просто тесно переплелась с судьбой султана, Тени Аллаха на Земле, вы… вы станете единственной его женщиной.

Первым движением Роксоланы было вцепиться в старикашку, основательно потрясти его, чтобы повторил свои слова, но она вспомнила Масада у дверей и… рассмеялась. Кизляр-ага с изумлением смотрел на Хасеки, не в силах понять, что она услышала смешного в словах прорицателя. А Роксолана просто решила, что все подстроено самим кизляром-агой: и звездочет, который наверняка простой садовник, наученный, что сказать, и вся таинственная встреча, и «пророчество». Евнух хочет сделать ей приятное, чтобы использовать еще в чем-то вроде передачи компрометирующих писем неугодного визиря? Не выйдет, она сама знает, кем будет для Повелителя, и обойдется безо всяких предсказателей!

Еще мгновение, и Роксолана просто ушла бы, махнув рукой, но старикашка начал говорить то, чего не мог знать даже кизляр-ага.

– Госпожа зря смеется. До сих пор связь с гороскопом Повелителя была сильна через детей – пятерых рожденных и одного неродившегося. Против госпожи были те, кто стоит близко к Повелителю, но сделать ничего не могли. Однако постепенно крепла другая связь – связь ума и духа.

Нет, и это неудивительно, кизляр-ага знает все, что происходит в гареме, ему просто донесли о давнем выкидыше Хуррем, вот и все. И о том, что против Хасеки настроены все, от валиде до служанок Хатидже и Махидевран, знают, кажется, даже торговцы в Бедестане и верблюды в караван-сараях.

– Госпожа, вы необычная женщина, у вас удивительный мужской ум и мужская линия судьбы, которая не позволит просто царствовать в гареме. Вам мало гарема, вы готовы править в мире мужчин.

– Кто меня туда пустит? – фыркнула Роксолана, потому что прорицатель вторгся в ту область ее мыслей, куда она не допускала даже Марию. Это были тайные мысли, знать о них, например кизляру-аге, не позволялось.

– Вы станете править, именно там особенно тесно сплетаются ваши с Повелителем линии судьбы.

Роксолана повернулась к кизляру-аге:

– Я стану следующей валиде?

– Нет, – отозвался астролог. – Ваша линия власти переплетается с линией Повелителя, значит, будете править при жизни.

– Хватит! – решительно поднялась Роксолана. – Я устала. – Она сняла с пальца большой перстень, один из немногих, который носила, и положила на стол перед стариком. – Благодарю за пророчество.

Старик укоризненно покачал головой:

– Госпожа, это ни к чему… В пять лет вы сильно заболели, и чтобы спасти вас, отец отправился за лекарем среди ночи в грозу, его едва не убила молния…

Откуда он знает, ведь об этом никто никогда не говорил, даже дома не вспоминали?! Отец и впрямь чудом остался жив, потому что молнией убило лошадь у его телеги.

Старик чуть подождал, наблюдая ее растерянность, усмехнулся:

– Мне не нужны ваши рассказы, я могу многое рассказать и без них.

– Откуда вы знаете?!

– Звезды…

– Звезды рассказали, что отец едва не погиб в грозу?

– Нет, просто я ездил в Рогатин.

Роксолана бессильно опустилась на подушки дивана.

– Зачем?

– Увидев ваш гороскоп и гороскоп Повелителя, я был обязан проверить свои догадки и точно узнать некоторые даты. Пришлось совершить дальнее путешествие. Зато ваш брат смог с вами повидаться.

– Это вы сказали ему, что меня можно выкупить?

– Я сказал, что выкрасть, но он предпочел выкуп. Кроме того, я знал, что вы не уедете.

– Почему?

– Ваш гороскоп тесно связан с гороскопом Повелителя. Вы будете рядом с ним до самой своей смерти, одна, без других женщин.

Словно защищаясь, Роксолана насмешливо хмыкнула:

– И как же звезды советуют этого добиться?

– Неужели вы думаете, что звезды дают советы, как поступить, что сказать? Они только указывают на возможное развитие событий, и от человека зависит, случится ли так, а не иначе. Вы можете тихо дожить в гареме до глубокой старости, как и многие другие женщины… Нет, вы не можете! У вас слишком сильный гороскоп, если не подчинитесь воле небес, то просто погибнете. И выбор невелик – или вперед к высотам власти, или гибель. Думаю, будет первое, потому что гороскоп Повелителя обещает долгую жизнь в любом случае, а женщина рядом с ним одна и тоже надолго.

Если честно, Роксолана даже растерялась. Это уже не похоже на спланированную кизляром-агой болтовню. Тем более он сам замер, переводя взгляд с женщины на старика и обратно.

– Вы станете причиной гибели одного сильного человека, но обвинят вас в убийстве совсем другого. Будьте осторожны. Мне нужно ваше присутствие, чтобы составить более точный гороскоп и сравнить его с другим. Но мне не нужны чужие!

Старик вдруг сделал повелительный жест, и кизляр-ага послушно удалился вон из домика. Звездочет буквально преобразился, он словно стал выше и крупнее, распрямил согбенную спину, голос зазвучал повелительно, а глаза, скрытые густыми бровями, теперь из-под этих бровей сверкали каким-то особенным огнем.

Роксолана поняла, что не старик говорит по велению кизляра-аги, а главный евнух поступает, как велит этот странный человечек.

– Садись.

Роксолана послушно села. Наверное, если бы он приказал отбросить яшмак, выполнила бы и это. Мелькнула мысль, что скажет по этому поводу Сулейман.

– Повелитель не должен знать, что я был здесь. Назови точно день своего рождения.

А что, если это колдовство, причем черное, если встреча со звездочетом навредит детям или Сулейману?

И снова старик ответил на непрозвучавший вопрос:

– Тебе не будет вреда от моих речей. Ни тебе, ни твоим детям, ни султану, да хранит Аллах его покой.

Она назвала дату, как помнила. Астролог кивнул, словно соглашаясь сам с собой.

– Ты неправильная женщина в гареме, с самого начала была неправильной. Гарем не твое место, но уйти ты не можешь, потому либо останешься единственной, либо погибнешь. У тебя странная судьба, словно двойная, на каждом шагу выбор между гибелью и необычной победой. Ни до тебя, ни после таких женщин у османов не было и не будет, долго не будет. Ты словно женщина и мужчина одновременно. За это тебя любит главный мужчина твоей жизни, но за это же ненавидят и будут ненавидеть остальные.

– Зачем ты говоришь мне все это? Не все ли равно, какой будет моя судьба?

Роксолане снова стало казаться, что старичок просто поет с чужих слов. Да, его слова отвечали ее собственным тайным мыслям, но ничего нового не давали. Зачем слушать то, что она знает и сама?

– Ты сама все о себе знаешь, только боишься сделать решительный шаг. А сделать придется, это твоя судьба. Повторяю: ты станешь причиной гибели одного необычного человека, но обвинят в смерти совсем другого…

Долго ли еще говорил астролог, Роксолана не смогла бы сказать точно. Она вышла оглушенная, потерянная, не способная ни вразумительно повторить то, что услышала, ни даже толком вспомнить слова звездочета.

Кажется, кизляр-ага заглядывал в лицо, пытаясь по глазам понять, что еще сказал прорицатель.

Рассказывать вовсе не хотелось, напротив, желала одного: чтобы оставили в покое, дали время и возможность подумать, осмыслить услышанное. Потому решила схитрить:

– Разве заглядывать в будущее не смертный грех? Все в воле Аллаха.

– Ты?!. Ты не спросила астролога о своем будущем? Он же мог предсказать тебе все, точно знала бы, что будет.

Кизляр-ага не зря досадовал, он столько сил положил на то, чтобы астролог вообще занялся Хуррем. Составив первичный гороскоп, тот пришел в неописуемое волнение и потребовал поездку на место рождения женщины. На все расспросы только качал головой, мол, ничего не могу сказать, пока не буду знать точно, но судьба удивительная…

Было очень трудно тайно отправить астролога в Рогатин, но кизляр-ага сумел сделать и это, никто не догадался, что под видом хорошо охраняемого купца едет астролог, и зачем едет, тоже никто не догадался… Евнух сумел отправить вместе со стариком и своего человека, который поговорил с братом Хуррем, обещав помочь красавице бежать.

Конечно, кизляр-ага верил в предсказания астролога, но предпочитал судьбе помогать. Почему бы не отправить опасную женщину домой, многие в гареме вздохнули бы с облегчением…

Не удалось, брат оказался настолько честным, что привез большой выкуп, конечно, для султана Сулеймана это капля в море, но все же. Мало того, этот дурень попался на глаза самому Повелителю, а тот не только не приказал казнить наглеца, но и позволил поговорить с сестрой, обещая отпустить, если пожелает сама. И что сделала Хуррем? Конечно, осталась. Глупо было рассчитывать, что она вернется в свой Рогатин, покинув роскошный султанский дворец.

И все же приезд Адама Лисовского и его беседа с Повелителем поразили евнуха. Но еще сильней его поразил вернувшийся живым из далекой холодной страны старик-астролог, вернее, его состояние. Нет, астролог не был болен или немощен, несмотря на дальнюю дорогу, он был потрясен, твердил, что такая судьба, как у Хасеки, выпадает раз в сотню лет и одной из сотен тысяч.

– Удивительной силы женщина… Удивительная судьба… Удивительное будущее…

Когда кизляру-аге надоело слушать эти «удивительные», он потребовал от астролога сказать все четко, пригрозив ему отдать имамам, если не перестанет кружить вокруг да около. Старик не испугался, сказал только, что Хасеки с Повелителем надолго, до самой своей смерти.

Евнух даже не успел усмехнуться, мол, это не так трудно организовать, как астролог предупредил:

– Любого, кто встанет поперек ее пути, ждет гибель.

По спине несчастного евнуха пробежал холодок…

– Отравит, что ли? Или султану пожалуется?

– Нет, без ее усилий обойдется, ей ничего не нужно делать. Ее судьба – быть рядом с Повелителем многие годы, все, кто будет мешать, погибнут из-за собственной глупости. Эту женщину оберегает Бог, она предназначена для больших дел, а потому и находится в безопасности. Все попытки отравить, убить, удалить от Повелителя потерпят провал, после них женщина только станет сильней.

Кизляр-ага уже корил себя за то, что связался с астрологом, лучше бы жить в незнании. Но сделанного не вернешь, придется помнить о неведомой силе этой пигалицы. После долгих раздумий евнух пришел к выводу, что старик прав. Сколько раз пытались отравить Хуррем? Даже зная об этом, кизляр-ага молчал. Не потому ли, в очередной раз убедившись, что Хуррем неуязвима, и отправил астролога в дальний путь?

Вернувшись, старик не только объявил евнуху о защите Хасеки, но заявил, что скажет все лишь ей самой. Кизляру-аге вовсе не хотелось, чтобы Хуррем знала о своей силе, с нее достаточно простой уверенности, но пришлось согласиться, астролог даже под угрозой казни категорически отказывался раскрывать тайну евнуху.

И вот теперь оказывается, что Хуррем ничего не спросила?!

Зачем же тогда все старания и опасности? А опасность была нешуточная: узнай Сулейман о том, что кизляр-ага отправил кого-то в Рогатин, и тому несдобровать.

Роксолана чуть насмешливо покосилась на евнуха:

– Если знать, что будет, стоит ли жить?

Кизляру-аге просто надоело возиться со строптивой Хасеки, не желает добра – не нужно.

– Что сказал тебе Аюб аль-Хасиб?

– Кто?

– Астролог! – почти рявкнул евнух, при его тонком голоске это получилось почти комично, но Роксолана даже не улыбнулась.

– Это касается только меня!

Кизляр-ага даже огрызаться не стал, засеменил, не оглядываясь, в свою сторону. Пусть возвращается в свои покои как хочет. С этой Хуррем по-человечески невозможно, так и норовит оскорбить. А что касается слов астролога, так у евнуха есть человек, способный их передать, недаром Масад охранял дверь, пока в домике была Хуррем.

Масада кизляр-ага приметил не так давно. Молодой красавец, у которого просто не было необходимости подвергать себя страшной операции, однако настаивал на ней, чтобы попасть в гарем. Зачем? Врага лучше иметь перед глазами, чем за спиной, к тому же разоблаченный враг может стать хорошим подспорьем. Так и случилось.

Евнух довольно быстро выяснил, что именно задумал Масад, этого не знала и не хотела знать Хуррем – парень прибыл из Египта вслед за Ибрагимом-пашой и его возлюбленной Мухсине. Конечно, ему понадобилось время, чтобы понять, что к чему, и решиться на уродующую операцию, а потом, чтобы прийти в себя после нее. Зачем мужчина может сделать такое? Только чтобы быть рядом со своей возлюбленной. Но новеньких из Египта в гареме Повелителя не было, он предпочитал светлых женщин. Значит, не султанский гарем. Тогда какой?

Кизляр-ага успел перехватить молодого евнуха до того, как тот сунулся к Ибрагиму-паше. Разговор был коротким:

– Тебя интересует Хатидже-султан?

– Кто? Нет.

Кизляр-ага усмехнулся, он и не сомневался в том, что мысли нового евнуха далеки от сестры Повелителя.

– Новая женщина Ибрагима-паши?

Вот теперь новенький вздрогнул.

– Почему?

Парень молчал.

– Если ты будешь молчать, я прикажу пытать ее.

– Мухсине не троньте! Она не виновата. Просто… – под немигающим взглядом кизляра-аги парень не смог солгать, – просто она была моей невестой, а Ибрагим-паша ее увез. Зачем? В гарем не возьмет, у него нет гарема. Сделает просто рабыней и служанкой.

– Как тебя зовут?

– Масад.

– Чего ты хочешь?

Бедолага сник, сказать честно, что желает смерти великому визирю, даже при том, что тот изменил своей жене и виноват, означало гибель. Жаль, ничего не сумел, не успел, забрал последние деньги из дома, чтобы подкупить всех, перенес такую тяжелую операцию, и все зря.

Кизляр-ага усмехнулся:

– Ты молод, а потому глуп. Никто тебя к паше не подпустит, у него охрана не хуже султанской. К тому же врага безопасней уничтожать чужими руками, не рискуя собственной головой. Будешь евнухом при Хасеки Хуррем.

Что-то в тоне и взгляде кизляра-аги заставило Масада промолчать, догадался, что не зря главный евнух приставляет его к Хасеки.

Прошло несколько дней, и Масад показал Роксолане письма Ибрагима-паши к Мухсине. Хуррем сделала почти все, на что рассчитывал кизляр-ага. Главный евнух понимал, что умная Хасеки не побежит показывать эти послания Повелителю, нет, она нашла способ подбросить их Хатидже, кто, как не обманутая жена, должен первым узнать об измене мужа? Кто же мог ожидать, что Хатидже-султан не станет разводиться со своим неверным супругом? Хотя кизляр-ага понимал почему: развод султанской сестры с Ибрагимом-пашой вовсе не означал падение султанского любимца. Сестра сестрой, но Повелитель вполне мог, попеняв другу на неверность и неосторожность, оставить его при себе. Это для Хатидже позор, умная женщина предпочла иное – она выждала, пока Мухсине родит, куда-то спрятала родившегося малыша (даже кизляру-аге не удалось узнать, куда именно), а саму любовницу супруга определила в служанки к… Хуррем.

Хуррем этого словно и не заметила.

Однако все эти ухищрения не свалили Ибрагима-пашу, Хатидже-султан предпочла не делать всеобщим достоянием семейные проблемы. Конечно, в гареме знали все, да не все, об измене знали, о том, что Хатидже решила не разводиться с мужем, тоже, а вот кто та, что заставила страдать сестру Повелителя, где ее дитя и куда девалась она сама, не ведали. Те, кому следовало молчать, умели это делать.

Удивительно, но молчал и Масад. Увидев свою бывшую невесту в гареме впервые, он ни единым знаком не выдал, что знает ее. Также невозмутима была и сама Мухсине, которую теперь Хатидже переименовала в Озлем – «Сильное желание». Сначала Роксолана решила создать условия для новой измены Ибрагима, не препятствуя их встречам с Мухсине-Озлем, но быстро рассудила, что это может принести крупные неприятности, а толку никакого.

К такому же выводу пришел и кизляр-ага. Ибрагима-пашу нужно скомпрометировать иным способом, не привлекая даже его нового фаворита – Джешти-Бали. Хатидже зря надеялась, что сумеет обуздать своего мужа, Ибрагим был силен и телом, и духом. Немного выждав, пока недовольство супруги слегка уляжется, он применил испытанную миллионами мужчин до него тактику – сделал вид, что ничего не произошло, что Мухсине никогда и не было в его жизни, как не было и рожденного ею ребенка, он превратился в любящего и покорного мужа. И Хатидже быстро сдалась, она действительно любила Ибрагима, а потому родила еще одного сына…

Что же до Мухсине-Озлем… она оказалась ненужной даже тому, кто совсем недавно именовал ее «Госпожой-Душой». У кого из этих двоих душа была мелковата? Мухсине жила в гареме у Роксоланы, несчастный изуродованный Масад все вынашивал планы мести своему обидчику, а сам Ибрагим, отныне ограниченный в общении с женщинами, просто нашел замену «Госпоже Совершенству» Мухсине в лице юного красавца Джешти-Бали, чья фигура в обнаженном виде так походила на фигуру языческого бога Аполлона, привезенную главным визирем из Вены. Скульптурное изображение этого греческого бога страшно раздражало в Стамбуле многих, но даже это не смогло поколебать положение Ибрагима-паши в глазах его благодетеля султана Сулеймана.

– Ничего, придет время твоего падения, Ибрагим-паша, придет!.. – беззвучно шептал кизляр-ага.

Чем ему мешал Ибрагим? Тем, что не вписывался в его схему жизни и власти вблизи Повелителя. Раб, вознесенный Тенью Бога на Земле на самый верх и поставленный его милостью почти рядом, посмел не только предать сестру своего благодетеля, но и все больше возносился, мня себя Повелителю равным. Такого главный евнух простить не мог, пусть бы себе знал свое место, даже был надменным зазнайкой, но присваивать себе право кого-то возносить – это самый страшный грех. Ибрагим-паша мысленно вознесся вровень с тем, кто его поднял из грязи, все чаще вместо «падишах» или «Повелитель» в разговорах с иностранцами стал говорить «я», заменяя собой султана! Так недолго и до…

Даже подумав о таком, кизляр-ага прерывал сам себя и оглядывался, словно кто-то мог подслушать его мысли.

Вот в такой тугой клубок завязались отношения в гареме и вокруг него. И в этом клубке нужно было не запутаться, не попасть в петлю, из которой нет выхода.

А тут еще астролог со своими пророчествами! То, что эта зеленоглазая пигалица не такая, как все, евнух понял давно. Ее взлет сначала позабавил, потом стал внушать опасения. Из всех неприятностей она выходила только сильней, и Повелитель привязывался к своей Хасеки еще крепче. Попала в опалу и отправилась в Летний дворец по ту сторону Босфора? Но это помогло ей и ее детям остаться живыми во время бунта янычар. Переписывалась с сестрой шаха Тахмаспа Перихан-ханум? Вместо обвинений в предательстве заслужила благодарность за спасение Повелителя от яда той, что себя выдала за Перихан.

Кизляр-ага подумал, что если бы ее зашили в мешок и бросили в Босфор, то рыбы наверняка вытащили бы Хуррем на берег, попутно добавив что-то такое, чего вовек не сыскать на дне ловцам жемчуга и сокровищ. Эта женщина непотопляема, из любых неприятностей выходит только сильней, чем была.

Евнух много размышлял об этом, а потому пророчеству Аюб аль-Хасиба поверил сразу, и то, что повторял подслушавший беседу прорицателя и Хуррем Масад, запомнил. Но на младшего евнуха смотрел недоверчиво, все казалось, что тот чего-то недоговаривает.

– Да ты все ли услышал?

– Услышал все и запомнил тоже. Не я недоговариваю, а этот старик. Он не все сказал Хасеки.

– Хм… значит, еще придет к ней. Следи, глаз не спускай с Хасеки! Мы должны знать, что именно он скажет.

Аюб аль-Хасиб и впрямь сказал Роксолане далеко не все, не потому что не хотел, он прекрасно понимал, что будут подслушивать, но вовсе не намеревался приходить к ней еще раз. Прорицатель поступил иначе.

Зейнаб в очередной раз принесла травы для своих зелий. Ничего необычного, даже подозревающий ее в колдовстве кизляр-ага, лично досмотревший всю корзинку, ничего странного не нашел. И почти скомканный лист содержал простые рецепты мази для рук и настойки от морщин с розмарином на основе красного вина.

– Кизляр-ага, неужели тебе тоже нужна такая мазь? Что так долго читаешь? Скажи, я сделаю и для тебя.

– Вай! Глупая женщина. Это только вы все мажетесь, краситесь, что-то выщипываете.

Он чуть не добавил, что мужчинам это ни к чему, но вовремя осекся.

– Иди! Если бы ты еще придумала отвар, чтобы твоя хозяйка хоть чуть подросла.

– Зачем, если она мила Повелителю и такая? У маленькой Хасеки большой ум. Это важней высокого роста. К тому же маленькая женщина куда больше похожа на женщину, чем верзила…

Зейнаб намеревалась подробно объяснить евнуху преимущества невысокого роста и большого ума, но тот слушать не пожелал, снова махнул рукой:

– Иди, женщина, не зли меня!

– Вай, какой ты сегодня сердитый. Спал плохо или съел много? А может, повар сплоховал и у тебя несварение?

– Уйди, Зейнаб, не то стражу позову.

Зейнаб поспешила прочь, стараясь, чтобы кизляр-ага не догадался, какое она испытывает облегчение, потому что тот самый лист с простыми рецептами (если честно, слишком простыми для сведущей в мазях и притираниях старухи) ей дал странный старик-прорицатель, появившийся в лавке знакомого торговца вдруг словно ниоткуда. Сунул лист, сказал, что для ее хозяйки, и посоветовал дома подержать над огнем, только не спалить. Если бы не кивок торговца травами, видно, доверявшего старику, она ни за что не взяла бы лист в руки вообще. Но прорицатель усмехнулся:

– Не бойся, я не наврежу твоей хозяйке. Скажи, что от меня, она все поймет и поверит. Это то, что я не мог сказать ей, потому что нас слушали. Не забудьте подержать над огнем, но только один раз.

Не успела Зейнаб глянуть, что на листе, как старика и след простыл.

Придя в покои Роксоланы, старуха шепнула:

– Есть секретное послание…

Роксолана, выслушав осторожный рассказ Зейнаб (негоже, чтобы служанки что-то узнали), протянула руку:

– Давай, я знаю, кто это.

– Почему не сказали, госпожа, я ведь могла и не взять листок.

– У него нельзя не взять, это он только с виду такой маленький и тихий, а если начнет приказывать, побежишь исполнять тотчас. Это прорицатель, он мне судьбу предсказал. А не сказала потому, что тебя вчера не было во дворце.

– Вай! Разве можно связываться с предсказателями?! Это смертный грех.

– Этот грех взял на себя кизляр-ага, он привел старика и заставил меня выслушать, – усмехнулась Роксолана. – К тому же верно говорят: не верьте предсказаниям вашей судьбы, но и не пренебрегайте ими.

Зейнаб не обратила внимания на турецкую пословицу, ее интересовало другое:

– С чего бы кизляру-аге приводить к вам прорицателя?

Пришлось тихонько рассказать Зейнаб о вчерашнем происшествии. Но как читать при служанках?

– Вай, госпожа, у вас пятнышко на подбородке! Нужно немедленно принять меры.

– Где? – ахнула Роксолана.

– А вот тут, тут… крошечное, но может стать заметным. У меня есть средство. А ну, кыш отсюда! – распорядилась Зейнаб, выгоняя служанок из комнаты, словно мух.

Никто не удивился, только дождались кивка госпожи. Зейнаб никогда не позволяла присутствовать при всяких магических действиях над внешностью Роксоланы. Магическими они казались со стороны, все понимали, что это не так, просто Зейнаб не желала раскрывать свои секреты ухода за лицом, волосами и телом своей госпожи, готовила составы для масок, ванн, притираний и ополаскиваний почти тайно. Это тоже считалось нормально, как же иначе, хотя Роксолана уже не раз намекала, что пора бы и передать секреты мастерства, немолода уже Зейнаб.

Старуха понимала это и сама, но ворчала, что не видит достойной преемницы, как только найдет, так и обучит. Сейчас таковая уже нашлась, но просто так допустить Гёкче к своим тайнам не могла. Гёкче после смерти маленького Абдуллы словно осиротела, с Мехмедом и Михримах возилась Мария, с Селимом и Баязидом Мелек. Для ухода за детьми и хозяйкой хватало и других служанок, число которых росло с каждым днем, вот Гёкче и старалась почаще помогать Зейнаб. Сама Зейнаб была бы не против обучить Озлем, бывшую Мухсине, – женщину, родившую сына Ибрагиму-паше, которую Хатидже-султан отправила служанкой к Роксолане в качестве мести. Но тут уж воспротивилась Роксолана:

– Э, нет! Озлем будет выполнять самую грязную и нудную работу. Можешь поручить ей скрести полы или драить решетки и жаровни, но только не составлять кремы для меня. Или ты погибели моей желаешь? Тогда трави сама.

– О, Аллах! Что вы такое говорите, госпожа?! Как я могу желать вам погибели, если все для вас делаю?!

Голос старой Зейнаб в такие минуты становился плаксивым, и добиться возвращения ее в хорошее настроение стоило дорого. Обычно это оборачивалось каким-то подарком, который старуха уже на следующий день… передаривала маленькой Михримах.

Роксолана возмущалась:

– Почему ты снова подарила мой дар принцессе?!

– Он стал моим? Что хочу, то и сделаю.

– Ты балуешь девочку.

– А вы разве нет? А Повелитель?

Зейнаб была права, хорошенькую малышку баловали все – от султана до рабынь.

Старуха уступила и время от времени позволяла Гёкче смотреть, как растирает порошки, позволяла растирать и самой, правда, не объясняя, что насыпала в ступку.

Вот и сейчас они выпроводили служанок, оставив в качестве помощницы только Гёкче, старательно работавшую пестиком над засыпанными в большую каменную ступку зернами овса. Убедившись, что Гёкче занята делом и не подслушивает, Зейнаб развела жаровню.

Арабская вязь на листе проявилась сразу, но почти так же быстро исчезла. Хорошо, что в последнюю минуту Зейнаб вспомнила о предупреждении старика о нагревании всего один раз. Роксолана напряглась, потому что слова на поднесенном к горячему листе следовало читать быстро, они возникали и гасли, словно искры на ветру.

Не все поняла, но и того, что успела прочесть и запомнить, хватило.

Прорицатель снова предупреждал о неразрывной связи двух гороскопов, о том, что она – единственная женщина Повелителя, что нужно забыть о гареме, а со временем и распустить его, что будет править рядом с султаном… А еще о необходимости держать в руках своих сыновей, потому что только один из них, пока не родившийся, не будет представлять угрозу для отца, не отпускать от себя ни на шаг старшего, иначе ему грозит гибель, и внушать средним, что воля отца – это воля Аллаха.

«Добейся признания женой пред Богом, это возможно. Старайся стать для Повелителя всем, в том числе и советчиком в делах, это ты тоже можешь. Если добьешься, будешь единственной и будешь править. Твоя судьба рядом с его до твоей смерти, но это не скоро…».

Роксолана снова сидела оглушенная, испуганная… Зейнаб заглядывала в лицо, как кизляр-ага после разговора в маленьком домике:

– Что, госпожа? Что-то страшное?

И Роксолана вдруг улыбнулась:

– Будет еще один сын.

– И все?

– Не все, там много. Я должна постараться стать женой Повелителя.

– Женой? А вы разве не кадина?

Роксолана понизила голос до шепота:

– Зейнаб, кадина – это жена пред людьми, а нужно пред Богом. Чтоб кадий венчал.

– Вай! Такого не бывает, султаны не женятся так!

Руки старухи ловко размазывали по лицу хозяйки смесь из мякоти хурмы, небольшого количества нежного творога и сливок.

– А на мне женится, – вдруг весело сверкнула глазами Роксолана.

– Зачем вам это, разве и без того власти мало?

– Власти, Зейнаб, никогда не бывает много.

Старуха хотела сказать, что все равно будущая валиде – Махидевран, ее сын Мустафа – наследник престола. Роксолана и сама поняла, о чем думает Зейнаб, усмехнулась:

– Повелителю суждена долгая жизнь, следующим султаном станет мой сын, но я валиде не буду.

– Почему?

– Моя жизнь короче его, но судьбы переплетены с первой встречи и до последнего моего вздоха. Это еще не скоро, сыновья вырасти успеют и дочь тоже. Но я должна стать женой. Настоящей, не наложницей.

– Госпожа, вы, конечно, многого добились и многое можете, но…

– Что?

– Вы – рабыня, султаны не женятся вообще, и уж тем более не женятся на тех, кого купили в Бедестане. Простите мою нескромность, но это так.

Зейнаб ожидала, что Роксолана взъярится, накричит, обругает, но та вдруг замерла:

– Только в том препятствие?

– В чем?

– В том, что меня купили на рынке?

– В первую очередь в этом.

– Нет никаких законов, запрещающих султанам жениться?

– Я не знаю всех законов, но, думаю, нет. Но вы…

– Рабыня – та, которую продавали?

– Да, – старуха искренне удивилась появившемуся в глазах Роксоланы блеску. Чему она радуется?

– Так вот, меня никогда не продавали, слышишь? Я не рабыня! Пленница, но не купленная и не проданная.

– Что? Простите, госпожа, но Ибрагим-паша купил вас в Бедестане на рынке невольниц. Лежите так, пусть впитается. А на глаза вот это, – Зейнаб накрыла веки Роксоланы кусочками ткани, смоченными в кунжутном масле.

– Врет твой Ибрагим-паша! Меня ему подарили, принесли в дар, понимаешь? Он не платил денег, это я знаю точно.

– Кто еще об этом знает? Кизляр-ага знает?

– Главный евнух, думаю, нет. Нет, наверное, никто.

– Это плохо, – покачала головой Зейнаб.

– Почему?

– Потому что Ибрагим-паша ни за что не скажет Повелителю, что вы не рабыня.

Роксолана вздохнула:

– Не скажет… А может… У меня есть документы, которые его компрометируют, может, предложить их в обмен на признание?

– Что делают? Документы что делают?

– Компрометируют. А… это значит, доказывают его вину.

– Едва ли Ибрагим-паша таких боится. Теперь помолчите…

Губы Роксоланы оказались обильно смазаны засахаренным медом. Она вздохнула, борясь с желанием слизать массу.

Зейнаб лучше других умела ухаживать за лицом, телом и волосами хозяйки, знала много секретов, недоступных османским красавицам, смешивала не только те травы, которыми пользовались другие, но такие, о которых не слышали.

Льняное масло… лен рос на родине Роксоланы, она еще не забыла крошечные синенькие цветочки, превращавшие поле в озерную гладь. Не морскую, нет, у моря зеленоватый оттенок, а лен светло-синий, как весеннее небо…

Зейнаб научили использовать его масло в Кафе, хотя в Египте им тоже пользовались издревле.

Ведя неспешную беседу, старуха меж тем очистила лицо Роксоланы от первой маски, протерла его каким-то настоем из бутылочки и крикнула Гёкче, чтобы та несла растертый в ступке овес. Захватив немного овсяной массы в чашку, капнула туда масло из пузырька и принялась энергично перемешивать. Гёкче внимательно наблюдала. Зейнаб усмехнулась про себя: ишь какая! Потом кивнула:

– Смешаешь, нанеси на лицо госпоже, но не просто так, а слегка втирая. Смотри, вот так…

Она показала, какими движениями нужно втирать массу в кожу Роксоланы. Счастливая от доверия старухи Гёкче принялась за дело с удесятеренной энергией и тут же получила выговор:

– Эй, ты лицо госпожи трешь, а не пол в кухне! Осторожно, у тебя же пальцы нежные, а у госпожи кожа еще нежней.

Теперь перепуганная Гёкче лишь слегка прикасалась.

– Ничего нельзя поручить! Смотри… не очень сильно, но так, чтобы масса ложилась ровно и плотно…

Конечно, у Гёкче получилось, она была талантлива.

Пока девушка массировала кожу хозяйки, Зейнаб занялась руками. К желткам в чашке добавилось все то же масло и немного меда, Роксолана не видела, но слышала, как заходила в крепких пальцах старухи деревянная лопаточка, растирая смесь. К тому времени, когда Гёкче закончила втирать маску в лицо Роксоланы, подоспела и смесь для рук. Теперь каждая из ее заботливых служанок трудилась над одной из рук, ласковыми, но сильными движениями массируя пальцы, тыльную сторону ладони, руку до локтя и сам локоть.

Потом все это смывалось нежной розовой водой, промокалось, и снова втиралось масло, чтобы кожа была нежной и вкусно пахнущей.

Это за телом ухаживали в хаммаме, а лицо и руки госпожи Зейнаб предпочитала ублажать в ее покоях. Хуррем уже не пятнадцать, пятеро детей, постоянные тревоги и ненависть завистниц делали свое дело, Зейнаб приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы тело и лицо госпожи не теряли привлекательности.

– Госпожа, вам нужно заняться грудью, может повиснуть. Я приготовлю мазь, но нужно и самой приложить усилия.

– Какие? – рассмеялась Роксолана. – Забеременеть?

– Вай, нет! Я о другом. Покажу, какие движения делать, чтобы грудь подтянулась. Тебя, Гёкче, это тоже касается, ты плоская, женщина такой быть не должна, если хочет выйти замуж.

– Я не хочу!

– Глупости, все хотят, – отрезала старуха, хотя сама замужем никогда не была.

– Даже я, – вдруг согласилась Роксолана.

– Вы? Госпожа, но ведь вы кадина, – ахнула Гёкче.

– А хочу быть женой по шариату.

– Вай… – только и смогла вымолвить служанка. Что тут скажешь, такого не бывало, никто и не помнит, чтобы султаны женились по шариату.

Но на этом разговоры закончились, потому что вернулась с прогулки Михримах, тут же потребовавшая, чтобы и ей намазали губы засахаренным медом, а руки мазью. А еще вымыли волосы пахучим отваром, потому что отец всегда целует ее в волосы, нужно, чтобы те приятно пахли.

Гёкче рассмеялась:

– Пойдемте, принцесса, я и за вами поухаживаю.

– Только не очень усердствуй, у нее кожа совсем нежная и тонкая, – ворчливо распорядилась Зейнаб, но от Роксоланы не укрылось удовлетворение, которое испытывала при виде стараний ученицы учительница. Старухе нашлась хорошая замена, поворчит, но научит, а Гёкче действительно хотела учиться.

Из соседней комнаты уже доносилось довольное повизгивание Михримах. Принцесса невольно раздваивалась, с одной стороны, она копировала старшего брата Мехмеда, учась вместе с ним всему, в том числе итальянскому и верховой езде, Сулейман не разрешил только брать в руки оружие. С другой – женское начало брало свое, и ни одна материнская процедура ухода за лицом и телом не обходилась без участия Михримах. Любопытный нос влезал во все:

– А что это ты смешиваешь?

– А мне намажь!

– Я тоже хочу, чтобы мои ножки попарили в такой водичке.

– И мне на ручки мазь.

– И мне вымыть голову с хной.

Бесконечные «и мне», «и я хочу» приводили к тому, что в свои восемь лет Михримах была ухожена, как не всякая наложница.

Но девочка радовала тем, что была разумна и не ленилась учиться. Принцессе легко давалось все, иногда легче, чем Мехмеду, который считался самым сообразительным из султанских сыновей. Мехмед обошел своего старшего брата, наследника престола Мустафу, а сестра временами опережала Мехмеда. Она уверенно щебетала по-итальянски, легко разбирала арабскую вязь, считала и знала Фатиху – первую главу Корана – наизусть.

Разве мог Сулейман не гордиться хорошенькой и умной дочерью? Султан обожал свою принцессу, без конца баловал и потакал любым ее прихотям. Нельзя садиться на лошадь? Ничего, у Михримах появился пони, который бегал за принцессой по лугу, как комнатная собачка. Самые красивые платья, самые занятные игрушки, самые лучшие служанки…

Но принцесса выросла, и ее больше нельзя сажать на колени и качать, как на качелях. Не погладишь по головке, только и можно поцеловать. Все чаще звучало: «Я уже взрослая!» Удивительно, но избалованная с раннего детства Михримах быстро приняла новые условия: если ты взрослая, то не капризничай, не топай ножкой, а веди себя как взрослая.

Девочка легко сменила детские капризы на вот такую заботу о своей внешности и, хотя по-прежнему много времени проводила рядом с братом, уже жила своей, отдельной от него жизнью.

Мехмед вошел в материнские покои степенно, ему скоро девять, ну, может, не совсем скоро, но в этом году. После обрезания он жил уже в отцовской половине, обучаясь владению оружием, пусть и игрушечным, но каждый день приходил к матери и сестре. Мальчик старался не подавать вида, что скучает без старшего брата Мустафы, который уехал править провинцией далеко от Стамбула. У Мустафы свита, чиновники, даже свой гарем! Мехмед страшно ревновал брата к гарему, все остальное ничего, ведь не мешали же им дружить янычары или евнухи, но гарем… Хотелось спросить мать, зачем Мустафе нужны эти девушки, но Мехмед нутром чувствовал, что это не тот вопрос, который следует задавать женщине, да еще и в присутствии слуг. Решил, что спросит, когда останутся наедине. У отца поинтересоваться стеснялся.

Или все же лучше спросить отца?

Так и не решив, к кому же обратиться с каверзным вопросом, Мехмед принялся рассказывать матери об услышанном от арабского купца:

– Есть страны, где с неба сыплется ледяная крупа и лежит подолгу, не тая. А еще лед, как в леднике на кухне. Я ходил на кухню, там холодно. Как же люди могут жить в таком холоде?

– Живут, – улыбнулась Роксолана. – Это называется снег, но лежит он не круглый год, а только зимой. Весной тает, превращаясь в ручьи…

В глазах Роксоланы появилась такая грусть, что сын не мог не удивиться:

– Откуда вы знаете, матушка?

– Я родилась в такой стране. Жить там можно, нужно только одеваться и обуваться зимой теплей.

– Вы жили в горах? Муслим говорил, что снег всегда лежит в горах.

– Я не в горах, нет, наш Рогатин – город.

– Как Стамбул?

– Что ты… Нет, он небольшой, совсем небольшой.

– А отцу в Рогатине понравилось?

Роксолана рассмеялась:

– Он не бывал там.

Мехмед недоверчиво покосился на мать, разве может быть такое? Или в пределах владений падишаха нет таких земель? Тогда это явное упущение.

Договорить не удалось, явился евнух с приказанием от султана для Хуррем прийти сейчас.

– Что-то случилось?

– Нет, просто Повелитель пожелал, чтобы вы пришли.

Роксолана порадовалась, что только что привела кожу в порядок, всегда приятно хорошо выглядеть и вкусно пахнуть.

Сулейман явно желал удивить ее чем-то, глаза задорно поблескивали.

– Хуррем, мои воины в замке близь Вены захватили мешок с зернами кофе. Арабы готовят из таких бодрящий напиток, Ибрагим-паша сказал, что пробовал в Египте, напиток очень нравился. Только сластить нужно. Не хочешь попробовать?

– Я слышала о нем еще в Кафе. Арабы действительно варят вкусный напиток. Если Повелитель позволит, выпью еще раз.

Сулейман приказал принести все для кофе. Он старался, чтобы обслуживали только евнухи, понимая, что любой лишний взгляд, брошенный на красивую рабыню, может быть неприятен Хуррем. Это было большой уступкой чувствам Хасеки, обычно султаны окружали себя в гареме красивыми наложницами, куда приятней, когда вокруг тебя хлопочут красавицы, а не молчаливые кастраты.

На столике появились крошечные стаканчики, небольшой сосуд и горелка, в красивой коробочке порошок, на блюде куски сахара, зерна кардамона, перец в закрытой чашечке, сласти, на другом – фрукты. Сверкая белками глаз на темном, почти черном, лице, евнух ловко заварил кофе, разлил по стаканчикам странной формы, побросал в каждый по зернышку кардамона. По комнате разнесся кофейный запах, заставив повести носами даже евнухов, стоявших в коридоре.

Сулейман осторожно пригубил обжигающий напиток, чуть подождал, глотнул, пригубил еще. Роксолана последовала его примеру, предварительно добавив кусочек сахара.

– Ты права, нужно посластить…

– Как кофе попал в Вену, разве там пьют?

– Не знаю, наверное, кто-то купил у арабов, но не знал, как применить. Откуда ты о кофе знаешь?

– В Кафе нас учил арабскому выходец из Йеменской Мохи, он очень гордился тем, что хороший кофе растет только там. Твердил, что только это и есть настоящий кофе. Только они пьют не с кардамоном, а с имбирем и корицей. Мулей твердил, что в чашке должны быть всего три глотка: первый горький, как сама жизнь, второй сладкий, как любовь, а третий…

– Что же ты замолчала? Что третий?

– Третий таинственный, как жизнь.

– Хм… арабы умеют философствовать… Но почему ты ничего не говорила об этом напитке?

Роксолана с изумлением подняла глаза на Сулеймана:

– Не говорила? Кому?

Тот рассмеялся:

– Ты права, никто не спрашивал. Пей, прикажу сварить еще.

– Нет, его много не выпьешь, сон прогонит надолго.

Глаза султана блеснули лукавством:

– Ты хочешь спать рядом со мной?

– О, нет!

Она скользнула на ковер, прижалась к его ногам боком, устроила головку на его коленях. Так умела только Роксолана, а может, никто другой не рисковал столь вольно вести себя с Повелителем, все соблюдали дистанцию, помня о том, кто он? Для Роксоланы Сулейман с первого дня прежде всего был любимым мужчиной, с которым она познала страсть и радость общения. Роксолана не знала, что бывает иначе, покоренная лаской султана, она отвечала искренней любовью, отдавая самое себя, не только тело, но и душу, а потому ничуть не лукавила, когда говорила брату, что не может вернуться в отчий дом, потому что здесь ее сердце.

Роксолана вела себя так, как подсказывало сердце, а не строгие правила, и Сулейман рядом с ней отдыхал душой, потому что искренность всегда приятней, чем наигранная покорность или страх сделать что-то не так. Она не изображала веселость, а веселилась от души, и плакала тоже, и даже злилась, забыв о том, кто перед ней, и ревновала, не умея скрыть ревность. Стремилась к Повелителю душой не потому что он султан и остальные его рабы, а потому, что Сулейман владел ее сердцем. Подарила душу в первую же ночь и жила в этом сладком плену.

Может, потому плен был сладок и для него тоже, а остальные рядом с этой зеленоглазой колдуньей казались фальшивыми и надолго не привлекали. Кто бы ни попадал на султанское ложе, надолго не задерживался, Сулеймана снова и снова тянуло к его Хуррем.

Пальцы Сулеймана осторожно коснулись ее волос, гладких и пышных одновременно.

Хуррем и дочь научила так же приятно пахнуть и быть ухоженной. Для гарема это не редкость, но как часто женщины, либо произведя на свет сына, либо потеряв надежду привлечь султана, становились непривлекательными, толстели и всю оставшуюся жизнь посвящали только интригам и сплетням. Даже тоненькая Махидевран легко набрала вес, родив после Мустафы еще дочь, которая не прожила и дня. И только угроза стать в гареме никем и совсем потерять интерес султана заставила ее взяться за себя.

Но это не помогло, в душе Сулеймана безраздельно царила Хуррем.

– Повелитель… – вывела Сулеймана из задумчивости Роксолана, – сегодня Мехмед расспрашивал меня о снеге и о других странах.

– Что ты ответила?

– Сказала, что есть такие земли, где снег лежит всю зиму. Но я хотела попросить вас…

– Слушаю.

Он знал, что не драгоценность попросит, не рабыню, не новый наряд, а какую-нибудь книгу или возможность отправиться с ним на лодке на ту сторону Босфора.

Не угадал, попросила другое:

– Я иногда завидую Мехмеду, ему так много рассказывают. А мне только Мария, и то, что прочту в книгах сама. Но книги написаны давно. Хотелось бы знать о других странах не только то, что там зимой лежит снег, но и о жизни людей. А еще об истории Османов, о жизни в Стамбуле. Я живу здесь уже столько лет, но не представляю, что лежит за стенами гарема.

– Зачем тебе это?

– Повелитель, невозможно все время говорить о поэзии и соловьях в кустах роз. Я хочу быть интересной вам в любой беседе.

Сулейман рассмеялся:

– В любой не стоит, мало ли о чем говорят мужчины.

В ответ раздался ее серебристый смех:

– Да уж, не обо всем знать хочу, но о многом. Не только о Стамбуле, о европейских городах и государствах тоже. Мария рассказывала об итальянских городах, но она не везде была и многое забыла. Позвольте мне слушать французского посла, да и других тоже!

Что ж, это полезное стремление, пытливый ум Хуррем может приметить то, что пропустит искушенный разум Ибрагима. Конечно, это не так просто осуществить, потому что Сулейман не мог допустить к Хуррем кого угодно, но придумать можно.

Сулейман вспомнил о занятном французе Жане Франжипани, с которым Хуррем разговаривала так свободно. Вот такого болтуна, который, кажется, не станет развращать его любимую, пожалуй, можно пригласить. Купцов и разумных иностранцев в Стамбуле много, нужно только быть уверенным, что приглашенный для Хуррем учитель не будет на нее слишком сильно влиять.

– Я подумаю.

Он решил, что для начала сам будет присутствовать при таких беседах. А еще, что не стоит привлекать к этому Ибрагима. Тогда кого? Вопрос не из легких.

Можно было смело сказать, что таких наложниц у него еще не было, и не только у Сулеймана, вообще в гареме. Или были, но все прежние султаны старательно скрывали, чтобы не развращать остальных обитательниц гарема?

Эта мысль подсказала Сулейману пожелание:

– Только чтобы никто в гареме об этом не знал, иначе и занятий не будет.

Скорее всего, ничего из этого и не вышло бы, не определи Сулейман в начальные учителя своей Хуррем Бирги Атауллу Эфенди, который занимался и с Мехмедом тоже. Конечно, для Атауллы главным было религиозное просвещение необычной ученицы, и Роксолана, страстно желавшая несколько иных знаний, прежде всего о жизни людей за пределами Врат Блаженства, чуть приуныла. Она внимательно слушала рассказы о шиитских святых, о пророках, их словах и деяниях и ломала голову над тем, как объяснить султану, что это все не то.

Все разрешилось неожиданно просто, однажды Мехмед в присутствии матери стал повторять рассказ Атауллы Эфенди, который сама Роксолана слышала только что. Заметив, что мать рассеянна, шех-заде привлек ее внимание, на что Роксолана невольно откликнулась:

– Я знаю об этом.

– Откуда, ведь эту историю рассказывает только Атаулла Эфенди?

Отговориться удалось, но Сулейман понял, что, если хочет скрыть обучение Хуррем, нужно искать другого учителя.

Роксолана воспользовалась случаем и попросила подыскать путешественника. Удалось, нашелся еврей, который после изгнания семьи из Испании поневоле жил во многих городах и много знал. Он не подозревал, кого именно обучает, вернее, кому рассказывает о Европе. Роксолана, сидевшая за ажурной решеткой, задавала бесконечные вопросы, но кому принадлежит звонкий, словно звук серебряного колокольчика, голос и смех, Иосиф не догадывался.

Немного позже, когда стало ясно, что переговариваться только из-за решетки нелепо, Иосифа заменила не менее знающая женщина, его теща Грасия, которая быстро уловила то, чего не смог понять многомудрый зять, и использовала свои знания на пользу не только Хасеки, но и своим единоверцам. Пришло время, когда более влиятельной иудейки в Османской империи уже не было, хотя Грасия никогда не пыталась склонить султаншу к своей вере или использовать влияние во вред кому-либо, кроме венецианцев и испанцев, изгнавших иудеев с насиженных мест в своих странах. Однако это не мешало ей просвещать ученицу во многих вопросах, не имевших никакого отношения к давним обидам или религии.

Позже послы и купцы европейских стран поражались тому, как свободно владеет языками Хасеки Хуррем и как много знает о жизни современной ей Европы. Это и впрямь было удивительно, ведь даже послы Османской империи чаще всего черпали знания из книг античных авторов и мало представляли себе европейские реалии. Любопытство Роксоланы помогло ей быть в курсе жизни не только Стамбула, но и далеких от Османской империи стран.