Исповедь Мотылька

Глава десятая: Эвелина

Я разливаю чай, как раз когда мама приходит на кухню и, игнорируя мой торт, достает из холодильника тарелку с творожным пирогом. Это единственное, что дается ей из выпечки, поэтому готовит минимум пару раз в неделю. К счастью, пирог действительно вкусный, так что без обид оставляю подальше роскошный покупной торт и тянусь за кувшинчиком с медом.

Мама нарочно ничего не говорит о том, что в холодильнике откуда-то взялись дорогие продукты. Только на секунду задерживается, разглядывая полки, а потом ставит на стол угощение и усаживается на свое любимое место в углу потрепанного кухонного диванчика.

Мы говорим о всякой ерунде.

Обычно созваниваемся минимум раз в день, пересказываем друг другу новости, говорим обо всем и даже секретничаем. Но даже если до этого час болтали по телефону, нам все равно есть, о чем потрещать.

А сегодня разговор как-то не клеится.

Так что когда мама отставляет чашку и вопросительно поднимает бровь, я уже знаю — пришло время сдаваться.

— Мам, тут такое дело…

— Эвелина, не тяни. Я понимаю, что у тебя появились деньги. Приличная сумма, судя по всему. Я искренне рада, если они получены законным путем и за что-то, что ты сделала с душой. Если не законным… тогда у меня будет повод подумать над тем, на что же я потратила двадцать два года жизни, думая, что воспитываю дочь правильно.

Она очень скупо выражает эмоции.

Я помню ее совсем другой: улыбчивой, беззаботной, всегда с какой-то невероятно красивой прической и королевой даже в домашнем халате или пижаме. Я помню, что она могла подолгу расчесывать мне волосы, пока они не превращались в настоящий шелковый водопад, помню, как давала на ладошку каплю крема — и мы, сидя перед зеркалом, устраивали свой маленький ритуал красоты.

После того, как папа… ушел от нас, и всего, что случилось потом, она изменилась.

Как будто та мама из старой черно-белой сказки: «То ли воля, то ли неволя — все равно…»

— Мама, ты помнишь Олега?

Она секунду нервно теребит кисти шали, а потом переспрашивает:

— Олега? Какого Олега?

— Олега Игнатова, папиного друга. Он приходил к нам…

— Я помню Игнатова, — резко и черство перебивает она.

Поднимается из-за стола, снова ставит на плиту чайник, начинает мыть чашки, хоть они еще наполовину полны. А когда роняет одну из них, придерживает меня, не давая помочь. Сама собирает осколки, мелкую крошку сметает в совок и вытряхивает в мусор.

— Почему ты вдруг о нем вспомнила?

— Потому что мы… встретились. Ну и разговорились.

Она поджимает губы. Практически втягивает их в рот.

— И где же ты могла встретиться с Игнатовым? — Эта ирония настолько явная, что мне становится не по себе. — В каких местах этой планеты случаются такие аномалии?

Я молчу.

Сказать ей, что мы с Ирой ходили в тот самый клуб, за которым уже давно закрепилась определенная слава — все равно, что подписаться под своим признанием в распутстве. И даже если у меня никогда не было на уме ничего такого, вспоминая все обстоятельства, моя правда все равно «с душком». Потому что я пошла в место, где девушки определенного типа предлагают себя мужчинам определенного достатка. Вспомнить хотя бы тех двух красавиц, которые сидели в ВИП-зоне, и взгляды товарищей Олега в мою сторону. Для них все выглядело вполне определенно и прозрачно.

И я ведь действительно нашла такого мужчину. Правда, не для того, чтобы повыгоднее себя продать, но я понятия не имею, что на все это скажет мама.

В двух словах, стараясь как-то смягчить углы, пересказываю события вечера. Не скрываю, что давно наблюдала за Олегом и хотела просто поговорить с ним, потому что он был другом отца и… просто, потому что мне захотелось.

Хоть у меня давно нет кукол, пони и собственного водителя, в глубине души я все еще маленькая капризная девочка, которая привыкла получать все, что захочет.

Даже мужчину, который пахнет идеально отглаженными рубашками, а не нишевой парфюмерией по триста евро за флакон.

— Он дал тебе денег? — Мама посильнее запахивает края шали. Не дожидается ответа, как будто уже приговорила. — И ты, я так понимаю, их взяла.

Я набираю в грудь побольше воздуха и, стараясь, чтобы голос не дрожал, говорю:

— Он дал мне денег. И купил квартиру.

— Эвелина…

— Я сегодня туда переехала, мам.

Если бы я призналась, что украла или убила, возможно, мама смотрела бы на меня как-то иначе. Потому что сейчас я чувствую себя самым большим разочарованием ее жизни. Как будто все мои успехи, которыми она так гордилась, превратились в пыль, и осталось одно большое непонимание — почему я так поступила?

— Мам, он помогает мне в память об отце, — пытаюсь сказать до того, как она озвучит свой первый и очевидный вывод. Мужчина на двадцать лет старше вдруг дарит девушке квартиру и дает деньги — о чем тут еще думать? А когда узнает, где эта квартира? — Олег просто захотел помочь.

— В память об отце? — Мать поворачивается спиной, открывает верхний ящик и достает пузырек корвалола. Наобум вытряхивает в чашку сразу приличную порцию, проглатывает и запивает водой прямо из-под крана. — Что еще Игнатов предложил тебе дать в память об отце?

Она произносит это так, будто ей противно совмещать слова об отце и имя Олега в одном предложении.

— Он… записал меня в автошколу и ему понравились мои картины. Я встречаюсь с женщиной, которая разбирается в искусстве и, наверное, сможет как-то направить меня в…

— … в его койку? — с надрывом заканчивает за меня мама.

Я прикладываю ладонь к щеке, потому что чувствую себя «приласканной» ее крепкой пощечиной. Меня никто и никогда не бил. Ни разу. Хотя, когда мы сменили жилье и «перекочевали» в скромный образ жизни, я частенько заслуживала хорошей трепки своими непрекращающимися капризами и нежеланием принимать реальность, в которой мне уже не покупали все, что я тащила с прилавков.

Но именно сейчас я остро чувствую хлесткую пощечину.

Даже немного кружится голова, отчего стакан в руке матери раздваивается и множится, как будто расщепленный особенным лазерным лучом.

Я же не сделала ничего плохо. Я не продалась. Я просто…

— Полагаю, уже поздно просить тебя оборвать все контакты с Игнатовым? — уже спокойнее, но еще более сухим голосом интересуется мама.

Чувствую себя выброшенной на солнцепек медузой. Кожа горит, болезненно реагирует на каждое прикосновение даже к одежде. Хочется содрать с себя все и побежать в душ, пока от этого зноя не превратилась в пепел.

— Мама, я правда не делаю ничего плохого. Олег был рад меня видеть, мы поговорили… Он просто помог. Вспомнил, что я была его маленькой невестой, пошутил даже.

Попытка разрядить обстановку наивными разговорами с треском проваливается.

Мама плотнее запахивает шаль и всем видом дает понять, что если у меня в запасе остались еще какие-то новости, то лучше поделиться всеми сразу. А когда бросает косой взгляд на дверь, понимаю — сегодня ее лучше оставить одну.

Да господи, я же правда ничего не сделала, ни за что не заплатила одним из тех способов, которые в книгах часто становятся началом бурного романа и неземной любви. Это же просто Олег, и когда я была маленькой, никто не смотрел на него, словно на волка рядом с Красной Шапочкой. А спустя двадцать лет, все, что касается его имени, вдруг покрылось каким-то зловещим молчанием.

— Знаешь, я не обязана ни за что извиняться! — Вскакиваю из-за стола, глотая душащее негодование. — Я не сделала ничего плохого! Олег был добр ко мне как никто! Сделал что-то просто потому, что он может это сделать. И ничего не попросил взамен, потому что выше всего этого. Хочешь ты или нет, но я буду с ним общаться, потому что… потому что… Он мне нравится, мам! Очень-очень нравится!

Я не настолько влюбчива и беспечна, чтобы разбрасываться более громкими определениями тем чувствам, которые приятно ноют в моей груди, стоит вспомнить его стальной взгляд и аромат выглаженной рубашки, но это точно не благодарность за то, что вытащил меня из нищеты.

Возможно, встреча с Олегом просто вскрыла секретную коробку той маленькой девочки, которая смотрела на него, как на рыцаря мечты, и вдруг оказалось, что чувства к нему не развеялись как сладкий детский сон, а стали… настоящими?

— Ты уже взрослая, — продолжает рубить мама.

Всегда «включает» правильную, когда хочет меня наказать. Иногда хочется, чтобы просто дала подзатыльник и накричала, или устроила скандал. Да что угодно, лишь бы живое, а не вот это ее бесконечное: «Я не хочу, чтобы ты делала это, это и вот это, но будет в высшей степени не педагогично запрещать это напрямую, потому я сделаю такое лицо, что ты все сделаешь сама, а потом, если вдруг придешь с упреками, всегда могу сказать, что решение было за тобой, а я вообще не при чем».

— Да, мам. Я уже взрослая. И я жалею, что все тебе рассказала. Хотя бы раз в жизни ты могла порадоваться за меня просто так, а не потому что я принесла призовое место с Олимпиады.

— Я всегда радовалась твоим успехам, Эвелина, — с нажимом на нужное слово говорит она. — Но я не умею радоваться тому, что моя дочь ставит крест на своих мечтах, чтобы взамен стать должницей Игнатова.

— Его зовут Олег!

— Не повышай на меня голос, — пытается остудить она, но меня уже слишком сильно качает.

Я подозревала, что она не будет прыгать от счастья, когда я все ей расскажу, и все из-за какой-то чертовой недосказанности. О которой, если честно, уже совсем ничего не хочу знать.

Но мне и в страшном сне не могло присниться, что меня обзовут «должницей Игнатова».

Это еще хуже, чем его содержанка.

Никто не останавливает меня, когда несусь к двери, кое-как сую ноги в туфли и на ходу набрасываю пиджак. Мать точно не будет звонить первой — мы и раньше цапались, хоть и не так серьезно, но первый шаг всегда делала я.

Пора прекращать прекрасную семейную традицию быть все время виноватой стороной.

Я несусь по улице в сторону метро, и не сразу понимаю, что телефон в сумке «орет» уже которую минуту подряд. Сначала даже поддаюсь наивной детской вере, что это мама и она попросит у меня прощения.

Но это Олег.

Когда подношу трубку к уху слышу такой долгий выдох, как будто он права волновался, почему я долго не отвечаю. Или это просто моя больная фантазия? Шепот маленькой глупой девочки, которая давно уже мысленно перевязала рыцаря своей лентой?

— Все хорошо, Пуговица? — Слышу щелчок зажигалкой.

Не помню, чтобы Олег курил.

— Да, все хорошо, — изо всех сил улыбаюсь в ответ. — Просто была у мамы и… в общем…

— И…? — как-то очень осторожно подталкивает он.

— Она считает, что теперь я стала чем-то вроде твоей содержанки. Хотя, конечно, вслух этого не сказала.

— Узнаю Татьяну, — без намека на веселье хмыкает Олег. — Мне очень жаль, что стал камнем раздора.

— Не говори так! — слишком громко выкрикиваю я. До сих пор на нервах после слишком эмоционального разговора с мамой. И все это прет из меня, словно цунами. — Ты не сделал ничего плохого, ты… я… благодарна тебе очень! Она не имеет никакого права думать о тебе всякие гнусности!

— Шшшш, Пуговица, а то ты там, похоже, с шашкой наголо.

Меня больно царапает эта его попытка говорить со мной как с маленькой, даже с теми же, хорошо знакомыми еще с детства интонациями.

— Я уже не маленькая, Олег.

— Я в курсе, — уже немного расслабленно смеется он, и миролюбиво продолжает: — Хочу пригласить тебя на один благотворительный вечер в качестве моей спутницы.

— Да! — выпаливаю в ответ, мгновенно забывая и ссору с мамой, и свое плохое настроение.

Олег нигде и никогда не появляется с кем-то, кроме Крымовой.

Он всем известный закостенелый холостяк с железным табу на личную жизнь.

И он пригласил меня быть его спутницей.

Это не может быть просто так. И точно не в память об отце.