Исповедь Мотылька

‌‌‍Глава двадцать третья: Эвелина

— Эвелина, что ты там делаешь?! — кричит мама из гостиной, пока я, стараясь не угодить ногой в разбросанные игрушки, пробираюсь дальше по чердаку.

Здесь нет освещения и приходится использовать маленький фонарик, света от которого хватает на небольшое пятно перед собой, только чтобы не налететь на одну из опорных балок. Поэтому, я только что споткнулась об ящик со старыми игрушками и все кубики, и пирамидки из моего прошлого, разлетелись по полу. Приходится в буквальном смысле слова чувствовать себя игроком в «Сапер», переступая по островкам свободного пространства.

— Мам, все хорошо! — кричу в ответ и тут же случайно наступаю на что-то мелкое, что неприятно впивается в пятку.

Наверное, все-таки нужно было обуться. Страшно даже представить, как потом буду отстирывать с белых носков всю эту пыль. Если такое в принципе возможно без волшебства.

Но решение забраться на чердак было спонтанным. Укрыло меня пол часа назад, когда я вспомнила, что давно хотела найти одну из старых детских книг. Ту самую, которую Денис разрисовал идиотскими картинками. Найти — и как-то зарисовать его каракули. Нерациональное и глупое решение, чистой воды импульс, в надежде на то, что так мне станет хотя бы немного легче. Потому что послевкусие сказанных им мерзостей, даже спустя сутки никуда не делось. И даже стало еще сильнее.

— Слеза оттуда немедленно! — требует мама, но я уже нахожу, что искала.

В углу, там, где крыша такая низкая, что пробраться туда можно только на корточках, стоит сразу несколько фанерных коробок, доверху наполненных детскими книжками и журналами. И еще пару связок, просто перетянутых веревками, стоят так же, полностью покрытые толстым слоем пыли. Стараясь не притрагиваться лишний раз, осматриваю обе — это в основном журналы для детей и тонкие раскраски. Лучше это не тормошить, тем более, что по воспоминаниям та самая книга была в твердой обложке.

Осмотревшись, нахожу рядом тюк со списанными вещами. Беру свою старую куртку, стелю ее на полу и начинаю перебирать первый ящик. Странно, что прошло столько лет, а большинство обложек мне до сих пор знакомы. Про некоторые даже точно могу сказать. Когда она впервые попала мне в руки. Книга про Незнайку появилась у нас летом. Я тогда чем-то сильно болела — кажется, ветрянкой — и мама читала ее вслух. Если закрыть глаза. То могу даже вспомнить ее уставший голос, после двух бессонных ночей со мной. Кажется, это было уже в последний год, когда еще был жив папа, потому что потом у меня нет о нем ни одного воспоминания.

Еще одна разукрашка, безжалостно почерканная моей детской рукой. Выглядит как первая попытка освоить цветные мелки. Много. Маленьких тонких книжек с огромным картинками и смешными четверостишиями-загадками.

Но нужной мне книги в первом ящике нет.

Складываю все обратно в коробку и подтягиваю поближе следующую.

Нужная мне книга лежит почти в самом низу. Под ней только старая картонная папка, завязанная на узел потрепанным ленточками. Без надписей и опознавательных знаков. Я даже не думала, что такие еще сохранились за пределами черно-белых фильмов. Приходится постараться, чтобы одолеть тугой узел, как нарочно завязанный так, чтобы содержимое досталось только самым упрямым. Внутри медицинские выписки — мамы и папы, разные рецепты и пожелтевшие от времени бумажки. Целая пачка талончиков непонятного назначения, несколько старых фото, на которых мы втроем. И даже одно фото, на котором Олег держит меня на руках еще совсем маленькую, где мне едва ли больше полугода.

Я направляю луч фонарика на его лицо. А ведь он почти не изменился. Только плечи стали шире и черты лица заострились какой-то особой мужественностью.

Боже, когда он уже вовсю спал с женщинами, я даже на горшок ходить не умела. Представляю, каково ему было слышать мои нелепые признания. Это для меня он большой и сильный мужчина, даже в самых ранних детских воспоминаниях, а он наверняка постоянно вспоминает, что когда-то я оставила на его модных джинсах мокрое пятно.

Я бережно складываю все фотографии в книгу, но в папке есть еще пара мятых бланков. На одном из них логотип с названием медико-генетического центра.

— Анализ ДНК на отцовство, — читаю вслух.

Перечитываю. Роняю взгляд на две колонки, одна из которых подписана моим именем, а другая — именем папы и подписью «предполагаемый отец».

Бумажка дрожит в моих пальцах, поэтому, чтобы прочитать каждую строчку как следует, приходится вдохнуть и выдохнуть, и направить луч фонарика на проклятую печать внизу. Это не просто распечатка, это официальный медицинский документ, с номером и регистрацией. Название медицинского центра мне не знакомо, но сейчас по этому адресу Центр планирования семьи, а при таких центрах, насколько мне известно, всегда есть разные генетические лаборатории.

Но сколько бы я не перечитывала каждую строку — они не меняются.

Папа сомневался в том, что я — его дочь?

В ответ на этот вывод из меня вырывается громкий смешок, больше похожий на икоту. А следом начинается и она — резкая и частая, до боли в диафрагме, как будто мои внутренности устроили бунт. Не помогает ничего — ни задержка дыхание, ни попытка дышать носом. В конце концов, какой-то из звуков получается настолько громким, что мама снова требует, чтобы я немедленно спускалась.

— Там же столько пыли, Эвелина! Хочешь заразиться клещами?!

— Я… уже спускаюсь.

Сую листок в книгу, наспех перекладываю остальное обратно в коробку и на корточках пробираюсь до лестницы. С нее, правда, едва не падаю, потому что натыкаюсь на испуганный взгляд матери, которым она подкарауливает меня внизу.

— Я предупреждала! — ругается она, отряхивая с меня огромные серые пятна. — Что это у тебя? Зачем тебе это?

— Это… для рисования! — Я успеваю одернуть книгу до того, как мама смыкает на ней пальцы. — Хочу нарисовать кое-что, и мне нужно немножко вдохновения. Ты же знаешь, что…

Наш разговор перебивает отчим, который заглядывает в дом с полной корзиной вишни. Вид у него довольный, как будто загнал целого мамонта.

— Вот, — взвешивает корзину на руке, — хватит на компот и на вареники.

Когда они уходят, я подкрадываюсь к двери, чтобы убедиться, что они заняты чем-то на маленькой кухоньке и в ближайшие пару минут им точно не до меня. При свете дня на книге хорошо видны следы черного маркера, хотя кто-то постарался от них избавиться. Готова поспорить, что и это — художества Дениса, и даже могу догадаться, что именно пытался изобразить этот «художник». Но сейчас все это меня абсолютно не волнует.

Снова нахожу бланк, быстро делаю пару фото на телефон, а книгу сую на самое дно своей спортивной сумки, в которую взяла немного вещей и свои принадлежности для рисования. После нашей с Олегом последней фатальной встречи, я никак не могу сосредоточиться, и вместо рисунков получается какая-то хаотичная акварельная мазня, мало отличающаяся от того, что рисуют пятилетние дети.

Вбиваю в поисковик название клиники со штампа, и нахожу такую только в старых записях. Она действительно была там, где теперь тот медицинский центр. Еще пара минут поисков и на каком-то старом форуме нахожу целую ветку обсуждения о том, Какие анализы можно было там сдать. Судя по датам, медцентр закрылся, а потом перепрофилировался, лет семь назад.

Значит, эта бумажка — не розыгрыш. Понимаю, что думать так было просто смешно, но мало ли кому какие шутки могут приходить в голову. Одной моей сокурснице на ее день рождения подарили отлитую в гипсе и стилизованную под цветок женскую вагину. После таких вещей я уже точно ничему не удивляюсь.

— Что ты тут притихла? — Мама появляется так внезапно, что я невольно дергаюсь и воровато бросаю телефон в сумку. — Все в порядке? И понесла тебя нелегкая в пыли копаться.

— Все хорошо, — вру как умею, одновременно до конца застегивая упрямую молнию на сумке.

— Нашла, что искала?

— Да. Это так, ерунда. Скорее всего, не поможет выбраться из творческого кризиса, но попытаться стоило. Тебе помочь на кухне?

Мы отправляемся перебрать урожай вишни и пока я перебираю мелкие ягоды, откладывая в сторону сухие и подпорченные, в голове то и дело возникает только одна мысль — зачем отец делал тест на отцовство. Нет, конечно, я в курсе, для чего делаются такие вещи, но ведь они с мамой были счастливы. За всю свою жизнь я ни разу не слышала от нее ни одного плохого слова о нем. И в моих детских воспоминаниях они всегда были рядом, улыбались и обнимали друг друга. Вряд ли мужчины, которые счастливы в браке, вот так, с бухты барахты, идут выяснять, кто биологический отец его дочери.

— Мам? — Сгребаю испорченные вишни в мусорный пакет и, мысленно вдохнув для храбрости, все-таки рискую спросить: — Вы с папой… Вы были счастливы?

— Да, конечно.

Она отвечает слишком быстро или мне только кажется?

— Я имею ввиду… Ну, знаешь, все пары ссорятся, так ведь бывает. Я просто… подумала, что в отношениях никогда не бывает гладко. А потом вспомнила вас с папой и подумала, что, может, это просто мне так не везет и…

— Ты с кем-то встречаешься? — тут же настораживается она. — Боже, с Олегом?!

— Мам, прекрати.

— Эвелина, посмотри на меня!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А вот теперь мне точно не кажется, что она взвинчена. Причем заводится с пол-оборота, как будто речь идет о каком-то криминальном авторитете с тремя женами, хотя я до сих пор не понимаю, почему ее так заводит эта тема. Двадцать лет разницы — это, конечно, много и повод для беспокойства, но ведь речь идет об Олеге, а не о каком-то сомнительном мужчине с улицы. И если уж на то пошло — он свободен, ни с кем не встречается и для наших отношений не может быть никаких препятствий, кроме моральных условностей общества.

Хотя, справедливости ради, разговоры об Олеге и раньше ее раздражали, но я не думала, что до такой степени. Теперь она заводится моментально даже почти без причины.

Я уже сто раз успела пожалеть, что рассказала ей об Олеге.

— Надеюсь, ты съехала с той квартиры? И прекратила общение с этим человеком.

— Мам…

— Эвелина! Ты продолжаешь… общаться с ним?!

Ее голос звучит так громко, что в кухню заглядывает отчим и осторожно интересуется, все ли у нас в порядке. Мама громко выдыхает через нос и, натянуто улыбаясь, говорит, что у нас просто дочки-матери. Отчим, поизвинявшись, быстро растворяется и тактично прикрывает за собой дверь.

— Если тебя это успокоит, то мы не спим.

— И это должно меня успокоить?

— Мои отношения с кем бы то ни было, даже если это Олег — это только мое дело, мама.

— Только не этот человек. — Она мотает головой. — Он не для тебя!

— Почему, мам? Что с ним не так?

— Он старше. Ему нравятся совершенно другие женщины, а ты просто…

По ее растерянному взгляду понятно, что она отчаянно пытается высосать причину из пальца.

— По-моему, ты просто что-то недоговариваешь.

— Недоговариваю что? Что моей двадцатилетней девочке морочит голову взрослый мужчина? Поверить не могу, что он так быстро заморочил тебе голову деньгами и красивой жизнью. Разве я так тебя воспитала? Разве… ты в чем-то нуждалась?

— Даже если бы у него ничего не было — это ничего бы не изменило. Мам, я люблю его.

Она громко бьет ладонью по столу. От хлопка где-то за окнами заходится лаем соседская собака.

— Даже слышать об этом не хочу. Ты ничего не знаешь о любви, Эвелина. А Олег… Он об этом не знает тем более. Я запрещаю тебе с ним видеться, слышишь? Я запрещаю!

— Мне уже двадцать два года — ты ничего не можешь мне запретить.

Мама открывает рот, чтобы разразиться новой порцией ругани, но потом обессиленной опускается на табуретку и стаскивает с волос платок. На стене напротив висит маленькое зеркало и она смотрится в него, причесывая волосы рукой.

А ведь я помню ее красавицей. У нее были длинные светлые волосы и огромные глаза, как у лани — светло-карие, с кукольными ресницами. И она сейчас как будто тоже вспоминает себя прошлую и сама на себя злиться за неуклюжие попытки хотя бы как-то привести себя в порядок.

— Мам, Олег меня не обидит. Он не такой человек. И вообще…

Она настороженно ждет продолжения, пока я снова и снова прокручиваю в голове наш с ним последний разговор.

— Я дала ему понять, что у меня есть чувства и он… В общем, он их не принял. Так что, — говорю с наигранным оптимизмом, — у тебя совершенно нет повода для беспокойства.

Мама даже не пытается скрыть вздох облегчения.

В голове снова всплывает моя сегодняшня странная находка. Почему я не могу просто спросить о ней? Что в этом такого? Любой нормальный человек, найдя такое, первым делом помчался бы к родителям выяснять, откуда это и почему, а у меня от одной мысли перед глазами как будто появляется бетонная стена, об которую разбивается любая инициатива.

— Тебе нужен ровесник. — Она снова смотрится в зеркало и непроизвольно проводит ладонями по лицу, задерживая пальцы в уголках глаз, где у нее уже заметно много морщин. — Человек, с которым у вас будут общие интересы и с которым вы стареть начнете вместе, а не друг за другом. Олег… он всегда был очень привлекательным и умел охмурять женщин. И даже спустя двадцать лет ничего не изменилось. Но что с ним будет еще через двадцать?

— Ему будет шестьдесят — только и всего.

— А тебе — только сорок.

— Столько же, сколько и тебе сейчас. Твоя жизнь закончилась? Или ты готова бросить мужа ради кого-то помоложе? Вам больше не о чем поговорить? Мам, ради бога, если есть причина, по которой ты так категорически против нашего с Олегом общения, то просто назови ее, чем выдумывать глупые отговорки. Никто из нас не знает, что будет через двадцать лет!

— Потому что это не любовь, Эвелина. Блажь, быть может, или просто романтическая привязанность к взрослому мужчине, но не любовь.

Я так много хочу ей возразить, но в итоге слова просто цепляются друг за друга, и из горла вырывается только непонятная какофония звуков, в которых нет никакого смысла.

Чувствую себя абсолютно разбитой.

— Знаешь, мам, я жалею только об одном.

В сердцах хватаю миску с вишнями, пытаюсь пересыпать их в большую банку, но больше половины просто рассыпается вокруг. Пытаюсь собрать их, но в итоге просто топчу. Вид красных пятен на полу, почему-то похожих на кровь, холодит что-то внутри.

Бросаю и миску, и банку, и ни в чем не виноватые вишни.

— Я жалею, что рассказала тебе.

В комнате хватаю телефон и выбегаю на улицу, чтобы позвонить. Здесь ужасно ловит мобильная связь. Буквально только на одну «палку» антенны, и еще нужно постараться найти место, где эта «палка» будет стабильной, а не пропадет через пару секунд. У соседей есть вай-фай через модный спутниковый терминал, и в прошлом году они поделились паролем в обмен на то, что я понянчилась с их близнецами, пока они что-то отмечали с большой компанией друзей, и с тех пор так его и не сменили, так для интернета я иногда им пользуюсь. Но телефонная связь — хуже не придумаешь. Оказывается, даже в наше время развитой мобильной связи, существуют такие вот «необитаемые острова».

Приходиться забираться на скамейку за домом, потому что это единственное место, где связь с горем пополам пробивается. Как только антенна перестает дергаться и фиксируется на отметки одного спасительного деления, набираю номер Олега.

Сколько мы уже не разговаривали? Неделю? Или отметка перевалила за семь дней?

Уже когда в трубке раздаются гудки, слышу характерный писк входящего сообщения.

— Ви? Ты в порядке?

От звука его голоса сердце предательски сжимается и замирает, как будто любой неосторожный дар может просто разорвать его на части. И одновременно с этим, я почти физически чувствую, как вены и артерии изо всех сил накачивают его кровью.

— Мы на фазенду выехали, — от страха снова все испортить, говорю шепотом.

— Куда?

— На дачу. Здесь связь очень плохая.

— А, ясно. Я отправил тебе пру сообщений.

Так вот это это пикнуло пру секунд назад.

— Ничего, что я звоню? — набираюсь наглости, чтобы спросить.

— Эвелина, ты можешь и должна звонить мне в любое время.

Я прикусываю губу и что-то невнятно мычу. Наверное потому что подсознательно хотела услышать, что он ждал моего звонка. Или что очень рад, что я позвонила. Или любое другое подтверждение, что эта неделя без меня была для него хотя бы немного грустной.

— Ви, что случилось? Мне не нравится твой голос.

Сейчас идея о том, чтобы попросить его приехать и забрать меня, кажется абсолютно бестолковой. И даже эгоистичной. Если бы можно было отмотать время назад, я бы в жизни не набрала его номер. Проклятая импульсивность. Сколько глупостей я из-за нее наделала, а главное — ведь каждый раз обещала себе, что в следующий раз ни за что не поддамся импульсу.

Но отступать уже некуда.

— Мне очень стыдно. — Приходится повторить фразу дважды, потому что с первого раза получается странный противный звук, как будто шипение в не работающем радиоприемнике. — Но… ты не мог при прислать за мной машину? Может быть… Блин. Извини, я как ребенок, правду мама говорит. Можно же вызвать такси.

— Ты где? Я приеду. Сбрось координаты или назови адрес. Какие-то метки на дороге хотя бы, указатели.

Я прикусываю ноготь большого пальца, пытаясь сдержать рвущийся наружу радостный писк. Диктую название нашего поселка и дачного кооператива.

— Я подойду к въезду. — Будет лучше, если они с мамой сегодня не пересекутся.

— Буду через полчаса.

В моем мире никогда не было мужчины, который бы говорил вот так: понял, выезжаю, жди. Ну и как в это не влюбиться?‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​