Исповедь Мотылька

Глава тридцать седьмая: Олег

Я не из тех мужиков, кто тратит время, представляя первую брачную ночь. То есть, я в принципе никогда нарочно об этом не задумывался, ни одной лишней минуты не потратил на это тупое занятие. Тем более, что наши с Дианой отношения стали «глубоко брачными» задолго до того, как я сделал ей предложение. Так что я вообще ничего эдакого не ждал, хоть она и намека на особенный сюрприз с подвязками и бельем, которое заказала специально по случаю черт знает откуда. Судя по ее голосу с придыханием, под ее платьем меня должна была ждать если не атомная война, то целая бомба ка минимум.

В любом случае, я даже представить не мог, что в «первую брачную ночь» (хотя на часах еще нет и одиннадцати) буду торчать в баре со старыми корешами, которые прибежали меня «спасать» прямо с несостоявшегося застолья.

Сколько мы здесь уже бухаем? Судя по тому, что от скорости наполняющих наши рюмки официанток образуется целый сквозняк, нам уже давно «хватит». Но Сашка, заядлый холостяк и первосортный бабник, продолжает настаивать, что я еще слишком трезв, чтобы отправлять меня домой на тягаче для дров. Они все почему-то до усрачки боятся, что я вдруг восстану и наделаю бед, типа, все-таки скручу шею племяннику или выбью все зубы своей новоиспеченной жене. С чего они вдруг решили, что я должен вытворить такую дичь? Это часть обязательного ритуала рогоносца? Если я не попытаюсь кого-то наказать, то автоматически перестану быть мужиком?

Да блять, я бы с удовольствием разбил Денису ебало, но только за то, что он в очередной раз насрал мне в душу, а то, что они с Дианой трахались у меня за спиной меня, честно говоря, вообще не парит.

Настолько не парит, что я даже готов отвалить ему бабла в подарок за то, что теперь у меня есть повод избавиться от Дианы Лебо (мою фамилию она брать отказалась, хотя я даже не пытался на этом настаивать).

— Ты норм? — «бодает» локтем сидящий рядом Тимур, мой, в некотором роде, товарищ по несчастью. В прошлом году, когда у него появились подозрения насчет шашней жены с водителей, он поставил парочку камер в стратегически важных местах, и в итоге выяснил, что жена действительно ему изменяет. Но не с водителем. А с его старшим сыном. Чем там все в итоге кончилось, я не в курсе, только с тех пор Тимур говорит, что детей у него нет и он вдовец. — В порядке?

— Ага, — киваю, больше изображая бухого, чем есть на самом деле.

Алкоголь — вообще не мое. Тем более, чтобы заливать печаль, хотя в тяжелой голове картинки, на которых Эвелина занимается сексом с моим братом, двигаются гораздо медленнее и их лица становятся все более размыты.

Во всей сегодняшней хуйне только это меня и волнует.

Я сжимаю опустевший стакан и не сопротивляюсь, когда мне наливают новую порцию текилы. Пью по протоколу — с солью и долькой лайма, но вкус алкоголя вообще не чувствую. Во рту словно все онемело. Приходиться порезать об край зубов кончик языка, чтобы убедиться, что у меня вообще есть язык.

Если бы я полистал похабщину в галерее Дениса, то нашел бы там то самое домашнее видео с Ви? В каком ракурсе? Она была бы совсем голой в постели? Или на кухонном столе? Или на что еще у них хватило запала и воображения?

А самое смешное, что я ни хуя не помню, как на том скрытом порно выглядела Диана. Реально не помню. Увидел, сделал зарубку, что братец не пиздит и верен своему девизу «сдохну, но испорчу Олегу жизнь» и просто вышвырнул из своей башки эту ненужную херь.

— Я твоему мелкому пидорку, если нужно, устрою каникулы в места не столь отдаленные, — предлагает Мишка, в прошлом представитель силовых ведомств, а теперь — солидный человек в финансовых кругах. Обычно таких стараются не подпускать близко, но я так и не понял, почему человека надо судить за его прошлое и когда Мишке (Михаилу Григорьевичу Шубину) понадобилась помощь, не отказал. Теперь Мишка в когорте моих близких друзей и не упускает случая предложить вот такую свою «помощь».

— Не надо, — отвечаю сразу резко и категорично, чтобы не разводить долгие разговоры на эту тему. Денис и так торчит у меня в башке во взрослых «мультика» на пару с Ви, не хочу чтобы к ним прибавился сюжет про застенки в «лучших традициях» фильмов для взрослых.

— Контракт составил? — снова спрашивает Саша.

Наверное, что-то у меня на роже намекает, что сейчас уже можно задавать вопросы, потому что до этого мы просто бухали и травили анекдоты.

Снова молча киваю.

Финансовая сторона вопроса моего развода во всей этой ситуации меня волнует меньше всего. Как и сам развод. Есть специально натасканные юристы, парочка из которых составили брачный контракт, и я абсолютно уверен, что даже если Диана кувыркнется через собственное ухо — она все равно ничего не сможет с меня поиметь.

Почему он сказал, что Ви — беременна?

Она правда залетела?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я пару раз нервно стучу по столу пустой стопкой и верные товарищи тут же наливают следующую порцию, которую я, как и предыдущие, глотаю без особого вкуса. Да и пофигу, главное, что эта дрянь все-таки понемногу действует и у актеры шоу в моей голове теперь почти полностью безликие.

На экране моего телефона в который раз высвечивается номер Ирины. С тех пор, как я узнал об их с Денисом «заговоре», наше общение полностью прекратилось, хотя, нужно сказать, она не особо и пыталась выйти на связь. Мы, как взрослые люди. Передали все дела юристам и я поставил подпись под договором о закрытии финансирования ее фонда. Это было последнее событие, так или иначе связанное с ее присутствие в моей жизни, и это случилось так давно, что сейчас я воспринимаю внезапно воскресшую Крымову как утопленника, который вдруг всплыл в кухонной раковине.

Сашка успевает пресечь мою попытку утопить телефон в стакане с соком.

— Хочешь, пошлю ее так, что сразу удалит твой номер? — предлагает свою помощь.

Вместо ответа я сам блокирую ее номер и тут же стираю его из телефонной книги. Даже странно, почему до сих пор этого не сделал.

— А с Денисом та симпатичная девочка… — Вряд ли Тимур понимает, что ковыряет прямиком мою открытую рану. — Разве не твоя родственница?

— Дочь моего друга. Он уже в могиле. — Вздыхаю и медленно встаю из-за стола. Ноги ватные — пиздец. — Мне ехать надо, мужики. Спасибо за поддержку. С меня много благодарностей.

— Э нет, — Сашка снова меня останавливает и отбирает ключи от машины. — Давай такси вызову.

Немного подумав, отказываюсь. Они пытаюсь меня остановить, но в конце концов понимают, что это бесполезно — я не то, чтобы упрямый осел, но если что-то надумал, то выбить это из будет сложно. Да и прогуляться по морозному ноябрьскому воздуху — самое то, чтобы немножко протрезветь. Все же бухалово — конкретно не мое.

После пяти минут пешком до станции метро, оказывается, что меня не так чтобы катастрофически развезло. Во всяком случае, не падаю и держу линию ровно, хотя кто его знает, как мое «ровно» выглядит со стороны.

Спускаюсь в метро, в котором я ездил, кажется, еще в прошлой жизни. Сажусь в вагон, пытаясь сообразить, на какой станции мне лучше выйти, хотя это самая далекая городская окраина.

Они сейчас вместе?

Откидываю голову назад и сердобольная женщина рядом интересуется, все ли со мной в порядке. Показываю сразу оба больших пальца и на всякий случай выхожу на одну станцию раньше. В подземке мне сегодня ужасно тесно, как будто какая-то невидимая дрянь все-таки догнала меня здесь, вцепилась в глотку ватными пальцами и начала выдавливать из меня последнее самообладание.

Хочется найти любимого братца и оторвать ему яйца тем способом, который в протоколе судебного разбирательства потом запишут как «особая жестокость».

Хочется оторвать ему руки за то, что прикасался к Ви.

Хочется вырвать их обоих из моего сердца, даже если образовавшаяся дыра никогда не заживет.

А если бы я тогда не струсил и поцеловал ее в ответ — какой была бы теперь моя жизнь? Это был бы просто мимолетный роман без последствий или что-то большее?

Бля, почему я вообще связался с Лебо, если с самого начала было понятно — она вообще не мой типаж?!

Около выхода из метро какая-то медлительная старушка, кряхтя, собирает ведерко с цветами. Обычные хризантемы (или как их там?) которые растут на клумбах почти возле каждой многоэтажки и продолжают цвести чуть ли не до первого снега. Цветов в ведре довольно много. Достаю из бумажника сразу несколько крупных купюр, протягиваю бабушке, но она отмахивается от меня, как от прокаженного. Приходится постараться, прежде чем она берет деньги и протягивает мне охапку желтых, белых и темно-красных хризантем. Никакой обертки, вода с веток капает прямо на мой свадебный костюм и я, усмехаясь, думаю, что это как раз самое ему применение.

Нужно, наконец, посмотреть в лицо прошлому.

Странно, но мне везет поймать такси, просто взмахнув рукой перед проезжающей мимо машиной. Озвучиваю место и водитель, морща нос, переспрашивает.

— Я в норме, мужик, — говорю вполне сносно. — Просто на душе дерьмово.

— Ага, и поэтому надо ехать к покойникам, — ворчит он, просит плату вперед и, получив свое, все-таки везет меня по заданному маршруту.

Я уже и забыл, когда в последний раз был у Ани.

Когда все это случилось, ездил к ней на могилу чуть ли не каждый день. Почему-то, становилось легче, когда клал на ее надгробие безобразно дорогой букет, хоть она никогда особо их не любила. Время шло, воспоминания сгладились, совесть уснула. Ия. Больше не чувствовал вину за то, что не привез на могилу жены свежий букет.

Стыдно сказать, но покопавшись в памяти, не могу вспомнить ни одну дату в недалеком и даже далеком прошлом, когда ее навещал. Это как будто было миллион назад, в той жизни, где я был совсем другим человеком.

А ведь первые полгода после смерти Ани, я ходил как в воду опущенный. Не сдох и не сбухался только потому, что на носу висела важная сделка и от этих денег зависел не только мой личный банковский счет, но и счета всех моих сотрудников, которые, несмотря на тяжелые времена, наступившие после нашего с Пашкой «скандального раздела имущества», остались со мной. На мне вообще тогда висело слишком много обязательств. И Денис, конечно же. О нем напомнила Ирина, которая явилась спустя месяц после смерти сестры и буквально словесно меня отмудохала как последнюю псину, взывая к чувству долга и родственным связям.

До сих пор не возьму в толк, как так получилось, что он, моя единственная кровная родня, оказался таким моральным уродом. Неужели и правда все дело только в том, что я не уделял ему достаточно внимания?

Ерошу волосы, чтобы немного сбросить наваждение прошлого, и замечаю, как водитель недоверчиво косится на меня в зеркало заднего вида. Даже радио выключает, видимо решив, что за полночь с цветами на кладбище может ехать только тот, у кого на этом кладбище есть труп в своей могиле.

— Может, подождать тебя? — предлагает мужик, когда прошу высадить меня недалеко от въезда.

В башке снова шумит и прогулка в ночных заморозках лишней точно не будет. Смешно, но даже сейчас мне тупо стыдно являться к Ане бухим. Столько лет не виделись, а я заявлюсь под синькой с собственной «свадьбы в Малиновке».

— Спасибо, мужик, но я в порядке, — благодарю таксиста словом и щедрыми чаевыми, и медленно бреду вдоль обочины, скудно освещенной горящими через один фонарями.

«Да, Олег, — мысленно даю себе пинка, — ну и время ты выбрал, чтобы навестить могилу жены».

Как ни пытаюсь выбросить из головы Дениса и Ви, эта парочка снова там. Уже не такие энергичные и четкие, больше напоминающие тени от свечей, но это все равно они и мне тошно от того, что к Ане я явлюсь жаловаться на все это дерьмо.

Ее могилу я нахожу сразу, можно сказать, наощупь. Здесь темно, хотя пока бреду, замечаю между могилами группы пирующих бомжей, которые поглядывают на меня как немощные шакалы. Наверняка прикидывают, по зубам ли я им. Но вообще насрать, даже если кто-то сунется.

Могила Ани чуть в стороне, за рядом простых гранитных крестов, одинаковых внешне, но отличающихся только размером. Проходя мимо, бросаю взгляд на таблички — тут похоронены четверо: двое детей и их родители. Судя по датам, семья погибла в один день, а их отцу было ровно столько же лет сколько и мне сейчас. Интересно, если я сегодня сдохну от внезапного инсульта, или аневризмы, или потому что бомжи размозжат мне голову, что поставят у меня на могиле? Хотя уместнее будет спросить — кто?

Анина могила в идеальном порядке. На белом мраморе ее надгробия — покрытые инеем, но еще свежие цветы. Наверняка Ирина часто ее навещает, хотя я не помню, чтобы мы с ней это обсуждали. Мы вообще перестали вспоминать Аню после того, как перестали быть просто скорбящими родственниками и стали любовниками. Просто мне стало не по себе от того, что я трахаю сестру своей покойной жены, ну и наоборот.

— Привет, родная. — Кладу цветы поверх роскошного букета подмерзших лилий, проводу пальцами по холодному мрамору, собирая изморозь на кончики пальцев. — Долго не приходил. Знаю. Не буду извиняться, ты этого не любишь.

Когда Ани не стало, у меня совершенно не было сил заниматься ее похоронами, и Ирина все взяла на себя. Мы только тогда и сблизились, потому что до трагедии каждый ее приезд, они с Аней могли подолгу запираться на кухне и о чем-то сплетничать, как это бывает, когда у сестер очень теплая дружба. Никогда не допытывался, что они обсуждают, даже если их посиделки затягивались до утра и превращались в батарею пустых винных бутылок и потекшую тушь на лицах обеих.

Укол совести случается так внезапно, что подкашиваются ноги и я грузно усаживаюсь на скамейку рядом.

— Прости, что мало тебя обнимал, когда ты плакала, — слова не хотят выходить наружу, их приходится выталкивать силой. — Что всегда соглашался на твое «да все в порядке, пустяки, дело житейское». Прости, родная. Я все испортил.

Прошлое, от которого я столько лет отмахивался, внезапно ударяет в спину.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Правда, растекающаяся болью у меня под кожей, необратимая и острая, как удар хлыста.

Правда о том, что в тот день, когда мы с Пашкой, молодые и дурные от внезапно свалившихся первых бабок, забавы ради пошли на какой-то показ мод, где один из нас встретил женщину своей мечты, а другой — свою будущую жену. Только вот оказалось, что это — одна и та же женщина. И пока я тупо таращился на нее как болван, мой друг, по зову своей далекой цыганской крови, схватил ее в охапку и украл прямо с подиума. А через пару недель они вернулись уже молодоженами — довольными, абсолютно счастливыми и, как потом оказалось, уже ставшими заочно родителями.

Какая ирония, что женщину, в которую слюбился без памяти, второй я увидел уже когда она была беременной той, в которую я влюблюсь спустя двадцать сраных лет.

— Я мудак, знаю, — киваю невидимому призраку Ани, хотя кого я обманываю — ее здесь нет. А если бы мертвые действительно могла выходить к нам, вряд ли моей жене захотелось бы еще раз увидеть человека, разрушившего всю ее жизнь.

Когда открылась правда о скоропалительной беременности Марины, я был единственным в Пашкином окружении, кто не считал это событие «офигенным» и «крутым». Я оказался тем мудаком, который напомнил ему и о возрасте, и о том, что таких «самых любимых женщин» у него каждый месяц — по паре штук, а ребенок — это большая ответственность, к которой они с Мариной не готовы. Да блять, даже зная, как все обернулось, если бы я сейчас мог вернуться в прошлое — я бы все равно повторил те слова слово в слово. А еще лучше — схватил бы Пашку за шиворот и отвешивал бы ему столько тумаков, сколько потребуется, пока его куриные мозги не встанут на место.

Именно тогда мы впервые конкретно посрались. Так сильно, что завели личных помощниц и составили рабочие графики таким образом, чтобы не пересекаться нос в нос. Разделяли деловые встречи, право подписи, всю ту бесконечную рутину, которую однажды вдвоем затеяли и поставили на ноги. Бросить все это на полпути было бы слишком тупо, хотя Пашка попытался и закинул удочку на счет того, что готов выкупить мою долю, за что был справедливо и от всего сердца послан.

Нас помирила Эвелина, сделав то единственное, что могла — родившись на свет пухлой маленькой гусеницей. Когда я узнал, что Марина родила и Пашка стал отцом, сразу стало по фигу на все наши разногласия. Приперся в больницу с огромны медведем наперевес и охапкой гелевых шаров в форме Микки-Мауса с бантом, сказал Пашке, что набью ему морду, если не покажет мне дочь и мы обменялись символическими оплеухами. Наверное, в глазах персонала больницы, это выглядело не так миролюбиво, потому что кто-то даже предложил вызвать полицию, но в итоге, все рассосалось и успокоилось.

Есть какая-то злая херня в том, что я до сих пор помню каждую деталь того дня: светло-серые стены больничной палаты, бледная, но улыбающаяся Марина, как всегда красиво накрашенная, с идеальной прической, и в красивом розовом халате с пышными белыми кружевами. Через пару часов после суточных мучений, она все равно выглядела так, будто на минутку сошла с подиума, чтобы погрозить нам обоим пальцем, потаскать за уши и взять клятву, что мы больше никогда не поссоримся. А потом принесли маленькую Ви: красную, сморщенную, как кизил. Уже тогда у нее были глаза Марины, и Пашкин нос, и подбородок. А я малодушно подумал, что мой нос и мой подбородок, шли бы ей куда больше.

Если бы я знал тогда, как сложится наше будущее, я бы продал Пашке свою часть в бизнесе и укатил на другую часть земного шара, чтобы больше никогда их не видеть.

Но я не знал.

И Эвелина потеряла отца. Из-за меня.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌