История безумной любви

Глава 1.

Был тёплый осенний денёк, я сидел в парке и думал о своём. У меня было пару минут свободного времени. И трачу я эти мгновения на размышления бытия, а именно о любви. Что вообще такое любовь? Я не знаю ответа. Хотя, однажды, Виктор Пелевин сказал: «Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле его нет. — Так что, любовь нас обманывает? Это что-то вроде сна? — Нет. Любовь — это что-то вроде любви, а сон — это сон. Все, что ты делаешь, ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса. Или отвращения». Брэдбери говорил: «Любовь — это когда хочешь переживать с кем-то все четыре времени года. Когда хочешь бежать с кем-то от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой — помогать пережить насморк и долгие вечера». С одной стороны они правы, но не до конца. Любовь — это намного больше, чем просто смысл существования, больше чем просто родная душа. Думаю, у “Любви” нет определенного понятия, для каждого любовь имеет свое понятие или вовсе его нет. Все же это не объяснить, может быть, не стоит давать точный термин, ибо кто любил знает это чувство, знает этот сладкий привкус, что слаще мёда или невыносимую горечь, не сравнимую даже с самой паленой водкой. Кто любил знает то тепло, что ощущаешь при малейшим воспоминании о ней — твоё всё, твой мир и муза, что беспрерывно нежно нашептывает на ухо строки. Ты чувствуешь ту любовь, что многим была не постигнута, ведь у вас самая настоящая взаимная любовь. Вы полюбили не оболочку человека, не его положение, а душу — самое прекрасное и ужасное, что может иметь человек в своём теле. Кто, хотя бы раз по-настоящему искренне любил знает чувство пустоты, словно сама душа тебя покинула, словно тела влюбленных разошлись, а души остались, срослись воедино и отныне будут вместе навсегда.

Окунувшись в воспоминания, я совершенно потерял счет времени. Я опаздывал. Бросив все раздумья, я незамедлительно отправился на неотложную встречу. Опоздать я не имел права. Доктор терпеть не мог когда я задерживался, боялся, что я убью себя одним днём. И вот я уже стоял пред дверью офиса. На двери блестела золотистая табличка с надписью — “ Доктор-психотерапевт”. Я не решался войти. Просто не хотел никого видеть, ни с кем общаться, просто быть тут. Я давно потерял смысл счастья, давно позабыл каково это. Зайти я не смог, уже хотел уйти, как дверь открылась. Из-за двери показался доктор.

— Прошу заходи, не стесняйся. — Добрым тоном сказал доктор, приглашая меня жестом руки.

Я опешил от удивления и никак не мог ответить, просто пройдя сквозь дверной проём. Зайдя в офис, я сразу присел за своё любимое кресло с желтой обивкой, доктор же сел на соседнее красное кресло, которое осталось. Кабинет был, как всегда максимально уютным: оформление в теплых оттенках, как стены, полы, ковры на полу и на стенах, яркие цветы, расставленные по всей комнате, благодаря им в кабинете всегда стоял приятный запах. Через окно проходили яркие лучи солнца, освещавшие большую часть помещения. Доктор являлся творческой личностью и поощрял любое творчество во всех направлениях. В комнате висели картины современных художников, олицетворяющие душу и эмоции художников. Нас связывала любовь к подобному искусству, особенно мне нравился квадрат Малевича, не думаю, что оригинал, но написан он был искусно. Также мне нравилась небольшая библиотека, полностью наполненная классикой. Доктор, как и я очень любили русскую классическую литературу — это, наверное, единственная тема которую мы оживленно обсуждали и которая мне нравилась.

— Ну как, Глеб, ты себя чувствуешь? — Резко начал доктор.

Я ничего не ответил и опустил глаза. Я снова восхитился его стилем одежды — классический стиль, напоминающий времена прошлого века, мне он напоминал Есенина в Юности, правда доктор был высоким и брюнетом.

— Глеб? Вас всё ещё беспокоят суицидальные мысли?

— Нет, доктор, мы замечательно уживаемся. Я не стремлюсь к Богу.

— Это замечательно. С какими методами Вы замечательно уживаетесь? — Спокойно, но и с любопытством говорил доктор.

— Перед сном, каждую ночь, лежа на кровати, закрыв глаза, я начинаю представлять, как кто-нибудь придет ко мне, пока я сплю, с обычным холодным кухонным ножом, приложит его к моей артерии, надавит и медленно будет вести, вырисовывая дугу. Я буду корчиться от боли и нож мне уже не будет казаться холодным, он будет обжигающим, словно мое горло режет не металл, а адское пламя. Или я представляю, как к моему виску приставляют дуло пистолета, любой марки, нажмут на курок, я проснусь от этого звука и всё пойму — сейчас меня убьют, ещё секунда и настанет тьма, я представляю какой будет звук выстрела, как пуля пройдёт через кожаную оболочку, через мышцы, сломает череп и доберется до самого центра мозга.

Доктор нахмурился, подумал мгновение и сказал:

— Это очень интересный ход мыслей. Значит, Глеб, ты хочешь чтобы тебя убили?

— Нет, доктор, я хочу быть счастливым. Испытать то счастье, что испытывал ранее. Когда моя улыбка была и правда до ушей, даже не смотря, что меня бесила такая яркая улыбка. Я пытался сдерживать улыбку, сделать её скромнее, чтобы казаться серьёзным даже в мгновения счастья. А теперь я вовсе забыл, как улыбаться.

— Что делает тебя счастливым?

— Чувство, что я не одинок. Что меня поддержат в любой ситуации. Что я кому-нибудь важен. Понимаете?

— Как никто, Глеб… Как никто… У тебя были друзья, много друзей. Где они сейчас?

— Всё там же. Они остались рядом, только они мне больше не друзья — просто знакомые, со схожими интересами. Они не менялись, не уходили. Изменялся я и отдаляюсь тоже я. А дело в том, что они стоят на месте, никуда не стремясь. Просто проживают эту жизнь, день за днём без осознания смысла этой жизни, осознания, что эта жизнь конечна.

— У тебя был лучший друг. Что стало с ним?

— С Борисом? Тоже, что и с другими — остановка в развитии, раньше я считал его самым мудрым человеком, которого только мог встретить за свою жизнь. Я старался обрести ту мудрость, что обладал он, и я приобрёл, даже намного больше, чем было у него. И теперь я намного умнее него и мне уже не интересно с человеком, который смеётся над тупыми шутками. Самое обидное, Боря начал скрывать от меня, что-то. Точно не знаю, но могу сказать одно — он скрывает от меня его диалоги с моей любовью, с девушкой, что отныне мы не вместе, но всё-равно люблю её. Однажды, я увидел их переписку. Она вся была в красная — вся со смайликами красного сердца. А со мной даже говорить не хочет.

— Почему? Ведь ты образованный молодой человек. С тобой очень интересно поговорить!

— Спасибо, док — Я слегка улыбнулся.

— Я дам тебе время подумать. Подумай, что произошло между вами и через пару дней, мы вновь увидимся и продолжим разговор. Вот еще рецепт на лекарство, сегодня зайди в аптеку и забери.

— Доктор, меня в этой аптеке, как родного уже встречают. Сомневаюсь, что мне уже нужен рецепт.

Док посмеялся, отдал мне бумажку, называемую “рецептом” и попрощался. Я тоже попрощался и ушёл прочь. Уходя из здания, я прошёл мимо парка и той самой лавки, где я сидел утром и размышлял о сладкой и в то же время горькой любви. Снова присесть здесь и подумать у меня не было ни малейшего желания. Я сильно устал, я просто хотел залиться в слезах и лечь спать. Быстро зайдя в аптеку и получив антидепрессанты по рецепту, я зашагал в сторону дому. Пока я шёл я думал над вопросом доктора. Я вспоминал все места и все моменты связанные с ними. что встречал на пути. Например, в этом магазине мы покупали кошачий корм её коту, на деньги, которые она откладывала, чтобы купить блинчик. Интересно. как там поживает Персик — так зовут кота. Персик — хороший парень, хоть и временами вредный. Сам того не заметив, я дошёл до дома. Зайдя в квартиру, не раздеваясь я выпил грёбанные антидепрессанты и сразу уснул.

Ночь была неспокойной. Меня будто терзали изнутри. Будто, я что-то потерял, будто часть себя. Ерзая всю ночь, переворачиваясь с боку на бок, спать я не мог. Это терзало меня. Мне нужно было отвлечься. Я встал с кровати, хотел включить свет, да только лампочка перегорела и лишь полная луна освещала мою лисью нору.

Решив заварить себе кофейку, я зашёл на кухню, держа в руке обычную восковую свечу. Поставив на газовую плиту чайник, достав растворимый кофе, я начал ждать пока вода в чайнике закипит. Пока я ждал, я задумался чем я сейчас займусь. Ко мне пришла идея — написать автобиографию. Писать я любил и душа моя тянулась, но не одно произведение выставить на публику я не решался. Вспоминая всю свою жизнь, я уже представлял, как буду писать: когда и где родился, как зовут моих родителей, кого любил. И снова вспомнил её, что разбила моё сердце, хотя скорее всего, я сам его разбил. Сколько бы не убеждал я себя, я понимал, что виноватых нет, либо виноваты все. Пока я блуждал по воспоминаниям, чайник во всю свистел. Быстро выключив, я налил кипяток в свой стакан, который, кажется, не был вымыт уже давно. Пройдя через коридор со свечой в одной руке и горячим стаканом в другой, я сел за письменный сон. Вдохновение порхало надо мной, оно шептало всю мою жизнь, только вот не так приятно, как это делала моя потерянная муза. Сейчас меня вдохновляет не теплая любовь, не мечты светлого будущего с самым дорогим человеком и просто осознания, что я не одинок, а холодная, как лёд душа, что осталась во мне, это до противности горькое послевкусие брошенной любви.

Я писал всю ночь, подливая себе кофе. Я не заметил, как солнце сменяет луну и так норовит сказать всему миру: “Доброе утро! Настал новый день!” Я не спал всю ночь, я видно сошел с ума. Именно с этой мыслью я встретил рассвет. Сейчас солнце не светит так позитивно, как светило раньше, в далёком прошлом, ещё в моём детстве. Теперь оно светит совсем тускло, будто потеряла частичку себя. Будто Луна забрала часть её души и светит вдвое ярче чем солнце.

Глава 2.

Проснувшись после бессонной ночи, ближе к полудню, я сразу проверил свои записи. Они были на месте, не тронутые со вчерашней ночи. Автобиография была написана вплоть до момента, когда я перевелся в другую школу. Школа была не столь велика, но она была прекрасна во всех смыслах. Учителя были настоящими ангелочками, а не отродьем дьявола, как бывало в других учреждениях. Все дети были максимально адекватными или хотя бы большая часть. До сих пор я считаю это лучшим начальным этапом моей жизни, даже не смотря на всё плохое, что случилось в этих стенах. Именно этих стенах я встретил первую любовь, хоть и мимолетную. Именно в этих стенах я испытывал последнюю искреннюю, счастливую, взаимную любовь. Ловя на себе настоящие мимолётные взгляды любимого человека и отправляя обжигающий до дрожи воздушный поцелуй. Это были времена моей безудержной юности. Я мечтаю хотя бы на одно мгновение вновь оказаться в том времени, ощутить те эмоции, что ещё не покинули мою душу. Вновь ощутить каково это быть поистине счастливым и улыбаться так, чтоб рвался рот.

Мои мысли перебило журчание живота. Я вспомнил, что за последние двенадцать часов, мой желудок наполняло только кофе, очень много кофе. Я оделся и пошёл в магазин. Выйдя из подъезда, я ощутил на себе, как тускло светит солнце. Было холоднее обычного, возможно это связано с наступлением зимы, но сейчас только середина Октября. Через пару минут я уже был у дверей магазина, у которого проходил вчера, возвращаясь домой. В магазине, я взял корзинку и прошёлся мимо стеллажей. Выбирая почти просроченное молоко, я почувствовал, как моего плеча слегка коснулись, и резкий приход запаха приторно сладкого персика. Я увидел девушку среднего роста с кудрявыми волосами и в большой тёплой джинсовке, словно, принадлежала мужчине с узкими плечами. Меня парализовала эта картина. Изначально я не мог понять почему эта девушка кажется мне столь знакомой. Спустя секунду, я понял всё. Это могла быть она. Я бросил проклятое молоко и побежал в ту же сторону куда зашла девушка. Увидел я её уже на кассе, это была не она. Даже близко не похожа. Разочаровавшись и в то же время понимая, что так лучше, нежели она и правда была бы здесь. Я поднял лежащее на полу молоко и без раздумий наплевав на всё отправился на кассу.

Уже только придя домой, готовя себе яичницу-крембл, я задумался. Если бы это и правда была она? Что бы я ей сказал и смог бы сказать что-нибудь вовсе? Слишком много вопросов на которые я не знаю, как ответить, но медленно и уверенными размышлениями я подбираюсь к ответу. Скоро я отвечу на все заданные мною вопросы и расскажу свои ответы доку. А пока что, я утолю свой дикий голод и продолжу писать. Это было единственный способ заглушающий мою внутреннюю боль. Единственный способ, чтобы я не съел себя же изнутри гнилыми мыслями.

Я писал круглые сутки. Писал абсолютно всё, каждую мелочь из своей никчемной жизни. Вспоминал далекие моменты детства. Как радовался отцу, пришедшем с поздней работы. Как я смеялся с забавных рассказов дедушки. Как чувствовал себя нужным с заботы бабушки. Как не мог уснуть в страхе без мамы. Как смеялся и плакал вместе с братом. И вспомнил каждую ушедшую душу из моей одинокой жизни. Теперь я сижу здесь — в грязной квартире без тепла и света. Лишь меняющее небесное светило освещало, переживало за моё состояние. Только душа моя более не светилась, глаза не сверкали. Я погас, и никто не смог зажечь мою тусклую холодную спичку. Я знаю, потухшая спичка может гореть вновь, но для этого нужна чистая нетронутая спичка. Настолько чистую душу я не видел и видеть не хотел. Мне нужна лишь одна светила, что однажды показала мне настоящее пламя. Уже не имеет смысла. Я пускаю горький дым, пока она во всю сияет ярким огнем.

Так я и расписывал всю жизнь от самого истока до самого конца. И вновь, вспоминая и переживая все мои моменты и эмоции, я понял. Понял почему я её вновь упустил, как было это однажды. Я быстро оделся и отправился в офис доктора. Я не видел окружающих меня людей, всё что окружало меня. Мне важно было рассказать доку, услышать, что он мне скажет. И вот я вновь стоял перед его дверью. Табличка не казалась уже золотистой, казалось, будто она серебристая. Я резко открыл дверь, зашел и не раздеваясь сел на кресло. Только сидя на кресле, я заметил будто что-то не так. Будто я открыл не ту дверь. Кресло было не таким мягким, не таким ярким и даже немного потертым. Сам кабинет не был уже такими красочным. Солнце уже светило под другим углом и вовсе не придавало комнате освещения. Были включены настенные лампы, которых ранее здесь будто вовсе не было. Все картины, исключая квадрат Малевича, были сняты со стен и поставлены в самый дальний угол, так что сразу их было не заметно. Часть книг на стеллаже уже не было, их я не видел. Наверное книги уже были убраны на совсем. Если раньше библиотека была полностью забита книгами, то сейчас создавалось ощущение пустоты, словно самого доктора нет вовсе. Книги — это его гордость, он знал наизусть каждую, каждого героя книги, каждую страницу и что на ней было написано.

Своими мыслями я зашёл слишком далеко и вовсе пропускал доктора мимо глаз, стоявшего у стеллажа с книгами. В руках он держал открытую книгу Чернышевского “Что делать?” и никак не обращал на меня внимания. Когда я перестал осматривать уже тусклый, немного темный кабинет и напрямую уставился на него, он закрыл книгу, не отпуская её из рук, сел на кресло рядом и сказал:

— Здравствуй, Глеб. Как твои дела? Ты готов открыть мне душу? — До ужаса спокойно говорил док. Будто я не ворвался в его офис, будто не отвлек его от дел и будто я пришел в запланированное время.

— Я вижу, доктор, у вас небольшая планировка. — С большим любопытством я ждал от него ответа. Мне было безумно неуютно сидеть при изменениях.

— Нет. Всё на своих местах, Глеб. Думаю, Вы перепутали.

Я не мог описать словами мой шок. Это до ужаса наводило страх. Скорее всего это мою галлюцинации из-за недосыпа, таблеток и плохого питания, ещё нехватка свежего воздуха, движения и просто умеренной жизни.

— Я на днях думал о своей жизни в целом, и осознал, что я постоянно сам отказывался от людей, конечно, не абсолютно от всех, бывало и от меня отказывались, но большую часть своего окружения на протяжении всей жизни — я бросал, я. Отказ от семьи, отказ от всех друзей, отказ от любви. Я думал одному намного лучше, но нет. Одному вовсе не хорошо. Со временем, я это понял, когда начал съедать свои остатки души. Так произошло и с ней. Я не хотел её больше видеть. Она отнеслась ко мне с тёплыми намерениями, с поддержкой, что мне так не хватало, что я так жаждал. А я был холод. Я не хотел её видеть, я хотел, чтобы меня оставили все в покое. И после я осознал, что был не прав, я не должен был быть холодным с ней. Я просто не понимал себя и не понимал чего я поистине желал. Теперь я точно знаю, но поделать уже ничего не могу.

Доктор молчал. Он опустил глаза, словно понимает мои чувства. Глубоко вздохнув, док сказал мне:

— Как думаешь, она любит тебя? Сквозь всё прошедшее время, сквозь ту прохладу, что от тебя веяла, сквозь все недопонимания и ссоры. Несмотря на мнение других людей, несмотря на все ваши различия. Как думаешь? Можешь не отвечать. Ведь важно здесь не это. Важно здесь одно — любишь ли ты её, всем сердцем, всей твоей проклятой холодной душой, готов ли ты отдать всё что имеешь за неё, за её улыбку, за встречу с ней, за её счастье, даже если счастье её будет без тебя? Скажи себе! На что ты готов ради неё?

Медленно стекала слеза, она спускалась по худой щеке и до самого подбородка пока не упала на ладонь. Вытерев слёзы банданой, что всегда носил в кармане я смог ответить:

— Эта бандана со мной уже очень давно. Она знает меня вдоль и поперёк. Она пропитана моим смехом и счастьем, слезами и горем. В ней осталась вся моя душа. Все мои чувства, все переживания и вся боль. Я с радостью сжёг её и забыл, что однажды у меня была дорогая мне вещь. Но она со мной и по сей день. Знаешь почему? Потому что так я хотя бы чувствую хоть что-нибудь. Я помню каждую ночь, что рыдал в неё, каждый момент как цеплялся зубами, чтобы не закричать от безжалостной боли внутри. Она — это всё, что есть у меня сейчас. И я готов на всё, чтобы только быть с человеком которого безудержно люблю. Готов отдать всю свою рваную душу, только чтобы снова смотреть в её прекрасные глаза, что она прячет от смущения, видеть её прелестную улыбку, которой она украшает этот серый промокший мир. Я люблю её, док! Люблю свою зайку… Люблю свою Яну..

— Я тебе верю. — Мило улыбаясь, сказал в ответ док.

Я встал и чуть-ли не бегом вышел из кабинета, оставив дверь открытой. Мои слёзы безудержно и яростно бежали по моим щекам. Они не заканчивались. Я хотел кричать от боли. Хотел умереть. Я уже был на лестничной площадке, как услышал:

— Глеб! — Это был док. Он стоял в дверном проёме. — Это нормально. Любить — это нормально! Твоя боль пройдёт и солнце вновь засияет для тебя и ночное небо вновь улыбнётся тебе ярким месяцем!

Я никак не ответил, было слишком больно, чтобы произнести хоть слово. Мерзкий комок горя снова застрял в моём горле и убрать его я не в силах. Было уже темно, я забрёл в парк к той самой лавке. Я присел на неё, людей в парке не было, лишь только проходящие мимо. Эта лавочка — это наша лавочка. Именно на ней мы сидели холодными вечерами, грея друг-друга крепкими объятиями. Именно на ней робко признавались в своих чувствах. Именно на этой лавочке смотрели в глаза друг-друга и видели отражение себя. Мы были счастливы, а у каждой счастливой сказки есть конец. И наш конец вовсе не счастливый. Он ужасен. Самый отвратительный, что только может произойти. Мы оба любили друг-друга, но мы не могли быть вместе. Почему? Потому что я был любовником..

Глава 3.

Настал новый день, уже как 17 часов назад. Я проспал весь день после вчерашнего срыва. По сей час мне не хотелось вставать с кровати, что-либо делать. Я был опустошен. Энергии вовсе не было. Через силу я всё же смог поднять себя. Подойдя к зеркалу, я не…