Итальянский роман

Жизнь – не стихи.

Жизнь – проза, наполненная рифмами.

Огоньки. Огоньки. Дальние, маленькие дрожат в вечернем воздухе. Вблизи в сумерках ясные, очерченные светящиеся шары, кованные восьмиугольные абрисы, пламенеющие оранжевым. Вечер напоен запахами роз, рыбы, воды, настоянных на женском теле летних духов.

Бывает ли суета умиротворяющей? Только если это суета курортного городка, если это шум уличного ресторанчика.

За соседним столом раздался радостный возглас. Официант принес компании отдыхающих небывалое блюдо. К общему букету запахов добавилась нота базилика. Гул голосов нарастал, волны Гарды бархатисто шумели, смеялись немцы, лаяла собачка.

Жизнь и радость разливались в самом воздухе. Они ощущались физически. Они пульсировали вместе с огнями Дезенцано, Сирмионе, Бардолино. Наконец, принесли меню. Роман Андреич не хотел есть. Роман Андреич. На работе к нему так обращались. Те, кто не знает его должности, конечно, обращались бы просто по имени. Красивый мужчина, который ни на год не выглядит старше своих тридцати четырех. Он хорош конечно, этот Роман Андреич. «Наш Ромашка», зовет его секретарша в Москве, когда обсуждает с подружками. Ромик его не зовут – не идет. Он устами женщин: «Ах, Рома», а мужчин: «Роман».

В Москве немало таких, уже обжегшихся в семейной жизни, не плохо поднявшихся в карьере на волне одной единственной удачи, загадочных, голубоглазых, немного пафосных, любящих не бог весть каких женщин. Нет. Все-таки он один такой, Роман Андреич, стервец.

От усталости есть не хотелось. Долгий перелет, накладка с такси из аэропорта. Потерял ваучер на заселение в гостиницу. Положил не в тот карман и не мог найти. А без этой бумажки он не знал адрес.

Он никогда ничего не терял. Зная свою педантичность, расстроился и рассердился, думал, что бумагу украли, а значит, и еще что-то вытащили. После нервных поисков нашел случайно, успокоился, но настроение было подпорчено.

Номер в отеле был с видом на озеро, с большим балконом. Роман Андреич бросил вещи, и даже не приняв душ, что в Москве было бы немыслимо, вышел в вечернюю теплынь городка, в самый людный ресторан на площади под средневековой стеной.

– Красного сухого вина. Бутылку. Все, – он ткнул пальцем в незнакомое название наугад.

И вот они. Запахи базилика, духов и роз. Первый бокал выпил залпом, закрыл глаза. Ощущение покачивания и слабости усилилось, но стало приятным. Он не пил с начала весны. Сейчас июль. Только на свой день рождения, было, выпил водки, но и то без удовольствия.

Вино было легким, отдавало шоколадом и сливой, совсем без терпкости.

Он не открывал глаза. Звуки на мгновение слились в неразборчивую далекую музыку. От рук к голове и вниз пробежал нервный холод. Это было потрясающее наслаждение от усталости, вина и жалости к себе. Он сидел очень долго, не глядя на часы, и только когда уличные музыканты начали зачехлять драммашину, допил последний блик, плававший в бокале поверх жидкости цвета жженой кошенили.

***

Проводок замкнулся на батарейке и лампочка загорелась. Во дворец было проведено электричество. Елизавета Романовна вынула из коробки червяков и начала раскладывать их по розовым кроваткам.

Ее чаще звали Лизочка или Лизка. Елизавета Романовна – это было бабушкино обращение. И не ироничное, а уважительное.

Лиза проводила каникулы перед первым классом у маминых родителей, и бабушка нарадоваться не могла, что Лиза пошла не в мать. Ее черты, мимика, движения мысли – это были побеги от дерева Романа Андреевича, с которым тесть и теща виделись теперь редко.

«Черви живут под землей. Они просто не пробовали жить с удобствами. Почему бы им не познать лучшей жизни?»

Лизе уже надоели длинноногие куклы и кланы пушистых ежиков, которыми следовало заселять кукольный дом.

Так в магазине называется «кукольный дом», а на самом деле это был трехэтажный дворец с башней, драконом на крыше, двумя ванными комнатами, туалетом, куда новым жильцам следовало испражняться, кухней, картинами на стенах…

«Здесь будут жить черви. В гостиную насыплем земли, в ванну наберем воды. Или они примут новую жизнь, или умрут». – Девочка закрыла дверцы домика.

***

Человека, только что прибывшего в отпуск отличить не сложно. Его выдает не только отсутствие загара. Приезжий бежит собирать ракушки. Мало, что по своей бессмысленной привлекательности может сравниться с этим чудом природы.

Ракушек было много. Роман зачерпнул руками прибрежную гальку. Обломки микронаутилусов, рельефные завитки. Они обладали теми признаками самоподобия, которые он мог бы, при некотором умственном напряжении, выразить трехстраничной математической формулой.

«Возьму несколько для дочки, потом», – извёстковые спирали вместе с камушками, падая, тихо зашелестели.

Утренний вид озера был фантасмагоричен. Бледно-оранжевое солнце только что оторвалось от линии гор справа. А впереди туманными воротами раскрывались вдаль береговые высоты Гарды. Это были горы, накрытые сверху подсвеченными белым облаками. Цвет воды был насыщен смесью холодных хрома и кобальта, а горы и небо – теплели ультрамарином. Вся эта синяя валёрность за счет перепадов температуры цвета была контрастна самой себе. Так играет блик в прозрачном камне. Роман не мог оторвать взгляд от единственного серого паруса на горизонте. Одинокий утренний парус во влажной ветреной свежести. Не выхваченный солнцем. Почти незаметный.

В первое утро отпуска русский путешественник в Европе всегда просыпается рано из-за разницы во времени. Роман прошел по извилистому сосновому променаду, издали понаблюдал, как открывает лавку итальянский булочник, как неспешно прошла со швабрами стайка черномазых уборщиц. Потом первые отдыхающие стали появляться на центральной площади. Пробили часы, городок ожил, и тогда Роман смог взять на прокат велосипед.

Это была его традиция. В первый день в новом городе он должен был сориентироваться на местности, осмотреться, запомнить что где, чтобы потом чувствовать себя если не хозяином, то и не случайным гостем.

***

Алые всполохи побежали по серым кубикам углей. Сеня подала мужу миску, поверх которой лежали нанизанные на шампуры куски баранины.

Под яблоней в саду хохотали гости.

– Сенечки, мы пьем за вас! – отделился звонкий женский голос. Зазвенели стеклянные кружки. Ксения с миской в руках и Семен с двумя шампурами, заулыбались, а потом, с усилием сократив улыбки, вытянули губы навстречу друг другу и чмокнулись, стараясь не облиться шашлычным соком.

Каждый раз в мае собирали друзей на своей дачке и посвящали выходные бане, а после – веселому застолью. Они были женаты четыре года. И хотя детьми еще не обзавелись, планировали расширить семью уже в следующем году, как только завершат отделку новой квартиры. Семен был постарше Сенечки, она была его четвертой официальной женой. И он знал, что – последней. Русоволосая тоненькая нимфа с хитрым смеющимся взглядом. Он влюбился в нее на вечеринке лучшего друга, когда впервые увидел. Долго добивался и сразу женился. Они были похожи. Он тоже был светлый, с тонким профилем и высоким лбом.

Он так любил ее, так почти счастлив был сейчас на этом ежегодном празднике открытия дачного сезона, что новость, одновременно и хорошая и плохая, которую он должен был сейчас сообщить Сенечке, давила и страшно мучила его. Семену надо было на два месяца уехать в Китай. Это была рабочая необходимость. Сборка оборудования, отладка, обучение персонала. Он полгода откладывал этот проект, надеясь, что удастся переложить его на коллегу, но не срослось.

Семен ни разу не расставался с женой. Таких командировок еще не было, отдыхали они всегда вместе. А тут. Ей будет ужасно обидно. «Надо выпить и рассказать».

Семен подливал жене пиво. Все шутили, чокались, кто-то принес бокалы для виски. Толик притащил текилу, Света и Наташа хрюкали, Тамара посыпала руки солью и выдавливала на них лимон. Вовик уже храпел в гамаке…

Новость про Китай была ошеломляющей. Сенечка, порозовевшая от пива с текилой, замолчала и затрясла головой, словно собака после купания.

– Что???!!! В Китай? На сколько?

– На два месяца, – повторил Сеня.

– Ты спятил что ли?! Ты не поедешь никуда!

– Сенечка…

– А я что буду делать? Писать тебе письма по электронке?

Если бы Сенечка была трезвой, она бы просто заплакала и ушла в дом. Семен бы не пошел за ней. Он пошел бы на работу и написал заявление об уходе. Он знал это слишком хорошо. Поэтому напоил ее, предположив, что сможет все как-то утрясти.

– Что тут за разборки? – Подошел Толик.

– Сеник едет в Китай и бросает Сенечку до конца лета в Москве, – ответила за них Юля, – Слушай, Сенечка… Сенечка… Мы со Светой едем в Европу в конце июля. Пусть Семен отправляется учить иероглифы, а ты давай – с нами!

Обсуждали это долго, но в конце концов так оно и вышло.

***

Роман проснулся ночью. Какое-то время он осознавал себя, отделял сон от яви. Во сне был министр, реальный новый министр, под которого пришлось подлаживаться весь этот год, была больница, где он лежал с дочкой весной, потому что жена не могла. И еще много гадких мелочей, о которых сразу забыл.

Все болело. Ноги после вчерашнего велосипеда невозможно было разогнуть, и он согнул их, свернувшись, выгнув спину, чтобы разгрузить сжатые позвонки поясницы. Руки и плечи вроде бы не обгорели, но прикосновение к ним простыни было похоже на прикосновение наждачной бумаги. Чтобы отвлечься от болезненного состояния он начал вспоминать прошедший день. Липкий дух цветущих деревьев, безлюдные улицы городка в часы сиесты, горбоносую ундину, которая какое-то время ехала рядом с ним на велосипеде и подмигивала. У нее была красивая задница в отличие от белобрысой медхен, которая ехала справа.