Избранная луной

1

Заливистый женский смех звенел под сводами теплой опрятной норки.

– Ох, Мари! Разве это иллюстрация к мифу, который я тебе только что рассказала?

В одной руке мать Мари держала листок самодельной бумаги, другой, давясь от смеха, прикрывала рот.

– Мама, твое дело рассказывать истории, а мое – картинки рисовать. Ведь таковы правила игры? Нашей любимой игры!

– Да, – кивнула Леда, сделав серьезную мину. – Я-то рассказываю, а вот ты рисуешь, как тебе померещится.

– Ну и что за беда? – Мари встала рядом с матерью и тоже вгляделась в готовый набросок. – Я так вижу историю Нарцисса и Эхо.

– Мари, твой Нарцисс на глазах превращается в цветок, причем довольно неуклюже. Одна рука уже стала листом, другая – рука как рука. То же самое с его… – женщина подавила смешок, – м-м-м… некоторыми другими частями тела. Вдобавок усы и дурацкое выражение лица. Однако надо признать, у тебя удивительный дар: даже нелепый полуюноша-полуцветок, и тот вышел как живой. – Леда указала на призрачную нимфу, следившую за превращением Нарцисса с выражением скуки и недовольства. – А Эхо у тебя… будто ее… – мать запнулась, подыскивая слова.

– Тошнит от Нарцисса и его самолюбования? – подсказала Мари.

Леда, оставив менторский тон, от души рассмеялась:

– Да, именно такой она у тебя вышла, только рассказ мой был совсем не о том.

– Вот что, Леда. – Мари, назвав мать по имени, вскинула брови. – Выслушала я твою историю и решила, что концовка явно смазана.

– Концовка? Смазана? Да неужели! – мать легонько толкнула дочь плечом. – И перестань называть меня Ледой.

– Но Леда, это же твое имя!

– Кому Леда, а кому и матушка.

– Матушка? Вот как? Очень…

– Почтительно и общепринято. – Пришел черед Леды подсказывать.

– Нет, скорее, нудно и старомодно. – Мари заранее знала, как парирует собеседница, и глаза ее заблестели в предвкушении.

– Нудно и старомодно? Это меня ты только что назвала нудной и старомодной?

– Что? Я? Да чтобы я назвала тебя так? Да ни за что, мама, да никогда! – дочь рассмеялась и подняла руки, признав поражение.

– То-то же! «Мама» – совсем другое дело, не то что «Леда»!

Мари улыбнулась:

– Мам, этот спор у нас не умолкает уже восемнадцать зим.

– Мари, девочка моя, на самом деле поменьше – лопотать-то ты начала, к счастью, не с рождения! Все-таки выпала мне отсрочка в пару зим!

– Мама! Ты же сама поощряла меня говорить, едва я встретила вторую зиму! – притворно удивилась Мари и, взяв обугленную палочку – свой любимый угольный карандаш, потянулась за рисунком.

– Да, но ведь и я не образец совершенства! Я была всего лишь юной мамой и старалась как умела, – произнесла Леда со вздохом и вернула дочери листок.

– Совсем-совсем юной? – переспросила та, что-то бегло набрасывая и заслоняя рукой плоды доработки от Лединых глаз.

– Совершенно верно, Мари, – подтвердила Леда, пытаясь подсмотреть. – Я была на одну зиму моложе тебя, когда встретила твоего замечательного отца и… – женщина умолкла и неодобрительно глянула на Мари, не сдержавшую смешок.

– Готово. – Дочь протянула рисунок Леде.

– Мари, у него глаза косые, – заметила та.

– Судя по твоему рассказу, звезд он с неба не хватал, вот я и изобразила его дурачком.

– Ох, не говори!

Мать и дочь посмотрели друг на друга и снова залились смехом.

Леда вытерла слезы и порывисто обняла дочь.

– Беру свои слова назад. Мой вердикт: твой рисунок – само совершенство!

– Спасибо, матушка!

В глазах у Мари заплясали огоньки. Она взяла чистый лист бумаги и занесла над ним угольный карандаш. Мари любила древние предания, которыми, сколько она себя помнила, делилась с ней Леда. Мать, сдабривая их мудрыми наблюдениями, рассказывала о приключениях, любви и потерях столь же искусно, как мастерицы из Клана плетельщиков плели корзины, ткали материю и ковры для обмена на продукцию Кланов рыболовов, мукомолов и плотников.

– Расскажи еще что-нибудь! Всего одну историю, ну пожалуйста! Ты так чудесно рассказываешь.

– Лестью историю из меня не вытянешь. А вот корзинка первой черники, пожалуй, тебе перепадет.

– Черника! Правда? Здорово! Славная из нее получается краска. Не то что чернила из грецких орехов, только бумагу пачкают.

Леда тепло улыбнулась:

– Все любят черникой лакомиться, а тебе она нужна, чтобы рисовать.

– Не мне одной, мама. Ты тоже любишь делать из нее краску, для ткани.

– Да, краска отличная! К весне выкрашу тебе плащик, но честно признаюсь, предпочла бы черничный пирог!

– Черничный пирог! И я бы не отказалась! Впрочем, как и от очередной истории. Скажем, от мифа о Леде. Кстати, мама, почему тебя так назвали? Почему именно Ледой? Миф твоей маме наверняка был знаком, – поддразнила Мари. – Но поскольку звали ее Кассандра, вряд ли она умела подбирать имена.

– Ты прекрасно знаешь, что Жрицы луны называют своих дочерей так, как нашепчет им Великая Мать-Земля. Моей матери, Кассандре, имя дала ее мать Пенелопа. А твое чудное имя Мать-Земля нашептала мне в ночь полнолуния накануне твоего рождения.

– Скучное у меня имечко. – Девушка вздохнула. – Значит, даже на Мать-Землю я навожу скуку?

– Нет, это значит, что от Матери-Земли в придачу к имени ты получила историю жизни, не похожую ни на чью другую.

– Ты это говоришь, сколько я себя помню, а истории у меня как не было, так и нет, – упрекнула Мари.

– Всему свое время. – Леда коснулась бархатной щеки дочери, и в ее улыбке просквозила печаль. – Мари, девочка моя, хотела бы я рассказать тебе еще что-нибудь, да не успею. Солнце уже садится, а сегодня полнолуние. О Клане нужно позаботиться.

Мари приготовилась упрашивать родительницу, чтобы та задержалась еще ненадолго и позаботилась сначала о дочери, а потом уж о Клане, но не успела она произнести вслух свое эгоистичное желание, как по телу Леды пробежала судорога: ее плечи свело, и голова мелко затряслась. И пусть Леда как всегда отвернулась, дабы скрыть от любимой дочери ежевечернюю перемену, Мари все прекрасно видела.

Ее насмешливость мигом улетучилась. Отбросив листок и карандаш, Мари подошла к матери, взяла ее ладони в свои. Как же больно было чувствовать исходивший от родного существа холод, видеть появившийся серебристый отлив кожи! Как всем сердцем хотелось облегчить страдания, которые испытывала мама каждый вечер на закате солнца.

– Прости, мамочка, я совсем потеряла счет времени. Не стану тебя задерживать. – Мари старалась говорить бодро, не желая обременять горячо любимого человека своими переживаниями. Довольно и того, что мать мужественно уходила в темноту навстречу опасности. – Мое желание подождет. Мне есть чем заняться. Надо закончить один рисунок, поработать над перспективой.

– Можно взглянуть? – не удержалась Леда.

– Он еще не готов; знаешь ведь, не люблю показывать неоконченную работу.

Леду вновь затрясло, и дочь невольно сжала ее руку в знак поддержки и любви. Она через силу улыбнулась.

– Но сегодня, пожалуй, сделаю исключение. Ты же моя любимая модель, а я на все готова, лишь бы угодить любимой модели.

– Надеюсь, ты ко мне благосклоннее, чем к Нарциссу, – поддела ее Леда.

Девушка подошла к грубо сколоченному деревянному столу, стоящему в глубине норы, в которой мать и дочь жили вдвоем восемнадцать зим, с рождения Мари.

Своды норы украшал пышный мох-светожар, а с потолка над столом, словно живые люстры, свисали гроздья грибов-фонариков. Когда Мари повернулась к столу, улыбка, которую она изобразила ради матери, сбежала с ее лица. Девушка взяла лист плотной бумаги из растительных волокон, тщательно измельченных вручную, и обернулась. Она улыбалась Леде уже по-настоящему.

– Смотрю на свой рабочий стол, на мох-светожар и грибы-фонарики над ним, и всякий раз вспоминаю твои легенды о земных духах.

– Ты всегда любила истории, что передают Жрицы луны из поколения в поколение для забавы и в назидание дочерям, хотя правды в них не больше, чем в мифе о Нарциссе и бедняжке Эхо.

Мари по-прежнему улыбалась.

– Когда я рисую, для меня они все оживают.

– Ты часто это повторяешь, но… – начала Леда, однако осеклась на полуслове. Она ахнула от восхищения, едва взглянув на набросок. – Мари! Какое чудо! – Леда взяла из рук дочери листок, вгляделась внимательнее. – Честное слово, на сей раз ты превзошла себя. – Женщина осторожно провела пальцем по листку, завороженно глядя на свой портрет. Она была изображена у камина, с неоконченной корзиной на коленях, но смотрела не на корзину, а на художницу. Лицо светилось лаской.

Мари снова взяла руку матери в ладони и погладила ее:

– Рада, что тебе нравится, только рука не получилась такой же хрупкой и изящной, как в жизни.

Леда прижала ладонь к щеке Мари:

– Поправишь, и выйдет замечательная работа, как все твои рисунки.

Она нежно поцеловала дочь в лоб и добавила:

– Я для тебя приготовила подарок, девочка моя.

– Подарок? Правда?

Леда лукаво усмехнулась:

– Подарок, да еще какой! Закрой глаза и стой здесь. – Леда поспешила в дальнюю комнатку, служившую ей спальней, а заодно сушильней и кладовой для пряных трав. Выскользнув оттуда, она встала перед дочерью, заложив руки за спину.

– Что это? За спиной прячешь – значит, маленькое. Новое перо?

– Мари, я же просила не подглядывать! – пожурила Леда.

Девушка зажмурилась покрепче и улыбнулась.

– А я и не подглядываю! Просто я сообразительная, вся в маму! – похвасталась она.

– Да еще и красавица, вся в папу, – добавила Леда и водрузила свой подарок на голову дочери.

– Ой! Да это же девичий лунный венец! – Мари осторожно сняла с головы затейливый венок. Из плюща и ивовых лоз Леда сплела основу и украсила ее ярко-желтыми цветами. – Так вот, мамочка, для чего ты одуванчики собирала! Я думала, на вино.

Леда засмеялась:

– Вино я тоже сделала, а заодно и лунный венец для тебя сплела.

Мари приуныла:

– Я и забыла, что сегодня первое весеннее полнолуние. Думаю, Клан отпразднует на славу.

Мать сокрушенно покачала головой:

– Хорошо бы, да только, боюсь, веселье будет омрачено, ведь многих Землеступов недавно взяли в плен Псобратья. Чую, Мать-Земля неспокойна, будто грядут перемены к худшему. Наши женщины погружены в печаль более обычного, а что до мужчин… Знаешь ведь, как беснуются наши мужчины от ночной лихорадки.

– Не то слово беснуются – звереют. Землерылы проклятые!

– Не смей называть так свой народ, Мари. Можно подумать, они не люди, а чудовища!

– Мама, это лишь наполовину мой народ, а по ночам они и вправду чудовища. Мужчины уж точно. Что бы с ними стало, если бы ты каждую третью ночь не смывала с них ночную лихорадку? Известно, чем бы все кончилось. Вот почему никто, даже сородичи по Клану, не должен знать дороги к норе Жрицы.

Тревога и страх придали резкости словам девушки, и она тут же пожалела о сказанном, заметив, как омрачилось лицо матери.

– Мари, имей в виду, ночью даже во мне дремлет чудовище.

– В ком угодно, только не в тебе! Про тебя я бы ни за что так не сказала! Ни за что!

– Но если бы не луна, я тоже превратилась бы в землерылиху. К несчастью, наши сородичи не умеют сами, как я, призывать луну, вот мне и приходится помогать им через две ночи на третью. Сегодня третья ночь, да еще и первое весеннее полнолуние. Наш Клан соберется, и я всех омою, чтобы открылись они любви и радости, не погрязли в тоске и гневе. Ты же все это знаешь, Мари. Что тебя тревожит?

Мари покачала головой. Разве скажешь маме, милой, доброй, умнейшей маме, которая одна знает о дочери правду и любит ее вопреки всему, что с недавних пор их мирок сделался ей тесен?

Ни за что не созналась бы девушка в подобных мыслях, как Леда никогда не раскрыла бы правду о дочери.

– Да так, пустяки. Наверно, полнолуние виновато. Я чувствую луну даже здесь, в норе, даже до ее восхода.

В появившейся улыбке Леды сквозила гордость.

– У тебя мой дар, а то и больший. Пойдем сегодня вместе, Мари. Надень свой лунный венец и раздели праздник с Кланом. Силу луны легче всего притягивать в полнолуние, а сегодня луна будет огромной и яркой, как солнце.

– Нет, мама, только не сегодня. Я устала терпеть неудачу за неудачей перед тобой, не хватало еще осрамиться перед Кланом.

Леда продолжала улыбаться.

– Верь матери. У тебя мой дар, а то и больший. Вот из-за этого «больше» и учить тебя тяжело.

– Тяжело? – Мари снова вздохнула. – Хочешь сказать, бесполезно?

– Полно преувеличивать! Ты жива, здорова телом и духом. Ни днем ни ночью, ни при луне ни без нее ты не впадаешь в тоску или безумие. Это главное, а остальное придет с опытом, только наберись терпения.

– Другого способа научиться нет, ты уверена?

– Уверена. Это так же, как с твоими рисунками: сколько ты трудилась над ними, пока они не стали оживать под твоей рукой!

– Рисовать куда проще!

Леда тихонько засмеялась:

– Кому как. – Но улыбка тотчас сбежала с лица матери. – Ты же знаешь, Мари, скоро я должна буду выбрать себе преемницу. Дальше тянуть некуда, женщины Клана заждались.

– Я пока не готова, мама.

– Тем более надо идти со мной. Встанем рядом перед Кланом, и ты попробуешь призвать луну. Пусть женщины Клана успокоятся. Пусть увидят, что я начала тебя учить, хотя пока и не объявила во всеуслышание своей преемницей.

Мари вздернула уголки губ:

– Начала учить? Леда, ты меня учишь с рождения!

– Ученица из тебя способная. И перестань называть меня Ледой.

– Тугодумка я, а не способная ученица, матушка!

– Ты не тугодумка, Мари. Ты многогранна: твой ум, задатки, достоинства – все многогранно. Со временем из тебя выйдет прекрасная Жрица.

В серых внимательных глазах Леды светилась мудрость.

– Но только если ты захочешь ею стать.

– Не хочу тебя разочаровывать, мама.

– Я никогда в тебе не разочаруюсь, какой бы путь ты ни избрала.

Леда вновь поморщилась от боли: по ее телу опять пробежала дрожь, а серебристый отлив кожи перешел с изящных кистей рук выше, на предплечья.

– Хорошо, пойдем, – решилась девушка.

Мать просияла:

– Ах, Мари, порадовала ты меня!

На время позабыв о боли, Леда поспешила в свою комнату. Было слышно, как она стучит горшками, роется в корзинах, как звякают хрупкие стеклянные пузырьки с целебными травами, настоями и мазями.

– Нашла! – Мать вернулась со знакомой деревянной чашей. – Давай-ка пройдемся по твоему лицу. Волосы тоже пора покрасить, но не сегодня.

Мари, сдержав вздох, подставила лицо, и мать нанесла на него грязноватую смесь, помогавшую хранить их тайну.

Леда работала молча: густо смазала дочери лоб, замаскировала выступающие скулы, нос, нанесла липкую серую глину на шею и руки. Завершив работу, она внимательно осмотрела Мари и легонько коснулась ее щеки:

– Ступай к окошку, проверь.

Девушка хмуро кивнула. В сопровождении матери она прошла в глубь помещения, поднялась по каменным ступеням в аккуратную нишу, вырубленную в скале, и отодвинула продолговатый прямоугольный валун. Теплый ветерок ворвался в комнату, лаская лицо Мари, словно материнская рука. Она глянула в образовавшийся проем – краски дня уже поблекли, небо на востоке потускнело. Мари подставила руку под льющиеся белесые лучи, затем поймала взгляд матери.

Глаза у Леды, как и у Мари, были серые, глубокие, отливали серебром. «До чего же это красиво!» – подумала девушка.

При свете полной луны из глаз дочери, точь-в-точь как у матери, струились серебряные лучи.

Кожа у обеих поблескивала. Девушка нежилась в лунном свете, пока ее тело наполнялось силой и покоем.

Томясь тоской по луне и таившейся в ночном светиле силе, Мари высунула в оконце руку с сомкнутыми пальцами. Она хотела зачерпнуть пригоршню лунных лучей, но вместо тонкого серебристого света на пальцах проступил желтый огонек закатного солнца. Рука дрогнула. Девушка отдернула ее, раскрыла ладонь и залюбовалась филигранным узором. Достаточно совсем немного солнца, чтобы он, изящный, яркий, появился на коже. Мари прижала руку к груди, и золотистый узор исчез, как исчезают сны после пробуждения.

У мамы ничего подобного не бывает. Мари во многом на нее не похожа.

Оконце закрыли.

– Ничего, девочка моя, возьмем-ка твой летний плащ. Он совсем легонький, не запаришься, зато…

– Зато рукава прикроют руки, ведь солнце еще не зашло, – закончила Мари.

Она осторожно спустилась с лестницы и подошла к корзине, где хранились плащи.

– Жаль, что тебе нужно таиться. Ах, если бы все было иначе! – Мамин голос звучал тихо и печально.

– Я бы тоже так хотела, мама, – отозвалась девушка.

– Мне очень жаль, Мари. Ты ведь знаешь, я…

– Ничего, мама. Честное слово, я уже привыкла. – Девушка, старательно придав лицу беззаботное выражение, повернулась к матери. – Может быть, когда-нибудь перерасту…

– Нет, девочка моя, не перерастешь. Отцовская кровь в тебе течет пополам с моей, и я ни о чем не жалею. Ни о чем, несмотря на все трудности.

А я жалею, мама. Жалею. Но вслух Мари ничего не сказала, а лишь основательно закуталась в плащ и вслед за Ледой покинула уютную норку.

2

Держась вместе, Мари и Леда вскарабкались на каменистый уступ, откуда виднелась Поляна собраний – на первый взгляд ничем не примечательный просвет среди болотистого южного леса. Меж ив и боярышника, остролиста и папоротника вился ручей. Он и плакучие ветви деревьев особенно притягивали взгляд. И не сразу, а со второго, а то и с третьего раза можно было сверху, с уступа, разглядеть, что скрывалось в гуще зелени. Там, на опрятных грядках под присмотром женщин Клана, росли ранняя капуста, кружевной салатный цикорий, пышный латук, посаженный к весне чеснок.

Леда притихла, потом радостно вздохнула всей грудью.

– Спасибо тебе, Мать-Земля, – заговорила Жрица, будто не дочь ее, а сама Богиня стояла рядом. – Спасибо, что даровала нам, Землеступам, умение получать плоды из твоего щедрого лона.

Мари тоже глубоко вздохнула, привычная к задушевной интонации, с которой мать обращалась к своей Богине.

– Пахнет лавандовым маслом, даже отсюда чувствую, – заметила Мари.

– Женщины Клана постарались на совесть, подготовили Поляну. Нынче ночью ни одна стая волкопауков сюда не сунется. – Помолчав, она указала на кострища, расположение которых было тщательно продумано. Лишь одно из них находилось посреди Поляны. Остальные были по ее краям, в ключевых местах, и рядом с каждым из них воткнули в землю факел – на случай, если большое скопление народа привлечет опасных насекомых.

– Понимаю, что костры для защиты, но как же они при этом радуют глаз, – заметила Мари.

– Еще бы, – согласилась мать.

– Скорей бы краснокочанная капуста поспела, – сказала Мари при спуске с горы к Поляне. – Как представлю ее с нашими маринованными каперсами, аж слюнки текут!

– Весна в этом году дружная, – одобрила Леда. – Может, на обратном пути прихватим кочан.

– Это единственное, ради чего стоило сюда прийти, – отозвалась дочь.

Леда глянула на нее строго.

– Мари, я тебя силой сюда не тянула.

– Да, мама, прости.

Леда сжала ее руку:

– Не волнуйся. Поверь в себя.

Мари закивала, но тут на нее налетело нечто вроде маленького смерча. Юное существо едва не сбило ее с ног, закружило в объятиях.

– Мари! Мари! Я так рада, так рада тебя видеть! Значит, ты здорова!

Мари улыбнулась бойкой девчушке:

– Да, здорова, Дженна. Я и сама рада, что пришла. – Она дотронулась до лунного венца на темных волосах Дженны. – Красота какая! Это тебе папа сплел?

Дженна прыснула совсем по-детски, будто ей шесть, а не шестнадцать лет.

– Папа? Куда ему! У него руки-крюки, и пальцы, говорит, не из того места растут! Я сама сплела.

– Молодец, Дженна, – тепло похвалила Леда и улыбнулась подруге дочери: – Ты на славу потрудилась: лаванда посередине здесь очень к месту. У тебя настоящий дар!

Дженна раскраснелась.

– Благодарю тебя, Жрица Луны. – Просияв, она отвесила Леде поклон по всей форме, с опущенными руками и раскрытыми ладонями – в знак того, что безоружна и не замышляет дурного.

– Да что ты, Дженна! К чему церемонии? Ведь это же мама! – удивилась Мари.

– Кому мама, а для меня Жрица Луны! – заявила Дженна.

– И друг, – добавила Леда. – Какое ремесло тебе больше по душе – ткачество или что другое?

Дженна начала робко, переминаясь с ноги на ногу:

– Я… я хочу ткать гобелены, такие как, например, в родильной норе.

– Значит, ткачество, – заключила Леда. – Сегодня же поговорю с Рахилью, чтобы взяла тебя в ученицы.

– Спасибо, Жрица Луны, – выпалила Дженна, и в глазах ее блеснули слезинки.

Леда взяла лицо девочки в ладони и поцеловала ее в лоб:

– Твоя мама сделала бы то же самое для моей Мари, если бы я прежде времени отправилась к Матери-Земле.

Мари придвинулась к подруге, взяв ее под руку.

– Да только ткачиха из меня не лучше твоего папы – твоя мама огорчилась бы.

– Зато ты что угодно можешь нарисовать! – сказала Дженна с придыханием.

– Жрица! Наша Жрица здесь! – донесся с Поляны зычный мужской голос.

Леда улыбнулась и весело замахала рукой.

– Твой папа, как всегда, первым из мужчин спешит ко мне.

– Папа всегда будет первым встречать тебя – и всегда будет первым в очереди на омовение. А все потому, что он души во мне не чает! – с гордостью откликнулась Дженна.

– Да, он тебя очень любит, – кивнула Леда.

– Ксандр – замечательный отец. – Мари улыбнулась подруге, а про себя подумала: к счастью для Дженны, Ксандр каждую третью ночь исправно торопится к маме. Иначе Дженне пришлось бы плохо, хуже, чем сироте. Ее растил бы нелюдь.

– Наша Жрица здесь! Зажигайте факелы! Клан, готовься! – Женщины Клана подхватили приветствие, и Поляна ожила.

Со всех сторон люди спешили на свои места. Движения женщин были уверенными. Когда они грациозно, лишь немного нарушая строй, шли змейкой, огибая деревья и овощные грядки, Мари казалось, будто по камням вьется ручеек.

Клан выстроился полукругом, приветствуя Жрицу. Впереди – пожилые женщины, за ними – матери с детьми, следом – девушки-невесты в пестрых венках, и, наконец, мужчины с факелами, защитники Клана, которые расположились вдоль края Поляны. Мари улавливала исходившую от них угрозу. Над толпой будто клубилось еле сдерживаемое смятение.

Мари старалась не смотреть на мужчин, но ее взгляд то и дело устремлялся в их сторону. Еще в детстве она стала замечать перемены, которые приносила Клану ночная лихорадка. В женщин она вселяла смертную тоску, в мужчин – бешеную ярость. С тех пор Мари зорко следила за мужчинами Клана, особенно в предзакатные часы.

– Не смотри на них так. Сегодня третья ночь. Омоем их, и все станет хорошо, – шепнула ей мать.

Мари храбро кивнула.

– Ступай вперед, мама, а мы с Дженной – следом.

Леда сделала шаг и остановилась, подав Мари руку:

– Сзади идти не годится. Иди со мной рядом, дочка, чтобы все видели.

Мари почувствовала радостное волнение Дженны, но она не спешила взять мать за руку. Девушка обратила взгляд на Леду, ища в ее серых глазах поддержку.

– Доверься мне, девочка моя, – твердо произнесла Леда. – Ты ведь знаешь, я рядом, всегда рядом.

Мари облегченно выдохнула. Лишь сейчас она поняла, что все это время не дышала.

– Я тебе верю, мама. – И ухватилась за руку Леды.

Дженна, стоявшая рядом, шепнула:

– Ты без пяти минут Жрица! – Не дожидаясь ответа, она вновь учтиво поклонилась – на сей раз им обеим, и заняла место позади них.

– Готова? – спросила Леда.

– Готова, лишь бы ты была рядом, – отозвалась Мари.

Леда, сжав руку дочери, уверенно зашагала вперед: голова поднята, плечи расправлены, улыбка лучится радостью.

– Дочь моя и я приветствуем Клан плетельщиков! Да будет весеннее полнолуние изобильным для всех вас!

Со всех сторон устремились на Мари тяжелые любопытные взгляды, сквозь толпу пронесся шепоток. Девушка тоже приосанилась: развернула плечи, выпрямила спину, вздернула подбородок. Она старалась ни на ком не задерживать взгляд, но невольно ее притягивала еще одна пара серых глаз. Они были светлее, чем у нее и Леды, с голубинкой, по-своему красивые и явно принадлежавшие женщине из рода Жриц.

– Приветствую тебя, Жрица Луны, – сказала молодая особа и поклонилась подобающим образом. Однако ее поклон был адресован одной Леде.

Затем обладательница светло-серых глаз выпрямилась, откинула назад густую копну темных волос, и перья с бусинами на ее лунном венце затрепетали, словно живая вуаль. Бросив на Мари небрежный взгляд, она добавила:

– Не знала, что сегодня объявляют будущих жриц.

Леда улыбалась, излучая спокойствие.

– Здравствуй, Зора. На самом деле это всего лишь спонтанное признание в том, что я горжусь своей дочерью. – Она подняла руку Мари, напоказ всему Клану. – Отчасти и потому, что глаза у нее серые. Значит, годится в жрицы.

– Как и у меня, – вставила Зора.

Мари, едва сдерживая раздражение, заговорила, опередив мать:

– Да, но ты так часто ресницами хлопаешь, строя глазки юношам Клана, что толком и не разглядеть, какого они у тебя цвета.

– Конечно, я уделяю внимание нашим мужчинам. Ведь они защитники, достойные всяческой благодарности. А зависть не красит, Мари, особенно тех, кто и так не следит за своей наружностью, – парировала Зора.

– Женщинам Клана не подобает спорить, – осадила их Леда.

Зора и Мари обменялись недовольными взглядами и только потом склонили перед Жрицей головы.

– Да, верно, – признала Зора. – Прости меня, Жрица Луны.

– Не у меня надо просить прощения, – ответила Леда.

Зора повернулась к дочери Жрицы и холодно улыбнулась ей.

– Прости меня, Мари.

– Мари? – окликнула дочь Леда, не дождавшись ее ответа.

– И ты меня прости, – поспешно отозвалась Мари.

– Вот и хорошо, – подытожила Леда и подала другую руку Зоре. – Да, Зора, цвет твоих глаз – знак того, что ты годишься в ученицы. Встань со мной рядом.

Зора нетерпеливо сжала руку Леды. Но прежде чем шагнуть навстречу Клану, Жрица воскликнула:

– Все сероглазые девушки, предстаньте перед Жрицей Луны!

Толпа всколыхнулась, и одна фигура выступила вперед.

– Мари, – чуть слышно произнесла Леда, кивком напоминая, что нужно делать.

Мари улыбнулась матери и радостно протянула руку с раскрытой ладонью еще одной сероглазке из их Племени:

– Здравствуй, Данита!

Та робко улыбнулась Мари и бросила испуганный взгляд на Леду.

Когда Данита шагнула вперед с протянутой для приветствия рукой, Мари заметила вспыхнувший огонек. Она опустила глаза: один из рукавов ее плаща завернулся, и луч заходящего солнца упал на кожу. Сразу же сквозь глину проступили ярко светящиеся узоры, похожие на резные листья папоротника.

Быстрее молнии Мари высвободила руку, одернула рукав и спрятала кисти в складках плаща.

– Что с тобой, девочка моя? – Леда выступила вперед, загородив дочь.

– Живот… живот опять схватило. – Мари встретилась глазами с матерью.

Напрасно Леда пыталась не выдать разочарования, от Мари не укрылась печаль в ее улыбке.

– Дженна, – попросила Леда подругу дочери, – отведи Мари к костру, пусть кто-нибудь из женщин заварит ей чаю с ромашкой. Мы думали, она поправилась, но оказалось, не совсем.

– Конечно, Леда, ни о чем не беспокойся! Я присмотрю за нашей девочкой.

Дженна схватила Мари под руку и потащила сквозь толпу. Мари видела, как Данита, а следом еще две девушки-сероглазки вместе с Зорой заняли место подле ее матери.

– Не грусти, – шепнула Дженна. – Выпьешь чайку, и полегчает. Посидим, перемоем косточки Зоре, посмеемся над дурацкими перьями у нее в волосах, пока твоя мама омывает Клан. – Дженна указала на бревно неподалеку от центрального костра. – Посиди тут, отдохни. Сейчас я чай принесу, я мигом!

– Спасибо, Дженна, – поблагодарила Мари, устраиваясь на бревне.

Подружка упорхнула. Под сочувственными взглядами женщин Мари силилась придать лицу безразличное выражение, как и всегда в присутствии членов Клана. Пусть никто никогда не узнает, каково это, быть всем чужой, как тяжело скрывать правду.

Мари смотрела, как мать выходит на середину Поляны собраний. Она остановилась перед одинокой статуей, украшавшей Поляну. Отпустив руки девушек, Леда низко поклонилась статуе Богини, которая будто вырастала из-под земли. Лик ее был высечен из гладкого желтоватого песчаника, усеянного кристалликами кварца, и когда на поверхность статуи падал свет – солнечные лучи или прохладное лунное сияние – она искрилась, словно сотканная из снов и грез. Густой мягкий мох служил Богине одеянием, волосы из изумрудного папоротника струились по спине и округлым плечам.

– Приветствую тебя, о Великая Мать, как Клан приветствует меня, Жрицу Луны, твою служительницу – с любовью, почтением и благодарностью, – начала Леда с трепетом и, поднявшись с колен, повернулась к Клану, застывшему в ожидании. – Мужчины Клана плетельщиков, предстаньте передо мной!

Пока мужчины пробирались вперед, подбежала Дженна, протянула Мари деревянную кружку с душистым ромашковым чаем и устроилась рядом на бревне.

– Ой, смотри, вон папа! – Дженна с улыбкой помахала рукой.

Огромного роста человек, возглавлявший шествие, кивнул дочери в ответ, но от Мари не укрылось ни его искаженное болью лицо, ни гневный прищур.

Ярость, которую он держит сейчас в узде, одолеет его, если Жрица Луны не станет каждую третью ночь смывать с него ночную лихорадку.

Вместе с другими мужчинами Клана Ксандр упал перед Ледой на колени, и в тот же миг солнце скрылось далеко на западе. Леда протянула руки, будто держала в ладонях полную луну, пока невидимую для Клана, – после захода солнца Жрица всегда ее отыщет, всегда сумеет призвать.

Серый отлив на руках Леды потускнел и исчез. Сияя улыбкой, она запрокинула голову, подставив лицо темнеющему небу и раскрыв ему объятия. Дыхание ее стало глубоким и мерным. Мари задышала в том же ритме, ища внутри себя опору, прежде чем воззвать к луне – так ее учила Леда. Она смотрела, как шевелятся губы матери в тихой молитве.

Мари обежала взглядом полукруг соплеменников: двадцать две женщины, десять детей, семеро мужчин. Надо помочь маме, все запомнить, а когда они вернутся домой, записать в дневник.

Остановив взгляд на Зоре, Мари нахмурилась. Вы подумайте! – безмолвно кипела она. – Все молятся вместе с мамой, настраиваются на нужный лад, кроме этой девицы! Нет бы погрузиться в таинство и наблюдать за Ледой, как подобает будущей жрице. Вместо этого Зора улыбалась юноше, склонившемуся перед Ледой. Вытянув шею, Мари увидела, что юноша – по имени Джексом – тоже украдкой поглядывает на Зору, и глаза у него горят вовсе не от ночной лихорадки.

Мари кольнула зависть. До чего же Зоре все легко дается! Она такая бойкая, дерзкая, красивая. Стать бы такой, как она – пусть ненадолго, всего на денек или хотя бы на час. Каково это, ловить на себе мужской взгляд – пылкий, полный желания? Наверное, прекрасно, – подумала Мари. – Невообразимо прекрасно.

В тишине, когда весь Клан умолк, ее чудесная, любящая мама-Жрица заговорила звучным, мелодичным, уверенным голосом. И все соплеменники Мари обратили на нее взоры.

Когда Леда произносила заклинание, кожа ее засветилась – не тусклым болезненным огнем ночной лихорадки, а нездешним серебристым сиянием. От нее исходила прохладная, льдистая лунная сила. Мари не раз видела, как мать призывает луну, и всегда диву давалась. И пусть мамина Богиня никогда с Мари не разговаривала, казалось, что, если бы случилось невероятное и Богиня ожила, предстала перед ней во всем великолепии, целиком выйдя из земли, девушка увидела бы в ней много маминого.

Едва Леда произнесла последние слова, с небес протянулись невидимые нити, доступные и подвластные лишь Жрице Луны. И Леда принялась обходить мужчин, дотрагиваясь до поднятой головы каждого. Мари чудилось, будто Леда превратилась в кисть, которая расцвечивает полотно с нарисованными соплеменниками лунными лучами. Ее мать творила волшебство. Всякий, к кому она прикасалась, вспыхивал серебряным светом. Даже находясь поодаль, Мари слышала облегченные вздохи мужчин: Жрица Луны очищала их от ночной лихорадки, избавляла от душевной боли, грозящей обернуться исступлением.

Дженна, сидевшая рядом, трепетала всем своим худеньким телом, и Мари вспомнила о той роли, что надлежало ей играть на людях. Допив чай, Мари обхватила себя руками, изображая боль, которой не чувствовала.

– Потерпи, Мари, с мужчинами она почти закончила, – подбодрила Дженна.

Мари открыла рот, чтобы ответить, но отвлеклась, увидев, как Зора крутится рядом с Ледой. Она игриво улыбалась свежеомытым юношам. Те возвращались на свои места, на краю Поляны. Мари стиснула зубы от досады.

Дженна посмотрела в ту же сторону и шумно фыркнула:

– Зора совсем бессовестная! И как только Леда терпит?

Мари промолчала. Нетрудно догадаться, почему мама спокойно сносит подобное бесстыдство. Клан ждет, когда Жрица Луны назначит себе преемницу и объявит о своем решении. А где это видано, чтобы у преемницы кожа светилась на солнце? Спору нет, Зора гордячка и воображала, но зато любимица Клана. Не случайно она рвется в будущем занять место Жрицы.

Леда остановилась перед подругами и тепло улыбнулась. Дженна, как и все, подняла голову, и Леда возложила руки на изящный лунный венец. Слова ее предназначались Клану, но взгляд был устремлен на дочь:

– Очищаю тебя от всякой печали и передаю любовь великой нашей Матери-Земли.

Вместе с Кланом Мари прошептала:

– Спасибо, Жрица Луны.

И улыбнулась маме, только ей одной.

Затем Леда коснулась головы дочери, быстро поцеловала Мари в лоб и двинулась дальше, к женщинам, ожидавшим ее.

Мари так и тянуло встать рядом с матерью. Пусть все убедятся, что вовсе она не хилая и годится в помощницы, а в будущем и в жрицы.

– Лучше посиди, а то живот опять разболится.

Мари подняла голову – на нее смотрела Зора. Ничего обидного в словах соперницы на первый взгляд не было, но за показной заботой Мари уловила насмешку. Вскочить бы и закричать: да не болит у меня живот, просто я не такая, как вы! Но ничего такого не скажешь вслух, ни за что – нельзя подвергать опасности себя и, главное, Леду. Поэтому Мари ответила лишь:

– А ты лучше догоняй мою маму. Поторопись, а то другая сероглазая девушка займет твое место.

Гладкий лоб Зоры пересекла морщинка. Она спохватилась, повернулась к Мари спиной и припустила за Ледой.

– Все-таки она противная, – заметила Дженна.

– Мужчины Клана другого мнения, – съязвила Мари.

Дженна прикрыла рот ладонью, подавив смешок. Мари улыбнулась и наклонилась к самому уху подруги. Только она хотела шепнуть, что Зора в своем венце из перьев – точь-в-точь как павлин, но мать тотчас обожгла ее строгим взглядом. Мари встретилась с ней глазами, и Леда беззвучно произнесла одно-единственное слово: доброта.

Мари в ответ виновато улыбнулась. От девушек и детей Леда перешла к матерям и пожилым женщинам, а Мари вздохнула. Мама права, спору нет. Жрица Луны – не просто глава Клана, предводительница, она и советчица, и целительница, и заботливая мать – для всех. Леда не притворяется доброй, доброта ее искренняя, идет от сердца.

А она, Мари, добрый человек? Трудно сказать. Она хочет, чтобы мать ею гордилась. Она старается поступать правильно, но сколько ни бьется, чего-то ей недостает… Нет, не так. Скорее, она настолько отличается от сородичей, даже от матери, что чувствует себя в Клане чужой. С тоской и нежностью следила Мари за Ледой. Вот бы жить в ладу с собой, как мама, как Зора, как все остальные!

Мари машинально одернула рукава, хотя солнце давно закатилось. Осознав, что творит, девушка приказала своим суетливым рукам успокоиться, и у нее перехватило горло от тоски.

Что я здесь делаю? Мне здесь не место, только позорю маму. Не стоило сюда приходить.

– Что с тобой, Мари? – встревожилась Дженна.

Только тут Мари поняла, что пропустила мимо ушей весь ее рассказ о том, как она помогала женщинам из ближних нор готовить Поляну к сегодняшнему празднеству.

– Прости, Дженна, мне все еще нехорошо. Пойду-ка к себе в нору, прилягу. Надо успеть до того, как станет совсем темно. Скажешь маме, что меня колики замучили и я ушла отдохнуть?

– Конечно! Ой, вспомнила: я нашла рощицу, где полно лиловых ирисов! Ты ведь говорила, из них хорошая краска получается?

– Да, – кивнула Мари.

– Завтра пойдем собирать?

Мари была бы счастлива ответить «да». Вот бы посмеяться, поболтать, посплетничать вволю с подружкой! Тяжело быть вечно настороже, беспокоиться, как бы на свету не открылась правда.

Но как не беспокоиться? Не угадаешь, когда кожа начнет светиться, а светится она почти всегда, стоит появиться лучику солнца. Дни-то стоят ясные, погожие, нельзя рисковать.

– Не знаю, Дженна, как буду себя чувствовать. Но хотелось бы, очень хотелось.

– Да не грусти, Мари, пройдет. Приду сюда завтра в полдень. Если полегчает, приходи и ты, хорошо?

Мари кивнула:

– Постараюсь.

Она обняла Дженну, молясь про себя, чтобы завтра было пасмурно, и добавила:

– Спасибо тебе, Дженна, ты хорошая подруга. Жаль, что мы редко видимся.

Дженна в свою очередь крепко обняла Мари, потом отступила на шаг и лукаво улыбнулась:

– Неважно, часто ли мы видимся. Главное, весело ли нам вместе, а нам весело, да еще как! Мы сестры по Клану, вот что главное. Я твой друг навеки.

Мари улыбнулась, едва сдерживая слезы.

– Завтра постараюсь прийти, очень постараюсь, – пообещала она.

И, украдкой взглянув на Леду, поспешила прочь. Ее волшебница-мать, стоя в кругу собратьев и омывая всех целительной лунной силой, не заметила, как дочь скрылась в темнеющем лесу. Опять одна.

3

Далеко на северо-западе, у стен разрушенного Города, Верный Глаз принял решение, призванное изменить устройство мира. С недавних пор беспокойство, терзавшее его всю жизнь, сделалось невыносимым. Причину он знал. Ему до тошноты надоело делать вид, будто Богиня-Жница и в самом деле живая. Он знал, что ее нет, знал с того самого дня, когда Наставник привел его в Храм Богини.

В день посвящения он был очень воодушевлен, как и другие шестнадцатилетние юноши: пришло время получить им право считаться частью Народа. Верный Глаз постился, молился и принес живность на заклание. Нагими юноши вступили в Храм Богини в самом сердце Города и потом поднялись по лестнице в Покои Стражниц.

Терпкий дух кедровых дров наполнял Покои. Стены просторного помещения украшали затейливые орнаменты из костей Других, принесенных в жертву во благо Народа, во славу Богини и ее щедрот. В размещенных между лежанками металлических чашах, подобно древним жаровням, горел огонь, курились благовония. Своды Храма покрывал дикий виноград, пробивавшийся из щелей купола.

В то время среди Стражниц были как юные девицы, так и старухи, решившие посвятить остаток дней служению Жнице. Верный Глаз помнил, как в день его посвящения на ложах возлежали молодые Стражницы и охотно принимали ласки охваченных похотью мужчин.

– Думай лучше о Богине. Если Она примет твою жертву и даст ответ на твой вопрос, успеешь еще вкусить удовольствий, – напомнил Верному Глазу Наставник, когда тот засмотрелся на одну из парочек, исходившую сладострастными криками.

– Да, мой Наставник, – отозвался он, в тот же миг отвернувшись и направив взор внутрь себя.

Уже тогда, когда Верному Глазу едва минуло шестнадцать зим, он чувствовал, что Богиня предписала ему особое предназначение. Верил. Знал. Ни разу не усомнился. Да, Народ страдает. Нет, Верный Глаз не понимал отчего. Ему неведомо, почему Жница – прекрасная, грозная богиня его Народа – допускает недуги и смерть. Неизвестно, зачем Богиня велит живьем сдирать шкуры с Других, дабы исцелять раны и напитываться силой. Люди все равно болели и умирали.

В тот день Верный Глаз рассчитывал узнать ответ.

Богиня примет его жертву, ответит на его вопрос, и он навеки посвятит себя ей.

Мимо пробежал юноша, безутешно рыдая. Он прижимал к голой груди свежевыпотрошенного зверька.

– Его жертва отвергнута! Богиня в гневе! – прозвенел с балкона резкий, визгливый голос Верховной Стражницы.

Вздрогнув, Верный Глаз неожиданно понял, что из прибывших участников церемонии в Покоях остался он один. Юноша метнул взгляд на балкон, крепко прижимая к себе заготовленную жертву. Он надеялся, что чутье его не подвело, что не зря он столько дней подряд ставил силки, выпускал случайную добычу, пока в ловушке не оказался белоснежный голубь. Его он и держал сейчас в руках.

– Наставник, введи следующего юношу! – Верховная Стражница шагнула в Покои и встала перед огромным проемом, что отделял залу от балкона, откуда смотрела вниз гигантская статуя Богини-Жницы. Ее облик словно призывал Народ.

– Вот Верный Глаз! – провозгласил Наставник и отошел в сторону, чтобы подопечный мог проследовать дальше.

Когда Верный Глаз приблизился к Верховной Стражнице, та повернулась, и вместе они ступили на священный балкон.

Сейчас-то он знает, что Жница – лишь мертвый истукан, пустая оболочка, никакая не богиня. Но все равно никогда не забудет, как впервые предстал перед изваянием божества. Огромные чаши, расставленные вокруг нее полукругом, жарко пылали. Огонь ярко освещал Богиню, обогревал ее. Верный Глаз молча созерцал увиденное. Он был потрясен ее величием.

Все в ней было божественно. Она излучала силу, мощь, ошеломляла своей красотой. Неуязвимое тело из металла призывно поблескивало в свете пламени. Она была выше любого мужчины раз в десять и прекраснее всех виденных им доселе женщин. Жница стояла на коленях на возвышении над входом в Храм. Одну руку Богиня простирала вниз, к Народу, призывая его к себе, готовая принять и защитить. В другой держала трезубец, смертоносный свежевальный нож о трех лезвиях. Его она даровала своему Народу после Великого Пожара.

– Какую жертву приготовил ты нашей Богине? – спросила Стражница.

Верный Глаз отвечал, как его учили:

– Предлагаю дух этого создания Богине, а плоть – Стражницам, божьим избранницам. – И в глубоком поклоне протянул старухе снежно-белого голубя.

– Да, сгодится. Следуй за мной к чаше.

Верховная Стражница поманила Верного Глаза к самой большой из чаш, накрытой решеткой, – прямо напротив Богини. Вокруг толпились другие Стражницы, сплошь дряхлые старухи. Они облизывались и перешептывались.

Даже спустя время Верный Глаз содрогался, вспоминая исходивший от них запах тлена. Их воспаленные, бегающие глаза были отвратительны.

Старуха занесла трезубец и вспорола бьющейся птице брюхо, от хвоста до горла – и будто алым цветком расцвело ее тело. Фонтаном хлынула кровь, капли брызнули на поверхность статуи.

– Это знак: юноша угодил Богине! – проскрежетала старуха, подняв в воздух окровавленного, трепещущего голубя. – Какое место желаешь ты занять среди Народа?

– Хочу нести на себе печать Богини и быть Сборщиком урожая, – отвечал Верный Глаз. Он гордился, что голос его тогда не дрогнул, что смело и гордо стоял он перед старухами и Богиней, рядом с которой те смотрелись карлицами.

– Да будет так! – Стражница кивнула соратницам.

Те рванули вперед, подхватили Верного Глаза под руки, с неожиданной силой сбили с ног, распластали, пригвоздили к полу балкона. Из одного из котлов Верховная Стражница достала небольшой трезубец. Раскаленные докрасна смертоносные лезвия блестели, будто омытые свежей кровью. Взмахнув трезубцем, она попросила у Богини благословения и преклонила колени рядом с Верным Глазом.

– В великих муках рождается великое знание. Ты принят на службу Жницы и можешь задать ей один вопрос, и Богиня ответит.

Затем она прижгла руку Верного Глаза чуть выше локтя.

Юноша не дрогнул, не издал ни звука. Он обратил лицо к Богине и задал свой единственный вопрос:

– Что я могу сделать, чтобы вернуть силу моему Народу?

Верный Глаз нащупал выпуклый шрам в форме трезубца, вспоминая, что последовало за его вопросом.

Безмолвие.

Богиня молчала.

Верный Глаз лежал на полу, не замечая жгучей боли в руке, и ждал громового гласа.

– Богиня отвечает Верному Глазу! – крикнула вдруг главная старуха и вскочила, воздев над головой трезубец, весь в крови и остатках паленой кожи. – Богиня приняла его!

– Я слышала ее голос! Богиня приняла его! – вторила другая.

– Внемлите! – вопила Верховная Стражница, потрясая дымящим трезубцем. – Он уже не ребенок! Он Верный Глаз, Сборщик Божий!

Потом Стражницы пытались помочь новообращенному подняться, но тот оттолкнул их иссохшие руки. Немного пошатываясь, Верный Глаз встал перед статуей и заглянул ей в лицо. Он тщился обнаружить хотя бы намек на то, что Богиня недавно говорила.

Но видел лишь безжизненного истукана, а вокруг – полумертвых старух.

Метнув взгляд на Верховную Стражницу, он уточнил:

– Богиня говорила с тобой?

– Точно так же, как говорила с другими Стражницами и с тобой. Да, ее трудно расслышать, нужны чуткие уши, как у Стражниц, – ответила старуха. – Ты что же, ничего не слышал, юный Сборщик?

– Ничего, – подтвердил Верный Глаз.

– Что ж, обычно она глаголет устами Стражниц, а мы всегда готовы помочь. Мы направляем Народ согласно ее воле.

Верный Глаз перевел взгляд на других служительниц: те, взяв заостренные палочки, вонзали их в тело голубя, доставали потроха, делили их и, смеясь и шушукаясь, жадно поедали.

Он еще раз поднял глаза на Богиню – и впервые разглядел ее по-настоящему. В тот миг все и случилось. Он заглянул в металлические глаза статуи и, собрав силы, закричал ей в лицо:

– Будь ты жива, ты не стала бы терпеть этих мерзких старух! Будь ты жива, ты вернула бы силу Народу! Нет никакой Жницы! Нет Богини! Ты мертва!

Верный Глаз помнил, как, стоя перед изваянием, отчаянно желал, чтобы слова его оказались ложью. Он был готов к тому, что Богиня испепелит его на месте за святотатство.

Но никто его не испепелил.

Верный Глаз отвернулся от статуи, и те из Стражниц, которые менее сосредоточенно наслаждались обсасыванием косточек жертвоприношений, а также свободные от ублажения мужчин, закричали от ужаса и гнева. Юноша, ничего не видя и не слыша, спустился с балкона и покинул Храм. Он дал себе слово не возвращаться, пока не узнает ответа. А раз Богиня мертва, придется искать истину самому.

Потому-то теперь, спустя пять зим, Верный Глаз вошел в лес, где обитали Другие.

Лес, древний сосновый лес, притягивал к себе, как луна притягивает воду в приливы. Для Верного Глаза лес всегда таил очарование, непонятное его Народу. С тех пор как он осознал, что Богиня мертва, он стал верить, что, поскольку в лесу есть не только враги и смерть, но и какая-то тайна, в нем можно отыскать ответы на волнующие вопросы, включая главный.

И все же одному в чащобе было не по себе. Ни привычных гладких стен из стекла и металла, ни зданий с лабиринтами ходов, где были и святилища, и пути к бегству. Лишь равнодушное небо, и лес, и Другие.

Верный Глаз ощупал рубец на предплечье в виде трезубца, и покалеченная в этом месте кожа отозвалась тупой болью. Кожа на тыльной стороне ладоней и сгибах локтей пошла трещинами, ныли суставы. Знакомая слабость сковала мышцы. Он заскрипел зубами, противясь дремоте.

– Не поддамся, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – В моей жизни будет не только бесконечный круг болезней и верная смерть. Раз Другие обходят Город стороной – значит, я сам явлюсь в лес. Богиня мертва, и искать ответы придется мне без ее помощи. Я должен найти знак – свою жертву. – Верный Глаз рухнул на колени, преклонил голову. – Да, должен быть знак, и как только я его увижу, возвещу о нем Народу.

В лесу царила мертвая тишина. Из кустарника неожиданно показался олень. Своей величавостью он напомнил о Богине, что манила Народ к себе.

Не раздумывая ни секунды, Верный Глаз бросился на зверя, прижал его к земле, не давая вырваться. Затем он ногами покрепче уперся во влажный лесной суглинок и стиснул руками оленью шею. Зверь вильнул крупом, пытаясь лягнуть Верного Глаза раздвоенным копытом, но тот могучими руками схватил оленя за рога и стал сворачивать ему шею, оттягивая голову животного все дальше и дальше назад. Наконец олень тяжело рухнул набок, дрожа и задыхаясь.

Верный Глаз не терял ни минуты. Уперся коленом зверю в основание шеи, пригвоздив его к земле. Достал из ножен на поясе трехзубый клинок и занес его, целясь в точку на хребте, чтобы обездвижить жертву. Но, прежде чем нанести удар, он случайно заглянул в бездонный глаз оленя и, как в зеркале, увидел свое отражение. В фигуре с поднятым трезубцем в одной руке, в то время как другая рука была протянута вниз в знакомом призывном жесте, Верный Глаз разглядел образ Жницы.

Едва он понял это, как радость омыла его горячей волной.

Вот он, знак. Верный Глаз сам сделался Богом! И он знал, что нужно делать.

– Я Сборщик! Я не стану убивать. Буду собирать урожай, а не падаль, жатву, а не отбросы. И тем верну Народу силу. И разлетится жатва за пределы Города – к другим народам, по всему свету.

Он зачехлил трезубец, достал из заплечной сумы длинную веревку и связал оленю передние и задние ноги. Теперь, когда животное не могло вырваться, Верный Глаз обмотал вторую веревку вокруг его шеи, а другой конец набросил петлей на нижнюю ветку молодой сосенки – теперь олень не будет помышлять о побеге, ему лишь бы воздуха глотнуть.

Верный Глаз вновь обнажил свежевальный трезубец. Но вместо того, чтобы вонзить его в оленя, прижал орудие к своей руке и полоснул там, где растрескалась кожа, углубил раны. Выступила розоватая сукровица. Потом Сборщик стал срезать узкие полоски кожи с оленя.

Верный Глаз действовал быстро и умело. Он слушал крики животного, впитывая их с той жадностью, с какой умирающий от жажды пьет воду. Сборщик не забывал обрабатывать раны оленя, смазывая их сукровицей из собственных ран. Верный Глаз вкладывал срезанные полоски оленьей шкуры в травмированные места на своей коже. Плоть оленя, живая и теплая на ощупь, холодила поврежденную плоть человека и мгновенно унимала жжение и боль.

Измученный олень достиг священной границы между жизнью и смертью. Признаки были налицо. Еще одна полоска плоти – и животное очутится за гранью жизни, устремится навстречу неизбежной гибели. Верный Глаз склонил перед оленем голову и прижал окровавленную ладонь к трехзубой метке на предплечье.

– Спасибо тебе, мой олень, за бесценный дар жизни. Я принимаю его с благодарностью.

Он не успел срезать последнюю алеющую с одной стороны полоску оленьей шкуры, как опять поймал в глазу животного свое отражение. Сборщик застыл, созерцая себя. Могучий Бог.

Постепенно к нему пришло осознание.

Чего бы он сам ждал от Бога? Истины. Праведного гнева. Милосердия. Отражение в зрачке оленя подсказало ему ответ.

Я Сборщик, а не Жнец. Я должен воздержаться от последнего удара. Я должен отпустить посланное мне существо, предоставить его судьбе. Хотя его участь я во многом уготовил сам. Залечив с помощью оленя свои раны, я почти отнял жизнь. Почти.

Парой ударов клинка Верный Глаз рассек петлю на шее животного и путы на его ногах. Отступив, человек наблюдал, как олень поднялся на ноги, сверкнул белками глаз и шаткой походкой побрел прочь, оставляя за собой алые дорожки.

Верный Глаз проводил его взглядом и стал всматриваться вдаль, где гигантские сахарные сосны, словно часовые, стояли на страже неведомых чудес и тайн, сокрытых за пределами мертвого Города, в краю Других.

Верный Глаз улыбнулся.

4

Тропинка к норе вилась в гору, но Мари не привыкать к тяжелому подъему. На подходе к первым кустам крапивы девушка подрастеряла бдительность, столь необходимую в ночном лесу всякому, кто не ищет смерти. Мари не шарахнулась от жгучих ветвей, а вступила в их царство смело. Она легко обходила густые жалящие заросли. Остановилась девушка лишь однажды, возле непролазной стены боярышника. Нагнувшись, она достала из гущи ветвей один из двух дорожных посохов, отполированных за долгие годы до блеска. С его помощью Мари раздвинула крепкие крапивные стебли – и через миг они сомкнулись позади нее неприступной стеной.

Подъем стал еще тяжелее. Тайные тропы вились сквозь крапиву, образуя целый лабиринт, но Мари знала его секреты. Крапивные заросли были посажены и взлелеяны многими поколениями Жриц, чтобы надежно спрятать от посторонних глаз жилище.

Все Землеступы жили в норах, вырытых собственноручно, и обычно выбирали для жилищ укромные, труднодоступные уголки. Женщины предпочитали селиться поближе друг к другу. Мужчины, даже семейные, жили отдельно от женщин, поскольку ночная лихорадка делала совместную жизнь столь же затруднительной, сколь и опасной. Впрочем, люди Клана не чурались друг друга. Женщины отвечали за повседневные дела: нянчили детей, растили урожай, ткали, плели, наставляли сородичей, принимали законы. Мужчины охотились и защищали Клан.

В Кланах Землеступов царил матриархат, возглавляла каждый Клан Жрица Луны. Она не только омывала сородичей от ночной лихорадки, но и была целительницей – и даже, как гласило предание, держала под защитой Истинный Дух Клана. Пока процветала Жрица, процветал и Клан.

Пробираясь сквозь крапивный лабиринт, Мари чувствовала, будто растения держат ее в объятиях, укрывают, защищают по-матерински. Бережно отодвинув последний крапивный стебель, девушка ступила на ковер из мха. Впереди круглилась арка, что обрамляла тяжелую деревянную дверь в нору. Арку украшала резная фигурка Матери-Земли, отполированная до блеска почтительными прикосновениями многих Жриц, живших под этими сводами в мире, радости и покое.

– Вот почему никто, кроме Жрицы Луны и ее дочерей, не должен знать, где ее нора, – обратилась Мари к безмолвной статуэтке. – Дух Клана должен быть под надежной защитой.

Девушка шагнула к двери и, подражая движениям матери, приложила ладонь к губам, а затем к фигурке Матери-Земли:

– Прошу тебя, храни маму, приведи ее домой целой и невредимой, – прошептала она.

Внутри ее встретила знакомая обстановка, родные запахи. Сбросив плащ, Мари прямиком направилась к умывальной бадье, окунула руки в холодную воду, смочила лицо и принялась отскребать от себя засохшую глину – неприятный, но вынужденный защитный покров. И так каждый день. Девушка вытерла лицо и руки, стараясь не думать о том, что волосы тоже грязные, и зашептала себе под нос: «Лучше бы…». Потом прервала себя, села за рабочий стол, взяла неоконченный портрет Леды и обратилась к нему со словами, которые никогда не сказала бы матери в лицо – не настолько же она бесчувственная:

– Лучше бы ты его не знала, мама. Лучше бы ты полюбила кого-то из нашего Клана. И тогда я ничем не отличалась бы от других. И могла бы смело стоять с тобой рядом, без опаски, что нас могут изгнать или того хуже.

Излив душу, Мари мысленно одернула себя: «Что толку тоску нагонять! Надо взбодриться к маминому приходу. Она за меня переживает. После очищения Клана вернется усталая. Мало того, что она переживает за меня, так еще работа с Кланом отнимает у нее немалые силы».

Девушка задумалась, а затем высказала вслух мысль, которая терзала ее каждую третью ночь, когда мать уходила из дома выполнять обряд:

– Ненавижу их. Ненавижу землерылов. Знай себе черпают у нее. Рано или поздно они вычерпают ее до дна.

Девочка моя, нельзя ненавидеть свой Клан. Ты владеешь моим сердцем, а я владею Духом Клана. Самая заветная моя мечта – что однажды Духом Клана завладеешь ты.

Припомнив материнские наставления, Мари заставила себя отвлечься от горьких мыслей и обратилась к занятию, всегда приносившему ей радость – к рисованию. Она взяла неоконченный мамин портрет и всмотрелась в него острым взглядом художника. Да, руки вне перспективы, но это легко поправить. Зато лицо и вправду удалось. Леда, хоть и Жрица, хоть и душа Клана, но не была красавицей, под стать большинству сородичей: низкий лоб, толстоватый нос, губы ниточкой. Но на рисунке узкие губы Леды растянулись в прекрасной улыбке, подчеркивающей огромные серебристо-серые лучистые глаза, истинное украшение лица.

– Вот они-то мне удались.

Мари невольно потянулась к драгоценному овальному зеркалу размером с ладонь – большую редкость. Оно возвышалось на столе среди чернильниц, перьев и угольных карандашей. Девушка поднесла его поближе и заглянула в волшебное стекло.

В зеркале она увидела чистое, умытое девичье лицо, в чертах – ни намека на материнский облик, огромные серебристо-серые глаза не в счет. Мари провела рукой по волосам, те стояли колом из-за густой темной краски. Мама красила ее волосы раз в неделю, чтобы они приобретали мутный, грязноватый оттенок, как стоячая вода в водоеме. «Точь-в-точь землерылиха, – расстроилась было Мари. Однако, покачав головой, девушка приказала своему отражению: – Не вздумай жаловаться! Пусть некрасивая, зато живая. И никто не знает о тебе правду».

Мари тряхнула головой, и при тусклом свете мха и грибов-фонариков глаза ее, зоркие даже в темноте – эту черту она унаследовала от матери – уловили в зеркале отблеск закатного солнца. Не спуская глаз со своего отражения, девушка выпростала из свалявшейся копны на голове длинную прядь и накрутила на палец. Краска в этом месте сошла, и прядь под ней была шелковистая на ощупь.

– Мои волосы золотистые, как солнце. Я почти успела забыть.

Мари опять вгляделась в отражение. И не зря. В полутьме пещеры брови поблескивали, и сквозь темную краску настойчиво проступал их настоящий, золотистый цвет.

– Мама, как всегда, права. Пора красить, – буркнула Мари.

Да не все ли равно? Завтра, перед тем как выйти наружу – а она выйдет из дома, только если солнце будет закрыто облаками – Мари тщательно закрасит свои светлые брови, намажет лицо грязно-серой пастой, которую они с мамой доводили до совершенства целых восемнадцать зим. Словом, огрубит свои черты и превратится в настоящую, чистокровную землерылиху.

Мари провела рукой по чистому лбу, не шишковатому, как у матери, а гладкому. Затем ощупала выступающие скулы, точеный нос.

– Я вижу тебя, отец, – шепнула девушка, глядя в зеркало. – Только так я и могу увидеть тебя, но все-таки вижу. Вижу в себе твои черты, знаю нашу историю. Маме никогда не забыть. И мне не забыть. А как тут забудешь? Что ни день, мое несходство с окружающими напоминает о тебе.

Мари отложила зеркало и принялась рыться в стопке листов с рисунками, которые нуждались в доработке. Леда знала, что это лишь наброски, и не трогала их. С самого низа стопки девушка достала тонкий длинный листок.

Набросок был сделан черной тушью из грецкого ореха. Лишь самые острые перья годились для тончайших штрихов, что оживили бы рисунок. С рисунка смотрел высокий мужчина, будто списанный с Мари, только глаза другие. Он стоял рядом с водопадом, улыбаясь простенькой молодой женщине, глядевшей на него влюбленными глазами – глазами Леды; на руках женщина держала младенца, запеленутого в пышные мягкие листья священного папоротника. А рядом с изображением мужчины просматривался едва намеченный контур огромного пса, стоявшего на страже.

– Вы встретились случайно, – проговорила Мари, водя пальцем по рисунку. – Она не должна была видеться с тобой, но все-таки виделась. Не должна была тебя любить, но любила. Она рассказывала, что по твоему лицу с первого взгляда поняла, какое у тебя доброе сердце. – Мари умолкла и вновь коснулась своего лица. – Мама говорит, что тоже видит во мне твои черты. Но мы должны скрываться, оберегать вашу тайну, потому что Псобратьям и Землеступам нельзя быть вместе, нельзя любить друг друга. – Мари осторожно погладила лист бумаги, будто лаская отца, которого ей не дано увидеть. Взяв любимое перо, она обмакнула его в чернила и принялась выводить на коже отца тончайшие узоры, что вспыхивали при свете солнца. Оно наполняло Псобратьев силой, которая когда-то уничтожила мир, но она же и помогла создать новый, основанный на новых началах.

Те же филигранные узоры проступали и на коже Мари, но никогда, никогда не вспыхнут они на коже Леды и ее соплеменников-Землеступов.

Ночь напролет трудилась Мари, склонившись над листком – дорабатывала рисунок и вспоминала историю, много раз слышанную от матери: о человеке, который вместо того чтобы взять ее в плен, угнать в рабство и презирать, полюбил ее. О том, как они встречались тайно, узнавая друг друга: Гален обнаружил скрытую красоту Леды, а Леда – его удивительную доброту. О том, как от их любви родилась Мари и как Гален с Ледой собирались бежать, чтобы положить начало новому племени, где-нибудь далеко, в глухих лесах, где нет ни Псобратьев, ни Землеступов, только Леда, Гален и дитя, которое они поклялись любить.

– Ах да, про тебя-то я и забыла. – Мари, созерцавшая рисунок, коснулась грубо набросанного контура собаки. – Звали тебя Орион, и историю твою я знаю, а вот как ты выглядел – нет. – За всю жизнь Мари лишь четыре раза видела собак, да и то мельком и издалека. Память хранила лишь смутные силуэты.

«Псов остерегайся – от рысей скрывайся – к земле припадай, жизнь свою спасай», – прошептала Мари правило, знакомое всем Землеступам.

– Но это еще не все, – размышляла она, штрихами создавая мех Ориона. Леда рассказывала, что Псобратья и их собаки схожи характерами – овчарки-вожаки храбры и благородны, а охотники-терьеры умны и преданны, и что собака сама выбирает спутника на всю жизнь, наделенного теми же прекрасными чертами.

– Тогда почему Псобратья берут нас в рабство и обращаются с нами как с животными?

Никто не отозвался, тихо было в норе, и Мари снова вздохнула, жалея, что не знает истинных ответов на свои вопросы. От матери она, конечно, слышала, что у отца была овчарка, могучий пес, без тени злобы и коварства. Он отличался благородством, как и его спутник, ее отец – и был верным и любящим, добрым и смелым. – Мама говорит, мех у тебя был гуще, чем у кролика, и мягче, чем у олененка. Ах, если бы только я тебя знала! Если бы могла дорисовать!

Мари встряхнула головой, будто вынырнула из глубокого омута. Ее желаниям не дано сбыться.

– Мы не успели сбежать, тебя убили, – продолжала Мари. – И тебя, и отца моего убили. – Взгляд ее упал на младенца в живительных листьях священного папоротника. – Они застали вас, когда вы рвали для меня листья папоротника, и убили, потому что вы не стали нас выдавать. – Мари зажмурилась. Сейчас она жалела, что у нее столь богатое воображение – слишком явственно виделась ей картина их гибели. И пусть с того страшного дня миновало уже восемнадцать зим, Леда не могла вспоминать о нем без слез.

«Его выследили по дороге к месту наших встреч и пытались заманить нас с тобой в ловушку, девочка моя. Но твой отец велел мне никогда, никогда не выходить, пока я не услышу его зов. В тот страшный день он, видно, чуял беду – не звал меня, когда я стояла в укрытии. Я тихонько ждала вместе с тобой, улыбалась – думала, он меня испытывает, для нашей же безопасности.

Но это оказалось не испытание. На него набросился Воин, он принуждал выдать нас. Мой Гален, твой благородный отец, отказался. И его отказ стоил жизни ему и Ориону».

– Ты нас не выдал, но обрек на изгнание. – Мари откинула со лба спутанные волосы. – Знаю, это не твоя вина. И мама сделала все, что в ее силах. Все это время она меня оберегала, любила, была мне лучшим другом. Она подарила мне жизнь, хотя и не переставала тебя оплакивать. – Мари грустно улыбнулась отцу на портрете, в тысячный раз дивясь тому, что они с мамой верили, будто смогут жить вместе. – Разве что где-нибудь в другом мире, – обратилась она к отцу и его духу. – В другой жизни. Знаю, ты не хотел бы этого слышать, но скажу начистоту: лучше бы вы с мамой никогда не встречались. Мама полюбила бы собрата по Клану, и я бы ничем не отличалась от прочих Землеступов. И не было бы так одиноко ни маме, ни мне.

Мари поработала еще и наконец, отложив перо, придирчиво глядела на рисунок, пока тот сушился. Показать маме или не надо?

Все-таки не стоит. В первый раз она попыталась нарисовать отца, когда ей едва исполнилось девять зим. Сияя от гордости, что удалось воссоздать сцену из маминых рассказов, показала она Леде готовую работу. Мать восхитилась: просто чудо – Гален вышел как живой! Но при этом она побледнела, а ее рука задрожала так сильно, что Мари пришлось держать перед ней рисунок. И потом еще много дней из маминой комнаты доносились глухие рыдания – еле слышные, будто из снов.

Решив, что надо бы оттенить волосы Леды, Мари вновь склонилась над рисунком, пытаясь придать живости изображению матери, полной светлых надежд. Про себя Мари думала, что не желает больше жить во лжи и страхе – постоянном, ежеминутном страхе. «И пусть у меня наконец появится собственная история…»

В поисках ответа Верный Глаз сам сделался Богом. Он понял это по силе, что разлилась по телу, когда сошла его старая, поврежденная кожа и осталась новая, здоровая. Как такое возможно?! Олень не принадлежал к Другим. Его живая плоть не должна была излечить Верного Глаза. Даже плоть Других и та не спасала – на его памяти она ни у кого не прижилась. Сколько ни ловили и ни свежевали Других, никто из Народа не исцелился – во всяком случае, до конца. Не проходило и года, как болезнь возвращалась. Кожа у больных сморщивалась, лопалась, слезала, и, в конце концов, они умирали. Все до единого.

Но теперь с этим покончено.

Верный Глаз расправил могучие плечи и, поигрывая мускулами, засмеялся. Он просил о знаке, и олень дал ему знак. Пусть старики шныряют по Городу и молят Жницу, чтобы их шкуры прослужили подольше, или – если все средства исчерпаны – заманивают в Город побольше Других в надежде продлить свои жалкие жизни.

Нет, не станет больше Верный Глаз ни о чем просить мертвую Богиню. Если Народ хочет жить и здравствовать, пусть перестанет поклоняться железному истукану и признает Бога, что живет среди них. Это столь же очевидно, как сила, наполняющая его тело.

Для начала нужно донести до Народа истину. Долго думал Верный Глаз, как обратиться к Народу. Пусть он жаждет открыть правду, очевидно, что Народ пока не готов ее услышать. Нет, к появлению нового Бога они не готовы – зато, возможно, готовы встретить нового Заступника?

Из поколения в поколение за мертвую Богиню говорили немощные старухи. Будет ли легче Заступнику объявить божественную волю?

С приходом тьмы Верный Глаз пробрался к Храму Жницы. В первый миг он возликовал, увидев, сколько людей собралось здесь, среди костров у входа в Храм и на дороге, вымощенной огромными разбитыми кирпичами. Но, присмотревшись, заметил, что пришло почти сплошь старичье, с облезлой кожей и мутными безжизненными глазами. «Они будто скот, обреченно ждут очереди на бойню», – подумал он.

Он выступил вперед, повернувшись к Народу лицом.

– Неужели никто из вас не осмелится к Ней приблизиться? Неужели вы все согласны умереть здесь, в тени Ее Святилища? – обратился он к толпе, и эхо отозвалось от могучих, искрошенных временем стен Храма.

– Мы поклоняемся Жнице издали, – отвечал седой старик, полностью обнаженный, если не считать клочков мха, прикрывавших гнойные язвы.

– Черепаха, Богиня призывает к себе, а вы поклоняетесь ей издали и тем довольны? – Верный Глаз смерил старика суровым взглядом.

– Она призывает к себе Стражниц, и те уже рядом. – Черепаха почесал болячку на руке. – А мы, как велели Стражницы, ждем, когда Она еще приманит в Город Других. Если мы будем молиться и приносить обильные жертвы, Другие появятся.

– Думаю, Она призывает к большему! Думаю, Стражницы заблуждаются. Нашей Жнице приелись старухи, она призывает Заступника!

Толпа разразилась возмущенными криками. Широким жестом Верный Глаз сбросил рваный плащ и предстал перед толпой обнаженным по пояс. Он ловил на себе изумленные взгляды. Совсем недавно он вложил полоски оленьей шкуры в открытые раны на руках и груди. Теперь раны полностью затянулись – новая кожа, чистая и здоровая, розовела поверх оленьей плоти, и тело вобрало в себя силу зверя. Он повел плечами, радуясь обретенной силе. С нечеловеческой, почти оленьей грацией вспрыгнул он на храмовую стену, ухватился за одну из крепких виноградных лоз, ниспадавших с балкона Жницы, и полез вверх по стене, выложенной скользким зеленым кафелем. Достигнув балкона, он перемахнул через барьер и привычно рухнул на колени перед огромной статуей.

– Хоть Жница и недовольна твоим внезапным появлением, она все же приветствует Сборщика. Приготовь свою жертву, – проскрежетала Верховная Стражница.

Верный Глаз, по-прежнему стоя на коленях, достал из заплечной сумы мелкого грызуна. Очутившись на ярком свету, жирный зверек стал рваться на волю.

Но вместо того, чтобы, как полагается, протянуть жертву Стражницам, Верный Глаз вскочил и вынул из-за пояса трезубец. Стражницы в ужасе ахнули, а Сборщик, изогнув тельце зверька полумесяцем, полоснул его клинком по горлу. Горячая алая кровь брызнула вверх, окропив лицо Богини.

– Она плачет! Жертва Верного Глаза исторгла у Богини слезы!

Из углов балкона, расталкивая друг друга, к статуе устремились всполошившиеся Стражницы.

– Зачем? Зачем ты заставил Богиню плакать? – слышались испуганные старушечьи голоса.

– Разве вы сами не знаете ответа? – Голос Верного Глаза был полон отвращения. – Разве Богиня не глаголет вашими устами?

Глаза Верховной Стражницы сузились.

– Ты посмел усомниться в Стражницах Богини?

Верный Глаз выпрямился и швырнул еще теплое тельце зверька в одну из жаровен. Он не ответил Верховной Стражнице. Прочие служительницы глядели на него в немом ужасе, а иные, тыча в жаровню палками, извлекали паленые потроха и, чавкая, засовывали в ненасытные рты. Мерзкое зрелище. Кто они такие? Всего лишь трусливые и жадные старушонки, чья дряблая кожа – красноречивое свидетельство, что все для них миновало: и пора цветения, и время сбора урожая, и сама жизнь! Он проворно вскочил на карниз и оттуда оглядел Народ.

Толпа беспокойно гудела, подхватив вопли Стражниц: «Она плачет! Плачет!» Все смотрели на него, и глаза на бледных лицах при свете костров поблескивали, как светляки.

– Она плачет от радости – наконец явился Ее Заступник! – Голос Верного Глаза, призывный, как горн, заставил Народ умолкнуть. – Я молился о силе, просил Богиню наставить меня на путь истинный, и молитва моя услышана!

Самая древняя из старух-Стражниц приблизилась к нему; ее ветхая, землистого цвета кожа была изрыта суровыми морщинами.

– Лишь Стражницам дано слышать слово Богини! – Речь ее разила как клинок. – А теперь ступай! Если Богине нужен Заступник, он будет назначен, как назначается доля Народу – по жертвенным внутренностям.

– То есть он будет провозглашен вами? А чего ждать от вас, старух, если вы веками твердите одно и то же? Стало ли от ваших слов лучше Народу, или же лишь немногим избранным – вам, Стражницам? – сказал Верный Глаз.

– Кощунство! Кощунство! Кощунство! – запричитали Стражницы жалкими скрипучими голосами.

– Согласен! Против Жницы совершено кощунство, но Заступник исправит зло, которому давно пора положить конец. – Глубокий, звучный голос Верного Глаза пронзил толпу старух, как пронзает трезубец живую плоть. – Взгляните на меня! Взгляните на мою кожу! Я не сидел сложа руки, не ждал, пока к Городу приблизится кто-то из Других. Я добыл оленя, и Богиня вознаградила меня. Я принял дар. Я стал оленем, а олень – мною! – Он вытянул руки всем Стражницам напоказ. – Обнажите и вы тела ваши, докажите, что Жница благоволит к вам!

Старуха отмахнулась иссохшей рукой.

– Я Стражница Богини, а ты простой Сборщик. Нет нужды ничего тебе доказывать.

– Разве вы не слышали? Я Заступник Богини! – Не раздумывая, Верный Глаз бросился вперед, схватил старуху за костлявые бока, поднял высоко вверх и насадил на трезубец, что вздымала к небу Богиня. Пока старуха визжала и корчилась в предсмертных судорогах, Верный Глаз пустился в погоню за другими Стражницами. Те в страхе пытались бежать, но он без труда их настиг и одну за другой побросал с балкона на разбитую мостовую.

Охваченный яростью, Верный Глаз снова вскочил на карниз и на сей раз устроился в сгибе руки Богини. Он будто находился в ее объятиях.

– Кто-нибудь еще оспаривает мое право зваться Заступником?

Люди падали на колени среди окровавленных, умирающих Стражниц. Верный Глаз запоминал каждого, отмечая про себя, кто остался, а кто скрылся во мраке ночного Города. Он радовался, что остались молодые. И радовался, что Черепаха и другие старики убрались прочь.

Вот и прекрасно. Не нужны здесь дряхлые и немощные.

– Мы признаем тебя! – раздался чей-то голос, за ним – другой, третий. – Признаем! Признаем! – подхватил Народ.

Верный Глаз, наслаждаясь славой, благосклонно улыбался Народу, а голова шла кругом от неисчислимых возможностей, что таило будущее.

5

Высоко в ветвях завозилась самочка. Отползла от спавшего рядом брата – из всего выводка лишь им двоим осталось выбрать себе спутников. Повела носом в его сторону, вдохнула уютные запахи родного логова, матери, сырой крольчатины, которой оба недавно поужинали. Крупный щенок-мальчик засопел, зевнул, привалился боком к сестре и, прикрыв лапой нос, снова задремал. На секунду и самочка почти отдалась сну, но зов снова дал о себе знать, на сей раз настойчивее.

Нельзя спать. Надо найти того, кто станет ей спутником, товарищем на всю жизнь.

Вход в ясли был закрыт от холода, наступавшего в час длинных теней. Самочка уселась под дверью и дважды тявкнула – не по-щенячьи, как до сих пор, а по-иному, звонко, отрывисто. В укромном закутке у входа тотчас проснулся дремавший человек и встрепенулась большая овчарка, свернувшаяся у его ног.

– Наконец-то! – радостно воскликнул Опекун и, потрепав свою овчарку по холке, отвязал и сдвинул в сторону занавес из шкурок, служивший дверью в ясли. Радость его передалась и самочке. Глядя ему в глаза, она замерла в ожидании, трепеща всем телом. Человек с улыбкой дал ей команду, самую важную за всю ее щенячью жизнь:

– Ищи!

Самочка тут же выскочила на узкий мостик и помчалась вперед. Когда Опекун с овчаркой обогнали ее, мужчина крикнул:

– Самочка выбирает спутника! Время пришло!

В Племени не утихали споры, как щенок выбирает в спутники того или иного человека. По внешности? Или по запаху? Может, это судьба или же случай волшебным образом определяет выбор? Если бы можно было хоть ненадолго, прямо перед выбором, заглянуть в душу щенка, сторонники всех точек зрения с удивлением обнаружили бы, что в каждом из предположений есть доля истины – но лишь доля.

– Посторонись! Посторонись! Самочка выбирает! – Опекун, сложив руки рупором, предупреждал людей, которые не спеша разбредались по гнездам, любуясь красками заката, вдыхая сытный дух кушаний, еще не зная о молодой самочке, что неслась бесшумно вдоль извилистых проходов, ведомая заветной целью.

– Это же самочка! Она выбирает спутника! – Крик подхватили, и люди Племени высыпали из теплых гнезд, с любопытством наблюдая за щенком, ускорявшим бег.

– Светильники зажгите, а то свалится с моста, так и не успев сделать выбор! – прогремел чей-то голос, и ярким цветком заалел факел, а солнце садилось, и все длиннее становились тени.

Пока щенок несся по по воздушным мостам, соединявшим жилища-гнезда, за ним следило все Племя: те, у кого уже были спутники-собаки, понимающе улыбались, а те, кто жил пока без спутника, смотрели с ожиданием и надеждой.

Очень скоро, почти сразу, вслед щенку заиграла музыка. Вначале – совсем тихая: лишь барабаны мерно постукивали в такт топоту щенячьих лап по дощатому настилу. Затем к ударным присоединилась флейта и струнные, и, наконец, в едином порыве взмыли вверх хрустальные женские голоса:

Под сладкие звуки священного гимна Племени самочка добралась до подъемного моста и стала ждать, нетерпеливо перебирая лапами и взлаивая, будто поторапливала музыкантов, а заодно и тех, кто управлял мостом.

– Она не может даже дождаться, когда мост опустится до конца! – крикнул Опекун. Он пытался удержать щенка за загривок, но не успел – самочка, собравшись с духом, сиганула с моста, не успевшего опуститься. Раздался всеобщий вздох облегчения: она не упала с высоты полсотни футов на землю, где ее ждала бы верная смерть, а приземлилась на другой конец моста и выбралась на широкую безопасную площадку.

Музыка и пение смолкли. Двенадцать женщин, молодых и постарше, ухаживали за священными папоротниками – поливали их, подрезали, с песнями и молитвами. При шумном появлении молодой овчарки и ее свиты все женщины, кроме одной, повернули головы, приветствуя щенка. Те, с кем рядом находились собаки, заулыбались. Взгляды их потеплели, руки невольно потянулись приласкать своим любимцев. У четырех молодых женщин не было спутников. Все они были еще очень юны, зим по восемнадцать, не больше. Они следили за щенком затаив дыхание, в радостном ожидании.

А тот, будто не видя их, решительно устремился к единственной из женщин, которая не смотрела в его сторону.

Приближаясь к ней, самочка замедлила свой бешеный бег и зашагала важно, с серьезностью, удивительной для ее пяти с половиной месяцев. Женщина, привлекшая внимание молодой овчарки, сидела скрестив ноги перед огромным священным папоротником, готовым раскрыться. Голова ее была опущена. Щенок задрал мордочку и уткнулся ей в шею, туда, где густые, золотистые с проседью волосы были собраны в свободный, но опрятный узел.

Почувствовав прикосновение, женщина уронила лицо в ладони, плечи ее задрожали.

– Я… я не выдержу. Второго раза не будет. У меня сердце разобьется. – Слезы душили ее.

Молодая самочка прижалась к ней крепче и тихонько заскулила, чувствуя ее боль.

– Твое сердце может разбиться, если ты ее примешь, – молвил Опекун, стоявший позади щенка. – Но если отвергнешь, ее сердце будет разбито наверняка. Способна ли ты так с ней обойтись, Маэва?

Маэва обернулась к Опекуну. Лицо ее, хоть и носило печать лет, утрат и сожалений, все еще было прекрасно.

– Видишь ли, до сих пор неизвестно, почему некоторых выбирают дважды, но это великий дар, Маэва.

– Посмотрим, как ты заговоришь о даре, когда твоей Алалы не станет, – ответила Маэва, и в словах ее слышался не гнев, а печаль.

– Я страшусь этого дня, – признался Опекун и невольно потянулся погладить по голове крупную овчарку, что все время держалась рядом. – И все равно я ни на что не променял бы свою жизнь с Алалой. Храни в сердце любовь к Тарин и память о прекрасных годах, проведенных бок о бок с ней, но не дай скорби мешать тебе жить.

Плечи женщины поникли; до сих пор она так и не взглянула на щенка.

– Пришла пора дать молодым дорогу в Вожаки.

Опекун усмехнулся, но по-доброму.

– Священные папоротники процветают благодаря твоим заботам. Голос твой так же чист и звонок, как и двадцать зим назад, а теперь еще и эта самочка выбрала тебя – именно тебя, хотя выбор у нее богатый, целое Племя! Подумай, Маэва! Щенок-Вожак избрал тебя в спутницы – и выбор этот всегда безошибочен, и изменить его нельзя, и узы ваши нерушимы.

– До самой смерти, – добавила Маэва, и голос ее дрогнул от слез. – Лишь со смертью прерывается связь.

– Верно, лишь со смертью, – печально подтвердил Опекун. – Напомни, сколько ты зим прожила со своей Тарин?

– Двадцать восемь зим, два месяца и двенадцать дней, – сказала Маэва тихо.

– И сколько прошло со дня ее смерти?

– Три зимы и пятнадцать дней, – без раздумий ответила Маэва.

– И пусть боль твоя еще не утихла, скажи мне, за эти три зимы и пятнадцать дней пожалела ли ты хоть раз о том, что Тарин выбрала тебя?

– Ни разу, – сказала Маэва твердо, и глаза ее гневно сверкнули, будто она сочла вопрос оскорблением.

– Быть избранным овчаркой – счастье. Быть избранным дважды – не что иное как чудо. Но окончательный выбор за тобой – лишь ты одна вправе решать, впустить ли чудо в свою жизнь.

Опекун перевел взгляд на молодую овчарку – с тех пор как Маэва отвернулась, та сидела неподвижно и не сводила с женщины глаз, будто в целом мире никого больше не существовало, кроме них двоих.

– Даже если она тебе не нужна, Маэва, этому юному существу без тебя не обойтись.

Маэва прикрыла веки, и слезы хлынули по ее щекам.

– Мне она нужна, – прошептала она.

– Поступай же так, как поступали многие до тебя – черпай силу от спутницы, которая доверяет тебе больше, чем ты сама себе.

Маэву била дрожь. Она глубоко вздохнула, открыла глаза и, наконец, впервые посмотрела на щенка.

Глаза у молодой собаки были карие, ласковые, и что-то в них до боли напоминало Тарин. Однако сходство с Тарин на этом кончалось. Шерсть самочки была темнее, а шею и грудь обрамлял редкостный серебристый мех. Она была крупнее Тарин – настолько крупнее, что Маэва про себя подивилась: ей нет еще и шести месяцев, а выглядит такой взрослой! За все время с момента рождения щенков Маэва не заглядывала в ясли и не навещала никого из Псобратьев, избранных другими щенками из того же выводка.

Слишком тяжело было, – думала Маэва, разглядывая самку. – До этой минуты я шарахалась от щенков овчарок, рожденных после смерти Тарин. Прав был Опекун – с тех пор как я потеряла Тарин, я будто и не жила. – Собравшись с духом, Маэва снова взглянула щенку в глаза – только сейчас она избавилась от печали, что омрачала ей жизнь больше трех зим, и открыла сердце для новых радостей.

Молодая овчарка не шевелилась. Она все смотрела и смотрела на Маэву, и ту вдруг заполнило тепло – будто любовь щенка перетекла в нее, нащупала в сердце то, что сломалось со смертью Тарин, и исцеляла ее, укрепляя дух.

– Ах! – выдохнула Маэва. – Я так долго оплакивала Тарин, что забыла, что такое любовь, одна только память об утрате осталась, – призналась она не столько себе, сколько щенку. – Прости, что заставила тебя ждать. – Слезы потекли по щекам Маэвы, рука дрогнула, и, нежно взяв в ладони щенячью мордочку, Маэва принесла молчаливую клятву, что давали все Псобратья своим собакам: «Принимаю тебя, клянусь любить и оберегать тебя, пока смерть не разрушит наши узы».

Некоторое время ни Маэва, ни щенок не шевелились – а затем, в тот самый миг, когда молодая овчарка, виляя хвостом, бросилась в объятия своей спутницы, разом подали голос все собаки в Племени.

– Как ее имя? – спросил Опекун, перекрывая ликующий лай собак.

Маэва, обнимая щенка, подняла лицо, помолодевшее от счастья лет на двадцать – она уже не выглядела на свои пятьдесят зим.

– Фортина! Ее имя Фортина! – Маэва засмеялась сквозь слезы, а щенок радостно принялся вылизывать ей щеки.

– Да благословит ваш союз Солнце! – провозгласил Опекун, склоняя голову в знак признания их уз.

– Да благословит ваш союз Солнце! – подхватило Племя знакомый клич.

Осторожно пробираясь сквозь веселую, но чинную праздничную толпу, высокий человек пересек подъемный мост. Рядом шествовал огромный пес с серебристыми подпалинами, как у молодой овчарки. Женщины, окружавшие Маэву с Фортиной, почтительно расступились, давая дорогу Жрецу Солнца.

– Добро пожаловать, Сол, – поприветствовал Опекун Жреца и посторонился, пропуская его с собакой поближе к Маэве.

– Лару, твоя дочь сделала мудрый выбор. – Сол потрепал своего пса по пушистой холке и тепло улыбнулся Маэве, державшей щенка на руках. – Как ее имя, друг мой?

– Фортина, – ответила Маэва и чмокнула самку в нос.

Жрец Солнца еще шире заулыбался.

– Солнце да благословит ваш с Фортиной союз.

– Спасибо, Сол, – отозвалась Маэва.

– Если выбор совершается перед заходом солнца – это знак судьбы, – заметил Сол.

Маэва разглядела линию горизонта на западе сквозь густые ветви ближнего священного дерева.

– Я… я упустила это из виду.

– Пойдем, Маэва. Приглашаю тебя и щенка встретить со мной закат.

Глаза Маэвы расширились от изумления, но Фортина уже соскочила с ее колен и призывно тыкалась мордочкой в ноги. Задыхаясь от счастливого смеха, Маэва вместе с молодой овчаркой пустилась вдогонку за Солом и Лару – те уже пересекли широкую площадку и спешили вверх по винтовой лестнице, вьющейся спиралью вокруг группы сосен, на ветвях которых выращивали священные папоротники. Лестница вела наверх, к искусно украшенной площадке, натертой до янтарного блеска. Площадка возвышалась над куполом древнего соснового леса; перила, в пояс высотой, сияли, начищенные, а поддерживающие их балясины были вырезаны в форме воющих псов.

Маэва осмотрелась. Она будто впервые разглядела красоту мест, где жило Племя. На площадках поменьше, вблизи и вдали, тоже стояли Псобратья, каждый со взрослой овчаркой или терьером; при виде Сола они оборачивались, кланялись коротко, но почтительно, и продолжали нести вахту, без устали наблюдая за тем, что происходит внизу. Радость омыла Маэву живительным летним дождиком. Когда Фортина подрастет, она, Маэва, снова получит право воздвигнуть площадку и нести вахту.

В радостном ожидании глядела Маэва на восток, в сторону острова, что в Племени называли Фермой – изобильного, снабжавшего Племя зерном, овощами, фруктами. Отсюда, со склона горы, где Племя возвело свои висячие жилища, зеленый остров, омываемый Каналом и рекой Лумбией, напоминал изумруд. Ближайший из двух водных путей, Канал, был освещен солнцем и из зеленого превратился в золотой. Даже ржавый остов древнего моста – единственный путь на остров – отливал уже не цветом запекшейся крови, а янтарным.

– Дивно! – шепнула Маэва щенку. – Я уже успела забыть всю эту красоту.

Счастливая и умиротворенная, Маэва окинула взглядом владения Племени, что широко простирались вокруг и будили в ее душе надежды. Просторные круглые семейные гнезда и небольшие холостяцкие коконы ютились на толстых ветвях гигантских сосен, будто их свили огромные диковинные птицы. Ажурные переходы были увешаны гирляндами из ракушек, бубенцов, костяных бусин, бисера, стекляшек. В лучах заката украшения вспыхивали мириадами радуг на фоне зелени всех оттенков: сосновой хвои, орхидей, мхов, папоротников. Внизу, на изящных мостиках, собиралось Племя, рассаживалось напротив огромных драгоценных зеркал, размещенных продуманно, для красоты и удобства – как и все в Племени. Маэва широко раскрыла глаза, дивясь, как велик и силен ее народ. С каких это пор нас стало так много? Немудрено, что священные папоротники растут будто на дрожжах. Дети рождаются один за другим, Племя увеличилось, но я и не думала, что настолько.

Сол раскинул руки, будто обнимая огромный лабиринт гнезд, переходов, площадок и коконов, что простирался вокруг.

– Узрите величие Древесного Племени!

Первыми последовали его примеру дозорные – тоже расставили руки, стоя лицом к западу, где садилось солнце. Затем и люди внизу раскрыли ладони и подняли взоры навстречу последним закатным лучам, что отражались в гладких поверхностях зеркал, наполняя Племя горячей жизненной силой.

Маэва вместе с Племенем открылась навстречу жизни. Древние сосны слегка покачивались, будто ликуя с ней заодно, и гирлянды из бисера, костяшек и самоцветов, сделанные мастерами Племени, поблескивали на солнце. Деревья-великаны тоже праздновали приход новой жизни. «Никогда не видела ничего прекрасней!» – подумала Маэва.

– Ловите прощальные лучи Солнца! Оно – наше спасение, источник жизни! Пусть Древесное Племя впитывает их вместе со мной! – Голос Сола словно вобрал силу солнца, и люди Племени, все как один, приняли в себя свет, отраженный и приумноженный зеркалами.

Маэва зачарованно наблюдала сверху за Племенем. Меж тем взгляд Сола был прикован к заходящему солнцу. Глаза его поймали последний отблеск и изменили цвет: из мшисто-зеленых, как у всех его сородичей, сделались золотыми, засияли, едва Жрец стал наполняться силой солнца. Радостно посмеиваясь, Сол шире распахнул объятия, и солнечный свет быстрее заструился по жилам, а на золотистой коже проступили филигранные узоры в виде листьев священного папоротника.

Маэва нагнулась, приласкала Фортину и тоже впилась жадным взглядом в солнечный диск, раскрыв солнцу объятия. Она с детства привыкла впитывать живительную силу светила – каждый день на восходе и на закате солнечные потоки улавливали зеркала, стеклышки и бусины, распространяя на Племя защитный покров. Но уже больше трех зим Маэва не поднималась над куполом леса и успела отвыкнуть от яркого света. Сейчас она наслаждалась, чувствуя, как ее тело наливается теплом и силой. Спасибо, спасибо Тебе за то, что Ты привело ко мне Фортину, – возносила Маэва искреннюю хвалу Солнцу. Глаза ее тоже лучились золотом, и тонкие узоры – листья священного папоротника, отметины солнца – вырисовывались на коже. Маэва глянула на щенка, и щемящая радость пронзила ее с новой силой. В глазах Фортины также играли золотые лучи – верный знак того, что она избрана, что отныне они навсегда связаны узами солнца и любви.

– Возле Канала неспокойно! – вдруг раздался звучный голос. – К югу от моста, на краю болота.

– Вижу! – отозвался другой голос, звучавший тише, издалека. – Похоже, крупный самец тащит двух самок.

Вздрогнув от неожиданности, Маэва метнула взгляд на Сола. Тот отдал краткую команду: «Остановить!» – не отводя глаз от заходящего солнца. Этого и не требовалось, понимала Маэва. Дозорные поступят так, как их учили. Таков порядок в Племени. Всякое действие должно иметь цель. Действуя во благо Племени, каждый заботится и о своем благе. Маэва знала, что это не пустые слова, ощущала заложенную в них правду сердцем и душой, каждой клеточкой. Она прервала ритуал не потому, что сомневалась в надежности дозорных, а чтобы полюбоваться уверенностью, с которой они исполнят свой долг.

На вышке справа, ниже по склону, Маэва уловила движение. Она улыбнулась, когда дозорный вскинул изящный арбалет, вставил стрелу, прицелился. Проследив за его взглядом, Маэва заметила, как из золотистых вод Канала показались три фигуры. Плавно, без малейшего усилия, дозорный выпустил три стрелы, одну за одной. Фьюить! Фьюить! Фьюить! Беглецы друг за другом повалились как подкошенные. Сперва высокий, следом двое пониже рухнули в густую зеленую траву на берегу Канала, будто исполняя замысловатый танец, а под занавес целуя землю в глубоком поклоне.

– Минус три землерыла! – доложил дозорный. – Доставить их сюда?

Сол отозвался, по-прежнему глядя на солнце:

– Не стану рисковать жизнью Псобрата перед самой темнотой. Если они еще живы, то до рассвета наверняка не протянут. Да подарит им Солнце легкую смерть.

Дозорный, отдав честь Солу, опять начал вглядываться вдаль.

Маэва вновь обратила лицо к солнцу, а Жрец произнес вполголоса:

– Их побеги лишний раз доказывают: одомашнивать их бесполезно.

Маэва изумленно взглянула на него:

– Одомашнивать? Землерылов? Не слыхала раньше в Племени столь безумных речей.

Сол покачал головой. Когда он вновь заговорил, Маэва удивилась, уловив в его голосе усталость и печаль.

– В Племени таких речей не ведут, но я задумываюсь порой о землерылах. Их жизнь представляется полной ужаса, и у меня неспокойно на душе.

– Сол, мы же о них печемся, придаем их существованию смысл, оберегаем, даже от них самих. Но они настолько глупы, настолько примитивны, что бегут от нашей заботы, прямо навстречу смерти. Да еще на закате! Они же знают, что ждет их с приходом ночи! Что поделаешь с подобными существами?

И когда Маэва думала, что уже не услышит ответа Жреца, прохладный вечерний ветерок донес шепот Сола, будто бы никому не адресованный: Да, что поделать с подобными существами?..

6

– Она сделала выбор! Сделала выбор! Еще один из нас обрел спутника!

Ник выронил резец, которым завершал узор на ложе арбалета, и едва не поранил ногу.

– Николас, сосредоточься! Несмотря ни на что. Неважно, что творится вокруг. Никогда, никогда не отвлекайся, если у тебя в руках резец. Ты это прекрасно знаешь, я не должен тебе напоминать! – Старик-резчик нахмурился, а небольшой жилистый пес, что терся рядом, поднял серую морду и смерил Ника взглядом, полным презрения.

Ник приготовился возразить – подумаешь, резец случайно выскользнул из рук, пустяки! Но взгляд его упал на ногу старика, всю в бинтах. Ник слишком хорошо представлял, что таится под пропитанной мазью повязкой, и оставил оправдания при себе.

Случайно ли, нет – не все ли равно? Если нож повредит кожу, конец один: парша и смертный приговор, без надежды на исцеление. Ник, почувствовав осуждающий взгляд старика, отвел глаза и кивнул.

– Да, все верно, Мастер. Впредь буду осторожнее.

Резчик что-то бурчал в ответ, когда в дверь гнезда-мастерской заглянул О’Брайен.

– Кузен! Чем ты тут занят – сидишь как пень? – Веселый паренек кивнул Резчику почтительно, но чуть запоздало. – Простите, Мастер, что помешал, но последняя в выводке самочка сделала выбор!

– Да, слышали, – ответил Резчик и добавил тоном, не оставлявшим сомнений, что даже он, старик, не в силах сдержать любопытства: – Выбрать-то она выбрала, но кто же новый спутник?

– Новый не новый, но теперь дважды спутник! – О’Брайен хитро улыбнулся. – Щенок выбрал Маэву.

– Маэву? Уже три зимы как она потеряла свою Тарин. – Резчик был удивлен и обрадован. – Вот хорошо-то, вот хорошо! Рад за нее. Это страшное горе, лишиться спутника. – Он глянул на пса, прильнувшего к нему, и ласково потрепал ему уши.

Сбитый с толку, не замечая радости старика и его пса, Ник скорчил кислую мину и брякнул:

– Маэву? Овчарка-самочка выбрала Маэву? Она же старуха!

– А ты сейчас рассуждаешь как желторотый юнец, а не как зрелый мужчина, коим ты громогласно себя объявляешь, – отрезал старик.

– Никому не в обиду будет сказано, – поправился Ник, – только наверняка не я один удивлен, что щенок-Вожак избрал в спутницы ту, чья жизнь клонится к закату.

– Ник не хотел сказать… – вмешался О’Брайен, но Резчик перебил:

– Пусть Ник лучше сам объяснит, что он хотел и чего не хотел сказать.

Ник неопределенно махнул рукой.

– Тут и объяснять нечего. Сколько прожила Маэва – пятьдесят с лишним зим? Спору нет, у нее дар ухаживать за священными папоротниками, и голос по-прежнему звонок и чист, но не пора ли ей уступить дорогу молодым? Столько молодых ждут своей очереди в спутники и Вожаки, а теперь, когда щенок-Вожак выбрал Маэву, ни у кого нет надежды занять ее место еще с десяток-другой зим. К тому же собака наверняка ее переживет – а значит, Племени придется расхлебывать кашу, что заварила Маэва.

– Под словом «каша» ты подразумеваешь убитую горем собаку? – спросил Резчик притворно любезным тоном.

– Да, но не только это: священные папоротники лишатся опытной Садовницы, а роженицы – Повитухи, а учеников она после себя не оставит, слишком будет занята ролью Вожака, хотя ей давно пора на покой, в Наставники.

– И все-таки щенок выбрал Маэву.

– И все равно, по-моему, неправильно это, – настаивал Ник. – И не подумайте, это не черствость, а всего лишь здравый смысл.

– Здравый смысл? Знаешь ли ты, Николас, сколько раз меня выбирали в спутники? – неожиданно спросил старик.

– Нет, не знаю, – растерялся Ник.

– Два? – предположил О’Брайен.

– Паладин – моя третья собака.

– Третья?! – О’Брайен с улыбкой глянул на терьера, а тот в ответ завилял хвостом. – Вот так чудо!

– Да, но среди твоих собак – ни одной овчарки. Ни одного Вожака, – отозвался Ник поспешно, будто машинально.

– По-твоему, связь наша от этого менее глубока? – Резчик буравил Ника взглядом зеленых, как мох, глаз. – По-твоему, наша общая жизнь менее ценна оттого, что собаки мои – не овчарки, не Вожаки? – Рука его, до этого мирно покоившаяся на макушке Паладина, с такой силой хлопнула по верстаку, что неоконченные детали подпрыгнули. – Не будь терьеров, не было бы Охотников. Не будь Охотников, собаки-Вожаки и их спутники умерли бы с голоду – и чего бы тогда стоили твои здравые рассуждения о превосходстве и пользе?

– «Всякое действие должно иметь цель. Заботясь о благе Племени, каждый заботится и о собственном благе», – невозмутимо напомнил О’Брайен, пытаясь разрядить напряжение, повисшее между стариком и его чересчур прямодушным кузеном.

Ник и Резчик будто не слышали.

– Я совсем не о том говорил. Я не утверждал, что вы с Паладином менее ценны. – В голосе Ника слышалось не столько раскаяние, сколько досада. – Я всего лишь забочусь о благе Племени.

– Лару – вторая по счету собака, что выбрала твоего отца, – заметил Резчик.

– Это всем известно, – сказал Ник.

– А сколько твоему отцу было зим, когда его выбрал Лару?

Ник нахмурился, уловив намек старика.

– Ему минуло сорок семь зим, когда его выбрал Лару. И это тоже для Племени не секрет.

– Верно, и даже я, старый и немощный, хорошо помню, как семь лет назад Лару выбрал твоего отца. Ты тогда ликовал вместе с Племенем, разве нет?

– Да, но отец дело иное. Он и тогда был нашим Жрецом Солнца, как и сейчас. Он нужен Племени, и нет причин ему уходить на покой, разве что… – Ник осекся, сообразив, что старик хочет вытянуть у него признание.

– Ну же, говори. Разве что?..

Ник глубоко вздохнул. Нет, не добьется старый хрыч, чтобы он подтвердил вслух то, о чем судачит все Племя – что единственный сын всеми любимого Сола, которого тот растил как своего преемника и в ком почти все видели будущего Жреца Солнца, не сможет прийти на смену отцу, потому что его не выбрала в спутники овчарка. Его вообще до сих пор не выбрала в спутники ни одна собака. Вот все и ждут – и сам Ник, и Племя: то ли у Ника наконец появится спутник, то ли Сол воспитает себе другого преемника. Но вместо того, чтобы признать постыдную правду, Ник сухо ответил:

– Я всего лишь хотел сказать, что у отца впереди еще много зим, прежде чем преемник, кто бы он ни был, займет его место. Может быть, ты и прав, Мастер, не стоило мне судить Маэву за ее почтенный возраст. – Ник небрежно повел плечами, будто отмахиваясь.

– Ник совершенно прав, его отец крепок для своих лет, – как всегда, подоспел на выручку кузену О’Брайен. – Всякий желает своему отцу долгих лет, и Ник не исключение!

Резчик, будто не слыша О’Брайена, испытующе глядел на Ника.

– Напомни мне, сын Сола, сколько минуло тебе зим?

Тот, сощурившись, глянул на старика: к чему столь неожиданный вопрос? Наверное, Резчика надо пожалеть. Взгляд его снова упал на изувеченную ногу старика. Может быть, вместе со здоровьем его подводит и память.

– Мне двадцать три зимы, Мастер, – ответил он со всей почтительностью.

– Теперь напомни, в каком возрасте обычно обретают спутника?

Ника будто ударили под дых, но он, не подав виду, лишь машинально повторил то, что известно всему Древесному Племени:

– Обычно собаки выбирают в спутники тех, кому от восемнадцати зим до двадцати одной.

– Верно. Так и есть. – Острый взгляд старика пригвоздил Ника к месту. – А ты, сын Сола, нашего Жреца Солнца, чей пес дал жизнь недавнему, шестому по счету выводку овчарок – ты встретил двадцать третью зиму, и у тебя до сих пор нет спутника.

– Никто не знает, почему собаки выбирают того или иного человека, – ответил Ник, злясь на себя за обиду и отчаяние в голосе.

– Да, нам неизвестно, почему собаки выбирают одних, зато хорошо известно, почему не выбирают других.

– Не всегда! – Ник едва не кричал от гнева. – Моя мать была лучшей художницей Племени. Умница, красавица, всеобщая любимица – и всю жизнь прожила без собаки-спутника.

– Да, но разъедало ли это ей душу, как разъедает твою?

– Ты был ее любимым наставником. Ответ ты знаешь не хуже меня, Мастер. Будь жива моя мать, она сочла бы этот вопрос недостойным тебя.

– Уверен, сочла бы. И уверен, у нее нашлись бы нужные слова и для тебя, Николас – и слова не слишком-то лестные. – Измученный спором, старый резчик обмяк, поглаживая терьера, который забрался к нему на колени. – Выбросьте из головы мое старческое брюзжанье, молодые люди. Николас, ты свободен, ждем тебя на пиру.

– Пойдем, Ник! Солнце садится. Упустим последние лучи, а ведь сегодня праздник. Народу будет много до неприличия. Поторопимся, а то все самые удобные насесты позанимают. – О’Брайен поклонился Резчику. – Мастер, вам помочь дойти до праздничной площадки?

– Не надо, мой юный друг. Помощник у меня и так есть, Паладин. Пойдем за вами следом – потихоньку-полегоньку. – Острый взгляд его остановился на Нике. – Николас, завтра приходить не нужно.

Юноша сдвинул брови и невольно потянулся к арбалету, над которым трудился, погладил изысканный узор, который так и не успел закончить. – Мастер, ложе не готова.

– Ложе подождет.

– Так когда мне прийти – послезавтра?

– Может быть. А может быть, и нет. Жди, когда я тебя вызову. Когда сочту, что ты готов продолжить учение, пришлю за тобой Паладина, – отвечал старик.

У Ника запылали щеки. Неужто старик решил проучить его за излишнюю прямоту?

– Так я должен сидеть сложа руки и ждать вызова? Будто я новичок, а не опытный резчик?

– Слушайся меня, Николас. И никто не ставит под сомнение твое мастерство – в ремесле резчика ты достиг высот, как и в стрельбе. Лишь твои человеческие качества вызывают сомнения. Надеюсь, передышка в обязанностях резчика дать возможность тебе измениться в лучшую сторону.

Ник в бессильной ярости сжал кулаки. Не будь Резчик вчетверо его старше и одной ногой в могиле, Ник заставил бы его ответить за грубость.

– Пошли, братец, нам давно пора, – торопил его О’Брайен.

– Ты прав, кузен. – Ник повернулся спиной к старику и его серому терьеру. – Я только и жду, чтобы уйти.

Знакомое веселье, царившее в Племени после выбора, таило для Ника привкус грусти, хоть тяжело было не праздновать со всеми. Еще один Псобрат обрел спутника. Избран Вожак – а значит, Племя по-прежнему благоденствует. Пятерых щенят принесла овчарка, все пятеро выжили, и вот им уже скоро полгода. И четверо из пяти уже обзавелись спутниками. Лару, спутник его отца, производит на свет крепкое, смышленое потомство – верный знак, что Солнце благоволит к Древесному Племени. Ник еще больше уверился в силе своего народа. Но при этом Ник скоро встретит двадцать четвертую зиму, и до сих пор ни один щенок – ни овчарка, ни терьер – во время выбора не удостоил его и взглядом.

– Прав был старик.

– А? – переспросил О’Брайен сквозь громкий смех и шум пирушки. Из удобной развилки в ветвях могучей сосны он достал деревянный кувшин. – Еще пивка?

– Я бы не прочь. – Ник протянул едва початую кружку.

О’Брайен, сидевший в небольшом гамаке, ухватился за ближнюю ветку, подобрался поближе к Нику и до краев наполнил его кружку пенным, кисловатым весенним пивом.

– Мало ли что наболтал Старший Резчик, не бери в голову. Знаешь ведь, он слегка не в себе.

Ник, избегая сочувственного взгляда кузена, повторил:

– Прав был старик. Мое время, чтобы обрести спутника, уже ушло. Значит, есть во мне какой-то изъян.

– Чушь тараканья, сам понимаешь. Нет в тебе никакого изъяна.

– Так почему ж меня до сих пор никто не выбрал? Вон, Маэве на старости лет во второй раз выпало счастье. – Ник указал подбородком в сторону кучки людей вокруг Маэвы, что восседала с Фортиной на почетном месте возле его отца. – А я сижу тут, лапу сосу.

О’Брайен ухмыльнулся.

– Ну и лапа у тебя, с пивную кружку размером! Немудрено, что девчонки-красотки меня всерьез не принимают – мне их и облапить-то нечем!

– Я не шучу, – помрачнел Ник.

– Братишка, а тебе не приходило в голову, что тебя до сих пор не выбрали, потому что не родился еще спутник, достойный тебя?

Ник собирался было ответить, но отвлекся, увидев, как толстый щенок-мальчик уверенной рысцой шествует сквозь толпу к сестре, что уютно устроилась рядом с Маэвой. Он потерся носом о нос Фортины, ласково лизнул протянутую руку Маэвы и тоже улегся рядом. Уткнул мордочку в лапы, зевнул и, прежде чем закрыть глаза, обвел взглядом площадку. Янтарные глаза щенка безошибочно отыскали Ника. У Ника перехватило дыхание. Щенок все смотрел на него – долго-долго, не отрываясь. А потом не спеша закрыл глаза и уснул.

Ник сглотнул.

– Красавец-щенок, – похвалил О’Брайен.

Ник в ответ лишь кивнул – язык отказывался ему повиноваться.

– Слышал я, как твой отец говорил с одним из Опекунов. Он сказал, что этот щенок даже еще крупнее и сильнее, чем Лару в его возрасте. И что в спутники он выберет прирожденного Вожака.

Ник хлебнул пива, утер пену с губ.

– При мне он это же говорил.

– Ник, у щенка пока нет спутника, а ему уже почти полгода, время выбирать. Может, он выберет тебя, – сказал О’Брайен тихо, задушевно, так, чтобы слышал только Ник.

Из горла Ника вырвался то ли смех, то ли всхлип, он хотел сказать: «Я все бы отдал – все бы на свете отдал – лишь бы он выбрал меня», – но его прервал рокот барабанов, подобный радостному стуку сердца.

Расступилась толпа вокруг подвесного моста, ведшего к площадке, и перед Солом и Маэвой предстала Сказительница; полы ее плаща из кроличьих шкурок развевались. Рядом с ней выступал ее спутник – могучая овчарка; за мускулистую шею и грудь пса прозвали Медведем, и кличка так прижилась, что даже сама Сказительница не называла его никак иначе. Они остановились перед почетным местом и в знак приветствия кивнули отцу Ника.

– Сегодня благословенный день, Жрец Солнца. – Даже эти нехитрые слова в устах Сказительницы звучали торжественно. Голос ее разносился по площадке, взлетал к куполу из гигантских сосен, проникал, подобно зимнему туману, во все потаенные уголки, в каждое гнездо, в каждый кокон.

Сол тепло улыбнулся.

– Верно, Ралина. Есть ли у тебя в запасе новый сказ, что увенчал бы сегодняшний день?

– Может быть, новый. А может, и не новый, – отозвалась Ралина. – Ты знаешь, Сол, каков наш обычай. Сегодня сказ должна выбрать новоявленная спутница. – Она указала на Маэву своими изумрудными глазами. – Да благословит Солнце ваш союз с Фортиной, – добавила она с искренней теплотой.

– Спасибо, Ралина. Этот день увенчался нежданным чудом. – Маэва с нежностью погладила Фортину, спавшую рядом.

– Итак, дорогой мой друг, какую историю ты бы хотела услышать?

Маэва ответила не раздумывая:

– Сказ о концах и началах.

По толпе собравшихся пролетело одобрительное шушуканье – как шелест ветерка в сосновых ветвях. Один Ник с трудом подавил зевоту.

– Ты что? – шепнул О’Брайен.

– Опять это старье! Нет бы попросила новую историю, над которой работает сейчас Ралина!

О’Брайен пожал плечами.

– Традиции для Маэвы – святое. И история хоть и стара как мир, зато хороша. – Вот выберут тебя…

Но дружеская речь О’Брайена оборвалась на полуслове, потому что Ралина уже заняла место возле самого большого из металлических светильников, что окружали священные сосны с их драгоценным грузом, священными папоротниками. Племя притихло в ожидании. Широким жестом Ралина скинула плащ, и огни светильников вдруг ярко вспыхнули. Из солнечно-желтых они превратились в таинственные зеленовато-голубые. Все ахнули, до того хороша была Ралина. Под плащом она носила простое вязаное платье, золотисто-желтое, под цвет ее густых волос. Наряд был заботливо расшит радужным бисером, зеркальцами, ракушками, и все они мелодично позвякивали в такт ее рассказу.

Даже Ник, знавший историю наизусть, и тот поддался чарам Сказительницы.

– Так слушайте же Сказ о концах и началах. – Свои слова Ралина подчеркивала жестами, и бахрома, ниспадавшая с ее рукавов, трепетала при каждом движении. – Давным-давно мир был куда теснее, чем сейчас. Селились люди по всей поверхности нашей зеленой Земли; из камня, стекла и железа возводили города, соединяли асфальтовыми лабиринтами. И не росли лабиринты, не дышали, не жили.

Ралина незаметно подошла к ближайшей сосне, погладила кору.

– В небрежении пребывали деревья, без заботы, без защиты. Не ведали люди, что деревья тоже дышат, не думали люди, что стремятся они расти. Лишь одна была у людей забота – один идол – одно божество – лживое, бездушное, и имя ему было технология. – Быстрыми, уверенными шагами Ралина закружилась по площадке. – Вращалась Земля. Зимы сменяли зимы, и жили люди без особых забот. Служили бездушному и лживому божеству и утверждали свою власть над миром. – Ралина остановилась на прежнем месте, перед самым большим светильником, и обратила взгляд на восток, будто сквозь густые ветви ей был виден далекий темный горизонт. – Но люди не были властны над Солнцем!

– Над Солнцем! – вторило Племя.

Сказительница улыбнулась, и руки ее вновь задвигались, будто плели прихотливый узор.

– Началось с малого. Солнце извергало недовольство, подавало знаки, посылало свои могучие лучи, сокрушая плоды технологии. Сначала лучи силы испепелили рукотворные спутники, что вращались вокруг Земли – далеко отсюда, но ближе, чем Солнце. Вняли люди предостережению Солнца?

– Нет! – в один голос отозвалось Племя.

– Нет, не вняли, – подтвердила Ралина. – И тогда Солнце, наш неусыпный страж, направило на людей новые лучи гнева, и было уничтожено то, что зовется электричеством. Вняли люди предупреждению Солнца?

– Нет! – откликнулось Племя.

Голос Ралины долетал будто издалека; казалось, история захватила ее целиком и разворачивалась уже без ее участия.

– И Солнце извергало свой гнев на людей снова и снова – дни следовали друг за другом, один другого страшнее – и наконец было уничтожено все. Все! И технология, и то, что ее питало. Неистовым огнем пылало все лживое и бездушное. – Племя молча слушало, и голос Сказительницы отзывался в каждом. Ралина широко раскинула руки. – Но нашему Солнцу было мало, ведь люди так и не вняли угрозам. Едва они кинулись восстанавливать свою лживую, бездушную технологию, Солнце послало последнее предупреждение, столь жгучее, слепящее, полное праведного гнева, что изменился сам небосвод над нами и земля под нами.

Ралина замерла.

– Воздух стал горяч и разрежен. Гибли люди, гибли звери. И, скорбя по всему живому, содрогнулась земля, будто от рыданий. Почти вся суша ушла под воду, в глубины океана, прячась от гнева Солнца и таща за собой непокорных.

Сказительница склонила голову, и голос ее был полон скорби.

– Города погрузились в хаос. Хаос нес смерть. Из этой смерти родилась новая угроза. Ничтожнейшие из созданий – некогда мелкие ползучие твари – жуки, пауки, докучливые тараканы – взяли власть над людьми.

Племя содрогнулось. Даже Ник мельком оглянулся, будто Ралина силой голоса могла вызвать из темноты ползучих опасных тварей.

– Прекрасные, полезные создания, что населяли землю, гибли, выживали лишь хищники и паразиты – самые ничтожные, самые отвратительные. – Ралина умолкла и стала босыми ногами медленно, плавно отбивать такт. Раз, два, три – раз, два, три – стук, стук, стук. Браслеты из ракушек и старинных монет на ее щиколотках позвякивали при каждом шаге, а платье при свете светильника искрилось живыми огоньками. Ее чарующий голос стал еще напевней, из сказа рождалась песня.

Ноги Ралины все еще выбивали мелодию, но она уже не покачивалась, и голос вновь изменился, стал тих и печален.

– Нелегко было людям, что лишь недавно поклонялись лживому и бездушному, устраивать жизнь на новый лад. – Ралина склонила голову. – Вначале пытались они жить по-старому – строить жилища на лесной подстилке. И при свете дня все радовало глаз. Деревья давали людям воздух, защищали от гнева Солнца. Но новый мир ширился и менялся, и с каждой ночью ужасы множились, наполняя тревогой людей.

Вначале пришли жуки – хищные жуки – все круша жвалами-лезвиями. Следом подтянулись пауки – волкопауки-охотники – раскидывая паутину, как рыболовы сети. И наконец тараканы – ненасытные тараканы – вдесятеро крупнее обычных. Они собирались в стаи и облепляли все, на что натыкались после захода солнца, и все им было мало, все мало.

Ралина вскинула голову.

– Но люди не унывали. Наконец, наконец обратили они взоры на деревья!

Все слушали затаив дыхание, кивали, перешептывались.

– Пришла первая зима, и многие, многие умерли. Но те, кто выжил – первое выжившее Племя – заново постигли, с радостью открыли жизнь, когда-то утраченную людьми, обожествлявшими технологию. – Ралина повернулась и легким взмахом руки подбросила пригоршню трав в ближнюю жаровню, и снова взвилось к небу иссиня-зеленое пламя. – Цвет Племени – самые сильные, храбрые, мудрые – поселились на вершинах деревьев. Там жили они не только с отцами и матерями, сыновьями и дочерьми. Лучшие люди Племени взяли на деревья собак.

Ралина опустилась на колени перед своим могучим широкогрудым псом и продолжала рассказ будто бы для него одного. Пес бил хвостом по дощатому настилу и взирал на свою спутницу с беспредельным обожанием.

Ник сел поудобнее, начисто позабыв о своей досаде, что придется слушать старую историю, когда рассказчица подошла к его любимому месту.

По-прежнему стоя на коленях перед своим спутником, Ралина плавно, грациозно поводила руками.

Руки Ралины теперь ласкали морду Медведя с бесконечной нежностью, разглаживали густой лоснящийся мех.

Ралина снова поднялась, обращаясь к Племени. От нее будто исходил свет.

Племя, не в силах сдержать радость, подхватило:

– Папоротник священный открыли они!

Ралина простерла вверх тонкие руки. Ночной ветерок покачивал деревья, мерцало в лучах полной луны платье Ралины, и Нику она казалась похожей на стройную молодую сосенку, что тянулась к ласковому лунному свету.

– Когда пробудила весна первое Племя и дни из темных стали светлыми и ясными, поняли люди, что за чудо даровало Солнце им и собакам. – Ралина порхнула к священным соснам, на ветвях которых покоились священные папоротники с широкими, сочными, будто посеребренными листьями. И стала напевать, лаская большой лист, как только что ласкала своего спутника.

Племя гудело, подхватив знакомые строки, но тут О’Брайен легонько толкнул Ника в бок и шепнул:

– Эй, глянь на щенка!

Ник увидел, что щенок проснулся и ковыляет прямо к нему! Волосы у Ника встали дыбом, радостная дрожь пробежала по телу, когда щенок приблизился к нему, сел прямо напротив и уставился в ожидании.

7

– Чтоб меня жуки съели! Да неужто он тебя выбирает? – прошептал О’Брайен.

Ник не шевелился, не отводя взгляда от умных янтарных щенячьих глаз, не отвечая О’Брайену, чтобы не развеять чары, не спугнуть волшебство.

– Эй, малыш! Я вернулся. – За спиной у Ника вдруг вырос Опекун; слегка пошатываясь, он тяжело опирался рукой о ствол. – Опять пора вниз?

С приходом Опекуна щенок перенес на свое внимание на него и, нетерпеливо помахивая хвостом, тихонько вякнул.

Ник глотнул воздуха, лишь теперь осознав, что все это время не дышал, стараясь не нарушить тишину. Взгляд его, больше не занятый щенком, невольно скользнул к другому краю площадки, где на почетном месте сидел отец. Сол наблюдал за сыном так внимательно, что позабыл следить за своим лицом, и Ник увидел, как оно отразило сменявшие друг друга чувства – ожидание, грусть, разочарование и наконец, в итоге, жалость.

Жгучий стыд пронзил Ника, и он поспешно отвернулся из страха, что все Племя смотрит на него глазами отца.

– Верно, малыш, зря я тебе разрешил столько пить на ночь, но ведь праздник же! – Опекун пошатывался и икал, от него разило зельем покрепче весеннего пива.

Стараясь не выдать своей досады, Ник кивнул и сказал:

– Да, он сюда только что пришел, явно искал тебя.

Опекун вздохнул, глядя на щенка мутным взором.

– Может, потерпишь, пока Ралина закончит сказ?

– Я его выведу, – неожиданно вызвался Ник.

– Стоит ли, Ник? Солнце давно село, – засомневался О’Брайен.

– Ну подумаешь, братец, идем облегчиться – только спустимся с площадки, и сразу обратно. Мы же не на пикник собрались! – возразил Ник.

– Верно! Ничего страшного. Совершенно ничего, – промямлил Опекун. – Щенок умница – самый смышленый и крупный во всем помете. В темноте он никогда не выходит из круга света факела.

– Может, я с тобой? – предложил О’Брайен.

Ник бегло оглядел его с головы до пят. О’Брайен осушал второй кувшин пива.

– Не нужно, – поспешно отозвался Ник. – Свожу его – и назад, успею еще послушать Ралину – как детей стали пеленать в листья папоротника.

Опекун дружески хлопнул Ника по плечу.

– Молодчина, Ник! А я тебе местечко погрею, пока ты ходишь туда-сюда. Отсюда-то лучше видно, чем из-за твоей спины! – Не дожидаясь ответа, он сел – скорее упал – на место Ника, едва тот поднялся.

– Конечно, – отозвался Ник и протянул Опекуну почти нетронутую кружку пива. – И кружку заодно для меня погреешь. – В ответ на смущенный взгляд Опекуна Ник с улыбкой добавил: – Да пей, не стесняйся!

– Ну, спасибо, Ник! Я всегда говорил, хороший ты парень, и неважно, есть ли у тебя спутник. Вот, держи на всякий случай. Знаешь ли, осторожность никогда не повредит. – Он протянул Нику заряженный арбалет.

– Стрела-то всего одна! – вскинулся О’Брайен.

– Хорошему стрелку довольно и одной, а Ник стрелок отменный. Малыш, иди с ним! – скомандовал Опекун щенку, указав на Ника.

Ник, привычный к оружию, взял арбалет поудобнее и похлопал себя по ноге, подзывая щенка. Сквозь густую толпу он пробирался как можно быстрей и тише; щенок послушно следовал за ним по пятам, а Ник старался не замечать любопытных взглядов в их сторону.

Вскоре они добрались до извилистых проходов, которые тянулись, словно спицы гигантского колеса, от священных деревьев к лабиринту мостов вокруг жилищ Племени, и, едва очутившись подальше от назойливых взглядов, Ник позволил себе хоть ненадолго расслабиться и порадоваться каждой минуте наедине со щенком.

– Красавец ты, спору нет, – обратился он к овчарке, трусившей рядом, и та подняла мордочку и улыбнулась по-щенячьи, вывалив язык. Ник улыбнулся в ответ. – И, к тому же, умный пес. – «Выбери меня, пожалуйста!» – добавил он мысленно. Ни за что не выскажет он вслух свою немую мольбу. Что толку обращаться к щенку? Спутника он выберет, как велит инстинкт, навязать ему выбор невозможно… но вдруг кто-нибудь услышит, как он просит – горячо, настойчиво, униженно – о том, чему, быть может, не суждено сбыться? Ник покачал головой. «Не стану говорить – ни за что. Довольно и того, что все об этом шепчутся за моей спиной».

Щенок тявкнул, завозился у его ног.

– Ох, прости, дружок, – спохватился Ник, поняв, что дошел до подъемника да так и стоит, разговаривая сам с собой. – Дурак я, дурак, моховая башка! Немудрено, что ты меня не выбрал. – Ник сокрушенно вздохнул, потрепал щенка по шерсти, черной, как соболья, и дважды стукнул ложем арбалета в дверь гнезда, ближайшего к подъемнику.

– Надо спуститься, вывести щенка! – крикнул он.

Дверь сразу отворилась, и выскочил молодой терьер, радостно приветствуя щенка, а следом вышел стройный паренек, утирая с подбородка жир от жаркого. Взгляд его скользнул со щенка на Ника, и паренек так и засиял.

– Ник! Самый крупный щенок сделал выбор?..

– Да, сделал выбор – выпить на ночь море воды. А его Опекун тоже сделал выбор напиться, да только не воды, а кое-чего покрепче, – прервал его Ник с тихим смешком, словно ни о чем таком он не думал, просто выводит пса облегчиться. – А у меня сегодня пиво не лезет в глотку, вот я и вызвался вместо него. Спустишь нас, Дэвис? – Ник указал на дверцу подъемника.

– Что за вопрос! – Дэвис выбежал из гнезда и подскочил к ручке массивного подъемного механизма, с помощью которого люди Племени и их спутники-собаки спускались на землю и возвращались обратно, на высоту пятидесяти с лишним футов. – Всегда пожалуйста! – Дэвис обратился к терьеру, рвавшемуся вслед за щенком в квадратную деревянную клеть подъемника: – А ты дома остаешься, Кэмерон. Ты свою первую зиму уже встретил. Потерпи до рассвета, не маленький.

– Отпусти и Кэмми с нами, я не против. – Ник наклонился, потрепал большие пшеничные уши терьера. – Поможет мне смотреть за щенком.

– Ладно, только побыстрее. Солнце давно закатилось, не мне тебе объяснять, чем это грозит. – Дэвис протянул Нику зажженный факел.

Ник кивнул и, помрачнев, стал запирать дверь клети на задвижку.

– Недаром у меня с собой вот это. – Он помахал в воздухе арбалетом Опекуна.

– Надеюсь, он тебе не пригодится, и все-таки хорошо, что ты его прихватил, – сказал Дэвис и хмуро добавил: – Вот что, не знаю, слыхал ты или нет, но кое-кому из нас, Охотников, в последнее время попадаются нехорошие знаки.

Ник слегка опешил. Нет, не слыхал он ни о чем таком – все в лесу как обычно, те же хищные насекомые, ядовитые растения да дикари-полулюди.

– Нехорошие знаки?

Дэвис замялся.

– Я должен молчать. Тадеус велел держать язык за зубами.

– Не волнуйся, никому не скажу. Что еще за нехорошие знаки? – По спине у Ника пробежал холодок.

– Я нашел оленя. С наполовину содранной шкурой.

– Кто-то разбрасывается столь ценной добычей? Да, странно.

– Не то слово «странно»! Когда я нашел оленя, он был еще жив.

– Что?

– У него были срезаны полоски кожи, а других повреждений не было.

– Свежеватели! Зачем вы охотились так близко к Городу?

– Да нет, Ник. К Городу мы не приближались, и других следов свежевателей рядом не обнаружили. Вот ужас! Честное слово, ужас! – Дэвис умолк, вздрогнул. – Я его добил. Почти сразу. Мы были вдвоем, я и Тадеус, на учебной охоте. Олень выбежал прямо на меня – выскочил откуда ни возьмись на середину тропы. Я в него выстрелил из арбалета, потом перерезал горло. Бедняга был сам не свой от боли, бился, рвался. Кровь забрызгала все кругом, все… – Дэвис, побледнев, покачал головой. – Когда я перерезал ему сонную артерию, Тадеус стоял рядом, и кровь брызнула ему в лицо, попала в глаза, в рот. Он сказал, что привкус у крови странный, с тухлинкой, аж наизнанку выворачивает.

– Мясо вы брать не стали?

– Разумеется, нет. Видел бы ты беднягу оленя, Ник! Что-то с ним было не так. Похоже, дело серьезное. Мы сложили костер, а тушу сожгли.

– И правильно сделали. Наверное, он был больной, приблудился к самой границе Города-Порта и угодил в лапы свежевателям. Тьфу, тошнит от этих выродков! Думал, хотя бы животных они не трогают, только с людей кожу сдирают – и поедают. – Ник скорчился от омерзения.

Дэвис покачал головой.

– Да они полоумные! Что взять с выродков, которые людей живьем свежуют и едят? – Помолчав, он добавил: – Спасибо, что меня выслушал, и спасибо, что тебе можно доверить тайну.

– Да не за что! – Щенок умоляюще тявкнул, потерся о ногу Ника. – Прости, дружок, я все понял. – Ник глянул на Дэвиса сквозь щели между перекладинами клети. – Не волнуйся, я быстро и осторожно. Сделаем втроем свои дела, и я тебе дам знак – махну факелом.

– И я всех троих живо доставлю наверх. Давайте быстрее!

Дэвис опустил рычаг, раздался щелчок, лязгнула тяжелая цепь, добытая несколько десятков зим назад на развалинах некогда цветущего, а ныне смертельно опасного города у слияния двух рек. Клеть плавно заскользила вниз, а Ник всматривался в темную чащу, не маячит ли кто там, внизу.

Нежные серебристые лучи луны почти не проникали сюда; даже в ярчайшее из полнолуний они лишь слегка касались травы под сосновым пологом и не рассеивали мрак, а придавали всему странный зловещий оттенок, будто чаща находилась под толщей воды.

Подъемник остановился на расчищенном участке земли, поросшем густым мхом. Ник протянул руку сквозь планки клети и пристроил факел в расщелине бревна, служившего подставкой. Он настороженно огляделся, по спине забегали знакомые мурашки – как всегда, когда он покидал спокойный, мирный город на ветвях.

Небольшой круг света от факела золотил мох и сосновые иглы у них под ногами. Площадку вокруг подъемника всегда расчищали, но на этот раз Ник заметил в опасной близости к кругу света поваленное дерево.

– Должно быть, вчера в грозу упало. Странно, что до сих пор не убрали, – рассуждал вслух Ник, глядя на бревно и не решаясь открыть дверь клети.

Щенок жалобно заскулил, бросаясь на ногу Ника, а Кэмерон пыхтел и игриво покусывал Ника за пятки.

– Ну-ну, – засмеялся Ник. – Понял, вам обоим не терпится. – Он отодвинул защелку, и оба пса выскочили наружу. – Рядом! – произнес он знакомую собакам команду. Терьер тотчас повиновался – подбежал к Нику и, задрав лапу, помочился на подставку для факелов, едва не забрызгав Нику ноги. – Рядом-то рядом, но не настолько! – Усмехаясь, Ник сделал пару шагов в сторону и, не выпуская щенка из виду, развязал пояс, а щенок, повернув к Нику голову, присел, чтобы облегчиться. «Совсем еще малыш», – подумал про себя Ник. – Может, еще не поздно. Может, он все-таки выберет меня.

– Ну ладно, теперь домой. – Ник указал арбалетом на клеть подъемника и, чувствуя двойное облегчение, пошел к бревну за факелом и за терьером, что ждал рядом. – Внутрь! – выкрикнул он команду, которую все щенки в Племени усваивали еще сосунками. Кэмерон прыгнул в клеть и уставился куда-то вдаль, позади Ника, тихонько поскуливая.

Ник обернулся, и у него засосало под ложечкой от дурного предчувствия.

Щенок сидел на прежнем месте, но отвернулся от Ника и вглядывался во мрак, навострив уши, задрав хвост.

– Внутрь, малыш! – скомандовал Ник.

Щенок не спеша повернул голову и встретился глазами с Ником. Ника внезапно захлестнуло волной сильных чувств – радость сменила уверенность и, наконец, сожаление. И вдруг, не успел Ник моргнуть, как щенок рванул в темную бездну, в которую превращался лес с приходом ночи.

– Нет, малыш! Стой! – С факелом в одной руке и арбалетом в другой Ник ринулся за щенком, стараясь держать его в круге света.

Пока Нику это удавалось. Он не выпускал щенка из виду и тогда, когда очутился возле поваленного дерева, которое подрагивало, превращаясь из безобидного бревна в целый рой жуков-убийц, каждый величиной с терьера, тревожно лаявшего поблизости. Жуки нацелили на Ника алые жвалы и с наводящим ужас клацаньем устремились к нему.

– Ко мне, малыш! – крикнул Ник, чью погоню за щенком прервали жуки-убийцы. – Внутрь! – снова скомандовал он, но щенок не остановился, а только прибавил ходу и, даже не оглянувшись на Ника, скрылся в лесу. – Нет! – простонал в отчаянии Ник.

Два гигантских жука отделились от стаи, направлявшейся к Нику, и устремились за щенком. Недолго думая, он бросился им наперерез, но остальные жуки окружили его плотным кольцом, отрезав и от щенка, и от спасительного подъемника.

Ник поднял арбалет, прицелился, чтобы одним выстрелом уложить сразу нескольких, но жуки надвигались неуклонно, неся смерть. Лишь секунды были у него, чтобы принять решение – если жуки его настигнут, изранят заразными челюстями, он почти наверняка погибнет.

Взревев от ярости и отчаяния, Ник повернулся спиной к лесу и подстрелил самого крупного, преграждавшего путь к подъемнику. Пока жук корчился в муках и исходил предсмертным скрежетом, Ник подлетел к нему, вынул из тела стрелу, выпустив фонтан зловонной крови, и перескочил через труп. Два жука, что ползли по пятам, набросились на раненого собрата и стали его кромсать.

Ник кинулся через поляну к старинному медному колоколу, висевшему возле подъемника, дернул за веревку раз, другой, третий, и сигнал тревоги вознесся к верхушкам деревьев. Ник захлопнул дверцу клети, запер на задвижку Кэмерона – теперь он в безопасности – и отчаянно замахал факелом.

Клеть тут же взмыла вверх, а Ник решительно взобрался на бревно, служившее подставкой факелу, готовый сразиться с жуками-убийцами, которые сомкнулись вокруг кольцом.

– Попробуйте-ка меня достать, ублюдки! Посмотрим, скольких из вас я прикончу одной стрелой! – Ник зарядил арбалет, дождался, пока два жука окажутся на одной линии, и выпустил стрелу. Фьюиииить!

– С тремя покончено, семь осталось. Шансы у меня неплохие. – Ник ткнул факелом в челюсти первого жука, что дополз до бревна, и жук со скрежетом попятился. – Жучиное жаркое! В Племени Рыси считается деликатесом – а я просто не перевариваю! Впрочем, как и кошек! – Ник выкрикивал слова, размахивая факелом, точно дубинкой. Одному из жуков он угодил в голову, пробив панцирь. Пока жуки закусывали очередным собратом, Ник поднял глаза, бросив взгляд в сторону подъемника. Он хотел убедиться, что клеть уже наверху, но не успел. С места побоища снова донесся шум, и у Ника все сжалось внутри.

Содрогнулась земля в лесу: самые свирепые ночные хищники приближались к кругу света от факела. Тараканы-людоеды, еще крупнее жуков-убийц, сползались со всех сторон, привлеченные запахом крови, облепили и жука, сраженного стрелой, и двух других, терзавших первого. С грозным скрежетом подбирались они ближе и ближе к Нику, пожирая все на своем пути.

Ник быстро взвесил в уме свои шансы. Подъемник за ним пришлют обязательно, но вряд ли успеют раньше, чем его настигнут проклятые твари. Он подал сигнал тревоги, и Псобратья придут на зов, но твари наверняка их опередят.

И вдобавок щенок. Жив ли он еще? Может, на него напали жуки или растерзали тараканы? Или его завлекла в лес иная, еще большая опасность? Можно ли его спасти?

– Здесь я его точно не брошу, – мрачно произнес Ник. Нужно действовать прямо сейчас: единственная возможность избежать столкновения с тараканами – использовать то время, пока они поедают жуков. Он изготовился прыгнуть как можно дальше, перескочить через тараканов, но вдруг небесную темень над ним озарил дождь из огненных стрел. Они полетели в кишащую массу хищников.

Лес огласился скрежетом, и от вони паленых насекомых Ника едва не стошнило. С деревьев спускались на канатах Псобратья с толстыми дубинками в руках. К их спинам ремнями были пристегнуты овчарки, а ноги соплеменников защищали доспехи из коры. Псобратья сгрудились вокруг Ника тесным кольцом и, отбиваясь от насекомых, расчищали путь к подъемнику, который уже несся к ним сверху.

– Сюда, Ник! К подъемнику! – Псобрат по имени Уилкс, Военачальник, раскроил дубинкой панцирь жука и отпихнул его ногой в гущу тараканов. Его овчарка бросилась вперед, схватила таракана крепкими челюстями и стала терзать гада, пока тот не разломился пополам, запачкав обаку и ее спутника хлынувшей кровью и внутренностями.

– Не могу! Щенок где-то здесь!

– Щенок? Мальчик? – переспросил Уилкс.

– Да! Он побежал сломя голову, когда на нас напали жуки. Мне нужно идти за ним.

– Некогда. Идем на подъемник.

– Но он где-то здесь!

– Уилкс, их тут целый рой. Мы не сможем их долго сдерживать, – сказал Монро, пока его овчарка вспарывала брюхо жуку.

Свет полной луны озарял кроваво-красные тараканьи крылья и ржаво-бурые панцири жуков, и казалось, будто насекомых тут море.

– Ник, время не ждет. Садись в клеть, – приказал Уилкс.

– Я не могу его бросить!

– Он уже погиб! В этой мясорубке никому не выжить! – Уилкс указал на траву, кишевшую насекомыми. – Садись в клеть. Сейчас же.

Ник позволил Псобратьям увлечь себя к подъемнику, но, когда они начали трудный путь к спасению, он что есть силы вцепился в деревянную решетку и, глядя на полчища насекомых внизу, в отчаянии взывал в темноту:

– Нет! Малыш! Неееееет!

8

Мари потянулась, размяла затекшие плечи, покрутила головой. В смотровом оконце забрезжил свет. В порыве радости, которая всегда охватывала ее при мысли о скором возвращении матери, Мари вдруг поняла, что совсем потеряла счет времени – всю ночь проработала над портретом отца, а маме его не покажешь. В спешке она отодвинула рисунок в сторону, сушиться, а взамен положила перед собой тот, что ожидала увидеть Леда. Вместо пера взяла в руки заточенный уголек. Несмотря на усталость, собралась с мыслями, вообразила мамины тонкие руки – и за работу.

Шорох в кустах за дверью отвлек ее от почти готового рисунка. Мари по привычке заглянула в смотровое оконце и радостно улыбнулась. Неверные лучи туманного рассвета наконец разогнали серые сумерки.

Снаружи вновь послышался шорох, а потом кто-то поскребся в дверь – раз, другой, третий.

Мари в тревоге выронила уголек – и к двери. Неужто маме опять плохо? Обычно она стучала, а не скреблась, но не всегда – если она делилась целительной лунной силой сверх меры, то слабела, изнемогала.

– Иду, мама! – крикнула Мари, отпирая засов. – Прости, я рисовала и совсем забыла о времени. Сейчас поставлю чай. – Мари распахнула дверь – и мир ее изменился бесповоротно.

На пороге была не Леда, а пес, запыхавшийся, в луже крови.

Мари вскрикнула и отпрянула, пытаясь захлопнуть дверь перед носом у собаки. Но та ее опередила. Хоть пес хромал и жалобно скулил, но все же умудрился проскользнуть в нору.

Следуя по пятам за Мари, он по-прежнему скулил, но ушки на макушке стояли, а хвост дружелюбно вилял. Мари застыла, вжавшись спиной в поросшую мхом стену пещеры, не в силах отвести от пса взгляда. Теперь, когда отступать ей было больше некуда, он сел чуть поодаль, не сводя с нее пытливых янтарных глаз, что смотрели прямо в душу.

Хоть и крупный, но еще щенок. – Мысль Мари работала четко и ясно, но будто помимо ее воли. – Лапищи огромные, будто на вырост. – Мари окинула щенка внимательным взглядом и ахнула. Густая черная, как у соболя, шерсть на его груди висела клочьями, перепачканная свежей кровью.

– Что с тобой стряслось? Как ты сюда попал?

Услышав ее голос, щенок радостно запрыгал, рванулся к ней, но тут же взвизгнул от боли, беспомощно задрал большую неуклюжую лапу и принялся зализывать.

Мари, не раздумывая, опустилась перед щенком на колени, протянула руки. Щенок захромал к ней, упал в ее объятия, прильнув мордой к груди. Он поднял взгляд, снова заглянул ей в глаза, и Мари переполнили чувства – облегчение, радость и безбрежная, беззаветная любовь.

Она вдруг поняла, что привело сюда щенка.

– Ты пришел за мной, – выговорила Мари, не в силах сдержать душившие ее рыдания.

Они сидели бы так часами – прильнув друг к другу, связанные чудесными, непостижимыми, очень важными узами – но мамин голос, тихий, будто она шептала молитву Матери-Земле, вывел Мари из забытья.

– Как его зовут, Мари?

Мари сквозь слезы увидела в дверях Леду и улыбнулась так, будто сердце у нее вот-вот разорвется от счастья.

– Ригель! Его зовут Ригель, и он выбрал меня!

– Конечно, он выбрал тебя. Ты же папина дочка, – сказала Леда сдержанно, но слезы на ее щеках противоречили невозмутимому тону. Мать небрежно смахнула их. – Как думаешь, не будет Ригель против, если я войду?

– Да что ты, мама, заходи! – Одной рукой Мари поманила маму в дом, а другой нежно погладила Ригеля. Услыхав голос Леды, щенок завозился в объятиях Мари, повернулся к двери и стал с опаской наблюдать за Ледой, но Мари чувствовала, что тело его расслаблено.

Леда вошла в тесную норку, возле самого порога нагнулась, осторожно поставив корзину с дарами, что принесли ей в ту ночь соплеменники, а потом захлопнула дверь и старательно заперла на засов. И повернулась к Мари и щенку.

– Мари, Орион будто читал мысли твоего отца. Гален объяснял мне, что у них с Орионом сверхъестественная связь, что собака и ее спутник чувствуют друг друга на расстоянии.

Мари взглянула на Ригеля.

– Он умеет читать мои мысли?

– В некотором роде. – Леда кивнула. – Орион обычно улавливал чувства Галена, иногда даже прежде, чем сам Гален успевал их осознать. – Улыбка Леды была нежна и печальна от нахлынувших воспоминаний. – Орион знал, что Гален меня любит, задолго до того, как твой отец признался мне – нет, пожалуй, даже самому себе. – Леда встряхнулась и продолжала: – Хотя ваши узы с Ригелем и совсем новые, придется нам испытать их силу.

– Испытать? То есть как, мама?

Леда не спеша приблизилась к Мари и щенку.

– Ах, вот оно что. Я шла до самой двери по кровавому следу – так это его кровь, а не твоя. – Леда замолчала, поправила прилипшую ко лбу прядь волос. Мари заметила, что мамина рука дрожит, и глаза ее расширились от ужаса: она все поняла.

– Мама, прости, что Ригель тебя напугал. Я цела и невредима, честное слово. Я не выходила наружу. Он сам ко мне пришел.

– Да, теперь поняла. Просто крови было много, и след вел прямо сюда. Я не видела, как ты ушла с поляны, Мари. Дженна сказала, что еще до темноты, но когда я увидела кровь… – Голос у Леды сорвался, она смахнула слезы.

– Ох, мама! Прости меня, прости!

– Не за что просить прощения, девочка моя. Ты ни в чем не виновата, но, боюсь, твой пес серьезно ранен.

Мари невольно прижала к себе Ригеля, и тот взвизгнул от боли. Мари тут же отпустила его.

– Ничего, ничего, – приговаривала она, лаская его, а щенок все тыкался в нее мордой. – Какая же я глупая, мама! Сижу тут, тискаю его, а он кровью истекает, сам не свой от боли.

– Ни к чему себя грызть. – Леда опустилась перед ними на корточки. – Ты не была к этому готова.

– Когда он зашел, он хромал. – Мари взяла щенка за переднюю лапу, повернула ее подушечкой вверх. – Смотри, мама, у него лапы поранены, кровь идет.

– Это наш ежевичник виноват, – предположила Леда. – Потом покажешь ему безопасную тропу сквозь кусты, но сперва проверим, не осталось ли заноз. – Она указала на окровавленную грудь Ригеля. – Меня больше волнует, откуда столько крови здесь.

Леда промокнула рукавом глаза, вытерла нос, а затем нежно, бережно раздвинула густую пушистую шерсть, пропитанную кровью, и вздрогнула при виде рваных ран на груди у Ригеля. Щенок задрожал, задышал часто-часто, но не издал почти ни звука, лишь крепче прижался к Мари.

– Мама! – Мари заглянула матери в глаза, силясь понять, откуда взялся внезапный страх, душивший ее, лишавший радости.

– Как видно, твой храбрый Ригель шел к тебе через преграды посерьезней нашего ежевичника.

– Но он выживет? – Мари сама поняла, до чего жалобно, по-детски звучит ее голос. Ригель тявкнул, лизнул ее в лицо.

– Выживет. Ни о чем ином я и думать не хочу, да и ты тоже не думай – тем более, страх твой, даже невысказанный, передастся Ригелю. Будь сильной ради него, Мари.

Мари кивнула, в очередной раз сдержав рыдания.

– Думай о том, как сильно ты успела его полюбить, а не о том, как боишься потерять, – сказала Леда, склонившись над Ригелем и осматривая его раны. – А еще думай о том, какой он храбрый малыш.

– Да, храбрый! Храбрый, красивый, необыкновенный! Я это знаю – чувствую.

– У него немало и других достоинств, – согласилась Леда и улыбнулась Ригелю, а тот в ответ застучал по полу хвостом. Она поднесла ему раскрытую ладонь. Щенок тут же лизнул ее и позволил погладить себя по голове. – И спутницу он выбрал себе под стать – тоже храбрую, красивую, необыкновенную! – Голос Леды дрогнул от нахлынувших чувств; она слегка потрепала щенка и встала, одернув юбку. – Но твой Ригель истекает кровью. Надо перевязать ему раны на груди, чтобы он поправился.

Ригеля била дрожь; Мари обняла его крепче.

– Он дрожит, будто замерз, а ведь у нас тепло.

– Это все последствия ранения. Ты и сама знаешь, Мари. Я тебя столько раз учила, как лечить раны! Действуй же!

– Но одно дело слушать твои рассказы и отвечать на вопросы… Вдобавок он же собака, а не Землеступ. Как быть, ума не приложу!

– Мари, соберись. Некогда бояться. Уже светает, солнце скоро завладеет небом, но полную луну вытеснить с небес не так-то просто, тем более когда с утра такая дымка. Я и сейчас могу собрать достаточно лунной силы, чтобы остановить кровь и унять его боль, но лишь с твоей помощью. Ему нужна твоя помощь.

– Сделаю все, что в моих силах. Ради Ригеля я на все готова.

– Вот этих слов я от тебя и ждала. Первое правило Целителя…

Леда остановилась на полуслове, и Мари, не задумываясь, закончила фразу за нее:

– Не бояться, а действовать.

– Отлично. Тогда за дело. Думаю, ходить ему сейчас нельзя. Сможешь его нести? Нам нужно подняться наверх в поисках силы, что поддержит нас.

– Он тяжелый, но я сильная. Я его понесу. – Мари взяла Ригеля на руки, устроила поудобнее. Бережно держа его, встала на ноги. Щенок не издал ни звука, лишь уткнулся мордочкой в плечо Мари, по-прежнему дрожа и задыхаясь.

– Мы готовы. – Мари тоже с трудом дышала, но глаза ее горели решимостью. Она спасет Ригеля, и он будет здоров.

Леда ободряюще кивнула, направилась прямиком к двери, отодвинула тяжелый засов и вышла наружу.

Мать взяла в руки дорожный посох. Как и Мари, она раздвигала им частокол ежевики, надежно защищавший их дом. Леда шла впереди; они спустились по склону, сделали петлю и наконец свернули на другую извилистую тропу, которая вывела их на расчищенную круглую площадку на скалистом гребне позади норы, чуть выше по склону. Здесь со всех сторон поднимался ежевичник – под их заботливыми руками он вымахал выше человеческого роста, открытой оставалась лишь небольшая живописная поляна да круг неба над ней.

– Садись сюда, в середину, в объятия Матери-Земли, – велела Леда. – Ригеля возьми на колени.

Мари без единого слова повиновалась, приблизившись к изваянию женской фигуры, которая словно вырастала из-под земли посреди поляны. Статуя походила на ту, что украшала Поляну собраний, только была еще выше и древнее. Мягчайший мох покрывал ее, густая шевелюра была из папоротника – Венерина волоса. Овальное лицо, безмятежное и всезнающее, было высечено из обсидиана. Мари привычно поклонилась образу Матери-Земли, богини, у которой с Ледой была сильная связь, и села, скрестив ноги, лицом к статуе, а щенка устроила у себя на коленях и крепко обняла. Пока Леда ходила по поляне и собирала пряные травы, что росли здесь в изобилии, Мари всматривалась в безупречное лицо Богини, в который раз жалея, что не чувствует с ней ту же связь, что и Леда.

Леда положила руки на плечи дочери, обдав ее ароматом розмарина, и, будто угадав ее мысли, произнесла:

– Даже если ты не слышишь ее голоса, не чувствуешь ее присутствия, знай, Великая Мать-Земля здесь, рядом. Она следит за тобой внимательно, девочка моя.

Мари вздохнула полной грудью; аромат розмарина успокоил ее, и она кивнула. Пусть она не ощущает близости Богини, не слышит ее голоса, но матери она доверяет безоговорочно. Мари откинулась назад и прислонилась к коленям Леды, черпая у нее силы.

Подняв глаза, девушка вгляделась в предрассветный туман, высматривая хотя бы маленький лучик полной луны, хотя бы слабый след былого сияния, но видела лишь утреннее небо в серой пелене облаков.

– Ни лучика луны. Слишком поздно. – Мари глотала слезы.

– Луна никуда не делась. Зримая или незримая, луна всегда здесь. И с помощью нашей Матери-Земли, а также и с твоей помощью я смогу вобрать в себя ее силу.

Леда не тратила времени на поиски луны – ведь она и так здесь, – а Мари, даже не оглядываясь на Леду, понимала, чем та занята. Она мысленно видела, как мать, широко раскинув руки, поднимает к небу серые глаза. Она знала, что даже малейший отблеск луны, не исчезнувший с рассветом, заставляет кожу Леды серебриться. Лунное сияние обрекает всех Землеступов – кроме Жриц Луны – на безумие от заката до восхода. Леда стала взывать к луне чистым, сильным, звучным голосом:

Мари спиной чувствовала, как дрожат у Леды колени.

– Готовься, – велела Леда, на миг прервав ритуал. – И дай руку. Другой рукой коснись Ригеля и сосредоточься, Мари. Мы это все отрабатывали столько раз – теперь соберись и сделай.

Мари расправила плечи и, отбросив страх и сомнения, вслепую потянулась вверх. Тонкая материнская рука коснулась ее руки, сжала ее властно и уверенно.

– Теперь повторяй за мной заключительные слова, и увидишь, как серебристая лунная сила польется от луны ко мне, от меня – к тебе, а от тебя – к Ригелю.

Мари стиснула руку матери, кивнула и вместе с Ледой произнесла знакомые слова, которые притягивали с небес невидимые нити силы, подвластные лишь Жрицам Луны.

Мари собрала всю волю, как делала уже столько раз; ладонь Леды стала жесткой, и сила потекла сквозь нее к Мари – мелкими иголочками обожгла ладонь, устремилась вверх по руке, вихрем закружилась внутри, нарастая с каждым мгновением. Сердце у Мари застучало как молот, и она вдруг задышала часто-часто, в едином ритме со щенком. Ригель испуганно скулил у нее на коленях.

– Соберись. – Шепот матери, хоть и почти неслышный, отозвался внутри у Мари. – У тебя получится. Сила эта тебе не принадлежит: твое тело – всего лишь проводник. Черпай спокойствие у образа Матери-Земли. Даже если кругом хаос, боль и кровь – ищи опору внутри себя. Отпусти все земное – и пусть серебряный поток струится сквозь тебя беспрепятственно. Он, как ночной водопад, а Ригель – сосуд, куда бежит струя, и не должно расплескаться ни капли.

Мари взглянула на дивную статую Матери-Земли, за которой Леда ухаживала с такой любовью. Но, как всегда, увидела лишь листву да искусно обработанный камень. Она не ощущала божественного присутствия, перед которым благоговела ее мать. Не могла нащупать истинную суть, найти опору.

– Мама, н-не м-могу. З-здесь т-так х-холодно, – выдавила она, клацая зубами.

– Это оттого, что целительная сила не тебе предназначена. Отбрось прочь страхи, Мари. Соберись! Сделай усилие и стань проводником лунной силы. Сегодня у тебя должно получиться, иначе твой Ригель обречен.

Слова матери потрясли Мари.

– Нет! Он не умрет. Я не дам ему погибнуть. – Мари стиснула зубы и попыталась собраться с силами. Несмотря на холод и боль, она пыталась избавиться от дикой мешанины чувств, что бушевали внутри – и стать руслом лунного водопада. И пока поступающая сила кружила в ней водоворотом, страхи сковывали Мари, грозили засосать, унести в ледяную бездну.

Здесь Мари обычно терпела крах – выпускала руку матери, позволяла дурноте овладеть собой. Ее тошнило, она извергала из себя тоску и лунный свет, а Леда гладила ее, утешала спокойными, ласковыми словами – мол, впереди новая попытка, в следующий раз непременно получится.

Но для Ригеля новой попытки не будет, а потерять его Мари не согласна. Думай! Соберись!

– Дыши ровнее, Мари. Успокойся. Учение позади. Или ты вылечишь Ригеля, или потерпишь неудачу, и он умрет от ран и потери крови. Такова жизнь, другой у тебя нет.

– Вот нужные слова, мама! Надо сделать мечту жизнью. – Мари крепко зажмурилась. Неужели это и есть ответ? Неужто все так просто? Мари представила себя дома, за рабочим столом, наедине с листом бумаги. Она задышала размеренно, сердце забилось ровнее. Она отыскала опору, вообразив чистый лист, и на этом листе стала мысленно рисовать себя, легко и уверенно – будто сидит скрестив ноги, а на ее коленях распластался Ригель. И сверху в ее раскрытую ладонь хлынул серебряный поток, заструился сквозь тело к другой руке, прижатой к израненной груди щенка. Не открывая глаз, Мари мысленно работала над наброском, рисовала Ригеля, счастливо омытого лунным светом, с зажившими ранами.

Прохладный поток внутри у Мари вдруг стал подвластен ее воле. Он уже не тянул ее на дно, а тек сквозь нее, как по руслу, свободно и мирно. Я могу! Могу! Но уже через миг все рухнуло. Созданный ее воображением рисунок исчез, а с ним иссяк и поток силы.

– Нет! Нет! Верни все назад! У меня получалось… получалось, – выдохнула Мари, цепляясь за руку матери, как за спасательный круг.

– Поздно. Солнце взошло. Даже с твоей помощью мне уже не призвать луну. – Леда опустилась на колени рядом с Мари, осторожно высвободила ладонь из руки дочери. – Но и этого хватило. Ты справилась, девочка моя. Я в тебе не сомневалась. Хвала Матери-Земле и благословенной луне! Ты спасла его.

Голова у Мари шла кругом, на душе было пусто; она взглянула на Ригеля. Щенок радостно замахал хвостом, привстал, лизнул ее в лицо. Превозмогая дурноту, Мари тихонько засмеялась и обвила его руками. Ригель свернулся клубочком и уснул в ее объятиях, лучась теплом и покоем. Дрогнувшей рукой Мари раздвинула спекшийся от крови мех на его груди. На месте зияющих кровоточащих ран розовели свежие рубцы.

– Так я и знала. Ты унаследовала мой дар, даже с избытком. – Голос Леды звенел от счастья. – Ригель все перевернул!

Мари любовалась щенком, не веря своей удаче, пытаясь разобраться в нахлынувших чувствах.

– Да, все перевернул, – повторила Мари, и в этот миг порыв теплого утреннего ветерка разогнал туман у них над головами, и солнечные лучи позолотили лужайку. Мари тут же кожей почувствовала свет солнца, и глаза ее невольно обратились к нему, распахнулись ему навстречу. Тепло наполнило ее, и, не в силах сдержаться, она вдохнула всей грудью, впитывая свет, жар, мощь, но тут же медленно, с грустью оглядела себя. Под кожей ярко вспыхнули солнечные узоры, лучились и множились, постепенно изукрашивая все тело.

Тут Ригель открыл глаза и взглянул на небо. Мари увидела, как глаза у него засветились, из янтарных превратились в золотые.

Мари и без драгоценного зеркала знала, что и ее глаза, смотревшие сейчас на мать, уже не серебристо-серые, а полыхают золотом – точь-в-точь как у Ригеля.

– Девочка моя, вы сейчас вылитые Гален с Орионом! – улыбнулась сквозь слезы Леда.

– Да, мама, Ригель все перевернул – но при этом ничего не изменилось. Все – и ничего.

9

– По-моему, что-то я здесь напутала, мама. Взгляни, пожалуйста. – Мари протянула Леде деревянную миску на пробу.

Леда взяла щепотку снадобья, что готовила Мари, понюхала.

– Окопника и цикория достаточно, но ты права – в бальзаме не хватает порошка из подорожника, именно порошка, а не просто сушеных листьев, как ты положила.

– Сушеный подорожник в средней корзине, вместе с пчелиным воском?

Леда кивнула.

– Да. – Она с улыбкой бросила взгляд на пушистый комочек, свернувшийся на тюфяке из зубровки под столом у Мари. – Думаю, не я, а Ригель твой лучший учитель. – Щенок, казалось, крепко спал, но при звуке своего имени приоткрыл глаза, и взгляд его сразу нашел Леду. Трижды лениво махнув хвостом, щенок снова закрыл глаза, умиротворенно вздохнул и тихонько засопел. – За те девять дней, что он живет у нас, ты узнала о целительстве больше, чем за все восемнадцать зим своей жизни.

– Что ж, к моему стыду, ученица из меня далеко не лучшая. – Мари с улыбкой оглянулась на мать, роясь в корзинах вдоль стены чулана-аптечки. Чего там только не было! – Вот, нашла! – Мари принесла корзину, поставила ее на стол и начала понемногу добавлять студенистую массу в смесь трав.

– Ученица, может, и не лучшая, зато лучшая на свете дочь, – сказала Леда.

– Мама, ты судишь предвзято, – засмеялась Мари. – Это как если бы я назвала Ригеля лучшей на свете собакой.

– А разве нет?

– Так и есть! Ну вот, ты опять права! – Обе прыснули со смеху, и Мари подумалось: какая же мама молодая, совсем как девочка! Смех разгладил предательские морщинки, что с недавних пор проступили на лице Леды, и Мари вдруг осознала, что мама, ее самый близкий друг, стареет. По спине девушки забегали мурашки, и она поспешно продолжила: – Вчера, когда я выводила Ригеля, то увидела, что дикую морковь на поляне возле западного ручья уже можно собирать – а собирать лучше ночью, так она слаще. Третья ночь только завтра, обойдется Клан без тебя денек. Побудь со мной и Ригелем, сходим вместе, наберем большую корзину.

Улыбка сбежала с лица Леды; она вернулась к работе – продолжала плести кузовок.

– Сегодня – нет, девочка моя. Я назначила сход перед закатом, а потом меня ждут дела Клана.

– Следить, чтобы они друг друга не съели – это не дела Клана, а благотворительность, – буркнула Мари.

– Ты же знаешь, Землеступы людей не едят.

– Только потому не едят, что ты смываешь с них ночную лихорадку, – сказала Мари громким шепотом.

– Вот свежеватели, те людоеды, и шутки тут не к месту, сама понимаешь. Напомни мне правило, Мари.

Мари, подавив зевоту, заученно оттарабанила:

– «Близ городов ты будь внимателен – остерегайся свежевателей».

– Всегда помни стихи твоего детства. Я тебе их твердила не забавы ради. – Леда умолкла, собралась с мыслями и снова заговорила, но уже с иным настроением. К ней вернулось спокойствие, но с ним вернулась и усталость, обвела ее глубокие серые глаза темными кругами: – Мари, быть Жрицей Луны – не благотворительность, это судьба. Ты на себе испытала, что такое сила, и знаешь, что дар твой нужно холить и лелеять, направлять на добрые дела, на благо Клана.

– Мама, умом я все понимаю, но не разделяю твоих чувств. Ты снова и снова помогаешь людям, которые расправились бы с тобой и со мной, знай они правду.

– Закон был установлен задолго до моей встречи с Галеном. В те времена, когда предки нашего Клана перебрались сюда с побережья и Псобратья обнаружили нашу связь с Матерью-Землей и всеми ее дарами. Мы готовы были им помогать, вместе с ними растить урожай на их благодатном острове, а они, вместо того, чтобы отблагодарить нас, схватили нескольких наших женщин и держали в неволе. Без Жрицы женщин разбила ночная лихорадка, а Племя не выпускало их на свободу, Тех же, кто пытался их освободить, убивали или брали в рабство. С тех пор женщины Клана наложили запрет на всякое общение с Древесным Племенем.

– Да, и если бы про меня узнали, то по Закону Клана нас с тобой прогнали бы на земли Псобратьев и бросили там. Это, мягко говоря, не внушает мне любви к сородичам.

– Так значит, ты хочешь, чтобы я лишила сородичей того, что их утешает, что помогает сохранять здравый рассудок? Хочешь, чтобы я перестала лечить больных и раненых, которым нужно мое искусство, мои руки? А как же Дженна и Ксандр? Готова ты обречь подругу и ее отца на тоску и безумие?

– Нет, никогда. – Мари нахмурилась.

– Мари, я часто мечтаю об иной жизни для тебя.

– Ну а я мечтаю об иной жизни для нас с тобой, – твердо сказала Мари.

Леда оторвалась от работы и заглянула дочери в глаза.

– Для меня нет на свете большего счастья, чем жить с тобой.

– Ах, мама, я так тебя люблю! Мне всего лишь хочется, чтобы в нашей жизни было больше радости, в противовес печали.

– Девочка моя, благодаря Ригелю мечта твоя сбывается. Вижу, с тех пор как он выбрал тебя, на тебя снизошла большая радость.

Мари с улыбкой протянула руку и погладила Ригеля по голове. Щенок-подросток умиротворенно зевнул, потянулся, ткнулся носом ей в руку и посмотрел на нее с обожанием.

– Да, он принес мне счастье. Но, мама, он жизнь мою перевернул – и при этом ничего не изменилось, – повторила она мысль, которая не шла у нее из головы.

– Мари, если со мной что-нибудь случится, обещай мне, что возьмешь Ригеля и вместе с ним уйдешь к Псобратьям.

Мари похолодела внутри.

– Мама, ничего с тобой не случится!

– Обещай не забыть о моей просьбе! Ты должна будешь пойти к родичам твоего отца.

– Нет, мама! Ничего обещать я не стану. Псобратья нас убивают, угоняют в рабство. С чего мне к ним идти?

– Выслушай меня, Мари. Ты – совсем иное дело, благодаря Ригелю ты одна из них. Ты связана узами с овчаркой – собакой-Вожаком. Для них это святое. Ты ценна для их Племени, а для Псобратьев ценности Племени превыше всего.

– Мой отец был связан узами с Орионом, собакой-Вожаком, был ценен для Племени. И его не пощадили.

– Потому что он преступил один из нерушимых заветов Племени – украл листья священного папоротника. А ты никакого завета не нарушала. Думаю, тебя примут.

– Мама, а много ли ты знаешь о том, как сейчас живут Псобратья? – Но Леда слова сказать не успела, как Мари остановила ее, сделав знак рукой. – Прежде чем ты ответишь, давай подумаем, так ли уж много мы знаем о них на самом деле, а не по давним рассказам. Ты уже целых восемнадцать зим не разговаривала ни с кем из Псобратьев. Всю мою жизнь ты мне твердила, что мой отец был хороший человек, добрый, любящий. А еще говорила, что он был не похож на других. Он не взял тебя в плен, не обратил в рабство, а полюбил, но вы оба знали, что, если хотите быть вместе, надо бежать.

– Верно, но Гален мне много рассказывал о своей семье и друзьях, и хотя он говорил, что отличается от них, но признавал, что Древесное Племя – хороший народ, мудрый и справедливый.

– А вдруг он тебе просто сказки рассказывал, как мы с тобой друг другу? – Сомнение, никогда не покидавшее Мари, наконец вырвалось наружу. – Вдруг Гален все выдумал, вдруг он рассказывал не о живых людях, а о мифических персонажах, чтобы тебя развлечь и хоть как-то успокоить?

– Нет, – чуть слышно ответила Леда. – Не хочу в это верить. Не могу.

Увидев мамино бледное, напряженное лицо, Мари испугалась:

– Ну хорошо, хорошо. Будем считать, что Гален говорил тебе правду. Но это было давно, мама, восемнадцать с лишним зим назад, и даже тогда этим людям – добрым, хорошим – не хватило мудрости пощадить его. Подумай, сколько всего могло приключиться за те восемнадцать зим, что я живу на свете. Наверняка многое изменилось в жизни Древесного Племени.

– Кое-что, вероятно, могло измениться к лучшему, – рассудила Леда.

– Но, как видно, это не так. Мама, ты говорила, что в последнее время Мать-Земля неспокойна. Что ж, верю. Что-то творится. Множатся охотничьи отряды Псобратьев. Теперь они ищут нас вдалеке от своих родных сосен. С каждой зимой число пленных растет, а не уменьшается. Как убивали нас, так и убивают. Но я с тобой отчасти согласна. Они и впрямь изменились, только не в лучшую сторону, и Ригель – тому пример.

– Ригель?

– Он собака-Вожак, Племя должно его чтить и оберегать, так?

– Да.

– Тогда что же он делает здесь?

– Выбирает тебя в спутницы, конечно.

– Да нет же, мама, я не об этом. Я вот о чем: что его заставило отбиться от людей, которые почитают собак и защищают их, даже ценою жизни?

Леда, округлив глаза, уставилась на щенка, будто видела его впервые.

– Я над этим не задумывалась, но, может статься, ты и права, Мари. Племя, о котором рассказывал твой отец, ни за что бы не отпустило драгоценного щенка овчарки одного в лес, тем более после захода солнца. – Леда тряхнула головой, будто отгоняя прочь недобрые мысли. – И все равно ты не только моя дочь, но и Псобрат. Понимаю, страшно идти в племя отца, но, девочка моя, когда меня не станет, ты должна найти место в мире себе и Ригелю, и место вам не в этой норе. Негоже тебе прятать половину своих корней.

– К чему ты клонишь? Я думала, что стану Жрицей после тебя. Что изменилось? – Ригель, уловив настроение Мари, тихонько заскулил, и девушка приласкала его, успокоила.

Леда со вздохом отложила работу, повернулась к дочери, скрестив руки на коленях.

– Прошлой ночью женщины Клана заявили, что я должна назвать имя своей преемницы и начать ее обучение.

Мари будто споткнулась и полетела кубарем в ледяную реку.

– Потому что все устали ждать, пока я перерасту мнимую хворь и покажу свою силу?

– Нет, девочка моя. Потому что Землеступы должны знать, что среди них есть юная Жрица и она возьмет на себя заботу о Клане, когда я состарюсь и уже не смогу призывать луну.

– Дай мне еще разок попробовать. Теперь я хоть немного умею управлять своей силой. Я же помогла тебе спасти Ригеля! Позволь мне быть твоей настоящей ученицей! Я же твоя дочь, имею право.

– Я была бы счастлива взять тебя в ученицы, но твоя безопасность для меня превыше всего, я не могу тобой рисковать.

– Но я и так в безопасности! Я никогда не буду выходить к Клану ни до заката, ни после восхода. Всегда буду вовремя красить волосы и замазывать лицо. Всегда.

– Если бы только я могла ответить «да»! Ты и сама все понимаешь, Мари. Это просто-напросто опасно, тем более сейчас. – Леда указала взглядом на Ригеля. – Закон предельно ясен. Даже если ты Жрица, ты будешь изгнана из Клана, когда твою тайну узнают.

Мари сказала, тоже глянув на Ригеля:

– Он будет сидеть внутри. Я ему велю. Знаешь ведь, он меня послушается – он послушный мальчик. – Ригель замахал хвостом и придвинулся ближе к Мари, будто бы в знак согласия.

– Я многого не знаю об узах между Псобратьями и их собаками, но одно знаю точно: хотя твой Ригель и подчиняется тебе беспрекословно, разлука с тобой, пусть даже на время, причинит ему боль, точно так же, как и тебе. С тех пор как он тебя выбрал, Мари, прошло всего девять ночей, а вы уже неразлучны. – Леда покачала головой. Взгляд ее стал грустным, но она продолжала с той же убежденностью: – Я выбрала Зору. Объявлю сегодня же, до заката.

Мари от обиды закусила губу.

– Зору? Не годится эта гордячка в Жрицы!

– Зора еще совсем молода и занята собой, но и силой она щедро одарена, и в ученицы так и рвется. Думаю, с моей помощью из нее выйдет Жрица, которой можно доверить Клан.

– Она же тебе не нравится, – возразила Мари.

– Ты права, я от нее не в восторге. Ей слишком много было дано с рождения, и это испортило ей характер. Однако девушка она неглупая, сумеет иметь дело с Кланом. Я чувствую в ней дар призывать луну и очищать людей от ночного безумия. Словом, она достойная преемница.

– Я… я должна была это предвидеть, но не ожидала, что будет так больно, – тихо произнесла Мари, не глядя на мать.

Леда подлетела к дочери, обняла ее, притянула ее голову к своему плечу.

– Незачем убиваться. Случись мне выбирать из всех детей на свете, я выбрала бы только тебя. И случись мне выбирать среди всех соплеменниц, кого Богиня наделила даром призывать луну, то кроме тебя я не искала бы другой ученицы. Но судьба у тебя иная. Может быть, когда-нибудь твой жребий позволит тебе и стоять нагой на солнце, и черпать лунную силу. А до тех пор я постараюсь оберегать тебя от тех, чье невежество может тебе навредить.

– А я лишь одного прошу у судьбы: всегда быть рядом с тобой и Ригелем.

– Значит, желание твое исполнимо – мы оба будем с тобой до последнего вздоха. И подумай о хорошем: как только Зора всему научится, я смогу больше времени уделять вам, тебе и Ригелю, – сказала Леда и поцеловала Мари в лоб. – А теперь давай полечим твоего юного друга бальзамом – потом меня ждут ночные дела.

Мари со вздохом кивнула. Устроившись бок о бок, они осмотрели Ригеля, сняли мох, прикрывавший раны на его груди, пока пес вилял хвостом и нежился в объятиях Мари, распластавшись лягушкой и свесив большие неуклюжие лапы.

– Как же быстро он выздоравливает – я довольна! Раны были глубокие, и потеря крови всерьез меня тревожила. – Леда указала на свежие рубцы на груди Ригеля. – Но аппетит у него превосходный, глаза блестят, а нос мокрый и любопытный. – Леда засмеялась, когда Ригель сунул нос ей под мышку и принюхался. – Никаких признаков инфекции я не вижу, а вижу здорового, веселого щенка, который растет не по дням, а по часам!

– И взгляни на его лапы. – Мари показала матери лапы Ригеля одну за другой. – Он уже не хромает.

Леда пощупала лапы щенка, потрепала ему уши, а Ригель пытливо смотрел на нее.

– Лапы зажили окончательно. Наверняка к полнолунию от ран на его груди останутся лишь еле заметные следы. – Щенок бросился радостно вылизывать лицо Леды, отчего ты засмеялась. – Очень приятно, мой юный друг!

– Как по-твоему, не слишком он тощий? – Ригель притулился к Мари, не отрывая взгляда от Леды, будто тоже ждал ответа.

– Разве что самую малость, но ведь он щенок и быстро растет. Мы же стараемся набивать ему брюшко крольчатиной, хотя бы наполовину. – Леда вновь посмотрела на лапы щенка. – Думаю, он перерастет Ориона, а Орион был огромный пес.

– Мама, а что, если я заменю ловушки?

– То есть как – заменишь? – удивилась мать.

– Сделаю так, чтобы они не убивали кролика. Я несколько ночей голову ломала – и вот, смотри, что придумала. – Мари подбежала к столу, выхватила из стопки лист с набросками диковинной прямоугольной корзины. – Сможешь сплести такую? – Мари указала на набросок, самый близкий к завершению. – С дыркой, куда кролик может залезть, а вылезти не сможет: как только он окажется внутри, дверца захлопывается – как здесь, на рисунке.

Леда вгляделась в рисунок:

– Пожалуй, смогу.

– Вот и славно! И тогда останется изловить самца и самку – и вскоре крольчатины у Ригеля будет вдоволь, да и нам с тобой хватит!

– Какая же ты умница, Мари! – восхитилась Леда. Чуть заметная дрожь пробежала по ее телу. Она устало вздохнула, и радость испарилась из ее голоса, как роса под летним солнцем. – Уже смеркается. Клан собирается на поляне, будет ждать моего решения. Скорей бы эта ночь прошла!

– А когда ночь пройдет, мы с Ригелем будем ждать тебя здесь, как всегда, и чай будет готов, обещаю. – Мари говорила нарочито бодрым голосом, стараясь развеять тоску, что накатила на мать с приближением ночи.

– Тогда я уйду пораньше и, надеюсь, пораньше вернусь. Вот видишь, девочка моя, как хорошо, что я беру Зору в ученицы. Для начала передам ей кое-какие свои обязанности.

– Правильно, мама. Все будет хорошо.

– Прочь тоску и уныние?

– Прочь, – бодро отвечала Мари. – Тебе помочь собраться? – спросила она, всячески стараясь поддержать мать. Может, и правда к лучшему для нас, что мама выбрала Зору.

Вскоре Мари проводила мать и заперла дверь на засов. Но в ту ночь она не села, по своему обыкновению, за рабочий стол. В ту ночь она стояла под дверью, напряженно прислушиваясь, а Ригель сидел рядом в нетерпеливом ожидании. Мари глянула на свою овчарку.

– Вот и правильно. Сегодня особенная ночь. Сегодня мы последуем за ней.

10

Мари подбежала к лежанке, где спала вместе с Ригелем, достала с полки над постелью три небольшие деревянные чашки. В одной хранилась густая масса, похожая на глину, в другой – смесь древесного угля с землей, в третьей – темная краска из скорлупы грецкого ореха. На полпути к столу она мельком глянула в зеркало, вновь нанесла краску и глину, замаскировав тонкие черты, скрыв природный цвет волос. Наконец, довольная своим отражением, она еще раз осмотрела раны Ригеля, убедившись, на месте ли клейкий бальзам.

Щенок, как обычно, следил за ней во все глаза и терся рядом. Он явно уловил перемену в настроении Мари и отзывался на это по-своему, по-щенячьи – места себе не находил, нарезал вокруг нее круги, свесив язык.

– Ну-ну, никуда мы не спешим, просто пойдем следом за мамой, – успокаивала щенка Мари. – Постоим, посмотрим – убедимся, что все хорошо. Она столько раз в последнее время говорила, что Мать-Земля неспокойна – не могу отделаться от дурного предчувствия, и, если что случится, мы должны быть рядом. – С этими словами девушка подошла к большой корзине, полной гладких камешков величиной с яйцо малиновки. Тщательно отобрав несколько, они наполнила ими кожаную сумку, туда же положила и свою любимую кожаную пращу.

Помедлив возле заточенных кремневых ножей, Мари выбрала тот, которым было сподручнее нарезать продукты, и тоже спрятала в сумку. Потом сняла с крючка возле двери заветный сафьяновый бурдюк – другой такой же брала с собой каждую ночь Леда. Верная старой привычке, встряхнула его, и, убедившись, что он полон, перекинула через плечо. Поймав ясный, умный взгляд щенка, Мари сосредоточилась, пытаясь передать ему спокойствие и уверенность.

– Сегодня особая ночь. Мы не просто выходим на минутку, чтобы ты облегчился. Мы идем на разведку. Вести себя нужно тихо. Тише воды ниже травы. Чтобы никто нас не заметил.

Ригель все понял, Мари точно знала. Щенок, разумеется, не отвечал ей словами – собаки не говорят. Но у Мари появлялось ощущение полноты и понимания, и с каждым днем, что Ригель был рядом, оно росло и крепло.

– Вот мы и готовы – лучше не бывает. Пошли.

Мари открыла дверь, взяла дорожный посох, стоявший на обычном месте. Ригель послушно следовал за ней, пока она расчищала ему путь сквозь колючий ежевичник, чтобы он целым и невредимым миновал лабиринт потайных тропок вокруг норы. За все время он не издал ни звука, будто знал Мари не считаные дни, а долгие зимы.

Миновав ежевичник, Мари задумалась, какой дорогой идти дальше. Сегодня Леда назовет преемницу, а значит, она выбрала место просторнее и доступнее Лунной Поляны. Мари перебирала в уме возможности, пытаясь угадать, где нынче ночью будет объявлена важная новость.

Со стороны Клан мог показаться беспорядочной горсткой людей, отчаянно боровшихся за выживание на скудной земле, однако это далеко от истины. Землеступы представляли собой весьма развитое общество, со сложной системой мест для собраний между скоплениями нор. Люди клана Мари, искусные плетельщики, украшали свои жилища узорными пеньковыми гобеленами, плели затейливые корзины, сети, ловушки, даже одежду. Всеми делами Клана заправляли женщины, они принимали все решения – где рыть новые норы и разбивать сады, с какими из соседних кланов торговать и когда. Детей они учили чтению и письму, знакомили с мифами древнего мира, что канул в небытие и остался лишь в воображении людей.

И главное, Жриц Луны они чтили как живое воплощение Великой Матери-Земли и хранительниц Духа Клана.

Так где же соберется нынче ночью Клан плетельщиков? Ближе к какому скоплению укромных нор? Мари знала все места наперечет – они с матерью вместе составляли карты, правили их, заучивали списки наизусть. Да только мест много, а ошибиться нельзя. Мари не сможет присмотреть за мамой, если не разыщет ее до темноты. Только безумец или жертва ночной лихорадки станет бродить по лесу в одиночку после захода солнца.

Какой дорогой она пошла?

Мари остановилась, прислушалась в надежде уловить шорох в отдаленных кустах, хотя намек на то, куда направилась Леда – но ни звука, лишь сойка на соседнем дереве тревожно вскричала при виде Ригеля.

Мари опустила взгляд на щенка. Он сидел рядом, насторожив уши, и пытливо всматривался в темноту, будто чаща нашептывала ему секреты, лишь ему одному понятные.

Конечно! – сообразила Мари. – Он знает то, чего не знаю я – чует нюхом то, чего не чую я – слышит то, чего не слышу я. Мари присела подле Ригеля на корточки, взяла его морду в ладони и, поймав его взгляд, вызвала в уме образ Леды.

– Ищи, – велела она щенку. – Ищи маму!

Щенок немедля взялся за дело. Уткнув нос в землю, побежал змейкой, петляя туда-сюда, и вдруг замер, задрав хвост, перед узкой тропкой, что вела на северо-восток, и оглянулся на Мари.

– Вот умница, красавец! – Мари обняла щенка, поцеловала. – Если она пошла по этой тропе, значит, Клан собирается возле Рачьего ручья, рядом с зарослями вишни. Главное, помни – тише воды ниже травы. Никто не должен знать, что мы за ними следим.

Настал черед Мари вести Ригеля: она сошла с узкой тропы, опасаясь, что по ней потянутся на сходку опоздавшие, повернула на северо-восток и продолжила путь. Остановилась она лишь тогда, когда Ригель вырвался вперед и негромко заскулил, навострив уши и поджав хвост.

Мари опустилась рядом с Ригелем на колени и напряженно прислушалась. Ветерок, ласкавший ей лицо, донес тихое журчание ручья, и сквозь шум воды она расслышала родной голос, спокойный и ровный. Мари встала на четвереньки и поползла, Ригель двинулся за ней следом, и наконец они поравнялись с кустом остролиста, высоким, как дерево, и пышным, как сирень весной. Не замечая острых шипов на глянцевитых листьях, Мари и Ригель залегли под густыми ветвями. Мари уставилась из укрытия в даль, на крутой берег.

Рачий ручей, обычно прозрачный и неспешный, вился среди камней; его легко было перейти вброд, а вкусные раки водились здесь в изобилии. Однако в тот день после весеннего дождя вода в нем поднялась и замутилась. По ту сторону ручья берег был отлогий и плавно переходил в живописную лужайку, окруженную старыми вишневыми деревьями в бело-розовой пене. Это место собраний было у Мари одним из любимых, и она улыбнулась, вспомнив туманные дни, когда они с матерью ухаживали там за статуями Богини, будто выраставшими из-под земли. Статуй на лужайке было шесть, каждая втрое выше человеческого роста, и все в разных позах. Одни возлежали на боку, смежив веки, с блаженными улыбками на каменных устах, будто пребывали в вечных грезах. Другие опирались на камни, подставленные так давно, что уже никто и не помнил, откуда они взялись. И наконец, одна, ее любимая, лежала на животе, подперев руками подбородок, и улыбалась, словно знала чудесный секрет. Лицо, выточенное из серого камня, длинные пышные волосы из плюща, который Мари подрезала всего пару недель назад, сонным дождливым утром.

– То ли в магии тут дело, то ли нет, но они красивые, – тихо сказала Ригелю Мари. И обратила все внимание на Клан: Землеступы приветствовали друг друга, рассаживаясь вокруг изваяний Матери-Земли.

Мари ошеломленно таращила глаза. Никогда не доводилось ей видеть столько сородичей вместе! Близились сумерки, но настроение на поляне царило далеко не сумрачное – вокруг витало предчувствие праздника, и возбужденные голоса долетали до укрытия Мари. Она тут же насчитала сорок пять женщин, двадцать мужчин и семнадцать детей, в их числе Дженну, подбежавшую поздороваться с Ледой.

– Леда! Леда! А Мари тоже здесь? – нетерпеливо спросила Дженна.

Леда обняла ее.

– Нет, Дженна. Мари сегодня не придет.

– Что-то она совсем расхворалась, – приуныла Дженна. – Я без нее скучаю.

– И она без тебя скучает, – отозвалась Леда.

– Мари все хворает? – спросил с вежливым поклоном Ксандр.

– У нее очень слабое здоровье. Вы знаете, какая она хрупкая, – пустила Леда в ход отговорку, позволявшую ей прятать дочь от Клана и скрывать тайну Мари даже от единственной подруги и ее отца.

– Зато дар у нее, как у тебя, – упрямо твердила Дженна. – Я точно знаю. У нее глаза твои.

– Да, дитя мое, – ласково ответила Леда. – И сила в ней есть, но такая же капризная, как ее здоровье.

– Так значит, это правда. Сегодня ты выберешь не Мари, – сказал Ксандр.

– Сегодня я выберу не Мари, – твердо ответила Леда.

– Ах, как жаль! – расстроилась Дженна. – Я так надеялась, что у нее хватит сил!

– И я надеялась, дитя мое, и Мари тоже надеялась, – сказала Леда. – Но, видно, не бывать тому.

Мари обхватила себя руками, будто не давая сердцу выпрыгнуть из груди. Хотелось выбежать на берег, встать на законное место подле матери и раз и навсегда заявить о своих правах, без страха, что ее проклянут за светлые волосы и кожу, что впитывает солнечный свет. Она зажмурилась, обмирая от тоски: она смертельно устала быть всем здесь чужой, чувствовать грусть и одиночество.

Ригель прижался к ней в знак поддержки, напомнив, что на самом деле она вовсе не одинока и чувства ее отныне кто-то разделяет. Мари обняла щенка и усилием воли стряхнула тоску, вообразив, будто печаль изливается из нее наружу, впитывается в щедрую землю под ногами – и вновь направила внимание на мать.

Леда переместилась в середину поросшей мохом площадки. Подняла посох, стукнула концом по бревну – раз, другой, третий. Клан замер в ожидании. Леда подняла голову, выпрямилась во весь рост. Ее длинные волосы развевались на ветру, словно темный блестящий занавес.

– Я ваша Жрица Луны. Судьбой мне предназначено заботиться о Клане плетельщиков, и судьба заставила меня внять вашим просьбам. Будь по-вашему. Пришло время назвать преемницу и благословить ее на путь ученичества.

Леда замолчала и оглядела Клан, кивнув каждому, будто каждому давала понять, что Жрица услышала именно его чаяния. Наползали сумерки, и при свете угасающей зари Леда казалась Мари прекрасной и свободной, мудрой и полной силы – точь-в-точь лесная фея из легенд, которые она сама же рассказывала Мари в детстве.

– Все девушки с серебристо-серыми глазами – печатью луны – выйдите сюда, предстаньте передо мной! – велела Леда.

Мари стиснула зубы, борясь с желанием выступить вперед, встать рядом с четырьмя девушками, которые поспешили на середину поляны и поклонились Леде.

Три из них кланялись глубоко, почтительно, до земли. Иное дело Зора. Она тоже поклонилась Жрице, но, как показалось Мари, слишком уж вальяжно, неучтиво. Когда по знаку Леды девушки выпрямились, Зора тряхнула головой, откинув пышные черные волосы. На этот раз венца на ней не было, но волосы были искусно украшены перьями, бусинами, речными раковинами и струились по спине водопадом, почти до осиной талии. Мари скривилась. Зора держалась надменно, с вызовом, а это не пристало той, кому в будущем суждено воплощать собой Великую Мать-Землю и хранить Дух Клана.

– Прежде чем я назову преемницу, хочу воздать должное этим четырем юным женщинам Клана. – Леда тепло улыбнулась каждой из девушек. – У вас большое будущее, все вы даровиты. Лишь одну из вас я стану обучать, лишь ей в итоге передам свои обязанности, но из каждой может вырасти прекрасная Жрица. Если я не назову ваше имя, вы вольны прийти в другой Клан и предложить себя в ученицы. Поняли меня?

Вся четверка дружно закивала. На лицах трех девушек Мари прочла волнение. А Зора есть Зора, ей хоть бы что.

– Изабель, вижу тебя и уважаю твое стремление служить Клану, – начала Леда. – И пусть я не объявляю тебя своей преемницей, но прошу Великую Мать одарить тебя силой и хранить от бед.

– Спасибо, Жрица Луны. – Девушка по имени Изабель еще раз поклонилась и с видимым облегчением поспешила на свое место.

– Данита, вижу тебя и уважаю твое стремление служить Клану. И пусть я не объявляю тебя своей преемницей, но прошу Великую Мать наделить тебя здоровьем и счастьем.

На лице Даниты не было написано облегчения, как у Изабель, но отвесив глубокий поклон, она улыбнулась и села на бревно, рядом с матерью и сестрой.

Мари уже знала, что Леда объявит своей ученицей Зору, но чувствовала, как весь Клан с радостным волнением смотрит на двух сероглазых девушек, молча ожидавших, когда Леда вновь заговорит.

Еще не знают, – догадалась Мари, вглядываясь в лица. И посмотрела на Зору – та так и сверлила Леду глазами, даже издалека Мари передалось ее нетерпение. Мама пока никому не сказала, что выбрала Зору, даже сама Зора не знает. Вздрогнув, Мари поняла почему. Она хотела назвать своей наследницей меня и лишь девять дней назад окончательно потеряла надежду. Сдержав слезы, Мари обхватила рукой Ригеля. Щенок приник к ней, наполняя ее теплом и силой. Мари шепнула ему на ухо:

– Я ни минуты не жалею, что ты меня нашел, но как бы мне хотелось всего сразу – быть и твоей спутницей и маминой наследницей! – Ригель забрался к ней на колени. Мари вытерла глаза и продолжала наблюдать за событиями внизу.

– Юнис, вижу тебя и уважаю твое стремление служить Клану. И пусть я не объявляю тебя своей преемницей, но прошу Великую Мать одарить тебя любовью и весельем.

Мари не видела, как Юнис с поклоном вернулась на свое место. Взгляд ее был прикован к Зоре. Та, стоя перед Ледой, прямо-таки пылала, и было в ней что-то хищное. Зора и Мари были одногодки, родились в ту же осень – однако на этом их сходство кончалось. Мари была выше ростом, стройнее и изящнее большинства сородичей. Зора ростом была даже ниже миниатюрной Леды, но с роскошной фигурой, пышногрудая, крутобедрая. Внешность выдавала в ней неженку и белоручку.

Неужто Зора уже мысленно принимает почести, положенные лишь Жрице Луны? – с горечью отметила про себя Мари при виде подобной дерзости. Надо бы поговорить с мамой. Сейчас, пожалуй, лучшее учение для Зоры – тяжелый физический труд.

– Зора, вижу тебя и уважаю твое стремление служить Клану. Провозглашаю тебя Жрицей Клана плетельщиков и своей преемницей. Согласна ли ты с моим решением?

– Да! – Радостный возглас Зоры заглушил слова Леды.

Леда, повернувшись кругом, спросила:

– Женщины Клана, согласны ли вы с моим решением?

– Да! – отозвались в один голос те. Любопытно, подумала Мари, что куда горячее женщин выражают одобрение мужчины – аплодируют стоя, с гиканьем и свистом.

– Итак, я объявила свое решение, и женщины Клана согласны. Зора – моя ученица. Я посвящу ее в тайну лунной силы, чтобы Клан и впредь очищался от тоски и безумия, что несет с собой ночная лихорадка. – Леда напряженно, к огорчению Мари, поклонилась Зоре, а та от радости так и лучилась. Стереть бы с ее лица самодовольную победную улыбку, подумалось Мари.

Вдруг Ригель будто обратился в камень.

Уши его стояли торчком, словно он по-прежнему наблюдал за Ледой, но вглядевшись в него внимательнее, Мари поняла, что смотрит он не на Клан, а на дальний лес. Без единого звука Ригель слез с колен Мари, шагнул вперед, готовый выйти из зарослей остролиста. Он задрал хвост, шерсть на спине и загривке вздыбилась. Он повернул голову, встретился с тревожным взглядом Мари, и ее неудержимо потянуло бежать – туда, откуда они пришли – домой, в нору!

Мари поняла: над Кланом нависла опасность.

Она не колебалась. В мыслях представила дом и Ригеля у входа, рядом с кустом вереска.

– Домой, Ригель! Домой сейчас же! – скомандовала она.

Ригель вздрагивал и тихонько подвывал, но не двигался с места.

Мари, представляя в уме ту же картину, дорисовала себя и мать.

– Домой! Быстро домой! А мы с мамой сейчас придем!

Бросив на нее жалобный взгляд, Ригель повернулся, выполз из укрытия и ринулся назад сквозь кустарник, по их же следам. Убедившись, что пес исчез из виду, Мари вылезла из колючих кустов с другой стороны. Не успев придумать, что скажет, она пустилась вниз по крутому опасному берегу. Сощурившись, вгляделась в гущу вишневых ветвей за поляной, пытаясь в сумерках разобрать, что за опасность почуял Ригель.

Краем глаза Мари уловила движение. Она замерла, сосредоточилась. За спинами людей Клана, прямо возле вишневой рощицы, густо зеленели папоротники – листья их зашевелились, как под внезапным порывом ветра.

Да только кругом было тихо, ни ветерка. Мари с ужасом увидела, как раздвинулись папоротники и из зарослей выскочили люди – рослые, белокурые, с заряженными арбалетами наперевес – и бросились вперед, в самую гущу толпы.

Мари, сложив руки рупором, крикнула:

– Псобратья идут! Бегите!

Леда подняла голову и тут же взглядом отыскала дочь.

– Мари!

– Сзади тебя, мама! – Мари указала в ту сторону и повторила: – Бегите!

Леда не медлила ни минуты.

– Землеступы, да ускорит ваш бег безумие ночи! Вперед, в безопасное место!

Клан мигом пришел в движение. Никто не тратил времени на суету. Дети молча подбегали к матерям, а матери так же молча подхватывали их и устремлялись прочь, в чащу, как быстроногие олени. Часть мужчин приготовилась к встрече с врагами, другие бросились в сумрачный лес.

Мари была на полпути к ручью, когда первая стрела вонзилась в шею одному из мужчин Клана, встречавших Псобратьев лицом к лицу. В горле у него заклокотало, и он упал неподалеку от Леды, забился в предсмертных судорогах.

– Мама, скорее! – крикнула Мари и сделала знак матери: сюда! Спрячемся в ветвях остролиста. Они и не подумают, что кто-то из наших мог притаиться так близко. Пройдут и не заметят! Мари лихорадочно соображала, а мать спешила к ней, перебиралась через ручей почти по пояс глубиной, борясь с быстрым течением.

Белокурый человек перескочил через замшелое бревно и, увидев Леду, тоже шагнул в воду. Позади него другой остановился и прокричал:

– Не трать времени на старуху! Хватай девчонку на том берегу! – а сам бросился в густую чащу, в погоню за матерью с маленькой дочкой.

Девчонку на том берегу? То есть меня! Ужас сковал Мари, руки-ноги перестали слушаться.

Первый что-то утвердительно буркнул и прошел по воде мимо Леды.

– Нет! – воскликнула та. – Не трожь мою дочь! – Как громом пораженная, смотрела Мари, как Леда схватила нападавшего за одежду – вцепилась в его рубашку и рванула, задержав его, но лишь на миг. Он ударил Леду наотмашь, и та упала, стукнувшись головой о камень. Быстрое течение подхватило безвольное тело и понесло.

– Мама! – зарыдала Мари. Оцепенение как рукой сняло. Крича от гнева и страха, она достала из сумки пращу и горсть камней. Привычным отточенным движением натянула пращу, прицелилась и выстрелила. Камень угодил нападавшему в лицо, разбив скулу, и тот, потеряв равновесие, рухнул на крутой откос в нескольких шагах от Мари.

Девушка пустилась бежать вдоль берега с заряженной пращой в руке, не выпуская из виду ни матери, ни врагов, что прочесывали лес в поисках жертв.

Мари продиралась сквозь густеющий кустарник, спотыкаясь о палые стволы; ноги, будто налитые свинцом, то и дело проваливались в скрытые листвой ямы, которых она не замечала. Уже стемнело, надо скорее пробраться к маме, не дать ей утонуть.

Надо спасти маму – любой ценой. Мари не допускала и мысли, что Леда может погибнуть: мысль эта была подобна яду, от нее подкашивались ноги, останавливалось сердце. Наконец, на крутом повороте ручья вправо, тело Леды застряло в завале из плавника и камней. Мари, спотыкаясь, кинулась вперед, прыгнула в воду и, преодолевая течение, двинулась к матери.

Леда лежала навзничь, в волосах и одежде запутался мусор. Мари дотянулась до нее, убрала с лица прилипшие длинные пряди, вытерла кровь, в то же время отчаянно пытаясь нащупать на шее пульс. Уловив наконец биение маминого сердца, Мари разрыдалась от облегчения.

– Мама! Мама! Очнись – скажи что-нибудь! – Мари гладила шею и руки Леды, замечая все: и лиловый след от удара на щеке, и порез на лбу, из которого сочилась кровь. Мари старалась дышать глубже и ровнее, пока оценивала раны Леды и освобождала ее из завала.

Леда застонала, ее мелко затрясло, веки дрогнули.

– Мари… Мари… – Еще до конца не очнувшись, Жрица Луны уже шептала имя дочери.

– Тсс, мама, я здесь, только нельзя шуметь. Я не знаю, где они и сколько их, – прошептала Мари.

Леда открыла глаза, приподнялась, но, вскрикнув, снова упала в воду, держась за бока.

– Ребра. То ли трещины, то ли переломы, – охнула Леда и зачастила: – И голова. Ударилась о камень в воде. В глазах туман. Оттащи меня в кусты, я схоронюсь, а ты беги домой.

– Я тебя не брошу.

– Мари, слушайся меня.

– Леда, на этот раз не послушаюсь. Никуда я от тебя не уйду! – сказала Мари с нажимом. – А теперь помолчи и дай вытащить тебя из воды, пока ты не замерзла насмерть. – И со всей осторожностью Мари положила Ледину руку себе на плечо, обняла мать за талию и повела вброд к крутому дальнему берегу.

– Другой берег ближе и пологий, – проговорила Леда, охая от боли и выбивая дробь зубами.

– Но с того берега они пришли. Дальний берег хоть и круче, зато валунов и коряг там больше, есть где спрятаться. Подлесок такой густой, я еле к тебе пробралась. Меня он задержал, задержит и их, – хмуро сказала Мари.

Леда не тратила силы на ответ, лишь кивнула и крепче прижала к боку ладонь, закусив губу, чтобы не закричать от боли. Когда они достигли каменистого берега, Леда повалилась наземь, дрожа и хватая воздух частыми, натужными глотками.

– Чуть поодаль, наверху, я видела сухой кедр, весь увитый плющом – зеленый, на вид совсем как живой. По-моему, там можно укрыться, – предложила Мари.

Леда лежала на ковре из мокрых листьев, по-прежнему держась за больное место.

– Не могу. Голова кружится. Стоит шевельнуться, меня мутит.

– Так переждем здесь в надежде, что Псобратья не появятся.

– С к-каких это пор ты такая упрямая? – выдохнула Леда, качая головой.

– Не знаю точно, но, видимо, в маму пошла. – Мари присела возле Леды. – Я не могу тебя потерять, мама.

– Что ж, придется мне все-таки добраться до того сухого кедра.

Мари схватила мать за руку, помогла подняться. Леда стояла, лишь слегка пошатываясь, и Мари уже казалось, что все обойдется – но вдруг мертвенно-бледное лицо матери сделалось и вовсе бесцветным, а по телу пробежала болезненная судорога, и кожа подернулась серебром.

– Этого еще не хватало, – проговорила Мари, в отчаянии обратив взор на запад, будто пытаясь силой воли помешать заходу солнца.

– Ничего не выйдет. Ночь приходит, а с ней и боль… – Леда снова вздрогнула, закатив глаза до самых белков, и медленно, почти грациозно осела на землю.

– Я здесь, мама. Я тебе помогу, всегда помогу, – бормотала Мари. И, взяв мать на руки, стала карабкаться вверх по склону, прижав Леду к сердцу и дивясь про себя, до чего она легонькая, почти бескостная – словно держишь раненую птицу.

Откуда-то сверху донесся крик ужаса, и Мари застыла как вкопанная. Сзади хрустели сучья, трещали кусты, кто-то грубо топал по нежному моховому ковру, мял папоротники, громил священные статуи Великой Матери.

Стиснув зубы, Мари взяла Леду поудобнее, стараясь идти быстрее и не замечать стонов матери, не думать о том, что лицо ее из белого, как брюхо дохлой рыбы, стало серым, как тени при луне.

Мари выбралась на самый верх. Сжимая в объятиях мать, кинулась к увитому плющом кедру. Место оказалось еще укромней, чем предполагала Мари. Ствол накренился, и плющ целиком поглотил его.

Позади снова раздался крик, на сей раз ближе. Крик и звук шагов подстегнули Мари. Нагнув голову и заслонив собой Леду, она заглянула под полог из плюща и сухих ветвей – и нос к носу столкнулась с Дженной и Ксандром.

– Мари! Леда! Вы… – Широкая отцовская ладонь зажала Дженне рот, заглушив радостное приветствие.

Мари упала на колени, прижала палец к губам: тише! Девочка и ее отец переводили взгляд с Мари на ее бесчувственную мать, но когда вблизи их убежища раздались тяжелые шаги, глаза их округлились от ужаса. Боясь шевельнуться, Мари затаила дыхание и крепче прижала к себе раненую Леду.

– Видел землерылиху – побежала сюда, – послышался в шаге от них мужской голос. – Та самая, что разнесла Мигелю камнем скулу.

– Ник, мы уже изловили четырех самок. Это даже с запасом, ведь на Ферме надо заменить всего трех. Если еще одну сцапаем, Мигелю этим не поможешь, кожа у него не зарастет. Остается ждать, то ли он поправится, то ли… – Второй стоял дальше первого, но слова его тоже долетали в укрытие.

– Поймать бы ту, что ранила Мигеля! – твердил Ник, будто не слыша товарища.

– Послушай, Ник, не стоит ради этого здесь задерживаться. Солнце вот-вот зайдет. Мы и так далеко отошли от охотничьих угодий, и все из-за твоих поисков щенка. Тадеус лютует, он не даст продолжить охоту, тем более что один из нас ранен. Пора назад.

– Я бы еще немного поискал, О’Брайен. – Отчаяние в голосе Ника поразило Мари.

– Братишка, тебе попадались хоть какие-нибудь следы щенка – отпечаток лапы, клочок шерсти, помет? Хоть что-нибудь?

Слова эти обрушились на Мари тяжким грузом, будто в карманы насыпали камней и они тянут ее в омут тревоги и страха, тащат на дно, не дают всплыть.

– Нет, ну и неважно. Ведь не было здесь следов землерыльской колонии, но видишь, сколько мы их насчитали – под сотню? Вот щенка и потянуло к ним – видно, по ошибке принял землерылов за людей.

– Но держись он поблизости от землерылов, мы бы заметили хоть какие-то признаки его присутствия. Посуди сам, Ник. Вот уже десятая ночь как его нет. Наверняка он погиб.

– А вот и не погиб! – Голос Ника срывался от волнения. – Будь у меня побольше помощников с собаками, я бы его разыскал.

– Братец, когда он пропал, Сол послал на поиски и терьеров, и Лару, и Жасмину – мать щенка. И все впустую.

– Потому что треклятые тараканы наползли и все следы уничтожили.

– Или треклятые тараканы поживились щенком и ни следа не оставили. – О’Брайен говорил твердо, но ласково, и даже сквозь тревогу и страх Мари чувствовала, что эти двое связаны искренней дружбой. – Прости, что вынужден тебе напоминать, но эти твари сжирают все на своем пути. Ты и без меня знаешь, Ник.

– Я знаю одно – что буду и дальше искать щенка. Нельзя сдаваться, О’Брайен. Между нами была связь. Еще чуть-чуть, и он выбрал бы меня.

О’Брайен сокрушенно вздохнул.

– Если вдруг я пропаду, надеюсь, ты будешь меня искать хоть с половиной того упорства, что и щенка.

– Буду, только не пропадай! – отозвался Ник.

– И на том спасибо. Поищи немного в том густом кустарнике вдоль берега. А я придумаю отговорку для Тадеуса, но мы и так припозднились, и как только он объявит конец охоты, я ничего не смогу сде…

– Вот ты где, Ник! – Речь О’Брайена оборвал третий возбужденный голос. – Сюда, живо! Тадеусов Одиссей что-то унюхал возле большого куста остролиста! Там, под листвой, похоже, след – отпечаток лапы щенка овчарки.

– Ну вот! Я же говорил! Я же вам всем говорил! – В голосе Ника звенело торжество. Все трое повернули назад, к первому укрытию Мари, и голоса стихли.

Долго-долго никто не шевелился под куполом из плюща, а когда в лесу все смолкло, Ксандр и Дженна опустились на корточки рядом с Мари и, сдвинув головы, в тревоге уставились на Леду.

– Она умерла? – Голос Дженны дрогнул.

– Нет, – ободряюще шепнула Мари. – Она поправится. Она просто отдыхает.

Вдалеке опять послышались крики. Мари насторожилась, но вблизи их убежища все было спокойно.

– И весь этот ужас – из-за пропавшей собаки? – Ксандр говорил так тихо, что Мари напрягла слух, чтобы разобрать слова. – Ничего не понимаю.

– И я не понимаю, но Псобратья – народ загадочный, – торопливо ответила Мари и подумала, уж лучше бы он и вовсе молчал, этот самый Ник! – На наше счастье, солнце скроется с минуты на минуту, и тьма прогонит их домой, в город на ветвях. – Мари обратилась к Дженне, которая продолжала смотреть на Леду круглыми от страха глазами. – И тогда я отнесу маму домой, там я смогу ухаживать за ней как следует. Она скоро поправится. Не волнуйся, Дженна. Посидим здесь еще немного, и все.

Отец Дженны что-то буркнул, будто бы в знак согласия, но звук этот показался Мари подозрительным, заставив перенести внимание с Дженны на Ксандра. Тот с перекошенным от боли лицом смотрел на Леду, и на глазах у Мари кожа его приняла нездоровый серый оттенок – признак того, что солнце скрылось и настал час ночной лихорадки, проклятия Землеступов.

11

– Нет! Нет! Нет! Только не здесь, папочка – только не сейчас! – Дженна отпрянула, вжалась спиной в трухлявый ствол мертвого кедра, следя за отцом безумными от ужаса глазами. Она сжалась в комок, обняв колени, и твердила снова и снова: – Только не здесь, папочка – только не сейчас! – Мари заметила, что и Дженне луна посеребрила кожу.

Но девочка не представляла угрозы – Мари это прекрасно знала. Если Дженну оставить без помощи Жрицы, она впадет в отчаяние, станет безутешно рыдать и томиться тоской. Это печально и тягостно, и без целительного ритуала Дженне станет трудно находить счастье даже при свете дня. И рано или поздно дневные передышки уйдут в прошлое, оставив лишь отчаяние ночи. Без постоянной помощи Жрицы воля к жизни у Дженны постепенно сойдет на нет, и весь остаток дней – до скорой смерти – она проведет в одиночестве и тоске. Однако Дженна ни на кого не нападет, никому не причинит вреда, кроме, разве что, себя самой.

Чего не скажешь о ее отце.

– Дженна! Когда твоего отца в последний раз омывали?

– Завтра третья ночь! – ответил за дочь Ксандр низким сиплым голосом.

– Ночью мы обычно в своей норе, отлеживаемся, и на вторую ночь лихорадка не слишком донимает, но здесь, под открытым небом… – Дженна вздрогнула. – Помоги ему, Мари! Пожалуйста!

Ксандр судорожно глотал воздух. Волны дрожи сотрясали его, и с каждой волной кожа серела, дыхание сбивалось.

– Разбуди Леду! – прохрипел Ксандр.

– Не могу! Она не спит – она без сознания. – Мари не спеша пересела, загородив собою мать от Ксандра. – Уходи отсюда, Ксандр. Возвращайся к себе в нору, отдохни. А я присмотрю за Дженной и мамой. Твое присутствие им только навредит. Тем более сейчас, после захода солнца. – Стараясь говорить тихо и кротко, Мари запустила руку в сумку, нашарила гладкий камень. От пращи в такой тесноте никакого проку, но если запустить камнем Ксандру в лицо, он потеряет сознание, и пока он будет лежать без чувств, они успеют выбраться.

– Нет! Куда же папа пойдет? Его убьют.

– Разбуди ее! Помоги мне! – Слова Ксандра сливались в глухой гортанный рев.

– Ксандр, выслушай меня! Мама не спит, она ранена. Она не сможет тебя исцелить. – Мари взывала к разуму Ксандра, но знала, что с каждым мгновением сгущается тьма, туманя и его рассудок.

– Исцели… меня… – Ксандр будто стал выше ростом, и еле сдерживаемая ярость, просыпающаяся в нем, казалось, заполнила их укрытие.

– Ты справишься, Мари. Знаю, ты сумеешь. – Дженна смотрела на подругу полным слез взглядом. – У тебя же Ледины глаза! Ты же ее дочь!

– Дженна, это не так-то просто, – отозвалась Мари. Вдруг Ксандр с хищным рыком втиснулся между ними. Мари занесла камень, привстала, гневно глядя на Ксандра, и понизила голос, пряча страх под маской ярости: – Уходи, Ксандр, пока я не сделала тебе больно.

С глухим стоном, в котором сквозило отчаяние любящего отца, Ксандр повернулся и раздвинул скрывавший их занавес из плюща.

– Не надо! – всхлипывала Дженна. – Кроме него, у меня никого нет.

И Мари после мимолетного колебания приняла решение, вмиг изменившее их судьбы. Одной рукой она схватила Ксандра за локоть, потянув обратно в укрытие, а другую руку подняла. Ксандр обернулся и свирепо зарычал.

– На колени! – приказала Мари и Ксандр, к ее изумлению, подчинился. Мари закрыла глаза, пытаясь отгородиться от ужаса и хаоса вокруг – от слез Дженны, хищного прерывистого дыхания ее отца, пугающей неподвижности Леды. Глубоко погрузившись в себя, в ту внутреннюю тишину, где жили прекрасные образы, которые Мари переносила на бумагу, она представила луну, какой та должна быть нынче ночью – восходящий полумесяц над сонными соснами, белоснежный и сияющий.

Когда образ луны, яркой, только что взошедшей, сделался для нее отчетливым, Мари заговорила, продолжая рисовать силой воображения:

Слова лились потоком, и лунная сила сгущалась над Мари. Слова были не Ледины, а ее собственные, продиктованные отчаянием и любовью.

Полумесяц виделся ей огромным – он господствовал над ночным небом, и серебряный свет орошал лес прохладной целительной силой, будто прорвало плотину.

Мари, следуя за этой силой, преобразила ее в водопад и направила вниз, на худенькую фигурку – лохматую девчонку-полукровку. Почувствовав, что готова, Мари произнесла заключительные строки древнего заклинания, переиначив их на свой лад:

Мари глубоко вздохнула, ощутив приток силы. Не открывая глаз, чтобы не дать мысленной картине улетучиться, она протянула руку.

– Ксандр! Держись!

Рука, схватившая ее ладонь, пылала от лихорадки, и Мари представила, как водопад лунных лучей переливается из нее в Ксандра, наполняет его силой, прохладой, покоем. Она стиснула зубы в ожидании боли от резкого притока силы, но на сей раз обошлось без боли. И когда ладонь Ксандра в ее руке стала прохладной, он взмолился:

– А теперь помоги Дженне, пожалуйста.

Мари, не в силах говорить, лишь кивнула. Едва горячая ладошка Дженны очутилась в руке Мари вместо отцовской ладони, в мыслях она поспешно заменила образ Ксандра на образ его дочери.

Неизвестно, сколько прошло времени – мгновения или часы – и наконец Дженна пожала ей руку, отпустила ее и прошептала:

– У тебя получилось! Ты исцелила папу и меня! А теперь попробуй помочь Леде.

Мари кивнула, не открывая глаз. Держи в уме картину! Не дай ей исчезнуть! Мари наклонилась, вслепую потянулась к матери, но в этот миг сильные руки Ксандра подхватили ее и приблизили к бесчувственному телу Леды.

– Вот она, – произнес Ксандр своим обычным, спокойным голосом.

Приложив ладонь к застывшему телу матери, Мари принялась совершенствовать мысленный рисунок, добавлять новые штрихи: луну сделала еще огромней, прекрасней, лучистей. Протянула серебряные нити света от луны сквозь себя к матери. Вообразила ее лицо без кровоточащей ссадины на лбу и взбухшего пурпурного кровоподтека на щеке. Представила ее стройное, изящное тело вновь здоровым и полным сил. И наконец нарисовала ее губы в приветливой улыбке, а глаза – открытыми и ясными.

– Леда, наконец-то!

Ахнув от счастья, Мари открыла глаза – мать улыбалась ей.

– Леда, это все она! Это Мари нас спасла! – ликовала Дженна.

– Тсс, дитя мое! – Ксандр с тревогой оглянулся через плечо, всматриваясь в чащу за шатром из плюща. – Псобратья все еще здесь – ищут пропавшего пса.

– Пропавшего пса? – шепотом переспросила Леда, и ее острый взгляд встретился со взглядом Мари.

– Мы слышали их разговор. Один из них искал щенка, – объяснила Мари. – И, похоже, неподалеку нашли следы.

– Здесь нам оставаться небезопасно, даже в укрытии, – заметила Леда.

– Теперь Древесный люд не просто похищает наших, если те в поисках еды забредают во владения Племени. Они ищут повод для набегов на наши земли, для убийства наших людей. – Ксандр говорил тихо, но гневно. – Будь они прокляты все до единого, вместе с их псами!

С их псами, но не с моим. – Мари держала свои мысли при себе, но теперь, когда Леда очнулась, разлука с щенком легла ей на сердце камнем. – Где он? Спокойно ждет в норе, или же Псобратья с их поисками отрезали его и от дома, и от нас?

Как мне жить без моего Ригеля?

– Мама, мне нужно домой, в нору. Мне… мне нехорошо, – сказала Мари.

– Выходить пока опасно, – заметил Ксандр.

– Опасно или нет, Мари нужно вернуться в нору, восстановить силы. Призывать луну – нелегкое занятие, тем более для такой хрупкой девушки, как Мари, – объяснила Леда, не спуская с дочери взгляда.

– Спасибо, мама. Я так и знала, что ты меня поймешь. – Мари с благодарностью заглянула матери в глаза. Главное сейчас – найти Ригеля.

– Ксандр, вы с Дженной ждите здесь до тех пор, пока луна не поднимется над соснами на востоке. Псобратья к тому времени точно вернутся к себе на деревья, но все равно пробирайтесь через лес осторожно. Ступайте в обход Поляны собраний, – предостерегла Леда.

– Пожалуй, Леда, пора тебе рассказать нам с Дженной, где твоя нора. Мы бы вас проводили до дома, – сказал Ксандр. – Клянусь, никогда вас не выдам.

– Ксандр, нору Жрицы держат в секрете по многим причинам, и я не буду о них распространяться – тем более что теперь она стала домом двух Жриц, – возразила Леда.

– Тогда ты должна объявить Мари своей преемницей, – победно улыбнулась Дженна.

Мари невольно затаила дыхание в ожидании ответа матери.

– Что ж, Дженна, похоже, сама Мать-Земля явила свою волю – теперь не осталось сомнений, что Мари унаследовала мой дар.

– Зору эта новость не обрадует, – заметил Ксандр.

– Зора еще молода. Впереди у нее много зим, чтобы понять, что путь к предназначению извилист и лежит через преграды, – отозвалась Леда.

Мари шумно выдохнула, не зная, как понять ответ матери, но тревога за Ригеля нарастала, не давала ей покоя, мешая сосредоточиться на чем-то ином.

– Мама, ты готова? – спросила Мари и протянула руку, помогая матери встать.

Леда ухватилось за руку Мари, поднялась. Вначале она двигалась робко, неуверенно, будто опасаясь, что тошнота и боль вернутся. Попробовала вздохнуть – и с улыбкой выдохнула.

– Спасибо тебе, моя даровитая дочь – теперь я готова. И кости срослись, и голова цела.

Не успела Мари ответить, как Дженна и Ксандр обступили ее.

– Спасибо тебе, Жрица Луны, – церемонно сказала Дженна, кланяясь Мари.

– Спасибо тебе, Жрица Луны, – повторил за ней Ксандр. – Мы с Дженной, как положено, наберем грецких орехов и принесем тебе в дар в следующую третью ночь, – продолжал он. – Дженна рассказывала, из скорлупы ты готовишь чернила.

Леда подняла бровь и ободряюще кивнула Мари.

– С-спасибо, так и есть. И я с радостью приму ваш дар в следующую третью ночь. – Мари повторяла слова, много раз слышанные от матери, но чувствовала себя неловко, будто надела драгоценный плащ Леды с меховой оторочкой и примеряет на себя роль, которая ей пока не по плечу.

– Прощайте, до скорой встречи, – учтиво сказала Леда, обнимая Дженну и пожимая руку Ксандру. И обратилась к Мари: – Веди меня, дочь моя.

Мари кивнула и застыла у выхода из шатра, напряженно прислушиваясь. Все молчало кругом, и она, раздвинув стебли, выбралась наружу. Остановилась, огляделась, прислушалась – и убедившись, что в лесу тихо и безопасно, поманила за собой мать.

Леда выскользнула из зеленого шатра и нагнала дочь.

– Ты и правда хорошо себя чувствуешь, мама? – прошептала Мари, наклонившись поближе к Леде.

– Да, – шепнула Леда в ответ. – Я так горжусь тобой, Мари! Ты и впрямь совершила чудо. – И, склонившись к самому уху дочери, спросила: – А Ригель?

– Я отправила его домой перед тем как на нас напали. Это он меня предупредил, что враги идут.

– Я так и думала, – кивнула Леда.

– Мама, один из Псобратьев говорил о Ригеле. Я все слышала. Они пришли сюда, потому что один, по имени Ник, ищет щенка овчарки, наверняка Ригеля. Как же нам быть?

Леда сжала руку дочери.

– Дома разберемся. А сейчас сосредоточься, попробуй мысленно поддержать щенка. Он, наверное, без тебя места себе не находит.

Мари так и сделала – представила Ригеля у входа в нору, вообразила невидимые нити, что связывают их, и по этим нитям послала ему волну любви и поддержки, представив, будто они, все трое, снова вместе и радуются встрече.

Тогда-то Мари и допустила самый большой промах. В лесу первое правило – всегда, каждую минуту быть настороже. Едва Мари научилась ходить, Леда твердила ей зарифмованные слова с правилами безопасности:

Но в ту ночь все было иначе. Впервые с тех пор, как Мари стала взрослой, она утратила бдительность в лесу после заката. Да и Леда была рассеянной, как никогда. Тревога за Мари и Ригеля, за Дженну и Ксандра, за плененных собратьев и скорбь по убитым захватили ее целиком и мешали сосредоточиться. Жрица не слышала низкого грозного гула до тех пор, пока их с Мари не окружили со всех сторон.

Шорох листьев и треск сучьев заставили Мари остановиться: девушка ощутила опасность. Не успела она толком понять, что происходит, а кровь уже быстрее бежала по жилам, все чувства обострились, внимание переключилось.

В этот миг обе поняли, откуда звуки, и все переменилось бесповоротно.

– Волкопауки! Спина к спине, Мари! Жди моего знака!

Леда кричала во весь голос, и все мысли о маскировке у Мари мигом улетучились, а с ними и уютная, домашняя картина, которую она передавала Ригелю. За долгие годы вымуштрованная Ледой, Мари машинально прижалась к матери спиной, и они одновременно сняли с плеч сафьяновые бурдюки, сорвали с горлышек восковые печати и поднесли бурдюки к губам.

– Держись, Мари. Держись. Найди опору. Отгородись от опасностей и безумия – как я тебя учила – как ты уже умеешь. И помни, я с тобой. Я всегда с тобой.

Мари дышала глубоко и размеренно, а страшный гул отдавался у нее внутри. Леда все не подавала знака, но Мари ждала с небывалым спокойствием, почти отрешенно. Отхлебнула из бурдюка, набрав в рот крепкой смеси соленой воды с лавандовым маслом. Зоркими, как у матери, глазами, которые видели ночью не хуже, чем днем, Мари окинула чащу, высматривая во тьме хищников, что крались за ними по пятам.

Шум стих, и вокруг Мари воцарился хаос и опасность.

Леда кивнула, но Мари не нуждалась в знаке.

То, что лишь миг назад казалось грудой палых листьев, зашевелилось, изменило облик и обернулось пауком величиной с белку; паук изготовился и прыгнул, целясь Мари в лицо.

Взвизгнув от страха и ярости, Мари выпустила изо рта струю соленой воды с маслом, забрызгав пауку все восемь выпученных глаз. Уже безвредный, он шлепнулся рядом с девушкой, корчась в муках и шипя, как горящая головешка, в которую плеснули водой, и Мари с наслаждением раздавила его.

– Еще! – предупредила Леда.

Мари снова набрала в рот смеси, ослеплявшей хищных пауков, и даже успела нашарить в сумке нож, прежде чем на нее кинулся второй паук. Струя поразила сразу двоих, и Мари, встав на колени, добила ножом обеих корчащихся тварей.

– Помни, убегать от них нельзя. Они только и ждут, чтобы мы побежали, – быстро, но спокойно сказала Леда, прежде чем набрать в рот еще жидкости. – Идем дальше. Не спеша. Вместе. Я с тобой и ты со мной, спина к спине. Твой бурдюк еще полон?

– Да, – заверила Мари.

– Значит, должно хватить, если действовать спокойно.

– Пойдем, мама. Надо добраться до дома во что бы то ни стало.

– Готовься, еще ползут! – встрепенулась Леда.

Мари приготовилась, а лес полнился леденящим душу гулом. Мари как раз подносила бурдюк к губам, когда из мрака показались новые пауки.

Вдруг, грозно рыча и щелкая зубами, откуда-то возник Ригель, прорвался сквозь кольцо пауков, которое все сжималось, и встал с ней рядом.

Леда плюнула струей яда в гущу пауков, уложив троих, сбила рукой четвертого и растоптала в лепешку. Мари одним взмахом ножа разрубила двоих.

– Прикрывай Ригеля, – сказала Леда, утирая ладонью рот. – Не дай им увести его в сторону. Стоит им заполучить собаку – опутают паутиной и уволокут паучатам на съедение.

Мари, улучив миг, притянула щенка к себе, заслонила его собой, и, по-прежнему стоя спина к спине с матерью, внушала Ригелю: будь рядом, рядом, рядом… – снова и снова. Ригель утробно рычал. Все внимание его было обращено на кишащую ползучими тварями тьму, но при этом он тепло жался к ногам Мари.

– Не бойся, Леда, никуда он не денется.

Ригель сражался бок о бок с Мари, сдерживая натиск хищников, разя челюстями любого паука, ускользнувшего от яда и от ножа.

– А теперь вперед, все вместе. Не спеша, осторожно, Мари. Между атаками, по моему сигналу, – распорядилась Леда, но не успела она подать знак, как впереди на тропе расцвел огонек и показался человек с факелом, а за ним – целый отряд, и они бросились вперед, отбиваясь от пауков дубинками.

– Самки на тропе! Хватай их – и скорей отсюда! – донеслась команда одного из Псобратьев.

Мари застыла на миг и с безмолвным криком: «Ригеля не отдам!» – нагнулась и сгребла щенка в охапку. Взяла за руку мать, увлекая ее прочь с тропы, но от сильного толчка упала, вместе с щенком и Ледой. Падая, Мари успела сжаться в комок с Ригелем на руках, прикрывая его от удара о землю. Она все еще катилась кувырком, вслепую ища мать, когда ночную тьму прорезал крик:

– Бегите!

С трудом встав на колени, Мари подняла голову – на том месте, где только что были они с матерью, стоял большой человек. На него тучей надвигались пауки, он отбивался от них кулаками, а факелы алели все ближе и ближе.

Будто во сне Мари увидела, как взгляд Ксандра остановился на ней. Глаза его полезли на лоб от изумления и отвращения, и только тут Мари поняла почему – ведь все это время она держала на руках Ригеля. Ксандр смотрел на нее, не веря глазам, и голова у него тряслась, взад-вперед, взад-вперед.

– Самец! Убейте его! – проревел Псобрат, и в тот же миг полный ужаса вопль раздался в ночной тьме.

Мари и Ксандр вмиг обернулись – Псобрат с факелом тащил за собой Дженну.

Взревев, как раненый зверь, Ксандр кинулся к дочери. Он будто не замечал ни пауков, облепивших ему спину, шею и голову, ни Псобратьев, что целились в него из арбалетов, и до поры до времени не обращал внимания даже на стрелы, жалившие его со всех сторон. Мари насчитала дюжину стрел, вощедших в его тело по самое оперение – и даже тогда он еще бежал навстречу врагу, уносившему его дочь.

– Ему уже не поможешь. Бежим, Мари! Сейчас же! – Лихорадочный шепот Леды привел Мари в чувство.

– Но они схватили Дженну! – рыдала Мари.

– Если мы задержимся, схватят и нас. Бежим, Мари! Ну же, давай! – твердила Леда. И, схватив Мари за руку, потянула, увлекая ее и Ригеля за собой в темноту, все дальше и дальше от полных боли и ярости криков Ксандра, от света факелов и от запаха крови.

12

Ник еще не бывал на Фермерском острове после захода солнца, не тянуло его туда и сейчас, зато только там он наконец-то сможет избавиться от плачущей самки. Наверное, уже в тысячный раз Ник оглянулся через плечо на пленных землерылих. Было их пять, связанных между собой так, чтобы идти цепочкой. Плакса – та, которую поймали, когда на них набросился самец – плелась в хвосте, безутешно рыдая. Небольшой охотничий отряд, с Тадеусом и его терьером Одиссеем во главе, окружал пленных со всех сторон, они шли, высоко подняв зажженные факелы, чтобы пауки не застигли их врасплох, и подгоняя самок, заставляя тех бежать бодрой рысцой. Солнце давно закатилось – еще не хватало, чтобы отряд, и без того ослабевший, достался на ужин хищникам, не дойдя до безопасного места.

– Последняя совсем плоха. – О’Брайен поймал взгляд Ника. – Понимаю, конечно, землерылиха не человек, но клянусь, Ник, ее вопли скоро меня доконают.

– Да, понимаю тебя, – сказал Ник кузену, трусившему рядом. – Я привык, что они тоскуют и вообще слегка не в себе, особенно по ночам. Это ни для кого не новость. Потому-то за ними и нужно присматривать, что мы и делаем. Но плач этой самки ни на что не похож.

– Как будто она оплакивает того крупного самца, которого мы подстрелили последним, – предположил О’Брайен.

– Они и вправду привязчивы, как дети. – Ник снова оглянулся на рыдающую самку – она еле поспевала за остальными, а те, безмолвные, с пустыми глазами, держались вровень с Охотниками. – Самцы пытаются выкрасть с острова самок, и некоторые за ними охотно следуют. Две сбежали с неделю тому назад. Их застрелили, когда они выходили на сушу из Канала, вместе с самцом-похитителем.

– А эта, наверное, крепко была привязана к самцу, напавшему на нас. Как думаешь, он пытался ее защитить?

– Чушь, О’Брайен, как такое может быть? Ты же знаешь самцов – это бешеные твари, они не приручаются, не то что самки. Разве хватило бы у него мозгов защищать самочку?

– Ты прав. Вряд ли такое возможно, – согласился О’Брайен и поморщился, когда самочка тяжко вздохнула и еще пуще разрыдалась.

– Она моложе остальных. Она просто напугана. Ночью в лесу и мне-то не по себе, а уж землерылам, этим большим детям, и подавно. Наверняка им, недоумкам, вдвое страшней, чем нам. Она уймется, когда мы ее доставим на остров, к плавучим домам – там-то бояться нечего, – предположил Ник.

– Да, скорее бы от нее отделаться. До моста уже недалеко, – вставил, отдуваясь, Мигель. Ему явно приходилось несладко; левая щека распухла и налилась кровью, и он плелся в хвосте отряда, вместе с Ником и О’Брайеном.

– Мигель, со щекой у тебя беда. Тебе нехорошо? – спросил Ник.

– Ничего, все в порядке. Ох, попадись мне та паршивка, что меня ранила!

– Залечивай скорее свою рану и пойдем опять на охоту. Может, нам повезет, наткнемся на твою обидчицу, – утешал его Ник.

– Будешь искать дальше? – удивился Мигель.

– Разумеется, буду. Не я один видел следы, – ответил Ник без колебаний, но с немалой долей досады. Неужели щенок всем безразличен, кроме него одного?

– Да, а еще я видел, как по его следам прошлись полчища пауков. Щенку-подростку, даже такому крупному, не уйти живым от этих тварей, – сказал Мигель.

– Да неужели? Это же тот самый щенок-подросток, который не мог бы уйти живым от треклятых жуков-убийц и тараканов-людоедов – и все же это его следы, я уверен, – ответил Ник.

– Согласен с Ником, щенка надо найти, – вмешался О’Брайен, опередив Мигеля. – Если он до сих пор жив, это не простая собака, а особенная.

Мигель пожал плечами и весь скривился от боли.

– Да, понял! Рассчитывайте и на меня. Как только рана заживет, снова с вами пойду.

– Ловлю тебя на слове, – отозвался Ник, но не высказал вслух того, о чем на самом деле думал – что ему нужны не просто Охотники, а те, что имеют собак-спутников. Нюх терьера уловит то, чего не заметит человек. Кроме того, у Мигеля повреждена кожа – серьезно повреждена. Если он и выживет, то едва ли сможет охотиться, и ни одна собака уже не выберет его в спутники.

– Стой! – скомандовал Тадеус, и Охотники резко остановили землерылих.

Ник огляделся и увидел, что они достигли края соснового леса. Перед ними, освещенная факелами, тянулась древняя асфальтовая дорога, вся в трещинах; по молочно-белому лунному диску пробегали облака. Налетел порыв ветра, сквозь лесной купол заморосил дождик, мелодично застучал по листьям папоротника, и старая дорога заблестела разбитым зеркалом.

Ник выругался сквозь зубы. Дождь смоет следы щенка. А он собирался завтра на рассвете вернуться к тому большому кусту остролиста, да не один, а с терьерами, пока запах не исчез окончательно.

– Эй, дозорные! Охотники идут на остров! – Возглас заставил Ника взглянуть на сторожевую вышку в ветвях самой дальней из могучих сосен на границе между лесом и асфальтом.

– Идите вперед, я вас прикрою, – отозвался рослый Псобрат, который вышел на деревянный настил с заряженным арбалетом и овчаркой.

Тадеус махнул стражнику и сделал знак отряду следовать за ним. Они пустились вперед по разбитой дороге, которая вела к мосту. Перед тем как взойти на мост, Тадеус зажег факелы, расставленные вокруг.

– Во-первых, Мигель, не нравится мне твоя рана. Ты свободен, иди в Племя, подлечись. Лоренс и Стивен, проводите его, – распорядился Тадеус. – Всем остальным не сводить глаз с землерылов при переходе через мост. Следите, чтобы они не оступились. А то попадают в темноте в Канал – и плакала наша охота. – Тадеус поймал взгляд Ника, когда охотники принялись перерезать прочные веревки, связывавшие самок друг с другом. – Ник, ты отвечаешь за последнюю.

– Я? С чего бы?

– Потому что из-за твоих поисков щенка мы задержались.

– Мы же напали на след! – Ник старался говорить спокойно, но до чего же ему надоело втолковывать очевидное!

– Одно дело след, другое щенок. Щенка нет как нет, зато нарвались на паучью свору, да на взрослого самца, которого пришлось прихлопнуть, пока он не прикончил нас, да на самку, которая визжит, будто ей хвост прищемили. – Тадеус подошел к рыдавшей самке, перерубил веревку, что связывала ее с другой землерылихой, и грубо дернул, протянув конец веревки Нику. – Я уже сказал, ты за нее в ответе.

Самочка пошатнулась, и Ник схватил ее за руку, чтобы не упала. Та надрывно всхлипнула и отодвинулась, насколько позволяла веревка. Застыв на месте, она глядела на Ника большими влажными глазами.

– Попробуй с ней поговорить, – посоветовал О’Брайен.

– Поговорить?

– Ну, знаешь, как с напуганным щенком.

Ник презрительно фыркнул.

– У напуганного щенка ума побольше, чем у землерылихи.

– Да ладно тебе! Ты же знаешь, они все понимают, только почти не говорят. По крайней мере днем понимают.

– Все, пошли! – крикнул стоявший впереди Тадеус, и отряд нестройно двинулся вперед.

Самочка зарыдала еще громче и все пятилась назад, натягивая веревку, будто пыталась и Ника утащить за собой в лес.

Ник вздохнул и намотал веревку на кулак, пытаясь не потерять равновесие.

– Пойдем же, – сказал Ник как можно мягче и потянул за веревку, увлекая самочку вперед. – Возвращаться нельзя, там опасно.

– Тащи же ее, Ник! Тадеус рвет и мечет. Задержимся из-за нее хоть на минуту – шкуру с тебя спустит, – подгонял О’Брайен.

– Идите вперед, а мы вас нагоним. – Ник сделал кузену знак отойти и повернулся к самочке. Ну и жалкая уродина! Низкорослая, как все землерылихи. Да не то слово, совсем коротышка. В темных волосах запутались листья и мусор; плоское, как блюдце, лицо заревано, выпачкано грязью, слюною, кровью.

– Не бойся, на острове тебя не тронут. – Ник махнул в сторону моста, на который уже ступали остальные. – Отведем тебя туда, и все будет хорошо.

Самочка посмотрела ему в глаза и заговорила.

– Хорошо уже никогда не будет. Вы застрелили моего папу.

Голос писклявый, срывается от волнения, но слова четки и понятны, все до единого. Нику вдруг вспомнилось, как она бросилась на труп землерыла, обняла его, запричитала – Тадеусу пришлось оттащить ее в сторону. Вспышка ее была непонятной, необъяснимой. А сейчас она с ним говорит! Да еще ночью! Видно, и вправду была привязана к тому самцу.

– Как тебя зовут? – неожиданно для себя спросил Ник.

– Дженна.

– А меня Ник. Дженна, давай переправимся через мост в твой новый дом.

Дженна задумалась, вытерла лицо ладонью. Посмотрела в сторону моста, потом на Ника и вдруг просияла – глаза разгорелись, щеки зарумянились.

– Отпустишь меня? Ну пожалуйста!

Ника будто ударили под дых.

– Не могу, Дженна! – выпалил он. – И даже если бы мог, нельзя тебе в лес ночью одной. Ты там погибнешь.

– Ты многого не знаешь, Ник. – И она вновь зарыдала в три ручья.

– Да, конечно, ты права. Я многого не знаю, но одно знаю точно: если ты не перейдешь со мной через мост, Тадеус потащит тебя силой.

– Он умер?

– Тадеус? Нет, вот он, жив-здоров, и сейчас он… – начал Ник, прикидываясь дурачком, но осекся, встретив невинный взгляд огромных глаз. Он собрался с духом, провел рукой по волосам и начал заново: – Да. Твой отец умер. Я… мне… прости меня, – добавил он, чувствуя себя так, будто его вот-вот засосет в зыбучие пески.

Худенькие плечи Дженны поникли.

– За что?

– Он напал на нас, пришлось его убить.

– Я не о том. За что «прости»?

Ошеломленный, Ник не знал, что ответить. Он застыл, не сводя с самочки глаз. Наконец она, обхватив себя руками, будто ее тщедушное тело вот-вот развалится на части, заковыляла вперед по разбитой дороге к мосту, и Ник поплелся следом.

Они без труда нагнали остальных. Ник не ожидал от Дженны такой прыти – другие землерылихи еле ногами перебирали. При свете дня они молча, но деловито копошились на грядках и будто чудом заставляли каждую травинку расти, каждый куст – приносить урожай. Но с наступлением темноты их можно было только вести, погонять, понукать, сбивать в стадо. Нику казалось, что на воле всякая самка-землерылиха должна вести себя подобно кроту – отыскать нору и заползти туда. А если норы поблизости нет, она выроет ее когтями и спрячется.

Землерылы не умеют о себе заботиться.

Они не разговаривают.

Не оплакивают родителей.

Не задают многозначительных вопросов тонкими голосами, не смотрят на тебя большими глазами, полными слез.

Ник украдкой наблюдал за Дженной, пока они осторожно продвигались вперед по ржавому остову моста, а затем по дороге, что вилась вдоль восточного берега острова, со стороны Канала. Дженна все плакала, но уже тише. Дождь и слезы смыли с ее бледного лица кровь и грязь, и выглядела она совсем юной и очень печальной.

– Молодцы, нагнали нас до того, как Тадеус спохватился. Вот и хорошо. Тадеус сегодня не в духе, явно не с той ноги вылез из гнезда, – промолвил О’Брайен и указал взглядом на Дженну. – А она утихомирилась. Хорошая работа, братишка!

– Но мне что-то нехорошо. – Ник понял, что говорит вслух, лишь когда встретился с потрясенным взглядом О’Брайена и услышал его слова.

– Пауки тебя все-таки покусали? Чтоб их, Ник! Надо было тебе…

– Да нет, все в порядке, – поспешно ответил Ник, избегая смотреть на Дженну. – Просто скорей бы домой.

– Да, скорей бы, братишка. Выше нос, вот уже и пристань! Еще чуть-чуть – и будем дома. – О’Брайен хлопнул Ника по спине. – Главное, ты напал на след щенка!

– Да, верно. Славная была ночка. – В собственном голосе Ник уловил фальшь, а когда обернулся, то увидел, что Дженна смотрит на него. – Пойдем. – Он слегка потянул за веревку. – Отведу тебя в твой новый дом. – Не глядя на нее, Ник прибавил шагу и повел Дженну мимо Охотников к остальным самкам. Те стояли молча на дощатом причале и смотрели пустыми глазами. Дженна безропотно следовала за ним, а когда он достиг пристани, то остановилась, будто уперлась в невидимую стену. Ник оглянулся – она смотрела на Канал с рядом плавучих домиков, что лениво покачивались на волнах.

Ник подумал и вместо того, чтобы втащить ее на пристань, подошел к ней поближе и заговорил как можно мягче:

– Ничего не бойся. В этих домиках землерылы… – Он тут же поправился: – То есть в них живут твои собратья. Никакие насекомые здесь не страшны, даже тараканы-убийцы. Представь, будто это… ммм… плавучие норы.

– Ник, они же безмозглые! Не трать время на болтовню с этой тварью. Ты нас задерживаешь. В который раз. – Тадеус сердито увещевал Ника из лодки, в которой им предстояло плыть к домикам на воде. Остальные самки уже сидели в ней молча, потупившись.

Ник взял Дженну под локоть и ласково, но решительно повел к лодке, где Тадеус тут же схватил ее поперек и швырнул на сиденье.

– Эй, полегче! – услышал Ник собственный возмущенный голос. – Она же мельче остальных! Наверное, совсем юная!

– Тьфу ты, Ник, тебе впору зваться безнадежных дел мастером! – Тадеус засмеялся недобро, но заразительно, и все подхватили, кроме О’Брайена.

Ник хотел как можно быстрее вернуться к мосту, но Дженна обратила к нему лицо. При свете факелов оно будто лучилось, как полная луна, освещавшая путь Охотникам. Дженна заглянула ему в глаза, и Ник уже не мог отвернуться. Без единого слова он ступил в лодку, сел против Дженны и поднял весло.

– Вот и все – сгрузим самок, и по домам! Греби! – скомандовал Тадеус.

Канал был широкий, с коварными подводными течениями и водоворотами. Ник ожидал, что грести будет тяжело, но спустя минуты они уже пришвартовались у ближайшего из двенадцати плавучих домиков. Сквозь решетки на окнах тянулись чьи-то грязные руки, слышалась неумолчная мешанина звуков, тоскливых и исступленных. Тяжело было вычленить в этой невнятице отдельные слова, лишь одно-единственное слово пробивалось вновь и вновь сквозь гул голосов: «Помогите… помогите… помогите…»

Ник содрогнулся. Он знал, что на него смотрит Дженна, и ему подумалось на миг, насколько проще быть трусом или таким же толстокожим, как Тадеус. Тогда ему не пришлось бы смотреть ей в глаза, ободряюще улыбаться. Без оглядки на других Ник обратился к Дженне:

– Не бойся, здесь тебя никто не тронет.

Дженна промолчала, но Ник, оттеснив Тадеуса, бережно взял ее на руки и перенес на настил перед домиком.

Дженна застыла, будто обратилась в камень. Затем медленно повернулась и уставилась на ближний домик, и взгляд ее отражал ужас, подобного которому в жизни не видел Ник. Сердце у него упало при виде ее бледного, искаженного страхом лица. Тадеус и другие Охотники уже вытаскивали из лодки других пленниц, а самки в домах прижали лица к решеткам, и вблизи крики о помощи были слышны отчетливей. Дженна устремилась к одному из окон, будто и вправду желая помочь узницам.

Ник покосился на Тадеуса, но тот, к счастью, был занят, выгружая из лодки самую крупную из пленниц. Ник выпрыгнул из лодки, подошел к Дженне, снова взял ее за руку и увел от окна.

В тот миг, когда он был возле окна, он расслышал слова пленниц – столь же отчетливо, как слышал речь Дженны, обращенную к нему.

– Она омыта!

И другой голос добавил:

– Жрица!

А третий подхватил:

– Где наша Жрица Луны?

Дженна опомнилась быстрее, чем Ник. Резко повернула голову к окну. «Нельзя!» – не сказала, а процедила она. Землерылихи притихли. Дженна развернулась и пошла вперед Ника обратно к пристани.

– Эй, Дженна, а кто такая Жрица Луны? – вполголоса спросил Ник.

Но она не ответила, даже не замедлила шаг, а лишь молча заняла свое место рядом с четырьмя другими пленницами. Ник смотрел, не отрываясь, как Тадеус вел их по деревянному настилу вдоль ряда домиков, как отпер дверь одного из них и втолкнул Дженну внутрь. Напоследок она оглянулась на Ника, и в тот же миг Тадеус захлопнул дверь перед ее бледным ошеломленным лицом.

Ник не мог забыть это лицо. Оно стояло перед глазами всю обратную дорогу домой, пока они брели с Охотниками назад, в Племя, к чудесным домам в сосновых ветвях.

Вспоминал его, когда устало простился с О’Брайеном и повалился на мягкое ложе в своем уютном холостяцком гнезде. Мысленно видел его, когда закрыл глаза в надежде, что его наконец одолеет сон. Но вместо того, чтобы уснуть, он вскочил: теперь он понял, почему лицо Дженны так врезалось в память!

Дождь смыл с ее щек грязь и кровь, а под ними открылась тайна. Кожа у Дженны была бледной – почти цвета луны – а вовсе не серой, какой бывает по ночам у всех землерылов.

– Ерунда какая-то! – рассуждал вслух Ник, ероша волосы. – Неужели померещилось?

Ник стал перебирать в памяти подробности той ночи – все подряд, не только те, что относились к поискам щенка.

Землерылов он в этот раз ловил без особого усердия. Необходимость привести еще пленных он использовал как предлог, чтобы присоединиться к отряду Охотников, и затем убедить их углубиться на юг, подальше от тех мест, где они обычно охотились. Поймать самку, ранившую Мигеля, он не особо стремился – это тоже был предлог. Нет, он не чувствовал стыда за содеянное. Он и во второй раз поступил бы так же, сделал бы все возможное, чтобы найти щенка, даже если пришлось бы убивать еще самцов и брать в плен самок.

Ник опустил взгляд на свои руки, и у него вдруг засосало под ложечкой. «Это же был ее отец… отец, – сказал он тихо. – Отец Дженны». Он содрогнулся, вспомнив, как девчонка бросилась на окровавленное тело. Она так рыдала и убивалась, будто сердце ее вот-вот разорвется на части. И ведь правда, отец ее защищал. Ник лишь теперь это понял. Он вспомнил, как самец-землерыл стоял посреди тропы, весь облепленный пауками, но стоял неподвижно. Он не нападал, пока не схватили Дженну – лишь тогда он бросился на них.

Ник погрузился в воспоминания, и вдруг новая подробность заставила его вскочить с постели и встряхнуться: самец был залит кровью и бледен, но кожа его, как и у дочери, не была землистой.

13

В ту ночь Ник почти не спал. Ну и пусть, зато еще задолго до рассвета он был уже на ногах. Он не пожалел времени, чтобы привести себя в порядок. Ведь Сол – не только его отец, но и Жрец Солнца, глава Древесного Племени, и если предстать перед ним лохматым и заспанным, он будет недоволен и не станет выслушивать Ника.

Свежевымытый и опрятный, Ник пробирался вдоль подвесных мостиков и изящных дощатых настилов в самое сердце Племени, где в красивом просторном гнезде жил их предводитель, Жрец Солнца. Красота и изящество здесь ценились наравне с удобством, художники были в почете наряду с Вожаками и Охотниками, а то и больше, и Племя воспитало не одно поколение искусных мастеров, а те, в свою очередь, создали древесный город несравненной красоты.

В сизых предрассветных сумерках Ник помедлил перед закрытой дверью отцовского гнезда, собираясь с духом и любуясь великолепной резьбой, обрамлявшей вход – сторожевыми овчарками, лучистыми солнцами. Рука невольно потянулась погладить резьбу. С горькой улыбкой он вспомнил, как золотистая голова матери склонялась над этим орнаментом, который она с такой любовью вырезала для дома двадцать зим назад. Даже столько времени спустя после ее смерти Ник часто тосковал о ней и думал о том, как по-иному сложилась бы вся его жизнь, если бы она не умерла в тот страшный день, десять зим назад.

– Ах, это ты, Ник! Ну и напугал же ты меня! С добрым утром!

Ник так и застыл с поднятой рукой, растерянно хлопая глазами: в дверях стояла Маэва со своим щенком, Фортиной. Длинные волосы с проседью рассыпались по ее худым плечам, струились по спине; из одежды на ней была лишь тонкая сорочка. Маэва вспыхнула под взглядом Ника.

Фортина тоненько, вопросительно тявкнула и вывела Ника из задумчивости.

– Ох, прости, Фортина! Вижу, тебе нужно выйти! – Ник шагнул в сторону, пропуская Маэву с собакой.

– Спасибо, Ник, – сказала Маэва и, чуть помедлив, добавила: – Удалось вчера напасть на след щенка?

– Да, – подтвердил Ник.

– Ах, я за тебя так рада! И неважно, кто что говорит. Я тоже верю, что он жив. Не сдавайся, Ник. – Маэва ласково коснулась его плеча и поспешила за нетерпеливой Фортиной.

Ник проводил их взглядом. В душе боролись смущение оттого, что в дверях он столкнулся с любовницей отца, и радость оттого, что Маэва на его стороне и тоже верит, что щенок жив.

– Так и будешь стоять на пороге или все-таки зайдешь? – прогремел из глубины гнезда голос Сола. Вдохнув поглубже, Ник вошел в отцовский дом, дом своего детства.

Гнездо Жреца Солнца размерами превосходило другие семейные жилища. Круглое и изящное, как прочие гнезда, оно точно так же сочетало красоту и удобства, но, в отличие от остальных, имело три уровня. Середину нижней комнаты занимал полированный сосновый стол, а вокруг – скамейки; здесь люди Племени могли встречаться в более доверительной обстановке, чем на общем форуме. Винтовая лестница вела на второй этаж, в бывшую спальню Ника, где он прожил первые шестнадцать зим, пока не перебрался в холостяцкий кокон. Теперь в ней помещалась отцовская библиотека – крупнейшая в Племени частная коллекция книг. С площадки второго этажа вверх вели ступени – широкие, прочные, как раз для большой собаки – оттуда и раздался приветственный лай Лару, и пес сбежал вниз по лестнице, по-щенячьи виляя хвостом, чтобы поздороваться с Ником.

– Как дела, дружище? В такую рань уже скачешь вовсю? – Ник с любовью погладил пса по густой мягкой шерсти.

– Это он хитрит, а на самом деле устал. Щенок Маэвы ему полночи спать не давал. Вернешься после полудня – он будет дремать где-нибудь на солнышке, – усмехнулся Сол, спускаясь навстречу Нику из спальни на втором этаже и на ходу натягивая рубаху.

Ник лукаво посмотрел на отца.

– У тебя тоже вид слегка помятый. Щенок Маэвы и тебе уснуть не давал? Тоже вздремнешь с Лару?

– Это тебя не касается, Николас. – Широкая улыбка отца смягчила его слова, и Ник улыбнулся в ответ.

– Ты ведь знаешь, я не хочу, чтобы ты был один, – сказал Ник, поглаживая Лару. – Да и Маэва хорошая.

– Это верно. Чайку? – предложил Сол, направляясь к небольшой жаровне, расположенной в безопасном месте, на краю гнезда. Внутри лежали угли и трут вперемешку с горючим сланцем, а над жаровней висел железный котелок – редкостное сокровище.

Ник кивнул.

– Еще бы, стосковался по твоему чаю!

– Заглядывай почаще ко мне в гнездо. – Сол с улыбкой оглянулся и подошел к одному из окошек на самом верху жилища. Солнце еще не взошло, но край неба уже зарумянился, и когда Сол глянул вверх, его зеленые глаза вспыхнули янтарем. Он поднял руки и ловким, привычным движением щелкнул пальцами над растопкой – и взвились светляками крохотные искры, весело занялся трут.

Нику нравилась вольная холостяцкая жизнь, но гнездо его было куда скромнее отцовского, а о такой роскоши, как живой огонь, и речи не шло, ведь только Жрец Солнца умел подчинять себе солнечную силу и высекать огонь. Разнеженный привычным утренним ритуалом отца, Ник откинулся на спинку скамьи, а Лару растянулся у его ног, положив голову ему на колени.

Отец налил крепкого дымящего чая в две деревянные кружки, одну протянул Нику и сел напротив него.

– Вижу, пришел ты неспроста, даже Тадеуса опередил.

– Мы нашли следы щенка, – без предисловий выпалил Ник.

Сол встрепенулся.

– Вот как? Что же за следы?

– Отпечатки лап под кустом остролиста, недалеко от того места, где сходились землерылы.

– А помет? Не было там помета?

– Нет.

– Значит, не определить, насколько свежие следы.

– Отец, если ты позволишь мне вернуться туда сегодня с терьерами, я докажу тебе и всем, что следы свежие и щенок мой жив.

– Ник, я не меньше тебя желаю, чтобы щенок был жив, но нашими поступками должен руководить разум, а верить, что щенок-подросток пережил девять ночей в лесу в одиночку – неразумно.

– Теперь уже не девять ночей, а десять. – Ник указал на Лару. – Вот его отец. Если в жилах щенка течет кровь такого исполина, разве трудно поверить в то, что ему удалось выжить?

Сол помрачнел.

– Не всякий сын наследует силу отца.

Ник стиснул зубы: опять отец за свое! Он знал, что Сол разочарован: ему, Нику, следовало бы стать преемником отца, но этому не бывать, если его не выберет в спутники овчарка.

– Неужели ты не понимаешь, отец? Ведь в этом-то все и дело! Я не стану тем, кем ты меня хочешь видеть, если не найду щенка – моего щенка.

– Николас, это камешек не в твой огород. Я не о нас с тобой толкую, а о собаках и щенках.

Ник посмотрел в мшисто-зеленые глаза отца и увидел в них фальшь, но спорить не стал, а решил зайти с другого конца.

– Мы захватили вчера пять самок и убили нескольких самцов.

Сол примирительно кивнул.

– Сейчас время весенних работ, поголовье землерылих нужно пополнять, тем более что Племя быстро растет.

– Отец, ты хоть раз видел, чтобы землерылы ночью не серели?

Сол непонимающе покачал головой:

– Разумеется, нет. А почему ты спрашиваешь?

Ник пересказал события той ночи, начиная со встречи на тропе с отцом Дженны и кончая открытием, что и самочка и ее отец – оба белокожие.

Сол задумчиво потягивал чай и заговорил не сразу.

– Землерылы, признаюсь, давно занимают мои мысли. Они не живут, а прозябают. Я то и дело спрашиваю себя: не бесчеловечно ли это, содержать их в таких условиях? Вероятно, твое ночное открытие может им помочь, улучшить их жизнь.

– Но всякий знает, что они как большие дети – не в состоянии о себе позаботиться. Только и умеют, что растить фрукты-овощи да молча тосковать. Мы их оберегаем, даже от них самих, всю их недолгую жизнь. А взамен просим лишь одно: ухаживать за нашими растениями, им ведь не привыкать.

– Мы держим их в рабстве, Ник. И не просим ухаживать за растениями. Они наши пленники, а значит, обязаны подчиняться приказам, – возразил Сол.

– Но им будто бы все равно, – сказал Ник.

– Ты прав, но безразличие ими овладевает лишь в плену. – Сол задумчиво покачал головой. – Для меня это загадка. В дикой природе у них должны быть навыки выживания, иначе землерылы давно бы вымерли; однако на Фермерском острове они становятся беспомощными. Только спят, едят и растят урожай.

– По-твоему, на воле все иначе?

– Думаю, да, сынок. На самом деле, полагаю, на воле они совсем иные.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что так и есть. Сколько раз в жизни ты ходил на охоту?

Ник пожал плечами.

– С десяток, считая вчерашнюю.

– А я – пятьдесят семь раз. И повидал немало землерылов – самцов и самок, молодых и старых. И совсем древних – в основном самок, согбенных седых старух. Охотники их в плен не берут – вряд ли у них хватит сил растить урожай – но встречал же я их! – повторил Сол.

Ник перебирал в уме лица за решетками в плавучих домах-темницах: видел ли он там хоть одну старуху?

– На Фермерском острове они до старости не доживают, – сказал Сол. – Умирают от тоски.

– Отец, отчего они умирают, точно неизвестно. Они как будто добровольно отказываются от жизни – и все, конец.

– Скажи мне, Ник, что ты чувствовал вчера на острове, когда услышал, как самки взывают о помощи?

Застигнутый врасплох, Ник замялся, подумал.

– Вообще-то, я тогда устал и тревожился о щенке, потому что…

– Я не о тебе спрашиваю, – перебил его отец. – Я спросил о том, что исходило от самок – особенно от той, молоденькой, которая с тобой связно беседовала.

– Хмм, не уверен, передалась ли мне скорбь Дженны, но я все понял. – Ник встретился взглядом с Солом. – На ее глазах убили отца.

Сол прикрыл веки, поник головой. Ник видел и разделял боль отца. Лару перебрался от Ника поближе к Солу, положил голову на колени своему спутнику.

– Прости, не хотел лишний раз тебе напоминать о маминой смерти, – тихо произнес Ник.

Сол открыл глаза.

– Сынок, мысли о твоей матери никогда меня не покидают, но не только в память о ней склонил я голову. Я уверен, вчерашнее происшествие – это знак.

– Правда? И в самом деле знак? – Ник подался вперед в нетерпеливом ожидании. К знакам в Племени всегда прислушивались. В прошлом предки Древесного люда были глухи к приметам и знамениям – и в итоге сделались бесконечно далеки от природы, от всего живого – нынешнее Племя считало весь мир одушевленным, верило, что животные, деревья, камни и сама Земля наделены неповторимым духом и силами. А природа, если прислушиваться к ее голосу, открывает чудеса и предупреждает об опасности.

– Правда, – подтвердил Сол. – Я много думал о землерылах. На мой взгляд, все, что ты видел прошлой ночью, будь то редкость или обычное явление – это знак, что землерылы на деле сложнее устроены, чем нам, Древесному Племени, удобно считать. А потому, Николас, заключим уговор. Разрешаю тебе взять одного Охотника с терьером и искать щенка столько, сколько сочтешь нужным, но взамен у меня к тебе две просьбы.

– Я на все готов, отец!

– Во-первых, когда будете искать щенка, наблюдай за всеми встречными землерылами. Примечай все необычное, но в плен их не бери, и доложи потом мне обо всем, что увидишь.

– Будет исполнено, отец. А вторая просьба?

– Как ты знаешь, за последние несколько зим Племя заметно разрослось.

Ник кивнул:

– Племя набирает силу. Почти все младенцы переживают первую зиму.

– Да, и это отрадно. Но многие семейные гнезда переполнены, – продолжал Сол.

– На пиру в честь Маэвы и Фортины было не протолкнуться, – согласился Ник.

– Именно так, и отсюда моя вторая просьба. Уилкс со своим Одином снаряжает вылазку в Город-Порт. Чтобы поспевать за ростом Племени, надо строить новые гнезда, а также новые подъемники. Нужен металл, а добыть его можно лишь на развалинах Города. Я хочу, чтобы ты вместе с Уилксом возглавил экспедицию.

Ник изумленно округлил глаза:

– Ты же знаешь, отец, Воины никогда не последуют за тем, у кого нет спутника-овчарки.

– Но ты лучший в Племени стрелок – равного тебе в этом деле не рождалось уже много зим. Отряду понадобится твое искусство.

– Да, Воины ценят мою меткую стрельбу. Я отправлюсь вместе с отрядом в Город-Порт. Но для чего именно мне вести отряд?

– Ты и не должен вести отряд, и отдавать команды Воинам тебе необязательно. Но пригодится еще один твой дар.

Ник поднял брови:

– Какой еще дар? Хочешь, чтобы я во время вылазки резал по дереву? Прости, отец, но я ничего не понимаю!

Сол усмехнулся.

– Ни у кого, сын мой, кроме твоей матери, не встречал я столь острого глаза. Отряду как раз не хватает такого человека. Помнишь, что случилось с последним отрядом, посланным в Город-Порт?

Ник содрогнулся:

– Помню. – Из двенадцати Псобратьев лишь двое вернулись живыми. На руках они несли смертельно раненных овчарок. Обе умерли спустя несколько дней, и их спутники вскоре последовали за ними, но перед смертью успели поведать ужасную историю о том, как их заманили в ловушку и как свежеватели содрали кожу с живых Псобратьев и надели на себя, пока те были еще в сознании…

– Нужен твой зоркий глаз, чтобы новый отряд не постигла та же участь, – прервал Сол страшные мысли Ника.

– Я все понял, отец, и исполню твою просьбу, и все-таки не последуют за мной Воины, нет у меня спутника, – отозвался Ник.

– Зато последуют за Уилксом, а Уилкс ценит твой дар. Он будет прислушиваться к тебе, и остальным ничего не останется, как последовать его примеру.

Ник стиснул зубы. Выходит, я буду рисковать своей шкурой, а на должное уважение нечего рассчитывать.

– Что-то не так?

Ник глубоко вздохнул.

– Нет, все в порядке.

– Спасибо, сынок, – откликнулся Сол. – Не дает мне покоя жалость к землерылам, так и свербит.

– Отец, я исполню твою волю, но мне надо знать: не думаешь же ты выпустить землерылов на свободу? – встревожился Ник.

– Выпустил бы, если бы мог. Племя будет против – дескать, пленные землерылы нуждаются в заботе, и на Фермерском острове мы их держим по доброте душевной. Но ты знаешь не хуже меня, что нас ждет, если мы вынуждены будем сами работать на земле. Без землерыльих секретов и урожаи упадут, и, что еще страшнее, несчастных случаев не избежать. – Сол сокрушенно покачал головой. – А следовательно, не избежать и смертей.

Ник вздрогнул.

– Целители пока не отыскали средства?

– Пока нет, – мрачно вымолвил Сол. – Если повреждена кожа, можно заполучить паршу, и тогда уже ничем не поможешь. Остается лишь молча страдать. Исход всегда один.

– Смерть. – Ник содрогнулся. Смерть, да еще такая мучительная. Он заглянул в глаза отцу, зная, что и тот думает о прекрасной женщине – своей жене, матери Ника – которая однажды поранилась, когда вырезала лютню, чтобы играть мелодии для священных папоротников. Она повредила запястье, совсем чуть-чуть. Рана была неглубокая и не очень длинная, но сквозь нее проникла парша и через кровь распространилась по всему телу. Болезнь унесла ее в считанные недели. А казалось, такая мелочь, пустяковый порез. Нику припомнились другие несчастные случаи, сплошь и рядом с трагическим исходом – всякая царапина грозила гибелью. – Вчера землерылиха задела камнем Мигеля.

Сол пронзил Ника острым взглядом.

– Кожа повреждена?

Ник кивнул.

– Да.

Сол вздохнул.

– Проведаю его после восхода. Николас, если Мигель заразился, готовься: его родня, возможно, станет винить тебя.

Ник придержал при себе гневные возражения. Отец прав, для убитых горем родных неважно, что не по его вине землерылиха ударила Мигеля. Всему Племени известно, что Ник до сих пор ищет щенка и его поиски завели отряд в сторону от охотничьих угодий.

– Буду иметь в виду. Надо сидеть тихо и не высовываться.

Брови Сола насмешливо поползли вверх.

– Давно пора!

Ник, нахмурившись, взглянул на отца.

– Я редко кому доставляю неприятности.

Сол засмеялся чуть ехидней, чем хотелось бы Нику, но Ник все равно подхватил, радуясь, что смех хоть отчасти развеял холодок между ними.

– Пойдешь со мной встречать восход? – спросил Сол.

– Рад бы, но надо спешить к тому кусту остролиста и кого-то из Охотников прихватить.

– Тадеус и Одиссей – одна из лучших пар следопытов на моей памяти, – сказал Сол.

– Сказать по правде, не хотел бы я брать Тадеуса, – признался Ник. – Мне милее общество Дэвиса с Кэмероном.

– Они молоды, и опыта у них маловато.

– Помогут мне искать щенка, заодно и опыта прибавится.

– Позволь мне высказать соображение.

Ник кивком дал понять, что слушает.

– Думаю, я бы на твоем месте, если бы старший и более опытный Псобрат, такой как Тадеус… как бы сказать точнее… смотрел бы свысока на то, во что я глубоко верю… – Сол умолк, и Ник устало кивнул. – Да, я так и думал, что дело в этом. Давай представим, что мне выпал случай доказать этому гордецу свою правоту и его недальновидность – я бы воспользовался таким шансом и утер ему нос, напоказ всему Племени!

– Он от спеси того и гляди лопнет! И слышать не желает о том, что щенок жив – даже после того, как мы обнаружили след!

– Да, спеси Тадеусу не занимать, и язык у него злой, зато охотник он знатный – есть чем гордиться!

– И все-таки не люблю я его.

Сол усмехнулся.

– Предположим, я разрешу тебе взять Дэвиса с Кэмероном в помощь Тадеусу и Одиссею. Пускай учатся. И Племени это на пользу пойдет, и для тебя поиски станут приятнее. Согласен?

Ник вздохнул протяжно, облегченно:

– Согласен. – Он помолчал и, не в силах сдержаться, возбужденно заговорил: – Отец, ты никогда не думал, что закон, по которому без собаки-спутника нельзя быть Вожаком, несправедлив?

Брови Сола поползли вверх.

– О чем ты, Николас?

– Все Племя признает, что мама была лучшей резчицей за многие поколения.

– Да, верно, – отозвался Сол с задумчивой улыбкой. – К чему же ты клонишь, сын мой?

– И при этом она не могла зваться Мастером, потому что не имела собаки-спутника – при том что звания она была достойна и на самом деле исполняла обязанности Мастера всю свою взрослую жизнь.

– Так-то оно так, но…

– И ты только что назвал меня лучшим в Племени стрелком, хвалил за наблюдательность – и при этом я не могу вести Воинов, потому что ни одна собака до сих пор меня не выбрала. Где же тут смысл?

Отец долго всматривался в лицо Ника и наконец сказал:

– В том-то и горькая истина, Николас – если бы ты был избран, тебе открылся бы смысл, стоящий за нашими законами. Сын мой, ты подвергаешь сомнению принятые правила лишь потому, что у тебя нет спутника.

Ник, не отводя взгляда, ответил горько и обреченно:

– Может быть, ты и прав, отец. Но я смогу удостовериться в том, что ты сказал, только если буду избран. Хотя думаю, что ничего особенного не почувствую. Итак, если ты меня благословляешь, пойду разыщу Дэвиса с Кэмероном, скажу им, что нынче утром мы снова отправляемся к землерылам.

– Я тебя всегда благословляю, Николас, – сказал Сол. – И ценю твой острый пытливый ум – как ценила бы и твоя мать.

– Спасибо, отец.

Ник опустился перед Солом на колени. Жрец Солнца возложил одну руку на склоненную голову сына, а другую протянул в сторону окна, откуда проникало все больше и больше света.

– Благословляю тебя, Николас, сын Сола, да будет на тебе печать Солнца. Да пребудет с тобой тепло, сила и свет во всех испытаниях, и возвращайся домой до наступления тьмы.

Ник закрыл глаза, и солнечное тепло стало вливаться в него, но вместо щенка, которого он так жаждал отыскать, он видел перед собой лишь бледное заплаканное лицо Дженны.

14

Даже вновь очутившись в своей норе, под защитой ежевичника, за надежно запертой дверью, Мари с матерью сначала не говорили, а шептались, сдвинув головы. Хотя они мало знали о собаках и об их умении идти по следу, обе понимали: надо что-то предпринять, запутать следы Ригеля, чтобы Псобратьям, особенно тому, кого звали Ник, было трудно, а то и вовсе невозможно его отыскать.

– Хотела бы я знать, что могут учуять собаки, а что – нет, – вздохнула Леда.

– Если бы только у нас было время испытать Ригеля – выяснить, как сбить его со следа, – ответила Мари. – Но времени нет, мама. Мне нужно вернуться перед самым рассветом, когда тараканов уже точно не будет. – Мари вздрогнула и умолкла. Наверняка за волкопауками и за Псобратьями, совершившими кровавый набег, шли по пятам тараканы, ища, чьими останками поживиться.

– У тебя есть план, Мари?

– Есть одна идея. Я знаю, из-за чего бывает тяжело, даже невозможно, выследить оленя или кабана. Попробую воссоздать все то, что хоть раз портило охоту мне или тебе.

Леда задумчиво кивнула.

– Мысль интересная – может, и выйдет толк.

– Выйдет, как же иначе? А пока перекусим и вздремнем чуток. – Ригель так жался к Мари, что она едва не споткнулась о него, когда подкладывала в миски сытное рагу из кролика, которое таяло на глазах. За едой Мари пристально вглядывалась в лицо Леды, чья бледность ее тревожила. – Не ходи со мной. Останься здесь, мама, отдохни. А мы с Ригелем сами справимся. Мы мигом!

– Ни в коем случае. Мы обе позаботимся о безопасности Ригеля. Вместе.

Мари нехотя кивнула, подложила себе и Леде в миски еще рагу, а Ригелю – сырой крольчатины с зернами и травами, которую он предпочитал тушеной. Мари хоть и беспокоилась за мать, но все-таки нуждалась в ее помощи, иначе настырный Ник мог выследить Ригеля.

– Он так просто не сдастся. Что бы мы ни делали нынче утром, он будет и дальше искать мою овчарку, – сказала Мари.

Ригель заскулил, и Мари раскрыла объятия, чтобы подросший щенок устроился поуютнее у нее на коленях.

– С твоих слов, этот самый Ник уверен, что щенок хотел выбрать его, – предположила Леда.

– А вот и ошибается! – вспыхнула Мари и тут же виновато улыбнулась матери, а Ригеля ласково потрепала. – Простите, я не на вас злюсь, а на него. – И, вздохнув, она подсела к Леде. – Так странно было слышать, как он рассуждал о Ригеле, будто тот его собственность. Странно и страшно.

Леда погладила Мари по колену.

– Зато теперь ясно, как это Псобратья недоглядели за драгоценным щенком овчарки. – Леда улыбнулась, впервые с тех пор, как похитили Дженну. – Умница Ригель – сбежал, чтобы найти тебя!

Мари улыбнулась в ответ.

– То-то и оно! – Мари обвила руками шею Ригеля, а тот набросился на свою спутницу со слюнявыми собачьими поцелуями. Вдруг Мари погрустнела. – Потому я и уверена: он не прекратит поисков. Щенок пропал не по недосмотру. Эти люди, как и прежде, дорожат своими собаками. Наверняка исключительный случай, чтобы щенок сбежал.

– Держу пари, – отозвалась Леда. – И полностью с тобой согласна. Этот Ник будет и дальше искать Ригеля – покуда не убедится окончательно, что щенок погиб.

– А инсценировать гибель нам не под силу, ведь так?

– Не знаю, как нам уверить Псобратьев, что щенок мертв. Твой отец рассказывал, что овчарки у них приучены выслеживать людей, а терьеры – дичь. Как бы там ни было, Ригеля будут искать с собаками, а собачий нюх не так-то просто обмануть, даже если подсунуть шерсть Ригеля и собачьи кости.

Мари стиснула зубы от негодования.

– Постой… говоришь, терьеры у них выслеживают дичь? А я слышала, как друг Ника говорил, что след Ригеля учуял терьер.

– Это всего-навсего означает, что они были на охоте, а заодно искали Ригеля.

– Нет, мама. Дело в другом. Еще я слышала, что им нужны были пленные, а Ник уговорил их покинуть охотничьи угодья, потому что искал Ригеля. – В ответ на озадаченный взгляд матери Мари продолжала сухо: – Леда, землерылы для них – не люди. Вот они и охотились на нас с терьерами, а не с овчарками.

– Ах… Какой ужас… – Леда была близка к обмороку.

– Что ж, на самом деле нам это на руку. – Небывалым усилием воли Мари заставила себя улыбнуться. – Считай они нас людьми, охотились бы на нас с овчарками, а овчарки искали бы одного Ригеля. И непременно нашли бы, мама, я уверена. Итак, уррааааа! Уууууууу! – Мари задрала голову и, к немалому удивлению Ригеля, радостно взвыла. Щенок вторил ей, пока Мари не повалилась без сил с ним рядом. Пес замахал хвостом и заулыбался на щенячий манер. – Сегодня я не прочь побыть животным, на пару с Ригелем! С превеликим удовольствием!

Однако Леду эта сцена нисколько не развеселила.

– Я тревожусь, Мари. Твой отец никогда не говорил, что мы для них животные. Он рассказывал только, что в глазах Племени мы как дети, не способные о себе позаботиться. Они забирают нас в рабство якобы для защиты, но еще и для работы на острове. Но если они не считают нас людьми, что же будет с тобой, когда меня не станет?

– Мама… – Мари взяла Леду за руку. – Ни к чему так далеко загадывать. Ты еще молода, здорова, полна сил. Жить нам с тобой и здравствовать еще долгие зимы. Подумаем лучше о том, как нам быть с Псобратьями, которые ищут Ригеля. И… – Мари умолкла: к чему матери новые заботы?

– И что еще, Мари? – спросила Леда.

Мари вздохнула.

– Я думаю о Дженне. Как нам быть с Дженной?

Глядя дочери в глаза, Леда заговорила с расстановкой, будто впечатывая каждое слово ей в память:

– Дженне ничем не поможешь. Ни сейчас, ни вообще никогда.

– Но, мама, ей всего шестнадцать зим! Без Жрицы, что омывала бы ее от тоски, ей не выжить. Она так и не узнает любви. Никогда не станет матерью. Никогда больше не будет счастлива.

– Выслушай меня, Мари. – Леда изо всех сил стиснула руку дочери. – Все Землеступы, попавшие в плен к Псобратьям, если им не удается сбежать, сходят с ума от отчаяния и вскоре умирают. Ты это уже знаешь.

– Знаю, – ответила Мари, сдерживая рыдания. – И потому надо помочь Дженне бежать.

– Но какой ценой? Если Ригель подойдет близко к Племени Псобратьев, его непременно обнаружат. И после ночных событий я не сомневаюсь, что Псобрат по имени Ник силой заберет у тебя щенка. Раз мы для них не люди, боюсь, они сочтут тебя недостойной собаки-Вожака. – Голос Леды прервался, лицо побледнело. Она мотнула головой, будто пытаясь стряхнуть черные мысли. – Ты готова пожертвовать Ригелем, а возможно, и собой ради спасения Дженны?

Мари затрясло, будто от холода, и свободной рукой она ободряюще потрепала Ригеля.

– Нет, не готова, – отвечала она еле слышно. – Ригеля я не отдам ни за что.

– И я тебя не упрекаю. С Ригелем вы связаны на всю жизнь. Узы ваши глубоки, как твоя душа, крепки, как твоя воля. Я бы сама пошла, рискнула бы вызволить бедняжку Дженну, но если мне не удастся… если меня схватят…

– Нет! И не думай! И не потому что ты Жрица и нужна Клану, а потому что ты моя мама и ближе у меня никого нет. Ты нужна мне.

– Знаю, Мари, знаю. – Леда обняла дочь. – Помни, девочка моя, тела наши – лишь оболочки. Ксандр не умер, лишь тело его мертво. А истинная его суть – его дух – продолжает жить, и точно так же не Дженна сейчас в плену, а только ее тело. Дух ее вновь обретет свободу.

– Мама, у меня перед глазами так и стоит лицо Ксандра за миг до того, как Дженна закричала. Он видел Ригеля. Он понял, что мы вместе, что это из-за меня Псобратья ступили на наши земли, и смотрел на меня с ненавистью.

– Тсс, Мари! Того, что случилось сегодня ночью, уже не изменишь, и Ксандр уже не страдает, не мается ночной лихорадкой, он воссоединился со своей любимой.

– Но я была рада – рада! – когда в него начали стрелять, – зарыдала Мари, зарывшись матери в плечо. – Потому что он видел Ригеля и всем бы о нем рассказал! Ненавижу себя за это, ненавижу! Бедная Дженна! Недаром Ксандр смотрел на меня с омерзением. Из-за меня Дженна теперь сирота и рабыня!

– Не из-за тебя, а из-за того, что мир так устроен. А в том, что мир стал таким, ты не виновата.

– Я хочу, чтобы стало по-другому, мама, – сказала Мари сквозь слезы. – Даже если мне придется уйти и начать все заново.

– Знаю, девочка моя, знаю.

Мари и Леда, крепко обнявшись, оплакивали Ксандра, Дженну, всех убитых и взятых в плен и желали, чтобы мир стал иным – проще или хотя бы справедливее.

В ту ночь Мари не спалось. Она пригрелась между матерью и Ригелем, и хотя не могла сомкнуть глаз, рада была, что они рядом, что Леда уснула здесь, на лежанке, а не ушла к себе в комнату. Ригель мирно посапывал, а Мари вглядывалась в лицо матери. Когда успели морщинки избороздить ее гладкий лоб? И отчего она так осунулась? Кожа ее не увяла, но стала почти прозрачной. Сколько зим минуло маме – почти сорок? Разве это старость? Мама всегда казалась ей такой молодой! Порой, особенно когда они хохотали на пару над какой-нибудь глупостью, например, над карикатурами Мари, ей приходило в голову, что они ближе, чем мать и дочь, что они сестры, лучшие подруги и роднее их нет никого на свете. Леда казалась Мари такой разной, но старой – никогда. До нынешней ночи.

Острый, леденящий страх пронзил Мари. Мать Леды умерла, не дожив до сорока зим. Случилось это за два года до того, как Леда встретила Галена и зачала Мари, но она много рассказывала дочери о бабушке. Отчего же она все-таки умерла? С маминых слов, она стала чахнуть, таяла на глазах и умерла, едва успев передать ей свои знания. Мари избегала расспросов, чтобы не растравлять горе Леды, но про себя поклялась доискаться, что же случилось с бабушкой. Неужто и маме грозит та же беда? Может быть, это участь всех Жриц?

Нет! С мамой ничего подобного не случится, ни сейчас, ни в будущем. Даже если нам с Зорой суждено всю жизнь ходить в ученицах, пусть так. Напряжение Мари, видимо, передалось Ригелю, потому что тот беспокойно завозился во сне, вопросительно тявкнул, повернул голову, разбудив Леду. Мать уставилась на Мари сонными глазами.

– Пора?

– Сейчас проверю. – Мари выпустила Ригеля из объятий, тот заворчал, потянулся, зевнул. Девушка подбежала к смотровому оконцу. Ночная тьма понемногу рассеивалась, уступая место жемчужно-розовому утру. Мари обернулась к матери. – Да, пора.

Мать и дочь молча подкрепились, накормили Ригеля. Тщательно оделись, убедившись, что руки и ноги Мари полностью закрыты, а волосы прокрашены; нанесли маску из глины, скрыв ее тонкие черты лица. Мари прихватила пращу и мешочек с гладкими камнями. Они с матерью наполнили бурдюки смесью против волкопауков. Когда все было готово, задержались у порога.

– Идти надо быстро и бесшумно, – предупредила Леда. – Солнце еще не взошло, но как только взойдет и туман рассеется, ты станешь уязвимой. Наверняка люди Клана сегодня выйдут искать пропавших близких.

– Будем сторониться троп и постараемся не шуметь.

– И будем начеку. Помни, ты уязвима не только из-за своей кожи. Если кто-нибудь из наших увидит тебя с собакой – не знаю, как они себя поведут.

Зато Мари знала – прочла прошлой ночью по глазам Ксандра.

– Не допущу, чтобы они увидели Ригеля. Он знает команду «прячься» – мы тренируемся всякий раз, когда я его вывожу. В последнее время он даже в команде не нуждается. Я просто машу рукой и мысленно велю ему затаиться – и он понимает. – Мари ласково погладила щенка, чмокнула в нос и кивнула матери.

Леда отворила дверь, раздвинула посохом колючие ветви ежевики, и Мари с Ригелем пустились за ней следом по извилистой потайной тропке, все дальше и дальше от дома.

Миновав ежевичник, Мари остановилась и, от волнения закусив губу, оглянулась на дом, надежно скрытый кустами.

– Что с тобой? – встревожилась мать.

– Если бы я только знала, как скрыть запах Ригеля! Если Псобратья доберутся до нашей норы – с терьерами ли, с овчарками – его точно учуют.

– Так не станем давать им повода приближаться к нашему дому, – сказала Леда.

Мари горячо кивнула.

– Хорошо, тогда всю дорогу буду нести Ригеля на руках. Еще не хватало, чтобы щенячьи следы вывели их сюда.

– Что ж, вполне разумно, – отозвалась Леда.

Взяв на руки Ригеля, теплого и увесистого, Мари подумала: подрастет еще немного – и его уже далеко не унесешь. Крепко держа щенка, пробиралась она следом за матерью сквозь влажный, изобиловавший ручьями лес, где в изобилии росли ивы и рябина – территорию Землеступов. Здесь, вблизи норы, Мари и Леда выпалывали все съедобные растения, что могли бы привлечь людей, будь то их соплеменники или Псобратья – зато давали разрастись ежевике, жгучей крапиве, ядовитому сумаху и заманихе, чтобы этот клочок леса все обходили стороной. Среди неприглядных и опасных растений, казалось бы, не пролегало ни единой тропы, но мать и дочь продвигались вперед быстро и уверенно.

Как было условлено перед выходом, они направились не к Поляне собраний, не к кусту остролиста, под которым найдены были следы Ригеля, а к месту гибели Ксандра, откуда они вчера втроем побежали к дому.

Леда шла впереди, когда они выбрались на поляну, где папоротники были вытоптаны и поломаны. Ригель встрепенулся у Мари на руках, заскулил, стал принюхиваться.

– Ксандр здесь? – предположила Мари.

Леда знаком велела ей оставаться на месте, а сама двинулась вперед и вдруг замерла, схватившись за горло.

– Мама… – шепнула Мари.

Леда, склонив голову, беззвучно зашептала молитву и лишь затем обратилась к дочери:

– Ты не ошиблась. Ночью сюда наведались тараканы. – Взяв Мари под руку, Леда увела ее подальше от страшных останков. – Сюда. Здесь мы отбивались от пауков, до сих пор пахнет лавандой.

– А вот здесь мы упали. – Мари указала на яму, куда их толкнул Ксандр, когда выбежал им на защиту. – Ладно, спущу Ригеля на землю. – Мари выпустила щенка, утерла со лба пот, потянулась, давая отдых затекшей спине. – А теперь вернемся к кедру, где мы прятались.

Шли они быстро и молча. Земля была влажной после ночного дождя, и Мари с радостью отметила, что большие, как у взрослого пса, лапы Ригеля оставляют четкие следы. Мари с матерью тоже, разумеется, оставляли следы, но Мари то и дело бросала Ригелю палки и сосновые шишки, щенок бегал кругами и приносил их, а Леда заметала часть отпечатков большим листом папоротника-дербянки.

Когда они пришли к сухому кедру, Леда нырнула в шатер из плюща. Мари осталась снаружи, не пуская Ригеля в шатер, пока мать заметала следы, оставленные накануне, когда они прятались здесь вчетвером. Когда она вышла, Мари раздвинула лозы плюща и велела Ригелю: «Прячься!»

Щенок радостно забежал в шатер, завертелся волчком, а потом прилег, поглядывая на Мари и стуча хвостом по ковру из сухих листьев – игра доставляла ему явное удовольствие. Мари дала ему полежать с минуту, чтобы в укрытии остался его запах.

– Учуять здесь Ригеля не составит труда. А теперь – к кусту остролиста, велю ему и там спрятаться.

И вся троица поспешила от кедра к остролисту. Уже на подходе Мари увидела следы страшной схватки: вытоптанные папоротники, расколотые бревна, поломанные кусты. Разглядев вблизи оперение стрелы, Мари поспешно отвела глаза.

– Еще один Землеступ. Еще одним родичем меньше, – вполголоса промолвила Леда. – Скольких же они убили?

– Ксандра, вот этого, а еще на Поляне собраний при мне застрелили Уоррена, – ответила Мари.

– Уоррена? Как жаль! Сиана будет горевать.

Мари промолчала, но не из черствости, не оттого, что ее не трогало чужое горе. Она попросту не понимала, как может женщина скорбеть о человеке, который почти не уделял ей внимания. Ксандр – дело иное. Он растил Дженну – был ей не только отцом, но и заменил мать. А Уоррен? Ей хотелось спросить Леду, часто ли он приходил к ней на очищение, стремился ли ради подруги сохранять здравый рассудок или же, подобно многим, плыл по течению, поддаваясь ночной лихорадке?

Отбросив прочь посторонние мысли, Мари указала на куст остролиста:

– Ригель, прячься!

Щенок юркнул под куст, завертелся волчком, улыбнулся по-собачьи в предвкушении новой игры.

– А отсюда – к ручью? – уточнила Леда.

– Да, но сначала пусть побегает за палкой, каждый раз в новое место. – Мари подняла с земли палку. – Ригель, принеси! – Она метнула палку, Ригель бросился за ней и, довольный, принес ее Мари. Больше десятка раз кидала она Ригелю палку, каждый раз в новом направлении. И наконец кивнула матери: – Пожалуй, хватит. Теперь к ручью.

Мари подозвала Ригеля, и все трое стали осторожно спускаться по крутому откосу.

– Смотри под ноги, Мари, – предупредила Леда и взяла дочь за руку. – Здесь кругом ямы да острые ветки, а под листьями не видать ничего. Берег коварный, поэтому переход на Поляну собраний не здесь, а намного ниже по течению.

Мари, крепко держа мать за руку, помогала ей спускаться, а Ригель несся вскачь, и обе заулыбались: до чего же длинные, неуклюжие у него лапы!

– Думаю, он даже Ориона перерастет, – сказала Леда, отдуваясь, когда они остановились внизу передохнуть.

– Думаю, Ригель вырастет красавцем! А еще думаю, что все у нас сегодня получится. После наших сегодняшних хитростей ни один Псобрат не сможет выследить Ригеля и обнаружить нору, – ответила Мари с надеждой, что слова, произнесенные вслух, станут правдой. – И с нынешнего дня буду осторожнее. Никогда не стану возвращаться домой прямой дорогой, а на подходе к норе буду брать его на руки.

Леда вскинула бровь.

– Даже когда он вырастет?

Мари решительно кивнула.

– Даже когда вырастет. Я и так сильная, а к тому времени у меня сил еще прибавится.

Леда улыбнулась, глядя на веселого нескладного щенка, а затем с любовью и гордостью посмотрела на дочь.

– Девочка моя, тебе все на свете по плечу, если постараешься.

Держась за руки, мать и дочь вместе переходили ручей. Вода поднялась от ночных дождей, и коварное течение мешало идти. Мари крепко сжимала худенькую руку матери и поглядывала на Ригеля, жалобно скулившего у кромки воды.

– Ну же, Ригель! Ты все можешь!

Щенок тотчас умолк, глянул на Мари, навострив уши, и наконец бросился в воду. Он уверенно плыл, чихая и отфыркиваясь. Втроем они выбрались на другой, пологий берег, и мать с дочерью, посмеиваясь, наблюдали, как Ригель энергично отряхнулся и принялся кататься по мху возле ближней статуи Матери-Земли.

Смех оборвался, стоило им взглянуть на другие изваяния. От святилища остались руины. Охотники не пощадили ухоженных статуй, разнесли все на своем пути. Мари смотрела, как мать блуждает от одного поруганного идола к другому. Вначале Леда пыталась привести в порядок сломанные папоротники и истоптанный мох, но увидев, что вырубленная из песчаника голова одной из Богинь снесена с плеч и расколота, застыла от горя. Она опустилась на землю, держа на коленях осколки разбитого лика, и гладила их, будто надеясь, что от ее прикосновения трещины срастутся.

Мари посмотрела на небо. На востоке оно уже полыхало огнем и синело лазурью – утро в разгаре.

– Мама! – Мари подошла к Леде, ласково коснулась ее плеча. – Ригель и я поднимемся вверх по течению, в сторону леса Псобратьев – оставим ложный след. Если хочешь, займись статуями, а я постараюсь поскорее вернуться.

Леда подняла на дочь глаза, полные слез.

– Тебе, наверное, нужна моя помощь?

– Нет, мама. Наоборот, вдвоем с Ригелем мы быстрей управимся. – Подумав, Мари спросила: – В той стороне нет ничьих нор?

– Нет, ни одной. Никто бы не стал селиться так близко к лесу Псобратьев.

– Значит, мне не нужно бояться, что Землеступы нас застанут? – спросила Мари.

– И опять ты права, девочка моя. В последнее время ты сплошь и рядом оказываешься права. – Леда улыбнулась, но в ее улыбке мелькнула тень грусти. – Из девочки ты превращаешься в прекрасную женщину, Мари. Я тобой горжусь!

Мари изумленно заморгала.

– Что ж, спасибо, Леда, – отвечала она, пытаясь ободрить мать.

– Не за что, ты достойна похвалы. И перестань называть меня Ледой. – Мать стала поторапливать Мари: – Иди же, а я останусь, приду в себя – попытаюсь нащупать опору среди этого хаоса. А потом положу конец святотатству. – Леда умолкла и ошеломленно огляделась. – Схожу лучше к ближним норам, предупрежу Клан, что здесь оставаться нельзя.

Мари отвела волосы от лица матери, заметив на висках новые серебристые нити.

– Мама, но вчера здесь был почти весь Клан, разве нет?

– Верно. Чтобы засвидетельствовать и одобрить выбор ученицы, должно присутствовать большинство. Пришли все, кроме тех, кто был на охоте или собирал растения, – подтвердила Леда.

– Значит, Клан уже предупрежден. Оставайся лучше здесь, подожди меня и позаботься о статуях.

– Да, ты права. И ты ведь ненадолго, Мари?

– Конечно, мама. Солнце уже встает, а небо ясное. Мне и Ригелю надо спешить домой, в нору, и тебе тоже. Будь начеку, мама. В тот раз Псобратья пришли из вишневых зарослей. – Мари указала на деревья, усыпанные бутонами. – Прислушивайся. Услышишь хоть звук – перебирайся через ручей и бегом домой. Если я сюда вернусь, а тебя нет – буду знать, что ты дома, ждешь нас.

– И ты будь осторожна, Мари. Когда будете прокладывать ложный след, смотри, нет ли поблизости Псобратьев, а по дороге сюда – нет ли кого-нибудь из Клана, кто бы… – Ригель ткнулся в нее мокрым носом, оборвав ее на полуслове, и Леда тихонько засмеялась. – Да-да, умница Ригель. Ты предупредишь нашу Мари об опасности.

– На него можно положиться. – Мари погладила щенка, нежно поцеловала в мокрую шерсть на голове. – Ты за нас не волнуйся, мама. Возвращаться будем тихо, ушки на макушке. Если услышу твой голос – буду знать, что ты беседуешь с кем-то из Клана, и велю Ригелю спрятаться.

– Если придет кто-то из Клана, буду нарочно громко разговаривать, чтобы ты слышала. – Леда улыбнулась Ригелю. – То есть, чтобы Ригель услышал и тебя предупредил. – Леда погладила мокрого щенка, и тот счастливо завилял хвостом.

– Отличный план, мама – лучше не придумаешь! – Мари нагнулась и поцеловала мать в макушку, как только что целовала щенка – и обе заулыбались, а Ригель замахал хвостом, разделяя их радость. – Скоро вернемся, целые и невредимые. И пойдем домой, и будем весь день отдыхать.

– Жду вас здесь, – сказала Леда.

– Я люблю тебя, мама, – произнесла Мари вслух то, что было у нее на уме.

Леда с улыбкой глянула на дочь:

– И я тебя люблю, девочка моя. – И перенесла внимание на щенка. – Ригель, поручаю тебе присматривать за нашей Мари. – Щенок подскочил к Леде, лизнул ее в лицо и радостно заюлил в ответ на ласку. – Хороший, хороший мальчик, – мурлыкала Леда. – И тебя я тоже люблю. – И, с улыбкой что-то тихо напевая, Леда занялась первой статуей Матери-Земли.

Мари наблюдала, как Леда бережно возвращает на место мох, содранный с роскошного, пышного тела Богини. Лицо Леды из печального сделалось безмятежным. Забота о статуях Богини всегда приносила ей покой и утешение. Мари рада была за мать, хоть с нею самой никогда ничего подобного не случалось. Может, я еще не доросла. Может быть, Мать-Земля заговорит еще со мной, как говорит с мамой. – Мари вздохнула. – Или из-за отцовской крови мне и вовсе не дано услышать голоса Великой Матери-Земли?

Мари покачала головой, стряхнув мрачные мысли, и, помахав на прощанье матери, жестом подозвала Ригеля, чтобы вместе с ним идти по ручью, вверх по течению.

15

Не будь прокладывание ложных следов жизненно важным делом, Мари веселилась бы вовсю. Точь-в-точь как Ригель! Мари шла по ручью, швыряла ему палку за палкой и смотрела, как неутомимый щенок несется в лес, а на обратном пути бросается в воду и подплывает к ней, и ему нисколько не надоедает игра. Солнце забиралось все выше, припекало сильней и сильней, и так приятно было идти босиком по прохладной воде! Сбросить бы одежду, мечтала Мари, и окунуться, смыть глину с рук и лица и краску с волос! А потом разлечься на одном из больших, темных, нагретых солнцем валунов – голой – и нежиться в солнечных лучах. Если бы… – думала Мари.

Там, где ручей изгибался вправо, Мари вышла на берег, села на нагретое солнцем бревно, осторожно промокнула с лица пот и брызги. Ригель прилег возле ее ног и стал разгрызать выловленную из ручья сосновую шишку.

Мари сладко потянулась, и ладони, поднятые к небу, под лучами солнца защипало, закололо мелкими иголочками. Мари огляделась. У излучины ручья образовалось укромное место, где в низинках скопились лужицы воды и сверкали, поблескивали, пробуждая новые надежды. Мари и Ригель были совсем одни в дивном солнечном мирке, защищенном со всех сторон. Мари опять несмело вытянула руки над головой и, раскрыв ладони, подставила их утреннему солнцу.

Тепло, войдя сквозь ладони, наполнило ее до краев. Мари приняла его с радостью, отметив про себя, как несхожи мощь золотого солнца и прохладная серебристая лунная сила. Трудно сказать, какая из стихий ей ближе – до сих пор она почти не имела дела с солнцем, как ни глупо это звучало, ведь солнце всходило каждый день, а Мари была уже не ребенок. Много-много зим прошло с того злосчастного утра, когда они с Ледой собирали ягоды на опушке в конце узкой оленьей тропы. Солнце разогнало утренний туман, позолотило поляну. Мари в подробностях помнила все, что случилось дальше. Она была тогда совсем мала, черты лица еще не определились, и маска из глины ей пока не требовалась, хотя Леда уже втирала краску в ее светлые волосы. Солнечный свет вскружил Мари голову, наполнил ее неописуемой радостью, и она пустилась в пляс по ягодной поляне, от счастья напевая песенку – и вдруг услышала полный ужаса крик матери: «О Богиня! Только не Мари!»

Мари подбежала к Леде, спросила, что случилось. Она поняла, что мама плачет, хоть Леда тщательно вытерла лицо и лишь потом с улыбкой повернулась к любознательной дочери и указала на ее руки: «Все хорошо, девочка моя. Просто ты папина дочка, ничего в этом плохого нет».

Но Мари все поняла. Землеступы темноволосые, и от солнца на коже у них не проступают тонкие золотые узоры в виде листьев. Нужно выдавать себя за Землеступа, иначе по закону они с мамой будут изгнаны из Клана. Тот солнечный день положил начало ее двойной жизни.

– Но я улучаю минутки, – шепнула Мари. И нарочно растопырила пальцы, откинула голову, устремила взгляд в безоблачное утреннее небо. Сидевший рядом щенок тоже уставился на солнце. Даже не глядя на него, Мари знала, что глаза у Ригеля, как и у нее, засветились золотом, излучая тепло и силу.

– Ах, Ригель! Хорошо-то как – а ведь солнце еще даже не в зените! – Тут до Мари дошел смысл ее собственных слов, и она всплеснула руками, тряхнула головой, привела в порядок мысли. И когда она снова огляделась, то увидела вокруг не только безмятежную красоту. Над ними нависали высокие сосны, и солнце будто покоилось на их верхушках.

– Пойдем, Ригель! – И, едва успев сделать вдох, Мари вскочила и бросилась в воду. Слишком далеко! Я забыла об осторожности и подошла к самому лесу Псобратьев!

Мари шла по воде, а щенок плыл рядом; она радовалась про себя, что путь их лежит вниз по течению и они скоро наверстают упущенное время. Мимо проплывало бревно, и Мари осенило. Уцепившись за бревно одной рукой, другой она схватила щенка за загривок и усадила его, мокрого, на корягу, так что из воды торчала одна голова. Стараясь не высовываться – пусть со стороны кажется, будто плывет коряга с каким-то мусором – и при этом не опускать голову в воду, чтобы не смыть краску, Мари поплыла, придерживаясь одной рукой за бревно, а другой обняв Ригеля. Течение подхватило их, вынесло на середину ручья.

Мари зорко следила за тем, что происходит в лесу. Слишком долго они бродили – она совсем потеряла счет времени. Псобратья наверняка не заставят себя ждать – продолжат поиски щенка, а то и охоту на землерылов. Сородичи уже проснулись и не ведают, что враги вернутся так скоро. Им невдомек, что Ник и его товарищи-охотники приходили сюда из-за Ригеля. Мари представила, как люди Клана стекаются к Поляне собраний искать пропавших близких и приводить в порядок оскверненные статуи Матери-Земли.

– Да, как кроты, что выходят из-под земли впервые после тяжелой зимы. Они не готовы к скорому возвращению врагов, – шепнула Ригелю Мари. – И мама, конечно же, будет там, в гуще народа – будет пытаться всем помочь, но лишь подвергнет себя опасности. – И стоило ей произнести эти слова, внутри все сжалось от дикого, леденящего страха. – Надо скорее вернуться, убедиться, что маме ничто не грозит. Держись крепче, Ригель, а я буду ногами подгребать.

Мари забила ногами по воде, это прибавило им скорости, и пусть колени то и дело бились о подводные камни, Мари радовалась, что им удастся выиграть время – и с берега донеслись женские голоса.

Мари тотчас отпустила бревно, доплыла вместе с Ригелем до мелководья и, пыхтя от усилия, взяла тяжелого, вымокшего щенка на руки. Вышла на берег и крадучись двинулась сквозь подлесок, внушая Ригелю: «Все хорошо… сиди тихо… все хорошо…»

– Ксандр убит, а Дженна в плену? Какой ужас! – Звонкий голос Зоры звучал громче остальных, и Мари застыла как вкопанная. Розовые цветы вишни наполняли воздух ароматом; Мари оглядывалась, ища, где бы спрятать Ригеля. Вспомнив про раскидистую иву близ Поляны собраний, чуть выше по течению, Мари бросилась обратно к ручью, и ответ матери потонул в шуме воды и ветра.

Ива была приметная и оказалась еще лучшим убежищем, чем ожидала Мари. Стройная, с густыми плакучими ветвями, она одиноко возвышалась на холмике, словно сторожа ручей и поляну. Пригнувшись и не выпуская из рук Ригеля, Мари приблизилась к дереву и скользнула под занавес ветвей.

Поставив Ригеля на землю, Мари шепнула ему: «Прячься!», – а сама чуть раздвинула ветви, колыхавшиеся на ветру, и затаив дыхание окинула взглядом берег.

Леда стояла в воде, держа в руках каменный лик, и, склонившись над ним, черпала пригоршнями воду и отмывала грязные следы Псобратьев, осквернивших святыню.

На другом берегу, рядом с кустом остролиста, где прятались накануне вечером Мари и Ригель, стояли люди Клана – несколько мужчин и Зора. Мужчины молчали, а Зора что-то оживленно обсуждала с Ледой. Мари вздохнула от досады, что слов не разобрать, но тут ветер переменился, и голоса двух женщин донеслись до нее.

– Да, Зора, я настаиваю: ты должна покинуть нору. Во-первых, она слишком близко отсюда, а здесь опасно. Как ты знаешь, моя Мари была здесь прошлой ночью и подслушала разговор Псобратьев. Они вернутся. У них пропал щенок, и они считают, что он где-то здесь, на наших землях. Они намерены искать и дальше. Словом, здесь оставаться небезопасно – ни тебе, ни другим людям Клана.

Мари перевела взгляд на Зору – та было заговорила, но Леда знаком велела ей молчать.

– Я еще не все сказала, Зора. Во-вторых, вчера ты согласилась быть моей ученицей, а это значит, что однажды – если будет на то воля Великой Матери-Земли – ты станешь Жрицей Луны. Ты знаешь, что жилище Жрицы должно оставаться тайной для всего Клана. Рано или поздно тебе придется присмотреть новое место для норы. Неужели так важно, сейчас это сделать или потом?

– Для меня важно! – капризно ответила Зора.

– Так и должно быть. Выбрать подходящее место для жилища Жрицы чрезвычайно важно, как и хранить тайну. – Мари улыбнулась, услыхав ответ матери. Куда до нее Зоре?

– Я знаю, что должна найти новый дом и никому его не показывать. – Помолчав, Зора добавила: – Только ума не приложу, как строить его одной, без чьей-либо помощи. Ведь я же не дочь Жрицы! У меня нет норы где-нибудь в потаенном месте!

Глаза у Мари сузились, как и у Леды. Слова Зоры прозвучали не просто капризно, а с вызовом.

Леда, омывавшая лик идола, оторвалась от работы и выпрямилась во весь рост. Повернулась к Зоре и заговорила. В ее голосе слышались нотки гнева, но и отзвуки любви.

– Зора, я ждала случая созвать еще один сход, чтобы объявить о новых обстоятельствах, но, видно, самое время сделать это сейчас. Я решила, в нарушение традиций – а Жрица вправе их менять, – объявить, что беру двух учениц.

– Двух? Но я… – начала Зора, однако Леда оборвала ее.

– Тише! Дам тебе слово, когда договорю. Я объявляю мою дочь, Мари, своей второй ученицей и будущей Жрицей Клана. – Леда помолчала и с безмятежной улыбкой добавила: – Теперь говори, но сперва подумай. Я дала слово тебя обучать, но вольна взять его назад.

Мари еле расслышала ответ Зоры, так бешено стучало у нее сердце.

– Но всему Клану известно, что Мари в Жрицы не годится, она же болезненная!

– До вчерашнего нападения Псобратьев и я считала Мари слишком хрупкой для роли Жрицы, но она доказала мою неправоту. Я ведь только потому знаю о гибели Ксандра и похищении Дженны, что перед тем как Псобратья ворвались в наше убежище, Мари призвала луну и омыла Ксандра и Дженну от ночной лихорадки.

Черные брови Зоры поползли вверх.

– Не может быть!

– Но я тому свидетель, – сказала Леда.

Последовало долгое молчание; Зора оглядела Леду и каждого из четверых мужчин, и взгляд ее недвусмысленно выражал то, что нельзя было высказать вслух, не пробудив гнева Леды. Наконец заговорил один из мужчин – разумеется, Джексом, юноша, с которым Зора переглядывалась на Празднике Полнолуния. Медленно выговаривая слова, он спросил:

– Жрица Луны, а почему Ксандра с Дженной омывала не ты, а Мари?

– Джексом, ты подвергаешь сомнению мои слова?

При звуке голоса матери Мари похолодела. Считанные разы говорила при ней Леда таким ледяным тоном, и Мари знала по опыту, что ничего хорошего он не сулит.

Джексом метнул взгляд на Зору, та подлетела и благодарно коснулась его руки.

– Разумеется, Джексом не оспаривает твоих слов, Жрица. Он лишь задает вопрос, который у всех у нас на уме.

– Тогда отвечу ему так же прямо. Прошлой ночью меня ранили. Серьезно ранили. Мари достала меня из воды – без нее я бы утонула – и дотащила до укрытия, где уже прятались Ксандр и Дженна. У меня было тяжелое сотрясение мозга, переломы ребер. Я не могла призывать луну, а Псобратья были близко, и когда Ксандра одолела ночная лихорадка, Мари сделала то, что мне было не под силу – омыла его, омыла Дженну. Я ответила на ваш вопрос?

– Почти, – сказала Зора и продолжала с наигранным смущением: – Но если твои раны были столь серьезны, что ты не могла призвать луну даже вдвоем с дочерью, почему же сегодня на тебе ни царапинки?

Леда подняла голову и сказала голосом, полным любви и гордости, так что на глаза Мари навернулись слезы:

– Сегодня я цела и невредима, потому что Мари, омыв сначала Ксандра и Дженну от ночной лихорадки, затем омыла меня и исцелила мои раны. А потому, Зора, я объявляю свою дочь, Мари, ученицей и наследницей наравне с тобой.

Мари казалось, что улыбка уже никогда не сойдет с ее лица. Зора застыла, разинув рот, а Джексом кивал – нет, скорее, кланялся – Леде, бормоча нечто похожее на извинения. Остальные трое выглядели столь же пристыженными. Счастье переполняло Мари, и только через несколько мгновений она поняла, что слышит тихий грозный звук – то рычал Ригель. Мари нехотя перевела взгляд на щенка. Все это время он лежал с ней рядом на мшистой земле, свернувшись клубочком, и дремал, утомленный переправой, но теперь вскочил на ноги. Пес был как натянутая струна – казалось, вот-вот зазвенит. Шерсть на загривке вздыбилась, хвост завивался вверх спиралью, как у скорпиона, а уши стояли торчком. Он негромко рычал, устремив взгляд на вишневую рощицу по ту сторону ручья. Мари вдруг охватило желание бежать – скорее отсюда, прочь, прочь, прочь!

Она двигалась быстро, а надо было еще быстрей. Едва она раздвинула занавес ветвей и крикнула: «Мама, беги!» – из вишневой рощицы выскочили Псобратья с собаками.

Зора не медлила ни секунды. Даже не взглянув на Леду, она повисла на руке Джексома с визгом: «Защити меня, защити!» Юноша с трудом втащил ее на крутой обрыв, и они вдвоем унеслись в чащу. Остальные трое мужчин бежали следом.

Ни один и пальцем не пошевелил, чтобы помочь Леде.

Леда дико озиралась, ища Мари. Выйдя из укрытия, та показала матери рукой: беги! Она и сама приготовилась бежать: оставить Ригеля – здесь он в безопасности, хотя бы на время – и скорей к маме! Но у щенка было на этот счет свое мнение. С неожиданной для Мари силой Ригель вцепился зубами в ее одежду, рванул к себе, и Мари упала, так и не успев покинуть укрытие.

– Нет, Ригель! Пусти меня к маме! – Мари освободилась от щенячьей хватки, но поздно. Голоса чужаков зарокотали над поляной, словно раскаты грома, предвещая грозу.

Мари поползла вперед, где плакучие ветви доставали до земли, и дрожащими руками раздвинула зеленую бахрому листвы.

Леда почти достигла другого берега. Пальцы Мари царапали мшистую землю. Скорей, мама! Скорей!

Со стороны поляны донесся яростный лай, и его тут же перекрыл знакомый голос:

– Тадеус, Сол не велел сегодня ловить землерылов! Уйми Одиссея, а то надорвется!

Мари, оторвав взгляд от бегущей Леды, посмотрела на охотников. Отрешенно, внутренне похолодев, отметила: всего трое. Двоих сопровождали приземистые жесткошерстные псы – судя по всему, терьеры. Третий был без собаки, но Мари узнала голос и могла назвать имя рослого красавца – Ник. Тот самый Ник, который считает Ригеля своим.

– Чем больше времени я с тобой провожу, Ник, тем больше ты мне напоминаешь дерганую старую бабу. Подумаешь, Одиссей развлекается! Пускай они с Кэмероном порезвятся! Дэвис, готовься, сейчас велю своему мальчику взять землерылиху. И ты посылай Кэмерона.

– Нет, мы с вами не на ловле землерылов, – возразил Ник с нескрываемой досадой. – Ну ее, землерылиху, давайте искать щенка.

– Одно другому не мешает, а Кэмерон пускай набирается опыта. Так, Дэвис? На то он и здесь, верно? Поймаем ее, потом отпустим. Подумаешь, великое дело! – Прежде чем самый молодой успел ответить, Тадеус самодовольно кивнул и скомандовал своему псу: – Одиссей, взять!

Мари беспомощно наблюдала, как первый терьер стрелой мчится прочь от Тадеуса и бросается в ручей, за Ледой. Второй с радостным лаем припустил вдогонку.

– Только время теряем, у нас его и так мало, Тадеус!

Ник что-то еще говорил, но Мари не улавливала смысла. Лишь одно для нее имело значение – Леда. Та уже достигла дальнего берега и взбиралась на кручу. Мари видела, что Леда торопится, карабкается все быстрей, но склон был почти отвесный и сплошь в камнях, сломанных сучьях и колючках. Как бы она не оступилась, как бы не упала… и стоило Мари об этом подумать – так и случилось.

Позже, когда Мари снова и снова прокручивала в голове страшные события, она поняла, что нога Леды, возможно, угодила в одну из ям, которых не разглядишь под палой листвой и мелким мусором. Но в тот миг, когда это случилось на глазах у Мари, она ничего не поняла, лишь увидела, как Леда вдруг пошатнулась, потеряла равновесие и, размахивая руками, полетела вниз с крутого обрыва, как с ледяной горки. Она катилась кубарем, набирая и набирая скорость, и наконец приземлилась, оказавшись наполовину в воде.

– Ну вот, из-за тебя она все кости переломала! – сказал Ник. – Зови своего пса, Тадеус. А ты, Дэвис, хватай Кэмми. Клянусь тебе, совсем не такого опыта желал ему отец.

Мари не могла ни шевельнуться, ни вздохнуть, ни собраться с мыслями, а только смотрела, как трое бредут через ручей. Тадеус подозвал терьера, другой охотник взял на руки своего пса – поменьше размером, почти щенка.

– Вот и хорошо, что эту ловить не пришлось. Совсем старуха, у нее сил не хватило бы работать на Ферме, – сказал Тадеус и с презрением отвернулся от неподвижной Леды. – Ну ладно… так, говоришь, куст остролиста был прямо у берега?

Но Ник будто не слышал Тадеуса. Он смотрел на Леду.

– Эй, ты что? Я-то думал, ты торопишься искать своего щенка-невидимку!

Ник набросился на Тадеуса:

– Замолчи! Кажется, она умерла – ни за что ни про что.

– Умерла? – Слово сорвалось с губ Мари, и ее пробрала дрожь. Ригель прильнул к ней, тихонько поскуливая. Нет, нет, нет, нет, нет!

– Большое дело, это же землерылиха! Одним паразитом в лесу меньше! – отмахнулся Тадеус. – Пойдем, Дэвис. Веди Кэмерона к тому кусту – будем делать за Ника его работу.

Двое охотников с терьерами пустились вверх по склону, но Ник не пошел следом, а осторожно приблизился к Леде.

«Нет, нет, нет, нет, нет», – шептала Мари. Другие слова не шли с языка.

Ник склонился над Ледой, осторожно убрал волосы с ее лба. Мари увидела мамино лицо – и поняла, что это выглядит странно: голова матери была повернута под странным, неестественным углом. Так быть не должно.

«Нет, нет, нет, нет, нет!»

И тут мама шевельнулась! Мари шумно выдохнула, встала на ноги, раздвинула ветви ивы, готовая броситься к Леде. Но не успела и шагу ступить, как мамин голос зазвенел над водой:

– Гален! Мой Гален! Я знала, что мы снова будем вместе! – Она светло улыбнулась Нику, но через миг гримаса боли исказила ее черты. Леда закашлялась, и струйка крови вытекла у нее изо рта, побежала по подбородку, по свернутой шее. Она закрыла глаза, испустила долгий, хриплый вздох и умерла.

Мари показалось, будто мир разлетелся на куски. Внутри у нее словно орудовал железный кулак, сокрушая все – так безмерно было ее горе. Спотыкаясь, она вышла из тени и очутилась под жарким солнцем.

– Нет! Нет! НЕТ! НЕТ! НЕТ! – кричала Мари.

Ник, по-прежнему сидя возле Леды на корточках, оглянулся, и Мари увидела, как его глаза расширились от ужаса. Она будто вступила в самое сердце солнца и сама это знала. Поняла безошибочно. Желала этого и этим воспользовалась. Девушка подняла руки, и отчаяние вырвалось наружу потоком огня, струей чистого горячего золота. Раздался треск, и лес вокруг Мари вспыхнул пламенем.

16

Треск огня и стена жара вывели Мари из оцепенения, в котором она пребывала с тех пор, как Леда разбилась о каменистый берег. Мари заслонилась руками от пламени, грозившего поглотить ее.

Мама умерла.

Лес горит. Это я подожгла. Не знаю, как, но подожгла.

Дым клубился вокруг. Слышно было, как перекликались охотники, но треск огня, пожиравшего сухой подлесок, заглушал их голоса. Охотников не было видно, слов их не разобрать, как не разглядеть и Леду.

Мама умерла.

Мари застыла, пригвожденная к месту горем и отчаянием, а вокруг разгорался пожар. Справа полыхало толстое сухое бревно. Лицо у Мари раскраснелось от жара, волосы опалило. Она уставилась на бревно. Рядом вспыхнула свечкой сосенка. Длинные плакучие ветви ивы за спиной у Мари завивались спиралями, чудовищно раскачивались в восходящих потоках жара.

Скоро так будет и со мной. Взовьюсь к небу столбом пламени. Может быть, может быть, мы с мамой снова будем вместе. Она верила, верила, что все мы возвращаемся на землю, к Великой Матери.

Это было бы просто, совсем просто. Остаться на месте – и все. И скоро все будет кончено, почти так же быстро, как для мамы. Плечи Мари поникли, глаза закрылись. Она обхватила себя руками, вообразив на миг, будто она в ласковых маминых объятиях.

В тот же миг Мари ощутила, что он рядом – возле ее левой ноги. Мари открыла глаза, глянула вниз сквозь пелену дыма и слез. Ригель сидел неподвижно, прильнув к ее ноге. Не скулил, не тянул ее за одежду, а просто ждал. Мари поняла без всякого сомнения: если она решит оборвать свою жизнь, вместе с ней оборвется и жизнь Ригеля.

– Нет, только не ты! – вскрикнула Мари и, подхватив щенка на руки, выскочила из-под ветвей ивы, перемахнула через тлеющее бревно и помчалась берегом, вниз по течению, без оглядки. Она крепко прижимала к себе Ригеля, укрывая его от огня и от рыскающих взглядов Псобратьев.

Добежав до ручья, Мари прыгнула в воду. Лишь тогда она оглянулась, но и поляна, и берег, где лежала Леда, были скрыты за дымовой завесой. Мари отпустила Ригеля, и тот поплыл рядом; одной рукой Мари касалась его мокрого меха, чувствуя, что щенок здесь, жив и невредим. Когда они перебрались на другой берег и стали карабкаться по откосу, Ригель держался рядом, будто тоже черпая силы близ нее. Взобравшись на самый верх, Мари, несмотря на усталость, снова взяла щенка на руки и, не зная, как быть, что еще делать, побежала в сторону дома.

До самого ежевичника она не сбавляла шаг, а там рухнула без сил, не выпуская Ригеля. Он лежал клубочком у нее на коленях, едва дыша, не шевелясь, лишь глядя на Мари янтарными глазами, которые вдруг показались ей бездонными и всеведущими.

Мари чувствовала его беззаветную любовь, их узы.

Все прочие чувства притупились.

С каждым ударом сердца она будто каменела.

– Мама умерла, – сказала Ригелю Мари, тщательно выговаривая слова, пробуя их на вкус, пытаясь осознать.

Ригель не отозвался. Он, против обыкновения, даже не склонил набок головы, не повернулся к ней ухом в знак того, что слушает, а только смотрел на нее древними, мудрыми глазами.

Слова произнесены вслух. Леда умерла на ее глазах. И все же ее смерть не укладывалась в голове: в нее трудно, невозможно было поверить – труднее, чем в любую из маминых легенд. Мари крепко зажмурилась. Оживлю ее силой мысли! Представлю ее живой и вдохну в нее жизнь!

– Ригель! – Мари открыла глаза и устремила на щенка внимательный взгляд. – А вдруг я ошиблась? Вдруг меня подвели мои глаза? Что, если мама не умерла, а всего лишь ранена? – Ригель не издал ни звука. – Я должна вернуться, проверить. Если она ранена, я ее вылечу ночью, когда взойдет луна – я знаю, что смогу! И даже если она в самом деле умерла, нельзя ее там оставлять, насекомым на растерзание. – И чем дальше, тем больше верила Мари в свои слова. Выбора нет. Жива Леда или погибла, надо вернуться за ней.

Мари осторожно сдвинула Ригеля с колен и с трудом встала, ноги подгибались. И, повинуясь скорее чутью, чем разуму, она повернулась лицом к западу, к солнцу.

– Рядом, Ригель! Будешь мне помогать. – Ригель тоже повернулся и уставился в небо. Глаза его тут же вспыхнули. Мари подняла руки над головой, к желтому раскаленному шару – и ощутила, как тело наливается силой и теплом. Это длилось лишь миг. Набравшись силы, девушка опустила руки, взяла Ледин посох, раздвинула ветви ежевики и повела Ригеля по извилистой тропке к норе. Очутившись дома, Мари тотчас приступила к делу. Сначала напоила Ригеля, потом стала пить сама – большими, жадными глотками. Огонь будто иссушил ее изнутри, оставив после себя жажду. Затем Мари направилась в комнату матери. Не позволяя себе отвлекаться на посторонние мысли, проверила лекарскую сумку, которую Леда носила с собой каждый вечер. В опрятной плетеной сумке хранились повязки и мази, травы и притирания. Мари убедилась, что там достаточно бальзама и сильнейших маминых средств против боли. Собравшись с духом, она обратилась к Ригелю:

– А ты оставайся дома. Не знаю, здесь Псобратья или уже ушли. Не… нельзя допустить, чтобы они тебя увидели. Я не выдержу, если и тебя потеряю, Ригель. – Мари начала уверенно и твердо, но щенок, слушая ее, заскулил, засопел от волнения, и голос ее сорвался. Мари встала на колени, взяла в ладони его мордочку, заглянула ему в глаза, пытаясь передать свои мысли. – Прошу, не грусти. Сиди тихо, пожалуйста. Дожидайся меня, и все. Я к тебе вернусь, обещаю. Слово даю. Ты один у меня остался. Я не выдержу, если и тебя потеряю, Ригель, – повторила она. И, по-прежнему глядя ему в глаза, мысленно нарисовала его: вот он свернулся на лежанке, смотрит на дверь, ждет.

Мари обняла щенка, поцеловала и скорее, пока сердце не лопнуло от боли, рванула к двери. Она знала, что щенок идет следом. Знала, что захлопнула дверь перед самым его носом, но не в силах была оглянуться. Сомнения длились лишь миг, пока она, точь-в-точь как мать, прикасалась к образу Богини, вырезанному над сводчатой дверью. Глядя на дивный лик, Мари молилась – безмолвно, от всего сердца. «Я не жду, что ты заговоришь со мной, Мать-Земля. Знаю, я не такая, как твой народ, но мама – одна из них. Она твоя. Не для себя прошу, а для нее. Молю тебя, молю, спаси Леду – Жрицу Луны, мою маму, моего лучшего друга».

Держа мысли в узде, Мари пустилась бегом по оленьей тропе. Она не позволяла себе думать о том, что Ригель сейчас один в норе, мается и тоскует. Не могла признаться себе, что вместе с ним оставила и часть себя – возможно, лучшую часть. Не помышляла ни о каких «если» и «может быть». Заперла на замок все чувства. Будет еще время все обдумать и перечувствовать – а сейчас надо доставить маму домой.

Мари почувствовала запах дыма раньше, чем услышала журчанье ручья. Она сбавила шаг, сошла с тропы и стала молча красться вперед, то и дело замирая, прислушиваясь. Заслышав мужские голоса, она стала двигаться еще медленнее, хоронясь в густом кустарнике.

Наконец она достигла крутого обрыва над водой. Мари легла на живот, подползла к краю, не спеша огляделась.

Лес, против ее ожиданий, не был объят пожаром, лишь Поляну собраний заволок дым, и Мари мало что удалось разглядеть. Когда переменился ветер и развеял дым, из пелены выступили трое. Они сняли рубахи и хлестали ими по тлеющей листве. Ива, послужившая Мари укрытием, была опалена, а кусты близ нее сгорели дотла, но это было худшее, что сотворил пожар. Очевидно, охотники не дали огню расползтись и теперь стремились побороть его окончательно. Два малыша-терьера трудились бок о бок со своими спутниками – поднимали лапами тучи свежей земли и забрасывали ею тлеющие участки, чтобы не уцелело ни искры.

Конечно, терьеры все понимают. И Ригель понял бы. Будь он рядом, он тоже помогал бы мне тушить пожар.

Едва успев об этом подумать, Мари невольно потянулась, ища рядом собаку-спутника, ее тепло и поддержку. Отсутствие Ригеля зияло открытой раной.

Мари уперлась ладонями во влажную землю, собралась с мыслями, окинула взглядом ближний берег. Леду она увидела сразу. Та лежала в прежней позе – лица отсюда не было видно, но голова была повернута под неестественным углом.

Ну и что! Все равно она может быть жива! Я сумею раздуть и малую искру жизни.

Мари целиком сосредоточилась на матери, желая, чтобы та шевельнулась, хотя бы чуть-чуть.

Леда не двигалась.

– Ник! Тадеус! Сюда, на помощь! Не могу потушить дерево!

Мари перевела взгляд на самого молодого из охотников: тот что есть силы махал остальным: рядом с остовом ивы вспыхнул поваленный кедр. Ник и Тадеус бросились на помощь, бороться с новым пожаром.

Мари не теряла времени. Пригнувшись к самой земле, она соскользнула с обрыва к Леде, опустилась рядом с ней на колени, легонько тронула мать за плечо.

– Мама!

Плечо Леды было холодным и уже понемногу коченело.

Мама умерла.

– Ну что, мама, отнесу тебя домой.

Выбросив из головы все мысли, Мари сосредоточилась на одном: надо поднять Леду – осторожно, бережно. Она не пыталась вытащить Леду из воды, а, поддерживая ее, быстро и бесшумно пошла по мелководью вниз по течению и наконец, словно призрак, вынырнула из дымовой завесы.

Мари остановилась, отдышалась. День, вначале такой ясный и теплый, обернулся хмурым и прохладным. С нагретой, влажной лесной почвы поднимался туман, и Мари, оглянувшись, уже не смогла разобрать, где туман, а где дым. Вздрогнув от изумления, она поняла, что уже вечереет, через каких-нибудь пару часов солнце закатится. Она перехватила тело Леды и пристроила его на себе поудобнее, чтобы руки-ноги не болтались. Голова Леды свесилась ей на плечо. Склонив на миг голову, Мари уловила знакомый аромат розовой воды, которой Леда всегда промывала волосы.

– Все хорошо, мама. Я с тобой, всегда с тобой, – шептала Мари. – Уже поздно, но тебе сегодня ничего не нужно делать, только спать. В кои-то веки ничего не нужно делать, только спать.

Мари стремительно выбралась на берег и проворно взбежала вверх по отлогому склону. Повернулась лицом к югу, отыскала оленью тропу и пустилась в длинный, тяжелый путь, что приведет Леду домой насовсем.

Вначале мама казалась легонькой, словно Мари несла дитя, но вскоре руки у девушки заныли, ноги сделались чугунными, неуклюжими, дыхание сбилось. Солнце скрылось за облаками, и Мари не знала, как притянуть к себе его огненную силу. Каменная неподвижность Леды терзала ее сердце, мешала идти, действовать. Мари заковыляла дальше, силой заставляя ноги нести ее вперед – она боялась, что если остановится хоть на минуту передохнуть, то уже не тронется с места. Близилась ночь, и Мари старалась не думать о том, что с наступлением темноты тело Леды станет магнитом для самых страшных ползучих лесных падальщиков.

Неудержимый соблазн родился в уме Мари, притупившемся от горя. Будто наблюдая за собой со стороны, она представила, что будет, если тьма застигнет ее в чаще со страшной ношей. Тогда не придется ничего делать, лишь сесть на землю, обняв маму, закрыть глаза и наконец отдохнуть. Может быть, даже уснуть, ведь она так устала, так устала. Тьма и ползучие твари довершат дело. Если она не дойдет до дома, до спасительной норы, то никогда не узнает, каким будет первое утро без Леды, и другое, и третье, потому что вслед за жизнью Леды оборвется и ее жизнь.

Но Мари знала, на что обрекает щенка, если не вернется домой. Ригель умрет – зачахнет в одиночестве и тоске, все равно что похороненный заживо.

Мари ни за что не поступит так со своим спутником.

И она, спотыкаясь, двинулась дальше, хотя руки онемели, а ноги словно налились свинцом. Узкая тропинка разветвлялась, и Мари остановилась, с трудом переводя дызание и утирая пот, застилавший глаза. Куда дальше? Куда? Мари заморгала, озираясь. Не могла она заблудиться, лес был ей домом. Направо. Отсюда все тропы ведут направо.

Мари свернула вправо, споткнулась о корень, вскрикнула и мешком рухнула на землю, невольно изогнувшись, чтобы защитить Леду от удара. Острая боль пронзила запястье, Мари застонала и растянулась на земле, переплетясь с Ледой.

Девушка попыталась встать. Расправила тяжелые, неподвижные руки и ноги Леды, взяла ее на руки, словно любимое дитя. Леда столько раз брала на руки Мари, обнимала, успокаивала, когда та разбивала коленку или плакала оттого, что не похожа на собратьев.

Но на сей раз Мари не смогла подняться, а Леда уже не могла ее утешить.

– Я не готова, мама. – Мари откинула пряди волос с мраморного лица Леды. – Не готова жить без тебя. Что мне делать?

Впереди на тропе хрустнула ветка, и сердце у Мари затрепетало от дикого, первобытного ужаса. Дрожащей рукой придерживая Леду, другую руку она запустила в сумку, лихорадочно ища пращу, готовясь к новым испытаниям этого страшного дня.

Вышедшая из тумана девушка без конца испуганно оглядывалась назад и потому не сразу заметила Мари. Наконец увидев ее на земле, с телом матери, она застыла как вкопанная, вытаращив глаза.

– О нет! Неужели это Леда? Быть того не может!

Гнев, искренний и праведный, был для Мари куда терпимее, чем сочувствие.

– Что ты здесь делаешь, Зора?

Девушка подалась вперед, не отрывая взгляда от застывшего, бледного лица Леды.

– О Мать-Земля! Она умерла? О нет, нет! – Лицо Зоры перекосилось от ужаса и недоумения; она склонилась над Ледой, глядя на нее одну и будто не замечая Мари.

Внутри у Мари что-то оборвалось. Рука, будто по собственной воле, змеей обвилась вокруг запястья Зоры. Та, тихонько вскрикнув, посмотрела Мари в глаза, и то, что она прочла в них, заставило ее отпрянуть.

Мари сжала руку Зоры, нарочно вывернула ее, чтобы причинить боль.

– Отвечай на мой вопрос, Зора. Что ты здесь делаешь?

– Я… я… Леду искала, конечно, – сказала Зора, пытаясь напустить на себя привычную надменность. – Я же ее ученица, и солнце вот-вот зайдет.

– Нет у нее больше учениц. Уходи. – Мари оттолкнула Зору, выпустив ее руку.

Та покачнулась, но устояла на ногах и, понизив голос почти до шепота, спросила:

– Как же это случилось, Мари?

Мари глянула на Зору в упор.

– Ты бросила ее умирать, и она умерла.

Зора заморгала.

– Что ты несешь? Не бросала я ее умирать!

– Не ври! – в гневе обрушилась на Зору Мари. – Я была рядом. Я все видела. Когда Псобратья пришли на Поляну, ты подозвала к себе мужчин, закричала: спасите меня! И вы удрали, все вместе, а маму оставили умирать! – Мари кипела от ярости, с губ слетала слюна.

– Но я думала, она тоже бросится бежать! Я не предполагала, что с ней что-то случится. Откуда я знала? – В голосе Зоры слышалось отчаяние. – Леда нужна Клану, нужна мне!

– Это тебе-то нужна Леда? – Мари помотала головой. – Зора, ты самовлюбленная дрянь. И никто тебе ничего на блюдечке не поднесет, тем более теперь, когда моя мама умерла.

Зора приосанилась, задрала подбородок.

– Тебе сейчас больно, я все понимаю. И постараюсь забыть твои слова.

– Нет уж! – шикнула Мари. – Не вздумай забыть мои слова! Помни их, всегда помни и держись от меня подальше!

– Но кто теперь будет омывать Клан от ночной лихорадки? Сегодня третья ночь! И кто будет меня учить?

– Сама разберешься. – Мари презрительно отвернулась и попыталась поднять Леду. Зажмурила на миг глаза и, собрав все силы, попробовала встать.

Ей это почти удалось, но усталость взяла свое. Мари уронила бы Леду, но Зора вдруг выступила вперед, подхватила ее, взвалив Мари на плечо.

Мари подняла голову, посмотрела в серые глаза Зоры.

– Давай помогу донести твою маму до дома. И похоронить помогу, – кротко сказала Зора.

– А где же твоя свита? – Мари тоже говорила тихо, но слова сочились ядом.

Зора не ожидала вопроса, но отвечала с ходу, невозмутимо:

– Скоро стемнеет. Я не подпускаю близко мужчин на третью ночь после захода солнца – если только… – Взгляд ее упал на Леду, и она запнулась.

– Если только мама не омоет их от ночной лихорадки. Вот что ты хотела сказать?

Зора расправила плечи.

– Да, это я и хотела сказать. Чтобы подпускать к себе мужчин с ночной лихорадкой, надо быть еще безумнее, чем они.

– Значит, привыкай к безумию или к одиноким вечерам – без мамы никто не поможет ни тебе, ни им. – Мари попыталась пройти мимо Зоры, но та преградила ей путь.

– Я же сказала, я помогу тебе похоронить Леду.

– Ты не помочь мне хочешь, а использовать меня. Я понимаю, в чем разница. Уйди с дороги.

– Мари, ты умеешь призывать луну, Леда говорила. Ты должна мне помочь. И всем нам, Клану. Ты – все, что осталось после Леды.

Мари прищурилась:

– Слушай внимательно, что я тебе скажу. Мне все равно, что будет с тобой. Все равно, что будет с Кланом. Вы использовали маму, пока не вычерпали ее до дна – и бросили. Со мной этот номер не пройдет. Не ищи меня. Не ходи за мной. Оставь. Меня. В покое. – Мари шагнула вперед и, задев Зору плечом, столкнула с тропы.

– Мари! Подожди! Не бросай меня здесь одну! Уже темнеет! – крикнула Зора ей вслед.

Мари сказала, не обернувшись:

– Зора, будешь за мной ходить – убью!

На случай, если Зора вдруг увязалась следом, Мари выбрала окольный путь до дома, извилистый, как лабиринт – долгие годы ее мать, бабка и прабабка совершенствовали его, оберегая свое жилище и его обитательниц, Жриц Луны. Мари беспокоилась о Ригеле – выдержит ли он ее долгое отсутствие? На подходе к дому она прижала к себе мать с новой, отчаянной силой.

В последний раз мы с мамой вместе возвращаемся домой. В последний раз идем этой тропой – этим поворотом – делаем этот круг.

Наконец Мари очутилась у входа в нору. Держа на руках Леду, взглянула на вырезанное изображение Богини, защитницы дома.

Почему ты ее не спасла? – Мари сверлила Богиню взглядом. – Она тебя так любила – пожалуй, так же сильно, как меня.

Богиня, как всегда, молчала.

– Ты всего лишь красивая безделушка. Точь-в-точь как мои рисунки. – Мари тряхнула головой, и, толкнув плечом дверь, ввалилась в нору.

Ригель ждал у порога, там же, где Мари оставила его много часов назад. С небывалой для столь юного существа серьезностью он подошел к Мари, поднялся на задние лапы, понюхал Леду и вновь опустился на все четыре лапы и поник головой, излучая волны скорби.

– Понимаю, мой милый, все понимаю. Но сначала надо похоронить маму, а потом будем горевать.

Опасаясь, что если она положит Леду, то уже больше не поднимет, Мари зашла в нору, не снимая ноши с плеч, и среди садовых инструментов, которые мать всегда держала в образцовом порядке, отыскала лопату. Затем вместе с Ригелем тихонько вышла из дома и медленно двинулась по извилистой тропе сквозь ежевичник, в сторону их заветной лужайки.

Там Мари встала на колени и бережно уложила Леду на мягкую траву – руки на груди, голова слегка набок, будто спит.

Мари приблизилась к изваянию Великой Матери. Эта статуя была, пожалуй, самой красивой и ухоженной в лесу. Дивный лик из обсидиана цвета безлунного ночного неба, волосы из пышного ярко-зеленого папоротника, покров из густого мягкого мха.

Мари не заглядывалась на статую, а взяла в руки лопату и, присмотрев место прямо у ног Матери-Земли, принялась за работу.

Ригель тут же очутился рядом. Он помогал Мари: рыл лапами влажную, благодатную землю, легко, но без обычной щенячьей радости. Он был так же тих и серьезен, как Мари. Оба трудились, пока не ослабели от усталости; передохнули – и снова за дело.

Наконец, когда могила стала достаточно глубокой, Мари вернулась к телу Леды, и склонилась над ней. Щенок терся рядом. Мари коснулась маминого лица.

– Она совсем холодная, Ригель. Поэтому надо ее зарыть в землю. Мама сама бы этого хотела. А особенно хотела бы лежать рядом со своей любимой статуей Матери-Земли.

Ригель тихонько подвывал, тычась в Леду носом, будто пытаясь ее разбудить.

– Она уже не проснется, – сказала Мари даже не щенку, а себе самой. – Мама уснула. Навеки.

Мари нагнулась, поцеловала Леду в лоб и в последний раз в жизни взяла на руки. Пошатываясь, отнесла ее к яме и бережно-бережно опустила. Подошла к статуе Богини, сорвала несколько узорных, кружевных листьев папоротника, прикрыла ими мамино лицо и стала забрасывать яму землей.

Завершив работу, Мари села возле свежего холмика и прижала к сырой земле ладони. Ригель пристроился рядом, не спуская с нее глаз.

Мари откашлялась, подняла взгляд к лику Матери-Земли:

– Мать-Земля, прими Леду, Жрицу Клана плетельщиков, мою маму, моего лучшего друга. Она любила тебя и верила в тебя, и я принесла ее сюда – пусть она покоится с тобой рядом. Мама рассказывала, как ты с ней говорила – твой голос слышался ей в шуме ветра и дождя, деревьев и папоротников, даже в песне ручья. Верю, что ты забрала ее к себе, потому что очень ее любишь. Я тебя не виню. Я тоже хотела, чтобы она была со мной рядом. Я и с-сейчас хочу, чтобы она была рядом со м-мной. М-молю тебя, позаботься о ней.

Тут Мари совсем потеряла голос. Сумерки окутали лес, серое небо разверзлось и заплакало дождем, и струи мешались со слезами Мари, пока она сидела над могилой матери, уткнувшись в мягкий теплый загривок Ригеля. Наконец, целиком отдавшись боли утраты, Мари зарыдала в голос, оплакивая любимую маму, а Ригель, тоже дав волю своей печали, завыл, глядя в ночное небо.

17

Все пошло не так, как хотел Ник. День, поначалу такой солнечный и суливший надежды, обернулся холодом, сыростью и неразберихой.

– Парша меня сожри, в землерыльский лес я больше ни ногой! – Тадеус, брезгливо морщась, замызганной рубахой вытер с лица пот, оставив поперек щеки длинную полосу сажи.

– Зато дождь нам помог – вряд ли пожар снова разгорится, можно уходить со спокойной душой, – сказал Ник, натягивая рубаху и косясь на хмурое небо. – Да и вовремя управились, это хорошо. Если поторопимся, успеем домой до заката.

– Хорошо, говоришь? По-моему, за весь сегодняшний день хорошего было мало, – буркнул Тадеус. И, ни слова больше не говоря Нику, подозвал Одиссея, и оба – терьер и Охотник, закопченные, мокрые, недовольные – двинулись к тропе, что вела домой.

Дэвис, Кэмерон и Ник поотстали.

– Жаль, не нашли следов щенка, – сочувственно заметил Дэвис.

– Ну, до поисков дело так и не дошло, – отозвался Ник. – Если бы мы и вправду искали, но следов не нашли – тогда было бы жаль!

– Зато пожар потушили – это хорошо. – Дэвис с улыбкой указал взглядом вперед, на спину Тадеуса, и добавил насмешливым шепотом: – Как видишь, было сегодня и хорошее, только Тадеусу ни-ни!

– Не скажу, – заверил Ник, хоть ему было совсем не до шуток, в отличие от юного друга. Сегодняшняя затея провалилась, потому что Тадеус не послушал его и спустил собак на старуху-землерылиху. С той минуты все пошло наперекосяк.

Землерылиха погибла ни за что ни про что. Нет, Ник не впал в уныние, не предавался мрачным размышлениям – он не обладал скверным характером, не то что Тадеус – и все же она упорно не шла у него из головы. Она лежала, как сломанная кукла. На ее свернутую шею страшно было смотреть. Но не ее увечья впечатались в сознание Ника. В памяти осталась радость, преобразившая ее в тот миг, когда Ник склонился над ней, и придавшая странную прелесть грубым чертам. Ее предсмертные слова, полные ликования, преследовали его, когда он бок о бок с Дэвисом и Тадеусом сражался с пожаром. «Гален! Мой Гален! Я знала, что мы снова будем вместе!»

Что представляла она, умирая? Кого видел ее туманный взор?

У Ника не было времени на раздумья, ведь как только она умерла, появилась девушка – девушка в огне.

Кто она? Откуда взялась?

Ник успел заметить лишь две подробности, прежде чем взревело пламя. Во-первых, лицо, грязное, искаженное горем. Второе – глаза. Они горели янтарем, и что-то в них показалось Нику пугающе знакомым.

Девушка была из землерылов. Сначала, в тот миг, когда ее крики отвлекли его от погибшей, Ник не сомневался в этом. Волосы тусклые, всклокоченные, кожа землистая, как у ее собратьев.

Но глаза! Горящие, янтарные, явно не землерыльские.

Глаза ее были как у Древесного люда – как и умение управлять огнем.

Нет! Что со мной? Не мог я этого видеть! Лишь самым могущественным людям Племени, да и то после долгого обучения, под силу обращать солнечный свет в огонь.

Девчонка – землерылиха. А пожар – чистая случайность. Разве не так? Неужто могло быть иначе?

Но события дня вновь и вновь возникали перед мысленным взором, всякий раз завершаясь янтарной вспышкой и треском зарождающегося пламени.

– Ну вот, вся заваруха позади. Теперь расскажи, что там стряслось, – прервал Дэвис мешанину вопросов, что роились в уме у Ника.

Ник только руками развел да пожал плечами. Он не скрывал замешательства и досады, но слова подбирал крайне осторожно. Он уже решил: чем меньше людей будут знать о том, что он видел, тем лучше. Только он и отец.

– Дэвис, я же говорил тебе и Тадеусу: когда умерла землерылиха, я услышал крик. Смотрю – стоит землерыльская девушка, возле той самой ивы, где начался пожар. Вдруг все вокруг вспыхнуло, и она исчезла.

Дэвис покачал головой.

– Землерылы, известное дело, умом не блещут. Они, конечно, прирожденные садоводы, но за ними нужно присматривать и защищать их, даже от них самих. Но вряд ли они способны на такую глупость – поджечь лес, в котором живут. А вы слыхали о таком?

– Нет. Никогда. Эту рощицу они, похоже, облюбовали для сходок. Наверное, в суматохе оставили без присмотра костер и…

– Одно слово, зверье, – перебил, оглянувшись через плечо, Тадеус. – Нет, хуже. Ни один зверь не портит своего жилья. А землерылы именно это и пытались сделать.

– То есть как? – переспросил Ник.

– Это же ясно как день! Они устроили нам засаду. Небось слыхали твою болтовню о щенке, вот и поджидали нас. Развели костер – изжарить нас хотели, да не думали, чем это обернется.

– Не знаю, Тадеус. Они, честное слово, как большие дети. Вряд ли они способны на подобный умысел, ведь так? – предположил Дэвис.

– Спроси у Ника, он вчера болтал с землерылихой, будто она человек.

Ник нахмурился, но, встретив недоуменный взгляд Дэвиса, объяснил:

– Она была совсем молоденькая и с ума сходила от страха. Я с ней заговорил по пути на Ферму, чтобы ее успокоить.

– Ты с ней держался совсем по-приятельски.

– Тадеус, ты несносен! Прошлой ночью я сделал, как ты велел – взял под крыло нашу новую пленницу, успокоил. Не больше, не меньше.

– Вот что, с нынешнего дня без Воинов с овчарками к землерылам больше не сунусь. Если только наш Жрец Солнца, твой отец, не прикажет. Тогда у меня не будет выбора. Как сегодня. – Тадеус смерил Ника уничтожающим взглядом.

– Ты, умник, был у тебя сегодня выбор! – Ник все-таки дал волю гневу, и вырвались слова, которые он долго держал внутри. – Был у тебя выбор – следовать плану. Задача была одна, искать щенка. Но самомнение, раздутое, с твою собаку, в тебе взыграло, и ты сделал неправильный выбор. Из-за твоего выбора погибла самка – а может, не она одна. Из-за твоего выбора мы до конца дня тушили пожар, а не занимались главным делом. Из-за твоего выбора мы потеряли день, и теперь найти щенка будет еще труднее.

Тадеус остановился и глянул на Ника.

– Бред сивого таракана, сам знаешь.

Ник парировал, тоже сдобрив свои слова изрядной долей презрения:

– Тогда в чем причина? Большая и страшная землерыльская засада? – Он едко рассмеялся. – Расскажи об этом моему отцу и Охотникам – они много зим ловили землерылов и до сих пор ни разу не попадались в ловушку.

– Ну а мы попались! – заорал Нику в лицо Тадеус.

– Нет! Сегодня произошло другое: погибла самка, закричала девчонка, и костер спалил все вокруг. Ничего бы этого не случилось, если бы ты делал как велено – так я и доложу Жрецу Солнца, моему отцу.

– Вот и правильно, дитятко – беги к Солу, жалуйся! Всем в Племени известно, что нет у тебя в руках настоящей власти, как нет и собаки-спутника.

Ник бросился на Тадеуса, но Дэвис встал между ними с криком:

– В Племени запрещено поднимать друг на друга руку!

Тадеус осклабился и отступил, шутовски подняв руки – сдаюсь!

– Я-то правил не нарушал, это Ник руки распускает! Надо бы рассказать Солу, когда пойдем к нему с докладом.

– Но никто не пострадал, не было драки, – сказал Дэвис с ноткой беспокойства.

– Только благодаря тебе. – Тадеус невесело хохотнул, похлопав Дэвиса по спине. – Вы, девочки, оставайтесь, потолкуйте о своем, о девичьем, а мы с Одиссеем пойдем. – Он отвернулся, свистом подозвал терьера и бодро зашагал по тропе.

– Я бы его не ударил, – признался Дэвису Ник. – Хотя руки так и чешутся.

Дэвис запустил пальцы в волосы и вздохнул.

– Представь, что он твой наставник на охоте. Ты уж мне поверь, всякого молодого Охотника иногда так и тянет ему врезать.

– Не годится он в наставники, – заметил Ник.

– Однако он лучший в Племени Охотник, тут не поспоришь.

– Он самовлюбленный осел.

– И с этим не поспоришь.

Ник протяжно, напряженно выдохнул и тихонько засмеялся:

– Ну, вперед, осла догонять!

– Давай перегоним! Мы молодые, быстроногие – обставим-ка его!

Живя высоко в кронах сахарных сосен, вдали от опасностей леса, среди людей, которые становятся твоей семьей, перестаешь замечать, принимаешь как должное ту красоту и покой, что насквозь пронизывают жизнь Древесного Племени. В тот вечер по дороге домой, пока трое людей и два терьера устало плелись по утоптанной тропе к лесистому гребню горы, Ник, весь в грязи, поту и саже, прокопченный, измотанный, огорченный нежданными событиями долгого дня, ощутил горячую благодарность за то, что имел. Солнце только что закатилось, небо посерело, и мелкий дождик, который заморосил еще в землерыльском лесу, усилился, уютно зашуршал по плотному пологу из сосновых ветвей.

Ник остановился, тяжело дыша, любуясь факелами, которые только что вспыхнули в вышине. Верхушки сосен сразу наполнились светом, теплом и смехом.

– Эй, слышишь? – Дэвис с улыбкой повернулся к Нику.

Ник замер, прислушался и изумленно заморгал: сверху, в такт весеннему дождю, лилась праздничная музыка.

– Не иначе как Песнь приплода!

– Она самая. Значит, Фала ощенилась! Вы, девочки, постойте тут, отдышитесь, наведите марафет, а мы с Одиссеем идем на праздник! – Помолчав, Тадеус насмешливо улыбнулся Нику и добавил: – Радуйся, я сегодня не стану разыскивать Сола для доклада, так что успеешь тысячу раз обелить себя перед Жрецом Солнца. – И Тадеус, смеясь, понесся к подъемнику, а Дэвис и Ник хмуро глядели вслед.

– Фала? – спросил Ник у Дэвиса.

– Маленькая черная терьериха, спутница Розы. Никто до конца не уверен – точнее, никто, кроме Тадеуса – но, по слухам, щенки могут быть от Одиссея.

– Что ж, рад новому выводку, даже если щенки от Одиссея. – Ник улыбнулся, и Дэвис улыбнулся в ответ.

– А все-таки правду говорят, каков спутник, такова и собака. Сегодня Одиссей, стоило Тадеусу повысить голос, начинал кусать Кэмми, на каждый рык два укуса. – Дэвис наклонился, почесал Кэмерона под подбородком. Маленький пшеничный терьер завилял хвостом.

Ник нагнулся и потрепал добродушного песика по макушке.

– Ты уж прости, Кэмми.

Кэмми запрыгал и словно засмеялся по-собачьи: «Ах, ах, ах!»

– Уф, нам не привыкать! Одиссей под стать Тадеусу, такой же диктатор. Да и шкура у терьеров не тоньше, чем у овчарок.

– Дэвис, я тебе пообещаю: когда позову тебя на следующую вылазку, будем только я да вы с Кэмми – больше никого.

– Главное, без Тадеуса.

– Главное, без Тадеуса, – подтвердил Ник.

– Вот это другое дело, не то что сегодня! Вижу, Кэмми к тебе тянется, и мне ты друг. Лично я уверен, что не зря мы ищем щенка. Если бы Кэмми пропал, даже до того как он выбрал меня, я искал бы его до последнего, – сказал Дэвис.

– Спасибо. Очень важные для меня слова. – Ник протянул Дэвису руку, и юноша тепло пожал ее, а Кэмерон заплясал вокруг них, радостно пыхтя.

– Наверняка Тадеус всем растрезвонит, будто ты вывел нас на очередную охоту за призраком, но, правду сказать, до охоты у нас дело так и не дошло, ну а я молчать не стану, расскажу все как было, – решительно заявил Дэвис.

– Не нарывайся. Тадеус не любит, когда ему перечат.

– Тадеус вообще мало что любит. – Дэвис криво улыбнулся. – А обо мне не беспокойся. Он займется щенками, которые якобы от Одиссея, ему и дела не будет, что я там скажу.

– Просто будь осторожен, не стоит портить отношения из-за меня с Тадеусом. – Ник указал на подъемник. Звенья тяжелой металлической цепи, скользившей вниз, поблескивали при свете факелов. – А вот и клеть! – Кэмми, подгоняя Дэвиса и Ника, игриво покусывал их за лодыжки. Оба добродушно посмеивались, видя его настойчивость.

– Торопится на праздник, – заметил Дэвис, когда песик первым запрыгнул в клеть.

– Похоже, из нас троих Кэмерон – самая умная голова, – сказал Ник, запер клеть и подал сигнал к подъему.

– Я догадывался об этом с тех самых пор, как он меня выбрал. – Дэвис расставил руки и кликнул: – Сюда, Кэмми! – Терьер запрыгнул прямо в раскрытые объятия, и Дэвис хохотал на пару с Ником, пока пес радостно вылизывал грязные щеки своего спутника.

– Фу, Дэвис, разве так умываются?

Деревянная клеть остановилась на площадке высоко над землей, и Ник с Дэвисом посмотрели сквозь щели между планками. На площадке, уперев руки в пышные бедра, стояла ОНА, с молодой овчаркой. Нику показалось, что обе, и девушка, и собака, посмотрели на них так, будто вся троица вывалялась в помете.

– Кэмми ластится, вот и все. А я не такой дурак, умываюсь вполне по-человечески. Обычно. – Дэвис выпустил Кэмерона, и как ни старался он говорить с напускным безразличием, Ник видел, что его щеки под слоем собачьей слюны и сажи так и зарделись.

Ник сдержал вздох. Клаудия – красотка, а два года назад ее выбрала Мария, самая крупная и смышленая из единственного выводка овчарок, что родился той весной. Клаудия сознавала силу своей красоты, силу своего воздействия на мужчин Племени. На сей раз подействовала она и на Дэвиса, лишив его дара речи.

– Здравствуй, Клаудия! – Ник одарил девушку самой пленительной из своих улыбок. – Спасибо, что встречаешь нас с охоты!

Клаудия насмешливо повела золотистой бровью.

– Сегодня я на вахте у подъемника, вот и встречаю всех и каждого. И имейте в виду, хороших мест на пиру не осталось. Едва объявили, что щенки родились – и площадка в считаные минуты переполнилась. Так что не спешите, вымойтесь хорошенько.

– Спасибо, что предупредила, да и приятно нам с Дэвисом видеть твое симпатичное личико, тем более после тяжелой работы – мы ведь пожар тушили. Так, Дэвис?

Надменность на лице Клаудии вмиг сменилась неподдельной тревогой.

– Пожар? В лесу? Тадеус ни словом не обмолвился.

– Хмм, странное дело. Видно, не до того ему было – услыхал, что Фала ощенилась, – пожал плечами Ник.

– Это не причина, чтобы держать такие важные новости при себе, – нахмурилась Клаудия.

– Совершенно согласны. – Ник закивал Дэвису, и тот наконец тоже неловко кивнул. – Вот что, Дэвис, надо тебе доложить о пожаре Старейшинам, раз уж Тадеусу не до того.

– Кто-то должен сообщить, и чем скорее, тем лучше. Где был пожар? – спросила Клаудия.

Ник про себя вздохнул и послал пунцовому от смущения Дэвису взгляд, говоривший: «Когда женщина спрашивает, надо отвечать!». Это сработало.

– Эээ… хмм… там, у землерылов, возле того ручья, где у них вчера была сходка. – Дэвис покосился на Ника, и тот украдкой кивнул. – Наверное… ммм… молодая землерылиха нечаянно наступила в костер, и начался пожар.

– Нельзя землерылам жить на воле. Они как капризные дети. Готова поспорить, что пожар был не на их берегу, так?

Дэвис и Ник дружно замотали головами.

– Значит, нет. Никто не пострадал? – Клаудия взглянула на Дэвиса по-новому, с интересом.

– У меня мозоли на руках, а Кэмми шубку подпалил. – Дэвис выставил напоказ ладони.

– Землерылиха сорвалась с обрыва, шею свернула. И погибла, – вырвалось у Ника.

– Я спрашиваю про людей, а не про землерылов. – Бросив презрительный взгляд в сторону Ника, Клаудия вновь повернулась к Дэвису.

– Выходит, Дэвис и Кэмми сильнее всех пострадали. – Ник закруглил разговор с неприятным чувством – под ложечкой засосало. С некоторых пор ему становилось не по себе, стоило кому-то завести речь о землерылах.

– Ты уверен, что Кэмерон здоров? – Клаудия встала на колени, протянула руку; песик радостно засеменил к ней, лизнул ладонь, хотел было лизнуть и огромную, настороженную овчарку, но в последний миг струсил и, поджав хвост, кинулся к Дэвису. Тихий, мелодичный смех Клаудии был под стать ее тонкому стану и густой копне золотых волос. – Да не бойся, малыш, Марии нравятся терьеры! – Клаудия выпрямилась, сияя улыбкой. – Твой Кэмми не хромает, но ты все-таки за ним посматривай. Лапки у него грязные – видно, помогал вам тушить пожар. Ожоги на лапах сильно болят и заживают долго.

Обеспокоенный Дэвис опустился на колени, схватил Кэмми и перевернул кверху брюшком, так что тот очутился на спине, распластав грязные лапы.

– Посмотришь?

– Да, конечно, – отозвалась Клаудия.

– Дэвис, Клаудия, пойду разыщу Сола, нужно рассказать ему о том, что случилось сегодня. Скажу, что ты собираешься доложить Старейшинам о пожаре – так, Дэвис? – спросил Ник. Дэвис, занятый Кэмероном, рассеянно кивнул.

– Да-да, разумеется. Доложу, как только Клаудия осмотрит Кэмми.

– Хорошо. До встречи, Дэвис. – Двое собратьев, склонившись над Кэмми, неопределенно махнули на прощание.

Ник поспешил прочь с мыслью: хорошо, если Клаудия разглядит, какой славный парень Дэвис! Хотя он и не спутник овчарке, зато смельчак и добрая душа, да и чувства юмора ему не занимать, чего не скажешь о Клаудии. Пыхтенье Кэмми и тихий смех девушки долетали до него сквозь шум дождя, и Ник улыбнулся, довольный.

Удачи, Дэвис! Удача тебе ох как понадобится!

Тадеус ненавидел Ника. Он лишь недавно осознал, как люто его ненавидит. Николас, сын Сола – тюфяк, баловень, ничтожество.

– Вот как бывает, когда папаша ни в чем тебе не отказывает, – говорил он Одиссею, мерно дышавшему в такт его словам. Но видишь, даже папаша, Жрец Солнца, и тот не заставит ни одну собаку выбрать его. Бедный, бедный Ник! – Слова его сочились ненавистью и ядом. – Все бы отдал, лишь бы поставить бедняжку Ника на место!

Одиссей тявкнул, и Тадеус, оборвав свою речь, нагнулся и потрепал терьера за уши, но стоило ему выпрямиться, голова пошла кругом. Тадеус покачнулся, сжал виски и, сотрясаясь всем телом, рухнул на колени.

– Жар, – выговорил он. – С ума схожу от жара. Должно быть, что-то подцепил.

Одиссей приник к своему спутнику, мелко дрожа от страха.

– Да что ты, ничего со мной не случилось. Только бы голова скорее прошла, вторые сутки маюсь. – Тадеус тер кулаками глаза. Они будто огнем горели с тех пор, как разболелась голова. – Нечего сказать, больным глазам дым пошел на пользу! – бубнил он. – А все Ник! Все Ник! – Чем сильней становился жар, тем пуще закипал гнев.

Одиссей вновь жалобно взвизгнул.

Тадеус потрепал его по макушке:

– Говорю же, здоров я. Успокойся, малыш. Я здоров, не то слово! Боль – это пустяки. Впервые за всю жизнь у меня в голове прояснилось, и, говорю тебе, Одиссей: пришло время изменить порядки в Древесном Племени. – Убрав руку с жесткой шерсти терьера, он посмотрел вдаль и принялся расчесывать в кровь локти. Он позабыл о тревоге, исходившей от Одиссея, позабыл о непонятной головной боли, о рези в глазах. Все отбросил прочь, остался лишь гнев, что разливался по телу с каждым ударом сердца. – Нет, неправильно это. Несправедливо, что какому-то Нику живется лучше, чем нам, лишь потому что у его отца спутник-овчарка. Нюх у тебя, Одиссей, лучше, чем у любой овчарки, ни одна с тобой не сравнится! А воздается тебе по заслугам? Да черта с два! Если я ничего не предприму, прозябать нам с тобой всю жизнь в рядовых Охотниках, не ценит нас Племя! – Тадеус продолжал яростно расчесывать руки и не заметил, как кожа начала слезать. – Когда я совершу задуманное, нас с тобой ждет награда, верь моему слову.

Едва Тадеус произнес обещание, он ощутил внутри сильный толчок. Голова, казалось, вот-вот лопнет. Его вырвало, внезапно и обильно, желчью и кровью с черными сгустками.

Стоя на четвереньках, Тадеус хватал воздух, пытаясь удержаться и не упасть. Одиссей исступленно лизал его в лицо. Нетвердой рукой отстранив терьера, Тадеус зашептал ему что-то невнятное, но утешительное.

Тошнота отступила так же внезапно, как и накатила, а с ней исчезли и головная боль и резь в глазах.

Тадеус сел на корточки, вздохнул свободно.

Боль не возвращалась.

Он вытер рот серой от сажи рубахой.

Боль так и не вернулась.

Он снова глубоко вдохнул. Теперь ему лучше. Несравненно лучше. Теперь он здоров, совершенно здоров.

Тадеус поднялся. И зашагал, потом побежал, затем, осклабившись, полетел галопом по тропе, быстроногий и могучий, как олень.

Он не замечал, что Одиссей за ним еле поспевает. Не замечал ничего, кроме силы, что разливалась по жилам.

18

Ник был уверен, что разыскать отца не составит труда, даже в толпе на Празднике приплода, поэтому не торопясь смыл с себя копоть, грязь и пот, переоделся в чистое, а затем пошел на звуки музыки.

Права была Клаудия: Племя не умещалось на просторной площадке вокруг священных сосен, где выращивали драгоценные папоротники. Люди теснились и за ее пределами, рассаживались вдоль проходов, соединявших семейные гнезда, коконы-мастерские, дозорные вышки и многочисленные холостяцкие коконы. Ник остановился, ухватился за толстый сук и приподнялся, чтобы лучше видеть, как счастливое Племя празднует рождение выводка терьеров.

Воздух наполняла музыка, вился сытный дух дикого риса, овощей и грибов, щедро приправленных чесноком и зеленым луком, звенел смех и крики «ура»: на трапециях и канатах, подвешенных к верхним ветвям сосен вокруг площадки, выступали воздушные гимнасты в пестрых трико. Волосы у них – и у мужчин и у женщин – были выкрашены в яркие цвета, от розового, как лепестки камелии, до свекольного и василькового. Ник смотрел, как грациозно перелетают они с трапеции на трапецию, делая пируэты, неизменно в такт музыке. Они походили на диковинных птиц, и Ник зааплодировал вместе со всеми, когда с последним, самым громким аккордом гимнасты взмыли в воздух наперекор земному притяжению. Затем Ник двинулся сквозь толпу, улыбаясь на ходу, отвечая на приветствия, и со всех сторон его толкали Псобратья, явно успевшие отведать всеми любимого весеннего эля.

Сол восседал там же, где обычно. Рядом с ним, на почетном месте, Ник увидел счастливую, сильно захмелевшую Розу, спутницу Фалы. С превеликим облегчением он убедился, что Тадеуса здесь нет, хотя Старейшины сидели почти в полном составе позади Сола.

Завидев сына, Сол помахал и радушно улыбнулся. Ник почтительно кивнул отцу, затем поздоровался с Розой.

– С прибавлением! Сколько щенят у Фалы?

– Пять! – заплетающимся языком ответила Роза. – Пятерых принесла! Крупные, черные, все здоровенькие! Клянусь всеми богами, умница девочка, постаралась на славу! – Роза подняла кружку величиной почти с кувшин. – За Фалу! – крикнула она.

– За Фалу! – подхватили Ник и все, кто сидел рядом. Ник подошел поближе к отцу. Сол подвинулся, освобождая ему место на скамье.

– Кружку эля моему сыну! – воскликнул Сол.

Почти мгновенно в руке у Ника очутилась пенная кружка весеннего эля.

– Праздник удался, – сказал Ник, от души хлебнув.

– По-моему, нет лучше повода для праздника, чем рождение щенят, – заметил Сол.

Ник глянул на отца, вскинув бровь:

– А ты-то как, славно попировал?

Сол ответил точно таким же взглядом:

– Не настолько, чтобы это помешало мне тебя выслушать. Если, конечно, тебе есть о чем доложить.

Ник шепнул отцу в самое ухо:

– Есть о чем, только с глазу на глаз.

Сол кивнул и вновь обратился к Розе:

– Прости меня, долг зовет. Еще раз поздравляю с приплодом Фалы. Да благословит Солнце всех вас, живите и процветайте!

– Ссспасибо, Сол, – промямлила Роза.

Сол оглянулся на главу Совета Старейшин.

– Сирил, займешь мое место? Мне нужно переговорить с Ником.

– Буду рад! – Седовласый старик подлетел с таким проворством, что дал бы фору многим из молодых; его сопровождала овчарка с посеребренной мордой. – И эль свой ты тоже мне передашь?

Сол улыбнулся.

– Кружку, дружище, я забираю с собой. Чую, она мне пригодится после беседы с Ником.

Взгляд мшисто-зеленых глаз Сирила остановился на Нике. Тот кивнул и улыбнулся старику.

– Приветствую, Сирил!

– Приветствую тебя, Николас! У тебя и вправду важный разговор с нашим Солом, или для него это лишь предлог, чтобы отправиться пораньше на боковую? – Сирил продолжал громким насмешливым шепотом: – Знаешь ведь, годы уже не те!

Ник усмехнулся.

– Так и я ему то же говорю. – Из двенадцати Старейшин, составлявших Совет Племени, Сирил всегда нравился ему больше остальных. Лишь он один прислушивался к мнению молодых – и лишь он один не растерял чувства юмора.

– Если я и спешу в постель, то всему виной стройная красотка, что часто делит ее со мной, – ответил Сол. И пока Сирил хохотал, Сол слегка хлопнул Ника по плечу и сказал: – Ну, пойдем.

– Да, отец, иду, – отозвался Ник. – Сирил, Дэвис вот-вот подойдет доложить о пожаре, который мы тушили сегодня на стороне землерылов.

– Что за пожар? – Сол повернулся и приблизился вплотную к Сирилу, чтобы их не услышали другие. – Пострадавшие есть?

– Из Псобратьев никто не пострадал. Дэвиса с Кэмероном слегка опалило, а Тадеус и Одиссей, кажется, и вовсе не пострадали.

– Вот и хорошо! Выпьем же за Тадеуса! И за Одиссея, отца щенят моей Фалы! – Роза вновь подняла кружку, всю в хлопьях пены, и толпа взревела.

Сол вздохнул.

– Теперь понятно, почему Тадеус не доложил о пожаре.

– Если твой пес – отец выводка, это не оправдание, – вмешался Сирил.

Ник придал лицу невозмутимое, но озабоченное выражение, а в мыслях засчитал очко в пользу своих. Теперь Дэвиса отблагодарят за доклад, а Тадеусу светит заслуженный выговор. «И поделом ему», – подумал Ник.

– Иди с Николасом. А я буду здесь, дождусь Дэвиса с докладом. После восхода созовем Совет? – спросил Сирил.

Сол бросил взгляд на Ника, и тот едва заметно покачал головой.

– Нет нужды созывать Совет лишь ради того, чтобы распекать Тадеуса, – сказал Сол.

– Ты прав. Выслушаю Дэвиса, а потом поговорю с Латрелом. Уж он-то придумает, как приструнить наглеца, – отозвался Сирил.

– Только не сегодня. Сегодня и Дэвиса, и тебя, дружище, ждут пенные кружки, а все неприятные дела отложим на завтра, – заключил Сол.

– Согласен, – подтвердил Сирил.

– Пойдем, Ник.

К удивлению Ника, отец не повел его в гнездо привычным маршрутом. Вместо этого Сол что-то шепнул Лару, и тот затрусил впереди, прокладывая им дорогу: гуляки расступались перед огромным псом. Все трое пересекли широкую платформу и пустились вверх по винтовой лестнице к площадке перед домом Сола.

С минуту оба молчали. Стояли рядом, а Лару пристроился между ними. Ник гладил густую шерсть овчарки, любуясь городом на ветвях – всюду сверкали огни и, словно светляки, мерцали зеркала.

– Я назначил другую дату для вылазки в Город-Порт. Будь готов выступить к следующему полнолунию.

Ник изумленно заморгал.

– Так скоро? Это же… постой… через две недели или около того?

– Да, чуть больше. Я хотел дождаться, пока дни станут длиннее, но… – Сол умолк и обвел город рукой.

– Да, понимаю, тесно стало в Племени.

– А теснота порождает разлад, – сказал Сол.

– Кстати, о разладе. Расскажу тебе, что случилось сегодня.

Сол оперся на резную балюстраду, повернулся лицом к Нику.

– Ну, рассказывай.

Ник набрал побольше воздуху и тут же шумно выдохнул.

– Поверить в это трудно, и, может статься, я ошибся, неверно истолковал увиденное. Но клянусь, отец, я говорю правду, как я ее понял.

Сол внимательно посмотрел на сына.

– Николас, ты никогда не давал мне повода усомниться в твоей правдивости, не сомневаюсь я и сейчас. Расскажи мне все.

И Ник рассказал все, ничего не упустил. Описал поляну у ручья, рассказал, как Тадеус натравил терьеров на землерылиху.

– Да спалит меня солнечный огонь! Говорил же я Тадеусу: за землерылами не охотиться! – возмутился Сол.

– И я говорил, да все впустую. И землерылиха всполошилась.

– И немудрено, мы же прошлой ночью взяли пленных, – отозвался Сол.

– И бросилась бежать, сорвалась с крутого обрыва и свернула шею, – продолжал Ник.

Сол покачал головой и машинально произнес, тихо, нараспев:

– Да осветит ей Солнце путь в мир иной.

– Отец, она говорила со мной перед смертью.

– Вот как? Что же она сказала?

– Это было очень странно. Я к ней подошел, хотел хоть чем-то помочь. Она взглянула на меня так, будто была рада меня видеть, счастлива до безумия. Сказала: знала, что ты ко мне вернешься. И умерла.

– С чего бы ей радоваться встрече с тобой?

– Думаю, не мне она обрадовалась. Она назвала меня Галеном, будто видела его, а не меня.

Ник был потрясен, взглянув на Сола. С лица отца сбежали все краски, он зажмурился, будто от невыносимой боли, дрожащей рукой закрыл лицо. Лару завозился, негромко заскулил, прижался к своему спутнику.

– Что с тобой, отец?

– Я… я знаю это имя.

– Гален? Ты знаешь землерыла по имени Гален?

Сол посмотрел Нику в глаза.

– Нет. Я знал Псобрата по имени Гален. И тебе он был знаком.

– О чем ты говоришь, отец?

– Расскажи все по порядку, и я объясню. Отчего начался пожар? – спросил Сол.

У Ника пересохло в горле; он сглотнул, жалея, что не прихватил с собой кружку эля.

– Вот это и есть самое невероятное.

– Продолжай, сынок.

– Женщина умерла, а потом на другом берегу я увидел девушку-землерылиху. Наверное, она пряталась в ветвях большой ивы и вдруг выскочила на свет. Она кричала: «Нет!» и смотрела на меня. И, не успел я прийти в себя, как глаза у нее стали другими. Вспыхнули, как у нас, цветом солнца. Она взмахнула руками, и по обе стороны от нее загорелся кустарник. Это она вызвала огонь! Мне не привиделось, клянусь! Эта девчонка-землерылиха умеет призывать солнце и управлять огнем, как ты. – Ник умолк. Он ждал от отца издевки, смеха, презрительного взгляда.

– Кто еще, кроме тебя, об этом знает?

– Тадеус и Дэвис были рядом, но девушку не видели. Едва полыхнул кустарник, она исчезла.

– Отчего, по их мнению, начался пожар?

– Тадеус думает, землерылы устроили нам засаду. Дэвис, однако, так не считает. Он поверил мне на слово.

– А что ты ему рассказал?

– Я сказал, что поблизости, видимо, были и другие землерылы, и когда они бросились бежать, кто-то наступил в костер, и огонь переметнулся на сушняк вокруг ивы.

– Так, говоришь, Дэвис тебе поверил?

Ник кивнул.

– Так он и доложит Сирилу.

– Хорошо. Хорошо. – Сол дрожащей рукой вытер со лба испарину.

– Ты мне веришь, отец?

– Каждому твоему слову, – отозвался Сол.

– Даже рассказу о девушке в огне? О девушке-землерылихе?

– Прежде всего я верю твоему рассказу о ней, Ник. И вовсе она не землерылиха, по крайней мере не чистокровная.

– Не понимаю.

– А я, кажется, понял, – ответил Сол. – И связано это с Галеном.

– Кто же он такой, этот Гален?

– Точнее, кто это был, – поправил Сол. – Он был моим другом. И я его убил. И он, судя по всему, отец той девушки – а значит, она наполовину землерылиха, наполовину Псобрат.

19

Ник смотрел на отца, потрясенный до глубины души. Разве это возможно? Отец – хороший человек, добрый человек, хранитель духа Племени. Разве мог он убить своего друга?

– Дело было давно. – Сол говорил тихо, в голосе слышались многолетняя усталость и раскаяние. – Почти двадцать зим прошло. Ты был тогда совсем мал – немудрено, что не помнишь Галена, зато овчарку его, Ориона, наверняка помнишь.

Ник от изумления вытаращил глаза:

– Орион! Конечно, помню! Ну и громадина! По крайней мере, мне, ребенку, он представлялся громадиной.

– За всю историю в Племени не было овчарки крупнее Ориона. Даже Лару, и тот ему уступает.

– Постой… спутника его я тоже помню. Он ушел на север, к другому племени. Помню, как я плакал, потому что не успел проститься с Орионом. – Ник заглянул отцу в глаза. – Ты сказал мне тогда, что Гален с Орионом ушли на север, потому что тамошнему племени нужен был самец овчарки, чтобы вывести новую линию.

– Так мы сказали всем, – ответил Сол. – То, что он так и не добрался до северного племени, было трагедией, я и его семья оплакивали его.

– Но ты не убивал его, ведь нет? Он сам погиб по дороге на север?

Сол тяжко вздохнул. Он словно постарел на глазах у Ника.

– Я его убил. И Ориона убил. И мучаюсь содеянным уже почти двадцать зим.

Ник провел рукой по лицу, точь-в-точь как отец, когда бывал глубоко опечален.

– Ничего не понимаю.

– Гален совершил святотатство.

– Солнечный огонь меня разрази! Он погубил священный папоротник?

Сол покачал головой:

– Нет, он крал пеленальные листья. Помногу и не раз.

– Отец, это же бессмыслица! Для чего Псобрату похищать пеленальные листья? Разве что у него есть ребенок, и… – И тут Ника будто ударили под дых – он все понял. – Та девочка. Он брал листья для землерыльской девочки!

– Никакие они не землерылы. Они называют себя Землеступами, – с расстановкой произнес Сол. – То, о чем я собираюсь тебе рассказать, Ник, я ни с кем не обсуждал уже без малого двадцать зим. Сирил знает. Твоя мать тоже знала. Всех прочих свидетелей уже нет в живых, как и Галена с Орионом.

– Что ж, отец, продолжай. Я весь внимание и обещаю хранить твою тайну.

– Спасибо, сынок.

Сол посмотрел на темный край неба и заговорил. Начал он хрипло и неуверенно, будто не находил слов, но еще немного – и речь полилась сама собой, точно рассказчик перенесся в далекое прошлое.

– Мы с Галеном были одногодки, вместе росли. И спутников обрели в один и тот же год. И даже влюблены были в одну и ту же женщину. – Сол заулыбался, видя потрясенное лицо сына. – Да, Гален любил твою мать, и она его любила. На мое счастье, любила она его сестринской любовью, зато меня – куда горячее.

– Гален затаил обиду, когда мама выбрала тебя?

– Нет, а если и обижался, то недолго. Гален был незлопамятен. Добрее него я не встречал человека. Лишь однажды я видел его гнев, и твоя мать была тут ни при чем.

– Это случилось, когда ты узнал, что он крадет листья священного папоротника?

– Нет, тогда он не гневался. Он молчал. И не выказывал ни тени страха. Он меня простил. Простил даже за то, что я убил Ориона. – Сол снова поднял руку к лицу, смахивая слезы. Когда он вновь заговорил, голос звучал твердо и уже не срывался. – Гален был лучшим Добытчиком на моей памяти, а то и за всю историю Племени. Однако он не водил Воинов в Город-Порт и другие разрушенные города, а промышлял в одиночку, брал с собой лишь Ориона. Они умели передвигаться почти бесшумно. Просто удивительно, когда огромная овчарка ступает неслышно, как призрак! Бальдрик – Жрец Солнца, мой предшественник – запрещал Галену ходить в одиночку, слишком дорог был он для Племени, но когда я занял его место, я снял запрет. – Сол вздохнул, покачал головой. – Я был зеленым юнцом, считал себя умнее старика. Но я заблуждался. Если бы я настоял, чтобы Гален объединился с кем-то из Псобратьев, беды бы не случилось.

– Гален изнасиловал землерылиху?

– Нет, сынок, он полюбил женщину-Землеступа.

– Ту, что сегодня погибла?

– Да.

– Как могло такое случиться?

– Подробности мне неизвестны. Когда он уходил из Племени и пропадал целыми днями, с расспросами к нему никто не приставал, все привыкли к его долгим отлучкам. Гален промышлял вдвоем с Орионом. И всякий раз возвращался с трофеями, а я с радостью его встречал и принимал дары. – Сол погладил Лару, будто нуждался в тепле и утешении. – Но уже тогда я уловил в Галене перемену. Как-то раз мы стояли в дозоре, и с Фермы сбежали две землерылихи. Я их тут же застрелил, как требует Закон. Вот тогда-то я в первый и последний раз видел гнев Галена. Он напустился на меня: дескать, будь мы на их месте, в плену и в рабстве, мы бы тоже пытались бежать. Я напомнил ему, что землерылы беззащитны, что их нужно опекать, как вечных детей. Никогда не забуду, что он мне ответил. Он сказал, что они не землерылы, а Землеступы, что они отличаются от нас, но ни в чем нам не уступают. Говорил, что их жизнь неразрывно связана с землей, что им свойственны простота и безыскусность, которых нам недостает, что их отличает подлинное мужество.

– Он объяснил, откуда он это узнал?

Сол покачал головой.

– Выплеснув свой гнев, он извинился передо мной, отговорился тем, что просто-напросто не выносит кровопролития. Я ему в душу лезть не стал, хотя надо было бы.

– Ты, наверное, счел его безумцем? – заметил Ник.

– Тогда – да. Теперь же, спустя много зим, я стал думать иначе.

– Но он ни словом не упомянул о своей связи с землеры… с той женщиной?

– Только перед самой смертью. – Сол, смотревший вдаль, перевел взгляд на сына. – Даже спустя много зим мне тяжело думать о том дне, но воспоминания живы до сих пор. Гален меня простил. Надеюсь, простишь и ты. Но сам себя я не прощу никогда.

– Как это случилось? – нетерпеливо спросил Ник.

– Галену все сошло бы с рук, если бы Сирил не увидел, как он тащит в лес охапку листьев. Гален все предусмотрел, брал по листу с каждого растения, не больше. Все бы обошлось, никто бы не заметил пропажи. Одна женщина, старшая садовница, которая ухаживала за священными папоротниками, как-то упомянула в присутствии Сирила, что недосчиталась листьев. Сирила тогда только что выбрали в Совет Старейшин, и он был очень дотошным. Хотя садовница и не верила, что кто-то мог совершить святотатство, красть листья, но въедливый Сирил усомнился. Ни с кем не делясь подозрениями, он начал сторожить у священных сосен. Как-то ночью, в тихий предрассветный час, он увидел, как Гален подкрался к священным папоротникам и срезал по широкому листу с каждого взрослого растения.

– Невероятно, – сказал Ник. – И Сирил его не остановил?

– Сирил Старейшина, а не Воин. Он не вправе был вынести смертный приговор. Да и понимал, какой это будет удар для Племени, если публично обвинить и казнить Галена. И ему точно так же не верилось, как и тебе.

– И Сирил тебе рассказал? – предположил Ник.

Сол кивнул:

– Да, рассказал. Мы хотели дать Галену возможность оправдаться, объяснить, почему он совершил кражу у Племени. И последовали за ним: Сирил со своим Аргусом и я с Самсоном. – Сол вновь устремил взгляд вдаль, на горизонт. – Выследить Галена оказалось до смешного просто. Я не раз думал, что он сам нарывался – впрочем, это оттого, что я сам виноват и искал оправданий. Мы настигли его у заводи с водопадом. Листьев при нем не оказалось, но в краже он сознался. Сказал, что снова поступил бы так же. Говорил, что ни в чем не раскаивается – и не раскается никогда.

Сирил допрашивал его, хотел, чтобы тот выдал ребенка, для которого носил листья. Гален отказался. Он принял свой смертный приговор. И перед тем как я приговор исполнил, шепнул мне: «Сол, я люблю ее. Люблю их обеих».

Потом, глядя мне в глаза, он сказал, что прощает меня. Просил следом за ним убить и Ориона, чтобы бедный пес не зачах от тоски. Велел Ориону лечь, успокоил его, сказал, что все хорошо и скоро они снова будут вместе. Я перерезал горло другу, а следом и псу. – Сол умолк, склонил голову, и Ник увидел, что отец плачет.

– Наверное, это было невыносимо, – сказал Ник тихо, тоже утирая слезы.

– Это худшее, что мне случилось совершить. Ни дня не прошло, чтобы я не раскаивался.

– Но иначе ты поступить не мог, – сказал Ник, пытаясь понять.

– Такому злодеянию нет оправдания. Нужно было отвести Галена в Племя, на Суд Старейшин, тогда исход мог бы быть иным, – заключил Сол.

– Другие Старейшины узнали правду?

– Сирил рассказал им о том, что Гален сознался в краже, что не покаялся и не объяснил, для чего ему листья священного папоротника; засвидетельствовал, что мы вынесли приговор и привели в исполнение. Старейшины пришли в ужас. Размышляли, что будет с Племенем, если станет известно, что всеми любимый и уважаемый Гален впал в безумие и был казнен новоявленным Жрецом Солнца. Наконец, проголосовали за то, чтобы все скрыть. Сирил сочинил историю о том, что Гален с Орионом ушли на север. Ложь во многом походила на правду, Северному племени и в самом деле нужны были овчарки-самцы.

– А путь на север опасен, особенно если идти в одиночку, – закончил Ник мысль отца.

Сол вновь повернулся к сыну.

– Такова была сочиненная нами ложь. Я о ней сожалею. И буду сожалеть всю жизнь.

Ник вглядывался в лицо отца, силясь осознать, что тот убил хорошего человека и его собаку-спутника. Мир вокруг будто пошатнулся, накренился. К горлу подкатила тошнота, в висках стучало.

– Николас, ты можешь меня простить?

На сей раз Ник помедлил с ответом.

– Я тебя прощаю, – выговорил он с трудом. – Не мне тебя судить, отец. Тобой руководил долг, и Старейшины действовали в интересах Племени. Но все это ужасно. Не представляю, каково это, столько лет носить в себе такую тайну.

– Это тяжкое бремя, и теперь ты делишь его со мной, сынок. Прости меня.

Ник с трудом выпрямился, чувствуя на плечах придавившую его тяжесть, желая повернуть время вспять, вновь вернуться в неведение. Но разве скажешь об этом отцу? Полный муки и раскаяния взгляд Сола красноречиво доказывал, как тягостно, почти невыносимо было ему жить с неразделенной тайной.

Преодолев разделявшие их несколько шагов, Ник бросился отцу на шею, крепко обнял его и с удивлением понял, что он, Ник, выше Сола на несколько дюймов. Когда он успел перерасти отца?

– Спасибо тебе, сынок, спасибо. – Сол высвободился из объятий Ника, вытер глаза. – Знаешь, почему я вынужден был тебе рассказать?

Ник задумчиво кивнул.

– Девушка в огне – дочь Галена.

– Не иначе.

Внезапная догадка поразила Ника с такой силой, что он едва устоял на ногах.

– Отец… щенок! Мой щенок! Вдруг он ищет эту девушку, чтобы стать ее спутником?

Потрясенное лицо Сола выдавало смятение.

– Да спалит меня солнце, Ник! Если это так, значит, где-то бродит щенок и ищет сироту, воспитанную землерылами.

– Если щенок ее найдет, примет ли она его? А вдруг землерылы его убьют, а то и ее вместе с ним?

– Я не знаю ответов. Их порядки мне неведомы – как и всем нам, – ответил Сол. – Разыщи ее, Ник, как можно скорее.

– А если я найду ее, то найду и щенка, – сказал Ник.

Рука Сола легла сыну на плечо.

– Сынок, если ты найдешь обоих, смирись с тем, что щенок не твой, а ее.

– Что ж, хотя бы буду знать, где он, – отвечал Ник; на душе у него стало пусто и тоскливо. – По иронии судьбы, я почти в том же положении, что и Гален. – Сол посмотрел на него вопросительно. Ник объяснил: – Я должен искать в одиночку, как и он.

– Ни в коем случае, Николас! Беда с Галеном случилась оттого, что я против правил разрешил ему бродить в одиночку. Больше я подобного не допущу, тем более когда речь идет о моем сыне.

– Отец, рассуждай здраво.

– Я и рассуждаю здраво, учусь на своих ошибках. Ты не будешь один.

– Ты готов открыть Племени свою тайну? – удивился Ник.

– Нет. Но потерять тебя я тоже не готов. Не пущу тебя туда одного. Кому ты доверяешь, Ник?

– Кому я готов доверить столь важную тайну? Никому!

– Не всю тайну, Николас, а лишь часть. Лишь то, что ты видел девушку-землерылиху, способную вызывать огонь, и я поручил тебе – по секрету, чтобы не будоражить Племя – выведать побольше об этой девушке. А заодно продолжить поиски щенка.

– О’Брайен. Вот кому я доверяю, – сказал Ник. – Вторым я бы назвал Дэвиса.

– Я больше уверен в надежности О’Брайена. Он тебе как родной брат. А Дэвис будет вам отличным помощником, да и терьер с его чутьем вам бы пригодился. Начни с О’Брайена, а я тем временем предупрежу Латрела, что отпускаю Дэвиса и Кэмерона на поиски вместе с вами.

– Начну завтра же утром.

– Сдается мне, лучше всего начать поиски с той самой поляны, – предположил Сол.

– Согласен.

– Завтра иди с О’Брайеном. Посмотрим, что вам удастся разузнать вдвоем.

– Так и сделаю, – согласился Ник. – А Дэвиса подключу, только если мы с О’Брайеном не найдем следов ни девушки, ни щенка.

Сол тряхнул Ника за плечи.

– Будь умницей, Ник. И береги себя. – И обнял сына с небывалой, почти отчаянной силой. И, прежде чем разжать объятия, Жрец Солнца шепнул: – Прости, что взвалил на тебя этот груз. Мне жаль, что теперь ты все знаешь.

Ник зажмурился и еще крепче обнял отца в ответ. Вслух он сказал:

– Ничего, отец, ничего. – А про себя подумал: «Мне и самому жаль, что я теперь знаю. Очень жаль…»

20

После гибели Леды Мари выжила лишь благодаря Ригелю. Не то чтобы она всерьез думала лишить себя жизни. Ей не приходило в голову броситься со скалы, или утопиться в реке, или забрести в Город-Порт, чтобы изверги, что хозяйничают в развалинах, содрали с нее заживо кожу. Нет, ничего подобного Мари не сделала бы.

Она бы просто-напросто тихо угасла. Она не стала бы вставать с постели, принимать пищу – только для того, чтобы хватило сил покормить Ригеля. Она не стала бы ничего этого делать – ни есть, ни пить, ни жить. Сжалась бы в комок на маминой постели да так и осталась бы лежать и покорно дожидаться смерти.

Но это означало бы обречь на смерть и Ригеля. Мари знала, что Ригель умрет вместе с ней, поняла еще тогда, во время пожара на Поляне собраний. Стоит ей захотеть, он ляжет рядом, и оба уснут навеки.

Нельзя требовать от Ригеля подобной жертвы. Он сбежал из Древесного Племени и прошел через ад, чтобы найти ее, стать ей спутником на всю жизнь – а жизни так и не увидел. Нельзя хоронить его заживо вместе с собой, не заслужил он такой судьбы.

И Мари продолжала жить ради Ригеля.

Первое утро было самым тяжелым. Мари проснулась в Лединой постели, рядом с щенком. Она не успела вспомнить, что мама умерла, и несколько мгновений, в полузабытьи, лишь удивлялась, как оказалась в материнской постели, откуда слабость и ломота во всем теле и почему она вся в грязи.

– Мама! – позвала она, зевая и потягиваясь. Ригель заскулил, ткнулся в нее носом, прогнав сон, и к ней вернулась память о страшных событиях.

Леда умерла.

Она и Ригель остались одни.

Мари сжалась в комок и зарыдала. Откуда столько слез? Когда же они иссякнут? Рано или поздно иссякнут, непременно.

Есть совсем не хотелось, лишь мучила жажда. Мари проковыляла к большому каменному корыту для воды, которое они с Ледой наполняли только вчера, как раз перед тем как ушли запутывать следы. Она застыла, глядя в воду. Ее отражение в свете грибов-фонариков и мха-светожара казалось зыбким. Кончиками пальцев Мари коснулась поверхности воды, прохладной и манящей. Взяла черпачок, плеснула Ригелю в плошку, и щенок залакал, жадно, почти неистово. Вслед за щенком Мари стала пить сама, и пила взахлеб – один, два, три черпака.

Мари вытерла губы, подошла к смотровому оконцу и уставилась в темноту.

– Мы проспали весь день, а то и дольше. – Мари, как обычно, разговаривала с Ригелем, но гнала от себя горькую истину, что щенок теперь – ее единственный собеседник, единственный смысл жизни.

Щенок напился и теперь нарезал круги вокруг Мари, нетерпеливо косясь на дверь.

– Вижу, тебе нужно выйти. Теперь будем гулять не так, как раньше. Надо быть еще осторожней, чем прежде – когда была жива Леда. – Мари не спеша повела Ригеля сквозь ежевичник, велела спрятаться в кустах, а сама прошла вперед и огляделась, не таится ли в темноте опасность. Небо было ясное, выглянул месяц. Тишина, ни ветерка. Мари подбежала к Ригелю и раскрыла объятия. – Прыгай! – скомандовала она, и Ригель подскочил к ней, подпрыгнул – и очутился у нее на руках. – Надо нам все время тренироваться, чтобы у меня хватало сил тебя поднимать. Нельзя выпускать тебя из норы одного. Нельзя, чтобы тебя увидели. – Мари отнесла щенка подальше от норы, поставила на землю, чтобы он облегчился. И лишь потом задумалась: а от кого именно им прятаться? – От всех, – сказала она щенку, не спускавшему с нее умных янтарных глаз. – И от Псобратьев, которые тебя ищут, и от Зоры с другими землерылами. – Мари вздохнула протяжно и печально, на плечи давил тяжкий груз. – Друзей у нас нет, Ригель. Вряд ли мы можем кому-то довериться.

Щенок подошел к сидевшей на корточках Мари, положил голову ей на плечо, засопел, дыша теплом, любовью, доверием.

– Ты прав. Мы доверяем друг другу, а это уже немало. – Мари обвила Ригеля руками, зарылась лицом в пушистый загривок.

Щенок притих, делясь теплом и любовью со своей спутницей. Лишь когда у него в животе свирепо заурчало, Мари спохватилась.

– Да ты есть хочешь! Конечно, совсем оголодал. Мама припасла для нас копченой крольчатины. Сделаю рагу, и мы… – Слова у Мари кончились. И мы… А дальше что? Мамы нет. Мари покачала головой. – Нет уж, спрячу эти мысли подальше. Мы поедим. Вот о чем надо сейчас думать. – Шорох в кустах заставил Мари вскочить и крикнуть: – Прыгай, Ригель! – Она прижала к себе щенка и сразу ощутила прилив сил, несмотря на усталость во всем теле и беспросветную тоску на душе.

Когда Мари стряпала, у нее созрело решение: нужно изменить заведенный порядок.

– Раньше мы спали почти весь день, а ночью почти до рассвета ждали маму. Дальше так не пойдет, Ригель. – Мари рассуждала вслух, пока резала морковь и лук для рагу. – Только землерылы, обезумевшие от ночной лихорадки, бродят одни по ночам. И… мамы больше нет, ждать нам теперь некого. – Мари умолкла и часто заморгала, чтобы сдержать слезы. – Будем ставить силки и обходить их днем. Будем возиться на грядках, собирать овощи, фрукты и травы днем. Все, что мы делали с мамой ночью, будем успевать засветло. А ночью, Ригель, будем мирно спать здесь, в норке.

Пес сидел рядом и слушал, не сводя с нее глаз. От его прежней игривости не осталось и следа; больше он не совал нос куда попало, не пробовал на зуб все подряд, от морковки до камня для пращи. Всего за сутки Ригель растерял щенячью шкодливость и обрел спокойное достоинство взрослой овчарки.

Мари убеждала себя, что Ригель переменился к лучшему, но где-то в самом сокровенном уголке души грустила о том, что он уже не малыш.

– Ну вот, рагу твое готово. Угощайся. – Мари дала Ригелю еды в плошке и, видя, с какой жадностью он ест и как ввалились у него бока, подложила добавки, а сама меж тем говорила и говорила, только бы в доме снова не воцарилось безмолвие, и помешивала рагу – свою порцию она держала на огне чуть дольше. – Итак, на чем мы остановились? Ах, да, теперь будем выходить из норы только днем. Да, понимаю, днем тоже опасно. Меня может увидеть кто-нибудь из Клана, а если солнце жарит вовсю, то увидят, как светится у меня кожа. – Вдруг Мари застыла с черпаком в руке – ее осенила мысль, от которой повеяло свободой. – Ну и пусть увидят, Ригель, мне все равно! – Щенок перестал есть, поднял голову. – Разве непонятно? Мама всегда боялась, что про меня узнают в Клане, жила в страхе, что мы будем изгнаны, хотела, чтобы меня считали своей. Теперь все изменилось. Я не стану Жрицей после мамы. Я чужая в Клане плетельщиков. В мамином Клане я всегда была чужой. И пусть кому-то покажется, будто волосы у меня слишком светлые, или увидят, как светится у меня кожа – мне все равно, ведь я уже по собственной воле изгнанница!

Так Мари и стояла с черпаком в руке, глядя в котелок с булькающим варевом и проникаясь новой жизнью, ощущая ее каждой клеточкой. Не нужно нарочно выставлять себя напоказ перед другими Землеступами, но ни к чему и прятаться от дневного света – довольно, она и так всю жизнь скрывалась. Надо быть настороже, держаться подальше от мест собраний и от чужих нор, но хватит прятаться от солнца!

Шальная догадка нарушила ход ее мыслей. Там, у ручья, я не пряталась от солнца, и дело кончилось пожаром. Я подожгла лес. Как? Как у меня получилось? Мари одернула себя. Потом. Успею еще об этом подумать. Только не сейчас. И, продолжая рассуждать вслух, девушка положила себе порцию рагу.

– Надо быть бдительной, чтобы никто нас здесь не нашел, но мне не привыкать: как-никак, мы с мамой всю жизнь держали в секрете нашу нору. – Для этой цели служила целая система предосторожностей, и Мари знала их так же хорошо, как умела вдохнуть жизнь в рисунок на бумаге. – И мне нужно сделать все возможное, чтобы тебя никто никогда не нашел, не обидел, не разлучил со мной. – Мари задышала глубоко, размеренно, чтобы справиться с нахлынувшим страхом. – Надо прятаться. Будешь учиться прятаться, пока не достигнешь совершенства, пока не научишься появляться из ниоткуда и таять как дым.

Ригель чихнул и опять захрустел кроличьими костями. Мари улыбнулась бы, глядя на него, но уголки губ упрямо не желали подниматься.

Что дальше? Поохотимся, соберем урожай, покончим с домашними делами – а потом? Чем мы станем заниматься? Чем заполним нашу жизнь?

Мари снова застыла не дыша, глядя в чугунок с рагу, и лишь тогда спохватилась, когда Ригель заскулил и потерся о ее ногу.

– Прости, – поспешно сказала она и положила ему добавку, а сама устроилась рядом, чтобы тоже пообедать. – Вот что мы будем делать дальше. Переживем день, другой, третий. Вместе. – Мари решительно взяла деревянную ложку, через силу проглотила кусок, другой, третий. Ну и пусть слезы текут по щекам, а сердце разрывает нестерпимая боль.

Мари не ожидала, что так просто будет изменить распорядок сна и все связанные с ним привычки. Засыпала она легко, спала крепко, и одна из причин, возможно, крылась в том, что она убегала в мир снов от печали, подстерегавшей ее днем. Лишь во сне Леда снова оживала, лишь во сне Мари вновь была счастливой, а Ригель – игривым щенком.

Крики после захода солнца начались на седьмую ночь после смерти Леды. На закате Мари заперла дверь на засов, как вошло уже у нее в привычку, и принялась доделывать пробную живоловку для кроликов. Ригель безмятежно грыз оленью кость, которую Мари добыла утром – неподалеку хищники задрали оленя. Первый крик звучал настолько дико, что Мари приняла его за звериный рев.

Второй крик раздался уже ближе, и человеческого в нем было больше. Ригель выронил кость и утробно зарычал.

– Никуда от меня не отходи, – велела Мари, хотя Ригель и не нуждался в команде. Если не считать тренировок, когда он учился прятаться, щенок никогда не отходил от нее далеко и не выпускал ее из поля зрения. Мари отодвинула засов, и они вылезли наружу и пустились сквозь ежевичник по извилистой тропке, что петляла вокруг норы. Мари и Ригель не покидали спасительных зарослей ежевики, а остановились у самой границы кустов и прислушались.

Новые крики слышались уже на некотором отдалении, и с каждым разом звучали все глуше. Мари прислушивалась, пока они не стихли совсем, и тогда они с Ригелем вернулись в нору, заперев дверь на засов.

Мари взяла угольный карандаш, достала чистый лист бумаги. Рука совсем отвыкла держать карандаш, и Мари с изумлением поняла: она ничего не рисовала со дня маминой смерти. Перед ней вдруг замелькали образы матери – ее улыбка, нежные руки, густые волосы, ласковые серые глаза – и до дрожи потянуло перенести это все на бумагу.

– Сначала дела, а потом мама. Потом нарисую, – сказала себе Мари и, взяв карандаш, стала делать заметки о криках. Поняла, что зря их не сосчитала, и записала отдельным пунктом: «В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ СОСЧИТАТЬ КРИКИ». И продолжила: записала, с какой стороны они слышались, сколько длились, и что голос был один, мужской.

– На юго-восток завтра не пойдем, – сказала она Ригелю. – Мы в ту сторону и так не ходим далеко, ведь там Поляна собраний и норы, но там еще и ягодные места, и ягоды наверняка поспели. Поищем ягоды на севере, а то и вовсе без них обойдемся. – Мари записала пункт о ягодах, с пометкой: поискать в других местах.

Затем она достала другой лист бумаги, провела рукой по гладкой поверхности и, закрыв глаза, представила образ матери. Собравшись с мыслями, открыла глаза – и за работу.

Справилась она быстро. Будто очнувшись от сна, заморгала, протерла глаза и взглянула на свое творение.

С рисунка ей улыбалась Леда. Она сидела у очага, на своем любимом месте, где обычно плела корзины. Лицо светилось знакомым теплом и радостью – с таким выражением Леда смотрела на дочь, сколько Мари себя помнила. Девушка осторожно коснулась наброска и лишь тогда поняла, что плачет, когда слезы закапали на бумагу с печальным звуком: крап, крап, крап. Мари судорожно промокнула листок и, прихватив его с собой, улеглась на бывшую Ледину постель, где спала теперь вдвоем с Ригелем. Прижав к груди листок, Мари свернулась клубком, а Ригель пристроился рядом.

Однако в ту ночь Мари не забылась, как обычно, тяжелым, полным видений сном. В этот раз она долго лежала в ожидании криков, прислушивалась и все думала, думала…

21

Мари и Ригель проснулись на рассвете. Вначале ее удивляло, до чего же легко вставать с первыми лучами солнца и ложиться с последними. Солнце взошло – пора просыпаться. Солнце село – время ложиться. На самом деле так оказалось куда проще – жить в едином ритме с солнцем.

О луне она будто забыла. Почти забыла.

Мари кормила Ригеля и жевала сушеные яблоки, а сама трудилась над живоловками, с которыми возилась вот уже несколько дней. Приладив последнюю деталь, она с улыбкой подняла готовую ловушку.

– Ригель, наконец-то получилось!

Щенок оторвал голову от плошки с кроличьим рагу, и, разделяя с ней радость, принялся крутиться, изворачиваться так, будто превратился в один виляющий хвост.

– Ну, доедай свой завтрак. Поставим ловушку – и пойдем грибы собирать!

Ригель понял. Увидев, как он отозвался на ее улыбку и бодрый голос, Мари вздохнула и прислушалась к себе.

Впервые после маминой смерти я улыбаюсь.

Мысль эта потрясла Мари до глубины души. Но непонятно, что поразило ее больше – то ли тот факт, что она могла улыбаться, то ли реакция Ригеля: именно из-за нее она осознала всю глубину своей печали – их печали.

– Ты этого не заслужил, – обратилась Мари к щенку, и тот вновь отвлекся от еды и посмотрел на девущку, нетерпеливо помахивая хвостом. – Ты достоин счастливой семьи. Да ты и жил в счастливой семье. – Ригель тявкнул, и Мари через силу сложила губы в улыбку. Попробую ради Ригеля. Ради Ригеля буду улыбаться.

Щенок, доедая свой завтрак, наблюдал за Мари, пока та наносила на лицо глину, чтобы огрубить черты, и радостно стучал по полу хвостом в ответ на ее улыбку.

Мари не хотелось наносить маску, но привычка и страх все-таки заставили ее сесть за стол и поработать над маскировкой. Волосы красить она не стала.

– Не буду больше. Ну и пусть они не такие, как у всех. Мне все равно, – сказала она Ригелю, и тот запыхтел, будто в знак согласия.

Приведя себя в порядок, Мари взяла заплечную сумку, которую собирала теперь каждый вечер перед сном. Там лежали нож, праща с запасом гладких камней, бурдюк со свежей смесью лавандового масла и соленой воды на случай, если сумерки застигнут их в лесу и придется отбиваться от волкопауков. Мари уложила в сумку остатки кролика для Ригеля, а для себя – рулет из капустного листа, с начинкой из толченых подсолнечных семечек, зеленого лука, капусты и остатков грибов из Лединых запасов.

– Ну вот, – сказала она Ригелю, когда они вышли за дверь, – пойдем в сторону, противоположную той, откуда вчера слышали крики. Хорошо, что весенние грибы растут и в другой стороне, и идти недалеко. Живоловку поставим там же, в ясеневой роще. Когда мы там были с мамой, то сошлись на том, что место для ловушки отличное. – Мари помолчала, выждав, пока минует боль, что пронзала сердце всякий раз, стоило вспомнить о повседневных мелочах, которыми они занимались с Ледой. Мари приободрилась и попыталась вновь улыбнуться Ригелю, но безуспешно. – Все равно надо быть настороже. И много тренироваться. – Мари сосредоточилась, представила, как Ригель затаился под дверью.

Не успела она вслух произнести команду, как Ригель тенью метнулся обратно в нору и замер у входа.

– Молодчина! Я так тобой горжусь! – Мари присела с ним рядом и начала целовать, ласкать щенка, а Ригель лизал ее щеки, хвостом выбивая дробь по деревянной двери.

«Девочка моя, не прячь от него свою радость», – почти услышала Мари мамин голос, когда, взяв посох, повела Ригеля сквозь ежевичник. Мари тут же одернула себя. Надо сосредоточиться на том, что здесь и сейчас. Грезить наяву опасно. Мечты придется отложить на потом, когда они с Ригелем будут дома, в постели, а все опасности останутся за запертой дверью.

Как обычно, они остановились у самой границы ежевичника. Мари внимательно огляделась, прислушалась, но еще внимательнее следила она за Ригелем. Щенок всегда раньше нее чуял опасность. Убедившись, что он совершенно спокоен, Мари вышла из зарослей, протянула руки и крикнула: «Прыгай!». Ригель вмиг очутился в ее объятиях, Мари взяла его половчее, так что он повис на ее левой руке, а правая оставалась свободной.

– Какой ты стал тяжелый! – сказала она Ригелю, и тот лизнул ее в ухо. – Нельзя, а то уроню тебя, и ты треснешь, как арбуз! – Щенок уткнулся мокрым носом ей в шею, и Мари едва не захихикала, но вместо смеха у нее вырвался стон – она как раз нагнулась за ловушкой с увесистым щенком на руках. – Я не шучу, Ригель, дома буду упражняться, поднимая тебя. Поднимать – опускать, поднимать – опускать. Надо мне тренировать мышцы, либо тебе больше не есть и не расти, а это вряд ли возможно. – Мари свернула в можжевеловую рощицу, огибавшую их нору; лучше не думать о том, что же будет, когда Ригель вырастет и станет тяжелей, чем она.

Утренняя прохлада и туман не успели рассеяться, но Мари, отойдя от норы на значительное расстояние и спустив с рук Ригеля, уже взмокла и едва дышала.

– Идем наверх. Ясеневая роща ниже по склону, но чтобы туда попасть, сначала нам нужно подняться. – Мари покачала головой, вытерла рукавом пот со лба. – В другой раз буду умнее. Отнесу тебя подальше от норы вниз по склону, потом пойдем окольным путем, а там уже начнем подниматься. Это ненамного дальше – сначала туда, где тропа изгибается, а затем – вверх по гребню. – Мари снова утерла пот и знаком велела Ригелю следовать за ней. – Пойдем-ка наловим жирных кроликов – пусть наплодят нам с тобой крольчат – да насобираем грибов к ужину.

По пути в ясеневую рощу Мари пробовала мысленно подавать Ригелю команды. Самая важная – «прячься!» После гибели Леды Ригель, казалось, хорошо усвоил, насколько она необходима. Он уже не сновал взад-вперед по-щенячьи, не рылся в земле, не грыз что попало, а лишь бесшумно сливался с пейзажем. Пробовала Мари и другие команды. Представила, как Ригель ложится на землю, мысленно передала ему образ и с радостью увидела, как щенок тут же шлепнулся на брюхо.

– Молодец, Ригель! Хороший мальчик! – Мари улыбалась, лаская щенка, а тот радостно фыркал и махал хвостом. Теперь Ригель выполнял все, что мысленно рисовала Мари – лишь бы она улыбнулась.

– Малыш, да ты вымогатель! – сказала девушка, поглаживая его нос. – Я тебя вижу насквозь. Ты стараешься, чтобы я была счастлива – и я тебя за это люблю. – Мари чмокнула щенка в нос, обняла покрепче, надеясь, что когда-нибудь снова станет счастливой, не ради себя, а ради него.

На повороте тропы Мари не раздумывая скомандовала: «Прячься!» Щенок юркнул в листву, где он был надежно скрыт от глаз случайных прохожих на тропе, зато мог следить за Мари.

Мари миновала поворот и готова была подозвать щенка, но вдруг услыхала откуда-то сверху возглас, полный радости и облегчения:

– Ах, вот ты где!

Окаменев от ужаса, Мари посмотрела вверх, на ветви могучего клена. Страшный треск, приглушенные ругательства – и с дерева не то спрыгнула, не то свалилась Зора.

– Наконец-то! Я тебя ищу уже несколько дней. – Сердито глядя на Мари, Зора оправила грязное платье и стала вытаскивать листья, запутавшиеся в длинных волосах.

– Я тебя предупреждала: вздумаешь за мной ходить – убью!

– Я все прекрасно поняла, вот и не ходила за тобой. Хотя не очень-то вежливо с твоей стороны такое говорить! Но я тебя прощаю, ведь ты несла тело погибшей матери.

– Обойдусь без твоего прощения. Ничего мне от тебя не нужно, – процедила Мари.

– Зато мне от тебя кое-что нужно! – Зора замолчала, пытаясь овладеть собой. – Когда она снова заговорила, нотки ярости исчезли из ее голоса, слова звучали взвешенно и спокойно: – Точнее, не мне, а нам от тебя кое-что нужно.

– Нет, – перебила Мари и протиснулась мимо Зоры, украдкой взглянув на кусты, где прятался Ригель. Сквозь листву поблескивали его янтарные глаза.

Зора встала поперек дороги, схватила Мари за запястье. Мари услыхала тихое грозное рычанье Ригеля. Она высвободилась и заговорила громко, скороговоркой, стараясь не выдать своего гнева:

– Прощай, Зора. Никому помогать я не стану, у меня траур по маме.

– Как раз ради матери ты и должна нам помочь.

– Ничего я не должна.

– Ты нужна Клану. Они беснуются, Мари, особенно мужчины. Без Жрицы некому их омывать, и ночная лихорадка у них не проходит, как и у женщин – те с каждым днем все грустнее и грустнее.

– Не вижу, чтобы ты грустила, – отметила Мари и, оглядев Зору, добавила: – Но выглядишь ты не лучшим образом.

– Вот, – Зора размашистым жестом обвела свое грязное платье и растрепанные волосы, – так я выгляжу, потому что живу на этом проклятом дереве уже пять ночей.

– Ну так иди домой.

– Не могу! Нет у меня больше дома! – Слова сорвались с губ Зоры вперемешку с рыданиями, плечи ее вздрагивали. – Мужчины знают, где мой дом. Они впали в безумие и разорили мою норку. Мне… некуда мне идти.

– Мне жаль тебя, Зора, но я не могу…

– Все ты можешь! Ты одна можешь все исправить – восстановить прежний порядок.

– Я не Жрица, – сказала Мари.

– Другой у нас нет.

– Тогда мне вас жаль. – Мари прошла мимо Зоры, мысленно велев Ригелю сойти с тропы и следовать за ней, тихо и незаметно. Но Зора не осталась под кленом, а увязалась за Мари.

– Ты куда?

– Не твое дело. И не ходи за мной. Оставайся здесь, Зора. А не хочешь – не оставайся. Иди куда угодно, только не со мной. – Мари остановилась, обернулась на клен. – Чем тебе этот клен так приглянулся?

– Я же говорила. Пряталась здесь, а заодно тебя караулила.

– Но почему здесь?

– Здесь я тебя в последний раз видела. Ты несла тело Леды. Я решила, что твоя нора где-то поблизости, и когда мою норку разорили, вернулась сюда и стала тебя ждать.

– Зора, выкопай себе новую нору, как Леда учила. Где-нибудь в укромном месте. Никому ее не показывай. И учись призывать луну. Мама в тебя верила. Она чувствовала в тебе силу, и раз ты не выглядишь безумной – по крайней мере не больше, чем обычно, – значит, мама не ошибалась. В тоску ты точно не впала, а только Жрицы не страдают ночной лихорадкой. Это ты нужна Клану, а не я.

– Но я же не умею! Я пыталась. Каждую ночь. Я чувствую лунную силу. От нее холодом веет, аж страшно! Но не могу ею управлять.

Мари вздохнула.

– Ты должна сосредоточиться, а этому надо учиться. Долго учиться.

– Но как? Стоит сосредоточиться, как меня холодом обдает, будто я провалилась под лед на замерзшем пруду и не могу выплыть. Кажется, будто я тону. Такой ужас!

Мари кивнула.

– Да, понимаю, у меня тоже так было. Просто не обращай внимания на холод. Если тебе видится замерзший пруд, то представь, что лед тает и вода струится через тебя.

– Да, попробую. А дальше что?

– Направь эту силу на кого-то или на что-то, – ответила Мари.

– Встретимся вечером? Покажешь, что ты имеешь в виду? Пожалуйста, Мари!

– Нет, Зора, разбирайся сама. Я присматривалась к тебе на прошлом Празднике Полнолуния. Ты строила глазки Джексому, вместо того чтобы наблюдать за мамой. Ты вела себя неправильно. – Помолчав, Мари добавила: – Помни, мама тебя первую выбрала своей преемницей, а не меня.

– Всем известно, что Леда только потому меня выбрала, что у тебя то одно болит, то другое.

– Ничего у меня не болит! Я отличаюсь от вас от всех, в этом все и дело. Я другая. Нет, не ущербная, не слабая и не хуже вас. Я просто другая, вот и все! – Мари не сразу сообразила, что сорвалась на крик, но при этом ощутила облегчение, высказав вслух то, что терзало ее долгие годы.

Когда заговорила Зора, Мари пожалела, что развязала язык.

– Другая? Что значит другая? Я думала, ты слабенькая. – Зора вгляделась в Мари пытливым взглядом. – Что у тебя с волосами?

Мари захотелось надвинуть пониже капюшон.

– Волосы как волосы. А у тебя что с волосами? Вид у них ужасный.

Зора уперлась руками в круглые бедра:

– Мари, я несколько дней пряталась на дереве! А ты что скажешь в свое оправдание?

– У меня умерла мама, – сухо ответила Мари и пошла своей дорогой.

– Подожди, Мари! Прости меня! Не хотела тебя обидеть, – сказала Зора.

– Разговор окончен. Не ходи за мной.

– А то убьешь? Не верю, что ты способна на убийство.

Мари повернулась к Зоре:

– На всем белом свете мне были дороги лишь два человека – мама и Дженна. Мама умерла, а участь Дженны – хуже смерти. Мне теперь нечего терять. Я тебя убью, не сомневайся. – Мари ускорила шаг, а Ригелю мысленно велела покинуть убежище.

За поворотом, где Зора уже не могла ее видеть, Мари сошла с тропы и двинулась короткой дорогой, вниз по склону. Ригель мчался рядом сквозь кусты.

– Держись рядом. Надо отойти от нее подальше. Выносливостью Зора не отличается. Ей нас нипочем не догнать, даже если по глупости увяжется за нами.

Мари схватила покрепче ловушку для кроликов, и они побежали, петляя, запутывая следы. Лес Мари знала как свои пять пальцев, и ей не составило труда добраться до ясеневой рощи в ложбине, подойдя к ней не с севера, как обычно, а с юга. Там Мари без сил повалилась на ковер из мха, а Ригель, отдуваясь, улегся рядом. Мари гладила щенка, ласкала, приговаривала: вот умница, здорово прятался! Ригель скулил и обнюхивал ее с головы до ног, особенно там, где к ней прикасалась Зора.

– Успокойся, мы больше не будем иметь с ней дела, как и с Кланом. Мы теперь сами себе клан. Мы есть друг у друга, и больше нам никого не надо.

Передохнув, они спустились к ручью, что вился сквозь рощицу, мелодично журча, и напились вдоволь. Затем Мари стала присматривать место для живоловки.

– Вот! Здесь, как я и думала! Взгляни, Ригель – жеруха, целые заросли! – Вне себя от радости, Мари быстро зашагала вдоль кромки воды. – И вот, смотри, – указала она, хотя Ригель с головой ушел в игру – подбрасывал в воздух палку и хватал на лету. – Две цепочки маленьких следов – вот одна, а вот другая – и две покрупнее, почти вплотную друг к другу. Это кроличьи следы. А вот еще, и еще! Лучше места для ловли кроликов не сыскать! – Напевая себе под нос, Мари стала рвать пучки лесных трав, потом натерла ими ловушку, чтобы отбить свой запах. Затем поставила ловушку входом к зарослям жерухи, а другой стороной – к молодым кустам ежевики, что росли рядком, словно живая изгородь.

Мари вытерла руки о плащ, кликнула Ригеля, и тот прискакал с палкой в зубах. Возле нее он резко затормозил, присел на задние лапы и, весело махая хвостом, протянул ей палку в надежде вовлечь ее в игру «подай-принеси».

– Хорошо, поиграем, только чуть позже. Нас ждут грибы, и ты, мой чуткий мальчик, мне поможешь. – Мари забрала у щенка палку и метнула на другой берег ручья, так что Ригелю пришлось прыгать через поток. Девушка с гордостью смотрела, как Ригель без труда нашел палку, снова перепрыгнул с берега на берег и сел возле нее.

Мари оглядела его. Как же он вырос! Лапы, конечно, пока несоразмерно большие, и мордочка по-щенячьи округлая, зато весит он фунтов пятьдесят, не меньше: возьмешь на руки – сразу чувствуется! Он преображался на глазах, превращался во взрослую овчарку, красивую и величественную, умную и преданную. Мари видела, каким он станет, и вдруг, переполненная радостью, упала на колени и стиснула пса в объятиях.

– Я тебя люблю! Прости мне мои несовершенства и прости, что я переменилась после маминой смерти. Но я буду очень стараться, Ригель. Буду стараться, чтобы мы были счастливы. – Щенок выронил палку, залез к Мари на колени, где он уже не умещался, и припал головой к ее плечу, согревая ее любовью и ничего не требуя взамен.

– Прочь от нее, чудовище! – зазвенел в роще дикий крик Зоры. – Беги, Мари! Беги!

Ригель опомнился раньше Мари. Спрыгнул с ее колен и встал перед Зорой, которая потрясала в воздухе палкой. Загородив собой Мари, он свирепо оскалился, утробно зарычал, совсем как взрослый пес.

– О Богиня Великая! Это чудовище, оказывается, твое! – В голосе Зоры сквозил ужас, серые глаза стали огромными. Выронив палку, она попятилась, но грозное рычание Ригеля пригвоздило ее к месту.

Мари онемела. Когда она вновь обрела дар речи, то заговорила своим обычным, спокойным голосом:

– Никакое он не чудовище, но что правда, то правда: он мой.

Дикий взгляд Зоры метался от Мари к Ригелю:

– Убей меня Богиня, вот что с тобой не так! Ты из Псобратьев!

22

– Не совсем. Я лишь наполовину Псобрат, а наполовину Землеступ, – объяснила Мари.

– Я… я, пожалуй, присяду. Следи только, чтобы он меня не съел, – сказала Зора.

– Да не бойся, не съест. А вот укусить может, так что не садись резко и не вздумай бежать.

– Рада бы бежать, да ноги не держат. – Зора тяжело опустилась на землю, не в силах отвести взгляда от Ригеля. – Ну и громадина! А глаза у него всегда такие бешеные? Он меня точно не съест?

Мари с любовью погладила Ригеля.

– Точно. Если ты, конечно, не вздумаешь бежать или напасть на меня. Тогда он тебя покусает, причем с моего разрешения. И глаза у него не бешеные.

– Ты всегда такая грубиянка?

Мари сдвинула брови.

– Я тебе не грубила. Ты сама виновата, увязалась за мной.

– Теперь я все понимаю. Леда знала про этого… этого?.. – Зора осеклась и нетвердой рукой указала на Ригеля.

– Это собака. Овчарка. А зовут его Ригель. И, конечно, мама про него знала. Он живет с нами. – Мари запнулась и упавшим голосом поправилась: – Теперь-то он живет со мной одной.

– Мари, вот ужас, как же так вышло?

– Как Ригель оказался со мной, или как вышло, что я наполовину Псобрат, а наполовину Землеступ?

– Но почему ты такая спокойная?! – Зора почти сорвалась на крик, а когда Ригель снова зарычал, прижала руку к груди, будто сердце у нее вот-вот выскочит, и, вздохнув, продолжала: – Умираю от страха, когда он щерится и издает этот ужасный звук.

– Так не кричи на меня.

– Я стараюсь! – воскликнула Зора и прикусила язык.

Мари вздохнула.

– Что ж, сама не понимаю, отчего я такая спокойная. С чего мне быть спокойной? Ведь ты только что узнала тайну, которую мы с мамой хранили всю мою жизнь. – Мари помолчала, подумала и продолжила, будто не к Зоре обращаясь, а рассуждая вслух: – Теперь, когда ты узнала – когда хоть кто-то узнал – мне стало легче. А после маминой смерти жизнь совсем разладилась. А то, что ты здесь и видела Ригеля со мной, лишь подбросило щепок в костер, на котором сгорает моя жизнь.

– Как эта тварь тебя нашла?

– Зора, не называй его так. Называй его по имени.

– Прости, это я с непривычки. – Зора с шумом втянула в себя воздух и продолжила: – Как Ригель тебя нашел? – Она вновь уставилась на овчарку, а Ригель ощерился, показав зубы. – Можешь ему сказать, чтобы прекратил?

– Вообще-то могу. Только не хочу.

– Значит, буду сидеть и дрожать от страха. – Зора провела рукой по волосам.

– Неплохая мысль.

Мари замолчала, и Зора коротко вздохнула, а Ригель поднял голову и стал разглядывать ее, будто не зная, чего от нее ждать.

– Мари, ты ответишь на мой вопрос или нет?

– Могу и ответить. По правде сказать, не знаю, как Ригель меня разыскал. Он пришел к нам в нору ночью, после прошлого Праздника Полнолуния, весь израненный. Я помогла маме призвать луну и вылечила его. У меня тогда в первый раз получилось призвать луну.

– Незадолго до смерти Леда мне сказала, что хочет и тебя объявить своей ученицей, потому что ты омыла Ксандра и Дженну.

– Знаю, что она тебе сказала. Я все слышала – пряталась с Ригелем под ивой возле Поляны собраний.

– Так ты и вправду омыла Ксандра с Дженной?

– Да, мама бы врать не стала.

Зора презрительно фыркнула:

– Про тебя она врала всю жизнь! Говорила, что ты хворая и солнечный свет тебе вредит.

– Это совсем другое. Она не врала, а защищала меня. – Мари завернула рукав плаща, вытерла грязную руку о влажный мох. Отступила на пару шагов, туда, где одинокий луч солнца пробился сквозь редеющий утренний туман. Подняла руку, будто потянулась к солнцу, и сразу тепло заструилось по телу. Мари поймала взгляд Зоры и показала ей руку.

Зора так и ахнула:

– О Богиня великая! Что у тебя с глазами? Они светятся. И… и рука. Фу, как противно! У тебя что, кожа шевелится?

Мари одернула рукав.

– Нет, не шевелится. Так бывает всякий раз, когда я впитываю солнечный свет – и это ничуть не противнее того, что происходит, когда призывают луну.

Зора покачала головой:

– С ума сойти! Может, ты и вовсе не дочь Леды?

– Дочь, конечно! – Мари сжала кулаки. – Что за вопрос! Не смей никогда больше спрашивать меня о таком!

Ригель в ответ на вспышку Мари рявкнул и угрожающе двинулся на Зору. Девушка отскочила назад, пропахав пятками борозды в мягком мху.

– Придержи его! Я же не со зла!

Мари погладила Ригеля.

– Все хорошо. Не трожь ее. Пока.

– Пока? – Голос Зоры сорвался на писк.

– Пока, – повторила Мари.

– Ну прости же меня! Ни тебя, ни его я не хотела обидеть. Мне кажется, нам надо успокоиться и все обмозговать хорошенько. Ты не думай, я не пытаюсь указывать тебе или твоей собаке, что делать. Я всего лишь хочу разобраться, очень уж все это странно, – сказала Зора.

Мари глубоко вздохнула, присела рядом с Ригелем, обняла его за шею – не для того, чтобы приструнить, а чтобы приласкать. Пока Зора не бросится на нее с кулаками, он будет лишь рычать, не более того. Во всяком случае, так думала Мари.

– Ладно, давай разбираться, – уступила Мари. – Спрашивай, а я буду отвечать. А потом сообразим, как нам быть дальше.

– Давай. Над Ледой надругался Псобрат?

– Нет! Мама и отец любили друг друга, – сказала Мари.

– Это же невозможно!

– Взгляни на меня. Как видишь, возможно.

– Ладно, раз это правда, то где же твой отец-Псобрат? – спросила Зора.

– Погиб.

– Ты не обижайся, но история о погибшем отце-Псобрате – это очень даже удобно.

– А вот и неправда. Будь Гален жив, мы с ним и с мамой ушли бы отсюда, поселились бы где-нибудь, где можно жить семьей, но его убили свои же, прежде чем мы успели бежать, – объяснила Мари.

– Откуда ты знаешь?

– Мама мне все рассказала. О том, как они полюбили друг друга, как решили бежать и как Галена выследили и убили, когда он отказался выдать нас с мамой. Все случилось у нее на глазах. Я была тогда совсем маленькая и ничего не помню. Зато мама помнила – каждый день вспоминала.

Зора молча всматривалась в лицо Мари, и во взгляде ее произошла перемена.

– Что с тобой? – спросила Мари.

– Как же грустно. В голове не укладывается, – ответила Зора.

– Задавай другие вопросы, и скорее с этим покончим.

– Пока что у меня всего один вопрос. Значит, ты всю жизнь готовилась стать Жрицей, и Леда не назвала тебя своей ученицей и преемницей только из-за твоих глаз и кожи, да еще из-за пса?

– Дело не только в моих глазах и коже. Черты лица у меня тоже другие, но я их маскирую. – Кончиками пальцев Мари коснулась лба и носа. – И волосы. Я их крашу. Точнее, красила. – Мари брезгливо поморщилась, указав на свалявшиеся патлы. – А теперь бросила.

Зора глянула на нее с прищуром:

– Волосы у тебя светлые, как у Псобратьев, да?

– Это твой последний вопрос?

Зора нахмурилась.

– Нет, это я только что подметила, потому и спросила.

– Да, светлые. По крайней мере, думаю, что светлые. Не помню, когда в последний раз видела их чистыми и без краски.

– Вот почему ты всегда такая чумазая. – Зора замахала рукой, не давая Мари ответить. – Нет, это не вопрос, а всего лишь наблюдение. А на вопрос мой ты так и не ответила – или ответила не полностью.

– Сначала мама не называла меня своей преемницей, потому что силы мои то проявлялись, то нет. Все изменилось, когда ко мне пришел Ригель, смертельно раненный. А потом я призвала луну без маминой помощи и омыла Ксандра и Дженну, и маму тоже вылечила. И все равно я удивилась не меньше тебя, когда мама назвала меня своей второй ученицей.

– Так ты не знала о ее намерениях?

Мари помотала головой:

– Нет. Ни сном ни духом. Был у нас об этом разговор, но она считала, что слишком тяжело мне будет расставаться с Ригелем.

Зора метнула взгляд на щенка.

– Почему?

– У нас нерушимая связь. Если мы расстанемся, и мне и ему будет плохо. – Мари обняла Ригеля, улыбнулась, а щенок замахал хвостом и лизнул ее. – Когда собака выбирает спутника, это на всю жизнь.

– О Богиня! Из-за этого чудовища охотники на нас напали!

– Не смей называть его чудовищем! Ригель не виноват, что какой-то парень, у которого нет собаки, на нем помешался, – сказала Мари.

– Но я ведь права, не так ли? Это его выслеживали охотники, а не нас.

– Это тоже вопрос, а ты говорила, у тебя всего один остался. Больше я отвечать не буду. Пора подумать, что с тобой дальше делать, – заключила Мари.

Зора улыбнулась.

– Это же проще простого! Тут и думать нечего, выход один. Буду жить в твоей норе, вместе с тобой. – Зора умолкла, посмотрела на Ригеля, и улыбка сбежала с лица. – Он все время в норе?

– Не будешь ты, Зора, с нами жить. А Ригель всегда со мной, все время.

– Что ж, не слишком удобно, а страшно-то как! Но ничего не поделаешь. Подумай, как сделать, чтобы он не рычал так ужасно, не скалил зубы и, разумеется, меня не укусил.

– Ты что, мужчина? У тебя ночная лихорадка?

– Нет, конечно.

– Значит, ты просто спятила. Не будешь ты жить со мной и Ригелем, это невозможно, – отрезала Мари.

– Ну что ж, не хотела до такого доводить, но ты не оставляешь мне выбора. Не пустишь меня к себе жить – расскажу всему Клану, кто ты есть, и про Ригеля расскажу, и про то, что из-за вас на нас напали Псобратья. Твоя нора надежно скрыта, но долго ли, по-твоему, ты будешь в безопасности, если весь Клан, обезумев от ночной лихорадки, станет тебя искать?

– Ничего ты такого не сделаешь, я не дам. Не сойти тебе с места, – пригрозила, поднимаясь с земли, Мари. Ригель, как всегда, уловив ее настроение, встал рядом и грозно зарычал.

– Чтобы я не сошла с места, придется тебе меня убить, – сказала Зора. – И с того дня, как ты мне угрожала, я много всего передумала. Дружбы между нами никогда не было, да и знаю я тебя плохо, но не верю, что ты способна убить человека.

– Может, я и не способна, а вот Ригель – как знать, – выпалила Мари.

– Ты же обещала, что он меня не съест.

– Одно дело не съест, другое – не убьет, – уточнила Мари.

– Спорим, не убьет. Он, конечно, может меня укусить, даже загрызть, да только ты не допустишь, – сказала Зора.

– Отчего не допущу?

– Ты же дочь Леды, в тебе нет жестокости, – объяснила Зора. – Вот что, Мари, мы обе от этого только выиграем. Я буду жить с тобой лишь до тех пор, пока ты не научишь меня призывать луну. Стану настоящей Жрицей – уйду.

– Ты же говорила, что твою нору разорили, – возразила Мари.

– Да, разорили. Помоги мне вырыть новую в надежном месте. Прошу, помоги. И я буду жить там, стану заботиться о Клане. А ты делай что хочешь, живи как тебе угодно.

– А откуда мне знать, что ты меня не выдашь, не расскажешь Клану про меня и Ригеля?

– Если не выдашь меня, то и я тебя не выдам. Ты одна в Клане будешь знать, где моя новая нора. Не разболтаешь мой секрет – и я сохраню твой.

Мари смерила Зору взглядом.

– Только ума не приложу, отчего ты так рвешься в Жрицы. Думаешь, это легкая работа? Ошибаешься! Это тяжкий, изнурительный труд, без отдыха, без устали.

– Знаю. Вернее, знаю, что именно такой Жрицей была Леда – трудилась тяжело, уставала, не ведала отдыха. – Зора замахала руками, не дав Мари возразить, и продолжала: – Мать твою я уважала. Она была великой Жрицей. Но скажу тебе правду, я себя великой не считаю. Стану хорошей Жрицей, хватит с меня и этого.

– Леда считала, что быть Жрицей Луны – это призвание. И большая ответственность.

Зора кивнула.

– Да, понимаю. Много слышала об этом от Леды. – Зора многозначительно вскинула темную бровь. – Только не говори, что она и тебя не учила тому же.

– Мама очень ценила дар, которым ее наделила Богиня. Тебе было бы чему у нее поучиться. – Мари будто оправдывалась, но иначе нельзя было дать понять Зоре, как пренебрежительно та отозвалась о мамином служении Клану.

– Да, конечно, я бы многому могла у нее научиться. А теперь научусь у тебя. Буду прилежной ученицей, а ты, надеюсь, не станешь мне твердить о моих многочисленных обязанностях перед Кланом. Ведь не станешь?

– Не стану. Мне нет дела до Клана, зато есть дело до Ригеля, и до меня самой, и как сберечь нашу тайну.

– Значит, мы прекрасно уживемся! – радостно воскликнула Зора.

– Ты мне так и не объяснила, отчего так рвешься в Жрицы, хоть и не чувствуешь призвания, как мама, – допытывалась Мари.

Зора молчала, лишь кусала губу и прятала взгляд.

– Вот что, я и не подумаю поселить тебя у себя, если ты не будешь со мной до конца честной, – сказала Мари.

Зора подняла взгляд, и Мари была потрясена, увидев в глубине ее серых глаз беззащитность.

– Что ж, вполне справедливо. – Зора протяжно вздохнула и заговорила сбивчиво: – Хочу быть Жрицей, чтобы стать для Клана незаменимой, и тогда меня больше никто не покинет.

Мари округлила глаза: не ослышалась ли? Она внимательно смотрела на Зору, та выглядела печальной и пристыженной. Куда девалась надменная красотка-белоручка, у которой на уме одни юноши?

– То есть как – не покинет? Ничего не понимаю, – недоумевала Мари.

– И немудрено. Ты на самом деле меня не знаешь. – Зора опять вздохнула. – Мой отец был из Клана мукомолов. Они с мамой познакомились на ярмарке. Когда они стали парой и мама забеременела мной, он вернулся в свой Клан. Как только я родилась, мама ушла к нему. А меня оставила.

– Тебя бросила мать? Взяла и бросила?

Зора кивнула, не глядя на Мари.

– Взяла и бросила. И я не хочу, чтобы это повторилось. Жрицу Луны никто не бросит. Никто. Слишком ее ценят, слишком любят.

– Ох… – Мари была поражена, узнав Зору с неожиданной стороны. – Прости меня.

– Понимаешь теперь? До Леды мне, конечно, далеко, но о Клане я буду заботиться по мере сил.

– И Клан тебе ответит признанием, – заверила Мари.

Зора кивнула:

– Надеюсь. Это моя самая заветная мечта.

– Понимаю. – Мари медленно, решительно встала. – Можешь жить с нами, только распоряжаться будешь не ты, а я.

Зора просияла:

– Согласна. Буду примерной ученицей. Когда начнем учиться призывать луну?

– Сегодня ночью, а жаль, я бы лучше поспала. Но сначала ты мне поможешь – будем копать и добывать еду.

– Что-о-о? Это еще зачем? Одно дело копать и еду добывать, другое – призывать луну! – Зора ошалело озиралась, будто Мари велела ей рыть нору здесь же, на пустом месте, голыми руками.

– Для начала отыщи самый раскидистый папоротник и выкопай. Он нам пригодится сегодня ночью, когда будешь учиться призывать луну. Нет! – Зора не успела и рта раскрыть, а Мари уже велела ей молчать. – Сейчас не стану объяснять зачем. А во-вторых, поможешь мне набрать грибов. К ужину. Пока ты не стала Жрицей и тебе не приносят даров, будешь охотиться, копать, собирать грибы-ягоды, как все женщины в Клане. – Мари потрепала Ригеля по макушке. – Пойдем, мой хороший, будешь вынюхивать для Зоры грибы, пускай собирает. – Мари устремилась прочь, в сосняк, где в изобилии росли грибы, а Зора поплелась следом.

23

– Ну и ежевичник – чаща непролазная! – восхитилась Зора. Они стояли перед одним из потайных входов в лабиринт из тропинок, змеившихся вокруг норы Мари. – И долго вы его выращивали?

Мари со стоном поставила на землю Ригеля и взяла посох, чтобы отвести в сторону толстую шипастую ветку. Ригель юркнул в ежевичник, а Мари принялась затаптывать его следы.

– Он был таким, сколько я себя помню, но чтобы он не зачах, нужно много труда и много лунной силы. – Мари нахмурилась, приглядевшись к кустам. Со дня смерти Леды не прошло и лунного месяца, а молодые побеги стали хуже расти, и колючие ветви кое-где полысели.

– Постой… ты призываешь луну, чтобы растить эти колючки?

Мари глянула на Зору:

– Вижу, мало ты пока знаешь о труде Жрицы.

– Да, мало. Леда умерла, так и не успев ничему меня научить.

– Я думала, мама начала с тобой заниматься, – сказала Мари.

Зора беспокойно переминалась с ноги на ногу и теребила большой папоротник, который выкопала и принесла по просьбе Мари. Глядя на грязные полосы у себя на руках и на цветастом платье, она брезгливо морщилась.

– Мне стоило к ней присматриваться. Ну, знаешь, когда она омывала Клан. Признаюсь, смотрела я вполглаза, но не припомню, чтобы в ход шли растения. Знаю, – поспешно добавила Зора, – Леда с помощью растений излечивала всякие хвори, врачевала раны. Но призывать луну для растений – это совсем другое дело.

– На самом деле никакой разницы. Вот взойдет луна – покажу тебе. О ежевичнике явно пора позаботиться.

– Правда? На мой взгляд, все и так хорошо, – заметила Зора. Она боязливо коснулась одного из бесчисленных грозных шипов и с визгом отдернула руку, поднесла ко рту палец. – Такие острые!

Взгляд Мари сделался вдруг нежным, мечтательным.

– Светлячки и лунный свет. Мама говорила, что шипы сделаны из светлячков и лунных лучей.

– Хм, странно. Почему она так говорила?

– Вечером покажу. – Мари поманила Зору вместе с Ригелем в гущу ежевичника. – Идем, и держись со мной рядом, как Ригель. У нас есть еще один посох. Со временем ты изучишь все тропинки, а сейчас ходить здесь тебе будет сложно, даже опасно.

– Ой! – Зора прижала ладонь к длинной, глубокой ссадине на руке.

– Ну вот. Говорила я тебе, держись ко мне поближе. Буду раздвигать ветки перед вами обоими.

– Не желаю подходить к нему близко! – горячо прошептала Зора, указав на Ригеля.

– Придется тебе себя перебороть. Не приставай к нему – да и ко мне – и он тебя не тронет, – успокоила ее Мари.

– Он такая громадина! И клыки у него уродливые.

– Хватит шептать. У Ригеля слух тоньше, чем у нас с тобой, и понимает он гораздо больше, чем ты думаешь. И клыки у него вовсе не уродливые. Им и положено быть большими и страшными. И сам он вырастет большим и страшным. Так что привыкай и не веди себя как бестолковая землерылиха.

– Не смей меня так называть! – вскипела Зора, и Ригель свирепо глянул на нее и ощерился. – Вот, говорила же я! – Зора указала на щенка: – Стоит мне к тебе обратиться, сразу огрызается!

Мари дернула плечом.

– А ты будь повежливее, он и перестанет.

Зора протяжно вздохнула.

– А я и не хочу никого обижать, просто очень уж он страшный. – Зора вскрикнула от боли – прядь ее длинных темных волос зацепилась за ветку ежевики.

– Вот навязалась на мою голову! – вздохнула Мари, высвобождая Зорину прядь.

– Ох и больно же!

– А ты не отставай. Теперь поняла, почему я заплетаю волосы в косы?

– Леда кос не носила, – упрямо сказала Зора, приглаживая выбившуюся прядь и потирая макушку.

– Леда была куда ловчее меня – да и тебя, если на то пошло. А теперь внимание! Вот-вот будет крутой поворот направо, потом сразу налево. А дальше будем подниматься змейкой в гору.

– Можно я брошу папоротник?

– Нет. – Мари отвела в сторону очередную ветку ежевики. – Мы почти пришли.

– Выходит, даже если кто и догадается, где твоя нора, все равно сквозь эти колючки никому не пробраться, – сказала Зора, осторожно протискиваясь вслед за Мари.

– Так и задумано.

– Скажи, рано или поздно привыкаешь шастать туда-сюда сквозь колючки? – спросила Зора, вскинув взгляд на шипастую ежевику, которая, словно стены древнего лабиринта, почти закрывала вечернее небо.

– Это же наша защита! Не то слово привыкла – ценю по достоинству, цени и ты.

– Еще бы! По-моему, просто великолепно! Только не знаю, сумею ли сама создать нечто подобное, – призналась Зора.

И я не знаю, – подумала Мари, – но надо решиться. Чем скорее будет готова ее нора, тем скорее я от нее избавлюсь.

– Сейчас налево, потом пять шагов вниз по склону, дальше направо, еще пять шагов наверх – и мы у цели, – объяснила Мари.

– Наконец-то! Я страсть как устала и проголодалась! – выдохнула Зора. И, вдруг очутившись возле самого входа в нору и едва не налетев на Мари, застыла, разинув рот. Осторожно, чтобы не пораниться о шипы, Зора прошла вперед и приблизилась к массивной деревянной двери с резным изображением Богини над нею. И благоговейно коснулась образа, на миг напомнив Мари Леду.

– Просто чудо! – тихонько произнесла Зора. – Кто ее вырезал?

– Моя прабабка. Она была художница, – объяснила Мари.

– Я была бы счастлива, если бы Мать-Земля охраняла и мою нору, – сказала Зора. И через плечо оглянулась на Мари. – Ты тоже так умеешь?

Мари, не ожидавшая этого вопроса, изумленно заморгала.

– Не знаю, не пробовала. Я… ммм… рисую.

Зора заглянула ей в лицо.

– Так ты тоже художница?

– Да. Можно сказать, что да.

– Почему в Клане об этом не знали? – спросила Зора.

– Дженна знала.

– Дженна еще ребенок. Почему из важных людей никто не знал?

– Мама знала, а она была самым важным в Клане человеком, – сказала Мари.

Зора долго смотрела на нее, ничего не говоря, и наконец промолвила:

– Не жизнь, а сплошные тайны!

– Потому что иначе нам было нельзя, – сказала Мари.

– Я знаю Закон, но скажи, ты и вправду веришь, что двух Жриц могли бы изгнать из Клана, тем более из-за столь давних событий?

– Леда не хотела рисковать, ведь из Клана могли изгнать только меня, – объяснила Мари.

– Леда, Жрица Луны, была у нас одна. Ее бы не изгнали, – твердо сказала Зора. – А если бы ты доказала, что тоже незаменима для Клана, то и тебя бы наверняка не тронули. – Зора умолкла, метнула взгляд на Ригеля. – А вот насчет него судить не берусь.

Мари вскинула подбородок:

– Мама хранила тайны, защищая меня. Точно так же и я буду защищать Ригеля.

– Долго еще ты будешь таскать его на руках из норы и обратно?

– Пока он жив, – отвечала Мари не раздумывая.

– А намного еще он вырастет?

– Не знаю, да и неважно. Все равно буду его носить на руках.

Зора грустно покачала головой:

– Трудную жизнь ты для себя выбрала, Мари.

– Я ее не выбирала. Я для такой жизни родилась. – Мари протиснулась мимо Зоры. – Пойдем, покажу тебе твою временную постель. Ах да, папоротник оставь за дверью.

– Ума не приложу, для чего ты меня заставила его сюда тащить.

– Скоро узнаешь, – устало вымолвила Мари. – А теперь сострой из себя прилежную ученицу и заходи. Поедим – и скорей бы этот вечер закончился.

– Не очень-то добрая из тебя наставница, – сказала Зора капризно, так что Мари едва не вышла из себя. Опустив голову, Мари встретила взгляд Ригеля. Оба хором вздохнули, и Мари шепнула щенку: «Неудивительно, я ведь ни к кому в наставницы и не просилась».

– Красиво у тебя в норке, а чистота какая! Неужели это все ты рисовала? Так здорово!

Мари исподлобья глянула на Зору.

– В твоих устах не очень-то похоже на похвалу.

– Я же не виновата, что столько всего на меня обрушилось. – Зора завороженно листала рисунки Мари. – Даже не верится: у тебя такой дар, а ты его скрывала от Клана!

– А на что бы мой дар сгодился? Картинки для них рисовать? Вот уж не думала, что Клан пропадет без набросков углем!

– Не ехидничай, – сказала Зора, а сама так и пожирала глазами рисунки.

– Я не ехидничаю. Не думала всерьез, что кому-то в Клане нужны мои наброски. – Мари помешала рагу, подбросила в духовитое варево еще горсть грибов.

– Ты что, не бывала в других норах, кроме своей?

– Бывала, у Дженны с отцом, – отозвалась Мари.

Зора фыркнула:

– Подумаешь, берлога холостяцкая! А в норах у женщин ты не гостила ни разу?

Мари внимательно посмотрела в серые глаза Зоры. Конечно, разговор был неприятный, но Мари испытывала чувство освобождения, наконец-то рассказывая правду.

– Мне едва минуло пять зим, когда на коже стали проступать солнечные узоры. Мама и до этого красила мне волосы, но ничего другого не требовалось, чтобы скрыть, кто я на самом деле. Тогда я всюду ходила с ней. Точнее, днем ходила, а по ночам сидела здесь взаперти.

– Совсем одна? Такая маленькая?

Мари кивнула.

– Мои первые воспоминания – как я засыпала под дверью, чтобы под утро услышать, как мама постучит.

– Тяжело, наверное, приходилось вам обеим, – вздохнула Зора.

– Да не так уж и тяжело. Главное, что мы были вместе. – Мари вновь принялась помешивать рагу. – Так что у женщин в норах я гостила, но была тогда совсем крохой и мало что помню. Запомнилось лишь, что они казались огромными и полными всяких диковин.

– Да, предметов искусства – статуэток, гобеленов и прочего. Странно, что Леда тебе не рассказывала о том, как принято украшать норы. Твой дар пригодился бы в Клане, если бы о нем знали. – Зора обвела взглядом своды норы. – А еще странно, что стены у вас не расписаны. Ты ведь умеешь писать красками?

– Умею, конечно. Мы с мамой подумывали о том, чтобы я расписала стены, но, как видишь, решили насадить побольше грибов-фонариков и мха-светожара, чтобы мне было светлее по ночам, пока я ждала ее. – Мари указала на очаг. – А это моя работа.

– Какая прелесть! – Зора залюбовалась нежными лазоревыми цветами, которые будто росли из каминной полки, как живые.

– Незабудки, мамины любимые цветы.

– Одно слово, чудо! Ты замечательная художница. В Клане твой дар точно ценили бы, особенно учителя. Твои рисунки пригодились бы, чтобы учить детей читать и писать.

Мари очистила еще один зубчик чеснока, раздавила его ножом, бросила в чугунок и принялась резать зеленый лук. Она обдумывала слова Зоры, вертела их в голове, силясь понять, что заставляло Леду скрывать ее дар. Спору нет, Леда прежде всего заботилась о ее безопасности и жила в вечном страхе: а вдруг тайна откроется и Мари изгонят из Клана? Но не слишком ли была Леда озабочена сохранением тайны? Мари вообразила на миг, что ее ценят за что-то, лишь ей одной данное, что она не так зависит от матери – и несказанная тоска накатила на нее.

Ригель заскулил, прижался к ногам Мари теплым мускулистым боком. Мари глянула на него, улыбнулась.

– Все хорошо. Я просто представила, что было бы, если… – Мари потрепала пса по макушке.

– Ты все время с ним разговариваешь, – заметила Зора.

– Да! Он внимательный слушатель, – похвалила Мари.

– Ты с ним так беседуешь, будто он тебя понимает.

– Да, понимает.

– Честное слово?

– Честное! – Мари глянула на Зору и, прочтя на ее лице лишь праздное любопытство, добавила: – Между мной и Ригелем узы на всю жизнь. Он избрал меня в спутницы. И это не пустые слова. Это означает, что мы одно целое. Мы чувствуем друг друга. А если я в мыслях рисую образ и ему передаю, он его улавливает.

Зора подняла темные брови:

– Выдумаешь, чтобы меня подразнить?

– Нет! Это чистая правда.

– А покажешь?

– Как? – спросила Мари.

– Ну, представь, что Ригель подходит к двери и ложится, – подсказала Зора после минутного раздумья.

– Это проще простого. – Мари, не глядя на Ригеля и не говоря ни слова, а продолжая помешивать рагу, представила, как Ригель ложится у дверей. И через миг щенок отошел от нее и примостился у порога.

– Поразительно! Как думаешь, все собаки Псобратьев так умеют?

– Про всех не скажу, но папина овчарка умела, мама рассказывала.

– Это ведь он? – Зора выхватила из стопки набросок с Галеном, Орионом, Ледой и новорожденной Мари.

Мари мельком глянула на рисунок и сразу же отвернулась. Смотреть на мамины портреты было больно, невыносимо больно.

– Да. Это Гален со своей овчаркой Орионом, мама и я.

– Овчарка не дорисована, – заметила Зора.

– До того как меня выбрал Ригель, я собак вблизи не видела, вот и не могла дорисовать.

Зора плюхнулась на лежанку Мари, которую та уступила ей на время.

– Просто удивительно!

– Что именно?

– Ты – точнее, твое происхождение. И он. – Зора указала подбородком на Ригеля – тот по-прежнему лежал у порога и сонно поглядывал на Мари. – Мех-то у него какой густой, и цвет изумительный! Славная выйдет из него шубка!

Мари развернулась, занеся черпак, словно меч.

– Не смей так говорить!

Зора засмеялась, но грозный рык Ригеля заставил ее умолкнуть. Зора откашлялась и, лукаво сверкая глазами, произнесла с притворным раскаянием:

– Я пошутила. Хотела похвалить.

Мари и Ригель хором фыркнули.

– Нет, ну как вы друг на дружку настроены! – заметила Зора.

Мари положила щедрую порцию рагу в деревянную плошку Ригеля, добавила сырой крольчатины и отставила в сторону остудить. Затем приготовила порции себе и Зоре. Дала овчарке ужин, а сама подсела к Зоре, пододвинув стул поближе к лежанке.

Зора попробовала рагу, кивнула, одобрительно причмокнула, зачерпнула еще ложкой и спросила с набитым ртом:

– А хлеба свежего нет?

– Хочется свежего хлеба – испеки сама, – сказала Мари.

– И испеку! Хлеб у меня выходит воздушным, как облачко!

Мари фыркнула.

– Можно подумать, ты и впрямь умеешь печь!

– Еще как умею! На славу! В земле я возиться не люблю и охотиться ненавижу, зато чужую добычу приготовлю так, что пальчики оближешь! – Зора взяла в рот очередную ложку рагу, распробовала. – Недурно, хотя чеснока многовато, а соли не хватает.

– Придираешься к моему рагу?

– И не думаю! Это не придирка, а справедливое замечание. Завтра стряпать буду я, и ты все поймешь. Найдется у тебя из чего испечь хлеб?

– Конечно. Все в кладовой, в глубине норы. – Мари старалась ничем не обнаружить своей радости – при одной мысли о хлебе, воздушном, как облачко, у нее потекли слюнки. – У нас пекла мама, а рагу всегда готовила я.

– А я и то и другое умею, и много чего еще. Все, что ты добудешь, я приготовлю.

Мари хотела съязвить, но придержала язык. Не все ли равно, умеет Зора добывать пищу или нет? Ей же, Мари, станет проще жить, если Зора возьмет стряпню на себя.

– Договорились, – сказала Мари.

– Правда?

– Правда!

– Спасибо! – сказала Зора с полным ртом. – Не пожалеешь, вот увидишь!

Мари невесело засмеялась:

– Я уже жалею, с тех пор как ты мне попалась там, под деревом.

– Не груби. – Зора, кусая губы, уставилась в тарелку.

Мари дернула плечом. Замечание Зоры неожиданно смутило ее.

– Не хотела тебя обидеть, просто правду сказала. Я… я совсем не привыкла к людям, кроме мамы. Брось обижаться зря.

– А сама ты меняться не желаешь? – спросила Зора.

– Нет, с чего бы?

– Не стану вдаваться в подробности – слишком долгий выйдет разговор. Скажу только: ты не желаешь меняться, ну и я не желаю. Так стоит ли друг друга перевоспитывать? Может, давай примем друг друга как есть и постараемся извлечь пользу из нашего уговора?

– По-моему, дельная мысль.

– Значит, решено? – обрадовалась Зора.

– Да, – кивнула Мари.

Рагу доели в молчании и, стараясь создать хотя бы видимость дружелюбия, вместе вымыли посуду. Зора стала потирать зудящие от ночной лихорадки руки, и это знакомое движение отозвалось в сердце Мари жгучей болью, напомнив о Леде.

Мари открыла смотровое оконце, убедилась, что и в самом деле стемнело, и, вдохнув поглубже, повернулась к Зоре.

– Ну что ж, начнем первый урок. Ты что-нибудь знаешь о письменах на земле?

Зора сидела на лежанке и старательно расчесывала длинные густые волосы деревянным гребнем.

– Нет, никогда не слыхала.

Мари вздохнула.

– Значит, мама тебя ничему не научила?

– Просто смирись с тем, что я совсем не умею призывать луну – я же тебе говорила, ничего я не знаю, и все. – Зора помолчала и, приглядевшись к Мари, добавила: – Разве у тебя мурашки по коже не бегают? Ведь солнце уже село.

– Мы с тобой разные. Когда солнце заходит, я ничего особенного не чувствую, – объяснила Мари.

– Как – совсем? Ни мурашек, ни зуда?

– Нет, – ответила Мари.

– И при лунном свете тебя не мучают боли? – Зора смотрела на Мари огромными, полными ужаса глазами.

– Заход солнца на меня не действует. Как и восход луны, – сказала Мари. – А теперь о письменах на земле.

– Погоди, а ты уверена, что можешь призывать луну? То есть как тебе это удается, если ты не чувствуешь луну кожей?

– Глупости! Проще показать, чем объяснить. – Мари, чуть помедлив у порога, зашла в бывшую мамину комнату, теперь ее собственную, и достала из опрятной стопки одежды Ледин плащ. На миг отдавшись чувствам, прижала пестрый плащ к сердцу, всей грудью вдохнула запах розмарина и розовой воды – мамин запах. Набросила плащ на плечи, потуже затянула пояс, вытащила из Лединой корзины с припасами два пышных пучка сушеного шалфея, перевязанных цветными лентами, и вернулась в большую комнату, к Зоре.

У очага Мари тщательно смела тлеющие угли в ящичек, и пока она стояла нагнувшись, Зора протянула руку и осторожно провела пальцами вдоль рукава Лединого плаща.

– Какая красота!

Мари дернулась от неожиданности, и Ригель, вскинув голову, пронзил Зору янтарным взглядом.

– Да ты не пугайся, ведь когда ты боишься, он на меня так смотрит! Леда мне нравилась, а по этому плащу я с ума сходила. И окрашен красиво, и вышивка цветами по краю премилая!

– Спасибо. Это я сшила для мамы.

– Если так, то сшила бы что-нибудь и для себя, нечего в рванье ходить. И с прической я тебе могу помочь. – Зора умолкла, глядя на Мари. – Думаю, да, могла бы помочь.

– Зора, я устала, мне грустно, и терпение у меня кончается. Так что пойдем со мной, и замолчи хоть ненадолго. – Мари открыла дверь и протянула Зоре посох. – Для начала будешь сама раздвигать колючки. И помни, сейчас ночь. Здесь мы надежно укрыты, но все-таки следи за своими словами и не повышай голоса. Теперь, без мамы, я не знаю, где проводит ночи Клан, особенно мужчины.

– А я знаю. Окружили мою хорошенькую уютную норку, от которой одни руины остались, – убитым голосом сказала Зора. – Я еле ноги унесла. – Она брезгливо поморщилась, оглядев свой плащ, весь в пыли и пятнах. – О Богиня, как же я проживу без моих платьев, накидок, плащей?

– Зора, думай о деле. Ты теперь моя ученица, думай о том, как луну призывать, что толку грустить о пропавших нарядах?

– Наряды мои не пропали, они в плену, – буркнула Зора, неловко махнув посохом. Переступив порог, она остановилась и бережно прикоснулась к образу Великой Богини.

– Эй, – окликнула ее через плечо Мари, – не забудь папоротник!

Зора со стоном взвалила на плечо раскидистый поникший куст, и тот обдал ее землей с головы до пят. Зора поморщилась.

– Когда я стану Жрицей Клана – ни за что не буду пачкаться. Честное слово! Никогда! Ты, может, и любишь в грязи возиться, а я – нет уж, увольте!

Мари не стала возражать, а молча двинулась вперед, не придержав за собой ветку ежевики. И они с Ригелем насмешливо переглянулись, услыхав позади приглушенный вскрик.

24

– Какая красивая! И поди догадайся, что она здесь! – благоговейно прошептала Зора. – Можно подойти поближе к Матери-Земле? – Мари не отвечала. Она застыла у края поляны молча, глядя в пустоту. – Что с тобой, Мари?

Ригель заскулил и порывисто лизнул своей спутнице руку.

– Что? Ах, да, все хорошо. – Мари рассеянно поглаживала Ригеля, набираясь у него сил.

– По тебе не скажешь, что все хорошо. Вид у тебя такой, будто тебе дурно.

Мари заглянула Зоре в глаза:

– Здесь я похоронила маму – в объятиях Матери-Земли. И… и с тех пор сюда не приходила.

– Ах… вот почему ты побледнела. Прости меня, Мари, – тихо сказала Зора. – Можно подойти к Матери-Земле? – повторила она вопрос, а затем добавила: – Хочу помолиться о Леде.

– Маме это пришлось бы по душе.

Перед тем как выйти на поляну, Зора коротко сжала руку Мари:

– Хоть мы с тобой и не подруги, но от души соболезную.

Не в силах выговорить ни слова, Мари кивнула и часто заморгала. Зора, выйдя на поляну, вдохнула всей грудью и крикнула Мари через плечо:

– Цветы – просто чудо! Медом пахнут! С виду знакомые, только забыла, как называются. Что это за цветы и как вы их здесь вырастили?

– Это незабудки, цветы, которыми я расписала очаг. Только я их не растила. Раньше они здесь никогда не цвели, – удивилась Мари. Зора стояла неподвижно, обратив к ней лицо. Мари нагнулась и осторожно погладила нежные голубые цветы, а Ригель зарылся в них носом и с наслаждением вдыхал аромат. – Они только в середине лета зацветают, а здесь и вовсе никогда не растут.

– Это она их тебе послала, – сказала Зора.

– Откуда ты знаешь, что это от мамы? – Мари смахнула непрошеную слезинку.

– Нет, не Леда. – Зора кивком указала на идола. – Это тебе послание от Великой Матери-Земли.

– Она с тобой говорит? – спросила Мари, вглядываясь в бесстрастное лицо статуи.

– Не словами, но я чувствую присутствие Богини. А ты ее слышишь?

Мари грустно покачала головой.

– Нет.

– Но чувствуешь ее присутствие? – Не дождавшись ответа, Зора улыбнулась и сказала: – Что Богиня о тебе печется, это я точно знаю. Послать Ледины любимые цветы тебе в утешение – это не пустяк. – Зора приблизилась к статуе Матери-Земли. Мари наблюдала за ней: Зора преклонила колени, воздела к небу руки и что-то зашептала, слов было не разобрать.

Смутившись, будто она ненароком подслушивала чужой разговор, Мари опустила глаза, ожидая увидеть холмик земли там, где была свежая могила матери. Но это место ничем не отличалось от прочей части поляны – точно так же зеленела трава и благоухали лазоревые цветы.

Мари вновь обратила взгляд к лику Матери-Земли и, созерцая изваяние Богини, готовилась принять все, что ни пошлет ей Великая Мать. Она прошептала:

– Если эти цветы и вправду твой дар, спасибо тебе. Маму я никогда не забуду. Забыть ее – это все равно что забыть, как дышать. Как бы там ни было, спасибо.

– Ну вот, теперь полегчало! – Зора поднялась с колен и стояла в бледном свете луны, воздев к небу руки, запрокинув голову. Кожа ее уже не отливала серебром, и когда она обратила лицо к Мари, она улыбалась. – Я готова к первому уроку, будем учиться призывать луну.

– Знаешь, где север?

Зора склонила набок голову, призадумалась. И указала на изваяние.

– Вон там север.

– Правильно. Вот и начнем с севера. Знаешь почему? – спросила Мари.

– Потому что там начало всех начал?

– Ну да. Но потому север – начало всех начал, что земля для нас – живое существо, и голова у нее на севере, вот мы и начинаем оттуда.

Зора кивнула:

– Понятно.

– Куда ты дела папоротник?

– Вот он, здесь. – Зора достала папоротник из гущи ароматных цветов, где он покоился все это время.

– Положи его посреди поляны. – Зора повиновалась, а Мари, встав лицом к Богине, открыла ящичек с углями и подожгла оба пучка шалфея. – Это тебе. – Мари протянула один пучок Зоре, та подскочила и нетерпеливо схватила его.

– А дальше?

– Отойди от меня на пару шагов, чтобы у нас был простор для движения.

– Для чего это?

– Вот так, хорошо. Вот как объясняла мне мама, когда я была маленькая. Луна должна знать своих Жриц, и, подобно земле, она ценит красоту. Вот мы и должны представиться луне – вытанцевать на земле при лунном свете наши имена.

Беспокойство на лице Зоры сменилось довольной улыбкой.

– Правда? Я должна представиться в танце?

– Да, – подтвердила Мари. – Итак, пока ноги выписывают в танце буквы твоего имени, в руках у тебя будет дымящийся пучок шалфея. Он будет кружиться вместе с тобой, повторяя твои движения. Знаешь, почему из всех трав я выбрала шалфей?

Зора махнула зажженным пучком и тихонько кашлянула.

– Потому что он дымит?

– Нет, это, пожалуй, совпадение. Он обладает большой целительной силой, особенно для женщин. Масло из листьев шалфея излечивает многие болезни. А если его высушить и поджечь, дым очищает. Шалфей хорош для начала нового дела, как сегодня. Когда я впервые предстала перед Луной, мама точно так же велела мне танцевать с горящим пучком шалфея.

– Кажется, понимаю. Что еще я должна делать в танце – или только имя выписывать?

Мама, что я должна делать, когда вывожу свое имя?

Просто радуйся, девочка моя. Пусть Луна увидит, как счастлива ее будущая Жрица исполнять свой первый танец. Танцуй по всей поляне – наполни ее смехом, благоуханием и своей неповторимой красотой.

Слова Леды вились в воздухе вместе с пряным дымком шалфея. Мари улыбалась, а по щекам катились слезы.

– Просто радуйся, только и всего. Покажи Луне, какое для тебя счастье быть ее Жрицей. И танцуй по всей поляне, пусть она наполнится благоуханием, движением, счастьем.

– Это я сумею. Когда начинать?

– Давай вместе. – Мари взмахнула пучком шалфея, представила в уме, как выводит в танце букву М, и пустилась в пляс.

Вначале Мари было трудно расслабиться. Больше десяти зим минуло с тех пор, как посвятила она Луне свой первый танец. Была она тогда смешливой девчушкой, выплясывала маленькими босыми пятками на цветущей земле свое имя, танцевала с мамой, и полнилась поляна счастьем, ароматным дымком и любовью. На сей раз двигалась она скованно, даже неуклюже. Но когда затрепетали над поляной прозрачные струйки дыма и дробный Зорин смех зазвенел в такт ее движениям, Мари почувствовала себя лучше. Движения были ей давно знакомы, знакома и поляна. Место безопасное, здесь она как дома. Их с мамой родное место – здесь она родилась и выросла, здесь недавно похоронила Леду. Ноги Мари выписывали ее имя среди ароматных голубых цветов, и в сердце шевельнулась… нет, пока еще не радость, лишь мимолетная надежда избавиться от грусти, и Мари расправила руки, будто крылья. Вспомнив, как хорошо было когда-то им с Ледой на этой полянке, Мари отдалась танцу.

Вдруг издалека долетел вопль – звериный, исполненный ненависти, он нарушил мирную тишину рощи.

– О Богиня, только не это! Спрячь меня от них! – Зора подбежала к Мари, схватила ее за руку.

Мари метнула взгляд на Ригеля. Щенок невозмутимо лежал у ног статуи Богини. Крики как будто не тревожили его, он лишь навострил уши и устремил вдаль зоркие глаза.

Мари невольно расслабила плечи:

– Нам они не страшны. Они не знают, что мы здесь, и даже если б знали, сквозь ежевичник им все равно не продраться, – сказала Мари и добавила: – А кто это?

– Наши собратья. От них я и пряталась на дереве.

За первым криком последовал второй, уже с другой стороны.

– Знаешь, где они? – спросила Мари.

– Где первый – не знаю. А где второй – догадываюсь. Возле моей норки. Точнее, того, что от нее осталось, – буркнула Зора. – Теперь они не только по ночам беснуются. Я их боюсь. Мне пришлось убегать от них днем.

Раздался новый вопль, ближе, чем первые два.

– Это ведь возле клена, где я пряталась? – Даже при лунном свете от Мари не укрылось, как побледнела Зора. Она заглянула Мари в глаза. – Понимаешь, насколько это опасно?

– Ясное дело, опасно. Вчера ночью я тоже слышала крики, но кричал как будто один человек, – отозвалась Мари.

– Нет, не один. Они все орут. Во всяком случае, все, кто до сих пор жив. Знаю, Мари, тебе нет дела до Клана, да и я не стану прикидываться такой же благородной и любящей, как твоя мама, но если не начать их омывать от ночной лихорадки, то Клану скоро конец.

Мари вгляделась в лицо Зоры, серьезное и испуганное.

– Ладно, тогда продолжим урок, пока хоть кто-то из Клана уцелел.

– Ты могла бы их омывать. То есть пока я не закончила учение, – предложила Зора.

– Нет. Неизвестно, чего от них ждать, слишком уж буйные. Случись что со мной, Ригель зачахнет от горя. Не представляю, что он станет делать, но наверняка без меня долго не протянет.

– А он тебе дороже твоего Клана.

Мари ответила, хотя это и не был вопрос:

– Да, он мне дороже Клана – твоего Клана. Это не мой Клан, Зора. И никогда моим не был. Моей была только мама. – Мари отвернулась от Зоры и направилась к папоротнику, жалкому и поникшему, брошенному посреди поляны. – Пойдем, – велела она, не глядя на Зору. – Первый урок посвятим исцелению.

– Исцелению? Лучше сразу научи меня призывать луну и омывать Клан. А все остальное – потом, – попросила Зора, плетясь следом за Мари.

– Или мы учимся по-моему, то есть по-Лединому, или вовсе не учимся, – отрезала Мари и, положив тлеющий пучок шалфея возле папоротника, знаком велела Зоре сделать то же. – Садись рядом с ним. – Мари указала на увядший зеленый куст.

Зора со вздохом опустилась на землю. Взяла двумя пальцами лист, тут же выпустила, и он безвольно поник. Зора глянула снизу вверх на Мари.

– Он совсем плох.

– Да, и ты исцелишь его силой луны.

– Зачем? – удивилась Зора.

– Затем, что Жрица Луны не только омывает свой клан от ночной лихорадки. Она и повитуха, и целительница, и травница, и наставница, и помощница, а иногда она даже ускоряет приход смерти к обреченным.

– Вот сейчас ты говоришь совсем как Леда, – заметила Зора.

– Скоро и ты так же заговоришь. Мое дело – научить тебя всему, чему меня учила Леда. А дальше – тебе решать, какой Жрицей быть, – сказала Мари. – А теперь найди опору, сосредоточься.

Отдаленные свирепые крики взорвали ночную тишину. Будто бешеные волки на луну воют, подумала Мари.

– Не могу собраться, когда такое творится. Ужас какой-то! – воскликнула Зора.

– Ничего не поделаешь. Думаешь, какими они к тебе явятся? И не только в первый раз – каждый раз. Я омывала Ксандра на вторую ночь. Не прошло и обычных трех дней между очищениями, а он на моих глазах превращался в лютого зверя. Зора, учись находить опору и собираться среди хаоса, опасностей и ужаса, иначе тебя покалечат, а то и вовсе убьют. Верь моему слову.

– А у тебя как получилось? Как ты поборола страх? – спросила Зора, глядя на Мари огромными, полными слез глазами.

– Я мысленно рисую то, чего хочу добиться.

– Но я-то не художница, мне это не поможет, – огорчилась Зора.

– Может, и тебе удастся извлечь пользу из моего опыта. Главное, слушай. Когда я рисую, то вдыхаю жизнь в свои фантазии. Я сама только сейчас поняла, но, думаю, каждая Жрица Луны так и делает. Представляет, как сила луны перетекает от нее к другим, и сила ее воображения так велика, так огромна, что лунный свет и вправду ей подчиняется. Значит, тебе нужно придумать, как наполнить жизнью твои фантазии.

Зора закусила губу.

– Ума не приложу как.

– Вот что, давай попробуем, а там увидим, что будет. Хотя бы отыщем отправную точку, – сказала Мари.

Зора закивала, но тут новые крики зазвенели в ночи.

– Час от часу не легче, – встревожилась Зора.

– Похоже, их там несколько. Это не к добру. Я думала, по ночам мужчины держатся поодиночке – если не омыты, – заметила Мари.

– Ко мне в норку вломилась целая орава средь бела дня. Наверное, толпой кочуют. – Голос Зоры дрожал от страха.

– Не бойся, здесь они нас не найдут. Нас не тронут. Тебя не тронут.

Зора отчаянно закивала:

– Я готова. Попробую.

– Хорошо, для начала найди опору. Думаю, самый простой способ – замедлить дыхание. Итак, считаю до шести, на счет «шесть» выдыхай. Сначала – вдох; раз, два, три, четыре, пять, шесть, – считала Мари хрипло. – Задержи дыхание, на счет «шесть» – выдох. – Мари считала, глядя на Зору. Та выполняла все как положено, но с прохладцей, будто одолжение делала. Мама, как же мне быть? Мари считала вслух, а про себя лихорадочно соображала. Как помочь Зоре найти опору?

Слова Леды, мелодичные, как воркованье горлинки, всплыли в памяти Мари. «Девочка моя, доверяй себе и Великой Матери-Земле. Ты мудрее, чем думаешь, а милосердие Богини беспредельно». Мари подняла взгляд на статую: если бы Богиня явила милость и научила ее, как быть!

В тот же миг глаза Мари изумленно расширились. Нет, Богиня не заговорила с ней, не дала ощутить свое присутствие, зато Зора ощущает – она же сама призналась! Вот и ответ! – осенило Мари.

– Зора, повернись лицом к Матери-Земле, – велела она.

Зора уставилась на нее, хлопая глазами.

– А вдохи-выдохи считать уже хватит?

– Нет, пока считай, но я кое-что придумала. Сядь лицом к статуе. – Зора повернулась. – Теперь, когда будешь дышать вместе со мной, сосредоточься на Матери-Земле, представь, что она повсюду. Она в ласковом ночном ветерке. Сладкий аромат цветов – ее дыхание. Мох – ее одежда, ночная тьма – ее вуаль. Она везде.

Мари тотчас уловила в Зоре перемену. Поза ее стала свободнее, складки на лбу разгладились. Она будто слилась воедино с травой на поляне и дышала глубоко, легко, созерцая Мать-Землю.

– Теперь дыши как обычно, но все внимание на Богиню. Дай руку.

Зора молча протянула руку.

– Другая рука пусть касается папоротника.

Зора повиновалась.

Крики снова прорезали тьму, и Зора крепче уцепилась за руку Мари.

– Соберись. – Мари вспомнила наставления матери и заговорила, спеша передать их Зоре. – Черпай спокойствие у Матери-Земли. Даже если вокруг тебя хаос, боль, страдания, отыщи свою истинную суть и держись ее. Отрешись от всего земного – страхов, сомнений, печалей, и пусть лунное серебро струится сквозь тебя. Оно как ночной водопад. И нынче ночью папоротник – это сосуд, в который низвергается струя. Обрати к нему свои мысли. Представь его снова невредимым, пышным и полным жизни.

Зора расслабила руку, сжимавшую ладонь Мари, и тихо сказала:

– Я готова.

– Прекрасно, ты молодчина. Когда я начну взывать к луне, повторяй за мной и представь, как лунный свет струится от меня – через тебя – к папоротнику.

– Хорошо, это я сумею, – заверила Зора.

Когда Мари стала читать заклинание, ей почудилось, будто Леда здесь, рядом, улыбается от гордости за нее и ласково нашептывает ей на ухо.

Зора повторяла за ней, сначала тихо, робко, но мало-помалу голос ее окреп, и наконец Мари уловила в нем властные, уверенные нотки.

Мари вытянула руку, закрыла глаза и представила, как лунный свет льется сквозь нее водопадом и омывает Зору. Мари будто окатило прохладным серебряным дождем, и он отозвался во всем теле – но не холодом и жгучей болью, как раньше, а силой, пока незнакомой, но зримой. На нее можно опереться, направить ее, передать Зоре.

– Ой, холодно! – ахнула Зора, пытаясь высвободить руку.

– Потому что лунная сила не твоя, при себе ее удерживать не надо. Ты и так омыта. Думай о папоротнике. Соберись, Зора!

– Стараюсь, но мне больно!

– Чтобы боль стихла, отпусти лунную силу. Думай о папоротнике. Представь, будто лунный свет – это вода, направь поток сквозь себя и окати папоротник, – объясняла Мари.

– Очень… очень т-тяжело, – выдавила, стуча зубами, Зора.

Мари крепче сжала ей руку и сказала как можно тверже:

– Раз я могу – сможешь и ты. Старайся!

Мари посмотрела на Зору: та нахмурилась, сгорбилась от натуги, гладкий лоб покрылся испариной. Ладонь, касавшаяся папоротника, дрожала, но когда Мари уже подумывала прекратить, поникшие листья вдруг стали расправляться, наливаться силой.

– Ох! – выдохнула Зора. – Получается! Я призываю луну!

Но в тот же миг все кончилось, внимание Зоры рассеялось. Задрожав всем телом, Зора отдернула руку, упала на четвереньки рядом с полуожившим папоротником, и ее вырвало тушеной крольчатиной.

– Ничего. Потерпи, сейчас полегчает. – Мари придерживала густые волосы Зоры, чтобы не запачкались.

Зору трясло. Она с трудом проговорила:

– Было ужасно. Но потом полегчало. А дальше – снова ужас.

– Да, знаю, на себе испытала, – подтвердила Мари.

Зора выпрямилась, вытерла рукавом губы и брезгливо поморщилась.

– Тебя тоже тошнило?

– Много раз, и не сосчитать. Я сначала подумала, лучше тебе перед уроком ничего не есть, но на пустой желудок еще тяжелее. И дольше, и мучительнее.

Зору передернуло.

– Буду знать. Выходит, все не так уж плохо?

– На самом деле справилась ты очень, очень хорошо. Лучше, чем я в первый раз. – Мари собралась с духом и сказала искренне: – У тебя дар. Жрица из тебя выйдет замечательная. Недаром мама выбрала тебя в ученицы.

Зора заглянула Мари в глаза:

– Правда?

Мари кивнула.

– Честное слово.

Зора засияла от счастья.

– Сейчас ты говоришь почти по-доброму.

– Не заставляй меня жалеть о моей откровенности. – Мари, стоявшая рядом с Зорой на коленях, порывалась подняться, но Зора схватила ее за руку.

– Погоди! Не хотела тебя обидеть. А по-хорошему, надо было тебе сказать спасибо.

– Ну, пожалуйста, – ответила Мари, встретив ясный, искренний взгляд Зоры. – А теперь посади свой папоротник, и пойдем спать. Я отвыкла всю ночь быть на ногах.

– Посадить мой папоротник? А где?

– Где хочешь. Ты же его спасла. Он твой, – сказала Мари.

– Это правило? Все спасенное тобой принадлежит тебе?

Мари хотела попросить Зору не торопить события, но их захлестнула лавина криков. Когда истошные вопли и завывания слились в одно-единственное слово, что повторялось вновь и вновь, по коже Мари, словно паучьи лапки, забегали мурашки.

– ЖРИЦА! ЖРИЦА! ЖРИЦА!

– О Мать-Земля! Где они? Кажется, совсем рядом! – Зора, сжавшись в комок, притянув колени к груди, раскачивалась взад-вперед.

Мари глянула на Ригеля. Он стоял и прислушивался, будто тоже пытался определить, близко ли толпа, но шерсть у него на загривке не дыбилась, как в минуты опасности. Щенок подбежал к Мари, прислонился к ней, и в ту же минуту на нее снизошел покой, уверенность. Мари погладила щенка по голове и, наклонившись, чмокнула в нос.

– Что же нам делать? – спросила Зора со слезами и страхом в голосе.

– Сегодня они нам не страшны. Во всяком случае, здесь, в ежевичнике. И я сделаю то же, что делали до меня четыре поколения Жриц, живших здесь – направлю лунную силу на ежевичник, чтобы он защищал нас и впредь.

– Тебе помочь? – спросила Зора дрожащим голосом.

Мари оглядела Зору. Та сидела бледная, взмокшая, измученная.

– Нет, на сегодня с тебя хватит. Я займусь ежевикой, а ты – папоротником.

И, не успев даже подумать о том, что ей впервые предстоит омывать ежевичник самой, Мари поспешила к статуе Матери-Земли. И, как делала при ней множество раз Леда, встала перед Богиней, подняла руки ладонями к небу, навстречу серебристому свету луны. Закрыла глаза и стала считать: раз, два, три, четыре, пять, шесть – вдох. И снова: раз, два, три, четыре, пять, шесть – выдох. И продолжала, покуда сердце, стучавшее как молот, не унялось, а вопли Землеступов, одержимых ночной лихорадкой, не сделались тише шороха листвы в ежевичнике.

И тогда Мари заговорила – как Леда, но своими словами, неповторимыми, искренними. И, произнося их, Мари создала в уме чудесную картину. В ее воображении серебряные струи, что лились от луны в ответ на призыв Жрицы, щедро оросили милый ее сердцу ежевичник, и ветви потянулись к небу, а острые, словно крохотные копья, шипы стали множиться и щетиниться, встав непреодолимой преградой на пути у всякого, кто вздумает причинить вред ей и Ригелю.

Прохладный поток хлынул ей в ладони с такой силой, что Мари стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть. Она едва не утратила точку опоры, но как могла удерживала мысленный образ, твердя про себя вновь и вновь: я всего лишь посредник… всего лишь посредник. Широко раскинув руки, она стряхнула с себя прохладную силу, метнув ее – словно молнию – на ежевичник.

До странности знакомое чувство поразило ее, чуть не сбив с ног.

Сила луны поглотила ее и перекинулась на окрестные кусты, как лесной пожар…

Как огонь, исходивший от солнца. Так похоже! Только лунный свет холодил и исцелял, а свет солнца – который она от горя и отчаяния притянула к себе в день смерти Леды – жег и разрушал.

Как могла я не подумать об этом? Это же я устроила в лесу пожар! Я!

Именно тогда Мари впервые задумалась не о том, кто она, а о том, какие силы ей подвластны.

За ее спиной раздался изумленный возглас Зоры, и Мари открыла глаза, стараясь не потерять нарисованный образ. Ежевичник вокруг нее вспыхнул серебряными искрами. На кончике каждого шипа мерцал огонек наподобие светляка, и шипы росли, наливались силой, жизнью.

– Точно так же получалось у мамы, – прошептала Мари, – пусть до мамы мне далеко.

В тот же миг все кончилось, видение пропало, и ежевичник, хранитель их покоя, вновь погрузился в напряженную тьму.

Мари вгляделась в лик Богини, как всегда, безмятежный. Она напряженно вслушивалась, вся открылась навстречу божеству.

Ничего. Она ничего не почувствовала. Ни намека на присутствие Богини. В смятении Мари подозвала Ригеля, и пока Зора высаживала папоротник, грелась в лучах беззаветной любви своего спутника.

25

Верный Глаз был Богом. Народ, конечно, звал его Заступником – во всяком случае, часть Народа. Другая часть по привычке уважительно именовала Жнецом. Были и такие, кто старался не замечать его, предпочитая разносить сплетни и сеять раздор. Верный Глаз понимал: ими движут смятение и гнев. Они привыкли почитать мертвое божество и слушать ложь себялюбивых старух, которые звали себя «голосом Богини». И он знал, что нужно сделать, чтобы он и те, кого стоит спасать, познали новую жизнь.

Перво-наперво предстояло очистить Храм.

Храм Жницы находился в центре разрушенного Города. Необычное здание, какое и нужно, чтобы поселить богиню. Все строения вокруг осыпались под грузом лет, но храм, прямой и высокий, выстоял. В темных окнах кое-где даже остались стекла. Больше ни одно здание в городе не было так облицовано. Гладкая зеленая черепичная крыша, а под ней длинные вертикальные полосы рыжего металла, перемежаемые битым стеклом и сливочного цвета камнем, из которого выложены стены.

Статуя той, кого Народ звал Богиней-Жницей, располагалась над козырьком парадного входа в Храм, охраняя его и весь Город всем своим пятидесятиметровым величием. Верный Глаз пристально смотрел на статую, задумчиво поглаживая клеймо-трезубец на плече. Встретившись взглядом с холодным, спокойным взором Богини, он с удивлением ощутил, что какая-то часть его по-прежнему хочет, чтобы она с ним заговорила – пусть даже для того, чтобы покарать за самозванство.

Но она не сделала этого. Не была она божеством. Всего-навсего статуя, величественная, но пустая.

Да, Верный Глаз знал, что ему нужно совершить.

Грязную, омерзительную вещь. В тот вечер, когда он провозгласил себя Защитником, избранным Богиней, он убил нескольких престарелых жриц, но в Храме еще оставались злобные старухи, высасывающие соки Народа поколение за поколением.

Верный Глаз вошел в Храм, морщась от затхлого запаха. Глаза быстро привыкли к скудному свету, медленно просачивающемуся сквозь разбитые окна. Он поднялся по лестнице, ведущей к балкону Богини и залу позади него, в котором и обитали Стражницы.

Он помнил, как выглядела эта зала в тот день, когда он мальчиком пришел сюда вместе с Наставником, чтобы предстать перед Богиней в первый раз. Жутковато, таинственно и роскошно.

То, что теперь предстало перед его взором, мало походило на покои Стражниц из детских воспоминаний.

Огонь горел всего в двух чащах, в других оставались только стылые, покрытые золой угли. То, что когда-то было пологом вьющихся растений, так разрослось, что, казалось, с потолка обрушиваются зеленые волны, рискуя затопить грязные циновки, на которых спят Стражницы. То там, то сям были неряшливо навалены в кучу кости. Их не очистили от мяса. Не разложили в правильном порядке, дабы они радовали глаз. Зала кишела мухами, кочевавшими от одной груды смердящих костей к другой.

Верный Глаз с омерзением осмотрелся вокруг. И ощутил, как внутри него зародился гнев и стал расти, расти, расти…

– Ты не должен входить сюда! – проскрипела одна из старух и, с трудом поднявшись с засаленной циновки, заковыляла к нему. – Эта зала – священная!

Верный Глаз с отвращением покосился на старую каргу: «Да, священная! И поэтому я хочу навести в ней порядок!» Он занес свой трезубый кинжал и сделал так, как, он знал, будет лучше для его Народа. Стражницы пытались сбежать, но были слишком дряхлыми, слабыми и больными. Убивать их не доставило ему никакого удовольствия. От них просто надо было избавиться. И чем быстрее, тем лучше.

– Убей их всех. Очисти Храм Богини. Иного пути нет!

Он швырял тела с балкона Жницы, когда позади него раздался голос. Мелодичный, красивый, сильный – точно сама Богиня, наконец, заговорила с ним. Развернувшись, он опустился на колени перед гигантской статуей и молитвенно преклонил голову:

– Я готов всегда делать все, как ты повелишь, моя Жница!

– Значит, мы всегда будем в согласии! – голос исходил не от изваяния. Он доносился из покоев Стражниц.

Верный Глаз вскинулся. В центре залитой кровью залы стояла женщина. Миг – и он вскочил на ноги. Повернувшись спиной к железной статуе, он замахнулся трезубцем: «Готовься принять очищение!»

– Я уже готова. И хочу быть на стороне Заступника моей Богини! – она шагнула вперед, чтобы пламя в горшке осветило ее лицо.

Он уставился на нее. Это была даже не женщина, а юная девушка, тонкая и стройная, с каштановыми волосами, густыми и длинными, доходившими до изгиба талии. Одетая, как все Стражницы, лишь в простую юбку, обрамленную волосами Других, она была боса и обнажена до пояса. Но когда Верный Глаз, наконец, увидел ее лицо, то содрогнулся от страха и неожиданности.

Лицо было гладким и красивым, но вместо глаз зияли два темных провала.

– Кто ты? – спросил он, лишь затем, чтобы выгадать время и собраться с мыслями. Он не видел ее прежде, но знал, как ее зовут. Весь Народ знал имя незрячей. Когда она родилась, ее собирались принести в жертву, но Стражницы провозгласили, что она принадлежит Богине, и оставили в живых. Случилось это почти шестнадцать зим тому назад, и вот сейчас Верный Глаз увидел ее впервые.

– Я – Голубка, – сказала она, склонив голову набок. – И ты это знаешь. Но кое-чего ты не знаешь, Заступник. Богиня нарекла меня своим Оракулом.

С мгновение Верный Глаз смотрел на нее, не отрываясь, но вскоре не выдержал. Запрокинув голову, он от души расхохотался.

– Ты смеешься над Оракулом? – с упреком спросила девушка.

– Нет! Я смеюсь над безглазой девчонкой, которой хватило мозгов, чтобы выжить!

– Я отмечена Богиней. Я – ее голос.

Верный Глаз снова хохотнул:

– Со мной тебе нет нужды притворяться.

– Я и не притворяюсь.

– Значит, ты и правда голос Богини?

– Да. Это так.

– Объясни мне, как это у тебя получается, – попросил он.

– Я не могу видеть глазами, но Богиня посылает мне видения.

– И все они сбываются?

– Да, но я не всегда о них рассказываю. Иногда Богиня хочет преподать урок, иногда предостерегает, иногда вознаграждает. Я говорю только то, что желает Богиня.

– Очень удобно. Если видения не сбываются, всегда можно потом сказать, что о чем-то пришлось умолчать, потому что так Богиня просила, конечно.

– Ты мне не веришь.

Хотя это не было вопросом, Верный Глаз ответил:

– Не верю. А знаешь почему?

– Ты хочешь занять мое место.

– Вовсе нет. Мне достаточно роли Заступника Богини, которой нет. И перспектива стать ее Оракулом меня не интересует. А вот ты – интересуешь. Очень.

Голубка вдруг затихла. А потом медленно, понимающе улыбнулась:

– Ты знаешь.

– Что Богиня – всего лишь полая статуя и что поколения Стражниц веками нас обманывали? Да, знаю.

– Тогда зачем называешь себя Заступником и утверждаешь, что следуешь ее воле? – спросила Голубка.

– Я не притворяюсь. Я хочу новой жизни для тех, кто этого заслуживает, хочу увести людей из этого Города болезней и смерти. Если поначалу для этого придется притвориться голосом мертвой Богини, что с того. Благая цель оправдает эту маленькую ложь.

– Потому, что она – ради Народа, а не для собственной корысти.

– Ага, вот теперь я слышу Оракула. Это Богиня тебе нашептала? – съехидничал он.

– Нет. Сама додумалась. Нет никакой Богини. Только старухи, которым есть дело лишь до самих себя. И Народ, которому они лгут из поколения в поколение.

– Теперь уже только Народ, ты и я. Визгливых эгоистичных старух больше нет – я отправил их к Богине, которой тоже нет.

Она улыбнулась:

– Я так и думала. Я почуяла запах их крови и услышала крики. А теперь я хочу задать тебе вопрос.

– Спрашивай. – Верный Глаз почувствовал, что безглазая дева необычайно интересует его.

Голубка медленно приблизилась. Ее шаги нельзя было назвать неловкими или неуклюжими, – девушка передвигалась неспешно, но каждое ее движение было выверенным и точным. А также исполненным неприкрытой чувственности, отчего у Верного Глаза свело внизу живота от желания. Она остановилась на расстоянии вытянутой руки.

– Правда ли то, что ты впитал жизненные соки оленя и что твоя кожа омолодилась и стала, как у подростка?

Верный Глаз стянул окровавленную рубаху.

– Можно твою руку? – спросил он.

Голубка тотчас же протянула ему обе руки ладонями кверху. Он взял их и осторожно провел ее пальцами по своим мускулистым рукам и груди, а в местах, где плоть оленя и его собственная сплелись воедино и где сохранились рубцы от ран, он позволил ее пальцам задержаться подольше.

– Невероятно! – прошептала она. – Это правда!

– И так может быть с любым, – сказал Верный Глаз. – Только не в гиблом Городе мертвой Богини. Нам нужно оставить его и основать новый, избавленный от многолетнего мора.

Она положила руки ему на плечи. Подняла к нему лицо – и он подивился: даже без глаз оно показалось ему выразительным и прекрасным.

– Если ты возьмешь меня с собой, я буду говорить от имени Богини. Мне удастся убедить Народ, что это она велела следовать за тобой, своим Заступником. Но сначала скажу, что Жница ниспослала мне видение, в котором выразила недовольство тем, во что превратились Стражницы, и потому велела Заступнику очистить от них свой храм.

– Старухи дурно обращались с тобой? – ласково спросил он.

Она кивнула, склонив голову так низко, что длинные темные пряди ее волос, качнувшись, едва не коснулись его груди.

– До сегодняшнего дня жизнь была жестока ко мне, – сказала она.

– Значит, с сегодняшнего дня Заступник будет хранить тебя от жизненных невзгод.

Услышанное будто лишило ее воздуха – она со всхлипом опустилась на колени.

– Благодарю тебя, Заступник, – почтительно произнесла она. – Отныне я твоя покорная слуга.

– Не так, – он снова взял ее за руки и осторожно помог ей подняться. – Между нами не должно быть фальши, ненужных церемоний и обрядов. Тебе не придется мне поклоняться. Отныне и навсегда.

– Но ты Заступник – мой и моего Народа. Я лишь хочу воздать тебе положенные почести.

– Я желаю от тебя не почестей, моя Голубка, – сказал он.

Она снова улыбнулась своей чувственной улыбкой:

– Тогда чего же, мой Заступник?

– Я лучше покажу.

Верный Глаз обнял ее и да, она почитала его всецело и полностью, и его тело почитало ее точно так же.

Много, много позднее, утолив телесную жажду, они бок о бок очищали Храм. Верный Глаз с удивлением наблюдал за Голубкой. Кожа у нее была гладкой и белой, необычайно чистой, как свежевыпавший снег. Лишенная глаз, она тем не менее двигалась уверенно. Девушка сновала по зале, стаскивая вонючие циновки на балкон, откуда он выбрасывал их во двор. Священным трезубцем она секла плети плюща, запущенного за долгие годы, а он выносил и выкидывал охапки зелени.

Он с трудом удерживался от того, чтобы вновь и вновь не касаться Голубки. Такая нежная, теплая, манящая – она казалась куда прекраснее, чем Хранительницы Богини из древних сказаний, которые когда-то, до того, как превратиться во вздорных старух, были плотью от плоти своего Народа.

Когда он замешкался с охапкой смердящих костей в руках, намереваясь выкинуть их с балкона, Голубка повернула к нему безглазое лицо, милое и улыбчивое. Он ласково коснулся пальцем бархатной щеки. И снова безупречность ее кожи поразила его так, что он не удержался и спросил:

– Голубка, послушай, а твоя кожа совсем не шелушится? Не трескается?

– Нет, – ответила она.

– И никогда не трескалась?

– Никогда.

– А почему, знаешь? – Верный Глаз спросил из смутного любопытства. Он не ожидал прямого ответа и был поражен, когда получил его.

– Думаю, что знаю. Со дня моего рождения, когда Повитухи принесли меня в Храм, я не покидала его стен, и кожа моя ни разу не потрескалась. И не шелушилась никогда.

– Но разве ты никогда не прикладывала кожу Других?

Голубка покачала головой, и волосы, словно тонкая вуаль, закрыли ее лицо.

– Нет. Стражницы не считали нужным тратить на меня такое добро. Слишком она была редкой и драгоценной, чтобы делиться с такой, как я.

– А мясо Других ты ела? Последнее жертвоприношение было пару зим назад, когда удалось поймать нескольких, пришедших поживиться железом и стеклом. Разве Стражницы с тобой не поделились?

– Я хорошо помню последнюю жертву. На много дней в воздухе застыли их крики. Нет, этого мне тоже не полагалось. На самом деле, мне вообще не давали мяса. – Она, помедлив, изобразила голосом сварливую старуху: «Орехи, семечки, рис и трава, и довольно с безглазой!»

– Голубка, послушай, я ведь тоже никогда не ел мяса Других! Мне было противно, так что я лишь делал вид, что ем. Но я прикладывал к телу их плоть и кожу, однако мое тело отказывалось впитывать их, как впитало соки оленя! – Верный Глаз ощутил сильное волнение. – И я поселился в доме на окраине Города, и теперь охочусь в Лесу для пропитания.

– Говорят, ты бываешь в нем поразительно долго.

– Правду говорят.

– Тот олень, чьи соки ты впитал, – ты ведь его не в Городе нашел?

– Нет. Звери, которые водятся в городе, не годятся. Там, в Лесу, я начал понимать, что животные намного сильнее. Там почти не встретишь уродцев, знаешь, о трех лапах, или с шишковатыми наростами под шкурой, или еще с чем-нибудь. – Верный Глаз схватил Голубку за плечи и горячо заговорил: – Вот отчего меня так тянет в Лес! Чисто там и нет той дряни, которая убила Город и продолжает убивать нас!

– Надо уходить из этого места, – сказала она.

– Я это знал! Даже когда был мальчишкой.

– А теперь об этом узнает Народ. Ты на самом деле наш Заступник! – Она подалась к нему, и он наклонился, чтобы задержать ее сладкие зовущие губы своими, радуясь тому, как славно ему подходит эта девушка и как хорошо быть Богом.

Жаровни весело горели, источая аромат кедра и освещая чистые теперь покои Стражниц и балкон Богини. Верный Глаз собирал трупы старух вместе со зловонными их пожитками в огромную кучу и сваливал их поверх огромных сосновых бревен, пока Голубка наверху готовила огромный котел овощного рагу, которое она мастерски наловчилась стряпать и без жертвенного мяса, предпочитаемого старухами. Когда все было готово, Верный Глаз запалил бревна и вернулся с Голубкой на балкон поджидать людей.

Ждать пришлось недолго.

Огонь жертвенного костра не остался незамеченным, выманив из темноты многих. Они пришли, сжимая в руках птиц и грызунов для Богини. Верный Глаз видел, как люди пялились в огонь, а, присмотревшись, в ужасе отскакивали, понимая, что за мясо жарится на сосновых поленьях.

– Внизу собрался народ, – тихо сказал подруге Верный Глаз.

Она тотчас же протянула руку, он сжал ее и подвел к краю балкона. «Не бойся, – шепнул он. – Карниз широкий, и я рядом. Я тебя удержу».

Ее улыбка сверкнула в свете пламени:

– Когда рядом мой Заступник, мне ничего не страшно.

Затем Голубка она широко развела руки и сильным, звонким голосом заговорила: – Богиня послала мне знамение и велела рассказать о нем своему Народу!

– Это Голубка! Безглазая говорит, Голубка! Голос Богини! – донесся снизу ропот толпы.

Дождавшись, когда он смолкнет, Голубка продолжала:

– Богиня недовольна!

Послышались вскрики: люди ужасались. Голубка подняла руки, и снова все стихло.

– Не бойтесь. Жница послала мне видение о том, как можно заново добиться ее благоволения. Ваш Заступник уже начал исполнять ее волю и очистил храм от заразы, которая прикрывалась именем Стражниц! – она указала на пылающий костер. – Богиня это одобряет, но теперь очередь за ее Народом!

– Скажи, что делать? Как вернуть ее милость? – Голоса людей слились воедино.

– Внемлите вашему Заступнику! Он донесет до вас ее волю! – и она указала на Верного Глаза нежной белой рукой.

Тот подскочил к краю балкона и стал подле нее.

– Слушайте волю Богини! – прокричал он. – Она велит своему Народу не есть убитую в черте Города дичь! Не прикасаться к плоти Других! Требует вести чистую жизнь!

– Как так? Где же мы найдем пищу? Что принесем ей в жертву? Как нам теперь очищать кожу?

Судя по голосам, люди внизу были уже на грани истерии. Он терпеливо выждал, когда уляжется шум. Едва крики смолкли и собравшиеся снова обратились к нему свои лица, готовые внимать, он продолжил:

– Помните, что Богиня говорит устами Голубки, своего Оракула! Я спросил ее, как Народу снова стать сильным, и она дала мне ответ! Богиня сказала, что отныне мы, которые так долго жили скудно, имеем право на большее! – Он указал на далекие холмы, покрытые яркой зеленью густого соснового леса, защищавшего Других. – Чем они лучше нас? – Он помедлил, прислушиваясь к возбужденному ропоту толпы, который становился все громче, а затем снова заговорил, заглушая шум. – Ничем, просто у них есть то, что есть. Богиня просит не забывать, что разум превыше всего и что сострадание лучше искать на тройном жале священного трезубца! – он сделал широкий жест рукой. – Мы найдем новую жизнь на земле Других!

Потрясенное молчание прорезал, точно ржавое лезвие, старческий голос:

– Оставить Город? Город Богини? Может, это и твой путь, но не путь ее Народа!

Верный Глаз быстро определил, кто это сказал. Вне всякого сомнения, старик по имени Черепаха. Он встал перед толпой и злобно смотрел наверх. Верный Глаз хотел было противопоставить старческому брюзжанию правду – ту самую, которая свела их с Голубкой, – но остановил себя. Народ привык к жизни среди смертей и жертвоприношений. Без колебаний он подхватил трезубец, которым выжигали клеймо на груди подростков, и запустил вниз, поразив Черепаху прямо в середину грудной клетки.

Старик опрокинулся, точно его кости превратились в кашу, покачнулся и рухнул прямо в костер, отчего пламя яростно полыхнуло.

Воцарилась мертвая тишина. С Верного Глаза и Голубки не сводили глаз.

– Ты его убил? – шепотом спросила девушка.

– Да.

Голубка снова возвела руки вверх:

– Так Заступник спасает Народ от раскола!

Точно по сигналу, он добавил: «Кто хочет для себя другого будущего? Того, которого заслуживает сильный, могучий народ!»

Немедленно из толпы выступил молодой Жнец по имени Железный Кулак и крикнул:

– Я хочу!

Вскоре к нему присоединились несколько человек, потом еще и еще, громко подтверждая свои действия словами согласия. Верный Глаз заметил, что многие отделились от толпы и поспешили укрыться в тенях и руинах своего Города. Пускай. Все равно они для меня умерли. Скоро я отправлю их к мертвой богине. Пока же достаточно говорить с теми, кто остался стоять под балконом.

– Поднимайтесь ко мне! – радостно воскликнул он. – Все, и Жнецы, и Добытчики, я жду вас на балконе!

Точно в завершение его мысли, Голубка провозгласила:

– Женщины Народа! Я жду вас в зале, которая раньше была покоями Стражниц, а теперь принадлежит вам!

Пока люди входили в Храм, Верный Глаз подхватил Голубку и принялся жарко ее целовать.

– Вот и все, – проворковала она, прильнув к его груди. – Мы с женщинами накормим тебя и твоих Добытчиков и Жнецов.

– А я поведаю им новую волю Богини.

– Да, мой Заступник. Да! – Девушка снова поцеловала его и неохотно высвободилась из его объятий, лишь когда заслышала шаги в зале.

– Встречай их, – сказала она Верному Глазу, улыбнувшись ему так, точно он и в самом деле был для нее богом. – Эта ночь знаменует начало твоей новой жизни.

– Нашей жизни, – поправил он, нежно погладил ее по щеке и поцеловал в мягкие губы, после чего решительно двинулся к входу в залу, чтобы поприветствовать свой Народ.

26

– Ник, повторяю: никаких новых следов. Никаких признаков. Ничего, – сказал Дэвис. – Мне жаль, друг. Я знаю, завтра тебя отправляют на добычу, и рад был бы подбодрить хорошими новостями, но никаких следов – ни щенка, ни девчонки. Только те, что оставили бешеные землерылы, да разруха, которую они учинили. Женских следов нет. Собачьих тоже.

– Брат, послушай. Знаю, тебе не хочется этого слышать. А мне – говорить. Но по мне – это тупик, – добавил О’Брайен. – Мы-то с Дэвисом тебе верим. И знаем, что эта девчонка, мутант-землерыл, устроила пожар. Как знаем и то, что щенок жив, во всяком случае, был жив пару недель назад. Мы втроем нашли его следы. И ничего! Они никуда не вели. Понимаю, сегодня об этом говорить рано, но, кажется, настало время покончить с этим.

Ник думал, что он готов услышать отказ Дэвиса и О’Брайена продолжать поиски щенка и девчонки, но когда они это озвучили, действительность больно ударила под дых. Сглотнув комок разочарования, душивший его две недели, он с трудом сохранил спокойный тон. Достав кожаный бурдюк со свежей водой, набранной в чистом ручье, который они недавно перешли, он бросил его О’Брайену, потом кивком попросил передать Дэвису. Затем он предложил устроить привал на поваленном дереве, извлек из мешка рулеты из капустного листа, наполненные ореховой пастой, рисом и овощами, и разделил их на троих, выделив дополнительную порцию вечно голодному Кэмерону, трудяге-псу Дэвиса.

– Я вас понимаю. Обоих. Но вы же согласны, что с самцами творится нечто странное?

О’Брайен и Дэвис кивнули, жуя походный обед.

– Ну да, что-то явно не так, – пробубнил Дэвис с набитым ртом. – Знаю, у меня пока мало опыта, но ни разу не доводилось мне слышать или видеть то, что мы находим.

– Слушай, Ник, я никогда не был Следопытом, но по следу учился ходить, едва выбравшись из гнезда, ты ведь знаешь. И вот что я тебе скажу: с этими рылами творится неладное. Что-то в них изменилось, и явно не в лучшую сторону, – сказал О’Брайен.

– Я думал об этом. В последнюю неделю постоянно, – осторожно начал Ник, соглашаясь с друзьями. – Давайте совершим ночную вылазку. Только разок. И сегодня. Если и тогда ничего не найдем, я постараюсь выбросить это из головы, пока буду в походе в Городе-Порте.

Ник заметил, как О’Брайен и Дэвис переглянулись. Друг пожал плечами, а брат улыбнулся, хотя Ник понимал, что улыбка была, скорее всего, вымученной.

– И что ты надумал, братец?

– Ну, мы ведь изучили следы на нашей стороне ручья, начиная с того места, где пару недель назад обнаружились следы щенка. – Его спутники кивнули, и Ник продолжил: – Такие же следы мы нашли у куста остролиста на другом берегу, а также прошлой ночью там, где нас атаковали волкопауки и мы убили самца землерылов.

Отца Дженны, прибавил он про себя.

– Ну да, мы их изучали много раз – и безуспешно, – ответил Дэвис. – Следы просто обрывались, и все.

– Именно! – воскликнул Ник. – Вам это не кажется странным?

– Да, ставит в тупик, – согласился О’Брайен, а Дэвис откусил еще кусок рулета и кивнул. – Возможно, это как-то связано с тем, что нашло на самцов Землерылов.

– И это тоже, но я подумал: а что, если следы исчезли нарочно? – предположил Ник.

Спутники вопросительно посмотрели на него.

– Выслушайте меня, – быстро заговорил Ник. – Мы ищем не простую девчонку, а ту, которая, по какой-то странной причине, обладает способностями людей Племени, так?

– Может, и так, только никто толком не знает. Да и ты сам не знаешь, Ник, и ты единственный, кто видел, что она проделала, – возразил Дэвис.

– Ты прав. Может, так, а может, и нет, но если я прав и она особенная, а щенок с ней, то стоит рассмотреть вероятность, что ей хватило ума запутать следы, чтобы мы не смогли их найти.

О’Брайен и Дэвис изумленно уставились на него. Ник поспешил добавить:

– Знаю, звучит безумно, но разве не безумие все это вокруг?

– Согласен, – отозвался Дэвис.

– Так что ты предлагаешь? – спросил О’Брайен.

– Надо выбрать другой способ их выследить, – сказал Ник.

– Как это? – поинтересовался Дэвис.

– До сих пор мы думали, что ищем самку землерыла и щенка. Может, они вместе. Может, нет. Но мы точно не искали того, кто способен нарочно сбить со следа. Что вы думаете о том, чтобы искать их так, будто они – часть Племени?

– То есть? – Дэвис, заинтригованный, выпрямился.

Ник пояснил:

– Представим, что девчонка и щенок росли в Племени и решили удрать.

– Сбежать из Племени? Но это безумие! – воскликнул О’Брайен.

– Так и есть. Но разве мы не уговорились, что все происходящее – безумие? – сказал Дэвис. – Продолжай, Ник. Кажется, ты говоришь дело.

Ощутив облегчение от того, что Охотник готов слушать его бредовые идеи, Ник выпалил:

– Так вот, вопрос в том, что именно надо сделать по-другому, если знать, что человек и зверь, которых ты выслеживаешь, нарочно сбивают тебя со следа?

Дэвис снова откинулся назад, задумчиво жуя, а потом ответил:

– Ну, я бы перестал идти по следу, ведь он оставлен лишь для того, чтобы сбить с толку нас с Кэмми. Вместо этого я бы постарался влезть в шкуру того, кто пытается меня запутать, а потом отправился бы туда, куда укажет мне чутье, а не туда, куда пытается завести ложный след.

– Вот это нам и надо сделать! – сказал Ник, похлопав Дэвиса по спине, отчего Кэмерон возбужденно запрыгал вокруг. – Думаю, довольно легко определить, где нам искать больше не нужно. – Он достал из мешка карту, которой они пользовались. Его спутники окружили его и, обсуждая маршрут, тыкали в карту пальцем.

– То есть искать на нашей стороне ручья не имеет смысла? – спросил О’Брайен.

– И вообще в южном направлении, даже на территории землерылов, – пояснил Дэвис. – Мы нашли там всего несколько следов, в основном ведущих в воду и из воды. Если предположить, что девчонка пытается обмануть нас, я бы сказал, что они оставлены там нарочно, чтобы мы отправились искать их в ложном направлении.

– Теперь ты понимаешь! – воскликнул Ник.

– Я бы сказал то же самое и о тех следах, что вели на север, – добавил Дэвис.

– Почему? – удивился Ник.

– На месте нападения было довольно густо натоптано, а потом – р-раз! – след оборвался. И ничего. Если твое предположение верно, думаю, дело обстояло так: на женщин напали, и щенок был с ними. Они вернулись и попытались запутать следы, сбить нас с толку, но забыли о носе Кэмми. – Дэвис любовно потрепал уши белого терьера. – Если этот нос говорит нам, что след ведет на север, запад и даже на юг, и затем обратно к ручью, это означает, что как раз там искать и не нужно.

– Несмотря на то, что мы убили две недели на поиски именно там, – добавил О’Брайен.

Ник улыбнулся:

– Мне нравится ход ваших мыслей. Остается восток. Единственное направление, в котором мы не нашли ни одного следа. И нет нужды ходить кругами. Мы столько раз это проделывали. Просто пойдем вдоль восточной границы зоны поиска, а затем будем двигаться зигзагами.

– И нужно поторопиться, Ник. Нельзя застревать тут дотемна. Не сейчас, когда с землерылами творится такое, – сказал Дэвис.

– Согласен, – ответил Ник. – Надо поживее.

Покончив с рулетами, они направились на восток. В той части лес так густо порос папоротником «венерин волос», что Нику казалось, будто деревья окутаны кружевами, которые мастерицы искусно плели из шерсти овец, пасущихся в загонах на Фермерском острове и окруженных заботой членов Племени.

– Никогда не любил берег землерылов, – пожаловался Дэвис. – Сосны какие-то чахлые, кругом грязь, гниль и сорняки. Но тут красиво. Надо будет сорвать парочку таких папоротников. Если посадить их у воды, думаю, они разрастутся и у нас.

– Здесь жуткая сырость. Эти папоротники любят в такой жить, – проворчал О’Брайен, с омерзением отряхивая комок липкой грязи с башмака. – Землерылы любят эту низину, почему – понятия не имею.

– Я знаю, – сказал Ник. – Потому, что мы ее терпеть не можем.

– Похоже на то, – согласился Дэвис. – Что ж, пусть они тут и живут. Чуете? Чем-то воняет.

– Чем-чем, грязью, – с неожиданным раздражением отозвался О’Брайен. – Нет, брат, я тебя, конечно, люблю и все такое, но после всего будешь должен мне новые башмаки.

– Договорились, – сказал Ник. – Но пахнет не грязью.

– Кэмми что-то нашел, – Дэвис указал на белый хвост терьера, мелькнувший в зарослях папоротника.

Все трое поспешили за ним. Миновав пригорок, они увидели ручей, бегущий через кедровую рощу. Ветерок переменил направление и усилился, отчего от вони, и без того невыносимой, Ника едва не стошнило. Тут же донесся возбужденный лай.

– Кэмми, стой! – скомандовал Дэвис, устремляясь за собакой. Ник и О’Брайен бросились следом.

Все трое резко остановились посреди рощи, обнаружив останки животного, рядом с которыми призывно лаял терьер.

– Молодец, Кэмми, хорошая работа! – похвалил Дэвис. Все трое не спускали глаз с того, что свисало с кедровых сучьев.

– Не понимаю. Олень – добыча редкая, драгоценная. Зачем его бросили гнить? Мясо. Шкуру, потроха. И все пропало, – сказал Ник. – Обрежьте веревку. Пусть лес поглотит его.

О’Брайен достал нож, отыскал конец веревки и быстрым движением перерезал ее. Туша с отвратительным чавкающим звуком рухнула на землю.

– Взяли сердце, печень и мякоть бедра, груди и шеи. И все. Съели только это. Больше ничего не тронуто, – отметил Дэвис.

– Но зачем было отрезать тонкие ломтики и бросать остальное? – подивился О’Брайен.

– На горло посмотрите! – воскликнул Дэвис.

Закрыв нос рукавом, Ник присел на корточки возле оленьей туши.

– Не вижу следов от ножа или стрел. Ему сломали шею, а горло и живот разодрали, как мне это видится, зубами.

– Не похоже на звериные укусы, – сказал Дэвис.

– А это и не звери, – мрачно изрек Ник. – Мне это не нравится. Совсем. Не хотел говорить, да придется: это похоже на свежевателей.

– Каких свежевателей? Брат, ты что, они же не выходят из своего Города? – сказал О’Брайен.

– Знаю, но знаю и то, что с этого оленя частично снимали шкуру… – Ник помедлил, ближе присматриваясь к туше, – …пока он был еще жив.

Дэвис принялся изучать следы в роще:

– Самцы. Несколько. Ник, я понимаю, почему ты говоришь о свежевателях, но здесь следы плоских широких лап, какие бывают у землерылов. Хотя зачем им бросать тушу целиком, ума не приложу.

– Спятили потому что, – отозвался О’Брайен. – Это же землерылы, кто их разберет.

– Но ведь раньше такого не бывало, правда? – не унимался Ник.

– Нет, не слышал, – сказал О’Брайен. – А ты, Дэвис?

– И я не слышал. Никогда. Чтобы бросили целую тушу – редкой, благородной добычи?

– Лес меняется. С землерылами тоже что-то стряслось, – заговорил Ник, и под кожей у него странно защекотало. – Это еще одно тому доказательство. Надо убираться отсюда. Нутром чую: девчонки и щенка тут нет. Если у них хватило ума скрыть от нас следы, то туда, где рыщут бешеные самцы, они уж точно ни ногой. – Ник в последний раз печально обозрел загубленного оленя, как вдруг Кэмми зарычал.

– Что-то приближается, – сказал Дэвис. – Опасность.

Все трое вскинули арбалеты и стали было осторожно выбираться из рощи, как вдруг из теней материализовались пятеро землерылов.

Они двигались со звериной повадкой, сгорбившись и выставив когтистые передние конечности. Тот, что был крупнее прочих, оскалил зубы и гортанно, почти нечеловеческим голосом, проговорил:

– А теперь мы поохотимся на вас! – точно по сигналу, после его рыка остальные перешли в нападение. Все, как один.

– Бегите на холм! – заорал Ник, поразив стрелой того, кто собирался на него кинуться. – Оттуда мы их достанем!

– Кэмми! Беги! – завопил Дэвис, и терьер побежал вверх по пригорку, подальше от когтей землерылов.

Ник видел, что и Дэвис был на полпути до вершины холма, и О’Брайен поспешает за ним. Обернувшись, он приготовился обороняться.

– Беги, О’Брайен! Выбирайся отсюда!

– Я тебя не брошу! – закричал О’Брайен в ответ.

Ник скорее почувствовал, чем увидел, замешательство кузена. – Ты и не бросаешь! Просто добеги до вершины и стреляй оттуда!

– Понял! Я… – слова О’Брайена потонули в сдавленном крике: «Аааа!». Еще одного землерыла Ник поразил стрелой в шею. Клокоча и корчась, здоровенный самец рухнул на землю, отчего трое остальных пришли в замешательство, и за это время Ник разглядел, что кузен борется еще с одним.

– О’Брайен, я иду! – легко, как вода обтекает камень, он вскинул арбалет, прицелился и одним выстрелом уложил сразу двоих. Третий, совсем молодой и чуточку менее звероподобный, сердито завизжал и растворился в лесу.

Ник обернулся и попытался было выстрелить в того, с кем боролся его кузен. Но не смог: слишком близко они находились друг от друга. Тогда он рванул к брату, что есть сил работая локтями. Ловко выхватил из вшитого в пояс кармана нож. Когда землерыл оказался к нему спиной, быстро всадил в него нож по самую рукоять. Самец скрючился и заорал в агонии, но, прежде, чем испустить дух, успел вонзить клыки в ногу О’Брайена.

– Нет! – вскрикнул Ник, когда его брат взвыл от боли. Отшвырнув корчащегося землерыла, отчего тот покатился с холма, он обхватил О’Брайена за талию, придерживая его, и закричал:

– Бежим! Скорее!

Вжих! Вжих! Две стрелы нашли свою цель за спиной Ника. Когда они с О’Брайеном добрались до вершины холма, их уже ждали Дэвис с арбалетом в руке и рычащий Кэмми.

– Я уложил обоих, – сказал он. – Больше ни одного не вижу.

– Когда я заметил того, кто на меня напал, было слишком поздно, – О’Брайен тяжело дышал, привалившись к брату. – Они прятались в лесной траве. Затаились. И напали из засады!

– Надо убираться отсюда. Немедленно! – сказал Ник. – Дэвис, отправь Кэмми вперед. Вели ему подать голос, если учует землерыла. – Свободной рукой он поставил арбалет наизготовку. – Прикрой нас.

– Сделаю, – пообещал Дэвис. – Кэмми, домой! Сторожи!

И все трое, связанные узами кровного родства и дружбы, стали пробиваться вперед. На них напали еще два самца – одного поразила стрела Ника, второго застрелил Дэвис. Они не останавливались, чтобы отдохнуть или обговорить дальнейшие действия, пока не добрались до того самого ручья, на берегах которого все и началось пару недель назад.

Ник прорезал ножом окровавленную штанину О’Брайена и обнаружил на лодыжке брата глубокие следы от укуса.

– Суй ногу в воду. Промой рану. Быстрее, О’Брайен, – скомандовал Ник. – Дэвис, вели Кэмми сторожить. Пусть предупредит, если кто еще появится.

Дэвис прошептал что-то умному маленькому терьеру, и тот вспрыгнул на большой камень на берегу запруды. Оттуда он нюхал воздух и острым взглядом оглядывал густой кустарник вокруг.

– Готово. Чем я могу помочь?

– Собери мох вон с той статуи и оторви от своей рубахи лоскут. Сделаю перевязку, приложу к ране мох и двинем домой, – сказал Ник.

– Сейчас. – Дэвис помчался к каменному идолу землерылов, чем-то напоминавшему женщину, поднимающуюся из земли.

– Черт побери, Ник! Я повредил кожу! – О’Брайен принялся расчесывать рану, точно хотел вырвать ее совсем и тем самым отсрочить смертный приговор.

– Перестань, брат, ты чего? – Ник схватил О’Брайена за руки, чтобы тот не сделал хуже. – Все не так страшно. Сейчас сделаю перевязку, и отведем тебя к Целителям.

О’Брайен откинулся назад, опустив ноги в проточную воду и дрожа всем телом. – Они бессильны. И ты это прекрасно знаешь. Я покойник.

Ник затряс О’Брайена за плечи:

– Не сдавайся!

– Вот, лови! – Дэвис швырнул Нику пучок густого зеленого мха.

Ник обложил им рану, стараясь не думать о зияющей кровоточащей пустоте там, где зубы вырвали кусок плоти.

– Все будет хорошо. Сосуды не задеты.

Дэвис закрыл ладонью глаза:

– Не будет. И ты это прекрасно знаешь. По мне, ничего там не в порядке.

– Я кому сказал – выше нос! – Ник продолжил укладывать мох вокруг страшной раны. – Я просил лоскут с твоей рубахи, где он?

Раздался треск рвущейся материи.

– Вот, – Дэвис протянул ему длинную полоску ткани.

Ник обернул ее вокруг мха, укрывавшего рану, и крепко завязал.

– Выпей, – он протянул брату бурдюк с водой.

Дрожащими руками О’Брайен принял его и сделал, как было велено.

– Кэмми подал сигнал! Они приближаются. Надо выбираться отсюда! – предупредил Дэвис.

– Уходите без меня! Оставьте мне арбалет. Я отвлеку их, – заявил О’Брайен.

– Даже не думай, – решительно сказал Ник. – Давай руку и вытаскивай задницу из воды. Валим домой.

Они не заметили троих, затаившихся в самой чаще: одного огромного и двух других помельче, но не менее грозных; не увидели трех пар внимательных глаз, наблюдавших за ними. Им было неведомо, с каким удовлетворением Верный Глаз поглаживал шрам на руке, рисуя в воображении картины прекрасного будущего, которое разворачивалось перед ними.

– Ты был прав, Заступник, – сказал Железный Кулак. – Самцы землерылов чем-то больны.

– Это значит, что скоро заболеют и все Другие. Все, что нам нужно – продолжать свежевать лесных жителей, но, как ты и сказал, не до степени, которая доводит до Священного Места смерти, – добавил второй, по прозвищу Ловчий.

– Да, мы должны делать так, как ты велишь – отпускать их, пока у них будут силы жить, двигаться, чтобы их поймали лесные люди, – уточнил Железный Кулак.

– И тогда они перебьют друг друга еще вернее, устраивая побоища похлеще, чем то, что мы видели сегодня, – заключил Ловчий.

– Именно. Мне нравится, что вы схватываете мысль на лету, – одобрил Верный Глаз. – Готова ли приманка?

Железный Кулак кивнул:

– Как ты велел.

– Мы остались незамеченными для разведчиков Других, но убедились, что они видели приманку, и она приведет их к месту засады, – заверил Ловчий.

– Хорошо поработали. Просто отлично, – похвалил Верный Глаз и подхватил силки с несколькими жирными индейками. – А теперь отнесем это Голубке и Богине. Народ будет пировать в знак того, что скоро его ждет безбедная жизнь!

27

Солнце давно зашло. Ник успел проведать О’Брайена в гнезде Целителей и убедиться, что его кожа не пострадала – и лишь тогда у него перестали дрожать руки.

– Это все из-за меня. Если бы не я, ничего бы с О’Брайеном не случилось!

– Сын, выпей-ка. – Сол протянул ему кружку теплого травяного меда.

Ник покачал головой:

– Нет, я не могу идти спать. Я должен вернуться в гнездо Целителей и сидеть с братом.

– Николас, выпей. И отдохни. Завтра вылазка в Город, и это не дело – невыспавшимся отправляться в столь опасное предприятие, если хочешь вернуться живым, а я жду, чтобы ты вернешься живым, – сказал Сол.

– Отец, я не могу бросить О’Брайена!

– Сейчас ты ничего для него не сделаешь. Только время покажет, заразился он или нет. Я буду просить у Солнца благословения для него и присмотрю за ним в твое отсутствие, но вылазка не может ждать, и ты должен идти со всеми.

– Но О’Брайен…

– Интересы Племени важнее одного человека! – перебил Сол. – О’Брайен знал, что идет на риск, отправляясь с тобой. И охотно согласился. Ты сделал все, чтобы его защитить. Не без твоей помощи молодой Охотник с терьером смогли вернуться домой живыми после нападения диких землерылов. Теперь ты нужен тем, кто идет добывать железо и стекло, а ваши трофеи нужны Племени. Завтра вы отправляетесь в путь.

Ник встретился взглядом с отцом:

– Зачем ты это делаешь? Из-за чувства вины?

– Ответь на свой вопрос сам.

– Я не знаю ответа. Я вообще ничего не знаю, кроме того, что погнался за призраками, и из-за этого мой лучший друг, человек, которого я считаю своим братом, возможно, умрет страшной, мучительной смертью, прожив лишь восемнадцать зим!

– Ник, здесь что-то большее, чем просто поиски собаки, которая, как тебе показалось, может выбрать тебя, и желание узнать тайну девушки-гибрида. Что бы это ни было – именно из-за этого пострадал твой брат. Ты спас его. И привел домой.

– Для чего? Ты знаешь, что его ждет. Помнишь, как умерла мама? Может, надо было позволить землерылу убить его. Так он хотя бы не мучился.

– А если он не заболеет? Тогда что ты скажешь?

– Отец, рана глубокая. Ты знаешь, как ничтожны его шансы, – возразил Ник.

– Но они есть. И есть потому, что ты его спас. Выпей, – повторил Сол. – Заночуешь у меня. А завтра утром, перед твоим уходом, мы навестим его в гнезде Целителей.

Ник, вздохнув, уступил уговорам отца, поднес кружку к губам и сделал большой глоток. Снадобье сработало мгновенно: глаза стали слипаться, а язык – заплетаться.

– Это я должен был быть на его месте! – пробормотал он, когда отец вел его к приготовленному у очага ложу.

– А я буду вечно счастлив, что ты там не оказался, – твердо сказал Сол. – Лару, побудь с Ником.

Огромный пес свернулся калачиком рядом с юношей, согревая его и с любовью и преданностью утешая своим присутствием, отчего Нику все меньше и меньше хотелось бороться с темнотой. Наконец, пригревшись под боком отцовского пса, он закрыл глаза и уснул крепким сном без сновидений.

– Он держится молодцом, – сказал Сол, когда они с Ником шли к подъемникам. – Лекарь сказал, что ни следов заражения, ни воспаления нет. Это значит, что у О’Брайена есть шанс. Вдобавок твой кузен большой оптимист, и это, будем надеяться, тоже поможет ему поправиться как можно скорее.

– Надеюсь, что так и будет, отец. – Ник не хотел говорить об О’Брайене и его самочувствии: ни отсутствие воспаления, ни самый радостный настрой не спасут. Как не спасали они шестерых из десяти людей Племени, которые, получив рану достаточно серьезную, чтобы повредить кожу, заражались паршой. Чем глубже рана – тем больше вероятность ее подцепить. Землерыл вырвал из мякоти лодыжки кузена приличный кусок. Шансов у него почти не было, но Ник не хотел, чтобы отец давал ему ложную надежду. И потому сменил тему:

– Скольких ты решил отправить на вылазку?

– Шестерых. Уилкса, разумеется, с Одином. Одобрил я еще Монро и Вайпера, Шену и Капитана, Кристал и Грейс, Уинстона и Стара, Тадеуса и Одиссея. Ну и тебя, конечно.

Ник хмуро посмотрел на отца:

– Ты все же решил отправить Тадеуса, хотя знал, что я тоже иду?

– То, что он тебя раздражает, еще не причина не включать в группу лучшего охотника Племени, – сказал Сол.

– Но то, что этот спесивый осел не станет меня слушаться – вполне тянет на причину.

Сол остановился и обернулся к сыну:

– Да, Тадеус заносчив, и вы не любите друг друга. Но он не сделает ничего, что повредит Одиссею. К тому же главным назначен Уилкс. А он будет к тебе прислушиваться.

Ник вздохнул и провел ладонью по волосам.

– Ладно, хотя и не нравится мне все это. А женщины? Неужели надо подвергать риску сразу двух?

– Сынок, кто, думаешь, определил приблизительный маршрут?

Ник пожал плечами:

– Уилкс, наверное.

– Нет. Шена и Кристал начали изучать руины Города и составлять карту еще несколько лун назад. Не стоит их недооценивать. Реку они знают лучше, чем Рыбаки. Эти избегают окрестностей Города-Порта. А Шена и Кристал освоили водный путь туда и обратно не хуже, чем собственное гнездо. Не стоит думать, что они нуждаются в опеке. Они миниатюрные, но это означает также, что они смогут пролезть туда, куда не пробраться всем остальным. А их овчарки – из самых мощных в Племени. И сумеют постоять за хозяек.

– Хорошо, тебе виднее, – ответил Ник, хотя странное ощущение того, что все идет не так, не покидало его и омрачало предстоящую вылазку. Ник глубоко вздохнул: – Ты прав. Эта история с О’Брайеном крепко засела в моей голове. Отец, в лесу творится что-то странное. Неужели это тебя не беспокоит?

– Конечно, беспокоит. Но на деле в лесу всегда происходит что-то странное. Мы живем в странном и опасном мире, сынок. Думаю, бесплодные поиски щенка тебя измотали.

– Ну да, я надеялся, что с помощью Дэвиса c Кэмероном и О’Брайена я точно найду его. И девчонку. Или хотя бы отыщу хоть какие-нибудь следы. А все, что мы обнаружили – устроивших засаду Землерылов, и не справились.

– Ты продолжишь поиски, когда вернешься? – спросил Сол.

– Честно говоря, отец, еще не решил. Думаю, оттого я и не успокоюсь никак. Я не хочу прекращать поиски щенка. Но начинаю и сам верить в то, что я безрассуден, как говорят в Племени.

– Не все в Племени считают тебя безрассудным. Кое-кто полагает, что ты просто упорный. Предваряя вопрос – я тоже, однако это не означает, что меня не волнует то, что творится с самцами землерылов.

– То есть никто раньше не слыхивал о том, чтобы они устраивали засаду?

– Нет. Даже Сирил не может припомнить такого. Вчера вечером он просмотрел старые охотничьи дневники, но и там ничего подобного не встретилось. Кажется, это началось только сейчас. – Взгляд Сола сделался обеспокоенным. – Меня все сильнее вынуждают проредить популяцию землерылов. И после нападения на вашу команду мне все сложнее придумывать весомые аргументы против такой меры для Старейшин.

– Проредить? То есть убить всех самцов, которых найдут?

– Да. От одной мысли становится не по себе, – признался Сол.

– И что ты будешь делать?

Он вздохнул:

– Хочу их убедить, что орудовала отдельная шайка, которую вы с ребятами вчера почти истребили.

– А если они не прекратят вопить по ночам и устроят новые засады?

– Тогда, я очень боюсь, мне придется брать на душу истребление мужчин-землеступов.

Ник положил руку на плечо отца:

– Не тебе. Это будет воля Племени.

– А я – его вожак. Оттого и отвечать тоже мне. – Они подошли к подъемнику, где их ждал Уилкс со своей овчаркой Одином, которая лаем приветствовала Лару.

– О, привет, Ник. Доброе утро, Сол.

– И тебе доброе. Один в отличной форме, – Сол пожал руку высокому юноше.

– Спасибо, Жрец Солнца.

– Рад видеть тебя, Уилкс, – Ник тоже пожал ему руку и дружески потрепал Одина.

– Остальные уже у пристани. А я решил вас дождаться, – сказал Уилкс. – Полагаю, вы проведали О’Брайена?

– Да, – ответил Сол. – Он держится.

– Рад слышать. Готов, Ник?

– Вполне.

– Сын, попрощаемся здесь, – сказал Сол. – Я должен провести церемонию встречи Солнца, а потом я нужен на совете, который созвал Сирил, чтобы подробнее обсудить вопрос о том, что стряслось с землерылами. – Он крепко обнял Ника. – Береги себя, сын. И поскорее возвращайся.

Ник обнял Сола в ответ.

– Я люблю тебя, отец.

– А я – тебя, Николас. – Кивнув Уилксу, Сол в сопровождении Лару отбыл в направлении гнезда Совета.

– Что-то странное творится с этими землерылами, да? – Судя по тону, Уилксу очень хотелось продолжить разговор. Створка подъемника открылась.

– Ага. Странное, – коротко ответил Ник, надеясь, что собеседник поймет, что он не особенно настроен обсуждать произошедшее.

– Они в самом деле устроили засаду?

Ник подавил вздох:

– Да.

– В жизни не подумал бы, что они достаточно умные для такого, – сказал Уилкс.

Ник небрежно пожал плечами:

– Очевидно, что да.

– Умные и подлые. Опасное сочетание. Прямо как мой последний парень. – Уилкс хмыкнул и шутливо толкнул Ника локтем.

Тот мигом ухватился за возможность сменить тему:

– Вы с Итаном расстались?

– Нет! Я сказал последний, потому, что он меня в гроб сведет! Если я скажу, что мы расстаемся, он меня точно убьет! – Уилкс добродушно расхохотался, и Ник с облегчением присоединился к нему, довольный, что кабина опустилась на лесную поляну и разговор о землерылах остался позади, пусть и на время.

– Ну так каков план вылазки? – спросил Ник, когда они шли по лесу в сторону Фермерского острова и полноводной реки, по которой можно добраться до развалин города, называемого ими Город-Порт.

– Вообще-то отличная вылазка намечается. Шена и Кристал нашли заброшенное здание на юго-западе, прямо на береговой линии; раньше туда было не добраться.

– Прямо на берегу? – переспросил Ник. Несчетные поколения людей Племени совершали вылазки в заброшенный город. При этом они старались держаться как можно ближе к спасительным водам широкой реки, официально именуемой Увилкой, хотя многие звали ее зловещим именем «Убилка». Но по прошествии многих зим людям Племени пришлось пробираться все дальше и дальше в глубь мертвого города – поэтому вылазок становилось меньше и меньше: в Городе-Порте обитали свежеватели, и никакие горшки, котелки, цепи и зеркала не стоили человеческих жизней.

– Прямо на берегу Убилки? Разве это возможно?

– Как выяснилось, то, что мы долгое время принимали за очередную кучу мусора, поросшую сорняками, оказалось длинной постройкой из металла, и только пару дней назад, когда они ходили на разведку, на нее обратили внимание.

– И что же изменилось? – недоумевал Ник.

– Вроде как после грозы, которая случилась несколько ночей назад, провалился кусок крыши – должно быть, туда ударила молния. Дыра небольшая, но с реки она заметна. Они говорят, что внутри стальные тросы, цепи и вроде даже стекло.

– Слишком уж заманчиво. – Ник ощутил мурашки под кожей: что-то здесь не так.

– Ну, такое случалось. Помнишь, десять зим назад? Тогда была вылазка под началом, если мне не изменяет память, отца Монро, и они нашли вход в каменное здание вокзала у железнодорожных путей. Оно стояло наглухо запертым с незапамятных времен, а тут – бац – одна стена обрушилась, и внутри оказалась прорва зеркал, котелков и прочей посуды.

– Ага, помню. Одно из зеркал досталось моей матери. Сол до сих пор хранит его.

– И все это было почти на расстоянии плевка от берега. А нынешняя находка еще лучше – особенно теперь, когда нужно строить новые гнезда, – сказал Уилкс.

– Звучит заманчиво, – повторил Ник, пытаясь отогнать дурные предчувствия. Разрушенный город был живым существом: в нем непрерывно что-то происходило, менялось, умирало и возрождалось снова и снова. Хорошо, что разведчицы нашли то, что нужно Племени, так близко к реке. Чтобы туда и обратно: так безопаснее.

– Еще как! – улыбнулся Уилкс. Он явно был в отличном расположении духа. – Нам даже не нужна полная луна, чтобы плыть при ее свете. Предсказываю, что мы будем дома уже на закате и успеем отпраздновать!

– Мне нравится твое предсказание! – сказал Ник.

– Кажется, нам не понадобится твой зоркий глаз, но ничего, я все равно рад, что ты с нами. О, слушай, может, мы заметим с реки какую-нибудь дичь, и у тебя будет повод лишний раз показать нам, какой ты меткий. И мы привезем не только железо и стекло, но и свежее мясо, – продолжал Уилкс. – Уверяю тебя: это будет успешный поход.

– Я постараюсь, – заверил Ник, чувствуя, что все его опасения – полная чушь. Он знал, отчего ему не по себе: дело не в экспедиции и не в Уилксе, а в его собственных мрачных мыслях из-за раны О’Брайена, потерянного щенка и странной девчонки. Он собрал волю в кулак. Все, что сейчас от него требуется – как следует поработать в команде, а уж потом можно будет заняться всем остальным.

Спусковой док располагался у основания моста на Фермерский остров. Когда Ник с Уилксом сбежали по крутому склону, то обнаружили, что остальные собрались уже там, стоя лицом на восток и воздев руки к недавно взошедшему светилу.

– О, как хорошо. Как раз успеваем омыться зарей. Отличное начало похода, – обрадовался Уилкс.

Они с Ником присоединились к остальным, подставив лица и руки чистому золотому свету нового дня. Ник глубоко вздохнул, позволяя силе солнца сжечь остатки дурного предчувствия, не отпускавшего его с тех пор, как он увидел в роще полуразложившуюся оленью тушу. Тепло наполняло его, давая телу такие нужные теперь силы, а под кожей рук проступил изящный орнамент из листьев.

– Утро доброе, Ник, – сказал Уинстон. – Сочувствую твоему брату.

– Спасибо. – Ник слегка потрепал Стара, его овчарку.

– Как он? – спросил Уинстон.

– Держится, – ответил Ник. – Спасибо, что спросил.

– О, привет, Ник! Рад, что ты и твой арбалет с нами, – Монро похлопал Ника по спине, а его черная, как смоль, овчарка Вайпер дружелюбно обнюхала его в знак приветствия.

– Мы с арбалетом тоже довольны, Монро, – ответил Ник. – Но, кажется, поход будет несложный – туда и обратно.

– На это и расчет, – сказала Шена. – Привет, Ник.

– Рад видеть тебя, Шена, и тебя, Кристал. Какие у вас справные псы, а? – он смотрел на Капитана и Грейс, которые улеглись рядышком на досках причала. – Грейс так вообще красотка.

Кристал радостно улыбнулась:

– Еще бы!

– Вот именно, еще бы! Она носит будущее! – Шена украдкой поцеловала Кристал и забросила в каяк мешок с провизией.

– Грейс беременна? – опешил Ник.

– Не волнуйся, Ник, – Кристал по-матерински потрепала его по щеке. – Срок еще слишком маленький, так что ей не повредит.

– Совершенно не повредит, – согласился Уилкс. – К тому же это приносит удачу!

– А Сол знает? – Ник с трудом мог себе представить, чтобы его отец позволил беременной, пусть на небольшом сроке, собаке принимать участие в столь опасном предприятии.

– Вообще-то нет. Пока нет. Мы с Шеной решили объявить после… – но тут ее перебил Тадеус, саркастично заметив:

– Николас, вообще-то из всех нас только ты бежишь докладывать папочке о каждом чихе!

Все умолкли и уставились на Ника, ожидая, как он ответит. Ни для кого не являлось тайной, что последние две недели Тадеус провел за рытьем отхожих ям из-за того, как повел себя во время поисковой вылазки Ника. До сего момента Ник не догадывался, сколько людей в Племени осведомлены, что Тадеус был наказан именно из-за него.

Ник изобразил радостное удивление:

– Давненько я тебя не видел, Тадеус. Ах да, я забыл – ты же копал ямы для дерьма!

– Если бы ты не настучал, ублю…

– Прекратите! – между ними встал Уилкс. – Я не потерплю раздоров. Или вы перестанете, или я вас не беру.

Ник заставил себя успокоиться. Он улыбнулся Уилксу:

– Я в порядке. Я здесь, чтобы помочь. Вот и все.

– Тадеус? – многозначительно спросил Уилкс.

– Я участвовал в пяти вылазках. Мы с Одиссеем будем делать свою работу, как всегда. Надо что-то выследить – мы выслеживаем. И не собираемся ничего менять из-за Солова молокососа.

– Вот и хорошо. Заканчиваем грузиться, по каякам и вперед!

Тадеус прошел мимо Ника, подозвал своего терьера Одиссея и жестом дал псу команду прыгать в каяк. Проходя мимо Ника, он придвинулся слишком близко, еле слышно выдохнув сквозь зубы: «Я еще доберусь до тебя!»

Ник встретился с ним взглядом, невесело улыбнулся и так же тихо ответил: «Ну, посмотрим».

– Ник, ты поплывешь с Шеной и Кристал, – скомандовал с дока Уилкс. – В их каяке больше всего места.

– И хорошо, – Шена широко улыбнулась Нику. – Мы его на веслах припашем!

– Прекрасно! Вы обе, как пушинки, так что полетим! – заулыбался в ответ Ник.

Он решил не обращать внимания на Тадеуса, который все еще хмурился. «Пусть команда увидит, какой у него поганый характер. Может, и Уилкса он достанет так, что придется ему еще две недели копать отхожие ямы». Согревшись этой мыслью, Ник, улыбаясь и посвистывая, помог девушкам погрузить в каяк оставшиеся вещи. Кажется, вылазка обещает быть удачной во многих отношениях.

28

Скоро все шесть каяков были готовы – к корме каждого крепилась плавучая корзина, которую вскоре Племя надеялось наполнить желанными трофеями. А потом Уилкс собрал всех у карты, расстеленной на большом плоском камне.

– Последний раз для ясности: проходим по Увилке через весь Город-Порт до прибрежного района на юго-востоке. Это означает, что нам надо пройти под всеми мостами, так что будьте начеку. Помните: то, чего не видно с воды, опаснее, чем то, что видно. Наша цель находится близ вот этих островов. – Уилкс ткнул пальцем в каплевидное пятно на карте, обозначавшее скопление маленьких островков посреди реки. – Западный берег. – Уилкс выхватил взглядом Шену: – Вы говорили, что место, чтобы вытащить каяки на берег, там есть?

– Да, все просто. Прямо вот тут, – Шена ткнула пальцем в точку на карте.

– А еще есть небольшой подъем до того здания, куда нам надо попасть. Его видно с реки, – добавила Кристал.

– Легко будет тащить металл к лодкам буксирным тросом. Погрузимся и быстренько поплывем обратно, – сказала Шена, и они с Кристал улыбнулись друг другу.

– Звучит неплохо, – одобрил Уилкс. – Вопросы?

Ник хотел смолчать, но слова отца задевали его совесть, и он заговорил:

– Шена, ты сказала, что пробоину видно с воды? – Ну да. Конечно, она забита сорняками и всяким мусором. Мы бы и не заметили, если бы не стекляшка.

– Стекляшка? – спросил Ник.

– Да, вроде как зацепилась за стебель, когда обрушилась крыша, а мы плыли обратно и увидели в ней отблеск закатного солнца, – пояснила Кристал. – Из-за нее мы и разглядели пробоину, которую не замечали столько дней. Как думаешь, сколько раз мы проплывали мимо, пока она нам не подмигнула? – спросила она у подруги. Шена дернула худеньким плечиком: – Миллион, не меньше. Самое настоящее благословение Солнца!

Все, кроме Ника, заулыбались и закивали.

– Еще будут вопросы, Ник? – сказал Уилкс.

– Нет, с вопросами я закончил. Просто мне это кажется странным. Лет десять не случалось найти такого клада так близко к реке.

– А это значит, что нам повезло! – ответил Уилкс с непринужденной улыбкой.

– Девочки же сказали – благословение Солнца! Кто-кто, а сынок Жреца Солнца должен бы это принять. – Тадеус ехидно ощерился.

– Ну, принять благословение Солнца я всегда готов. Но благословение ли это?

– Что, снова начнешь гоняться за призраками? – Глаза Тадеуса недобро блеснули.

– Вовсе нет, Тадеус. Я просто делаю свое дело, как и ты. Меня взяли, чтобы стрелять и наблюдать. Стрелять пока нет необходимости, так что наблюдаю.

– Надеюсь, этим твое участие и ограничится, и мы привезем уйму железяк! – сказал Уилкс.

– И стекляшек! – подхватила Кристал. – Я заметила там почти идеально круглый осколок, без единой трещинки. Прихвачу с собой – будет окно для нашего нового гнездышка.

Шена просунула ладошку в ладонь Кристал:

– Нашего просторного гнездышка. Жду не дождусь, когда нам больше не придется ютиться в крошечном холостяцком коконе. К тому же скоро у нас будут щенки!

– И на этой радостной ноте – трогаемся! – скомандовал Уилкс.

Шесть блестящих деревянных каяков понеслись по Увилке, рассекая воды с плавностью, с какой горячий нож входит в топленое сало. На балластных циновках уютно устроились собаки. Вскоре на жарком солнце их сморила дрема.

Нику нравилось быть в команде с Шеной и Кристал. Девушки были вместе уже несколько зим, и, в отличие от Уилкса и Итана, почти не ссорились.

– Щенята, говорите? – спросил Ник с кормы, пока все трое налегали на весла. – Хорошая новость! От Капитана и Грейс будет прекрасный приплод.

– Мы так рады! – отозвалась Кристал.

– Как будто это она рожать будет! – Шена тепло улыбнулась подруге, обернувшись через плечо.

– А то ты не взволнована! Представляешь, она даже плакала, когда мы узнали, Капитан и Грейс поладили, – сказала Кристал.

– Слезами счастья! – призналась та. – А когда родятся щенки, буду плакать снова!

– Поздравляю, рад за вас! – воскликнул Ник. – И хорошо, что у нас будут еще щенки, ведь они так быстро растут.

– Ты хочешь сказать, что еще не потерял надежду, что какой-нибудь щенок тебя выберет? – выкрикнул Тадеус.

– Вовсе незачем так говорить. – Шена смерила Тадеуса недобрым взглядом.

– Ничего, – Ник наигранно улыбнулся. – К тому же, если меня выберет щенок Капитана и Грейс, это будет для меня особая честь.

Смешок Тадеуса разнесся по реке:

– Да ты будешь рад, если хоть какой-нибудь щенок тебя выберет – даже призрак щенка!

Ник посмотрел на Тадеуса. Тот насмешливо уставился в ответ, почесывая запястья; однако вид у него был понурый и раздраженный. Жарко ведь. А этот дурень напялил рубаху с длинным рукавом. Но не успел Ник посоветовать Тадеусу, чтобы тот остыл – и в прямом, и в переносном смысле, как заговорила Кристал:

– Ник, а давай поднажмем и покажем остальным парням, как надо, а? – сказала она, хмуро взглянув на Тадеуса. – Да и компания будет куда приятнее, чем некоторые.

– Уилкс, не против, если мы вас слегка обгоним? – крикнула Шена.

– Нет, но оставайтесь на виду, а когда доплывете до Треугольного моста, подождите нас! Вы двое знаете реку лучше, чем другие, вместе взятые, а тот участок весьма непрост!

– Сделаем!

Все трое налегли на весла, и каяк стрелой помчался вперед, оставив нагруженные лодки товарищей далеко позади.

– Терпеть не могу этого надутого осла! – буркнула Шена.

– Это точно: не будь у его терьера такого нюха, никто бы его и не уважал! – согласилась Кристал.

– Бесит, правда? – сказала Шена.

– Что он осел? Еще как! – ответил Ник.

– Ну, и это, но вообще я хотела сказать… странно, что вот его выбрал пес, пусть и терьер, а не овчарка, а тебя – нет, – уточнила она.

Кроме О’Брайена, этого деликатного вопроса не касался никто, так что не привыкший к такой прямоте Ник не нашелся, что ответить.

– Шена, милая, Ник не хочет об этом говорить, – ласково упрекнула подругу Кристал.

– Ничего. Я знаю, что люди поговаривают – и обо мне, и еще… еще о том, что меня так и не выбрал пес и что я по дурости уперся в поиски щенка, которого давным-давно уже нет в живых.

– Мы не считаем это дуростью. Мы тебя поддерживаем, – заверила его Кристал. – Я бы не стала прекращать поиски Грейс, а Шена непременно стала бы искать Капитана.

– Спасибо. Это много значит для меня, – и Ник быстро сменил тему: – Так вы собрались новое гнездо обустраивать?

Кристал ухватилась за приманку, как щенок хватает кожаный мячик, и вскоре они с Шеной оживленно обсуждали, где будет большое круглое окно, и делать ли два этажа или одного хватит. В благодарность за то, что его участия в обсуждении не требовалось, Ник приналег на весла, попутно изучая реку.

Его мать любила наблюдать за ней. Ник вспоминал, как она говорила о реке, точно о живом существе, таящем бесчисленные секреты, и, хотя уважала ее мощь и знала, что под безмятежной гладью погребены мертвые миры, это скорее занимало ее, чем пугало.

В детстве Ник никак не мог с ней согласиться, да и сейчас не смог бы. Река не вызывала в нем интерес, лишь страх, который он скрывал от других, и его секрет умер вместе с единственным человеком, знавшим о нем – его матерью. В Племени реку Убилку считали повинной в гибели слишком многих из тех, кто тщился разгадать ее тайны. Ник не единожды видел, как убивала река. В первый раз он был еще очень мал – удивительно, что он смог хоть что-то запомнить. Но в памяти отпечатался светлый летний день и рыбаки в каяках, неспешно тянущие широкие сети. Хотя, пожалуй, больше всего врезался в память один рыбак, закинувший сеть в опасной близости с полузатонувшим бревном, которое звалось «топляк». Сеть зацепилась за бревно, рыбак попытался было высвободить ее, но потерял равновесие и рухнул в воду, где угодил в водоворот течений, клубившихся вокруг топляка, и они утянули его, застрявшего меж скрытых мутным весенним многоводьем корней, вниз. Корни обхватили его тело, словно угодившее в объятия влюбленного демона, и утопили.

Ник содрогнулся, вспоминая, как люди Племени тянули бревно к берегу, чтобы отцепить разбухшее бледное тело.

Но на самом деле, больше всего Ника страшили не плавучие бревна, не непредсказуемые течения и не проржавевшие останки когда-то могучих кораблей, ныне опрокинутых и засоряющих прибрежные воды в сердце Города-Порта. Больше всего его ужасали смертоносные ловушки под названием «мосты».

Из архивов Племени и рассказов Строителей, которые поднаторели в изучении каверзных случаев, следовало, что некогда Город-Порт мог похвастаться двенадцатью прочными мостами, соединявшими берега реки Увилки. После гибели Города ни один мост не сохранился в целости, хотя от каждого остались руины – над или под водой.

– Внимание! – провозгласила Кристал с наблюдательного поста на носу каяка. – Впереди Арочный мост!

Ник стиснул зубы и по очереди вытер потные ладони о штанину, после чего с новой силой приналег на весла. Поскольку он греб на корме – был основным рулевым, – то вознамерился ни за что не позволить им подойти близко к огромным сломанным зеленым аркам, похожим на гниющие зубы утонувшего гиганта. Заставив себя дышать глубоко и медленно, он подавлял накатившее чувство паники и повиновался выкрикам Шены: «правее!» «левее!» «медленнее!» или «быстрее!».

– Отличная работа, Ник! Почти миновали. Держись ближе к середине реки. Этот мост не особенно опасен, но отток воды может затянуть!

Ник приналег на весла, и лодка помчалась на середину реки, подальше от смертоносных бурунов. Когда они отплыли на приличное расстояние, Ник посмотрел направо – как раз вовремя, чтобы увидеть, как огромное бревно-топляк, схваченное течением, перевернулось и завертелось в белопенных бурунах, точно весило не больше, чем палочка, за которой, играя, гонится щенок овчарки, после чего его окончательно затянуло в пучину, и оно скрылось из виду.

Содрогнувшись, Ник продолжал грести.

Все, что осталось от следующего моста – это продолговатые прямоугольные опоры из крошащегося камня, способные прямо на глазах обрушиться в самый неожиданный момент. Две зимы назад человек Племени и его овчарка погибли, когда, стараясь не угодить в бурный противоток, подплыли на лодке слишком близко к одной из опор. Их так привалило осыпавшимся камнем, что Племя так и не смогло отыскать тел.

– Подождем тут, – сказала Шена, когда они благополучно миновали каменные остовы. – Треугольный мост придется переплывать всем вместе.

– Треугольник снова сдвинулся, – пояснила Кристал. – Шена проведет нас. А остальные должны следовать за ней.

– Хорошо, сделаем! – Нику очень хотелось говорить беззаботным тоном, хотя он то и дело вытирал о штанину вспотевшие ладони и двигал плечами, чтобы расслабить их перед тем, как продолжить путь.

– От этих бурунов у меня мурашки по коже, – поморщилась Кристал.

– Они достанут кого хочешь, и из-за них меняется чертова река, – поддакнула Шена.

– Думал, вас, опытных речников, Убилка не пугает, – пошутил Ник.

– Издеваешься? Водовороты пугают, еще как! – воскликнула Кристал. – Они такие непредсказуемые.

Шена рассмеялась:

– Это просто вода, которая нашла хитрый способ вырваться на свободу.

– Знаешь, что они мне напоминают? – сказала Кристал Нику, хотя ответа ждать не собиралась. – Как будто бы мосты прокололи кожу Земли, и из-под речного дна течет ее кровь. Буруны – это взрезанные вены Земли, которые выплевывают течения, бревна и утопленников, – Кристал помедлив, содрогнулась от омерзения, – на сушу.

– Пожалуй, я с тобой соглашусь, – Ник отыскал глазами пенные буруны там, где было, по их предположениям, основание следующего моста. Даже отсюда ему были видны возникавшие из реки белопенные водовороты, выдававшие на-гора потоки неспокойной замусоренной воды, выплескивавшейся на берег. – Больше нигде на реке я такого не видел, – заметил он.

– Они только там, где руины мостов. Зим пять назад, когда я начала интересоваться рекой и захотела по-настоящему понять ее, я говорила с одним из старейшин. Он и поведал мне теорию, согласно которой буруны образовались после мощного землетрясения. Ответа на то, почему больше нигде, кроме как у мостов, их нет, он мне не дал, – пояснила Шена. И пожала плечами. – Я думаю, что они – просто опасные места на реке, надо быть осторожней, только и всего!

Кристал долго смотрела на подругу, улыбаясь:

– Наша Шена ничего не боится!

– Потому, что ты рядом, – сказала Шена.

Ник отвернулся, пока они обменивались нежными поцелуями, чтобы не смущать их своим присутствием, и думал о том, каково это – быть с тем, кто верит в твое бесстрашие.

– Сосредоточились и приготовились: впереди Треугольный мост! – скомандовал Уилкс, когда остальные поравнялись с ними.

– Он, похоже, слегка сдвинулся после той грозы! – пояснила Шена.

– Но Шена нас проведет, она знает, как, – сказала Кристал. – Держитесь прямо за нами, и все будет хорошо, Ник, поддашь, а?

– Сделаю! – Ник сосредоточился на работе веслами, прислушиваясь только к Шене и ее указаниям. Он зауважал их обеих еще больше и оценил то, как здорово они знают реку, хотя и предпочел бы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

К мосту они приблизились умело и осторожно. От изначальной формы моста на поверхности воды почти ничего не оставалось, однако под водой ожидали сюрпризы. Треугольным он звался из-за формы огромных стальных фрагментов, все еще торчащих из реки. Их смертоносные острия все время перемещались, всякий раз оказываясь в новом месте, точно сторожили тех, кто осмеливался проплыть через логово моста.

– Кажется, нас сносит слишком близко к бурунам, – прокричала Шена, стараясь перекрыть рокот бурной воды. – Но придется потерпеть, иначе мы налетим на ржавую железяку, вон, слева! Когда я скажу «Пошел!», Ник прибавит скорости и проведет нас – очень быстро – прямо через середину реки. Но приналягте на весла, я не хочу, чтобы кого-то из вас затянуло буруном!

Ник судорожно сглотнул: внутри него все сжалось в комок.

– Ник, пошел! – закричала Шена, Ник повиновался, и каяки стрелой пролетели между ржавой железякой и клокочущими бурунами.

– Молодец, Шена! – крикнул Уилкс со своего каяка, когда Треугольник остался позади. – А теперь проведи нас через остальные!

– Будет сделано! – прокричала она в ответ.

– Моя умница! – улыбнулась Кристал, и Капитан сквозь сон стукнул хвостом, макнув его в воду, отчего проснулся, вздрогнул и, едва не кувыркнувшись за борт, уселся на хвост. Девушки расхохотались и стали поддразнивать пса: такой большой, а воды испугался.

Ник не сказал ничего. Он только снова вытер ладони и молча согласился с Капитаном. Будь у него хвост, он бы тоже старался, чтобы тот не угодил в бурную реку.

Следующий мост состоял из разломленных стальных плашек цвета запекшейся крови. Те, что не ушли на дно, зацепились за остов корабля, опрокинутого у остатков массивной каменной опоры. Когда они проплывали мимо, Ник подумал, что будет вечно благодарен тем, кто задолго до его прихода растащил с проржавевших трупов кораблей, захламивших водный путь к городу, все, что могло пригодиться.

Наконец, они подплыли к местам, которые считались сердцем погибшего города, и, когда Шена велела Нику сбавить темп, он принялся жадно изучать то, что от него осталось.

Толстое одеяло живой зелени укрывало все вокруг. Сказители рассказывали старинные истории о людях, некогда живших в городах из стекла, бетона и железа. Согласно преданиям, этот город отличался от других. Совершенно очевидным было то, что строители города и его обитатели почитали лес и смогли найти среди стекла, металла и бетона место для деревьев, кустарников и трав. Старейшины даже сходились во мнении, что первые люди Племени ушли из Города и поселились в лесу, ища у него защиты.

Ник изучал Город. Иногда он замечал, как вспыхивало солнце, отражаясь от стекла или металла, но в основном останки Города состояли из куч мусора, оплетенных вьющимися растениями. Ник снова содрогнулся. Густые заросли сорняков, папоротники-переростки, хмель и деревья напоминали ему о плавучих бревнах. Они таили мириады способов умереть. Здесь можно остаться погребенными под спрятанными за зеленым ковром руинами, погибнуть от мутантов, среди них обитающих, но не только: Город изменил сами растения. Точно так же, как предательские буруны, они были непредсказуемы и смертельно опасны.

– Что, все готовы? – спросила Шена.

– Мы идем прямо за вами! – отозвался Уилкс.

Ник приналег на весла и приготовился, когда на пути замаячил Стальной мост. Тот, который сохранился лучше всех. Не уцелела лишь центральная часть. Две каменные опоры завалились набок, разделив мост надвое так, что темная вода устремлялась между черным металлом балок, точно в чудовищный раззявленный рот без передних зубов. У Ника поползли мурашки, хотя этот мост был безопаснее прочих: всего-то надо было держаться ровно по центру недостающих зубов. Казалось, здесь проще всего проскользнуть между смертоносными бурунами. Миновав каменные опоры, они очутились в том месте реки, которое изобиловало останками погибших судов.

Почти тут же на пути замаячил следующий мост. Он располагался возле заброшенной железной дороги и руин здания, десять зим назад давшего Племени добычу такого размера, что по сей день о ней ходили легенды. Моста как такового не было, из реки торчали лишь массивные квадратные опоры, хотя Ник хорошо знал, что под водой таились стальные брусья, готовые утянуть того, кто осмеливался погрузиться слишком глубоко. Когда они проплыли между двух опор и достигли места, где во множестве встречались проржавевшие корабельные остовы, у Ника по спине поползли мурашки, словно бы он ощутил позади себя присутствие каменных стражей водяного кладбища, которым хватило бы малейшей оплошности с его стороны, чтобы наглухо закрыть им путь к отступлению.

Лишь один из оставшихся мостов все еще жил на поверхности – и взгляд Ника, точно по собственной воле, устремился вверх, туда, где на высоте ста ярдов над водой возвышались опоры. К ним крепились толстые стальные тросы, частично перерубленные, перекрученные и накренившиеся вместе с центральной частью, отчего конструкция приобрела зловещий, но довольно грациозный вид вывихнутых ребер балерины, которая рухнула на землю после рокового пируэта.

– Странно, этот даже не потемнел! – Кристал говорила сдавленным голосом, точно боялась разбудить мертвецов.

– Мне он всегда напоминал кости, – сказала Шена.

– Вот и я о том же подумал, – согласился Ник.

– Под этим мостом не такие мощные буруны, но расслабляться не стоит. Прямо за излучиной последний мост, а потом подплываем к месту находки, – сказала Шена. – Хотя от того моста почти ничего не осталось, буруны там почти так же опасны, как и под Треугольным. Не позволяйте снести вас к берегу, проходя через излучину, иначе затянет!

– Слышал, Уилкс? – прокричала Кристал.

– Понял! – ответил тот. – Мы следуем точно за вами!

Ник так сосредоточился на указаниях Шены, что даже удивился, когда Кристал обернулась к нему и, смеясь, сказала:

– Ну, все, мы проплыли. Охолони, а то так и до водопада домчишь!

– Ох, простите! – и Ник попытался расслабить побелевшие пальцы.

– Смотрите все туда! Видите? – Кристал указала на какую-то точку на западном берегу.

Все взоры устремились туда, куда указывал ее палец. Ник легко отыскал глазами расселину, но лишь потому, что там что-то блеснуло. Как только он смог сфокусировать взгляд на мерцающем блике, то понял: казалось, что среди ковра вьющейся зелени образовалась темная дыра.

Как могила, подумал Ник, и к нему вернулось мрачное покалывающее ощущение.

– Ник! – окликнула его Шена, указывая на западный берег. То, что не было покрыто водолюбивым кустарником и вездесущими сорняками, представляло собой груду камней и мусора. – Видишь, где начинаются заросли тростника и рогоза?

– Ага, вижу.

– Выводи к ним каяк. Оттуда будем подниматься.

Ник мигом двинулся туда. Хотя у него не было ни малейшего желания ползти в расселину, в которую так жаждали попасть его спутники, он хотел поскорее выбраться на сушу, чтобы хотя бы отдышаться. Рядом с их каяком, причалив к берегу, остановились еще пять, и собаки соскочили на землю, окончательно проснувшись и не меньше Ника обрадовавшись, что могут ступить на твердую почву.

– Шена, спасибо за то, что привели нас сюда, указав безопасный путь, – сказал Уилкс. – Когда мы вернемся, я поставлю на Совете вопрос о том, чтобы ваше гнездо построили первым.

– И, думаю, надо просить два этажа, – подхватил Монро. – Особенно если ваши Грейс с Капитаном будут по-прежнему одаривать Племя щенками.

Кристал завизжала от восторга, как маленькая девчонка, и обняла Шену, которая счастливо улыбнулась. – Мы ведь не ради этого. Мы просто делали свою работу для Племени, как и все остальные, – пояснила она.

– Но от двухэтажного гнездышка не откажемся! – ввернула Кристал, и остальные рассмеялись.

– Итак, давайте возьмем, что тут есть, да двинем домой! – скомандовал Уилкс. – Оружие на изготовку. Тебя, Ник, это особенно касается. – Он швырнул ему запасной колчан со стрелами. – Остальные – берите буксирные канаты. Ник, нам нужен твой зоркий глаз и меткие стрелы. Помните: хотя свежеватели живут дальше в развалинах, они выходят к реке, чтобы ловить рыбу и добывать еду. Так что будьте осторожны, иначе из вас сделают кожаные плащи.

Кристал слегка содрогнулась:

– От одной мысли о них тошно.

– А вы с Шеной видели хоть одного, когда плавали на разведку? – спросил Ник.

– Нет, спасибо благословенному Солнцу!

Ник сощурился и стал всматриваться во взбугрившуюся, точно покрывавшую сотни могильных холмиков, зелень. Она хорошо скрывала руины того, что некогда было высокими домами на берегу реки.

– Уилкс, а ты не находил следов свежевателей по дороге сюда? – Ник потер руку, которая покрылась мурашками, точно от дуновения ледяного ветра.

– Да нет, вроде не видел, – ответил тот. – Парни, а вы этих ублюдков не замечали? – Остальные покачали головами. Уилкс хлопнул Ника по спине: – Говорил же я – это благословенный поход!

Ничего не ответив, Ник продолжил осматривать окрестности.

– Уинстон, ты и Стар остаетесь у лодок и прикрываете нам тыл. Мы туда и обратно, не мешкая, – распорядился Уилкс.

Уинстон кивнул, устраивая арбалет на согнутой руке:

– Если найдете горшок, любой, мне бы первому. У моей Аллисон через неделю день рождения, и она бы очень обрадовалась, если бы ей больше не нужно было брать чугунки взаймы у тещи.

– Первый же горшок твой, – пообещал Уилкс.

– Значит, нам сейчас сюда. – Шена, осторожно ступая по зарослям и кучам мусора, повела группу наверх. Все, кроме Ника, старались не отпускать от себя собак, зная, что в случае опасности звериные инстинкты учуют ее раньше, чем почувствуют люди. Ник всматривался и вслушивался, держа арбалет на изготовку, пытаясь убедить себя, что противное сосущее чувство накрыло его из-за пережитого близ мостов и бурунов.

В нескольких ярдах берег резко вдавался в сушу под неестественным уклоном, отчего Ник нахмурился в замешательстве. Река врезалась в берег, образовав вытянутый прямоугольник. Вода там была спокойнее, а дно изобиловало морской травой. Из реки выходили два длинных толстых куска металла – рельсы. Под ними плескалась вода, и это опять напомнило Нику о мостах. Хотя рельсы находились над поверхностью воды, с берега до них можно было добраться посредством полуразрушенных металлических опор и бетонных блоков.

– Это и есть рельсы? – спросил Монро.

Шена кивнула:

– Ну да. Видишь – они ведут к месту, а от него спускаются к воде?

Ник это тоже увидел – и это очень ему не понравилось.

– О, как славно! – встрял Тадеус. – Мы можем взобраться по рельсам до находки, а когда наберем всего, подтянем каяки сюда и спустим самое тяжелое по тем же рельсам!

– Вот и я так же подумала, – подтвердила Шена.

– Ну да, мы с Шеной лазали по ним, чтобы осмотреть место. Приятнее, знаете ли, после этих жутких растений и сорняков, – добавила Кристал. – Никогда не знаешь, на что напорешься.

– А почему на рельсах ничего не растет? – спросил Ник, и все, обернувшись, посмотрели на него. – Это вы с Шеной с них все содрали прежде, чем залезть?

– Нет, они так и выглядели, когда мы их нашли, – ответила Кристал.

– И то, что рядом, тоже? – Ник указал на опоры и блоки. Кроме вездесущих водных растений, вокруг балок и опор совершенно ничего не было, и это казалось подозрительным.

– Ну да, – сказала Кристал. – Мы вообще ничего не делали, разве что забрались по рельсам.

– Что такое, Ник? – спросил Уилкс.

– Не знаю. Мне это кажется очень странным.

Уилкс пожал плечами:

– Тут полно камней и кругом вода. Может, потому на рельсах ничего и не ростет.

Ник обвел рукой окрестности:

– Везде камни и вода, но растения тоже есть!

– Вижу, – Уилкс потер подбородок. – Может, они ядовитые, эти штуки. Неизвестно, что от них можно подцепить.

Ник осторожно встал на бетонный блок и дошел до рельсов, а потом скрючился, чтобы заглянуть под них. «Эти штуки» были большими, очень большими, и теперь, вблизи, он увидел, что каждая рельса снабжена широким желобком, чтобы можно было прицепить к ней что-то тяжелое и потом спустить это на воду. Они проржавели фута на три в ширину, однако выглядели вполне надежными, будто бы ими пользовались только вчера. Ник обстучал ближайший рельс костяшками пальцев.

– Просто металл. Такой же, как у железнодорожных рельсов или мостовых опор. Но какие большие. – Он смолк и уставился на оплетенное вьюнком здание, куда вели эти рельсы. – Должно быть, тут они строили корабли, поближе к воде. С чего бы тут быть чему-то ядовитому. Видите, сколько вокруг зелени?

– И что с того? Зачем ты тянешь наше время? – проворчал Тадеус.

Ник, не обращая на него внимания, снова заговорил с Уилксом:

– Такое впечатление, что рельсы нарочно очищены, чтобы мы захотели ими воспользоваться. – Он указал пальцем на прореху в зеленом ковре, откуда заманчиво поблескивало стеклышко. – И вон там тоже что-то не так.

– Что не так? – переспросил Уилкс.

– А то, что, кажется, кто-то нарочно заманил нас сюда, очистив рельсы и поместив стекло в стратегически важном месте.

– Ну, началось! Уже достал всех своей погоней за призраками. – Тадеус взмахнул руками от возмущения.

– Ник, мы с Шеной забирались туда. Смотрели в дыру. Отчего-то прохудилась крыша. А раньше здесь, наверное, был огромный ангар. Как ты и сказал, похоже, тут строили корабли и спускали по рельсам на воду, – сказала Кристал.

– Я тебя понимаю, Ник, да, мы должны проявлять осторожность, но внутри столько металлических прутьев, цепей и стекол! – добавила Шена. – И больше ничего. Все покрыто пылью и мусором. Тут веками никто не жил, кроме грызунов и насекомых!

– Я верю вам! – поспешил сказать Ник. – Просто мне не нравятся совпадения. Думается, надо бы поджечь здание, прежде чем в него входить.

– Треклятые пауки и личинки навозных жуков! Совсем спятил, что ли?! – разразился руганью Тадеус. – Да ты хоть знаешь, сколько дней, а то и недель мы потеряем!

– А если нас убьют, Племя потеряет еще больше, – парировал Ник. Он обернулся к Уилксу:

– Я знаю, зачем меня взяли, и потому говорю: я вижу нечто, чего не видят остальные. Если поджечь здание, это никому из нас не повредит. Мы сможем спокойно вернуться сюда с Воинами, которые будут охранять тех, кто займется поиском добычи.

– Вот только огонь, скорее всего, погубит стекло, – возразил Тадеус. – Если мы послушаем Ника, то потеряем время. А Племени нужны новые гнезда, и нужны немедленно, а не тогда, когда наш Ник решит, что стало безопасно!

– Чего ты опасаешься, Ник? – уточнил Уилкс.

– Вчера на нас с Дэвисом и О’Брайеном напали землерылы. Все это, – Ник обвел рукой широкие проржавевшие рельсы, странную прямоугольную запруду, – тоже смахивает на ловушку.

– Ник, землерылы не заходят в Город, – мягко напомнила Кристал.

– Я не о них. Я имел в виду свежевателей.

– Но мы не видели их следов! – сказал Монро. – Никаких.

– Это-то меня и беспокоит, – сказал Ник. – Обычно мы видим хотя бы их костры или останки тех несчастных существ, которых они поймали и освежевали, или распятый труп, брошенный, как трофей. Кто-нибудь видел подобное на пути сюда?

Все разом покачали головами.

– Это может означать, что плотоядные ушли дальше по течению, или углубились в Город, или вообще не охотились в этих местах в последнее время, – предположил Уилкс. – Вообще, это хорошая новость, Ник. – Он положил ладонь Нику на плечо. – Послушай, я понимаю, через что тебе пришлось пройти и, наверное, не стоило брать тебя на дело так скоро. Пережитое недавно тебя не отпускает, дружок.

– Надеюсь, ты прав, – вздохнул Ник.

– Так и есть. Но все равно надо быть начеку. Наблюдайте за собаками. Если они почуют опасность, предупредить всех – и по каякам, – сказал Уилкс. – Итак, Шена, Кристал – это ваша находка! Ведите!

– Ура! – воскликнула Кристал, отчего Грейс радостно запрыгала вокруг нее. – Пошли, девочка моя, за нашим новым окном.

29

Радостно пританцовывая, Кристал ступила на первый рельс, Грейс поспевала за ней. Рельсы были такими широкими, что собака спокойно переставляла лапы, и ей не приходилась балансировать.

– Мы поднимались по одному, а спустились по второму, – пояснила Шена. – Оба надежны.

– Отлично. Монро, вы с Вайпером следующие, потом Тадеус и Одиссей. Мы с Одином будем замыкать. – Уилкс посмотрел на Ника. – Ну а ты? Идешь или предпочтешь остаться тут?

– Как скажешь. – Ник снова обозрел окрестности, пытаясь понять, отчего же у него мурашки. Может, Уилкс и прав, и мне следовало остаться дома.

– Арбалетов у нас достаточно. Побудешь тут на случай, если кто-нибудь решит незаметно напасть на нас.

– Сделаю, – отозвался Ник.

– Эй, Шена, что там у вас стряслось?

Ник и Уилкс разом обернулись на голос Монро и увидели, как Капитан, пес Шены, нервно топчется у широкой рельсины. Шена уже поднялась на нее, но здоровенная овчарка не двинулась с места, настороженно всматриваясь в мутную, полную водорослей речную волну, тяжело ложившуюся на берег.

– Пошли, Капитан, пойдем, большой мальчик!

Тот капризно заскулил и остался на месте.

Шена нахмурилась: видно было, что она не ожидала от пса такого. «В чем дело? Вчера ты быстрее всех пробежал по этим рельсам!» Шена растерянно посмотрела на Уилкса. «Не знаю, что это с ним. Воды он побаивался всегда, но прежде так не артачился!»

– Что там у вас? – спросила Кристал. Она уже добралась до середины рельс и стояла прямо над, очевидно, самым глубоким местом запруды.

– Его что-то беспокоит, сбивает с толку, даже пугает! – сказала Шена. – Не пойму, что случилось.

Ник подошел к Уилксу и тихо, чтобы слышал только он, сказал: «Вели Кристал и Грейс уходить. Капитан учуял то же, что и я. Что-то не так. Мы долж…»

Не успел он договорить, как вскипели соленые воды запруды, источая смерть и хаос. Отбросив тростинки, через которые дышали, из реки выскочили свежеватели, потрясая смертоносными трезубыми копьями, с которых стекала вода – и, прокричав боевой клич, набросились на них.

Первый удар копья поразил Грейс, угодив ей в загривок. Удар сшиб ее с рельса; жалобно заскулив, красавица овчарка упала в воду.

– НЕТ! – заорала Кристал и, выхватив из кожаной перевязи на поясе нож, прыгнула в воду за своей собакой – приземлившись прямо в гущу свежевателей.

– Кристал! – С этим криком Шена достала было собственный нож и кинулась за подругой навстречу верной гибели, но Уилкс дал ей подножку, и она свалилась на берег.

Ник упал на колени и принялся осыпать запруду стрелами. Мимо него свистели копья. Он пытался рассмотреть Кристал, но ему не давали густые заросли и бурлящие волны.

Снова взвизгнул от боли чей-то пес, но Ник не обернулся. Их было так много! И все они прятались в засаде прямо у поверхности воды.

– Они целятся в собак! – заорал Уилкс. – Надо пробиваться к лодкам, иначе они их перестреляют и примутся за нас! Пошли! Ник, прикрой нас!

– Сделаю! – закричал Ник в ответ.

– Я не оставлю Кристал и Грейс! Без них я не пойду! – вопила Шена, отбиваясь от тащившего ее за собой Уилкса.

– Тогда и вас с Капитаном убьют! – закричал Ник.

– Не дайте им забрать меня живьем! – донесся жуткий крик из пруда. И тут Ник увидел Кристал. Она стояла по грудь в кровавой соленой воде. Одной рукой она прижимала к себе тело Грейс, а другой орудовала кинжалом, резала и колола, отбиваясь от свежевателей, постепенно смыкавших круг.

Ник выстрелил раз, еще один. Двое свежевателей исчезли под водой, но их место тут же заняли двое других.

Ник знал, что они не станут убивать ее. То есть – сейчас. Свежеватели верили, что смогут впитать жизненную силу человека, если приложат к себе его кожу, но только если она снята с живого. Они притащат Кристал в Храм погибшего города и тщательно, скрупулезно очистят от кожи ее тело, следя за тем, чтобы она как можно дольше оставалась в живых. А потом съедят то, что от нее останется, жадно отрывая от еще теплого тела куски сырой плоти.

– Их больше, они лезут из здания! – предупредил Монро.

Ник взглянул наверх. Из щели в разрушенном здании сыпались свежеватели.

– Мы не сможем ее спасти! – сказал Уилкс. – Ник, кончай ее и уходим!

Казалось, время застыло. Ник выпрямился и прицелился, не обращая внимания на свистящие копья. Кристал подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

Удар кинжалом угодил в шею атакующему свежевателю. Потом она крепко прижала к себе тело Грейс, улыбнулась и кивнула Нику.

Он старался не думать. Выпустил стрелу и смотрел, как она по перья погрузилась прямо в середину белого, без единой морщинки, лба Кристал. Со вздохом, который до конца жизни станет преследовать Ника в страшных снах, она опрокинулась на труп своей Грейс, и обе исчезли под водой.

Потом Ник стал прикрывать отход Уилкса и Шены, посылая стрелу за стрелой в глубь надвигавшихся сверху и снизу полчищ.

Когда Ник добрался до вытащенного на берег каяка, все лодки, кроме каяка Уилкса и Монро и его с Шеной, уже были загружены. Краем глаза он заметил, что Вайпер, овчарка Монро, ранен, и тот наполовину несет, наполовину тащит его в лодку, а из бедра у собаки торчит копье.

И тут ярдах в двадцати от него раздался крик Тадеуса: «Одиссей!» Ник увидел, как из-под дна лодки вынырнул самый крупный самец свежевателя из всех, каких ему доводилось видеть. Лодочка опасно закачалась, и терьер соскользнул с балласта и упал в воду, где его тут же подхватили. «Нет»! – снова заорал Тадеус, но его крик оборвался: огромный самец врезал ему по голове. Тадеус рухнул в лодку и потерял сознание от удара головой о сиденье. Самец схватил его за подол рубахи, как щенка за шкирку, и с легкостью вытащил из лодки.

Мимо уха Ника просвистело копье, и он сделал четыре выстрела, стараясь попасть в верзилу, но из воды восставали все новые и новые свежеватели, живым щитом ограждая удаляющегося самца от выстрелов.

– Беги, Ник! Беги! – заорал Уилкс, когда Один прыгнул на циновку, чтобы уравновесить каяк. Они с Монро столкнули его в воду, запрыгивая на ходу в уносимую течением лодку.

– Ник, сюда! Помоги мне! – позвала Шена. Он оглянулся. Шена, по лицу которой текли слезы, пыталась выкрутить балласт по обе стороны каяка. Капитан уже запрыгнул в лодку, свернувшись рядом с сиденьем, прежде занятым Кристал. Ник сразу же понял, что от него требовалось. В отсутствие Грейс нужно было уравновесить Капитана, иначе каяк грозил перевернуться. Если они хотели спастись, надо избавиться от балласта.

Времени на слова Ник терять не стал. Пробежав по мелководью, он снял ботинок и сбил каблуком балласт с одной стороны, а Шена в это время управилась с креплением второго балласта.

– Прыгай! Я сейчас, – сказал Ник.

Шена вскарабкалась на свое место в лодке, а Ник наклонился, изо всех сил толкая лодочку от берега. Когда ноги оторвались от дна, и он налег всем весом на корму, в него угодило копье, вонзившись повыше лопаток.

Боль обожгла его. Он постарался сесть и поднять весло, привязанное к борту. На чистом адреналине он рассекал волны, прокусывая губу до крови, чтобы не заорать от боли. Ливень из копий не унимался: одно воткнулось в борт лодки, второе со свистом пронеслось мимо его уха.

Не обращая внимания на мучения и стойкое ощущение, что силы вытекают из него вместе со струйкой крови из раны, Ник лупил по воде веслом.

Вдруг он понял, что дождь из копий не то прекратился, не то остался позади. Течение подхватило лодку и отнесло вне пределов досягаемости. Но Ник не отпустил весла. И даже когда зрение сузилось до туннеля с серой тьмой по краям, он продолжил грести.

– Ник, помоги развернуться! Мы слишком близко к бурунам!

Он смутно слышал, что Шена что-то кричит ему, и с трудом понял, что лодочка начала раскачиваться и вращаться. Он заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд, и с трудом разглядел Шену. Та обернулась и смотрела на него широко распахнутыми глазами на бледном и мокром от слез лице.

– Мы сейчас опрокинемся! – кричала Шена сквозь рев стремнины. – Постарайся держаться за лодку. Если мы останемся в лодке, все будет хорошо!

Течение снова завертело каяк, отчего лодочку качнуло в сторону, и это было невыносимо. Перед тем как упасть в воду, Ник увидел, что их затягивает в узкий проход сквозь торчащую из реки железную арку того, что некогда было нижней частью погибшего моста.

Он тут же потерял из виду Шену и Капитана. Течение с силой тащило его вперед, пока он не налетел на железные опоры. Он закричал от боли – копье сломалось, но наконечник остался в ране. Тут он угодил в водоворот, и вода потянула его вниз.

Он пытался задержать дыхание и бороться с течением, но почти приятное забытье заполнило тело, словно холодной темной водой. Погружаясь в благословенную тьму, Ник думал не об отце, матери или слишком короткой своей жизни. Он думал о щенке – о том, своем. Прости, я тебя подвел. Не сумел тебя отыскать. Но все же я рад, что ты не умрешь сегодня вместе со мной.

30

– Зажигайте огонь! Созывайте людей! Наш Заступник добыл жертву! – орал Железный Кулак, когда уцелевшие Сборщики и Охотники вошли во двор Храма.

У края балкона Жницы Верный Глаз увидел Голубку. Она стояла там же, где он оставил ее, уходя, чтобы поджидать в засаде Других. Он видел, как напряженно девушка вслушивается и ощутил прилив радости от того, что она ждала его, все еще ждет и желает слышать его голос и убедиться, что он цел и невредим.

– Голубка! Я привел жертву! – закричал он.

Прекрасное, гладкое, лишенное глаз лицо, ее лицо, озарилось улыбкой жаркой и сияющей, точно светильник Богини. «Наш Заступник возвращается! Придите же во двор Храма, чтобы Богиня могла видеть жертву!»

Он увидел, как женщины, а вернее, юные девушки, выбранные ею в Помощницы, поддерживают ее, подводя к самому краю балкона. Верный Глаз устроил свою ношу – перекинутого через плечо Другого – поудобнее и поспешил дальше.

– Возвести жертвенную плаху! – скомандовал Верный Глаз.

Охотники и Сборщики, вернувшиеся с ним с вылазки, повиновались: выволокли из Храма деревянный помост в пятнах засохшей крови на место, где недавно горел очистительный костер и осталось пятно сажи. Голубка со своими Помощницами сделали то, что она обещала ему. Пока мужчины устраивали засаду и бились с Другими, они отмыли доски дочиста и навощили так, что теперь дерево блестело густым красно-коричневым цветом, какой получается после долгих лет пролития крови, а железные перекладины горели серебром в свете факелов-горшков.

Пока шли приготовления, Верный Глаз подался вперед, укладывая Другого, который все еще был без сознания, на принесенный эшафот; и тут наконец появилась Голубка. Спокойная, как богиня, она стояла в окружении ровно дюжины молодых девушек. Все они были обнажены до пояса и одеты в юбки, украшенные волосами Других, сохранившимися от прошлых жертвоприношений. Верный Глаз оценил красоту открывшегося перед ним зрелища, тем более прекрасного, что создала его невидящая женщина.

– Прикуйте его и поднимайте эшафот! – приказал он. Как только Народ кинулся выполнять его приказы, он направился к Голубке. В Храме, пределов которого она не покидала все шестнадцать зим своей юной жизни, девушка двигалась уверенно; снаружи же дело обстояло иначе. Но как только он подал ей руку со словами «Оракул, разреши провести тебя к месту жертвоприношения», она не медлила. Держась нежной белой ручкой за мускулистое запястье, она позволила ему провести себя по ступенькам эшафота. Их было четыре: вдвоем они поднялись к Т-образной конструкции, с которой свисало распяленное тело.

– Где его пес? – осведомился Верный Глаз у своих людей.

– Здесь! Он здесь! – и люди, расступаясь, пропустили к эшафоту Железного Кулака, который нес в руках маленького черного терьера со связанными лапами и кляпом в пасти.

Верный Глаз приметил умные глаза животного и то, что пес не стал вырываться и скулить. Он лишь не сводил глаз с привязанного к деревянным доскам бесчувственного человека.

– Привести его в чувство! – велел Верный Глаз.

К помосту подошли двое Сборщиков с ведрами воды и опрокинули их на висящую фигуру. Человек тут же принялся отплевываться и пытаться высвободить руки и ноги из железных колец, сковавших ему запястья и лодыжки.

– Если не перестанешь вырываться, изранишься, – сказал Верный Глаз.

Человек замер. Несколько раз как следует сморгнул, чтобы лучше видеть. Его взгляд скользнул в сторону Верного Глаза, но долго на нем не задержался. И уперся в Железного Кулака и собаку у него в руках.

– Делайте со мной, что хотите, но отпустите Одиссея, – пробормотал он сквозь зубы.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться, – заметил Верный Глаз.

– Еще как в том, ты, жалкий мутант. Ты думаешь, что моя плоть волшебным образом скрасит ваши жалкие жизни, так что вы будете стараться, чтобы я как можно дольше оставался живым. Клянусь, что буду бороться со смертью даже если вы порежете меня на куски – но только после того, как отпустите моего терьера.

– А если нет, то что? – Верному Глазу стало любопытно, что же скажет разгневанная жертва.

– А то. Я просто зациклюсь на боли и крови и заставлю себя умереть, чтобы быть вместе с Одиссеем в следующей жизни. И чем раньше, тем лучше. – Он замолчал и выплюнул к ногам Верного Глаза сгусток слюны.

– Неужели пес так важен для тебя?

Глаза человека блеснули уже несдерживаемым гневом:

– Кажется, ты у этих выродков главный, так что, думаю, у тебя должно быть больше мозгов, чем у остальной шайки, и ты знаешь, как важна для моего Племени связь со своим псом. В общем, да: Одиссей для меня важен, и я на многое готов, чтобы его спасти.

– Интересно… – задумчиво проговорил Верный Глаз. И тихо сказал Голубке:

– Ты была права, моя драгоценная. Надо было поймать собачника вместе с его собакой. Это вышло идеально.

Она спокойно улыбнулась и погладила его по руке:

– Продолжай делать так, как мы задумали. Я прослежу, чтобы Богиня была с тобой. Народ пойдет за тобой – отныне и до конца. Она обернулась к толпе, что ждала с почти осязаемым нетерпением:

– Это будет не совсем та жертва, к какой мы привыкли, но Богиня велела мне делать то, что нужно, то, что обрадует ее, и наш Заступник сделает все, как она сказала.

Среди Народа послышался ропот, и затем Сборщики опустились на колени, за ними последовали Охотники и, наконец, старые мужчины и женщины, понемногу возникающие из теней.

– Они повинуются! – прошептал Верный Глаз.

Она едва заметно кивнула и достала жертвенный трезубец из ножен на тонкой талии и протянула ему: «Да начнется жертвоприношение!»

– Да начнется Жертвоприношение! – эхом ответил Народ.

Отвесив Голубке смиренный поклон, он подхватил трезубец и подманил к себе Железного Кулака. Сборщик подошел к нему и стал рядом с ним, держа терьера, а безглазая дева-оракул встала с другой стороны; Верный Глаз двинулся к связанному:

– Скажи свое имя прежде, чем я начну, – велел ему Верный Глаз.

– Ты отпустишь Одиссея?

– Да. Даю слово, что после жертвоприношения ты и твой пес смогут покинуть Город живыми.

Кажется, человек облегченно выдохнул.

– Меня зовут Тадеус.

– Тадеус, я Заступник, позволь мне поблагодарить тебя за то, что ты принесешь моему Народу! – Верный Глаз потянулся, ухватил за край мокрой рубахи Таддеуса и сорвал ее с тела.

И остановился, глядя на обнаженный торс жертвы и с трудом веря своим глазам, а потом вдруг расхохотался, запрокинув голову. Позади него люди снова возроптали, перешептываясь и недоумевая. Верный Глаз шагнул в сторону с тем, чтобы все остальные смогли хорошенько рассмотреть Тадеуса. Послышались потрясенные возгласы и возбужденные вскрики, лишь только толпа увидела его кожу, как она потрескалась и покрылась струпьями.

– Он один из нас! – и обернулся к Тадеусу, наблюдавшему за ним холодным пристальным взором. – Так ты поел оленьего мяса! – это был не вопрос, однако ответ он получил.

– Мяса я не ел. Кровь попала мне в глаза и в рот.

– И твоя кожа потрескалась и стала слезать, – проговорил Верный Глаз, не в силах сдержать улыбки.

– Да. Слушай, прекращай треп. Отпусти Одиссея и валяй, делай, что там тебе надо. Я бы сам содрал с себя эту гадскую кожу и избавился от этого мира, достал он меня!

Верный Глаз снова рассмеялся:

– О нет. Ты не понял. Я не собираюсь тебя убивать. Я хочу спасти тебя! – Он жестом подозвал Железного Кулака: – Принеси мне пса.

Железный Кулак повиновался, протянув ему малыша-терьера. Верный Глаз подхватил его и перевернул, открыв брюхо и другой бок. И сделал первый надрез движением столь ловким и отточенным, что Одиссей завизжал и стал вырываться лишь тогда, когда с него начисто сняли первый лоскут окровавленной плоти.

– Нет! Убери от него свои грязные лапы, ублюдок! Ты поклялся отпустить его! – заорал Тадеус и забился в кандалах.

– И сдержу клятву, но только после того, как закончу. – С тем же проворством он срезал у вырывавшегося терьера еще два тонких кровавых лоскутка собачьей плоти и вручил Голубке, которая благоговейно приняла их в нежные свои белые руки. Наконец он велел Железному Кулаку «перевязать раны собаке».

Потом обернулся к Тадеусу, который визжал и всхлипывал вместе с терьером. – Т-с-с, – утешил его Верный Глаз. – Твой Одиссей поправится. Он послужил моей цели. И ты поправишься. – С этими словами он поочередно подхватил все три пурпурных ленточки собачьей кожи и вложил каждую в трещину на коже Тадеуса.

– Что ты делаешь? – прошипел тот сквозь стиснутые от боли и гнева зубы.

– Спасаю тебя, – ответил Верный Глаз.

Он тщательно заполнил ранки на поврежденной коже еще теплой плотью терьера. Когда с этим было покончено, Голубка подозвала Помощниц, и они перевязали раны, а потом Верный Глаз снова обратился к Народу.

– Теперь вы видели, что Богиня явила Голубке. Принесите Тадеусу воды, верните ему собаку. Они вольны вернуться в Город-на-Деревьях! – Верный Глаз отстегнул кандалы, и Тадеус свалился на деревянный помост. Железный Кулак подошел к нему, держа в руках перевязанного Одиссея, и Верный Глаз забрал песика у Сборщика и вручил Тадеусу. Тот прижал черного терьера к окровавленной груди, раскачиваясь взад и вперед и смотря на собаку, щурясь от боли и усталости.

Нависла беспокойная тишина, которую нарушил один из Охотников, немолодой человек по имени Змей:

– Заступник, мы слышим тебя и повинуемся, но мы не понимаем!

Верный Глаз улыбнулся – то, что Народ, хотя и не разделяет его взглядов, готов ему верить, его порадовало.

– Вы верны мне, и я вам объясню, – сказал он. И обернулся к Тадеусу:

– Скажи, Тадеус, что сделали бы Другие, если бы увидели шрамы и струпья на твоей коже?

Кадык Тадеуса дернулся – он сделал последний глоток воды, поданной Помощницами Голубки. Вытер ладонью губы и, отведя взгляд от своего терьера, посмотрел на Верного Глаза.

– Не знаю, что сделало бы Племя.

– Подумай еще. Хорошо подумай.

Тадеус посмотрел на своего пса. Потом глубоко вздохнул, и когда посмотрел наверх, его взгляд сделался жестким и злым:

– Они бы изолировали меня. А если бы не смогли вылечить, то убили бы и меня, и Одиссея.

Верный Глаз согласно кивнул:

– Именно потому, что такой исход для Других предпочтительней всего.

– Именно так они и думают, – ответил Тадеус.

– Я думаю иначе, – провозгласил Верный Глаз. – Я не верю, что ты болен. Я верю, что ты изменился, стал лучше, и как только ты поймешь, кем ты станешь, ты будешь избегать всего, что они считают «лечением». Но решать тебе и только тебе. А теперь ты свободен – иди и храни тайну.

– Почему? – спросил Тадеус.

– Потому, что так велит Богиня-Жница, а мы не задаем ей вопросов. – Верный Глаз швырнул окровавленной жертве тунику и велел:

– Отведите Тадеуса и его Одиссея к реке и их лодке. Освободите их.

Народ исполнил его веление: кто-то встал на платформу и помог Тадеусу подняться, кто-то, поддерживая его, вывел Другого со двора Храма и повел через центр мертвого города. Тот обернулся лишь раз, чтобы рассмотреть огромную статую Богини, что возвышалась над ними.

Верный Глаз погладил Голубку по нежной щеке:

– Все оказалось даже проще, чем я ожидал. Неожиданный сюрприз – он уже был заражен. А теперь все пойдет быстрее.

– Все будет так, как ты скажешь. – Голубка взяла его руку и поднесла к своей талии, жадно прильнув к нему, когда он ее обнял.

– Да! Он уже наполняется гневом, подобно тому, как его наполнила гниль обреченного города. Тадеус посеет среди Других мятеж и разрушение, а когда ядовитый плод, наконец, созреет, мы пожнем другой город, новую жизнь, другой мир! – Верный Глаз наклонился и пленил ее губы своими, а затем, в полном согласии, они вошли в свой Храм в окружении Помощниц, и принялись пировать и веселиться.

31

Мари приняла решение сразу же, как только проснулась. Она зевнула и потянулась, радуясь теплу, исходившему от Ригеля, который занимал прежнее ложе Леды. Она подумала о том, что надо, очень надо заняться стиркой, и мысль о том, что надо бы постирать вещи, привела другую – о том, что и помыться бы не помешало. Когда Мари снова потянулась и принялась перебираться через Ригеля, на лицо ей упали волосы – грязные, вонючие, мерзкие.

Подняв густую прядь, она попыталась прочесать ее пальцами. И тут заметила грязь под ногтями, на ладонях и запястьях. Грязные руки сами потянулись, чтобы коснуться лица. Тоже чумазого. И она это знала. Грим почти сошел, но по привычке Мари встала и потянулась к горшочку с глиной, чтобы скрыть черты лица и цвет кожи. И подумала, что надо наварить краски для волос. Не нужно смотреть в зеркало, чтобы догадаться: истинный цвет уже проступает сквозь грязь и краску. Лишь помыслив, чтобы нанести вонючую смесь на без того смрадно пахнущие волосы, Мари бессильно поникла. Ей захотелось вернуться в постель, свернуться клубком и уснуть навеки.

Как здорово было бы, если бы не нужно было мазаться глиной, грязью и краской!

И тут Мари застыла на месте.

А зачем, собственно, прятаться? Почему не быть такой, какая она есть?

Ригель почувствовал, что в ней что-то переменилось, и вмиг проснулся. Мягко подошел к ней и заглянул в глаза с неведомым ей прежде любопытством.

Она одарила своего друга широкой улыбкой. «Я скрывала то, что я есть, ради нас с мамой. Но мамы больше нет. А Лунной Жрицей станет Зора. А это значит, мне не нужно искать принятия Клана – совсем!» Ригель завилял хвостом и согласно гавкнул. Мари высунулась из маленькой комнатки и посмотрела на Зору, которая крепко спала. «Итак, приступим. Я приняла решение. Отныне никакой краски. Никакой грязи. Никакой глины! Хватит с меня притворяться кем-то другим!»

Напевая про себя, Мари отыскала чистую одежду. Потом отправилась в кладовую и извлекла оттуда целую луковицу мыльного корня. Нащупав полку с ножами, она выбрала самый острый. И отправилась завтракать и кормить Ригеля. За едой она размышляла о том, каково это – ходить с тем цветом кожи и волос, с каким ты родился, не скрываясь за гримом и краской.

Должно быть, здорово!

Полная решимости, Мари вошла в большую комнату норы и пихнула ногу Зоры – раз, другой. Та что-то пробормотала и свернулась калачиком, подтянув ноги к себе. Мари вздохнула, подошла к двери и подхватила свою трость. Лукаво улыбаясь, она хлопнула ей по заду девушки.

Та замахала ладонью, точно хотела отогнать назойливое насекомое:

– Перестань!

– Я ухожу и мне нужно, чтобы ты пошла со мной.

Зора перевернулась и, щурясь сонными глазами, посмотрела на нее:

– Нет. Я лучше посплю. Иди одна.

Мари уже схватила было шкуру, в которую завернулась Зора, чтобы стащить ее с ложа, но тут же передумала. И вспомнила присказку матери: Сначала думай головой, а потом маши руками.

– Хорошо. Оставайся тут. Но потом не жалуйся на запах: нести будет от тебя, а не от меня.

Серые глаза Зоры широко распахнулись от изумления:

– Ты собираешься помыться?

– А что тебя удивляет?

Та села.

– Никогда не видела тебя чистой.

– Видела, и не один раз. Просто ты не видела истинного цвета моих волос и кожи, потому что почти всю жизнь мне приходилось скрывать их ради своей безопасности. Я не грязнуха, Зора. Я просто не такая, как все.

Зора втянула носом воздух подле нее и поморщилась:

– От тебя пахнет.

– Моя мать умерла. Я была в трауре.

– А что, траур означает «не мыться?» – Зора постаралась подавить смешок.

– Зора, не смешно. Поднимайся и пошли со мной. Мне надо смыть с себя кучу всего, мне очень жаль, но потребуется твоя помощь.

– Правда? – Зора зачесала волосы назад и принялась заплетать их в толстую косу.

Мари наблюдала за ее ловкими пальцами и, наконец, спросила:

– Поможешь мне с волосами?

– Наконец-то! Рада за тебя, Мари.

– Знаешь, мне больше не надо быть как все в Клане, и я не вижу причин, чтобы не стать настоящей, собой! – Мари задумалась, почему, когда она говорила с Зорой, слова звучали так неискренне – ведь многие недели она не испытывала ни малейших угрызений совести.

– Послушай, мы ведь с тобой можем помогать друг другу. Во многом.

– В смысле?

– А почему не может быть двух Лунных Жриц? – спросила Зора. – Вдвое меньше работы.

– Нет. Я только что сказала, что хочу быть собой, а то, что я есть, не имеет отношения к Клану, – сказала Мари.

– Я просто подумала.

– Ты идешь со мной в купальню или нет?

– Иду, иду. – Зора встала и, будто бы жила здесь всегда, подошла к ларю, где хранились травы, и заварила себе кружку утреннего чая.

Мари вздохнула и уселась на табурет матери.

– Если ты пьешь чай с ромашкой, то и мне тоже сделай.

– А рагу еще есть, или этот все слопал?

– Ригель ест крольчатину сырой, так что есть. В котелке.

– Тебе оставить? – спросила Зора, насыпая щепоть ромашки во вторую чашку.

– Нет, мы уже поели. Это ты дрыхла, – сказала Мари, почесывая Ригеля за ушами.

– У меня такое ощущение, что если я сейчас выйду наружу, то увижу, что солнце едва-едва поднялось. И это не называется «дрыхнуть». Это ты встаешь неестественно рано.

– Так думают о рассвете почти все в Клане, именно поэтому я и поднимаюсь так рано. Если никто вроде тебя не притаился, чтобы меня караулить, я почти точно не встречу никого из Клана, – пояснила Мари.

– Если еще кто-то остался, – сказала Зора. Вчера они жутко орали – как будто кого-то убивали. Много кого.

– Еще одна причина, чтобы встать пораньше.

– Нет, еще одна причина для того, чтобы было две Лунных Жрицы, – ответила Зора.

– Перестань, – оборвала ее Мари. – Прошу тебя.

И посмотрела так, что Зора отвернулась и печально поджала губу.

Мари молча пила чай, пока Зора доедала завтрак, а потом они поделили на двоих кучу грязной одежды, взяли трости и котомки и отправились через заросли колючей куманики.

– А мы правильно идем? – спросила Зора.

– Мы идем к ручью. Это напротив тропинки к норе. – Мари подняла тростью ветку с острыми, как ножи, шипами, чтобы Зора и Ригель смогли пройти. – За следующим поворотом колючки закончатся, но не отставай. И ни к чему не прикасайся – пока я тебе не скажу.

– Почему? Для чего?

– Проще показать, чем объяснить, – Мари дошла до очередного поворота в колючем лабиринте и подняла ветвь, похожую на стену с шипами. Выйдя из зарослей, она очутилась в поросшей кустарником низине.

Зора шлепком убила здоровенного комара и с отвращением покосилась на пятно крови на месте укуса.

– Не вижу я никакого ручья. Одни комары, грязь и сорняки, и еще клены какие-то странные.

– А ты и не должна ничего видеть. И сорняки не просто сорняки. Как и деревья не просто деревья. Присмотрись получше.

Зора вздохнула, но сделала так, как ей велела Мари.

– Брр. Вот это, вьющееся и низенькое, которое повсюду – это ядовитый сумах. А кусты – жгучая крапива. Никогда не видела такую огромную! – Она сощурилась, чтобы лучше разглядеть странные растения с несоразмерно большими листьями, формой напоминающими кленовые.

– Мать-Земля, да это же никакие не деревья! Это заманиха! Коснись ее стебля или наступи на росток – сразу огребешь зазубренных шипов. Не вижу я никакого ручья и не хочу сюда идти. А другой дороги нет?

– Ты ведешь себя так, как нужно. Потому-то мы с мамой особенно пестовали эту живую изгородь. Труднее всего было пересаживать заманиху, но ее заросли любого отвадят. Ручей чуть западнее, и ядовитые растения растут повсюду. Есть только один безопасный путь, так что держись меня.

– И что, каждый раз идти через крапиву?

– Как только ты запомнишь дорогу, будет проще. Когда ты увидишь ручей и купальню, поймешь, что оно того стоит.

Мари легко пробиралась через заросли заманихи, кусты крапивы и перешагивала ветки сумаха, не касаясь их, и скоро пришла к неглубокому широкому ручью. Он стал полноводнее после весенних дождей, но вода была чистой и блестела на раннем утреннем солнце. Мари вошла в ручей, слегка поморщившись, когда холодная вода обвилась вокруг ее лодыжек.

– Разве в нем можно купаться? Тут слишком мелко!

– Ну, в нем мы не купаемся, во всяком случае, не моемся. В основном он для того, чтобы набирать воду. А купальня вон там, – Мари указала, где именно. – Быстрее и безопаснее идти туда вдоль ручья. Чтобы не сталкиваться вот с этим, – она жестом обвела густые заросли сумаха и крапивы вдоль берега. – Когда найдешь место для собственной норы, тебе придется пересадить их туда, ну и колючки с заманихой, конечно.

– Но как я это сделаю, я же исколюсь и обожгусь!

– С помощью перчаток, здравого смысла и лунной магии, – голос Мари прозвучал точь-в-точь, как голос ее матери. – Пошли, это недалеко.

Нигде не было ни единой живой души, кроме трещащих сорок да пары серых белок, которые обстрекотали Ригеля и растворились в кронах деревьев.

– Надо будет проверить ловушки. У нас почти кончилось мясо, – сказала Мари.

– Хорошо, хоть к ним не придется продираться через крапиву, – Зора почесала ногу и поморщилась: – Подошла слишком близко к чертову кусту.

Мари собиралась сказать ей, что она вполне справляется, как послышался шум падающей воды. Она прибавила шагу, и скоро перед ними предстал тройной водопад и питаемый им круглый и чистый пруд. Ригель вбежал в него, полакал блестевшую на солнце воду, потом улегся на согретый солнцем камень, довольно вздохнул и закрыл глаза.

– Разве он не должен сторожить? – удивилась Зора.

– Он справится с этим и с закрытыми глазами. Попробуй меня схватить, и увидишь, – сказала Мари.

– Ну верю, верю, – Зора принялась изучать водопад и такой манящий прудик. – Невероятно! Понятия не имела, что тут есть такое, – восхитилась она.

– Потому что выше по течению наш славный ручей превращается в поток пены, который пробегает через узкое ущелье. Там воды толком не набрать, такие скользкие камни. Но много лет назад был обвал породы, отчего образовалась плотина. Вытекая, вода разделилась на тройной водопад, не такой мощный, но хватило нам на прудик и еще на ручей. После обильных дождей он становится бурным, особенно по весне, но плотина всегда удерживает поток, и даже если бы она этого не делала, вода бы все равно смывала крапиву и сумах. Но когда она уходит, все вырастает снова. – Мари прошлепала по ручью к самой низкой части пруда. Чистую одежду и луковицу мыльного корня она пристроила на широком плоском камне.

– Принеси сюда грязную одежду. Пусть замачивается, пока мы вымоемся. Так лучше отстирается, и, если так и будет солнечно, на этом камне она высохнет в два счета.

Зора последовала за ней, бросив охапку грязной одежды в воду в мелкой части пруда. Потом Мари достала из-за пояса маленький кривой ножик и вручила его Зоре.

– Хочу, чтобы ты меня подстригла.

Зора вопросительно глянула на нее:

– Уверена?

– Посмотри на них. Они же мерзкие! Хочу избавиться от них.

– На сколько?

На мгновение Мари задумалась, потом провела ладонью по шее на уровне челюсти:

– Вот по сюда.

– Это коротко, – заметила Зора.

– Они отрастут. И на сей раз без краски и грязи. Просто отрежь их.

Зора пожала плечами:

– Хорошо, это же всего лишь твои волосы. И очень-очень грязные к тому же. – Состроив гримасу, она подняла их, собрала в хвост и принялась стричь.

Мари закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на дергающую боль. Когда Зора закончила, Мари машинально потянулась к волосам. Голова была странно легкой, как будто пустой.

– Вроде бы ровно. Когда избавилась от грязных колтунов, стало легко. Помой голову. Я хочу посмотреть, какие они у тебя на самом деле.

Мари поднялась, сняла одежду и кинула ее к мокнущему белью. Потом отрезала себе щедрый кусок мыльного корня и глубже зашла в пруд.

Она ощущала на себе взгляд Зоры, но обернулась лишь тогда, когда окунулась в пруд по плечи. Та стояла на берегу.

– Не смотри на меня так. Мне неловко.

Зора сморгнула, и Мари увидела, что ее щеки краснеют; девушка отвернулась.

– Прости. Просто… твоя кожа под одеждой другого цвета.

– Я тебе уже говорила об этом.

– Ну, одно дело слышать, другое – видеть своими глазами. И потом… когда на тебя попадает солнечный свет, на коже появляются странные светящиеся узоры.

Мари осмотрела свои руки и увидела идущий глубоко под кожей изящный рисунок в виде розеток листьев папоротника. Она вытянула руки, дивясь чуду, которое обитало внутри нее.

– Это больно? – сипло спросила Зора.

– Нет, нисколько. – Она посмотрела на Зору. – Я ни с кем прежде о них не говорила. Даже с мамой.

– Почему?

– Мама волновалась. Она всегда опасалась, что меня кто-нибудь увидит. Я… думаю, она пыталась забыть об этой части меня, – Мари часто заморгала, отгоняя слезы, которыми наполнились ее глаза.

– Слушай, Леда принимала тебя такой, какая ты есть, – сказала Зора. – Просто она хотела тебя защитить.

Мари осторожно улыбнулась ей:

– Спасибо, что напомнила.

– Всегда к твоим услугам, учитель!

Мари нырнула и, отплевываясь, принялась натираться липким пенистым корнем. Закрыв глаза, она размяла в ладонях большой кусок и принялась тереть им лицо снова и снова. От лица она перешла к рукам и ладоням, оттирая слой за слоем глину и грязь, скрывавшие истинный цвет их кожи. Наконец Мари набросилась на волосы. Она не считала, сколько раз намыливала голову, смывала и снова намыливала, но перестала лишь тогда, когда они заскрипели под пальцами и в них не осталось колтунов. Дрожа, она выбралась из пруда и присела на теплый камень к Ригелю.

Зора мылась недолго – она уже успела вытереться и одеться и удобно устроилась на другом плоском камне.

Только усевшись рядом с Ригелем, Мари посмотрела на нее. Нет, она не стеснялась. Так учила ее Леда: в наготе ничего постыдного нет. Тело – дар великой Богини; высокая ты или маленькая, плотная или худышка, твое тело достойно любви и уважения. Мари не спешила смотреть на Зору, так как не знала, как она среагирует. Никто, кроме Леды, доныне не видел ее с чистыми волосами и без одежды. Никто. Так что она уселась на солнце, купаясь в его лучах и ощущая одновременно возбуждение и тревогу.

– Ты снова светишься! – заметила Зора. – Я не пялюсь, нет, просто этого нельзя не заметить.

Мари внимательно осмотрела себя. Тело все еще было розоватым от растираний, но все перекрывал золотистый свет от узора по всему телу в виде розеток листьев. Она подняла глаза и встретила взгляд Зоры.

– И глаза у тебя не такие. Они сияют, и цвет у них, как у летнего солнца. У твоего чудища они такие же. Не хочу тебя задеть, но это странно, – сказала Зора. И добавила: – А вот волосы у тебя красивые. Цвета пшеницы и вьются. И лицо у тебя другое, ни у кого из Клана такого нет, но что вымытой ты выглядишь лучше, это уж точно.

– Спасибо, – сказала Мари. Запустив пальцы в волосы, она порадовалась их мягкости и густоте. – Как же хорошо.

– А что ты чувствуешь, когда на тебя попадает солнце? – медленно спросила Зора.

– Тепло, – ответила Мари. – И легкость. Как будто бы я могу добежать до океана и обратно, не запыхавшись. – Мари подумала было об огне, пробежавшем сквозь нее и заставившим лес вспыхнуть, но быстро выбросила из головы эти мысли. Сейчас об этом думать не стоит. Лучше потом – когда она привыкнет к себе новой.

– Не удивлюсь, если можешь. Кто их знает, Псобратьев?

– Я не из них, – ответила Мари.

– Ну, на Землеступа ты сейчас совсем не похожа.

Мари закусила губу. Она не знала, что на это ответить, как не знала, кем или чем стала. Она оделась, не говоря ни слова и лишь страстно желая найти ответы на вопросы, переполнявшие ее ум.

Когда солнце поднялось высоко в чистом небе, они с Зорой перестирали одежду и разложили на просушку на прокаленных солнцем камнях, окружавших пруд. Когда они почти закончили, Зора широко зевнула, и Мари собралась было предложить пойти вздремнуть, пока одежда сушилась, но тут Ригель, который лениво провалялся все утро, вдруг подскочил к ней. Он скулил, и тявкал, и взволнованно рысил туда-сюда, туда-сюда. Даже если бы они были так тесно связаны друг с другом, Мари поняла бы: что-то серьезно взволновало собаку.

– Что там? Самцы? Псобратья? Что? – Зора подскочила и, судя по всему, собралась бежать обратно в нору.

– Это не опасность. Он просто чем-то взволнован. Да так, что не усидит на месте.

Зора фыркнула и слегка успокоилась.

– Может, потому что он все утро проспал. Думаю, просто он чересчур много ленился.

– Он молод. Молодые собаки много спят, – сказала Мари, которая на самом деле понятия не имела, как ведут себя молодые собаки. Склонившись над псом, она спросила: – Ну что? Что тебя так беспокоит?

Ригель два раза тявкнул и пробежал несколько футов к расселине в скале на самом верху водопада. Там он остановился, смотря на Мари и жалобно поскуливая.

– Кажется, он зовет тебя за собой. Он часто так делает?

– Нет. Обычно я понимаю, что он мне хочет сказать, – Мари подошла к Ригелю, но щенок снова побежал, на сей раз, в самом деле, наполовину забравшись вверх по обрывистому берегу. Там он снова остановился и залаял. – Ладно, я пойду и посмотрю, что ты хочешь мне показать. Мари обернулась к Зоре. – Ты можешь остаться здесь, но я пойду и посмотрю, что он там увидел.

– Я не останусь тут без тебя. Если я тебя потеряю, то точно не найду дорогу через сумах и крапиву, не говоря уже о том, что не доберусь до норы. Нет уж, куда ты, туда и я.

– Ладно, все равно одежда еще не высохла, – Мари сделала знак Ригелю. – Пошли, показывай, что ты там нашел.

Ригель с легкостью поскакал по камням. Добежав до самой вершины, он остановился, посмотрел на Мари и бодро залаял.

– Тише! Не шуми так! – велела ему Мари, и щенок тут же перестал лаять, хотя продолжил жалобно поскуливать.

– Лучше бы это было что-то хорошее. На эти камни попробуй еще заберись, – пропыхтела Зора за спиной Мари.

– Он никогда так прежде не делал. Понятия не имею, что он хочет мне показать, – пояснила Мари. Крякнув, она взгромоздилась на самую верхнюю точку расселины. Подав Зоре руку, помогла и ей.

Не успели они отдышаться, как Ригель снова припустил бегом, скуля и оглядываясь. Девушки побежали за ним, и началась утомительная погоня. Щенок дожидался их, и едва они его догоняли и кое-как переводили дух, припускался дальше, а им ничего не оставалось, как спешить следом.

– Как думаешь, далеко еще? – спросила Зора, вытирая пот со лба и поднимая густую косу, чтобы шея не так потела.

– Понятия не имею, – Мари осторожно шла по камням, стараясь держаться подальше от края расселины и скользких камней. – Но чувствую, что он все больше и больше волнуется. Надеюсь, это означает, что мы почти добрались до цели.

– Я тоже на это надеюсь, – сказала Зора. – Во всяком случае, берег тут не такой страшный. Как Рачий ручей, только течение посильнее.

– Ну да, тут до большой воды недалеко. Мы с мамой приходили сюда посмотреть, не принесло ли чего из Города.

– Из Города? Так вот откуда берет начало ручей?

– Да, это стремнина реки, которая течет через него.

– И вы с Ледой туда ходили?!

– Нет! Мама никогда бы меня и близко не подпустила к этому ужасному месту. Мы лишь знаем, что ручей течет оттуда, потому что течением приносит всякие штуки, которые могут быть только из Города, например, так принесло котел, в котором мы тушим мясо. Мы с мамой нашли его пару лет назад, недалеко отсюда. А еще мы раз нашли…

Слова Мари заглушил неистовый лай. Ригеля не было видно, и она бросилась бегом, чтобы найти его. Когда она подошла ближе, щенок уже добрался до воды и энергично облаивал кучу мусора, зацепившуюся за топляк.

– Ригель, тише! Ты слишком много шумишь, а я уже тут. Что там у тебя?

Песик отошел, чтобы Мари лучше рассмотрела кучу, и у нее перехватило дыхание. Среди веток, травы и прочего весеннего мусора лежало тело мужчины.

– Материна сиська! Да это Псобрат! – ахнула Зора из-за ее плеча.

Мари подошла поближе и стала рассматривать лицо лежавшего. И содрогнулась: она его узнала. Это был Ник – человек, который выслеживал Ригеля!

– Он мертв, – сказала Зора. – Надо забрать его нож. Вон, видишь? На поясе. И посмотреть, может, что-то еще с ним приплыло.

Мари кивнула.

– Хорошо. Давай. – Звучит жутко, но приходится признать, что Зора права. Разве не за этим Ригель привел ее к телу? Ножи – драгоценность, тем более такие, как этот, из настоящего металла. И кожаный пояс тоже стоит прихватить. Она посмотрела на его ноги. Раздевать она его не станет – не сможет себя заставить, – а вот ботинки можно и забрать. Мари собралась с духом, отгоняя тошнотворное ощущение, и наклонилась было за ножом, как Ник закашлялся и со стоном выпустил струю воды на рубаху.

– Мать Богиня, да он жив! – выдохнула Зора и рухнула в обморок.

32

Когда Псобрата стошнило, Мари отскочила, спотыкаясь о камни, чтобы убраться подальше от него. Но он не открыл глаза. Так и лежал в куче мусора, вздрагивая и часто и неглубоко дыша.

Уголком глаза она увидела, как пошевелилась Зора.

– Ты как? – спросила она, не отрывая взгляда от лежащего.

Та села, потирая локоть.

– Что произошло?

– Ты потеряла сознание.

– Я? – тут ее взгляд упал на мусорную кучу и лежавшего посреди нее человека. – Мать-Земля, мне это не пригрезилось. Он на самом деле здесь!

Ригель подошел к раненому и жалобно заскулил.

– Ригель! Назад! – Мари подалась вперед, ухватила пса за шиворот и оттащила.

Псобрат открыл глаза. Мари смотрела, как он несколько раз сморгнул, чтобы четче видеть, потом заметил Ригеля, и губы его зашевелились:

– Я тебя нашел.

Голос звучал слабо, словно доносился издалека. Он потянулся к Ригелю. Но тут на лице его отразился приступ боли: скулы побелели, губы стали синими. Он зажмурил глаза и тяжело, прерывисто задышал. Ригель сел, виновато поглядывая умными глазами то на него, то на Мари.

– Убей его! – Зора встала позади Мари и посмотрела на лежавшего с безжалостным презрением. – Он ранен. И не сможет тебе помешать. Возьми его нож и перережь ему горло.

– Я не смогу, – сказала Мари.

– Тогда это сделаю я. – Зора решительно направилась к нему, но Мари ухватила ее за запястье.

– Нет, погоди.

Зора остановилась и, склонив голову набок, пристально посмотрела на нее:

– Так будет милосерднее. Лишь только зайдет солнце, его найдут жуки. И сожрут живьем. Так что лучше уж мы, чем они.

Мари прошла мимо Зоры и приблизилась к раненому. Рядом с ним сидел Ригель. Она погладила его по голове и что-то прошептала – возбужденность щенка ей не нравилась. Она еще раз посмотрела на лежавшего. Вне всяких сомнений, это был он, Ник – Псобрат, который искал Ригеля. Глаза его были закрыты. Она вытащила его нож. Он никак не отреагировал: то приходил в сознание, то отключался.

– Он из металла?

Мари отдала нож Зоре.

– Не знаю. Сама проверь.

– Да! И поразительно острый. Вот удачная находка! – Зора глубоко вздохнула и выдохнула вместе с воздухом слова:

– Так и быть. Я убью его.

Она прошла мимо Мари и вновь направилась к лежавшему. Мари хотела остановить ее, но Ригель оказался быстрее. Он встал между раненым и Зорой, а потом отступил на пару шагов и улегся ему на ноги, угрожающе скаля зубы.

– Твое чудовище спятило! – отпрянула Зора.

Мари наклонилась к Ригелю, который жалобно заскулил и завилял хвостом, но своего поста у ног лежавшего не оставил. Она заглянула ему в глаза. Щенок ответил бурей эмоций: он был чем-то взволнован и обеспокоен. Очень и очень обеспокоен. Мари взяла морду Ригеля в ладони.

– Мы не будем этого делать. К тому же он в ужасном состоянии. Все равно он не жилец.

Ригель снова заскулил и облизал ей лицо. Ему не потребовались слова, чтобы донести до Мари то, что именно он имеет в виду, и ей становилось все яснее, зачем он ее привел и чего хочет.

– Хорошо. Ради тебя я посмотрю, что с ним.

– Но зачем? – спросила Зора.

– Зора, ты знаешь меня уже достаточно, чтобы понять: ради Ригеля я готова на все. Он привел меня сюда. Он не позволил тебе убить этого человека. По-моему, это яснее ясного: он хочет, чтобы я помогла ему. Потому я это и сделаю – ради Ригеля.

Тут щенок поднялся, но лишь затем, чтобы позволить Мари осмотреть Ника, и уселся между Псобратом и Зорой, угрожающе взглянув на нее, стоило ей пошевелиться.

Сначала Мари не заметила наконечник копья. Она увидела, что на голове серьезная рана, и с нее на лицо и одежду сочится кровавая влага. Потом быстро осмотрела его ноги и руки. На правом бедре обнаружился порез. Выглядел он нестрашно. Может, придется зашить, но рана казалась неглубокой. А вот левое плечо порядком пострадало и полыхало пурпуром. Попытавшись приподнять его, она и увидела главное – серьезную рану на спине, из которой торчал наконечник.

– Вот это уже хуже, – сказала Мари Ригелю. – Копье-то сломалось, но наконечник засел глубоко в плече.

– Самым милосердным будет перерезать ему горло этим вот чудесным острым ножом, – подала голос Зора.

Ригель зарычал.

– Передай своему чудовищу, что я лишь взываю к разуму! – оправдывалась она.

– Да, я знаю, как порой трудно удержаться и не куснуть ее, – сказала Мари Ригелю. – Но двух раненых я не потяну, тут с одним бы человеком управиться.

– Человеком? Мари, он не человек. Он… Псобрат, наш враг. Думаешь, у него бы дрогнула рука, если бы он нашел хоть одну из нас в купальне в таком же состоянии? Я отвечу за тебя: нет, не дрогнула бы.

Мари села на корточки и посмотрела на Зору.

– Я уже встречала его раньше. Этот парень искал Ригеля.

– Мать-Земля! Вот и еще одна причина, чтобы его убить.

– Он был здесь, когда погибла мама, – тихо сказала Мари. – Он был добр к ней.

– Он? Ты уверена?

– Уверена, – Мари утерла слезу. Потом, приняв решение, встала и вытерла руки об одежду. – Зора, я не стану его убивать. И ты не станешь. И тут, на съедение хищным насекомым, мы его не бросим.

– Ты шутишь! И где, по-твоему, ты его будешь лечить?

– Дома, конечно.

– Но это смешно! Ты же не станешь тащить к нам домой умирающего Псобрата?

– Зора, это не наш дом, а мой. Мой и Ригеля, и именно это я и намереваюсь сделать.

– Только потому, что тебе показалось, что он выразил сочувствие твоей умирающей матери и твой ненормальный пес к нему неровно дышит? Самой-то не смешно? Поколениями Псобратья выслеживали нас, брали в плен, убивали. Впусти этого человека в свой дом и свою жизнь – и совершишь ошибку, которая будет стоить жизни – тебе и мне. Я говорила тебе, что Клан может принять тебя за твой талант, и не отказываюсь от этих слов. Но что они сделают, узнав, что ты спасла Псобрата, я не знаю. Ты знаешь легенды, да, про то, как наши пращуры пытались помочь им. Землеступы были добры к ним, а Псобратья чем отплатили: стали убивать нас и превращать в рабов!

– Зора, я сама наполовину из них. У меня есть вопросы, на которые мать не знала ответов. Этот человек, Ник, может мне эти ответы дать. На все вопросы. И для этого я буду его лечить. Если тебе не нравится, можешь найти себе другое жилье.

– Мне некуда больше идти, и ты это знаешь, – сказала Зора.

– Тогда помоги мне. Я узнаю то, что он может мне рассказать, и отправлю восвояси, – сказала Мари. – Пожалуйста, Зора.

– И ты думаешь, что он не станет приводить в твой дом воинов Племени, когда ты его отпустишь?

– Я не дам ему такой возможности. Он не узнает, где находится нора, – упрямилась Мари.

– И как же ты это сделаешь?

– Так же, как делала мама, когда кто-то заболевал так серьезно, что нуждался в круглосуточном уходе. Такое случалось редко, но если уж случалось, мама накрывала лицо женщины и вела ее такими затейливыми путями, чтобы окончательно сбить с толку ее чувство ориентации.

Зора закусила нижнюю губу и посмотрела на все еще неподвижное тело:

– Кажется, у меня нет выбора.

Мари вздохнула:

– Мне очень жаль, Зора. Конечно, я понимаю, что это опасно, но то, что мне от него нужно, перевешивает риск. Ригель знал это – потому он и привел меня сюда. Мне нужно попытаться спасти его. Попробовать узнать неизведанную часть себя. – Мари подняла руку. Изящные узоры перестали светиться, но кожа была смуглой, загорелой. – Я ведь даже не понимаю, почему моя кожа иногда светится, а иногда нет, вот как сейчас. Не знаю, на сколько еще вырастет Ригель и как правильно за ним ухаживать. Я вообще мало что знаю о том, кто я такая!

Зора встретилась с ней взглядом:

– И каково это – жить, толком не зная, кто ты?

– Ужасно. Как будто ты не знакома с самой собой.

– Не знакома с собой – как это, должно быть, страшно. Хорошо, я помогу тебе.

Мари улыбнулась Зоре.

– Спасибо!

– Обращайся, учитель. Что мы сделаем теперь?

– Потащим его в нору.

– Только это? – ехидно спросила Зора.

– Ну, не только. Надо вытащить его из воды, остановить кровь, обработать раны, высушить и согреть, чтобы он не умер от переохлаждения и шока, пока мы будем нести его домой.

– Хорошо, но если он очухается и кинется на нас, я бросаю его и даю деру.

– Ригель не позволит ему броситься на нас.

– Ты хочешь сказать – броситься на тебя. На тебя-то Ригель кинуться не даст.

Мари надула губы:

– Вообще-то я имела в виду нас обеих. Ригель защитит нас обеих. Правда, мой хороший?

Ригель вильнул хвостом.

Зора широко улыбнулась:

– Ого! Это действительно приятно слышать!

– Давай сперва вытащим его из воды, потом сбегаем к купальне и принесем ему сухую и теплую одежду – наверное, там все уже сухое.

– Как ты собираешься тащить его в нору?

– На маминых носилках.

– Судя по виду, он тяжелый, – сказала Зора.

– Значит, хорошо, что мы сильные. – Мари пожала плечами.

Зора нахмурилась, но смолчала.

– Хорошо, я схвачу его спереди, ты берись за ноги. Вытащим его из воды и положим вот сюда, на мох, и я посмотрю, что надо будет сделать, чтобы подготовить его к переноске домой, – сказала Мари. – Ригель, отойди-ка.

Пес повиновался и, уступая ей место, уселся рядом с Зорой.

Мари подошла к лежащему и присела рядом на корточки:

– Ник, ты меня слышишь?

Тот не шевелился.

– Ник?

Ресницы раненого дрогнули, он открыл глаза. И посмотрел на Мари. «Кто… что ты такое?» Потом он попытался сесть, но со стоном рухнул обратно в кучу мусора.

– Не пытайся сесть. Ты сильно пострадал, – велела она. – Ты ведь Ник, так?

Не открывая глаз, он слабо кивнул.

– Хорошо, Ник, на вопрос «Кто я» ответ – «Мари». На вторую часть вопроса она пока решила не отвечать, лишь добавив: – А это Зора. Мы вытащим тебя из воды. Будет больно. Возможно, очень. – Помедлив, она добавила: – Просто не шевелись. Постараемся не мешкать. Если мы оставим тебя в воде, ты долго не протянешь.

Ник приоткрыл глаза и кивнул, скривившись от боли. Затем шепнул:

– Ладно.

– Он готов. Хватай за ноги, – Мари забралась на кучу сухих листьев и корней, наклонилась и ухватила парня за плечи, стараясь не касаться обломка копья. – Готова? Поднимай!

Ник вскрикнул, но лишь раз. Потом лицо его приобрело цвет брюха снулой рыбы, и Мари поняла, что он потерял сознание.

– Быстрей! Он вырубился. Тащи его на мох, сюда! – Мари сражалась с его весом. Он казался выше любого мужчины Клана, и, хотя мышцы рук и ног у него были продолговатыми и длинными, а не бугристыми, весил он не меньше ее соплеменников.

Когда они вытащили его из воды и уложили на мох, Мари не стала терять ни секунды.

– Дай сюда его нож! – Она разрезала штанину, чтобы открыть рану на бедре, а потом разодрала на нем рубаху. – Сбегай-ка обратно по той тропинке. Я почти уверена, что видела тысячелистник у последнего поворота. Нарви пучок и тащи сюда. Я уже нарвала мха. Перевяжем ему раны, чтобы он не истек кровью во время переноски.

– Тысячелистник – это вот такой высоты? – Зора подняла руку фута на три от земли. – Маленькие белые цветочки, пахнут странно, а листья как у папоротника, только мелкие?

– Да, молодец! – похвалила Мари, продолжая заниматься Ником. – Я видела заросли чуть ли не на самой тропе. Принеси мне пучок. Быстрее!

– Я мигом! – Зора побежала по тропинке.

– Я умер?

Мари вздрогнула при звуке его голоса и посмотрела на парня. – Нет. Ты не умер. Не разговаривай. Береги силы. Я еще буду тебя двигать, но сначала перевяжу твои раны.

– Щенок – в безопасности?

– Да. Ригель в безопасности.

– Ригель?

Мари кивнула.

– Ну да, его так зовут.

– Значит, ты теперь с ним.

Это не было вопросом, но Мари быстро ответила:

– Да, он мой спутник.

И тут же появился Ригель, просунул голову между ними и принялся обнюхивать лицо Ника. Тот слабо улыбнулся:

– Рад, что ты жив.

– Ну, ты тоже еще жив благодаря ему. Скажешь ему спасибо – если выживешь.

Она отогнала Ригеля, но тот отошел лишь на пару шагов и устроился у ног Ника, не сводя с нее глаз. Мари поразилась преданности Ригеля человеку, который, очевидно, знал его – может, жил с ним в изысканном городе на деревьях – и ощутила острый укол ревности. Неужели Ригель уйдет к нему? Что, если ее пес захочет вернуться в Древесное Племя и жить так, как живут его собратья?

Мари опустила глаза и уставилась на мох. Руки ее застыли, и она чувствовала, что сердце вот-вот разорвется.

Тут Ригель зашевелился. Он быстро подошел к ней и ткнулся в нее носом, наполнив ее своей любовью – своей бескорыстной и бесконечной любовью. Мари обняла пса за шею и зарылась в мягкий теплый мех. «Прости меня. Я больше никогда не усомнюсь в тебе. Прости!»

– Фу, совсем забыла, какой этот тысячелистник вонючий! – выдохнула Зора и нахмурилась: – Я думала, мы спешим, бежала всю дорогу, а бегать я не люблю, а ты тут обнимаешься со своим чудищем. Не похоже это на спешку.

– Просто давай сюда траву и продолжай собирать мох. О, а еще он очнулся. Пусть это тебя не удивляет.

– Да после сегодняшнего меня уже ничем не удивить.

Мари ничего не ответила – она прожевала кусочек травы, выплюнула себе в руку и стала быстро накладывать комочки на сочащиеся кровью раны. Велела Зоре не отставать и прикладывать листья мха на кашицу. Ник не открывал глаз и не проронил ни звука до тех пор, пока Мари не приподняла его, чтобы обработать место, куда вошло копье. Тогда он застонал и, моргнув, открыл глаза.

Мари, качая головой, осматривала рану, говоря скорее себе, чем ему или Зоре:

– Я ничего не смогу с ней сделать, пока мы не вернемся в нору. Если я вытащу острие сейчас, он истечет кровью. Надо прижечь рану.

– А до этого что ты собираешься с ней делать? Выглядит она ужасно: кровавая, распухшая, брр! Да и речная вода так себе лекарство, – заметила Зора.

– Да уж. Придется чистить и следить даже после прижигания. Но прямо сейчас я все равно приложу тысячелистник и мох. И затем надо идти. Чем больше времени пройдет с момента ранения, тем труднее будет вынуть наконечник и справиться с заражением.

Мари дожевала остатки травы, наложила кашицу на рану вокруг наконечника и сверху мох и снова устроила его на камне. Выпрямилась и пошла к воде помыть руки.

– И что теперь?

– А теперь Ригель посторожит его, а ты сходишь за сухой одеждой.

– А ты что?

– А я пойду за мамиными носилками. Постараюсь как можно скорее. – Она присела на корточки рядом с Ригелем. – Останешься здесь. Следи за ним и постарайся не укусить Зору. – Мари посмотрела на девушку и добавила: – А если Ник очнется и захочет напасть на Зору, укуси его!

– Правда? – Зора ухмыльнулась.

Мари улыбнулась ей в ответ:

– Правда. Но не обольщайся. Я думаю, Ник и сесть-то не сможет, не то что напасть.

– В любом случае, приятно, что ты об этом подумала. – Зора протянула руку и осторожно погладила Ригеля по голове. Один раз. Ригель вильнул хвостом. Тоже один раз.

Мари наклонилась к Ригелю:

– Присмотри за Ником и Зорой, а если кто-нибудь появится, спрячься. Пристально посмотрев в глаза собаки, она нарисовала мысленные картины того, что должен был делать Ригель и что – ни в коем случае нет. Пес вилял хвостом и согласно повизгивал, мысленно посылая ей утешительные, наполненные теплом сигналы. – Хорошо. Я тебе верю. Я скоро вернусь. Очень скоро. И я люблю тебя. Мари поцеловала его и припустила трусцой, поманив Зору: – Пошли!

Всю дорогу до купальни она обгоняла Зору, что оказалось нетрудно. Кажется, у девушки не было ни капли выносливости.

– Ты что, вообще никогда не бегала? – удивилась Мари, когда Зора проковыляла к берегу и сложилась пополам, жадно глотая воздух.

– Старалась-не-делать-этого-пока-возможно! – выдохнула та.

– Отнеси это ему, – велела Мари, швыряя Зоре одну из самых старых своих рубах и ночную сорочку. – Вытрешь его насухо рубашкой, только не касайся ран. Потом укроешь чистым. Я скоро вернусь с носилками и, надеюсь, еще с чем-нибудь, что заставит его уснуть, пока мы не дотащим его до норы.

– Погоди, мы что – потащим его вот по этому? – Зора выразительно посмотрела на скользкие камни, по которым они только что спустились. – Прямо вниз?

Мари улыбнулась.

– Ну, тащить его по этим камням наверх было бы еще тяжелее. – Не дожидаясь ответа Зоры, она закончила собирать сухую одежду и побежала домой.

33

По дороге Мари перебирала в памяти все, что когда-либо слышала от Леды про такие серьезные ранения, какие были у Ника. С застрявшим в спине наконечником копья предстояло повозиться. Мари становилось не по себе при мысли о том, сколько всего надо будет сделать: вытащить отломок, промыть рану, а потом взять один из специальных прутьев Леды, прижечь кровоточащие сосуды, чтобы убить любую жуткую инфекцию, которая наверняка успела поселиться в ране.

Ранение представлялось серьезным, но самыми коварными были внутренние кровотечения. Мама звала их немыми убийцами. Мари знала, как их можно обнаружить – однако при беглом осмотре Ника следов таких кровотечений она не заметила. «Но я же не настоящий Целитель и могла что-то проглядеть», – корила она себя, подходя к изгороди колючей куманики и подхватывая трость, чтобы пройти лабиринт.

Мари попыталась избавиться от страха и ощущения бессилия. Действовала она решительно, но чувствовала себя куда менее уверенно. Она прошла в кладовую, где Леда хранила лекарский инвентарь, и принялась за тщательные поиски, попутно вслух перечисляя то, что нужно, чтобы ничего не забыть.

– Корень валерианы – надеюсь, он вырубится перед тем, как мы его потащим. – Мари быстро заварила густой крепкий отвар, чтобы перелить его в кожаную флягу и отнести Нику. – Одеяло и веревки, надо будет привязать его к носилкам, чтобы тянуть волоком по камням. – Мари помедлила, качая головой и бормоча: «Нет, будет больно». Потом вернулась в кладовую и стала посреди комнатки, ощутив такую беспомощность и тоску по матери, что хотелось рухнуть на колени. Поддаться отчаянию. Забиться в уголок и реветь, реветь…

Нет, нельзя. Никто ее не спасет. Никто не поможет ни ей, ни Ригелю, ни Зоре, ни даже Нику из Древесного Племени. Думай, Мари! Мама была превосходным учителем. Она научила тебя многому: только вспоминай.

И тут, ощутив себя глупенькой и совсем юной, Мари выбежала из кладовой и бросилась к покрытому изящной резьбой сундучку, стоявшему у изголовья постели матери; он принадлежал многим поколениям Лунных Жриц, задолго до тех времени, о которых помнила Леда. Мари помедлила. Она не открывала его со дня гибели матери. Медленно приподняв крышку, она вдохнула аромат розмарина – отныне до конца дней этот запах будет напоминать ей о матери.

На аккуратно сложенных одеялах и теплых зимних вещах лежал дневник матери, где она писала об опытах исцеления. Она нежно коснулась его, ощутив кончиками пальцев потертость обложки. Все рожденные в Клане дети рано обучались чтению и письму; их поощряли развивать данные от рождения таланты по мере взросления. Творческая жилка и трудолюбие женщинами Клана ценились, и всякий раз, когда у дитяти открывался талант поэта, резчика, охотника или красильщика, этот талант получал развитие, пусть даже это означало, что ребенка приходилось отдавать на усыновление в соседний Клан. Но дочери Лунных Жриц обучались отдельно. Их обучали матери с заделом, что в будущем именно им придется отвечать за здоровье Клана, физическое и душевное. И вести к тому же его историю, описывая происходящее в дневниках.

– Мамин дневник, мамин волшебный дневник, – бормотала Мари. – Хоть ты мне много раз повторяла, что там нет никаких волшебных историй, – скорее, там про то, что такое наш Клан, – я все равно считала это твоим особенным волшебством. – Она открыла дневник на страничке, заложенной ярко-синим пером сойки, и дрожащими руками провела по отпечаткам букв, выведенных родной рукой:

Мари, милая моя девочка, делай все, что можешь, но не старайся все предусмотреть. Нерешительность не менее опасна, чем бездействие. Если ты поверишь в себя так же сильно, как верю в тебя я, все получится. Люблю тебя.

На мгновение почудилось, что Леда вернулась и стоит рядом с ней, внушая Мари уверенность в своих силах тем, что всегда, всегда верила: ее любимая дочь справится. Мари прижала дневник к себе. Потом вытерла слезы, собралась с духом и принялась листать страницы.

Свежеватели провели Тадеуса через мертвый Город таким быстрым шагом, что он едва поспевал за ними, неся Одиссея на руках. И тут началось нечто очень странное. Как только на горизонте показалась река, он будто бы обрел второе дыхание. Внезапно нести Одиссея стало легче. Боль и жжение, которые он втайне от всех испытывал много недель после того, как на кожу и в рот ему попала кровь отравленного оленя, прекратились.

Раз – и все. Так же внезапно, как и начались.

Тадеус облегченно вздохнул, и вместе с воздухом вдохнул какой-то запах. Или, точнее, не один запах. Он учуял воду, хотя река едва-едва виднелась, а еще что-то острое и грязное – и краем глаза увидел какого-то грызуна размером с кролика, прошмыгнувшего от одного разрушенного здания к другому.

Я учуял грызуна! Но, черт, как это у меня получилось?

Когда ветер изменился, он ощутил сладкий аромат. Похоже на жасмин, но кругом были одни ползучие растения. Потом они свернули за угол, потом еще раз. Он едва их увидел, такими маленькими они были. Полузадушенные вездесущим плющом, росли две веточки. И четыре цветка, по два на каждой.

Я унюхал четыре крошечных вянущих цветка жасмина куда раньше, чем прежде почувствовал бы запах огромного цветущего куста! Что со мной происходит?

– Сюда. Мы оставили лодку тут, – позвал от реки свежеватель по имени Железный Кулак.

Тадеус кивнул и последовал туда, куда было указано. Свежеватели шли молча. На всех троих были только штаны из грубо выдубленной кожи. И еще их тела – голые торсы, руки и даже шеи и бритые головы – покрывали странные рисунки из линий и символов. Внимательно рассмотрев их, Тадеус определил, что каждый рисунок повторяется трижды – точно три зубца гигантского копья, которое сжимала в руке статуя их Богини. В сопровождение ему дали лишь троих мужчин, но женщин он не скоро забудет – тех, что стояли вокруг эшафота, молчаливых и странно манящих. Самой главной из них, кажется, была безглазая. Вероятно, она была подругой того, кто звался Заступником. Во снах его отныне будут преследовать провалы на месте ее глаз – так же неотвратимо, как налитые груди, пухлые губы и густая копна каштановых волос, ниспадавших на изгиб талии.

– Вот тут. Твоя лодка тут. – Железный Кулак остановился у берега там, где начинался спуск к реке.

Тадеус кивнул и стал осторожно пробираться по берегу, крепко прижимая к себе раненого терьера. Он быстро добежал до каяка, причем быстрее, чем осознал это. Тогда он оглянулся назад, не зная, что сказать свежевателям, и надо ли вообще что-то говорить, почти не сомневаясь, что они вот-вот передумают и потащат его обратно через мертвый Город на пропитанный кровью эшафот.

Они ушли.

Тадеус не стал мешкать и размышлять. Он бросился к каяку, устроил Одиссея на носу лодки как можно удобнее, избавился от единственного уцелевшего в битве балласта, схватил весло, все еще привязанное к заднему сиденью и сильно оттолкнул каяк от берега, запрыгнув на борт с необычайной легкостью, очень похожей на ту, с какой двигается терьер.

Затем он начал выгребать против течения. Сначала он беспокоился, что сил провести каяк между остатками мостов и среди бурунов ему не хватит, но скоро Тадеус осознал, что он все осилит. Он греб с необычайной быстротой. Он несся по реке с такой скоростью, точно на веслах сидела целая команда Охотников.

Это всего лишь адреналин, конечно. Как только тело осознает, что опасность миновала, он развеется.

Но этого не случилось. Тадеуса переполняла тугая сила, точно сплетенная из гнева, который в нем не стихал. Она не угасала. Не выветривалась. Она лишь росла.

Одиссей жалобно заскулил, и Тадеус ненадолго остановился, чтобы погладить маленького терьера и пробормотать утешительные слова. Он посмотрел на руку. Повязки на запястье и на сгибе локтя высохли. Он медленно развязал ткань на запястье.

Рана начала подживать. Она затягивалась по краям лоскута кожи Одиссея, который приложил к ней Заступник. С раны слезала струпьями старая отмершая кожа – Тадеус с отвращением стряхнул ее, и она отвалилась, обнажив розовую новую кожицу. Тадеус уставился на нее, потрясенный увиденным. Трясущимися от поспешности руками он развернул следующую повязку, на локте. То же самое! Потрескавшаяся кожа заживала, впитав плоть Одиссея, а лоскуты отмершей сразу же отпали.

Тадеус поднял руку и напряг мышцы, ощущая их силу и здоровье.

– Вылечите меня? Нет, мне не нужно ваше чертово лечение! Совсем не нужно! – Тадеус снова наклонился за веслом, размышляя: «Заступник был прав. Я не болен. Я изменился. И мне это нравится. Очень».

Когда Мари, наконец, добралась до Ригеля, Зоры и Ника, она порядком вспотела: управляться с легкими, но нескладными носилками матери было непросто. Со вздохом облегчения она положила носилки и поношенную лекарскую сумку Леды возле того места, где лежал Ник, потом подошла к Ригелю, хваля его за смелость и добрую службу.

– Я тоже сторожила, знаешь ли, – сказала Зора.

– Спасибо тебе, – сказала Мари. А потом лукаво улыбнулась:

– Тебя тоже погладить?

Зора захихикала:

– Нет уж, оставь силы на него.

– Он в сознании? – спросила Мари, присаживаясь на корточки возле Ника.

Зора пожала плечами:

– Не знаю. Когда я вытирала его и покрывала твоей рубахой, – кстати, слишком короткой, – он не сказал ничего, только кряхтел. Но несколько раз открывал глаза – правда, только для того, чтобы посмотреть на твое чудище.

Мари взяла Ника за запястье и легко нащупала его пульс. Он был ровным, но более частым, чем ей бы хотелось, а кожа парня была прохладной и влажной. Она уже собралась позвать его по имени, как он открыл глаза.

– Серые, – говорил он так, будто еще толком не очнулся. – Твои глаза, они серые.

– Как ты себя чувствуешь, Ник? – Она не отреагировала на замечание о цвете глаз.

– Бывало и лучше, – ответил он. – Спина болит. Туда угодило копье свежевателя.

– Знаю. Я принесла тебе болеутоляющее. Выпей, тебе станет легче. – Мари кивнула Зоре: – Приподними ему плечи, чтобы он мог пить, только осторожно, не коснись раны. – Пока Зора поддерживала Ника, Мари поднесла флягу к его губам.

Сначала Ник медлил. Потом его рот изогнулся в улыбке:

– Проще не травить меня, а убить как-то иначе.

– Я предлагала перерезать тебе глотку твоим же острым ножом, но Мари и ее чудище были против, – заметила Зора.

– Не обращай на нее внимания, – сказала Мари. – Она такая.

Пока Ник пил, его глаза улыбались Мари. Когда фляга опустела, Мари помогла Зоре осторожно уложить его.

– Отлично. Я собираюсь подготовить тебя к переноске, когда подействует отвар, – заявила Мари.

– Пере… чему? – не поверил своим ушам Ник.

– Нельзя оставаться тут. Тебя сожрут насекомые, – пояснила Зора. – Не то чтобы я возражала, но вот Мари и Ригель против.

– Я отнесу тебя в мою нору – в мой дом, – сказала Мари. – Он недалеко, но это вовсе не означает, что нам будет не трудно. Мы сейчас на возвышенности, а чтобы попасть туда, надо спускаться.

– Как? – спросил Ник.

Мари покосилась на носилки, лежавшие поодаль.

– Ну, я привяжу тебя к вот этому, и мы тебя понесем. Или потащим.

– Кажется, будет больно, – простонал Ник.

– Еще как, – злорадно хмыкнула Зора.

– Когда отвар подействует, станет легче. Скажешь, когда начнешь неметь.

– Почему? – спросил Ник.

Мари нахмурилась и посмотрела на него, прикидывая, не приложился ли он головой серьезнее, чем она думала. – Потому, что не хочу тебя растрясти, пока не сработало снадобье.

– Нет, я имел в виду – почему ты решила спасти меня, а не убивать?

– Я это предлагала, – ввернула Зора.

Мари свирепо посмотрела на нее, а потом обернулась к Нику:

– Я не убийца.

– А тебе и не надо ей быть. Ты могла бы просто бросить меня тут.

– Скажем так: Ригель не хочет, чтобы ты умирал, и мне этого достаточно, чтобы хотя бы попытаться тебя спасти, – сказала Мари. Потом позвала Зору к носилкам. Она приготовила конопляные веревки и стала рыться в сумке в поисках палочки, которую надо было сунуть в зубы пострадавшему, чтобы он не прикусил язык. Зора тоже подошла и теперь заглядывала ей через плечо. – Сначала мы перекатим его на носилки. – Мари понизила голос, так, чтобы слышала только Зора, и продолжила: – А потом придется привязать его к ним, да покрепче. Чтобы не выпал, когда мы потащим его вниз по камням вдоль водопада.

– Почему бы просто не привязать его к носилкам и не повести их по воде? А то и вовсе спустить их вниз вместе с водопадом? Если выживет – Ее воля, а если нет, – она пожала плечами. – Значит, Она не хочет, чтобы он жил.

– По воде не стоит, но только потому, что я опасаюсь, что второе погружение в холодную воду он не выдержит. А про водопад – тоже мимо, потому что это его точно убьет, и Богиня тут будет ни при чем. И вообще ей наверняка нет дела до полумертвого Псобрата да двух недо-жриц, – Мари закатила глаза и покачала головой. – Было бы куда полезнее, если бы ты мне помогла.

– Хорошо. Я просто пошутила. Ну, почти. Говори, что мне делать.

Мари покосилась на Ника:

– Как теперь ты себя чувствуешь?

Он посмотрел на нее своими темно-зелеными глазами, взгляд его был рассеянным и остекленевшим:

– С-с-сонным.

– Отлично. Мы с Зорой попытаемся переложить тебя на носилки. Потом привяжем, чтобы ты не выпал. Постараемся аккуратно и быстро, насколько возможно, но, в общем…

– Н-надеюс-сь в-выруб-итьсссс, – пробормотал Ник.

– А я и рассчитываю на это, – процедила сквозь зубы Мари. Она подтащила носилки и подоткнула их поближе к телу Ника, потом скомандовала Зоре:

– Бери его за ноги. На счет «три» перекатываем его на носилки. Раз, два, три!

Ник закрыл глаза и застонал, но Мари действовала быстро и скоро уже крепко привязывала его к носилкам толстыми веревками.

Когда они с Зорой затянули их так крепко, как только хватило сил, она склонилась над ним:

– Ник?

Он моргнул и слегка приоткрыл глаза:

– Мы уже пришли?

Он говорил так, точно у него язык не помещался во рту.

– Нет. Гм, не совсем. Сожми-ка это в зубах. Это кусочек ивовой древесины, он поможет тебе не прикусить язык и немного облегчит боль. А еще я завяжу тебе глаза. – Мари достала из сумки бинт.

– А глаза зачем?

– Потому что я буду лечить тебя в своей норе, но ты не должен знать, где я живу. Ясно?

Ник слабо кивнул: «Ты такая ум-м-ная. Совсем не как большой ребенок».

Мари нахмурилась.

– Что-то он странное говорит. – Зора уставилась на Ника из-за плеча Мари.

Он начал было возражать, но Мари заставила его замолчать, сунув в рот кусочек дерева. Он покорно открыл рот и зажал его в зубах. Потом она быстро завязала ему глаза.

– Готов, Ник?

Он снова кивнул.

– Ладно, отлично. Зора, я пойду вперед. Как устанешь, дай знать, но постарайся не останавливаться часто, – велела Мари.

– А если я быстро устаю?

– Глянь на небо, – сказала Мари.

Зора вопросительно посмотрела вверх, потом на Мари.

– Солнце где? – подсказала та.

– Ох, Мать-Земля! Почти вечер! Если нас застигнет закат, на запах его крови сбегутся жуки, тараканы, пауки и…

– И потому ты будешь отдыхать нечасто! – отрезала Мари. Она первая ухватила свой конец носилок и велела Зоре:

– Хорошенько смотри под ноги!

Этот ужасный переход Мари долго не забудет, хотя он навел ее на размышления, в результате которых она дала себе два обещания. Первое – придумать, как натренировать Зору. Девушка казалась напрочь лишенной выносливости. У нее была нежная кожа и приятные округлости, но мышцы не выдерживали никакой критики.

Второе – упростить свою жизнь. Чтобы в ней не было ни Зоры. Ни Ника из Древесного Племени. Словом, ничего, что приносит в нее огорчения, смятение и заботы. Она собирается заштопать Ника, получить от него ответы на свои вопросы и отправить восвояси. А потом научить Зору призывать луну – и также отослать ее. И уже потом они с Ригелем найдут себе достойное место.

– Я не могу! – снова выдохнула Зора, уронив свой конец носилок, и Ник издал стон, который прорвался через палку, зажатую в его зубах. – Прости, но я правда больше не могу и шагу ступить!

За ее спиной заскулил Ригель. Куда осторожнее, чем Зора, Мари опустила свой конец носилок и погладила щенка, уверив его, что «скоро, совсем скоро они придут домой».

Мари посмотрела на Зору, стараясь понять, правду ли она говорит о том, что силы покинули ее. Девушка истекала потом. Густые темные волосы облепили ей лицо и шею. Руки ее тряслись, она прерывисто дышала.

По счастью, она бросила носилки прямиком у входа в колючую изгородь. Мари осторожно спросила Ника:

– Как думаешь, ты сможешь идти? Осталось совсем чуть-чуть.

Половина его лица, не укрытая повязкой, была бледной и недвижной, и на миг Мари показалось, что он умер на последнем участке пути. Она уже потянулась проверить его пульс, как он пробормотал:

– Не знаю.

– Ну, придется попробовать. Зора, бери мою трость. Я помогу Нику идти. Ты слушай мои указания, и мы проберемся через лабиринт. Надеюсь.

– Все, что угодно, за возможность присесть и выпить большую чашку чаю, – выдохнула та.

Мари хотела ответить, что отдыхать им этой ночью не придется, однако увидев, с какой усталостью девушка смотрит на нее своими серыми глазами, осеклась. И сказала:

– Ты здорово помогла мне. Мы почти у цели. Присядь у входа и смотри не угоди в куст сумаха. Отдохни, пока я его развяжу.

– Зора устало кивнула и плюхнулась на зад. Мари быстренько развязала узлы и, бормоча полуживому пациенту что-то ободряющее, обвила его рукой свои плечи, а сама обхватила его за поясницу.

– Как войдем, сразу сверни налево. Поднимешь первую ветку и увидишь тропинку. Пройдешь шагов десять, и тебе покажется, что там еще один поворот налево, но это не так. Там тупик и колючки. Сразу поворачивай направо.

– Хорошо. – Зора нехотя вошла в заросли.

– Ник, обопрись об меня. Пошли!

Все оказалось гораздо тяжелее, чем представляла Мари. Ника шатало, ноги его то и дело заплетались. Несколько раз Мари казалось, что он вот-вот упадет, но она продолжала говорить с ним и давать Зоре указания и, к ее удивлению, они добрались до входа в нору, отделавшись лишь парой царапин.

– Где уложишь его? – спросила Зора, которая рухнула в изнеможении у очага и стала шевелить угли, чтобы вернуть огонь к жизни.

– На моей постели. Ему нужно быть поближе к теплу.

– Я думала, там теперь сплю я.

– Ты ляжешь на кровати Леды. Я устрою себе лежанку у очага. За ним придется присматривать всю ночь. И еще мне не нужно, чтобы он попытался встать и стал искать выход, – добавила про себя Мари. И подвела Ника к узкой циновке, на которой она проспала большую часть жизни. Он со вздохом лег.

– Теперь можно убрать повязку, – сказала она ему. Сняла бинт с его лица, и он сонно заморгал.

– Где я?

– Дома. Ну, у меня дома. Отдыхай, а я приготовлюсь к тому, чтобы заняться раной у тебя на спине. – Мари подошла к Зоре. – Вскипяти воду.

– О Богиня, наконец-то! Время пить чай.

– Не совсем. Надо приготовить ему питье. Мы с тобой подождем. Я собираюсь вынуть осколок.

Зора нахмурилась и разочарованно ссутулилась, но набрала свежей воды в котелок и подвесила его кипятиться над очагом. Мари поспешила в лекарскую кладовую. Там ее ждал дневник матери со страницами, помеченными там, где содержалось то, что ей нужно. Работала она быстро, уверенность в себе росла; Мари достала из сундука прижигательные пруты, несколько мотков чистых бинтов и деревянную шкатулку, в которой лежали иглы дикобраза и нитки из кроличьих жил для зашивания ран. После чего она нырнула в корзину с желтокорнем, взяла оттуда сухой корень и потащила к Зоре вместе с прутами и тремя большими лоханями.

– Отрежь от корня три куска размером с большой палец, брось по куску в каждую лохань. Потом залей их кипятком и положи пруты в самую большую.

– Зачем? – уточнила Зора.

– Это желтокорень. Он убивает заражение. Этими прутами я буду прижигать рану, когда выну наконечник копья, так что они должны быть как можно чище. Я тщательно вымою руки в лохани, как только вода станет терпимой температуры, а ты – в другой лохани. А третья для промывания раны. Следи, чтобы в котелке всегда был кипяток. Я намерена просить тебя заварить ему более сильнодействующий отвар, чем валериановый корень, который он пил до этого. – Мари понизила голос. – Это его вырубит, но я не знаю, надолго ли, так что нам надо шевелиться.

– Нам? – шепотом переспросила Зора.

– Ты все еще хочешь стать Лунной Девой?

– Конечно! – сказала Зора.

– Значит, нам.

– Да, логично, но прежде я таки разогрею рагу, чтобы у нас были силы быть начеку. – Зора вопросительно посмотрела на Ника, который снова потерял сознание.

– Нет, ему пока не надо. Скорее всего, его просто вытошнит, и все. Однако потом ему понадобится бульон, и ты сможешь его сварить. Просто срежь мясо с остатков кроличьих костей и…

– Перестань. Я умею готовить. Ты займешься им, а я – нашим пропитанием.

– Спасибо. Очень поможешь. – Мари благодарно улыбнулась Зоре. Выпрямилась, вытерла ладони о рубаху и снова кинулась в кладовую за драгоценной стеклянной бутылочкой, в которой Леда хранила запасы жидкости для неотложных случаев. Это было сильнодействующее снадобье из макового сока. Мари перечитала указания касательно дозировки, а также добавила конопляного отвара, который помогал унять тошноту, нервозность и боль.

– Это его точно усыпит, – сказала она себе. – Если не убьет. – Подхватив запасные бинты и пролистав дневник матери до записи, в которой она рассказывает о случае лечения особенно глубокой колотой раны, произошедшем несколько зим назад. Леда скрупулезно занесла в дневник и сам процесс прижигания, и то, что она делала сразу после, и как наложила на рану припарку из меда, ведьмина ореха, шалфея и цветков календулы. Мари улыбнулась, перечтя последнее предложение записи: Рана заживала хорошо – спасибо Матери-Богине и силе позитивного мышления!

Пытаясь мыслить исключительно в позитивном ключе, Мари приготовила мед, ведьмин орех, шалфей и календулу. Положив по изрядной порции каждого ингредиента в самую большую деревянную ступку Леды, она вернулась в большую комнату, размешивая ингредиенты на ходу.

– Его чай готов, и я налила кипятку во все три лохани с этим, златокорнем.

– Желтокорнем, – поправила Мари точь-в-точь тоном своей матери. – Я возьму его чай. А ты помешай припарку. – Помедлив, она добавила: – Пожалуйста!

– С удовольствием, – Зора сонно улыбнулась. – Вот чай. Отнеси ему и садись поешь, твоя порция рагу ждет.

Мари кивнула в знак благодарности и поспешила к Нику. Когда она назвала его по имени и присела рядом с ним, он открыл глаза.

– Выпей. Вкус противный, но это поможет тебе уснуть. Пока ты будешь спать, я вытащу из тебя наконечник и зашью раны.

– Хорошо, что я буду спать. – Его глаза смотрели яснее, чем тогда, у реки, и он смог как следует приподняться, чтобы проглотить горький отвар. После чего тяжело опустился на свое ложе, но когда Мари встала, с удивительной для него силой потянулся и ухватил ее за руку. – А пес может побыть со мной? Пока я не усну?

Мари не ответила. Она все смотрела на свою ладонь, которую он ухватил в свою. Вздохнув, он выпустил ее.

– Ригель посидит с тобой, – решила она. Мари покосилась на пса. Он лежал на своем обычном месте у двери, а рядом с ним стояла большая деревянная миска, явно тщательно вылизанная только что. Она вопросительно посмотрела на Зору.

– Да, я накормила твое чудище, пока ты была занята другим созданием мужского пола в нашем доме, – сказала та. – Я же знаю: тебе кусок в рот не полезет, пока ты его не покормишь. Пса, естественно, не Псобрата.

– Угу, – выдохнула Мари, будучи слишком потрясенной, чтобы произнести что-то более существенное. Потом она обернулась к Ригелю и слегка кивнула. Тот мгновенно подошел к ней. Мари обняла его и зарылась лицом в густую гриву, набираясь от него силой и чувством безопасности. Она поцеловала его в нос. Он повилял хвостом и лизнул ее, а потом свернулся калачиком рядом с лежащим. Мари видела, как Ник дотягивается до пса. Не открывая глаз, он неторопливо гладил молодого пса.

Мари уселась рядом с Зорой у очага. Та дала ей миску. Они ели молча и жадно. Доедая, Мари подняла голову от миски и сказала:

– И спасибо, что покормила Ригеля.

– Не за что. Я рада, что он откусил кусок крольчатины, а не кусок меня.

– Я тоже, – сказала Мари и вдруг с удивлением поняла, что действительно обрадована тому, что Ригель не покусал Зору. – Мне понадобится твоя помощь для того, чем я займусь потом, и это будет потруднее, чем тащить его в нору.

Зора посмотрела Мари в глаза:

– Ну, если так, думаю, хорошо, что я тут на подхвате.

– Ага, – Мари, к своему удивлению, признала: – Все-таки я тоже рада, что ты здесь.

34

Зора ткнула Ника в плечо кончиком пальца – один раз, два, три. Тот не шелохнулся. Она посмотрела наверх и встретилась взглядом с Мари:

– Спит. И ничего не чувствует.

Мари мрачно кивнула.

– Да, но нам надо поторапливаться. Помоги перевернуть его на бок, чтобы я могла подсунуть под него циновку.

Вместе с Зорой Мари взяли одну из плетеных циновок Леды, использовавшихся для всего: от подстилки для пикников до защиты от дождя и ветра, если приходилось охотиться и искать съедобные растения в непогоду.

– Давай перекатим его на живот, и, думаю, неплохо бы связать ему руки и ноги. Если он очнется, когда я буду прижигать рану, он себя поранит, если не будет лежать смирно.

– По мне, связать его – отличная идея, – одобрила Зора.

– Вот и займись, а я пока вымою руки. Тебе надо будет сделать то же самое, когда закончишь. – Мари подошла к лохани, наполненной горячей водой с желтокорнем, вытащила их и осторожно сунула в очаг, а потом начала мыть руки, вспоминая то, что твердила мать: «Девочка моя, мой руки до чистоты, а затем вымой еще два раза, и не забывай о чистоте ногтей».

К ней подошла Зора, и Мари налила немного горячей воды в другую лохань, велев той «вымыть руки два раза по столько, сколько тебе нужно, и не забывай почистить ногти». Мари тайком улыбнулась про себя. Теперь отзвук голоса Леды внушал ей уверенность, а не печалил ее. Точно мама была тут, в норе, присматривала за ней и любила.

– Вымыла. Что теперь? – спросила Зора, уперев руки в бока и посмотрев на Ника.

Мари уже разложила иглы, нитки, самый маленький и острый нож матери и бинты. В процессе чего она сообщила Зоре, что это и для чего применяется. Девушка внимательно слушала, и это успокаивало Мари еще больше, хотя она чувствовала, что зря соблазнилась на рагу: в животе начало угрожающе бурчать.

– Теперь мне нужно, чтобы ты села к нему со стороны головы и придерживала его плечи. То, что я тебя попрошу, будешь подавать мне как можно быстрее.

– А если он дернется? Держать его или выполнять твои указания?

– Смотря что я буду делать. Если резать, прижигать или зашивать – держи. Нет – можешь отпускать.

– Поняла.

– Готова? – спросила Мари.

– Да. А ты?

– Да. Готовей некуда. И начинаю прямо сейчас. – Мари встала возле Ника и посмотрела на него.

– Ты справишься.

Мари заморгала и посмотрела на Зору:

– Ты так думаешь?

– Да, – Зора не медлила с ответом. – Ты – Лунная Жрица, дочь и внучка Лунных Жриц. Нет такого, что тебе было бы не по силам.

– Спасибо, Зора. – Мари сморгнула непрошеную слезу и с новыми силами после ее слов присела возле Ника и принялась снимать бинты с раны.

– Опасная штука, – сказала Зора, когда Мари убрала мох и тысячелистник.

– Потому-то и надо поторопиться. Рана уже так распухла, что придется резать, чтобы вынуть наконечник. – Мари глубоко вздохнула, напомнила себе, что он не должен ничего чувствовать сейчас, если она поспешит. И она приступила к делу.

Сначала она боялась лезть глубоко, но наконечник так прочно засел среди массы покрасневшей, опухшей, кровоточащей плоти, что действовать мягко означало лишь еще больше покрасневшей и опухшей плоти.

– Дай мне нож!

Зора вручила ей нож. Мари сделала надрез на одной стороне железного наконечника, запустила туда пальцы и смогла-таки зацепить ими наконечник. Крякнув, она потянула и с мерзким чавкающим звуком острый трезубец подался.

– Отвар желтокорня и бинты, быстро!

Зора вручила ей первое и второе. Мари долго-долго промывала рану, примечая, откуда идет самое интенсивное кровотечение. В дневнике матери это было прописано четко. Надо найти сосуды и прижечь их, чтобы запечатать.

– Так, мне теперь нужен средний прут. Осторожно берись за него, руку чем-нибудь обмотай. Они горячие.

Зора кивнула, поспешила к очагу и вернулась, неся раскаленный докрасна прут, обернув руку чем-то, что подозрительно смахивало на чистую рубаху Мари.

– Теперь еще раз промой рану, прижми к ней повязку, посильнее, а когда я скажу, будешь держать его за плечи. Если он очнется, это, наверное, будет сейчас.

Зора вылила на рану желтую обеззараживающую жидкость и, как и учила Мари, крепко прижала к ней бинт, не сводя глаз с Мари.

Та не мешкала – она боялась, что если будет медлить, то не сможет себя заставить.

– Держи!

Зора убрала повязку, и перед тем, как из раны вновь заструилась красная влага, Мари прижала раскаленный прут к месту, откуда кровь шла сильнее всего.

Ник издал гортанный вопль, но Зора крепко держала его за плечи. Мгновение спустя его тело снова обмякло.

– Давай еще один. Тот, что поменьше. – Мари вздохнула с облегчением и отбросила потную прядь тыльной стороной запястья. Зора подала ей новый прут и забрала остывающий, а Мари прижала раскаленный металл к оставшимся мелким сосудикам.

Тело Ника снова дернулось, но это был лишь спазм от прижигания. Он не издал ни звука и, когда Мари извлекла из раны прут, снова застыл.

– Принеси мне припарку, – велела Мари.

Зора подала ей деревянную ступку, в которой они перетирали мед, ведьмин орех, шалфей и календулу по рецепту ее матери. Мари добавила туда и кусочек желтокорня – так она боялась заражения. Быстрыми движениями она залепила прижженные места липкой пахучей смесью.

– Итак, осталось зашить.

Зора дала ей иглу со вставленной ниткой, и Мари принялась зашивать рану. Она поразилась, что может бестрепетно сшивать живую кожу. Конечно, она бесчисленное количество раз видела, как это делает Леда, но сама тренировалась на тушках кроликов и шкурах. А у меня получается, – Мари ощутила легкое радостное удивление. – И неплохо получается, надо сказать. Мари и Зора вместе аккуратно наложили на зашитую рану чистые повязки, после чего перевернули пациента на спину и занялись порезом на ноге. Царапину на голове Мари уже решила не зашивать. Когда ранка перестала кровоточить, оказалось, что опасной она казалась только из-за крови. Но на ноге оказалось иначе.

– Глубокий какой, – Зора придерживала его за лодыжки, хотя он не шевелился и в сознание не приходил.

– Да, я очищу рану и наложу остатки припарки, прежде чем зашивать. Но он серьезный, да, почти такой же, как рана на спине.

Мари принялась за работу, и время, казалось, застыло. Она словно отгородилась от всего мира колпаком целеустремленности и не замечала взвинченности Зоры до того, как ее руки затряслись так, что затряслась и нога Ника.

– Зора, не шевелись. Я не могу… – Тут Мари подняла глаза. Лицо Зоры побелело от боли и жутковато контрастировало с серебристым облачком, точно покрывшим ее тело.

– Прости. Я пытаюсь справиться с…

– Ты не виновата. Выйди наружу. Тебе нужен лунный свет.

– Но тебе нужна моя помощь! – процедила Зора сквозь сжатые от боли зубы.

– Ты нужна мне здоровой, а не страдающей и вялой!

– Меня сейчас стошнит. – И Зора зажала рот посеребревшей ладонью.

– Иди. Тебе нужно на лунный свет. – Мари посмотрела на щенка, который занял свое место у двери. Зажав ладонями рану Ника, она подумала о другом: как песик проходит через лабиринт, ведя за собой Зору.

– Ригель, проводи Зору на воздух!

– Он разве станет?..

– Станет. – И Мари вернулась к зашиванию тяжелой раны на ноге, лишь раз оглянувшись, чтобы посмотреть, как Зора открывает дверь, и юный пес выбегает наружу и ждет, когда она пойдет за ним. «Спасибо тебе – ты такой умный, смелый и добрый! Спасибо, Ригель!» – послала ему вслед Мари вместе с любовью к своему другу. И, зная, что ее не подведут, снова принялась за дело.

– Я думала, будет хуже, – говорила Мари. Зора и Ригель вернулись аккурат тогда, когда надо было помочь ей перевязать свежезашитую рану на ноге. Потом Ника устроили как можно удобнее – частично на спину, частично на бок. Поместив инструменты в отвар желтокорня и собрав окровавленные бинты, обе, наконец, наслаждались минуткой покоя и кружкой чаю, сидя у очага и посматривая на спящего пациента.

– Я тоже думала, что он вот-вот вскочит и задергается, – призналась Зора. – Чем ты его опоила-то?

– Маковым соком и конопляным отваром, – посмотрев на Зору, она не удержалась от улыбки. – Сама бы сейчас не отказалась.

– Ха! Еще недавно я бы сама предложила тебе хороший снотворный чай и выволокла бы его тело подальше. Но я так горжусь нашими с тобой успехами, что даже не могу помыслить о том, чтобы все испортить.

– Приятно слышать, – сказала Мари. Потом вдохнула побольше воздуха в легкие и обернулась к Зоре:

– Ты мне здорово помогла. Спасибо! Я очень ценю твою помощь.

– Тебе спасибо! – Зора, кажется, искренне удивилась.

Но Мари еще не закончила.

– Ты будешь прекрасной Лунной Жрицей.

Зора порозовела.

– Мне… для меня это много значит, – смутилась она. Потом почти застенчиво добавила:

– Ты напомнила мне Леду. Она бы тобой гордилась.

Мари улыбнулась:

– Она бы тоже не позволила тебе убить Ника!

– Да уж, понимаю. Тем не менее я бы тоже посоветовала ей перерезать ему горло.

– Да, точно, а в ответ мама бы прочла тебе такую лекцию о доброте и гуманизме, что у тебя бы уши завяли!

Зора перевела взгляд на Ника:

– Уж в этом я не сомневаюсь. – Обернувшись к Мари, она добавила: – Но это не сработает.

– Может сработать. Если мне удастся не допустить заражения, я почти уверена, что он поправится. Ну, и если я не упустила какого-нибудь смертоносного внутреннего кровотечения.

– Нет, я не то хотела сказать. Я имела в виду, что Землеступы и Псобратья никогда не смогут жить в мире. Вот что не сработает. Между нами слишком много боли и крови. Как ты можешь им доверять?

– Мама полюбила одного. У них получилась я. Они хотели жить в мире, – сказала Мари.

– И за это убили твоего отца. Мари, нельзя быть и тем, и другим. Ты либо Землеступ, либо Псобрат.

Мари посмотрела на Ригеля, который спал без задних ног у ложа Ника.

– Но я и есть наполовину Землеступ, наполовину Псобрат! – возразила она.

– Тебе придется выбирать, в чьем мире жить, – сказала Зора.

Не спуская глаз с Ригеля, Мари сказала:

– Я уже сделала свой выбор, когда меня выбрал Ригель.

– Нет, ты не обязана жить, как Псобрат, только потому, что у тебя есть пес! Ты можешь стать частью Клана! Мари, я уверена, тебя примут – такую, какая ты есть, – за твои таланты.

Мари фыркнула:

– Вообще-то Жрицей Луны будешь ты, а не я.

– Но ты тоже можешь этим заниматься! Я не имею в виду – только тем, что делает Жрица. Не хочешь призывать Луну – не надо. Ты ведь можешь куда больше! Ты потрясающе рисуешь. Ты талантливый лекарь, и это правда! И замечательный учитель, хоть и ворчишь. Клан оценит любой из твоих талантов. Думаю, они сквозь пальцы посмотрят на то, что ты наполовину из Псобратьев и у тебя живет чудище, если ты поделишься с ними своими умениями. Ты же в этом не повинна, твоих родителей уже нет в живых, так что запрещать, по сути, нечего!

Мари в раздумьях пила чай.

Ник застонал, и она тут же вскочила.

– Зора, помешай отвар, который я поставила на огонь, и принеси мне, как только он немного остынет! – Она подошла к ложу Ника и ласково обняла его за плечи: – Ник, тебе нужно как можно меньше шевелиться. Наконечник я вытащила, раны зашила, но если ты не будешь лежать спокойно, они снова начнут кровоточить.

Он повернулся и посмотрел на нее сонными глазами:

– Спину печет, как огнем.

– Я знаю. Прости. – К ней поспешила Зора, неся остро пахнущий отвар. – Выпей. Это поможет.

Зоре пришлось помочь Мари приподнять Ника, и он закашлялся, плюясь и фыркая, но выпил всю кружку. Потом откинулся назад, постанывая от боли.

– Воды, – слабым голосом сказал он.

– Я принесу, – Зора забрала у него кружку и подошла к ведерку с питьевой водой. Набрав кружку, она передала ее Мари. Они снова приподняли Ника, чтобы он мог пить. После чего устроили поудобнее.

Мари увидела, что травы подействовали: мышцы парня расслабились. Перед тем, как уснуть, он потянулся, чтобы найти Ригеля. Довольно вздохнув, он погладил пса и провалился в сон.

– Как ты можешь на это смотреть! – тихо сказала Зора, разливая свежезаваренный ромашково-лавандовый чай, и села, уютно подтянув ноги, возле очага на свое, уже обычное место.

– Смотреть на что?

– На то, как он зациклен на твоем чудище.

– Знаешь, можешь назвать его Ригелем. Его так зовут.

– Могу, но мне больше нравится Чудище, – Ригель навострил уши, и Зора ухмыльнулась. – Видишь, он откликается.

– Откуда ты знаешь, что это не из серии «хочу ее съесть»?

– А оттуда, что он не показал мне свои ужасные клыки! А ты не ответила на мой вопрос.

– Мы с Ригелем связаны на всю жизнь. Никто и ничто не может этого изменить. Об этом отец рассказал маме, а мама – мне. Остальное я знаю отсюда, – Мари коснулась груди там, где сердце, – и отсюда (показала на лоб). – Я не ревную. Мне просто это не нравится.

– Я знала, что надо было его убить!

– Может, ты и права, – сказала Мари.

– Что? Неужели ты признаешь мою правоту?

– Не обольщайся. Я лишь имела в виду, что, может быть, ты права, – поддразнила ее Мари и с широкой улыбкой, чтобы не задеть, продолжала: – Правда в том, что мы не узнаем, не было ли все это огромной ошибкой, пока он не вылечится и не уйдет.

– Ты не жалеешь, что мы не убили его?

Мари задумалась и ответила не сразу. Наконец, решилась:

– Нет, не жалею, Зора. Я видела, как Псобратья убивают наших людей, раздумывая при этом меньше, чем мы, когда потрошим кролика. Даже если спасти Ника было ошибкой, то ценить жизнь больше, чем это делают они, ею не было.

– Если мы поступим, как они, тогда чем мы лучше их, – медленно проговорила Зора. – Так-то я согласна, однако я надеюсь, что и ты меня поймешь. Клану и так нелегко.

Мари вздохнула:

– Мне не хватает Дженны.

– Я знаю, вы были подругами.

Мари кивнула.

– Я видела, как ее схватили. Зора, Ник был среди тех, кто это сделал, так что я подумала…

Зора подняла брови, и, когда Мари не закончила, подхватила:

– …так что ты подумала…

– Об услуге за услугу.

35

Если бы не огонь, который жег спину изнутри, Ник решил бы, что умер и отправлен в какой-то странный ад. С момента, когда он очнулся после того, как река выплюнула его из стремнины вместе с кучей мусора, его мир стал поистине странным местом.

Поначалу все казалось слишком похожим на сон, чем на явь. Щенок сам его нашел! Вместе с ним была самка землерыла, которая хотела его укокошить, и та, которую Ригель выбрал в спутники, девушка по имени Мари.

Мари тоже была похожа на сон. С первого взгляда казалось, что она родилась в Племени. Высокая и стройная. Волосы солнечного цвета коротко острижены, так, что курчавились вокруг ее лица, как у ребенка. Но лицо выдавало ее. Черты были не совсем такими, как у людей Племени. Да, высокие и хорошо слепленные скулы, да, полные, четко очерченные губы, но глаза. Больше и почти миндалевидной формы. И цвет. У людей Племени глаза были разных оттенков зелени. А у нее – серые, такие яркие и чистые, что казались серебряными.

Что-то эти глаза напоминали, но что именно – затуманенному болью мозгу Ника никак не удавалось это уловить.

Хотя Ник то и дело терял сознание, пока девушки несли его домой с берега, он четко ощущал напряжение между ними, как осознавал и то, что главная среди них определенно Мари.

Когда они дошли до своего дома, который звали норой, Ник уже не был уверен в собственных воспоминаниях: так бывает со случаями из раннего детства, когда ты не можешь понять, что «помнишь» ты сам, а что тебе не раз рассказывали.

Его спасли землерылы – не может быть!

Принесли на носилках в уютное место под названием нора, вынули наконечник копья и перевязали раны – не может быть!

Тем не менее, дело обстояло именно так, и теперь он лежал на удобной подстилке, полностью в сознании в полуподземной норе, а рядом с ним на расстоянии вытянутой руки лежал тот самый щенок овчарки, которого он искал много дней, и в уютном тепле очага дремала та, к которой он пришел, наполовину землерыл.

– Но, тем не менее, я здесь, – прошептал Ник самому себе.

Щенок поднял голову и посмотрел на него. Ник улыбнулся и погладил его мягкий мех, не обращая ни малейшего внимания на прорезавшую тело от движения боль.

– Ты проснулся?

Ник посмотрел на девушку. Она сонно потерла глаза и потянулась, а потом пошевелила угли в очаге и зачерпнула еще воды, чтобы вскипятить в котелке.

– Да, вполне. Если ты, конечно, не скажешь, что мне это снится.

– Нет, не снится. Как ты себя чувствуешь?

– Непонятно.

Она, склонив голову, изучала его. Глаза ее, кажется, улыбались, хотя лицо оставалось серьезным.

– Непонятно – это неплохо. Я ждала, что ты скажешь «больно» или в сотый раз спросишь, не умер ли ты.

– Ну, спина болит. И голова, и нога. Но замешательство не от боли. Гм, я хочу сказать тебе за это спасибо.

– За то, что ничего не понятно?

– Ну, и да, и нет. Я в замешательстве, да, но благодарен тебе за помощь.

– Не за что.

– Тебя, в самом деле, зовут Мари?

– Да.

– Я помню. Но вспоминать вчерашний день – как вспоминать сон. Кошмар, если уж быть совсем честным, – признался Ник.

– Вчерашний?

– Ну да, когда вы вытащили меня из мусора на реке и принесли сюда.

Она налила кипяток в каменную чашу и слегка взболтала его, а потом сказала:

– То «вчера», о котором ты говоришь, случилось пять «вчера» назад.

Ник почувствовал, как похолодел от шока:

– Я здесь уже пять дней?

– Вообще, почти семь. Рассвет уже близок, – уточнила она.

– Я не чувствую себя так, как будто был без сознания пять дней, – возразил он.

– А ты и не был, во всяком случае, не совсем. Ты то приходил в сознание, то отключался – главным образом потому, что у тебя была горячка. И ты все время говорил о ком-то по имени О’Брайен.

– Это мой кузен и лучший друг, – пояснил Ник.

– В горячечном бреду ты о нем очень тревожился.

– Я и сейчас за него тревожусь. Не так давно он был ранен.

– А еще ты говорил с отцом.

– И что я говорил? – Ник разом почувствовал испуг и любопытство.

Она пожала плечами.

– Трудно было что-то разобрать, но я отчетливо слышала слова «отец» и «О’Брайен».

– Должно быть, отец считает, что я мертв, – сказал Ник, обращаясь скорее к себе, чем к ней.

– Ты идешь на поправку. Я рада видеть, что ты в полном сознании. Наконец-то. Скоро увидишь отца. – Подняв каменную чашу, она процедила отвар через тонкую ткань и налила в большую деревянную кружку. – Выпей. Боль утихнет.

– Сперва поможешь мне сесть?

Она кивнула и позволила ему опереться на нее, пока она подтыкала под его спину подушки. Откинувшись на них, он пораженно осознал, что даже небольшая нагрузка дается ему с трудом, а рана на спине начинает пульсировать болью.

– Выпей чаю, – она протянула ему кружку.

Однако Ник не спешил.

– Это снотворное, и я снова вырублюсь?

– На твоем месте я бы рассчитывала на это.

Он поставил кружку на полочку рядом с собой и спросил:

– Мы можем сначала поговорить?

Она пожала плечами:

– У тебя болит – тебе и решать.

– Мари, где я?

– В моей норе, у меня дома.

– А где еще одна девушка? Вас же было двое, так?

– Ты имеешь в виду Зору? Ее нет дома, но она скоро вернется.

– Она хотела убить меня?

Улыбка в глазах Мари лишь слегка тронула ее губы:

– Ну да. Она и сейчас не прочь, но она не станет.

– Но почему?

– Сама бы она ответила, что потому, что я ей не позволяю, но на самом деле это потому, что убивать тебя бесчеловечно, а мы не такие, – сказала она, глядя ему прямо в лицо, точно желая бросить вызов.

– Но она же землерыл!

– Не зови ее так. И вообще чтобы при мне этого слова не было! – резко сказала Мари, и ее глаза засверкали гневом. – Мы – Землеступы. Если хочешь называть нас даже там, у себя, то зови нас этим именем.

– Но щенок выбрал тебя, что означает, что ты определенно не…

– Я тоже, – перебила Мари. – Я – Землеступ, и моя мать была Землеступом, и мать моей матери.

Почуяв ее возбуждение, Ригель подбежал к ней. Она вернулась на свое место у очага, и пес прижался к ней, с обожанием заглядывая ей в лицо. И картинка сложилась.

Это она была женщиной в огне! И она была связана со щенком, как мы с отцом и догадались, думал Ник, пока она ласково шептала что-то псу и заваривала себе чай.

Неужели его подвела память, и он забыл, как она выглядела в тот день, когда подожгла лес – или она сильно изменилась? Нет, ошибаться он не мог. Ему не надо было разглядывать ее поближе, чтобы понять: она выглядела точно так же, как любая землерылиха. Длинные темные волосы и невнятные черты лица.

Но что случилось, отчего все изменилось – или он и вправду застрял в кошмарном сне? Ник решил, что узнать это можно только одним способом. И решился:

– Так это ты подожгла лес в тот день, когда старуха упала и сломала шею?

– Она не была старухой. – Голос Мари показался ему безжизненным.

– Прости. Я не хотел задеть, – сказал он, осторожно подбирая слова. – Но это же была ты, так?

– Это была я, – ответила она. – А ту женщину звали Ледой. Это была моя мать.

Сказанное точно прошило Ника насквозь. Так вот почему глаза девушки показались ему знакомыми! Они были того же цвета, что и у погибшей женщины. Мари и в самом деле была полукровкой, дочерью мужчины из Племени и женщины из землеры… точнее, Землеступов, поправился Ник про себя. Он посмотрел ей в глаза:

– Мне очень жаль.

– Мне тоже, – ответила она.

– Я не хотел, чтобы это случилось. Это был несчастный случай.

– Знаю. Я была там.

Помедлив, она спросила:

– Я видела, как ты подошел к ней. Она сказала тебе что-нибудь прежде, чем умерла?

– Она назвала меня Галеном. Она… она подумала, что я пришел за ней.

Мари отвернулась и часто заморгала. Перед тем, как говорить, она прокашлялась, но голос все еще дрожал:

– Галеном звали моего отца.

– Он был из моего Племени, – подтвердил Ник.

– Да, верно. А потом вы убили его за то, что он любил мою мать.

– Мари, я его не убивал.

– Что ты делал на нашей земле, Ник?

Он помедлил с ответом. Но решение не было трудным, потому что он не хотел лгать. Эта девушка, наполовину Землеступ, которая спасла ему жизнь – заслуживала больше, чем мириады полуправд. Его отец бы согласился с ним, пусть все остальное Племя не согласилось. И он скажет правду, ровно столько, сколько знает. Но попросит правды в ответ.

– Я отвечу на любые твои вопросы, но мне тоже нужны кое-какие ответы, – сказал он.

Она подняла брови.

– Как-то опрометчиво говорить такое той, кто спас тебе жизнь.

Ник вздохнул и поморщился от боли, причиненной движением, и завозился, чтобы хоть как-то устроиться поудобнее. Наконец, он заговорил:

– Я вовсе не хотел показаться неблагодарным. Знаю, я твой должник, но ты, наверное, догадываешься, что и мне интересно кое-что о тебе узнать.

Мари слегка кивнула.

– Да, это я представить могу. Согласна. Итак, вопрос за вопрос. И что же ты хочешь знать?

– Почему ты не похожа на маленького ребенка? И не выглядишь депрессивной, меланхоличной? Почему вы с Зорой обычные?

Мари удивленно заморгала, а потом расхохоталась – громко и искренне, отчего Ригель возбужденно вскочил и радостно залаял и запрыгал вокруг нее. Ей пришлось успокоить щенка и вытереть глаза прежде, чем отвечать, но и когда она заговорила, в серых глазах еще плясал подавляемый смех:

– Прости за такую реакцию. Просто думать о нас с Зорой, как об обычных – это и в самом деле очень смешно.

– А разве это не так? Разве остальные женщины-землеры… Землеступы не печальны и не апатичны до оцепенения?

– Нет, конечно. Просто мы с Зорой, ну, – она замолчала, вероятно, подбирая слова, – лучше всего нас назвать знахарками. А обычно на целый клан Землеступов приходится лишь одна.

– Вот почему вы необычные? Потому, что вас две на один Клан? – спросил он.

– Вроде того. Вообще знахарка у нашего клана была всего одна: моя мать. Она погибла, не успев толком обучить преемницу. Можно сказать, что мы с Зорой вдвоем работаем, чтобы заменить маму на ее месте, но ни одна из нас не владеет ее искусством в должной мере. А у знахарок обычно бывало по одной ученице.

– Я еще жив, так что вы вполне справляетесь, – сказал он.

– Я делаю все, что могу, не так хорошо, как мама, но все же, – сказала она.

– Прости, но я все еще в замешательстве. Ты говоришь со мной так, как ни в чем не бывало, будто ты тоже из моего Племени. И я не помню, что было в эти несколько дней, но если бы у Зоры была смертельная тоска, я бы заметил. Все, что я помню о ней – что она зла на меня и хочет перерезать мне горло.

– Ну да, Зора думает о тебе именно так. И нет, она не тоскует.

– Но почему? – Ник развел руками, после чего ему пришлось крепко зажмуриться и перетерпеть приступ боли и тошноты. Когда он открыл глаза, Мари стояла возле его ложа, озабоченно глядя на него.

– Думаю, тебе пора выпить отвар и поспать. Семь дней назад ты едва не умер.

– Я выпью, но это важно. – Собственный голос показался ему до омерзения слабым. – Можно мне еще воды?

Мари подошла к питьевому ведерку, зачерпнула воды в большую деревянную кружку и подала ему.

– Спасибо, – сделав большой глоток, он продолжал. – Единственные землеры… точнее, Землеступы, которых я видел, не могли и двух слов сказать – так печальны они были. И не могли ухаживать за собой, как малые дети. А мужчины пытались убить меня, то есть не так, как Зора, а нападали. Так почему? Почему вы с Зорой не такие? А эта чудесная нора? Тут красиво. Потрясающие картины. Кто их рисовал? Ваши жилища все так выглядят?

Она поймала его взгляд и покачала головой, недоверчиво глядя на него.

– Во-первых, это уже не один вопрос. Во-вторых, дай угадаю: единственные Землеступы, которых ты видел, кроме меня и Зоры, – это ваши пленники?

– Да-да, то есть я видел их на Фермерском острове. – Нику стало не по себе, и на сей раз не из-за ран.

– Фермерском острове? Там, где вы держите рабов?

– Ну, гм, они там работают на нас.

– Нет, Ник. Если бы они просто работали, они могли бы уйти тогда, когда захотят. Но если они попытаются сбежать, ваши люди убьют их. Удерживать против воли и заставлять работать на себя называется рабством!

Она сердито посмотрела на Ника серыми своими глазами, но он выдержал ее взгляд:

– Ты права. На Фермерском острове мы держим женщин, которые ухаживают за грядками. Они все апатичны. До такой степени, что скоро ложатся и умирают. Но они не такие, как ты! Они не…

– Если выпустить их на свободу, они станут такими, как я! – Мари гневно исторгала слова. – Нас нельзя держать в клетке. Это убивает нас. Ваш народ убивает нас! Почему наши мужчины бросаются на вас всякий раз, как встречают? Да потому, что они защищают нас, вот и Ксандр хотел спасти Дженну, когда твои люди схватили ее. Ты убил его за это, а ведь она была его дочерью!

– Я… я знаю. – Ник не нашел в себе сил выдержать ее взгляд. – Я говорил с ней. Она… она такая же, как ты. Она в самом деле говорила со мной!

Глаза Мари расширились:

– Ты видел Дженну после того, как захватил ее?

– Нет. Я не работаю на Фермерском острове и не надзираю за землерыл… гм, за вашими. Я резчик, и…

– Сходи и найди Дженну, когда я отправлю тебя домой и ты вернешься в Племя. Обещаю, что она будет такой же поникшей и пустой. Она рабыня, и рабство убивает ее так же верно, как ты убил ее отца. Знаешь, сколько ей было?

– Нет.

– Всего шестнадцать зим. Шестнадцать! – повторила Мари.

– Мне… мне очень жаль.

– То, что тебе жаль, не спасет Дженну от смерти от горя. И не вернет ее отца. А теперь моя очередь задавать вопросы. Что ты делал на нашей земле?

– Я был ранен не здесь. Мы устроили вылазку в Город-Порт. Свежеватели напали на нас из засады. Не знаю, вернулся ли хоть кто-то в Племя. В меня попало копье, и я свалился в буруны. – Ник замолчал: перед его внутренним взором снова предстали Кристал и Грейс.

– Не тогда. До этого, когда ты приходил с Охотниками. В ту ночь, когда вы поймали Дженну и в следующую, когда погибла мама. Тогда ты что здесь делал?

– Я искал Ригеля. – Заслышав свое имя, щенок поднял уши и повернул голову, прислушиваясь к Нику. Он встряхнулся, гоня прочь мысли о тех, кого потеряли во время вылазки. Позже. Он подумает об этом позже, если эта девушка позволит ему вернуться в Племя. Если его вообще оставят в живых.

– Я так и думала, – сказала Мари.

– Ты запутала следы – твои и его, чтобы сбить нас с толку. Так? – спросил Ник.

– Да. Мы с мамой запутали следы, наши и собаки. Потому мы и были у ручья в тот день.

И тут повисла неловкая тишина: оба поняли, что мать Мари погибла оттого, что Ник искал щенка. Чтобы отогнать сосущее чувство вины, Ник попытался сменить тему:

– Ригель прекрасно выглядит, правда.

Выражение лица Мари изменилось, потеплело.

– Считаешь? Я толком не знаю, чем его кормить и сколько давать. И его мех, такой густой, он повсюду. Боюсь, что делаю что-то не то, потому что он лезет клочьями.

Ник усмехнулся, но снова стиснул зубы, чтобы выдержать новый приступ ноющей боли. Тело его покрыл пот, и Мари, подойдя к нему, поднесла к его губам снотворный чай. Он помотал головой.

– Успеем. У меня есть еще вопросы. Я потерплю. Больно, да, но так здорово снова шевелить мозгами. – Он помедлил и спросил: – Можно мне чего-нибудь поесть?

– Я разогрею тебе бульону, но все равно скоро придется выпить снотворное. Если боль вернется раньше, тебе вряд ли понравится.

Ник кивнул.

– Еще совсем немного.

Она подошла к очагу, сняла с него кипящий котелок и поставила закопченную от времени кастрюльку. Когда она стала помешивать ее содержимое, донесся божественный аромат мяса, лука и чеснока, и Ник, судорожно сглотнув пересохшим горлом, попытался сесть прямее.

– Щенок линяет, это нормально, особенно при смене времен года. В этом нет ничего такого. Мы пользуемся маленькими гребнями из рыбьих костей, чтобы вычесать остатки шерсти, и это надо делать каждый день. Чем ты его кормишь?

– В основном крольчатиной.

– Давай ему сырую, так для собак лучше всего. И яйца, если найдешь, прямо со скорлупой, и листовую зелень. Добавляй в еду яблоки, морковь и крупы. И не давай ему столько, сколько съест. Большие овчарки могут разъесться до безобразия, а он из породы крупных собак и прекрасных едоков, – Ник широко улыбнулся щенку, который поочередно глазел то на него, то на Мари. – Обычное правило здоровой собаки гласит: нужно, чтобы можно было увидеть, где у пса ребра, но не сосчитать их. Ригель не переедает, и в то же время ест достаточно.

– А ты знаешь его родителей?

– Конечно! Его мать – Ясмина. Она почти черная и крупная, как кобель. А отец – Лару. Я хорошо знаю его.

– Лару тоже большой?

Ник осклабился:

– Самый крупный пес в Племени. И спутник моего отца.

– Твоего отца! Так вот почему ты искал Ригеля?

Ник открыл было рот, но тут же закрыл его: он не знал, что сказать этой необыкновенной девушке, нужно ли что-то утаивать. Когда он снова посмотрел на нее, то обнаружил, что она перестала помешивать бульон и пристально изучает его.

– Нет, Ригеля я искал не потому. Я не оставлял его поисков, поскольку… – И замолчал, не в силах сказать неудобную правду.

– У тебя нет собаки, так?

– Нет, – сказал Ник.

Мари подняла брови:

– Так. Значит, ты хотел, чтобы Ригель выбрал тебя.

Ник помедлил, затем выпалил:

– Да. Это из-за меня он сбежал той ночью. Почти все в Племени считают, что я спятил и что никто не выживет после ночных атак кровожадных жуков, но я не переставал искать его.

– Когда он прибежал сюда, он был серьезно ранен, – сказала Мари.

Ник заморгал:

– Так он добежал прямо до твоего дома?

– Да. – Она погладила пса, а тот стукнул хвостом по полу. – А потом мы с мамой его вылечили.

– У вас в роду всегда были знахари? – Не успел Ник договорить, как дверь распахнулась, и в комнату вбежала вторая девушка.

– Не рассказывай ему о нас ничего! – резко сказала она и злобно посмотрела на парня. – Мари, у меня получилось! Папоротник ожил!

Лицо Мари расплылось в широкой улыбке, отчего серые ее глаза заблестели, а на щеках появились ямочки.

– Потрясающе! А теперь готовься к следующему этапу.

– Люди?

– Люди, да.

– Зора, я хочу сказать и тебе спасибо, – сказал Ник. – За то, что ты спасла мне жизнь.

Землерылиха мрачно воззрилась на него.

– Я тебя не спасала. Это Мари спасла тебя. Я просто помогала ей. – Она обернулась к Мари: – Как он снова вырубится, позови. Поужинаем вместе.

Пережив очередную неловкую паузу, Ник вздохнул:

– Значит, память меня не подвела. Меня действительно хотели убить. Она твоя сестра?

– Я же тебе говорила: ее зовут Зора. Нет, мы не сестры. – Помедлив, Мари добавила, – Мы… подруги.

– Она не очень-то дружелюбна.

– На самом деле, куда дружелюбнее меня. Просто тебе не доверяет. – Мари перелила бульон из кастрюльки в маленькую деревянную кружечку и подала ему.

– Спасибо, – сказал он и занялся ароматной жидкостью, стараясь не пролить ни капли и наслаждаясь теплом, которое она дарила его израненному телу. Он даже не заметил, как кончился бульон, и осторожно откинулся назад, сытый и усталый.

– А теперь это, – Мари вручила ему остывший чай, и он, наконец, осушил кружку с горьким отваром в пару глотков. – Хорошо, перед тем, как ты уснешь, я сменю тебе повязки.

Постанывая, Ник перевалился на бок, чтобы Мари смогла дотянуться до раны. Он стиснул зубы и напрягся, ожидая, что будет еще больнее, но ее прикосновения оказались на удивление нежными, и он ничего не почувствовал, кроме того, что сняли повязку.

– Нет, нет, нет! Этого не должно быть!

– Чего? – Ник попытался обернуться, но суровый взгляд Мари заставил его замереть и спросил он уже в подушку: – Чего не должно быть?

– Рана затягивалась, и затягивалась прекрасно. Никаких следов заражения, кроме лихорадки, да и та унялась сегодня утром. Но теперь кожа вокруг раны потеряла цвет и даже посерела, как будто испачкалась. Но этого быть не может! А вокруг раны какие-то черные прыщики, как короста.

– От них идет вонь? – Внутри Ника все рухнуло. Он резко вспотел.

Он ощутил, что Мари наклоняется. Она понюхала рану, и потом он услышал звук, как будто ее передернула от тошноты. Повернув голову, он увидел, что Мари сидит спиной, укрыв рот ладошкой, и покачивает головой. Скорее себе, чем ему, она пробормотала:

– Кажется, плоть начала гнить. Этот запах… – Она вернула повязку на место и велела ему показать ногу.

Молча Ник осторожно перекатился на спину, чтобы она смогла осмотреть рану на ноге.

Когда она развязала бинт, он его почувствовал – знакомый удушающий запах парши и скорой смерти. Он лег на спину, закрыл глаза и попытался унять страх и панику, которые душили его.

– Я не понимаю! – Мари склонилась над раной. – И тут эти странные язвы, потемневшая кожа и запах. Но это же… нелепо. Я меняю повязки каждый день, и не было совершенно никаких причин!

– Ты ни при чем, – голос Ника помертвел не меньше его самого. – И ты ничего не сможешь с этим сделать.

– Что ты говоришь?

– Я хочу сказать, что это моя смерть, и ты бессильна. Мы зовем ее паршой, и она преследует Племя много зим, и с каждой уносит все больше и больше жизней. – Ник встретился с Мари взглядом. – Поможешь мне добраться до дома? Я хочу увидеть отца перед тем, как умру.

Мари уперла руки в бедра и упрямо сощурилась.

– Я ничего не сделаю до тех пор, пока ты мне не расскажешь, что это за парша такая и как вы ее подцепили.

– Единственное, что известно точно – что это разновидность грибка. И она появляется, если кожа повреждена.

Мари округлила глаза:

– То есть – после любой царапины?

Ник вяло кивнул:

– Да, можно подцепить ее при любой крошечной царапине, но правда в том, что чем рана глубже, тем больше шансов заразиться. – Внезапно шок прошел, и он ощутил себя больным и уставшим, ему захотелось провалиться от чая Мари в летаргический сон и уснуть навсегда.

– Твое Племя вымирает?

Ник посмотрел на Мари. Нет, ее это не радовало. Но и не расстраивало. Ей просто было любопытно.

– Ну, Племя растет, но и парша стала злее. Когда-то болели только маленькие дети и старики. И то лишь третья их часть. Но стало куда хуже. Все больше людей заражаться. Моя мать умерла от парши, когда мне было всего десять зим.

– Сочувствую. Знаю, что такое потерять мать.

– Спасибо. Ты поможешь мне добраться до Племени, пока она не убила меня? Долго мне не протянуть. Как только появляются язвы и запах, это означает, что парша уже проникла в кровь и скоро разнесется по телу. Если я везунчик и копье прошло близко от сердца, умру быстрее.

– Ник, я не собираюсь бросать твое лечение.

– Я ценю это, Мари. В самом деле. Но ты не понимаешь. Поколения наших Целителей пытались бороться с паршой. Они не сумели даже замедлить ее течение. Вот почему мы стали брать в плен ваших женщин – чтобы они выращивали для нас растения. Слишком многих из нашего Племени погубили мелкие травмы во время полевых работ.

Мари посмотрела на него так, точно у него вдруг вырос хвост и он залаял.

– Вы превращаете нас в рабов только потому, что ваши Целители не могут справиться с грибком?

– Ну да. То есть да, во многом. Вот почему мы стали брать в плен землеры… Землеступов. И когда начали это делать, узнали, что они не могут о себе позаботиться.

– Только потому, что мы не живем в неволе!

– Мы… мы не знали этого! Вообще никто не знал! – Ник не стал добавлять, что он не уверен в том, что это действительно единственная причина, по которой они держат рабов. Он попробовал представить Тадеуса, Клаудию или даже Уилкса на поле за выкапыванием грядок, посадкой, прополкой и сбором урожая – и не смог.

– Это же смехотворно, и этому надо положить конец! Неудивительно, что Ригель свел нас. Ник, я собираюсь изменить ваш мир, – объявила Мари. И, решительно направившись к занавеси, отделявшей большую комнату норы от маленькой, громко позвала: – Зора! Не рассиживайся, у нас есть работа!

36

– Я таак хххоччшу ссспаааать! – воскликнул Ник заплетающимся языком.

Мари и Зора переглянулись. Мари прокричала в ответ из кладовой:

– Хорошо! Это прекрасно, что ты хочешь спать! Но постарайся не заснуть!

– Нне думаю, ччто ссссмогу сссопротивляться! – сказал он снова.

Мари подошла ко входу в большую комнату и сказала:

– Не обязательно кричать, я здесь. Я же сказала: я ищу в мамином дневнике способ вылечить тебя. И тебе надо бы не уснуть.

– Но я ххочу сспать!

Мари закатила глаза:

– После поспишь.

Посмотрев на сидевшего, как всегда, подле нее пса, она велела ему:

– Ригель, иди к Нику. И, когда песик пошел к парню, добавила: – Вот, Ник, гладь Ригеля. Или говори с ним. Что хочешь. Только не спи.

– Хорошо! – сказал он и отсалютовал ей рукой.

Мари снова закатила глаза и исчезла за занавеской. Она поспешила к сундуку мамы, у которого они с Зорой сидели, пока она листала дневник Леды в поисках записей о случаях исцеления от чего-либо, хотя бы отдаленно напоминавшего болячку Ника.

– Почему ты не позволяешь ему спать? Когда он не спит, от него столько шума! – пожаловалась Зора.

Мари подняла глаза от странички:

– А ты готова его нести?

Зора фыркнула:

– Нет, конечно. Мы уже пробовали, и я позорно провалила задание. К тому же мои ноги и руки только-только начали приходить в норму. Они долго ныли от нагрузки.

– Ты плохо переносишь боль, – заметила Мари.

– Знаю, но не вижу в этом ничего страшного. Мари, неужели кто-то желает страдать?

– Зора, иногда ты просто не в бровь, а в глаз! – удивилась Мари.

– Спасибо! – ухмыльнулась девушка.

– Может, вернемся к лечению Ника?

– Да, только я все равно не могу понять, зачем тебе это? Не хочу показаться жестокой, но он и сам говорит, что умирает. Почему бы не выспросить у него то, что тебе нужно, а потом накачать его какой-нибудь штукой, чтобы он больше не страдал и мог безболезненно умереть среди своих?

– Причина, по которой Племя похищает наших людей – эта болезнь, из-за нее они не могут выращивать растения. Если я смогу победить недуг, повода брать в плен наших у них уже не будет.

– Я вот не очень стала бы рассчитывать на то, что Псобратья возьмут и отпустят всех наших.

– Кажется, нашла! – Мари вскочила и побежала в соседнюю комнату. – Ник! Открывай глаза!

Он посмотрел на нее затуманенным взором:

– А так они открыты?

– Да, теперь да. Хорошо, слушай-ка вот это. – И она принялась зачитывать: «У Кейли была жуткая грибковая инфекция. Она мне напомнила паршу, поражающую деревья, потому я и пишу об этом особо. На ране, до поры до времени хорошо подживавшей, вдруг появились черные пустулы. Потом кожа стала терять цвет, появились язвочки и запах гниения». – Она посмотрела на Ника: – Это то, что случается при болезни?

Ник криво улыбнулся и кивнул.

– Да, это оно. То есть у землеры… Землеступов тоже такое бывает?

– Бывало. Прошедшее время. Моя мать научилась лечить ее, вот и я вылечу. Сейчас вернусь.

Мари поспешила к Зоре.

– Да, это оно!

– Слышала. И что там дальше?

– Мама пишет: «Я пробовала несколько рецептов припарок, но безрезультатно. Наконец, я решила прибегнуть к средству, которым моя мать лечила серьезные грибковые инфекции. Попробовала, и инфекция была побеждена, хотя без Луны и милости доброй Матери-Земли тоже не обошлось. Вот рецепт припарки: смешать корень индиго с кипятком. Добавить подогретый мед, перемешать и щедро нанести на рану. Выздоровление идет быстро; ВАЖНО тщательно соблюдать дозировку. Большие дозы ядовиты и могут вызвать тошноту, понос, учащение сердцебиения, дыхательный паралич и смерть. Для лечения достаточно одной припарки. Очень боюсь, что большее число припарок может пойти во вред.»

– Вроде просто, кажется. Ты знаешь, как выглядит этот корень?

– Индиго? Я крашу им ткань. Это растение с красивыми голубыми цветками, оно растет возле воды. Когда отцветает, образует голубые стручки, и они трещат на ветру.

– О, я поняла, о каком цветке речь!

– Хорошо. Сходи-ка нарви и отдели корень.

Зора нахмурилась:

– Ты не ответила на мой вопрос, отчего он не должен спать. Зачем его куда-то таскать, если нужно приготовить припарку?

– Мама же пишет: «для излечения необходимо призвать Луну».

Зора открыла рот.

– Нет! Неужто ты хочешь сказать… что призовешь луну ради него?

– Именно это я и хочу, и ты мне поможешь. Это следующий этап, помнишь? После папоротника.

– Но он не должен знать, что мы – Жрицы Луны! – прошептала, точнее прошипела, Зора.

– Вот для этого я и сварю еще один отвар, похожий на тот, что он пил, когда мы вынимали наконечник. Только я не хочу, чтобы он засыпал прежде, чем мы выйдем на лужайку.

Зора нахмурилась в замешательстве:

– То есть ты хочешь вывести его наружу, там опоить, а когда он вырубится, мы призовем луну и вылечим его. А что потом?

Мари широко улыбнулась Зоре:

– А потом принесем его сюда.

– Ну что ж, у этого вечера должен быть просвет. Пойду добуду тебе корень. – В дверях она обернулась и тихо просила: – А после этого – когда ты остановишь заразу – он сможет уйти?

– Да. Тогда он сможет уйти.

– Наконец-то. Я мигом.

– Объясни мне снова. – Ник едва ворочал языком.

Мари набралась терпения и ответила. В который раз.

– Я обработала твои раны припаркой по рецепту матери, она лечит паршу. Но в рецепте также сказано, что пациент должен побыть какое-то время на лунном свете. Так что нам с Зорой придется снова завязать тебе глаза и вывести на воздух в безопасное место. Там я дам тебе отвар, и ты посидишь под луной, и язвы заживут. Понимаешь?

– Нет, – сонно сказал он. – Нет. Не понимаю.

– А если так: слушайся Мари – останешься жив. Не послушаешься – умрешь. Все просто, – ввернула Зора.

Ник покосился на нее, моргнул и произнес:

– Я тебе не нравлюсь.

– Дело не в этом. Дело в доверии.

– Мари мне нравится больше, чем ты. – Ник говорил медленно и осторожно.

Мари усмехнулась, но сделала вид, что кашлянула.

– Тебе может казаться странным то, что мы просим тебя сделать, но моя мать была великой знахаркой. Доверься мне, Ник. Я знаю, что могу тебя вылечить.

Она посмотрела на Ника, уловив его на мгновение прояснившийся взгляд темно-зеленых глаз:

– Я верю тебе, Мари.

Она судорожно сглотнула – отчего-то вдруг пересохло во рту. Он не лгал. Ник действительно доверял ей.

– Я тебя не подведу, – сказала она. – Жаль, что тебе придется идти. Я знаю, что тебе больно.

– Ннничего сстрашшннного, – воспрянув духом, промямлил Ник.

– Это хорошо, – сказала Мари. – Ладно, идем к двери.

Ник оперся на нее, и вдвоем они добрались до выхода из норы. Перед тем, как Зора ее открыла, Мари прислонила его к стене и принялась обматывать голову парня лоскутом ткани, чтобы закрыть глаза.

– Думаю, не стоит, – Ник широко улыбнулся ей. – Никому не скажу, где ты живешь.

– Никто не должен знать, где живет знахарка, – пояснила Мари. – Даже ее Клан.

– Зззначчит, и мммннне нннельзя, – сказал он. – Хорошо! Завязывай.

Он качнулся вперед, так, что девушкам пришлось подхватить его, иначе он бы рухнул ничком. Потом Мари быстренько замотала ему лицо.

– А Ригель с нами пойдет? – спросил Ник, вертя головой с завязанными глазами.

– Да, конечно. Он будет рядом, когда ты будешь впитывать лунный свет, – заверила Мари.

– И отвар, – нарочито громко шепнула Зора.

– Ззззоре я ннее ддовверяю, – промямлил Ник.

– Тс-с, – шикнула Мари. – Сосредоточься на том, чтобы идти прямо. Держись одной рукой за меня, а другую держи поближе к телу. Придется пробираться через колючки. Понял?

Ник кивнул, отчего опять пошатнулся и застонал от боли – пришлось слишком сильно наступить на раненую ногу.

– Держись за меня крепче. – Мари обвила его рукой свои плечи, а сама обхватила его за пояс, чтобы нагрузка на ногу была не слишком велика.

– Так лучшше, – сказал Ник. – Мне нравится держаться за тебя.

Зора покачала головой: у нее был такой вид, точно она собирается треснуть ему по башке тростью. Мари быстро сказала:

– Я готова, Зора.

Та повела их через изгородь-лабиринт. Всего два раза она замешкалась, но тут же выбрала правильное направление, не дожидаясь подсказки. Мари подивилась, как быстро та наловчилась находить верное направление и сделала себе в уме пометку похвалить ее позже.

Продвигались они медленно и часто останавливались отдышаться, но все же дошли до статуи Богини; Мари подвела к ней Ника и усадила на густую траву, покрывавшую подножие изваяния. Затем развязала ему глаза. Пока он моргал и тер их, она взяла у Зоры кружку с конопляно-маковым отваром.

– Хорошо, Ник. Выпей вот это и устраивайся поудобнее.

Ник потянулся за кружкой, но остановился: его зрение прояснилось. Он поднялся, переводя взгляд широко распахнутых, мутноватых еще глаз с густой травы, на стены из ежевичника и статую Богини, грациозно возвышавшуюся над лужайкой.

– Мне это мерещится?

– Да, – быстро сказала Зора.

– А Ригель, может, мне тоже мерещится?

Мари хмуро посмотрела на Зору, и ответила Нику:

– Да, наверняка.

Не ожидая указаний, щенок прошел к Нику и улегся рядом. Тот улыбнулся и положил руку на мягкий мех. Внутри Мари вдруг что-то кольнуло, когда она увидела, как они смотрятся вместе. В лунном свете Ник выглядел не таким больным и бледным. Его светлые волосы спутались и упали на лицо, несколько прядей полностью закрыли один глаз. Он попытался откинуть их – безуспешно – и глубоко вздохнул, напомнив Мари маленького мальчика, и очень симпатичного. Она велела себе собраться.

– Выпей отвар, Ник, – сказала Мари.

Заморгав еще сильнее, он перевел взгляд с Ригеля на нее.

– Ригель тебе верит. Я тебе верю, – сказал он, наконец. – Я выпью все, что ты мне дашь. – И, взяв кружку, одним глотком осушил ее. Затем устроился на траве, глядя на Богиню и медленно поглаживая Ригеля. – Красивая, – проговорил он сонным голосом, но отчего-то язык больше не путался. – Какая красивая. На тебя, Мари, похожа. Серьезная. Надежная. Но странная. Очень странная… – Тут голос его стих, рука застыла, глаза закрылись, он негромко захрапел.

Зора подошла к нему и потыкала в ногу своей тростью. Он не реагировал, и она с улыбкой обернулась к Мари:

– Как быстро, а? Сколько ты ему отсыпала?

– Достаточно, чтобы он не очухался посреди лунного обряда. – Мари отерла со лба пот рукавом рубахи: – А он тяжелее, чем кажется.

– Да, это есть, – сказала Зора. – И он на тебя запал.

– Вовсе нет! Он болен, он мучается, и он напичкан лекарствами. Мало ли что он несет!

Зора фыркнула.

– Ты готова это сделать? – спросила Мари.

– Если после этого он уйдет из норы – более чем.

– Хорошо, – Мари подошла к Нику и присела рядом, поближе к теплому боку Ригеля. Аккуратно повернула Ника так, чтобы держать на ладонь залепленной припаркой и перевязанной ране. Вторую руку она протянула Зоре.

– Начинаем!

– Но ты должна быть здесь, а я – там, где ты, – сказала Зора.

Мари улыбнулась.

– Ты справишься. Это как с папоротником, только представь, что я папоротник и ты призываешь луну, чтобы она прошла сквозь тебя и наполнила меня. Потом я перехвачу ее и переправлю Нику.

– Ты точно не станешь…

– Я уверена, что ты справишься, Зора. Ты смогла провести нас сюда через гущу ежевичника. Я в тебя верю!

Зора часто заморгала и отвернулась от Мари. Ей показалось, что в серых глазах девушки блеснули слезы, но когда Зора снова обернулась к ней, то улыбалась.

Зора сжала ладонь Мари и запела заклинание. Мари зажмурилась, с удовольствием прислушиваясь к ровному голосу Зоры. Она ни разу не запнулась. Она выучила весь речитатив. Когда Зора повторяла знакомые слова, Мари дышала глубже. Легко проникнув в свое воображение, она нарисовала картину: серебряный лунный свет водопадом струится с ладони Зоры. Нарисовала Зору, наполненную светом, и велела ему перетекать в себя, Омыть себя, чтобы налить лунного света в Ника, осветить его величием ночного светила. Крепко зажмурившись, она представила, как рана на спине Ника из посеревшей и покрытой язвами становится розовой и здоровой. Потом, не открывая глаз и продолжая рисовать, она провела рукой по ране на ноге, тоже воображая ее исцеление.

Мари не знала, сколько времени они так пробыли втроем, связанные прикосновением и силой воображения. Очнулась она лишь тогда, когда Зора опустилась на колени перед ней и отняла руку.

– Все. Я больше не могу его удерживать, – тихо сказала Зора, и в голосе ее сквозила усталость.

Мари открыла глаза и осмотрелась. Ей страшно захотелось есть и пить. Она обернулась к Нику. Тот крепко спал.

– Как думаешь, сработало? – спросила Зора.

– Давай отнесем его в нору и посмотрим, – откликнулась Мари.

– Хорошо, что ты сказала «отнесем», – сказала Зора. – Только давай я возьмусь за ноги. Мне не нравится быть рядом с его лицом.

– А что не так с его лицом? Мне он не кажется уродом, – удивилась Мари. Вообще-то, он кажется мне симпатичным, подумала она, но вслух сказать не решилась.

– Это же Псобрат. Они все уроды. Кроме тебя, конечно. В тебе есть кровь Землеступов, поэтому ты мало похожа на Псобрата.

– Спасибо. Я подумаю об этом.

Мари наклонилась и подхватила обмякшее тело Ника под мышки, а Зора подняла его за ноги.

– Знаешь, что надо бы изобрести? – спросила Зора, пыхтя и тяжело таща свою ношу одной рукой, а другой раздвигая при помощи толстой трости колючие ветки.

– И что же? – спросила Мари.

– Способ, как прикрепить к шее твоего чудища веревку, чтобы оно помогало нам таскать раненых и всякое прочее.

– Вообще мне нравится эта мысль, – сказала Мари и расхохоталась, увидев удивленное выражение на мордочке своего пушистого приятеля.

– Сработало! – воскликнула Зора. Ник пошевелился и пробормотал что-то нечленораздельное. Она нахмурилась и понизила голос до шепота: – Ушли черные штуки и гнойники.

– Эти штуки зовутся изъязвлениями. А черные штуки – пустулами. – Мари сняла повязку с припаркой с ноги Ника. Встала и потянулась.

– Изъязвления. Пустулы. Поняла. Теперь мы можем поесть?

– Надеюсь. Рагу готово?

– Да, и на сей раз я положила побольше специй. – Зора поспешила к очагу и принялась накладывать ароматное варево по мискам. У Мари потекли слюнки: Зора готовила раз за разом все вкуснее. Она устроилась напротив подруги и принялась с аппетитом уплетать.

– Вкусно! Очень, – сказала Мари, жуя.

– Спасибо, – сказала Зора. потом искоса посмотрела на Ника:

– Он долго еще проспит?

Мари пожала плечами:

– В прошлый раз спал весь день. Сколько проспит сейчас, неизвестно. Но кожа у него заживает быстро. Только ему надо выспаться, а вскоре после того, как он проснется, отправим его восвояси. Зора, он знает Дженну, – сказала Мари.

Зора вытаращилась на нее:

– Что? Откуда?!

– Он рассказывал мне, что был в команде Охотников, которые ее захватили. – Мари посмотрела на Ника. Тот, казалось, крепко спал. Тем не менее она придвинулась к Зоре и заговорила тихо-тихо: – Он хотел знать, отчего мы с тобой не беспомощные и не умираем от апатии, и почему Дженна заговорила с ним.

– Он говорил с Дженной? Правда?

– В ту ночь… ту страшную ночь, когда был убит Ксандр, а Дженна захвачена… я только что омыла их обоих. Так что Дженна, когда говорила с ним, была полностью в себе.

– Равно как и Ксандр знал, что делает, когда набросился на них и попытался спасти Дженну.

Мари откусила большой кусок крольчатины и принялась жевать; ей не хотелось вспоминать, что Ксандр хотел спасти и ее тоже. Как не хотелось вспоминать ненависть и недоверие, которые отразились в его глазах при виде Ригеля.

– А что ты сказала?

– Сказала? – Мари внутренне подобралась.

– Когда он спросил, почему мы нормальные?

– Я ответила, что рабство нас губит.

– Ну, и это тоже правда. Думаешь, тебе как-то удастся уговорить его освободить Дженну?

– Не знаю, но попробую.

– Нельзя давать ему понять, что мы – Лунные Жрицы.

– А я и не дам, – сказала Мари.

– Это запрещено. Ты же знаешь, Псобратьям нельзя рассказывать о лунных Жрицах, – не унималась Зора.

– Я знаю, Зора, успокойся. Я намерена разузнать все про Ригеля и Дженну, а потом, когда его раны как следует подживут, завяжу ему глаза, выведу отсюда и отправлю восвояси. – Они молча жевали, потом Мари сказала: – Сегодня ты отлично справилась! Я тобой горжусь.

– Спасибо! – услышав, что от ее голоса Ник беспокойно зашевелился, она закрыла рот ладошкой. И шепотом сказала Мари: – Сегодня было много легче. Я сделала, как ты сказала: представила, как лунный свет проходит сквозь меня и наполняет тебя, точь-в-точь, как лист папоротника, и это случилось!

– У тебя получается, – сказала Мари. – Ты становишься Лунной Жрицей.

Зора лучезарно улыбнулась:

– Это благодаря тебе. Только тебе.

– Не совсем. Я просто учу тому, чему учила меня мама. Она справлялась куда лучше меня.

– Не уверена, но не хочу спорить с учителем, – сказала Зора.

– С каких пор? – поддразнила Мари.

– Вот с этих самых. Не бойся, скоро это пройдет.

И они улыбнулись друг другу. С удивлением Мари обнаружила, что стала улыбаться. И часто. И ей нравится общество Зоры. Я не совсем одна, подумала она, а потом спохватилась: а не ограничиться ли ей одной привязанностью к Ригелю? Отогнав эти мысли, она сказала: – Что-то сегодня мужчины не кричат, а ты не слышала?

– Чуть раньше, когда я занималась папоротником, слышала, но негромко. С юго-запада, и звучали эти крики так, будто там их было двое или трое, а не полдюжины, как до сих пор.

Мари вытерла руки и достала дневник, который начала вести, казалось, много-много ночей назад, когда впервые услышала визгливые звуки.

– Три разных голоса, в отдалении, доносились с юго-запада. Так? – она посмотрела на Зору поверх страницы.

– Так, да. Вот только…

Мари отложила перо и повернулась к Зоре:

– Что – только?

– Мари, думаю, пора бы найти женщин Клана. – Едва Мари открыла рот, чтобы заговорить, как Зора прервала ее: – Погоди, послушай меня. – Мари выпрямилась и сложила руки на груди, а Зора продолжила: – Ты сказала, что следующий этап – люди, так ведь?

– И ты занималась этим сегодня ночью.

– Я же попросила: дослушай.

Мари кивнула и жестом попросила Зору продолжать.

– Я много думала об этом в последнее время. Прошло уже много времени с того момента, как Леды не стало, так что женщины погрузились в тоску. Я хочу попробовать омыть их. Вот и все. Ничего больше.

– Ну, это будет несколько сложнее, особенно если на тебя налетит целая орава женщин, умоляя омыть их.

– Тогда я сделаю так, чтобы избежать столпотворения. Вот мой план: я подойду к Повивальной норе сегодня до восхода. Кажется, на сносях были четверо, так?

Мари пожала плечами:

– Не уверена, но, кажется, так.

– Я поговорю с ними, узнаю, в каком они состоянии. И вернусь к тебе, а ты мне скажешь, что делать дальше.

– Омыть придется всех, – заявила Мари. – Да и другое лечение может понадобиться. Я просто не знаю, как поступают женщины, когда приходит срок, а Лунной Жрицы, чтобы помочь с родами, нет рядом. Зора, не знаю, сможет ли родить женщина, которая не была регулярно омываема от ночной лихорадки.

– Тогда пошли со мной! Возьмешь Ледину аптечку. Вдвоем мы точно справимся со всем, с чем столкнемся в Повивальной норе, – предложила Зора.

– Мне нужно быть здесь.

– Ты же сказала – хватит прятаться.

– Я и не собираюсь прятаться. Я здесь из-за него, – Мари кивнула на Ника.

– Попроси Ригеля посторожить его и пошли со мной! Женщины Клана важнее, чем он.

– Давай-ка поспим, а потом глянем, как он и что, – предложила Мари.

– Хорошо, да, поспать надо. Если он очухается, когда мы соберемся уходить, снова дашь ему снадобья и пусть дрыхнет. Тогда мы спокойно оставим его тут, не волнуясь, что он сможет обмануть твое чудище. – Зора посмотрела на Ригеля, который спал рядом с Ником. – Кажется, он ему нравится.

Ригель поднял голову и посмотрел на девушек, очевидно, догадавшись, что говорят о нем. Мари улыбнулась щенку.

– Я уже говорила тебе: Ригель никогда меня не покинет; если ты об этом, то беспокоиться нечего. Я просто не хочу, чтобы Ригель пытался остановить Ника. Вот что он с ним сделает, как считаешь?

– Твое чудище может его куснуть. Я бы многое отдала, чтобы это увидеть, – заявила Зора.

– Я не хочу, чтобы Ригель его кусал. Мне нужно, чтобы Ник достаточно окреп, чтобы уйти – после того, как ответит на мои вопросы, разумеется.

Ригель встал, потянулся, подошел к Мари и Зоре, которые сидели рядышком, чтобы можно было шептаться, и протиснулся между ними.

Зора поморщилась и попыталась отстраниться:

– Всякий раз, когда я прохожу мимо него, ко мне липнет шерсть.

– Ник сказал, это связано со сменой времен года. Сегодня он научил меня, как вычесывать шерсть.

– Это хорошо.

Ригель посмотрел на Зору и чихнул прямо в ее миску с недоеденным ужином.

– Брр! Мерзкое существо! – Зора плюхнула миску перед щенком. Виляя хвостом, зверь радостно вылизал ее содержимое.

– Этот пес знает, как попросить добавки. Но Ник сказал еще кое-что. Надо следить за тем, сколько он ест, – Мари ласково потрепала Ригеля. Поднявшись, она поставила пустую миску к очагу. – Ладно, пойдем-ка поспим, а потом посмотрим, как там Ник.

– Надеюсь, его можно будет опоить, – Зора помахала Мари и Ригелю: – Сладких снов!

– Сладких снов, – тихо ответила Мари и устроилась рядом с Ригелем на лежанке у очага. Когда от огня остался лишь красный отсвет, Мари принялась обдумывать, что надо расспросить у Ника, исподтишка наблюдая за ним: но вопросы не желали формулироваться, ведь она все больше думала о том, как блестит в тусклом свете его светлый чуб. От волос ее взгляд переместился на лицо – и оно показалось ей еще более необычным. Как он был не похож на мужчин Клана! Черты лица более тонкие, четко очерченные скулы и полные губы. Не будь у него квадратного подбородка, широких плеч и шеи, его можно было бы назвать хорошеньким.

Он судорожно дернулся, и из-под покрывала высвободилась рука, тонкая, но мускулистая, покрытая золотистым загаром. У Мари что-то затрепетало внизу живота, и теплая волна желания нахлынула на нее.

Почти не раздумывая, она приблизилась к Нику. Поправила покрывало. Потом воровато глянула в пустой проем, ведущий в дальнюю комнату. Зора, конечно, уже легла. Мари медленно вытягивала руку до тех пор, пока кончики пальцев не коснулись волос Ника.

Какие они… мягкие!

Приглушенный храп, донесшийся из соседней комнаты, заставил ее быстро вернуться на лежанку у очага, где ее ждал Ригель. Он положил голову ей на колени, и оба не сводили глаз с Ника.

– Хочешь, скажу тебе секрет? – шепнула она. – Я думаю, что он красавчик. Только Зоре не говори, ладно?

Ригель запыхтел – кажется, так смеются собаки, – после чего растянулся рядом с ней и уснул. Мари же засыпала с трудом, и когда ей, наконец, удалось провалиться в сон, снились ей блестящие светлые волосы, длинные загорелые мускулистые руки и сосны, тихо качавшиеся на ветру.

37

– Не верю. Прошло! У меня нет парши! – Ник не сводил глаз с раны на ноге. Еще вечером она гноилась и источала зловоние, а сейчас осталась лишь поджившая розовая плоть. – А рана на спине? Она тоже?..

– Я же уже сказала, что да, – улыбнулась Мари, нанося на раны очередную порцию индиговой припарки и бинтуя их.

– Но она же может вернуться?

Мари встретилась с ним взглядом:

– Поверь мне, Ник. Она не вернется.

– Я верю тебе. Честно, верю.

Ник перевел взгляд с Мари на Зору, смотревшую на него со странным понимающим выражением серых глаз. Стараясь не думать о землерылице, он обернулся к Мари:

– Значит, вы ненадолго? – уточнил Ник.

Зора громко фыркнула.

– Ой, будто бы ты не ждешь первой возможности удрать к своим, прихватив чудище Мари.

Девушка хмуро посмотрела на него, и ответом был такой же хмурый взгляд Ника.

– Бежать я не смогу никуда. Я ходить-то едва могу. К тому же я никогда не украл бы чужого пса! – сказал он.

– Правильно. Как и чужих матерей не убивал бы. И отцов. Погоди, вы же даже не считаете землерылов за людей. Вы считаете их вещью, так что нет ничего такого в том, чтобы убивать их.

– Я не считаю вас вещью, и… – начал было Ник, но Мари оборвала его:

– Ник, я скоро буду. Мы. Но тебе надо бы выпить вот это, чтобы я не переживала, что не найду тебя, когда вернусь. – Как всегда, доводы Мари были логичны и разумны, чего нельзя было сказать о Зоре, которую Ник прозвал про себя «безумной подружкой-землерылихой». Так что, когда Мари протянула ему кружку вонючего отвара, он осушил ее в несколько глотков.

– Ой, я, кажется, добавила туда паслену. Не надо было, Мари? – сказала Зора с притворной невинностью.

У Ника кольнуло в животе. Паслен не смертелен, но его точно вырвет, и рана на спине разболится так, что лучше бы он умер. Парень уставился в кружку, обеспокоенно гадая о том, что его ждет.

– Перестань, – велела Мари своей сумасшедшей подружке и обернулась к нему: – Она бы никогда так не сделала, но этот отвар в любом случае заваривала я. Тебе он не повредит. Ты просто заснешь. Ты же знаешь: мы – знахарки. Нужно сходить проведать других больных. Мы ненадолго. – Она наклонилась, чтобы обнять Ригеля. – Останься тут, с Ником. Не отпускай его.

Пес облизал ей лицо и стукнул хвостом по полу. Она поцеловала его в морду, и, прихватив с Зорой по сумке с травами и притираниями, обе покинули нору.

Ригель подошел к закрытой двери и сел возле нее, жалобно поскуливая.

– Да, мальчик мой, понимаю, каково тебе. Но ты хотя бы точно знаешь, где мы, – утешил его Ник. Ригель глянул на него через плечо и снова уставился на дверь, повизгивая. Скоро подействует снотворное, но пока что Ник чувствовал небывалый прилив сил. Мари вылечила паршу! Он не умрет! Больше никто в Племени не умрет – все, что надо сделать, выпросить у Мари секрет припарки.

– И надо будет поговорить об этом, когда рядом не будет ее безумной подружки. Сущая заноза в боку, – проворчал Ник. Но даже она не могла омрачить его радости. Я не умру от парши! – Слушай, Ригель, а что, если мы маленько осмотримся? Я имею в виду – совсем чуть-чуть. У меня определенно хватит сил дойти до стола. Посидеть на стуле, пусть даже скоро меня вырубит от отвара – это же целое приключение!

Он чувствовал на себе взгляд Ригеля, когда хватался за край циновки, чтобы выпрямиться. Нику удалось проковылять к столу и со стоном тяжело плюхнуться на рядом стоящий стул. Раны почти не саднили, но движение вернуло колющую боль в спине и слабую, пульсирующую в унисон с биением сердца, – в ноге. Он сидел, не двигаясь, стараясь замедлить дыхание и борясь с головокружением.

Нос щенка был прохладный, и влажный, и очень знакомый: он ткнулся в Ника мордой. Ник улыбнулся и открыл глаза.

Ригель рос красивым псом. Ник погладил его соболиный мех и с улыбкой заглянул в умные глаза.

– Наконец мне выпала возможность сказать тебе спасибо за то, что ты спас мне жизнь. Не знаю, как ты уговорил свою Мари прийти ко мне, не говоря уже о том, чтобы принести меня к себе и вылечить, но спасибо тебе. Сол, мой отец, тоже скажет тебе спасибо. Помнишь Сола? Жреца Солнца? – Ригель вилял хвостом, открыв рот и высунув язык, что означало у овчарок улыбку, и Ник широко улыбнулся в ответ: – Вижу, что помнишь. Держу пари, что ты помнишь все, и все равно выбрал быть здесь, с ней, – его улыбка слегка поникла. – Но я и не ожидал от тебя меньшего. Твоя Мари везучая. – Ригель лизнул руку Ника и побрел на свое место у двери, где растянулся в привычной позе сторожа.

– Ладно, развлеклись и хватит. Пора возвращаться в койку. – Ник оперся рукой о столешницу, чтобы встать, и случайно рассыпал кипу бумаг, на которых, как он видел, Мари делала пометки. Ник присел обратно, намереваясь собрать бумаги и оставить, как было. Он посмотрел на аккуратный почерк. Это оказалась дневниковая запись, в которой Мари описывала его раны и то, как она их лечила, как часто меняла повязки, как доставала наконечник и какие отвары использовала, чтобы усыпить его и, как он с удивлением понял, в то же время укрепить его организм.

Ощутив прилив интереса, он быстренько прочел все рекомендации, ища рецепт припарки, которой Мари вылечила паршу. И разочарованно вздохнул:

– Она еще не написала про это, – сказал он себе. – Но непременно запишет, и все, что мне понадобится, – это прочесть и запомнить.

Или украсть – и вернуться в Племя с рецептом.

Ника охватило жгучее чувство вины. Нет, до такого он не опустится. Он попросит Мари поделиться рецептом с ним. И к неблагородному способу он прибегнет, лишь если она откажет ему.

Но ему нужен этот рецепт. Ради его народа. Нужно заполучить его.

Он еще раз заглянул в листки с записями, заново изучил их, убеждаясь, что ничего не упустил, как вдруг заметил в другой стопке чистых листов, ожидавших, когда Мари заполнит их своим аккуратным почерком, уголок бумаги, не похожей на другие. Он потянул за него, вытащил лист более плотной бумаги и едва не присвистнул от удивления.

На нем оказался набросок – изображение Ригеля, – выполненный так талантливо, будто принадлежал кому-то из лучших художников Племени. Борясь с головокружением от отвара, Ник быстро просмотрел другие рисунки, не веря своим глазам. Он поднял голову, чтобы рассмотреть росписи на очаге и другие, разбросанные между светящимся мхом и грибами-фонариками.

– Эти тоже хороши, но не так. – Он снова взглянул на рисунки и вдруг заметил едва различимую подпись в низу каждого листа, в уголке: Мари. Просмотрев всю стопку, он дошел до последнего рисунка, от которого у него перехватило дыхание. На нем женщина из землерылов прижимала к груди ребенка, завернутого, как в пеленки, в листья священного папоротника, а на нее смотрел человек из Древесного Племени, и в глазах его была любовь.

– Это Гален, больше некому. А женщина – мать Мари, а младенец на ее руках – она сама, – Ник покачал головой. – Я это вижу, и видел взрослую Мари, и знаю правду. Но все равно не верю. Это просто невероятно. – Ник медленно сложил бумаги в аккуратную стопку. Потом доковылял до своей циновки и рухнул на нее, тяжело дыша и чувствуя невероятную слабость.

Закрыв глаза, он подумал о Мари и об отце: что тот скажет, когда узнает от сына о том, что Нику удалось выведать о ней и о жизни Землеступов.

Ник мог представить, что скажет отец. Он почти услышал его голос здесь, в норе, погружаясь в безболезненный дурманящий сон: приведи ее к нам. Приведи ее в Племя.

– Жарко-то как сегодня, – Мари отерла пот со лба и глотнула воды из фляги, которую они прихватили с собой. – А ведь еще даже не лето.

– Так дождя не было сколько, – отозвалась Зора. – Хорошо, что не надо месить грязь, но жара отвратительна, – сказала она.

– Ну, в Повивальной норе всегда хорошо и прохладно, а еще там рядом есть ручей. И мне не терпится охладить в нем ступни.

– Звучит заманчиво. А еще у рожениц всегда вкусная еда. Ты замечала? – спросила Зора.

– Знаешь, никогда об этом не думала, но, наверное, ты права. Беременные много едят, так что, наверное, еда у них самая лучшая, – заметила Мари. – И улыбнулась Зоре. – Одно это заставляет поспешить.

– Ну, мы почти пришли. Слушай, я вот тут подумала. Наверное, я смогу кое-что выкопать из тамошнего огорода. В вашем очень мало съедобных трав, и потому моя стряпня остается почти без приправ, – сказала Зора.

– Я съем все, что ты приготовишь, из чего бы ты это ни делала. Ты отлично готовишь, – заверила ее Мари.

– Спасибо! Я люблю готовить – в основном потому, что обожаю поесть.

– Как бы там ни было, у тебя здорово получается. Мама готовила лучше, чем я, но твоя стряпня – это что-то особенное.

– Да уж! – Зора довольно улыбнулась, но внезапно посерьезнела. – Слушай, а что ты скажешь женщинам об этом? – она обвела рукой коротко стриженную белокурую голову Мари, ее тонкое лицо и чисто отмытую кожу, не покрытую маскировочной краской.

– Ну, очевидно, правду, – решительно сказала та.

– Всю правду? И о своем чудище тоже? То есть о Ригеле, не о Нике.

– Ник не «мой», но нет, конечно, о Ригеле и Нике я умолчу. Ну, во всяком случае, пока. Им и без упоминания о раненом Псобрате и овчарке будет что переварить, – сказала Мари.

– Возможно, о Нике вообще лучше никогда не говорить, – предположила Зора.

– Знаешь, наверное, очень скоро все же придется – ведь мне нужно будет рассказать, почему женщин Клана больше не берут в рабство, – заметила Мари.

– Знаешь, я думала раньше, что ты законченный пессимист, и это отчасти так и есть. Но вдобавок ты еще и идеалистка. Наверное, в отца, – решила Зора.

– Вот не знаю. Леда всегда искала светлую сторону в любой ситуации, – возразила Мари.

– Выходит, ты идеалистка по обеим линиям. Ну а я стараюсь смотреть на вещи трезво, и вот что, учитель: позволь дать тебе один совет.

– Давай, – согласилась Мари.

– Не надо рассказывать Нику о том, как вылечить паршу. Не стоит. Ни ему, ни кому-либо еще из Псобратьев, – сказала Зора.

– Но они все равно не смогут этого сделать. Даже если им открыть рецепт припарки, они не смогут призвать луну! – возразила Мари.

– А может, они смогут призвать солнце? Я видела, как ты что-то такое сделала, и твоя кожа засветилась. Разве ты не призываешь солнце?

– Может, и так, но я еще не расспросила об этом Ника. – Мари вспомнила прилив тепла и силы, который она испытала в день гибели матери, когда она случайно подожгла лес. – Но, думаю, ты права. Свечение – это точно от силы солнца. Просто я не знаю, как этим управлять.

– Думаю, в их Племени умеют, – предположила Зора.

– Наверняка. И я последую твоему совету. Не стану рассказывать Нику, как делать припарку. Во всяком случае, пока, – сказала Мари.

– На твоем месте, я бы вообще никому не рассказывала: ни ему, ни остальным. В знании – сила, Мари. Береги свою силу.

Мари серьезно кивнула в ответ.

Дальше они шли молча, погруженные каждая в свои думы, пока Мари не услышала радостного журчания воды, струящейся по гладким камням.

– О, гляди-ка, а вот и ручей. Повивальная нора там, за поворотом! Ты чувствуешь запах еды? Я вот нет.

– И я нет. Еще ни разу не было такого, чтобы в норе не варилось чего-то вкусненького! – Зора тоже принюхалась.

Они повернули и принялись взбираться по камням, выложенным в широкие ступени, чтобы вход в нору был максимально удобным. Мари подняла глаза, улыбаясь от предвкушения встречи, но улыбка сползла с ее губ.

Дверь в нору оказалась выбитой. Она болталась на петлях, точно выломанная злобным гигантом. Резное изображение беременной Богини, украшавшей ее, раскололось, когда дверь ломали, отчего и сама Богиня казалась расколотой надвое, и это пугало.

Зора прыжком преодолела верхние ступени и замерла на пороге. Нежно провела пальцами по разбитой Богине, точно желая исцелить ее прикосновением.

– Погоди, Зора, – тихо сказала Мари, доставая пращу и несколько гладких камней. – Я пойду первой.

– О, Мать-Земля! – прошептала Зора, испуганно всматриваясь в темную глубину. – Неужто ты думаешь, что там мужчины?

– Не знаю, – пожала плечами Мари. – Хотя жалею, что с нами нет Ригеля.

– Не думала, что придется в таком признаваться, но мне его тоже не хватает, – Зора посторонилась, пропуская Мари.

Мари была в Повивальной норе много раз, сопровождая Леду. Она представляла собой одно огромное, изобилующее пещерами помещение с огромным очагом и удобными лежанками. Внутри всегда стоял гул голосов женщин и младенцев, но теперь оттуда не доносилось ни звука. Глаза Мари, как и любого Землеступа, быстро привыкли к полумраку. Она заметила, что огонь в очаге погас, и принялась осматриваться. Всюду был разгром. Кровати валялись вдоль округлых стен, их остовы разлетелись в щепы; в беспорядке валялись шкуры и одеяла, которыми некогда укрывали беременных.

– Я никого не вижу, а ты? – прошептала Зора, которая стояла поодаль.

– Нет, но вон там была большая кладовая. Надо проверить.

– Одну я тебя не отпущу. – Зора подобрала кусок кроватного остова и взмахнула им, как дубинкой.

Вместе они пересекли разгромленное помещение и очутились у входа в дальнюю комнату. Лучшие мастерицы Клана когда-то соткали гобелен, отделявший кладовую от общей залы. Он изображал женщин Клана, собравшихся в кружок вокруг прекрасной статуи плодородной Матери-Земли, выраставшей из покрытой мхом земли и украшенной цветами и листьями папоротника. Все женщины улыбались и держали на руках довольных здоровеньких младенцев. Теперь прекрасная вышивка безжизненно свисала с деревянного шеста, разодранная в клочья. Мари отодвинула лоскуты гобелена в сторону и вошла.

– Нет-нет, не трогайте меня! Я сделаю все, что хотите, только не трогайте!

– Мать-Богиня! – сдавленным голосом сказала Зора. – Это же Данита!

Мари уставилась на девушку, в которой с трудом узнавала юную соплеменницу, чье имя еще недавно выкрикнула на собрании Клана Леда, назвав ее одной из возможных преемниц Лунной Жрицы. Она смотрела на них теми же серыми глазами, только теперь полными страдания, и Мари убедилась: да, это Данита и есть.

Зора протиснулась мимо Мари и подошла к несчастной девушке: та, съежившись, забилась в угол среди сломанных пустых полок и мусора, оставшегося после разграбления.

– Нет! Нет! – закричала она, закрыв лицо руками и свернувшись в тугой клубочек.

– Т-с-с, Данита, это я, Зора! А со мной Мари. Ты в безопасности. Все будет хорошо, – Зора опустилась на колени перед ней. Та глянула на Зору сквозь сжатые пальчики. Она уже убирала ладони с лица, как вдруг заметила Мари и разразилась судорожными всхлипами, пытаясь забиться еще дальше в угол.

– Эй, это же всего лишь Мари! – сказала Зора, касаясь худенького плеча девушки. – Я отрезала ей волосы, поэтому они такие короткие. И она их вымыла и вымылась сама. Помнишь, она всегда была замарашкой?

Мари нахмурилась и посмотрела на Зору, но ничего не сказала. Данита перестала всхлипывать и взглянула на нее большими испуганными глазами:

– Я… я помню, – произнесла дрожащим голосом.

– Ну вот, когда ее волосы чистые, они странного цвета. – Зора наткнулась на хмурый взгляд Мари и поспешила исправиться: – Нет, не странного. Я хотела сказать не это. Не странного, просто другого. А «другой» вовсе не значит «страшный», правда ведь?

– Правда, – Данита изучающе рассматривала Мари.

– Привет, Данита! Это я, видишь? Давай выйдем отсюда, и ты расскажешь нам, что случилось, – ласково сказала Мари.

Данита встретилась с ней взглядом:

– Не думаю, что смогу.

Ее серые глаза наполнились слезами, которые заструились по щекам. Тут-то Мари и заметила на ее рубахе пятна крови.

– Данита, милая, тебе больно? – мягко спросила Мари.

Лицо Даниты скривилось:

– Они сделали мне больно.

– Они? – переспросила Зора.

– Мужчины, – Данита обхватила коленки руками и начала раскачиваться. Мари мельком увидела ее заголившиеся бедра. И заметила следы запекшейся крови и синяки.

– Данита, мужчины еще здесь? – спросила она.

– Нет. Я не видела их много дней. Здесь никого нет.

– Теперь есть мы, – выступив вперед, Зора погладила ее по плечу. – И мы о тебе позаботимся.

– Мы с Зорой сейчас уложим тебя поудобнее и зажжем очаг, – Мари откупорила флягу с водой и подала Даните. – Выпей вот и подожди нас.

Рука Даниты была грязной и сильно дрожала, но флягу она взяла начала жадно пить. Мари поманила Зору в большую залу.

– Думаю, над ней надругались, – шепнула она, как только они отошли подальше.

– Что?

– Ее бедра в синяках и кровоподтеках, – Мари принялась рыться в лекарской сумке. – Можешь разжечь огонь? Мне нужен кипяток.

– Конечно, – Зора поспешила к очагу.

– Я не собираюсь чинить кровать. Просто сложу одеяла и шкуры и сооружу временную лежанку. Зора, у нее может быть кровотечение.

Зора посмотрела на нее через плечо:

– Я верю, ты сможешь ей помочь.

Мари кивнула и протянула ей щепотку трав:

– Завари это. Проклятье! Я почти не взяла лекарств. В кладовой их навалом. А с собой у меня только от меланхолии и нервного расстройства!

– Что это? – Зора понюхала щепоть. – Кажется, ты давала это и Нику тоже.

– Там есть валериана. Она ее успокоит, – Мари продолжала рыться в сумке, хмурясь из-за скудости выбора: – Может, в том бардаке, который в кладовке, что-то и отыщется.

– Что нужно? Лечебные травы растут у ручья.

Мари на секунду задумалась:

– Если найдешь шалфей, будет здорово. Чем крупнее листья, тем лучше. Он останавливает кровотечение.

– Надеюсь, я его найду. Но еще больше надеюсь на то, что он не понадобится, – заявила Зора.

– Я выманю отсюда Даниту.

– А я принесу шалфея и воды.

– Прихвати дубинку и, если увидишь самца, кричи. Громко!

– Не беспокойся. Заору так, что меня услышит Ригель в норе.

Зора поспешила наружу, а Мари глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, а потом отправилась обратно в кладовую.

Данита задрожала от ужаса всем телом, и она снова попыталась сжаться так, словно хотела врасти в стену, тихо взвизгивая.

– Данита, это снова я, Мари, – она присела на корточки перед девушкой, стараясь не приближаться к ней и не спешить. – Зора сделает тебе чаю, а я приготовила тебе постель, чтобы тебе было удобно. Пойдешь со мной в другую комнату?

– А что, если они вернутся?

Мари достала пращу из кармана рубахи.

– Буду стрелять. Я очень хорошо стреляю.

– Стреляй на поражение! – сказала Данита.

Мари судорожно сглотнула.

– Хорошо. Мы с Зорой не допустим, чтобы с тобой что-то случилось.

– Уже случилось.

– Ты позволишь мне тебя осмотреть? Я могу помочь.

– А где Леда?

– Мама умерла.

– Они говорили, но я не поверила – не хотела верить. – Данита принялась раскачиваться – туда-сюда, туда-сюда, – закрыв лицо руками. – Значит, это никогда не кончится.

Мари подалась к Даните и бережно отняла ее руки от лица, крепко держа в своих. – Мама меня научила. Я могу тебе помочь. Я обучаю Зору. Она тоже может помочь. Все будет хорошо, обещаю. Пойдем в ту комнату.

– Я не смогу встать, боюсь, – ответила Данита.

– Значит, попробуем вместе. – Мари поднялась и потянула Даниту за руки. Потом крепко обняла девушку за талию, обратив внимание, как та исхудала и что кожа ее была холодной и липкой, и медленно отвела к лежанке.

Когда она опускалась на кипу одеял и покрывал, то вскрикнула от боли. Мари осторожно приподняла ей ноги, положив под колени подушки.

Мимо деловито прошмыгнула Зора, сунув в руки Мари охапку душистых листьев шалфея. Она несла древнее ведро с дырявыми стенками, из которого на пол сочилась вода.

– Это единственное, что я нашла для кипятка. Ни чайника, ни котелка. А, да, и ни следа человека, ни женщины, ни мужчины.

– Они ушли. Все они ушли, – сказала Данита.

– Мужчины? – уточнила Мари.

– Я… я не знаю, – Данита снова задрожала и натянула одеяло до подбородка. – Я очень надеюсь. Но я не о них. Это женщины ушли. Все.

– Постой, что? – Зора, стоявшая у очага, к которому она подвешивала ведро, резко обернулась.

– Женщины Клана ушли. Они говорили, что Леда мертва. И ты тоже, Зора.

– Я? Как видишь, я вполне себе жива.

– Кто-то из женщин ходил к тебе в нору в надежде, что ты призовешь для них Луну. Они сказали, что твою нору разгромили.

– Верно сказали. Это сделали мужчины, но меня там не было. Я была с Мари.

– Они думают, что Мари тоже мертва. И Дженна.

– Дженну похитили, она жива, – сказала Мари. – Данита, а ты уверена, что ушли все женщины?

– Все. А зачем оставаться? Здесь только печаль и ночная лихорадка. Кто-то ушел в Клан Мукомолов. Кто-то – дальше по побережью, в Клан Рыбаков. А мужчины совсем спятили. Надо от них бежать, – по лицу Даниты снова потекли слезы, и Мари присела рядом, поглаживая девушку по волосам.

– А почему ты не ушла с ними? – ласково спросила она.

– Я собиралась! – Данита икнула, всхлипывая. – Я хотела уйти туда, дальше по побережью, но тут вспомнила о гобелене. Помните, каким красивым он был? – и она указала дрожащей рукой на разодранную ткань. – Его соткала моя бабушка специально для Повивальной норы. Мне ее очень не хватает, бабушки.

– Еще бы, – поддакнула Зора, помешивая чай для Даниты. – Она чудесно ткала и была очень хорошей женщиной.

– Да, вот ты помнишь. Когда я поняла, что женщины забыли его забрать, я вызвалась сбегать за ним. – Она прижала ладошку к сердцу и накрыла ее другой, точно хотела унять его бешеный стук. – Они вошли, когда я его снимала. И начали кричать, чтобы я их омыла – призвала Луну! А ведь даже не стемнело! – Широко распахнутые, влажно блестевшие глаза ее смотрели то на Мари, то на Зору. – Я сказала им, что не умею. Даже ночью не смогла бы. И они… они… они набросились на меня. – Плечи ее сильно задрожали от мучительных рыданий. – Они сделали мне больно!

Не говоря ни слова, Мари обняла ее, как Леда много раз проделывала с нею самой, когда ей было больно, грустно или страшно, растирая ей спину, крепко прижимая к себе, точно говоря: я тебя понимаю, ты в безопасности, ты не одна.

– Чай готов, – тихо сказала Зора.

– Данита, Зора сделала тебе отличный чай. Тебе станет лучше. Выпьешь?

Девушка, икнув, кивнула в знак согласия. Руки ее тряслись, так что Мари пришлось поддерживать кружку, а потом помочь ей прилечь.

– Не против, если я тебя слегка обмою? Зора согрела воды.

– Больно, – сказала Данита. – Особенно вот тут, – и она указала между бедер.

– Знаю, милая, – вздохнула Мари. – Я осторожно.

По просьбе Мари Зора окунула лоскуты ткани в воду и подала их Мари, а потом подошла к изголовью девушки и взяла ее за руку. Пока Мари промывал ее раны и осматривала, Зора без умолку болтала обо всем, от рецептов пресных лепешек до того, что давненько не было дождя, пока ресницы Даниты не сомкнулись и она не уснула.

Мари кивнула Зоре и пошла к очагу; на цыпочках та проследовала за ней, и обе склонили головы.

– Она совсем плоха? – шепотом спросила Зора.

– Дело серьезное. Там разрывы, но прошло несколько дней, так что зашивать поздно. Я вымыла ее и наложила повязки с листьями шалфея, но то, что они сделали, ужасно. Зора, не знаю, сможет ли она когда-нибудь родить.

– Что еще мы можем сделать?

– Ей нужен покой и припарки, чтобы избежать заражения.

Зора покачала головой:

– Страшно подумать, что ей пришлось перенести. Мари, ее нельзя здесь оставлять. Ее надо забрать в нору.

– Разумеется, – кивнула Мари.

– Но она не должна знать про Ника. Если Клан узнает, что ты спасла Псобрата, я не знаю, что они сделают с т… с нами обеими.

Мари глубоко вздохнула и решительно произнесла:

Я отправлю его обратно в его Племя. Немедленно.

38

– Ник, проснись! Надо вставать! – Мари потрясла его за плечо так сильно, что задела рану.

Ник нахмурился и оттолкнул ее руку:

– Не надо больше отвара. Я и так хочу спать!

– Ты не должен спать, Ник, тебе надо просыпаться. Тебе нужно вернуться в Племя. И немедленно.

Он открыл глаза:

– Вернуться? Прямо сейчас?

Она кивнула, вручая ему одежду самого большого размера, какой смогла найти.

– Да. Сейчас. Одевайся, иначе ты не поспеешь до темноты, а это плохо.

Медленно и неуклюже Ник сел.

– А почему нельзя дождаться утра? Тогда бы я точно успел.

– Потому, что тебе надо уходить. Зора приведет сюда девушку. Она серьезно ранена, и ей больше некуда идти.

– И она Землеступ?

– Конечно, так что даже про Ригеля придется долго объяснять. А вот тебя ей лучше вообще не видеть.

– Но почему? Ты же знахарка. Она поймет, что ты лечишь меня, точно так же, как будешь лечить ее.

– Ник, если Клан узнает, что я спасла тебя, они могут убить меня – меня и Зору.

– О, это мне в голову не приходило.

– Я знаю, ты еще слаб и тебя не стоило бы отправлять еще несколько дней, но я ничего не могу поделать, – сказала Мари, помогая ему надеть рубаху. – Я провожу тебя до Рачьего ручья, а дальше тебе придется идти самому.

– Сегодня солнечно или пасмурно? – спросил он.

– Солнечно и жарко, – ответила Мари.

– Хорошо. Это поможет.

– Как?

Ник улыбнулся кривой улыбкой:

– Выйдем наружу – и я тебя научу.

Мари велела Нику попрощаться с Ригелем в норе.

– Я знаю, что Ригеля тебе выследить легче, чем меня. Ты дашь мне слово, что не вернешься и не станешь его выслеживать? – сказала Мари, когда Ник посетовал на то, что пес не идет с ними.

Ник глубоко вздохнул:

– Возможно, я не сказал тебе всего, но все, что я говорил тебе – правда. Так что этого пообещать я не могу, чтобы не солгать.

Мари покачала головой и сердито посмотрела на него:

– Я спасла тебе жизнь, а ты все еще хочешь забрать моего пса?

– Нет! Собаку нельзя разлучать с тем, кого она выбрала. Мари, а ты не думала, что я знаю: если найду Ригеля, то где-то поблизости будешь и ты, а я могу захотеть найти тебя!

Мари наморщила лоб.

– Нет, не думала.

– Мне кажется, мы подружились, а я не подвергаю друзей опасности. Во всяком случае, стараюсь этого не делать. Я никогда не приведу свое Племя на вашу территорию и не стану искать тебя.

Мари смутилась.

– Я верю тебе, Ник. Или, скорее, я хочу верить в то, что сейчас ты говоришь мне правду, но когда ты вернешься к своим, правда может стать другой.

– Обещаю, что никогда не сделаю ничего, что может кончиться твоим с Ригелем расставанием. Неважно, где или с кем я буду, – я сдержу слово.

– Даже после того, как ты расскажешь всем, что паршу излечила землерылка? – спросила Мари.

– Они называются Землеступами, а не землерылами! – Ник лукаво улыбнулся, но тут же посерьезнел:

– Мари, прошу тебя, дай мне рецепт припарки и отвара, которыми ты меня вылечила. Это спасет много жизней и изменит мое Племя!

– Конечно, но лишь тогда, когда вы освободите всех Землеступов, которых содержите в плену, и ваше Племя пообещает больше не охотиться на нас.

– Я не могу обещать, что сделаю это. Подобные вопросы решают Старейшины и Жрец Солнца.

– Значит, я оставлю рецепт лекарства от парши при себе. Когда ты сможешь мне это пообещать или, того лучше, когда я увижу, как пленные женщины Клана возвращаются в свои норы, тогда я и смогу изменить решение, – объявила Мари. – Так что прощайся с Ригелем – я велю ему остаться здесь.

Ник присел на стул у письменного стола.

– Ригель, иди ко мне, малыш. – Пес посмотрел на Мари, та кивнула, и Ригель поспешил к нему. Наклонившись, Ник погладил его и посмотрел в глаза щенку: – Я не забывал тебя и теперь не забуду. Береги свою девочку. Ей нужна любовь и забота. И еще, укуси Зору, слегка, от моего имени.

Ник обнял Ригеля и взъерошил густой мех на загривке собаки. Мари увидела, что по щекам Ника текут слезы, и отвернулась, когда он вытирал их и собирался с духом.

– Ну, все. Я готов.

Она подошла к парню и тщательно завязала ему глаза, а потом вывела из норы. Радостно подметила, что он может идти сам, хотя все еще тяжело опирается на одну из тростей. Мари велела ему следовать за ней, предупреждая о колючих ветках. Держась рукой за ее плечо, Ник медленно похромал за ней.

Как только живая изгородь осталась позади, Мари положила его на свои плечи, чтобы облегчить ему нагрузку на раненую ногу. Двигались они медленно, и скоро оба вспотели и запыхались; но вот, наконец, Мари отвела Ника достаточно далеко от норы, чтобы снять повязку.

Он вытер пот со лба и заморгал от солнечного света.

– Хорошо, мы еще не зашли в чащу. Тут будет легче.

Ник посмотрел на небо, а потом обернулся к солнцу.

– Повторяй за мной. Тебе, должно быть, понадобятся силы, чтобы лечить раненую девушку. Не думаю, что тебе удавалось выспаться в последнее время.

– Что повторять за тобой?

– Как я буду впитывать силу Солнца, конечно! – сказал Ник. – Ты ведь ни разу не пробовала, так?

Мари дернула плечом:

– Ну, не уверена.

– Но ты подожгла лес силой солнца! – воскликнул он.

– Я не нарочно, – сказала Мари. – А ты можешь поджечь лес? – осторожно спросила она.

Он рассмеялся и тут же поморщился – смех отдавал в спину.

– Нет, не могу. Очень немногие в Племени могут призывать солнечный огонь. Мой отец. Кое-кто из Старейшин. И все. Будь у нас больше времени, я бы помог тебе – показал, как это делает мой отец.

– Да, жаль, что времени у нас не так много. Сказать по правде, у нас его вообще нет, – сказала Мари. – Так что тебе надо спешить. Раны твои еще совсем свежие, это небезопасно: если тебя застигнет темнота, насекомые быстро тебя найдут, и все мое лечение пойдет насмарку.

– Хорошо, я понял. Вот все, что надо делать. – Широко расставив руки, Ник поднял лицо к солнцу и проговорил: – Благословенное Светило, наполни меня. Дай мне Силу, чтобы я мог вернуться в Племя живым.

Как зачарованная, Мари смотрела, как глаза Ника меняют цвет, из темно-зеленых становясь янтарными, блестящими, точно такими же, как у Ригеля. Затем, начиная с открытых, повернутых к солнцу ладоней, на его руках стал проявляться и светиться золотом знакомый изящный рисунок.

И внезапно Ник перестал казаться утомленным, израненным чужаком. Он показался сильным, высоким и поразительно красивым. Сбитая с толку переменой, Мари отвела взгляд и уставилась на свои руки, на которых тоже проступили золотые рисунки.

– И ты тоже, Мари! Делай так, как я!

Ощутив странное смущение, Мари пролепетала:

– Я ведь толком не знаю, как.

– Проще некуда! Просто протяни руки и прими дар, на который ты имеешь право от рождения.

Мари нерешительно подняла руки. Они слегка блеснули, но больше ничего не случилось – она не ощутила ничего, кроме солнечного тепла.

– Твои глаза не меняют цвета. Повернись к солнцу и подними руки. Разверни ладони, вот так! – стараясь действовать нарочито, Ник показал ей, как именно.

Мари повторила за ним.

– Ну вот, я делаю так, как ты велел, но оно не действует на меня так, как на тебя. Может, у меня и не получится.

– Получится, я уверен! Впитывать Солнце много проще, чем вызывать огонь, но ты должна принять это, Мари. И это значит, что ты должна принять ту часть себя, которая принадлежит Древесному Племени.

Тут Мари опустила руки.

– На это нужно время.

– Попробуй посмотреть на это так. Если бы ты не была наполовину наша, Ригель бы не выбрал тебя. Ты же легко приняла Ригеля, верно?

– Да. – Мари глубоко вздохнула, подняла руки и развернула ладони к небу. И посмотрела на огненный шар в небе с мыслью: я принимаю ту часть себя, которая дала мне Ригеля. По праву рождения, наполни меня!

Жар и сила потекли в ее тело через ладони – у нее даже дыхание перехватило.

– Получилось! Молодец, Мари!

Мари посмотрела на свои руки, восхищаясь орнаментом, который засветился на всем ее теле, когда оно поглотило солнечные лучи, которые преобразовались в Силу.

– Потрясающее чувство! – сказала она.

– Твои глаза светятся, точно два кусочка солнца. У тебя настоящий дар. Я видел немногих, кто мог бы впитывать Солнце в той же мере, как ты, Мари. В Племени ты бы столько узнала о себе!

С большой неохотой Мари опустила руки и отвернулась от манившего солнца.

– Я не пойду с тобой, – она покачала головой.

– Хорошо, я понимаю тебя. Но не отгораживайся от огромного мира, частью которого ты являешься.

– Ты сказал, что станешь говорить мне только правду. Так скажи мне правду, Ник, примет ли меня Племя, как свою?

Ник молча смотрел на нее, и Мари видела по его глазам, как борются в нем чувства. Наконец, он ответил – неохотно, но честно:

– Я не знаю. Племени никогда не приходилось принимать кого-то вроде тебя. Я не знаю, как оно поступило бы.

– Спасибо, что сказал правду.

– Я никогда не солгу тебе, Мари.

Их взгляды встретились, и они долго смотрели друг на друга, пока Мари не ощутила странное волнение внизу живота. И первая отвела глаза.

– Пошли. Надо добраться до ручья. И мне пора в нору. Зора, наверное, уже привела девушку, и ей нужна моя помощь.

Ник обнял ее за плечи, и это показалось Мари фамильярным, хотя она тут же одернула себя. Она лечила этого человека. И видела его полностью раздетым, и не раз. И ничего в этом неловкого не было. Так что же случилось сейчас?

Мари обхватила его за пояс, и они пошли.

Все обошлось лучше, чем она думала. Обряд поглощения солнца явно укрепил силы Ника, и хотя идти было трудно и двигались они медленно, но они осилили путь. Мари привела его к южной части Рачьего ручья, восточный берег которого не был так предательски крут. Они осторожно перебрались на противоположный берег, и Мари вздохнула с облегчением, когда Ник ступил на твердую землю.

– Отсюда ты уже доберешься до Племени? – спросила она.

Ник кивнул:

– Доберусь.

– Хорошо. Ладно. Прощай, Ник. – Она развернулась и собралась уже было идти, но он остановил ее, коснувшись руки.

– Мари, я смогу снова тебя увидеть?

– Ник, давай не будем обещать и надеяться. Ты – из Древесного Племени. Я – из Землеступов. Для нас это неестественно – быть друзьями.

– Твоя мать и твой отец думали по-другому.

– А у них и было по-другому. Гален любил маму. – Она произнесла это неожиданно для себя самой. И щеки ее запылали. – Нет, я не имела в виду всякие глупости вроде того, чтобы ты меня любил. Я просто хотела сказать, что Гален и мама – они были не такими, как мы, и это хорошо – ведь и ему, и его псу это стоило жизни.

– Но ты не только Землеступ! – возразил Ник.

– Только Землеступ. Видишь – в этом и соль. Вы можете перестать звать нас землерылами, но никогда не будете считать равными. Как я могу быть другом тому, кто считает, что я не совсем человек?

– Я не считаю Землеступов не-людьми. Больше не считаю – с тех пор, как встретил тебя и Зору.

– О, так теперь и Зора тебе нравится? – Мари безуспешно попыталась стереть с губ улыбку.

– Нет, чертовы жуки и волчьи пауки! Но не считаю, что она не человек. Я вообще думаю, что она могла бы в одиночку противостоять нескольким нашим Воинам – и, возможно, всех победить.

– Да она и драться-то толком не умеет. Она не верит в физическую силу.

– Но извести придирками до смерти с нее станется, – не унимался Ник.

– А это уж точно! – они улыбнулись друг другу, и Мари неожиданно для себя добавила: – Ник, если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, Ригель приведет меня к тебе.

– Как он уже проделал однажды, – сказал Ник.

– Да, – Мари вдруг осознала, что не в силах отвернуться. Незнакомое доселе чувство выбило ее из колеи, и она задала вопрос, который мучил ее уже несколько дней:

– Ник, значит, теперь, когда Ригель выбрал себе спутника, ты ведь сможешь найти другого пса, овчарку или терьера?

– Если бы все было так просто. На самом деле, Ригель не помеха тому, чтобы меня выбрал какой-нибудь пес, овчарка ли, терьер, не важно. Никто не знает, почему собака выбирает того или иного человека в спутники, известно лишь то, что этот выбор окончательный и неизменный. Сколько я себя помню, я ждал, что меня выберут, но, кажется, не судьба.

– В каком смысле – не судьба? В Племени не хватает щенков?

– Нет, ничего подобного, но они начинают выбирать себе спутников среди тех, кому от шестнадцати до двадцати одной зимы. Исключения есть, но обычно это те, чей спутник умер.

– Умер? – Мари побледнела.

Ник понимающе коснулся ее плеча:

– Не беспокойся, вы вместе с Ригелем еще впитаете много-много солнца. Оно не просто дает сила, оно продлевает жизнь. Ригель проживет еще тридцать зим или больше.

Мари ощутила облегчение. Тридцать зим! Это много. Она посмотрела Нику в глаза: – То есть ты хочешь сказать, что единственные исключения среди тех, кому больше двадцати одной зимы – те, кто уже были избраны в спутники?

Ник кивнул и отвел взгляд.

– А тебе сколько?

– Прошлая зима была двадцать третьей. Видишь – кажется, собака меня уже и не выберет.

– Я не знаю. Я… мне очень жаль, Ник. Очень жаль. Тебе приходится туго в Племени?

– Да, из-за того, что у меня нет спутника, я живу в состоянии вечной неопределенности.

– Это как?

– Ну, вот, к примеру: хотя я лучший стрелок в Племени, то, что меня не выбрала овчарка, делает невозможным причислить меня к Вожакам, а значит, выбрать Главным Стрелком. Знаешь, иногда у меня такое чувство, будто бы я не знаю, кто я есть.

– Разве ты не можешь быть просто собой? – Мари тут же осознала иронию своего совета: ведь она сама не могла сказать того же о новой себе.

– Я пытался, но то, какой я есть, не соответствует тому, что принято в Племени.

– Ну, тут уж я тебе помочь не смогу, потому что у меня та же проблема.

Ник улыбнулся:

– Потому-то мы с тобой и поладили!

Мари заулыбалась в ответ. Они стояли так и улыбались до тех пор, пока обоим не стало неловко. Наконец, Мари протянула ему руку и, стараясь как можно лучше подражать деловитому тону Леды, сказала:

– Что ж, желаю тебе здоровья и счастья, Ник. Прощай.

Ник схватил протянутую руку, но вместо пожатия нежно взял в свои ладони, повернул к себе и, наклонившись, поцеловал пульсирующую жилку.

Когда он поднял глаза, то встретился с ней взглядом – и не отвел глаз.

– Зачем ты это сделал? – спросила Мари сдавленным голосом.

– Сам не знаю, – признался Ник.

Она отняла руку.

– Ну, пока.

На сей раз, когда она отвернулась, он не стал ее удерживать.

Мари быстро перешла ручей. Остановившись на миг, она обернулась, надеясь увидеть спину Ника, ковылявшего прочь. Но он стоял ровно там, где они расстались, и смотрел ей вслед. Не раздумывая, она подняла руку и помахала ему.

Вместо того, чтобы помахать в ответ, Ник сложил ладони чашечкой, поднес ко рту и прокричал через ручей:

– Я обещал говорить тебе правду – так вот две моих правды! Первая – я все отдам за то, чтобы меня выбрал такой пес, как Ригель! Вторая – я обязательно увижу тебя снова! Обещаю!

Затем он повернулся и похромал в ожидавший его лес.

Мари запретила себе смотреть ему вслед – во всяком случае, надолго.

39

Остаток пути домой выдался изнурительным, мучительным и слишком медленным. Нику следовало бы радоваться возвращению в Племя, но чем ближе он подходил, тем сильнее бунтовал разум.

Он нашел щенка, но у него не было щенка.

Нашел лекарство от парши, но у него не было лекарства.

Нашел девушку в огне, но ее у него тоже не было.

– Конечно, я могу сообщить правду всем и каждому. И что тогда? – рассуждал Ник вслух. – Племя потребует, чтобы я нашел Мари и доставил ее им, щенка и лекарство. – Он покачал головой. – Если я снова ее найду, а это еще большое «если», разве что Мари сама захочет оказаться найденной, она не согласится идти в Племя. – Ник про себя нахмурился, воображая, что будут делать мужчины вроде Тадеуса. – Они приведут ее в Племя, хочет она того или нет. Ригель защитит ее.

Кто знает, к чему это приведет? – Он содрогнулся, слишком живо вообразив жуткую историю Галена и Ориона, которую рассказывал отец. Они оба погибли – оба. А ведь были полноправными членами Племени, Товарищами, уважаемыми всеми. – Что бы они сделали с Мари?

Нет. Должен найтись другой способ. Мари умна и жалостлива. Заслужив ее доверие, дав понять, что он и его отец поборются за изменение положения порабощенных Землеступов, он поверил, что она разделит с ним лекарство от парши.

– Мне нужно время. Отец мне поможет. Мы с ним во всем разберемся. – А это означало, что он не мог рассказать никому, кроме Сола, о способности Мари исцелять паршу. – Итак, где же я был? Как объяснить, почему не умер? – Ник брел вперед, думая… думая…

Он нашел ответ, поднявшись на хребет, по которому рассыпалось Древесное Племя. Стоя там, отдышавшись и налюбовавшись величием Племени, Ник понял, что должен сделать.

Ник должен рассказать правду. По крайней мере, столько, чтобы не навлечь опасность на мир Мари.

Доковыляв до подъемника, он натянул цепь. Откуда-то сверху раздался голос.

– Кто идет?

– Дэвис?

Повисла долгая пауза:

– Ник?

– Да! Это я!

Подъемник тут же опустился, и, запрыгнув в него, Ник услышал радостный лай Кэмми. Как только дверь клеткоподобного подъемника открылась, к нему подбежал светлый терьер, прыгая вокруг и пыхтя.

– Кэмми, рад тебя видеть! – Ник неловко наклонился погладить собаку. Дэвис заключил его в крепкие объятия, и Ник засмеялся, скривившись от боли.

– Прости! Прости. Тебе больно? Они сказали, тебя убили, еще бы тебе не было больно. Прости, не хотел тебя так сильно хватать! – затараторил Дэвис, стискивая руку Ника в не менее болезненном рукопожатии.

– Я в порядке, во всяком случае, теперь. Очень рад тебя видеть, Дэвис.

– Сол будет вне себя, когда узнает. Пошли! Отведу тебя к нему.

– Подожди, Дэвис. А где отец?

– Ох, парша меня сожри, что со мной не так? Сначала тебе надо к Целителям. Ты еще стоишь, но выглядишь, словно можешь в любую секунду рухнуть. И что это на тебе надето? Можешь идти? Тебе очень больно?

– Так, давай по порядку. Я могу идти, но не очень далеко. Однако до гнезда отца дойду. Знаешь, где он? – повторил Ник.

– Думаю, он на своей площадке, принимает последние лучи заходящего солнца.

– Отведешь меня к нему?

– Конечно, Ник!

– Одолжишь мне свой плащ?

– Конечно. Ты замерз? В шоке? Выглядишь не очень, – заметил Дэвис, стаскивая плащ и передавая его Нику.

– Нет, просто не хочу, чтобы кто-нибудь меня увидел до отца. – Ник натянул капюшон плаща Дэвиса на голову. Если опустить голову, никто его не узнает, тем более все думают, что он мертв.

– В этом есть смысл. Было плохо, Ник. Очень плохо с тех пор, как выжившие вернулись с вылазки.

– Кого мы потеряли, кроме Кристал и ее Грейс?

– Вайпер Монро умер пару дней назад. А вчера за ним последовал сам Монро.

– Покончил с собой? – Нику стало плохо.

– Нет. Получил копьем в бок. Это его и убило. Всего за несколько дней, – ответил Дэвис.

– А как Шена с Капитаном?

Дэвис грустно покачал головой.

– Едва держатся.

– Они вернулись!

– У Капитана сломана передняя нога. Пока рано говорить, заживет ли. Если он умрет, Шена последует за ним.

– Она ранена?

– Она чуть не утонула, но не ранена. Ее чудом не затянуло в водоворот. Они с Капитаном вцепились в развалины моста и держались, пока Уилкс не догреб до них. Нога Капитана зацепилась за стропилу, вот и сломалась. Не знаю, как Шена умудрилась держаться и за мост, и за него, но как-то умудрилась. – Он помолчал, а потом положил руку Нику на плечо. – То, что случилось с Кристал. Ужасно, да?

Ник кивнул, не слишком доверяя своему голосу, чтобы говорить.

– Ты поступил правильно, прикончив ее, прежде чем эти ублюдки ее забрали.

Ник снова кивнул, с трудом моргнув и отведя взгляд. Он прочистил горло:

– Остальная часть команды добралась домой? Как Тадеус? Я видел, как свежеватель стащил его с каяка, и попытался это остановить, но не смог как следует выстрелить.

– Да, все получилось очень плохо. Свежеватели схватили его и Одиссея и начали сдирать плоть с тела маленького терьера.

– Парша меня сожри, это ужасно! Я недолюбливаю Тадеуса, но такого кошмара не пожелал бы ни ему, ни Одиссею.

– Эй, не вешай нос! Тадеусу с Одиссеем удалось сбежать, он вернулся и стал еще наглее и глупее, чем раньше.

– Одиссей жив?

– Ага! И на удивление хорошо подлечен. Кажется, Свежеватели начали с него, но малыш так отчаянно с ними сражался, что Тадеус каким-то чудом умудрился освободиться, убить целую кучу этих уродов, схватить Одиссея и смыться по реке.

– Рад слышать. Это было ужасно… правда ужасно. Я рад за любого из нас, кто выбрался оттуда, хотя мы и находились в одинаковой опасности.

– Как говорит Уилкс, команда не оказалась бы в опасности, если бы слушалась тебя.

– Поздновато для сомнений. И Уилкс имел веские причины принять решения, которые он принял. – Ник провел дрожащей рукой по волосам.

– Черт подери! Я все болтаю, а ты вот-вот грохнешься. Отправляйся в отцовское гнездо. А я его найду.

– Спасибо, Дэвис.

– С возвращением, Ник. Очень, очень радостно, что ты жив.

Лару ворвался в гнездо, бросившись на Ника за секунду до Сола. Ник рассмеялся и, застонав от боли, велел Лару слезть с него, когда его подняли со стула, на который он осторожно опустился, и стиснули руки отца.

– Отец, осторожнее! Спина болит.

Сол ослабил хватку, но не отпустил сына. Ник почувствовал, что отец дрожит, и понял, что этот большой человек рыдает. Ощутив себя неожиданно ребенком, Ник положил голову отцу на плечо, изо всех сил отвечая на объятия.

Наконец, Сол отстранился, держа сына за плечи. Лицо оказалось мокрым от слез, зато полыхало радостью.

– Ты напугал меня, сынок. Ты напугал меня.

– Я не хотел. Да я и сам напугался, – признался Ник.

– Я люблю тебя, мой мальчик. Сделать это снова – слишком даже для тебя, – сказал Сол.

– В ближайшее время постараюсь не висеть больше на волоске от смерти, – пообещал Ник. – Отец, мне бы сесть, пока я не упал.

– Конечно! Конечно! Лару, подвинься, пусть Ник устраивается поудобнее.

Ник с благодарностью снова откинулся на стуле. Лару уселся рядом, прижавшись к нему и поскуливая.

– Он в порядке, Лару. Он в порядке. – Сол ласково пожурил огромную овчарку, но потом присел перед сыном на корточки, внимательно изучая его. – Ты ведь в порядке? Правда?

– Да, но, по правде говоря, это долгая сумасшедшая история.

– Я заварю тебе большую чашку чая, а ты рассказывай, – сказал Сол.

– Договорились, а у тебя не найдется чего-нибудь покрепче?

– К счастью, найдется, – Взяв два деревянных кубка и большой кувшин, Сол наполнил их и передал один Нику, прежде чем придвинуть стул с другой стороны стола, усаживаясь рядом с сыном. – Вот так. А теперь расскажи мне.

Ник почувствовал отцовские пальцы, осторожно прощупывающие кожу вокруг раны на спине.

– Ты прав. Никаких признаков парши. Рана явно серьезная, трудно поверить, что это произошло всего неделю назад. Невероятное исцеление. Прямо как порез у тебя на ноге. – Сол отступил, и Ник опустил верх туники. – Невероятно.

– Но это правда. Парша забралась так глубоко, что рана на ноге загноилась и завоняла.

– Это смертный приговор, к тому же быстрый, – заметил Сол.

– Больше нет.

– Однако эта девушка, Мари, не дала тебе лекарство.

– Она даст, отец. Я знаю, что даст. Мне просто нужно время, чтобы убедить ее мне доверять.

– Я понял тебя, сын, и даже согласен с тобой. Согласен настолько, насколько могу, не будучи знакомым с этой девушкой. Кто-то из Племени, возможно, примет рассказанное тобой, особенно если она приведет сына Лару и принесет лекарство от парши. Загвоздка во времени. У тебя его не слишком много, – проговорил Сол.

– У меня будет сколько угодно времени, если мы никому не расскажем, что Мари может лечить паршу. Пока мы просто расскажем часть правды: женщины-Землеступы нашли меня и спасли жизнь, чтобы продемонстрировать свою человечность. Остальное мы расскажем после того, как я заслужу ее доверие и приведу сюда и ее, и Ригеля. Не понимаю, какие ты видишь в этом загвоздки.

– В твоем плане нет никаких загвоздок. Единственная загвоздка во времени. Николас, мне жаль, что приходится говорить тебе об этом, но О’Брайен умирает.

– Что! Рана не так уж плоха. Всего лишь… – Ник запнулся, когда до него дошел смысл сказанного отцом. – У О’Брайена парша.

– Да. И она стремительно прогрессирует.

– Сколько ему осталось?

– Счет идет на дни. Он хочет покончить с этим, Ник. Умоляет Целителей дать ему глоток аконита.

– Нет! Этого не случится. Я не позволю.

– Что ты собираешься делать?

Ник потер плечо, мечтая о кружке целебного чая Мари, чтобы облегчить боль.

– Я собираюсь найти Мари и уговорить ее вылечить О’Брайена. Сейчас же.

– Мы могли бы пойти к Старейшинам и попросить их отпустить группу землерылов. Нам придется рассказать им о способности Мари лечить паршу, и этого будет достаточно, чтобы они согласились, только не могу обещать, что они продолжат отпускать землерылов после того, как мы получим лекарство.

– Отец, перестань называть их землерылами. Они Землеступы. – Ник выпрямился. – И нет нужды идти к Старейшинам, потому что мне не нужна группа Землеступов. Только один. – Встретив вопрошающий взгляд отца, он с облегчением усмехнулся. – Дженна – подруга Мари! Я предлагаю свободу Дженны в обмен на жизнь О’Брайена. Мари не обязана давать мне рецепт своего снадобья прямо сейчас, пока лечит О’Брайена.

– Не думаю, что парень вынесет путешествие, Ник. Слишком уж плох, – сказал Сол.

– Тогда твоя помощь потребуется мне дважды: сперва умыкнуть Дженну с Фермерского острова, а потом протащить сюда Мари, чтобы вылечить моего кузена.

– Сынок, я помогу тебе раз, два, да хоть тысячу. Только больше умирай.

– Отец, я постараюсь.

– Какая она, эта дочь Галена? – поинтересовался Сол.

– Умная и сильная. А еще добрая, но не думаю, что она сама бы себя так описала. Она такая сложная, что может и оскорбиться, если назвать ее доброй. – Ник поймал себя на том, что улыбается, думая о Мари. – Она невероятная художница. Нарисовала даже Галена, Ориона и свою маму.

– Надеюсь, когда-нибудь их увидеть, – сказал Сол.

– Надеюсь, увидишь, отец. – Ник глотнул эля, думая о Мари. – В ней засела какая-то печаль. Каждый раз, когда она улыбается, кажется, что она забыла, как это делается, и даже не хочет вспоминать.

– Она потеряла обоих родителей. Мать – совсем недавно. Ты ведь знаешь, каково это, сынок.

– Знаю, но, думаю, там что-то большее. Я узнал грусть, говорящую, что ты чужак в своей собственной коже, – пробормотал Ник.

– Ты никогда не рассказывал, что чувствуешь себя чужаком, – заметил Сол.

– О таком нелегко говорить, и я не хотел разочаровывать тебя сильнее, чем уже разочаровал.

Сол наклонился вперед, взяв сына за плечи обеими руками.

– Николас, ты меня не разочаровываешь, не выдумывай. Меня не волнует, выберут ли тебя десятки великолепных овчарок одновременно или вообще ни одна собака: я не полюблю тебя больше, и, конечно, никогда не буду любить меньше.

Ник заморгал сквозь слезы, пытаясь улыбнуться.

– Отец, ты говоришь так только потому, что думал, будто я умер?

Выражение лица Сола не смягчилось. Он выдержал взгляд сына.

– Я говорю так, потому что это правда. Сын, я хочу, чтобы ты сделал свой собственный выбор, и если ты выберешь нежданный для меня путь, то следуй по нему с мыслью, что всегда можешь рассчитывать на мою любовь и уважение.

– Спасибо, отец. – Сол обнял его, и Ник на мгновение расслабился, почувствовав себя в безопасности в отцовских объятиях.

Они отстранились друг от друга, вытирая глаза. А когда их взгляды снова встретились, рассмеялись.

– Как же хорошо, что ты вернулся, – сказал Сол. – Уилкс дал полный отчет о том, что там произошло. Он дал понять, что чутье тебя не подвело, и если бы остальные тебя послушались, исход получился бы совсем иным.

– Мне пришлось ее убить. Я не мог позволить им забрать ее, но, Отец, это оказалось самым тяжелым, что мне когда-либо доводилось делать.

– Ты оказал Кристал большую милость.

– Хотел бы я, чтобы этот жребий выпал кому-нибудь другому.

– Знаю. Иногда величайшая доброта оборачивается величайшим бременем.

– Я хочу увидеть О’Брайена.

– Повремени, сынок. Задержись здесь на ночь. Ты столько пережил. Тебе нужно выспаться и продолжить лечиться. На рассвете я пойду с тобой в лазарет.

– Я не могу ждать. На смертном одре О’Брайен ждать не станет, – возразил Ник.

– Твоя преданность впечатляет, сын. Это одно из твоих лучших качеств. Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

– Необязательно. Расслабься, прикончи эль. Однако я приму твое приглашение и останусь здесь на ночь. Не хочется оставаться одному.

– По правде говоря, то, что ты жив, вдохнуло жизнь и в меня, и мне тоже есть чем заняться. – Сол встал, вытирая руки о штаны. Ник заметил тени под отцовскими глазами, да и морщины выглядели глубже, чем до его ухода, но Сол улыбался ему, и Нику показалось, что тот снова полон сил.

– Я мог бы пройти с тобой полпути до лазарета.

– Можно одолжить что-нибудь из одежды? Меня и без обносков Землеступов ожидают приподнятые брови и десять тысяч вопросов, – сказал Ник.

– Конечно! – Сол поднялся по лестнице, перешагивая через две ступеньки, в свою спальню и вернулся через пару мгновений с брюками и плетеной туникой, не пропускающей ночную прохладу.

– А ты куда, отец? Повидаться с Маэвой? – поинтересовался Ник, переодеваясь.

– Не совсем… Хотя думаю, она уже там.

– Там?

– Нас посетил Наемник, – объяснил Сол.

Ник приподнял брови:

– Человек-кот здесь? Правда?

– Правда. Было интересно, хотя признаю: из меня получился не самый радушный хозяин. Я ведь оплакивал сына.

– Больше не оплакиваешь. – Ник улыбнулся Солу.

– И потому собираюсь присоединиться ко встрече с ним, с которой ранее отпросился, – объяснил Сол.

– Попроси его не позволять своей рыси метить гостевые гнезда. Помнишь, в последний раз, когда сюда пришел один из Наемников, его кот пометил гнездо?

Сол содрогнулся.

– Вонь стояла невероятная, особенно когда нашим собакам взбрело в голову, что они просто обязаны добавить свои метки, чтобы попытаться заглушить наделанное котом. Ужасно, просто ужасно. Но за рысь Антреса волноваться не приходится: в отличие от самцов, самки не оставляют метки.

– Что? Хочешь сказать, что мужчина-Наемник соединился с самкой рыси?

– Именно, – кивнул Сол.

– Не думал, что такое возможно, – признался Ник. – Самцы рыси выбирают мужчин, самки – женщин. Или я напутал из-за детских сказок о человеке-коте?

– Ты ничего не напутал. Случай необычный – на моем веку первый. Однако мне кажется, спрашивать об этом Наемника не слишком вежливо.

– Да уж, – улыбнулся Ник. – А что человек-кот здесь делает?

– Ищет супружницу.

Ник рассмеялся.

– Из Племени? Не уверен, что среди наших молодух найдется много желающих променять жизнь в небе в окружении красоты и собак на жизнь в берлоге в окружении кошек.

– В окружении кошек – это, знаешь ли, преувеличение. Учитывая, какие они одиночки, скорее можно предположить, что единственными кошками, которые будут их окружать, окажутся котята, рожденные самкой, да и то только до тех пор, пока они не выберут себе людей.

Ник покачал головой:

– Разве они не странные?

– Они – отражение своих животных-спутников как и мы. Рыси отличаются от собак, поэтому отличаются и их люди. Не важно, насколько странными они нам кажутся, они несравненные проводники и воины.

– Хочешь сказать, проводники и головорезы? – переспросил Ник.

– Думаю, называть их головорезами так же невежливо, как спрашивать пол их кошек, – улыбаясь сыну, ответил Сол. – Но то, что они умело обращаются с мечами, бесспорно.

– Благодаря этим навыкам их и нанимают. Это всегда настораживало меня, отец. Кому они преданы?

– Думаю, своим рысям и самим себе, – ответил Сол. – Они знают потаенные тропы через горные перевалы, и я рад, что их можно нанять.

Ник рассмеялся:

– Не могу вообразить, чтобы ты хотел предпринять переход через горы.

– Ну, так не я. Меня больше не тянет странствовать, но за горами есть лаз в другой мир. Я слышал, там простираются бескрайние луга и царит величайшая красота, – сказал Сол.

– И не забывай о Всадниках ветра!

Сол от души рассмеялся.

– Как о них забудешь? Когда ты был мальчиком, то никак не мог наслушаться историй о магических всадницах прерий. Знаешь, я видел тебя, оседлавшим палку, представлявшим, будто это лошадь, когда тебе стукнуло шесть зим.

Ник почувствовал, как краснеет.

– Давай сменим тему?

Отец усмехнулся ему:

– Если я правильно припоминаю, ты назвал палку Молнией.

– Старик, память тебя подводит, – поддразнил Ник. – Пойдем, пока ты окончательно не впал в беспамятство.

Сол рассмеялся, хлопнув сына по спине.

– Хорошо, хорошо, ты готов?

– Как никогда, – кивнул Ник.

Прежде чем они покинули уединенное гнездо, Сол повернулся к Нику.

– Сын, я приветствую твое решение рассказать как можно больше правды о том, что с тобой случилось. Однако хочу, чтобы ты подготовился. Если все пойдет, как мы надеемся, Племя, в конце концов, узнает всю правду о Мари. Я не могу предсказать, как наш народ отреагирует. Они считают, что землерылы – не более чем недоразвитые дети со странной магической способностью к земледелию. Они нуждаются в уходе, как наши овцы. Потеря веры изменит наш мир, и я не знаю, как Племя примет эти изменения. – Сол помолчал и добавил: – Однако, если они хотят перестать умирать от парши, у них нет особого выбора.

– Отец, именно на это я и рассчитываю.

40

Ник обрадовался, увидев, что Наемника привечают немногие: Совет Старейшин да горстка одиноких женщин, еще достаточно юных, чтобы создать пару, но слишком взрослых, чтобы всерьез рассчитывать, что их выберет собака. «А это значит, – подумал Ник, хмурясь про себя, когда они с отцом подошли к группе, – что большинство женщин – мои ровесницы».

– Ник! Ох, Ник! Ты вернулся! Ты живой! – Маэва вскочила со своего места рядом с Сирилом, смеясь сквозь слезы счастья, бросившись Нику на шею.

– Привет, Маэва. И Фортина. Я тоже рад тебя видеть. – Высвободившись из объятий Маэвы, Ник наклонился потрепать подрастающую собаку за ушами, думая, как сильно она похожа на Ригеля… а потом почувствовал боль. Не от зависти, которую испытал бы до того, как нашел Ригеля, а от тоски. Он скучал по Ригелю. А еще – по Мари. Нахлынувшая тоска скрутила его, и он согнулся рядом с Фортиной, в смятении пялясь на щенка.

– Ник, ты в порядке? Ты цел? Сол, с ним правда все хорошо? – спросила Маэва.

Ник мысленно встряхнулся, погладив Фортину еще раз, а потом встал, улыбаясь возлюбленной отца.

– Прости, Маэва. Да, я в порядке. В полном.

– Николас! Не могу выразить, как я рад, что ты к нам вернулся. – Сирил схватил Николаса за руку и тепло потряс.

– Спасибо, Сирил. Я был на волосок от гибели.

– Как ты выбрался? Шена сказала, ты был смертельно ранен, когда тебя утянуло в водоворот, – сказал Сирил.

– Это запутанная история, дружище, – начал Сол. – Ник расскажет ее после…

– Отец, я не против рассказать Сирилу, – Ник заставил себя улыбнуться, словно ему было нечего скрывать. – Чем раньше Племя узнает, что со мной случилось, тем легче будет рассказывать.

– Тогда продолжай, сын, – кивнул Сол.

Ник глубоко вдохнул, а потом нырнул в омут головой.

– Шена права. Меня смертельно ранили. – Ник повернулся, чтобы оказаться спиной к Сирилу и Маэве. Затем Сол помог ему задрать свитер, и все увидели ловко перевязанную застарелую рану.

– Ты уже ходил в лазарет? – Сирил и остальная группа, покинувшая Наемника, чтобы присоединиться к Нику, растерянно глядели на шрам. Ник прекрасно их понимал. Сплетни разносились по Племени, словно пожар по летнему лесу. Если бы он ходил в лазарет, Племя бы уже знало, что он вернулся.

– Как раз туда иду, – объяснил Ник, поправляя свитер. – Мою рану забинтовали Целительницы-Землеступки.

– Целительницы-Землеступки? – недоверчиво переспросила Маэва, переводя взгляд на Сола за разъяснениями.

– Он имеет в виду землерылок. – Голос Тадеуса, сочащийся сарказмом, раздался из задних рядов присоединившейся к ним группы.

Внезапно повисла абсолютная тишина, но Ник кивнул и улыбнулся Тадеусу, словно тот ему помог.

– Рад видеть тебя в добром здравии, Тадеус. Ты прав. Они называют себя Землеступами. Землерылы – это оскорбление.

Тадеус отрывисто рассмеялся.

– Только Ник может волноваться о чувствах землерылов!

Перестав улыбаться, Ник пронзил Тадеуса острым честным взглядом.

– Землеступы спасли мне жизнь. Мне кажется, отвечать на подобное оскорблениями – неправильно.

– Но почему они тебя спасли? – быстро поинтересовался Сирил, пока Тадеус не перехватил разговор.

– Это один из первых вопросов, который я задал тем двум женщинам, – сказал Ник. – Правда в том, что одна из них хотела перерезать мне горло и бросить плавать с речным мусором.

– Если это правда, почему они так не поступили? – спросила Ребекка, еще одна Старейшина, внимательно рассматривавшая Ника.

– Другая Целительница, Мари, не позволила. К моему счастью, главной оказалась Мари. Она сказала, что, убив меня, они станут такими же бесчеловечными, как люди Древесного Племени.

За словами Ника последовал столь могучий гул, что из ближайших гнезд начали высовываться головы других членов Племени.

Сол поднял руки, жестом призывая к тишине.

– Ник просто повторил их слова. Криками отношение не изменишь. Предлагаю выслушать Ника и извлечь из случившегося урок.

– Ты и впрямь провел всю неделю в норе землерылов? – подивилась Ребекка.

– Да, все это время я пробыл в норе землеступов.

– И какого это? – спросила молодая женщина из задних рядов.

– Хочешь сказать, они заботятся о себе? – поинтересовался кто-то из соплеменников.

Ник смотрел на растущую толпу, пока не увидел, кто задал первый вопрос, и не обратился к ней напрямую:

– Ивлин, норы оказались удобными и чистыми, в каком-то смысле даже красивыми. Что касается второго вопроса: да, они определенно заботятся о себе, и обо мне заботились.

– Ага, и твои ответы доказывают, в каком ты валялся бреду, – съязвил Тадеус. – Что ж, по крайней мере, Ник теперь знает, где нора. Целительница-другая отлично дополнят Ферму. Глядишь, смогут уберечь других землерылов от постоянного падежа.

– Я не знаю, где нора. Женщины завязали мне глаза, но даже если бы и знал, я бы вас туда не повел, – заявил Ник.

– Ты больше не член Древесного Племени? Ты теперь Землеступ? – Тадеус задал вопрос, словно его волновал ответ Ника, но глаза светились светом мелкой, низкой победы, а слова пронизывал гнев.

Не обратив на Тадеуса внимания, Ник повернулся к Сирилу.

– Эти две женщины спасли мне жизнь, и все Землеступы просили меня по возвращении поделиться своей историей с Племенем. Итак, вот что вы должны знать: Землеступов, которых мы держим в плену, не способных заботится о себе, переполняет тоска, они умирают, потому что заточение для них губительно. Там, на свободе, они совершенно другие, не болезненно унылые. У них есть любящие семьи. Они знают цену верности и уважают своих Целителей. Они многое знают о травах и их живительной силе. Они ценят искусство. Они умные и интересные. Они такие же люди, как и мы. Вот что они хотели, чтобы я рассказал Племени. А теперь извините меня. Мне нужно навестить кузена в лазарете.

Ник обнял отца, а потом, протискиваясь через стремительно растущую толпу, задел плечом Тадеуса. Пришлось болезненно втянуть воздух: он словно бы врезался в каменную стену.

– Поосторожнее, – проворчал тот низким недоброжелательным голосом. – Некоторые из нас обладают большим, чем доступно зрению.

– Очевидно, раз тебе удалось сбежать от шайки свежевателей: раны получил только твой пес, – таким же низким голосом пробормотал Ник. Затем, повернувшись к Тадеусу спиной, зашагал прочь. Проходя мимо Наемника, сидящего на резной деревянной скамье, он кивнул ему в знак приветствия. Наемник слегка кивнул в ответ, его лицо казалось непостижимым, как и сидящая рядом неподвижная желтоглазая рысь. Позади страстный спор членов Племени с его отцом начал затихать, постепенно смешиваясь с шумом ночного ветра в ночных соснах.

– Что ж, – самому себе заявил Ник, – назад дороги нет.

И хотя он шел повидать умирающего друга, Ник почувствовал, что избавился от тяжкого бремени.

Лазарет представлял собой ряд простых гнезд, построенных по кругу и соединенных мостами, достаточно широкими и крепкими, чтобы больных и немощных можно было легко переносить в них и из них, даже на носилках.

В лазарете лечили и людей, и собак, не делая между ними различий, ведь и те, и другие были одинаково важны, так что Ник сперва увидел Шену, а уже потом нашел О’Брайена. Войдя в первое гнездо, он намеревался спросить у дневальной Целительницы, где может найти своего кузена, но кроме Шены и Капитана в нем никого не оказалось. Она напевала – Ник узнал старенькую колыбельную – ласково поглаживая свою огромную лежащую на боку овчарку, чью переднюю правую ногу «украшали» массивная шина и перевязь. Шена подняла взгляд, когда он вошел в гнездо, и замерла. Краска отхлынула от лица.

Ник попытался улыбнуться, но его одолевали воспоминания о Кристал… то, как она радовалась вылазке… доброта и чувство юмора… любовь к Шене… и, наконец, то, как она обнимала мертвую Грейс, умоляя его лишить ее жизни.

– Ник? Это ты? Или мы с Капитаном, наконец-то, тоже умерли?

– Это я. И больше никто не умрет.

Подойдя к ней, Ник опустился на колени, и их взгляды переплелись.

– Сможешь меня простить?

Глаза Шены наполнились слезами, но взгляда она не отвела.

– Нечего прощать. Ты поступил правильно. Если бы мы тебя послушались, моя Кристал была бы здесь, и мы бы готовились к новым щенкам. – По щекам Шены потекли слезы. Капитан беспокойно зашевелился, и девушка машинально его приласкала, бормоча что-то успокаивающее. Когда Капитан притих, Шена жестом пригласила Ника последовать за ней на другую сторону гнезда. – Капитан не спал, и его накачали лекарствами. – Шена говорила низким голосом, стараясь не разбудить собаку. – Меня тоже накачали, вот только что-то не слишком хорошо помогает. Стоит закрыть глаза, и я вижу, как она вытаскивает нож из-за пояса и прыгает в тот сточный колодец за Грейс. – Она вздрогнула всем телом. – Так и стоит перед внутренним взором, и я не могу спать.

– Она улыбнулась, прежде чем я в нее выстрелил, – голос Ника дрожал, и ему приходилось заставлять себя продолжать смотреть в измученные глаза Шены. – Кристал держала Грейс. Она посмотрела на меня… улыбнулась, кивнула, а потом, когда все было кончено, они с Грейс вместе ушли под воду.

Шена потянулась, крепко сжимая руку Ника.

– Спасибо, что рассказал. От того, что они с Грейс были вместе, немного легче.

– Они не страдали. Честно, – проговорил Ник.

– Тогда и ты не страдай, Ник. Кристал бы этого не хотела, а она бы страдала, ужасно страдала, если бы ты не покончил со всем прежде, чем эти чудовища утащили бы ее.

Ник кивнул, сжав ее руку, прежде чем отпустить.

– Как Капитан? Я слышал, перелом очень неприятный.

– Еще не знаю. Капитан не заражен, но Целители не уверены, сможет ли он наступать на ногу. – Шена покачала головой, глядя на спящую собаку. – Ему плохо без Кристал и Грейс… как и мне.

Ник не стал произносить банальности, которые столько раз слышал после смерти матери: со временем тебе станет легче, она хочет, чтобы ты продолжал жить и был счастлив, она в лучшем из миров. Ни один из советов не помогал, а что еще хуже… они, казалось, отняли у него глубину утраты. Поэтому Ник сказал Шене то, что хотел бы, чтобы сказали ему.

– Кристал и ее Грейс принадлежали вам с Капитаном многие годы. Ваша любовь была настоящей и сильной. Жить без них будет тяжело, и когда станет особенно невмоготу, попробуй вспомнить, что вы испытывали нечто, без чего некоторые живут всю жизнь. Не знаю, станет ли лучше, но, может, терпимее.

Шена вытерла лицо.

– Я запомню. Просто не знаю, что мне без нее делать.

– Продолжать двигаться вперед. Об остальном позаботится сама жизнь. – Ник посмотрел на спящую овчарку. – Как и Капитан. Вы есть друг у друга, и это уже стоит того, чтобы жить.

Шена еще немного поплакала, а потом Ник увидел, как она расправила плечи и снова вытерла лицо. И тут она, кажется, по-настоящему его увидела.

– Эй, а ты-то почему жив?

Он улыбнулся.

– Наверное, слишком упрям, чтобы умереть.

– Нет, правда, что случилось?

– Целительницы-Землеступки нашли и подобрали меня. Я бы умер, если бы не они. – Он помолчал, а потом добавил. – Землеступы – это Землерылы.

– Знаю. Я разбираюсь в садоводстве. Прежде чем мы с Кристал стали ходить на вылазки, я провела немного времени на Фермерском острове. Женщины называли себя Землеступками. – Шена прислонилась к стене гнезда и скрестила руки, обнимая себя, глядя на спящую овчарку. – Ты правда жил с Землеступами?

– Ага, с двумя. Они Целительницы. Поэтому я жив. Они вытащили острие и залатали меня.

– Никаких признаков парши?

– Никаких, – подтвердил Ник.

– Что ты думаешь о Землеступах?

– Они меня удивили. Одна мне понравилась. Другая хотела меня убить, так что проникнуться к ней симпатией оказалось нелегко.

– Я всегда гадала, каковы они в дикой природе. На острове они такие грустные, но иногда – не часто, но иногда – я мельком видела в них что-то другое. Когда их только пленяют, они плетут циновки и корзины и такие… знаешь, штуки, делающие клетки, в которых они спят по ночам, уютными, не такими тюремными. Правда, недолго. Они быстро впадают в уныние и перестают что-либо делать, только ухаживают днем за посевами, а ночью безутешно плачут.

Ник поглядел на нее, а потом рискнул:

– Что, если я скажу тебе, что в дикой природе они совершенно другие? Что они впадают в уныние и умирают, лишь оказываясь в неволе?

Шена уставилась на него, и на мгновение Ник увидел искорку интереса в ее переполненных отчаянием глазах.

– Я отвечу, что не удивлена. Не все в Племени считают, что они безнадежные идиоты, особенно те из нас, кто бывал на Фермерском острове. – Она пожала плечами и искорка потухла. – Но что мы можем поделать? Парша превращает работу в полях в смертный приговор.

– Меняться нелегко, – проговорил Ник, прокручивая в голове варианты.

Шена поглядела на него.

– Ты не такой, как обычно.

Он кивнул.

– Это хорошо или плохо? – Она словно бы размышляла вслух, а не спрашивала его, но Ник ответил.

– Пока не знаю, но скоро дам тебе знать.

– По рукам. Эй, а тебе следует знать, что Тадеус тоже вернулся изменившимся, хотя, я уверена, скорее в худшую, чем в лучшую сторону.

– В смысле?

– Ну, он никогда не был особо симпатичным, но с тех пор как они с Орионом вернулись из засады, он стал еще хуже, чем обычно. Что бы он ни увидел, что бы ни случилось, в нем не осталось ни грамма доброты. Злой как черт. Постоянно. И он ненавидит тебя, Ник. Берегись его.

– Хорошо. Спасибо, что предупредила.

– Если что-нибудь понадобится, Ник, приходи ко мне. Я тебе обязана.

– Да ничем ты мне не обязана!

Она положила руку на его руку.

– Нет, обязана, и Кристал тоже. Твой кузен в Третьем Гнезде. Ты ведь знаешь, что он очень плох?

– Знаю.

– Мне так жаль, – проговорила Шена. Затем ее губы слегка выпятились. – Меняться тяжело.

– Точно. – Он грустно ей улыбнулся. – Шена, попытайся забыть на время Кристал и немного поспать. Держись ради Капитана.

Шена кивнула.

– Я попытаюсь. – И устало поплелась к Капитану. Прежде чем Ник покинул гнездо, девушка его окликнула: – Я рада, что ты вернулся.

– А я рад, что ты тоже.

Третье Гнездо располагалось через платформу, так что Ник оказался там через пару секунд. Остановился перед входом, вдыхая ночной воздух и напоминая себе: что бы он ни увидел внутри – как бы плох ни оказался О’Брайен – Мари его исцелит. Мари его исцелит.

Он вошел в гнездо. Смрад прогрессирующей парши оказался таким густым, что он мог попробовать его на вкус. Запах воскресил воспоминания о мучительных последних маминых днях, и ему пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не сбежать из гнезда и не задохнуться. Кажется, прошла целая вечность, а на самом деле – всего несколько секунд, прежде чем к нему подошла Целительница.

– Чем могу помочь… – Ее глаза расширились, когда она узнала Ника. – Николас! Ты вернулся. Ты ранен? Тебе нужна помощь?

Ник взял ее протянутую руку, искренне и тепло улыбаясь. Кэтлин была старшей Целительницей, а еще, подумал Ник, и самой доброй. Она находилась рядом с его матерью, когда та умирала, и он никогда не забудет, как нежно она за нею ухаживала.

– Кэтлин, я в порядке. Пришел повидать О’Брайена.

Старая Целительница нахмурилась, глядя на него, и седеющий терьер, никогда от нее не отходивший, так точно скопировал ее выражение, что Ник чуть не рассмеялся.

– В порядке? Как так? Шена сказала, тебя ранило копьем и затянуло в водоворот.

– Верно, но за мной ухаживала великая Целительница, так что я в порядке.

– Целительница? Из Племени? Но как?

– Не из Племени, из Клана. За мной ухаживали Землеступы, – ответил Ник, ожидая реакции старой Целительницы.

– Землерылы? – Она выглядела совершенно озадаченной.

– Землеступы, – поправил Ник.

– Ник?

Он отвернулся от Кэтлин на звук своего имени и увидел пытающегося сесть О’Брайена. Ник поспешил к нему.

– Братишка, как ты?

– Ник! Собственной персоной. А я подумал, ты мне снишься.

Кэтлин поставила стул к койке О’Брайена и придвинулась к Нику, прошептав:

– Только недолго. Он очень слаб.

Рассеянно кивнув, Ник сел, наклонившись, чтобы обнять своего кузена. Ник был потрясен, почувствовав кости О’Брайена через его тунику, а когда тот снова лег на койку, увидел бескровное синеватое лицо: смерть подступила пугающе близко.

– Надеюсь, в приятном сне.

О’Брайен улыбнулся.

– Я смотрю его прямо сейчас. – Он сжал руку кузена. – Не могу поверить, что ты здесь. Говорили, ты умер.

– Почти. – Наклонившись, он понизил голос, хотя Кэтлин перебралась на другую сторону большого гнезда, чтобы заботиться о других пациентах. – Послушай. Я буду краток. Она нашла меня… девушка в огне.

– Что!

– Цссс! – прошипел Ник. – Ее зовут Мари. Щенок был с ней, как мы и подозревали. Он ее выбрал.

– Словно она Псобрат? – Глаза О’Брайена сверкали от лихорадки, но ум по-прежнему оставался острым.

– Частично она и есть Псобрат. Ее отец был одним из нас. – Ник сделал резкий жест, пресекая вопросы О’Брайена. – Расскажу все позже. Сейчас главное – поставить тебя на ноги.

– Братишка, я умираю. И всем это известно. Ничего не поделаешь. Однако я очень рад, что ты здесь. Побудешь со мной, когда я приму аконит?

– Ты не будешь пить этот проклятущий аконит. Зато снова станешь здоровым и целым. – Ник наклонился, чтобы О’Брайен ничего не упустил. – В мою спину угодил наконечник копья, ногу раздробило. Парша началась вчера. – Осторожно двигаясь, Ник закатал штанину и отодвинул перевязь в сторону, чтобы О’Брайен разглядел розовую исцеленную плоть. Кузен нахмурился.

– Никакого намека на паршу.

– Вот именно. А вчера рану покрывали гнилые язвы.

– Значит, это была не парша, – возразил О’Брайен.

– О, это была парша. Я уверен. О’Брайен, Мари ее вылечила. Она вылечит и тебя.

О’Брайен смотрел на него, веря и не веря.

– Теперь я точно сплю.

Ник ухмыльнулся.

– Предоставь все мне. От тебя требуется только никому ничего не рассказывать – вообще никому. И быть готовым уйти отсюда.

– Ник, я не могу много ходить. – О’Брайен стащил одеяло, прикрывающее нижнюю половину тела. Правая нога была приподнята и перевязана от колена и ниже. Обнаженное бедро потемнело и раза в два раздулось. Ник осторожно натянул одеяло обратно на изуродованную ногу кузена.

– Однако идея отличная, – сказал О’Брайен. – Просто не очень вовремя.

– Ты не сдашься, потому что я не сдаюсь. Если ты не сможешь прийти к ней, Мари придет к тебе, – сказал Ник.

– Знаю, у меня бардак в голове, но как такое возможно?

– Я собираюсь обменять одну жизнь на другую – вот как.

41

– Странно, правда: такую важную вещь, как сон, мы так легко воспринимаем как должное… пока нам его хватает? – Мари прислонилась головой к стене норы, в изнеможении закрывая глаза.

– Прости, ты что-то сказала? Я… спала.

Мари разлепила глаза, устало улыбнувшись Зоре.

– Сегодня ты все сделала сама.

Зора ослепительно улыбнулась: усталость испарилась, уступая место красоте.

– Я превзошла саму себя.

– Сама себя не похвалишь…

– Что же делать, если от тебя не дождешься.

– Сегодня ты была хороша – очень хороша. Даже великолепна, – заверила Мари. Ее взгляд упал на койку, которую занимал Ник; теперь она служила временным пристанищем маленькой спящей Даните. – Ее тело исцелится. Но я тревожусь за разум.

– Леда писала в своих дневниках что-нибудь о том, как помочь тому, с кем случилось то, что случилось с Данитой?

– Изнасилование. Давай называть вещи своими именами. Даниту изнасиловали.

– Мерзкое слово, – заметила Зора.

– Под стать деянию.

Зора покачала головой.

– Так больше продолжаться не может. Надо что-то делать.

– Мы и делаем. Данитино тело исцелилось. Нынешней ночью ты уже омыла ее луной. Я просмотрю дневники матери. Уверена, смогу что-нибудь приготовить, чтобы исцелить и ее разум.

– Я толкую не про Даниту. А про мужчин. Ты же слышала их нынешней ночью. Они снова близко. Слишком близко.

Сев прямее, Мари подбросила еще одно полено в костер.

– Слышала.

– Их надо омыть. Нет смысла с ними толковать, пока они не освободятся от ночной лихорадки.

Мари уставилась на Зору.

– Нет.

– Нет? Что ты такое говоришь? Конечно, их надо омыть.

– Я не буду этого делать.

– Но, Мари…

– Ты же видела, что они сделали с Данитой! Они ее изувечили… разрывы, кровь, синяки. Зора, у нее на груди и бедрах следы укусов. Они животные, и их нужно усмирить.

– Они такие только потому, что умерла Лунная Жрица! Если мы их омоем, они снова станут нормальными.

– А что потом? Мы их омоем, и они будут жить с тем, что сотворили? – поинтересовалась Мари.

– Может, они должны нести это бремя вечно, но нельзя оставлять их, чтобы они становились злее и злее… и не только потому, что это ужасно для них. – Она покачала головой. – Не понимаю, как можно проявлять столько сострадания к кому-то, вроде Ника, люди которого не одно поколение убивают и порабощают нас, но не помочь мужчинам нашего Клана.

– Я принадлежу к обоим, и к Псобратьям, и к Землеступам. Зора, я делаю все возможное, чтобы понять, куда лучше вписываюсь. Может, я не права, но то, что они сделали с Данитой, так страшно, что у меня просто нет никакого желания им помогать, – заявила Мари.

– Понимаю, мужчины опасны, и они, кажется, не уйдут отсюда, как остальной Клан. С этим надо что-то делать. Ты готова выследить их и убить?

Мари поморщилась.

– Не думаю.

– Хорошо. Итак, у нас есть возможность помочь им. Так давай им поможем, – сказала Зора.

– Ты же готова. Теперь ты достаточно сильна, чтобы самой их омыть.

Зора поймала взгляд Мари и выдержала его.

– Я их боюсь.

– Умно.

– Пожалуйста, пойдем вместе. Помоги мне помочь им.

– Зора, я не хочу быть Лунной Жрицей, – заявила Мари.

– Но ты она и есть!

– А вот и нет!

Зора с Мари поглядели на койку, но Данита, провалившаяся в глубокий мучительный сон, даже не вздрогнула.

– А вот и нет, – упрямо повторила Мари, понизив голос.

– Почему ты так ненавидишь свой Клан? – резко поинтересовалась Зора.

Мари открыла рот, чтобы возразить, но осеклась. Медленно, размышляя вслух, она попыталась честно ответить Зоре.

– Потому что я никогда не была частью Клана – они бы меня не приняли. Матери пришлось держать меня на расстоянии. Зора, сколько себя помню, я скрывала, кто я на самом деле такая, и знала, что, если не спрячусь, не замаскируюсь и не солгу, мы с матерью поплатимся жизнями.

Зора повернулась к ней.

– Данита легко приняла тебя сегодня. Она даже погладила твою животинку, сказав, что мех на шее мягкий, словно кроличий, – верится с трудом, но слух ласкает. Ты когда-нибудь задумывалась, что вы с Ледой слишком сильно подчеркивали различия и недостаточно – сходства с Кланом.

– Пожалуйста, не говори ничего против матери.

Зора ласково прикоснулась к руке Мари.

– Я и не говорю. Не стала бы. Леда поступала, как считала правильным. Она защищала тебя. Но, возможно, она тебя слишком опекала. Я приняла тебя. Данита тоже. Думаю, и остальные примут, если узнают, что ты одарена больше, чем твоя мать.

– Я определенно одарена не больше, чем Леда.

Зора сардонически приподняла брови.

– Я знаю об огне.

– Что?

– Ты его вызвала. В день, когда умерла Леда. Ты сделала это, используя свои солнечные силы, – сказала Зора. А когда Мари не ответила, подначила ее: – Ты же знаешь, что можешь рассказать мне правду. Я ведь права насчет огня?

– Да, – тихо призналась Мари.

– Как ты это сделала?

– Понятия не имею. Ник сказал, что мог бы мне с этим помочь, но ушел слишком рано.

– Тогда тебе не о чем беспокоиться. Этот исключительный мужчина вернется, – сказала Зора.

Мари не ответила.

– И когда он вернется, то сможет рассказать, как пользоваться твоей солнечной силой. Тогда, если мужчины попытаются что-нибудь… или, по правде, если кто-нибудь из Клана попытается что-нибудь… просто отгони их огнем. Думаю, это решит вопрос твоего принятия в Клан, – с самодовольной улыбкой закончила Зора.

– Думаю, между принятием и запугиванием есть некоторая разница, – заметила Мари.

– Небольшая. Да и какая тебе разница, если ты получишь то, чего хочешь.

– И чего, по-твоему, я хочу? – спросила Мари.

– Стать частью Клана, избежав изоляции или осуждения.

Мари так обиделась, что почувствовала, как глаза наполняются слезами. Быстро проморгавшись, она отвернулась к очагу.

– Заварю-ка ромашкового чая. Хочешь?

– Нет, если ты собралась сама его заваривать. – Зора забрала у Мари травы, заставив ее встретиться с ней глазами.

– Ты отличная Лунная Жрица, но никудышная стряпуха. И не нужно стыдиться того, что ты хочешь, чтобы тебя приняли. Мы все хотим.

– Правда?

– Правда. Вытри лицо. А я сделаю чай. У нас еще немного хлеба осталось.

Ригель поднял голову и, подтащившись к Зоре, уселся перед ней и тихонько заскулил.

– Не стоило тебя кормить. Теперь не отстанешь.

– Отличный комплимент твоей стряпне, если он уже знает слово «хлеб», – заметила Мари.

– Полагаю, ты права, – Зора отломила горбушку тонкой длинной булки и кинула Ригелю, который ловко его поймал. Разделив оставшуюся булку пополам, вручила один кусок Мари. – Так ты мне поможешь?

– Мы снова говорим о мужчинах?

– Да, – коротко ответила Зора.

– Надо подумать, – призналась Мари.

– Пока думаешь, учитывай, что ты часть обоих миров: Племени и Клана. Думаю, ты должна использовать свою силу на благо их обоих.

Глаза Мари расширились от удивления.

– То есть ты не против, чтобы я помогла Племени?

– Если ты поможешь и Клану, то думаю, все получится по-честному, – пожала плечами Зора. – Если твое драгоценное Племя не пленит и не убьет тебя, землерылку.

– Есть такое, – ответила Мари.

– Думаю, ты сможешь обсудить это со своим другом, когда он вернется сюда за тобой.

– Ты так в этом уверена, – заметила Мари.

– Ты можешь вылечить паршу, долгие годы убивающую его людей. Он вернется, – повторила она.

Мари уставилась в огонь:

– Думаю, ты права.

– Эй, – Зора стукнула ее по плечу. – Вот вернется и снова примется так на тебя смотреть.

– А еще он любит Ригеля, – добавила Мари.

– Верно. Но он не смотрит на Ригеля, как на тебя.

– Было бы жутковато, – заметила Мари.

– Пей чай и думай веселей о твоем Клане. Ты меня слышишь, Мари? Твоем Клане, – велела Зора.

– Ох, я тебя прекрасно слышу: мой Клан бежал или окончательно и бесповоротно сошел с ума.

– Ну, – улыбаясь Мари, протянула Зора. – Это твой Клан, Лунная Жрица.

– Отец, проснись! – Ник потряс Сола за плечо. Лару спал возле своего спутника. Он поднял седеющую голову, несколько раз сонно вильнув хвостом. – Отец, это важно. Проснись.

Сол пару раз моргнул и, признав сына, мгновенно проснулся.

– Что такое? Что случилось.

– Я должен найти Мари. Сейчас же. У О’Брайена не осталось времени. Может, уже слишком поздно, – сказал Ник.

– Ночь уже на исходе?

– Только-только позвонил полуночный колокол, – сообщил Ник.

Сол сел, начав натягивать одежду.

– Вот что мы сделаем: ты пару часов поспишь, а потом…

– Посплю? Парша меня сожри, отец! Ты меня не слушаешь? У меня нет времени спать.

– У тебя нет времени не спать. Как думаешь, сколько ты пройдешь по лесу, учитывая раны и усталость? – поинтересовался Сол.

– Я не могу спать, пока мой кузен умирает, – возразил Ник.

– Ник, ты не протащишь эту девушку через лес в ночи, даже будучи отдохнувшим и невредимым. Тебе нужен дневной свет, чтобы найти дорогу к Мари. Вот что я предлагаю: поспи пару часов. Незадолго до рассвета ступай в Канальную часть острова, недалеко от моста. Там найдешь каяк. Веди его к плавучим домам. Найди девушку, посади в каяк и греби как можно ближе к берегу.

– Но, отец, тогда меня точно заметит смотровой.

– В любой другой рассвет он, конечно, тебя заметил бы. Однако этим утром он будет молиться со своим Жрецом Солнца, принимая лучи восходящего солнца, – сказал Сол. – Я прослежу, чтобы смотровой всецело сосредоточился на молитве и принятии солнца, потому что буду присматривать за островом вместо него.

– Если Племя узнает, что ты помог мне украсть женщину с Фермерского острова, лишишься своего положения Жреца Солнца, – сказал Ник.

– Племя может заменить меня в качестве Вождя. Но не может отнять у меня мое предназначение, – ответил Сол. – Итак, ты вытащишь каяк возле смотрового, а потом отправишься прямиком в лес.

– Я обойду Племя и направлюсь прямиком на территорию Землеступов.

– А ты придумал, как найти Мари?

Ник провел рукой по волосам.

– Надеюсь, Дженна мне поможет, а если нет, кажется, я примерно знаю, где находится ее нора. По правде говоря, я рассчитывал на помощь Ригеля.

– Щенка? Думаешь, он, как и прежде, выведет тебя к Мари? – поинтересовался Сол.

Ник кивнул.

– Надеюсь.

– Хорошо, итак, допустим, ты найдешь Мари и сможешь уговорить ее обменять жизнь Дженны на жизнь твоего кузена. Что потом? – спросил Сол.

– Потом я приведу ее сюда, чтобы она исцелила О’Брайена, если смогу гарантировать ей безопасность. Поможешь мне с этим?

– Она же связана с овчаркой. Ее отец был из нашего Племени. Насилие в отношении члена Племени – табу. Наши законы защитят ее, если нет, я готов взять ее под свою личную защиту. Это меньшее, что я могу сделать для ее отца.

– Что ты предпримешь, когда Племя узнает, что ее отцом был Гален? Она знает, как он умер. Не знает, что его убил ты, но знает, что кто-то из Племени, – спросил Ник.

– Возможно, Сирил со мной не согласится, поэтому я не собираюсь спрашивать у него совета или разрешения. Думаю, настало время сказать правду.

– Отец, это может для тебя плохо закончиться, – заметил Ник.

– Не хуже, чем столько лет хранить эту страшную тайну.

– Ты великий человек, отец. Я тебя люблю, – проговорил Ник.

– Как там говорится? Шишка от сосны недалеко падает? – улыбнулся Сол сыну. – Поспи пару часов. А я займусь каяком. Отправлю Лару разбудить тебя на рассвете. Ты придумал, как доставить девушку и, полагаю, ее Ригеля в лазарет?

– Так далеко я еще не загадывал. Думал, будет больше времени, чтобы все обмозговать.

Сол задумчиво погладил подбородок.

– Пожалуй, с этим я тебе подсоблю. Вернуться надобно на закате или сразу после. Иди на восток, к старой платформе для обрядов. Знаешь, о какой я толкую?

– О той, что так долго вырезала мать?

– Верно. Ею редко пользуются по вечерам – далековато от Племени. Уверен, там найдутся и свечи, и огниво. Зажги свечу и поставь на перила. Увидев ее, я пойму, что ты вернулся с Мари. Дождись, пока потушат послеобеденные огни. Затем отведи Мари к подножию лазаретных деревьев, где находятся запасной блок и подъемник. Я буду наверху и подниму вас троих.

– Отличный план, но у меня предчувствие, что мы не оберемся неприятностей, – сказал Ник, глядя на отца с новообретенным уважением.

– Я бог знает сколько лет не нарывался на неприятности, от одной только мысли чувствую себя молодым.

Улыбнувшись Солу, Ник покачал головой.

– И это меня называют смутьяном.

– Тебя еще и «нет» называют! – Ник и Сол рассмеялись. Потом Сол хлопнул в ладоши, и Лару завилял хвостом, в предвкушении пританцовывая.

– Ха! Лару тоже чувствует себя молодым, – заметил Сол. Затем коротко обнял сына.

– Николас, попытайся больше не попадать в неприятности. Что-то тяжело на сердце.

– Постараюсь изо всех сил, отец.

Ник забрался в кровать, нагретую отцом и его овчаркой-спутником, заснув прежде, чем Сол вышел из гнезда.

Казалось, прошло всего несколько минут, когда холодный нос Лару ткнулся Нику в шею, и пес облизал его лицо.

– Лару, хорошо, хорошо! Проснулся… проснулся!

Огромная овчарка еще раз лизнула Ника в лицо, а потом припустила из комнаты и из гнезда. Ник хотел последовать его примеру, но все тело болело. На мгновение он почувствовал, как внутри все опустилось, и поспешно размотал повязку на ноге, уверенный, что увидит гной и язвы, вернувшиеся вместе с паршой. Он с размаху уселся на кровать, ослабев от облегчения. Парши не было, только болезненная рана, нуждающаяся в покое. Подойдя к отцовскому ведру с чистой водой, он плеснул прохладой на лицо и грудь. Окончательно проснувшись, выскочил из спальни, обнаружив, что Сол оставил ему новый арбалет и полный колчан стрел, и два слова, накарябанных жестким почерком: «Возвращайся живым». Ник улыбнулся, взял пару отцовских толстых кожаных перчаток, плащ, одолженный Дэвисом, натянул капюшон и поспешил из гнезда. Ник не пошел на подъемник. Там бы его с легкостью мог увидеть кто-нибудь из Племени и поинтересоваться, куда это он собрался в такую рань, особенно теперь, когда все, наверное, знают, что он восстал из мертвых.

Но, благодаря задумке города на деревьях, Племя располагало множеством способов безопасно и быстро спуститься в лес, и Ник воспользовался самым простым из них. Неподалеку от отцовского гнезда располагалась одна из стационарных дюльферных станций, которыми Племя могло воспользоваться при чрезвычайной ситуации. Каждого члена Племени еще в детстве тренировали, пока он не становился искусным скалолазом. Ник смог без труда стянуть капюшон, надеть перчатки и, приладив кожаное снаряжение, быстро и бесшумно спуститься к темному подножию леса далеко внизу. Ник попытался пробежаться по гребню Канала, но ослабевшее тело согласилось лишь, прихрамывая, тащиться. Он стиснул зубы от боли и разочарования: у О’Брайена мало времени!

К тому времени, как он добрался до разбитого асфальта, когда-то бывшего дорогой, небо начало серовато светлеть – верный признак скорого рассвета, а Ник все потел от боли и усилий.

Он с легкостью нашел каяк. Отец оставил его там, где и обещал: на берегу возле моста на Фермерский остров. Ник не позволил глазам или вниманию переключиться на мост. Не думал и о сковавшем его страхе воды. А сосредоточился на поставленной задаче, непростой в его теперешнем состоянии. Во-первых, он проверил каяк. Внутри лодки обнаружились весло и корзинка с едой и водой. В середине корзинки оказалась еще теплая кружка чая. Ник улыбнулся, отхлебывая и мысленно посылая отцу благодарность. Сладкий и крепкий чай прогнал по его телу энергию, в которой он, определенно, нуждался: пока перетаскивал каяк в воду, раны протестующе ныли. Когда Ник, наконец, прыгнул в лодку и начал грести к плавучим домам, он почувствовал теплую струйку крови, стекающую по спине.

– Еще работа для Мари, – самому себе сказал Ник, отказываясь позволять ранам отбирать у него больше драгоценного времени, чем, казалось, необходимо. – Они ничто по сравнению с тем, что переживает мой кузен… ничто.

Течение Канала славилось своей непредсказуемостью и считалось труднопреодолимым, но дождя не было чуть ли не целую неделю, и река стала мелкой и вялой. Ник добрался до пристани, где быстро привязал каяк, а потом поспешил к первому плавучему дому.

Внутри царила темнота и тишина. Ник бросил взгляд на дверь и толстый металлический прут, закрывающий ее снаружи. Нет, не удостоверившись, что Дженна там, он не откроет. Подойдя к окну, Ник заглянул внутрь между деревянными брусьями.

Он ошибался. Внутри оказалось темно, но не тихо. На таком расстоянии он слышал приглушенные всхлипы, сдавленные стоны и низкие причитания, звучащие нескончаемо, словно ветер.

– Дженна? Дженна, ты там?

Изнутри раздался скрежет, и холмики на полу зашевелились, оформившись в людей. Бледные серебристые лица повернулись в его сторону.

– Дженна! Есть тут Дженна?

– Не наш мужчина! – Раздался сердитый голос. – Уходи!

– Я ищу Землеступку по имени Дженна. Я должен ее найти, – сказал Ник. – Пожалуйста, это срочно.

Женщины повернулись к нему спиной, и приглушенные отчаянные стенания возобновились. Ник уже отходил от окна, когда его остановил шепот:

– Ты хочешь ее обидеть?

Ник ухватился за деревянные прутья и, пвглядываясь в темноту, увидел небольшое круглое лицо девушки, глядящей на него серыми глазами.

– Нет. – Он говорил тихо, чтобы не потревожить остальных женщин. – Я не хочу обижать Дженну. Мне нужна ее помощь.

– Даешь слово?

– Попытаюсь. Как тебя зовут?

– Изабель. А тебя?

– Ник. – Он ей улыбнулся. – Изабель, даю слово, что не обижу Дженну и никому не дам в обиду.

– Я запомню тебя, Ник. Если нарушишь слово, Мать-Земля узнает.

– И в мыслях не было, – ответил Ник.

– Она в крайнем доме.

– Спасибо! – Прежде чем отвернуться, он протянул через решетку руку и пожал ее маленькую худую ручку. – Все переменится. Это я тоже обещаю.

Изабель улыбнулась грустной недоверчивой улыбкой. Она молча легла, свернувшись калачиком. Ник заковылял вниз по причалу к крайнему дому. Открыв дверь, вошел внутрь. Лица повернулись к нему, и он заговорил быстро, но уверенно.

– Дженна. Это Ник. Где ты?

Раздался шорох: зашевелился ворох одеял, а потом на него прищурилась Дженна.

– Ник?

Он поспешил к ней, осторожно перешагивая или обходя плачущих женщин. Ник протянул руку:

– Пойдем со мной.

На мгновение заколебавшись, она протянула руку. Ник сжал протянутую ладонь, помог девушке подняться на ноги и, придерживая за локоть, повел через комнату. Они уже почти добрались до двери, когда к нему потянулись руки, хватая за штаны и пытаясь остановить. Поднялся крик.

– Нет!

– Не забирай ее!

– Стой!

Вытолкнув Дженну в дверь, он окинул комнату взглядом:

– Я не обижу ее. Даю слово.

Запричитав, женщины отвернулись от него. Чувствуя подступающую тошноту, Ник вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Он повел безмолвную Дженну к каяку. Она не сопротивлялась, когда Ник помог ей в него сесть. Когда он погреб прочь от пристани и направился к противоположному берегу, держа курс на уединенный пост смотрового, небо из серого стало бледно-желтым, зардевшись персиковым рассветом. Не обращая внимания на жгучую боль в спине, Ник греб изо всех сил.

– Дженна, через пару минут мы выберемся из каяка, и придется быстро-быстро побежать. Нужно перебраться на берег, прежде чем нас кто-нибудь заметит. Понимаешь?

Девушка не ответила, и Ник на нее посмотрел. Обхватив себя руками, она медленно покачивалась назад и вперед. Когда солнце поднялось над горизонтом, серебристо-серый оттенок сошел с ее кожи, но глаза оставались широко распахнутыми, и кроме всепроникающего чувства печали в них не отражались ни мысли, ни эмоции.

Нахмурившись, Ник продолжил грести.

Добравшись до берега чуть ниже поста, Ник не мешкал. Каяк скользнул на песок, Ник перебросил корзинку на берег, а потом приподнял Дженну за талию и перетащил ее на берег. Он поднял корзину и, взяв маленькую ручку Дженны в свою руку, быстро и горячо проговорил, глядя в темные глаза:

– Нам придется поспешить и не шуметь, находясь за пределами территории Племени. Просто держи меня за руку, а я тебя поведу. Когда окажемся в безопасности, я объясню, что происходит. А пока можешь мне просто довериться?

Дженна моргнула, словно прорвалась на поверхность после долгого погружения.

– Никто нас не убьет?

– Никто нас не убьет, – ответил Ник. – Не сегодня.

– Ник. Это ты?

Призрак улыбки приподнял уголки ее губ, но лишь на мгновение.

– Да, это я. Главное, будь рядом.

Он двинулся вперед, но Дженна схватила его за рукав, потянув обратно.

– Куда ты меня ведешь?

Он улыбнулся ей:

– Домой, Дженна. Я веду тебя домой.

42

Солнце только показалось на утреннем небе, а уже стало необыкновенно тепло, когда Ник наконец решил, что они достаточно далеко от территории Племени, чтобы передохнуть. Присев на замшелое бревно, он обтер рукавом пот с лица и протянул Дженне бурдюк, а потом полез в корзинку за жесткими бутербродами из лепешек, которые упаковал отец.

– Спасибо, папа, – благодарно пробормотал Ник, откусывая большой кусок от первого. – Держи, тут всем хватит, – сказал он с набитым ртом, предлагая Дженне корзинку. Она осторожно взяла бутерброд и начала его грызть. Ник смотрел на нее, пытаясь решить, что же сказать. Их путешествие обернулось одним из самых тихих, молчание прерывалось лишь тогда, когда говорил Ник. Если он что-нибудь спрашивал, Дженна односложно отвечала. Сама же разговора не заводила и вопросов не задавала.

Ник сглотнул и прочистил горло.

– Как ты, Дженна?

Ее глаза встретились с его.

– А как сам думаешь?

Он посмотрел на нее – внимательно, по-настоящему: темные волосы спутались, она стала ужасно худой и выглядела гораздо старше, чем когда он видел ее последний раз. Когда это было? Месяц назад? Два? Дженна была так бледна, что темные круги под глазами выглядели грязными подтеками.

– Думаю, было тяжело, – сказал Ник.

– Да, – снова принявшись за бутерброд, проговорила она, словно обращаясь к нему, а не к Нику. – Спасибо, что освободил. Здесь меня и оставишь?

– Нет, – поспешил заверить ее Ник. – Я хочу оставить тебя с Мари.

Словно пойманная птица, ее взгляд метнулся к нему, а потом, скользнув прочь, снова вернулся.

– Я… я не знаю никакой Мари.

– Нет, знаешь. Мари говорила, что вы подруги.

Девушка молча на него уставилась.

Ник продолжил:

– Мари спасла мне жизнь. Я чуть не умер от раны. Она нашла и исцелила меня, а теперь я снова ее ищу: мне нужна ее помощь, чтобы вылечить моего кузена О’Брайена. Помнишь О’Брайена? Он был в ту ночь, когда тебя забрали.

Дженна покачала головой, но Ник не понял, почему: то ли от недоверия, то ли от того, что в самом деле не помнила О’Брайена. Он заговорил быстрее:

– Я почти неделю провел в норе Мари с Зорой. Конечно, они завязали мне глаза, не позволив увидеть, где живут. Я надеялся, что ты подведешь меня настолько близко к норе, чтобы одна из них снова меня нашла. – Ник предусмотрительно не упомянул Ригеля. Мари явно вела необычную, скрытную жизнь, и Ник, зная, что Ригель стал недавним дополнением к этой жизни, не был уверен, знали ли о его существовании Землеступы. – А потом я собирался обменять твою жизнь на жизнь моего кузена.

Дженна снова покачала головой.

– Ты сказал Мари и Зора?

– Ага. Однако Зора мне не очень понравилась, – признался Ник.

– Бессмыслица какая-то, – проговорила Дженна. – А как же… – И тут губы девушки вытянулись в белую линию, и она замолчала.

– Ты хотела спросить, а как же мать Мари, Леда?

Бледное лицо Дженны порозовело от удивления.

– От… откуда ты знаешь ее имя?

– Я же сказал тебе: Мари исцелила меня, и я жил в ее норе. – Он помолчал, а потом еле слышно добавил. – Леда умерла.

Из глаза девушки потекли слезы, чертя белые полоски по грязным щекам.

– Нет, – прошептала она прерывающимся голосом. – Леда не могла умереть.

– Мне жаль. Очень жаль.

Дженна склонила голову и зарыдала. Ник беспомощно наблюдал, пока не решился робко протянуть руку и слегка похлопать девушку по спине. Когда рыдания оборвались слабой икотой и Дженна вытерла лицо подолом рубашки, Ник снова предложил ей бурдюк. И хоть у нее и дрожали руки, она взяла его и от души отхлебнула.

– Дженна, ты мне поможешь? – спросил он.

Она посмотрела на него опухшими красными глазами.

– Никто не должен знать, где живет Мари.

– Я никому не скажу. Даю слово.

Дженна покачала головой.

– Нет. Ты не понял. Я и сама не уверена, где она живет.

Ник провел рукой по волосам:

– Сможешь подвести меня как можно ближе?

Дженна повела плечами:

– Может быть.

– Обещаю, что не попытаюсь обмануть тебя или Мари. А как тебе такой вариант… ты подведешь меня настолько близко к ее норе, насколько можешь, чтобы чувствовать себя спокойно, а потом мы подождем и посмотрим, найдет ли она меня. Если найдет, то сможет выбрать.

– Выбрать?

– Да. Она сможет выбрать, помогать мне или нет, – пояснил Ник.

– Но ты же сказал, что обменяешь мою жизнь на жизнь своего кузена. И если Мари откажется…

– Если Мари откажется, ты останешься на свободе, – оборвал ее Ник. – Ты в любом случае не вернешься на Фермерский остров.

– Почему? Зачем ты это делаешь? Ты не освободил меня той ночью. Почему же хочешь освободить сейчас?

– Теперь все по-другому. – И, слабо улыбнувшись, он добавил: – Кроме того, я знаю Мари и верю, что она примет верное решение.

Дженна так надолго на него уставилась, что Ник потерял надежду услышать ответ. Но только он начал придумывать, что же еще сказать девушке, чтобы убедить помочь, как она просияла:

– Ты знаешь Мари! Я тебе помогу.

– Эй, я могу пойти проверить силки. Знаю, как ты это ненавидишь. К тому же я выспалась и… – Слова Мари утонули в широком зевке.

Зора фыркнула. Под глазами Мари залегли глубокие тени. Девушка была уверена, что она с неделю не спала нормально.

– Ага, вижу! Ненавижу ли я проверять силки на кроликов? Да. Но вы с Данитой провели почти всю ночь на ногах. – Зора взглянула на койку. – Она наконец-то заснула, и тебе бы тоже не мешало. Сегодня я займусь силками. А ты – завтра.

– Правда? Ты не против?

– Если честно, против, но все равно сделаю все в лучшем виде. К тому же, посвежев и отдохнув, ты снова сможешь посидеть с нею ночью, если у нее опять начнутся эти сны. – Вздрогнув, Зора понизила голос. – Я думала, она не прекратит плакать.

– Да, было неважно. Но я нашла мамин рецепт для хорошего сна. Можно попросить тебя нарвать еще лаванды? Мамин дневник говорит, лаванда успокаивает. Унимает ночные страхи.

– У нее определенно ночные страхи, – кивнула Зора. – Я нарву сколько надо. Еще что-нибудь?

– Да, свежее алоэ, чтобы залечить ее раны. Если ты перейдешь реку там, где мы поставили силки, и вылезешь на берег в том каменистом местечке, найдешь предостаточно.

– Хорошо, без вопросов. А ты отправляйся спать. Может, я немножко задержусь. Хочу собрать корень стрелолиста на ужин и уверена, что видела подросший кресс-салат.

Зевнув, Мари проговорила:

– Всякий раз, когда ты говоришь, что приготовишь на ужин, у меня начинает урчать в животе.

– Отлично. – Зора улыбнулась, обрадовавшись, что Мари похвалила ее кулинарные способности. Ее улыбка стала еще шире, когда она поддразнила: – Если проголодаешься, можешь подумать кое о чем особенном. Сегодня я собираюсь сварганить пюре из корня стрелолиста с чесноком и грибами и драгоценной солью, которую ты предпочитаешь копить. А еще кусочки крольчатины, обвалянные в молотом льне и поджаренные, я уж позабочусь о том, чтобы твой живот как следует поурчал.

– Знаешь, иногда я даже рада, что ты здесь живешь. – Мари улыбнулась, и Зора подумала, что временами она выглядит искренне счастливой. Мари еще улыбалась, укладываясь обратно к Ригелю под бочок – ленивое создание едва ли двинулось во время их разговора – и закрыла глаза.

– Ага, знаю! Точно знаю, – сказала Зора, беря посох у двери. Поцеловав кончики пальцев, она приложила их к изображению Матери-Земле, вырезанной на сводчатом дверном проеме. Настроение улучшилось, и хотя ее и страшила проверка силков, Зора с растущей уверенностью пробралась через ежевичную путаницу. Потом свернула на север и направилась к небольшой речушке, ставшей кроличьими угодьями. Стояло раннее утро, но день уже обещал быть жарким, и Зора поймала себя на том, что не против дождя. Как же приятно, когда весенний дождь делает все вокруг чисто вымытым и ярко-зеленым. Жить с Мари становилось все легче и легче: безусловно, она ценила хорошую кухню. Скоро вызреют крупные перцы. Зора мысленно скрестила пальцы, надеясь, что безумные мужчины слишком обезумели, чтобы додуматься уничтожить сады Клана. Они не тронули сад с травами в родильной норе, так что, может, переживать не стоило. Девушка почти вприпрыжку взобралась на небольшой холм, за которым открывалась поляна возле кроличьей речки. Радостно обдумывая обеды для Мари, а теперь еще и Даниты, Зора вытянула ногу и в мгновение ока соскользнула со склона, предвкушая, как снимет ботинки и перейдет речушку вброд.

– Сперва проверь силки. Покончи с этим, – поучала она саму себя. Отправившись к ловушкам, Зора радостно вскрикнула, обнаружив в обеих яркоглазых кроликов. – Придется затолкать вас двоих в одну клетку, чтобы донести до дому, но Мари так обрадуется! – С этими словам она подошла к смертоносным силкам. Поскольку она пришла одна, пришлось поднять руки к лицу и смотреть через растопыренные пальцы. Два силка оказались пустыми, а вот в третий попалась жирная индейка, Зора ухмыльнулась, скинула обувь и перешла ленивый ручей, радостно пританцовывая. Девушка наклонилась, побрызгав потное лицо водой, подумывая раздеться и как следует помыться в холодной воде, прежде чем искать на болотистом берегу аппетитные корни стрелолиста.

Зора так крепко задумалась, как приготовить прекраснейшую индейку, что не заметила мужчин, пока они не подошли совсем близко.

– Миленькая Зора. Миленькая, миленькая Зора.

Она обернулась и увидела стоящего всего в нескольких футах от нее Джексома, глядящего прямо-таки испепеляющим взглядом. Выйдя из-за деревьев, за ним показались еще двое мужчин. Она узнала в них Брадона и Джошуа – двоих мужчин старше Джексома на несколько зим – однако, узнав их, не испытала ничего, кроме печали. Мужчины сильно изменились за несколько недель после смерти Леды. Они шли, сгорбившись, словно звери, напомнив Зоре истории о свежевателях, приходящих за плохими детьми, особенно теми, которые не спят, когда велено идти в кровать. От их одежды остались жалкие лохмотья, через которые Зора видела странные рваные раны и содранную кожу, обнажившую сырую, сочащуюся плоть.

Зора хотела убежать… ей бы даже удалось их обогнать, но тело не слушалось голоса разума. Словно у мужчин имелись кованые железные гвозди из разрушенного города и они загнали их ей в ступни, приковав к месту.

– Чего надо? – Она попыталась, чтобы голос звучал уверенно и немного раздраженно, но руки так тряслись, что пришлось сжать их в кулаки, чтобы унять дрожь.

– Омой нас! – потребовал Брадон грубым и колючим голосом, словно бы уже давно не говорил.

– Я не Лунная Жрица. Вы же знаете. Я не успела выучиться, а Леда умерла.

– Омой нас! – закричал Джошуа, когда они с Брадоном вышли на поляну.

– Я же сказала: не могу! – ответила Зора. – Тем более посреди дня. В небе нет луны. Даже Леда не смогла бы вас сейчас омыть. Уходите. Я не могу вам помочь.

– Миленькая Зора должна нас омыть! – пробормотал Джексом, делая еще один шаг к девушке. Зора заметила, что он сгорбился и одичал меньше двух других, но буравил взглядом ее тунику и груди, просвечивающие через влажную ткань.

– Нет! Отойди! – Зора наклонилась и, схватив со дна речушки камень размером с кулак, угрожающе его подняла. – Джексом, я бы хотела помочь, но не могу. Если вы сейчас же уйдете, я обещаю, что потренируюсь призывать луну. Встретимся здесь, на этой поляне, в следующее полнолуние, – вот тогда-то я вас и омою.

– Ты омоешь нас! – сказал Брадон.

– Омой нас! – повторил Джошуа, продолжая наступать на девушку.

Зора судорожно огляделась, пытаясь прикинуть, что еще получится использовать как оружие. И почему она не попросила Мари научить ее пользоваться пращой? В голове шумело, она вспомнила, что положила в рюкзак землеройный нож… в рюкзак, валяющийся на берегу, у ног Джексома.

Брадон и Джошуа подошли к Джексому, а потом все случилось очень быстро.

– Если не можешь омыть, сделаешь для нас кое-что другое! – заявил Джошуа и с хищным рычанием ринулся к Зоре, хватая за запястья и так выворачивая руки, что она, вскрикнув, выронила камень.

Он начал тянуть ее из речки. Зора боролась с ним, пинаясь, брыкаясь и отбиваясь… хотя, по ощущениям, словно бы сражалась с деревом.

Девушка упала, и Брадон, схватив ее за запястья, прижал к земле.

– Джексом! Помоги! Помнишь, мы ведь дружили? И я тебе нравилась!

– Миленькая Зора останется с нами. Миленькая Зора облегчит наши мучения.

Глаза Джексома светились похотью, когда он прижал ее пинающиеся ступни своими лодыжками и раздвинул девушке ноги.

43

Ник заподозрил, что девушка водит его кругами. И понимал почему: она демонстрировала свою преданность Мари и следовала всем правилам конспирации своего Клана, но у него уже не оставалось времени, терпения и сил.

– Дженна, как думаешь, насколько мы близко?

– Уже поблизости, еще немного – и выйдем к красивой речке и полянке. Думаю, можно и здесь подождать. У воды попрохладней, – проговорила она, одаривая его застенчивой кривой улыбкой.

– Спасибо, Дженна. Звучит неплохо. Эта часть леса такая приятная, хотя здесь и в помине нет наших сосен. – Ник улыбнулся Дженне. – Полагаю, суть в том… что Землеступы не роют своих нор возле рощ Племени. – Дженна открыла рот, чтобы ответить, когда Ник резко остановился и поднял руку, останавливая и Дженну. – Ты слышала? Чей-то голос?

Девушка опустила голову, прислушиваясь вместе с Ником. Крик, полный ужаса и боли, пронзил тишину леса.

– Держись позади меня. Если я скажу «беги», беги и попытайся найти Мари. Скажи ей, что она мне нужна. Скажи, что она знает, кто может меня найти.

Темные глаза Дженны расширились от страха, но она кивнула. Ник вытащил арбалет и зажал между пальцами три стрелы. Стиснув зубы от боли в ноге, он ринулся на испуганный крик. Ник взбежал на холм, Дженна – сразу за ним, и увидел под собой поляну с небольшой бурлящей речушкой, возле которой лежала прижатая к земле тремя землерылами Зора. Один, между ее ног, срывал с девушки одежду, двое других держали руки, оскалив зубы и, наклонившись, лизали и кусали за плечи и грудь. Зора визжала и отбивалась. Ужаснувшись, Ник прицелился и закричал:

– Оставьте ее, грязные животные!

Насильники отреагировали, как Ник и надеялся: задрали головы, ища его.

Вжих! Вжих!

Мужчины, державшие Зору за руки, оказались простой мишенью: стрелы по перья вошли каждому в лоб. Тот, что примостился между ног девушки, припустил по поляне, пригнувшись, но с нечеловеческой скоростью. Ник прицелился, выстрелил и громко выругался, когда стрела вошла твари в плечо. Землерыл повалился на колени, но поразительно быстро очухался и, прежде чем Ник успел еще раз прицелиться, прямо на четвереньках скрылся в лесу.

– Держись ближе ко мне! – напомнил Ник Дженне и ринулся к Зоре, скользя и сползая по холму, потом перемахивая через речушку.

– Нет! Нет! Нет! – закричала Зора, выбираясь из-под тела одного из убитых, когда Ник подбежал к ней. Глаза девушки расширились и казались невидящими от страха.

Дженна обогнала Ника:

– Зора! Зора! Это Дженна. Это я.

– О Боже! О Боже! Дженна? Беги! Они убьют тебя! Беги!

– Я проверю, нет ли в лесу других, – сказал Ник Дженне. – Поговори с ней. Постарайся успокоить.

Ник ринулся к деревьям. Нашел кровавый след, оставленный землерылом, но не заметил никаких признаков других. Когда он принюхался, гадая, что же это за тухлый запах, глаза вернулись к кровавому следу. Он наклонился, дотронулся до алой капли пальцем и поднес к носу. Ник брезгливо поморщился от запаха – кровь! Запах напомнил давно мертвую тушку. Тщательно вытерев руку о густой мох, он, оглядываясь на кажущийся пустым лес, вернулся к Зоре с Дженной. Дженна приглаживала разодранную Зорину одежду, пытаясь прикрыть обнаженное тело. Когда Ник подошел ближе, Зора подняла полный страха взгляд.

– Это всего лишь я… Ник, – проговорил он. – Ты же знаешь, что я не обижу.

– Ник, ты спас меня! – воскликнула девушка, а потом ее лицо исказилось, и из глаз потекли слезы – и вот уже тело сотрясалось от безудержных рыданий.

Дженна обняла ее.

– Ты в безопасности. Ты в безопасности, – бормотала она.

Ник присел рядом с девушками, по-прежнему буравя глазами лес.

– Их было больше, чем трое?

– Н-не думаю, – сквозь всхлипы сказала Зора.

– Хорошо, тогда давайте прямо сейчас убираться отсюда. – Ник попытался помочь Зоре встать, но та отпрянула от него. Он поймал Дженнин взгляд, и девушка понимающе кивнула.

– Давай, Зора. Я помогу тебе встать, – предложила Дженна.

Ник поднял рюкзак, валяющийся недалеко от них.

– Куда идти? – спросил он Зору.

– Я не могу рассказать, – проговорила она.

Рыдания стихли, но слезы по-прежнему текли по щекам, смешиваясь с кровью из разбитой нижней губы.

– Но ты должна, – возразил Ник. – Вдруг поблизости рыскают другие.

Зорины плечи задрожали:

– Я не могу, Ник!

– Зора, даю слово, клянусь жизнью Ригеля, что никогда не расскажу никому из Племени, где находится нора Мари. Можешь довериться мне. Ты должна.

– Он вытащил меня с острова, – мягко проговорила Дженна. – Думаю, он хороший человек, хоть и Псобрат.

Наконец, Зора кивнула:

– Идем на юго-восток.

Ник повел их с поляны, но Зора его остановила.

– Надо забрать кроликов. И индейку. Я… я должна набрать стрелолиста и лаванды. Для Мари. Они нужны Мари.

– Зора, на это нет времени. Я не убил третьего, и если он вернется с подмогой, я не смогу их удержать, – сказал Ник.

– Я возьму индейку, – трезво рассудила Дженна, что подошло бы более старшей женщине, а не бледной маленькой девочке, которую он спас с острова. – А кроликам сверну шеи и тоже возьму.

– Нет! Кролики нужны нам живыми. – Зора встретилась с Ником глазами. – Мари их разводит.

Ник чуть не сказал Зоре, что Мари может вернуться за ними сама, но потом понял, чем она занимается. Она разводит кроликов, потому что быстро растущему Ригелю постоянно нужно свежее мясо.

Он вздохнул.

– Дженна, возьми индейку из силка. А я позабочусь о кроликах. – Он поспешил к ловушкам и, схватив одного кролика за уши, затолкал в клетку к другому. Зажав клетку под мышкой, он повернулся к Зоре. – Никаких корней и лаванды. Мы ведем тебя домой. Немедленно. Держитесь за мной, близко и тихо.

К счастью, Зора не стала спорить. Сжимая Дженнину свободную руку, она последовала за Ником в лес.

Мари снился чудесный сон о горах дымящегося жареного стрелолиста, приправленного всевозможными пряными травами и солью – драгоценной соли было хоть засыпься, – когда ее разбудил Ригель. Девушка села, протирая глаза, чувствуя себя встревоженной и смущенной. Молодой пес стоял у двери, бешено лая.

– Что происходит? Помоги мне, Мари! – Данита села в кровати, подтянув одеяло к подбородку, уставившись на дверь большими испуганными глазами.

– Все хорошо. Здесь нас никто не достанет, Данита.

Мари поспешила к Ригелю. Молодой пес перестал лаять, но принялся скулить и скрести дверь.

– Да иду я, иду. Подожди секундочку.

Мари поспешила перебросить через плечо рюкзак, в котором лежала праща. Схватив несколько горстей тщательно подобранных камней из запаса у очага, сыпанула их следом.

– Оставайся здесь. Запри дверь и никому, кроме нас с Зорой, не отпирай.

– Нет, Мари! Не оставляй меня здесь одну! – запричитала девушка.

– Здесь гораздо безопаснее, чем в лесу.

– А что, если вы с Зорой не вернетесь?

Мари чуть не заверила ее, что они обязательно вернуться, но потом подумала о Леде, которую потеряла гораздо раньше, чем рассчитывала.

– Если мы не вернемся, оставайся здесь, пока не наберешься сил. Здесь достаточно еды и припасов в кладовой – хватит, чтобы продержаться несколько дней, если подойти с умом. Потом пробирайся к остальным женщинам Клана на побережье или на юг, к клану Мукомолов. Передвигайся только днем. На ночь находи дерево побольше и прячься на нем. Понятно?

Данита кивнула.

– Запри за мной, – повторила Мари.

Она открыла дверь, и Зора буквально упала в ее объятия, всхлипывая и истерично бормоча.

– Мне жаль! Мне так жаль! Мне пришлось привести его сюда. В лесу мужчины. Они на меня напали. Мне так жаль, Мари.

В полном замешательстве Мари посмотрела Зоре через плечо и увидела в дверном проеме Ника. В одной руке он держал арбалет, а в другой – набитую кроликами ловушку. Он выглядел грязным, бледным и пропитанным потом; сердце Мари радостно встрепенулось, когда он ей улыбнулся. Потом Ник сдвинулся в сторону, открывая Дженну.

– Сюрприз! – объявил Ник.

Не в силах говорить сквозь слезы, Мари распростерла руки, принимая Дженну в объятия. Так она и стояла, кажется, целую вечность, обнимая двух девушек, а Ник улыбался, глядя ей в глаза.

Ей не удалось ни отвернуться от него, ни совладать с голосом, пока он не нагнулся, чтобы поприветствовать Ригеля.

– Привет, рад тебя видеть, здоровяк. Рад тебя видеть. – И он почесал извертевшегося пса за ухом.

Мари поглядела на Зору и, наконец-то, ее разглядела: лицо в дорожках от слез, кровь на губах, порванная одежда.

– Ты ранена! – Она отстранилась от двух девушек, быстро оценивая Зорины травмы, добавив в список кровавые синяки от укусов на плечах. – Что случилось? Расскажи мне, что случилось!

Когда Ник зашел в нору, притворив за собой дверь, Данита начала кричать.

– Иди к ней. Я в порядке, – сказала Зора.

Мари бросилась к Даните, обхватив ее лицо ладонями.

– Данита, ты в безопасности. Это наш друг, Ник. Он не Землеступ, так что не страдает ночной лихорадкой.

– Он Псобрат! Он заберет нас или убьет!

– Нет. Он другой, – заверила Дженна, поддерживая Мари. – Ник помог мне сбежать от Псобратьев.

– Дженна, возьми Даниту, отведи в дальнюю комнату и уложи в постель.

Но прежде чем Дженна успела выполнить ее просьбу, Мари крепко обняла подругу. – Я так рада, что ты вернулась.

– Я тоже, Мари. – Дженна отстранилась и посмотрела Мари в глаза: – Что стряслось с твоими волосами?

– Это все Зора.

Дженна хихикнула, потом посерьезнела.

– Ник рассказал мне о Леде. Я так соболезную.

Мари снова ее обняла.

– Спасибо, милая. Спасибо.

Когда Мари, наконец, отпустила подругу, Дженна поцеловала ее в щеку, а потом взяла Даниту за руку и отвела в другую комнату. Мари шагнула к Зоре, пытающейся наполнить чайник водой, вот только у нее так дрожали руки, что больше проливалось, чем попадало внутрь.

– Я сделаю. Посиди. – Зора опустилась на свое обычное место у очага, уставившись на огонь. Мари поглядела на Ника, сидящего на стуле возле столика, лаская Ригеля, не перестающего вилять хвостом. – Ты ранен? – спросила она его.

– Ничего нового. Но рана на спине, кажется, открылась.

– Все плохо?

Ник покачал головой:

– Позаботься сперва о Зоре. Ты ей нужней.

Мари присела подле Зоры.

– Что случилось и куда тебя ранили?

– Руки… руки болят и грудь, – прошептала она. И тут ее голос стал повышаться. – Лицо. Что с моим лицом? – Зора в отчаянии посмотрела на Мари, рука потянулась к окровавленным губам.

Мари поймала Зору за руку, осторожно отведя ее в сторону.

– У тебя разбиты губы, но не сильно. Щека опухает и уже в синяках. – Она заколебалась, прежде чем стянуть с Зоры остатки одежды, бросив через плечо: – Ник, можешь выйти из норы? Просто подожди снаружи. Мне нужно осмотреть Зору.

Ник неловко поднялся на ноги, когда Зора проговорила:

– Ему не надо уходить. Он спас меня. Но он м-может просто отвернуться?

– Конечно, Зора, – ответил Ник, отворачиваясь вместе со стулом.

– Так, теперь рассказывай, – пробормотала Мари, распутывая изорванную одежду на истерзанной Зоре.

– Я была на поляне. Радовалась, переходя речку, размышляла, как повкуснее приготовить попавшуюся в наш силок индейку. – Зора улыбнулась сквозь слезы. – Радоваться так здорово.

Мари кивнула, понимающе помычав, не отрывая взгляда от ужасных укусов на Зориных руках.

– И тут из леса вышли Джексом, Брадон и Джошуа. Я даже не знала, что они там, пока не стало слишком поздно. – Зора продолжила: – Я попыталась их урезонить, но они совсем сошли с ума и пребывали в ужасном состоянии, хуже, чем ночная лихорадка, хуже всего виденного мною. Они хотели, чтобы я омыла их прямо днем… а когда я сказала, что не могу, вытащили из воды и… и напали. – По ее щекам потекли слезы. – Они прижали меня к земле. Даже Джексом. Джексом хотел меня изнасиловать… они все хотели меня изнасиловать. – Зорины плечи затряслись. – Потом появился Ник. Он… он убил Брадона и Джошуа и выстрелил в Джексома, но тому удалось уйти.

Мари взглянула на широкую спину Ника:

– Ты убил третьего, Ник?

– Не уверен, – ответил он. – Стрела вошла ему в плечо. Если я попал в нужное место, он истечет кровью. Если нет, думаю, медленно умрет от инфекции. Зора права. С теми мужчинами что-то было сильно не так.

– Мы с Джексомом дружили, – прорыдала Зора. – Хотели даже стать парой.

– Он тебя изнасиловал? – тихо спросила Мари.

Зора покачала головой:

– Нет. Ник его остановил.

Мари с облегчением выдохнула.

– Хорошо. Очень хорошо. Так, а теперь я приготовлю настой, чтобы протереть укусы. Кожа повреждена всего в нескольких местах, но все равно появятся ужасные синяки и воспаление. Я заварю отвар против боли, чтобы ты поспала.

– Я не хочу спать. Промой раны, но сон мне не поможет. Мне еще индейку жарить. Извини, что не принесла стрелолист и лаванду. Надо было сначала собрать, а потом резвиться в речке. Надо было… – Зора запнулась и, закрыв лицо ладонями, зарыдала.

Мари крепко обняла подругу.

– Ты ни в чем не виновата. Ни в чем.

– Я привела Ника. Прости, Мари, – пробормотала девушка прерывающимся голосом.

– Ей пришлось, Мари, – вставил Ник. – Мы не знали, сколько еще таких уродов может скрываться в лесу. Да и раненый мог вернуться. Клянусь, я никогда не расскажу, где ты живешь, никому из Племени. Честно, Мари. Не сомневайся, я сохраню твой секрет.

– Все хорошо… все хорошо, – проговорила Мари, обращаясь к обоим. – Я тебе верю, Ник. Самое главное: все мы здесь, в целости и безопасности. Со всем остальным разберемся со временем.

– Он привел Дженну домой, – сказала Зора, поднимая заплаканное лицо и глядя на Ника.

Мари моргнула, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать.

– Значит, тебе придется накормить ужином еще двоих, – проговорила она, чтобы не разрыдаться, наполовину истерично, наполовину счастливо.

Зора неуверенно улыбнулась.

– Хорошо, что индейка большая и жирная.

– Хорошо, что мы все вместе, – Мари обняла ее. – Заваришь нам чаю, пока я займусь спиной Ника и потолку желтокорень?

Зора кивнула.

– Накипятить побольше воды, чтобы еще и на помыться хватило?

– Верно. – Подойдя к пустой кровати, Мари взяла одеяло и передала Зоре, чтобы та в него завернулась. Потом, когда Зора выбрала травы для чая и наполнила чайник, подошла к Нику. Встав перед ним, Мари протянула руку.

– Привет, Ник. Приятно снова с тобой увидеться.

Он улыбнулся, взял ее руку, перевернул и так, словно делал это каждый день, поцеловал точку пульса на запястье.

– Привет, Мари. Мне тоже приятно снова с тобой увидеться.

Хотя ее щеки вспыхнули так, словно по-настоящему загорелись, Мари кое-как умудрилась говорить спокойно… словно поцелуи Ника вошли у нее в привычку.

– Снимай рубашку, я посмотрю, насколько сильно испорчена моя работа.

– Извини, освободить Дженну и добраться досюда оказалось немного труднее, чем я рассчитывал, – признался Ник, раздеваясь.

Мари обошла его, хмуро глядя на кровоточащую рану.

– Признаков инфекции нет, да и стежки не до конца выдраны. Тебе придется потерпеть: я промою рану и покрепче перевяжу, она продолжит заживать… но оставит довольно неприятный шрам.

– Мужчин шрамы только украшают, – заметил Ник.

Услышав, как из-за очага фыркнула Зора, Мари улыбнулась. С Зорой все будет хорошо.

– Ладно, а теперь отдохните, пока я приготовлю что нужно вам обоим. – Мари запнулась, потом добавила: – А Дженна тоже ранена?

– Нет. Когда я забрал ее с острова, она была очень плоха, но чем ближе мы сюда подходили, тем лучше ей становилось, – сообщил Ник.

Мари с облегчением улыбнулась.

– Приятно слышать. – Она мысленно отметила, что сразу же после восхода луны нужно омыть Дженну. Потом положила руку Нику на плечо и заглянула в его зеленые глаза. – Спасибо, что спас Зору.

– Я не смог бы иначе, – ответил Ник.

– Нет, мог бы, – возразила Зора.

Мари с Ником повернулись к Зоре. Девушка стояла у очага, завернувшись в одеяло, вся в синяках и крови, но целая.

– Будь все по-моему, в тот день, когда мы тебя нашли, я бы убила тебя и оставила на съедение тараканам. Ты знал это, но все равно меня спас. Я в тебе ошибалась. И прошу извинить меня, Ник, – проговорила Зора.

– Охотно прощаю, Зора.

Зора моргнула, утирая со щек слезы, и снова повернулась к очагу.

– И спасибо, что освободил Дженну, – добавила Мари. – Похоже, у нас сегодня множество поводов тебя благодарить.

Ник взял ее руку со своего плеча и нежно сжал.

– Пока ты меня не перехвалила, я должен рассказать, почему освободил Дженну.

– Рассказывай, – кивнула Мари.

– У меня есть кузен, который мне как брат, – О’Брайен. Его ранила стая этих мужчин. Пока меня не было, рана загноилась. Он умрет, Мари. Скоро. Я освободил Дженну, чтобы обменять жизнь на жизнь: ее на моего кузена. Пожалуйста, вернись со мной в Племя и исцели моего друга.

44

Почувствовав себя так, словно Ник ударил ее в живот, Мари выдернула свою руку.

– Ты прав. Тебя не за что нахваливать, – сказала она.

– Не надо так, Мари, – Мари подняла голову и увидела стоящую в дверях Дженну. – Он мог связать меня и притащить сюда, а потом держать в качестве заложницы, пока ты не согласишься ему помочь, но он этого не сделал. Он был добр ко мне – по-настоящему добр. Пытался помочь мне даже в ночь убийства отца. Может, он не такой уж герой, как ты думала, но точно не злодей. – Затем ее взгляд остановился на Ригеле. – Мари, что в твоей норе забыла овчарка? Это собака Ника?

– Нет! – разом воскликнули Мари с Ником.

– Он мой, – продолжила Мари. – Его зовут Ригель, и это он меня нашел. – А потом выпалила: – Дженна, мой отец был Псобратом из Племени Ника. Вот почему я так выгляжу, и вот почему Ригель связался со мной.

– Твой отец изнасиловал Леду, как мужчины пытались изнасиловать Зору?

– Нет. Он очень любил маму, – возразила Мари.

– Ну, и где же он тогда? – поинтересовалась Дженна.

– Его убили, когда я была совсем маленькой.

– Ой. Это ужасно. Теперь понятно, почему ты другая, – проговорила она. – Данита сказала, что попробует что-нибудь съесть, я тоже. Так что начну ощипывать индейку для Зоры.

– Было бы здорово. Спасибо, Дженна, – сказала Зора. – А я вскипячу побольше воды.

– Хорошо. Позови меня, когда будет готово. А я пока посижу с Данитой.

Когда она ушла, Мари покачала головой.

– Я думала, будет гораздо тяжелее.

– Что? – переспросил Ник.

– Рассказать, кто она на самом деле, – пояснила Зора, вернувшись к ним, начав готовить ужин. – Понимаешь Ник, наша Мари боится, что Клан возненавидит и изгонит ее, если прознает, что в ней течет кровь Псобрата.

– Может, и изгонят, – заметила Мари. – Может, только друзья готовы меня принять.

– А я считаю, если кто тебе не друг, то и время зря не трать, – высказалась Зора, гремя кастрюлями и сковородками, разливая по кружкам дымящийся чай.

– Я – твой друг, – заявил Ник. – И принимаю тебя такой, какая ты есть.

Мари поглядела на Ника.

– Ладно, ладно! Веди своего кузена. Я его исцелю.

– Я сначала тоже хотел привести О’Брайена к тебе, но когда увидел его прошлой ночью, понял, что столько он уже не пройдет. Мари, тебе придется пойти со мной в Племя.

– Нет! Я за то, чтобы она тебе помогла, особенно после того, что ты для меня сделал, но Мари не может пойти с тобой, – возразила Зора.

– Ты должна, – Ник обращался только к Мари. – Пожалуйста. Он умрет, если ты не поможешь.

– И что, если она его спасет… вылечит от этой треклятой парши? Надеешься, что мы поверим, что остальное твое Племя просто ее отпустит?

– Нет, я не надеюсь, что вы поверите, что они просто ее отпустят. Я надеюсь, что вы поверите, что мы с отцом проследим, чтобы она беспрепятственно прошла на территорию Племени и покинула ее.

– А при чем тут твой отец? – поинтересовалась Мари.

– Он наш Жрец Солнца… глава Племени, – объяснил Ник.

Зора первая прервала тишину:

– Я сделаю это. Пойду с тобой и исцелю твоего кузена. Ты хотел обменять жизнь на жизнь. Ты только что спас мою. А я в ответ спасу жизнь твоего кузена.

– Она сможет? – спросил Ник Мари.

– Возможно, но она не пойдет. Иду я.

– Мари, нет! Ты лучше всего подходишь на роль Лунной Жрицы. Ты не можешь идти, – всполошилась Зора.

Мари подошла к Зоре.

– Ты тоже подходишь на роль Лунной Жрицы. Если со мной что-то случится, у тебя есть мамины дневники. Эта нора станет твоей. Позаботься о Дженне. Обучи Даниту. Сходи к Мукомолам и Рыболовам и приведи наших женщин обратно домой. Стань такой, какой, как верила Леда, ты можешь стать.

Зора смахнула слезы.

– Я буду такой, какой, как ты веришь, я могу быть.

– Я приведу ее обратно в целости и сохранности. Обещаю, – заверил Ник.

Зора притянула Мари к себе и крепко обняла, сказав Нику через ее плечо.

– Уж постарайся, потому что, если ты ее не приведешь, мы сами за нею придем.

Мари с Ником отправились после того, как Зора наскоро собрала остатки тушеного мяса и хлеба. Она всю дорогу сетовала, что они уйдут, не попробовав уже наполовину готовую индейку, но Мари согласилась с Ником: симптомы, о которых он рассказал, даже по Лединым дневникам, предупреждали, что болезнь прогрессирует и, если не принять мер, приведет к смерти.

Когда они покинули нору, началось долгое жаркое путешествие к Племени; Мари подумала о «решительных мерах», на которые ей придется пойти, а потом о том, что, согласно заметкам матери, никакой гарантии, что этого запущенного больного можно исцелить, нет.

– Тебя что-то тревожит? – спросил Ник.

– Думаю о твоем кузене, – призналась Мари. – Ник, ты же понимаешь, что он может оказаться слишком плох, и у меня не выйдет его исцелить?

– Увидев его прошлой ночью, я об этом сразу подумал. Поэтому и отправился сразу, хоть и знал, что для моей раны это может печально закончиться, – сказал Ник. – Мари, может ли парша вернуться?

– В маминых журналах ничего такого нет. Она не записывала, как лечить Псобратьев, но ты тут же среагировал на лечение. Думаю, все в порядке, Ник.

– Приятно слышать, – выдохнул Ник.

– И ты знаешь, где я живу. Если раны начнут тебя беспокоить, приходи в нору – я их осмотрю.

– А это еще приятнее, – улыбнулся Ник. – А мне обязательно изнывать от боли, чтобы с тобой повидаться?

– А зачем еще тебе со мной видаться?

– Потому что ты мне нравишься! И Ригель тоже. И теперь, когда Зоре не хочется меня убить, она мне тоже нравится.

– Не знаю, сможем ли мы дружить, – медленно проговорила Мари, удивившись, как тяжело оказалось его отвергнуть.

– А я думал, мы уже дружим.

– Ну да. Но это не значит, что мы можем продолжать видеться. Ник, моего отца убили из-за отношений с Землеступкой. Я не хочу, чтобы это случилось с тобой, – сказала она.

– Тогда мир был совсем другим, – заметил Ник.

Мари посмотрела ему в глаза.

– Тебе придется доказать это мне, когда мы доберемся до твоего Племени.

С тропинки перед ними скакнула белка, и Ригель, залившись счастливым взволнованным лаем, припустил за ней.

– Ты уверен, что мне не надо отослать его обратно в нору? Зора называет его животинкой, но, могу поспорить, тайно любит. По крайней мере, там он будет в безопасности, – сказала Мари, глядя, как забравшаяся на дерево белка цокает на ее щенка.

– Племя никогда не разлучит Псобрата с его собакой. Я же тебе говорил.

– Я всего наполовину Псобрат, – напомнила ему Мари.

– Нет, ты спутник Ригеля – выбор всей его жизни, – и это сильнее крови. Поверь, Мари. Я не дам вас в обиду.

Некоторое время они шли молча, пока любопытство Мари не взяло верх:

– Значит, твой отец – Глава Племени и Жрец?

– Жрец – или Жрица – всегда Глава. Еще есть Совет Старейшин, занимающийся делами Племени, поддерживающий законы и всякое такое. – Ник помолчал, а потом добавил: – Целителей вашего Клана называют Лунными Жрицами?

Мари говорила себе, что готова к вопросам Ника. Он услышал достаточно, чтобы признать его любопытство опасным, и прежде чем они ушли, Зора оттащила ее в сторону и яростно напомнила, что никто из Племени не должен узнать, на что способны Лунные Жрицы. Мари согласилась, не рассчитывая, что придется врать Нику. Она решила рассказать ему правду, просто не всю.

– Мари?

– Ой, извини. Да, Лунные Жрицы – Целительницы, но все гораздо сложнее. Как я уже объясняла, обычно в Клане всего одна Целительница, всегда живущая в стороне от своего народа, – сказала Мари.

– Почему?

– Так безопаснее. – Она взглянула на Ника острым взглядом, намекая, что Лунные Жрицы опасаются его Племени и Охотников.

– Да, я понял, – он отвернулся от нее, и Мари про себя с облегчением перевела дух. – Прости.

– Нечего прощать. Тут нет твоей вины. – Из-за угрызений совести ответ прозвучал резче, чем ей хотелось бы, и Мари добавила: – Так уж устроен наш мир.

– Иногда мне кажется, что наш мир должен измениться.

Мари изобразила саркастическое фырканье Зоры.

– Только иногда?

– Ага. Иногда. Когда я жил в твоей норе, наблюдая, как Зора ворчит на нас, не отрываясь от готовки, а Дженна играет в чудную карточную игру с маленькой Данитой, а ты снова и снова снуешь из комнаты в кладовую, загружая свой медицинский рюкзак… ну, в ту минуту я не думал, что мир должен измениться, – поделился Ник.

Мари уставилась на него, не зная что ответить.

– У всех Целительниц серые глаза?

Вопрос удивил девушку, и она попыталась не сильно наврать в ответ.

– Почему ты спрашиваешь?

– У тебя серые и у Зоры тоже. Вы Лунные Жрицы. А эта новенькая девушка, кажется, Данита?

– Да, так ее и зовут.

– У нее тоже серые глаза. Я слышал, как ты говорила Зоре с ней потренироваться. И Землеступка, подсказавшая мне прошлой ночью, где держат Дженну, оказалась единственной женщиной, пожелавшей со мной говорить… так вот, у нее тоже были серые глаза.

– Она сказала тебе, как ее зовут?

– Да… Изабель.

Изабель была одной из девушек, которую мама почти выбрала в ученицы, так что над ответом пришлось поразмыслить.

«Что бы сделала мама? Что бы сделала мама?»

– Мари, что-то не так?

– Я ее знаю. Изабель была… Маминой подругой.

– Думаю, у тебя многих знакомых на Фермерском острове, – сказал Ник.

Мари кивнула.

– Не знаю, что тут сказать.

Мари посмотрела на Ника, ответив на его взгляд откровенной яростью, заставшей ее саму врасплох.

– Можешь сказать, что поможешь мне найти способ освободить их.

– Твоих подруг?

– Да. Нет. Всех, Ник. Всех Землеступок. Моих подруг… женщин, которых я не знаю. Всех.

– Думаю, ты – ключ к этому, – предположил Ник.

Его ответ донельзя удивил Мари:

– Я?

– Именно. Послушай. Ты не знаешь мое Племя, мой народ, но они не чудовища. Они не убийцы и не поработители. Они просто люди, как Зора, Дженна и ты. Они оправдывают похищение Землеступок проклятущей паршой. Работа в поле – посадка, прополка, полив, сбор урожая – смертельный приговор для тех, кто не может справиться с обычной царапиной. Но ты можешь излечить паршу! Если ты научишь этому Племя, у них не останется никаких причин порабощать твой народ.

Мари уставилась на него. Он действительно такой наивный или пытается заставить ее отдать ему лекарство? Заметка в Ледином медицинском дневнике, конечно, сквозила иронией: «инфекция исцелена, хотя и не без помощи луны». Мари могла дать ему рецепт примочки из софоры – чего уж проще. Но без Лунной Жрицы, использующей силы луны, она окажется столь же бесполезной, как и любое снадобье Целителей Племени.

Но она не могла раскрыть ему всей тайны. Или могла?

– Ник, исцелить паршу не так легко, как ты думаешь. Ты знаешь далеко не все о Лунных Жрицах и моем народе. Это… это все непросто, – увильнула она от прямого ответа.

– О, я знаю! Я помню. Тебе нужен лунный свет, чтобы вылечить паршу. К счастью для нас, на деревьях лунного света предостаточно.

– Отлично! – пылко ответила Мари. – Но, Ник, это не все.

– Понимаю. Ты не хочешь отдавать Племени лекарство. Да и с чего бы тебе хотеть?

Печаль, отразившаяся в его глазах, резала ее без ножа.

– Ник, давай поговорим об этом попозже?

– Конечно. Сейчас главное – поставить О’Брайена на ноги. Все остальное может и подождать, – согласился Ник.

– Как по мне, звучит неплохо, – сказала Мари. Ригель промчался мимо них, яростно облаивая очередную белку. Мари с Ником рассмеялись. – Значит, пес твоего отца – отец Ригеля?

– Лару… его зовут Лару. Они похожи как две капли воды. – Ник улыбнулся: Ригель пытался залезть на дерево вслед за белкой. – И ведут себя одинаково. Или, по крайней мере, Ригель ведет себя, как Лару в щенячестве. Сейчас он более зрелый или, во всяком случае, притворяется, но ты точно заметишь сходство.

– Я увижусь с Лару?

– Конечно! Он не отходит от моего отца, – кивнул Ник.

– Я увижусь с твоим отцом? – Мари почувствовала легкое головокружение.

– У него не было другого выбора. К тому же с ним ты будешь в безопасности. Обещаю, что не дам тебя в обиду, но отец обладает правом гарантировать тебе безопасный проход.

– Он знает обо мне? О том, кто я на самом деле такая?

– Да.

– И принимает меня?

– Всецело, – подтвердил Ник. – Он помог мне забрать Дженну с острова. Он знает все, Мари. Можешь доверять моему отцу так же, как мне.

Мари нервно улыбнулась юноше и ничего не ответила. Потом подумала и спросила:

– А остальное Племя знает, что я иду?

– Нет! Только мы с отцом и О’Брайен, конечно.

Мари окинула его оценивающим взглядом.

– Тебе ведь попадет за то, что освободил Дженну?

– Не знаю, – признался Ник. – Не думаю, что кто-нибудь освобождал землер… э-э в смысле Землеступов прежде.

– Точно попадет, – вздохнула Мари.

– Наверно.

Казалось, его не слишком расстраивала подобная перспектива, так что Мари поддразнила:

– Если что, приходи прятаться ко мне в нору.

Он остановился и, когда они встретились взглядами, улыбнулся.

– Могу ведь и на слове поймать.

Голова закружилась, живот скрутило, и Мари пробормотала:

– Хм, сколько еще идти?

– Недолго. Сразу после заката доберемся.

Взглянув в темнеющее небо, Мари вытерла потные ладони о тунику.

– Тебе не из-за чего переживать. Ты встретишься только с отцом и О’Брайеном. Ой, ну, и с Лару, конечно.

– Ник, это примерно тоже самое, как когда ты встретился только с Зорой, Ригелем и мной?

Он рассмеялся:

– Нет! Тогда я чувствовал, словно меня подбросили вверх тормашками в совершенно новый мир.

– Понятно. Значит, мне пора трепетать.

Его улыбка стала шире.

– Значит, тебе пора блистать.

45

На холсте закатного солнца Древесное Племя смотрело на Мари, словно магическая картина, созданная небесными богами. Взобравшись на хоженый-перехоженый холм быстрее, чем они ожидали, Ник отвел ее к сосне, расположенной в нескольких сотнях ярдах от места, где начинался город. Там обнаружились широкие, прочные ступеньки, прорубленные в дереве, так что Ригель с легкостью поднялся за Ником и Мари на прекрасный, гладко отшлифованный деревянный помост с перилами, украшенными резьбой из цветов и певчих птиц.

– Что это за место? – спросила Мари у Ника, проводя рукой по замысловатому узору, глядя на запад, на город в деревьях.

– Построенный давным-давно секретный уголок для обрядов. Вот почему он не соединен с остальными постройками Племени. И вот почему мой отец знал, что перед самым закатом здесь никого не будет. Слишком далеко от города, чтобы приходить сюда, когда солнце сядет.

– Постой, ты сказал, твой отец?

Ник улыбнулся.

– Это он придумал привести тебя сюда. – Он осмотрел помост, заглянул под деревянную скамью, идущую по окружности дерева, пока не нашел коробку. – Это тоже была его идея. – Ник взял огниво и зажег толстую свечу из пчелиного воска. – Отец будет высматривать огонек. Мы останемся здесь, пока не станет совсем темно, а потом… он поможет нам… мы проведем тебя к О’Брайену.

Ник поднял свечу и поставил ее на широкие перила, выходящие на запад.

– Вот так. Теперь подождем. – Ник обвел жестом огромные сосны с угнездившимся в них городом. – Я тут подумал, что ты захочешь как следует присмотреться к Племени, прежде чем проникнуть в него.

Мари поглядела на запад.

– Невероятно. А я и не знала, что город такой большой. – Ее рука лежала на перилах, пальцы бегали по замысловатым украшениям. – Все такое красивое. Эта резьба: птицы и цветы, словно живые – вот-вот запахнет жасмином, а птицы разлетятся.

– Мама вырезала, – признался Ник.

– Правда? Она была очень талантлива, – оценила Мари. – Сколько же тебе было, когда она умерла?

– Это случилось сразу после моей десятой зимы.

После долгой паузы Мари спросила:

– Стало ли со временем легче?

– Да и нет. Боль утихает. Меркнет. Однако печаль не уходит. Иногда она охватывает меня, когда я совсем этого не ожидаю: когда делаю что-то совсем простое, например выбираю одеяло для гнезда. В голове звучит ее голос, говорящий мне, что именно этот синий напоминает ей летнее небо. – Он помолчал, прочистив горло. – В такие минуты я так по ней скучаю, что становится трудно дышать.

Мари понимающе кивнула.

– А я за чем-нибудь потянусь, а потом вдруг понимаю, что моя рука выглядит точно как мамина. Странно, как это и утешает, и расстраивает.

– По крайней мере, ты ее нарисовала. И не забудешь ее лицо, – заметил Ник.

– У тебя нет рисунков мамы?

– Есть, но они не такие хорошие, как твои. У тебя настоящий талант.

– Как-нибудь могу попробовать ее нарисовать, если захочешь, – предложила Мари.

– Как?

– Ну, покажешь мне ее рисунок, а потом побольше мне расскажешь… опишешь поподробнее, и не только как она выглядела. Что она любила, а что не любила. Как проходил ее день? Что вам нравилось делать вместе? Чтобы правильно написать портрет, нужно узнать характер, а он проявляется в симпатиях и антипатиях.

– Мы с отцом почли бы за честь.

– А я была бы рада услужить. Когда я рисую, то словно бы попадаю в другой мир, – призналась Мари.

– Тебе так не нравится этот?

Мари поймала его взгляд.

– Раньше не нравился.

– А сейчас?

– Сейчас не уверена. Я не уверена во многих вещах, которые казались мне знакомыми, – сказала Мари.

– Я тоже.

Подбежавший к Мари с Ником Ригель втиснулся между ними, улегшись им на ноги. Ник усмехнулся:

– Странная у нас компания.

Мари засмеялась вместе с ним.

– Мы определенно с этим согласны.

– Жаль, что не могу познакомить тебя с мамой. Ты бы ей понравилась, – проговорил Ник.

Мари почувствовала, как щеки заливает горячий румянец.

– Очень приятно. Спасибо.

– Это чистая правда, но пожалуйста. Спасибо, что пошла со мной.

Они еще долго просидели на изящной платформе бок о бок, ожидая, пока мир их догонит. Небо потемнело, потом проступили кристаллические пылинки звезд. Появился толстый серп луны, и Мари пришлось прищуриться – так ярко она сияла. Наконец, мерцающие огни жаровен и факелов начали гаснуть: Племя засыпало и затихало.

– Готова? – спросил Ник Мари.

– Да, – твердо проговорила она, надеясь, что слово обернется самосрабатывающим пророчеством. – Но как ты собираешься меня туда провести?

– Ну, Мари, тебя ждет грандиозное приключение. Хм, что-то не припомню, упоминала ли ты раньше, что боишься высоты?

– А это имеет значение?

– Только если будешь кричать или упадешь в обморок от страха, – ответил он.

– Знаю, мы не так высоко, как остальное Племя, но мне не было страшно взбираться по ступенькам на эту платформу. Не думаю, что будет трудно взобраться еще выше, – заметила Мари.

– Ой, тебе предстоит не взобраться… тебе предстоит взлететь. – Посмеиваясь про себя, Ник жестом пригласил девушку следовать за ним вниз по лестнице. Сбитая с толку, но заинтригованная, Мари пошла за ним.

– Похоже на паланкин, превращенный в странную поднимающуюся клетку, – заметила Мари, присев рядом с хитроумным устройством, к которому привел их Ник.

– От вас с Ригелем требуется только залезть внутрь.

Мари посмотрела наверх. И еще выше. А потом еще, еще и еще. Желудок болезненно скрутило.

– Все нормально? – поинтересовался Ник.

– Да, просто думаю. Ник, действительно ведь высоковато. Ты уверен, что это безопасно?

– Безопаснее, чем среди ночи торчать здесь, в лесу, с парнем с незажившей раной, – ответил Ник.

– Ты прав. – Девушка посмотрела на Ригеля. – С ним все будет в порядке, или нам придется его как-то привязать?

Ник ухмыльнулся.

– Ригель, наверх! – Он указал на паланкин. Не долго думая, щенок прыгнул в паланкин и лег, по-собачьи улыбаясь и виляя хвостом. – Он привык к высоте, помнишь?

Вздохнув, Мари забралась внутрь вслед за Ригелем, прижимая медицинский рюкзак к коленкам, пытаясь притвориться, что она не здесь, а где угодно еще.

Ник поднялся на борт последним.

– Готова?

– Совершенно не готова, но все равно полетели, – ответила она.

Ник, посмеиваясь, потянул толстую пеньковую веревку. Последовала пауза, а потом подъемник дернулся вверх; задохнувшись, Мари зашарила вокруг, пытаясь во что-нибудь вцепиться. Через мгновение сильные руки Ника легли на ее плечи.

– Расслабься, – шепнул он ей на ухо. – Мы используем этот подъемник для тяжелораненых, которые не могут добраться до больничных гнезд в больших подъемниках-клетках, разбросанных по всему городу.

– Значит, я должна быть тяжело ранена?

– Значит, ты должна быть полностью уверена, что этот маленький подъемник совершенно безопасен, – сказал Ник. – И открой глаза.

– Как ты узнал, что они закрыты?

– Нетрудно догадаться. Открой.

Мари послушалась и поймала себя на том, что смотрит по сторонам, пока они поднимаются в небо. Деревья оказались огромными и прекрасными: поросшими мхом и папоротниками. Когда они поднялись выше, все вокруг заблестело, и Мари поняла, что город украшен кристаллами, зеркалами, бусинами и лентами. Потом раздалось принесенное поднявшимся ветром мелодичное позвякивание и временами звон с ночным бризом.

– Что это за музыка? Словно ветер играет стеклом и колокольчиками… но разве это возможно? – спросила Мари Ника.

– Ветер играет стеклом, колокольчиками… бусинами и ракушками, выдолбленным тростником и всевозможными побрякушками, развешанными в ветвях наших сосен.

– Ого. Маме бы понравилось.

Мгновение спустя человек, похожий на состарившегося Ника, втянул паланкин на широкую платформу. Рядом с ним сидела огромная овчарка с до боли знакомой мордой. Ригель выскочил из паланкина, чтобы поприветствовать здоровяка. Ник подал Мари руку, помогая выбраться на платформу. Потом с подбодрившей девушку радостью представил ее своему отцу:

– Отец, это моя подруга, Мари. Ты уже знаком с ее овчаркой, Ригелем. Мари, я рад представить тебя моему отцу, Солу, Жрецу Солнца Древесного племени.

Мари посетовала, что не подумала, что будет делать, когда встретится с отцом Ника… и даже не спросила Ника, что должна делать. Но нервничать ей пришлось недолго – Сол заключил девушку в теплые объятия.

– Добро пожаловать, Мари. Мы тебе очень, очень рады, – сказал он. Потом, отстранив на расстояние вытянутой руки, поглядел в глаза. – Спасибо, что спасла жизнь моему сыну. Это дар, за который я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна, хотя и буду стараться, Мари. Клянусь, что постараюсь.

Мари смущенно улыбнулась. Он оказался таким высоким! Хотя, взглянув на Ника, она поняла, что тот еще выше отца.

– К вашим услугам, Жрец Солнца, – неловко побормотала она. – Я рада, что Ригель привел меня к Нику, и буду рада помочь его кузену О’Брайену.

– Пожалуйста, зови меня Солом, – попросил он, когда его овчарка подошла к ее. – А это отец Ригеля, мой Лару.

Мари протянула руку к огромной овчарке, обнюхавшей и лизнувшей ее, радостно виляя хвостом.

– Какой ты красавец! И Ригель – прямо вылитый ты! – проговорила она, поворачиваясь к Нику. – Ригель такой же вымахает?

– Наверное, побольше. Как думаешь, отец?

Сол улыбнулся.

– Твой Ригель крупнее, чем Лару в его возрасте. И выглядит отлично. Мари, ты хорошо за ним ухаживаешь.

– Спасибо, – проговорила Мари и добавила: – Надеюсь, что смогу помочь кузену Ника.

Улыбка сползла с лица Сола.

– Я тоже надеюсь, что ты поможешь О’Брайену, но, боюсь, может оказаться слишком поздно. Он заснул в полдень и до сих пор не просыпался.

– Тогда сейчас же пойдемте к нему. – Ник поспешил к одному из ближайших гнезд, но Сол схватил сына за руку.

– Он не здесь, сынок. Его перевели в Переходное гнездо.

– Он выпил аконит?

– Николас, потише, а то нас обнаружат, и О’Брайен лишится последнего шанса, – попросил Сол.

– Сол, Ник, я не могу исцелить того, кто принял корень аконита. Его яд необратим, – подала голос Мари.

– О’Брайен не пил аконита, – поспешно заверил Сол. – Он просто заснул и не просыпается.

– Отведите меня к нему, – попросила Мари.

– Сперва надень это, – сказал Сол, протягивая ей длинный плащ с капюшоном. – Уже поздно, так что на дежурстве всего один Целитель, но осторожность никогда не повредит. Николас, мне пришлось обратиться за помощью к Маэве.

– Маэве? – переспросила Мари.

– Она мой особенный друг, – пояснил Сол.

– Его возлюбленная, – уточнил Ник.

– Ну, я же сказал, что она особенная, – пожал плечами Сол. – Нам с Маэвой удалось уговорить моего брата и его жену оставить О’Брайена: с тех пор, как этим утром ему стало хуже, они от него не отходили. Мы отправили их в гнездо – поесть и поспать. Я обещал послать за ними, если его состояние изменится. Надеюсь сообщить им хорошую новость, а не плохую. Маэва сейчас с О’Брайеном. – Он повернулся к Мари. – Ты готова, дитя?

– Готова.

– Тогда за мной.

Мари с Солом и Ником пошли по широкой деревянной платформе, охватывающей четыре исполинских сосны. Выстроенные на деревьях дома казались гнездами прекрасных огромных птиц. Гнездо, рядом с которым они остановились, выглядело самым изысканным из всех. Его окутывала прозрачная ткань, изящно развевающаяся на ветру. С ветвей дерева, на котором располагалось гнездо, свисали искрящиеся ракушки, кристаллы и кусочки зеркал. Чтобы зайти в него, оказалось достаточно шагнуть с деревянной платформы. Когда Мари вошла, ее окутало мягкое мерцание свечей, пляшущих в стеклянных клетках, свисающих с потолка. Пахло пчелиным воском и разлагающейся плотью – Мари сразу узнала запах парши. Женщина возраста Сола отошла от постели единственного больного в гнезде и поспешила к ним, но внимание Мари отвлекла овчарка, кинувшаяся поприветствовать Ригеля с таким энтузиазмом, что сбила щенка с ног.

– Фортина, полегче. Не здесь… не сейчас!

Собака немедленно отлепилась от Ригеля и печально потрусила к своей спутнице.

Ригель вернулся к Мари и устроился у ее ног. Мари почувствовала, как его счастье и радость передались и ей.

– Мари, это Маэва. Маэва, это Мари и ее Ригель… брат Фортины, как тебе уже известно, – сказал Сол.

– Здравствуй, Мари. Очень интересно встретиться с тобой, – Маэва коротко пожала руку Мари, хотя и не так сердечно, как Сол. – Ригель замечательно выглядит.

Совершенно обескураженная, Мари сосредоточилась на единственном, над чем была властна: исцеление нового больного.

– Здравствуй, Маэва… спасибо. А это, должно быть, О’Брайен, – проговорила она, глядя женщине через плечо на неподвижного юношу на узкой койке.

– Да, это мой кузен, – Ник взял девушку за руку и подвел к койке. – Скажи, что тебе нужно, чтобы его исцелить, и мы все раздобудем.

Мари открыла свой рюкзак и вытащила тканый мешочек, наполненный травами.

– Всыпь это в очень крепкий чай.

– Но, Мари, он же спит.

Мари подняла взгляд на Ника.

– Когда он проснется, ему нужно будет выпить чая.

– Я заварю, – сказала Маэва, забирая мешочек у Ника и поспешно выходя из гнезда.

Мари полностью сосредоточилась на больном. Он был накрыт легким одеялом, стянув его, девушка задержала дыхание, привыкая к смраду. Найти рану оказалось нетрудно. Правая нога О’Брайена почернела и распухла. Мари осторожно размотала бинт на икре. Она услышала, как Сола подташнивает где-то позади нее, но не обратила на это никакого внимания: весь ее мир сузился до человека, лежащего на койке. Такой раны Мари никогда раньше не видела: изъязвленная, сочащаяся гноем и бесцветной кровью. Темно-пурпурные полосы расходились от раны, покрывая ногу. Мари приподняла тунику О’Брайена, обнаружив, что они тянутся выше талии, доходя до груди, словно пальцы тьмы. Неповрежденная болезнью кожа оказалась горячей и влажной на ощупь.

«Он умирает… быстро. В любое мгновение может перестать дышать».

Расправив плечи, Мари вытянула из рюкзака корзинку, наполненную припарками из индиго.

– Мне нужна вода, чтобы промыть рану.

Через пару секунд Ник вручил ей ведро с ковшом и полотенцем. Быстро, но тщательно промыв ужасную гниющую рану, Мари наложила припарку из индиго.

– Мне нужны свежие бинты, – сказала она. Кто-то вложил их ей в руку, и она перевязала рану.

Она встала, столкнувшись с Ником и Солом.

– Сможешь спасти его? – спросил Сол.

– Постараюсь. – Она повернулась к Нику. – Ты говорил, что здесь предостаточно лунного света.

Он кивнул.

– Сейчас же выведи нас с кузеном на него.

– Вывести на него? Вынести О’Брайена из гнезда на платформу? – спросил Сол.

– Нет. Деревья загораживают лунный свет. Нужно такое место, где между нами и луной останется только небо.

– Это так необходимо? Разве не нужно подождать, пока подействует припарка? Вдруг он умрет, если мы его тронем, – заволновался Сол.

– Если он останется здесь, его убьет парша, – возразила Мари.

– А как же припарка?

– Припарка – лишь часть лечения этой болезни. Мне нужен доступ к лунному свету, но не слабому, проникающему в окно. – Мари дернула подбородком в сторону высоких круглых окон. – Без полной мощи свободного лунного света у него нет шансов, – сказала Мари.

– Твоя молитвенная платформа. Самое высокое место в Племени. Над ней ничего: только солнце, луна и небо, – проговорил Ник.

– Это единственный способ? – спросил девушку Сол.

– Да.

Жрец Солнца торжественно кивнул.

– Тогда, сын, отнесем твоего кузена туда.

Сол с Ником быстро завернули О’Брайена в одеяло, словно в кокон.

– Маэва, оставайся здесь. Если Целитель или кто-нибудь еще спросит про О’Брайена, скажи… – Сол замолчал, словно ища и не находя слов.

– Скажите им, что ваш Жрец Солнца поднял О’Брайена повыше, чтобы помолиться о его исцелении, – предложила Мари. И когда все трое уставились на девушку, ей пришлось приложить все усилия, чтобы не заерзать под их пристальными взглядами. – Что не так? Клан выходит наружу, чтобы помолиться нашей Матери-Земле. А вы разве не молитесь вашему солнцу под открытым небом?

– Мы бы хотели… – пробормотал Сол.

– То, что ты сказала, не неправильно. А идеально, – заверил ее Ник.

– Я пойду первым. Держитесь в тени позади меня и двигайтесь только когда я покажу, что путь свободен, – объяснил Сол. – Лару… останься здесь с Фортиной и Ригелем.

– Нет. – Слово вылетело прежде, чем Мари даже успела подумать. – Я не хочу разлучаться с Ригелем. Даже на мгновение. Даже для этого. Ник обещал, что мне не придется.

– Куда Мари, туда и Ригель, – подтвердил Ник.

– Очень хорошо. Держи щенка поближе к себе и не позволяй шуметь. Племя узнает его, а никому из нас внимания сейчас не нужно.

Кивнув, Мари присела рядом со своей молодой овчаркой.

– Не отходи от меня и не шуми, Ригель. Словно мы прячемся… словно вернулись в Клан.

Мари мысленно нарисовала их обоих, безмолвных, словно тени, выползающих из гнезда. Ригель лизнул ее и коротко стукнул хвостом, успокоив даже этим слабым счастливым звуком.

Поцеловав его в нос, Мари встала.

– Он понимает. Мы готовы.

Ник поднял О’Брайена, словно заснувшего маленького ребенка, которого нужно отнести в кровать.

– Такой легкий. Словно от него ничего не осталось, – пробормотал Ник.

Сол закрыл глаза и склонил голову, и Мари увидела, как его губы шевелятся в беззвучной молитве.

– За мной.

Путешествие до платформы Жреца Солнца оказалось недолгим, но потом Мари вспоминала его с каким-то рассеянным удивлением.

Она пересекала мосты, мягко раскачивающиеся на ветру, соединяющиеся с группками домов, диковинных и невероятно прекрасных, похожих по форме, но совершенно неповторимых. Прежде чем они добрались до лестницы и начали взбираться на платформу, они прошли по впечатляющему настилу, оказавшемуся больше, чем Мари могла вообразить. В центре настила возвышались шесть огромных сосен, которые так долго стояли близко друг к другу, что срослись в форме сердца. А из самой середины сердца, прямо на величественных деревьях, росли огромные заросли папоротников, таких больших, что один лист мог прикрыть Ника с ног до головы. Мари с Ником притаились в тени, ожидая сигнала Сола.

Мари прошептала Нику:

– Что это?

– Священный папоротник, – прошептал он в ответ. – А на них – листья. Я тебе попозже о них расскажу.

– Я о них знаю, – тихо проговорила она. – Они стоили моему отцу жизни.

Прежде чем Ник успел ответить, Сол подал знак, и они поспешили по широкой платформе.

Художнику внутри Мари хотелось остановиться и глазеть на все подряд: вобрать мириады гнезд, коконов, путаницу мостов и платформ, соединяющих все это, чтобы потом воспроизвести на бумаге. Женщине Клана – найти кратчайший путь к отступлению и убежать. А чего хотела Женщина Племени? Мари посмотрела на Ригеля. Не было нужды подключаться к щенку в качестве спутника, чтобы увидеть, как спокойно и по-домашнему он себя чувствовал. Ее взгляд скользнул по сильной широкой спине Ника, несущего кузена на руках, да так осторожно, словно от этого зависела жизнь самого Ника.

«Женщина Племени хочет быть „своей“, – подумала Мари. – И этого ради разнообразия хочет и Женщина Клана».

Они добрались до платформы Сола, ни с кем не столкнувшись. Винтовая лестница оказалась узкой и крутой, но шаги Ника оставались размеренными, а руки – уверенными. Оказавшись на верхнем настиле, Мари подошла к перилам, поспешно ориентируясь.

– Положи его сюда, лицом на север, – велела она.

Сол помог Нику осторожно положить О’Брайена на платформу. Юноша не просыпался. И не издавал никаких звуков.

– А теперь оставьте меня одну, – сказала Мари Нику и Солу. – То, что произойдет дальше, только для глаз Клана.

– Но мы не… – начал Сол, однако Ник прикоснулся к нему, останавливая.

– Мы подождем ниже. Пошли Ригеля, когда нам можно будет вернуться, – сказал Ник.

Мари кивнула. Поймав взгляд Ника, она удержала его, надеясь дать ему понять, как ценит его доверие, хотя и не может подобрать нужные слова.

Оба мужчины отвернулись, когда тело О’Брайена начало корчиться от сильнейшего приступа. Бросившись к нему, Мари перевернула юношу на бок, чтобы он не подавился, если его вырвет.

– Мне нужна палочка – вставить ему между зубов, чтобы он не прикусил себе язык. – Мари выпалила распоряжение, и ее голос огласил ночное небо, пугающе напоминая Ледин. Шаги удалились, а потом вернулись, и ей вручили палочку. Разжав О’Брайену рот, она вставила палочку, прямо как Леда, удерживая ее, придерживая его голову, бормоча бессознательному умирающему что-то успокаивающее. «Мама, что бы ты сделала? Ты мне нужна! Мне нужна помощь!»

– Я сделаю все, что нужно, – проговорил Ник, стоящий подле нее на коленях.

Девушка поглядела на него.

– Нужно, чтобы ты держал его, как я, чтобы он не покалечился, но тебе нельзя тут находиться, Ник. Нельзя видеть то, что я собираюсь делать.

Взгляд Ника сцепился с ее.

– Тогда я останусь здесь, буду держать его, как ты, и ничего не увижу. Мари, клянусь любовью к своей матери, я не предам твои секреты. Поверь мне. Пожалуйста, поверь мне.

«Я знаю, что бы сделала мама. Она бы спасла О’Брайена и поверила этому мужчине».

– Сол должен опуститься ниже, – сказала она.

– Уже иду, – кивнул Сол. Его шаги, затихая, спустились по лестнице.

– Никогда не заговаривай об этом, – попросила Ника Мари. – Жизнь моего Клана зависит от твоего молчания.

– У тебя есть моя клятва, и у тебя всегда будет мое молчание.

– Держи О’Брайена вот так. Следи, чтобы он оставался на боку. Тихонечко с ним разговаривай. Успокаивай страхи. Но не отпускай. Скажи ему, что еще не время уходить.

Кивнув, Ник занял ее место.

Мари повернулась так, чтобы серебристый свет мерцающего серпа залил ее лицо. Попыталась сосредоточиться. Попыталась зарисовать в сознании сцену, чтобы привлечь живительную силу луны и перегнать через себя в О’Брайена, но почувствовала, что они оторваны друг от друга.

Мари закрыла глаза, сосредотачиваясь, замедляя и углубляя дыхание – вдох-выдох, вдох выдох, – и попыталась дотянуться до земли, чтобы найти свой центр… заземлиться. Но земля оказалась слишком далеко внизу.

Она не могла найти ее, и Мари не знала, как ее достичь.

– Что такое? Что не так? – спросил Ник.

– Это место кажется мне странным, Ник. Я не могу… я не могу найти себя здесь! А если я не могу найти себя, как лунный свет меня узнает?

Ник взял ее руки в свои.

– Это же по-прежнему ты, Мари. И не имеет значения, где ты находишься и что делаешь: значение имеет лишь то, кто ты. Признай себя, и, уверен, луна тебя тоже признает.

– О, Ник! Вот оно! Это по-прежнему я… все, что мне нужно сделать, так это представить. – Двигаясь со все возрастающей уверенностью, Мари встала, широко раскинув руки. Она узнала голос матери в музыке, что сплелась с ветром, струящимся сквозь ветви деревьев. «Радуйся, девочка моя! Не забудь наполнить себя радостью! А этой ночью, Мари, ты должна сохранить часть силы Луны для себя».

Улыбка Мари, казалось, поднялась из ее души, чтобы наполнить тело и перетечь на лицо. «Я слышу тебя, мама. На этот раз я сделаю все, как ты сказала».

Наполнившись радостью и начав с «М», чтобы Земля и Луна ее узнали, Мари начала танцевать свое имя посреди Древесного Племени.

46

Обнимая своего умирающего кузена, корчащегося и борющегося за дыхание, Ник с нетерпением ждал, когда Мари сделает что-нибудь – что угодно – и спасет О’Брайена. Однако того, что она будет танцевать, он никак не ожидал. Но Мари, широко раскинув руки, поворачивая ладони и перебирая пальцами воздух, словно под аккомпанемент позвякивающих бессчетных гирлянд из кристаллов и стекла, бусин и ракушек, украшающих деревья, начала танцевать. Она двигалась вокруг него, прорисовывая шагами узор. Лицо – уникальная смесь черт Племени и Клана – вспыхнуло радостью и лунным светом, а белокурые волосы ласково обвивали его.

Ник подумал, что она самая восхитительная девушка, которую он когда-либо видел. Потом она заговорила колеблющимся монотонным голосом, словно сказочница.

Она по-прежнему танцевала вокруг него, но теперь голос стал сильнее и намного увереннее.

Прекратив танцевать перед изуродованной правой ногой О’Брайена, Мари изящно опустилась на колени рядом с ним, осторожно положила руку на его икру, прямо над раной. Другую подняла над собой, широко растопырив пальцы, раскрыв ладонь навстречу лунному свету. Голосом, исполненным силы, закончила заклинание.

До конца жизни Ник мог воскресить в воображении образ Мари: руки и лицо подняты к луне, глаза искрятся серебром. Она словно стала светочем лунного света, струящегося на нее, озаряя Мари, О’Брайена и даже Ника. Ник почувствовал, как тело кузена дернулось, словно девушка чем-то в него выстрелила. Ника тоже задело. Он почувствовал холод, словно слишком близко подошел к водопаду. Рана на спине, пульсирующая болью в такт с сердцебиением, особенно после того, как он нес О’Брайена, внезапно унялась. Боль в бедре – постоянно припекающая и тянущая – отпустила.

И тут Ник осознал, что О’Брайен больше не корчится от судорог. Его тело совсем расслабилось. Борьба за каждый вдох уступила место глубокому и размеренному дыханию. Кажется, он спокойно спал.

Ник не мог оторвать взгляд от Мари: освещенная лунным светом, она казалась сошедшей на землю богиней: могущественной, соблазнительной, таинственной.

Потом она шевельнулась, отводя взгляд от неба, чтобы поглядеть на Ника. Он наблюдал, как серебряный огонь в ее глазах выцветал, пока они снова не стали серыми, но радость не сходила с ее лица.

– Получилось! – выдохнула она. – Я призвала луну! – Она покачала головой и слегка усмехнулась. – Я не была уверена, что получится, но получилось. Он исцелен, Ник. Теперь с О’Брайеном все будет хорошо.

– Правда? – спросил Ник приглушенным почтительным голосом.

Мари улыбнулась:

– Как ты и говорил, это всего лишь я.

– Нет, ты гораздо больше, чем все, что угодно. Ты…

О’Брайен закашлялся, выплевывая палочку и вытирая рот, несколько раз моргнул, а потом посмотрел на Ника.

– Братец? Где я?

Радость захлестнула Ника, и он усмехнулся, глядя на своего кузена сквозь слезы счастья.

– Ты с Мари и со мной. Теперь с тобой все будет хорошо, О’Брайен. Ты будешь жить!

О’Брайен наморщил лоб, осмотревшись и найдя Мари, стоящую на коленях возле его ноги, все еще держа руку на икре.

Он неуверенно ей улыбнулся.

– Привет. Я много о тебе слышал. Приятно познакомится, девушка в огне.

У Мари на щеках появились ямочки.

– Мне тоже приятно познакомиться, О’Брайен. Давай я быстренько тебя осмотрю. – Она ловко размотала повязку, и Ник пораженно уставился на ногу О’Брайена. Опухоль еще не спала, но полоски уже исчезли. Мари сняла травяную обмотку, удерживающую припарку на ране, и Ник выдохнул.

– Гнойники совсем исчезли! – воскликнул он.

– Как и запах, – кивнула Мари. – Я очень рада, что так быстро проходит.

О’Брайен приподнялся с помощью Ника, потом сел, глядя на свою ногу. Когда он перевел взгляд на Мари, по его щекам текли слезы.

– Как такое возможно?

– Лунная магия и Ник отказались принимать ответ «нет», – просто ответила Мари, заново перевязывая рану.

О’Брайен потянулся и взял ее за руку.

– Я обязан тебе жизнью.

– Тогда изволь рассчитаться. Будь добрым. Будь честным. И, самое главное, не причиняй вреда Землеступам.

– Даю слово, – сказал О’Брайен. Затем усмехнулся, становясь похожим на старого себя. – Ник не рассказывал мне, что ты такая хорошенькая.

Ник наблюдал, как порозовели щеки Мари. Затем к ним подскочил Ригель, ткнувшись носом О’Брайену в лицо, всех рассмешив.

– Это же щенок! Приятно его увидеть.

– Его зовут Ригель, – сказала Мари, нежно отгоняя пса. Ее глаза встретились с глазами Ника. – А теперь отнеси его обратно. Ему нужно много отдыхать.

– Отнести меня? На глазах такой красивой девушки? Я не настолько мертвый, чтобы с этим смириться… по крайней мере, теперь. Помоги-ка мне подняться, Ник.

– Братец, я не думаю…

– Ну, я-то знаю, что ты не всегда думаешь, но, может, тебе стоило бы подержать Мари в неведении хоть немного дольше? – поддел О’Брайен, и Мари негромко рассмеялась.

Ник нарочито сурово нахмурился, глядя на своего кузена, но его сердце переполняло счастье.

– Хорошо. Это твоя нога и твоя боль. Учти, если, грохнувшись с лестницы, ты сломаешь ее, мне придется нести тебя сюда на глазах у Мари, чтобы она снова тебя подлатала.

– Перестань разводить панику! – возмутился О’Брайен.

Ник с Мари помогли О’Брайену подняться, а потом, тяжело опираясь на Ника, двигаясь медленно и осторожно, кузен спустился по лестнице. Мари с Ригелем шли следом.

– О’Брайен! Слава солнцу, ты живой! – Сол кинулся к ним, стискивая О’Брайена в объятиях.

Так они и стояли: Ник, его отец и любимый кузен, прикованные друг к другу объятиями, любовью и благодарностью, и все из-за девушки, которая могла и не родиться. Взглянув на Мари, Ник почувствовал, как содрогнулся его мир, расширился и бесповоротно изменился.

– Он должен отлежаться, – тихо напомнила Мари, разрушая окутавшие их четверых чары.

– Конечно… конечно, – закивал Сол. – Я отведу: той же дорогой, которой мы попали сюда.

Ник кивнул и быстро сказал О’Брайену:

– Мы тайно протащили сюда Мари. У нас не было времени отвечать на вопросы Племени. Ты был слишком плох.

– Парша меня сожри, я ведь чуть не умер!

Ник покачал головой на возбужденный тон О’Брайена. Они с Мари переглянулись, и девушка закатила глаза.

– Да, ты чуть не умер. Ник действительно должен нести тебя обратно, – проговорила Мари.

– Как обычно, Мари права, – сказал Ник.

О’Брайен фыркнул:

– Без шансов, братишка.

– Вы, трое, прекратите болтать и поспешите за мной, – приструнил их Сол.

Еле сдерживая смех облегчения, они подчинились Солу.

Никто из них не заметил фигуру в тени, медленно, крадучись последовавшую за ними.

Ожидая в темном алькове снаружи переходного гнезда, пока Ник, Сол и Маэва устраивали О’Брайена внутри, Мари удостоверилась, что капюшон плаща надежно затянут вокруг лица, Ригель рядом и не шумит, вот только ей никак не удавалось избавиться от ощущения почти головокружительной легкости от счастья.

Целительница Племени еще не вернулась, но все единодушно решили, что она скоро закончит осмотр, так что Мари ждала снаружи. И она так радовалась. Город на деревьях ее очаровал. Жаль, что сейчас не день, чтобы все рассмотреть… все исследовать.

Всего на мгновение Мари представила, каково это, жить в небе, среди такой красоты… оказаться принятой в качестве Вожака, получить жизнь, не наполненную борьбой и ночной лихорадкой. Девушка подумала о том, как Ник на нее смотрел, пока она танцевала свое имя, призывая луну. Казалось, он заглянул внутрь нее и увидел ее душу.

Ощутимо поднявшийся ветер обдувал Мари, заставляя дрожать, хотя она и наслаждалась звуками музыки Племени, колокольчиками, звеневшими в такт стихии.

Потом вместе с нежной музыкой ветра Мари услышала другой звук. Она почувствовала, как шевельнулся сидящий подле нее Ригель, склонив голову, тоже прислушиваясь.

Женский плач. Мари не сомневалась.

Встав, Ригель сделал несколько неуверенных шагов, а потом выжидающе обернулся к Мари.

– Ригель, ты никуда не пойдешь! – сурово прошептала она.

Жалобно заскулив, он потрусил вокруг переходного гнезда.

– Ригель! – скорее прошипела, чем прошептала Мари, устремляясь за ним.

Обогнув переходное гнездо, Мари увидела другое, меньшее, расположенное неподалеку. Возле входа в него сидела женщина. Зарывшись лицом в руки, она судорожно рыдала. Подойдя к незнакомке, Ригель уткнулся в нее мордой. Дернувшись от неожиданности, женщина подняла искаженное горем лицо.

– Кто ты? – спросила она полным слезами голосом. – Подожди, я знаю, кто ты…

Мари заколебалась, не понимая, должна ли шагнуть вперед или броситься бежать назад к переходному гнезду и Нику. К счастью, сильная рука коснулась ее плеча, и Ник сказал:

– Я заберу его. Не волнуйся. Оставайся здесь.

Ник шагнул к женщине и Ригелю. Мари подошла настолько близко, насколько позволила тень, внимательно слушая. Женщина посмотрела на Ника, вытирая слезы.

– Ник! Это щенок Лару? Которого ты искал все это время?

– Привет, Шена. Да, это тот самый щенок, – кивнул Ник.

Мари видела, как он колеблется, очевидно, ища объяснение, которое мог бы ей предоставить, но оно ему не понадобилось. Вместо того чтобы допрашивать его дальше, женщина снова, сотрясаясь всем телом, зарыдала. Ник сел рядом, успокаивающе ее приобняв.

– Прости, Ник. Прости. Капитан… он слабеет. Он не борется. Словно вместе с лапой сломалось и его сердце. Он хочет последовать за Кристал и Грейс. Я чувствую. Я не виню его за это. Я тоже хочу за ними последовать.

– Нет, не говори так, Шена. Овчарки живучи, но ты должна стать для него примером.

Женщина покачала головой:

– Я пыталась, но ему так больно. Его лапа… заражена. Он умирает, Ник.

Выскользнув из-под руки Ника, Ригель поскакал к Мари. Сев напротив нее, он заскулил и коротко, но обнадеживающе гавкнул. Мари посмотрела в его янтарные глаза, почувствовав настойчивость и уверенность в ней.

– Хорошо, – сказала она ему. – Но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Мари вышла из-под прикрытия тени и зашагала к рыдающей, разбитой Шене.

– Я могу помочь, – сказала Мари.

– Кто ты? – спросила Шена.

– Моя подруга, – ответил Ник. – И спутница щенка. А еще она Целительница.

Шена покачала головой.

– Целители сдались. Сказали, что ничего нельзя сделать.

– Можешь помочь ему? – спросил Ник.

– Ригель, кажется, думает, что могу, – сказала Мари. – Можно попробовать? – спросила она Шену.

– Да. Только не делай ничего, что причинит ему еще больше боли.

– Не буду. Обещаю, – кивнула Мари.

Шена вошла в маленькое гнездо. Мари, Ник и Ригель последовали за ней. Возле очага, на толстом тюфяке лежала большая овчарка. Ее передняя правая нога оказалась в шине и бинтах. Шена опустилась на колени возле головы пса, поглаживая и шепча его имя. Он открыл глаза, повернул морду к спутнице, а потом снова закрыл.

– Можно к нему прикоснуться? – спросила Мари.

Шена кивнула, вытирая слезы, по-прежнему струящиеся по ее щекам.

Мари присела подле огромной собаки. Легко пробежалась по Капитану руками, чувствуя неестественное тепло, исходящее от его сжираемого заражением тела. Даже через шину и перевязь она заметила, как распухла лапа, но, казалось, больше он нигде не был ранен.

– Ранена только лапа? – уточнила она у Шены.

– Лапа да сердце, – тихо приговорила она, продолжая его поддерживать.

– Шенину напарницу Кристал и ее овчарку Грейс убили в тот день, когда свежеватели подстерегли нас, – объяснил Ник.

– Мне так жаль, – проговорила Мари.

Шена кивнула, не отрывая взгляда от морды Капитана.

– Можешь помочь ему? – спросил Ник.

– Да, – кивнула Мари.

– Вынести его наружу? – спросил Ник.

Шена запротестовала, но Мари успокаивающе коснулась ее руки.

– Все в порядке. Нику не нужно никуда его выносить, но мне хотелось бы остаться наедине с твоим Капитаном. Даю слово, я помогу. И не причиню ему боли.

Взгляд Шены метнулся от Мари к Нику и к Ригелю, а потом снова вернулся к Нику.

– Можешь ей довериться, – сказал Ник.

Шена протяжно выдохнула, резко ссутулившись.

– Мне бы не помешала кружка эля. Пойду налью. – Наклонившись, она поцеловала Капитана, прошептав: – Скоро вернусь. Я люблю тебя.

Шагая медленно и неловко, словно она стала втрое старше, Шена поднялась и поплелась прочь из гнезда.

– Точно не нужно перенести его на папину платформу? Я могу, хотя ему будет тяжеловато.

Мари улыбнулась Нику.

– Обычно, когда я призываю луну, я лишь проводник ее силы. Она проходит через меня, но не остается во мне. Сегодня меня озарило – назовем это предчувствием, – и я сохранила немного лунного света для себя, но теперь знаю, что не для себя. А для Капитана. – Она закрыла глаза, положив обе руки собаке на лапу. На этот раз найти ее центр оказалось легко, и как только девушка оказалась там, она мысленно нарисовала картинку со своими светящимися руками и светом, распространяющимся по Капитану. Не только по его лапе, но и по всему нему: голове, телу, сердцу – особенно сердцу. Почувствовав, как он зашевелился у нее под руками, она быстро добавила на картинку улыбающуюся Шену. Потом открыла глаза и увидела, что овчарка подняла голову, уставившись на нее. Мари улыбнулась.

– Привет, Капитан.

Большой собачий хвост вильнул: сначала неуверенно, потом с большим энтузиазмом, когда в гнездо вошла Шена, метнувшись к нему. Он приветствовал ее, облизывая лицо и пытаясь заползти на колени. Смеясь и плача одновременно, Шена обняла Капитана, говоря, как сильно его любит и каким сильным, храбрым и замечательным он был.

Мари тихонечко встала. Ник взял ее за руку, и они вышли из гнезда. Снаружи они остановились. Преисполненная благодарности, Мари повернулась лицом туда, где луна проглядывала сквозь толстые ветви высоких настороженных деревьев. Ник молча стоял рядом с ней, все еще держа за руку.

– Ник, Мари! Вот вы где. – Сол бросился к ним. – Что вы здесь делаете? Я же велел вам оставаться…

– Стойте, не уходите!

Они обернулись, когда Шена бросилась к Мари. Взяв ее за руки, она крепко их сжала.

– Благодарности недостаточно. Я никогда не смогу расплатиться за то, что ты для меня сделала.

– Что случилось? – удивился Сол.

Шена повернула заплаканное лицо к Солу.

– Вы знаете, что Капитан умирал?

– Да, – торжественно проговорил он, боль затуманила его добрые глаза. – Мне так жаль, Шена.

За ними, на подступах к гнезду, послышалось шуршание, и Сол поглядел туда. Мари заметила, как расширились его глаза, и поняла, что увидит, прежде чем сама туда повернулась.

В дверном проеме стоял Капитан. Он немного пошатывался, но его глаза ярко блестели, рот приоткрылся, язык вывалился: настоящая собачья усмешка. Он медленно доковылял до Шены, привалившись к ней, когда она, выпустив руки Мари, присела обнять его.

– Он ходит! – выпалил Сол, встречаясь с Мари взглядом. – Это ты сделала?

– Она, – подтвердила Шена. – Она как-то вернула моего Капитана, но исцелила не только его лапу, но и душу, тем самым исцелив мою. – Она снова посмотрела на Мари. – Кто ты?

– Она чудо, – сказал Сол.

– Она богиня, – сказал Ник.

Эмоции нахлынули на Мари, заполняя до отказа.

Заговорив, она услышала, как голос матери переплетается с ее собственным.

– Я не чудо и не богиня. Я Лунная Жрица.

– А что это за племя?

– Это сложно, – пробормотали Ник с Солом.

Затем Сол повернулся к Мари, беря ее за руки, как недавно Шена.

– Благодарности недостаточно, но я от всей души благодарю тебя за жизнь сына… жизнь племянника… и за жизни двух драгоценных членов нашего Племени. Если тебе что-нибудь понадобится – что угодно – попроси меня, дорогая. И если это в моих силах, я отдам это тебе.

Казалось, все вокруг Мари стихло, и в этой тишине она поняла, о чем должна попросить. Голосом, сквозящим могуществом поколений Лунных Жриц, Мари сказала:

– Я хочу, чтобы вы проводили меня на Фермерский остров.

47

– Нет, Мари! – Ник схватил девушку за плечи, заставляя ее заглянуть ему в глаза. – Меня не волнует, что ты говоришь, я тебя туда не отпущу. Я не позволю тебе превратиться в печальный призрак самой себя.

Мари положила свои руки на его.

– Со мной этого не случится. Не может случиться. Я Лунная Жрица, Ник. Для меня все по-другому.

– Почему ты туда хочешь? – спросил Сол.

Мари повернулась нему:

– Я могу помочь своим людям.

– Я не позволю тебе там остаться, – настаивал Ник.

Мари не отрывала взгляда от Сола, отвечая Нику.

– Это не твое решение. А мое.

– На самом деле, мое, – ответил Сол.

– Нет, если я правильно вас поняла, – сказала Мари. – Вы просто предложили отдать мне все, что в ваших силах.

– Проводить тебя на Фермерский остров в моих силах. В моих силах даже позволить тебе остаться там, если пожелаешь. Не в моих силах говорить за Племя и освободить Землеступок. Этого я сделать не могу.

– Я не прошу вас освобождать моих людей. Я также не прошу запирать меня с ними.

– Тогда что же ты собираешься делать? – поинтересовался Ник.

– То, что правильно. Я исцелю своих людей, как исцелила тебя, Ник, О’Брайена, Шену и ее Капитана. Сол, вы проводите меня на Фермерский остров или нет?

Повисла долгая пауза, Сол изучал своего сына. Потом с глубоким вздохом ответил Мари:

– Провожу.

– Только если вместе со мной, – отрезал Ник.

Мари взглянула на небо.

– Нам нужно поспешить. Луна идет на убыль.

– Уже довольно поздно, кто-нибудь из Племени может наделать шуму. Накинь капюшон и держись поближе. Воспользуемся подъемником, что ближе к краю хребта, – сказал Сол.

Мари кивнула, накинув капюшон, и поспешила за Солом, Ник не отставал.

Тадеус подождал, пока Шена с Капитаном уйдут обратно в гнездо, прежде чем быстро, как терьер, рвануть прочь. Его разум переворачивался от того, чему он только что стал свидетелем. Он всегда инстинктивно что-то ненавидел в Нике, что-то помимо того, что тому все слишком легко дается. «Ну да, – самоуверенно поправил он сам себя, бросая самодовольный взгляд на бегущую рядом собаку, – все, кроме собаки, которая бы его выбрала. Однако он, кажется, это сделал… в извращенной версии того, как выбирается истинный спутник».

Девчонка была мутантом, хотя он и не понимал, как произошла мутация. Ее лицо являло собой удивительную смесь Псобрата и землерылки. Но он сразу догадался, что ее подослали в Племя в качестве искушения. Это же очевидно. Тадеус знал об искушении.

После возвращения с вылазки, его тело продолжало меняться и крепнуть. Его разум тоже начал претерпевать изменения. Тадеусу все казалось острее, ярче. Теперь он видел, сколько проблем таит в себе архаичная правовая система Племени. Почему терьеры менее важны, чем овчарки? В этом не наблюдалось никакого смысла, и это лишь один из законов, который Тадеус находил бессмысленным и устаревшим. Одиссей полностью исцелился, казался даже сильнее, чем до того, как свежеватели его ранили – разделили его плоть с Тадеусом – и кардинально изменили их жизнь. Их связь стала более глубокой. Терьер вел себя более серьезно и легче раздражался. Сначала Тадеуса беспокоили изменения, произошедшие с Одиссеем, но, хорошенько подумав, он понял, что на самом деле изменилась не собака. Одиссей всегда был быстр, его острые зубы всегда сдерживали остальных терьеров во время охоты. Кроме того, Тадеус любил и высоко ценил резкость Одиссея. Не было никаких оснований считать, что терьер не может проявить такую же свирепость, как овчарка, как и полагать, что спутник терьера не может стать лидером, как спутник овчарки.

Тадеус чувствовал, как нарастает его гнев, повышается температура, а кровь буквально вскипает в жилах. Он сжал кулаки, борясь с желанием что-нибудь – что угодно – ударить. Одиссей, решительно бегущий перед ним, обернулся, нетерпеливо взвизгнув.

– Ты прав. Не стоит распыляться. Избавимся от Ника и Жреца Солнца. Это начало конца старой истории.

Довольный Одиссей ринулся вперед, Тадеус не отставал. Что действительно имело значение, так это то, что они двое были крепкими, сильными и уверенными: то, что с ними случилось, было хорошо… очень хорошо. Остальное придет. Он не сомневался, что остальное придет.

Тадеус удивлялся, почему изменились его сны. Каждую ночь, каждый раз, когда он засыпал, его сны наполнялись странными видениями, столь же тревожными, сколь и заманчивыми. В каждом главной картинкой была незрячая девушка, манящая его гладкой, мягкой протянутой рукой. До сих пор Тадеус сопротивлялся соблазну этой притягательной руки, хотя в течение дня бесконечно представлял, как проберется в Город-Порт и Храм Богини-Жницы. Благодаря удивительно возросшей силе, зрению и обонянию Тадеус не сомневался, что сможет украсть у них слепую девушку. От одной мысли о том, чтобы снова ее увидеть: прикасаться к ней, обладать ею, у Тадеуса дрожали руки, а живот скручивало от восторга.

«Нет! – твердо сказал он себе. – Я не поддамся этому соблазну. Не сейчас. Сначала нужно разобраться, что со мной происходит».

Ник, конечно, легко поддался соблазну своей мутантки. Тадеуса это не удивляло. Ник всегда отчаянно пытался вписаться. Но то, что Жрец Солнца так легко поддался, его потрясло, впрочем, оглядываясь назад, ему следовало этого ожидать. Сол всегда строил из себя либерала, потакающего чудакам. Примером служила его мертвая чудаковатая жена. Щедро одаренная красотой и талантом, она все же была какой-то странной: даже собаки не решались ее выбирать. Но, если удача его не подведет, после ночи бдения Сол и его бедный сын больше не будут путаться под ногами. Найдутся Псобратья, которые его выслушают: Псобратья, верящие в силу размножения и стабильность внутри Племени.

Придя к нужному гнезду, он постучал в дверной косяк. Ничего не произошло. Подождав, постучал настойчивее – и снова, и снова. Внутри послышалось шарканье, и седая морда древней овчарки высунулась через дверной занавес. Посмотрев на Тадеуса, пес тихо заворчал.

– Аргос, кто там? – спросил изнутри такой же древний голос.

– Извините, что потревожил ваш сон. Но мне нужно кое о чем вам рассказать, – сказал Тадеус.

Занавес отодвинулся в сторону, и Сирил, всклокоченный, но как всегда ясноглазый, хмурясь, взглянул на него.

– Тадеус, неужели твоя весть столь важна, что не может подождать до рассвета?

– Сирил, позвольте рассказать, что я видел этой ночью.

С растущим беспокойством Сирил слушал рассказ Тадеуса о мутантке, вернувшемся щенке и роли, которую Сол с Ником играли в ее проникновении в Племя. Наконец, старик отодвинул занавес, жестом приглашая его войти.

– Правильно, что решил меня разбудить. Это надобно пресечь.

Победно улыбаясь, Тадеус вошел в гнездо Главного Старейшины и терпеливо ждал, пока старик оденется.

Для Мари короткое путешествие на Фермерский остров смазалось. Ее разум затуманился противоречивыми мыслями о том, что же произойдет. Она должна омыть женщин. Совесть не позволила ей уйти, вернуться к уютной норе и друзьям, зная, что Землеступки страдают, а она может избавить их от этих страданий, пусть и ненадолго.

Пока они спешили вниз по хребту, направляясь к каналу и острову, лежащему, словно зеленый драгоценный камень, между ним и могучей рекой, Мари изучала Сола, прикидывала…

Она не сомневалась, что Ник был хорошим человеком. Он доказывал это снова и снова, даже за то короткое время, что она его знала, но был ли его отец человеком такого же пошиба? Или же власть, лидерство и известность разъели его? Мари решила сегодня же ночью это выяснить.

– Стойте тихо. Мне надо поговорить. Когда я пойду, быстро следуйте за мной, – велел Сол, когда они дошли до последней огромной сосны перед руинами старой дороги и берегом, обрамляющим западную сторону Канала. Подойдя к стволу сосны, он обхватил ее руками, вскричав:

– Смотровые! Это Сол. Мы с товарищами прибыли на остров.

Мари посмотрела наверх и увидела очертания человека с терьером, вышедших на край небольшого настила и глядящих вниз. Сол махнул рукой. Махнув в ответ, человек крикнул:

– Проходи, Сол!

– Это Дэвис, и это очень хорошо, – пробормотал Ник себе под нос, обращаясь к отцу.

Сол кивнул.

– Спасибо, Дэвис!

– Похоже, последнее время ты очень занят! – крикнул Ник.

– Ник! Рад тебя видеть! Давай-ка чуть попозже выпьем и наверстаем упущенное. – Мари почувствовала улыбку в голосе юноши, и тугой узел напряжения, засевший где-то внутри, начал ослабевать.

– Дело говоришь, Дэвис!

Еще раз помахав, Сол вышел на разбитую дорогу. Мари с Ригелем последовали за ним, осторожно пробираясь по растрескавшейся поверхности. Мари рассматривала древнюю дорогу, напоминающую след исполинского водяного змея, выскользнувшего из воды на землю.

Ник придержал девушку за локоть, помогая взобраться на дорогу:

– Ты в порядке?

Мари кивнула. Ник поймал ее взгляд. Он беспокоился о ней, это было очевидно, но еще и сердился.

– Я должна сделать это, Ник, даже если тебя это злит.

– Я не злюсь. Я боюсь за тебя. И за себя. Не хочу потерять тебя, Мари. Я же тебя только нашел.

Мари мягко улыбнулась.

– Я тоже боюсь. И позволь заверить тебя: ты меня не потеряешь. Но с Землеступами надо что-то делать, ты же знаешь, Ник.

Ник держал ее за руку, поддерживая их связь, так что они шли бок о бок, склонив друг к другу головы, к ржавому остову единственного моста на Фермерский остров.

– Тогда пообещай, что не подвергнешь себя опасности без особой на то необходимости, – попросил он.

– Ник, я не жажду подвергать себя опасности. Не хочу, чтобы меня ранили. Я не сумасшедшая! Просто мне нужно сделать хорошее дело, а недавно я поняла, что иногда правильное может показаться безумным тем, кто не хочет меняться!

– Так, не отставайте, – сказал Сол, когда они нагнали его прямо перед мостом. Взяв факел из держателя на подходе к мосту, он высоко его поднял.

– Эта бандура проржавела так, что мало не покажется. Придерживай Мари, Ник.

– С удовольствием, – Ник взял Мари за руку, поддерживая ее, пока они пробирались по осыпающейся дорожке.

На середине моста Мари остановилась, взглянув налево. Ясная и теплая ночь еще не сдала свои права, но рассвет постепенно входил в силу, ветер резко усилился, гоня облака мимо луны. Толстый сияющий полумесяц прорвал волнистую вуаль, превращая Канал цвета грязи в жидкое серебро и освещая линию домов, соединенных длинным причалом, казалось, зависшим посередине.

– Женщин держат здесь? – спросила Мари.

Ник остановился возле нее.

– Да.

Изучив местность, Мари удовлетворенно кивнула.

– Безусловно, луна без проблем найдет меня тут.

– Ты будешь осторожна?

Мари поглядела на Ника. Она почувствовала, как что-то в ней встрепенулось. Теперь рядом с этим мужчиной, когда-то казавшимся ей таким странным, даже опасным, было очень даже уютно. Безопасно. Словно он часть семьи. Глубоко вздохнув, она произнесла слова, навсегда изменившие ее жизнь.

– Не беспокойся. Землеступки не злые. Они просто грустные. Злыми становятся только наши мужчины, если Лунная Жрица не омоет их от ночной лихорадки.

Ник уставился на нее:

– Хочешь сказать, они грустят не из-за того, что их пленили?

– Не совсем. Из-за того, что их пленили, они отрезаны от Лунной Жрицы. Без Лунной Жрицы, омывающей их от ночной лихорадки, Землеступки погружаются в ужасное уныние и, в конце концов, умирают. Мужчин снедает не тоска, но злость.

– Но мужчины, напавшие на Зору, не были пленниками. Их не отрезали от тебя, но они все равно стали злыми.

– Потому что я не омывала Клан. Ник, я не была Лунной Жрицей. Мама была. Зора – ее ученица. А я – просто дочь.

Ник коснулся ее лица:

– Просто дочь? Мне кажется, в тебе заключался весь ее мир.

– А в ней – мой. До Ригеля. Зоры. И тебя. – Мари посмотрела на плавучие тюрьмы.

– А теперь у тебя есть Дженна, Данита, Сол, О’Брайен, Шена и ее Капитан.

– Ник, то, что они… то, что вы все появились в моей жизни, сделало меня Лунной Жрицей, которой гордилась бы мама. – Она смотрела на него, отчаянно желая, чтобы он понял ее мысль, но не могла сообразить, как лучше объяснить.

– Поэтому ты идешь к ним? Мама гордилась бы этим поступком.

– Еще вчера я сказала бы: «Да, я делаю это ради мамы». Но сегодня я изменилась. Твой народ меня изменил. Сегодня я сделаю это для своего Клана. Мы такие же люди, как и твое Племя, и я верю, что, если Сол это видит… если твои люди это видят… это изменит наш мир.

– Наш мир нужно изменить, – кивнул Ник.

– Так ты со мной согласен?

– Согласен, Мари. Можешь рассчитывать на меня. Я тебя прикрою. Я всегда тебя прикрою, – заверил Ник.

Мари уставилась на него: он повторил слова, которыми обменивались они с Ледой. С глазами, полными слез, она шагнула в его объятия. Наклонившись, Ник прильнул к ее губам. Мари ответила на поцелуй – сперва робко, – а потом ее руки обвились вокруг его сильных плеч, и она прижалась к нему, открывая себя захватывающим ощущениям, пробежавшим по телу.

– Ник, Мари, пошевеливайтесь! Нашли время и место! Восход не за горами! – крикнул Сол с островного конца моста.

Мари почувствовала, как пылает ее лицо, когда они с Ником отлепились друг от друга. Смущенная пробудившимися в ней чувствами, она попыталась отстраниться от него, но он поймал ее за руку, притягивая обратно к себе.

– Прости, если я слишком тороплюсь, – проговорил Ник, нежно касаясь ее лица, убирая светлый локон со щеки.

– Ты не торопишься. Я… я просто никогда раньше не целовалась, – выпалила Мари.

– Так ты не жалеешь? – уточнил Ник.

Мари поглядела в его янтарные глаза:

– Нет. Что ты. Мне понравилось. Очень понравилось. Я… я бы хотела снова тебя поцеловать, но согласна с твоим отцом. Для этого найдется другое место и время. Надеюсь. – И она нервно ему улыбнулась.

– Это, моя прекрасная Лунная Жрица, именно то, на что я сам надеюсь. Но сперва давай изменим наш мир. – Он улыбнулся, а потом указал на ближайший из плавучих домов. – Изабель в этом доме… ближайшем к тому месту, где мы пришвартуемся.

– Хорошо, я готова, – кивнула Мари.

Рука об руку Мари с Ником ступили на Фермерский остров.

Пока они шли вдоль Канала, Мари готовилась. Она глубоко вдыхала аромат плодородных полей, благоговея перед засаженными акрами, простирающимися от островной стороны Канала по всей ширине изумрудного острова. Она напомнила себе: хотя ее людям приходится пахать, сеять и собирать урожай для Племени, эти края отмечены трудом Землеступок. Земля узнает. Луна запомнит. Ступеньки, вырубленные на высоком берегу канала, отвели их вниз, к воде, и ожидающей там маленькой лодке. Ник помог Мари взобраться на нее, и двое мужчин быстро погребли к плавучим домам.

Когда они поднялись на причал, все было тихо. Мари стояла, глядя на первый из двенадцати домов, гадая, что же произойдет. Потом она увидела толстую деревянную балку, запирающую дверь, и крепкие деревянные жерди на окнах: женщины не могли выйти. И Мари знала, что делать.

Подойдя к первому дому, она отперла дверь и начала открывать.

Рука Сола дотянулась до двери, надавив на нее и оставив закрытой.

Мари повернулась к нему:

– Похоже, вы не держите своего слова?

– Держу. Я привел тебя сюда, но уже сказал, что не наделен полномочиями освобождать твоих людей.

Ник встал рядом с отцом, мягко снимая его руку от двери.

– Отец учил меня, что я не должен позволять кому бы то ни было контролировать мои действия, особенно если я знаю, что борюсь за правое дело. Вместо того чтобы ждать, пока Племя начнет действовать, решит жить по совести, я собираюсь сделать это сам. Отец бы мною гордился.

Сол уставился на сына. Затем медленно вставил факел в держатель возле дома и отступил от двери.

– Когда ты успел стать таким мудрым?

Ник сжал отцовское плечо, но смотрел мимо него, ловя взгляд Мари.

– Когда перестал ждать, что мир изменится, и решил сам его изменить. – Ник распахнул дверь, а потом вместе с отцом отошел на несколько шагов, так что Мари осталась единственным силуэтом в дверном проеме.

Мари не стала медлить:

– Изабель! – позвала она. – Изабель, ты здесь?

Внутри что-то зашевелилось под аккомпанемент низкого стона и надрывных рыданий. А потом над одним из бугорков, оказавшихся женщинами, поднялось бледное лицо. Мари увидела, как она моргнула, а потом ее глаза расширились от потрясения.

– Мари?

Мари протянула руку, и бросившаяся к ней девушка, ухватилась за нее.

– О, Мари! Это ты! А где же Леда? Что ты здесь делаешь? – Ее дикие удивленные глаза уставились через плечо Мари на Сола и Ника, и она попятилась внутрь. Мари крепче сжала ее руку.

– Леда умерла. – Внутри раздались потрясенные вздохи и крики отчаяния, и Мари пришлось повысить голос, чтобы ее услышали: – Теперь я Лунная Жрица Клана, и я пришла омыть вас.

Словно потушенная свеча, все звуки внутри дома стихли. Потом одна за другой женщины начали вставать.

– Лунная Жрица… наша Лунная Жрица здесь. – Голоса стали тише, а потом, осознав происходящее, женщины наперебой запричитали: – Лунная Жрица! Омой нас, Лунная Жрица! Спаси нас!

Мари потянула Изабель из дома.

– Держись рядом. Мне нужна твоя помощь.

Она обратила внимание на толпу женщин, жмущихся к дверному проему. Они не выходили из дома. Словно их удерживало невидимое препятствие.

– Выходите на лунный свет, выходите в новый мир! – крикнула она. Потом повернулась к Нику: – Помоги мне открыть все двери!

Они вместе побежали по причалу, открывая и распахивая двери, и женщины, плача, начали выбегать из домов.

– Лунная Жрица! Наша Лунная Жрица!

А потом они ее окружили, и, казалось, к ней потянулись миллионы рук, а голоса снова и снова кричали, чтобы она омыла их… спасла их. Словно каждая хотела отщипнуть от нее кусочек, и вдруг ей показалось, что они действительно разорвут ее на части.

Мари попыталась отойти, образумить их.

– Постойте, нет. Я помогу. Я просто должна… – Но слова смыло волной их нужды. И тут появился Ник, и его сильные руки схватили ее, а тело защитило от цепких пальцев.

– Ник! Мари! Это поможет! – крикнул Сол. Подняв глаза, Мари увидела, что в одном из домов он раздобыл большое деревянное корыто. С корытом наперевес он прошествовал на середину самой широкой части причала и перевернул его. А потом протянул руку Мари.

Ник вытащил девушку из толпы, и они побежали к Солу, который помог ей вскарабкаться на корыто. Она повернулась к толпе обескураженных, взволнованных женщин, карабкающихся вслед за ней.

– Встаньте в круг вокруг меня! Возьмитесь за руки! Возьмитесь все за руки! – Мари отыскала взглядом Изабель, все еще стоящую в дверях первого дома. – Изабель, возьми меня за руку! – Девушка не колебалась. Бросившись к Мари, она схватила ее за руку. – Как Изабель! Возьмитесь за руки, как Изабель!

Гудя от еле сдерживаемой истерики, женщины ринулись вперед, собираясь вокруг Мари внизу и на причале. Первая женщина взяла Изабель за руку. Еще одна шагнула вперед, беря Мари за другую, а потом, словно рябь по воде, все женщины взялись за руки. Мари запрокинула голову, ловя, что осталось от лунного света. Закрыв глаза, она начала вырисовывать в своем воображении самый замысловатый, самый прекрасный рисунок, который когда-либо создавала. Она изобразила лунный свет, проливающийся дождем. Она нарисовала его падающим с небес, прекрасным сияющим ливнем, заполняющим каждую женщину и вымывающим из них все печали благостным потоком.

Мари почувствовала, как вокруг нее взметнулся ветер, ероша волосы, лаская тело, словно желая ее приободрить. Удерживая рисунок в голове, Мари воззвала к луне:

Сила, которой она никогда не знала прежде, хлынула в Мари, наполняя ее… наполняя ее… наполняя ее, пока она не переполнилась – и этот избыток выплеснулся в жаждущих женщин, омывая их, унося с собой отчаяние, въевшееся в них, словно тошнотворный запах.

Полностью излив силу, Мари открыла глаза. Все смотрели на нее. Тишина повисла такая глубокая, что казалась оглушительной. А потом женщина с лицом, знакомым Мари, но пропавшая столько зим назад, что Мари не могла вспомнить ее имя, выпустила руки соседок и шагнула вперед.

Она говорила просто, хотя ее лицо светилось радостью.

– Спасибо, Лунная Жрица. – И она низко и почтительно поклонилась Мари. Все остальные женщины начали повторять за ней. Каждая произносила слова благодарности, а потом выражали почтение низким поклоном.

Не сдерживающая слез счастья, Мари стояла на импровизированной трибуне, принимая благодарности просто и честно, как приняла бы ее мать.

Потом, когда ветер задул сильнее, одна из женщин широко раскинула руки. Смеясь, она начала танцевать, ее ноги выстукивали по причалу быстрый веселый узор. Остальные женщины присоединились к танцу, и вот уже причал завибрировал от музыки их ног, уносимой ветром вместе со смехом. Мари вглядывалась в море танцующих женщин, пока не нашла Ника. Их глаза встретились, и девушка почувствовала ласкающее прикосновение его взгляда. Он улыбнулся и кивнул, прошептав ей одними губами «Молодец, Лунная Жрица».

– Немедленно расходитесь по своим домам, и никто не пострадает!

Мари обернулась на крик. Плавучие дома окружили каяки с Псобратьями и их собаками. Каждый держал арбалет, направленный на толпу танцующих женщин.

Сол начал пробираться через толпу, направляясь к дальнему краю причала, обращенному к скопищу лодок. Ник поспешил к Мари. Он добежал до нее, когда танцующие женщины остановились, начав сбиваться в небольшие группки.

– Уилкс, я здесь главный! – Глубокий голос Сола разнесся по воде, успокаивая испуганные голоса женщин, сгрудившихся за ним. – Многие годы Племя обижало этих женщин, этих пленниц, которых мы называем землерылками, на самом деле зовущихся Землеступками. Их печаль, столь сильная, что приводит к смерти, неестественна, и возникает только из-за того, что они пленены. Это несправедливо и бесчеловечно. Как ваш избранный Глава и Жрец Солнца, я не могу, по совести, допустить, чтобы над ними и дальше издевались.

– Значит, ты готов обречь на смерть свой собственный народ?

Сол шарил взглядом по лицам перед ним, пока не нашел Сирила.

– Нет, мой старинный друг, я готов попросить свой народ поступать по совести.

– Отведи меня к Солу, – попросила Ника Мари. Не задавая лишних вопросов, он провел ее через толпу сгрудившихся женщин. Они встали рядом с Солом, Ригель с Лару пристроились по бокам. Поглядев на говорящего старика, она повысила голос, чтобы ни ветер, ни вода не помешали наблюдающим Псобратьям его услышать.

– Я могу исцелить паршу.

Один голос, сочащейся ненавистью, перекрыл все недоверчивые крики.

– Это она! Мутантка не из Племени, приманившая собаку!

– Так это твой яд собрал людей, Тадеус, – проговорил Ник, – И как я сразу не догадался.

– Эти люди собрались здесь, потому что у Тадеуса хватило ума прийти ко мне, когда он обнаружил, что вы с отцом притащили в Племя непрошеную гостью, пришедшую увести наших землерылок! – вскричал Сирил.

– Они Землеступки! И они люди, а не собственность. Они не могут вам принадлежать, – возразила Мари старику.

– Девушка, тебе должно знать свое место и не перебивать старших, – заявил старик.

– Так заведено у вас в Племени? Запугивать и держать в неведении? – выпалила Мари.

– Достаточно! Утихомирьте это существо и загоните землерылок в дома, – распорядился Сирил.

– Сирил, Мари находится здесь по моему приглашению и под моей защитой, – заявил Сол.

– Значит, ты выбираешь ее, а не свой собственный народ! – усмехнулся Тадеус. – Теперь понятно, в кого пошел твой сын.

– Выбирая Мари, я выбираю свой собственный народ, – заявил Сол. – Она – и Землеступка, и Псобрат. Ты знаешь, что значат эти мои слова, Сирил, и знаешь, почему они правдивы… даже если не признаешься в этом. Мари может исцелить паршу. Я тому свидетель.

– Если это правда, почему вы с Ником прячете ее от нас?

Ник шарил взглядом по лицам, пока не нашел Уилкса, но прежде чем он успел ответить Главе Воинов, заговорила Мари:

– Они прятали меня, потому что я попросила: иначе я бы не пришла исцелять О’Брайена от парши. История наших народов – сплошь насилие и недоверие, поэтому я не хотела делиться с вами рецептом.

– Жестоко! – крикнул другой Псобрат.

– Более жестоко, чем порабощать женщин из моего Клана и убивать мужчин? – возразила Мари.

– Что она предлагает? – спросил у Сола Сирил.

– Она может сама за себя ответить.

Мари подняла подбородок, упершись взглядом в старика.

– Я ничего не предлагаю. Существует лишь одна истина, и она очень проста. Если хотите, чтобы я вылечила паршу, разъедающую ваше Племя, отпустите Землеступок и поклянитесь больше никогда их не порабощать. Если вы этого не сделаете, то продолжите умирать от парши; как по мне: столь эгоистичные людишки заслуживают того, чтобы исчезнуть с лица земли, скатертью дорога! – прокричала Мари.

– Существует еще одна истина, – твердо проговорил Сирил. – Я не позволю тебе уничтожить наш мир. Убейте ее и загоните землерылок обратно в камеры!

– Сирил, прислушайся к голосу совести! Мы же не чудовища! Мы не можем продолжать… – Начал Сол, но вдруг что-то с нечеловеческой скоростью вспороло воздух: Тадеус поднял арбалет и выстрелил. Сол ринулся вперед, сбивая Мари с ног, и предназначенная ей стрела вонзилась ему в грудь.

– Нет! – закричал Ник, падая рядом с ним на колени. – Нет! Отец! Отец!

Люди и собаки начали выскакивать из каяков на пристань, обступая женщин, Мари, Ника и Сола. Внезапно перед ними возникли Лару и Ригель. Шерсть на загривках вздыблена, зубы оскалены, они встали стеной между ними и наступающими Псобратьями, замешкавшимися, ведь даже злейшие из Воинов не могли навредить собакам. Стоящая на четвереньках Мари с ужасом наблюдала, как ее народ охватывает паника. Крича, они пытались убежать от Псобратьев, и посреди всей этой суматохи на землю упал факел. Мари видела, как он закатился в дом с соломенным полом и со свистом разгорелся.

С колотящимся сердцем она повернулась к Нику, рыдающему над отцом.

Доползя до Сола, она проверила пульс, хотя, увидев, что стрела пронзила его прямо в сердце, знала, что не найдет его.

Ник тряс отца:

– Очнись! Ты должен очнуться, отец!

– Ник! – обхватив его лицо ладонями, она заставила его посмотреть ей в глаза. – Он ушел.

Он уставился на нее сперва невидящим, а потом прояснившимся взглядом.

– Спаси его, Мари! Пожалуйста, спаси его, – судорожно прорыдал он.

– Я не могу, Ник. Твой отец мертв. Я не могу спасти его, как не могла спасти маму.

Позади них раздался грохот, потрясший пристань, когда первый дом охватило пламя. Крыша рухнула внутрь, заполыхали стены, а потом занялся и соседний дом. С невероятным приливом жара огонь перекидывался с одного дома на другой.

Жар стал невыносимым. Он погнал Псобратьев обратно к Каналу, а перепуганных женщин – к краю пристани.

Мари встала, и ее голос, усиленный ужасом происходящего вокруг, поплыл над пламенем:

– Землеступки, бегите! Ступайте на тот берег! Ступайте к норам! – Ее слов оказалось достаточно. Попрыгав в канал, женщины поплыли к противоположному берегу.

– Дрянь! Это ты во всем виновата!

Мари подняла глаза и увидела Тадеуса, стоящего в каяке, направляя на нее перезаряженный арбалет.

Грозно рыча, Лару с Ригелем попятились к ней, закрывая своими телами. Тадеус выстрелил, но молодой Псобрат, гребец на каяке, и его светлый терьер, яростно залаявший на него, вовремя повернули лодку, и смертоносная стрела просвистела у собак над головами.

– Тадеус! О чем ты только думаешь? Ты не можешь убить овчарок! – заорал на него юноша.

Тадеус не обратил на него внимания. Он сосредоточился исключительно на Мари.

– Тебе все равно придется встать, и когда ты встанешь, я тебя прикончу!

Снова раздался грохот: «сложилось» еще несколько домов, и волна жара заставила Тадеуса и других Псобратьев отпрянуть от горящей пристани.

– Надо выбираться отсюда, Ник! – сказала Мари, потянув его за руку. – Давай! Побежали к лодке!

Ник невидяще уставился на нее. Ветер у него за спиной вдруг взметнулся с почти осмысленной жестокостью, притягивая хищный огонь, питая, поощряя, и, наконец, поднимая искры все выше и выше, пока они не зависли в воздухе, сложившись в роскошное очертание прекрасной земной женщины. Наблюдавшие Псобратья и Землеступки изумленно ахнули. А потом, словно бы со вздохом, фигура поплыла над Каналом, снова обращаясь огнем. Никто не отрывал глаз от столба пламени, когда он достиг берега. Последовала зловещая пауза, а потом берег залило пламя, которое все поднималось и поднималось, окружая первую огромную сосну… потом другую… потом следующую. Они смотрели, как, словно живое существо, огонь приближался к городу на деревьях.

– Вперед! Вперед! Вперед! – закричал Сирил. – Все – обратно! Надо потушить огонь!

– Ник, послушай меня! Мы сгорим, если останемся на пристани. И Лару с Ригелем умрут вместе с нами.

Тогда их глаза встретились. Она видела и понимала всю глубину его отчаяния, и ее сердце разрывалось от боли, и она сказала единственное, что могло достичь его сознания:

– Твой отец хотел бы, чтобы ты жил.

Он безо всякого выражения кивнул.

– Иди. Я – за тобой.

– Ригель, ко мне! – крикнула Мари, побежав по пристани. Она отвязала веревку, удерживающую маленькую весельную лодку. Ригель запрыгнул в нее, и Мари последовала за ним. Ник по-прежнему сидел возле тела отца, Лару – подле него. Снова раздался ужасный грохот, и причал, вздрогнув, тоже загорелся.

– Ник! Сюда!

Ник, чьи ногу уже лизало пламя, побежал, скользнув в лодку рядом с Мари. Склонившись над веслами, девушка изо всех сил принялась грести, пытаясь увеличить расстояние между ними и адом, разверзшимся на причале.

– Лару! Ко мне! – крикнул Ник.

Огромный пес, понурив голову, стоял над телом Сола, окруженным пламенем. Уткнувшись мордой в щеку Сола, он закрыл глаза. Заметив, как кончики его черной шерсти закручиваются и опаляются, Мари отвернулась, не в силах смотреть на конец верного пса.

– Лару, я не могу потерять и тебя, и отца! Пожалуйста, выбери жизнь! Пожалуйста, иди ко мне! – Ник взревел могучим голосом, прямо как Сол, и по спине Мари пробежали мурашки.

Лару открыл глаза. А потом, словно стрела, выпущенная из лука, подобрался, прыгнул через пламя, пробежал по причалу и нырнул в воду. Через секунду он уже всплыл у лодки. В нескольких футах перед ними в воду шлепнулась стрела, и, когда Ник, приобняв Лару, втащил его на борт, Мари увидела Тадеуса.

Все остальные Псобратья неистово гребли к берегу, надеясь победить огонь и спасти семьи. Тадеус стоял в каяке, глядя в противоположном направлении. Хотя его юный напарник в маленькой лодке греб в сторону берега, Тадеус продолжал целиться в Мари, явно находящуюся вне пределов досягаемости. Она видела, что он раскраснелся от гнева: его лицо так перекосило, что он выглядел менее человечным, чем чудовище.

– Я вытащу нас отсюда. – Ник занял ее место и начал грести дальше по Каналу, прочь от Псобратьев и горящего леса.

– Это еще не конец! – злобно крикнул им Тадеус. – Я тебя выслежу и убью! Клянусь жизнью своего пса!

Но тут дым, черный и густой, заволок Канал, ограждая их от его яда. Ник продолжал грести, так выгибая спину, словно нападал на воду с веслами. Мари подошла к Лару, чтобы проверить его раны. Не найдя ничего, кроме опаленной шерсти, она опустилась на дно лодки, дрожа от облегчения, и крепко обняла Ригеля.

Шли минуты, а может, и часы, а Ник все греб. Кроме них на воде никого не было. Мари посмотрела на восток. Там, где следовало подниматься солнцу, стояла огненная стена.

Лару поднялся и на дрожащих ногах поплелся к Нику. Оставив весла, Ник обнял овчарку, проговорив:

– Знаю, этот выбор вынужденный, ты ведь был связан с отцом, но спасибо, что ответил на мой зов и пришел ко мне. Лару, я принимаю тебя, клянусь любить и оберегать тебя, пока смерть не разрушит наши узы.

Пес положил голову Нику на грудь, вздохнул и закрыл глаза, прижимаясь к своему спутнику как можно крепче. Мари проследила за взглядом Ника от Лару до полыхающего причала, до огненного хребта. Словно почувствовав это, он посмотрел ей в глаза.

– Мой мир объят огнем, – сказал он.

Девушка наклонилась к нему, хватая его руку в свои.

– Тогда давай строить новый мир. Вместе. Где принимают всех… и где каждый может быть своим.

– Не знаю, верю ли я, что такое возможно, – признался Ник.

Она подалась вперед, обнимая его и огромную овчарку, держа их и утешая. Тогда к ним присоединился Ригель, замыкая круг любви и верности.

– Тогда я буду верить за нас обоих, пока ты не поверишь. Верь мне, Ник. Я тебя прикрою. Я всегда тебя прикрою.

Голубка разбудила его словами, которые все изменили.

– Что-то происходит.

Верный Глаз немедленно проснулся.

– Что?

– Я не уверена. Я ощущаю перемену. Ты чуешь? Воздух стал каким-то странным. Мой Защитник, выйдем на балкон. Будь моими глазами.

– На веки вечные, – сказал он. Он взял ее за руку, и они встали со своих тюфяков и, быстро пройдя через спальню, вышли на балкон Богини. Верный Глаз помог Голубке подняться на карниз, они вышли навстречу утру, и он инстинктивно поглядел на северо-запад. Сперва показалось, что что-то случилось с облаками, что они рождались за отдаленным горным хребтом, а не в небе и поднимались оттуда. Верный глаз глядел на них, совершенно сбитый с толку. Но тут переменился ветер, открывая ему черный столб дыма с оранжевым свечением в центре клубящегося белого тумана. Густой и зловещий, он расползался, марая прекрасное лазурное небо тьмой. Верного глаза захлестнуло волнение.

– Что там, мой Защитник? Что ты видишь?

– Наше будущее. Я вижу наше будущее.

С грацией и силой оленя он поднял Голубку, прижимая ее нагое тело к своему, они снова и снова кружились, восторженно смеясь, а Богиня-Жница молча маячила у них за спинами. Ее медные глаза глядели на далекий лес, словно она тоже видела их будущее. В ее застывшем лице не читалось ни восторга, ни гнева, а только выжидательное устрашающее спокойствие.

Конец. Пока…

Эпилог

Баст стала единственной причиной, по которой Антрес не попал в пекло. Рысь его спасла. Снова. Большая кошка все трогала и трогала его внушительными лапами, да так настойчиво, что испугала соблазнительную женщину Племени, которую он, наконец, смог убедить присоединиться к нему в гостевом гнезде, чтобы выпить наедине. Баст так надоела Антресу, что он впал в обычное берложное состояние и зашипел на рысь, тут-то девушка и бежала из гостевого гнезда, испуганно глядя на него и его кошку через плечо и растворяясь в ночи.

– Полагаю, ты можешь собою гордиться, – пробормотал он. – Ведь если она испугалась небольшой возни и шипения, какая из нее супружница.

Баст потерлась о своего спутника, обвилась вокруг ног и громко мяукнула, прежде чем потопать к двери и выжидающе оглянуться на него.

Антрес вздохнул:

– Хорошо. Можно и поохотится: ничего другого мне этой ночью больше не светит. Честно говоря, Баст, после того как эта все разболтает, навряд ли еще какая-нибудь женщина Племени согласится остаться со мной наедине.

Баст просто поскребла лапой дверной проем и необыкновенно, почти по-совиному ухнула, демонстрируя нетерпение.

Снова тяжело вздохнув, Антрес поплелся за своей кошкой.

Стемнело, и рысь со спутником никто не заметил, пока они не подошли к главному подъемнику. Антресу не пришлось стучать в дверной проем гнезда, чтобы привлечь внимание сторожевого. Низкое предупреждающее рычание овчарки уже его предупредило.

– А, это вы, – вышедший из дверного проема гнезда мужчина презрительно взглянул на Антреса и Баст.

Наемник не подал виду, хотя высокомерие человека-пса начинало действовать ему на нервы.

– Баст нужно поохотиться. Я был бы признателен, если бы вы спустили нас в лес.

– В горах, может, и иначе – под «иначе» я подразумеваю легче, – но в этих краях гулять после наступления темноты – не самая хорошая идея.

– Я знаю. Мы с Баст прекрасно можем позаботиться о себе, – заявил Антрес.

Не сделав и шага по направлению к подъемнику, мужчина наклонил голову, изучая Антреса.

– Вы правда можете взбираться по деревьям?

– Да, – кивнул Антрес.

Мужчина насмешливо ухмыльнулся:

– Тогда зачем вам подъемник, чтобы спуститься? Или вы умеете только вверх?

Стоящая подле него Баст зашипела. Антрес наблюдал, как расширились глаза человека-пса, когда он перевел взгляд от него к большой кошке, а потом снова к нему. Антрес знал, что тот увидел, и от этого знания уголки его губ медленно приподнялись в удовлетворенной улыбке.

На древнем языке слово «рысь» означало «свет». Больших кошек назвали так из-за отражающей способности их сверхъестественно пронзительных глаз – способности, передающейся выбранному рысью человеку, – способности, которая, по словам сторонних наблюдателей, связывала рысь с человеком чем-то потусторонним и демоническим.

– Мы можем лазать вверх и вниз по деревьям. Мы делаем многое из того, о чем болтает ваше Племя и не болтает, – но дома, в берлоге, спрашивать о подобном гостей считается грубым. У людей-псов из Древесного племени как-то иначе?

Сторожевой моргнул. Его потрясенное выражение снова стало натянуто безразличным.

– Залезайте в клеть. Когда захотите подняться, помашите факелом.

Антрес с Баст зашли в подъемник и закрыли дверь. Антрес насмешливо улыбался, хотя тон оставался осмотрительно нейтральным:

– Спасибо за гостеприимство.

Они еще находились во многих футах от земли, когда Баст царапнула дверь и выпрыгнула из подъемника, изящно приземлившись на широкие лапы. Свирепо ухмыляясь, Антрес последовал за ней, его кошачьи движения, казалось, тоже бросали вызов гравитации.

А потом Антрес припустил по лесу, следуя за серебристым мельканием Баст. Поддразнивая взглядом через плечо, большая рысь взвилась на невысокие ветви молодой сосенки и притаилась там, призывая своего спутника раскатистым воем. Антрес проворно оттолкнулся от ближайшего бревна, и запрыгал, выше и выше, по дереву, где сидела Баст, с легкостью цепляясь шипами, торчавшими из носков его ботинок, в толстую кору. Антрес привычно встряхнул запястьями, из пальцев вытянулись десять когтей, и он с довольным ворчанием погрузил их в кожу дерева, устраиваясь подле Баст, выглядя скорее кошкой, чем человеком.

– На такое люди-псы не способны! – крикнул Антрес Баст, та оскалила зубы в яростной кошачьей ухмылке и взвыла, полностью соглашаясь со своим спутником. Потом, подобравшись, перепрыгнула на другое дерево, даже не глядя на Антреса. Баст знала, что он за ней последует – Антрес всегда будет за ней следовать.

– Ты хочешь побегать, а не поохотиться! Что ж, изволь!

Казалось, человек с кошкой летали по лесу, двигаясь от дерева к дереву с грацией и скоростью, столь же невероятными, сколь и редкостными для сторонних свидетелей.

К тому времени, как они спустились к подножью хребта, Антрес обливался потом и смеялся: погоня вернула ему присутствие духа. Тяжело дыша, он спустился с последних деревьев на замшелую землю возле Баст и, аккуратно втянув когти, вытер лицо тыльной стороной ладони.

Близился рассвет, и ветер гнал клубящиеся облака по хмурому небу.

– Похоже, надвигается буря, – сказал он Баст, садясь возле нее и поглаживая пушистый серебряный мех за ушами с кисточками.

Вместо того чтобы расслабиться и замурлыкать, Баст вдруг напряглась. Шерсть на спине встала дыбом, и она уставилась на светлеющее небо, низко, гортанно зарычав.

– Эй, не тревожься, Баст. Я не позволю буре удержать нас здесь дольше, чем… – Антрес замолчал на полуслове, проследив за взглядом своей кошки. Высоко в небе стена пламени, бурля, кипя и изменяясь, обретала форму женского тела. Потом их обдул яростный порыв ветра, и женщина снова обернулась огнем. И этот огонь обрушился на хребет за ними.

Первая сосна занялась за секунду.

Раздался зловещий, почти осмысленный звук, и языки пламени принялись лизать соседнее дерево.

– Во имя царства Богов, огонь уничтожит Древесное Племя! – воскликнул Антрес, вскакивая, чувствуя желание бежать к реке – как можно дальше от огня.

Он двинулся прочь, отступая от далекого пламени, хотя оно явно пожирало лес в другом месте, не стремясь в его сторону.

Но, не увидев рядом Баст, он остановился.

Большая кошка не двинулась… и не последовала за ним. Она смотрела на горящий город на деревьях.

– Баст, надо уходить. Мы никак не можем остановить огонь. Никто не может. Мы можем только умереть вместе с этими несчастными людьми-псами.

Баст медленно повернула голову, встретясь со спутником глазами. Он почувствовал, как она скорбит, и еще сильнее полюбил ее за это.

– Знаю, моя девочка. Мне тоже их жаль.

Антрес жестом призвал ее к себе, и она подошла. Бок о бок человек и кошка медленно и печально поплелись из леса на берег Канала, бежавшего близ острова Племени. Рысь остановилась, глядя на горящий склон.

– Баст, не думаю, что остаться здесь – хорошая идея. Если ветер переменится, мы окажемся там же, где Племя: в ловушке перед стеной пламени.

Но Баст не желала идти дальше. Не отрывая взгляда от горящего пламени, она свернулась на широком плоском камне. Антрес узнал упрямый изгиб ее ушей. Он так хорошо знал Баст, что не было нужды прибегать к существующей между ними внутренней связи, чтобы понять ее выбор.

– Но если мы не нашли мне супружницу до этого, – он указал на пылающий лес, – то точно не найдем сейчас… во всяком случае, здесь.

Баст прижала уши, и Антреса захлестнуло уверенностью, приправленной упорством его кошки.

Антрес знал, что потерпел поражение. Баст уже все решила, и если только не связать ее и не потащить за собой, она не шевельнется.

Со вздохом, затерявшимся в оглушительном реве ветра и треске отдаленного пламени, Антрес подошел к своей рыси и сел рядом.

Как всегда, он последовал ее примеру и ждал, пока ее сверхъестественное понимание отливов и приливов времени сойдется с его, и он поймет, что же рысь требует… хочет… ждет.

– Хорошо, мы останемся здесь и посмотрим, что можем сделать, чтобы помочь им заново отстроиться, – сказал Антрес.

И как всегда, сидя рядом с Баст, он размышлял, какой еще поворот жизни рысь не дала ему проскочить.