— Ты выглядишь… выглядишь лучше, — соврала я и улыбнулась в надежде, что улыбка моя не выглядела слишком уж вымученной.
Дед хрипло рассмеялся и тут же закашлялся.
— Ох… Полина, душа моя. Ты до сих пор умудряешься меня удивлять.
Ну вот. Что ещё такого я ляпнула?
— Я, ей-богу, и подумать не мог, что такая жизнь, как твоя, могла вырастить кого-то ещё, кроме озлобленного на весь мир волчонка. И уж тем более на меня. А ты… подбадриваешь.
Я смущённо подёргала плечами:
— Я бы, может, и рада… ну… ненавидеть. Но не получается.
— Береги это, — посерьёзнел дед. — Береги. И никому не позволяй себя ожесточить.
— Хороший совет от человека, выдавшего меня замуж за того, кому только такое и под силу, — пробормотала я.
— Вот они! Вот они, зубки! — воскликнул дед и даже в ладоши хлопнул от удовольствия. — Моя кровь говорит!
Не знала я, как вести себя с этим человеком. Ничего не могло смутить моего деда, ничего не выбивало его из равновесия, ничего не заставало врасплох.
— Эти ваши ссоры с Уваровым… они не вечны.
— Ну хоть кто-то так считает.
— Я это знаю, Полина.
— Вот бы и мне — знать, — не сдержалась я.
— Это дело небыстрое. Знать, Полина, это одно. Узнавать — совсем другое. И теперь у тебя есть время на то, чтобы узнавать. Не воевать за место под солнцем, не отбиваться от врагов, не отвоёвывать для себя будущее. За тебя это будет делать твой муж.
— Да кто сказал, что он будет? — вспылила я.
— Он и сказал, — усмехнулся дед. — Сказал, только сам этого пока так и не понял.
При всём моём уважении к сединам Алексея Георгиевича… он был неправ. Он не видел, не слышал, не понимал, что между нами творилось.
Уваров меня ненавидел. Я ненавидела его. И никакое время не в состоянии было это исправить.
А всё что могла я — это отвлекаться от мыслей о своём незавидном положении — до тех пор, пока не придёт заветное время и мой дед не соизволит мне всё объяснить. Наверное, эти тайны были как-то завязаны на их с Уваровым совместных договорённостях и активностях, о которых я знать ничего не хотела. Мир большого бизнеса — китайская грамота для меня. Я ничего в нём не понимала.
Зато уже худо-бедно понимала в приготовлении бисквитов и кексов, для которых вчера пробовала новую глазурь — с лимоном и мятой.
Изделия мои получались пока не слишком-то презентабельными на вид, но съедобными.
Пока ещё побаивавшаяся моих активностей прислуга угощения всё-таки принимала. И все оставались в строю, желудком не маялись — значит, что-то у меня всё-таки получалось.
Правда, сегодняшний эксперимент заставил мой осторожный оптимизм поблекнуть — бисквиты для ягодного торта почему-то вышли до смешного кривыми. Видимо, не стоило раньше времени лезть в духовку.
Я пыталась исправить положение при помощи крема, но и тот сегодня подвёл — сливки хоть убей не хотели взбиваться, пусть и были нужной жирности.
Я как раз пыталась собрать воедино своего кулинарного монстра Франкенштейна, когда на пороге моего святилища объявился Уваров.
Он внимательно наблюдал за моими жалкими попытками изобразить из себя опытного кулинара и наконец произнёс:
— То есть всё-таки не шутила.
Я шлёпнула лопаткой по боковине торта:
— А расшифровка будет?
— Я не думал, что ты всерьёз этим займёшься.
— Не люблю болтать попусту, — нахмурилась я. Нет, этому торту уже ничто не поможет.
— Это я понял, — Уваров вдруг усмехнулся. — Ты прислуге плоды своих алхимических экспериментов скармливаешь? Мне стоит начать беспокоиться?
Я подняла на него взгляд в надежде, что это заставит его хотя бы поморщиться:
— Скольких за последние несколько дней ты в своём штате не досчитался?
Чёрный взгляд блуждал по моему заляпанному кремом фартуку, и он видел там что-то своё — не взялась бы судить, что именно. Но ситуация явно его забавляла.
— Я и не думал проводить перекличку. О твоей подпольной деятельности узнал только сегодня.
Я тихонько фыркнула — шпионов своих подсылал, не иначе. Нашёл, на что время и силы тратить.
— Теперь обязательно проведу.
— Как угодно, — я вернулась к сборке торта, который бесстыже кренился в одну сторону, красноречиво давая понять об уровне моего «мастерства».
— Завтра у нас будут гости, — неожиданно объявил муж. — Вечер только для своих. Будет человек двадцать, не больше.
Человек двадцать!
— Разные у нас представлении о вечере для своих, — пробормотала я, швыряя лопатку в опустевшую чашку. — Мне там быть обязательно?
Взгляд Уварова посуровел:
— Ты моя жена. Поэтому да, обязательно.
— Надо же, — я упёрла руки в бока и сдула со щеки преступно выбившуюся из узла прядь. — А как же «всего лишь штамп» и «приложение к договору»?
Тяжёлая челюсть Уварова окаменела. Чёрный взгляд стал ещё жёстче.
— Гости начнут прибывать к восьми, к ужину. И не вздумай им подсовывать свои кулинарные шедевры.
Он бросил прощальный насмешливый взгляд на мою бисквитную пизанскую башню и ушёл.
Я отставила подальше своего ягодного уродца, перемыла посуду и… раздавать его кому-либо не решилась.
Он ведь и на вкус, наверное, ерунда ерундой.
Я так вымоталась в тот день, что о торте совсем позабыла, а наутро, когда спохватилась, что так и не сподобилась убрать его в холодильник, прямиком из постели помчалась спасать то, что в спасении, как выяснилось, и не нуждалось.
Мой несчастный ягодный торт обнаружился в холодильнике — кто-то убрал его туда вместо меня. Вот только до холода он добрался не целиком — в щедро измазанном кремом боку не хватало здоровенно куска. Плата за заботу о сохранности, видимо.
Кто-то всё-таки его попробовал и оценил!
Я рассмеялась — настроение поднялось — и побежала готовиться к званому ужину.