— Лиля Сергеевна, вам лучше… лучше туда не идти, — бритоголовый Сашка возвышается надо мной, преграждая путь в коридор.
На круглом добродушном лице читается искренняя обеспокоенность, почти сочувствие.
И мне это совершенно не нравится.
Я судорожно прижимаю к боку сумочку и чувствую, как холодит через тонкий свитер лёгкий плащ, намокший от долго собиравшегося над городом дождя.
— Саш… — голос у меня до противного тонкий, едва ли не заискивающий. Я боюсь своих предположений. — Саш, что там?..
Грамотно сформулировать недоумение не получается. Мысли путаются, к горлу подступает комок.
Потому что я видела второе авто у подъезда. И я знаю, кому он принадлежит.
Потому что десять минут назад дежуривший внизу на парковке охранник, завидев меня, приподнял светлые брови и неуверенно улыбнулся:
— Добрый день! Надо же, а я совсем недавно мужа вашего видел. Думал, он с ва…
Охранник осёкся и даже побледнел, сообразив, что проговорился.
— Добрый, — пробормотала я и кинулась к парадной, потом — к лифтам, и наверх, к обычно пустовавшей квартире. В Москве мы бывали только наездами, когда Герману требовалось подолгу присутствовать в офисе, решая дела по работе.
Но квартира содержалась в чистоте и порядке. Хозяева могли нагрянуть в любое время. Вот как сейчас.
Я смотрела на охранника, испытывая почти противоестественное желание сдаться на его уговоры. Развернуться и просто уйти.
Чтобы не слышать, не видеть, не знать.
Но моя нерешительность длится всего пару мгновений.
Да если я сейчас уйду, я жить не смогу дальше!
Я должна быть уверенна. Я должна. Я себе это должна, не кому-нибудь.
— Саш, отойди.
— Лиля Сергеевна…
— Он тебе приказал? Распорядился никого не пускать?
Охранник помотал головой.
— Да н-нет. Нет. С чего бы ему… мы же… он же… ну, никого ведь не ожидали.
Да, вот так. Никого не ожидали. А тут такая внезапность — жена.
— Ясно, — я стиснула ремешок сумочки. — Тогда отойди. Отойди, Саш. Отойди, бога ради. Ты уже ничему не поможешь. Просто… не мешай, хорошо? Я тебя очень прошу. Пожалей меня. Не мешай.
Сашка стоически держится пару лишних мгновений, но бросив на меня последний сочувственный взгляд, всё-таки отступает.
Я вынимаю из кармана карточку-ключ и киваю ему:
— Спасибо.
В просторной прихожей последние сомнения рассеиваются — к дизайнерскому пуфу на полу небрежно прислонены чёрные женские туфли.
Сердце рванулось, больно заколотилось о рёбра. А в отдалении по направлению к спальням уже слышатся приглушённые голоса.
Я не трачу время на то, чтобы разуться. В конце концов я здесь совсем ненадолго.
Из гостиной тенью прокрадываюсь в коридор, пересекаю его и безошибочно толкаю одну из дверей — в хозяйскую спальню.
И очень вовремя.
Прямо передо мной — наша постель, где уютно устроилась рыжеволосая стерва с телом богини. Марина Игнатьева — давняя и близкая подруга моего мужа.
А мой муж выходит из гардеробной, натягивая на себя чистую рубашку. Чёрные волосы влажно блестят после душа. Он мрачен, Марина жмурится от пережитого удовольствия.
Моё сердце идёт уродливыми трещинами, лопается и сыплется в чёрную пустоту.
— Господи… — сиплю я, мигом теряя голос.
Муж вскидывает голову. Глаза рыжеволосой богини превращаются в плошки.
Я силюсь что-то сказать, но не получается. Хочу закричать, может, даже заплакать, но онемела вконец.
Герман первым приходит в себя. Отнимает пальцы от пуговиц. Его лицо вконец темнеет, каменеет тяжёлая челюсть, а в синих глазах стынет ярость.
— Уходи.
Я даже не сразу соображаю, что он это мне. Не рыжей бестии, бесстыже развалившейся на нашей постели.
— Ч-что?.. — я смотрю на него во все глаза, не веря ушам.
— Уходи, Лиля. Немедленно! — он сосредоточен только на мне, будто женщины, с которой мне только что изменил, вовсе нет в спальне.
Я на миг выхожу из тошнотворного ступора:
— Герман, что…
— Я сказал, убирайся! — рычит муж, указывая мне на дверь. — Сейчас же! Поговорим дома.
Я смотрю в родные до боли глаза. Я их не узнаю.
А со смятых простыней на меня по-кошачьи щурится его подруга детства.
Мне кажется, я умираю.
Даже дышать становится в труд.
— Герман… — томно отзывается рыжеволосая.
— Заткнись! — рявкает муж. — Не смей в это лезть.
И вновь переводит взгляд на меня. Его голос непостижимым образом выравнивается. Он чует меня, он знает меня. Он слишком хорошо меня знает. И он даёт мне понять, что сбежать не получится. Его пристальный взгляд сам рычит на меня: «Даже не думай!»
— Лиля, езжай домой, — чёткий приказ. — Там всё обсудим.
Мой взгляд мутнеет от слёз. Я ничего больше не вижу — ни Германа, ни его любовницы. Ни своего будущего.
Разворачиваюсь.
И бегу.
Бегу, хоть и знаю — от него бежать бесполезно.