Изнанка судьбы

Глава 1. Сомнительное предложение

Элисон

Блудсворд приехал после обеда.

Я следила, спрятавшись за гардиной, как его сиятельство спрыгивает с лошади, передает поводья конюху и движется быстрым шагом по садовой дорожке к главному входу. На душе было тяжело от скверных предчувствий. В этот момент граф вскинул голову, посмотрел на окно, и я отшатнулась. Показалось, что он разглядел меня за моим ненадежным укрытием. Словно дыры взглядом в занавеси прожег.

Он заперся в комнате с маменькой и долго о чем-то совещался, а я ходила кругами, изнывая от невозможности подслушать.

Когда чуть позже дверь открылась и меня позвали в гостиную, я даже не удивилась, потому что ждала чего-то подобного.

Не удивилась, но испугалась.

Я боялась его всегда, с первой встречи. Несмотря на то что граф ни разу не пытался как-то навредить мне. Только иногда делал двусмысленные комплименты и смотрел.

Так смотрел, что после этого липкого предвкушающего взгляда хотелось помыться.

Сэр Блудсворд всегда был моим кошмаром — личным чудовищем. Он словно отбрасывал уродливую горбатую тень на всю мою жизнь.

Я входила в гостиную с опаской.

— Элисон, дорогая! Боги услышали наши молитвы, мы спасены, — затараторила матушка, стоило мне появиться на пороге. — Его сиятельство обещал все уладить с вашим дядей. Ах, я буду так рада, если это недоразумение больше не будет омрачать нашу жизнь и семья снова воссоединится!

— С чего бы такая щедрость? — у меня не получилось быть любезной. Не верю в бесплатный сыр. Особенно от Блудсворда.

Они словно и не услышали моего вопроса.

— Но самое большое счастье: нам удалось устроить твою судьбу, девочка моя! Поздравляю, сэр Блудсворд попросил твоей руки, и я сказала, что не возражаю.

И тут я просто жутко перепугалась. Обмерла на месте — ни слов, ни мыслей, один глухой глубинный ужас.

— Ты будешь графиней, дорогая!

Все, на что меня хватило, это пискнуть:

— Не буду!

— Ах, конечно будешь. Кто же знал, что ты такая кокетка. Я даже не подозревала, что ты и сэр Блудсворд… — она игриво потрепала меня за щечку. — Ладно, ладно, оставляю вас наедине, влюбленные голубочки.

Когда она ушла, мне стало так страшно, что я даже осмелела. Я так умею, да.

— Объяснитесь, ваше сиятельство!

Граф ухмыльнулся и заговорил. Настолько тихо, что пришлось подойти ближе.

— Приличные девицы при таком известии падают в обморок от счастья, а не допрашивают будущего супруга с видом прокурора. Где ваши манеры, моя дурно воспитанная Элисон? Сделайте хотя бы вид, что рады этому известию. Подумайте, что я спасаю вашу семью, а вас саму избавляю от участи старой девы.

— Спасаете?! Каким образом?

— Грегори мне должен. Если вы станете моей женой, я замолвлю словечко за ваших родных перед ним. Конечно, никто не оставит им особняк и графство, но небольшая пожизненная рента поможет сделать их судьбу чуть менее печальной.

Я сделала еще полшага вперед и почувствовала запах свежей крови. Сегодня он был так силен, что даже во рту появился железистый привкус.

От графа и раньше часто пахло кровью, но этого никто, кроме меня, словно не замечал. Когда я попыталась рассказать родным, Китти с Фанни подняли меня на смех, маменька сказала, что я вгоню ее в гроб, а папенька буркнул: «Чокнутая, точно!»

— Это ведь все неправда?

Он благодушно улыбнулся:

— Вы так враждебно настроены, моя подозрительная Элисон. Всегда и во всем ищете подвох. Почему бы вам просто не поблагодарить меня? Или, — тут он хищно улыбнулся, — поцеловать?

К горлу подкатила тошнота. Поцеловать Блудсворда? Я, наверное, жабу с большим удовольствием согласилась бы поцеловать.

Нет, вовсе не потому, что его сиятельство горбат. Горб у него маленький, почти незаметный. И роста граф нормального, не карлик. Лицо асимметричное: крупный нос и подбородок, резкие скулы, тяжелые почти сросшиеся на переносице брови. Необычная внешность, но мужественная, совсем не урод. Хорошего рода, не беден, умеет держаться в обществе.

Отдельные дурочки даже считают графа красивым. Я же под прицелом его изучающих темных глаз всегда чувствовала себя кроликом во власти удава.

— Зачем вам жениться на мне?

— С самой первой минуты, как я увидел вас, ваши красота и чистота так запали мне в душу, что я понял: вы — та единственная, что предназначена мне судьбой. Я люблю вас и готов свернуть горы, чтобы назвать своей женой. Восхитительная мисс Майтлтон, окажите мне честь, сделайте меня счастливейшим из смертных, скажите «да».

Эту речь граф произнес нараспев, как хорошо заученный театральный монолог. Потом издал гадкий смешок и спросил:

— Ну как? Убедительно?

— Нет.

— Ну и ладно, — теперь он надвигался, а я пятилась. — Тебе, может, неубедительно, а другим пойдет. Общество будет рукоплескать и крутить пальцем у виска: взять перестарка, бесприданницу, сомнительного происхождения, с припадками, да еще и чокнутую. Такое может сделать только влюбленный идиот.

Я спиной наткнулась на стену, а он навис рядом. От запаха к горлу подкатила тошнота. Почему, ну почему никто больше не чувствует этого рядом с Блудсвордом?

— Я откажусь! Скажу «нет» в храме.

Он картинно развел руками:

— Откажетесь? Правда откажетесь, гордая Элисон?! И позволите Грегори вышвырнуть вас на улицу? И чем же вы будете жить, учитывая, что ни вы, ни ваши сестры не приучены ни к какой работе? Да и Ванесса… кому нужна престарелая певичка? Вас так прельщает славное будущее в виде содержанки или проститутки, маленькая развратница?

— Нет, — прошептала я.

Он был прав, просто я никогда не думала об этом. Мы же выросли в Гринберри Манор, он всегда был нашим домом, как Сэнтшим — землей отца. Все знали, что, когда папенька умрет, Саймон станет новым графом.

И вот теперь мой брат сбежал с ши, а дядя Грегори вот-вот отсудит у нас все. Он всегда нас ненавидел.

Блудсворд попытался провести рукой по моей щеке, но я отшатнулась, и граф укоризненно покачал головой:

— Элисон! Вы как испуганный зайчонок. Почему вы так меня боитесь? Разве я когда-нибудь обижал вас или давал повод думать обо мне плохо?

Я попробовала сглотнуть, но в горле совсем пересохло:

— Тогда… в малиннике. Патер Вимано…

Граф изумленно приподнял брови:

— Малинник? Патер Вимано… припоминаю, так звали священника, который заведовал приходом в Сэнтшиме лет пять назад. Но при чем здесь он? И малинник?

В его темных глазах заплясали насмешливые искорки, а я снова ощутила жуткую раздвоенность, когда непонятно, где настоящее, а где видения или бред. Была ли та встреча в малиннике правдой, или она только приснилась мне? Помню, как прислуга судачила о смерти патера Вимано, а в день похорон у меня был приступ, поэтому не запомнилось почти ничего.

Я не могу себе доверять до конца. Слишком часто забываю важное и помню то, чего никогда не было.

— Все просто, моя недоверчивая Элисон, — благодушно продолжал его сиятельство. — Мне давно пришло время обзавестись наследником, а вы хороши собой, милы и равны мне по происхождению. Кроме того, вы не вертихвостка и не проводите ежедневно по пять часов у модистки, как ваша младшая сестра. Короче говоря, вы мне подходите. Да, у вас нет состояния, но я достаточно богат, чтобы не нуждаться в дополнительных средствах. Зато вы и ваши родственники никогда не станете пытаться диктовать мне, что делать.

Я недоверчиво посмотрела на графа. Сейчас он казался почти милым, а его слова — пусть неромантичными, но разумными. Я и не надеялась выйти замуж по любви. Я вообще выйти замуж не надеялась.

Кто он? Мой детский страх, личное чудовище из липких кошмаров? Или обычный мужчина, которому просто не повезло родиться с горбом?

Он ведь наш сосед уже много лет, и никто, кроме меня, его не боится и не чувствует запаха крови.

Не сделаю ли я величайшую глупость в своей жизни, отказав ему?

Я уже открыла рот, чтобы сказать, что согласна, когда он оскалился и сразу стал похож на волка, который долго и успешно притворялся собакой.

— А если ты откажешься стать моей женой, я все равно найду способ, — его рука впилась в плечо, оставляя синяки. — Ты будешь принадлежать мне.

— Больно!

— Разве это больно? Ты даже не представляешь, что такое настоящая боль. Тебя ведь никогда не били, Элисон?

В снисходительном тоне мне почудилось обещание. Даже живот заболел от страха, и я решилась.

— Я скажу маме, что вы грозились меня мучить!

Он засмеялся мне в лицо, словно этого и ждал:

— Давай! Беги к матери и расскажи, как твой жених обещал замучить тебя до смерти. Батлемская лечебница для умалишенных ждет! Знаешь, что там делают с пациентами?

Граф прикрыл глаза, и его голос изменился, зазвучал глухо, чуть надтреснуто:

— Их держат взаперти, как животных. В грязи, за решетками, вдалеке от солнечного света. В рубище. Они постоянно кричат, стонут и воют, — он содрогнулся, словно от воспоминания. — А уж какая там вонища…

Еще немного, и у меня бы точно начался припадок. Я прикрыла глаза, силясь побороть дурноту, как от морской болезни.

— Держат всех вместе — мужчин и женщин. Догадываешься, чем это заканчивается? Ублюдков, которые рождаются от подобных союзов, сразу забирают от матери на воспитание в дом призрения. И можно рожать следующего. Особо буйных заковывают в цепи или привязывают к кроватям ремнями. А если будешь слишком беспокойным пациентом, тебе пробьют голову зубилом, чтобы выпустить демонов. Вот здесь, — он ткнул узловатым пальцем мне в висок. — И после этого тебе уже будет все равно, где ты находишься сейчас и кем была когда-то.

Я не хотела слушать его рассказ, но не слушать его было невозможно. Слова повисли в воздухе — тяжелые, правдивые и оттого особенно жуткие.

— Вы там были? — спросила я, еле шевеля губами.

Ни одна сплетня о Блудсворде не упоминала Батлемскую лечебницу для умалишенных, но так рассказывать можно, только если сам прошел через ад и вернулся.

Граф помедлил и кивнул. Мне показалось, что в его темных глазах мелькнул страх.

И я вдруг поняла, что сочувствую его сиятельству.

Батлем. Незримый меч над моей головой, причина, по которой я, как умею, скрываю свои странности.

Дверь за спиной Блудсворда раскрылась:

— О, я вижу, вы поладили. Ах, девочка моя, как я тебе завидую! Любовь — такое прекрасное, светлое чувство. Помнится, мы с твоим отцом…

Блудсворд моргнул. Оскаленный монстр исчез, уступив место вполне привлекательному мужчине.

— Миледи, я рад сообщить, что мисс Майтлтон сделала меня счастливейшим из смертных, сказав «да». Осталось назначить день свадьбы.

— Мама, он лжет! Я не выйду за него!

Маменька посмотрела с укором, как всегда, когда я ляпаю что-то, по ее мнению, неуместное.

— Дорогая, не говори глупостей. Твои шутки совсем не смешны. Сэр Блудсворд, надеюсь, вы не станете воспринимать всерьез это девичье кокетство.

— О нет, миледи. Я все понимаю…

«Но это правда», — шепнула я одними губами.

Бесполезно. Мать всегда слышит только то, что хочет слышать.

Все наши беды начались с маскарада, на который я не поехала.

Я уже давно стараюсь избегать балов и приемов. Мне на них неловко, все время кажется, что обо мне перешептываются, говорят «чокнутая» и пальцем показывают.

На балах я особенно остро чувствую себя чужой и ненужной. В прошлый раз за весь вечер у меня было только три танца, а ведь я хорошо танцую! Лучше сестер, даже лучше большинства невест в Сэнтшиме! Но меня редко приглашают. Обычно я сижу в кресле, смотрю, как кружат другие пары. Я стараюсь не завидовать. Любуюсь, какие они красивые, а к горлу так и подкатывают непрошеные слезы.

Старая дева — девятнадцать лет. В обычной жизни я научилась не жалеть себя и не думать об этом, но знаю, что на балу не получится.

Фанни тоже осталась дома. Маменька по этому поводу очень расстроилась. Фанни пятнадцать — самый лучший возраст, чтобы искать выгодную партию.

— Ах, дорогая, но срок траура уже почти миновал. И нам всем просто необходимо развеяться.

— Неприлично веселиться, когда после смерти отца прошло всего восемь месяцев.

Иногда я завидую набожности и строгости Фанни. Она всегда знает, как правильно. И такая серьезная. Ее даже маменька побаивается.

— Хочешь остаться старой девой? Прямо как Элисон? — фыркнула Китти.

Мне стало до слез обидно. Хотела сказать ей в ответ какую-нибудь гадость, даже воздуха набрала, но так и не нашла, как уколоть.

Зря говорят, что на правду не обижаются. Правда как раз обиднее всего, от нее не отмахнуться.

— Дорогая, ну что ты говоришь. Твоя сестра еще найдет себе прекрасную партию. — По маменькиному лицу было видно, что она ни на полпенса не верит в свои слова.

Никто не верит. Даже я.

— Не найдет, если будет дома сидеть.

Я пробормотала что-то про траур и сбежала.

Маскарад длился до утра. Маменька и Китти думали, что Саймон уехал раньше. Только когда они вернулись домой, выяснилось, что брат сбежал.

Маменька при этом известии стала такой мертвенно-бледной, что я поверила: ей и правда нехорошо.

Никто не знал имени и не помнил внешности женщины, которая увела Саймона. Все, что мы сумели разузнать, расспрашивая гостей, это что на маскараде незнакомка была в зеленом парике и черной полумаске.

— Ах, как это романтично! — закатила глаза Китти.

— Но он должен был нас предупредить, — нахмурилась Фанни.

— Это ужасно! Где мои сердечные капли? — простонала маменька.

Я ничего не сказала. Меня никто не спрашивал.

Не сказала, но подумала: какой он смелый. Все-таки сделал все по-своему, молодец. И еще хорошо помню, как любопытно было познакомиться с избранницей брата.

А чуть позже мы все уже молились, чтобы речь шла всего лишь о поспешном тайном браке. Потому что кучер кареты, в которую села влюбленная парочка, поклялся: мол, остановился по приказу зеленоволосой красотки у кромки леса. На его глазах женщина взяла Саймона за руку и увела за собой в холм.

— Бывает, — философски заметил он, набивая трубку дешевой курительной смесью. — Фэйри балуются. Давнехонько о них не было вестей.

Я слушала, затаив дыхание. Верить? Не верить? Настоящие фэйри, совсем как в сказке?!

Маменька молчала и весь рассказ слушала с каменным лицом, а когда кучер вышел, упала в обморок.

— Я не верю, что Саймон мог так поступить, — заявила она после того, как Фанни поохала над ней должное количество раз, а я поднесла нюхательную соль.

Мой безответственный брат сбежал за неделю до слушания дела о наследстве. И наше и без того непрочное положение стало совсем плачевным.

Нет, мы не сдались так просто, конечно нет! Маменька наняла мага, который, по слухам, накоротке с повелителем фэйри. Седой приземистый колдун оглаживал бороду и смешно пучил глаза. Но делу не помог.

— Фэйри Гэльских холмов здесь ни при чем, — сказал он, разводя руками. — Ни в одном из кланов не слышали о вашем сыне, леди Майтлтон. Должно быть, свидетель соврал.

Я знала от Терри, что старый кучер не соврал, просто перепутал фэйри и ши. Терри объяснил, что это два разных народа. Через холмы лежит путь в страну вечного лета, где обитает племя ши. А родственные им фэйри живут рядом с людьми.

Когда я пыталась рассказать об этом родным, маменька только вздохнула:

— Ах, дорогая, как тебе не стыдно? Держи себя в руках, нам и без твоих фантазий нелегко.

Я так разозлилась, что даже ногой топнула. Ну почему они меня никогда не слушают?!

— Это не фантазия!

Теперь уже и Фанни посмотрела на меня с укоризной:

— Тогда откуда ты это знаешь?

— От Терри.

Лицо у маменьки стало несчастным. А я, как всегда, когда речь заходит о Терри, почувствовала себя виноватой.

Обещала ведь ему не говорить про него с родными. И маменьке клялась, что «выкину эти глупости из головы». Всего месяц прошел с последнего раза.

— А, твой придуманный друг…

Фанни была еще суровее:

— У нас нет на это времени, Элисон.

И я струсила. Не стала дальше ничего доказывать.

Все равно бесполезно.

Очень страшно было ждать судебного разбирательства. Спускаться каждое утро в надежде на добрые вести, чтобы потом весь день изнывать от тревоги и невозможности сделать хоть что-то. Неуверенность в завтрашнем дне, которую мы все ощущали после смерти отца, теперь проявилась, нависла в воздухе, как тяжелые тучи. Смолкла и без того редкая музыка, даже Китти больше не смеялась, а в один из дней я вдруг поняла, что стараюсь разговаривать шепотом.

Маменька ходила бледная, пила сердечные капли и поминутно падала в обморок. Когда не хватало внимания, начинала рыдать и донимала всех жалобами.

День слушанья приближался неотвратимо. Поверенный хлопотал о его переносе — не вышло. Дядя Грегори — злой гений нашей семьи — употребил все свое влияние, чтобы не допустить проволочек.

Но на самом разбирательстве мы ему показали. Нет, не победили — если бы это было так просто! Выпросили у судьи отсрочку. На месяц.

— Все равно Гринберри Манор будет принадлежать Майтлтонам, а не вашим бастардам, Ванесса, — сказал дядя, гадко улыбаясь.

Маменька, обладавшая безупречным чувством того, когда можно закатить истерику, а когда лучше повременить, лишь побледнела и произнесла трагическим шепотом:

— Боги накажут вас за ваши злодеяния.

— Видно, что вы скучаете по сцене, — снова ухмыльнулся лорд Грегори.

Не знаю, очередная это ложь или правда, что моя мать была актрисой, пока отец не женился на ней. И знать не хочу! Хватает того, что дядя везде распускает эти сплетни.

Я так рассердилась на его поведение, что вмешалась. Ну сколько можно терпеть его двусмысленные намеки?

Речь получилась убедительная и правильная:

— Оставьте мою мать в покое, не позорьтесь. Намерение выгнать вдову брата с детьми не делает вам чести, так хоть не опускайтесь до оскорблений беззащитной женщины.

— О, юный кукушонок Элисон, — он перевел на меня взгляд, и я раскаялась, что влезла. — Свирепый плод страсти нежной. Вас уже выпустили из Батлема?

Все, кто находились рядом, оглянулись на меня. И я поняла, что снова пойдет волна слухов о моем душевном нездоровье.

Сколько раз клялась самой себе не заговаривать с этим подлым человеком! Кажется, ему только того и надо, чтобы я возмутилась, начала возражать. Если молчать, получается, что я согласна с гадостями, которые он говорит. А в споре дядя всегда выставляет меня скверно воспитанной или не совсем нормальной.

Мы уехали домой в похоронном настроении. И все последующие дни предчувствие беды витало в воздухе. Маменька то принималась плакать и жаловаться, то хорохорилась и говорила, что боги не оставят этого просто так, правда непременно восторжествует. Китти, как всегда, хихикала, примеряла наряды и делала вид, что ничего не происходит. Фанни усердно молилась, а я просто ждала беды.

Дождалась.

Глава 2. Предвестие беды

Франческа

…В стылых мартовских сумерках тлеют свечи. Дрожат на ветру, но не гаснут, как заговоренные. Запах оплавленного воска висит над долиной, мешаясь с запахами мокрого камня, прелой листвы, сожженных трав и дыма от факелов.

Короткий, отчаянный крик: «Не надо! Я буду хорошей! Не трогайте Терри!»

Кровь на моих руках. Кинжал, застрявший в теле мага. Пробирающий до последней жилочки, тихий, жуткий шорох. Смерть проносится мимо, не задев, лишь опалив леденящим дыханием щеку.

Снова крик: «Терри-и-и!»

И небо — сиреневое вечернее небо — падает в долину…

За секунду до того, как стоящего рядом человека разорвет на части, за мгновение до того, как второго, чуть дальше, вплавит раскаленной волной в темный камень, а происходящее превратится в нечеловеческий кошмар, я вспоминаю, что это все — сон, морок. Открываю глаза, сдерживая рвущийся на волю крик.

Снова тот же кошмар. Прошел почти год с тех пор, как сон возвращал меня в долину Роузхиллс.

За окном сумерки Изнанки. Не вечерние, рассветные. Чуть покачивается полог кровати, за витражным окном сереет небо.

— Чш-ш-ш. Что случилось? — Горячие объятия заставляют чуть отступить навалившуюся жуть. Воспоминание не уходит навсегда, просто прячется в тень, как прячется в кустах хищник, поджидая добычу.

— Ничего.

Губы касаются моего виска, спускаются чуть ниже к мокрой щеке:

— Ты плакала?

— Кошмар приснился. Я тебя разбудила? Прости.

Хмыкает:

— Я только лег.

— Опять до утра сидел за гримуарами? — говорю я с притворной строгостью.

— Угу.

— А потом дрыхнуть до обеда будешь?

— Угу. — Он обнимает меня чуть крепче и недовольно замечает: — А ты опять в сорочке.

— Конечно. Что мне, голой ложиться?

Он вкрадчиво шепчет мне на ухо: «Было бы неплохо!», и я чувствую, как горячая ладонь скользит вверх по ноге, задирая тонкую ткань.

— Ты же спать хотел.

— Угу.

— Ну хватит.

Пальцы уже поглаживают подколенную ямку — легонько, нежно. От прикосновений по коже бегут мурашки.

— Неужели хватит? Мы же только начали, — и рука движется дальше, вверх по бедру, чуть стискивает ягодицу, пытается проникнуть меж ног…

Тело отзывается на ласки, но память о кошмаре слишком свежа. Душой я еще там, под холодными небесами долины Роузхиллс. Они не располагают к любовным утехам.

Я отпихиваю его и отворачиваюсь.

— Давай спать.

— Спать — отличная идея, — соглашается Элвин, прижимая меня к себе и медленно целуя в шею, пока пальцы все так же гладят кожу с внутренней стороны бедра. Чувствую возбуждающий холод металла на своей груди сквозь ткань сорочки.

Низ живота наливается пульсирующим теплом. Элвин слишком хорошо знает мое тело, чтобы я смогла долго сопротивляться.

— Перестань, — придыхание, с которым я говорю это, выдает меня с головой.

— Что перестать? — спрашивает он обманчиво-невинным тоном. — Перестать делать вот так? — ладонь ложится на живот, спускается ниже и чуть надавливает, заставляя меня ахнуть и выгнуться.

— Да-а-а, — выдыхаю я и откидываюсь назад, чтобы прижаться к нему плотнее. Сорочка скомкана и задрана до талии, обнаженными бедрами я ощущаю его возбуждение. Металлические пальцы пощипывают и сжимают твердые горошинки сосков, и я уже не пытаюсь сдержать стонов. Сама чуть раздвигаю ноги, чтобы ему было удобнее, и ощущаю прикосновение к самой чувствительной точке моего тела.

Шепот на ухо:

— Перестать делать вот так? Да, сеньорита?

— Да-а-а!

— Неужели сеньорита действительно хочет, чтобы я прекратил?

— Не-е-ет, — всхлипываю я, чувствуя во всем теле вожделеющую слабость. Сейчас я сделаю что угодно, лишь бы он не останавливался.

— Тогда чего сеньорита хочет? Этого?

Я снова всхлипываю, ощущая его полную власть над собой. Жаркий выдох опаляет ухо, зубы чуть прикусывают мочку, а неутомимые безжалостные пальцы продолжают дразнящую ласку. Я раздвигаю ноги шире в безмолвной просьбе, и он гладит там, прикасается к чувствительному местечку. Слишком нежно, слишком легко, вынуждая меня стонать от желания и разочарования.

— Да-а-а, — я трусь об него, выгибаюсь, прижимаюсь плотнее, ощущая на шее его учащенное дыхание.

Это его любимая игра. Заставить меня обезуметь от вожделения, забыть о приличиях. Чтобы я сама просила взять меня. Какой бы развратницей я ни стала за эти десять лет под его руководством, в такие мгновения на меня всегда находит странная немота. Чем сильней желание, тем постыднее признаться в нем.

Но в этот раз он сдается первым.

— А, к грискам все! Хочу тебя.

Чувствую, как он входит в меня, и снова выгибаюсь, не в силах сдержать возбужденного стона. Двигаюсь в едином ритме с ним, вскрикивая каждый раз, когда он вторгается глубоко и резко. Его пальцы снова начинают ласкать меня — в этот раз никакой нежности, он делает это яростно, почти грубо. И эта грубость, этот напор откликаются во мне восхитительным разрядом. Каждое его движение продлевает удовольствие, вызывая все новые и новые спазмы наслаждения.

Бешеные толчки, всплески блаженства и упоительное чувство беспомощности в мужских руках. Чувство принадлежности ему — целиком, без остатка. Он стискивает мои бедра, хриплый рык над ухом, боль обжигает шею чуть выше ошейника.

И несколько мгновений тишины, когда все закончилось, но мы еще одно целое.

Его руки — горячая, человеческая, с длинными пальцами музыканта, и вторая — странный механический уродец — обнимают меня. И от этой близости, от того, что мы вместе, находят такая теплота и сумасшедшая нежность, что хочется расплакаться.

— Фра-а-ан, — он произносит это едва слышно. Так, словно ему просто нравится звук моего имени. — Моя Фран.

— Твоя, — соглашаюсь я и откидываю голову, ищу губами его губы. — А ты меня за шею укусил! Вурдалак недоделанный.

— Прости, — в голосе не слышно раскаяния, только самодовольство. — Больно? — он проходится языком по следу от укуса и легонько дует на него.

— Не очень, — мне даже нравится, когда он оставляет свои метки, пусть потом их приходится маскировать шарфами и пудрой.

— Хорошо. Вот теперь — спать. Можешь даже сорочку оставить, стесняшка.

Под ехидное «очень вовремя» я стягиваю сорочку и поворачиваюсь, чтобы положить голову ему на плечо. И засыпаю без страха.

Когда он рядом, когда мы спим в обнимку, Роузхиллс и другие кошмары обходят мои сны стороной.

Элисон

— Ты дурочка, счастья своего не понимаешь, — Китти надувала губки и разглядывала себя в зеркало. Судя по довольному выражению ее лица, то, что она в нем видела, ей очень нравилось. — Будешь графиней.

— Он гадок!

— Ну почему сразу «гадок»? На любителя. Говорят, его мать была из Эль-Нарабонна, поэтому такой темненький, — она хихикнула. — Еще брился бы почаще или отпустил бороду. И бровушки эти… Зато богатый. И нас наконец-то смогут посватать.

— Я не выйду за него, — устала повторять. Эти слова — как заклинание, которое не работает.

— Выйдешь, куда ты денешься.

В последние дни было ощущение, что я ступила в трясину и теперь бесполезно барахтаюсь. О свадьбе говорили как о решенном деле.

— Саймон еще мог бы все отменить, как глава семьи. Да где его искать? — вздохнула Фанни. — Элисон хорошо хоть при муже будет. А нам — побираться и жить милостью дяди.

— Саймон? Да он у маменьки из рук ест, а она сама не своя от радости, что избавилась от меня.

— Не говори так, Элисон. Мама желает тебе счастья. Мы все желаем. А Саймон терпеть не может сэра Оливера. Он бы ему снега зимой не отдал, не то что сестру.

— Какой он все-таки эгоист! — каждый раз, как я вспоминала о брате, становилось горько. — Неужели не мог хоть немного о нас подумать?

— Ты тоже эгоистка. Отказываешься выходить за Блудсворда, а он — наше спасение.

— Китти права. Семья важнее всего. Каждый делает что может. Ты старше, вот от тебя большего и ждут.

— Но как же… я ведь тоже человек? Тоже заслуживаю счастья? — Неуверенно это у меня как-то получилось. Словно я сомневалась в своих словах.

— Пф-ф-ф, хватит слез, — Китти приложила к шее кружевной воротничок. — Ну разве я не красавица? — воскликнула с таким искренним кокетством, что нельзя было не улыбнуться в ответ. — На свадьбе Элисон все кавалеры будут мои!

— Элисон, не будь такой переборчивой. Мы думали, к тебе и эсквайр не посватается, а тут целый граф. Что тебе не нравится? — спросила Фанни.

— Подумаешь, горбун, — поддержала ее Китти. — А у тебя припадки. И воображаемые друзья. Не будь эгоисткой, Элисон. Подумай о семье!

Может, она права? И я действительно эгоистка?

Я попыталась подумать о семье. Но вместо этого снова вспомнила вязкую тьму в глазах его сиятельства и предвкушающую улыбку на смуглом лице.

Первый раз я увидела графа Блудсворда в двенадцать лет, аккурат в свой день рождения. Цвела сирень, ветер обрывал с яблонь белые лепестки, и жужжали мохнатые пчелы.

Он приехал вместе с дядей Грегори. Я сначала и внимания не обратила — мы с Китти и Фанни играли в крокет во дворе. Солнце так и палило, словно уже лето, все захотели лимонаду, я сказала, что сбегаю — попрошу прислугу принести.

Побежала и наткнулась на дядю с его другом. Они как раз входили в дом. Хотела проскочить между ними, но дядя ухватил меня за плечо.

— Тпру, мисс Майтлтон. Куда вы так торопитесь? Разве вас не научили, что благовоспитанным девицам не следует носиться, как челяди?

— Будьте добрее, Грегори, — хорошо помню, как жутко стало, когда услышала этот медовый голос. День жаркий, а у меня мороз по коже. — Я ведь правильно понимаю, что это сама виновница торжества? В такой день следует быть с ней помягче, мой дорогой друг.

Я съежилась, попробовала выскользнуть. Не тут-то было. Дядя Грегори крепче сжал пальцы и укоризненно покачал головой.

— Где ваши манеры, леди? Поприветствуйте моего друга. Граф Оливер Блудсворд, член палаты лордов. Оливер, это моя племянница, Элисон Майтлтон.

— Доброго дня, сэр, — пискнула я. Сделала книксен и лишь тогда осмелилась посмотреть на него.

Отчего-то граф с первой минуты показался мне таким же страшным, как его родовое имя. Лицо у него было грубое, некрасивое — с большим носом, густыми почти сросшимися бровями и тяжелой челюстью, но смеяться над ним не хотелось. Над такими не смеются, их боятся.

Особенно мне запомнились глаза — две бездонные ямы, полные тьмы.

— Наслышан, наслышан. Вот вы какая, юная леди, — он говорил лениво, вроде бы небрежно, но так и ел меня глазами.

Я еще раз сделала книксен. И заверила, что мне очень приятно. Хотя приятно совсем не было.

Только когда он отвернулся, скинул с плеч плащ и отдал его дворецкому, я заметила, что друг дяди Грегори горбат.

А потом граф Блудсворд сдружился с папенькой и стал частым гостем в Гринберри Манор. Всякий раз, видя меня, он пакостно улыбался и спрашивал, как у меня дела. И еще иногда дарил конфеты.

Я брала подарки — отказываться было неловко. Если отказаться, граф начнет расспрашивать, почему я не хочу конфетку и что случилось. И если при этом рядом окажется маменька или кто-то из взрослых, они непременно примутся стыдить меня за невоспитанность. А граф с благостной гримасой будет рассуждать, что, мол, кто же поймет этих детей. Дети с их безмятежными радостями так бесконечно далеки от угрюмых озабоченных проблемами взрослых. Детство прекрасно, так будем снисходительны к капризам юной леди.

Так что конфеты я брала, но не ела никогда. Все казалось, что они пропитаны ядом или еще какой гадостью. Иногда я даже представляла, как граф разворачивает хрустящую золоченую бумагу, в которую завернуты конфеты, медленно, со вкусом облизывает их, высунув толстый красный язык, а потом заворачивает обратно. Фу, противно.

Я их даже детям слуг не отдавала — никого так не ненавидела, чтобы подсовывать конфеты, которые облизал его сиятельство. Просто выкидывала или прятала.

А графа я боялась до мелкой дрожи. Он все время смотрел на меня, как на самую большую, самую вкусную в мире конфету. И улыбался, как облизывался. И разговаривал — вроде обо всем на свете, как обычный взрослый, но мне в снисходительном журчании его голоса чудилось: «Ты будешь моей, маленькая Элли, ур-р-р!»

Порой даже думалось, что Блудсворд сошелся с папенькой только затем, чтобы быть поближе ко мне.

Чтобы оправдать этот страх, я рассказывала самой себе истории о графе. В них он представал то людоедом, то и вовсе вурдалаком из нянюшкиных сказок.

Правда, света он, в отличие от тех же вурдалаков, совсем не боялся. Только щурил глаза на солнце, как кот.

А потом я воочию убедилась, как справедливы мои страхи.

Это случилось в том же году, летом.

Малина вымахала густая, высокая. Ее заросли подступали к задней стене Гринберри Манор, и я, ускользнув от мисс Уайт через малую калитку, бродила по краю кустарника. Общипывала ягоды и отправляла их в рот — прямо так, немытыми. Так вкуснее.

Крупная и душистая малина пахла вареньем, которое мама всегда распоряжалась открывать на Мидст.[1] И еще летом и чем-то очень хорошим. А косточки застревали в зубах, как всегда.

Я почти вышла к главной дороге, когда наткнулась на Блудсворда.

— Какая встреча, о моя сладкая Элисон.

Сегодня от него снова разило кровью. А рядом не было совсем никого из взрослых. Никто даже не знал, где я. Когда еще хватятся, когда станут искать в малиннике?

Мне стало очень страшно.

— Здравствуйте, сэр. — Я попятилась, но он подошел ближе. И облизнулся.

— Что вы делаете здесь одна, бесстрашная Элисон? Разве матушка не предупреждала вас, что юным леди опасно прогуливаться по глухим местам в одиночестве? — продолжал он все так же шутливо.

— Предупреждала. Я уже иду домой, — я хотела в доказательство своих слов удрать к калитке, но он поймал меня за руку.

— Я провожу вас, милая Элисон.

— Не надо! Я сама!

— Тс-с-с, скверная девчонка! Не надо спорить со старшими, — в игривом голосе прорезалась сталь.

А потом из-за наших спин раздалось глухое:

— Отпусти девочку.

Блудсворд повернулся, но моей руки не выпустил. Так что и мне пришлось повернуться вместе с ним.

— Ба, какая встреча, — граф все же отпустил мое запястье, чтобы шутливо взмахнуть руками. Тут бы мне и убежать, но я осталась стоять. — Не ожидал встретить вас здесь… святой отец.

Мне показалось, что последние слова он сказал так, словно издевался. Или не верил, что отец Вимано — священник.

— И чем вызван ваш интерес к этому милому ребенку… святой отец?

— Я ее духовник. С благословения ее матери.

Отец Вимано в этот раз не улыбался. Лицо у него было мрачное, даже злое. И стоял он, весь подобравшись, и смотрел на графа, будто прикидывал, куда бить удобнее. В ту минуту патер показался мне очень сильным. Я знала, что священникам нельзя бить или калечить людей, но тогда подумала, что отец Вимано, если будет надобность, сможет и ударить, и искалечить.

И от этого стало спокойно.

Он едва мазнул по мне взглядом и велел:

— Иди отсюда, Элисон.

— Идти… — я растерялась. — А как же вы?

— Иди. Все будет хорошо. Твои родные, наверное, волнуются.

Он все правильно говорил, но я не хотела оставлять отца Вимано наедине с вурдалаком, который не боится солнечного света.

— Может, помощь позвать?

Блудсворд глумливо улыбнулся:

— Помощь?! Помилуйте, моя бедная Элисон! Не начался ли у вас один из тех странных приступов умопомрачения, которые, как я слышал, весьма обычны для вас? Какую помощь вы собрались звать? И для кого?

— Иди, Элисон, — повторил отец Вимано с таким видом, как будто знал, что делает.

Я и ушла.

Больше я его в живых не видела.

— Терранс!

Молчание.

— Терри, выходи. Ну пожалуйста!

Тихий смешок. У стены появился полупрозрачный силуэт:

— Чего тебе, Элли?

— Терри, мне ужасно плохо. Мне надо кого-нибудь обнять и поплакать! Я так больше не могу!

— А я тут при чем?

— Гад! Гад ползучий, — я села на кровать и заплакала.

Призрак опустился рядом:

— Ты же знаешь, я не могу тебя обнять.

Я сердито отвернулась. Обняла подушку, уткнулась в нее, но все равно чувствовала, как Терранс смотрит ласково и насмешливо. Под его взглядом слезы сами высыхают, но я все равно продолжала выдавливать из себя всхлипы. Очень хотелось, чтобы он меня пожалел и утешил.

— По какому поводу плачем, Элли?

— А то ты не знаешь? Ты же всегда рядом.

— Все равно расскажи. Станет легче.

— Все не так. В моей жизни все не так, Терри. Моя мать — истеричка, единственный друг — призрак. Мой брат сбежал с ши накануне слушания дела о наследстве. У меня приступы падучей, галлюцинации и провалы в памяти. И в довершение всего на мне хочет жениться мерзкий зловещий горбун. Этого недостаточно, чтобы плакать?

— Ну, если смотреть на дело с такой стороны…

— А с какой еще, Терранс?

— Можно перебирать свои утраты и становиться беднее. Можно вспоминать, чем владеешь, и становиться богаче. Не ты ли недавно жаловалась, что на тебе никто не хочет жениться?

— Ох, Терри. Лучше бы это оказалось правдой… Ты видел Блудсворда?

— Нет.

— Почему?

Странная улыбка пробежала по призрачным губам:

— Когда он рядом, я не рискую даже подглядывать. Он слишком опасен.

— Почему этого никто не замечает?

— Люди смотрят глазами. У тебя зрячая душа, Элли.

Я отбросила подушку и сердито вытерла слезы:

— Толку от нее. Знать бы, существуешь ли ты на самом деле. Может, Китти права и я чокнутая. А ты — мой воображаемый друг.

— Ты не можешь сомневаться во мне и в то же время просить помощи. Выбери что-то одно.

Я подняла голову. Сейчас Терранс почти не просвечивал.

Странно, но он рос вместе со мной. По чуть-чуть, незаметно, но все же. Я раньше думала, что призраки не растут.

Сейчас его издалека можно принять за подростка. Ростом едва с меня, даже чуть ниже. Скуластый, бледнокожий, с раскосыми зелеными глазами. Темные взъерошенные волосы слегка вьются на концах. Короткий жгут косички, от правого виска перевитый разноцветными шнурками.

Красивый. Очень.

Я всегда любила смотреть на него. Как он двигается с мягкой грацией, как улыбается. Любила его негромкий голос. И его жестокую правдивость.

Если бы он был настоящий…

— Тебя ведь никто не видит, кроме меня, Терри.

— Так надо.

— Толку от тебя, — горько сказала я. — Не обнимешь, не утешишь. Одни поучения.

Призрак покачал головой.

— Принцесса, зачем вы ждете, что я буду делать то, что вы и сами в силах сделать?

— Вот об этом я и говорила! Одни поучения. И давно хотела спросить: почему «принцесса»?

— Потому что до королевы тебе еще расти и расти.

Вот всегда он такой.

— Слушай, Терри. А зачем я Блудсворду? Он мог бы найти жену знатнее, богаче…

— А я откуда знаю, — призрак очень натурально удивился. Так натурально, что я поняла: знает, но не скажет. — И да, я дам тебе кое-что гораздо лучше утешений. Совет.

— Дай совет. Что мне делать? Саймон мог бы меня спасти, но Саймона здесь нет.

Терри покачал головой в удивлении:

— Это же очевидно! Найди его и заставь вернуться.

— Как?! Подойти к ближайшему холму и постучать?

— Общение с сестрами плохо влияет на тебя, Элли. Неужели ты откажешься от путешествия только потому, что не знаешь дороги?

Я вскочила и начала мерить комнату шагами:

— Мне нужен проводник. Так, Терри? Хватит намеков, давай сразу к делу! Кто может знать дорогу на ту сторону холмов? Маг?

— Обычный маг здесь не поможет.

— Я же сказала, хватит игры в загадки. Где взять необычного?

— Я слышал про одного…

Глава 3. Услуга за услугу

Франческа

— Я нужна вам, Ламберт.

День едва перевалил за половину, а в кабинете сумрачно, как под вечер. Слишком мало света дают крохотные оконца, и слишком пасмурно за стенами — второй день, как небо обложено тучами. Серые, низкие, они давят, не дают дышать. В камине потрескивают дрова, отблески огня ложатся рваным красно-желтым кружевом.

— Вы — полукровка, родившийся без тени. В глазах закона это делает вас человеком.

Ламберт леан Фианнамайл яростно стискивает зубы.

— Меня растили для этого. Каждый день, каждый час. Только обучение и работа. Когда отец уехал на год, я правил вместо него. Никто не скажет, что я был плохим таном. Это мое Предназначение. И у меня есть тень…

Я не даю ему закончить:

— Князья и главы кланов не признают вас. И вы это знаете.

Он отворачивается к огню. Блики пляшут на нечеловеческом лице, превращая его в подобие карнавальной маски. Острые уши, высокие скулы — от отца фэйри. Широкий нос, округлые щеки и подбородок — это уже от матери. Огонь отражается в лазурных глазах багряными всполохами.

— Знаю.

— Поэтому я нужна вам. Именно я.

— Что может сделать одна законница? Да еще человечка.

Где-то за окном шуршит унылый ноябрьский дождь. Ох уж эти северные дожди! Холодная морось сутками сыплет и сыплет с серых небес.

Зябко ежусь, подвигаясь к огню. Не будь в резиденции клана Танцующих-с-Ветром так холодно и неуютно, я могла бы подумать, что вернулась в Кастелло ди Нава. Гулкие залы, узкие лестницы, стрельчатые окна, высокие потолки, запах чуть отсыревшего камня. Кажется, выгляни в окно — увидишь виноградники на склонах холмов и Эрану в закатных лучах, услышишь, как перекрикивается стража и блеют козы…

Но в Рино даже зимой теплее и больше солнца.

— Последние шестнадцать лет я изучаю право на стыке законов людей и фэйри. Юридические казусы. Прецеденты. Лазейки. Ваш случай нельзя назвать простым, но если вы наймете меня и будете слушаться, я гарантирую решение в вашу пользу.

Мои слова звучат уверенно и сухо. Убедительно. Так говорят Мастера, рассуждая о своем деле.

Фэйри бесконечно уважают чужое мастерство, оно в их глазах всегда связано с Предназначением. И неважно, что Ламберт — полукровка. Он впитал это с молоком кормилицы фэйри, с наставлениями отца. Он должен поверить.

— Какую оплату вы хотите?

Полированное дерево подлокотника врезается в ладонь.

— Это не будет стоить вам почти ничего. Только немного информации. Услуга за услугу.

Ламберт кривит тонкие губы и молчит. Он уже все понял, но ждет, когда я скажу это вслух. Таковы правила.

— Вы расскажете мне правду, — выдыхаю я и чувствую, как сердце внутри начинает колотиться, точно после долгого бега. — Как вы получили тень?

— Люди, — с отвращением произносит монгрел. — Так и знал, что все этим закончится.

— Я — ваш единственный шанс, Ламберт, — я принуждаю говорить себя все так же медленно и веско, пусть сердце бьется где-то у горла и хочется сорваться на крик. — Доверьтесь мне, и я заставлю князей и танов забыть о вашем происхождении.

Все время, пока он ворошит кочергой угли и думает, я сижу, кусая губы. Нельзя давить, нельзя поторапливать. Пусть подумает…

Он выберет правильно.

Сын главы клана фэйри и смертной женщины. Полукровка, калека, рожденный с жалким подобием тени. Ни толики магии.

Его воспитывали как правую руку наследника, но десять лет назад сын тана Фианнамайла пропал.

А потом случилось необъяснимое. Непонятное, чудесное, невозможное.

Подарившее мне надежду.

Как давно это произошло? Не знаю. Ни Ламберт, ни его отец не спешили кричать на каждом углу о свершившемся чуде. Я впервые услышала о полукровке, когда погиб его отец и оказалось, что в клане Танцующих-с-Ветром нет чистокровных фэйри с Предназначением правителя.

Но есть Ламберт…

Законы бытия неумолимы: невозможно обрести тень, как невозможно стать фэйри, будучи рожденным человеком.

Иногда невозможное все же происходит.

— Я догадывался, что вы здесь ради этого. Зачем еще? Вы — человечка в мире фэйри. Рабыня Стража, несмотря на все ваши знания и уважение Северного двора.

Усмехаюсь на «рабыню», но молчу. Слово «жена» подошло бы куда больше, но я давно оставила попытки разубедить каждого встречного.

И все же против воли рука тянется к ошейнику.

Не просто знак принадлежности моему мужчине и не просто символ рабского статуса. Творение злого чернокнижника, артефакт, заставляющий бездумно подчиняться приказам хозяина, если он того пожелает.

Я так давно ношу ошейник, что уже не помню, каково это — не чувствовать на горле мягкого, но властного охвата. Двадцать лет. Большую часть жизни.

Двадцать лет назад лорд-Страж купил меня у герцога Рино — моего отца. Увез из родной страны, надел ошейник. Странно вспомнить, как я его ненавидела…

Тогда мы оба не знали ни друг друга, ни о той особой связи, которую артефакт создал между нами.

Порой я думаю: могло ли тогда, двадцать лет назад, все пойти по-другому? Могли ли мы понять друг друга без боли, обид, недоверия?

Ошейник — наше благословение и проклятье. Причина, по которой я не старею. Причина, по которой мой мужчина не может жениться на мне — законы фэйри не дозволяют жениться на рабынях.

За бессмертие и вечную молодость нужно платить.

Когда-то я сказала Элвину, что неважно, есть на мне ошейник или нет, если он не пользуется его силой и снимет, как только я потребую.

Я ошибалась…

Мы неравны, и моя зависимость — яд, что ежедневно отравляет нашу близость. В глазах фэйри я рабыня. Человечка в ошейнике. Голос Стража. Любое мое достижение принадлежит не мне — Элвину.

Но если у меня появится тень…

— Не стану вас обманывать, — продолжает мой собеседник. — Нет способа обрести тень. Или есть, но я его не знаю.

— Тогда откуда…

— Случайность, совпадение. Не надо идти по моим следам. Я не хочу вашей смерти. Это гиблое место…

— Место?

Полукровка вздыхает:

— Зачем вам тень?

— Вы спрашиваете, зачем мне бессмертие?

— Я знаю, лорд-Страж и так подарил вам бессмертие. Неужели люди так жадны, что не в силах остановиться на полпути?

Мое возмущение от ханжеских слов столь велико, что прорывается наружу:

— Легко рассуждать о человеческой жадности теперь. Что бы вы сказали десять лет назад?

— То же самое, — он медлит, вглядываясь в мое лицо. — Людям не понять, но тень — это сила, которая всегда дается для чего-то. Поэтому у фэйри есть Предназначение. Хотите, я дам зарок на Великий долг? Великий долг главы клана — хорошая оплата.

Он что же, держит меня за дуру? Смешно сравнивать.

— Нет. Просто расскажите, что с вами случилось.

— Это знание будет бесполезным для вас. Рискнете повторить мой путь — погибнете.

— Или пойму, что вы правы, и не стану рисковать.

Ламберт не верит. Я сама себе не верю. Потому что, если есть хотя бы крохотный шанс, я должна попытаться…

— …Дети? — Элвин отводит взгляд. — Было бы неплохо. Но какой смысл говорить об этом? Очень хочешь наблюдать, как мальчишка, которого мы усыновим, будет взрослеть и стариться? У вечной жизни и вечной молодости есть свои неудобства.

Он прав, и в этом наша общая боль.

Я представляю себе мальчика со светлыми, как у него, волосами и моими глазами. Или девочку… я бы плела ей косы и рассказывала на ночь сказки.

— Мне всегда казалось символичным, что Стражи бесплодны, — теперь в его голосе столько яда, что хватит отравить всю рыбу в Темесе. — Квинтэссенция бесполезности.

— Не надо, — тихо прошу я. — Это ведь неправда.

— О, еще какая правда. Знаешь, нас создавали, как детали механизма. Двенадцать, чтобы с запасом. Если парочка сломается — не страшно. Ну зачем деталям дети? Смешно.

— Джанис говорил, что все дело в тени. Если бы я…

Он перебивает меня с неожиданной яростью:

— Больше слушай Джаниса, он вечно носится с дикими идеями. Думаешь, у меня было мало романов с фэйри?

Подхожу сзади, чтобы обнять его, уткнуться носом в плечо и тихо спросить:

— Кто-нибудь из них хотел от тебя детей?

Лорды и леди из Братства Стражей, «искусственные фэйри» — так однажды назвал себе подобных Джанис. Шесть мужчин и шесть женщин из человеческого рода, принявшие в дар от ушедших богов волшебную тень, а вместе с ней — магию и бессмертие.

Считается, что Стражи бесплодны, отдали способность к деторождению в уплату за могущество, но я не желаю верить в это. Лишить кого-то навсегда счастья материнства или отцовства — слишком жестоко, а боги добры и милостивы.

У людей есть душа, у фэйри — тень. У людей — дар свободы, у фэйри — бессмертие, могущество и Предназначение. И только Стражи наделены и душой, и тенью. Оттого и способны зачинать детей лишь с обладателями тени.

У фэйри не бывает случайных или нежданных детей. И Ламберт леан Фианнамайл появился на свет потому, что его отец так захотел. Захотел настолько, чтобы отдать частичку себя.

Люди смертны, поэтому им так важно оставить после себя хоть что-то. А Стражи ближе к людям, чем к волшебному народу, как бы горячо Элвин ни спорил с этим.

Иногда я вижу его во сне. Мальчика со светлыми, чуть вьющимися волосами, серыми глазами и знакомой улыбкой. Улыбкой Элвина.

Мой мужчина не хочет обсуждать это. Язвит или делает вид, что ему все равно. Но я-то знаю…

Ламберт тяжко вздыхает:

— Ваша взяла, леди. Видят боги, я предупреждал.

— Сделка?

— Сделка. Если вы заставите кланы признать меня таном, я расскажу обо всем, что случилось тем летом.

Элисон

Забиралась ли я так далеко от дома в одиночестве? Не помню. Моя память — дырявая ветошь, в нее задувает ветер и сыплет мелким песком время. Я не знаю, убегала ли когда раньше из дома. Кажется, нет.

Помню, как была в Рондомионе в прошлом году на зимней ярмарке. Мороз кусал щеки, падали крупные снежинки. Мы с Китти зашли в булочную и взяли выпечки. Она восхитительно пахла ванилью.

Сейчас город казался неухоженным и встрепанным. Сырой ветер от реки пробирался под плащ, выдувал остатки тепла. Из туч сочилась мелкая морось.

Извозчик высадил меня на окраине, но уезжать не спешил. Я шла по еле заметной тропке среди развалин и чувствовала спиной его любопытный взгляд.

Наверное, сюда нечасто приезжают одинокие девушки. Хорошо еще, что я догадалась переодеться в простую одежду.

Только свернув за поросшие пожухлой травой руины здания, я почувствовала себя свободнее. Впереди за провалом арки начиналась чернота. Остатки крытой галереи.

— Вон та башня. Дальше я не пойду с тобой, Элли. Сними кольцо и спрячь его где-нибудь здесь. Например, под тем камнем.

— Почему?

Оставить здесь Терри?! Лишиться друга, который всегда был со мной, с двенадцати лет?

Я же без него ничего не смогу! Я даже не помню, как это — быть совсем одной.

— Нельзя. Колечко слишком приметное. И я должен ждать тебя здесь. Чтобы ты вернулась.

— Терри, пожалуйста! Я боюсь.

— Не бойтесь, принцесса. Вам все по силам. Главное, не забудьте взять с него клятву. Слово в слово, как я учил.

Мой безжалостный придуманный друг. Он не верит ни в какие «я не могу» и смеется над жалобами.

— А если маг откажется?

— Тогда и будем думать, что делать. — Он кивнул в сторону зловещего черного туннеля. — Иди. Просто пройди насквозь, считая шаги. И ничему не удивляйся, когда выйдешь.

Я сняла колечко и теперь вертела в руках. Выпустить было страшно. А вдруг не найду потом?

— Там темно.

— Темно, но безопасно, обещаю. Представь, что гонишься за кем-то. Например… за кроликом в камзоле.

— Кролик в камзоле, — пробурчала я себе под нос. — Здравствуй, Очередная Невероятная Галлюцинация. Элисон, очень приятно.

Ветер разнес по развалинам смех моего друга.

В туннеле было сыро и жутко, поэтому я, чтобы отвлечься, представляла себе кролика в камзоле, как советовал Терри. Как этот кролик вышагивает важно, на задних ногах — нельзя же на четвереньках в камзоле. И уши длинные повисли по разные стороны от морды.

Эти мысли так отвлекли, что я даже бояться забыла. А когда вышла с другой стороны — ахнула.

Потому что мир стал другим.

Невозможно ярким и четким. Суровым и прекрасным.

Настоящим.

Как будто раньше я жила в выгоревшей на солнце фреске, а теперь ее раскрасили заново.

Деревья, развалины, река рядом — все осталось на том же месте. И все же изменилось. Мне вдруг подумалось, что именно таков их настоящий облик.

Древняя часовая башня больше не казалась заброшенной. Росший на ней вьюнок превратился в дерево — гладкое, мощное, как мускулистое тело. Я откинула капюшон, да так и застыла под мелким моросящим дождем, разглядывая, как камень и лоза сплетаются в объятиях.

Только когда за шиворот начало затекать, я вспомнила, что не просто так здесь, а по делу. Помялась перед дверью, набираясь смелости. А потом все-таки постучала…

Элвин

Тихое царапанье со стороны двери я услышал далеко не сразу. А услышав, задумался, стоит ли открывать. Франческа уехала в Сэнтшим, ей втемяшилось в голову выиграть дело Ламберта леан Фианнамайла. Похвально, но безнадежно: фэйри никогда не признают полукровку таном.

Я был один и не ждал гостей. Уютное кресло, огонь в камине, интересная книга и дождь за окном — что еще нужно для хорошего осеннего вечера?

Потом любопытство победило, и я спустился посмотреть, кто там скребется.

— Мне нужна помощь, колдун! — огорошила она меня прямо через порог.

Я приподнял бровь и смерил ее взглядом. Раз пять. Потом кивнул:

— Ну конечно. Я же известен в Рондомионе как главный помогайка. Отчего бы сельским девкам не бегать ко мне каждый раз, когда нужно сделать приворот или скинуть ребенка?

Судя по одежде, даже не горожанка — крестьянка. Молодая и довольно хорошенькая, хоть последнее утверждение лучше проверить еще раз, когда обсохнет у камина. Волосы сосульками, губы дрожат, плащ весь мокрый.

Я посторонился и сделал пригласительный жест. Девчонка, поникшая было при моих словах, снова оживилась. Бочком пробралась мимо и застыла нерешительно в холле.

Она зря боялась, что я ее прогоню. Крестьянская девчонка, которая сумела зайти на Изнанку, да еще и сделала это в поисках моего общества, — явление уж слишком нетипичное, чтобы захлопнуть дверь перед ее носом.

Как минимум ее кто-то научил.

Я пригласил девушку в гостиную и даже предложил вина. Она отказалась. Сесть в кресло — тоже. Стояла передо мною, теребила пальцами край нарядно вышитого пояса и отчаянно трусила.

Я решил не подкидывать ей реплики. Раз у девчонки ко мне дело, пусть излагает. А она молчала. Отводила взгляд и снова возвращалась к моей левой руке. Пялилась на нее, как на ярмарочного уродца. Я почувствовал, что раздражаюсь от такого внимания. Да и пауза слишком затянулась, пора прекращать спектакль…

Но крестьянка наконец решилась.

— Я прошу помощи, колдун.

А хороша пейзаночка. Я даже залюбовался. Статная, ладная, не похожа на крепко сбитых деревенских бабищ. Не иначе как заезжий рыцарь или лорд улучшил породу в ее деревеньке.

— Я это уже слышал. И я не помогаю бесплатно.

Я вообще не помогаю, будем честными. Ни бесплатно, потому что благотворительность развращает. Ни за деньги, потому что не нуждаюсь в них.

— У меня есть чем заплатить, — плащ слегка распахнулся, когда она потянулась к кошельку на груди.

— Намекаешь на то, что я нищий? Не оскорбляй меня, женщина, мне не нужны твои крестьянские гроши.

— Это большие деньги.

— Да хоть все сокровища короны. Предложи действительно достойную плату или уходи.

— Простите. Не хотела вас обидеть, — ее голос задрожал.

Предположение, что этот милый ребенок мог меня обидеть, вызвало улыбку. На самом деле я самым бессовестным образом развлекался за ее счет.

— А что бы вы хотели? — ее голос дрогнул.

— У меня все есть.

Почти правда. Было немного любопытно, как она попала на Изнанку и откуда узнала про меня. Но вряд ли эта информация могла послужить достойной оплатой.

— Как зовут тебя, прелестное дитя?

— Элли… — она откашлялась. — Элли Браун.

— И какой помощи ты хочешь от меня?

— Мой… мой жених. Саймон. Он исчез. Куч… кузнец видел, как его похитили ши.

Я приподнял бровь:

— Похитили?

— Да, — казалось, что это невозможно, но она покраснела еще больше. — Он ушел за ним… за ней. Мне нужно вернуть Саймона. Вы поможете?

Тут мне захотелось выругаться. Потому что я наконец ее узнал.

Элисон — так ее звали. Старшая дочь лорда Генри Майтлтона. Я встретил ее, когда хоронили брата Франчески.

Сколько лет прошло? Шесть или восемь… тогда на похоронах патера Вимано она была совсем девчонкой — платье с кружавчиками, косички.

А рыжий Саймон совсем не был ее женихом. Он был ее братом.

Пусть в последние годы я стал частым гостем в человеческом мире, привыкнуть к тому, как быстро взрослеют и стареют смертные, так и не смог. В мире фэйри, где все неизменно и каждый год похож на предыдущий, слишком легко позабыть про время.

Девочка выросла. И превратилась в женщину. Весьма привлекательную женщину, это невозможно было не заметить даже сейчас, когда она была мокрая, продрогшая, в простом крестьянском платье.

Не знаю, что меня больше завело — собственная невнимательность или ее ложь, но я почувствовал настоящий азарт.

— Смотря что ты предложишь взамен.

Элисон, похоже, держала меня за идиота, способного купиться на дешевый маскарад. И что обидно, я на него почти повелся.

Зачем ей это? Надеется, что с крестьянки потребуют меньшую оплату?

Хоть бы волосы перекрасила!

— Вы не хотите денег. Тогда что? Услугу?

— Может быть. И какую услугу ты можешь предложить, Элли Браун?

— Не знаю, — ее голос звучал так проникновенно-наивно, просто невинная овечка. — Какую?

— Ну… — протянул я, гадко улыбаясь. — Я мужчина. А ты весьма хорошенькая.

Вместо того чтобы вспылить, она испугалась.

— Меня? Вы хотите меня? — спросила девушка хриплым шепотом.

— Именно.

Элисон задумалась. Я не торопил. «Элли Браун», ха! Пусть поймет, что со мной игры в бедную сиротку не прокатят, назовет себя, и тогда мы попробуем еще раз, сначала.

— Хорошо, — после долгой паузы выдавила девчонка.

— Что?!

— Я согласна.

Она что же, думает, я так шучу?

— Тогда я хочу посмотреть на товар.

Девушка вздрогнула всем телом, уставилась на меня зелеными глазищами. Я все ждал, когда она возмутится, но она молчала, вцепившись в край плаща побелевшими пальцами.

— Давай. Раздевайся или проваливай.

Показалось, сейчас девчонка отвесит мне пощечину. Но она глотнула воздуха и кивнула.

Пальцы откинули капюшон, расстегнули фибулу на плаще, и тот опал бесформенным куском ткани к ее ногам.

Дочка графа Сэнтшимского действительно собирается раздеться в качестве предоплаты за услуги? Как дешевая шлюха?

Я даже засомневался в собственных выводах. Глянул еще раз, внимательнее. Может, просто похожа?

Зеленые глаза на бледном лице кажутся огромными, капли воды поблескивают на густой гриве. Прошлой зимой я добыл лису со шкуркой такого же изумительного темно-рыжего оттенка, чуть светлее шерсти Гейла. Золотистая тонкая кожа. Полупрозрачная, аж вены видно. Нос и щеки усыпаны конопушками. Овал лица аристократичен — такие нежные черты нередки на картинах разеннских художников.

Не сказать, чтобы классическая красивая кукла, но в ней было что-то очень привлекательное. Быть может, сочетание беззащитности, порочности и дерзости.

Она? Не она? Непонятно.

Но хороша! Удивительно хороша, рыжая.

Медленно-медленно ее пальцы потянулись к шнуровке на груди, распустили завязки…

Никогда не видел, чтобы женщина предлагала себя с таким преисполненным отчаяния достоинством.

Платье упало рядом с плащом, и девчонка осталась в тоненькой полупрозрачной сорочке, не скрывавшей, но подчеркивавшей ее прелести. Она бросила на меня безумный взгляд и стянула рубаху.

Пожалуй, что слишком худая — ребра видны под кожей. Россыпь веснушек по плечам. Грудь красивой формы, со слегка вздернутыми, заостренными сосками. Я залюбовался. Не люблю плоских. Ноги стройные и длинные.

Породистая молодая кобылка.

«Нет, — поправил я себя мысленно. — Не кобылка — девушка».

Грязь к ней не липла, словно и не она стояла обнаженной, готовая заплатить собственным телом. Огонек жертвенности в зеленых глазах, до крови закушенная губа, стыдливый румянец на лбу, щеках и даже шее.

Проклятье, если бы не сеньорита, я не раздумывая воспользовался бы этой возможностью.

— Повернись.

Как и думал — никаких следов порки на ухоженной коже. Слишком ухоженной и тонкой для сельской девки. Нежные ручки — ни единой мозоли, не знавшее загара лицо. Будь я проклят, если она крестьянка!

Тогда какого гриска?

Элли зябко повела плечами:

— Можно одеться?

— Можно.

Одевалась она быстро и неловко. То отворачивала пылающее лицо, то снова косилась. Губы девчонки дрожали.

Ладно, предположим, рыжий Саймон и правда приглянулся кому-то из ши. Это совершенно не объясняет, почему его сестра здесь. Не похоже, чтобы для нее было в порядке вещей вот так раздеваться перед мужчиной. Что за извращенная любовь к брату, ради которой знатная женщина соглашается на… а, будем называть вещи своими именами! На проституцию.

— И что скажет твой жених по поводу такого способа оплачивать услуги? — ехидно поинтересовался я.

— Он поймет, — без колебаний ответила Элли.

Ха! Хотел бы я посмотреть на мужчину, который поймет такое.

— Милое дитя, ши не крадут людей. За ними уходят добровольно и с радостью.

— Я знаю, — Элли опустила голову. — Но я сумею его вернуть… Вы поможете?

Куда я денусь? Девчонке удалось по-настоящему раздразнить мое любопытство.

— Сделаю, что смогу.

Пора было заканчивать спектакль. Признаться, что я ее узнал, и сказать, что помогу просто так.

— Поклянитесь!

— Хорошо. Клянусь.

— Не так.

— А как?

Она сказала. Классическая клятва фэйри вроде той, которую я дал в свое время Марцию Севрусу.

И вот тут все мое благодушие как рукой сняло.

Потому что предложенная Элли формулировка обязывала меня не просто найти загулявшего Майтлтона, но и вернуть парня в родительский дом.

Ненавижу, когда меня держат за идиота и пытаются использовать втемную.

Первым порывом было выставить девицу вон. Но моя вечная проблема — излишек свободного времени и неуемное любопытство.

Ладно. Раз уж девочке так захотелось поиграть во взрослые игры с клятвами — поиграем.

— Поклянусь, если ты расскажешь, кто научил тебя этой клятве и показал путь к моему дому.

— Мой друг.

— И кто он такой?

— Его зовут Терранс.

— Расскажи о нем.

С ее слов выходило, что этот Терранс — обычный фэйри, ничего интересного. Дружба фэйри с людьми (да и не только дружба) редко, но встречается.

Понимала ли сама Элли, каким подловатым душком веяло от ее клятвы? Или просто повторяла слова, которым ее научил приятель?

Плевать! Такие сделки действительны, только если оба участника договора обладают магической силой. Тогда их могущество становится залогом. В нашем случае получалось пустое сотрясение воздуха.

Мы произнесли клятву и скрепили договор рукопожатием.

— Так, теперь о важном. У тебя есть родные, близкие, друзья, обязательства?

— Зачем это?

— Надо. Еще раз. Родные, близкие, друзья, обязательства?

— У меня есть мать… — Элли немного помедлила. — Две сестры, дядя, Терранс…

— Это не праздный вопрос. Путешествие будет опасным, и, если тебя ничего не держит в этом мире, ты можешь не вернуться.

— Я рискну.

— Хорошо. Мы отправляемся на Эмайн Аблах.

Элли не стала причитать и благодарить, и это мне понравилось. Только на лице застыло такое облегчение, словно она ожидала, что я потребую оплату вперед и немедленно.

Глупая девочка, тебе еще придется узнать, что все жертвы и вся ложь были напрасны.

Глава 4. В стране вечного лета

Элисон

Теперь я знаю, что я шлюха.

Приличная женщина бы в обморок упала. Или дала ему пощечину. Или закатила скандал. А я — разделась.

Еще помню, что в тот момент подумала: почему бы и нет? Если маг поможет, значит, все не напрасно. А если не поможет, будет Блудсворду неприятный сюрприз.

Мы, шлюхи, вообще очень практичные.

Если теперь мне кто-то предложит руку и сердце, я должна буду отказать. Не могу же я выйти замуж, не предупредив будущего супруга, что его избранница — падшая женщина. А как о таком рассказывать?

К счастью, никто не предлагает, поэтому проблемы нет.

Не знаю, согласилась бы я, будь маг страшным горбуном, как Блудсворд. Но он горбуном не был. И не был старцем с длинной бородой, как в сказках. Молодой, даже красивый, несмотря на жуткую руку. Светловолосый, с холодными глазами и неожиданно обаятельной улыбкой. Мне показалось, он немного похож на офицера, с которым я целовалась два года назад. Не совсем взаправду, не в губы целовалась. Мне очень хотелось, но тогда я еще надеялась выйти замуж и знала, что нельзя позволять мужчине лишнего. Поэтому разрешила только чмокнуть меня в щеку. А потом сбежала. А Терри еще ругался, что я становлюсь похожей на Китти.

Это Терри придумал — переодеться, чтобы без помех доехать до столицы. Все будут искать знатную леди, а если я оденусь как крестьянка, меня никто не узнает. Другого платья я не захватила, поэтому пришлось идти к магу так.

Повезло, что колдун принял меня за сельчанку. Знай он мое настоящее имя, я бы никогда не смогла раздеться — стыдно. Так бы и вернулась домой ни с чем.

Может, не стоило врать про жениха? Но я подумала: если скажу, что Саймон мне брат, маг откажется помогать. Мол, отстань, не мешай, у юноши любовь.

В сказках дева всегда вызволяет любимого.

Так что я не только шлюха, но и лгунья.

Красивый конь у мага. Я не встречала раньше лошадей с длинной шерстью, как у собак. Хотела его погладить, но колдун поймал меня за руку.

— Гейл у нас как девица. Не любит, когда его лапают.

Конь в ответ сердито фыркнул, как будто понял все, о чем мы говорили, и выпустил из ноздрей две струйки дыма, а по рыжей шерсти пробежали искорки. Я уставилась на него в полнейшем восторге.

А потом я поняла, что попала в сказку. Потому что из темного угла выкатились два мохнатых карлика. И принялись седлать чудо-коня. Я глаз отвести не могла, наблюдая, как они ползают вверх-вниз по стремянке, надевают потник, затягивают подпругу.

— Не боишься?

— Нет. А надо?

— Не надо, — маг улыбнулся по-доброму, и я не смогла не улыбнуться в ответ.

Странно: когда я просила его помочь, он разговаривал совсем по-другому. Более жестко, высокомерно. Мне даже показалось, что он за что-то злится на меня. А теперь колдуна как подменили. Я понимала, что надо бы ненавидеть его за цену, которую он потребовал, но не получалось.

Я же сама согласилась.

Карлики управились с седлом, шмыгнули в угол и растворились, как будто их и не было. Мне хотелось задать сразу столько вопросов, что я совершенно не знала, с чего начать. Да и не знала, захочет ли маг ответить.

Он вывел коня наружу. Дождь уже не крапал слегка, но лил. И небо сердито громыхало, намекая, что будет гроза.

— Готова к самой безумной скачке в своей жизни?

Я не была уверена, что готова, но кивнула.

Так и не поняла, как он в седле оказался. Только что стоял рядом, и вот…

— А я?

Он хлопнул рукой перед собой:

— Только так. Ни один конь не угонится за Гейлом.

Я хотела спросить, как же я залезу на коня, когда карлики утащили стремянку с собой, но поймала взгляд мага и поняла: это испытание мне. На находчивость. Я же в сказке, а в сказках герой всегда должен доказать, что достоин помощи.

К счастью, совсем рядом стояла колода. Я кивнула и влезла на нее, а маг меня подхватил и усадил перед собой.

— А куда мы поедем?

— К морю. Как иначе попасть на остров?

— Но будет буря. И ночь скоро.

Он рассмеялся.

— Буря — это прекрасно! Держись крепче.

Элвин

Вокруг бесновался ветер, чернота пеленала нас и хлестала плетями дождя. Вихри визжали, ревели и выли на разные голоса. А мы летели, рассекая тьму, грязь, воду и ветер. Гейлу не нужны маяки. Плоть от плоти бури, он не знает усталости или страха. И чем яростней негодовали ветра, тем быстрее скакал Гейл сквозь непроглядный мрак штормовой ночи.

К рассвету буря выдохлась, и Гейл перешел на шаг. Элли изумленно оглядывалась по сторонам. Привычные холмы и леса, окружавшие Рондомион, сменились камнями и скалами. То тут, то там вставали седые, покрытые мхом дольмены. Стало гораздо холоднее, а в воздухе запахло солью и морем.

— Мы так далеко уехали? — Она дрожала от холода, ее плащ и платье насквозь промокли во время скачки. Я обнял ее одной рукой, прижал к себе и невольно вспомнил, как соблазнительна рыжая без одежды…

Если забыть о ее неумелой лжи и попытке манипуляции с клятвой, Элли держалась замечательно. Не боялась, не задавала глупых вопросов, не ныла и не требовала к себе особого отношения.

Она начинала мне нравиться. По-настоящему нравиться. Проблема…

— В бурю для Гейла нет преград, кроме моря. Ты замерзла?

— Немножко, — она улыбнулась посиневшими губами.

Скалы расступились и вывели нас к обрыву. Впереди все пространство, что мог охватить взгляд, занимало серое море и такое же серое хмурое небо. А прямо у ног начиналась почти незаметная тропа, ведущая вниз, туда, где черные волны в клочьях грязной пены с обреченным упорством штурмовали скалы.

Я спрыгнул с коня и снял свою замерзшую спутницу. Она прижалась ко мне, мелко дрожа, зубы выстукивали негромкую дробь.

Гейл недовольно фыркнул, когда я хлопнул его по шее.

— Скачи домой.

Он покосился неодобрительно, но послушался и потрусил обратно той же тропинкой.

Я снял с пояса рог, поднес к губам и повернулся к морю. Тяжелый, низкий и хриплый звук пронесся над водой, и скалы застонали, подхватив заунывную ноту. Налетевший ветер высушил мои волосы и одежду, рев рога отразился от водной глади и устремился в небо, чтобы снова вернуться в море. Дольмены, волны, чайки, короткий бурый мох и свинцовые облака подпевали звуку рога, и из шорохов, плеска и стонов начали складываться слова древней страшной песни.

Сгустилась, схлопнулась, клочьями повисла на облаках тьма, черными снежинками высыпалась на воду, закружилась водоворотом. Элли шумно вдохнула и дернулась, словно собираясь сбежать. Этого еще не хватало! Я опустил ей руку на плечо и сжал пальцы, она тихо ойкнула.

— Пошли, — скомандовал я, пропуская ее вперед по тропинке. Она посерела от ужаса, но подчинилась.

Спускалась девчонка медленно, отчаянно цеплялась за руку, не отводя взгляда от моря, где черные снежинки уже собрались в борта, весла, паруса. С каждым нашим шагом вниз корабль становился объемнее и реальней. Вот он похож на силуэт, обрисованный углем на серой воде. Шаг. На силуэте появились доски, а на парусе — полоски. Шаг — носовая фигура сложилась в оскаленную драконью пасть. Шаг — пространство раздвинулось, и корабль встал перед нами во всем своем чернильно-черном великолепии.

Последний шаг, и с корабля навстречу спустился грубо сколоченный трап.

Здесь мелко и много острых камней, о которые бьются даже лодки рыбаков. Неважно. Мой корабль ходит по иным морям.

Я подтолкнул Элли:

— Ну, иди же!

Она еще раз бросила на меня отчаянный взгляд, сглотнула и ступила на трап. Я нарочно не стал вдаваться в объяснения. Было интересно, выдержит ли девчонка.

Не сбежала. Поднялась по шаткому трапу и встала у борта, вглядываясь вниз. Хрупкая фигурка, завернутая в насквозь промокший плащ.

Наверное, мне хотелось, чтобы она струсила. Или хотя бы повела себя истерично и неумно. Чтобы это наваждение прекратилось. Ее наивность, открытость, красота и, чего уж скрывать правду, доступность превращали девушку в слишком большой соблазн.

Проблема…

Элисон

— Какой странный корабль. И до сих пор не видно никого из команды.

Он покачал головой:

— Будет лучше, если ты никого из них и не увидишь.

Я поежилась, глотнула вина, которое маг налил в кубок, и не ощутила вкуса. Здесь все было каким-то серым, словно само пространство выпивало у жизни краски. Бесцветие просачивалось из каждой щелочки, звуки вязли, вещи теряли объем.

Только мерный скрип, что шел от весел, и был настоящим. Негромкий, но такой противный. Хотелось заткнуть уши, лишь бы его не слышать.

— Почему нельзя было нанять обычный корабль?

— О! А у тебя есть карта пути до Эмайн Аблах? Что же ты молчала?!

Мне стало стыдно. Понятно же, что я в сказке, здесь свои законы. В страну ши не попасть обычными путями. А маг взглянул на меня и смилостивился:

— Корабль Проклятых — единственный способ быстро попасть на Яблоневый остров, который я знаю. Холмы мне неподвластны.

— И сколько нам плыть?

— «Сколько» — неподходящее слово. Здесь нет времени.

Он был прав.

Здесь не было ни времени, ни вещей, одни иллюзии. Моя одежда промокла до нитки, но я не ощущала этого, как не ощущала и холода. Ничего. Пустота. Тоскливая серая пустота.

— Но почему он… такой?

— Это давняя и унылая история.

— Я слышала легенду о воинах, нарушивших клятву.

— Значит, ты и так все знаешь.

— Я почти ничего не помню. Расскажите…

Он нахмурился. Мне показалось, что он совсем не хочет об этом говорить. Я бы и не стала спрашивать, но молчание было слишком тягостным. Хотелось заполнить тишину хоть чем-то.

— Люди сплошь и рядом нарушают данные друг другу обещания, но эту клятву принимал не обычный человек. И он обиделся на такую необязательность.

— И что?

— Проклял, как обычно принято у могущественных ублюдков. Слышишь? — маг замолчал, и в наступившей тишине снова раздался мертвенный скрип. — Они все еще там. Всегда на своих местах, у весел, у руля…

Тоска навалилась, как тяжелый камень, придавила к полу. Даже страх куда-то делся, словно его пеплом присыпало. И вино не пьянило. И человек рядом вдруг показался мне древним и усталым.

Мне так отчаянно захотелось тепла в этой бесконечной серости, что я чуть было не взяла мага за руку. Но он посмотрел хмуро, будто знал об этом моем желании и не одобрял его. Поэтому я постеснялась.

Еще подумала, что не спросила его имени, а теперь уже неловко. Он-то мое спросил…

Мой проводник усмехнулся:

— Кстати, проклятье все еще в силе. Так что не давай необдуманных обещаний, если не хочешь провести здесь посмертие. О, чувствуешь, запахло яблоками? Приплыли.

Мы вышли на палубу. Впереди из серого промозглого ничто вырастал силуэт берега.

И на берегу было лето.

Цвели яблони, солнце играло в бирюзе прибрежных волн. А прямо у песчаной косы выстроилось два десятка статных золотовласых воинов с луками в руках.

— Я смотрю, Мэй лично вышла встретить гостей, — колдун кивнул на женщину в белом платье, стоявшую во главе отряда. — Как считаешь, мы должны почувствовать себя польщенными?

— Не знаю.

Опять он шутил о чем-то, чего я не понимала.

Вблизи женщина оказалась еще красивее, чем я ожидала. И у нее действительно были зеленые волосы. Не парик. А еще алые губы и сияющая кожа. Тонкие, насмешливо изогнутые брови, высокий лоб, чуть вытянутый овал лица и горделиво изогнутая шея. В руках женщина сжимала выточенный из камня посох. Тоже зеленый, в тон к волосам.

— Ну и ну, Элвин, ты ли это? И что это за забавная зверушка рядом с тобой?

В голосе незнакомки слышалось столько высокомерия, что все мое восхищение ее красотой сразу прошло. Она смотрела на меня с презрительно-брезгливой улыбкой, словно гадкое насекомое углядела. И я сразу под этим взглядом вспомнила, что на мне крестьянское платье, грязное и мокрое. И волосы грязные и спутанные. И вообще вид как у нищенки.

Маг опустил руку мне на плечо:

— Познакомься, Элли. Это моя сестра Мэй. Нетрудно догадаться, не так ли? Очаровательные манеры и врожденная вежливость — это у нас семейное. А еще она регент ши. Тоже в некотором смысле семейное…

— Королева!

— Регент. Королеву зовут Августа.

Я только глазами хлопала, слушая, как они цапаются. Вот тебе и «необычный маг», спасибо, Терри! Ух, когда заберу кольцо, все ему выскажу! Мог бы хоть предупредить…

— Королева! — почти прошипела женщина. — Августа не вернется, ей и на Изнанке с мужем хорошо. Зачем приехал?

Он ухмыльнулся:

— А если я скажу, что соскучился по дорогой сестре, ты поверишь?

— Нет!

— И правильно. Я был так обеспокоен, когда узнал, что ты перешла на селюков, что решил вмешаться. Фи, сестричка, как же твой хваленый вкус? Не боишься за репутацию?

Королева удивилась. Очень-очень удивилась, а у меня от страха аж внутри все скрутилось. Я поняла, что сейчас колдун узнает мое настоящее имя. И будет так стыдно, что хоть в море прыгай. Получится, что я лгунья, выставила его дураком перед сестрой.

Ну почему я об этом не подумала, когда врала? Надо признаться, пока не поздно!

Я шагнула вперед, но сказала совсем не то, что собиралась.

— Милостивая королева, я прошу отпустить моего… моего жениха Саймона, — выпалив это, я зажмурилась и приготовилась, что сейчас меня разоблачат и высмеют.

Ой, ну какая же я бестолковая! И трусиха к тому же.

Но она не торопилась выводить меня на чистую воду.

— Значит, ты здесь, чтобы помочь простой крестьянской девочке, Элвин? Как трогательно.

— Не менее трогательно, чем твоя страсть к простому крестьянскому мальчику.

— Пожалуйста, — протянула я и поняла, что голос дрожит. — Позвольте ему вернуться в мир людей. Здесь он всего лишь игрушка, а дома его ждет семья…

Она наконец снизошла, чтобы ответить мне:

— Понимаю твое горе, замарашка. Но Саймон отправился в мое королевство добровольно, и я не хочу отпускать его. Этот мальчик развлекает меня.

— Позвольте хотя бы увидеть его…

— Не позволю, — отрезала королева.

Это был конец. Пройти весь путь и уйти ни с чем, потому что мне не дадут даже поговорить с братом?! Вернуться домой, где уже поджидает Блудсворд?! Я плохо умею ненавидеть, но в тот момент почувствовала настоящую ненависть к этой злой женщине.

За что она так?

Маг стиснул мою руку чуть выше локтя, как бы предупреждая не лезть. И снова заговорил:

— Хочешь выгнать нас, Мэй? А как же испытание?

— Это ничего не изменит. Саймон не хочет возвращаться.

— Пусть скажет об этом, глядя в глаза своей невесте.

— Хорошо, — ее многозначительная улыбка не предвещала ничего хорошего. — Я подберу для тебя испытание, девочка. Но не будем беседовать на берегу, подобно смердам. Будь моим гостем, Элвин. Отдохни в моем доме, попробуй моего сидра.

Это была не ванная, скорее уж маленький бассейн. Выложенный разноцветной мозаикой край начинался вровень с полом. Под тяжелой шапкой пены бурлила вода. Как в котле на огне.

Представилось: внизу, в подземелье, горит костер. И мохнатые карлики, вроде тех, которых я видела у мага, всё подкладывают и подкладывают в него дрова. И смешно, и страшно. Как бы не свариться!

Я нерешительно тронула воду пальцами ног. Горячая, но не обжигает. Набралась смелости, шагнула в пушистое, пахнущее ландышами облако. Сразу стало так хорошо! Озябшие пальцы чуть покалывало, и память об осенней буре и туманной жути медленно уходила. Горячие струи били со дна, поглаживая тело. Я откинулась на бортик, ощущая такую блаженную, сладкую усталость…

И заснула.

Проснулась оттого, что маг тряс меня за плечо.

— Приятных снов.

— Ой, — мне стало стыдно. Он пустил меня первой, потому что я обещала быстро. — Извини.

— Не вылезай, мы вдвоем прекрасно поместимся.

Я снова ойкнула и оглянулась в поисках своей одежды. Надевать ее, замурзанную и вонючую, на чистое тело ужасно не хотелось. Но что поделать, когда всей одежды у тебя только грязное крестьянское платье?

Его не было. Ни платья, ни сорочки, ни плаща. А я точно помнила, что оставила их на лавке. Теперь там лежали только два полотенца.

Маг начал расстегивать камзол.

— Где мои вещи?

— Служанка унесла.

— А как тогда… — Я снова огляделась. Ничего похожего на одежду в купальне не было.

— Как-нибудь. — Он снял рубашку, и я, вспомнив наставления мисс Уайт, зажмурилась.

А потом открыла один глаз, чтобы подглядеть. Чуть-чуть, в щелочку.

Сразу бросилась в глаза его рука. Я думала, она целиком медная, а оказалось, что нет. До запястья — нормальная, человеческая. А из запястья вырастали темные жгуты. Сплетались, свивались в единое целое, как изгородь из лозы или корзина. А бронзовые накладки сверху прикрывали и защищали эти жгуты.

Мне стало до ужаса любопытно, зачем магу такая рука. Но я постеснялась спрашивать.

Он расстегнул пряжку пояса, и тут я опомнилась. И вскочила.

— Останься. Я тебе спинку потру.

— Н-н-не надо… — Выбраться из бассейна удалось не с первого раза. Разомлевшее в тепле тело никак не желало слушаться. Наконец я перевалилась через бортик и прошлепала, оставляя мокрые следы, к полотенцу. Завернулась в него и выскочила за дверь.

Вслед мне летели его смех и издевательское «Подожди меня в кровати».

В кровать я из принципа не пошла. Села на диванчик, обняла себя за плечи. С мокрых волос стекали струйки воды, пропитывали пушистое полотенце.

Только сейчас я до конца поняла, на что согласилась в уплату за возвращение Саймона. И как же противно стало от этого понимания.

Признаться, я довольно бесстыжая. Нельзя вырасти стыдливой, когда у тебя друг-призрак, который всегда с тобой. Точно знаю, что Терри за мной в ванной подглядывал, и не раз.

Если бы маг немного поухаживал, я бы уступила. Наверное. Все равно старой девой останусь, а так хоть будет что вспомнить. Но от осознания, что он меня купил, что я не могу отказаться и ничего не решаю, становилось гадко. Я даже заплакать хотела, но потом передумала. Сначала надо Саймона вернуть, потом буду плакать.

Королева поселила нас в одних покоях. Я, когда узнала, хотела возмутиться, но колдун посмотрел, как взглядом облапил, и спросил:

— Имеешь что-то против?

А я вспомнила про нашу сделку и не нашлась, что возразить.

Ужасно быть падшей женщиной. Никакого к тебе уважения.

Комната была совсем простая и почти без мебели, зато с окном во всю стену. За стеклом виднелись верхушки деревьев и морская бескрайняя синева. Еще одну стену занимало зеркало, а две другие покрывала тончайшая роспись, изображавшая лесную чащу. Деревья смотрелись совсем как живые — каждая веточка, каждая прожилочка на листочке выписаны. Будто сидишь среди настоящих зарослей. Сквозь стекло лилось солнце, плясало в кронах нарисованных деревьев и отражалось слепящими бликами в зеркале.

Маг появился неслышно. Прошел мимо почти голый, только полотенце на бедрах, и рухнул на кровать.

Я отвернулась, потому что все это ужасно неприлично, но в зеркале тоже был колдун. И я начала его разглядывать, потому что неприличное всегда интереснее приличного.

Раньше я видела только одного полуголого мужчину — разеннского героя Луция Грозного на картине в комнате маменьки. У героя были борода, палица и огромные мышцы буграми — я в детстве думала, что это у него болезнь такая, от которой тело опухает.

Колдун смотрелся как-то… естественнее, чем герой с картины. Не такой мускулистый, не такой волосатый.

И еще было в нем что-то хищное, порочно-привлекательное…

Стоило мне подумать эту мысль, как маг повернул голову, встретился со мной взглядом и подмигнул. Я покраснела.

— Почему вы не сказали, что она ваша сестра?

Он гадко ухмыльнулся:

— Ты не спрашивала.

Как я могла о таком спросить, если не знала?

А если подумать, то я тоже не сказала, что Саймон — мой брат. И получается, что мы оба были нечестны. И оба смотрелись бы дураками, пожелай королева нас опозорить. Она-то всю правду знает.

— Как тебе Мэй? — продолжал он насмешливым голосом.

— Она красивая, — я решила не врать. — Но неприятная.

Маг рассмеялся:

— Мэй спесива, как купчиха, получившая титул. И совершенно не умеет держаться. Так отчаянно и безуспешно подражает Исе.

— Кто такая Иса? — Задав вопрос, я тут же забыла о нем, потому что по поверхности зеркала прошла рябь, как по воде от ветра. И почти сразу прекратилась.

— Княгиня фэйри. Умная стерва с бесподобным вкусом. Сестренке до нее как до луны…

Я глазела на свое отражение, почти не слушая рассуждения мага. Элисон из зазеркалья смотрела с подозрением, а само зеркало больше не двигалось: твердое и основательное даже на вид.

— Эмайн Аблах — слишком бесконфликтное местечко. Местному народу королева нужна в роли Майского древа, — продолжал маг. — Нарядить и водить вокруг нее хороводы. Они могли бы посадить на трон заводную куклу. Уверен, кукла справится не хуже Мэй. Сестричка это чувствует, вот и дурит с тоски. Крутит любовь с человеческими мальчишками, чтобы почувствовать себя нужной.

Зеркало снова колыхнулось, и мне послышалось сердитое шипение. Я обернулась на мага, но тот даже ухом не повел. Словно ничего не было.

Я даже ущипнула себя чуть повыше локтя. От щипка стало больно.

У меня опять галлюцинации?

— Ладно, пустое. Каждый развлекается как может, — он сел и поманил меня пальцем.

Я сглотнула. Подходить к нему после всех намеков?! Надо срочно отвлечь его чем-нибудь.

— Значит, вас зовут Элвин?

— Можешь звать меня так.

— Что такое испытание?

— Сказки про ши слышала? Это правило оттуда. Мэй обязана дать тебе задание и разрешить встречу с женихом, если ты сможешь его выполнить. Иди сюда, Элли.

Пришлось подойти. Он потянул меня за руку, заставил сесть рядом с ним на кровать. Я уставилась на бледный шрам на его плече. Еще один, более заметный, рассекал грудь наискось. И рядом несколько совсем тонких, как белые нити.

— Насмотрелась? — маг положил металлическую руку мне на талию, заставляя придвинуться.

В горле внезапно стало совсем сухо, и сердце заколотилось так, что даже в ушах отдавалось.

— Королева отпустит Саймона?

— Только если он сам захочет уйти. Вот и проверим, насколько убедительной ты умеешь быть.

Маг — мне пока даже в мыслях неудобно было звать его по имени — провел пальцем по моей нижней губе. Приятно, даже возбуждающе, но и противно одновременно.

Я шлюха. Шлюха не имеет права отказаться.

Если бы могла, я б сбежала. Прямо так, в одном полотенце.

Он коснулся губами мочки моего уха и прошептал еле слышно: «Подыграй мне».

— А? — я вздрогнула, отстранилась.

Подыграть в чем?

И тут он меня поцеловал. По-настоящему.

Первый поцелуй в моей жизни.

Я даже не поняла толком, понравилось ли мне. Слишком испугалась всего, что будет дальше. Зажмурилась и съежилась, никак не реагируя. А он мягко надавил на плечи, заставляя опуститься на кровать. Я лежала, молилась, чтобы все побыстрее закончилось, и сглатывала подступающие слезы.

— Элвин, милый, прости, что прерываю вашу идиллию, — голос королевы прозвучал прямо над ухом.

Маг чуть ослабил объятия, и я отпрянула, задыхаясь от стыда и обиды. Зачем она сюда пришла? Посмеяться?

Мэй в комнате не было, а голос шел от зеркала. Оно мерцало, по поверхности шли круги, как от брошенного в воду камня. И наши отражения то растекались, то съеживались.

— Вы такие голубочки, — тут королева мерзко хихикнула. — Но нам уже накрыли обед на Лазурной террасе, и я боюсь, что сидр выдохнется, а мясо остынет, пока вы будете кувыркаться.

Зеркало еще раз дрогнуло и застыло, обманчиво-твердое. В нем я увидела себя — полуголую, в мокром полотенце с огромными испуганными глазами. И мага рядом. Тот совсем не выглядел удивленным, скорее довольным. Будто ждал чего-то подобного.

И вот тогда я все-таки разревелась.

Глава 5. Испытание

Элисон

Долго реветь маг мне не позволил. Заставил встать, снова оттащил в купальню и умыл. Он не кричал и не ругался, просто командовал так по-деловому, что не послушаться было невозможно.

После купальни он отвел меня в гардеробную комнату. Оказалось, здесь была гардеробная комната с множеством нарядов. Просто я не заметила двери потому, что она, как и стены, расписана деревьями.

Ох, сколько всяких платьев там висело! Одно другого красивее. А маг снял с вешалки самое простое, серое, со шнуровкой спереди. В самый раз для служанки.

Он что же, одевать меня собирается?!

— Элли, не дури, — сердито сказал Элвин, когда я вцепилась в полотенце и замотала головой. — У нас мало времени. Надо ловить момент, пока Мэй в правильном настроении.

— Вы знали, что она подглядывает?!

Он фыркнул:

— Конечно знал.

— Тогда зачем… — я замялась.

— Надо было, — он сжал мою руку. — Так, Элли. Во время обеда ты сидишь, жуешь и молчишь, глупых вопросов не задаешь. Если к тебе обращаются, опускаешь глазки и отвечаешь «Да, миледи» и «Нет, миледи». Поняла?

Я кивнула.

— Что бы ни происходило, что угодно, в разговор не лезешь. Повтори, если поняла.

— Я не лезу в разговор.

— Умничка. Давай я помогу тебе одеться.

Я снова вцепилась в полотенце:

— Я сама!

Элвин усмехнулся:

— Сама так сама. У тебя пять минут; если не уложишься, приду помогать.

Небо было глубоким, синим, а море отливало в бирюзу. Негромкий шелест звал сбежать вниз по ступеням. Туда, где волны лизали покатые валуны.

Непонятно, отчего эту террасу называют Лазурной, если она отделана белым в серых прожилках мрамором.

Я понюхала бледно-золотистую жидкость в бокале — пахло яблоками. На вкус напиток был сладким, а язык и небо защекотали пузырьки, как у игристых вин.

Сестра колдуна сейчас выглядела еще лучше, чем утром. И платье у нее было еще роскошнее. Я в своем сером, служаночьем, рядом с ней смотрелась совсем никчемной.

Элвин и разговаривал с ней так, словно меня нет рядом — пустое место. А я, помня о своем обещании, молчала и скучала. Интересно, если я выскользну и спущусь к морю, кто-нибудь заметит?

Мэй наколола оливку крохотной двузубой вилкой и положила в рот. Потом покосилась на мага:

— Я прямо не узнаю своего братика. Возвращать какого-то олуха в лоно семьи по просьбе крестьянки! Чем тебя приворожила эта дурочка?

— Ее история была такой трогательной.

— Стареешь, — королева покачала изящной головкой, отчего маленькие золотые колокольчики в ее длинных серьгах мелодично зазвенели. — Стареешь, — повторила она с особым наслаждением, словно мысль о старости мага делала ее счастливее. — Раньше у девок не получалось дурить тебя.

— У них и сейчас не… Подожди! — он с подозрением покосился на Мэй. — Ты что-то знаешь?

Конечно знает! Она знает, кто Саймон и кто я на самом деле. Поэтому и сидит такая довольная, с видом победителя.

— «У них и сейчас не», — передразнила королева. — Ну что, Элвин, каково это — чувствовать себя идиотом?

— Думаю, тебе это ощущение знакомо не понаслышке. Говори, если есть что сказать.

Ой, мамочки, она ведь сейчас скажет! Никогда больше не буду лгать. Не зря патер учил, что ложь оскверняет уста и отравляет душу.

Нашарив бокал, я сделала большой глоток и закашлялась. Стало только хуже, потому что они оба на меня наконец посмотрели.

— Постучать? — спросил Элвин.

Я помотала головой и уткнулась в тарелку, раздирая мясо по волоконцам. Ну хватит, отвернитесь! Сколько можно на меня смотреть? Зря я, что ли, в незаметном сером платье?!

Мэй отпилила ножом кусочек мяса в тарелке, положила в рот, прожевала, прикрыв глаза.

— Божественно! Попробуй вырезку, Элвин. Так умеют готовить только на Эмайн Аблах.

Маг рассмеялся.

— Не можешь сообщить мне ничего нового, не так ли, дорогая сестрица?

— Могу.

— Тогда говори. Я весь внимание.

Королева раздраженно отставила столовые приборы:

— Сначала я так и хотела сделать. Но ты же Элвин-умник! Никогда не признаешь, что я в чем-то могу превзойти тебя. Честное слово, братец, ты заслуживаешь показательной порки.

— Тебе меня даже не шлепнуть.

— Ты так думаешь? — ее глаза гневно сузились, а ноздри раздулись. — Что же, давай пари, если не боишься!

— Не боюсь. Как обычно, на желание?

Я открыла рот, чтобы вмешаться. И тут же почувствовала, как маг довольно чувствительно пнул меня под столом.

Да, я помню, что обещала не лезть в разговор. Но он же не понимает…

— На желание. — Мэй щелкнула пальцами, и ее губы сложились в азартную улыбку.

Неслышно, словно из воздуха, возник слуга. На подносе у него были пачка бумаги, чернильница с перьями, конверты и сургуч.

Элвин и Мэй переглянулись. На их лицах, как в зеркалах, отражалась совершенно одинаковая злорадная улыбка.

Сразу видно, брат и сестра.

А я так и ничего не сказала. Молча смотрела, как они пишут что-то на листках бумаги, как присыпают написанное песком, как запечатывают конверты, скрепляя разогретый сургуч перстнями-печатками, и отдают конверты слуге.

Маг откинулся на спинку стула, отхлебнул яблочного вина. Вид у него был довольный.

Элвин

В какой бы части Эмайн Аблах ты ни находился, запах яблок будет преследовать тебя. Сады здесь везде. Яблони цветущие, яблони с завязями, яблони с яблоками. Ветки клонятся под весом огромных спелых плодов величиной с голову ребенка.

— Пришли, — выдохнула Элли. — Вон она.

Эта нахалка стояла на нижней ветке одной из старейших яблонь, яблони-патриарха, и бессовестно обгладывала нежные цветочные завязи.

— Хейдрун! — громко возмутился я. — Какого гриска ты вытворяешь?! Тебе мало остального леса?

Коза покосилась на меня и очень по-человечьи фыркнула, но объедать дерево не прекратила.

Я неплохо умею управляться с животными, женщинами и вредными младшими сестрами. Но на Хейдрун мои умения не распространяются. С детства ненавижу эту тварь.

— И что делать? — растерянно спросила Элли.

Я раздраженно пожал плечами. При всей моей симпатии к девушке я не собирался решать за нее эту задачку.

Готов еще раз поспорить на желание, что Мэй изрядно повеселилась, назначая такое испытание.

— Не знаю. Тебе видней. Доить коз — женское занятие.

— А, — она сглотнула и неуклюже перехватила подойник. — Хорошо.

Что мне по-настоящему нравилось в этой девочке — она не сдавалась. Уверен, Элисон никогда в жизни не доила скотину, кто бы позволил графской дочери заниматься подобной работой? Но она не отступила. И не начала ныть. Одно это заслуживало симпатии.

Я следил за тем, как Элли медленно идет к козе, бормоча под нос ласковую бессмыслицу, и гадал, каким образом Мэй на этот раз подсматривает за нами. В то, что сестренка пропустит подобное развлечение, верилось слабо.

Хейдрун вскинула голову, украшенную золотыми рогами, и мемекнула. Не знаю, как у нее это получается, но в блеянии явственно послышалась угроза.

— Козочка хорошая, козочка милая. Бяшка, бяшка… — повторяла Элли, приближаясь к козе маленькими шажками.

Хейдрун прервала обед и заинтересованно покосилась на девушку. Когда Элли осталось сделать всего пяток шагов, мерзкое животное издало звук, весьма похожий на конское ржание, спрыгнуло с ветки и неторопливой лошадиной трусцой направилось в чащу леса.

— Стой! — выкрикнула Элли и пустилась в погоню.

Дальнейший спектакль я наблюдал из первого ряда, сидя на той самой ветке, которую Хейдрун так любезно освободила.

Спектакль состоял из двух периодически сменявшихся мизансцен: «Элли бегает за козой» и «Элли бегает от козы». Поначалу девчонка еще пыталась на бегу призвать Хейдрун к порядку, потом молчала, сберегая силы. А Хейдрун выныривала то тут, то там, мерзенько блеяла и грозила острыми золотыми рогами. Элли каждый раз пугалась и визжала. Короче, всем было весело, включая меня.

Наконец девушка в бессилии плюхнулась на землю.

— Ненавижу эту козу! — простонала она.

— Я бы на твоем месте не говорил подобного вслух, — предупредил я. — Хейдрун фантастически злопамятна.

— Думаете, она понимает?

— Я абсолютно уверен, что она понимает человеческую речь лучше некоторых людей. А не говорит только для того, чтобы ее не заставили вести себя прилично.

Как бы подтверждая мои слова, Хейдрун остановилась в отдалении и заинтересованно повела ухом, словно прислушиваясь к разговору.

— Может, нарвать для нее завязей? — спросила Элли.

— Еще чего! За надругательство над садом Августы я лично надеру тебе уши. Не уподобляйся козе, даже ей такое поведение не всегда прощается.

— Что же делать?

— Побегай еще немного. Может, она разрешит подоить себя в благодарность за доставленное удовольствие.

— А вы не поможете?

— Я и так помогаю. Советами.

— Ну хотя бы подержите ее!

Я расхохотался:

— Как ты себе это представляешь? Я буду держать козу за рога, а ты доить?

Она очаровательно смущалась. На щеках и шее, под тонкой, молочно-белой кожей вспыхивал стыдливый румянец. Эффект, вкупе с виноватым взглядом и неуверенной улыбкой, получался совершенно убойный. Оставалось только удивляться, что малышка не догадывается о магнетической власти над мужчинами, которую дают ее дрожащие губы и широко распахнутые глаза.

Возможно, как раз в этом неведении и предельной искренности девушки и крылся секрет ее обаяния.

— Я думала… может, вы… магией?

— Магией, — я задумался. — Можно попробовать.

— О нет! — вскрикнула Элли несчастным голосом. — Она убегает.

Обернувшись, я успел увидеть только мелькнувший среди кустарника белый хвост. Не коза, а лесной олень какой-то!

— Все она понимает! — с тайным удовлетворением констатировал я. — Надо было соглашаться на то пари с Августой.

Девушка поникла, подойник в ее руке грустно звякнул.

— А как же…

— Не грусти. Найдем мы твою пропажу. От меня еще ни одна коза не уходила.

Элисон

— Ничего себе, — выдохнула я, задирая голову к небесам.

Вся поляна, на которую мы вышли, была занята огромным механизмом.

Точнее, что это механизм, я поняла совсем не сразу. Сначала подумала: скала, просто очень странной формы. И только потом разглядела шестеренки в бронзовой прозелени, маховики, ручки и противовесы.

С первого взгляда понять назначение механизма было совершенно невозможно, тем более что часть его скрывалась под слоем мха. Лоза обвивала пружины, шкалы, цилиндры и циферблаты, а прямо на металле прорастали кусты сорных трав.

Только как следует приглядевшись, я увидела гигантское бердо, челноки и веретена. Непостижимая машина походила на ткацкий станок. Самый огромный и удивительный ткацкий станок в мире.

На поляне стояла особая, безлюдная тишина, какая бывает у прогретых солнцем развалин. Несмотря на весь его грозный вид, механизм не показался мне опасным. Сейчас он был как пустая раковина рака-отшельника. Оболочка без сути.

— Аванпост, — задумчиво сказал Элвин. — Я и забыл, что он здесь. Столько лет прошло.

Во всех сказках о волшебном народе, что я читала или слышала в детстве, никогда не говорилось о подобных штуках. Где магия, а где ткацкие станки?

С десяток чернокрылых бабочек сорвались с нагретого на солнце металла и разлетелись в стороны, когда мы подошли к основанию диковинного механизма. Туда, где, чуть вынесенное вперед и вверх, на помосте возвышалось подобие бронзового трона.

Трон почти не пострадал от времени. Только металл покрылся патиной да на сидении лежал бледно-зеленый лишайник, похожий на выцветший коврик.

— Что это?

— Аванпост. Вставляешь недостающую деталь, — он кивнул на «трон» и сардонически улыбнулся, — и все начинает работать. Разумеется, при условии, что на другой чаше весов, находится мировое зло.

— Я не понимаю.

Элвин вздохнул:

— Его создали боги, Элли. Для защиты мира от Хаоса, для плетения нитей в полотне судьбы. Вот сюда, — похлопал по бронзовой поверхности, и та отозвалась неожиданно звонко и певуче, — предполагалось вставать Стражу, чья очередь нести дозор. Однако с Хаосом вышла накладка, так что игрушка не пригодилась. Думаю, еще пара сотен лет, и даже в местном благодатном климате от этой штуковины ничего не останется.

Я поняла из его рассказа только одно: что я ничего не поняла.

Боги? Он хочет сказать, что вот эту странную машину создали боги?! Но зачем богам машины? И кто такие стражи?

И что самое обидное — не похоже, чтобы Элвин издевался или специально пытался меня запутать. Просто он обращался больше не ко мне, а к себе самому.

В этот момент с другого конца поляны донеслось мемеканье, и я сразу вспомнила, зачем мы здесь и зачем у меня в руках подойник.

Коза выглядывала из-за молодого дубка. Я никогда не думала раньше, что козы умеют улыбаться, но она именно улыбалась. Еще глумливее, чем маг. И я поняла, что это не мы ее выслеживали, а она дала себя найти.

Элвин тоже услышал Хейдрун и обернулся.

— Ну что, откроем сезон охоты на коз? — спросил он, разминая пальцы. — Я могу поймать ее силовым лассо.

— Погоди. Я так попробую.

— Ты уже пробовала «так».

Тем не менее он пожал плечами и вмешиваться не стал.

А я пошла к козе медленно-медленно. И все время, пока шла, говорила с ней. Негромко. Рассказывала, как важно мне вернуть Саймона. И что королева позволит мне с ним поговорить, только если я смогу подоить Хейдрун. И что дома у меня маменька и две младшие сестры. И они тоже очень-очень ждут нашего возвращения.

Коза слушала. Ее смешные длинные уши шевелились, и как-то было видно, что она и правда все понимает.

А я продолжала рассказывать, как надеюсь, что уважаемая госпожа Хейдрун прислушается к моей просьбе и даст немного молока. А если ей потом захочется, я с ней побегаю. Ей же, наверное, скучно тут одной…

Коза вышла из-за дубочка. Встала, косясь на меня. Она была красивая — совсем не вонючая и непохожая на деревенских коз. Очень чистая с длинной шелковистой шерстью и умной мордой. Мне даже неловко стало, что я раньше о ней так плохо отзывалась.

Это было как свист ветра над ухом. Негромкий, но противный. И в ту же минуту Хейдрун рухнула на траву и задергалась, безуспешно пытаясь вырваться из невидимой сети.

— Ну вот, сейчас завяжу узлы, и дои ее хоть весь день, — услышала я насмешливый голос.

Маг приближался, на ходу сматывая в клубок невидимую нитку.

— Пусти ее немедленно!

— Не говори ерунды. Отпущу — потом не найдешь, — он подмигнул. — Ловко ты ее отвлекла.

Я аж задохнулась от возмущения. Так нельзя! Это же подлость какая-то! Хейдрун мне доверилась, а теперь получается, что я ее обманула.

— Я не отвлекала!

— Да какая разница? Или тебя мучает чувство вины перед козой?

Мне ужасно захотелось стукнуть колдуна, чтобы он убрался со своей непрошеной помощью.

Он подошел и встал совсем рядом.

— Думаешь, она позволила бы себя подоить просто так? Гриска с два.

Металлические пальцы на левой руке мага задвигались, словно завязывали узел.

Ну что за гадость?! Не хочу я в таком участвовать и не буду!

…Сама не знаю, что собиралась сделать. Наверное, просто схватить его за запястье. Но наши руки так и не встретились. Чуть раньше я наткнулась ладонью на что-то шевелящееся, упругое, горячее. И когда я сомкнула пальцы, это «упругое» лопнуло, обдав кожу почти нестерпимым жаром.

— Ты что творишь?! Совсем мозги потеряла — лезть под заклинание?! Как ты вообще это сделала?

Я не ответила, зачарованно глядя на свою руку. Кожа ладони еще немного горела, как бывает, когда стукнешь по чему-то твердому со всей силы.

Маг встряхнул меня за плечи:

— Элли, ты меня слышишь?!

И тут же вскрикнул, отскочил, запнулся ногой о корень и шлепнулся на траву, возмущенно потирая ногу.

Между нами, нацелив на мага острые рога, стояла коза.

Я честно не хотела смеяться.

Смех сам полез наружу, прорывался, как я его ни давила, вместе со всхлипами и невольными слезами. А я так старалась его удержать, что даже лицо заболело.

Очень уж смешно было наблюдать, как Элвин опасливо косился на мою бесстрашную заступницу. Встать он так и не решился.

Дурной пример заразителен. Маг посмотрел на меня и тоже засмеялся.

— Похоже, Хейдрун будет защищать тебя до последней капли моей крови.

— А вот не надо было ее обижать!

— Ага, ее обидишь. Страшнее козы зверя нет.

— И вовсе она не страшная. Просто тебя не любит, — сама не заметила, как перешла с колдуном на «ты». А он не стал поправлять. Словно так и надо.

— Это чувство взаимно. Дои ее, пока она не передумала.

Элвин

Мэй походила на кошку, вылакавшую целое блюдце отменных сливок втайне от хозяина. По одной ее довольной улыбке становилось ясно, что она не только наблюдала за этим цирком, но и получила необычайное удовольствие от увиденного.

Интересно, как она это делает? Зеркал я там не заметил.

Она восседала в высоком кресле с резной спинкой. Я нарочно встал за ее спиной. Сестренку это здорово нервировало.

Запечатанные конверты лежали рядом на низеньком столике.

Я приготовился к пафосному представлению. Мэй была бы не Мэй, если бы не попыталась выжать все возможное из возникшей ситуации.

Ее можно понять. На Эмайн Аблах слишком мало развлечений.

— Ты успешно справилась с заданием, девочка, и я выполню свое обещание, — по кивку Мэй слуга забрал у Элли подойник, до краев полный тягучего, пахнущего медом молока. — Но не сетуй, если твой жених откажется идти с тобой.

Сестра щелкнула пальцами, и в зал в сопровождении двух ши почти влетел высокий рыжий парень.

— Моя королева, вы звали… — начал он и осекся, увидев Элли. На лице его отразился суеверный ужас. — Элисон?! О нет! Ты ведь мне снишься, правда?

— Саймон! — голос Элли дрожал от ярости.

Куда подевалась та стеснительная девочка, что краснела от любого моего намека или взгляда? Зашуганная мышка внезапно обернулась разъяренной тигрицей, и кто как, а я рыжему Саймону совершенно не завидовал.

— Как ты мог! Бросил меня, маму, сестер! Ты единственный мужчина в семье! Да как ты смеешь называть себя мужчиной?!

— Элисон, милая, о чем ты говоришь, — бормотал парень, отступая перед ее неудержимым напором.

— Я говорю о том, что ты забыл свой долг сына и брата, бросил семью в самый тяжелый, самый трудный момент! Я говорю о том, что ты немедленно отправишься со мной обратно и заявишь свои права на Гринберри Манор и наследство, пока дядя не отобрал у нас всё и не пустил по миру!

А, вот оно что! Недостающий элемент головоломки встал на место, объясняя поведение девушки.

Так и думал, что все дело в деньгах.

Мэй откинулась в своем кресле, расхохоталась и зааплодировала.

— Браво! Браво, девочка! Ты так ловко обманула моего братца. Я горжусь тобой!

Элли остановилась, бросила виноватый взгляд в мою сторону:

— Простите… я не хотела врать. Я из дома сбежала. Переоделась, чтобы не нашли. А потом, когда вы ошиблись, подумала: хорошо, что так. Не будет сплетен…

Пока Элли сбивчиво оправдывалась, повернувшись ко мне, Саймон перевел дух, пугливо огляделся по сторонам и юркнул в ближайший коридор.

— Мне жаль, братик, но, видно, сегодня удача решила изменить тебе, — объявила Мэй, кинув в мою сторону короткий торжествующий взгляд. — А теперь… — как ни старалась сестренка сохранить торжественно-мрачный вид, ее губы неудержимо расплывались в широкой радостной улыбке. Она была так счастлива, что переиграла меня. Мне на секунду даже стало ее жаль. — Слушай мое желание, Элвин…

— Может, сначала конверт откроешь? — безразлично спросил я.

Улыбка пропала с ее лица, а брови сложились горестным домиком. Она схватила конверт, ломая ногти, сорвала сургучную печать, прочитала и отшвырнула в отчаянии:

— О нет!

— Мне жаль… да нет, что я несу? Мне совершенно не жаль. Леди Удача — верная девочка. Никаких адюльтеров.

Мэй сгорбилась в кресле и совершенно по-детски разревелась.

Растерянно переводившая взгляд с меня на рыдающую сестричку Элли подошла к записке, подняла ее, разгладила и прочитала.

— Вы знали?! — возмущенно воскликнула она.

Я развел руками, признавая очевидное.

— С самого начала? — спросила она и густо залилась краской.

— Да почти с первых минут. Для того и устроил цирк с раздеванием. Извини, дорогая, ты крестьянок видела? Я даже не про руки сейчас, хотя на них надо смотреть в первую очередь. Я в целом. Обрати внимание как-нибудь, какие следы на человеке оставляет тяжелая работа в полях. А уж как ты доила несчастную козу, даже мне ее жалко стало. Тут бы и слепой догадался.

— Гадкий Элвин! — всхлипнула Мэй. — Все зло в мире от братьев!

— Похоже, Элисон полностью согласна с тобой в этом вопросе.

— Но как ты узнал… — начала Элли.

— Твое родовое имя? — закончил я за нее. — А ты меня не помнишь? Семь лет назад, похороны патера Вимано.

Она покачала головой.

— Мы не были представлены, но ты подошла познакомиться. Даже в двенадцать лет ты не слишком-то уважала правила приличия.

Очевидно, Элли усмотрела в моих словах какой-то намек, потому что покраснела еще гуще и опустила глаза.

— Вспомнила?

Она помотала головой.

— Неудивительно. Тогда мы недолго разговаривали. Надеюсь, в следующий раз ты меня узнаешь.

Элли была вежливой девочкой и не сказала вслух, что надеется больше никогда не встретить меня, но это желание читалось на ее лице.

— И передай своему приятелю Терри, что трюк с клятвой — гадкий прием.

У девушки задрожали губы, и мне стало совестно. Подшучивать над ней сейчас — все равно что бить калеку или ребенка. Ни удовольствия, ни интереса, да еще и чувствуешь себя последним мерзавцем.

Когда она часто-часто заморгала, я понял, что еще немного — и окажусь в одной комнате с двумя рыдающими женщинами. Даже с моим талантом портить всем настроение как-то чересчур. Поэтому я потряс сестренку за плечо.

— Чего тебе еще надо, Элвин? — прошипела она.

— Желание.

— А что, ты уже придумал?

— Похоже на то.

Я снова взглянул на Элли. Она из последних сил сдерживала слезы.

К грискам все! Почему девчонка должна страдать, если ее дружок — любитель нечестной игры?

— Хоть ты и хотела заставить меня подоить Хейдрун, я не буду отвечать тебе той же монетой, — начал я.

— Откуда ты это знаешь?! — возмущенно завопила Мэй. — Почему ты все время читаешь мои мысли?

— Ну, извини, — я подавил ухмылку. Было бы чего там читать. — Так вот: я не стану отвечать тебе той же монетой. Вместо этого я просто хочу, чтобы ты сегодня же вернула Саймона Майтлтона безутешным родственникам.

— Ах! — Элли вскинула голову, посмотрела — неверяще и изумленно. А потом одарила меня влюбленной улыбкой. — Спасибо, колдун!

Она шагнула вперед, словно собиралась броситься мне на шею, но тут же смутилась своего порыва. Остановилась и сделала церемонный книксен:

— От всей души благодарю вас за помощь, уважаемый сэр.

— Да ладно, мне это ничего не стоило.

Ох уж этот восторженный взгляд снизу вверх! Немногие мужчины способны устоять перед ним. Если однажды Элисон поймет силу оружия, которым ее одарила природа, и начнет пользоваться им сознательно, как любит делать Франческа, она разобьет не одно сердце.

Чтобы отвлечься, я снова похлопал Мэй по плечу:

— Так что насчет Саймона?

— Да забирай! — сестричка успокоилась, высморкалась и даже повеселела. — Он все равно мне уже надоел. Никогда больше не буду с тобой спорить.

— То же самое ты говорила и в прошлый раз.

— В этот раз — всё! Совсем и навсегда, — она провела рукой перед собой, и мгновенно все следы слез исчезли с ее лица. Косметическая магия, как и любые другие иллюзии, — конек Мэй.

— Откроешь нам путь через холмы?

— Вы разве не останетесь к ужину?

Я посмотрел на Элли, она едва заметно покачала головой.

— Пожалуй, нет. Мы покинем тебя прямо сейчас. Прости, что испортил развлечение.

Мэй вздохнула:

— Да ладно. Ты всегда ломал мои игрушки. Но я все равно была рада видеть тебя, Элвин.

Элисон

Идти в черное нутро холма было все равно что прыгать в ночную пропасть. Я зажмурилась, вцепилась в ладонь Элвина и шагнула…

И правда — похоже на падение. Очень короткое, но страшное, когда все внутри обрывается и слабость ползет по телу противной трясучкой.

Металлическая рука встряхнула меня за плечо:

— Просыпайся, Элли. Приехали.

Я открыла глаза.

Мы стояли у подножия холма. Отсюда до Гринберри Манор меньше мили по широкой наезженной дороге.

Я не думала, что нас перенесет так близко к дому. Ждала, что вернемся в башню колдуна. Сначала обрадовалась, а потом вспомнила, что кольцо с Терри так и осталось в развалинах.

— О, знакомые места, это же кладбище, правильно? — только тут я осознала, что Элвин тоже последовал за нами в Сэнтшим. Зачем?

Ах да! Оплата!

От этой мысли жаром обожгло щеки, а в животе тоскливо засосало.

Это что же, он будет требовать оплату прямо сейчас?

Нет, Элвин совсем не был мне противен. Даже нравился. И я уже знала, что он добрый, наверное, с ним даже будет хорошо. Если бы он меня соблазнил, я бы соблазнилась с радостью. А так… как-то грязно получалось.

Ладно бы мы вернулись в его башню. Там все было бы как во сне или сказке. Не по-настоящему.

Возле родного дома, когда рядом люди, которые знают тебя с детства и считают приличной женщиной, становиться шлюхой особенно унизительно.

А вдруг слухи пойдут? Тогда Фанни и Китти никогда не смогут составить хорошую партию.

Маг оглянулся:

— Ну, время прощаться. Думаю, отсюда вы и сами доберетесь.

— Конечно, доберемся. А… — я замолчала. Я бы скорее себе язык отрезала, чем сказала вслух про наш договор. Тем более когда рядом Саймон.

Брат молчал, надувшись. Он вообще со мной не разговаривал с тех пор, как его привели по приказу королевы. Обиделся.

Вот и сейчас отвернулся, делая вид, что меня не существует. Ну и ладно, главное, я его вернула.

— Забудь. Ты мне ничего не должна, — показалось, в голосе мага прозвучало сожаление. — Это была шутка. У меня злое чувство юмора.

Как не камень, а целый домище с плеч свалился. Стало вдруг легко-легко, я даже покачнулась от этой легкости. Элвин подхватил меня под руку, я уткнулась ему в плечо и заплакала.

Не знаю почему. Радоваться же надо! Да я и радовалась, но к радости примешивался странный привкус разочарования. И сил вдруг не осталось ни на что. Как бывает, когда много дней ходишь, накручиваешь себя, уговариваешь сделать что-то невозможное, собираешься. А потом вдруг все отменяется.

Он погладил меня по волосам.

— Чш-ш-ш… Не при Саймоне же!

— Глаза бы мои на нее не глядели, — услышала я голос брата. — Все зло в этом мире — от сестер.

Гад он все-таки! Сбежал, оставил нас всех, а теперь еще и жалуется.

Я не стала этого говорить. Только вцепилась в мага и заплакала еще горше. Уже от обиды.

— Знаешь, я терпеть не могу утешать плачущих женщин, — хмыкнул он над ухом. И снова погладил меня по голове.

— Во-во! Всегда они так. То пилят, то ноют. Пусть тебя по ночам мучает совесть за то, что ты сделал, колдун.

Это же неправда!

Я аж задохнулась от несправедливости его слов! Что за гадство?! Когда я его пилила? Получается, мы же и виноваты, что он сбежал и бросил нас?!

…ну да — маменька постоянно нудит и все делает по-своему. Но она же так со всеми. Хотя… с Саймоном чаще, да. Так ведь он мужчина и наследник. Вот маменька и помогает ему принять правильные решения…

…и да — Китти постоянно капризничает и требует, чтобы он ей что-нибудь купил или сказал, что думает про новую шляпку. Но это потому что она любит мужское внимание…

…а Фанни просто строгая и требовательная. Я тоже, бывает, от ее поучений устаю. Тяжело с человеком, который всегда знает, как правильно, и указывает на недостатки. Но она же все правильно говорит…

…а я…

— И что? Ты мужчина или мальчик? — в голосе Элвина под насмешливой интонацией крылась злость. — Сбежал, чтобы найти себе добрую мамочку, которая не будет обижать и вытрет сопельки? Это твои женщины, ты за них отвечаешь, вот и разберись с ними.

— У меня мать и три сестры! Ты не знаешь, на что это похоже!

— Немного представляю. В общих чертах. У меня шесть сестер и жена.

— О… соболезную, — выдавил брат. И замолчал.

— Сравнивать, конечно, нельзя, с сестрами у нас нежная любовь на расстоянии. Но будь я проклят, если позволю женщине указывать, что мне делать.

Слушая их разговор, я как-то незаметно для себя успокоилась. Перестала всхлипывать и цепляться за мага. В памяти крутились все события последних месяцев. И я все больше понимала, что брат прав: затюкали мы его. Жалобами, обидами, требованиями.

Нам всем было страшно после смерти папеньки, вот мы и искали утешения. Кто бы мог подумать, что брат от этого так измучился, что готов сбежать куда угодно?!

— Истерика окончена? — Элвин мягко отстранился и протянул мне носовой платок. — Тогда я пойду.

— Пойдешь?! — я вдруг испугалась, что мы расстанемся, и я его больше не увижу.

— Ну да. Терпеть не могу долгих прощаний. Удачи тебе, девочка. Постарайся забыть все, как страшный сон.

Я от этих слов чуть снова не разревелась. Зажмурилась и выпалила:

— Я никогда тебя не забуду!

— Брось! Я — совсем не то, что тебе нужно, — он подтолкнул меня к брату. — Давай, иди! Твоя мать и сестры, наверное, сходят с ума, гадая, куда ты подевалась.

Пока Элвин не скрылся за поворотом дороги, я смотрела ему вслед.

Он ушел пешком, как обычный человек. А я ждала, что свистнет, и прибежит его конь. Или еще лучше — отрастит крылья и улетит. Не повезло.

Мы с Саймоном переминались у подножия холма и обиженно косились друг на друга. Никто не решался первым заговорить или предложить пойти домой.

Мне не хотелось домой! Дома маменька, много ругани, охов, стонов. И Блудсворд.

Я бы вернулась туда, в невозможный сказочный мир. Туда, где мокрый камень реальнее самой реальности и кобальт туч гуляет по ультрамариновому небу, роняя жемчуга в грязь. Где полированный древесный монстр оплетает тело старой башни и ветер поет, подобно окарине. Кажется, где-то там мой дом…

Я часто думаю глупости. Мой дом — Гринберри Манор. В безопасности, рядом с маменькой, сестрами и братом. Я плохо приспособлена и к нормальному миру, но здесь самое большое расстройство — не получить приглашение на ежегодный бал.

— Вот ведь родственники! — эхом на мои мысли отозвался брат. — Один раз в жизни повезло в сказку попасть — и там достали.

— Мне тоже хочется другой жизни. Очень часто. Но как без нас мама, Китти и Фанни?

Мы постояли, а потом до брата дошло спросить:

— А чего ты так вырядилась?

— Я из дома сбежала.

— Да ну? И мне еще будешь про долг перед семьей рассказывать?!

— Буду, — тут я рассердилась. — Я же, чтобы тебя найти, сбежала! Ты хоть знаешь, что меня собираются за Блудсворда выдать? Из-за тебя!

Он тоже рассердился:

— А я тут при чем? За Блудсворда? И правильно! Он тебя научит вести себя прилично.

— Да, он тоже про это говорил. Обещал показать, что такое боль.

Саймон помрачнел:

— Так и сказал, да? Вот сволочь!

Мой брат может иногда казаться глуповатым. Но у него доброе сердце. И он — один из немногих, кто действительно слышит меня.

— Не хочу домой, — с тоской сказал он. — Я любовь всей своей жизни встретил, а ты…

— Хороша любовь! Образина болотная. Что ты в ней нашел?

— Ты маленькая еще. Подрастешь — поймешь.

Я старше Саймона на год, но такое чувство, что он все время об этом забывает. Это потому, что он наследник.

— Надо идти, — сказала я. И не тронулась с места.

— Надо, — он вздохнул.

А потом мы сели на бревнышко. Отдохнуть. Ненадолго.

Отметину я нашла, когда переодевалась.

Шрам цвета спекшейся крови, чуть выпуклый на ощупь. Он рассекал грудь напротив сердца ровной чертой. Вторая черта, покороче, шла наискось. Перекошенный крест.

— И вот к чему это опять, а? — возмущенно спросила я в пространство.

Никто не ответил.

Глава 6. Суд

Элисон

Все было напрасно, потому что мы проиграли тяжбу.

Бывший священник, которого приволок дядя Грегори, поклялся в суде, что был лишен сана, когда проводил свадебный обряд над моими родителями. И мать разом из почтенной вдовы превратилась в стареющую содержанку, а мы все — в горстку бастардов.

Как будто этого было мало, дядя — великий мастер пачкать все, к чему притрагивается, — изящно намекнул в своей речи, что я — вообще не дочь своего отца. Мол, и внешне непохожа, и разум мой блуждает в тумане, а у Майтлтонов всегда было отменное душевное здоровье, да и мало ли с кем могла крутить шашни актриска из разеннского бродячего театра до того, как ей посчастливилось подцепить стареющего аристократа?

Он давно распускает мерзкие слухи. Я не знаю, как противостоять им, поэтому пытаюсь делать вид, что выше подобных гадостей. Дядя — искусник мешать правду с ложью и делать скользкие намеки. Я и правда пошла в мать. Но насчет «отменного душевного здоровья» Майтлтонов ему стоило бы помолчать. Как раз мой недуг убеждает меня, что я дочь своего отца, верней любого сходства. Грешно говорить так про своего родителя, но последние годы жизни папенька представлял собой жалкое зрелище. Трусливый, издерганный, нервный старик.

Он был уверен, что все вокруг, особенно близкие люди, желают его смерти. Требовал, чтобы мы пробовали еду вперед него. Ходил по стеночке, постоянно оглядываясь. И не дай боги кому случалось приблизиться к нему сзади так, чтобы он не услышал. Полдня скандалил.

Мы скрывали, как могли. Боялись, что пойдут слухи и дядя Грегори попробует оформить опеку. К тому же оставалась надежда, что папа все же напишет завещание, а слухи о душевном нездоровье давали дяде возможность оспорить волю отца в суде. Но папа был убежден: стоит ему поставить подпись, как дни его будут сочтены безвозвратно. Я бы обиделась на него за такую подозрительность, но слишком хорошо знаю, каково это — быть во власти видений и кошмаров.

Папиной паранойей дядя тоже воспользовался в своей речи.

— Кончина моего брата была внезапным и тяжелым ударом. Он был еще молод и полон сил, пятьдесят семь — не возраст для мужчины. Тем более что Майтлтоны всегда отличались долголетием. Бедный Генри как будто чувствовал приближение смерти. Когда мы виделись последний раз, он был подавлен, словно знал о скорой гибели, — тут дядя сделал театральную паузу. — Он боялся за свою жизнь. До сих пор виню себя, что не придал тогда особого значения этим опасениям.

Последние слова он произнес, не отрывая взгляда от моей матери. Чтобы уже всем в зале стало ясно, кого на самом деле винит дядя Грегори.

Все сидели и слушали, словно так и надо. Я знаю, что в таких ситуациях надо бы молчать, но все равно не выдержала, вскочила:

— Что за грязные намеки, дядя?! Или приведите доказательства, или прекратите порочить наше имя!

В итоге меня выставили из зала.

Уходя, я затылком чувствовала внимательный, нехороший взгляд Блудсворда.

Прочее было позже. Несчастная и как-то сразу постаревшая мать в объятиях растерянного Саймона. Испуганные сестры. Преувеличенно вежливый поклон Блудсворда и тихий шепот: «Мое предложение все еще в силе, Элисон». Безобразная сцена с дядей.

— Я вас презираю.

— Элисон, не надо!

— Отстань, Фанни. Я все ему выскажу!

— Какой пыл, какой темперамент. И какое прискорбное незнание правил приличия. Кто занимался вашим воспитанием, кукушонок Элисон? Вас ведь не просто так все детство держали в Роузхиллс, подальше от остальной семьи?

У него какое-то сверхъестественное чутье, куда уколоть в нужный момент. А может, дело в том, что я — одна сплошная мишень для чужих стрел.

От негодования я не сразу нашла нужные слова. Сначала запнулась и долго молчала, как будто он прав.

— Мое детство вас не касается. И не отменяет того факта, что вы трус, который не рискует повторить обвинение в суде, чтобы не пришлось отвечать.

Он не обиделся, даже наоборот, как будто обрадовался:

— Нет, я не трус. Я разумный человек, у которого нет доказательств. Только немного фактов и много неудобных вопросов. Я двадцать лет ждал этого момента. С того дня, как бедный Генри привез из поездки на воды актриску в тягости и представил своей женой. И почему никто не умеет считать, кукушонок Элисон? Вы вправду верите, что родились недоношенной? И, конечно, совершенно случайно не похожей на вашего отца. Как удобно.

Иногда думаю: сколь велика заслуга дяди в том, что папа стал таким, каким стал? Как долго этот человек расточал яд своих речей, отравляя доверие в нашей семье? И сколь велика вина папы, что он слушал брата там, где должен был приказать ему замолчать?

Я вернулась в свою комнату. Уже не свою. Конечно, мы направим апелляцию королю. Будем бороться. Но чем все кончится, ясно даже мне.

— Терри.

Молчание. Кольцо осталось в Рондомионе, у башни мага. Так и не успела забрать до суда. Маменька запретила из-за побега выходить даже из комнаты.

— Терри, как ты мне сейчас нужен!

Терранса рядом не было, и я пошла к Саймону.

Брат сидел на кровати. Сгорбленный, растерянный, как-то резко повзрослевший. У него такие нескладные длинные руки с крупными ладонями. И рыжее золото волос, совсем как у меня. Как когда-то были у мамы.

— Саймон, ты ведь не веришь, что бред, который наговорил дядя, — правда?

Он поднял голову:

— Конечно нет, Элисон. Он тебя нарочно злит.

— Спасибо, — я села рядом, обняла его, уткнулась в плечо. — И что теперь с нами будет?

— Не знаю. Наверное, мне надо найти работу. Поеду в Рондомион. Может, получится устроиться на военную или государственную службу. Хорошо, что ты вытащила меня от ши, сестренка. Не знаю, как бы вы тут без меня.

— Ох… — я так растрогалась, что заплакала. У меня глаза на мокром месте, плачу от любой ерунды. Обняла братика, прижалась к нему крепко-крепко. Какой же он все-таки худющий! Одни кости! — Саймон, поклянись! Если тебе покажется, что я, мама или сестры тебя пилим или ноем… скажи мне об этом немедленно. И я тогда… ух, что я тогда устрою!

Он тихонько засмеялся, а потом сказал с тоской:

— Если бы папа оставил завещание…

И тут на меня накатило…

— Последняя подпись — вот здесь, граф. Вы уверены, что не хотите оформить бумаги по стандартной процедуре?

— Нет. Спрячьте его! Видят боги, я люблю своих детей. Даже Элисон, хотя, кажется, Грегори прав и она — кукушонок. Не знаю, за что они меня так ненавидят. Я был хорошим отцом, Томас. Я не заслужил этого!

— Конечно, граф.

— И я останусь хорошим отцом. Выполню свой долг перед семьей. Спрячьте его, Томас! Хорошо спрячьте и не доставайте, пока не услышите о моей смерти!

— Хорошо, граф.

— Куда? Куда вы его кладете? Разве это надежный тайник?

— Это шкатулка-головоломка. Ее невозможно открыть, если не знать ключа. В ней я храню самые ценные бумаги.

— Ее слишком легко украсть!

— Не волнуйтесь, шкатулка хранится в тайнике в моем кабинете. О его существовании и тем более расположении не знает никто, кроме меня. И теперь вас.

— Я не доверяю вам, Томас. Никому нельзя доверять. Видят боги, у меня просто нет выбора. Поклянитесь, что выполните наш уговор!

— Клянусь.

— Я часто был скверным человеком, Бакерсон, и конец мой близок. Но я не уйду, не наведя порядок в делах. Страшись: если ты солгал, мой дух будет преследовать тебя, пока не утащит в ад.

Мои приступы падучей совсем непохожи на обычные. И не только потому, что сопровождаются галлюцинациями.

Пока мое тело безжизненно лежит или корчится в судороге, а губы шепчут бессвязный бред, душа полностью отдана во власть фантомов.

Они правдивы и жестоки. Никогда не бывают бессмысленны, хоть зачастую отвратительны и сложны для толкований. Я не знаю, благодать это или кара. Возможно, любой дар в чем-то проклятье.

В этот раз видение было на удивление четким и ясным. Не оставляющим места сомнениям или иным толкованиям.

— Саймон, — первым, что я увидела, открыв глаза, было встревоженное лицо брата, — можно мне с тобой в Рондомион?

Франческа

— …Еще я хочу обратиться к истории клана Детей Темных Вод. А именно к легенде о Рори Отступнике. Надеюсь, всем здесь присутствующим известно, благодаря чему Рори получил свое прозвище?

Я прерываюсь, чтобы сделать глоток и обвести взглядом лица присутствующих. Случайный взор на эти высокомерные гримасы способен уничтожить даже тень надежды на благополучный исход слушанья. Кажется, единственное чувство, которое вызывает в фэйри моя речь, — скука. Кажется, они все уже решили, заранее и окончательно…

Но стоит присмотреться…

Князь Дунадда — невысокий, сухопарый, с белой косой до пояса — слишком уж старательно зевает во время всей моей речи. Напоказ, почти не прикрыв ладонью рот.

Княгиня Фальсингофа — грузная великанша с грубоватыми чертами лица, живой пример того, как лгут людские сказки, утверждающие, что все фэйри изящны и хороши собой, — только изображает сонную дремоту. Ее истинный интерес к моим словам выдает резко вздрогнувшее ухо.

Тан клана Звездных стрелков — внешне почти мальчишка с темной шапкой кудрей и тревожными темными глазами — выглядит полностью поглощенным изучением древесных прожилок на столешнице. Но временами он, забывшись, стискивает кулаки.

Лицо княгини Исы непроницаемо — фарфоровая кукла и та более выразительна. И все же мне чудится в царственном изгибе ее губ одобрительная усмешка.

Князья, княгини, таны кланов и главы династий. Почти два десятка самых уважаемых правителей. И каждый прячет под равнодушной маской… что?

Возмущение. Ярость. Интерес.

На их глазах я оскверняю святая святых фэйри. Лезу, неумытая человечка, в тысячелетнюю историю родов фэйри.

Историю, пусть далеко не такую кровавую и страшную, как у человеческих племен, но и не безоблачную. И святотатство мое усугубляется тем, что фэйри не склонны врать себе или своим потомкам о делах давно минувших дней. К услугам желающего нырнуть в воды времени будут не только героические баллады менестрелей, но и правдивые отзывы участников, аналитика потомков и даже свидетельства доживших очевидцев.

Сами фэйри подчас не представляют, как много странностей прячется в их истории. В этом отношении они похожи на людей: предпочитают героические баллады скучным хроникам.

А я не зря правдами и неправдами добилась у княгини доступа в хранилище и потом месяцами глотала архивную пыль.

Помню, как княгиня Иса приподняла в притворном удивлении тонкие брови, когда я пришла к ней с просьбой собрать правителей для слушанья дела Ламберта.

— Хочешь растоптать нашу гордость, девочка? Уничтожить все, во что мы верим?

— Истинную гордость невозможно растоптать подобным образом, — возразила я. — Неужели единственное, во что верят фэйри, — свое превосходство над людьми и полукровками?

Когда она рассмеялась и согласилась созвать Малый совет, я почти не удивилась.

Княгиня любит испытывать чужие души. Или «испытывать» не совсем справедливое слово?

Вернее будет «пытать».

Эта женщина — аристократичная, блистательная, выдержанная в каждом жесте и взгляде — была и есть для меня загадка. Бывшая любовница моего мужа, мой добрый гений и мое проклятье. Каждый раз, когда вижу ее беседующей с Элвином, мне хочется, наплевав на приличия и гордость, подкрасться и подслушать. И, должно быть, она догадывается о моих чувствах, потому что не устает меня дразнить. Моему мужчине всегда достается чуть более ласковая, чем всем прочим, призывная улыбка, а иногда и прикосновения…

В такие минуты я представляю, как превращаюсь в кошку, чтобы расцарапать ее совершенное личико.

Хорошо, что Элвин тоже понимает цену нежным взглядам княгини и держится с ней подчеркнуто холодно и вежливо.

— Не ведись, — как-то сказал он, когда мы возвращались с приема, на котором княгиня весь вечер не отпускала его от себя. — Иса развлекается, не играй в ее игры.

Он прав.

Я знаю, что многим обязана княгине. Даже жизнью. Это знание добавляет в мою смесь ненависти и восхищения странную нотку. Я дорого дала бы, чтобы выплатить свой долг, но Иса не спешит требовать его обратно.

Должно быть, княгине нравится, что я зависима от нее.

И сейчас, когда я всматриваюсь в лица фэйри, мне снова чудится тень одобрительной усмешки на лице изысканной правительницы Рондомиона. «Давай, девочка. Удиви меня», — словно говорит мне Иса. И я отвечаю ей прямым и дерзким взглядом.

Удивлю, Ваше Высочество. Вы хотели развлечения? Вы его получите.

В огромном зале сумрачно и пусто. Тяжелые портьеры скрадывают и без того скудный свет зимнего солнца. Блики свечей играют на полированной столешнице — настолько огромной, что на ней можно было бы станцевать вальс.

Традиция. Совет фэйри заседает при свечах.

Стол слишком велик для жалких трех десятков сиятельных фэйри. За ним с легкостью уместилось бы и несколько сотен. Но стол — тоже традиция. Все присутствующие равны друг перед другом. Место судьи во главе — лишь признание его авторитета, дань уважения…

Я бросаю короткий взгляд в его сторону. Князь Церы бесстрастен. Худой, жилистый, с орлиным носом, лысым черепом и подрагивающей кожаной пленкой, прикрывающей третий глаз на лбу, он сегодня воплощенное правосудие.

Идет пятый день Малого совета.

Нет, напускное безразличие князей и танов не обманет меня. В зале повисло грозовое напряжение, предчувствие беды, ожидание первого рокочущего удара.

Ленивые, внешне равнодушные взгляды перебегают с меня на Ламберта, который сидит рядом. И снова возвращаются к фэйри во главе стола.

Марций Севрус.

Хранитель Закона. Самый авторитетный судья в мире волшебного народа. Его решение не посмеют оспорить, каким бы оно ни было.

Но я не поэтому сделала все возможное и невозможное, чтобы призвать известного своей нелюбовью к людям и полукровкам князя судьей на наш процесс.

Не только поэтому…

— Так вот, Рори Отступник, — продолжаю я, и регент Хансинора Стормур фрой Трудгельмир стискивает зубы в безмолвной ярости. По его лицу видно, что, в отличие от прочих присутствующих, брат княгини Исы помнит историю клана Детей Темных Вод. — Рори так сильно ненавидел своего отца, что объявил своим истинным отцом по крови и духу второго мужа своей матери — Джека Эверфорда. Баронета Эверфорда, — я делаю ударение на последних словах, чтобы подчеркнуть: приемный отец был человеком. — Рори смешал с ним кровь и отрекся от крови и клана отца почти за двести лет до того, как стал таном Детей Темных Вод. Это не помешало ему…

— Невозможно сравнивать! — не выдерживает Стормур. — Рори родился чистокровным фэйри с Предназначением правителя!

Я ждала подобного. Даже надеялась, что один из присутствующих захочет оспорить мои слова.

— Узы крови сильнее уз родства, — цитирую я один из параграфов, и хранитель закона одобрительно опускает тяжелые веки. — После смешивания крови с баронетом Эверфордом Рори стал монгрелом.

Еще один сложный, спорный случай в тысячелетней истории отношений человеческого и волшебного народов. Один из десятка, которые я рассмотрела раньше, подводя несокрушимое основание под необходимость признать Ламберта таном.

Невкусно, но правителям придется проглотить это.

Регент откидывается на спинку кресла, чтобы наградить меня взглядом, полным тяжелой ненависти.

Мне и раньше приходилось сталкиваться с уродливым высокомерием фэйри по отношению к «смертным», но никогда я не ощущала его так болезненно и ярко. Каждой жилочкой, даже кожей. Словно мы с Ламбертом разбудили дракона, дремавшего в душе почти каждого сиятельного фэйри.

Единогласное решение, что уже вынесли правители в своих мыслях, гласит: грязным людишкам и их отродьям нечего делать у кормила власти. Они не могут отвечать за фэйри. И сколько бы обратных примеров я ни приводила, как ни убеждала в компетентности и знаниях Ламберта, как ни уважали его сородичи, правители не станут слушать.

К счастью, у нас есть еще Марций Севрус.

— Князь Церы? — изумился Ламберт, когда я предложила ему свой план. — Но почему? Он презирает полукровок ничуть не меньше, чем людей.

— Он служит закону.

— Все судьи служат закону.

— Не так. Закон — его смысл жизни.

Мы поймали его, надменного князя Церы. Поймали в ловушку, столкнули в его душе две веры. Две правды. Веру в превосходство фэйри над людьми. И веру в абсолют закона.

Я знаю, что возьмет вверх.

Закон — бог князя Марция, его суть и стержень. Он не сможет судить неправедно, а значит, дело лишь за моим мастерством юриста.

И прочие правители, наблюдая, как я медленно, но уверенно возвожу башню из несокрушимых доводов и аргументов, осознают это всё лучше.

Оттого они и полны бессильного гнева.

— Почему мы ее слушаем? — пронзительным и сварливым голосом спрашивает Стормур. — Кто она вообще такая?! Рабыня, человечка в ошейнике…

Я киваю, скромно опустив глаза. К этому вопросу я тоже была готова.

— Я — Голос лорда-Стража…

— Подстилка, — подсказывает он.

— Голос, — поправляю я, словно не заметив оскорбления. — Здесь и сейчас я лишь тень лорда Элвина, который пожелал оказать помощь и покровительство Ламберту леан Фианнамайлу в ответ на последующую дружбу фэйри Гэльских холмов.

Мой голос негромок и спокоен, ни тени возмущения или ликования на лице. Я профессиональна и бесстрастна.

Рука Ламберта под столом сжимает мою руку в жесте безмолвной поддержки, и я возвращаю ему рукопожатие.

Мы победим!

Почти победили…

Элисон

Как оказалось, наша гостиница находилась всего в одном квартале от дома Томаса Бакерсона. Так что я не стала терять время — сразу пошла наносить визит стряпчему, с утра. Я бы еще вечером к нему побежала, но было поздно. Неприлично.

Он оказался точно таким же, как в моей галлюцинации. Высоким, полноватым, с приятным лицом и залысинами. Я так обрадовалась этому подтверждению правдивости своих видений, что заранее почувствовала к Бакерсону расположение. Вроде и знаю, что делаю все правильно, но так трудно доверять себе, если все вокруг считают тебя полоумной.

Он выслушал мои сбивчивые вопросы и удивленно поднял брови:

— Откуда у вас такая информация, мисс Майтлтон?

— Ну-у-у… от отца!

Я до последнего надеялась, что он просто не слышал о смерти папы. Конечно, все слышали, наша тяжба с дядей — главный скандал последних трех месяцев. Но вдруг до Бакерсона слухи не дошли. И поэтому он с нами не связался.

— Вы уверены в этом? Он оставлял какие-то записи? Говорил прилюдно о завещании?

— Нет.

Показалось, на лице стряпчего мелькнуло облегчение.

— Простите, мисс Майтлтон. Должно быть, вы не так поняли вашего родителя. Мы действительно были знакомы с графом, но он никогда не предлагал мне выступить душеприказчиком. — Он помолчал, потом добавил: — Я очень сочувствую горю, постигшему вашу семью.

Земля под ногами зашаталась. Мой самый страшный страх — оказаться безумицей во власти бреда. В тщетной надежде я вглядывалась в честное лицо Бакерсона, ища на нем подтверждение своей правоты. И не находила. Он сидел рядом, весь сочувствие и вежливый интерес, за которым прячется скука.

— Но как же так… не может быть! Я точно знаю… Он говорил. Про шкатулку-головоломку. Которую вы спрятали в тайник. Вот в этом кабинете!

Шкатулку я особенно хорошо разглядела. Из темного дерева, инкрустация белым камнем и вся расписана странными символами, как на моем кольце с Терри. Встречу — ни с чем не спутаю.

Стряпчий развел руками:

— Шкатулки, головоломки, тайники… Леди, я вас уверяю — обычные дела о наследстве совершенно лишены подобной романтики. — Он подался вперед и перешел на доверительный шепот: — Простите, мисс Элисон. Вы ведь старшая среди детей графа? Это не у вас ли иногда бывают припадки?

— Вы так вежливо спрашиваете, не безумна ли я? Нет, не безумна! — Я не вполне была уверена в своем ответе, но прозвучал он вроде бы твердо. — Похоже, я действительно не так поняла своего отца. Извините, что отняла время.

— О, вы нисколько не помешали. Поверьте, я был бы счастлив помочь вашей семье.

Я соблюла приличия. Попрощалась, выслушала заверения приязни и уважения, выразила ответные. Маменька могла бы мной гордиться.

Силы оставили меня на улице, прямо у дома Бакерсона. Я сделала несколько шагов вдоль ограды и поняла, что все, не могу больше. Еще немного — и сяду прямо на мостовую, как нищенка.

Я столько сил приложила, чтобы попасть сюда. Обманула мать, сестер. Поскандалила, как никогда в жизни. Я вообще плохо умею ругаться и продавливать свое мнение. А тут ничего: припекло, и смогла.

И все зря.

Стыдно будет взглянуть в глаза Саймону. Ему я сказала правду. После того как мы вернулись от ши, отношение брата ко мне сильно поменялось. У нас появилась маленькая тайна на двоих. И рядом не было Терри, а мне так хотелось хоть кому-то рассказать про завещание.

Брат мне не поверил. Ничего не сказал, но было видно: не верит. Просто решил, что проще взять меня с собой, чем спорить. И как теперь я скажу ему, что он был прав? Как я вообще могу доверять себе? Если это видение было бредом, не бред ли Терри? Моя встреча с колдуном? Путешествие к ши?

— Не могу так, — прошептала я и уткнулась носом в раскидистый дуб, подпиравший ограду с внешней стороны. Дерево было шершавым на ощупь и пахло сырой корой.

Так мы и стояли, в обнимку. Видел бы меня кто из знакомых — не избежать слухов. Полоумная Элисон Майтлтон опять чудачит. С деревом обнимается и разговаривает.

— Может, мне и вправду выйти замуж за Блудсворда? Может, он меня любит, а тот разговор пригрезился?

А может, это все — бред, и я давно в Батлеме, лежу, привязанная к кровати?

— Мэри! Мэри! — сначала я даже не поняла, что голос Бакерсона доносится из-за ограды. — О, Мэри! Вот ты где!

— Я сметала снег с дорожек. Вы что-то хотели, господин?

— Да. Мэри, если будут приходить и расспрашивать про шкатулку — ну, ту самую, которая пропала, — то ты ничего не слышала, не знаешь и подобной вещи у нас никогда не было! Поняла?

— Что же мне, и стражникам лгать, если спросят?

— Эти бездельники давно забыли про нее, Мэри, — голос стряпчего дрожал от вполне искреннего негодования. — Они никогда не найдут взломщика. Кучка дураков, дармоедов и пьяниц! А мне надо спасать репутацию!

Я медленно отпустила дерево. Кулаки сами собой сжались. В душе закипала ярость. Хорошая такая, настоящая.

— Подлец, ах какой подлец, — возмущение было настолько сильным, что я продолжила вслух, словно рядом был Терри. — И еще улыбался, говорил, что хочет помочь! Негодяй!

Арбалетной стрелой я взлетела обратно по ступеням крыльца и замолотила в дверь.

Открыл сам хозяин.

— Мисс Майтлтон? Вы что-то забыли?

— Вы… вы… — гнев душил меня. Даже слова подбирались с трудом. — Это подло, Бакерсон! Помните, что сказал мой отец? Он вас с того света достанет! Вам не будет покоя за то, что предали его доверие!

— Мисс Майтлтон, я не понимаю…

— Вы солгали насчет шкатулки! — наконец выпалила я. — Я все слышала! Вы хотите утаить завещание? А что будет с нами, вас не волнует, да? Как можно быть таким бесчувственным себялюбцем?!

Он помрачнел:

— Похоже, у вас один из этих приступов, мисс Майтлтон. Не стойте на улице, войдите. Позвольте, я кликну извозчика. Он отвезет вас к родным.

— Зачем вы солгали? И зачем велели лгать прислуге?

— Спокойно, спокойно, дорогая мисс Майтлтон. Все хорошо, вы в безопасности, не нервничайте!

Он словно знал, как я гневаюсь, когда со мной начинают разговаривать таким вот успокаивающим, покровительственным тоном. Как с полоумной или маленьким ребенком. Мне в такие минуты просто страшно хочется начать визжать: «Прекратите, я не чокнутая!» Но я сдержалась. Вошла в дом, чтобы и правда не стоять на пороге, как истеричка.

— Послушайте, мистер Бакерсон, я сейчас на улице слышала ваш разговор с прислугой по имени Мэри. Вы велели ей не упоминать о шкатулке, если будут расспросы. И это сразу после того, как вы здесь убеждали меня, что впервые слышите о ней. Объяснитесь, если не хотите, чтобы я обвинила вас в укрывательстве отцовского завещания!

— Я не понимаю, о чем вы говорите, мисс Майтлтон. Никакого разговора не было, как и завещания. Уверен, суд не найдет никаких доказательств. — И проникновенно так, сочувственно: — Мне жаль, что у вас такое сильное расстройство. У меня было дело об оформлении опекунства над умалишенными, пришлось посетить Батлем. Страшная это вещь — душевный недуг.

Так я ничего от него и не добилась.

Глава 7. Рэндольф

Франческа

— …Надеюсь, на основе всего вышеизложенного судья примет единственно верное решение, — последние слова своей речи я адресую хранителю закона. Так же, как и взгляд — прямой, в упор.

Время замирает.

Момент истины.

Он не сможет судить иначе. Я не оставила ему выбора. Вся блистательная башня из несокрушимых доводов, аргументов и прецедентов, которую я возвела, взывает к этому решению!

Марций Севрус должен признать Ламберта таном! Чтобы тот открыл мне, как я могу обрести тень и стать равной своему мужчине.

Чтобы у нас с Элвином было будущее, которое мы сможем построить вместе. Будущее в мире фэйри, будущее в мире вечного настоящего.

Князь Церы улыбается, его третий глаз жмурится, словно в непонятном предвкушении, и у меня невесть отчего начинают дрожать пальцы.

Он не должен быть таким довольным! Здесь и сейчас я вынуждаю его предать гордыню ради истины.

Падают последние капли в клепсидре.

Время вышло.

— Все верно. Человечка, — он умудряется в одном коротком слове передать все свое презрение к людям, — потратила много времени, и потратила его не зря. Я действительно обязан признать Ламберта леан Фианнамайла правителем, если в клане нет иных детей с Предназначением правителя или у тана нет иных наследников.

— Но… — вскакивает Стормур. И тут же падает обратно в кресло, повинуясь гневному и указующему жесту.

— Если нет иных наследников, — с явным удовольствием повторяет Марций Севрус. — Но такой наследник есть. — И, чуть повысив голос, зовет: — Рэндольф!

Дверь отворяется, чтобы впустить незнакомого мне фэйри. Я смотрю, как он медленно идет к столу заседаний — изящный, гибкий, чем-то неуловимо опасный. Длинные светлые волосы убраны в две косы по вискам и стянуты назад. Простой доспех воина, два коротких меча на поясе.

Тщетно я пытаюсь вспомнить, где могла раньше видеть это нечеловечески красивое лицо, резко очерченные губы, высокие скулы и янтарные кошачьи глаза.

На весеннем балу? Или на том приеме в Йоль, где мы чуть не поссорились с Элвином?

Ламберт рядом издает сдавленный звук, спугнув мысль, и та ускользает серебристой рыбкой, теряется в потоке воспоминаний. Повернувшись к подзащитному, я успеваю прочесть изумление и отчаяние на его лице.

Фэйри подходит к креслу Марция Севруса и замирает, словно превращаясь в живую статую.

— Знакомьтесь, — судья бесстрастен, но я чувствую скрытую за его равнодушием торжествующую усмешку. — Рэндольф леан Фианнамайл. Единственный законный сын тана Фианнамайла. Рожденный с Предназначением правителя.

Единый выдох и летящий над столом шепот. После слов князя все внимание направлено на светловолосого. Протестующий возглас замирает у меня на губах. Как бы сильно Марций Севрус ни ненавидел людей, он никогда не пойдет на подлог.

Ламберт по-прежнему бледен, словно увидел живого мертвеца. Поймав мой вопросительный взгляд, полукровка кивает в ответ на невысказанный вопрос и шепчет одними губами: «Это он!»

Все потеряно. Труд многих месяцев, средоточие надежд. Мелькнувшая на горизонте победа оборачивается сокрушительным поражением, а на лицах правителей читаются облегчение и насмешка. Они уже готовы объявить таном этого незнакомца в доспехах воина, не думая, что он чужак для клана, не задаваясь вопросом, где был наследник последние десять лет и куда может исчезнуть снова.

Просто за то, что он — чистокровный фэйри.

— Рэндольфу леан Фианнамейлу сейчас должно быть не больше двадцати. Несовершеннолетний юнец. Ваш протеже, кажется, несколько старше.

Ламберт протестующе сжимает мою руку под столом, но это бесполезно. Пусть он узнал брата, я не сдамся!

Буду драться до последнего.

Глаза Марция Севруса полыхают гневом:

— Ты обвиняешь меня в подлоге, человечка лорда-Стража?

— О, нет! Всего лишь пытаюсь понять, как случилось, что наследник старше, чем должен быть?

— Рэндольф! — в голосе князя слышен приказ, но фэйри только пожимает плечами.

— Так получилось.

— Замечательное объяснение. Спасибо, теперь все понятно, — я чувствую, как мои губы раздвигаются в злой усмешке. В такие минуты я и впрямь ощущаю себя голосом Элвина — говорю с его интонациями и его словами. — А задумывались ли вы, сиятельные князья и достойные таны, каким правителем будет тот, кто сбежал от своего Предназначения еще в детстве?! Кто не знает своего рода? Кого никогда не учили править — вас ведь не учили, не так ли, Рэндольф?

Бесполезно! Сиятельным князьям и танам плевать на заботы клана! Лишь бы не допустить правления полукровки и победы человечки в споре!

— Заткните ее кто-нибудь! — возмущается Стормур.

— Она — Голос Стража, а заткнуть Элвина всегда было сложной задачей, — княгиня Иса развлекается, это видно по ее лицу. Я оправдала ее ожидания, пусть и совсем не так, как собиралась.

Поднимается шум. В голосах я с изумлением ловлю обрывки речей в защиту своего подопечного.

Неужели мне удалось поколебать их неприязнь?! Снова безумным, ясным огнем вспыхивает надежда…

Они сомневаются, значит, не все потеряно.

…и тут же гаснет при взгляде на лицо Марция Севруса. Пока жив Рэндольф, он не допустит признания Ламберта.

Внезапно объявившийся наследник молчит. Его лицо — карнавальная маска Вольто,[2] равнодушная и пустая.

— И вот еще вопрос. Как получилось, что наследник рос так вдалеке от дома и обучался ремеслу воина, а не правителя? Вы ведь воин, Рэндольф, не так ли? Да еще и вассал Марция Севруса, — заключаю я, рассмотрев клеймо князя Церы на доспехе и рукояти меча.

— Клинок, — все так же равнодушно отвечает фэйри.

— Что, простите?

— Я Клинок князя, — он говорит об этом без малейшего стыда, даже с каким-то внутренним достоинством.

По фэйри бежит возмущенный ропот. Превратить равного, будущего правителя в свою вещь, свой клинок… Признание выставляет Марция Севруса с самой неприглядной стороны. Особенно если вспомнить, что никто не знает, что именно случилось с сыном тана Танцующих-с-Ветром десять лет назад.

Мне хочется расцеловать наследника тана Фианнамейла за его признание. Раб не может быть правителем! Я поднимаюсь, чтобы сказать об этом, но негромкий, ровный голос Рэндольфа обрывает мой порыв.

— Сиятельные князья и таны, — стоит ему начать, в зале воцаряется тишина, словно кто-то внезапно опустил завесу молчания. В этой тишине отчетливо слышно каждое слово фэйри, — ваш спор лишен смысла. Я действительно был рожден, чтобы править, но нити судьбы спутались. Мое Предназначение давно не связано с кланом отца, и мне никогда не стать хорошим правителем. Даже если вы объявите меня таном, я откажусь.

Молчание.

Долгое-долгое молчание.

— Это невозможно, — голос князя Дунадда подобен скрипу несмазанной телеги. — Механизм давно утерян, и боги ушли. Никто не в силах больше вмешаться в полотно судьбы.

О чем он?! Какой механизм? При чем тут боги?!

Я ловлю на лице Ламберта тень своего изумления, обвожу взглядом прочих присутствующих. По иным сразу видно: слова князя для них такая же тарабарщина, как и для меня. Но Иса рассматривает Рэндольфа с задумчивым интересом, и Марций Севрус кривится, словно его заставили разжевать лимон. Они точно что-то знают.

— Магия крови и сила Хаоса вплели мою нить в полотно судьбы. Я сам дал на это согласие.

Зал взрывается криками. Сиятельные фэйри гомонят, как рыночные торговцы, перебивают друг друга, требуя разъяснений. Марций Севрус шипит и разве что не плюется, выговаривая что-то своему протеже.

Равнодушный к обвинениям, вопросам и угрозам, Рэндольф похож на одинокую скалу посреди штормового моря.

Пусть хоть кто-то объяснит мне, что здесь происходит! Я дергаю Ламберта за рукав, пытаюсь добиться от него разъяснений и краем глаза замечаю, как Рэндольф наклоняется к князю Церы, чтобы прошептать ему что-то на ухо.

— Я не знаю, — потрясенно бормочет Ламберт. — Никто не видел Рэнди после Роузхиллс…

Роузхиллс!

…Запах дурманных трав, крик «Не трогайте Терри!» и распятое на алтаре тело мальчишки-фэйри…

Влажная рука на горле, на ошейнике. Запах изъеденного болезнью тела — за прошедшие десять лет Дориан стал еще отвратительнее. И совсем как тогда, десять лет назад, чужая, но знакомая сила проходит сквозь мое тело, обжигая душу.

Оглушая, лишая возможности мыслить и действовать.

Как в тот раз, и все же по-другому. Словно я за прошедшие годы сжилась и свыклась с могуществом, которое разделила с Элвином благодаря ошейнику. Мир вокруг размыт и нечеток, но я все еще здесь. Плохо вижу, но я не ослепла.

Лучше бы ослепла.

Нож взлетает и опускается, рисуя кровавые полосы на теле подростка.

Пронзительный визг «Терри-и-и!» и «Отпустите его! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я буду хорошей!».

Роузхиллс!

Вот где я видела эти янтарные глаза на тогда еще детском лице. Вот отчего мне кажутся неуловимо знакомыми этот острый подбородок и красиво очерченные губы.

…Тогда он очень старался не плакать. Только смотрел расширенными, полными безмерного ужаса глазами, как мелькает серебристый кинжал и кровавые пятна ложатся по краям алтаря.

Он знал, что будет следующим…

Пока я сижу, слишком потрясенная своим открытием, чтобы думать хоть о чем-то, Рэндольф коротко кланяется Марцию Севрусу, грациозным движением танцора отступает в сторону и движется к двери.

Ламберт бросается за фэйри, выкрикивая его имя, а я все так же сижу, не в силах подняться, и смотрю вслед Рэндольфу.

…Он мертв, он должен был быть мертв! Там не осталось никого живого, я помню, как неведомая сила сминала и корежила человеческие тела, как хлестала кровь, как плавилась земля и сам камень…

Роузхиллс.

За прошедшие годы я почти убедила себя, что это был всего лишь сон, кошмар, нелогичный и дикий, какими обычно бывают все кошмары.

Перед тем как захлопнуть дверь, невозможное видение из прошлого оборачивается. На краткое мгновение наши взгляды встречаются.

Он кланяется мне — с почтением и благодарностью. И исчезает за резной, окованной медью створкой.

Элисон

Кольцо лежало там же, где я его оставила. А я до последнего представляла себе всякие ужасы. Что его найдет и заберет себе колдун, например. Не зря же он расспрашивал про Терри. Я тогда специально не стала говорить, что мой друг — призрак. Но Элвин жутко умный, мог и так догадаться.

— Наконец-то. Я думал, ты про меня совсем забыла, Элли. Знаешь, как скучно быть призраком среди развалин? Ну что? Я был прав, все хорошо?

— О, Терри, — я зашмыгала носом. — Все совсем не хорошо. Все очень-очень плохо!

— Что на этот раз случилось, принцесса?

Хорошо, когда есть кому рассказать свои беды, и этот «кто-то» не посмотрит на тебя как на дурочку и не начнет убеждать, что тебе лечиться надо.

За разговором мы медленно шли обратно в город. Конечно, леди не положено ходить пешком, но лошади у меня не было, а нанимать карету не хотелось. Опять сплетни пойдут — зачем бы чокнутой Элисон ездить на развалины?

Я шла и представляла, что впереди вдоль обочины вышагивает кролик в камзоле. Тот самый, который привел меня к башне мага через черный туннель. Почти увидела, как он важно переставляет задние лапы. А в передних держит… что? Часы в форме луковицы, вот что!

— Элисон, что ты делаешь?! — запоздало возмутился Терри. И мир моргнул.

Я стояла на той же улице. Только небо здесь было не белесым, но цвета стали, с аспидно-серыми тучами. Дома кругом чернели пустыми провалами окон — ни людей, ни вещей, ни запахов. И каждый камушек, каждая былинка до того настоящие — реальнее самой реальности.

— Ой, это я сделала?! — даже дыхание перехватило от восторга. Я остановилась и глядела, глядела, никак не могла наглядеться. — Как хорошо! Терри, смотри, как я могу.

— Можешь, можешь, — с досадой проворчал призрак. — А теперь давай обратно. Нечего тебе на Изнанке ошиваться. Еще заметят.

Но я его не слушала. Этот безлюдный, невозможно четкий мир снился мне ночами после возвращения с Эмайн Аблах. Он был как тайна, как вкуснейший пирог, который только показали краешком, а попробовать не дали, не для тебя, дурочка, пекли. И я грустила, что вход так далеко, да и маг будет недоволен, если я мимо его дома бегать туда поважусь.

А вот, оказывается, как я могу! Из любого места!

— Значит, это Изнанкой называется? Да, Терри? А почему ты ничего мне не рассказывал про нее?

— Потому что так и знал: тебя сюда потянет. А тебе рано.

— И что, она везде-везде есть?

— Почти, — он отвечал неохотно. Словно думал, что говорить, а о чем умолчать. — Кроме отдельных мест, где мир и Изнанка едины. Как у того туннеля. Там можно перейти.

— Погоди! Я же сейчас не через туннель шла?

Друг не ответил.

— Терри, я в любом месте могу проходить, да? Ну чего ты молчишь, скажи что-нибудь! Я же все равно попробую и узнаю, могу или не могу.

— Да, можешь, ты все можешь! А теперь давай обратно.

— Ну уж нет! — я в ту минуту была так счастлива, что даже позабыла про Бакерсона и все проблемы с завещанием. Стояла и смеялась, ловила ладонями колкие мелкие снежинки. — А почему это называется Изнанкой, Терри? Мне кажется, наш мир — изнанка, а здесь — как раз самое настоящее лицо.

— Элли! — голос Терранса был напряжен. — Слушай меня, уходи! Здесь может быть опасно для тебя.

Словно в подтверждение его слов послышался тихий скулеж. И из ближайшего перекрестка высунулась тощая, оскаленная тень.

— Ой, — я попятилась. — Это кто?

— Гриски, — зло сказал призрак. — Собралась одна дурочка такая поглядеть, что у мира на изнанке. И не в город, а на окраину, где нищие кварталы. Без защитника и сюзерена.

Тварь выбралась из-за угла целиком. Она была отвратительна. Костистая, в парше, с длинными клыками. Мослы распирали шкуру под самыми дикими углами. Словно мастер-недоучка сколотил деревянный скелет и натянул на него травленную молью волчью шкуру. Чудовище плыло, покачивалось, переставляло неестественно длинные ноги с выгнутыми внутрь суставами.

За первым монстром вынырнул второй, третий. Они были разные. Похожие на собак, крыс, хищных птиц, даже людей. Но что-то объединяло их, в многообразии не было оригинальности. Менялась форма, суть оставалась той же.

— Так много возле башни Стража? Совсем обнаглели. Зима…

— Мамочки! Терри, что мне делать?

— Молиться.

Твари приближались, угрожающе ворча. Вели носами, принюхивались, но нападать не спешили. Что-то их смущало, и я осмелела.

— Эй вы! Убирайтесь отсюда, не то я…

— Элли, заткнись! Не зли их. Может, пронесет.

— Хорошо.

Я стояла в окружении грисков. Руки тряслись, как перед припадком падучей, в животе свинцовым комом морозил страх. А они не спеша ходили кругом, пытались что-то вынюхать.

— Не давай волю страху. Они от него наглеют.

Одна из тварей — огромный мохнатый паук — остановилась напротив. Повела туда-сюда усиками, издала противный стрекот. Я смотрела прямо на нее, а губы шептали: «Уходи! Меня тут нет! Пожалуйста!» С детства ужас как боюсь пауков. Гадина снова застрекотала, повела толстой, страшной клешней в мою сторону.

И я не выдержала.

С визгом «Помогите!» рванулась вперед, не разбирая дороги. Спину ожгло болью, это придало сил. Запоздалый крик Терри «Дура, стой! Нельзя бежать!» и все вокруг слилось, скомкалось в сплошное мельтешение пятен. Только мерзлая земля под ногами и дикий вой за спиной. Дыхания уже не хватало, воздух вырывался со всхлипами, но остановиться — смерть. Быстрый, быстрей! Беги, Элли, пока можешь!

Булыжник подвернулся, как нарочно. Как будто лежал на дороге и ждал, пока кто пробежит, чтобы сунуться под ноги. Чтобы беглецу потерять равновесие, покачнуться, бестолково взмахивая руками, упасть лицом вперед, ушибить коленку и порвать перчатку.

«Все», — поняла я. — «Теперь — все!» И сжалась. Пусть будет не очень больно.

Но вой за спиной сменился скулежом. Свист стали, короткий взвизг, шипение. Шли секунды, а боли не было. И я рискнула открыть глаза и повернуться.

Юноша танцевал в окружении чудовищ. Два коротких меча, как продолжение рук, мелькали с такой быстротой, что их почти невозможно было увидеть — сверкающий смертоносный веер. Твари ревели, огрызались, атаковали. Казалось, еще секунда, и безумца ждет мучительная гибель, но раз за разом клыки и когти грисков ловили пустоту, а его клинки разили без промаха, отрубая конечности и вспарывая плоть.

Из прорех на телах чудовищ сыпалась мелкая черная пыль.

Еще секунда, и жалкие остатки стаи отступили, разбежались по переулкам, растворились, растаяли в чернильно-черных тенях Изнанки. А мой спаситель встряхнул мечами, сложил в ножны за спиной и повернулся.

— С вами все в порядке? — он наклонился, чтобы протянуть мне руку. И только взглянув в его желтые кошачьи глаза, я поняла, что ошиблась. Низкорослый незнакомец не был мальчишкой. Он даже не был человеком.

— Кажется, да, — от ужаса зуб на зуб не попадал. И очень хотелось плакать, но нельзя. Не время, не место. — Спасибо, вы спасли мне жизнь.

А он застыл, вглядываясь в мое лицо. Будто увидел в нем что-то очень важное. А потом тихо спросил:

— Элисон?

Я тоже замерла. Прямо сидя на земле. Даже про боль в ушибленной коленке забыла, так удивилась.

— Элисон, это ты?

Я моргнула:

— Вы меня знаете?

Я бы поклялась в зале суда на священных символах, что никогда не встречала его раньше. И все же в нем было что-то смутно знакомое. Так, бывает, мучительно пытаешься вспомнить вчерашний стершийся из памяти сон.

— Вряд ли, — насмешливый голос Терри разрушил напряженное молчание, с которым мы вглядывались друг в друга. Мы оба, не сговариваясь, посмотрели на него:

— Ой. Вы так похожи! Вы родственники, да?

— Да.

— Нет!

Оба ответа прозвучали одновременно.

— Так да или нет? — Сидеть на земле было холодно. Я встала. Хорошо, что уже морозы — платье почти не запачкалось.

В голове ощущалась какая-то пустота. Я знала, что надо бы удивиться, что незнакомец может видеть Терри и говорить с ним. Но удивляться не получалось. Слишком много всего случилось за короткий срок. И что-то внутри подсказывало: это только начало.

— У тебя кровь, Элли, — сказал Терранс.

— Где?

— Сзади. Позволь, я посмотрю, — незнакомец развернул меня, и только тогда я почувствовала, что левое плечо больно тянет, а по спине стекает что-то липкое.

— Гриск когтем зацепил.

Я безуспешно выворачивала шею, пытаясь увидеть, что там сзади. Кажется, все было плохо. Платье порвано. И кровь.

— Я пропала! Саймон меня убьет, Терри! Или даже хуже — отправит к маменьке. Он же никогда в грисков не поверит! А если поверит, запрет на всю жизнь, чтобы не выходила…

— Тихо, тихо, принцесса. Не надо столько эмоций. Мы с Рэнди сейчас что-нибудь придумаем. Так ведь, Рэнди?

Мне стало стыдно, что я совершенно забыла о правилах приличия и своем спасителе.

— Простите, я дурно воспитана, но, надеюсь, пережитое потрясение хоть немного оправдывает мои манеры. Искренне и от всей души благодарю вас за спасение жизни. Вы правильно сказали, меня зовут Элисон. Элисон Майтлтон. А это мой друг — Терранс. Он призрак. Ваше лицо кажется смутно знакомым, и вы знаете мое имя. Могли ли мы встречаться раньше?

Незнакомец опять начал разглядывать меня. Так, словно искал что-то. И не находил.

— Пойдемте, леди, — медленно сказал он наконец. — С вашей раной действительно лучше что-то сделать.

— И с платьем, — подсказал Терри. — И антидот неплохо бы.

Мой спаситель кивнул и зашагал вперед, словно не сомневался, что я пойду за ним.

— Извините, — я догнала его и пристроилась рядом. Он так быстро шел, что приходилось почти бежать. — Не могли бы вы представиться?

Он остановился. Резко. На секунду поморщился, словно от боли. Потом взял мою руку и поднес к губам:

— Рэндольф, леди Элисон. Просто Рэндольф.

Глава 8. Он нам поможет

Элисон

— Это не лучшее место, — повторил Терранс. Наверное, в пятый раз, не меньше.

— Я знаю, — терпеливо ответил Рэндольф.

— Мне кажется, здесь не так плохо, Терри, — робко попробовала вмешаться я.

Если сказать честно, тут было ужасно. Какой-то склад с кучей пыльных мешков — тесный и пропахший мышами. Неопрятный старик провел нас сюда из своей лавки узким коридором.

Терри прекратил бегать по комнате.

— Мне не нравится. Все эти монгрелы, друидская шушера и ставленники человеческих магов! Готов спорить, твой друг занимается скупкой краденого, Рэнди. Если стража княгини Исы пороется по этим мешкам, у них возникнет много неприятных вопросов. Нечего Элли делать в таком месте!

— Он мне не друг. И у меня нет других должников в Рондомионе.

— Отведи ее к себе домой!

— Не могу.

— Почему?

— Просто не могу.

— Сколько лет прошло для тебя, Рэнди? Не знал, что иные клятвы со временем скисают, как плохое вино.

— Мой князь — гость повелительницы Рондомиона, — ровно сообщил Рэндольф. — Ты хочешь, чтобы я привел Элисон во дворец княгини Исы?

Призрак понурился.

Я растерянно разглядывала этих двоих. Пусть первый — темноволосый, а второй — светло-русый, пусть у Терри глаза зеленые, а у Рэндольфа желтые, пусть один — призрак, а другой из плоти и крови, наконец. Когда они стояли вот так рядом, невозможно было не заметить сходства.

— Все-таки вы родственники, да?

Терри закатил глаза. Рэндольф подошел к ближайшему мешку и попытался отряхнуть его. Пыль поднялась в воздух, я чихнула.

— Садись, Элисон.

— Спасибо. Так вы родственники? Я же не слепая. И не ребенок. Прекратите делать вид, что я ничего не могу понять!

— Ты действительно ничего не можешь понять, — буркнул Терри. — В этом-то и проблема.

— Мы из одного клана. Танцующие-с-Ветром, фэйри Гэльских холмов.

Я открыла рот. Самые настоящие фэйри?!

Ну, то есть я была уже на Яблоневом острове, видела ши. Но это же совсем другое. То путешествие было как сон. Чего-то, чему совсем нет места в обычной, скучной жизни. А Терри и есть моя обычная жизнь. И он — фэйри. Нисколько не воображаемый, потому что вот рядом Рэндольф, который совсем живой и его можно потрогать. И даже хочется!

В эту минуту мне так захотелось потрогать Рэндольфа, что я даже ущипнула себя, чтобы не поддаться искушению.

— Давай, продолжай молоть языком! Расскажи ей все! Как можно говорить так мало и так не к месту?

— Терри, — жалобно спросила я. — Почему ты хочешь, чтобы я ничего не знала? И почему ты кричишь на Рэндольфа? Он же пытается помочь.

Терранс присел, заглянул в мои глаза. Протянул руку дотронуться до лица, пальцы растаяли, пройдя сквозь плоть. Щеку обдало прохладой. Призрак виновато улыбнулся — мол, не могу, прости.

— Элли, все, что я делаю, — для тебя. — И уже Рэндольфу: — Ты не можешь зашивать ее рану здесь! Среди пыли и мышиного помета.

— Вижу. Ждите, — и вышел.

— Терранс, что происходит?! — набросилась я на друга, лишь за фэйри закрылась дверь. — Кто он, откуда меня знает, и на что вы постоянно намекаете?

— Ты мне доверяешь?

— Вот опять ты вопросом на вопрос. Как будто я у тебя не ответов, а золота прошу.

— Элли, это важно. Ты мне доверяешь?

— Да, — буркнула я.

— Хорошо, тогда слушай. Я надеялся, у нас еще будет несколько лет, но нет. Опасность гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить. Ты должна слушаться меня. Если я что-то говорю — просто делай. Не спорь и не задавай глупых вопросов, как обычно. Договорились?!

— Мне это не нравится. Ты играешь мной, как пешкой.

— Пешка может стать королевой, Элисон. Но для этого ей надо пройти долгий и опасный путь пешкой.

Рэндольф отсутствовал недолго. Вернулся в сопровождении все того же неопрятного старика. В этот раз нас отвели в нормальную жилую комнату, только маленькую и без окон. Судя по тому, что нам пришлось спуститься, находилась она под землей. Здесь были шкаф, кровать и даже кадка с горячей водой. Не хуже, чем в гостинице.

Новое место Терранс одобрил:

— Вот так бы сразу! Элли, снимай платье.

Я минуту помедлила, а потом подумала: почему нет? Терри за мной сто раз подглядывал. Да и после той сцены в башне мага смешно притворяться целомудренной девой.

— Там шнуровка сзади. Не смогу сама.

— Зачем ты носишь такие ужасные платья?!

— Мне положено.

И вовсе оно не ужасное. Довольно миленькое, даже Китти сказала, что мне идет.

Разговор прервал Рэндольф, который просто развернул меня за плечи и начал расшнуровывать лиф. Я так растерялась от спокойной деловитости, с которой он это делал, что не стала протестовать.

У шнуровки на спине большой плюс: если вас ранил в спину гриск, такие платья не надо полностью снимать, чтобы обработать рану.

Потом фэйри долго обмывал губкой мою спину. Порез слегка щипало, но не сильно.

— Больно?

— Нет, — я неженка, будь там что-то серьезное, давно бы уже рыдала.

— Плохо.

Почему плохо, я спросить не успела. Потому что прохладные пальцы пробежались вдоль позвоночника, и это было до того приятно, что я забыла все, о чем думала.

Захотелось, чтобы он сделал так еще раз. Чтобы погладил меня. И не пальцами, а ладонью. Интересно, вот пальцы у него прохладные, а руки тоже?

Поймав себя на этой мысли, я залилась краской. Шлюха, как есть шлюха. Сижу где-то в воровском притоне, если верить Терри. А я верю — Терри меня никогда раньше не обманывал. Мог недоговаривать что-то, но не врал никогда. Так вот: сижу в воровском притоне. Полуобнаженная. Ну, почти полуобнаженная. С голой спиной — это все равно очень неприлично. Да еще и наедине с совершенно незнакомым мужчиной. И думаю только о том, как приятны его прикосновения.

Ладно, ладно, не «наедине» сижу. Есть еще Терри. И от этого еще хуже, потому что Терри все видит и понимает…

«Кыш!» — сказала я позорным мыслям, но они не спешили уходить. Напротив. Кожа на спине враз покрылась мурашками. И я ощутила обнаженной шеей еле заметное движение воздуха от дыхания Рэндольфа. Я еще раньше заметила, какие у него сильные руки — руки мечника, пусть сейчас он дотрагивался до меня осторожно и нежно…

— Ну что там? — я сказала это преувеличенно громко, чтобы отвлечься. И заерзала на месте, пытаясь рассмотреть свою спину. Но сколько ни выворачивала шею, ни скашивала глаза, добилась только того, что рана опять начала кровоточить.

Рэндольф пресек мои ерзания мягко, но властно удержав за плечи.

— Элисон, пожалуйста, не двигайся, — как по заказу, его пальцы снова погладили кожу. Еле удержалась, чтобы не выгнуться и не начать мурлыкать.

— Хватит ее лапать, Рэнди, — голос Терри был непривычно злым. — Ты принес противоядие и кровохлебку?

— Да, — фэйри протянул мне пузырек из темного стекла. Я покорно забрала его, откупорила. По комнате разлился тяжелый смрадный дух. Словно внутри пузырька долго умирала, а потом разлагалась крыса.

— Прости, знаю, это не лучший запах в мире, — дуновение ветерка на плече подсказало, что Терри пытался ободрить меня. — Но надо выпить антидот. Если ты не чувствуешь боли, на когтях был яд.

Кожу сзади неприятно тянуло и пекло. Что-то там Рэндольф делал. Неужели и правда зашивал?

— Может, не надо? — я попробовала обернуться на Терранса, но фэйри решительно и твердо развернул мою голову обратно.

— Не вертись. Это мешает работать.

— Угу.

— Надо, Элли. Давай, будь послушной девочкой. Помнишь, о чем мы договаривались?

Я душераздирающе вздохнула. Хотелось поныть, но рядом был Рэндольф — такой суровый, немногословный и ужасно дельный. Жаловаться в его присутствии я стеснялась. Тем более что все равно понятно: выпить эту гадость придется.

— Погоди, пока не пей. Сейчас закончу.

Не прошло и двух минут, как он действительно закончил. Плечо несильно горело и слегка постреливало болью. Я подумала: будет еще один шрам, как будто мало того, который неизвестно откуда взялся на груди.

Запах от пузырька за это время не улучшился. Напротив, как будто гаже стал. Я поднесла пузырек к губам и чуть не выронила. Живот скрутило в судороге.

— Не могу это пить. Меня стошнит!

— Я помогу, — Рэндольф обнял сзади, вынуждая откинуться. Я на секунду совершенно обмякла в его руках. Лежать полуобнаженной в объятиях мужчины — ужасно волнительно. И приятно, да.

Но осознать эти новые ощущения я не успела. Потому что коварный фэйри одной рукой зажал мне нос, а когда я открыла рот, чтобы вдохнуть, вылил туда содержимое пузырька.

Я закашлялась, но широкая ладонь запечатала рот, не давая выплюнуть противоядие. На вкус оно тоже оказалось отвратительным. Там, где жидкость коснулась языка и нёба, кожа онемела. Я давилась кашлем в объятиях Рэндольфа и уговаривала желудок не возвращать непрошеный подарочек.

— Можно было предупредить! — возмутилась я, когда мерзкое зелье оставило попытки выбраться наружу.

— Не дергайся, Элисон. Шов разойдется, — голос фэйри показался непривычно мягким, лишенным обычной бесстрастности. И он не разжал рук.

— Поэтому и надо было предупредить. Я бы не дергалась.

Оказывается, это очень уютно, когда тебя так обнимают сзади.

— Кончайте тискаться, голубки. Рэнди, отпусти ее.

Фэйри вздохнул, помог мне сесть и поправить платье. Я скривилась. Левое плечо наливалось болезненным жаром.

— Больно. Зашнуруй чуть-чуть.

— Не надо. Будет хуже заживать. Оставь так.

Я засмеялась:

— Не могу я с голой спиной по улице идти. Меня сразу в Батлем отправят.

— Переночуешь здесь.

— А как же Саймон? Брат с ума сойдет, если я вот так пропаду без предупреждения.

— Напишешь записку. Я передам. А завтра попробую найти адепта жизни.

Я не знала, что значит «адепт жизни», но поняла, что фэйри хочет сделать для меня что-то хорошее. В глазах защипало. Обо мне, кажется, никогда в жизни никто так не заботился. Чтобы спокойно, без лишних слов, нотаций и суеты взять и решить все проблемы.

— Спасибо. Спасибо за все, Рэндольф. Я твой должник. Надеюсь, когда-нибудь смогу сделать что-то равноценное для тебя.

— Элли, ты дура! — не помню, чтобы Терранс так сердился. — Не разбрасывайся направо и налево такими обещаниями! «Я твой должник» — не просто слова!

— Почему? Или он не спас мою жизнь? Даже два раза — когда отогнал грисков и дал противоядие!

— Терранс прав, это не просто слова. Ты не должна говорить их. Если кто-то помог, значит, у него были свои причины.

— А у меня свои причины быть благодарной этому кому-то.

Рэндольф посуровел. Улыбка ушла, как не бывало, теперь его лицо снова было непроницаемой маской:

— Будь. Но не давай зарока на долг. Ты не в том положении, чтобы дарить обеты.

— Но… — ужасно тяжело спорить сразу с ними двумя.

— Никаких «но», — отрезал призрак. — Лучше расскажи, что у тебя случилось.

— А что у меня случилось, Терри?

— С завещанием. Ты говорила об этом, когда мы встретили грисков.

Я покосилась на Рэндольфа.

— А Рэнди ты не стесняйся. Ему тоже интересно. Он нам поможет. Правда, Рэнди?

На Изнанке дом стряпчего выглядел старым и неухоженным. Мы поднялись по выщербленным ступенькам. Рэндольф высадил дверь одним ударом ноги. Мне осталось только восхищенно похлопать глазами.

— Хорошо, что обычные воры не знают про Изнанку. Так можно кого угодно обокрасть.

Рэндольф ничего не ответил — он крался впереди, сжимая в каждой руке по мечу. А Терри фыркнул:

— Глубина ваших умозаключений в последние дни просто поражает, принцесса. Вы удивительно поумнели с тех пор, как мы встретили нашего молчаливого друга.

Он на меня непонятно почему злился уже второй день и от злости язвил почти непрерывно. Я очень старалась не обижаться, но чувствовала — еще немного, и поссоримся. Первый раз в жизни.

Мы прошли через холл. Ночь на Изнанке не как у нас — непроглядная. Она неоднородна: живая объемная тьма слеплена из оттенков синего, серого и черного. В ней различимы силуэты и абрисы, четкие, как подсвеченные невидимой лампой.

Комнаты были пусты. На Изнанке меньше вещей, чем в моем мире. Здания почти всегда имеют двойника по ту сторону реальности. Еще деревья. А рукотворные вещи — редко. Люди и животные — никогда. Я пока не поняла, отчего так. Спрашивала у спутников, но фэйри только плечами пожали. Им это не важно.

Рэндольф поднялся по лестнице. Тихо бросил сверху «Чисто», и я поднялась следом.

— Какая комната, Элли?

— Я не знаю.

В этот раз Терри фыркал совершенно напрасно. Бакерсон не приглашал меня в свои покои. Да я бы и не пошла, если б пригласил.

— Ну что, перебудим весь дом? Давай, Элли. Переноси нас.

— Погоди, — Рэндольф втянул воздух. Прислушался. Заглянул по очереди в каждую из дверей.

— Что ты хочешь найти, умник-молчун?

Вместо ответа на подколку воин нырнул в одно из помещений. Вернулся и кивнул:

— Здесь.

— Ты уверен, что… — начал Терри, но мне надоело, что они все время спорят. Мой кролик в камзоле завел свои часы и в два прыжка пересек порог комнаты, открывая путь к привычной реальности.

Здесь было темно. Умница-Терри не зря настоял, чтобы я захватила лампу. В ее свете стало ясно: фэйри не ошибся, мы действительно попали в комнату Бакерсона. Сам хозяин сейчас спал. Его круглое лицо в окружении перин и одеял было безмятежным и счастливым. Так спит человек с абсолютно чистой совестью. Наверное, ему снился хороший сон.

Мне не было стыдно его будить.

— Вставайте, Бакерсон. Время отвечать за свои преступления, — надеялась, это прозвучит внушительно, но, судя по сдавленным смешкам Терри, получилось глупо.

Стряпчий разлепил мутные спросонья глаза. Посмотрел на меня. Потом на Рэндольфа. Перевел взгляд на лезвие меча, у своего горла. Глаза его расширились, мужчина открыл рот…

— Не надо, — негромко, но очень убедительно сказал фэйри. Клинок теснее прижался к коже.

Стряпчий не крикнул. Только всхлипнул и обмяк.

— Я вижу, вы не ожидали, что у безумной Элисон Майтлтон найдется что-то посерьезнее слов. И все же я здесь, чтобы снова говорить с вами про завещание отца.

— Элли, хватит пафоса. Просто спроси, где шкатулка.

— Ва-а-а! — Бакерсон перевел взгляд на Терри и стал совсем белым, в цвет своего ночного колпака.

— Вы солгали насчет завещания, не так ли? Вы были тайным душеприказчиком отца.

— Я не… — он покосился на меч, сглотнул, — не сказал всей правды.

— Вы солгали!

— Да, я солгал, — голос скакнул вверх, и в нем прорезались плаксивые интонации.

— Что же, у вас есть шанс исправить это злодеяние. Отдайте мне завещание и засвидетельствуйте в суде волю отца. Видят боги, я не прошу от вас многого. Просто сделайте свою работу.

У него затряслись губы:

— Я не могу. — Он хотел рассыпаться в каких-то невнятных оправданиях, но Рэндольф не дал ему продолжить. Он умело извлек стряпчего из постели. Даже не сказал ни единого слова, просто взял за шкирку и направил мечом, куда надо было. Я любовалась этой сценой с мстительной радостью, которую отнюдь не подобает испытывать леди из хорошей семьи.

Когда они стояли рядом, фэйри Бакерсону едва до плеча доставал, но если бы меня спросили, кто из этих двоих — настоящий мужчина, я и секунды не сомневалась бы в ответе. И дело не только в пузике, угадывавшемся под ночной рубашкой стряпчего.

— Вы уверены в своем ответе?

Фэйри убрал лезвие клинка от горла и подтолкнул пленника: говори, мол. И тот торопливо забормотал, захлебываясь в словах:

— Я не могу! Погодите! Пожалуйста, выслушайте! Видят боги, я не могу не оттого, что не хочу, мисс Майтлтон! Я действительно всей душой сочувствую вашей семье и как никто другой желал бы выполнить свой долг, — он выплевывал фразы, а сам поминутно оглядывался назад, на Рэндольфа, застывшего бесстрастной статуей.

Я устала от словоблудия и тоже отвлеклась на Рэндольфа. Он был такой… такой… Хоть картину пиши. Один меч в руке, второй за спиной, в ножнах. Простой кожаный доспех, две косы спускаются по вискам. Обманчиво спокойный, даже расслабленный, только удивительные янтарные глаза неотрывно следят за пленником.

— …И поскольку шкатулки у меня нет, нет и завещания. И я не могу этого сделать. Даже если я выступлю в суде, адвокаты вашего дяди порвут меня, как волки косулю. Войдите в мое положение, мисс Майтлтон! Погубив меня, вы не спасете собственную семью. Да, признаю, я поступил некрасиво, солгав вам. Но у меня не было выбора. Пожалуйста, прикажите вашему ужасному слуге отпустить меня.

— Рэндольф не слуга, — возмутилась я. Снова посмотрела на него — вдруг обиделся на такое неуважение.

Ничего подобного. Фэйри стоял, как будто мы не про него говорили, а погоду обсуждали. И я с досадой поняла, что прослушала самое важное.

— А где шкатулка?

— Элли, ты что, спишь? Человек же ясно сказал: ее украли.

— Мне нужны подробности.

Бакерсон мало что знал. За неделю до смерти моего отца в кабинет стряпчего наведался взломщик. Утащил все мало-мальски ценное, включая лежавшие в тайнике деньги и драгоценности, а также злополучную шкатулку. Нет, Бакерсон не думает, что взломщик специально охотился за завещанием. Скорее, внимание привлекла сама шкатулка: она выглядела дорого, и вор мог обмануться насчет содержимого. Да, там были только бумаги. Самые важные, которые Бакерсон не рисковал хранить просто так. Да, он велел позвать городскую охранную службу, но от этих бездельников не было прока. Если дело не раскрыли по свежим следам, то сейчас, спустя время, шансы и вовсе ничтожны. Нет, он не думает, что вор мог открыть шкатулку. Это была уникальная, древняя вещь с хитрым запором-головоломкой, открыть который, не зная ключа, почти невозможно. И распилить ее нельзя. Почему? Потому что это шкатулка работы Серджио да Ароччи. Да, да, одна из тех самых. Она попала к Бакерсону совершенно случайно. Огромная потеря, шкатулка стоила больше, чем все украденные вором деньги и драгоценности…

— Что, простите?

— Я хочу, чтобы вы записали для меня ключ к головоломке.

— Послушайте, мисс Майтлтон…

— Никаких отговорок. Ты слышал, что сказала мисс Майтлтон? — Терри одобрительно подмигнул мне. Призрак был доволен тем, как я задавала вопросы. — Выполняй.

А Рэндольф ненавязчиво коснулся кончиком меча его шеи.

Глава 9. Люди, фэйри и прочие твари

Франческа

— Может, вот эту шляпку?

— Ага. Безусловно. Шляпка — то, что надо. Именно! — говорит он, не отрывая взгляда от парящего в воздухе светящегося шара, заполненного жидким зеленым огнем. Повинуясь движениям его пальцев, шарик медленно съеживается в ослепительную светящуюся точку.

— Ты не смотришь!

— Я и так знаю, что у сеньориты безупречный вкус.

Из точки проклевывается тонкий росток. Вздрагивая, точно живой, тянется вверх, раскрывая тонкие листочки. Фантом мигает, меняет окрас на ярко-оранжевый, и на вершине стебля расцветает бутон.

— Как я выгляжу?

— Ослепительно, как всегда.

В центре цветка угадывается фигурка крохотной обнаженной женщины с тонкими стрекозиными крылышками за спиной.

— Элвин!

— М-м-м?

— Ну посмотри же на меня!

Муж не слышит. Его лицо сосредоточенно, брови нахмурены, пальцы мелькают в воздухе быстро-быстро.

Музыкант, исполняющий сложнейший пассаж.

Маг за работой.

Обычно я люблю наблюдать, как он тренируется, оттачивая мастерство, но сейчас это зрелище только злит. Зря я, что ли, полчаса уговаривала его посмотреть на мой наряд?

Кладу руку ему на плечо:

— Элвин!

Цветок идет рябью и расплывается некрасивым пятном. С чувством выругавшись, Элвин сминает его, как неудачный черновик. В воздухе повисает едкий запах гари.

— Франческа, ну что ты творишь? Разве я лезу к тебе, когда ты штудируешь законы?

— Я не штудирую законы, когда мы собираемся на прием.

— У меня не было выбора. Иначе я рисковал умереть от скуки, ожидая, пока сеньорита определится.

— Так помоги мне. Какая шляпка лучше?

— Эта, — кивает он не глядя.

— Подожди, я примерю.

— Ни в коем случае! Не заставляй меня в этом участвовать или я вынужден буду честно сказать все, что думаю о твоих шляпках.

Я с досадой кусаю губы. Ну вот, напросилась, называется.

— Они так ужасны?

— Радость моя, — проникновенно говорит Элвин, — ты могла бы поехать не только без шляпки, но и без платья. Зачем прятать красоту?

Да уж. Мой муж знает толк в комплиментах.

Я выбираюсь из кареты, но на последних ступеньках Элвин подхватывает меня за талию, чтобы поставить рядом с собой.

— Я и сама могу спуститься! — притворно возмущаюсь я, даже не пытаясь высвободиться из его объятий.

— О, я не сомневаюсь в ваших способностях, леди, — шепчет он, целуя меня за ухом. — На днях сеньорита доказала, что для нее не существует невозможного.

Случайное прикосновение губ вдруг разом заставляет меня вспыхнуть от вожделения. Ноги слабеют; чтобы не упасть, я обнимаю своего мужчину. Перед глазами встают непристойные, но такие возбуждающие картинки, и я вдруг понимаю, что шнуровка платья затянута уж слишком туго…

Элвин мгновенно ловит мой изменившийся настрой. Прижимает к себе крепче и целует еще раз — теперь в полураскрытые губы. Настойчиво и властно, поцелуем, который способен воспламенить и монахиню.

Забыв обо всем, кроме друг друга, пьяные объятиями и прикосновениями, мы так и замираем у входа во дворец княгини.

— Может, к грискам этот прием? — выдыхает он, прерывая поцелуй. — Дома отпразднуем твою победу.

Мне невыносимо хочется ответить «да».

В последние месяцы мы так отдалились. Все мое время и силы уходили на дело Ламберта, все мысли были о сводах законов и летописях из архива. Я не чувствовала привычного влечения, секс стал редким и торопливым, словно на бегу.

Элвин едко шутил по этому поводу, но терпел мою холодность. Так же, как я всегда сносила его периоды затворничества.

И вот теперь я словно проснулась. Тело вспомнило, что я женщина, а рядом — любимый мужчина.

Как же не вовремя…

— Нельзя. Ты же знаешь.

— Ладно, — мурлычет он мне на ухо. — Во дворце Исы полно уютных чуланчиков, сеньорита. И мы еще не все из них опробовали.

— Нет.

Кровь бросается мне в лицо, как всегда, когда я вспоминаю о том случае, когда поддалась на его уговоры.

В чулане было тесно, стояли какие-то ведра, тазы, швабры. Элвин притиснул меня к стене и долго, ругаясь, задирал одежду — как назло, в тот день я надела пышное платье с множеством юбок. Было неудобно и безумно страшно, что нас застукают. Я балансировала на одной ноге, цеплялась за его шею, чтобы не упасть, и кусала губы. В голове билась одна-единственная мысль: «Только не стонать!» А не стонать было невозможно — он врывался в меня резко, глубоко, и мое тело отзывалось сладостными спазмами на каждое движение. Хотелось кричать в голос от осознания своей развратности, порочности, от обжигающего стыда и такой же обжигающей похоти…

Шаткий шкафчик рядом трясся в такт нашим толчкам, и в этот момент я услышала за дверью рядом голоса — мимо шли фэйри. Я представила, как кто-то из них, привлеченный звуками из чулана, заглядывает внутрь, чтобы увидеть нас. Меня. У стены, с раздвинутыми ногами, лиф расшнурован, юбки задраны, одна нога лежит у него на бедре, а он берет меня прямо так, не снимая одежды, как шлюху…

Невыносимо стыдно и страшно. Сладостная отрава этого страха и стыда стала последней каплей! Я прокусила себе губу до крови, чтобы не закричать, но даже не заметила этого. Слишком хорошо, мучительно-хорошо было. Фэйри остановились за дверью, перемолвились несколькими словами, послышался смех. Мы замерли, сдерживая стоны.

Стоит мне закрыть глаза и вызвать в памяти этот чулан, я вспоминаю то мгновение. Стыд, страх, безумное возбуждение, сводящее с ума ощущение мужчины внутри, горячие и жадные губы, сильные пальцы, стискивающие ягодицы, — позже оказалось, что он наставил мне синяков.

И голоса фэйри за хлипкой дверью.

Наслаждение было невероятным. Долгим, почти болезненным. Мы, задыхаясь, сползли по стенке. И еще минут двадцать просто сидели в обнимку. Не осталось сил даже на разговоры.

А потом я почувствовала себя ужасно развратной и грязной. Чуть не расплакалась. Элвин поцеловал меня в нос и сказал, что я маленькая ханжа. Но совершенно изумительная и замечательная ханжа.

Когда мы выбрались обратно к гостям, княгиня все поняла по моим припухшим губам и растрепанной прическе и не уставала весь вечер тонко издеваться по этому поводу. И я сидела с каменным лицом, внутри умирая от стыда, и делала вид, что не понимаю ее намеков.

Элвин же только потешался, наблюдая это зрелище. Его таким не проймешь, он абсолютно бесстыжий.

Нет уж! Пусть я до сих пор обмираю от возбуждения при мысли о том чулане, повторить подобное я не готова. Не сегодня.

И вообще никогда!

Элисон

— Думаете, у нас получится его найти?

— Не плачь, Элли. Рэнди поспрашивает своих приятелей-монгрелов, забежим к скупщикам краденого. Отыщется твоя бумажка.

Мы устроились в трактире. Тихом и приличном. Посетителей почти не было, но Терри все равно нервничал и злился. Хотя ему-то как раз ничего не угрожало. Рэндольф сел в темный угол и закутался в плащ, скрыв свои уши под капюшоном. Он казался совершенно спокойным, только внимательный взгляд, раз за разом обегающий зал, выдавал настороженность фэйри.

Я понимала, что они здесь ради меня, и чувствовала себя немного виноватой. Но от крохотной комнатки в подвалах должника Рэндольфа уже тошнило до такой степени, что я готова была вернуться к Саймону. Трактир — хоть какое-то разнообразие.

Рэндольф нахмурился:

— Сделаю все, что смогу.

— Видите, принцесса. Все, можно расслабиться. Рэнди у нас мужик-кремень. Сказал — сделал, — мне показалось, в голосе призрака звучала издевка.

— А кто такие монгрелы?

Терри презрительно сморщился:

— Выродки и отбросы.

— Необязательно, — возразил второй фэйри.

— О, прости. Я твоих друзей обидел, да?

— У меня нет друзей среди монгрелов.

— О чем вы вообще? — они всегда разговаривают так, будто вот-вот поругаются. По-настоящему этого пока ни разу не случилось, но мало радости сидеть в напряжении и ждать.

— Монгрелы — полукровки. От союзов между людьми и фэйри, — ответил Рэндольф.

— Ой, а так бывает? — мысль о возможном браке с фэйри была нова. И, что греха таить, соблазнительна.

— Да, некоторым нравится плодить ублюдков, — зло отозвался Терри.

Для меня его злость стала неприятным открытием.

— Я ведь тоже человек. Тебя это не смущает?

— Да какой ты… — он осекся. — Именно что человек, а не монгрел.

— А как фэйри относятся к людям?

— По-разному, — ответил воин. — Зависит от фэйри. И от человека.

— Да ладно, Рэнди. Не будь таким деликатным. Большинству плевать на людей, Элли. А меньшинство… кто-то дружит, кто-то презирает, кто-то использует в своих интересах. Есть даже такие, кто охотятся. Как люди на оленей. Превращают в рабов, жрут, сношают. По нашим законам, ничейный человек — добыча. И не надо делать такие глаза. Ты же не думала, что попала в сказку?

— Он пугает тебя, — сказал Рэндольф. — Все не настолько ужасно.

— А насколько? — Если Терри хотел меня запугать, у него это получилось. Мир фэйри немедленно показался ужасным местом, от которого лучше держаться подальше.

— Человек свободен, если не задолжал фэйри услугу. Любителей калечить и убивать мало, и они изгои.

— А мир сделан из клубничного джема. Давай, давай, Рэнди. Ломай мне воспитательный процесс!

— Я думаю, для Элисон безопаснее знать правду.

— О, вот это новость. Ты умеешь думать?

— Прекрати. Ты ведешь себя как ребенок.

В присутствии Рэндольфа Терри и правда становился невыносимым. Даже мне порой хотелось его одернуть. Думаю, это от страха за свой авторитет. Я старалась не лезть в их споры. Просто все чаще обращалась к Рэндольфу. Тем более он всегда честно отвечал на мои вопросы и не юлил. Кажется, от этого Терри злился еще больше.

— А ты у нас очень взрослый? Да, Рэнди?

Воин выдержал его взгляд:

— Да. Я никогда не хотел этого, но теперь я старше.

— A у меня нет тела, — зло сказал призрак. — И я семь лет справлялся без него и без тебя. Думаешь, я не вижу, что ты делаешь, Рэнди?

— Я ничего не делаю.

— Рассказывай сказки! Тело — твое единственное преимущество. Мозги бы к нему. Кто будет подавать реплики, когда ты пойдешь говорить со своими дружками-монгрелами?

Рэндольф прикрыл глаза:

— Если тебе сложно, не надо. Я в состоянии сделать это сам.

— Ну уж нет! Запорешь дело, а Элли потом слезами обольется.

Я снова попробовала отвлечь их:

— А почему монгрелов не любят?

— А за что их любить? Завистливая, вороватая бездарность. А претензий… Не пойму, какого гриска их вообще рожают.

Вот так дружишь с кем-то много лет и не подозреваешь, что в нем столько высокомерия и черствости.

— Ну, знаешь. В браках иногда рождаются дети.

— Браки? Кто говорит о браке, Элли? Разуй глаза, какой фэйри женится на человеке?! Я понять не могу, зачем детей с ними делать, не то что жениться.

Мне было больно слышать эти слова, пусть я не показала виду.

— Бывают и браки, — возразил Рэндольф. — Но редко.

— Ладно, я по-другому скажу. От любви иногда рождаются дети. Они не спрашивают у нас разрешения прийти в этот мир.

— У вас не спрашивают.

— А у фэйри — спрашивают?

— Да, Элли. У нас в подоле не приносят. Если не хотят, — Терри хмыкнул. — Ради справедливости: драм от этого не меньше. Когда один хочет, а другой нет, например.

— Значит, монгрел виноват только в том, что его родитель-фэйри полюбил человека и захотел от него ребенка?

Терри засмеялся в голос:

— Клубничный джем, Элли. Больше джема. Зачем ты читала столько романов? Тебе хоть в голову прийти может, что детей делают не только от большой любви?

— Их рожают как будущих слуг, — добавил Рэндольф. — Слуга-монгрел престижнее брауни. Умнее, больше может.

— Это еще ладно. Это я могу понять. А зачем плодят остальных ублюдков — загадка. Зачинают, но в клан не вводят. Можно подумать, где-то есть план по производству бесхозных монгрелов для воровской гильдии. Дружки Рэнди как раз из таких.

— У меня нет друзей среди монгрелов, — устало повторил Рэндольф. — Сейчас нет даже должника. Он рассчитался полностью.

Я расстроилась:

— То есть он нам не поможет с завещанием?

— Поможет. Но теперь я буду должен.

Мне снова стало стыдно, что мы с Терри причиняем ему столько неприятностей. А Терри еще и гадости говорит постоянно.

— А нельзя как-то по-другому? Денег ему заплатить, например? Я найду, сколько нужно.

— Если бы я был человеком — да. Он не станет брать золото у фэйри. Услуга гораздо ценнее.

— Даже не знаю, что сказать. Спасибо, ты замечательный. — Опять меня переполняла благодарность, и я не знала, как ее выразить, а фэйри уже запретили обещать что-то взамен. Поэтому я просто схватила его руку, чтобы пожать. Воин задержал мою ладонь. Нежно провел пальцами по запястью, повернул тыльной стороной, поднес к губам.

— В этом нет никакой жертвы, Элисон. Я рад помочь.

— Не распускай руки! — в голосе Терри звучала откровенная угроза. — А ты, Элли, не распускай сопли. Рэнди делает то, что должен. Не надо вилять хвостиком и пялиться на него, как на божественный дар свыше.

Я кинула на воина умоляющий взгляд. Казалось, даже его бесконечное терпение может лопнуть от подначек призрака. Наверное, Рэндольф в гневе — страшное зрелище. Фэйри успокаивающе улыбнулся и сжал мою руку.

— Ты зря обижаешься, Терранс. Я не виновен в твоих бедах. И не пытаюсь у тебя что-то отнять.

— Не все из здесь присутствующих идиоты. Может, у меня и нет глаз, но это не значит, что я ослеп.

— Раньше все было так же.

— Раньше мы были детьми. И у меня было тело.

Рэндольф отпустил мою ладонь и уставился на призрака поверх моей головы:

— И чего ты требуешь от меня, Терранс?

— Не приставай к Элисон!

Я рассердилась оттого, что они опять говорят о чем-то своем и намеками. И еще больше оттого, что Терри говорит обо мне, будто я неразумный ребенок или бессловесная вещь:

— Он не пристает, а пытается помочь. Прекрати, пожалуйста, ты ведешь себя отвратительно, просто неприятно рядом находиться.

Терранс издевательски захлопал в ладоши:

— Браво! Я был рядом семь лет, и тут появляешься ты со своими акинаками! Всего-то три дня, а какой прогресс. Давай, Рэнди, продолжай в том же духе. Если я мешаю, кольцо всегда можно выкинуть и сделать вид, что так и было.

Воин сжал челюсть и резко встал:

— Элисон, дай, пожалуйста, кольцо. Нам с Террансом надо выйти и поговорить наедине, — сквозь зубы попросил он.

Я растерянно перевела взгляд на Терри. Предыдущая фраза про «выкинуть кольцо и сказать, что так и было» засела в памяти.

— Отдай. Мы ненадолго.

Когда дверь закрылась, я схватилась за голову. Почему, ну почему они такие?

Франческа

Мы появляемся, когда прием по случаю объявления Ламберта леан Фианнамейла таном в самом разгаре. Мой подзащитный встречает нас вместе с княгиней Исой у входа.

На нем традиционная одежда тана — кожаный колет несколько старомодного покроя и белая рубаха под ним. По краю одежды идет отделка золотом — орнамент Танцующих-с-Ветром.

В этом наряде Ламберт выглядит чистокровным фэйри, словно примесь человеческой крови истерлась с его лица после признания сородичей.

Поклоны, вежливые и пустые фразы. Княгиня одаряет меня рукопожатием и поощрительной улыбкой:

— Это было весьма впечатляюще, дорогая.

Мы приветствуем прочих гостей, улыбаемся в ответ на фальшивые улыбки. Сегодня мой день. Мой и Ламберта. Что бы ни происходило в зале совета, оно останется в зале совета. Среди своих. Для подданных сегодня просто прием по случаю объявления нового тана.

И неважно, что любой фэйри понимает истинную подоплеку случившегося. Традиции требуют от правителей держать лицо.

— О, ваше законное высочество! Не ожидал вас здесь увидеть.

Правитель Церы бурчит что-то невразумительное и сверлит нас тяжелым взглядом. Я знаю, что и раньше раздражала его. Человечка, которая смеет разбираться в законах фэйри. Выступать в суде, на защите соплеменников и полукровок. И даже (о, ужас!) смеет выигрывать тяжбы.

Но, если раньше он недолюбливал меня почти не зная, теперь в его отношение вплетается нотка личной ненависти. Он понимает — не может не понимать, ибо князь Церы неглуп, — что я использовала его.

— Кстати, как поживает симпатяга Рэндольф? Я слышал, его явление на совете произвело настоящий фурор.

На меня накатывает предчувствие беды. Знаю, что у мужа с правителем Церы личные счеты, но зря он будит спящих драконов.

Пусть формально любой Страж и равен князю, Элвин не в том положении, чтобы дерзить. Если Марций Севрус пожелает вызвать моего мужа на дуэль чести, Элвину никогда не победить в подобной схватке.

Десять лет назад он мог бросить вызов любой силе. Мог сжигать города и мановением руки уничтожать армии. Он был беспечен и жесток и однажды поплатился за это. Теперь его сил едва хватит, чтобы справиться с человеческим магом.

Я знаю, что Элвин не смирился с этой потерей и, должно быть, никогда не смирится. Ежедневные изнурительные тренировки дают свои плоды, шаг за шагом он возвращает утраченное. Но медленно. Слишком медленно.

Мне остается лишь молиться, чтобы князь никогда не узнал об этом. Слишком страшным талантом боги одарили Марция Севруса, первое прозвище которого Судия, но второе — Экзекутор.

Опасный разговор прерывается жизнерадостным возгласом «Элвин!» над ухом. Воспользовавшись появлением незнакомца, князь Церы исчезает, подарив на прощание мне еще один из своих мрачных взглядов.

Я перевожу дух. Что на меня нашло? Откуда взялся и куда ушел этот тоскливый, давящий страх?

— Вереск!

Братские объятия вместо чинного рукопожатия на приеме — нарушение всех правил, но когда Элвина интересовали приличия?

Я с любопытством рассматриваю очередного побратима своего мужа. Элвин не особо спешит знакомить меня с родней, за десять лет, что мы вместе, я видела только троих его родственников…

Как всегда, когда я вспоминаю об этом, хочется кусать губы от досады и надумывать лишнего. Лепить из пичуги дракона.

Элвин же не специально прячет меня от сестер и братьев. Просто… не общается с другими Стражами. И он так и не женился на мне по законам фэйри, значит, в их глазах я — никто.

Жена на словах, а в действительности…

Рабыня. Фамильяр. Кошка.

Нет смысла врать самой себе — мне обидно.

…мне не угодишь. Мой второй муж обожал хвастаться мною перед родственниками. Я возненавидела всех этих троюродных кузенов и двоюродных братьев тетушки уже на третий день после свадьбы.

— Сеньорита, разрешите представить вам седьмого Стража. Этого разгильдяя зовут Риэном.

— Друзья называют меня Вереском, — встревает брат Элвина с довольной улыбкой.

— Друзья называют тебя «трепло обыкновенное». Ну а вам он заочно знаком под именем А. Ландри.

Щеки обжигает жаром.

Ландри?!

Тот самый А. Ландри, автор чувственных и скабрезных романчиков для мужчин?!

Нет, разумеется, я вовсе не читаю такие пошлости! Так… несколько раз полистала, найдя в библиотеке Элвина. Ну и увлеклась, против воли. В книге обнаружилось не только бесконечное описание разнообразных совокуплений, но и довольно бойкий сюжет. А кое-какие идеи, почерпнутые из книжки, я потом применила на практике, приятно удивив своего мужчину.

При мысли, что брат Элвина и есть автор этих порнографических фантазий, я против воли безудержно краснею.

А он красив, пусть и в его красоте чуть больше сладости, чем обычно простительно мужчине. Длинные золотые волосы, тонкие вдохновенные черты лица, которые подошли бы, скорее, фэйри, и блудливые зеленые глаза. Я почти ощущаю кожей, как скользит по мне его взгляд, задерживаясь в вырезе декольте. Чувственные губы расплываются в улыбке:

— О, это ли тот самый восхитительный цветок, который ты прятал от всех нас так долго?

— «Восхитительный цветок» — фе, — Элвин кривится. — Всякий раз, когда кажется, что хуже уже быть не может, ты открываешь новые горизонты. — И уже мне: — Будьте осторожнее, сеньорита. Риэн — настоящий мастер нести приторную чушь. Наверняка вы заметили эту его очаровательную манеру еще по книгам. Все эти «раскаленные клинки страсти» и «любопытные жемчужины». Если не остановить его вовремя, можно потонуть в сладкой галиматье. Риэн, это Франческа. Моя жена.

Всего лишь «это Франческа»?! И никакого «прекрати на нее пялиться»!

Опускаю ресницы, чтобы скрыть свое разочарование.

Знаю, это неправильно, но ничего не могу с собой поделать. Я хочу, чтобы муж иногда ревновал. Чтобы проявил себя тираном и собственником. И чтобы все вокруг понимали: дело именно в ревности, а не в приступе дурного настроения. Хочу, чтобы он заявил свои права на меня — бескомпромиссно и властно, подтверждая, как я ему дорога.

Я даже согласна, чтобы он в этой ревности запрещал мне общаться с некоторыми мужчинами. Такими как Риэн, например. Клянусь, что была бы послушна этому запрету…

Глупое бабское желание.

Риэн целует мне пальцы, умудрившись задержать ладонь в руках на мгновение дольше, чем положено приличиями, и рассыпается в пустых восторгах.

Обычно я не любительница ювелирных комплиментов. Рубиновые губки и перламутровые зубки — верх пошлости. Хуже только сравнить женщину с каким-нибудь цветочком.

Но сейчас я милостиво улыбаюсь банальностям Риэна.

Буду флиртовать, раз мой муж не спешит охранять мою нравственность.

Элвин продолжает пренебрежительным тоном, словно не замечая внимания ко мне со стороны его брата:

— Риэн гордится тем, что пишет только о том, что опробовал на практике. В некотором роде его писульки — автобиографичный материал. Это делает их особо интересными для знакомых и родственников. А ты еще жалуешься на мое бесстыдство.

Страж радостно вспыхивает, словно услышал не насмешку, но похвалу своему таланту писателя:

— Вы читали мои книги, прекрасная леди?

Да, читала! Особенно ту, «Любовь на троих» с возмутительно откровенными литографиями и препохабнейшим сонетом вначале.

Я еще подыскиваю слова для гневной отповеди, когда Элвин склоняется к моему уху, чтобы прошептать: «Вы очаровательны в своем ханжестве, сеньорита».

Почему ему так нравится меня смущать? И откуда он вообще знает, что я читала ту гадкую книжонку?!

Неловкую паузу прерывает появление княгини Исы. Мгновение назад пожиравший меня взглядом Риэн склоняется над ее рукой, чтобы повторить уже знакомый ритуал, и бормочет что-то про серебро волос, кораллы губ и жестокую красоту сапфировых глаз…

Иса улыбается — надменной улыбкой знающей себе цену женщины.

— Дорогая, я ненадолго украду твоего супруга, — говорит она не терпящим возражения тоном. — Элвин, мне нужен совет!

— Уверен, что бы это ни было, княгиня прекрасно разберется без меня.

— Ах, лорд Страж, вы всегда так забавно шутите. — Она берет его под руку, вынуждая последовать за собой.

Я провожаю их взглядом.

Сколько можно?! Почему это повторяется раз за разом?

Знаю, что глупо обижаться на Элвина. Княгиня — правительница домена, он не может ответить отказом на ее просьбу. Знаю, что глупо ревновать к прошлому, каким бы оно ни было. И все равно…

Я спокойно отношусь к красоткам фэйри, которые вьются вокруг моего мужа, мне даже льстит мысль, что он привлекателен для других женщин. Но Иса!

Элвин прав: она специально меня дразнит.

Чтобы смыть горький привкус ревности, я отхлебываю охлажденного игристого вина из поданного Риэном бокала.

— Боюсь, я мало что запомню из сегодняшнего вечера, — с грустным вздохом говорит брат Элвина. — Кроме сияния ваших божественных глаз.

— Гранитных, — подсказываю я.

— А? — он озадаченно хмурится.

— Мои глаза серые, лорд Риэн. Некоторые льстецы умудряются сравнить их с мельхиором, но сделать это, не погрешив против истины, невозможно. Остается неблагородный гранит или еще более плебейский кремний. Весьма неудобно, не так ли?

Отповедь не смущает красавчика. Он улыбается, все так же облизывая меня восторженным взглядом, чуть склоняется и шепчет:

— Кошачий глаз.

— Что?

— Кошачий глаз. Он серый и сияет перламутром. В нем загадка. Глупцы находят кошачий глаз не таким привлекательным, как вульгарные самоцветы, но я скажу: он прекрасен! Неброская красота и скрытая за ним тайна завораживают. Невозможно оторваться от его чарующей глубины, — с придыханием говорит Риэн.

Наивное бесстыдство или находчивость собеседника тому причина, но я вдруг улыбаюсь в ответ — благосклонно и призывно.

Элвин

Тварь лежала на боку, раскинув лапы, неприятно похожие на человеческие руки. Размеры монстра — не меньше десятка футов, не считая мясистого короткого хвоста — внушали уважение. Не меньшее уважение внушали зубы, похожие на мелкие тонкие иглы. Почти такие же иглы, темно-зеленые, в тон болотного цвета чешуе, топорщились на холке, торчали частоколом вдоль позвоночника. И иглы, и сама чешуя влажно поблескивали от слизи.

Пожалуй, наиболее отвратительным в твари было неуловимое, но пугающее сходство с человеком. Большие глаза навыкате под пленкой век, тонкая переносица, оканчивающаяся курносым пятачком, мясистые ярко-алые губы вокруг неестественно огромного рта.

— Редкостная милашка, — заключил я, переворачивая ее на другой бок пинком. — И выглядит до отвращения материальной. Ты поэтому хотела мне ее показать?

Тела порождений Изнанки — неважно, идет речь о полуразумных и полезных вулях или всякой пакости вроде грисков, — после смерти быстро теряют плотскую основу. Становятся пустыми и легкими. Оболочка, мумия. Тронешь — рассыплется черным прахом.

— Поэтому тоже, — Иса натянула шелковые перчатки, без тени брезгливости на лице открыла твари пасть и уставилась внутрь, словно надеялась увидеть там ответы на все незаданные вопросы.

Я залюбовался. Наблюдать за княгиней всегда приятно, любое, даже самое простое действие она проделывает с неизменными изяществом и грацией, недоступной смертным. А уж на контрасте с омерзительной тварью эффект получался и впрямь убойный.

— Отлично смотритесь вместе — красавица и чудовище. Тебе надо заказать портрет с этой пакостью.

Стормур громко фыркнул:

— Держи свои советы при себе, Страж. Тебя не для этого позвали.

Я сделал вид, что не услышал его реплики.

— Кстати, перчатки лучше сжечь. Готов спорить, что слизь ядовита.

Она кивнула, не выказывая паники. Отпустила монстра, медленно стянула перчатки и швырнула на труп два белых комочка:

— Что скажешь?

— Это не монстр из леса. И не химера. Поэтому и сохраняет стабильность. Я бы предположил, что когда-то это было человеком. Одержимый Хаосом, скорее всего.

Стормур снова фыркнул, а я намеренно проигнорировал эту демонстрацию презрительного недоверия. Братец-буря на дух не переносит, когда его не замечают или не принимают всерьез.

Он по-прежнему немного раздражал меня, но эта неприязнь была как легкий бриз по сравнению с ледяным шквальным ветром самозабвенной ненависти Стормура. Фэйри вообще постоянны в своих страстях, а нежные чувства регента хансинорского двора еще и подпитывал уродливый ожог по форме моей ладони, который он имел удовольствие каждый день наблюдать в зеркале на своей щеке.

Княгиня повернулась к брату:

— Видишь! Никто не знает о Хаосе больше Стражей.

Она ошибалась, но я не стал ее поправлять.

— Откуда у тебя эта зверушка?

— Он напал на Стормура. Вчера. Прямо на улице.

Я приподнял бровь:

— О, я смотрю, лорда-бурю любят женщины и домашние питомцы. Не иначе как за доброту и отзывчивость.

Княгиня нахмурилась, но оставила шпильку без внимания. А вот ее братец, разумеется, не смог смолчать:

— Ты, остряк-самоучка. Думаешь, это смешно?!

— Ну да. Смешно.

— Чего еще ожидать от бывшего человека? — он выплюнул это с непонятным торжеством, точно поймал меня на чем-то позорном. — Ты как был, так и остался гнусной тварью, не знающей ни слова «честь», ни уважения к памяти павших.

— Стормур! — клянусь, в голосе Исы было столько льда, что во дворе заметно похолодало. А она повернулась ко мне и добавила: — Не задирай моего брата, Элвин. Погибло трое его людей, прежде чем они сумели справиться с монстром. Так что не оскорбляй память павших.

— Хорошо, не буду. Если я больше не нужен, я пойду?

— Нет, не пойдешь. Это не первое покушение. Я хочу, чтобы ты защитил моего брата, пока он гостит в Рондомионе.

Предложи она мне выйти на центральную площадь и публично объявить себя идиотом, я и то меньше бы удивился.

— Княгиня изволит шутить? — осторожно осведомился я.

Нельзя же знать, какие трепетные и взаимные чувства связывают нас с братцем-бурей, и предлагать такое всерьез.

Повелительница города покачала головой. Ее лицо было пугающе серьезным. Как у похоронных дел мастера при исполнении.

— Но это же бред!

— Я говорил, что обращаться к Стражу — плохая идея, — процедил Стормур. — Он слаб и труслив, а я способен защитить свою жизнь без человеческого отродья.

— Не иначе как от моей слабости ты теперь разгуливаешь с таким красивым личиком, — промурлыкал я, чувствуя, как в голову ударяет опасное бешенство.

Нельзя давать ему волю.

Даже если очень хочется.

С тех пор как моя настоящая рука сменилась протезом, от былого могущества остались одни ошметки. Все, что я мог, — скрывать унизительную слабость.

— Прекратите! Это не обсуждается! — теперь в голосе Исы хрустели и сталкивались плавучие ледяные глыбы Великого Северного моря.

— Совершенно верно, это не обсуждается. Потому что я в этом не участвую.

— Элвин! — она взяла меня за руку холодными пальцами. И взглянула — так, как только она и умела, с требовательным, властным высокомерием. — Мне дорог мой брат, а ты знаешь о Хаосе и измененных больше, чем любой из моих вассалов. И все фэйри помнят, как ты уничтожил Орден двадцать лет назад.

«Уничтожил» — откровенное преувеличение. Я до сих пор с досадой вспоминаю, что лорду-командору удалось уйти от возмездия. Оставалось уповать, что за прошедшие двадцать лет он тихо скончался от старости. Людям это свойственно.

— Кроме того, ты закрыл врата для богини Хаоса в Цере, — продолжала княгиня.

Еще одно крайне спорное утверждение. Я понятия не имею, какому ритуалу в действительности помешал, когда вписал своей кровью и кровью Рэндольфа руны в созданное культистами заклятье. Чтоб я сдох, тогда это казалось хорошей идеей! Но чем больше я думаю об этом, тем чаще прихожу к выводу, что не учел что-то важное.

Спору нет, впускать богиню Хаоса обратно в мир — плохая, очень плохая идея. По слухам, она была пренеприятнейшей особой. Имела привычку носить на шее ожерелье из черепов своих врагов, вырывать сердца из груди, а питалась преимущественно свежей кровью. Совершенно не та леди, которую захочется пригласить на пару танцев. Да и вообще темнокожие восьмирукие красотки не в моем вкусе.

Но стоило десять раз проверить расчеты, прежде чем встревать в структуру чужого заклятья. И уж тем более стоило подумать перед тем, как вливать свою кровь, силу, суть, преграждая путь чужому замыслу.

— Но главное: мы получили пророчество от Валы. Нить жизни Стормура оборвется еще до Мидста, если рядом не будет Стража с металлической рукой. Вот почему он прибыл в Рондомион, и вот почему он останется здесь на всю зиму.

Не будь Стормур таким самовлюбленным ублюдком, я бы ему посочувствовал. Тяжело сознавать, что твоя жизнь зависит от ненавистного врага. Еще труднее заткнуть самолюбие и принять помощь этого врага.

Судя по высокомерно-презрительной гримасе на лице лорда-бури, он и не собирался.

— Да-да! Понял, только я могу спасти его бесполезную жизнь. Соболезную. Возможно, стоит заранее озаботиться мерками для гроба.

Я готов многое сделать для Исы. Просто в память обо всем, что связывало нас. Но выступать телохранителем ее сволочного братца?! Увольте.

— Стой! — она ухватила меня за руку. — Ты не можешь уйти.

— Могу. Я не ваш подданный, Ваше Высочество. И у меня нет долгов перед вами.

— Ты так думаешь? — мягко спросила она. — Подумай еще раз, Элвин.

Я подумал. И похолодел.

— Франческа…

Наградой за догадливость стала снисходительная улыбка.

— Именно, милый. У твоей девочки большой долг. Очень большой.

Франческа — мой Голос. Ее победы — мои победы. Ее долги — мои долги.

— Чего ты хочешь? — выдавил я.

— Ты будешь охранять моего брата везде, где бы он ни появился. Днем, а если он потребует, и ночью.

Стормур довольно ухмыльнулся, празднуя победу:

— Слышал, что она сказала? К ноге, Страж.

— И ночью, говоришь? Может, вам еще в спальне свечку подержать? — с бессильной яростью спросил я.

— Поэтому тебе лучше перебраться во дворец…

— Нет!

Стормур сузил глаза:

— Зарываешься, Страж? Отказываешься вернуть долг?

— Не отказываюсь, — я посмотрел ему прямо в глаза и принудил говорить себя медленно и спокойно. — Я спасу твою жалкую задницу, хотя, видят боги, с куда большим удовольствием помог бы этой красотке, — короткий кивок в сторону твари, — довершить начатое. Но жить буду в своем доме. Если тебе потребуется телохранитель среди ночи, пришлешь мерлетту.

Нет верней способа стать изгоем в мире фэйри, чем отказ платить по счетам. Стормур того не стоил.

— Хорошо, — кивнула Иса прежде, чем ее братец успел что-то ляпнуть. — Начнешь сегодня?

— Завтра. А теперь разрешите откланяться, ваше высочество.

Я не стал хлопать дверью на прощание — жалкий жест бессилия. Но, выйдя в коридор, не отказал себе в удовольствии садануть кулаком по стене.

Деревянная панель треснула.

Глава 10. Магия красивых слов

Франческа

Мой второй муж обожал признания в любви. Помню, как раздражали бесконечные «моя богиня» и «свет очей моих». Казалось, Джеффри насильно кормит меня патокой — еще немного, и затошнит.

Смешно… но сейчас мне не хватает таких признаний. Элвин не мастер на комплименты, слишком презирает дежурное лицемерие придворных любезностей. Отчасти я заразилась от него этим презрением, но все же порой так хочется услышать, что я — обожаемая, единственная, неповторимая. Хотя бы изредка…

Должно быть, каждой женщине просто нужно время от времени слышать что-то подобное. Оттого я внимаю восторженным и сладким речам Риэна куда благосклоннее, чем стоило бы.

На застекленной террасе лишь чуть холоднее, чем во дворце. За незримой преградой в сиянии разноцветных фонарей парят крупные снежинки. Небо темно и беззвездно, зависшие в воздухе огни рисуют по нему палитру света от алого до темно-синего. Не меньше сотни фонарей, и каждый следующий на тон темнее предыдущего. Словно какой-то чудак мазнул кистью, оставив радужный след на полотне ночи.

Будь рядом Элвин, мы бы поняли друг друга без слов. Просто сплели бы пальцы рук и стояли, любуясь, как снежинки опускаются, меняя цвет…

Риэн — не такая плохая замена своему побратиму. С ним легко. Он болтает, перескакивая с темы на тему, рассыпается в комплиментах, смотрит восторженно и страстно. Он даже смешит меня, и я смеюсь вполне искренне. Шутки Риэна мало походят на язвительные остроты Элвина, они жизнерадостны и полны любви к миру, как он сам.

С ним даже интересно. Возможно, потому, что в основном мы беседуем обо мне. Нет, я не наивная дурочка и понимаю, что на моем месте могла быть любая женщина. Цена комплиментам Риэна — четверть пенни в день большой ярмарки.

И все же приятно.

Он повторяет, что я богиня. И что любой мужчина мечтал бы занять место у моих прекрасных ножек. Просто ради счастья служить, ничего не требуя взамен. Сравнивает меня с орхидеей, глаза — со звездами, губы — с лепестками розы, а волосы…

— …ваши волосы подобны темному грозовому облаку, — он протягивает руку, чтобы коснуться их. Мягкие пальцы очерчивают ушную раковину, спускаются ниже по шее, и сам Риэн подвигается чуть ближе. — От них пахнет жасмином и медом, на свету в них пляшут рыжие искры. Как маленькие молнии.

— Грозовые облака синие или черные. Ваш комплимент куда больше подошел бы брюнетке, лорд Риэн. Как видите, у меня не только глаза неудобного цвета.

— Поверьте, облака могут быть любого оттенка. Я помню, как наблюдал закат у пролива Никкельхольм с вершины одной из Великих Колонн, охраняющих проход в Срединное море. Огромные тучи нависали над водной гладью океана, и от мысли, что дальше на сотни тысяч лиг ничего, кроме воды и неба, от мысли о ничтожности что человека, что Стража перед этой бесконечной стихией, охватывало благоговение, — с каждым словом он склоняется все ниже и ниже, а голос падает до страстного шепота. — Закат окрасил волны, словно кто-то вспорол брюхо исполинскому зверю и залил воды кровью. А тучи над океаном уже утратили багрянец и окрасились темной охрой. Совсем как ваши прекрасные кудри, леди.

О, Риэн мастер живописать словом. Я почти увидела безбрежный океан, о котором грезила в юности, кровавые волны и тучи в тон моих волос.

— Рад сознавать, что сеньорита не скучала в одиночестве, — комментирует знакомый, полный яда голос.

Вздрогнув, я отстраняюсь и поворачиваюсь к выходу. Элвин стоит, небрежно облокотившись на дверь. Его лицо непроницаемо, руки сложены на груди.

Ну вот, доигралась. Как давно он здесь?

— Риэн рассказывал о своем путешествии.

— Он любит молоть языком.

Мягкой походкой хищника Элвин подходит ближе, на ходу разминая пальцы.

— Исчезни! — слово звучит, как плевок.

Риэну не нужно повторять дважды.

Он покидает террасу неслышно, словно и впрямь в роду с фэйри, оставляя «богиню» расхлебывать последствия собственной глупости.

— Развлекаешься? — свистящим от ярости шепотом спрашивает Элвин.

Мне все же удалось вызвать его ревность. Как и хотелось.

Но отчего-то я совсем не рада такому повороту. Одно дело мечтать, представляя, как твой муж властно запрещает тебе смотреть на других мужчин. И совсем другое — столкнуться с настоящей злостью и обидой близкого человека.

— Немного. Ты сердишься?

— Нет, я просто счастлив. — И тоном, не допускающим возражений: — Собирайся, уезжаем.

Хорошо, что Элвин предпочитает ездить верхом. Полчаса в карете в одиночестве дают мне время собраться с мыслями, оценить ситуацию. И признать печальный факт: я сделала глупость.

Додумалась: флиртовать с братом мужа! Да еще на официальном приеме во дворце Исы. Красивых слов захотелось? От кого? Закоренелого бабника, который расписывает свои победы в мерзких книжонках?!

Или хуже того — захотелось ревности. Не я ли требовала от своего мужчины свободы и доверия?!

Как же стыдно…

Я собираюсь сказать об этом, стоит нам переступить порог гостиной, но Элвин не дает мне сделать этого:

— Позже. Иди спать, Фран.

…Глаза у него светлеют, становятся почти прозрачными, а лицо каменеет в маске ярости. Я вглядываюсь и не вижу за ней человека, которого люблю. Его нет, ушел, скрылся.

Складка меж бровей становится глубокой, кулаки и челюсть сжаты. Злится.

Даже не злится. В бешенстве.

Так бывает всегда, когда его тень берет слишком много власти. Зовет крушить, ломать, убивать. И все силы души направлены на то, чтобы не дать воли одержимой инстинктами бестии.

Больше всего Элвин боится утратить самоконтроль и натворить дел.

Надо бы уйти. Оставить его сражаться со своей тварью, не лезть под стрелы. Я немного побаиваюсь, когда он такой. Но чувство вины и желание все исправить толкают под руку.

— Нет, сейчас. Я знаю, как это могло смотреться со стороны. Но поверь: ничего не было. И быть не могло.

И тут он взрывается:

— Какого гриска, Фран?! Нашла с кем обжиматься в уголочке! С Риэном?! А приди я чуть позже, ты бы уже и ноги раздвинула?!

Лучше бы он меня ударил.

Он и так ударил. Словом можно высечь больнее, чем плетью, мне ли не знать этого.

Только не разреветься! Только не плакать!

Сглатываю неуместные, бабские слезы. И говорю с холодной насмешкой:

— От Риэна я сегодня услышала десятки прекрасных комплиментов, а от тебя — оскорбление…

— Конечно, он же во всем лучше меня.

— Возможно, мне и впрямь стоило быть с ним поласковей.

— Давай, беги. Вдруг он еще не успел никого подцепить.

Отворачиваюсь к двери. Невыносима мысль оставаться здесь после случившейся ссоры. Ходить по комнате, накручивая себя. А как после спать в одной постели?! Почему у нас одна спальня на двоих? Почему раньше это никогда не было проблемой?!

Он ловит меня у двери. Сгребает в объятия, удерживает молча, пережидая мои вопли «Пусти!» и удары кулаками. Бесполезные, слабые удары — женщине никогда не совладать с мужчиной.

— Мне больно! — Это ложь. Я просто пытаюсь заставить его разжать руки. Хочу сбежать, уйти, оставить его здесь — и пусть злится в одиночестве, как и собирался.

Хочу сбежать. И хочу, чтобы он не дал мне сбежать. Чтобы задержал, остановил, показал, как я ему дорога.

— Прости, — выдыхает он мне на ухо. — Я не должен был говорить такого. Не уходи. Пожалуйста.

И злость, которая не давала слезам прорваться наружу, исчезает.

Я всхлипываю, а он гладит меня по голове. По-прежнему удерживая в объятиях, хватка у него стальная — не вырваться.

…Да я и не хочу вырываться.

Тень отступила. Скрылась, уползла в норы души. Остался только человек, которого я люблю. И я не хочу бежать от него в ночь, подняв свою обиду, как знамя. Не хочу возвращаться во дворец княгини. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал о нашей ссоре.

— Ты тоже прости, — шепчу я, уткнувшись в его шею. — Мне не стоило флиртовать с Риэном.

Муж вздыхает:

— Это уж точно. Нашла ухажера! Этот парень любит все, что шевелится. Ты хоть знаешь, что на Эмайн Аблах не осталось ни одной не осчастливленной им девы?

— Про тебя говорят то же самое.

— Гриска с два! Я всегда был разборчив, — он снова заводится при воспоминании о сцене на террасе. — Радость моя, я понимаю, что тебе нравится кружить головы, но, будь добра, выбирай объект для своих чар тщательнее. Или сеньорите так хочется, чтобы братец увековечил это рандеву в очередной записульке?

Я — героиня похабного романчика?!

Эта мысль приводит в ужас.

— Ничего не было!

— У Риэна богатая фантазия.

— Но почему?! Он же знает, что я твоя жена.

Он улыбается грустно и чуть устало, целует меня в висок.

— Потому же, почему ты с ним обнималась. Азарт и нежелание думать. Раньше мы частенько ухлестывали за одними и теми же девушками. Иногда на спор.

— Прости. Это было очень глупо. И… мне стыдно, правда. Ну не злись. Пожалуйста!

Снова вздыхает:

— Я не злюсь. Не на тебя.

— Не будешь устраивать сцену ревности и крушить мебель?

Теплая улыбка. Настоящая. Больше всего я люблю его таким — открытым, близким, чуть уязвимым. Моим!

— Как в дешевой пьеске? Нет, пожалуй, воздержусь.

Поцелуй в уголок губ. И еще один — чуть выше, чтобы стереть суровую складку меж его бровей.

— Как я могу заслужить прощение?

Элвин ухмыляется. В его глазах снова пляшут лукавые искорки, которые мне так нравятся.

— «Служить за прощение» — это к святошам. Мое дело — грешить и сбивать с пути истинного честных квартерианок.

— О, вы жестоки, мой лорд, — подхватываю я предложенный тон. — Никакой епитимьи? Никакой возможности искупления? Я-то надеялась, вы накажете меня, избавив тем самым от чувства вины и мук совести.

В глазах моего мужчины загорается опасный огонек.

— Наказа-а-ать, — тянет он предвкушающим тоном, пока его палец очерчивает контур моих губ. — М-м-м, какая замечательная идея, сеньорита.

Мне внезапно становится жарко.

— Я не это имела в ви…

— Раздевайся! — приказ в голосе, как щелчок кнута.

Делаю шаг назад и замираю. Возбуждение накатывает откуда-то снизу живота, расходится по телу, заставляя вздыбиться каждый волосок на теле.

Пауза все тянется и тянется. Воздух вокруг, кажется, нагрелся. Я отступаю еще на шаг, к самой стене. Подчиниться? Спорить?

— А если нет? — в моем голосе звучит вызов. — Что тогда?

— Увидишь.

И снова напряженная, заполненная ожиданием тишина. Я понимаю, что хочу увидеть все, что обещает мне этот тон и этот взгляд.

— Тогда нет!

Он настигает меня уже на лестнице. Короткая, безнадежная борьба. Я сопротивляюсь почти по-настоящему. Элвин перекидывает меня через плечо и несет в спальню, чтобы швырнуть на кровать.

Руки клещами перехватывают запястья, нога вторгается меж коленей.

Долгий, безмерно долгий, возбуждающий поцелуй. Я отвечаю жадно и распутно, выгибаюсь, распятая в его руках, трусь о него всем телом, как кошка. Он отстраняется, нависает надо мной, словно раздумывая, что сделать дальше.

— И это все, что я должна была увидеть? — насмешливо спрашиваю я.

Дразнить его увлекательно и немного страшно.

— Это только начало.

Он сводит мои запястья, легко удерживая их вместе одной рукой. Ощущаю кожей неприятный холод металла — из этого плена не вырваться.

Тихий шелест покидающего ножны кинжала.

Я смотрю снизу вверх, тяжело дыша. Возбуждение мешается с испугом. Он не причинит мне вреда, но до этого в наших играх не было места заточенной стали.

Лезвие обрезает шнур, удерживающий полог, и занавес падает, отделяя нас от прочего мира. Элвин наваливается сверху, тянет меня за руку, чтобы привязать к столбику. Я шиплю, царапаюсь и отбиваюсь уже всерьез, прекрасно сознавая бессмысленность подобной борьбы.

Это знание мешается с вожделением. Я жду, я почти жажду, чтобы он сломил мое сопротивление. Потому что иногда мне нравится чувствовать себя беспомощной и покорной.

Осознание его власти пьянит сильнее любого вина.

— Так-то лучше.

Мои запястья примотаны к столбикам кровати. Мы оба тяжело дышим, на его щеке алеет свежая царапина. Я не хотела!

Он почти касается губами моих губ, я тянусь навстречу, впиваюсь в его рот, пускаю в ход зубы. Снова поцелуй, жадный, но короткий. Элвин отстраняется. Руки медленно, по-хозяйски гладят меня сквозь одежду, и я изгибаюсь, подчиняясь этой ласке. Хочу ощутить его прикосновения обнаженной кожей.

— Ты такая злючка. Может, оставить тебя здесь, чтобы подумала о своем поведении?

Смотрю на него в притворном гневе.

— Развяжи меня!

— Как можно? Мы же только начали.

— И как ты меня разденешь?

— О, это совсем не сложно.

В поле зрения снова появляется лезвие. Слышу треск ткани, холодная сталь плашмя касается кожи, и уже ничто не стесняет дыхания. Секундное сожаление по поводу испорченного платья.

— Я любила этот роб!

Его глаза смеются:

— Видишь, как вредно со мной спорить.

От одежды остались одни лохмотья. Он вынимает шпильки из волос, зарывается лицом в распущенную гриву, пропускает прядь меж пальцев, гладит шею, касается ошейника. Затем медленно разводит мои ноги, проходится, поглаживая, горячими пальцами по внутренней стороне бедра и скатывает сначала один, потом второй чулок. Я нага и беспомощна, руки раскинуты в стороны — не закрыться от жадных взглядов. Кожа горит от возбуждения. Прикрываю глаза и тяжело дышу. Предвкушение едва ли не слаще того, что последует дальше. Я знаю, что он сейчас сделает. Или нет? Тело жаждет прикосновений, хочу, мечтаю ощутить его внутри, хочу его рук, его горячих губ…

Открываю глаза, чтобы взглянуть в расширенные зрачки. Элвин нависает сверху и тоже тяжело дышит. Наше дыхание смешивается.

— Возьми меня! Пожалуйста.

— Подожди.

Я смотрю, как он раздевается, как подчеркнуто медленно, не отводя от меня взгляда, натягивает на протез перчатку. Это неповторимое, невероятное ощущение, когда знаешь, что сейчас тебя возьмет любимый мужчина. Это ожидание, возбуждение почти на грани терпимого.

А потом его губы и руки начинают странствие по моему телу. Он нежен и не торопится. Элвин не любит торопиться. Его неспешность всегда бросает вызов моему нетерпению. Будь мои руки свободны, я бы знала, как заставить его забыть обо всем. Но сейчас я могу только стонать в ответ.

Пальцы поглаживают грудь, легко, едва ощутимо, как крылья бабочки, касаются напряженных сосков. У меня вырывается хриплый крик:

— Сильнее!

Но он только усмехается и продолжает неспешную, нежную пытку. Правая рука ныряет меж бедер, я вскрикиваю, ощущая вторжение.

— Да, да, да, — шепчу, ощущая, как каждое движение приближает меня к сладкой, судорожной волне. Я почти готова нырнуть в это восхитительно-бездумное марево, когда его пальцы вдруг покидают мое тело.

— Не останавливайся! — мой негодующий крик встречает его усмешку.

— Куда ты так спешишь?

Я дергаюсь, приподнимаюсь, пытаюсь высвободиться. Почему он медлит? Я хочу! Я умираю от желания!

— Не надо, — шепчет он на ухо. — Только сделаешь себе больно. Я хорошо тебя привязал.

Возбуждение отступает медленно, тело ломит от похоти. Мой мучитель все так же нависает сверху, поглаживая кожу легкими, летящими касаниями. Я вижу и чувствую его вожделение, он голоден не меньше, чем я, но не спешит утолить страсть.

— Почему?

Горячее дыхание щекочет ухо:

— Это же наказание, сеньорита.

Не сразу, но я успокаиваюсь, перестаю жадно заглатывать воздух и вздрагивать, и это становится для него сигналом. Теперь он пускает в ход губы. Дразнящими поцелуями спускается вдоль шеи, прикусывает сосок, заставляя меня выгнуться. Рука поглаживает живот, спускается ниже.

— Я поняла, что ты задумал!

— Ты всегда была умненькой девочкой.

— У тебя ничего не выйдет.

— Проверим?

Я пробую отвлечься, не реагировать на его прикосновения, его ласки, но это невозможно. Голову дурманит осознание чужой власти, пьянит ощущение пут на руках, близость мужчины, возможность утолить плотский голод. А Элвин слишком хорошо знает, как заставить откликнуться мое тело.

Его пальцы порхают меж моих раздвинутых бедер. Я начинаю постанывать, потом кричать, голова мечется по подушке. Мне хорошо! Невероятно, невозможно хорошо, и я уже почти, почти…

Он снова останавливается и просто кладет мне руку на низ живота. Это невыносимо! Я давлюсь возмущенным всхлипом:

— Сволочь!

— Сколько страсти, сеньорита, — низкий и хриплый голос выдает, что он возбужден не меньше моего.

— Пожалуйста… помоги мне… дай мне…

— «Дай» чего?

— Пожалуйста, — скулю я. — Я хочу тебя.

Поцелуй в ключицу:

— Потерпи.

И снова мучительно-сладкая пытка. В моих криках возмущение смешивается с удовольствием. Мне хорошо и плохо. Я изгибаюсь, резко двигаю бедрами навстречу, пытаюсь поймать ускользающее наслаждение. Каждый мускул дрожит, каждое прикосновение заставляет дергаться, словно с меня содрали кожу. Соски ноют от напряжения, живот скручивает и отпускает сладострастная судорога. А он все так же неспешно и умело гладит и целует мое тело, подводит почти к самому пику и останавливается в полушаге от финала. Как он может себя контролировать?

Хочу! Хочу, чтобы он вошел в меня, чтобы взял, хочу слиться, ощутить его внутри! Хочу сладкой, восхитительной разрядки, что обещают, но никак не дают его губы и руки!

Воспитание и представление о благопристойности тонут в багряной пелене, жажда заполняет меня целиком, и я начинаю кричать и упрашивать, используя самые грязные и пошлые слова, что знаю. Сейчас мне плевать на любые приличия. Сейчас я просто хочу.

Хочу!

А потом он не выдерживает и прерывает игру. И я наконец ощущаю горячую тяжесть тела сверху, ощущаю тянущую, такую приятную наполненность внутри. Оплетаю его ногами, вскрикиваю от каждого резкого толчка и двигаю бедрами навстречу. Мне хорошо. Хочу, чтобы это продолжалось и продолжалось…

— Да! Да! Да! — шепчу я, как заведенная. — Хорошо-о-о…

Всего несколько движений подбрасывают к вожделенному пику. Острая, восхитительная судорога идет по телу. Одна. Вторая и третья. С губ срывается стон. Я плыву в сладких волнах наслаждения, тону в них, обмякаю и погружаюсь в теплый, блаженный туман. Нет сил двигаться, но я продолжаю ощущать резкие движения мужчины: каждое из них вызывает новую упоительную волну, продлевая удовольствие.

Потом я слышу его стон, и низ живота снова скручивается в болезненно-приятном спазме. Я так люблю, когда Элвин теряет голову. Когда наконец отпускает этот проклятый самоконтроль. Люблю слышать его стоны, ощущать свою власть над ним.

Он опускается рядом, обнимает меня и тяжело дышит. Над кроватью запах пота и страсти.

— Развяжи, — прошу я.

Открывает глаза и снова ухмыляется, возвращая на лицо привычную маску:

— Зачем?

— Чтобы я могла тебя отдубасить.

— О! Достойная причина, — соглашается он и распускает узлы. Обнимаю его, утыкаюсь в плечо.

— Гад ты! Это было жестоко!

— На то и наказание. И еще скажи, что тебе не понравилось. Кстати, мне было очень сложно терпеть, когда ты так эротично пищала.

— Все равно предупреждать надо!

— Если предупреждать, уже не то. И потом, это была импровизация, — Элвин касается губами следа от шнура на моем запястье, где кожа стесана почти до крови. — Эх ты. Я же говорил «Не дергайся».

— Посмотрю я, как ты будешь не дергаться, когда я тебя так же привяжу и начну мучить, — притворно возмущаюсь я.

— Сначала привяжи, — смеется он.

Я начинаю думать, что это отличная идея. Кажется, знаю, что устроить ему в следующий раз.

Накатывает усталость. Закрываю глаза и сонно шепчу «Люблю тебя», он целует меня в макушку и ничего не отвечает.

Он очень редко говорит, что любит. Потому что вообще редко говорит о своих чувствах.

Я не обижаюсь. Люблю его таким, какой есть.

Глава 11. Призраков не существует

Элисон

— Мне кажется, ты заболел. Не знаю, умеют ли призраки болеть.

— Почему такие мысли, Элли?

— Потому что мы здесь. И ты сам меня сюда привел. А не стал рассказывать, какая я дурочка и как тут опасно.

Терранс покачал головой:

— Вот как вы меня видите, принцесса? Очень глупые фантазии. Избавляйтесь от них скорее. Недооценивать друзей не так опасно, как врагов, но вам надо уметь видеть реальный мир. Увлечение иллюзиями слишком дорого обойдется.

Я скопировала его обычную усмешку.

— Хочешь сказать, что не оттаскиваешь меня подальше от всего интересного, потому что мне «еще рано»?

— Нет. Я предостерегаю от реальных опасностей. Когда ты лезешь туда, где не справишься. И не даю отступить, когда вижу, что ноша тебе по силам.

С Терри невозможно спорить. Он всегда выворачивает разговор так, что он прав. Если я шучу, он серьезен, если серьезна — сводит все в шутку. А я всего-то хотела отыграться за его поведение в последние дни.

— Хватит нотаций, Терри. Ты иногда брюзжишь, как старик.

— Хватит так хватит, — неожиданно согласился он. — Наслаждайся, Элли. Зимняя ярмарка фэйри в Рондомионе стоит того, чтобы на ней побывать.

Окруженная ледяными арками площадь переливалась в лучах солнца. Хрупкие прозрачные ветки карабкались вверх по камню зданий, сплетались в изысканное кружево над головой. Цветы, гроздья ягод, узорные листья — у них можно было разглядеть каждую впадинку, каждую прожилочку. Не было двух одинаковых листков или соцветий, тончайшая резьба по льду во всем следовала природе. И все это было таким воздушным, невесомым, празднично-волшебным, так искрило и играло на солнце, что любое иное убранство показалось бы вульгарным и грубым в морозной свежести сегодняшнего утра.

— Красота, правда? У княгини безупречный вкус.

А под ледяным сводом раскинула свои яркие тенты и флаги ярмарка фэйри. Она была похожа на человеческую, только чище, меньше толкучки и шума. И меньше людей.

Нет, не людей. Посетителей. Хотя люди среди них тоже встречались.

Я жадно рассматривала прохожих. После невероятных ши, после мага, после Терри и Рэндольфа наконец у меня появилось убеждение, что все волшебные существа почти как люди, только красивее. Оказалось, ничего подобного. Большинство присутствующих на площади и правда были красивы. Но иные мало отличались от чудовищ, а иные балансировали на тонкой грани, где красота переходит в безобразие. И в каждом фэйри ощущалась абсолютная чуждость чему-либо человеческому, которая исключала возможность ошибки. Они напомнили демонов маэстро Антонисона, чьи жуткие, фантасмагоричные картины в последние годы вошли в большую моду.

Мимо, едва переставляя тоненькие ножки, проковыляла раздутая туша. В углублении между плеч туши покоилась яйцеобразная голова с гипертрофированно огромным носом. Я глазела на нее, пытаясь понять, как это создание вращает головой при полном отсутствии шеи…

Голова повернулась, как шарик в лунке. На меня в упор уставились выпученные черные глаза. Я вздрогнула и попятилась.

— Элли, прошу, не пялься так! Ты привлекаешь внимание.

— Ты же сказал, здесь безопасно.

— Безопасно, если ты сойдешь за свою. Здесь много магов, их учеников и просто посвященных людей. Но они не разглядывают хозяев, как экспонаты в кунсткамере. И не пытаются потрогать все подряд. И да, не разговаривают сами с собой, поэтому прекращаем болтовню.

Последнее было выше моих сил.

— Я тихонько. Правда-правда, — прошептала я. — Терри, а почему нельзя, чтобы тебя здесь видели? Я думала, ты только от людей прячешься.

— Так надо.

Ну вот, опять он за свое.

— А Бакерсону зачем показался?

— Не удержался. Да и неопасно. Этот трус слишком трясется за свою репутацию. Не стой на одном месте, это привлекает внимание. Пройдись, осмотрись. Но без эмоций. Сделай вид, будто ищешь что-то. Тем более что так и есть.

Я кивнула, набрала воздуха и шагнула в толпу. Над ухом продолжалось назойливое:

— И не вздумай ничего покупать. Не расплатишься!

— Ты это уже говорил.

— Говорил и повторю. И не показывай деньги. Сразу себя выдашь.

— Помню, не нуди.

Я прошла мимо большого котла на треноге. Под котлом тлели дрова, рядом, пристроившись на стремянке, стоял мохнатый карлик вроде тех, которые у мага коня седлали. Он зачерпывал варево поварешкой и разливал по пузатым глиняным кружкам.

— Глинтвейн, — подсказал Терри. — Можешь взять немного. Только не увлекайся, у нас еще дела.

— А как же «не показывай деньги»? Сам говорил.

— Дурочка, это бесплатно.

Посмотрела бы я на подобное «бесплатно» на человеческой ярмарке! Все бы сразу про товары забыли, пока котел не опустеет. А тут даже очереди не было.

Я разжилась кружкой обжигающе горячего напитка и пирогом с зайчатиной.

Ополовинив кружку, я согрелась и осмелела. Никто не собирался набрасываться, чтобы разорвать меня на части. Никто не тыкал пальцем и не кричал: «Смотрите, чужак». И Терранс был прав: вокруг хватало людей, так что я на их фоне не слишком привлекала внимание.

В цветастых палатках продавались зелья и оружие, украшения и одежда. А то и вовсе диковинные вещи, о назначении которых я могла только догадываться.

— Как вы живете без денег? — проворчала я, провожая завистливым взглядом серьги невероятной красоты, которые на моих глазах выторговала за какую-то красную бусину тучная леди, покрытая бородавками.

— Хорошо живем.

— Слушай, Терри. А почему фэйри такие разные? Некоторые на людей вообще не похожи.

Я ждала, что призрак отшутится, как всегда. Но он неожиданно серьезно ответил:

— Каждый фэйри имеет тень — силу, которая меняет нас. Чтобы укротить ее, нам дано предназначение. Фэйри рождается и обретает облик в борьбе тени и предназначения. Чем сложнее была борьба, тем дальше внешность фэйри от человеческой…

— Ой!

— Что еще случилось?

— Это тот маг!

Это действительно был он. Я его издалека заметила, фэйри в большинстве своем низкорослы, и колдун торчал над ними в толпе, прямо как его башня над городом. Мне-то хорошо, я маленькая, почти не выделяюсь.

Я юркнула за палатку и продолжила наблюдать. Маг был не один, с ним рядом шла женщина в сером плаще, отороченном мехом. Очень красивая и, кажется, совершенно обычная, человеческая. Было что-то такое в том, как он обращался к ней, как протягивал кружку с вином, что я поняла: это не очередная сестра или, там, знакомая, а та самая жена. Они так замечательно смотрелись рядом, что у меня даже позавидовать всерьез не получилось, только вздохнуть. Давно знаю, что мир несправедлив. У этой красавицы есть муж, богатство и право находиться на Изнанке. А у меня — только Терри и проблемы с завещанием.

— Тот самый, из башни?

— Да.

— О-о-о, дай-ка посмотрю. Никогда Стража не видел.

— Он стражник? Я думала, маг.

— Не стражник, а Страж, глупенькая.

— А что это значит?

Терри странно посмотрел на меня:

— Не торопись. Тебе еще придется это узнать, Элли. А сейчас лучше, чтобы он тебя не видел.

Ну вот все и вернулось к знакомому «Молчи, малышка Элли, тебе еще рано спрашивать про это». А я-то уже переживала, не подменили ли моего друга.

— Почему лучше? Может, подойти, поздороваться? Он не такой злой, каким кажется. — Мне хотелось подойти, если честно. Интересно было, смутится ли он в присутствии жены.

Я вспомнила, какой он самоуверенный, и поняла: не смутится. Еще и мне такого скажет, что я сквозь землю провалиться буду рада.

— Смешная ты, Элли. Он не злой и не добрый, он Страж. И тебе не надо маячить перед ним лишний раз. Давай, сворачивай в этот проход.

Маг с женой вошел в одну из палаток, и я послушалась друга.

От мимолетной встречи остался неприятный осадок. Я вообще после возвращения с Яблоневого острова много про колдуна думала. Разного. Никак эти мысли не отпускали. Я была благодарна ему за помощь, но при этом как будто обижалась на него. И сама понять не могла за что.

Ноги вынесли меня к палатке с тем самым гербом. Три звезды и кинжал на золотом круге, и все перечеркнуто черной полосой наискось. Если тесно связанный с воровской гильдией должник Рэндольфа не лгал, именно у этого перекупщика всплыли некоторые из украденных у стряпчего ценных безделушек.

— Пришли, — прошептал призрак. И я почувствовала ужасную робость. Даже коленки задрожали.

— Слушай, Терри, а может, завтра с Рэндольфом придем? Вместе.

— Завтра князь так же, как сегодня, может потребовать от Рэнди службы. И чем дольше мы тянем, тем меньше шансов найти твою пропажу.

— А может и не потребовать. Давай до завтра подождем. Пожа-а-алуйста-препожалуйста-а-а.

Он мрачно покачал головой:

— Я был прав. Рэнди на тебя плохо влияет. Как ты сразу на него уселась и ножки свесила.

Я вспыхнула:

— Это неправда! Просто я не знаю тут никого. И не знаю, как правильно говорить. Я себя выдам.

— Элли, ты не можешь переложить все свои проблемы на моего младшего брата. И не потому, что он откажется их тащить. Наоборот, он сдохнет, но будет пытаться. И сдохнет очень быстро оттого, что они ему не по силам. Учись сама стоять на ногах. Как можно быть таким ребенком в девятнадцать лет?

Я стояла, хватая ртом воздух, точно рыба. Только Терри так умеет, чтобы сразу меня и огорошить, и обидеть, и разозлить, и пристыдить. Призрак высказался и тоже молчал — ждал, пока до меня дойдет. А я все пыталась придумать достойный ответ и в итоге ляпнула:

— Рэндольф — твой младший брат?

— О боги! Это все, что ты запомнила из моей речи, Элли?

— Нет, не все. Но поверить не могу, что ты старше. И зачем врать, что вы не родственники?

— Это долгая история. Давай уже внутрь. Пока у Кенрика-монгрела никого нет в лавке.

Внутри было уютно. Потрескивали дрова в маленькой жаровне, под потолком медленно крутился золотистый шар, бросая блики на стены и любовно выложенный товар. У жаровни прихлебывал травяной отвар сам хозяин — крепко сложенный бородатый мужчина с хитроватым прищуром. Когда я откинула полог, он вскочил и начал раскланиваться:

— Приветствую, прекрасная леди. Мое имя Кенрик Мори. Счастлив видеть вас в гостях. Уверен, вы слышали о моей антикварной лавке. Самый богатый выбор не просто во всем Рондомионе, но, не постесняюсь утверждать это, во всей Дал Риаде. Вы ищите что-то конкретное или просто желаете посмотреть на товар?

Я тоже поклонилась и уставилась на него во все глаза. Монгрел выглядел как обычный человек. Ничто в его внешности не выдавало родство с фэйри. Терри отзывался о полукровках с плохо скрываемым презрением, а Рэндольф был очень сдержан в высказываниях, поэтому я так и не поняла, как с ними следует держаться. Решила просто быть вежливой.

— Здравствуйте, мистер Мори. Вы правы, меня интересуют вполне определенные вещи. По меркам фэйри они почти ничего не стоят, но дороги мне.

Я описала инкрустированную золотом и костью флягу, перешла к складной подзорной трубе и осеклась. По лицу хозяина лавки было видно, что он понял, о каких вещах идет речь, — таким настороженным и хитрым оно сразу стало.

— Возможно, в моей лавке действительно продавалось что-то подобное. Столько товаров, столько клиентов ежедневно. Мыслимое ли дело — запомнить всех.

— Врет, — мрачно прокомментировал Терри.

— Вы продали эти вещи третьего дня.

— Ну, значит, продал. Увы, ничем не могу помочь.

— Меня интересуют не сами вещи. Только откуда они у вас.

Терри застонал:

— Ох, Элли, святая простота! Кто же спрашивает вот так, в лоб?! Сейчас он тебя пошлет, и правильно сделает.

Антиквар развел руками:

— Простите, леди. Не имею привычки разглашать имена своих поставщиков без согласия с их стороны.

— Ага, рассказывай сказки, — Терри заковыристо выругался. — Мошенник набивает цену, он не только краденым приторговывает, но и информацией.

Я и так это знала. Мы обсуждали все это, когда составляли план.

— Эти вещи были украдены.

— Возможно. Не имею к этому никакого отношения.

— Вы сможете повторить эти слова в лицо страже княгини? — сказала я, как учил Терри.

Видимо, владевшая мною неуверенность просочилась сквозь слова, потому что Кенрик Мори осмотрел меня еще раз полным скепсиса взглядом.

— С чего бы княгине интересоваться человеческими безделушками?

— С того, что они украдены у моего деда.

— И кто ваш дед?

— Дэвид Доусон.

По этому поводу между моими фэйри вышел спор. Рэндольф утверждал, что говорить от чужого имени — рискованная затея. А Тэрри закатывал глаза, ругался и повторял, что надо обязательно назвать авторитетного человеческого мага. Иначе пройдоха-Мори нипочем не сдаст имя воришки.

Я решила послушаться Терри. Кажется, он в таких вещах лучше разбирался.

— О-о-о! — брови антиквара поползли вверх. — Тот самый Дэвид Доусон? И как поживает ваш почтенный дед? — его усмешка в бороду что-то означала, но я никак не могла понять, что именно.

— Спасибо, прекрасно. Только очень расстроен из-за кражи.

— Передайте ему мои приветствия и наилучшие пожелания.

— Обязательно.

— Не знал, что внучка Дэвида Доусона практикует некромантию, — продолжил он все тем же доброжелательным тоном.

— Простите… что? — у меня возникло крайне неприятное чувство, что я только что вступила в расставленную ловушку. И дверца уже захлопнулась.

— Ну как же. Мистер Доусон уже месяц, как изволит спать вечным сном, поэтому передать ему мои приветствия может только особа, практикующая некромантию, — все так же жизнерадостно произнес Мори.

Вот оно. То, чего я больше всего боялась, — быть пойманной на лжи, стоять вот так и не знать, что ответить.

Призрак виновато отвел глаза:

— Прости, Элли. Я не знал. В мире людей все так быстро меняется.

— Итак, юная леди, — голос антиквара стал жестким, а в движениях появилось что-то хищное. — Кто вы и зачем пытались меня обмануть?

— Уходи, Элли, — несчастным голосом прошептал призрак. — Пусть Рэнди попробует завтра.

Я бросила взгляд на выход из палатки. Что-то подсказывало: если захочу сбежать, Мори не станет меня преследовать.

Вот только цель от этого ближе не станет. Скорее напротив. А если Мори предупредит воришку, и тот заляжет на дно?

— Я отвечу на первый вопрос, — когда страшное случается, часто оказывается, что оно не такое уж страшное. — В обмен на информацию о покупателе.

— Не надо! Ты же ничего в этом не понимаешь.

Вот зачем он нудит над ухом? Я же не могу ответить ему в присутствии Мори. И даже жестами приказать заткнуться не могу.

— Не много ли вы на себя берете, леди?

— Не много! — я впервые за весь разговор осмелилась посмотреть ему прямо в глаза. — Давайте меняться.

Антиквар помолчал, что-то просчитывая про себя, а потом вдруг кивнул:

— Обмен один к одному. Не меньше трех вопросов.

Кажется, я начала понимать правила этой игры:

— Я спрашиваю первая.

— Хорошо, — Мори достал маленький бархатный мешочек и извлек из него два камня размером чуть больше перепелиного яйца каждый. — Возьмите его в руки.

— Зачем? — идея брать что-либо из рук Мори мне совсем не нравилась.

Он хмыкнул:

— Один этот вопрос показывает, насколько вы несведущи в магии. Маленькая подстраховка, чтобы никто не вздумал лгать. Возьмите.

Терри кивнул:

— Не бойся. Камень раскаляется, если лгать, но можно недоговаривать. В меру. Хотя ты все равно зря полезла меняться с Кенриком. Он тебя надует.

— Пусть надует, — сообщила я вслух, не понижая голоса. — Сам говоришь, мне надо учиться быть самостоятельной.

Терри сделал большие глаза и замахал мне руками, изображая всем своим существом безмолвное возмущение. Но я уже взяла камень в руку и переключилась на Мори:

— Кто принес вам вещи на продажу?

Он гадко улыбнулся. Словно сдавал своего поставщика с тайным удовольствием.

— Кьяра Шелковые пальчики.

Терри покачал головой. Ему это имя не говорило ничего, как и мне.

— Моя очередь, — кивнул Мори. — Кто вас послал, леди?

— Никто, — честно ответила я.

Его глаза изумленно расширились. Мори окинул еще раз взглядом мою фигуру в простеньком платье — в самый раз для служанки. Платье достал Рэндольф. Я специально просила попроще принести, чтобы можно было снять и надеть без посторонней помощи. Окинул и недоверчиво покачал головой.

— Спрашивайте.

— Где я могу найти эту Кьяру?

— В городской резиденции сэра Оливера Блудсворда. Точного адреса я не знаю, но выяснить его не проблема.

— Блудсворда?! — вырвалось у меня. — Почему у Блудсворда?

— Насколько мне известно, она принесла ему вассальную клятву в обмен на защиту и покровительство, — после паузы сообщил Мори. — Кстати, это был второй вопрос.

— Ничего подобного! — возмутилась я. — Сейчас по правилам ваша очередь. Не пытайтесь меня обмануть.

— Я не пытаюсь, юная леди. У нас есть договоренность — ответ на ответ. Вы получили два, сейчас моя очередь.

— Я же говорил, Элли, — вздохнул призрак над ухом.

— Кто вы такая?

— Элисон Майтлтон.

Его лицо прояснилось:

— Да, слышал о ваших обстоятельствах. Я, знаете ли, на два мира живу, в силу происхождения. Но вы не являетесь ученицей мага и никак не принадлежите к Изнанке, не так ли? Нет, нет, не отвечайте. Это был не вопрос.

— Не являюсь и не принадлежу, — злорадно сообщила я. — Вы тоже получили два ответа.

— Не советую играть нечестно, юная леди, — сообщил мне Мори. — Репутация нарабатывается годами, а теряется в один миг. Мой второй вопрос — с кем вы только что разговаривали?

— Он прав. Тебе придется ответить.

— С вами.

— Нет. Когда обращались не ко мне.

— С призраком.

Он перевел взгляд на камушек в моих руках. Тот лежал в ладони — чуть теплый и приятно округлый на ощупь.

— Моя очередь. Кто такой Блудсворд?

Мори моргнул:

— Я не понял вопроса, леди.

— Что он может? Умеет? Откуда знает про Изнанку? — выпалив эти вопросы, я еле удержалась, чтобы не зажмуриться.

Сейчас я узнаю все-все про свое чудовище.

— Ну… он довольно сильный и известный маг. Пусть и со скверной репутацией. Кто вывел вас на меня и рассказал об Изнанке?

— Друг. Его зовут Терранс, — камешек в ладони мгновенно нагрелся так, что трудно было держать. В этот момент я, как никогда ранее, оценила предусмотрительность Терри, который не рассказывал почти ничего о себе.

Глаза Мори сверкнули. Уверена, ему хватит и имени. К сегодняшнему вечеру он будет знать о Террансе гораздо больше меня. А мне пора прекращать играть с огнем. Оставалась сотня вопросов о Блудсворде, но разговор повернул в опасную сторону. Не знаю, можно ли как-то повредить призраку, но следующим ответом я рисковала поставить под угрозу Рэндольфа.

— Думаю, можно закончить. Я узнала все, что нужно.

— Вы уверены? Разве вам не хочется узнать больше о возможностях и способностях Блудсворда? Или о слухах, которые о нем ходят?

— Ох… — у этого предложения был соблазнительный запах мышеловки. Чтобы понять, что такое Блудсворд и какую угрозу представляет для меня и моих близких, надо задать не меньше дюжины вопросов. А Кенрик Мори будет, обязательно будет спрашивать в ответ. Пока не узнает все. И только боги ведают, какими неприятностями это может обернуться для меня. Или для тех, кто рискнул мне помочь. — Нет, спасибо.

Мори больше не улыбался.

— Вы очень интересная девушка, Элисон Майтлтон. Это ведь о вас ходят слухи, что вы малость не в себе, страдаете припадками, общаетесь с космосом.

— Мы больше не обмениваемся вопросами, но я отвечу вам бесплатно. Да, обо мне. И не с космосом, а с призраками.

Он еще покивал, просчитывая что-то в уме. И сказал:

— Будьте осторожны, леди. Поговаривают, что граф черпает силу из человеческих жертвоприношений.

— А это правда?

— Желаете продолжить обмен?

— Нет, — я встала. — Спасибо за познавательную беседу, мистер Мори. Не смею больше отвлекать вас от работы.

Он поднес мою ладонь к губам и задержал в своих руках:

— Понимаю ваше недоверие, мисс Майтлтон. Но помните: я известен в Рондомионе не только как делец, который может узнать и достать почти что угодно. Я еще известен как честный партнер, который всегда выполняет условия сделки. Когда вам потребуется союзник, вспомните, что у вас есть много ответов, которыми мне бы хотелось обладать.

— Спасибо. Я не забуду о вас.

Мы вышли из лавки, и Терри издал громкий, протяжный выдох, как человек, который сотню миль тащил на плечах тяжелый мешок, а теперь наконец получил возможность сбросить его и отдохнуть.

— Терри, я сильно нам навредила? — жалобно спросила я.

— Нет, что ты, Элли. Ты была великолепна. Надо почаще тебя ругать, отличный эффект дает.

— Но я выдала тебя Мори!

— Это не страшно, — он хихикнул. — Даже забавно, как ты его запутала с этим «призраком».

— А ты разве не призрак?

— Тс-с-с, призраков не существует, Элли. Только никому не говори.

Глава 12. Роузхиллс

Франческа

Холодное зимнее солнце золотит верхушки окрестных холмов, рассыпается в снежном крошеве сияющими самоцветами. Кустарник, подаривший имя этой долине и окрестным холмам, торчит по склонам колючим частоколом. В наготе веток, лишенных зелени и цветов, мне чудится что-то скорбное. Ветер теребит остатки пожухлой листвы.

А низину заливает сумрак. Туман разметал над ней грязно-серые пряди, как ошметки гигантской паутины, и солнечные лучи съеживаются, отступают, брезгуя соприкасаться с влажными липкими нитями.

Чаша долины — полное теней озеро в окружении позолоченных солнцем холмов. Мрак вздыхает и плещется, точно жаждет, но не может выбраться из берегов. Под пеленой тумана и толщей сумрака покачиваются искореженные силуэты.

Они привлекательны и омерзительны, как бывает привлекательным и омерзительным только подлинное уродство.

— Это случилось здесь, — говорит Ламберт. — Вон у того дерева.

То, что он назвал деревом, больше похоже на воплощение ночного кошмара. Белесые лианы, ствол, как вздутая плоть в коросте цвета спекшейся крови, гнилостно-зеленые цветы и разбухшие алые почки, похожие на напомаженные, непристойно приоткрытые губы.

Десять лет назад там рос бук. В его тени прятался алтарь, на котором умер тот мальчик — Терри.

— Роузхиллс непохожа на искаженные земли, оставшиеся после Заката богов. Здесь нет инферно. И все же это место отмечено Хаосом. Вы не поверите, леди, но еще десять лет назад тут была прекрасная долина. Вся в зарослях жасмина и диких роз.

Он мог бы не убеждать меня. Я помню.

Помню, какой была долина десять лет назад. И помню, как небо стекало потоками раскаленной лавы, как вспухала, чавкала и вздрагивала земля, жадно пожирая кустарник, тела и даже себя самое…

— Тан Фианнамайл долго пытался узнать, что случилось в тот день. Мы опрашивали деревья, скалы и даже людей. Никто не знает всей правды, но всему виной человеческие маги. Из тех, что служат Хаосу в надежде получить больше силы. Людская глупость и жадность не ведает пределов.

Мне нечего возразить на эти слова, потому что он прав.

— Мы не знаем, как им удалось сотворить такое, — продолжает Ламберт. — Мы не знаем, как и почему Рэндольф и его побратим Терранс оказались здесь и что случилось с ними позже. Но нынче никто из фэйри по доброй воле не сунется на искаженную Хаосом землю.

Я прикрываю глаза. В ушах истошный крик «Терри-и-и!», и на лице я снова ощущаю раскаленное дыхание смерти.

Никто не знает, что же случилось на самом деле в тот день.

Никто.

Даже я.

— Как же вы там оказались?

— За мной гнались кровники из клана Присягнувших Огню. Они преследовали меня всю ночь и загнали ко входу в долину. Я был безоружен, изранен и не надеялся уйти живым. Все, чего мне хотелось, — забрать с собой хотя бы нескольких врагов, чтобы Присягнувшие Огню надолго запомнили, как умирают фэйри Гэльских холмов. Поэтому я спустился в долину. Большинство из них не рискнули последовать за мной. Но один все же решился…

Он замолкает. Порыв ветра доносит со дна котловины сладковатый запах гнили.

— Мастер-воин, лучший мечник клана. Высокий, почти как ваш лорд-Страж. Он носил доспех с шипованными наручами, а его фламберг испил немало крови моих сородичей, — Ламберт стискивает зубы. — Я боялся, что он отступит, но он был самоуверен. Испарения в долине дурманят разум. Все было словно во сне. Не знаю, как мне удалось добраться так далеко, но он настиг меня на холме у алтаря. Я запнулся, упал и почувствовал, как ноги оплетают травы. Помню свист стали над ухом. И крик, — он содрогается. — Никогда не слышал, чтобы живое существо так кричало. Последнее, что я помню, — лиану, прорастающую сквозь мое тело. Это было так отвратительно и противоестественно, что я потерял сознание.

В тени оплавленных каменных глыб на дне долины заметно шевеление. Мелькает тускло поблескивающее хитином тело — жвалы, тонкие многосуставные конечности, налитое похожей на гной жидкостью брюшко. Омерзительное зрелище, от которого невозможно отвести взгляд. Я давлю подкатившую к горлу тошноту и как заколдованная слежу за тем, как гибкое тело исчезает в расщелине.

— В чувство меня привела боль. Такая, словно с меня живьем сдирали кожу. Рядом что-то хрустело и чавкало. Я нащупал фламберг врага и отсек лиану. Вросший в мое тело кусок продолжал шевелиться. Я чувствовал, как он тянет из меня силы.

Ламберт расстегивает несколько верхних пуговиц и сдвигает край рубахи, обнажая бледную кожу. От шеи по плечу тянутся два ряда симметричных коротких шрамиков. Как стежки, сделанные неумелой швеей.

— Это — навсегда, леди. Их нельзя убрать даже магией. Я дернул, и потемнело в глазах. Подумал, что снова потеряю сознание, но желание избавиться от этой мерзости было сильнее боли. Выдирать ее было все равно что самому себе вырывать ногти. Позже целитель клана сказал, что я поспешил. Нужно было вынести лиану на себе, дождаться, пока она ссохнется. Не осталось бы шрамов. Обитатели Роузхиллс не живут долго вне долины.

— А тень?

— В тот момент я был так измучен, что не заметил в себе никаких изменений. Лишь неделю спустя, когда смог встать с постели и вышел во двор, я заметил, как изменилась моя тень. А позже пришли сны…

— Сны?

— Это были не просто сны. Они приносили самые темные желания, самые тайные страхи. Человек не выжил бы. Даже мне — полукровке — непросто было овладеть могуществом. Чтобы выстоять в сражении с самим собой, надо точно знать, для чего ты хочешь обуздать свою силу. Вот почему любой фэйри имеет предназначение.

Выражение задумчивой отстраненности покидает лицо Ламберта. Он поворачивается ко мне и разводит руками:

— Теперь вы понимаете, почему мой способ не подойдет больше никому, леди Франческа? Мне жаль, но вы родились без тени. Это судьба, с ней не спорят, она превыше. И я не хочу, чтобы говорили, будто тан Танцующих-с-Ветром не помнит своих долгов, поэтому дам зарок на Большой долг. Вам и вашему Стражу.

Я перевожу взгляд на серый в наледи камень. От ног Ламберта распласталась тень. Угловатая, слишком длинная и худая для приземистого полукровки.

Тень обряжена в доспех с шипастыми наручами. За ее спиной виден край круглого щита, в правой руке она сжимает полуторный меч. Солнце так падает, или просто Изнанка шутит злые шутки, но кажется, будто лезвие меча изгибается подобно языкам пламени.

— Альфред, — говорит Ламберт, проследив за моим взглядом.

— Что?

— Альфред. Так его звали.

Элвин

Мерлетта прилетела на рассвете.

Требовательный стук разбудил меня далеко не сразу. В полусне я повернулся, протянул руку, чтобы обнять Франческу. Наткнулся на пустоту и проснулся окончательно.

И вспомнил, что сеньорита уже неделю, как снова уехала в Сэнтшим.

А за окном все так же билась и стучала клювом в стекло синяя птица.

Мысленно костеря любителя ранних побудок, я вылез из-под одеяла. Прошел по ледяному полу к разноцветной арке окна. Вместе с мерлеттой в комнату ворвались морозный ветер и горсть мелких снежинок.

Голос, которым заговорила птица, сперва показался незнакомым.

— Мы виделись всего лишь раз, лорд Страж, но я и весь мой род обязан вашей женщине, потому я не могу не отправить вестника. Знайте же, что в качестве оплаты за свои услуги леди Франческа потребовала правды о том, как я обрел свою тень. Я согласился в тайной надежде, что она никогда не воспользуется этим знанием. Тень пришла ко мне в долине Роузхиллс, и я до сих пор с ужасом осознаю, как близко был тогда даже не к смерти, но к участи куда более страшной. Идя на сделку, я надеялся, что ни один человек в здравом уме не пожелает прикоснуться к отмеченной Хаосом земле. Однако леди Франческа отказалась принять мой обет на Великий долг и проводит дни у входа в долину. Если вам дорога ее жизнь, остановите ее, пока не стало слишком поздно.

Я смачно выругался, заглушая хлопок лопнувшей мерлетты.

Франческа

Еле заметная тропка вьется, огибая холмы. Норовит вывернуться из-под ног, исчезнуть, раствориться среди серых скал и кустов шиповника, но я упрямо нахожу ее раз за разом.

Когда-то на ее месте проходила широкая дорога. Единственный путь в долину — склоны окрестных холмов слишком круты и обрывисты. Сейчас наезженный тракт превратился в узенькую тропку, что в человеческом мире, что на Изнанке.

Лежащая в окружении холмов и скал, Роузхиллс никогда не была многолюдным местом. Слишком далеко от городов и крупных дорог. И все же здесь жили люди. А чуть в стороне от деревеньки, на берегу реки, находился летний коттедж графа Сэнтшимского. Совсем маленький, всего два этажа и пять комнат. Во время редких визитов хозяев он использовался как охотничий домик. Берега Саворна и мелкие озера у другого края долины славились изумительной охотой на водоплавающую птицу.

Сейчас и сама деревня, и коттедж стояли заброшенные. Ветер гулял в щелях заколоченных ставень. От скрипа ржавого флюгера ныли зубы. Тьма в проеме подвального окошка ухмылялась гнилыми зубами.

Я пришла туда на следующий день после рассказа Ламберта. Поднялась по крыльцу, коснулась рукой перил, и на перчатке остался слой жирной серой пыли.

Тишина за закрытой дверью не была покоем. Живая, исполненная жадного предвкушения, она ждала свою жертву.

Ждала… для чего?

Я не рискнула войти внутрь и узнать ответ.

В деревне было еще хуже. Время словно обошло стороной и дома, и нехитрую утварь, оставленную сельчанами. Чуть рассохшаяся бочка, полная дождевой воды у крыльца. Топор, всаженный в колоду. Наполовину сплетенная корзина из ивовых прутьев.

Я шла, а дома глядели в спину глазами-окнами.

Тогда, десять лет назад человеческая половина Роузхиллс не пострадала. Ничего не случилось с жителями, остались на месте цветы, кусты и растения. Просто в долине стало как будто чуть меньше солнца. Глубже залегли тени, от реки тянуло не свежестью, но сыростью и гниением.

А еще были сны…

Полные боли и ужаса кошмары, они приходили теперь к каждому. Звали творить желанное и непотребное, запретное. Мельник изнасиловал собственную дочь, потом перерезал ей горло и сам повесился. Бондарь проломил голову молодой супруге — показалось, что она слишком уж ласково улыбается заезжему торговцу…

Драки. Скандалы. Истерики без причины.

— Патер повторял: это Черная гадит, — делился воспоминаниями молодой горшечник из соседней деревушки. Единственный из виллан, кто согласился говорить в обмен на мое золото. — Что надо уметь не поддаться злу и тем Черную забороть. А потом патер возьми и разденься на мессе. Даже исподнее стянул. Встал на колени и давай каяться! Рассказал, как из пожертвований на храм воровал. И как жену Сэма на сеновале разложил… — он ухмыляется с простодушным восторгом, вспоминая давешний скандал. — Тут Сэм полез ему морду бить. А кто денег на храм давал и проповеди слушал, еще и подсобили. Как патер отлежался, так слинял. Ему ж из дома не выйти было, всяк пальцем показывал. А там и моя мамка решила, что пора деру давать, пока не поздно.

Горшечнику тогда было восемь лет. Он мало что запомнил. А прочие сельчане косились с суеверным ужасом, крестились и молчали.

Роузхиллс хранила свои тайны.

Дорога под ногами делает последний поворот и обрывается. Впереди две скалы. Высотой почти в три человеческих роста, они стоят у входа в долину, как немые стражи. Воздух за ними затянут сиреневой дымкой в тонких прожилках белого тумана.

Сегодня в дикую смесь запахов сырости, волглого камня, трав и подтухшего мяса из долины вплетается едва уловимый аромат роз.

Зачем я здесь? Зачем мнусь у входа, как попрошайка на пороге? Зачем ходила смотреть на долину в человеческом мире и расспрашивала вилланов?

Рассказ Ламберта не оставил места для надежды; так на что я надеюсь, приходя сюда каждый день?

Кладбище моих надежд, хранилище страхов.

Роузхиллс…

Лучи солнца падают меж каменным стражами, золотят мне дорогу. Словно приглашают пройти до заветного дерева.

…Зачем? Никто не ждет меня там, на искаженной земле. У меня нет врага, тень которого я могла бы присвоить.

«Стой! Не иди туда, не надо! Там только ужас, страдание и смерть», — захлебывается кто-то внутри меня криком.

Синий лишайник на камне — как потеки краски. А тропка сама ложится под ноги. Солнце светит в спину, когда я шагаю навстречу теням и туману.

Элвин

Подходя к Роузхиллс, я невольно ускорил шаг. В груди поселилось тоскливое предчувствие беды, и, отзываясь на него, заволновалась тень.

С тех пор, как меч Марко отсек мою левую руку, я слышал ее все лучше.

Вот и сейчас еще на подступах к долине я ощутил безмолвное угрожающее рычание, исходившее от моей неотлучной подружки.

У камней никого не было.

Я поймал себя на том, что уже бегу, только когда до скал оставалось с пяток шагов. Резко остановился, крутанулся на месте, меряя тана Танцующих-с-Ветром недобрым взглядом. Тот приближался быстрым шагом, и на лице его застыло обреченное выражение.

Будь он неладен, этот полукровка! Какого гриска он не прислал мерлетту раньше?! Какого демона вообще не рассказал о деталях своей сделки с Франческой?! Я ее хозяин по закону и должен знать, чем занимается моя собственность…

— Где?! — выдохнул я, все еще надеясь на ошибку, недоразумение. На то, что мы разминулись, как будто в долину не вела одна-единственная тропка.

Ламберт побледнел:

— Она проводила здесь целые дни. Здесь или на том камне, — он кивнул в сторону белой скалы над нашими головами.

Я выругался сквозь зубы. И, проигнорировав долгий обходной путь, полез напрямую сквозь заросли шиповника. Выиграл, дай боги, пару минут, обменяв время на клочья одежды и пару царапин.

Со скалы открывался превосходный вид на искаженные земли. Внизу, за прожилками тумана угадывалась растительность, достойная кисти маэстро Антонисона. Лента реки, воды чернее черного, разрезала пространство долины. А мелькавшие в сумерках силуэты всколыхнули воспоминания о кошмарах, что приходили ко мне после обретения тени, когда я сошел с ума, пытаясь обуздать свою сволочную подружку.

Да, это был Хаос. Не столь завораживающий и всеобъемлющий, как инферно, но та часть меня, что составляла суть Стража, узнала его. Тень у ног отозвалась на зрелище утробным урчанием.

Порыв ветра чуть разогнал смрадный туман, висевший над долиной, и я увидел женскую фигуру в темно-красном платье.

Глава 13. Судьбу не обмануть

Элисон

Вид у Блудсворда был немного заспанный и небритый. Как ни странно, ему это шло. Я впервые поняла, почему иные девушки считают его красивым. Нестандартное лицо: слишком длинное, слишком резкие черты, слишком тяжелые брови и крупный нос, но мужественен — не отнять. И эти гипнотические черные глаза…

Он словно очеловечился, скинул часть своей зловещей ауры вместе с лощеностью и дорогим камзолом. А может, все дело было в выражении искреннего удивления, которое граф тщетно пытался скрыть.

— Элисон? Глазам своим не верю, — он преувеличенно-изумленно приподнял брови.

— Похоже, вы не особо рады меня видеть?

— Напротив. Такой приятный… сюрприз. И без предупреждения.

Он, как всегда при нашем общении, сделал многозначительную и пугающую паузу посреди фразы, но мной сейчас владел дикий, хмельной кураж, и я почти совсем не чувствовала страха перед сэром Оливером.

Победа в словесных поединках со стряпчим и антикваром словно подарила мне веру в свои силы. Я вдруг поняла, что тоже что-то могу, и теперь собиралась доказать это Блудсворду.

Мне нужно одержать вверх над моим чудовищем!

— Тогда разрешите войти? — втайне я изумилась, что сказала это. Да еще так спокойно и уверенно. Я ли это? Куда пропала нелепая Элли, которая совершенно не умеет о себе позаботиться, не знает, как правильно себя подать, и боится людей?

— Конечно, — граф посторонился.

— Забавно, что вы сами открываете дверь. Что случилось с вашими слугами? — небрежно продолжала я, снимая перчатки.

Вот так! Главное — уверенность и напор! И не дать ему перехватить инициативу. Не так страшен Блудсворд, как я боялась.

— Остались в поместье. Я приехал в столицу спонтанно, на пару дней.

— Удивительно, и как вы без них обходитесь? — я скорчила такую мину, словно и чихнуть сама без личной служанки не могла. Словно не Рэндольф шнуровал с утра мне платье под мои клятвенные заверения навсегда перейти на наряды попроще, со шнуровкой спереди и без этих ужасных каркасных юбок.

Блудсворд снова применил свою жуткую тактику. Начал сверлить меня взглядом из-под кустистых бровей, нехорошо улыбаться и тянуть паузу. Я всегда пугалась и нервничала раньше, когда он так делал. Вот и в этот раз: чем дольше он молчал, тем менее уверенно я себя чувствовала. А он словно разглядывал поданного ему на блюде молочного поросенка и раздумывал, с какого бока отрезать кусочек.

— Я неприхотлив, — наконец сказал он. — И слишком редко бываю в столице, чтобы держать в доме постоянный штат.

— Экономите? — фыркнула я.

— Экономлю, — согласился он.

Насколько граф экономит, стало ясно, стоило переступить порог. Пыль, мебель в чехлах и запах затхлости, какой бывает в помещениях, где давно никто не живет.

— Надо полагать, кухарки у вас тоже нет, и рассчитывать на приглашение к обеду не стоит?

— Я могу налить вам вина.

— Лучше покажите мне дом.

Он развел руками:

— Здесь не на что смотреть, Элисон. Все в таком же запустении.

— Не страшно. Я просто хочу видеть, как вы живете.

— Неожиданный интерес. Что же, пойдемте. Я буду вашим чичероне.[3] Признаться, я был поражен, увидев вас на пороге, — продолжил он, придерживая передо мной дверь гостиной. — Помню, в нашу последнюю встречу вы клялись, что единственное ваше желание — быть как можно дальше от меня.

— Разве я такое говорила? — ответ, лишь бы ответить. Я жадно рассматривала обстановку в надежде углядеть шкатулку и оттого слушала его вполуха.

— Говорили. Я хорошо помню. Что заставило вас так резко переменить мнение?

— Исход судебного слушания, — тяжко вздохнула я. И почти не покривила при этом душой, ведь, прими судья иное решение, меня бы тут не было. — Вы были правы в том, что брачных предложений не так много, а жить на что-то надо и мне, и моей семье. Я не буду рассказывать вам сказок о внезапно вспыхнувшей неземной любви. Скорее я просто собираюсь обсудить условия сделки.

— Элисон, вы полны сюрпризов. А как же ваш бешеный младший брат и его обещание насадить мою голову над воротами по примеру воинственных пращуров-Майтлтонов?

— Саймон — моя забота. Если мы договоримся, я берусь его убедить. Но прежде чем мы перейдем к обсуждению любых условий, будьте добры, объяснитесь, к чему нужен был тот дешевый балаган с запугиванием, который вы устроили после первого предложения? И не надо валить все на мое безумие. Мы-то с вами знаем, что я — нормальнее многих.

Говоря это все, я представляла, как вместо меня перед Блудсвордом стоит кто-то другой. Кукла фарфоровая в человеческий рост с внешностью Элисон Майтлтон. Кукла открывала рот и произносила скучающим тоном правильные слова. Кукла была в меру практична и в меру цинична, знала, как вести себя в обществе. И ничего не боялась. У нее не хватало фантазии для страхов.

Я подумала, что кукле тоже нужно имя. Пусть ее зовут на анварский манер — Аликс. Так легче отличать от Элли и Элисон.

Горбун слушал куклу со все возрастающим интересом. Разок на его лице даже промелькнуло что-то вроде уважения. Определенно, Аликс ему нравилась больше Элли. Наверное, она много кому пришлась бы по вкусу. И чего ей стоило появиться раньше?

В этот раз он молчал и того дольше. Мы успели подняться на второй этаж и осмотреть весь дом, прежде чем горбун сказал:

— Вы изменились, Элисон. В чем причина? Где испуганный зайчонок, который поджимал хвостик при каждом взгляде в мою сторону?

— Вы скучаете по зайчонку? — Аликс с трудом, но выдержала тяжелый, ищущий взгляд. — Простите, моя мать — старая, беспомощная женщина, сестры слишком молоды, а брат неопытен. Всем им угрожает быть выкинутыми на улицу без гроша. Я не могу продолжать играть в зайку.

Сказав это, я с удивлением поняла, что в словах прозвучало больше правды, чем ожидалось. Кукла-Аликс не была мне совсем чужой. Она просто не была мною.

А Элисон и Элли сейчас хором паниковали на разные голоса. Мы обошли весь дом, но так и не встретили ничего похожего на шкатулку. Или хотя бы жилую комнату без чехлов на мебели. Оставалась, правда, на втором этаже одна дверь, за которую Блудсворд меня не пустил, сказав, что «там нет ничего интересного». Кому как, а для меня сейчас не было ничего интереснее той комнаты.

— И вы решили взять дело в свои руки? Пришли обсуждать брачный договор?

— Да, — Аликс цинично усмехнулась. — Если уж продаваться, то я хочу быть уверена в том, что получу максимальную цену. Но сначала я хочу знать, каких демонов вам вообще потребовалось жениться на мне?

Мне нужно проникнуть в последнюю комнату. Наверняка там его покои! И шкатулка. Если бы удалось хоть ненадолго заставить его выйти…

— Хорошо, — поддержал он предложенный тон. — Буду откровенен, Элисон. Я готов был жениться на вас раньше, когда вы считались законной дочерью Генри. Сейчас вы в лучшем случае бастард, а то и вовсе неизвестно от кого зачатый кукушонок. Все, что я могу вам предложить, — стать содержанкой в моем поместье.

Это было как пощечина. Казалось, ему доставляло удовольствие если не запугивать, то унижать меня. Я сглотнула — в горле пересохло. И тут меня осенило:

— Вы говорили о вине, Оливер. Принесите его. Или я окажусь слишком брезгливой для этого разговора.

Он издевательски поклонился и вышел. Я рванулась к заветной двери. Она была не заперта, но, вкатившись внутрь, я застыла.

Да, здесь находились его покои. А еще лаборатория, испытательный полигон и храм.

Комната была большой. Больше прочих помещений, что я увидела в этом доме. И она была освещена, наверное, сотней свечей, что горели, не сгорая, заливали пространство теплым желтым светом и заполняли сотнями шевелящихся теней. Прямо передо мной находился стол с ретортами, колбами, какими-то свитками. А чуть дальше на голом полу был выложен белый каменный круг с пентаграммой внутри. В центре располагался алтарь. Пустой, без божественных атрибутов. В глубине, за ширмой, прятались кровать, шкаф и потрескивал камин, силясь обогреть слишком большое помещение.

И здесь был запах как на бойне.

— О, ужас! Терри, почему тебя здесь нет? Терри, что мне с этим делать? — пробормотала я себе под нос. От невыносимой вони становилось дурно. И ведь опять окажется, что никто, кроме меня, не чувствует этого смрада.

Терри не было. Он ужасно протестовал и ругался по поводу этой вылазки, поэтому я отправилась на разведку без него.

Но я же не знала, что здесь будет… такое.

Поборов тошноту, я прошла внутрь комнаты, и тут мое сердце забилось быстрее. Потому что на каминной полке стояла шкатулка.

Та самая!

С завещанием.

Я услышала, как за спиной открывается дверь. Голос Блудсворда: «Вот ты где, маленькая негодница». Но все это было уже несущественно, потому что я схватила желанную добычу, а ушастый проводник послушно скакнул вперед, показывая путь на Изнанку.

И здесь мне стало страшно.

С запоздалым раскаянием вспомнилось, как яростно Терри доказывал, что нельзя просто так сунуться на Изнанку жилья могущественного мага. Что это не какой-нибудь стряпчий. Что там могут поджидать любые сюрпризы и ловушки. Он был во всем прав, мой насмешливый друг-призрак.

Здесь все было серым и вязким. Никакой привычной четкости. Изнанка покоев Блудсворда тонула в дыму, размывалась, словно само пространство здесь растворялось под напором неведомой, но чуждой силы.

А еще здесь находилось… это. Скрученный спиралью черный вихрь подпирал потолок на манер колонны. Он тихонько гудел, иногда внутри него посверкивали молнии.

Пришедшее будто само собой знание подсказало: от вихря лучше держаться подальше. Чем дальше, тем лучше. Я замерла, пытаясь рассчитать самый безопасный путь из комнаты, и тут на мое плечо опустилась тяжелая, крупная рука, унизанная перстнями.

— Захватывающее зрелище, Элисон, не так ли?

Все еще не желая верить, я медленно обернулась. Блудсворд стоял за спиной и хищно улыбался.

Терри говорил, проколы реальности зарастают не сразу. Можно последовать за кем-то на Изнанку или обратно, если после перехода прошло мало времени.

Но как он догадался, где нужно искать меня?!

— Всегда глаз не могу оторвать, когда добираюсь посмотреть. Сила инферно завораживает, — задушевно продолжил он. — Но долго находиться здесь опасно. Даже для меня. Так что будь зайкой, верни нас.

Я подчинилась. А что еще оставалось?

— Итак, ты освоила фокус с прошиванием реальности, девочка-иголочка. Сама?

Говорить я не рискнула, побоялась, что голос подведет. Просто кивнула. Кажется, даже в окружении грисков было не так страшно.

— Врешь ведь, — Блудсворд был доволен. Просто невероятно доволен. Лучился от восторга, сыто щурил глаза и кривил губы в странной полуусмешке. — Ты наловчилась врать, хитроумная Элисон. Почти смогла провести меня. Я-то уже подумал было, что ошибся в тебе, — он взял меня за плечо и притянул к себе поближе. — О, что это у тебя? Никак малышка Элисон заделалась воровкой!

После недолгой борьбы горбун завладел шкатулкой.

— Ты это искала, Элисон, не так ли? Для того и пришла в мой дом?

Я молчала.

— Я надеялся, что ты придешь за ней. Ты ведь знаешь, что внутри, не так ли?

Мое молчание не смущало мага. Казалось, он задавал вопросы лишь для того, чтобы услышать звук собственного голоса.

— Знаешь, что самое забавное, моя предприимчивая Элисон? Это я посоветовал Генри оформить бумаги тайно. Иначе был риск, что ваша истеричная матушка все же убедит его написать завещание по всем правилам, — граф театрально вздохнул. — Глупый Генри, ему стоило дать согласие, когда я просил вашей руки. Это избавило бы нас всех от лишней суеты.

Я не знала, что ответить на эти откровения. Блудсворд просил у папеньки моей руки?! И тот ответил отказом?!

В тот момент, несмотря на весь ужас ситуации, мне стало стыдно, что я так плохо думала об отце. А он защищал меня от чудовища, как умел. Как когда-то патер Вимано.

Разве они виноваты, что чудовище оказалось слишком сильным?

— Ладно, — Блудсворд хищно улыбнулся. — Будем считать, что свою роль завещание уже отыграло.

И он швырнул шкатулку в камин.

Я рванулась вперед, упала на колени перед пламенем и смотрела, как огонь медленно пожирает надежды моей семьи на лучшее будущее. Я бы вытащила ее из пламени, наплевав на ожоги, но граф стоял рядом. Он только и ждал чего-то подобного, чтобы продолжить издевательства.

— Полноте, Элисон. Не надо плакать. У нас впереди незабываемый вечер и ночь. Первые среди многих.

— Я здесь с братом, — сообщила я безжизненным голосом. — Он знает, что я пошла к вам. Если не вернусь к оговоренному сроку, будет меня искать.

Блудсворд запустил руку в мои волосы и потянул вверх, заставляя встать с колен.

— Отрадно слышать, что вы не лишились дара речи, как я готов был подумать. Но что-то подсказывает: вы опять лжете, маленькая плутовка Элисон. Даже обидно сознавать, что вы считаете меня идиотом, способным поверить в эту сказку.

Он был прав. Я не видела Саймона уже вторую неделю, только исправно передавала записки с заверениями, что со мной все хорошо, и просьбами не искать меня. Брат, наверное, с ума сходил от беспокойства, но я знала: стоит ему меня увидеть, как рондомионские приключения окончатся безвозвратной высылкой в Гринберри Манор.

А еще я ушла на встречу с Блудсвордом, не предупредив Рэндольфа. Побоялась, что он меня просто запрет, если узнает, что я задумала. Мы почти неделю спорили, как бы отобрать шкатулку у Блудсворда, и фэйри даже слышать не хотел о том, чтобы я приближалась к жилищу мага.

Блудсворд ухватил меня за шею, заставляя придвинуться ближе. Обдал запахом крови. И прошептал, почти касаясь губами моих губ:

— Признаться, я и не надеялся получить тебя так рано, моя беззащитная Элисон. Эх, надо бы чуть больше времени. Я мог бы, о да, мог бы посадить тебя на цепь и подготовиться. Но как устоять, когда соблазн так велик? Ты веришь в судьбу, беспечная Элисон? Нет? Зря. Говорят, она превыше даже воли богов.

Цепкие пальцы сжались на горле чуть сильнее, намекая, что не стоит дергаться. Крылья его носа затрепетали, словно что-то вынюхивая. Я замерла, и не думая сопротивляться.

— Я верю в судьбу, а она привела тебя сегодня в мой дом. Мы начнем прямо сейчас, — горбун потянул меня за волосы в сторону алтаря.

— Что вам от меня нужно? Зачем я вам? — как я ни старалась, в голосе зазвенели слезы.

— Уже плачешь? Отлично! Рыдай, кричи, зови на помощь. И знай: тебе никто не поможет и никто не спасет. Ты проведешь здесь остаток жизни моей игрушкой.

Он переигрывал, но мне было страшно. Мне было неимоверно страшно, аж живот подводило. Единственным, что странным образом поддерживало, не давая сорваться в панику, было понимание: графу нужен этот страх. Ни боль, ни крики не были для него ценны сами по себе. Он хотел, чтобы я обезумела от страха.

— Зачем вам нужно пугать меня?

— Догадалась? Умненькая девочка. Мне так больше нравится, — он швырнул меня на алтарь, и я на секунду задохнулась от смрада, стоявшего вокруг.

— Пахнет… смертью.

— Да, здесь многие умирали. Некоторые — очень долго.

Блудсворд навис надо мной. Его руки пробежали по моему телу, жадный, ищущий взгляд впился в лицо, выискивая что-то.

— Я долго шел к сегодняшнему дню. Годы на разработку ритуала. Потом годы подготовки и годы в неволе. И снова годы невмешательства, пока плод зрел, наливался силой. Ничтожества из Роузхиллс чуть было не испортили все. К счастью, судьбу не обмануть так просто. Ты предназначена мне, сладкая Элисон. Я ждал тебя почти столетие… но теперь пришло время пожинать плоды трудов моих…

Он склонился к моему лицу так, что губы снова почти касались моих. Я сделала тщетную попытку отвернуть лицо, но граф ухватил меня за челюсть, заставляя глядеть ему прямо в глаза:

— Ты — самое удивительное и невозможное творение этого мира, Элисон. Дитя гениальности, идеализма и самомнения. И при всем этом — сама невинность. Я даже не знаю, с чего нам лучше начать, чтобы наверняка. Как считаешь, насилие будет достаточно унизительным? — его рука клещами стиснула грудь.

Я почувствовала знакомую дрожь в руках и успела мысленно вознести благодарность богам за подступающее беспамятство. Сейчас это было настоящим подарком. Любые видения лучше, чем то, что ждало меня здесь.

Глава 14. По волнам памяти (десять лет назад)

Джованни

Даже отмытые волосы Адаль пахли дегтем. Джованни вдыхал этот запах, уткнувшись ей в плечо и слушая восторженные всхлипы. Ее ногти оставили десять коротких кровавых полос на спине Джованни, когда Адаль выкрикнула его имя и замерла.

Он чуть приподнялся на руках, застонал, врываясь в ее тело — такое опасное в бою и покорное сейчас, здесь, в полутемной комнате. Остановился, сжал Адаль в объятиях, переживая почти болезненное блаженство и накатившее сразу после изнеможение…

Адаль тихонько сопела ему в плечо и молчала, пока он не скользнул губами вверх по ее шее, не отвел еще влажную после купания прядь, чтобы поцеловать мочку уха…

— Слезь.

— Тяжелый? — Джованни приподнялся, с сожалением разрывая близость, лег рядом.

— Помыться хочу. Или сам будешь на пятне спать.

От этих слов, как и от ее привычного равнодушия, стало горько. Он смотрел, как Адаль медленно встает — матово-белая кожа в сумерках чуть сияла, подобно жемчугу. В двадцать семь лет ее тело — тренированное тело ни разу не рожавшей женщины — по-прежнему притягивало взгляд. Маленькая аккуратная грудь, тонкая талия, округлые ягодицы и сильные ноги.

Нельзя требовать от людей того, чего они не в состоянии тебе дать.

Адаль — хороший, даже отличный напарник, молчаливый и надежный. Прекрасный лучник, умелый дознаватель и страстная любовница.

Ее ли вина, что она при этом не примерная супруга и никогда не стремилась ею стать?

— Вода грязная, — мягко заметил Джованни. — Мы же мылись.

Она сунула руку в бадью, скривилась:

— И остыла. Ну ладно.

Джованни наблюдал, как она, смочив тряпицу, вытирает бедра, и чувствовал опустошенность. Никогда, даже в минуты высшей близости, он не видел на лице Адаль такого яростного всепоглощающего экстаза, какой появлялся, стоило ей почуять очередного одержимого Хаосом ублюдка.

Ее ли вина, что убивать она любит больше, чем дарить ласки?

— Завтра куда? — напарница вернулась в постель. Позволила обнять себя без радости, но и без раздражения. Терпит. В благодарность за полученное удовольствие. Адаль ценила Джованни как хорошего любовника и старалась быть милой после соития.

Ее ли вина, что она может дать так мало?

— Роузхиллс.

— Что там?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Считай это предчувствием.

Адаль кивнула. О чутье Джованни Вимано на Одержимых в Официи ходили легенды. Сама она не раз могла убедиться, что нюх безошибочно ведет напарника к сообществам истинных культистов.

— Долго ехать?

— Примерно шесть часов. Завтра полдня в дороге, — он прижался к ней сзади, повторяя изгибы ее тела своим. Поцеловал в плечо, снова втянув запах дегтя от влажных волос. Наверное, можно было повторить — Адаль редко отказывала в сексе, — но желания не было, только усталая горечь.

Все не так. Ему скоро тридцать два. Многие мужчины имеют к этому возрасту взрослых сыновей. А он обречен скитаться по свету, деля постель с женщиной, для которой мысль о детях отвратительна, а убийство желаннее самых жарких ласк. Которую сами дознаватели прозвали Гончей храма.

Она с гордостью носила это прозвище.

Адаль тоже одержимая. Охота на культистов — единственное, что способно прогнать скучающую гримасу с ее прекрасного всегда равнодушного лица.

Не проще ли все бросить? Сменить имя, обрить голову, подделать документы и осесть где-нибудь в деревеньке, выдав себя за священника. А там, глядишь, сыщется симпатичная девица на выданье.

Он знал, что не сделает этого. Не оставит ее одну против Хаоса. Иначе в следующей битве некому будет прикрыть спину Адаль, и случится беда.

— Тогда я спать, — она зевнула и задышала в его руках тихо и ровно. Джованни всегда завидовал ее умению засыпать и просыпаться мгновенно, в любой обстановке, словно по сигналу.

— Спи, — прошептал Джованни неслышно, одними губами, — горе мое.

Ей оставалось жить чуть менее суток.

Франческа

Я прихожу в себя и оглядываюсь. Руки в запястьях и ноги у щиколоток стянуты кожаными ремнями и так затекли, что я почти не чувствую их. Болит затылок, в глазах темнеет и двоится, к горлу подкатывает тошнота. Растрясло в карете? Или все дело в питье, которым меня пичкали на протяжении всего пути? Стоило чуть вынырнуть из забытья, как перед глазами оказывалась темная бутыль, заполненная резко пахнущей жидкостью. Я не помню человека, который был рядом в карете. Только бутыль, руки — жесткие, с обгрызенными заусенцами — и приказ «Пей!».

Когда я пыталась сопротивляться, он открыл мне рот и влил питье насильно.

Разве можно вот так — взять, похитить человека посреди улицы?! Сунуть мешок на голову, затолкать в карету и увезти незнамо куда?!

Можно, как оказалось.

Зачем я здесь? Что им нужно?

Трудно думать, слишком болит голова. Я сижу, привалившись к замшелой громаде менгира. Впереди плоская, выложенная каменными плитами площадка. Сквозь стыки меж глыбами торчат пучки пожухлой травы. Менгиры очерчивают круг, обозначая границы святилища; их силуэты на фоне закатного неба величественны и печальны. В центре храма алтарный камень в тени раскидистого бука.

Поворачиваю голову — это несложное действие отзывается острой болью в висках. По всей площадке деловито снуют мужчины в лиловых балахонах. Что-то чертят на серых камнях, расставляют свечи и курильницы.

Струйки дыма тают в прозрачном воздухе, дурманный запах путает мысли, но порыв свежего ветра со стороны реки разгоняет его, и в моей голове немного проясняется.

«Святилища Хаоса — просто алтарь и восемь менгиров под открытым небом», — звучит в ушах голос Элвина.

Один из культистов отделяется от толпы, чтобы подойти ко мне.

Не с первого взгляда, но я вспоминаю это круглое и рябое словно блин лицо.

Дориан Таф. Маг, который обманул меня: обещал снять ошейник, а сам попытался черпать через него силу Элвина. Тогда я сумела справиться с ним и вынудила угрозами покинуть город.

Годы не пощадили Дориана. Он обрюзг еще больше, на лысине блестят капли пота, пухлые щеки сдулись и пошли морщинами, как пожухлый плод.

Маг склоняется и обдает меня гадким запахом изо рта. Он дышит тяжело, со свистом. И я понимаю, что он очень болен.

— Вы делаете огромную ошибку, Дориан. Разве прошлый опыт вас ничему не научил? — говорю я, как только он вынимает кляп у меня изо рта.

…превратиться в кошку… сбежать…

— Не вздумайте, леди! — отзывается Дориан так, словно подслушал мои мысли. — Да-да, не смейте. Вам не скрыться, мы поставили полог. Лучше дайте мне то, что я хочу. И я отпущу вас.

Он говорит «дайте», словно у меня есть возможность отказаться.

При звуках его голоса сами собой всплывают, казалось, давно забытые ощущения. Унизительная беспомощность и обжигающий поток чужой силы, прошивающий тело, как разряд молнии.

Он вытягивал силу через поцелуй. Это было гадко. Не хочу повторения!

Толпа культистов чуть расступается. Я вижу алтарь и обмираю от ужасающего предчувствия.

— Что вы собираетесь делать с этими детьми, Дориан?

Девочка. Совсем маленькая — лет девять или десять. По-детски округлое лицо, пухлые губы, вздернутый носик.

И два мальчика чуть постарше. Похожие почти как близнецы, они различаются только мастью. Один темненький, другой светло-русый. Оба с одинаковыми прическами: короткие волосы, тонкая косичка у правого виска. В мальчишеских лицах ощущается какая-то трудноуловимая неправильность. Лишь со второго взгляда я понимаю, что оба — чистокровные фэйри.

— Так надо, леди.

Приносить в жертву детей? Какими бы выродками ни были культисты, не станут же они…

Достаточно одного взгляда на сосредоточенное лицо Дориана Тафа, чтобы понять: еще как станут.

Он ставит рядом курильницу, и дым окутывает меня, заволакивая мысли темным пологом. Мир плывет перед глазами, по телу разливается тяжкая усталость. Безмолвным зрителем я слежу за тем, как с одного из мальчишек срывают одежду, чтобы швырнуть на алтарь.

…Все как в тумане, и нет возможности прервать затянувшийся кошмар. Согласное пение на неизвестном языке, тоненькие всхлипы девочки рядом, ее голос «Пожалуйста, не трогайте Терри» и полные ужаса глаза второго мальчишки.

— В этот раз все будет долго, леди. Готовьтесь, — с этими словами Дориан опускается рядом. Я знаю, что последует дальше, поэтому, содрогаясь от отвращения, пытаюсь отвернуться, но руки связаны, и тело едва слушается приказов. Узловатые пальцы больно хватают за подбородок. Вторая его рука с силой вцепляется в волосы — не вырвешься. Запах изъеденного болезнью старческого тела, прикосновение слюнявых губ.

…Это длится и длится. Сила Элвина — обжигающая, яркая — проходит сквозь мое тело.

В этот раз поток не такой мощный, а может, я притерпелась, свыклась с ее присутствием рядом за годы в ошейнике. Сила не оглушает, она даже почти не ранит. Ее присутствие изгоняет тяжкий дурман, подобно порыву яростного ветра. Мои глаза широко раскрыты, я в сознании и вижу, как культист у алтаря рисует кровавые узоры по телу мальчишки-фэйри. Воздух рядом полыхает всеми оттенками шафрана и бирюзы, удерживая девочку в сияющем куполе.

Хвала богам, Дориан не пытается засунуть мне в рот язык. И без того мерзко. Чужие пальцы все так же безжалостно и больно стискивают волосы. Тщетно я пытаюсь вырваться или отвернуться.

Связанные руки случайно касаются рукояти кинжала на поясе мага. Безмолвная сила, заключенная в обтянутой кожей стали, враз успокаивает. Я больше не дергаюсь, замираю. Противно, но надо потерпеть. Совсем немного…

Дориан чуть ослабляет хватку, не замечая, как мои ладони сжимаются на рукояти. Короткий рывок назад, и, прежде чем маг успевает что-то понять, я вонзаю кинжал ему в живот.

Он всхлипывает, в широко раскрытых выпуклых глазах — удивление и обида. Купол рядом лопается, обдавая волной жара.

Крик «Терри-и-и!» еще звенит в воздухе, когда смерть спускается в долину на огненных крыльях.

Джованни

— Начинают, — отметила Адаль и потянулась к луку.

— Погоди! — он приник к зрительной трубке, снова пытаясь рассмотреть, что происходит на вершине соседнего холма. — Что за обряд? Никогда раньше такого не встречал.

— Я тоже.

В исцарапанном мутном стекле отобразилось детское личико: распущенные рыжие волосы, курносый нос в россыпи конопушек.

— Дети… откуда там дети?

— Какая разница, — Адаль пожала плечами. — Жертвы. Или новички. Я сниму вон ту, в синем платье.

Джованни проследил за ее пальцем. Сидящая женская фигура на острие главного луча невольно притягивала взгляд. Он снова взялся за зрительную трубку.

Дорогое и изысканное платье из бархата, каштановые волосы волной укрывают спину. Почему она сидит, если остальные культисты стоят?

Сидит на земле в таком платье?

Как раз в этот момент женщина обернулась, и он увидел ее лицо так ясно, как если бы она стояла совсем близко… Увидел и похолодел.

Это не могло быть.

Но было.

Адаль резким движением натянула лук — еще мгновение, и хищная стрела сорвется вниз, навстречу невозможному мороку из прошлого. Стрелы Адаль не знают промаха, и эта пронзит спину, войдет в сердце…

— Нет! — он в последний момент успел толкнуть ее под локоть. Лук дернулся, стрела ушла вверх по высокой дуге и воткнулась в землю всего в десятке шагов от них.

— Ты что творишь?! Совсем сдурел?!

— Прости! Подожди! Не надо, не стреляй! — он вцепился в лук, не давая ей натянуть тетиву повторно. — Там моя сестра!

— У дознавателя нет иной семьи, кроме Храма, — отчеканила Адаль одно из положений кодекса.

— Знаю. Но давай сначала разберемся…

— Если твоя правая рука соблазняет тебя, отруби руку.

— Да погоди ты! Адаль, пожалуйста, не надо, — лихорадочно шептал он, наблюдая, как ее глаза затягивает знакомая пленка безумия, как застывает лицо в неподвижной и одержимой гримасе.

Когда-то эта одержимая ненависть к Хаосу казалась Джованни даже привлекательной.

Он все же вырвал, выломал лук из сжатых пальцев. Отшвырнул оружие в сторону, схватил напарницу за плечи, потряс, влепил пощечину. От души влепил, в полную силу.

— Адаль! Слушай! Я знаю Франческу, она не могла на такое согласиться по доброй воле. — Он повторял это снова и снова — громким шепотом, кричать так близко от культистов было опасно. — Пожалуйста! Ради меня! Дай ей шанс.

Почти сработало. Почти. На лице Гончей храма мелькнула тень сомнения, почти ушла гримаса одержимости, уступив место живому человеческому лицу. Но в тот момент, как назло, порыв ветра донес обрывки гимна и ненавистный с детства запах.

— Твоя рука соблазняет тебя, мой брат. Я отрублю ее.

То, что было дальше, Джованни запомнил урывками. Удары. Боль. Сияющие восторгом и яростью боя синие глаза.

…Он не хотел делать больно своей Адаль. Поначалу пытался лишь блокировать и сдерживать удары, надеялся поймать ее в захват или оглушить. Все изменилось, когда она достала кинжал…

…Время растянулось. Стало липким и тягучим, как смола. Ушли мысли, ушли страсти. Мир сузился до блестящего на солнце лезвия. Оно порхало в воздухе серебристой рыбкой, прекрасной и смертоносной. И нужно было отступать, уворачиваться и снова отступать…

Казалось, прошло несколько часов игры в салки со смертью, когда Адаль чуть замешкалась, когда сделала первую ошибку. И он ухватил напарницу за запястье, вывернул, принуждая бросить кинжал, а она пнула его в колено.

Он не знал, что все так закончится, когда дернул ее на себя, когда они покатились, сцепившись, по склону вниз. Судьба занесла свой меч, а Джованни — глупец — еще думал, что все можно исправить. Только сперва надо остановить Адаль и объяснить ей…

Мертвецам бесполезно объяснять. У мертвецов бесполезно просить прощения.

Адаль остановилась, налетев виском на камень. Гримаса безумия сползла с ее лица, враз ставшего удивленным и немного обиженным.

— Джанни? — шевельнулись губы. И замерли.

Он сразу понял, что случилось, но не смог поверить. Тряс, звал ее прерывающимся от слез шепотом, осматривал рану, чувствуя, как по лицу течет и течет вода. Адаль молчала.

Потом он сидел, баюкая ее на руках, как ребенка. Пока из-за холма не донеслись крики ужаса. Тогда Джованни встал и пошел им навстречу.

Умирать, как он тогда думал.

Франческа

Тишина. Безмолвие пожарища. Смрад поля боя, усеянного трупами. Они не отзываются во мне ничем.

Пустота. Пустота вовне, пустота внутри, холодное безмолвие заснеженной пустыни. Ни мыслей, ни эмоций, ничего, кроме молчания. Руки все так же сжимают рукоять, пальцы свело до боли. Кровь застывает, стягивая кожу пленкой. Тщетно я пытаюсь разжать хватку — кажется, что кинжал врос в плоть.

Только что по площадке плясал черный свистящий ветер в просветах лиловых искр и молний. Вминал, уродовал тела культистов. Облизывал пространство рядом, всякий раз проходя в волоске от меня. Я кожей чувствовала его убийственное дыхание и знала каким-то неведомым, но безошибочным, пришедшим извне знанием: его прикосновения — не смерть, но участь стократ более зловещая. Земля, камень и, кажется, сама реальность плавились от прикосновений смерча, превращаясь в нечто невообразимое.

Это было ужасно. Отвратительно, жутко, чудовищно.

Но я не боялась. Не осталось сил бояться, желать или даже думать.

Все было… слишком. Больше, чем способен вместить человек.

Когда ветер ушел — шагнул за пределы менгиров, отправился гулять по долине, бросив пожеванные, искореженные останки бытия, — остались только я и молчание.

Мой взгляд падает на девочку рядом. Она без сознания, но выглядит невредимой.

И такой беспомощной.

Мысль о ней враз придает силы. Я вспоминаю про кинжал.

Кинжал — это свобода.

Расцепить пальцы удается не с первого раза. Зажав рукоять коленями, я перепиливаю путы на руках, разрезаю ремни на ногах и ползу к ребенку на четвереньках — вставать нет сил.

Ее лицо белее листа бумаги, и она дышит нервно и часто, но жива — хвала богам, жива. И невредима.

Я кладу ее голову себе на колени, обнимаю малышку за худенькие плечи и шепчу успокаивающую ласковую бессмыслицу. Не для нее — она без сознания и не может слышать. Но звук собственного дрожащего голоса успокаивает.

Мне не унести ее отсюда в одиночку.

— Проснись, — в отчаянии прошу я прерывающимся от слез голосом. — Пожалуйста, маленькая! Мне не справиться одной.

Был бы здесь Элвин…

Эта мысль отзывается привычным приступом тоски. Потому что Элвина нет. Уже десять лет, как его нет рядом. Я сама прогнала его и десять лет не знаю, где он, что с ним и вернется ли.

Словно услышав мои мысли, ребенок распахивает глаза. Из глазниц на меня смотрит лиловый сумрак.

— Твой лорд сам вписал себя кровью в книгу Судеб, — пусть губы девочки почти не шевелятся, звук разносится над площадкой храма, набатом звенит в пустых сумрачных небесах. — Предназначение призовет его, но это будет еще не скоро. Сейчас он слишком далеко ушел и не может вернуться сам. Если и вправду любишь своего Стража — стань ему якорем. Я помогу.

— О чем ты, милая… — я осекаюсь, понимая, как нелепо звучат мои слова в адрес этой… этого…

Лиловая тьма в ее глазах смотрит всезнающе и равнодушно, и меня пронзает странное ощущение, что существо в моих объятиях только притворяется человеческим ребенком. Сила, которая говорит ее устами, не кажется злой, только безгранично чуждой своим пугающим могуществом.

— Ушедшего в безвременье не нагнать, но Страж предназначен мне, в моих силах позвать его. Он сможет найти дорогу сквозь любые туманы и всегда будет возвращаться, — продолжает она. — В уплату ты дашь клятву молчания и никому никогда не расскажешь о том, что видела в этот день.

Этот разговор — безумие. Все вокруг — безумие, тяжкий сон, бред, порождение больного разума.

— Хорошо, — соглашаюсь я, потому что нет сил спорить. Покорно повторяю за ней слова клятвы. И добавляю, робко: — Ты знаешь, как нам выбраться отсюда?

— Дождись брата, — ее глаза закрываются, и на руках моих снова лежит невинное дитя. Тяжко дышит, ворочается, как ребенок, которому снится дурной сон. Грязные потеки от слез на конопатых щечках, обиженно надутые губы.

Я сижу над ней и стерегу ее покой.

Когда на холм поднимается Джованни, я не удивляюсь. Я не удивляюсь больше ничему. Встреча после десятилетней разлуки буднична, словно мы расстались час назад.

Магия ошейника защитила меня от неумолимого времени. Меня, но не брата. Он стал мужчиной — невысоким, крепким, полным опасной силы.

Я жду расспросов, презрения, обвинений во лжи и в пособничестве культистам, но Джованни верит моему рассказу сразу, избавляя от необходимости кричать и доказывать.

— Инферно потухло, — голос брата звучит глухо, а лицо бледно. Не будь я так измучена, я бы засыпала его сотней вопросов, выясняя, что с ним случилось и как он здесь оказался. — Надо уходить, Фран.

Он наклоняется и бережно берет девочку на руки. Та доверчиво кладет рыжую головку на плечо и всхлипывает. По губам брата плывет нежная улыбка, которая удивительно его красит.

— Культисты сделали с ней что-то, — пытаюсь я предупредить его вопреки данной клятве. — Она… странная, Джанни. Не в себе. И я боюсь, что они могут попытаться снова…

И почти отшатываюсь — такая ясная, яростная сила вспыхивает в его глазах.

— Пусть попробуют, — его слова звучат не как угроза, но как клятва.

Джованни

Когда-то бесконечно давно, несколько жизней назад, в Ува Виоло на карнавал приехала гадалка. И маленький Джованни, замирая от ужаса и восторга, заглянул в ее шатер. Во вспотевшей ладони он сжимал горсть медяков, выданных матерью на праздник.

Гадалка денег в руки не взяла. Кивнула небрежно на разложенный цветастый платок — туда сыпь. И разложила засаленные, с обкусанными углами карты.

До сих пор Джованни помнил ее руки цвета темной глины, с кривыми желтыми ногтями, порхающие над выцветшими прямоугольниками. В шатре было душно, свечи воняли прогорклым жиром. В их дрожащем свете казалось, что фигурки на картах двигаются. Лилось вино из кубков, танцевали девы, умирал пронзенный десятком мечей рыцарь, чуть раскачивался подвешенный за ногу юноша, разили молнии в небесах, и летели вниз с башни тела обреченных воинов.

Гадалка нагадала странное. Не счастье-удачу и не беды-горести, от которых она одна только и может спасти — ай, позолоти ручку, яхонтовый, расскажу как. Нет. Женщина долго вглядывалась в картинки, щурила чуть раскосые глаза, а потом пообещала Джованни четыре жизни и четыре смерти.

Сейчас Джованни озолотил бы гадалку. Тогда он почувствовал себя обманутым.

Бастард. Наследник герцогства. Беглец, ставший дознавателем Храма.

Три жизни. И три смерти.

Дознаватель погиб в холмах Роузхиллс вместе с Адаль. Вместо него появился патер Джованни Вимано. Тот самый, который нашел в роще потерявшую сознание дочь графа и принес ее домой.

Войти в доверие к няньке, а потом и к Ванессе оказалось несложным. Строго говоря, он и не был самозванцем. Любой дознаватель — элитный воин в божественном войске.

Графство Сэнтшим — мирное местечко. Арендаторы, лесорубы, вилланы, вольные йомены. Джованни научился жить бедами и заботами этих людей. Принимал исповеди, проводил службы в храме — благо подготовка дознавателя включала доскональное знание молитв и обрядов. Выступал судьей в несложных бытовых спорах, мирил супругов, был благодарным и сочувствующим слушателем излияний графини.

Все ради Элисон.

Была надежда, что со временем действие обряда ослабнет, а то и вовсе сойдет на нет.

Не ослабло. Что бы ни сделали культисты тогда с девочкой, оно продолжало жить в Элисон. Джованни знал, чувствовал темную ауру, словно плащом укрывавшую малышку. Иногда ему снились кошмары — уродливая, бесформенная тень прорастала сквозь тело ребенка, выпрастывая на все стороны света гигантские черные щупальца, чтобы охватить мир. Он просыпался в холодном поту и долго лежал, слушая, как шумит за окном унылый альбский дождь или поет метель.

Насколько проще все было бы, будь девочка злой, избалованной или жестокой. Но Элисон была добра, бесхитростна и очень наивна. Какое бы зло с ней ни сотворили культисты, они не смогли сделать главного — отравить ее душу.

Джованни знал, в чем его долг дознавателя. Уничтожить зло вместе с его носителем.

И знал, что не сможет сделать этого.

Снова предатель. Уже окончательно, без шансов на искупление.

Но так было правильно.

Он смотрел на Элисон и видел себя. Не себя нынешнего — сильного, уважаемого, — но того семилетнего Джованни, которого мать впервые приобщила к обрядам Хаоса, тем самым определив его путь.

Тогда, в холмах Роузхиллс, случайно оброненная Франческой фраза подарила Джованни новый смысл жизни.

Спасти. Помочь. Оградить.

Девочка не была повинна в том, что с ней сделали. Чего стоит вся вера Храма, все идеалы дознавателей, если ради них надо убивать и мучить невинных?

Джованни стал духовником Элисон. Учил смирять темные порывы души, приобщая к основам яростной аскезы, в которой закаляли волю дознаватели. Стыдил, когда она давала волю порывам, требовал сдерживать живущую внутри хищную тварь. Отказ от страстей тяжек для ребенка, но Элисон старалась. И у нее получалось.

Немного беспокоили приступы падучей и участившиеся провалы в памяти, но они казались невысокой платой за сохранение души малышки в чистоте. Порой он наивно мечтал, что однажды сумеет полностью избавить Элисон от чудовищной тени, следующей за ней по пятам.

До последнего мгновения своей четвертой жизни Джованни Вимано так и не узнал, как сильно он ошибался.

Глава 15. Навстречу кошмарам

Элисон

…она настигает. Справа. Слева. Отовсюду. Она здесь. Везде. Во мне.

…а я в ней.

Не оборачиваться! Только не обернуться!

Тропка вдоль реки. Кусты шиповника. Вперед, не смотреть по сторонам, только не смотреть. Только на шиповник, везде шиповник, куда ни глянь…

Вверх. Уводит вверх тропка. Обманула. Не надо вверх. Не надо туда, совсем не надо, там плохое. Страшное.

Было?

Есть?

Под ногами камушки, мелкие. И шиповник, везде шиповник. Дикая роза — так его зовут.

Розы. Холмы и розы. Страшно!

Камень серый. И черный. И бук. Здесь был бук раньше, теперь нет, обугленная головешка. Пахнет кровью, пахнет гарью. Небо падало на землю, сейчас не падает. На месте. Над головой. Высоко.

Сидит на алтаре. Болтает ногами, во рту соломинка, в волосах сухие листья.

— Элли?!

— Терри, спаси меня!

— От кого?

— От нее.

Смеется. Заливисто. Как ребенок.

— Вам совсем не это нужно, принцесса.

— Терри, пожалуйста! Я боюсь.

Встает. Соскальзывает вниз с камня.

— Нельзя всю жизнь бояться и бегать. Тебе придется встретить ее однажды.

— Я не могу…

Шаги за спиной.

…она здесь, сзади, не уйти, не скрыться, беги не беги, настигает, дышит в спину, голодно, зло, всегда рядом, она во мне, я в ней…

— Не можешь? Тогда беги, Элли.

Бегу.

Вниз с холма. Река черней смолы. Трава шевелится, шиповник растопырил пальцы.

Рэндольф с мечом в руке.

— Терри мертв, Элисон.

— Нет!

— Мне тоже придется уйти. Судьбы не изменить. Мы несвободны, такова наша природа.

— Не оставляй меня!

— Я должен.

Торопливый поцелуй. Горечь на губах. Шаги за спиной.

— Беги, Элисон! Не оборачивайся.

Свист мечей. Там остался Рэндольф. Навсегда.

Грязь, везде грязь, осенняя распутица. По колено грязи. Вязнут ноги. Тяжело бежать. В боку колет.

Темно. Уже темно. Так быстро? Небо зажигает бледные звезды. Ни Терри, ни Рэндольфа. Опять бежать?!

Не хочу!

Менгиры вырастают. Из земли встают. Окружают. Справа. Слева. За спиной. Впереди.

Алтарь. Тот же самый? Другой? Полотно в прорехах. Ходит бердо. Крутятся шестеренки. Голодно лязгают рычаги.

Беги — не беги. Не сбежала.

…рядом с машиной, спиной ко мне, в сером плаще… сама серая, как тень… черный провал под капюшоном — хорошо. Только не лицо, не смотреть ей в лицо, не видеть…

Или все.

Конец.

Навсегда.

Подходит ближе. Поднимает руки, чтобы развязать плащ.

Мелькает рыжий локон…

Я очнулась на кровати в той же комнате. Все тело болело, как не раз случалось после очень сильных приступов, но в памяти зиял черный провал.

Все, что я сумела запомнить, — страх загнанной жертвы. Как во снах, когда по пятам кто-то гонится, преследует, дышит в спину могильным холодом. Руки и ноги наливаются неподъемной тяжестью, воздух становится липким, как патока, а преследователь все ближе, ближе…

Я не успевала встретиться с ним. Всегда просыпалась раньше. Съеживалась, пряталась под одеяло, следя, чтобы даже краешек ночной рубашки не выглядывал. Ну и что, что жарко. Жару можно потерпеть. А в тенях прячутся чудовища…

Вот и сейчас я ощущала лишь облегчение. Как зайчонок, сбежавший от охотника. И все. Пустота.

Так нечестно! Я почувствовала себя обворованной. Пусть новое знание, которое дарили приступы, часто было в тягость, лишиться его оказалось обидным.

Одежда оставалась нетронутой, и я не нашла никаких признаков того, что Блудсворд продолжил свое отвратительное занятие после того, как начался приступ.

Тяжело стучала кровь в висках, как бывает с похмелья. Я попробовала встать и застонала. Мышцы свело в судороге.

— А, очнулась, спящая красотка, — Блудсворд подошел неслышно. — Я уже начал подумывать о вызове доктора. На вот, выпей вина.

Он протянул кубок. Я хотела отказаться, но побоялась, что тогда он вольет его в меня силой. Под напускной благожелательностью горбуна тлел гнев. Я уже чем-то нарушила его планы. Знать бы чем.

Поэтому я сделала глоток. Вино было вкусным.

— Снова тебя недооценил, — продолжил мой мучитель. — Удивительный механизм эти приступы. Простой, но столь эффективный. Ты крепкий орешек, Элисон. Мне нужно время на подготовку, следующая попытка должна быть более успешной.

— Что вам от меня нужно? Зачем я вам?

Он зловеще ухмыльнулся.

— Это было бы непредусмотрительно: избавить тебя от терзаний и пытки неизвестностью, моя испуганная Элисон. Патер Вимано проделал хорошую работу, но, к счастью, у тебя пылкое воображение.

Скрипнула дверь. Сквозь комнату к нам медленно прохромал низкорослый юноша в простой черной одежде. В его фигуре ощущалась какая-то неуловимая неправильность, но прежде, чем я успела об этом как следует подумать, незнакомец дошел до нас и поклонился Блудсворду.

— Вы звали, мастер, — спросил он высоким и нежным голосом.

— Да, Кьяра. У нас новая пташка. Выдели ей лучшую клетку, чтобы никто не посмел обвинить меня в негостеприимстве по отношению к графской дочери.

Только тут я поняла, что юноша вовсе не был юношей. И поняла, как смешна была вспыхнувшая надежда на его помощь.

На прощание Блудсворд зловеще улыбнулся:

— Подумай о своем страшном будущем, пока будешь сидеть и ждать своей участи, моя нежная Элисон. Хорошенько подумай.

Стоило мне дернуться, как горло обожгла резкая боль. Я споткнулась на ровном месте, остановилась, чувствуя, что задыхаюсь. Руки сами собой потянулись к шее в бесполезной попытке хоть немного ослабить объятия удавки.

— Я хромаю, но от меня не убежать, — равнодушно сообщила женщина за спиной.

Кьяра Шелковые пальчики — это имя называл Кенрик Мори, когда говорил о женщине, которая принесла вещи стряпчего на продажу.

— Не буду, — прохрипела я. — Пустите.

Она помедлила еще несколько мгновений. Я тщетно разевала рот. В глазах потемнело, в ушах застучали гулкие барабаны, пальцы бесполезно скользили по веревке, царапали ногтями горящую кожу…

Я уже поверила, что она удушит меня, когда Кьяра ослабила удавку. Она смотрела, как я кашляю, жадно глотая воздух, как растираю шею. Там, где впивалась веревка, кожа была содрана и саднила.

Я взглянула на женщину. И поняла: такую упрашивай, не упрашивай — все равно. Не будет она меня слушать.

Ростом она была чуть выше меня. И вряд ли сильно старше. Смуглая, черноглазая, гордый нос с горбинкой, темные кудри коротко острижены на мужской манер. Будь на ней платье и парик, Кьяру любой назвал бы красавицей.

Если б не шрамы.

Четыре уродливые линии спускались по гладкой щеке. Еще один змеился по шее, уходил под одежду.

Когда Кьяра повела плечами и бросила короткое «Пошли», я подумала, у нее и по телу должны быть шрамы. Не зря же одно плечо выше другого торчит и вся фигура скособоченная. И на левой руке только три целых пальца, а два — обкусанные культяпки.

— Куда вы меня ведете? — от удавки голос был хриплый. И слова царапали горло, как колючие репьи.

— В подвал.

Мы подошли к лестнице.

— А что со мной будет?

Она кивнула, показывая, что надо спускаться. Я не стала упрямиться — горло болело ужасно, а Кьяра все так же держала удавку наготове и смотрела на меня выжидающе.

— Вы меня убьете, да?

— Это решать мастеру.

— Почему ты ему помогаешь?! — продолжала я допытываться, пока мы спускались по лестнице, сначала на первый этаж, а потом и в подвал. — Я тебе что-то сделала? Или моя семья?

— Нет, — она даже остановилась.

— Тогда почему ты ему служишь?

Показалось — на лице ее мелькнула неуверенность, а потом Кьяра оскалилась:

— Не твое дело. Заткнись и спускайся.

Она сказала это вроде бы сердито. Но так сердятся, когда не хотят слышать правду.

Эта лестница была как дорога на эшафот. Казалось, стоит дойти — и все. Уже не вырваться отсюда никогда. И я мысленно порадовалась, что Кьяра хромает.

— Меня Элисон зовут, — сообщила я, спустившись еще на две ступеньки. — А тебя Кьяра, правильно?

Она что-то буркнула, а потом лестница кончилась. Женщина зажгла лампу и кивнула мне на обитую железом дверь:

— Открывай.

В подвале дома Блудсворда не пахло копченостями. Не висели связки лука и аппетитные колбасы. Только в углу стояло несколько бочонков с вином.

Кьяра завела меня в крохотную каморку. В ней было грязно и пусто. Кучка гнилой соломы на полу и паутина в углу, как грязная тряпка. Из другого угла несло застарелым запахом нечистот. Так, что сразу ясно становилось: я тут не первая пленница.

Дверь хлопнула, и навалилась сырая вонючая темнота. Свет от лампы почти не пробивался через зарешеченное оконце.

— Когда ты вернешься?! — попыталась я в последний раз.

— Это решать Мастеру.

Я стояла у двери, вслушиваясь в шарканье ее шагов. Потом грохнула внешняя дверь. Стало совсем темно. И очень, очень страшно.

Где-то капала вода. У меня болели спина и ноги, но я никак не могла превозмочь брезгливость и сесть на пол. Или на тюк соломы, который я видела, пока Кьяра не забрала свет.

Наверное, это было очень глупо, но я была уверена: в соломе живут крысы. И одна из них непременно меня укусит, стоит только сесть.

Про пауков и блох я уже не думала. Подумаешь, пауки и блохи, когда рядом крыса. Даже ужас перед дальнейшей участью, которую приготовил мне жуткий граф, как-то поблек. Я вслушивалась, и все казалось: вот она, рядом. Шуршит в соломе.

Говорить по-прежнему было больно, но я говорила. Тишина в этом месте пахла могилой, в ней, как крыса в соломе, пряталось что-то противоестественное, поэтому я болтала, хуже чем Китти с кавалерами на балу. Представляла, что рядом Терри, что он мне отвечает. Просила у него прощения за свое самоуправство, обещала всегда быть послушной и не делать больше глупостей.

Наверное, не будь Рэндольфа, я бы и вправду обезумела от страха, как того хотел Блудсворд. Но я помнила про воина-фэйри. И знала: он вернется вечером, придет ко мне. Потому что он приходил ко мне каждый вечер все эти две недели. Просто поболтать, хотя «поболтать» — неправильное слово, когда речь заходит о Рэндольфе, ему больше подходит «помолчать». Болтали мы с Терри, а Рэндольф слушал. Улыбался очень хорошей теплой улыбкой и иногда вставлял одно или два слова. И снова замолкал.

Я обычно сама стараюсь слушать, потому что стесняюсь болтать лишнего. Все кажется, что я ляпаю какие-то глупости, что вот-вот окружающие покрутят пальцем у виска и отвернутся. А Рэндольфа не стеснялась. Совершенно. Мне с ним было легко и хорошо, пусть и молчун. Я как-то сразу поверила, что Рэндольф добрый. И никогда меня не обидит, не станет смеяться. А молчит не потому, что угрюмый. Просто не любит говорить.

Рэндольф не найдет меня в убежище. Только кольцо. И Терри расскажет ему, что я ушла одна к Блудсворду. Тогда Рэндольф придет за мной. И убьет Блудсворда. И все будет хорошо.

Вспомнив сгоревшую в камине шкатулку с завещанием, я зашмыгала носом, кляня собственную глупость.

Все потеряно. Неужели и правда судьба?

Франческа

Шаг. Еще шаг. Это не больно. И почти не страшно.

…Дойти до дерева. Только взглянуть на него. Вспомнить еще раз, как умирал мальчишка-фэйри и небо падало в долину.

Кустарник шиповника щерится аспидно-черными шипами. Острые, они поблескивают в сумерках. Алые цветы раскрываются, чтобы взглянуть на меня человеческими глазами.

Бежать! Бежать, пока не поздно. Пока выход рядом и можно вернуться в два прыжка…

Тропа ведет дальше, вглубь. Вдоль русла Саворна, залитого черной жижей. Река подрагивает, вздыхает, чуть плещется — ластится, оставляя на камнях маслянистые темные пятна. От нее тянет мертвенным холодом.

…А снега здесь нет. Совсем. И белесая трава по обочине, похожая на грязную кудель, шевелится, хоть и безветренно.

Тихий шепот, как шелест листвы в кронах. Далекий детский смех обрывается в тревожную тишину сродни той, что наполняет долину на человеческой половине мира.

Как в дурном сне, нет возможности отступить. Неведомая сила ведет меня — мягко, но непреклонно. И где-то в глубинах души визжит от ужаса и колотит в стеклянную стену та, другая Франческа. Умная. Хладнокровная. Привыкшая знать наперед, что будет завтра в ее жизни.

Она хочет вернуться домой. К старой башне. Книжным шкафам в обшитом деревянными панелями кабинете. Приемам княгини, лицемерным улыбкам фэйри. Мохнатым брауни, за которыми нужен присмотр. К дому, которому нужна хозяйка.

…К мужчине с сильными руками, глазами цвета весеннего неба и мальчишеской улыбкой.

Я почти прохожу мимо. Уже миновав его, оборачиваюсь. Сплетенные ветви кустарника складываются в человеческое лицо. Но вздрагиваю я не поэтому.

А потому что узнаю его.

Пухлые губы сложены в чуть виноватую улыбку. Наивно распахнутые глаза, чуть вздернутый нос, мягкий овал лица. Женщина? Ребенок?

Следующий портрет нарисован на скале узорами трещин. Обнаженная, она улыбается смущенно и призывно. И дальше…

За каждым поворотом, из каждого камня она смотрит на меня — соблазнительницей и мечтательницей, хищницей и жертвой. Смеющаяся и заплаканная, испуганная и торжествующая. Словно в долине поселился безумный художник, смысл жизни которого — писать лик Элисон Майтлтон. Потеками грязи на камне, россыпью гальки на песке, узором на коре дерева.

Полный тяжкой муки стон рушит пугающую магию. Трещины снова просто трещины, галька — всего лишь галька.

Внутренний голос снова ругается и воет в бессмысленных попытках уберечь меня от глупости, когда я схожу с тропы. Ветви кустарника — кривые, колючие — расходятся в стороны, пуская меня на поляну.

От открывшегося зрелища к горлу подкатывает тошнота.

Человек и растение. Руки перетекают в ветви, торс врастает в ствол, похожий на дряблое старческое тело. Под изъеденной коростой и лишаем кожей синеют распухшие вены. По телу-дереву снуют жучки и мелкие личинки. Глаза прикрыты, лицо искажено в неизбывной муке.

Мое появление вспугивает птицу. Уродливая птаха, равно похожая на грача и стервятника, вспархивает с его плеча. Мерзко вереща, делает круг в воздухе и, испражнившись на почти лишенный волос череп, улетает прочь.

Существо на поляне снова стонет, открывает карие, чуть навыкате глаза. И я не могу удержаться от крика ужаса.

— Леди, — его голос подобен скрипу дерева в бурю. — Вы пришли снова убить меня? Да-да, убейте меня.

— Дориан?! — я не слышу своего голоса. Губы бесполезно шевелятся, а звука нет. И нет сил оторвать взгляд от кровавой раны от птичьего клюва чуть ниже ключицы. По всему телу мага виднеется множество подобных отметин — от едва зарубцевавшихся, покрытых влажной корочкой до давнишних белых шрамов.

В каких бы преступлениях ни был виновен этот несчастный, он не заслуживает такого. Никто в мире не заслуживает такого!

— Сколько времени прошло, леди?

— Десять лет, — отвечаю я против своей воли.

Перед лицом его страданий все мои заботы кажутся ничтожными. Но я не могу не задать вопрос, который терзал меня так долго!

— Зачем вы сделали это, Дориан?

Я не уточняю, что «это», но бывший маг и так понимает меня. Его смех — как треск сучьев под ногами:

— Мы хотели бессмертия. Да-да, мы получили его, — зрачки дерева-Дориана выписывают безумные восьмерки в глазницах. — Не надо будить Хозяйку, — доверительно сообщает он мне. — Нет-нет, не надо! Она не хочет просыпаться. Она отдала нас ему, нас всех. И он сказал, мы заплатим.

— Кому «ему»? Кто он, Дориан?

Маг не слышит. Скалится и бормочет себе под нос:

— Мы заплатим. Будем платить до-о-олго-до-о-олго, — он снова смеется. — Думаете, я безумен, леди? Да, я безумен. Я само безумие. Здесь все — безумие, — смех переходит в рыдание. — Убейте меня, леди. Пожалуйста!

— Как?! — беспомощно спрашиваю я.

Ответом на вопрос руки сами тянутся к затылку. Туда, где тяжелый узел волос сдерживает ажурная раковина заколки, закрепленная длинной и тонкой шпилькой.

«Не повторяйте моих ошибок, сеньорита. Всегда носите с собой кинжал», — сказал Элвин, когда дарил ее.

Я сжимаю тонкое тело шпильки, высвобождая из тела костяного чехла. Четыре дюйма бритвенно-острой стали. Волосы плащом падают за спину.

Кровь из перерезанного горла брызжет в лицо, на платье…

Дориан хрипит, его глаза стекленеют. «Спа…» — беззвучно шепчут губы, прежде чем застыть в благодарственной улыбке.

Я убила его. Снова.

Молю вас, о боги, даже если вы уже ушли и не внимаете просьбам смертных, сделайте так, чтобы мне не пришлось делать это в третий раз.

Слезы текут сами, против воли. Я утираю их, размазывая чужую кровь по лицу.

Вернуться? Сбежать отсюда? Из Роузхиллс, из Сэнтшима, домой, в Рондомион! Обнять Элвина, уткнуться ему в плечо, разрыдаться. А он поцелует меня в макушку и скажет: «Сеньорита, хватит разводить сырость. Еще немного, и мы утонем».

Шмыгая носом, бреду к тропинке. В спину несется пронзительный визг. Стая птиц, предвкушая пиршество, делает над трупом Дориана почетный круг и падает вниз, облепляя тело-дерево густой шевелящейся массой.

Дальнейшая дорога — как в тумане. Растения и твари — пугающие, непристойные, омерзительные. И одинаково равнодушные к моему присутствию. Словно ведущая меня по этому пути неведомая сила повелела им ослепнуть.

Даже не замедлив шаг, я миную огромную клетку с заключенной внутри статуей фэйри. Лицо изваяния смутно знакомо, но я забыла, как это — рассуждать и думать.

Тропка ведет вверх и обрывается у вымощенной каменными плитами площадки. Восемь менгиров по сторонам света охраняют ее покой.

А в центре, оплетенный ветвями и мхом, увитый цветами, стоит алтарь.

Повинуясь приглашению, я вхожу на приготовленное ложе…

Глава 16. Черный ветер смерти

Элисон

Не знаю, сколько времени прошло. Наверное, много. Я безумно хотела пить. Ноги болели так, что я плюнула и села на солому. Пусть кусает. Но крыса, если она и вправду была, мною побрезговала.

Я уже начала думать, что граф про меня совсем забыл. Или что ему пришлось срочно уехать, а я так и умру тут от жажды, когда скрипнула подвальная дверь и до меня донесся голос Терранса:

— Темно. Нужен факел, Рэнди.

Сердце пропустило удар и заколотилось как бешеное. Я вскочила, подбежала к двери и замолотила в нее кулаками.

— Я тут! Он меня запер!

— Отойди в сторону, Элисон.

Дверь вылетела с одного удара. На пороге стоял Рэндольф — в плаще, доспехе, с мечом в одной руке и факелом в другой. Как герой! Как благородный рыцарь из романа! Непобедимый, суровый, молчаливый, самый-самый замечательный в мире. В этот миг я любила его больше всех на свете.

— Почему так долго? — спросила я. И зарыдала.

Не так-то много удовольствия в том, чтобы быть жертвой. И одно из них — возможность порыдать от души на груди спасителя. Но сделать этого мне не дали. Вместо того чтобы обнять и утешить, Рэндольф сунул мне факел и довольно резко дернул за руку к выходу. А высунувшийся из-за двери Терри выразительно повертел пальцем у виска:

— Элли, прекращай реветь. Надо еще уйти отсюда живыми. Саймон не сможет долго отвлекать хозяина. Переноси нас на Изнанку.

— Терри. О, Терри! Все пропало! Блудсворд сжег завещание! — пожаловалась я, привычно спускаясь на другой пласт реальности.

— Ну и гриск с ним… — он остановился. — А сжег как? Со шкатулкой?

— Да. На моих глазах кинул в камин. Моя семья погибла, Терри.

Терранс начал смеяться.

— Что, кинул в камин и там оставил? Слушай, Рэнди, давай забежим забрать подарочек для Элли.

— Мне это не нравится, — сообщил воин. — План был вытащить Элисон и уйти.

— Она будет плакать день и ночь, если уйдем без этой бумажки. Давай, это недолго! Все равно горбатый сейчас слишком занят с Саймоном.

Я захлопала глазами:

— Саймон… но как?

— Позже, — обрубил Рэндольф, приняв какое-то решение. — Где тот камин, Элисон?

— Оно же сгорело.

Терри фыркнул:

— Показывай дорогу!

На мое счастье, Изнанка дома везде, кроме покоев Блудсворда, была нормальной. Никаких смерчей. У двери в комнату графа я остановилась.

— Туда нельзя! Там… такое.

— Какое? — закатил глаза Терри. Во всем его тоне и позе читалось «Ну что еще за выкрутасы, Элли?».

Рэндольф не стал спрашивать. Просто открыл дверь.

— Действительно, нельзя, — констатировал он, оглядев гудящий черный столб.

Терри ругнулся. А сам мне запрещает!

— Почему инферно еще не разнесло Блудсворду весь дом? Мы чего-то не знаем?

Рэндольф пожал плечами и закрыл дверь.

— Инферно? Что это, Терри? — спросила я, перенося нас в человеческий мир.

— Воплощенный Хаос. И не спрашивай, что это значит. Просто запомни: тебе туда не надо, — мы вошли в комнату, и фэйри присвистнул. — Ого, алтарь смерти! Дознавателей на него нет!

— Время, — напомнил воин. — Где камин?

Мы подошли к огню. Вглядевшись в переплетение языков пламени, я с замиранием сердца увидела выступающий резной бок шкатулки. По виду совершенно целый. Рэндольф подцепил ее кочергой и вытащил из камина. Полированное дерево было прохладным на ощупь, на нем не осталось и следа пламени.

— Но почему? — потрясенно спросила я.

— Шкатулки работы де Ароччи не просто так столько стоят, принцесса. Их почти невозможно уничтожить. Давай, забирай ее, и пошли!

Я подхватила драгоценную ношу. Завещание отца! Свобода и безбедная жизнь для моих родных.

Мы почти успели выйти из комнаты.

— Куда-то торопитесь, драгоценные мои? Невежливо уходить из гостей не попрощавшись, — граф стоял, лениво облокотившись на дверной косяк. В руках он вертел тяжелый бронзовый шар размером с яблоко. — Элисон, не хочешь представить мне своего друга?

— Нет.

Я и моргнуть не успела, как Рэндольф оказался около Блудсворда. Слитная атака с двух рук была бы великолепна, не столкнись мечи с невидимым защитным полем. Короткий электрический разряд отбросил фэйри на пару ярдов от мага.

— Жаль. Люблю знать, что писать на могиле, — горбун огладил «яблоко». — А мне даже нравится, как все складывается. Устроим милый вечер на троих. Посмотрим, как ты отреагируешь, когда я начну отрезать кусочки от твоего приятеля.

С этими словами Блудсворд оторвался от дверного косяка и пошел прямо на меня. Он не торопился, уверенный, что я никуда не денусь. Рэндольф еще хватал ртом воздух и тряс головой, пытаясь подняться. Я цапнула первый попавшийся предмет со стола в лаборатории — это был человеческий череп, почему-то эбонитово-черный, — и швырнула его в горбуна. Вспышка отбросила мое бесполезное орудие, не дав долететь ему до тела мага.

— Испортишь что-нибудь, и я отрежу тебе уши. Без ушей прекрасно можно жить, — сообщил граф. Он даже не угрожал. Просто извещал о намерении.

Рэндольф встал. И снова поднял свои клинки. Он мог попробовать сбежать сейчас, когда Блудсворд стоял спиной к нему, слишком поглощенный мною, чтобы замечать уже побежденного врага. Я отчаянно хотела, чтобы фэйри сбежал. Мысль, что горбун будет пытать его в моем присутствии, была невыносима. Но, взглянув в спокойное и сосредоточенное лицо воина, я поняла: не сбежит. Никогда.

И тут Терри, о котором забыли все, включая меня, скомандовал:

— Переноси нас, Элисон.

Мир моргнул. Рядом ревел вихрь черной, дикой энергии. Тьма, свернутая в воронку, скулила и выла на разные голоса, и мне слышались в этом вое голоса тех, кто в муках умирал на алтаре Блудсворда. Шершавый и колкий ветер гулял меж колонн, больно, чуть не до крови, облизывал кожу, норовил содрать оболочку с вещей и явлений, оставить лишь голую, беспомощную суть.

Это место было равно чуждым и опасным для людей и фэйри. И все же Терри снова оказался прав — оно было нашим шансом на спасение. Я лишь секунду помедлила и рванула к выходу и Рэндольфу.

Оставалось пробежать не больше десяти футов, когда поющий черный вихрь ускорился и пошел наперерез. Я вильнула, он тоже. Встреча была неизбежна, но в последнюю минуту сильные руки дернули меня в сторону. Я полупридушенно пискнула в железных объятиях фэйри, и мы вместе вывалились из двери. Обернувшись, чтобы ее захлопнуть, я застыла.

Блудсворд стоял сразу там, где секунду назад не было ничего. Прямо напротив выхода.

Защитное поле мага трещало и искрило непрерывными разрядами, за которыми почти невозможно было разглядеть его фигуру. Он поднял руки, что-то выкрикнул. Время замедлило ход.

Бесконечно долго срывалось с рук Блудсворда зеленое пламя. Полыхающий болотным маревом шар летел так медленно, что можно было уже с десяток раз отпрыгнуть, но, как в дурном, вязком сне, ноги и руки вдруг налились неподъемной тяжестью, повернуться не было сил и оставалось лишь беспомощно наблюдать.

Путь гудящего темного вихря пересекся с траекторией зеленого пламени. Шар беспрепятственно прошел сквозь тугой поток темной энергии, лишь сменил цвет с гнилостно-изумрудного на черный. На лице Блудсворда возникло выражение ужаса, когда он понял, что преображенное заклятие летит прямо в меня…

Но на пороге навстречу заклинанию шагнул Терранс. И пламя растеклось по его фигуре, глодая призрачную плоть черными клыками. Он истаивал, как сосулька, брошенная в камин.

Терри обернулся. Я поймала его растерянный взгляд. Призрак улыбнулся, но в этой улыбке было слишком много боли…

А потом Рэндольф захлопнул дверь.

— Бежим!

— Там Терри!

— Терри мертв.

— Нет, — прошептала я. — Нет, это невозможно.

— Бежим, Элисон!

— Я не оставлю Терри.

Он опустил клинок:

— Тогда мы оба здесь погибнем.

Я поняла, что так и будет. И еще — что Рэндольф готов к смерти. Может, он был готов к ней с того момента, как вошел в дом мага. А может, с того дня, как спас меня от грисков.

И я побежала с Рэндольфом. А Терри остался там. Навсегда.

Элвин

Тварь рванула вперед, целя в горло. Я перерубил ее шпагой и, не глядя, швырнул заклятье. Правую ладонь пронзила болезненная судорога. Показалось: не удержу силу, устроив самосожжение на радость местным обитателям…

Удержал.

Огненная волна лизнула землю, выжигая все в диаметре пяти футов вокруг. Остатки стаи бросились врассыпную. Мелкие и юркие звери — этакая помесь ящерицы с давно дохлой гиеной. По сравнению с гусеницей, которую я разделал чуть раньше, их можно было назвать даже симпатягами.

«Гусеницей» я обозвал ее для простоты. Толстое, похожее на связку сосисок тело было высотой мне по колено, и его покрывали шевелящиеся волоски, с палец каждый. А от нескольких оскаленных, сочащихся слюной ртов на спине насекомого-переростка передернуло даже меня.

Сейчас нашинкованные останки твари украшали тропинку за ближайшим поворотом. Если их еще не растащили местные падальщики.

Гиеноящеры заскулили, принюхиваясь к запаху паленой плоти. Пламя на славу поработало с их сородичами. Под слоем превратившейся в уголь чешуи угадывалось не до конца сгоревшее мясо.

Вожак помедлил, заворчал и отступил. Тропа снова была свободна.

В спину мне летели хруст и жадное урчание.

Кровь пропитала камзол, но уже почти не текла, только плечо постреливало болью. Не сумел поставить щит, глупо подставился под клыки. Магия — ненадежная штука в руках однорукого.

Время. Его опять было мало. Слишком мало.

Я ускорил шаги, сдерживая желание перейти на бег. За новым поворотом тропы снова не оказалось ни Франчески, ни обрывков красного платья, ни следов борьбы или крови.

Ощущая облегчение пополам с разочарованием, я выругался сквозь зубы. Когда я стоял на скале, она уже дошла до этого места? Или еще нет?

Проклятье!

О том, что Франческа могла свернуть с тропы, думать не хотелось.

Я знал одно: отсюда без нее не уйду. Пройду всю долину, вырежу всех, кого встречу. А если с сеньоритой что-то случилось…

Здесь поток мыслей прерывался. За этим допущением была пропасть. Ледяная бездонная яма.

…Если с ней что-то случилось, я тряхну стариной и выжгу это паучье гнездо дотла!

Из зарослей донесся птичий грай. Стая поднялась в воздух, сделала круг над моей головой. Я вскинул руку, собирая пламя в горсти. Словно угадав мое намеренье, птицы сделали еще круг и перелетели за реку.

Франческа… какого демона ее понесло в долину?

Мой путь сюда отмечали выгоревшие площадки и останки местной фауны. Бесконечная череда однообразных схваток. Я рубился, швырял заклятья — срабатывало одно из трех, но и этого хватало. Поодиночке мерзость, населявшая долину, не тянула на серьезного противника. Но их было много. Мелкие и крупные. Летучие, прыгучие, ползучие. Со жвалами, клыками, когтями. Эта пакость все лезла и лезла, словно задалась целью меня остановить. И я, испепеляя очередную стаю уродцев, пытался отогнать отчаянную мысль, что сеньорита одна и безоружна: мыслимое ли дело для женщины выжить среди подобного?!

Это я еще по дороге шел. Мелькавшие в зарослях по обочине тени как-то не вызывали желания сходить с нее без острой необходимости.

У холма тропинка разделялась на две. Первая, широкая, шла в обход холма — вглубь, в долину. Вторая, едва заметная, вела на вершину. Я, не колеблясь, свернул на нее. Нужно еще раз взглянуть на окрестности. Осточертело искать вслепую.

Шагнув меж двумя менгирами на выложенную камнем площадку, я не сразу понял, что мои поиски завершены.

Франческа лежала на алтаре, раскинув руки. Платье из алого, как кровь, бархата мягкими складками спускалось до земли. Голова запрокинута, обнажая беззащитную шею с черной полоской ошейника. Каштановые кудри разметались блестящей волной по ковру изо мха и веток.

Она выглядела невредимой. Спящей. Беззащитной.

…Бывало, я засиживался до утра, и она засыпала одна — ровно в такой позе, словно обозначая свои границы и желание спать в одиночестве. Но стоило мне лечь рядом, как Франческа поворачивалась набок. Не просыпаясь, подползала ближе, чтобы положить голову на плечо. Я обнимал ее — осторожно и нежно, чтобы не разбудить. Тихий ритм ее дыхания, теплая щека на плече, мягкое руно волос под пальцами — все это было так просто, обыденно и правильно.

Никогда не говорил сеньорите об этом, но я любил смотреть, как она спит…

Я с чувством выругался, больше от облегчения. И только со второго взгляда заметил, как сквозь черное сукно плаща прорастает лоза, обвивая Франческу. Среди зеленых сердцевидных листьев то тут, то там виднелись ярко-красные цветы, похожие на крохотные маки. Они почти сливались по цвету с платьем.

Это смотрелось мило, даже невинно. Дева в объятиях диких трав.

Сам не знаю, почему ощутил тоскливый ужас при виде этого зрелища. Может, дело в цветах. В трепещущих без ветра, пульсирующих лепестках цвета крови. Но знание, что надо — сейчас, немедленно — избавить Франческу от этой дряни, было абсолютным. Не оставляющим и тени сомнений.

Я рванул лиану. Сеньорита вскрикнула — жалобно и отчаянно, не приходя в сознание. Один из цветов почернел, его лепестки съежились, по длинному бледному корешку скатилась капля крови, упала рядом с маленькой ранкой чуть повыше ключицы.

В ответ грисков вьюнок зашевелился и плотнее прильнул к телу жертвы.

— Мр-р-разь! — выругался я вне себя от ярости и страха. — Отпусти ее!

И рубанул по паскудной лиане кинжалом. Потом еще раз. И еще.

Вьюнок извивался, срезы сочились кровавыми каплями.

С тихим шелестом обрубленная лоза поднялась в воздух. Изогнулась подобно готовящейся к атаке кобре. И рванула навстречу.

Я успел вскинуть левую руку. Лиана обвилась вокруг, захлестнув протез дважды, прежде чем я отсек ее кинжалом. Обнимавший тело Франчески вьюнок заколыхался растревоженным клубком аспидов. Обрубленные ростки шевелились — десятки красно-зеленых гибких змей вставали мне навстречу…

Я замер. Змеи покачивались, точно ждали чего-то. Идти против такого со шпагой и кинжалом — безумие. Не меньшее, чем использовать магию огня, пока эта дрянь удерживает Франческу.

Это было какое-то наитие. Озарение, можно сказать. Повинуясь ему, я вскинул руки и обрушил столб огня на чудовищное дерево рядом с алтарем.

Оно вспыхнуло так, что я отшатнулся. Пламя ослепило на мгновение. Жар опалил лицо, лизнул волосы. Было нечем дышать, словно огонь сожрал весь воздух в округе. Дерево полыхало багряным и синим, изгибало и протягивало ветви в мою сторону то ли в попытке отомстить, то ли в просьбе о помощи. Не было слышно иных звуков, кроме треска сучьев и рева пламени. Безмолвный, полный боли стон я почувствовал, ощутил кожей вместе со взглядом, полным испепеляющей ненависти. Обман зрения или шутка чересчур буйного воображения, но на мгновение в переплетении огненных языков поднялась тень, странно похожая на человеческую.

До алтаря пламя не дошло, но лоза, стягивавшая тело сеньориты, все равно почернела. Цветы увяли и лежали дурнопахнущими комочками. Я содрал и отшвырнул остатки этой пакости. Огонь опалил Франческе волосы, но в остальном сеньорита выглядела невредимой, дышала спокойно и ровно.

Я сел на алтарь и прижал ее к груди, задыхаясь от облегчения. Пережитый страх за Франческу словно выжег все эмоции, даже ирония отступила куда-то в сторону. Я за себя в жизни так не боялся, как за нее сегодня.

Даже разозлиться из-за ее авантюры не смог. Сначала все затмевал страх, теперь — счастье.

— Еще одна такая выходка, и я поседею, сеньорита.

Она не ответила. Тихо лежала в моих объятиях, покорная и теплая.

Живая.

— Запру тебя в башне. Будешь каждый раз спрашивать разрешения выйти, — пообещал я, целуя ее в лоб, щеки, полуоткрытые губы. — Ну, все, радость моя, хватит дрыхнуть. Нам еще выбираться отсюда.

Не хотелось будить ее, однако нести кого-то на руках и одновременно отбиваться от полчища монстров довольно сложно.

— Фран! — я потряс ее за плечо, но сеньорита не проснулась. Не проснулась она и от куда более энергичного тормошения, моих проклятий и даже пощечины — испытанное средство, ни разу не подводившее меня ранее в подобных ситуациях.

Возможно, одной пощечины было просто мало, но, ударив Франческу, я почувствовал себя настоящим ублюдком. Последнее, чего мне хотелось, — бить любимую женщину.

— Да какого гриска!

Ответом на ругательство на левой руке шевельнулся вьюнок. Он все так же обвивался вокруг протеза в два обхвата и не торопился умирать. Я попытался стряхнуть эту пакость, но она уже пустила корни. Попытка выдернуть лозу отозвалась в давно отрубленной руке такой адской вспышкой боли, что я разжал пальцы и уставился на протез в безмолвном изумлении.

Ладно, потом. Все потом.

Я поднял Франческу на руки и зашагал по тропе вниз.

Элисон

— Элисон.

Я не повернулась.

— Элисон, не надо, — кровать чуть скрипнула и прогнулась под его весом. Сел рядом.

Я лежала, отвернувшись к стенке, подтянув согнутые колени к подбородку. Совершенно неприличная для молодой леди поза. И плевать.

Руки мягко легли на плечи. Обнимая. Поддерживая.

— Лучше бы вы оставили меня там, — голос звучал как чужой — глухой и безжизненный.

— Не лучше.

— Все из-за меня. Я несу только боль и смерть тем, кого люблю.

— Это судьба. Ее не изменить.

Я упрямо стиснула колечко. Можно сколько угодно тереть его и кричать «Терри», никто не придет. Просто кольцо.

Терри семь лет был моим другом, братом, товарищем по играм, наставником, защитником и утешителем. Он пришел, когда в моей памяти впервые появились лакуны, черные дыры с шелестящими, осыпающимися краями — я боялась не то что заглядывать, лишний раз и приблизиться к ним. Лишенная привычного дома, увезенная от зеленых просторов Роузхиллс в торжественную чопорность Гринберри Манор, я была одиноким и растерянным ребенком. Мне было одиноко и очень-очень плохо. И пришел Терри.

Нет сомнений: будь он чуть материальнее, мы стали бы больше, чем просто друзьями. Я не раз мечтала об этом, да и среди его снисходительно-покровительственных ужимок слишком часто проглядывала тоска и желание прикосновений. Порой я успевала перехватить откровенные, жаждущие взгляды. И сколько их было — безуспешных попыток притронуться друг к другу, когда кожа ловит лишь дуновение прохладного ветра…

Мы оба делали вид, что ничего не происходит. Ничего и не могло происходить. Нематериальность Терри была спасением, позволявшим нам всегда быть вместе. И она же стала проклятьем, навсегда разлучившим нас.

— Так нельзя, — с детским упрямством повторила я. — Терри должен жить!

Терранс нашел бы кучу умных слов. Насмешками и подначками заставил бы меня встать, вернул волю к жизни и силу духа. Рэндольф только тяжело вздохнул и погладил по волосам:

— Нам надо разобраться со шкатулкой, Элисон.

— Ненавижу эту шкатулку! Ненавижу Бакерсона, отца и Блудсворда! Ненавижу дядю! — я вскочила, задыхаясь от слез. — Зачем я в это полезла?! Пусть бы все шло, как идет!

Рэндольф молчал, отведя взгляд. А мне надо было найти кого-то виноватого, ударить, высказать этому миру всю скорбь и боль, что душили меня.

— Он ведь был твоим братом! Почему ты как каменный?! Тебе его совсем не жалко?!

— Терранс сказал тебе?

— Что вы братья? Да, представь, сказал!

Не знаю, на что я надеялась. Что он разгневается? Что мы поругаемся, наорем друг на друга, может, даже подеремся, а потом поплачем в объятиях, и мне станет чуть легче? Смешно было ждать такого от молчаливого Рэндольфа.

Фэйри снова вздохнул. Взял меня за плечи, потянул на себя. Его кошачьи глаза были близко-близко — черный диск в расплавленном янтаре. Я чувствовала на своих губах его теплое дыхание.

— Элисон, пойми. Это была судьба. Терранс знал о ней и был готов.

— Знал, что Блудсворд убьет его?

— Он знал, что его предназначение — оберегать королеву Элисон.

— Какую королеву?! Что ты несешь! Прекрати! — Я попробовала вырваться, но Рэндольф не дал сбежать. Просто сгреб в охапку и держал. Даже не стискивал, только держал, пока я кричала и лупила по его спине кулаками.

Потом я ревела. Нарочно не стесняясь, чтобы доказать ему, какой бред все эти шутки Терри про «королеву». Фэйри не разжимал рук — сдержанный, печальный и надежный, как сотня тысяч каменных стен.

Когда истерика закончилась, мне стало стыдно. Отводя глаза, я попросила у воина прощения. Он кивнул, словно уже забыл о том, что я тут устроила, и снова сказал:

— Нам надо разобраться со шкатулкой.

— Мы больше не увидимся, да? — только сейчас я осознала, что все закончилось. Если в шкатулке найдется завещание, меня ждет дорога в Гринберри Манор, судебное разбирательство и все та же простая, скучная жизнь, что была раньше.

Только уже без Терри.

— Блудсворд не оставит тебя в покое. И я не смогу быть защитником здесь, где у него власть, статус и должники. У меня есть все это, но в Цере. Сейчас у меня даже нет сюзерена.

— Погоди, а как же твой князь?

— Я просил у него свободы. И она была мне дарована.

Я ойкнула, прикрыв рот ладонью. Из немногих обмолвок Терри и Рэндольфа я успела понять, как важна для Рэндольфа служба князю.

— Зачем?

— Верность не улыбка, которую можно подарить каждому. Мое желание сохранить сюзерена чуть было не стоило тебе жизни.

— Это я виновата! Я пошла к Блудсворду!

Фэйри покачал головой — спокойный и упрямый, уже все решивший.

— Если ты согласишься, мы уедем в Церу. Если нет, я останусь здесь и попробую защитить тебя, как умею. Но это будет нелегко.

Ох, ну и выбор. Только что мне волком хотелось выть при мысли о возвращении в Гринберри Манор, к обычной жизни. Но Цера — это же страшно и бесконечно далеко. Месяц, а то и больше, пути через Дал Риаду, всю Анварию и половину Разенны. Там говорят на языке, которого я не знаю, там все-все совсем по-другому. И никого из знакомых…

— Я не требую ответа сейчас. Подумай, — он протянул мне шкатулку.

Со стороны двери послышался торопливый стук, и Рэндольф пошел открывать. Я сидела, держа на коленях шкатулку. Было страшно заглядывать внутрь, вдруг там нет завещания. Тогда все жертвы были напрасными. Они и так были напрасными — никакое богатство не стоит моего Терри. От двери доносились голоса: торопливый и неразборчивый — хозяина моего убежища, негромкий и спокойный — Рэндольфа.

Фэйри вернулся. Он был мрачен.

— Блудсворд воззвал к княжескому правосудию. Меня обвиняют во взломе и похищении артефакта. Надо уходить.

Я побледнела:

— Но это ложь! Он сам убийца! Убил Терри! И хотел пытать тебя.

— Он имел право защищать свое жилище.

— Но… но… он хотел меня изнасиловать!

— Ты — человек, Элисон. Как и Блудсворд. Княгиня не станет вмешиваться в отношения между людьми. Но я — фэйри. Я обязан подчиниться. Или бежать.

Я вцепилась в рукав Рэндольфа. Каким бы извращенным ни был мир фэйри, невозможно поверить, что правда на стороне чудовищного горбуна.

— И что, Блудсворд вот так любого может взять и обвинить?! А как же суд? Да что у вас за законы такие!

— Не любого. Я — одиночка без рода, должников и сюзерена. — Он помолчал и добавил: — Мне жаль, Элисон. Боюсь, у тебя не осталось времени на раздумья.