Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.
Франсетт Фел
«Израненный»
Шрамы — 1
Оригинальное название: Francette Phal «Stain» (Stain #1), 2015
Франсетт Фел «Израненный» (Шрамы #1), 2017
Переводчик: Александра Котельницкая
Сверщик: Иришка Дмитренко
Редактор: Екатерина Ш.
Ayna German (1 глава)
Оформление: Иванна Иванова
Обложка: Врединка Тм
Перевод группы: http://vk.com/fashionable_library
Любое копирование и распространение ЗАПРЕЩЕНО!
Пожалуйста, уважайте чужой труд!
Аннотация.
«Ты словно солнце… А я глупая луна. Всегда в погоне за тобой».
Я не знаю, возможно ли повязнуть в ком-то так сильно. Повязнуть настолько крепко в их бездонных глубинах, что даже сам воздух покажется тебе непостижим. Пока не появляется он с его ослепительно горячим сиянием и не затмевает свечу, которая является мной. Он и есть тот самый Люцифер, который пал, такой красивый, но что-то дьявольское кроется в нём, когда он смотрит на меня. Его прикосновения, словно клеймо, выжигающее его имя на моей коже. Его поцелуи овладевают моей душой самыми грешными способами.
Мэддокс Мур — моё начало и мой конец. Защитник, друг и любовь… Он стал моей религией. С ним я стала бесстрашной, его руки сжигали меня дотла, в поклонении ему я потеряла себя и обнаружила совсем другого человека, которого он видел во мне. Но ничто не длится вечно. Моменты не длятся вечно. Не имеет значения, как сильно ты чего-то хочешь, ведь жизнь быстро напомнит вам, что ты не сможешь этого иметь.
Я разбита. Он сломлен. Мы оба изранены. И именно эти раны не позволяют нам держаться друг за друга.
ДЛЯ ЗРЕЛЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ 18+
Внимание: эта книга содержит остросюжетные сцены, которые могут не подойти для чувствительных читателей.
Оглавление
Франсетт Фел
Любое копирование и распространение ЗАПРЕЩЕНО!
Аннотация.
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
«Рождаемся ли мы с демонами? Такими разумными существами, которые являются твоим вторым началом. Или они приходят к нам с опытом, подаренным временем, которые спят и процветают где-то в пучинах наших мрачных грустных воспоминаний, пока их не накопится слишком много, чтобы игнорировать? Просветите меня, потому что мои демоны стали моими соседями. Они приземлились, словно паломники Нового Света, поселившись во мне задолго до того, как я узнала об их намерениях. Они заключили брак с моим страхом, породив фиктивных детей, которые будут чувствоваться родственниками. Они процветают в моих костях, их родословная настолько сильно пустила корни в волокна моего существования, что теперь их ничто не может искоренить».
Эйли Беннет
Глава 1
Мэддокс
Раннее...
— Мэддокс… просыпайся.
Я не сплю. Я больше не могу нормально спать.
— Макс … — я открываю глаза и смотрю в темноту. Мой ночник перегорел на прошлой неделе, и я забыл сказать об этом маме, чтобы она дала мне другой. Нет. Я не боюсь темноты или ещё чего-то, не так как Ной, но я привык к этому. Все мы живем с демонами.
Я моргаю несколько раз, чтобы мои глаза привыкли к темноте, прежде чем принимаю сидячее положение. Конечно, не кромешная тьма, но всё же. Немного приглушенное свечение луны, пробивающееся сквозь занавески в моей комнате, помогает мне разглядеть Ноя, стоящего возле моей кровати. Он выглядит напуганным и во мне сразу же просыпается тревога.
— Он что-то сделал? — я подготавливаю себя к ответу, который не хочу услышать, но знаю, что услышу. Если монстр охотится за моим братом, то это только вопрос времени, когда он настигнет и меня тоже. Это работает именно так. И всегда срабатывает.
Он качает головой.
— Нет, я не видел его с… ужина.
Пауза показывает, что что-то произошло во время ужина. Отец часто избивает нашу мать. И сегодняшний вечер именно такой. Самое худшее затянувшееся время. Ей необходимо обратиться в больницу или в результате наш отец вызовет врача сам. Доктор Хьюстон лечит всех нас в различных случаях. Отец платит ему достаточно денег, чтобы он держал свой язык за зубами.
— Тогда что случилось?
— Ты это слышал?
Я непонимающе смотрю на него.
— Слышал что?
БУХ!
БУХ!
БУХ!
Звучат три быстрых хлопка, и становится ясно, что они слышатся из коридора, а именно из комнаты наших родителей. Звуки похожи на фейерверк, но мы не настолько глупы, чтобы не понять, что это на самом деле такое. Отбрасывая своё одеяло в сторону, я подскакиваю с кровати. Это может быть мама. Мысль об этом разрывает мне душу, надеюсь, это всё же не она. Она достаточно натерпелась за эту ночь. Но надежда на что-то — это роскошь, которой никому так и не дано воспользоваться в этой семье. Я знаю, ужасно осознавать это, но он ей что-то сделал. Обходя Ноя, направляюсь на другую сторону своей спальни. Я встаю на колени перед своим комодом и открываю последний ящик. Полностью выдвинув его, ставлю возле себя и начинаю в нём рыться. Там есть отверстие, которое закрыто доской, но я никак не могу до него дотянуться. Кончиками пальцев я скребу её, пытаясь открыть. У меня не спокойно на душе, поэтому уходит несколько попыток, прежде чем я всё же нащупываю отверстие для открытия. Отодвигая дощечку в сторону, тут же лезу рукой вовнутрь. Холодный метал, приветствует мою ладонь, когда я достаю и смотрю на него.
— Ты хранишь оружие? Где ты его взял? — кричит Ной. Он нависает надо мной, стоя с левой стороны позади меня, достаточно близко для того, чтобы я почувствовал тепло своей спиной.
— У друга, — отвечаю ему, мои глаза прикованы к оружию, которое я держу. Я купил его у ребёнка из школы две недели назад. Обошёлся мне в пять сотен. Эти деньги были предназначены для мамы, которая бы вытащила нас из этой проклятой дыры, но инстинкт самосохранения подтолкнул меня купить оружие. Я смогу защитить Ноя и маму. Эта была единственная мысль в моей голове, когда я его покупал — пистолет 45 калибра. Понятия не имею, что это означает, но я рад держать его в своей руке. Его вес странно успокаивает. С ним я чувствую себя намного сильнее — почти непобедимым.
— Что ты собираешься с ним делать? — он внимательно следит за каждым моим шагом, когда я выхожу из своей комнаты и шагаю по коридору. Здесь светлее, чем в моей комнате, но не намного. Единственный источник света расположен над лестницей — прямо по коридору. Зелёный изношенный ковёр заглушает звук моих босых шагов, но я и не пытаюсь быть тихим и осторожным. И, наверное, я буду сожалеть об этом позже. Больше всего он побьёт меня за то, что я встал с постели этой поздней ночью, за то, что лезу не в свои дела, но если он снова её ударил, я должен что-то предпринять. Я не буду киской, какой был сегодня вечером. Я должен был встать, когда он начал орать, должен был сделать больше, чем просто сидеть в кресле и выслушивать его ярость. Он избил маму, потому что она воспротивилась ему. На какую-то доли секунду, она выпрямила свою спину и ответила ему. И за эти несколько секунд, я так ею гордился, просто был в восторге от её смелости. В тот момент мне так хотелось оказаться на её стороне и придать ей сил, ведь я знал, она нуждалась в них. Я бы не смог помочь ей чем-то большим. Мне всего двенадцать и мой вес не так уж велик. Но, по крайней мере, мы бы выступили в знак солидарности. Я уже проделывал такое раньше. Не могу объяснить, почему не сделал этого сегодняшним вечером. Даже когда его ярость, равная Хиросиме, взорвалась, зацепив при этом мою мать в процессе, я знал, что должен был что-то предпринять. Я исправлю это прямо сейчас. Если он сделал ей больно… Я убью его.
— Защитить нас, — сказал наконец-то я.
Я ускоряю свои шаги, практически бегу. Дёргаю дверь в их комнату, и осознаю, что она закрыта. Поворачиваю ручку и немного толкаю дверь, открывая её. Что-то зловещее таится в воздухе, и оно настолько сильно давит, что становится труднее дышать. Крепко держа пистолет в руке, осторожно вхожу в комнату. Телевизор, который они поместили на комод, стоит на беззвучном режиме. От него исходит голубоватое свечение, которое падает на стены и мебель комнаты, отбрасывая тени. Здесь нет никакого другого источника света. Я знаю, что Ной держится позади меня, но это не уменьшает страха, бегущего в моих жилах. Мои мышцы сжимаются, сердце стучит, словно бешеное, учащенно пульсируя от страха, который так хорошо мне известен. Упрямство тянет меня дальше, и я пробегаюсь глазами по комнате в поисках мамы, или ещё хуже — моего отца. Здесь нет обычного хаоса: нет перевёрнутой мебели, нет разбитых светильников, нет сломанных костей, нет истерик. Всё тихо. Подозрительно тихо. Я поднимаю свой пистолет, когда перевожу взгляд на матрас. Это отец. Моя рука так сильно дрожит, что мне приходится подключить вторую, чтобы удержать оружие на цели. Я подхожу к кровати королевских размеров, на которой он лежит.
— Он спит? — спрашивает Ной шёпотом, следуя за мной словно тень.
Я не знаю. Выглядит именно так. Он лежит на животе, руки раскинуты в разные стороны, лицом в матрас. Существует вероятность, что он злой или пьяный, возможно, даже оба варианта. Но когда перемещаю взгляд на подушку тёмного цвета, прямо на то место, где лежит его голова, я почти уверен в одном из этих вариантов.
Отцы должны защищать своих детей, они должны быть благосклонны и лояльны. Они должны поддерживать, любить и лелеять тебя, несмотря на ошибки, которые ты сделал. Они должны учить тебя, показывать правильную дорогу, воспитывать, когда ты делаешь что-то неправильно, и позволять учиться на их собственных примерах. Наш отец не делает ничего из этого. Он жестокий садист. От такого человека как он не получишь любви. Этот человек больше похож на демона из плоти и крови. Он охотится на нас, запугивает нас, словно мы его личный запас пищи. Его любовь проявляется в кулаках, побоях и переломах хрупких костей. Моя мама, мой брат и я — никто не застрахован от этого, никто не выше его презрения. Но, на мой взгляд, насилие намного лучше, чем извращённость, которой он заставляет нас заниматься. В подвале есть очень холодная комната, она словно склеп, там слишком яркий свет, который слепит, в ней есть кровать, камера, и время от времени мой двойняшка и я. Он лишал нас гораздо большего, чем просто одежды. Я трясу своей головой, чтобы избавиться от тревожных образов, которые всплывают в моём сознании.
Не моргая смотрю на него, на его лежащее в тёмной луже крови тело. Здесь нет сожаления или счастья, даже нет никакой ненависти. К этому человеку, который засунул свой член внутрь моей матери двенадцать лет назад и зачал меня и Ноя, я не чувствую ничего. Он ничего не значит для меня. Он никогда ничего не значил для меня. Тот факт, что он мёртв — своего рода одолжение человечеству. Хорошее гребаное одолжение.
— Макс?
Я опускаю пистолет. Прямо сейчас в нём нет необходимости.
— Он мёртв, — однако с этим утверждением не приходит чувство облегчения. Я тут же хмурюсь, когда внезапно в мою голову начинают приходить вопросы. Это убийство или самоубийство? Где мама? Она тоже… мертва?
Звук воды в тишине заставляет меня тут же подорваться и бежать ванную, которая находится в их спальне. Из-под двери виднеется небольшая полоска жёлто-оранжевого света, которая становиться больше, когда я открываю дверь. Из наполненной до краёв ванны на кафельный пол выливается вода. Она здесь, лежит в ванной, вода укрывает её бледное, хрупкое тело. Она голая, поэтому мне хорошо видна радуга фиолетовых, зелёных и жёлтых ушибов на её коже. Её руки лежат по обе стороны ванны, и в одной руке она держит оружие. Пистолет, которым, вероятнее всего, она убила чёртового хищника.
— Мам, — Ной отталкивает меня в сторону и зовёт её по имени, страдание в его голосе безмолвным эхом отражается во мне.
— Не походи ближе, — предупреждает она слабым голосом. Она держит глаза закрытыми и откидывает свою голову обратно на спинку ванны. — Мэддокс?
— Да, мам? — она вздыхает, ничего не говоря в течение длительного времени, а затем всё-таки решается на разговор. — Ты старше. Я отослала бы тебя за три минуты до прихода Ноя, — она звучит очень странно. Это не похоже на слабый шёпот, но есть в нём что-то, что я не могу объяснить. Она звучит так отдалённо. Физически — телом — она здесь, но разумом — я не уверен. Я не могу винить её. Она прожила с этим ублюдком намного больше нас. Пятнадцать лет брака с монстром не принесли ничего хорошего.
Она поворачивает голову к нам и смотрит бездонными голубыми глазами на меня и Ноя. Правый глаз опух и закрыт, а вот левый открыт достаточно, чтобы сосредоточиться на нас.
— Ты самый сильный. Ты всегда был самым сильным… — её голос переходит в плач. Она плачет.
Депрессия.
Вот как можно охарактеризовать её голос. И эта депрессия даёт о себе знать. Она постоянно на коктейле лекарств, возможно, когда она была беременна нами, было также. Ксанакс, Прозак, Лексапро, Литий — список можно продолжать и дальше. Они, кстати, стоят в линию позади меня. И все они очень высокой дозировки. Я брал некоторые из них. Не для себя, а на продажу. Пять сотен долларов, которые я выручил от продаж её лекарств детям в школе, потратилось на покупку оружия. На них был высокий спрос, поэтому я и поставлял их. Риталин употребляли и мы с Ноем.
— Я хочу, чтобы ты продолжил оставаться таким же сильным, Макс. Ты должен защищать своего брата. Держи его в безопасности… как и держал всё это время от своего … от этого монстра, — гнев и истеричные всхлипы душат её. — Я не смогла долго удерживать вас от этого. Я позволила ему сделать это с вами. Боже, да какая я после этого мать, раз допустила такое? Мои милые, милые мальчики, простите меня за всё… простите … простите… — рыдания сотрясают её тело, когда она подносит руку с оружием к своей голове. Я хмурюсь и смотрю, как она наклоняет голову в сторону к этой штуке.
Ной опережает меня, подбегая к ней.
— Мам…
— Нет!
Её крик останавливает его на полпути.
— Мой малыш… мой нежный, маленький Ной. Не… не подходи ко мне. Я не хочу испортить тебя ещё больше, чем уже есть. Сладкий маленький ягнёнок. Прости меня, моё дитя…
— Мам, пожалуйста, — плачет Ной. Часть меня так и хочет крикнуть ему, чтобы он, блядь, повзрослел уже наконец-то. Но я этого не делаю. Я ничего не делаю.
— … я знаю, это не так уж и много … — фыркает она, её глаза и щёки мокрые, пол затоплен. — Я также знаю, что шрамы никуда не исчезнут, но… но он не причинит вам больше вреда. И даже я…
Время двигается медленно, а затем останавливается. Она подносит пистолет к своему рту, смыкает вокруг него губы и нажимает на курок. Выстрел звучит как гром. Он настолько громкий, что сотрясает воздух вокруг нас. Я в ужасе наблюдаю за тем, как её голова разлетается на куски. То, что было мозговым веществом, костями и кровью брызгает в разные стороны, покрывая всё. Брызги крови стекают по стене позади неё. Я чувствую, что она немного попала на мою кожу. Некий звук нарушает эту гробовую тишину. Это Ной. Он в ванной вместе с ней, его голова лежит на её голой груди. Её тело резко опускается вниз, как и её голова, в которой дыра, пуля пролетела навылет. Ной ревёт. Я должен вытащить его отсюда, должен успокоить, но я ничего не делаю. Вместо этого я оставляю его одного. Я позволяю ему погоревать, а затем он сам вернётся в комнату. Что-то в глубине моего сознания говорит мне, что я тоже должен плакать, но нет ничего, кроме внезапной мысли помочится. Я подхожу к кровати, запрыгиваю на неё и становлюсь над его телом.
Моё оружие всё ещё в руке, я спускаю пижамные штаны до колен. Хватаю свой член левой рукой и направляю его ему на голову, говоря на выдохе:
— Ублюдок, — горячие брызги моей мочи покрывают его тело, но мне этого недостаточно. Это слишком лёгкая для него кара. Она слишком легко наказала его. Надев штаны обратно, я беру власть над своей заряженной пушкой. Я тренировался после школы, в лесу, позади заброшенного дома престарелых на Фелтоне. Там у меня было припасено несколько банок из-под содовой. Я спускаю оружие с предохранителя, сжимая пистолет настолько сильно, что вся моя рука белеет от такого напряжения. Крепко держа оружие в руках, размеренно дыша, опускаю его вниз, в непосредственной близости от его задницы, и без каких либо раздумий стреляю. И стреляю. И стреляю. И стреляю. Мощность каждого выстрела, покачивает моё тело, но я стараюсь удерживать равновесие, следя за каждым нажатием спускового крючка. Пока не слышу, как он начинает щёлкать, только после этого я останавливаюсь. Я использовал все пули. Крик… Я кричу. Слёз нет. Просто ужасный крик, который исходит из моих глубин, вырываясь сквозь моё горло. Ной забирает пистолет из моих рук и кладёт голову мне на спину, останавливая меня.
— Всё кончено… — говорит он. — Он не причинит больше вреда. Всё кончено, Макс.
Мне так легко поверить ему. Купиться на ложь, которую он говорит. Но в этом и заключается проблема Ноя. Он может уйти в мир своих фантазий, превратить свою собственную ложь в правду. Это его способ для преодоления ситуации. Что насчёт меня? Мне не так повезло в этом. Мои убеждения прочно сплетены с реальностью. Дерьмовой, чёртовой реальностью, которую я не в состоянии никак отключить.
Он сказал: «всё кончено», но это только чёртово начало. Это дерьмо всю жизнь будет преследовать нас. Зло нашего отца, самоубийство нашей матери — всё это рана, которая никогда не сможет затянуться.
Глава 2
Эйли
Сейчас...
Долго держать секреты опасно. Из-за них ты гниёшь изнутри. Каждый тёмный секрет, словно колония из маленьких белых личинок, ползающих и прячущихся в глубинах вашей сущности. Размножаются, плодятся и разъедают тебя, в то время пока ты думаешь исчезнуть, не оставив ничего позади, кроме оболочки. Вот, что я собой представляю. Оболочку девушки, которой я могла бы стать. Яркая, амбициозная, дружелюбная. Я могла бы быть счастливым хорошо-приспособленным подростком. Но секреты, которые я скрываю так долго, теперь разрушают мою жизнь вместе с душой, превращая меня в эту безжизненную девушку. Конечно, я жива. Биение моего сердца в груди каждый день напоминает мне об этом. Крошечные маленькие вздохи, которые я делаю, кровь, бегущая по моим жилам, не нарушенный поток мыслей, напоминают мне, что я живу. Это всё кажется таким мизерным на фоне того, что ты вроде бы и жив, но и не живешь. Я могу даже смело заявить, что внутри мертва.
Вода ощущается так хорошо, когда я опускаю в неё свою голову; она достаточно горячая, чтобы моя кожа покрылась тёмно-красными пятнами. Но мне если честно пофиг. Мне не больно. Это то, что я на самом деле хочу сделать, пусть и выглядит жестоко. Не столь эффективно, но всё же помогает. На данный момент… это помогает. Не знаю, как долго я стою под душем. Наверное, достаточно долго, чтобы заставить выглядеть себя как изюм, но я ещё не готова уйти отсюда. У меня занимает много времени, чтобы побыть наедине с собой, поэтому я намерена продолжать наслаждаться теми минутками, которые у меня остались. Ванная, единственное место в доме, где я могу побыть одна, одно из тех мест, где я могу побыть в одиночестве какое-то время. Но иногда нахождение в одиночестве не самая приятная вещь. Не для меня. Нахождение наедине с собой, заставляет мои мысли оживать, и когда они оживают, я начинаю делать вещи, которые не очень полезны для здоровья, например, когда температуры горячей воды мне недостаточно — я увеличиваю её. Я хочу больше того, что причинит мне боль. Слишком знакомый зуд, с которым я борюсь так долго, ползёт вверх по моему позвоночнику, извивается, словно червяк, повреждая фрукт, ища мягкое местечко плоти для себя. Он хочет мой разум, хочет пробраться в мои мысли, поэтому у него прекрасно получается воспользоваться этим секретом, причиняя мне боль.
Порез.
Порез.
Ещё раз.
Порез.
Порез.
Ещё раз.
Грязная. Девчонка.
Ты. Не. Чистая.
Ты. Никогда. Не. Будешь. Достаточно. Чистой.
Мысли играют в пинг-понг в моей голове, ударяясь о стены моего разума с резонирующей ясностью. Моя грудь сжимается, сердцебиение ускоряется, и я начинаю задыхаться, зажмуриваясь, чтобы ничего не видеть перед собой. Один из навыков преодоления трудностей, о котором я узнала в клинике, тут же вступает в игру, и я цепляюсь за него изо всех сил, вытягиваю свои руки перед собой и упираюсь в стену из белого кафеля перед собой. С опущенной головой и открытым ртом, я держу свои глаза закрытыми и начинаю обратный отсчёт от ста. Каждая цифра сопровождается горячим влажным воздухом, который достигает лёгких. Постепенно зуд отступает назад в лабиринты моего сознания, и здравомыслие занимает его место. Ну… моя версия здравомыслия. И, несмотря на то, что сейчас становится немного спокойнее, стук моего сердца продолжает биться с той же скоростью. Надоедливый звук, похожий на бум, бум, бум, бум, который настолько громкий, что слышен в ушах.
А затем я слышу: «Время вышло, Эйли!». И следующее, что я слышу, это стук, исходящий от двери ванной. Я не готова уходить отсюда, ещё нет. Я не готова отказаться от этих нескольких заветных минут уединения, но я прекрасно знаю, что произойдёт, если я этого не сделаю, поэтому поднимаю руку к серебристому крану и выключить его. Любая проблема с моим участием, последнее, что мне нужно. Вся мокрая, я выхожу из ванной и тянусь к большому белому полотенцу, висящему на вешалке. Оно слишком большое, наверное, в два раза больше меня, но оно мягкое и хорошо впитывает влагу. Свежий, чистый запах мягкой ткани возвращает меня в реальность, пока я вытираю себя. Нет необходимости задерживаться надолго. Нет необходимости, чтобы полотенце прикасалось к тем местам, о существовании которых я хочу забыть. Когда с вытиранием покончено, я обматываю полотенце вокруг тела, и нагибаюсь, чтобы подобрать свою грязную одежду, которая валяется на полу. Выходя из комнаты, я бросаю её в бежевую плетеную корзину, которая служит для сбора грязного белья. По привычке высовываю голову и смотрю в сторону двери, убеждаясь, что серебряный замок находится в вертикальном положении. Тот факт, что она надёжно заперта, даёт мне чувство свободы, поэтому я спокойно перемещаюсь по комнате, которая является моей вот уже как девять лет. Тут ничего особо и не поменялось с тех пор, как Беннеты впервые привели меня сюда, чтобы я жила с ними.
Стены по-прежнему окрашены в светло-персиковый цвет, который выбрала для меня моя приёмная мать Рейчел. Она сказала мне, что выбрала этот цвет для меня, потому что была уверена, что это именно мой цвет. Всё совсем не так. Этот цвет никогда мне не подходил, но в тот первый день, как и в ту первую неделю, и несколько месяцев, а затем лет после этого, я соглашалась с ней. Мне не очень хотелось, а скорее я боялась, снова попасть в приют. Этот страх и сейчас живёт внутри меня. Другой же демон питается моими секретами.
Подойдя к чисто-белому туалетному столику, я тянусь и открываю третий ящик снизу, где хранятся все мои трусики. Рейчел перестала покупать мне нижнее белье, с тех пор как мне исполнилось двенадцать, но, возможно, это из-за того, что у нас отличаются вкусы в выборе нижнего белья, учитывая тот факт, что я купила за последние несколько лет. Это целый склад хлопковых кружевных трусиков нейтральных тонов. Я хватаю одни и надеваю их под полотенцем. Затем достаю бежевый бюстгальтер из ящика повыше и надеваю его, после чего позволяю полотенцу упасть. Я поворачиваюсь спиной к зеркалу, в то время как пытаюсь застегнуть лифчик, и, не оглядываясь назад, иду к белому шкафу, который стоит возле моего письменного стола. Открыв его, я смотрю на вешалки, которые аккуратно развешаны внутри. Здесь не такой уж и большой выбор. Даже в шкафу, расположенном рядом с моей кроватью, вы не найдёте такой уж разнообразный выбор одежды. Там есть кардиганы с длинными рукавами, все нейтральных тонов, пара джинсов и длинные юбки и платья, на покупке которых настояла Рейчел. Это не то, что я бы выбрала для себя, но это то, к чему меня приучили, поэтому я и ношу их, ведь так намного проще, нежели втягивать себя в неприятности.
Я хватаю пару серых узких джинсов и чёрную кофточку из сложенной стопки одежды в нижней части шкафа. Этот простой и скромный наряд подходит для похода в церковь и самый оптимальный вариант, который одобрила бы Рейчел. Когда я достаю из шкафа белый длинный кардиган, то замираю на полпути, и мои глаза невольно опускаются на шрам в виде красновато-розового рубца, который тянется вдоль правой руки. Среди всех остальных белых порезов, он выделяется больше всего. И на моей бледной коже этот шрам выглядит в два раза хуже. Но это не так. Сорок пять швов понадобилось, чтобы зашить эту рану, но на самом деле порез не выглядел таким уж глубоким. Все просто слишком остро среагировали на истерику Рейчел. У неё есть такая привычка принимать вещи немножко на другом уровне, и это иногда раздражает. Но я её не виню, она ведь не знает всей правды. Она просто думает, что я делаю это из-за своих биологических родителей. Что я унаследовала историю психических заболеваний у людей, которые меня бросили, когда мне было шесть. Лучше пусть она и дальше так думает. Она не справиться… не сможет… справиться с этим, если я разрушу её идеальную жизнь. К тому же, она мне не поверит.
Никто тебе не поверит.
Это твоя вина.
Никто тебе не поверит.
Это твоя вина.
Никто тебе не поверит.
Это те слова, которые проигрываются снова и снова в течение последних девяти лет. Это кровоточит в моём подсознании, демоны захватили его, манипулируя этим голосом; мой разум находится в плену из-за слов, которые мне не принадлежат, но мой разум убеждён в обратном.
Нахмурившись, приподнимаю брови, когда воспоминания, которые я не хочу помнить, всплывают в глубинах моего подсознания. Покачав головой, я пытаюсь прогнать их, но мне не удаётся сделать это и образы прошлого всплывают в моей голове. Так бывает не всегда, просто иногда эти образы появляются. Некоторые их этих секретов усовершенствовались и родились в темноте этой спальни. Я помню, как опустошалось моё тело от тёплой жидкости, стекающей на коврик моей комнаты. Я помню руки, мужские пальцы, стирающие мой пот на коже, утешая. Приторный одеколон, слишком пьяное дыхание, когда он наклонился, чтобы…
— Эйли, мама велела передать тебе, что завтрак стынет! — звук голоса со звуком стука в дверь прерывают мои воспоминания. Моргаю несколько раз, чтобы прийти в себя. Я слышу стук копыт отступающих демонов, и это значит, что они заберут с собой в пропасть и мои секреты тоже. На данный момент. На какой-то короткий период. Но они всегда возвращаются.
Хватаю свой кардиган и проскальзываю в него, когда иду в сторону двери, чтобы открыть её. Человек по ту сторону двери для меня всегда желанный. Сара пересекает порог и входит в мою комнату. У неё длинные руки и ноги, и хотя ей всего одиннадцать, она превышает мой рост на 5’5 дюйма. Таким ростом она явно пошла в своего отца, густые волнистые светлые волосы, тёмно-синие глаза и овальное лицо как у Рейчел. Сара ребёнок Рейчел и Тима, которого они так сильно хотели, но завели спустя год, после того, как взяли меня. Это их биологический ребенок. Моя сводная сестренка. Но знаете, она мне словно родная сестра, потому что, несмотря на то, что мы не связаны между собой, у нас есть много общего. Например, книги, которые она сейчас просматривает на высокой книжной полке, расположенные над моей кроватью. У меня заняло восемнадцать лет, чтобы насобирать эту мини-библиотеку, но я всегда рада поделиться ею с этим маленьким ненасытным читателем. Знание о том, что вместо детских книг, Саре нравятся Сэйлинджер, Стейнбек и Оруэлл — делает меня счастливой. Я люблю те моменты, когда после прочтения очередной книги, мы сидим рядом и делимся своими впечатлениями. Она просто блестящая маленькая девочка. Она счастливая… правильная. И пока я оцениваю её, ко мне прокрадывается не очень хорошая мысль. Пробегаясь взглядом вверх-вниз по её фигуре, укрытой платьем, которое выбрала для неё мать, мне становится интересно, не фальшивое ли это счастье, которое она излучает. Такая же маска, которая надета на мне. Хранит ли она секреты под этими веснушками на своей коже? Она такая же, как и я?
Сейчас не время думать о таком. Я часто задаюсь вопросом, что если и ей тьма принесёт дьявола в дверном проёме. Я была всего на год старше неё, когда он пришёл ко мне. Но тогда я поняла, что я не его кровь и плоть. Я всего лишь малышка, которую они взяли на попечение. Его цветущий маленький цветочек, даже сейчас, в возрасте восемнадцати лет.
— Ты прочитала Великого Гэтсби? — спрашиваю, чтобы отвлечься от мыслей в своей голове, за которыми следуют образы. Мои волосы по-прежнему влажные, и я задаюсь вопросом, стоит ли мне их высушить феном, который подключён только к единственной розетке в этой комнате. Я буду вынуждена смотреть на своё отражение, и хотя мне хочется этого избежать, знаю, что если не сделаю этого, то Рейчел сделает замечание. Мне не хочется нагнетать обстановку.
Она поворачивается ко мне с улыбкой и милой ямочкой на лице, говоря:
— Почти. Но я хочу начать ту книгу, которая понравилась тебе.
— Гордость и предубеждение, нижняя полка, — говорю я, направляясь в другой конец комнаты, чтобы взять фен с туалетного столика. — Это одна из моих любимых, — отвечаю мягко.
Кажется, это неизбежно, и мой взгляд скользит по зеркалу, заставляя меня мельком увидеть себя. Несочетающиеся глаза — один светло-голубой, второй коричнево-зелёный, смотрят на меня с унылого, овального лица, что ещё раз доказывает мою странность. Мне просто интересно, от кого из родителей я унаследовала такие глаза. Тут нечему удивляться. Я иногда думаю о них, особенно в такие моменты, когда смотрю на себя в зеркало. Бледность моей кожи передалась мне из-за смешанной креольской крови, я уверена, именно по этой причине, Рейчел и Тим взяли меня к себе. Я похожа на них. Мой бледный тон похож на их. И таким образом это делает некоторые вещи для них проще. Я бы даже сказала, удобнее. Более приемлемыми. И совсем не важно, что моя мать была родом с островов Кабо-Верде и креольского происхождения, в то время как мой отец был мулатом из Луизианы. Мы никогда не говорили об этом. Так же мы не говорили о местонахождении моих родителей, живы они или нет. Моё чёрное происхождении является тем, что они не хотят замечать.
Я не знаю, как мои родители встретились, но они явно завели ребёнка будучи слишком молодыми, и я до сих пор ничего о них не знаю. Я случайно узнала об их происхождении, когда мне было четырнадцать. Моё личное дело было спрятано в заднем ящике шкафчика Рейчел и Тима. Я помогала ей убирать и вдруг нашла коробку. Помню, как открыла её без особых раздумий и нашла там документы с историей моего происхождения.
Отгоняя эти мысли, я снова смотрю на своё отражение. Ненавижу смотреть на себя, потому что боюсь взгляда этой девушки. Взгляда хрупкого, бесхребетного призрака девушки, которая боится своего собственного отражения. Я вижу её сейчас в этих гетерохроматических глазах. Прямо над этими глазами, обрамлёнными чёрными густыми ресницами, находятся брови цвета бронзы. Небольшой, слегка вздёрнутый вверх носик даёт иллюзию, что я считаю себя лучше, чем мир, но в действительности это не так. Мой рот образует некую гримасу, когда я думаю о том, насколько низка моя самооценка.
— Нашла. Могу я взять эти две? — Сара снова вытягивает меня из трясины моих мыслей, и я с благодарностью и тёплой улыбкой оборачиваюсь к ней. Кроме книги «Гордость и Предубеждение» она взяла книгу Джейн Остин «Разум и чувства».
— Да, конечно. Мы поговорим о них, когда ты прочтёшь.
Она весело улыбается, и когда начинает мяться на месте, я понимаю, что она хочет, чтобы я спустилась вниз вместе с ней.
— Иди вниз. Я скоро приду, мне ещё нужно досушить волосы и захватить свою библию.
Она кивает.
— Не задерживайся тут долго, ты же знаешь, как папа не любит ждать.
Да, знаю. У него отличная память на некоторые вещи, и он не может держать свою нервозность под контролем. Пунктуальность, он требует её от всех членов семьи, и в прошлом невыполнение этого правила имело отрицательные последствия. Сейчас синяки от ошибок зажили, но они оставили уродливые шрамы под поверхностью моей кожи.
Рубцы, которые никто никогда не увидит.
Когда она уходит, не закрыв за собой дверь, то мне не хочется задержаться в этой комнате подольше. Включая фен на низкой скорости, я беру в руки чёрную с деревянной оправой расчёску и начинаю сушить волосы. Это занимает ровно двенадцать минут, и затем я откладываю всё в сторону, уверенная в том, что высушила волосы досуха. Я не слишком часто распускаю их, и сегодня ничего не поменяется. Поэтому я разделяю волосы на две части и начинаю плести французские косички. Завязываю их резинками из коробочки, которая ближе всех стоит к зеркалу, и они словно две золотые веревочки, свисают вниз по моей спине. Отойдя от туалетного столика, я выгляжу, как в прочем и всегда — простой, скромной и незаметной. Поворачиваю голову к книжной полке, чтобы отыскать свою библию, тетрадь и записную книжечку. Моя бежевая сумочка лежит на краешке стола, где я её и оставила вчера ночью. Схватив её, сую туда библию, тетрадь и записную книжку вместе со своим тёмно-серым альбомом, так на всякий случай. Если мне удастся улизнуть со службы, то я смогу немного порисовать.
Глава 3
Эйли
Я иду по коридору небольшого дома, в котором они жили ещё до того, как я переехала к ним, чтобы спуститься вниз. На стенах, которые оклеены обоями с цветочным узором, со вкусом висят мои фотографии, которые были сделаны на протяжении многих лет, ещё до того, как родилась Сара. Некоторые были сделаны в Рождество и день Рождения, когда любящая семья собралась вместе — Рейчел со своей вездесущей идеальной улыбкой домохозяйки и Тим, большой, угрюмым полицейский-детектив рядом с ней, моё же место всегда было между ними. Я не улыбаюсь, но и не такая же угрюмая, как Тим, я просто стою. Ничем особым не выделяясь. Я предпочитаю смотреть на противоположную стену, на ту, которая ближе к правде. Сара и её родители — хотя это и не совсем правда — создают некое подобие любящей подлинной семьи.
Лестница скрипит, когда я спускаюсь вниз и направляюсь в сторону кухни. Декор дома напоминает мне романтическое утро, в которое мне приносят завтрак прямо в мягкую постель. Всё те же обои бледно-жёлтого цвета в цветочек, которые были в коридоре, являются постоянной тематикой по всему дому. Это слишком ясно говорит о плохом вкусе Рейчел. В гостиной стоят два дивана с обивкой насыщенного розового цвета. В центре гостиной расположен камин из красного камня, под который в комнате сделала вся мебель. В левом углу комнаты стоит красивый массивный буфет. На каминной полке также стоят фотографии, но, к счастью, на них я мелькаю меньше.
Когда я достигаю кухни, то вижу их всех в полном сборе. Рейчел стоит возле плиты, где я уверена, она торчит с семи утра. Мой взгляд перемещается на микроволновую печь, а именно на время, которое отображается на ней, и я вижу, что уже половина десятого. Два с половиной часа она готовит завтрак, словно здесь не три человека, а целая армия, которую нужно накормить. Взглянув на неё, вы бы не сказала, что она фанатка горячей пищи. Она всегда очень щепетильна со своей внешностью, а сегодня вдвойне, потому что сегодня воскресенье, а это означает поход в церковь, и словно ей предстоит пройти по персональной красной дорожке. Она обращает особое внимание на свою одежду. Её светлые с отблеском рыжего волосы хорошо вымыты и связаны в тугой пучок. Веснушки, виднеющиеся на её бледном лице, замаскированы толстым слоем макияжа. Лавандовое платье прекрасно сидит на её миниатюрном тельце, но оно не достаточно обтягивающее, поэтому не выглядит пошло. Позолоченный пояс, подчёркивающий её талию, отлично сочетается с туфельками на ногах такого же цвета. На ней надета цепочка, которая также подходит к платью, и часы, которые ей подарил Тим на её день рождения несколько лет назад. Всё выглядит идеально в этом месте. Очаровательно. И никто не догадается, что под белым кардиганом, надетым поверх платья, она прячет ужасные синяки, которые ей оставил Тим в очередном пьяном состоянии. Эти недостатки она хорошо умеет скрывать от внешнего мира. В этом мы с ней очень похожи друг на друга.
— А вот и ты, — приветствует она меня с упрёком, когда наконец-то замечает моё присутствие. — Ещё бы минутой дольше и я бы послала отца проверить тебя.
Я проделала хорошую работу быстро спустившись вниз и не вызвав каких-либо глупых мыслей у остальных, поэтому хватаю стакан апельсинового сока, который она предлагает. Сара полностью с головой ушла в книгу, и едва замечает, когда я скольжу на стул возле неё.
— Я поздно уснула, — говорю я спокойно, делая глоток сока.
Встревожено, Рейчел поворачивается ко мне.
— Снова кошмары? Нам следует позвонить доктору Петерс?
— Нет, — отвечаю я немного быстрее, чем следовало, но мне следует рассеять её беспокойство до того, как это превратится во что-то другое. — Просто допоздна учила домашку.
Мне потребовалось почти два года, чтобы вновь получить некую свободу действий, которую я потеряла, когда оказалась в больнице, порезав себя. Меня вынудили пройти закрытую терапию с доктором Петерс, чтобы осознать все последствия таких действий. Поначалу всё было хорошо. Я говорила, а он делал то, за что ему платили — внимательно слушал и пытался участвовать в разговоре, невнятно лепеча, когда это было необходимо. У меня ушло два месяца, чтобы понять, что доктору Петерс плевать на мои проблемы, он скорее хотел реализовать себя с помощью моей жизни, донося всё Тиму с наших личных разговоров. Я была такой дурой, что успокаивала себя ложным чувством безопасности, и настолько глупа, что поверила в то, что могу всем доверять. Я доверяла доктору Петерс все свои секреты, рассказывала ему о Тиме и его склонности к насилию по отношению к Рейчел, когда тот слишком много выпивал. Я узнала о предательстве доктора Петерс, когда ощутила обжигающий ожог от руки Тима по моему лицу наряду с угрозой, чтобы я держала свой «долбаный рот на замке». После этого я едва могла разговаривать с ним на моих сеансах, а когда делала это, там больше не было чего-то важного. Мне пришлось немного соврать и просимулировать, что терапия проходит нормально, чтобы убедить Рейчел в том, что со мной всё хорошо, и проявить желание присоединится к амбулаторной группе, потому что так будет намного полезней для моего лечения. Но проблема возникла в убеждении Тима. Рейчел обратилась с этой темой к нему, как в прочем она всегда делала со всеми решениями в своей жизни, и я была полностью уверена в том, что он скажет «нет». Поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда он сдался и позволил мне выйти из под надзора доктора Петерс. Почти год прошел с тех пор, а я до сих пор не понимаю, почему он это сделал. Я ни на секунду не могу поверить, что он сделал это по доброте сердечней. Тим бессердечный. И такие добрые поступки всегда вызывают подозрения, особенно если они исходят с его стороны.
— Ну, тогда всё хорошо, — говорит она, ставя передо мной тарелку с яичницей, беконом и жареным картофелем. — Но ты же помнишь, как выбраться из этого, Эйли. Ты можешь скрывать это за кучей домашних заданий, но не позволяй этому управлять твоей жизнью. Твой отец и я хотим, чтобы ты хорошо училась в школе, но не во вред своему здоровью, милая. Разве я не права, Тим?
За первой тарелкой следует вторая, на которой лежат четыре блина, но сейчас не еда занимает мои мысли, потому что моё тело рефлекторно застывает, страх ползёт по моей спине оттого, что его внимание теперь обращено на меня.
Приподнятая раскрытая газета, помятая в уголке из-за переворачивания страниц, открывает невыразительное лицо Тима.
— Отстань от неё, — начинает он, переводя на меня пылкий взгляд своих чёрных глаз. — Она делает именно то, что от неё ждут, — смысл этих слов, словно слой напряжённости скрытый под пучинами океана.
Я держу свои глаза опущенными, рассматривая недавно поставленную Рейчел тарелку. Лучше уж такие слова, чем его кошмарный взгляд.
Рейчел вздыхает.
— Да, она всегда делает то, о чём мы её просим. Я просто волнуюсь, вот и всё. Я, конечно, понимаю, что ты старшеклассница и тебе нужно учиться, но я не хочу, чтобы ты загоняла себя, и у тебя появились морщины, — боже, избавь меня от этого. — Ну, как бы там ни было, ешь, мы выезжаем через двадцать минут. Да, Сара?
Я ем то, что лежит передо мной на тарелке, хотя не любитель завтракать по утрам, но зная о том, что приём пищи тут под строгим контролем, я бросаю себе в рот ещё несколько кусочков, которые мне положила Рейчел. Остальная часть завтрака, как ни странно, проходит обычно. Пятнадцать минут спустя мы загружаемся в Acura MDX цвета серого песчаника и выезжаем из двухместного гаража. Тим садится за руль, в то время как Рейчел устраивается на пассажирское сиденье рядом с ним, а мы с Сарой садимся на заднее. Она по-прежнему поглощена своей книгой, чтобы поговорить о чём-нибудь со мной. Но я не против, потому что не в настроении болтать. К церкви мы едем в тишине, если не считать современную христианскую музыку, доносящуюся из колонок автомобиля. Мы живём на границе второго по величине города в штате Массачусетс, но здесь в песчаном Трентоне нет никакого причудливого шарма Новой Англии. Он больше известен своим уровнем преступности, чем какой-то исторической достопримечательностью. Наш дом находится в миле от места, где частенько случаются преступления. Но потом я узнала, что самые ужасные преступления могут совершаться в самых выдающихся городах и в самых красивых домах. Главное то, насколько хорошо те, кто совершают эти преступления, скрывают их и кокой властью и влиянием они обладают. Тим работает в отделении Трентонской полиции, и его положение сержанта даёт ему много полномочий. Не слишком много людей оспаривают его действия. Мы приезжаем в церковь за десять минут до начала, и Тим пропускает нас вперёд, чтобы занять места, а затем начинает разговор с прихожанами церкви, пока Рейчел как послушная жена стоит рядом с ним.
— Это Эмили и Салли, — говорит Сара, наклоняясь ко мне и вытягивая голову над блуждающей толпой, чтобы получше разглядеть двоих девушек. — Как думаешь, папа будут возражать, если я пересяду к ним? — она поворачивается ко мне спиной, когда мы находим себе места во втором ряду прямо в центре перед алтарём и садимся на красные стулья. Мне не трудно догадаться каков будет ответ, потому что Тим всегда относился к Саре мягче, был более добрей и терпимей. Так с чего бы ему запрещать? Она его кровь и плоть. Между мной и Сарой нет никакого родства, поэтому я не слишком приятный фактор. Связь Тима с маленькими девочками, не касается его дочери. Слава богу.
Я колеблюсь с ответом.
— Думаю, он не будет против …
— Отлично, просто скажи ему, куда я ушла, — она убегает до того, как я могу её остановить.
В тот момент, когда я занимаю своё место, Рейчел и Тим начинают двигаться в моём направлении, прокладывая себе путь вниз. Рейчел занимает место рядом со мной, поэтому я избавлена от присутствия Тима по соседству. Её блуждающий взгляд подсказывает, что она ищет Сару.
— Она решила сесть со своими друзьями, — шепчу я, поворачивая голову в ту сторону, где сидят девочки. Она кивает, а затем поворачивается к Тиму, чтобы передать услышанное. После этого мы больше не разговариваем, потому что группа людей выходит на амвон (прим. перевод.: место (зачастую на некотором возвышении) непосредственно у алтаря или в алтарной части храма с подставкой для книг), чтобы начать пятнадцатиминутную проповедь. Вскоре после этого выходит пастор, и я настраиваюсь на его богослужение. Проходит час службы, и мы переходим в служебную комнату, где нас делят на три воскресных класса. Каждый человек имеет право принять в этом участие, даже дети младшего возраста, которые ещё совсем маленькие. Остальных же из нас разбивают по возрасту и полу. Мужчины остаются в служебной комнате встреч для старших, а более младшее поколение возрастом от тринадцати до семнадцати, переходит в одну из классных комнат на первом этаже для проповеди дьякона. Женская численность в церкви превосходит мужскую в два раза, поэтому нам выделили весь второй этаж классных комнат для наших встреч. Женскую группу от восемнадцати и старше ведёт Рейчел — мне придётся ходить туда несколько месяцев, но я благодарна, что не должна присутствовать там сегодня. Мой класс из молодых девушек, в котором я состою, слишком набожен. И я нарочно стараюсь держаться позади. Увидев, как Рейчел заворачивает за угол, я ныряю в первую попавшуюся комнату справа от лестницы. Я иду вниз по коридору укрытым ковром, вместо того, чтобы следовать за остальными девочками моего возраста в последнюю комнату слева. Всё моё тело напряжено, но я продолжаю двигаться вперёд, молча надеясь, что меня никто не остановит.
— Эйли, дорогая, куда это ты собралась?
Из-за резкой остановки сердце в груди замирает. Закрыв глаза, я молча ругаюсь и крепче сжимаю ручки на своей сумке, в надежде, что они смогут удержать меня на месте, хотя всё что я хочу сделать, это проигнорировать вопрос и продолжить свой путь. Но воспитание заставляет меня обернуться. Джанет Лисон — самая большая сплетница церкви, которая распускает слухи о каждом, включая и себя саму. А ирония знаете в чём, в том, что её собственная семейная жизнь рушится прямо на глазах. Её муж абсолютный бабник, её сын трансвестит ушёл из дома, когда ему было пятнадцать, потому что она не смогла вытерпеть этого и выгнала его, и я даже однажды подслушала, как Рейчел рассказывала Тиму, будто люди подозревают, что она запускает руку в церковную десятину и пожертвования. Каждый, кто состоит в церковной общине, умеет хорошо притворяться, они улыбаются и смеются вместе с ней, в то время как на самом деле тайно ненавидят её внутренний мир. Со всем, что происходит, она должна хотя бы немного, но испытывать угрызения совести, вместо того чтобы совать свой нос в чужие жизни. Но как видим, результат на лицо.
— Мне нужно в дамскую комнатку, Сестра Лисон.
Она улыбается и кивает:
— Оу, хорошо, милая. Я тут торопилась, но встретила тебя и решила спросить, в чём дело, не хочу пропускать проповедь.
— Ой, конечно же, идите, не стану задерживать. Я только на минутку забегу в уборную и вернусь, — это чистой воды ложь. У меня нет никакого желания возвращаться обратно, пока не закончится богослужение. Уверена, Джанет расскажет Рейчел обо всём этом, но я рассчитываю на то, что Рейчел не станет воспринимать её слова всерьёз. Она никогда не воспринимает её всерьёз. — Увидимся позже, Сестра Лисон.
— Пока, дорогая.
Я уже начинаю идти, когда слышу её прощание. Выйдя через задний вход, меня встречает солнечный свет. Утренние солнечные лучи солнца светят на меня сверху вниз. Листья вокруг меня шелестят под порывами прохладного ветерка, который касается моей кожи и взъерошивает выбившиеся из двух заплетённых косичек пряди волос. Я заправляю их за уши, следуя по дорожке за церковью, которая ведёт к лесу. Кроны деревьев образуют вверху барьер, образуя защиту, и только лучи солнышка пробиваются сквозь пущу этих листьев, придавая лесу мрачноватый, волшебный вид, и создавая эффект удивительного душа. Вода является отличным предметом для эскиза. Но меня больше интересует кладбище за лесом. Я обнаружила его несколько месяцев назад, во время летних каникул, когда впервые начала пропускать проповедь, вместо этого исследуя лес. Я полюбила его в ту самую минуту, как только увидела, потому что оно не было похоже на то, что я обычно рисовала. На этом старом кладбище нет ничего необычного или живописного, оно заброшено уже как несколько лет, — я предположила это, потому что не было никаких новых могил. Здесь бы не помешало всё привести в порядок, но если это сделать, то вся привлекательность просто исчезнет. Не буду темнить, но здесь всё выглядит не очень красиво, с годами надгробия разрушились, а некоторые из них треснуты и покрыты плесенью и мхом. Немного глупо думать так о месте, которое заброшено, но это кладбище вызывает особые чувства. Вороны, его единственные обитатели, и они сделали его своим домом. Некоторые из них сидят на надгробиях, пока другие, как плохое предзнаменование, поклевывают и роются в земле в поисках пищи. Не знаю, почему я так очарована всем этим, но такие частые посещения всегда заставляют мои руки зудеть от нетерпения взять в руки карандаш и рисовать в альбоме.
Места, где можно присесть, ограничены, но я не очень придирчива, поэтому сажусь под деревом, и в таком положении мне открывается прекрасный вид на кладбище. Достав альбом и кусочки угля для рисования из сумки, я кладу их возле дерева и принимаюсь пролистывать страницы, на которых изображены различные наброски, пока не дохожу до той страницы, которую ищу. Я хватаю кусочек угольный карандаш из коробочки и начинаю рисовать с того места, где остановилась в прошлое воскресенье. Мои пальцы нежно и легко порхают по странице, и я иногда отрываюсь от рисунка, чтобы убедиться, что уловила каждый нюанс — всё, что делает кладбище таким особенным. Коричневые сломанные ветви деревьев покрыты мхом и выглядят устрашающе над могилами, словно искорёженные пальцы мрачных хранителей; приносящий смерть ворон кричит в приглушённой тишине, и деревья, которые стоят, словно призраки, отбрасывают длинные тени на кладбище. Серое небо выглядит гораздо зловеще, чем в настоящее время, делая надгробия потемневшими, что делает рисунок больше похожим на чёрно-белую фотографию, а не на рисунок карандашом. Я забываю обо всём, и мир расплывается по краям моего периферийного зрения, будто я теряюсь в этом тёмном, почти мрачном мире, который создала.
Но потом иллюзия разбивается, осколки вдохновения, словно драгоценные осколки, падают вокруг меня, вырывая из своих собственных мыслей. Внезапное учащённое биение моего сердца, звучит как паническое бегство стада гну в моей груди. Я поворачиваю голову направо в ту сторону, откуда доносится шум, и наблюдаю, как разбиваются пивные бутылки в нескольких футах от места, где я сижу. Я дико пытаюсь отыскать глазами виновников торжества и не удивляюсь, когда вижу небольшую группу, состоящую из трёх человек, которые идут вдоль кладбища. Девчонка и два парня. Девушка медленно шагает задом, в то время как два парня разговаривают. У неё волосы тёмно-зелёного цвета, которые трудно не заметить; они скользят по её плечам словно волны. На ней надеты тёмные узкие джинсы и белая кофточка, которая открывает вид на её загорелую кожу. На её ногах обуты простые чёрные кеды.
Двое ребят держатся позади и направляются в мою сторону, их внешность намного легче разглядеть и мгновенное опознание накрывает меня, потому что я их знаю. Бриа Дэниелс, девушка с тёмно-зелёными волосами всегда крутится рядышком с Ноем и Мэддоксом Мур. Братья-близнецы, которые совершенно не похожи друг на друга. Они как день и ночь. Противоположные стороны одной медали. Ной всегда напоминает мне одну картину, которую я увидела однажды на художественной выставке в центре города, на ней был изображён светловолосый Люцифер до падения. Ослепительно красивый и такой мужественный. У него завидно высокие скулы и прямой острый нос, который делает его улыбку очень милой. Густые тёмные волосы обрамляют его лицо, скользя по угловатому подбородку. Он высокий. Они оба достаточно высоки, но Ной, на самом деле, имеет небольшое преимущество над своим братом, но ненамного. Если бы мне пришлось угадывать их рост, то я бы сказала, что он где-то между 6’2 и 6’3 (прим. перевод.: 187,96 — 190,5 см) футами. Ной был в команде бегунов, но через год присоединился к лёгкой атлетике и стал бегуном на коротких дистанциях. Я видела его тело только издалека, изучала его, как художник изучает предмет, и поэтому знаю, что скрывается под тёмно-синими джинсами и бордовым свитером, в которые он одет — тело бегуна. Большие мышцы, длинные ноги и руки, созданные для скорости и выносливости. Я также знаю его с занятий по рисованию, которые проводятся каждый понедельник, вторник и пятницу пятым уроком в классе мистера Кауфмана.
Я наблюдаю за тем, как Ной наклоняет голову к брату и что-то ему говорит. Они слишком далеко от меня и я не могу услышать их разговора, но его озорной смех пронзает мёртвую тишину кладбища. Его близнец, кажется, не разделяет такой юмор, поэтому остаётся в том же положении, и Ной пожимает плечами, переводя взгляд на Бриа. Но в отличие от Ноя, Мэддокс не настолько понятен мне. Ной красив. Мэддокс … Мэддокс что-то совсем другое.
Он покрыт татуировками. Это первое на что вы обратите внимание в Мэддоксе Муре. Под белой футболкой он носит чистое произведение искусства из татуировок, каждая из которых рассказывает и несёт в себе собственную частичку истории. Охватывая обе руки, они тянутся вниз до самых кистей. У основания его горла виднеется геометрическая звезда. Это пентаграмма внутри пентаграммы, в центре которых расположены красные глаза. Точки от этой большой пентаграммы тянутся по всей длине шеи и заканчиваются у основания ушных мочек, которые пронизаны туннелями размером в пять центов. Кроваво-красные глаза особо выделяются на фоне чёрных чернил, нанесенных на его бледную кожу. Я наблюдаю за ним на расстоянии. Изучаю его острым взглядом художника, который нуждается в музе. Он редко появляется в школе, но когда он всё же посещает её, то я всегда инстинктивно чувствую его местонахождение. Я наблюдала за ним из своего тёмного угла, но никогда никому не говорила вслух, что он стал моей навязчивой идеей. Я много раз делала наброски, изображая этот острый кончик носа и неулыбчивый рот. У меня есть отдельный альбом, в котором изображён он. Да-да, я знаю, как это звучит. Словно я, блин, какой-то сталкер. Но моя одержимость исходит от необходимости изобразить его на бумаге. У меня нет никакого разрешения на это. Никто не давал мне никакого права держать его образ в своей голове.
Его белая футболка с V-образным вырезом, позволяет увидеть татуировки на обеих руках, большинство из которых я помню наизусть. На левой руке изображено скелетообразное дерево с извилистыми ветвями, которые тянутся вниз от его предплечья и превращаются в стаю чёрных птиц, замыкающих круг на запястье. Со своего места я не могу разобрать изображения на правой руке, поскольку отсюда мне видна только расплывчатая картинка. Помимо белой футболки на нём надеты приталенные чёрные джинсы, а на ногах виднеются потрёпанные чёрные кеды.
В одной руке я замечаю полупустую бутылку пива, в то время как другую, обёрнутую вокруг ещё одной бутылки, он подносит к своему рту. Он поглощает её так, будто пьет простую воду.
У меня нет времени, чтобы что-нибудь предпринять, когда он берёт и швыряет ту бутылку, из которой только что пил в мою сторону. Я вскакиваю и пищу, когда она разбивается в нескольких метрах от того места, где я только что сидела. Небольшой страх от увиденного заставляет моё сердце стучать быстрее, но это ничто по сравнению с тем моментом, когда я открываю глаза и обнаруживаю, что он смотрит на меня. Я и не думала, что они подойдут настолько близко.
Чувствую, как кровь начинает приливать к моим ушам, а сердце начинает стучать в груди ещё сильнее, словно колибри ищущая выход из клетки. Пот начинает проступать на моей коже, и кажется, будто время остановилось. Он смотрит на меня, а я смотрю в ответ на него. Я не могу выдержать остроту его взгляда на себе, но в тоже время и не могу отвести от него глаз. В его взгляде есть что-то такое, что говорит о нём самом. Он не похож на своего брата. Вы не найдёте в его чертах лица такой же мягкости и доброты. Зато вы можете увидеть алчность, грубость и озлобленность, отражающиеся в его взгляде. Приложив усилие, мне удаётся отвести от него взгляд, и, сделав это, я смотрю на что угодно, только не на его лицо.
— Господи, Макс, ты её чуть не задел, — журит того Ной, приближаясь ко мне. В то время как двое других остаются позади, Ной останавливается передо мной, и мне приходится поднять голову, чтобы посмотреть на него. — Ты как, в порядке? — мне тут же становится некомфортно. Я понимаю, что он не представляет угрозы, но не могу оправиться от его ошеломляющего роста, особенно когда он стоит так близко. Я кратко ему киваю, закрываю свой альбом и пытаюсь его быстренько спрятать в холщёвую сумочку вместе со своим пеналом. Делаю несколько шагов назад, и хотя мой рост 5’5 (прим. перевод.: 165,1 см) дюйма, и я всё же относительно маленькая по сравнению с ним, но, по крайней мере, теперь я не испытываю дискомфорта.
Я киваю.
— Ага, всё хорошо.
Он улыбается, и я поражена этой милой улыбкой.
— Прости за это, мой брат любит устраивать неприятности.
— Ничего страшного. Не волнуйся об этом.
— Эй, я видел картину, которую ты сделала для Дня прессы на прошлой неделе. Думаю, это было прекрасно.
Нет никакой фальши в том, что он говорит. Всё, что касается Ноя, кажется подлинным, включая доброту, которая отражается в его великолепных голубых глазах. Кровь начинает бурлить. Мои щёки краснеют от того, как он смотрит на меня. Это совсем не та жестокость и бесчувственная пустота, принадлежащая его брату. Не знаю, почему я это делаю, но я наклоняю голову немного левее от тела Ноя, чтобы найти Мэддокса. Он частично сидит на одном из надгробий, ящик из-под пива стоит между его длинных раздвинутых ног. Он попивает уже другую бутылку пива, слушая болтовню Бриа. Люди сплетничают о нём. Также как и о Ное тоже. Но Мэддокса призирают. Никто не знает о них слишком много, но он известен как криминальная личность. В это трудно поверить, но всего месяц назад я видела, как он угрожал кому-то ножом возле стадиона. Я успела скрыться до того, как он смог бы меня обнаружить.
— Я просто хотел сказать, насколько восхищаюсь твоей работой.
Я снова возвращаю свой взгляд к Ною.
— Спасибо, — отвечаю, кивая головой. — Твои работы тоже прекрасны, — это звучит не очень искренне. Но я на самом деле так думаю. Он нарисовал акриловую картину под названием «Неподвижная темнота» для конкурса молодого художника в прошлом году и выиграл. Эта картина послужила тем, что вызвала у меня мою жуткую сторону искусства.
Он усмехается.
— Спасибо.
Я смотрю вниз на свои ноги, копая левым носочком сандали землю. У меня нет этой социальной грации. У меня не так много друзей, по факту, у меня только одна подруга. И заняло почти три года, чтобы Мэллори поняла, насколько я странная. Я не делаю это специально. Я просто не очень хорошо умею развлекать людей. Даже простой разговор требует особых усилий. Это пытка. И для Ноя станет всё ещё хуже, если он поймёт какая я странная.
— … ты что-то делала?
— … Мне пора идти …
Он смотрит на меня сверху вниз, ухмыляясь.
— Ты можешь присоединиться к нам, но если тебе нужно уходить …
Он замолкает, давая мне время, чтобы принять решение. Я уже было открываю рот, чтобы ответить, но смех Бриа привлекает моё внимание, поэтому я снова смотрю в сторону, и мои глаза, будто магниты, притягиваются к лицу Мэддокса. Я не ожидала, что встречусь с его мертвецки холодным взглядом. Этот взгляд пробирает холодом до самых костей, и я вздрагиваю.
— Холодно?
Будет безопаснее, если я посмотрю на Ноя.
— Нет, — я забрасываю лямки сумки себе на плечо, даже не осознавая, насколько сильно их сжимаю, пока те не начинают врезаться в мою ладонь. — Не очень, — я ослабляю свою хватку, когда чувствую боль в руке. Маленькая часть меня очень любит эти ощущения. — Спасибо за приглашение, но мне нужно возвращаться в церковь, — лгу я. Но это намного лучшая альтернатива. Даже если бы я и приняла приглашение Ноя, то это бы приветствовалось только с его стороны. И один взгляд на лицо его брата говорит мне избрать иной путь.
— Хорошо, тогда, полагаю, увидимся в школе?
— Ага.
Я поворачиваюсь в другую сторону от них.
— До встречи, Эйли.
Оглядываясь через плечо, я посылаю Ною, надеюсь, милую улыбку.
— Пока.
Глава 4
Мэддокс
— Если бы я не знала тебя лучше, то подумала бы, что у тебя стояк на неё.
Я смотрю на её удаляющуюся спину, а затем наклоняю бутылку Хайнекен и допиваю то, что осталось. Затем делаю то, что делал до этого, когда мы вошли на кладбище — отвожу свою руку назад и швыряю бутылку. Она пролетает дистанцию, а затем разбивается о стоящее впереди дерево. Когда она останавливается, я жду её реакции, надеясь увидеть, как она развернётся, поражённая с широко открытыми глазами, напуганным взглядом кролика, который я видел ранее. Я думаю, что она хоть что-то скажет, может быть, даже огрызнётся на меня, но она оборачивается через плечо, и смотрит на меня этими глазами. Глазами, которые похожи на витражи в церкви Святого Петра, которая находится на главной улице. Моя мама часто туда ходила, чтобы помолится Богу, который плевать на неё хотел. Я сломался через несколько месяцев, после того как она умерла, разгромил алтарь, разукрасил крест и побил окна камнями. Всё обошлось, потому что мне можно.
С пустыми глазами она не излучает ничего, кроме комфортной маски хладнокровия. Эта довольно милая маска сделана из золотистой кожи с оттенком розовых полутонов. Она как живая кукла с этой сердцеобразной формой лица и солнечно-светлыми волосами. Слишком неправильно представлять её полные, выгнутые дугой губки Купидона, обернутыми вокруг члена. Моего члена, если быть точным. Я представляю её на коленях, между моих ног, и как эти щёчки обволакивают меня, пока она изо всех сил пытается принять каждый дюйм моих девяти дюймов между этими губками. Я бы руководил ей, помогал немного, потому что я — Чёртов Мистер Щедрость. Бриа бы тоже была там, показывая ей как именно нужно взять меня.
— Не всё заключается в сексе, Макс, — мои утаённые ответы со свойственным сдержанным тоном эффектно ломают эти миленькие фантазии. Мой взгляд снова возвращается к тому месту, где стоит она, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она разворачивается и уходит, словно ничего не произошло. — Но чего мне стоит ожидать от того, кто живёт этим?
Во мне словно что-то щёлкает и вдруг моё беспристрастное безразличие превращается в раздражение. Я знаю, куда ведет этот разговор. Этот небольшой укол — любимое занятие Ноя, и если честно, я не достаточно пьян для лекции. Одно из основных отличий, — а их не так уж и мало, — между мной и Ноем — у него есть мораль. У меня её нет. И меня бесит, что он всегда хочет мне навязать своё ерундовое нравоучение.
Я издеваюсь:
— Дохуя, младший братик, — достаю свой вибрирующий телефон из заднего кармана и смотрю на экран. Быстро отправляю ответ, прежде чем убираю его обратно. — Так мы тут закончили? Мы выполнили твой ежемесячный дерьмовый визит, как ты и хотел. Я готов уйти.
— Так мы идём тусоваться? — Бриа не совсем подружка, она та, кто иногда позволяет немного отвлечься, выжидающе смотрит на меня.
— Не мои проблемы, Бри, — я направляюсь обратно к могиле, на которой сидел ранее, и ставлю пустой ящик с пивом рядом с надгробием, на котором написано: «Лаура Мая Мур, любимая мать». А затем отвечаю, — позаботься о себе сама.
— Тогда какого хрена ты меня позвал сюда?
Я пожимаю плечами.
— Больше в тебе не нуждаюсь. Расскажи Ною о двух по цене одного. Расскажи ему, как здорово ты смотришься перед камерой, и не забудь упомянуть, сколько ты заработала в прошлом месяце. Думаю, ему стоит услышать, каким прибыльным в этой жизни может быть этот бизнес.
— Макс…
Уходя, я машу рукой в воздухе.
— Было здорово, Ной. Мы повторим это в следующем месяце. Мама бы лопнула от гордости.
*****
Когда рождаешься в такой семье, как у меня, тебя в значительной степени уже поимели ещё до того, как ты успеваешь узнать значение этого слова. Каждый раз, когда я думаю о нашем прошлом, я снова и снова вновь переживаю это дерьмо. Отец был тем ещё куском дерьма — педофилом, который научил моего брата и меня изящному искусству траханья по достижению семи лет. Инцест в детском порно за еду на нашем столе и плату за наш дом. Я предполагаю, люди платили чертовски много ради этого незаконного дерьма. Мама стала маниакально депрессивной обезумившей женой из-за своего жестокого мужа. Она вогнала тринадцать пуль в его голову, до того, как застрелилась передо мной и моим братом. Вот что написано в нашем досье. Такой толстой папочке с надписью: Ной и Мэддокс Мур. Люди в системе усыновления узнают твою историю чертовски быстро, когда у тебя такое тяжелое дерьмо за спиной вроде этого. Потенциальные приёмные родители, хорошие в любом случае, надеялись на хорошего, маленького ребенка сиротку, чтобы поставить его на ноги и воспитать достойным общества. И их заранее предупредили о нашей истории. Моей особенно, потому что я — неуравновешенный близнец. Им рассказали о драках, созданных мною в школе. Рассказали о моём якобы пренебрежению к власти. О частых стычках с законом. О моей склонности сбегать и времени, которое я провёл в колонии для несовершеннолетних, потому что несколько раз ударил головой об стену одного ребенка, который обзывал моего брата гомиком. Их даже предупредили о моем употреблении алкоголя и наркотиков, и моих жестоких приступах ярости. Нормальные решили бы продолжить поиски дальше, оставив меня в покое. Но не Ноя. Люди, как правило, предпочитают Ноя, потому что он — примерный близнец. Он выбрался из дерьма, показав, что наша семья была относительно невредима. Ной двигался дальше, в то время как я был его бульдозером. И они выбрали его. Ридлейс. Джен и Алан. Они межрасовая пара, которая оказалась достаточно порядочными людьми, а не квинтэссенцией загородной жизни, и полностью подходили Ною. Джен — адвокат, а Алан — шеф-повар. Самая лучшая часть заключается в том, что они на самом деле хотели Ноя с самого начала. Что касается меня? Не очень. Они приняли меня только из-за того, что Ной попросил их об этом.
Я не прожил с Ридлейс и месяца, когда они меня выгнали. Просто они поймали меня за тем, как я трахал их старшую дочку на кровати. По-видимому, это было огромное табу. И это реально вывело Ноя из себя. Он обвинил меня в том, что я совершил это дерьмо нарочно, потому что ничего лучшего со мной случиться просто не могло. Это было не так. Меня действительно было на всех плевать. Кроме него. И до сих пор остаётся так. Мама просила меня присмотреть за ним, прежде чем проделала дыру в своей башке. Так я и сделал. Ной был счастлив. Он любил и заботился об этих людях. У него были все шансы, чтобы процветать. Чтобы стать кем-то иным, а не грёбаным стоком общества. У него был большой потенциал. У него было то, чего я не хотел. Будущее. И я был единственным, кто тянул его на дно. Я был напоминанием той ямы, из которой мы выбрались. Напоминаем о том, что нас заставлял делать отец. Я был тем, в ком он явно не нуждался. Так что я отстранился от его жизни настолько, насколько мог. Мы виделись в школе — куда я старался ходить, — а также на ежемесячных визитах на кладбище к маминой могиле. Но по большей части, я старался держаться от него подальше.
После шести месяцев пребывания Ноя в другой семье, как раз перед нашим шестнадцатым днём рождения, я, в конечном итоге, каким-то задним местом оказался в дерьмовом доме на другом конце города. Мой приёмный отец был своего рода простым рабочим, сварщиком по имени Дроски, который любил выпивку так же, как и своих женщин. Дешёвых и мокрых. Он имел дело с наркотой на стороне. Героин, таблетки и марихуана.
— Пособия, которое я получаю на кормление твоей задницы не достаточно, ребёнок. Если хочешь остаться здесь, ты должен зарабатывать на своё содержание.
Дело, на удивление, пошло у меня легко. Но опять же, было не так уж и сложно продавать наркоту старшеклассникам, которые хотели весело провести время. Я толкал таблетки и марихуану чертовски быстро. Наличка была очень хорошей. Дро забирал свою часть, большую долю процентов, но он не был полным козлом. Он позволял мне сохранять часть заработанных денег.
Я многому научился у него.
— Ты не должен гадить там, откуда ешь, — я усвоил этот урок. Два сломанных ребра, разбитая губа и сломанный нос. — Ты будешь работать на меня, ребёнок, ты ведь прекрасно запомнил, что нельзя брать моё дерьмо.
Ошибочно было думать, что я могу взять что-то из его препаратов для своего личного использования. Видимо Дро вёл полный учёт по количеству своих продуктов. Здесь. На полу, чувствуя, словно меня сбил грузовик и со вкусом собственной крови, которая покрывала внутреннюю поверхность моего рта, я смотрел мимо вытянутой руки на его жесткое, бородатое лицо, в блестящие, похожие на стеклянные шарики глаза, направленные на меня. Много было сказано в те несколько длительных минут напряжённого молчания, чего нельзя передать словами. Но когда я, наконец, взялся за его мозолистую руку, и он помог мне подняться на ноги, могу заверить, что-то изменилось. Взаимное уважение и понимание. Он не отвёз меня в больницу. Он сделал следующую хорошую вещь — закурил косяк и передал его мне. Лучшее лекарство за всю мою жизнь.
Второй урок, который я узнал от Дро, заключался в разделении товара и удваивании прибыли. Мы делали это по понятным причинам, чтобы набить больше денег в наши карманы. Также играл тот факт, что у нас был грязный коп, в котором мы так нуждались и которому платили каждый месяц, чтобы дело процветало. Дро всегда вёл дела сам, но время от времени позволял мне делать это самому. Прошёл примерно год, когда он позволил мне совершить своё первое дело. В субботу вечером, в четверть десятого, я направлялся к месту встречи. Я ехал на белом обшарпанном грузовике, который достал за несколько месяцев до этого на свалке и медленно восстановил. У меня при себе было три штуки и несколько мешочков с таблетками, спрятанных под пассажирским сиденьем. И, конечно же, копы подобрали именно этот момент, чтобы вывести меня на чистую воду. Увидев мигающие красные и синие огни в зеркале заднего вида, я хотел поддаться соблазну надавить на газ и умчаться нахер оттуда со всех ног. Была только одна проблемка — этот пикап не поехал бы так быстро, как хотелось, даже если от этого зависела моя жизнь. Прижавшись к левой стороне дороги, я знал, что вляпался всеми возможными способами. Мало того, что внутри грузовика стоял запах травки, которую я курил ранее этой ночью, на меня до сих пор действовал ордер на мой арест. Я вышел на два месяца раньше за избиение парня, который говорил дерьмо о Ное. Они нашли деньги и наркотики, надели пару блестящих наручников на меня и рывком потащили мою задницу в тюрьму. Я стоял перед трудным выбором. Мне было почти восемнадцать и технически, они могли бы обвинить меня, как взрослого. Я не был настолько глуп, чтобы звонить Дроски. У меня был только один вариант, и у меня ушла вся ночь, прежде чем я наконец-то решился позвонить Джен.
*****
— Вот что, Мэддокс. После сегодняшнего дня тебе больше не удастся избегать наказания, — сказала она, отвернувшись, когда мы вышли из здания суда. Выражение её лица должно было быть серьёзным. Но она не могла до конца изобразить свою злость, потому что выглядела больше как двенадцатилетняя, чем тридцатитрёхлетняя, которой являлась. — Мне пришлось поднять много старых связей, чтобы Судья Симс был к тебе благосклонен.
Я усмехнулся, проводя рукой по своим волосам в смятении.
— Ты называешь тысячу часов общественных работ и уроков по управлению гневом благосклонными?
— Именно, — прошипела она сквозь стиснутые зубы, которые выглядели безупречно белыми против её шоколадного цвета лица. — Если бы там был другой судья, он вынес бы тебе очень строгий приговор.
— Ну, круто, что у тебя здесь есть хороший приятель, который спас мою задницу от строгого приговора. Мне просто любопытно, какого рода связями ты воспользовалась. Хотя, возможно, ты уделишь старине Судье Симсону несколько хорошо оплачиваемых часов?
— Какой же ты чертовски неблагодарный. Алан и я пытаемся сделать для тебя как можно лучше, и дать всё, что только можем, но, думаю, нет смысла помогать тому, кто этого не хочет. Я не знаю, как ты и Ной можете быть связаны между собой, не говоря уже о том, что вы близнецы. Тебе просто повезло, что он заботится о тебе, иначе…
— Спаси меня от этого. Я не нуждаюсь в проклятой лекции. Но спасибо за мою спасённую задницу, ты была просто красоткой.
— Тебе бы лучше показаться на этой амбулаторной групповой терапии, Мэддокс. Пропустишь хоть одну и окажешься в тюрьме. И поверь мне, меня уже там точно не будет.
Она говорила мне в спину, когда я уходил.
— И передавай привет Карле от меня.
— Держись подальше от моей дочери!
Улыбка на моём лице стала ещё больше, когда я услышал, как она сыплет проклятия мне в спину.
Глава 5
Мэддокс
Как и следовало ожидать, Дро разозлился из-за потери его денег и наркотиков. Но я быстро нашёл способ, как вернуть те три штуки, конфискованные полицейскими, до последней копейки. Так как я уже знал, как трахаться перед камерами с раннего детства, я подумал, почему бы мне не заработать на том, чему «дорогой папочка» меня научил. Через несколько месяцев на своё восемнадцатилетие, я купил доменное имя и «Два по цене Одного» увидело свет. Две пары. Один член. Я не встречаюсь с девушками. Я трахаю их перед камерами с кем-то в паре. После этого я не хочу иметь с ними ничего общего.
Я не букетно-конфетный тип парней. Я не вожу девушек на свидания в надежде получить невинный поцелуй на прощание в конце ночи. Девушки — женщины, являются средством для достижения цели. Всегда так было. Я раздеваюсь. Они раздеваются. Это сфера моей щедрости. Киска, деньги, наркотики и Ной. Не обязательно в таком порядке, но это то, чем я живу. Я также не возражаю, когда они сами приходят. Некоторые из них думают, что я эмоционально убит. Таким образом, они приходят, думая, что смогут «исправить» меня, попробуют привязать к себе. Парень, который позаботится об изнурительном дерьме в их жизнях. Но это их проблема, не моя. Моя главная задача понять, насколько они готовы шагнуть за грань своих сексуальных потребностей, и как хорошо они будут смотреться на камеру с моей спермой. «Два по цене Одного» о «Потаскушках Бригам Хайт».
Знаю, знаю. Возможно, сейчас я выгляжу как кусок дерьма. Ну, позор тем, кто на самом деле думает, что меня ебёт чьё-то мнение. Я принял каждый свой недостаток и смерился с ним. К тому же, если это поможет им лучше спать по ночам, то эти девочки делают всё по обоюдному согласию, и они все старше восемнадцати лет. Те, кого я трахал, отчаянно нуждались в небольшом количестве времени на камеру и все были сексуально возбуждены, как и я. Например, Бриа Дэниелс и Грейс Логан. Ни для одной из девушек я не был парнем. У меня не заняло слишком много времени, чтобы убедить их принять участие в моих маленьких фильмах. Конечно же, там замешаны деньги, но Бриа и Грейс и так вертелись на моём члене большую часть нашего второго курса. Прошлой ночью, я, наконец, дал им возможность сделать это вместе. Честно, там не на что смотреть, кроме их хороших тел, которые было терпимо трахать.
Сейчас три утра.
— Мэддокс, — слышу, как меня зовёт Грейс. Развалившись на моей кровати, она подпирает левой рукой голову и смотрит на меня своими сверкающими карими глазами. Она натуральная рыжая. Не одна из тех, кто пользуется тем безобразным, блестяще-радужным дерьмом, что приходит во флаконе и делает девушек соответствующими уровню грёбаного второсортного фильма ужасов. Прямо под цвет штор. Не типичный рыжий цвет для человека, но как я уже сказал, она просто киска. Её волосы спутаны и спадают ей на лицо растрёпанным образом, но она выглядит так, будто это самая лучшая укладка в её жизни. И учитывая то, что она была девственницей, думаю, я тоже отчасти им был. Не хвастаюсь, но я чертовски уверен в этом. Я знаю, с чем имею дело. Знаю, что такое киска, и знаю, как трахаться. Грейс очередное достижение. Бриа и я трахались раньше. Ещё две галочки среди десятков других, которых я поимел на прекрасных Южных морях. На её лице по-прежнему румянец, щёки пылают, губы искровавлены, а на горле виднеется отпечаток моей руки. Не моя идея. Полностью её. Это меня самого немного удивило. Девственница любящая эротические удушья. Я знал, что она тихоня. Застенчивая и сладкая, но порочная в постели. Я не жалуюсь.
— Макс, — теперь с придыханием повторяет она, и я предполагаю, что это должно звучать сексуально. Но это не так. Наоборот, это чертовски раздражает. На самом деле, от широко раскрытых глаз, которыми она теперь на меня смотрит, меня начинает мутить. Простынь шуршит, когда она принимает сидячее положение. На её губах виднеется улыбка. — Возвращайся в постель, — она заманчиво похлопывает по краю постели.
— Да, возвращайся в постель, Макс, — Бриа высовывает свою тёмно-зелёного цвета голову из-под бордового мягкого одеяла и поворачивает её, смотря на меня своими сонными глазами. Бриа улыбается одной из своих охотничьих улыбок, её губная помада размазана по всему рту.
Я так чертовски измотался с ними. Мне требуется некоторое время, чтобы поднять взгляд и, прекращая все эти манипуляции, сказать:
— Веселье окончено. Убирайтесь прочь.
Я слышу, как ахает Грейс, вижу, как её глаза немного расширяются, потому что она не может поверить, что я не заинтересован во втором раунде. И я не собираюсь лгать и говорить, что мне не нравится этот взгляд. Я, блядь, живу ради этого момента «после». Момента, когда говорю им уматывать прочь. Спасибо за трах, шлюхи, теперь освободите помещение.
Я смотрю на Бриа, она смотрит в ответ. Равнодушно. Она знает эту чертову дилемму, поэтому с её стороны нет никакой реакции. Я слышу, как она вздыхает, прежде чем подняться. Её бледные и чертовски сочные большие сиськи четвёртого размера покачиваются, когда она встаёт с кровати.
— Что…? Почему?
Вопрос Грейс заставляет меня отвлечься от Бриа, которая молчаливо ищет на полу свою одежду. Я хмурюсь и смотрю на неё.
— Ты дерьмовая в постели, Грейс, — я не люблю ходить вокруг да около. Чёрт. Это ужасный каламбур. — Не пойми меня неправильно. Я наслаждался твоей тугой киской. Отличный маленький подарок, кстати. Но мне было до слёз чертовски скучно. Очень хорошо, что с нами здесь была Бриа. По крайней мере, она знала, что делать с моим членом. Мне стоит разозлиться на тебя за то, что ты тратишь впустую моё время. Но вместо этого, я собираюсь быть снисходительным, поэтому оставлю в тебе немножечко гордости. И сделай нам обоим одолжение. Прекрати лить эти чертовы слёзы и ради Бога не думай даже закатывать истерику. Подними голову вверх, собери своё дерьмо и уйди спокойно. Как это делает Бриа, — это чертовски меня возбуждает.
— Мэддокс… пожалуйста… Я могу постараться лучше. Возможно, если мы… попрактикуемся…
Я смеюсь. Из меня вырывается настоящий хохот. Мне требуется минута, чтобы успокоиться и снова посмотреть на неё. Я отхожу от штатива и направляюсь в ванную.
— Сладкая, у меня нет на тебя времени. Но не волнуйся, я уверен, что камера запечатлела твою лучшую сторону.
— Ты кусок дерьма, — ах, этот ярый нрав Бриа.
— Спасибо, дорогая, за такие запоздалые комплименты. Теперь, будь добра и закрой за собой дверь, когда вы обе будете уходить. Мне нужно отлить, — я захожу в ванную. — И не вздумай ничего брать, — кричу я, прежде чем закрыть за собой дверь. После опорожнения своего мочевого пузыря, я мою руки и слышу щелчок дверного замка. Чертовски хорошее избавление. Моя благотворительная работа длится в течение недели. Грейс, в конечном итоге, будет меня ненавидеть. Они всегда так делают. И когда она остынет, то поймёт, что подобно остальным из них, они в лучшем положении.
Это только ради денег, по крайней мере, для меня. Порно, с которым мне приходится иметь дело, является частью моего многообещающего бизнеса.
Выхожу из ванной, нахожу свои джинсы, лежащие на другой стороне моей комнаты на полу, и надеваю их. В кухонном шкафчике есть бутылка виски, которую я беру с собой, выходя на улицу. Я выскакиваю на пожарную лестницу и, чтобы добраться наверх, где тёмно-красная дверь открывает доступ на крышу здания, ступаю на шаткие, покрытые ржавчиной ступени.
Вид отсюда просто фантастический. Весь город как на ладони передо мной, словно мокрая потаскушка, ожидающая мой член. Мерцающий, яркий и готовый быть покорённым. Воистину великолепный. Я подношу бутылку ко рту и делаю глоток, затем ещё один, чувствуя неприятный привкус сладко-обжигающего хорошего виски. Ставлю бутылку перед собой на крышу. Запускаю руку в задний карман, доставая из него сигарету и зажигалку. Три поворота колёсиком и огонь в моих руках. Я подкуриваю сигарету, подношу её ко рту и делаю длинную затяжку, наполняя никотином лёгкие. А затем выпускаю клубок вредного дыма в воздух.
Взяв бутылку виски и сделав глоток, подхожу к краю здания и сажусь. Десять этажей не такая уж большая высота для полёта вниз. Расслабьтесь. Я не собираюсь прыгать. Хотя уверен, есть большой список людей, которые будут очень счастливы увидеть меня, целующим тротуар. Теперь я спрошу вас, каким бы человеком я был, если бы дал им насладиться этим? К тому же, я слишком безжалостен, чтобы размышлять о самоубийстве. Я наслаждаюсь своей адской жизнью. Ощущаю своих демонов, которые бьются о непробиваемые стены воспоминаний, которые я пытаюсь забыть. Стойкие маленькие ублюдки. Ещё один глоток и затяжка не помогают стереть вкус отвращения к себе. Призрение как желудочная кислота врезается в шаткий контроль моих эмоций.
Что за чёрт? Это не может происходить из-за того, что я обращался с Грейс не лучше чем с личной тряпкой, в которую кончают. Это же обычный я. Ублюдок — моё первое имя, второе и фамилия. Я вздыхаю, закрывая глаза, и снова образ моего отца вспыхивает в голове. Я смеюсь. Но здесь не над чем смеяться. Ага, мы не будет делать это дерьмо сегодня вечером. Прогулки по воспоминаниям не будет.
Я отхожу от края. Возвращение вниз на пятый этаж нашей квартиры не занимает много времени, и когда я вхожу, то нахожу Дро, сидящим на потрёпанном диване в гостиной. Голая блондинка, с разукрашенными татуировками руками и пирсингом в носу, сидит на полу, сворачивая пластиковые пакетики с серовато-белым порошком. Это девушка Дро, Винн. Она в его жизни ещё с тех пор, как он взял меня к себе два года назад.
Я хмурюсь, бормоча:
— Когда вы успели сюда прийти?
Их не было здесь, когда я уходил. Бросаю взгляд на часы на своём запястье и понимаю, что прошло тридцать минут, как я ушёл.
— Мы были здесь, — он сбивается с подсчёта денег, которые держит в руках. На журнальном столике лежат четыре стопки смятых наличных, вместе с семью небольшими пакетами для сэндвичей, заполненными марихуаной. Три девятимиллиметровых пистолета лежат рядом с пустой коробкой латексных перчаток. Смотрю на беспорядок окружающий Винн на полу, она в перчатках упаковывает новый продукт. СКАЙ. С научной точки зрения модифицированная версия экстази и кокаина. Оно продаётся в старших школах и колледжах. Травка по-прежнему занимает первое место на рынке, но СКАЙ можно поставить на второе. СКАЙ — быстрый заработок. Открутив крышку, Винн укладывает последнюю часть своей маленькой созданной горки и затягивает узел, после чего переходит к следующему пакету. Большой серебряный поднос увенчан героином. Коробка крахмала, бутылка детской присыпки и Аякс свидетельствуют о том, что партия уже разведена.
— Ты устроил офигенное шоу, Макси. Может нам с тобой стоит попробовать блеснуть перед камерой. Позволить тебе ощутить вкус настоящей женщины, — она смотрит на меня с дерзкой ухмылкой.
Докурив то, что осталось от моей сигареты, я выбрасываю её в окно.
— Дай мне знать, когда найдёшь ещё одну девушку, — я направляюсь на кухню, чтобы положить почти пустую бутылку виски.
— Ах ты, гадёныш.
Я ворчу.
— Ага… вот и пришли к согласию, — мне пора уже сделать с этим тату на своей заднице. — Что у тебя для меня, Дро?
— Есть человек. Баз в Дрезден Хайтс задолжал мне. Прошло два месяца, денег нет. Мы отследили его сегодня вечером.
*****
Охота на беглеца означает вернуть вещам былую перспективу. Это именно то, что мне и нужно, чтобы избавится от этого маленького кусочка совести, которая уже и ранее пыталась показать свой нос. Беглецы непредсказуемы. Ты либо борешься, либо пускаешь всё на самотек. Насколько я знаю, у Дро десять дилеров, работающих на него, в том числе и я. Из этих десяти, с тех пор как он взял меня, я знаю троих, кто сбегал, не желая выплачивать Дро его долю. Он с самого начала взял меня с собой, чтобы показать, как работает эта часть его бизнеса. Грязная часть. Та часть, где правят адреналин, боль и кровь. Я видел, как он выколол глаз горячей ложкой. Мне с моим извращённым любопытством интересно, какой творческой пытке он собирается придаться на этот раз и позволит ли он мне поучаствовать.
Через десять минут мы выходим из квартиры. Он оставил Винн внутри. Однажды он сказал мне никогда не доверять суке. Видимо, на этот раз всё по-другому. Прикиньте, она одна из тех девушек, кто схватит пулю ради своего мужчины. Чертовски глупо, как по мне. Мы спускаемся по серой бетонной лестнице вниз на первый этаж. Здесь вечно воняет мочой, рвотой и другими телесными жидкостями, что моментально можно ощутить, достигнув последнего этажа и направляясь к задней части здания. Вы привыкаете к этому со временем.
— Возьми свой грузовик. Есть дела в Дорчестере, о которых нужно позаботиться позже.
Немного любви и заботы в течение нескольких месяцев и мой Шевроле мурлыкает как котенок. Но он по-прежнему старый кусок дерьма, по сравнению со старым мощным Мустангом Дро. Я следую за ним, виляя из полосы в полосу, пока мы не съезжаем с автострады, покинув Дорчестер. Это следующий город недалеко от Трентона. Мы паркуемся в квартале от ряда красных кирпичных зданий, которые возвышаются на фоне ночного неба, и идём бок о бок, не разговаривая. У нас занимает около десяти минут, чтобы добраться до второго здания. Когда мы входим внутрь, то идём прямиком к лифту. Там ждёт семья. Мать и двое детей. Один выглядит на десять, а второй где-то моего возраста. После того, как двери лифта открываются, Дро и я заходим внутрь. Семья не следует за нами. Мать держит своего меньшего ребёнка, в то время как старший двигается с места, чтобы попасть в лифт, но она протягивает руку и останавливает его, прежде чем он делает ещё шаг.
— Поедете? — вопрос Дро звучит как угроза. Он большой парень. Его рост 1,93 см, у него лысая голова, а половину лица закрывает борода, которая длиной ему по грудь, и он выглядит устрашающе, когда злится. Он не украшен татуировками, как я, но, думаю, маска Ханья, покрывающая всю его лысину выглядит довольно таки пугающей на первый взгляд. Прибавьте к этому ещё тот факт, что он держит в руках лом, нетерпеливо постукивая им о левую ногу в ожидании ответа.
Мать качает головой.
— Мы подождём следующего.
Он пожимает своими массивными плечами.
— Как хочешь.
Небольшая часть меня оценивает искры, которые старший сын мечет в нас, и я усмехаюсь ему, когда двери лифта начинают закрываться. В коридоре на двенадцатом этаже, где мы выходим, пахнет карри и потом. Конечно, не очень приятно, но как по мне, то лучше, чем запах мочи и рвоты каждый день. Зелёная дверь 12D немного помята, словно по ней кто-то бил битой. Дро наклоняет голову, и я слегка прислоняюсь к противоположной стороне дверного проёма, в то время как он становится вне поля зрения глазка, расположенного посередине двери. Он не сразу врывается внутрь, как я предполагал, и даже вежливо стучит. Три медленных, но достаточно сильных стука, которые оповестят ублюдка, что мы здесь. Нет ничего удивительного, что их встречает молчание.
— Какого чёрта ты стучишь?
Вместо ответа, он ударяет по двери ещё раз.
— Баз, у тебя шестьдесят секунд, чтобы убрать свою маленькую девочку из комнаты, прежде чем я войду внутрь.
Я немного шокирован тем, что Дро проявляет сострадание, желая избавить эту малышку от вида насилия, которое вот-вот произойдёт. Когда в комнате слышится приглушённый грохот, Дроски начинает действовать. Просовывая лом между косяком и ручкой, он делает три сильных рывка со своей стороны, и дверь открывается. Честно говоря, я испытываю жалость при виде грёбаной белоснежной задницы База, который пытается вылезти в окно. Здесь есть ещё один человек, и хотя нижняя часть его тела относительно укрыта простыней, это не мешает увидеть очертания его члена. По-прежнему эрегированного.
— Иисус, блядь.
Я пропускаю его, прежде чем зайти внутрь. Дро бежит впереди меня, намереваясь схватить База до того, как он выскользнет через окно. Квартира маленькая. Здесь нет ничего непредвиденного. Она воняет выпивкой, сексом и сигаретами. Я быстро исследую место. Рядом с пепельницей на кофейном столике три белые линии, и я могу только предположить, что это кокс. Двери в спальню и ванную комнату, расположенные напротив друг друга, полуоткрыты. Потёки от воды на потолке, медленно тянутся вниз к стенам, которые раньше вероятно были белыми. На зелёном махровом ковре, который скрывает сильно изношенный линолеум, в куче окурков перед телевизором 90-х годов, сидит маленькая девочка, которую Дро просил убрать из комнаты.
На экране идёт мультик с какими-то розовыми девчушками с пони и замками. Что обычно привлекает внимание таких детей, как она. Но вместо этого, её карие глаза прикованы к слишком реальной сцене, которая разыгрывается перед ней. Она ничего не говорит. Она не реагирует. Но эмоции, отражающиеся на её лице, слишком хорошо мне знакомы. Грусть и непонимание, смешанные со страхом. Но из всех эмоций, в её карих глазах больше всего сверкает гнев, и именно он вызывает воспоминания из прошлого, которые я не могу изгнать.
*****
Не плакать.
Не издавать не единого грёбаного звука.
Это единственные две мысли, которые кружатся в моей голове. У меня есть несколько секунд, чтобы перевести дыханье, прежде чем звук свиста кнута рассечёт воздух. Моё тело напряжено, зубы крепко стиснуты, а пальцы сжимаются в кулачки по бокам от напряжения так сильно, что становятся белыми.
Удар!
Резкий, свистящий выдох, больше похожий на удушье, чем на обычный выдох, соскальзывает с моих сухих потрескавшихся губ, когда моя спина выгибается дугой от силы удара. Удар кнута приносит с собой взрыв боли, но именно из-за четырёх маленьких крючков на концах каждой кожаной нити, боль превращается в агонию. Крючки цепляются за раны, которые уже успели образоваться, разрывая кожу на спине и открывая голую плоть. Когда их тянут назад, унося с собой кусочки порванной кожи и крови, я падаю вперёд. Я вытягиваю перед собой руки, чтобы предотвратить встречу головы с бетонным полом. Пот укрывает моё тело, и солёные капельки медленно просачивается в порезы. Это больно как чертов ад.
— Посмотри на своего брата, Ной. Посмотри на то, что ты с ним сделал, — голос нашего мучителя насмехается над моим братом. Я ненавижу этот голос, но больше всего я ненавижу человека, которому он принадлежит. — Всё о чём я попросил, так это прикоснуться к нему. Но ты не сделал это как надо, — короткий, лишённый чувства юмора смешок. — Вы делали очень много плохих и очень грязных вещей друг с другом.
— Пот-потому что… ты… больной ублюдок…
Я должен был предвидеть, что на меня обрушится ещё один удар, припечатав моё тело к земле.
— Каждый раз, когда ты говоришь мне «нет», этот глупый маленький щенок будет получать. Тебе же известно это, Ной.
— Не… не слушай… не слушай, Ной… он не сможет сделать со мной…
Мне больно говорить. Больно дышать. Больно, блядь, моргать. То, что я хочу больше всего на свете — это мою маму. Она заставляет боль уйти. Я бы свернулся на её коленях. Она бы гладила меня по волосам, напевая песенку. Я бы слушал её песенку, спокойно умирая на её коленях. Это единственная вещь, о которой я когда-либо молю Бога. Не уверен, что он вообще слышит это. Но я всегда этого желаю. Умереть у неё на руках. Уйти подальше от этого ада и демона, который создал его.
Но этого так и не произойдёт. Мама лежит в психиатрической больнице из-за попытки самоубийства. Никто не услышит мои молитвы, потому что Бога не существует. Никто не спасёт меня и Ноя. Вот почему я не могу сдаться. Он не получит никого кроме меня. Я не могу оставить его одного в этом. И я думаю… Я думаю, что отец хочет сломать его. Вот почему я всегда стараюсь обратить внимание отца на себя. Я могу с этим справиться. Когда он выбивает дерьмо из меня, он не трогает Ноя.
Череда тяжёлых приближающихся шагов предупреждает о его приближении ещё до того, как он сжимает прядь моих волос в кулак и дёргает меня так, что я болтаюсь в воздухе, а мои пальцы едва касаются пола.
— Я собираюсь убедиться в том, что целый океанский лайнер войдёт в твою порочную маленькую задницу, щенок, после того, как я закончу с тобой
Меня трясёт. Я ощущаю боль каждой клеточкой своего тела, но гнев даёт мне что-то, на чём можно сосредоточиться. Это кромешная тьма прямо в сердце. Один глаз опух и закрыт, а другой едва открыт, чтобы что-либо разглядеть, но я поднимаю взгляд и решительно смотрю в мёртвые глаза самого Сатаны, издеваясь.
— Мне только двенадцать, а мой член больше чем у тебя, ублюдок, — выплевываю я с кровью, которая украшает весь мой рот.
Он отбрасывает меня в сторону, и моё тело падает на пол с тошнотворным стуком подобно аромалампе. Он делает один, два, три гигантских шага в мою сторону, а затем наваливаться на меня со всей силой и мощью в двести с лишним фунтов, укрощая ребёнка.
— НЕТ! Папа. Нет! Я сделаю это! Пожалуйста! Пожалуйста, позволь мне сделать это!
Я не слышу мольбы Ноя, потому как моя истерзанная плоть полностью под весом отца. Я не слышу своего близнеца, который умоляет и плачет ещё сильнее, потому что мои крики слишком громкие.
— АЙЙЙЙЙЙ!
Крик возвращает меня к реальности, когда кусочки тёмного прошлого рассеиваются. Это маленькая девочка борется и кричит, когда член-под-простыней затаскивает её в комнату и захлопывает дверь.
Даже с закрытой в спальню дверью можно услышать приглушённое: «Я хочу к папочке! «Я хочу к папочке!» — снова хнычет она. Этот высокий, сильный визг сливается с криками её отца. Смотря в сторону, я вижу, как Дро поднимает лом и бьёт База по правому колену. Он повторяет это снова и снова, словно вбивает гвоздь в дерево. Всё, что слышно, это крики. Так много чёртовых криков. «Папа! Папочка!»
— Заткнись или я проломлю твоему папочке голову! — терпеть не могу детей.
Молчание. Чёртово золото.
Подходя к Дро, я быстро понимаю, что его методы не действуют. Эти чёртовы вопли рано или поздно заставят кого-нибудь позвонить в полицию. И мне не хочется ошиваться поблизости, если они прибудут раньше.
Извлекая СИГ (прим.: пистолет) из задней части своих джинсов, я сокращаю расстояние между нами и наставляю пистолет на побитое лицо База.
— Где, блядь, долг?
Остаточное дерьмо после моего последнего воспоминания чертовки злит меня. Я не могу видеть ясно. Всё, чего я хочу, так это превратить кого-то в кровавое месиво. Прижимаю пистолет к виску База. Я готов выстрелить.
— Говори или я спущу курок.
Серьёзный, как чертова раковая опухоль, я снимаю предохранитель, и прижимаю палец к спусковому крючку. К дулу прикреплён глушитель. Никто ничего не услышит.
— Я… чёрт… ладно, чувак, хорошо. Там… там четыре штуки в задней части морозильной камеры, внутри вафельной коробки.
— И мой товар?
Глядя на его хныканье и покрасневшее лицо, мне хочется нажать на спусковой крючок. Я хочу, чтобы он сказал, что ничего не осталось. Хочу, чтобы Дро дал мне сигнал. Нажать на курок. Пристрелить его. У меня чешутся руки. Я смотрю на Дро, но он сосредоточенно смотрит на База.
— Чёрт, Дро… блядь, мужик… Мне так чертовски жаль, мужик. Я…У меня кое-что осталось. Я должен был опробовать это… мой малыш, Феликс, он попросил, чтобы попробовать новую продукцию.
Процедив сквозь зубы, Дро спрашивает:
— Где мой товар?
— Ванная… в туалете. Я оставил его там… Я сложил всё в латексную перчатку, как ты и показывал мне, Дро. Оно внутри… внутри бачка.
Когда Дро кивает головой в сторону ванной, указывая мне, что я должен пойти и проверить, мне хочется сказать ему, чтобы он сам валил за своим дерьмом. Прямо сейчас я не хочу быть чёртовым мальчишкой на побегушках. Но я не говорю такое дерьмо в основном потому, что у меня есть достаточно уважения к нему, чтобы держать свой рот на замке, когда ситуация требует этого. Не буду лгать, чтобы убрать пистолет мне требуется минута или две, и только после этого я медленно отхожу от База. Опустив СИГ, я иду в ванную. Сняв крышку с бачка, ставлю её на раковину и возвращаюсь, чтобы заглянуть внутрь. В холодной воде покачивается плотно набитая бледно-жёлтая латексная перчатка. Как бы сильно мне не хотелось пристрелить База, без какой либо причины, кроме выбешивания меня из себя, я должен преподать идиоту урок на знания, как хранить СКАЙ. Я выхожу из ванной с мокрой перчаткой в руке и, перехватив мой бросок, Дро ловит перчатку, прежде чем она падает на пол. Затем я иду на кухню, где обнаруживаю белый холодильник Whirlpool, занимающий немного место. Держа в одной руке свой пистолет, второй я открываю морозильную камеру. Здесь ничего нет, кроме замороженного мяса с истёкшим сроком годности. Я продолжаю смотреть дальше. Коробка из-под вафель находится позади пустой формочки для льда. Две скатанные пачки наличных попадают в мои руки, когда я переворачиваю коробку. Просто чтобы проверить, я заглядываю внутрь, думая, что, возможно, две оставшиеся закрученные пачки застряли внутри картонной коробки.
Ничего.
Отложив коробку, я начинаю рыться в морозилке, выкидывая испорченное замороженное мясо, которое с грохотом падает на пол. Снимая резинки, я быстро пересчитываю каждую пачку, пока возвращаюсь в гостиную.
Протягиваю руку с наличкой Дро.
— Его обещанные две тысячи.
— Где мои остальные деньги, Баз?
Дро довольно-таки спокойно воспринимает всё это. Такой себе Мистер Невозмутимость. Он предпочитает вкладывать свои действия в слова, а не показывать их силой. Плачущий Баз, является доказательством этого.
— Пожалуйста, мужик… пожалуйста, просто дай мне ещё неделю… через неделю я верну тебе деньги. Я же хорош в этом, Дро. Ты же знаешь.
С усмешкой я говорю:
— Позволь мне пристрелить его.
Глаза База мечутся слева направо, глядя сначала на Дро, а потом на меня, и обратно. Просто интересно, позволит ли мне Дро пустить пулю в его башку. От тревоги и страха на его лице, я получаю кайф.
— Я хорош в этом! Пожалуйста, мужик… ну же Дроски, мужик… моя малышка находится там. Пожалуйста, не убивай меня, мужик…
Дальше следует тишина, и Дро, опираясь на лом, становится в полный рост. Он смотрит вниз на База.
Я вдыхаю воздух и принюхиваюсь.
— Иисус, блядь!
Делаю два быстрых шага назад от лужи мочи, которая вытекает из-под задницы База к нам, насмехаясь над этим хуесосом. Мне удаётся отскочить. Дро не так везёт, но на нём надеты сапоги, так что предполагаю, всё не так уж и плохо.
Он, кажется, так не думает.
— АЙЙЙЙЙ! АЙЙЙЙЙ! — Дро со всей силы ударяет своей гигантской ногой Базу между ног, придавливая его член и яйца своим ботинком. Я почти ощущаю жалость к парню. Не так чтобы очень, но всё же.
— Два дня. Я даю тебе ровно два дня, чтобы вернуть мои деньги, или тут будут соскребать не только твои мозги, но и твоей малышки, и пидарскую задницу твоего мальчика.
Снаружи, Дро зовёт меня следовать к его машине. Он открывает свой багажник, поднимает отсек, где держит запаску и извлекает оттуда коричневый бумажный пакетик.
— У тебя сегодня ночная вылазка. Три штуки. Туда и обратно. Маршрут четвёртый, под эстакадой Саут-Бенд. Коп будет ждать тебя, — он протягивает мне сумку, но сохраняет свою хватку на ней. Гладя на меня своими тёмными глазами, которые отражают недовольство, он говорит: — Просрёшь ещё раз, и я вгоню пулю в твою задницу.
— Было то один грёбаный раз…
— Одного долбаного раза достаточно, ребёнок. Мне приходится совершать много вылазок, когда ты вот так всё теряешь, — в конце концов, он отпускает сумку. — Езжай по просёлочным дорогам. Дай мне знать, когда всё сделаешь.
Мы разделяемся. Он оставляет меня в пыли, и я направляю свой грузовик вниз по дороге. У меня занимает сорок минут, чтобы добраться до эстакады Саут-Бенд. Я съезжаю вниз на гравийную дорогу, которая ведёт к разукрашенному граффити мосту. Здесь, под мостом целый рассадник бомжей, с их самодельными палатками, сделанными из брезента, и пожертвованной одеждой. Продуктовые тележки со всем необходимым для существования стоят возле окрашенных стен, обрызганных водой, заполняя всё пространство. Такой была наша жизнь на протяжении восьми месяцев после убийства-самоубийства наших родителей. В двенадцать лет мы оказались здесь со слишком большим количеством знаний о проклятом сексе и не очень большим о мире. Нам пришлось очень быстро учиться, потому что благотворительность не всегда давалась хорошо. Потому что люди всегда требовали что-то взамен. Око за око. Я делал то, что должен был делать, чтобы мы с Ноем выжили.
Мы не были объявлены в розыск или что-то подобное, но мы научились избегать полицейских и всех, кто смотрел на нас так, словно хотел нас трахнуть. Мы спали на скамейках в парке, под эскаладой как эта, и мыли свои задницы в общественных туалетах. Я крал то, что нам было необходимо для питания из магазинов. План состоял в том, чтобы двинуть на запад автостопом. Тут не было ничего особенноого, просто решили, что где-то будет намного лучше, чем в Трентоне. Но всё пошло под откос, когда я украл несколько пакетов чипсов, газировку и конфеты. Вот тогда мы и попали в систему.
Покачав головой, чтобы прийти в себя и сосредоточиться, я выключаю фары и еду дальше. Я не собираюсь привлекать к себе лишнее внимание. Дело не в том, что я боюсь доноса, но здесь ошивается много наркоманов под кайфом, не говоря уже обо всех тех, кто может задать ненужные вопросы.
Три вспышки фар привлекают моё внимание. Я подъезжаю ближе и обнаруживаю чёрный внедорожник, работающий на холостом ходу рядом с грудой длинных металлических труб. Я жду пять минут, потому что нужно быть очень осторожным с таким дерьмом, как это. Беру помятый бумажный пакет и помещаю его внутрь заднего кармана, после чего выхожу из своего грузовика. Последние два раза, когда я ездил с Дро на вылазку, полицейский сам выходил из машины навстречу. Я предполагаю, он не окажет мне такой любезности, поэтому остаётся сидеть в машине. В голове крутится один вопрос — не подстава ли это. Подстава для того, чтобы поймать Дро, но он послал меня, потому что знал об этом. Подставил меня для своего спасения. Эта циничная часть меня. Она никогда не позволяет мне чувствовать себя слишком комфортно. Но с моей удачей такое удовольствие невозможно. В любом случае, я не собираюсь сдаваться без боя. СИГ именно там, где я хочу, чтобы он был, уютно спрятан за моим поясом. Я могу достать его достаточно легко, если мне понадобится. Когда я подхожу к джипу, водитель открывает окно, но не полностью. Наклонив немного голову, я вижу того самого парня, которого запомнил.
Он выглядит именно так, как должен выглядеть полицейский. Высокий, широкоплечий и коренастый. У него по-прежнему эта дебильная стрижка, но он сбрил бороду с последнего раза, когда я его видел. Я пробегаюсь взглядом по пассажирскому сиденью. Там сидит девушка, но я не так много могу о ней сказать, кроме того, что на ней не так уж и много одежды. На ней надета спортивная кепка, которая прикрывает её длинные чёрные волосы, скрывающие лицо. Её челюсть движется, потому что, как я могу предположить, она жуёт жевательную жвачку, глядя прямо перед собой.
Резкое «Эй» сопровождается коротким свистом и щелчком пальцев. Когда я смотрю на него, он смотрит на меня остекленевшими, тёмными глазами.
— Есть что-то для меня?
Достав пакетик из заднего кармана, я вручаю его ему.
— Три штуки.
Он ухмыляется, добавив:
— Слышал, твой босс теперь имеет дело с каким-то новым продуктом.
Я пожимаю плечами.
— Не могу ничего сказать.
Он сужает свои глаза, но не говорит ни слова.
— Всё в порядке?
— Передай своему боссу, что если он хочет продолжать свой бизнес в моём городе, то ставки повышаются.
С непроницаемым лицом, я спрашиваю:
— Насколько?
— В два раза.
— Я передам ему сообщение.
Он ухмыляется.
— Какой послушный маленький мальчик на побегушках.
Стиснув челюсти, я говорю про себя: «Отсоси мне, ублюдок». Ясно, как чёртов день, в его глазах виден вызов, вражда, которая наталкивает меня на мысль, что он ждёт повода, чтобы повязать меня, но он ничего не дождётся, как бы сильно мне не хотелось украсить его автомобиль пулевыми отверстиями. Я жду, пока он отъедет, прежде чем вернуться к своему грузовику и отправиться домой.
Глава 6
Эйли
Сегодня пятница, и, как правило, мы должны быть в школе прямо сейчас, но нас отпустили раньше из-за встречи выпускников. Рейчел, Сара и я уехали первыми. Я не очень люблю сидеть на пассажирском сиденье, поэтому Сара заняла место рядом со своей матерью, в то время как я села назад. Когда мы подъезжаем к подъездной дорожке, я замечаю Тима, выходящего из боковой двери дома. Через тонированное окно я наблюдаю, как он идёт в сторону второй машины, припаркованной в гараже. Чёрной Додж Дуранго, на котором он ездит на работу. У него на плече висит большая сумка, тёмно-синего цвета, которую он забрасывает в багажник. Перед тем, как Рейчел отъезжает, Тим поднимает взгляд и смотрит прямо на меня, своими как смоль тёмными глазами. Дрожь пробегает по моей спине, когда он посылает мне небольшую ухмылку. Он словно знает, что я смотрю на него. Словно может видеть, как я смотрю на него сквозь тонированное окно. Я по-прежнему не решаюсь ехать в больницу.
Психиатрическая больница Бет Израиль находится в двадцати минутах езды от дома. Я могла бы поехать туда на велосипеде, как в принципе делаю обычно, но как только выпадает возможность, Рейчел с радостью вызывается побыть шофёром. Полагаю, ей нравился быть полезной. Я благодарю её за то, что подвезла, и она говорит мне, что заберёт меня через полтора часа. Она некоторое время стоит на месте, наверное, хочет убедиться, что я на самом деле попаду в группу. Если бы она могла, то, я уверена, водила бы меня везде за ручку. Войдя внутрь через вращающуюся стеклянную дверь, у меня появляется чувство, словно меня проглотили живьём. Чувство клаустрофобии, сдавливающее моё горло, когда я захожу внутрь, к счастью отступает. Мне становится легче дышать, когда я добираюсь до другой стороны. Фойе, как и в любой типичной больнице. Чрезмерно натёртые белые полы, яркие флуоресцентные лампы и скучные белые стены. Прямо передо мной зона регистрации с двумя сотрудниками, сидящими за длинным чёрным столом и отвечающими на звонки по телефону. Единственная отдалённо привлекательная вещь — деревянная лестница с кованными чёрными перилами справа от меня.
Я направляюсь к лифтам, расположенным ниже по коридору, и захожу в Старбакс на первом этаже, который ещё называют «зоной ожидания», а затем выхожу с чашкой холодного чая. Как только я заворачиваю за угол, то мне едва удаётся избежать столкновения с очень беременной женщиной и её парнем/мужем. Моё моментальное извинение не спасает меня от его гнева, и он продолжает материть меня.
— Глупая сука, смотри, блядь, куда прёшь!
Я бормочу еще одно извинение, прежде чем поспешно убегаю от ещё одной грубости. Без каких-либо ещё инцидентов, я запрыгиваю в лифт, нажимаю кнопку четвёртого этажа и выхожу из него, когда он прибывает на место назначения. Я последняя среди небольшой группы из восьми человек, которые ходят на занятия вместе со мной. Справа и слева по коридору, с застеленным ковром полом, тянется ряд закрытых дверей. Чёрные таблички с золотыми буквами висят возле каждой двери с указанием имён врачей и их специальностями. Амбулаторная групповая терапия проходит за пятой дверью слева от меня. Я захожу внутрь и смотрю на семь знакомых лиц. Они все сидят вокруг белого прямоугольного стола. Каждый второй стул пуст, потому что никто не сидит рядом друг с другом, за исключением, конечно же, туповатой парочки в конце стола. Джей и Сильвии. Они поставили свои железные стулья настолько близко друг к другу, что Сильвия практически сидит у Джея на коленях. Их руки лежат на столе, словно если они опустят их, то это будет считаться богохульством. Пять стульев по-прежнему остаются свободными. Я занимаю пустой стул недалеко от Сильвии, и проходит не так много времени, когда остальные четыре человека заходят в комнату, замыкая нашу группу из двенадцати человек. У нас два социальных работника, ответственных за нашу группу. В понедельник, среду и пятницу групповую терапию ведёт Патриция Уоллис. А по вторникам и четвергам Реджина Петерсон. Мне больше нравится Патриция, потому из них двух, кажется, она гораздо более опытна в своей работе, чем её коллеги. Кроме того, она умеет сочувствовать, поэтому с ней легко разговаривать. Так что я немного разочарована, что вместо Патриции сегодняшнее занятие ведёт Реджина.
— Я буду вести занятия вместо Патриции следующие две недели, — объявляет она.
— Почему? — спрашивает девушка, сидящая напротив меня.
Поправляя свои очки на носу, Реджина вздыхает.
— Я не уверена, Эллисон. Всё что мне известно, что она будет отсутствовать некоторое время.
— Я слышала, что её поймали за очень непристойным делом со своим пациентом. Это правда? — в то время как остальная часть комнаты заходится смехом, я смотрю на реакцию Реджины. Несмотря на то, что она пытается сохранять спокойствие, на её лице всё же отражается досада.
Хмурая складка появляется у неё на лбу.
— Как насчёт того, чтобы начать занятие, — это не вопрос. — Думаю, сегодня мы поговорим о собственном контроле.
Она становится возле доски и начинает вытирать её, а затем пишет какие-то неразборчивые слова, что выглядит так, будто писала курица лапой. Я достаю альбом из сумки и открываю его на той странице, где находится моя недавняя работа. Я не совсем её игнорирую. Я слушаю вполуха о чём она говорит, но она не говорит ничего нового, чего бы я раньше не слышала. Это будут долгие девяносто минут её назойливого голоса. За это время я могу закончить свой эскиз. Звук голоса Реджины отходит на задний план, когда вдохновение захватывает меня. Я теряюсь в своей работе, двигая пальцами с древесным мелком по странице, изображая демона. Одного из моих, вероятнее всего. Но другой человек вдохновил меня на этот жуткий рисунок. Чем больше отвратительного, тем лучше он кажется.
ТЕЛЕГРАМБот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕБольшая библиотека с любыми жанрами и авторами
Большая Библиотека
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2 книги