Когда развеются миражи

Совсем невмоготу

Холодное лицо играть

И ждать,

Что не поверишь…

Елена Давыдова

Глава 1

Тусклые фонари слабо рассеивали непроглядную осеннюю мглу. Клочья тумана цеплялись за мокрые голые ветви. Кругом царила тишина, только с деревьев капало. Юлька вышла из оранжерей, на ходу удалив сообщение, отправленное с незнакомого номера, не осмелившись ответить на него, и перезвонила домой. Сунув телефон в карман пальто, она неторопливо брела вдоль ограды, затем вошла в калитку, оказавшись на территории усадебного парка. Вокруг не было ни души, но это не пугало девушку. Ей нравилось, когда в Сиренево никого не оставалось. Тишина и одиночество обступали ее, но сквозь них еще отчетливее проступала атмосфера этого места, которую она ощущала почти осязаемо. Поэтому и шла девушка, замедляя шаг, а впереди вырисовывались светлые стены Большого дома и северного флигеля, подсвеченные фонарями. Здесь, в Сиренево, мысли меняли направление. Здесь, наедине с собой, она нечасто, но все же позволяла себе, все отпустив, поддаться воспоминаниям, ведь усадьба для нее в первую очередь была связана с Арианом Старовойтовым. И ее мысли неизменно возвращались к нему, а от тоски снова перехватывало горло. Прошло шесть лет, а сожаления от того, что она своими руками разрушила собственное счастье, становились лишь острее. Сейчас она уже не помнила, что двигало ею тогда, возможно, действительно взыграли гордость и благородство Четвертинских, как назвал бы это Гончаров. А может, она просто испугалась последствий. Теперь уже поздно искать оправдания своему поступку, потому что все равно ничего не изменить. Ариан далеко, и он все еще женат, а ее сердце превратилось в кусок льда.

Юлька миновала аллею и вышла к углу дома. Мимоходом взглянув на темные окна, в которых отражался золотистый свет фонарей, она решила не заходить в особняк. Вот-вот должен приехать Матвей, встречаться с ним не хотелось. В кабинете осталась сумочка, но в ней не было ничего действительно важного, главное, мобильный с ней. Обойдя партер, Шарапова на мгновение замерла у балюстрады, засмотревшись на открывшийся вид. В любое время года на протяжении двух с лишним лет, когда бы Шарапова ни возвращалась домой, она непременно задерживалась у балюстрады, любуясь закатом или звездным небом, укрывающим Сиреневую Слободу. Деревня в размытых бликах огней простиралась перед ней, и слышно было, как с легким шорохом опадают листья в парке. Девушка коснулась пальцами холодного парапета и услышала, как шуршат шины авто по асфальту. Она обернулась, и ее ослепило фарами авто, которое плавно описывало круг вдоль партера. Юля сразу поняла, кому принадлежит эта дорогая черная блестящая машина. Если бы девушка не остановилась, успела бы спуститься по аллее и уйти, не встречаясь с ним. Да, собственно, и сейчас она могла бы убежать, но это вызовет лишь саркастическую усмешку у Матвея Юрьевича и даст повод завтра потешаться над ней. Нет уж, такого удовольствия она ему не доставит.

— Юля Владимировна, даже мое завышенное самомнение не позволяет думать, что ты ждешь меня, — донесся его хрипловатый и насмешливый голос, когда машина затормозила рядом и мужчина вышел.

— И правильно не позволяет, потому что я иду домой! Задержалась на минутку у балюстрады, любовалась видами! Хорошего Вам вечера, Матвей Юрьевич! — справившись с секундным замешательством, парировала она и, отвернувшись, зашагала к южному флигелю.

— Юля, — окликнул ее Гончаров. — Извини, — сказал, направляясь к ней. — Это даже хорошо, что я тебя застал! Видишь ли, я был в усадьбе всего раз и сейчас по дороге думал, что не знаю, не только где отключить сигнализацию, но даже как включить электричество! — посетовал он. — Не проводишь? Как-то я не привык хозяйничать в чужом доме!

— Но это и не мой дом, — заметила девушка. — К тому же меня ждет бабушка!

— Ты, смотрю, не особо торопишься. Девятый час, а ты еще на работе. Да, брось, Юль, я тебя не съем, правда! Давай разожжем камин, выпьем вина… А потом я провожу тебя домой!

— Я устала! — не сдавалась Шарапова. — Сегодня был трудный день!

— Я знаю, и об этом тоже мы поговорим! — заверил ее Гончаров и, приобняв за плечи, собрался было повести за собой.

Но Юля высвободилась из его рук и направилась к Большому дому. Перспектива остаться в особняке наедине с Матвеем не особенно прельщала, но и провести еще один осенний вечер дома с бабушкой, за книгой или у телевизора казалось невыносимым. Так уж вышло, что, кроме Федоры Николаевны, вечерами Юльку никто не ждал.

Пока она открывала входные двери своим ключом, Матвей отогнал машину в гараж и вошел за ней следом с дорожным саквояжем в руках.

Шарапова расстегнула пуговицы пальто, но не сняла его, сунув руки в карманы, она сжимала в ладони мобильный телефон и упорно отводила глаза, избегая его взгляда. А он же, наоборот, смотрел на нее прямо и открыто, и едва заметная улыбка кривила его губы. Казалось, он с легкостью читает все ее мысли, и они его явно забавляют.

— Вам наверх, — сказала она, чувствуя привычную неловкость, которая возникала каждый раз, когда оказывалась в непосредственной близости от него, и указала в сторону лестницы.

— Веди, — небрежным жестом руки Гончаров пропустил ее вперед, предлагая следовать первой и указывать путь.

— Матвей Юрьевич… — начала было она.

— Слушай, перестань мне выкать. В конце концов, после того, что у нас было…

— У нас ничего не было, — оборвала его Юля.

— А ведь могло быть и, хочу заверить, ты бы не пожалела!

— Матвей Юрьевич, если Вы и дальше намерены разговаривать в том же духе, мне лучше сразу уйти. Мне в любом случае стоит уйти, исходя из того, что я о Вас знаю и о чем наслышана, оставаться с Вами в одной комнате небезопасно во всех смыслах этого слова! — выпалила Юля.

— Интересно, и что ж такое ты обо мне слышала?

— Вы грубы, заносчивы, самонадеянны, беспринципны и еще бабник!

— И что же из этого самое плохое для тебя, Юлия Владимировна? — хмыкнул он, доставая из кожаного портсигара сигарету. — Веришь всему, о чем говорят люди? Мне казалось, ты все же умная девушка, и у тебя есть собственное мнение!

— Вам лучше не знать, что я о Вас думаю! — отчеканила она.

— Но все же думаешь, и это уже хорошо! — засмеялся Гончаров. — Мы с тобой до утра будем препираться в холле? Я уже понял, ты не та наивная восемнадцатилетняя девочка. Между прочим, ты стала едкой и колючей злючкой, а это тебе не идет!

— Заткнись, — не выдержала она.

Гончаров рассмеялся.

— Ладно, еще раз извини! Может, заключим перемирие и в знак этого выпьем?

Улыбка, безусловно, очень шла Матвею, разбивая мрачный образ. За те два с половиной года, что они не виделись, он как-то возмужал. Гончаров не был мальчиком и тогда, когда они встретились в Москве. А сейчас перед ней стоял взрослый мужчина с легкой небритостью на смуглом лице и темными кругами под глазами. Интересно, сколько ему лет? Если он ровесник Ариана, то старше ее лет на семь-восемь, но если бы оказалось, что ему больше, она не удивилась бы. Он не был красавцем в общепринятом смысле этого слова. Темные глаза, прямой нос, красиво очерченные губы, волосы, как и прежде, длиннее, чем того требует мода или приличия, некая небрежность и ленивая расслабленность в движениях и позах. Вместе с тем белозубая улыбка и ямочки на щеках обезоруживали. А мужественность, сила и сексуальность, исходящие от него, притягивали, словно магнит.

Юля стала подниматься на второй этаж. Пройдя через холл, она распахнула двустворчатые двери и вошла. Девушка повернула включатель и огляделась. Комната, которую попросил приготовить Матвей Юрьевич, была, безусловно, одной из самых просторных и светлых в доме. И одна из самых любимых ею самой. Между собой они называли комнату синей. Здесь стены были покрашены в бледно-голубой цвет. На окнах висели тяжелые темно-синие гардины, украшенные золотыми вензелями. В цвет им был и огромный ковер на паркетном полу. Гарнитур из полированного орехового дерева был обит темно-синей парчой. Он включал в себя кресла, диван и оттоманку. Эта комната, как, впрочем, наверное, и все другие в доме, совмещала в себе сразу несколько функций. Здесь можно было работать, удобно разместившись у бюро. Принимать близких гостей за большим овальным столом, покрытым ажурной белоснежной скатертью. Но главное, и это нравилось девушке больше всего, в этой комнате, почти единственной во всем доме, был мраморный камин, украшенный лепниной и зеркалом в золоченой раме. Пространство меж окон занимали простеночные зеркала в тяжелых рамах из орехового дерева, крепившиеся к подзеркальникам. За китайской ширмой из того же дерева была спрятана кровать, рядом с ней — туалетный столик и фигурная миниатюрная тумбочка со светильником под абажуром. На стенах висели изысканные картины, написанные маслом. Красивая бронзовая люстра дополняла интерьер.

Войдя в комнату, мужчина бросил саквояж у дивана и скинул куртку.

— Да уж, как проста и незатейлива была жизнь русского дворянства! — усмехнулся он.

— Если тебя не устраивает проживание в Большом доме, я понимаю, без телевизора и интернета сложно обойтись, ты хоть сейчас можешь отправиться в визит-центр. Люкс свободен.

— Нет, дорогая, я намерен остаться здесь даже без телевизора и интернета! Видишь ли, бывают моменты, когда хочется побыть в одиночестве, наедине с собой и своими мыслями.

— Ты и одиночество? Мне кажется, это несколько несовместимо.

— Ну почему же? Иногда одиночество — это не так уж и плохо! Где-то в тишине всегда можно отыскать заплутавшую жизнь! Так почему бы не здесь?

Девушка не нашлась с ответом. Только взглянула на него с некоторым подозрением, будто ожидая подвоха, и взгляд ее был красноречивее любых слов.

— Что, так утомили московские красотки и тусовки в клубах? — не сдержавшись, съязвила Шарапова, снимая пальто и перекидывая его на спинку кресла.

— Можно сказать и так, — неожиданно не стал спорить Матвей. — А скажи-ка мне, Юлия Владимировна, в этом доме можно отыскать выпивку? Я бы не отказался от виски со льдом.

— На кухне есть! Я принесу. Располагайтесь, не буду Вам мешать! — сказала она и вышла из комнаты.

Честно говоря, идти одной через подземный ход на кухню, что размещалась в подвале южного флигеля, было жутковато. Но признаться в этом Матвею, а тем более попросить его сопроводить, она не могла.

Девушка спустилась по черной лестнице и вошла в гардеробную, а оттуда в цокольный этаж и быстро миновала узкий тоннель. Здесь свет не выключался, но все равно было страшно. На кухне Юлька вытащила из бара бутылку виски, достала ведерко со льдом, поставила на поднос стаканы, хотела было еще и лайм нарезать, но потом передумала, погасила свет и отправилась обратно.

Когда она поднялась на второй этаж и прошла в комнату, Гончаров сидел на корточках у камина и разводил огонь. Девушка поставила поднос на стол и присела на край стула, обитого синей парчой. Меж поленьев взвился огонь, и мужчина, легко поднявшись на ноги, обернулся. И каждый раз, когда его темные, непроглядные, как ночь, глаза останавливались на ней, желание провалиться сквозь землю вспыхивало с новой силой. Ее смущал этот внимательный, пристальный, немигающий взгляд.

Матвей, не говоря ни слова, подошел к столу, взял бутылку и, повертев ее в руках, стал отвинчивать пробку.

— А спиртное здесь что надо! — заметил он. — Выпьешь?

— Нет, — поспешно ответила она, не зная, куда девать руки.

Проигнорировав ее отказ, он плеснул в оба стакана немного спиртного, бросил по три кубика льда и протянул девушке.

— Возьми, согреешься и расслабишься! Я не съем тебя даже после пары глотков виски! К тому же не люблю пить один! — произнес он.

Юлька взяла протянутый стакан. На краткий миг ее заледеневшие пальчики коснулись его, теплых и нежных. И этого мимолетного прикосновения оказалось достаточно, чтобы почувствовать, как все дернулось внутри, будто ее прошиб электрический разряд. Матвей говорил, что давно и думать забыл о ней, а сюда приехал, чтобы отдохнуть, побыть в одиночестве и так далее. Но стоило лишь заглянуть в его бездонные глаза, и сразу становилось понятно, что все это только слова. Взгляд его говорил о другом. Он буравил ее и обжигал, раздевал, ласкал…

Матвей, приподнял стакан, мол, ваше здоровье, Юлия Владимировна, и, сделав глоток, опустился в кресло напротив, облокотился на спинку, закинул ногу за ногу. Не выпуская из рук стакан, он пододвинул к себе пепельницу и достал сигареты.

— Ты не возражаешь? — осведомился он.

— Нет, — ответила девушка и, позволив себе маленький глоток, почувствовала приятное тепло, разбегающееся по венам.

— Итак, что случилось, почему ты сегодня так поздно на работе? — спросил Гончаров без перехода и выпустил кольца сигаретного дыма.

— Ничего не случилось. Я часто остаюсь здесь допоздна. А сейчас меня не было в Сиренево целую неделю. Накопилось много дел. А тут еще предстоящее мероприятие. Начальник техслужбы вывел из себя и… — стала перечислять и осеклась она.

— И я под занавес! — закончил за нее мужчина. — Признайся, дорогая, тебя именно это выбило из колеи? — спросил он, сделав еще глоток виски, и улыбнулся.

Некое подобие улыбки коснулось полных губ девушки, а у Матвея перехватило дыхание. Он любил и помнил ее заразительный смех, но в том, как ее губы изгибались в улыбке, как вверх поднимались уголки, было нечто неповторимое и особенное. И притягательное. Он судорожно сглотнул и поспешил отвести взгляд.

— Ну, да. И это тоже. И не одну меня. Здесь все переполошились, когда узнали, что ты приезжаешь, решили, грядет грандиозная проверка. Она будет?

— Нет, не будет. Ну, разве что от скуки, я, может, и загляну в твой кабинет, но только в частном порядке и в личных целях!

Девушка вопросительно приподняла брови, не совсем понимая, о чем это он.

— Нас ведь с тобой связывает не только работа, не правда ли? Есть о чем поговорить и что вспомнить! — пояснил он.

— Разве? — в притворном удивлении она округлила глаза и сделала еще один глоточек спиртного. — Что-то не припомню ничего такого, о чем хотелось бы вспоминать!

— Ладно, расслабься, дорогая, я уже понял, тебе не нравятся мои шутки!

— И твои намеки тоже, Матвей Юрьевич! Лучше оставь их, особенно на людях, если хочешь, чтобы я разговаривала и общалась с тобой не только по работе, — предупредила она, впервые за весь вечер смело встречая его взгляд.

— Что ж, я постараюсь держать себя в руках на людях! Обещаю! — улыбнувшись, ответил он и допил остатки спиртного в своем стакане.

— Тяжело тебе со всем этим справляться? — спросил Гончаров, затягиваясь сигаретой. — Впрочем, можешь не отвечать, и так знаю. Я и в прошлый раз говорил, что Старовойтов слишком много взвалил на тебя. Ты ведь не просто работаешь, ты здесь живешь. Вот и сегодня, восемь вечера, а ты еще в Сиренево!

— Ты прав, для меня это не просто работа. И я не могу относиться к имению так, как ты или все те люди, которые здесь работают! Ты прекрасно знаешь причину, — ответила она, откидываясь на спинку кресла. — Да, все это нелегко. Это большая ответственность. И она требует постоянной сосредоточенности, внимательности и концентрации, но, знаешь, в отличие от других, во многих ситуациях мне так легко просто представить себя хозяйкой усадьбы, какой была моя прабабушка — Ольга Четвертинская, — и все получается само собой!

— Понятно, это не может не мотивировать! Все время забываю, что ты не просто девушка из Сиреневой Слободы, а Четвертинская! Это многое объясняет и оправдывает, но не слишком увлекайся, Юля! За всеми этими эфемерными миражами можно потерять свою жизнь! — задумчиво, без иронии и знакомой усмешки изрек Гончаров.

— Не понимаю, о чем ты!

— Все ты отлично понимаешь! Как так вышло, что в двадцать пять тебя дома ждет только бабушка?

— Почему ты уверен, что только она? — вопросом на вопрос ответила девушка.

Гончаров улыбнулся.

— Хочешь убедить меня в том, что при такой занятости у тебя еще и бурная личная жизнь?

— Нет, не бурная, но все же… Ты сам сказал, мне двадцать пять. Всего-то! И с личной жизнью у меня полный порядок!

— Вот как? — приподнял брови Матвей. — Неужели в деревне появился кто-то достойный тебя? Или же с годами амбиций поубавилось?

— У меня их никогда и не было, но вместе с тем я всегда знала, кого хочу видеть рядом с собой!

— И кого же? Кто этот счастливчик?

Понимая, что сболтнула лишнего, Юлька невольно прикусила губу.

— Я не имела в виду кого-то определенного, образно говорю!

— Ах, значит, образно! Понятно, — усмехнулся мужчина, наливая себе еще виски.

— Уверена, тебе ничего не понятно, но это совсем не важно, потому что к тебе не имеет отношения! — начиная раздражаться, заявила Юля.

— Конечно, я не спорю и не претендую. Потому что это вообще ни к кому не имеет отношения! Это так же эфемерно, как и твое отношение к Сиренево!

— Так, Матвей Юрьевич, наверное, на этом сегодня нам стоит проститься! Мне не хочется обсуждать с тобой свою жизнь!

— Как скажешь! Но, подводя итог этого вечера, должен заметить, ты загнала себя в такие рамки, вырваться из которых самой уже не получится. Ты не живешь, нет, при всей той напускной яркости и разнообразии, которые происходят здесь! Как говорит мой друг Ариан…

Сердце болезненно сжалось, когда любимое имя сорвалось с губ Матвея, но ничего не изменилось в ее лице. Только глаза она опустила, боясь, как бы Гончаров, обладая поразительной проницательностью, не разглядел печать неизбывной тоски.

— Как у него дела? — спросила она ровно и спокойно.

— Прекрасно. Они с Аделиной живут в Лондоне и, кажется, вполне счастливы. Детей у них пока нет, но зато есть чудная квартира в старинном доме с видом на Темзу и Букингемский дворец. Я был там недавно. У них ведь очередная дата совместной жизни в октябре, приглашали в гости. Кстати, у нас ведь тоже с тобой, можно сказать, дата. Мы ведь тоже познакомились шесть лет назад. Довольно давно, не правда ли? А виделись за все это время от силы раза два, не больше. Нет, определенно, это надо исправлять, — Матвей усмехнулся. — Думаю, за это стоит выпить, — мужчина потянулся к ее стакану, и Шараповой пришлось чокнуться с ним. Спорить уже не хотела. Взгляд его темных глаз из-подо лба пугал своей мрачностью.

Он осушил стакан, а Юлька поставила свой на стол. И поняла, пора уходить, пока Матвей после очередной порции не решил вернуться к тому, на чем они остановились шесть лет назад. Благо, в это время в кармане пальто «запел» ее мобильный. Звонила бабушка, и она беспокоилась.

Юля поднялась.

— Мне пора домой, Матвей! — сказала она.

Мужчина кивнул, затягиваясь сигаретой.

— Жаль! Мы так хорошо сидим, — притворно вздохнув, ответил он.

— Боюсь, на этом и закончим.

— Все-таки бежишь? — усмехнулся он.

— Нет, просто ухожу домой, бабушка действительно волнуется, потому что завтра рано вставать, к тому же я сегодня не только не ужинала, но даже не обедала. Так что уж извините, Матвей Юрьевич, но придется Вам продолжить без меня!

— Я отвезу тебя, — Гончаров поставил стакан на стол и поднялся.

— Не надо. Я дойду сама! Здесь недалеко, — запротестовала Юлька.

— Брось. Неужто ты думаешь, что я позволю тебе одной шляться по лесу? Нет, я отвезу, — заявил мужчина.

— Ты же выпил?

— И что?

— Я не хочу погибнуть в автокатастрофе в двадцать пять лет.

— Ну, во-первых, я машину вожу лет пятнадцать, а то и больше, у меня хватит опыта, чтобы в целости и сохранности доставить тебя домой, а во-вторых, стакан виски — не доза, из-за которой я не смог бы сесть за руль. Так что поедем на машине!

— Нет, если хочешь проводить меня, тогда пойдем пешком! Ты выпил три порции виски, и это доза, из-за которой мне все же стоит опасаться за свою жизнь!

— Слушай, Юля Владимировна, чего ты все время споришь со мной? — спросил он и взял у нее из рук пальто, намереваясь помочь одеться. Его пальцы лишь на мгновение задержались на ее плечах. Гончаров боялся дотронуться до нее и потерять над собой контроль. Боялся, что она почувствует дрожь его рук и все поймет.

Но Юлька не обратила на это внимания. Она поспешно застегнула пуговицы и шагнула к двери.

— Я не спорю, всего лишь проявляю благоразумие, — обернувшись, сказала она. — И пожалуйста, Матвей Юрьевич, не курите в комнате, через холл, который рядом, можно выйти на балкон. Ну или хотя бы в туалетной комнате! — закончила она и стала спускаться.

Матвей замешкался наверху, а девушка, оказавшись на крыльце, прислонилась к колонне. Она стояла, отрешенно глядя в непроглядную осеннюю тьму, и губы ее кривились в горькой усмешке. Ариан счастлив. Конечно, только она могла самонадеянно думать, что будет по-другому. Только она могла втайне утешаться, надеясь, что с нелюбимой женой он не может быть счастлив. Она верила, он вспоминает о ней, и только по этой причине не приезжает в Сиренево. Эти догмы были непоколебимы на протяжении всех этих шести с лишним лет. В действительности все оказалась не так. Ариан счастлив. Он думать о ней забыл, а то, что случилось той ночью, просто мимолетный порыв, о котором он наверняка потом пожалел. Аделина же сделала все, чтобы и не вспомнил.

И ей следовало давно все забыть. А она хранила и перебирала воспоминания о нем, как драгоценные камни, потому что это лучшее, что было в ее жизни. Девушка берегла их и боялась забыть. И была несчастной. И не жила.

За спиной открылась дверь, и Юля поспешно стерла с лица слезы, которые, конечно же, поползли по щекам.

— Ну что ж, веди, — сказал Матвей, легким движением руки предлагая ей следовать вперед.

Юлька сбежала по ступенькам и, обойдя партер, направилась к флигелю. А потом, завернув за угол, пошла по Сиреневой аллее. Здесь, вдоль аллеи, конечно, горели фонари, и у реки, по линии берега, они тоже были, но все же расстояние между ними тонуло в туманном липком мраке, и это не внушало энтузиазма.

— Ты всегда ходишь этой дорогой? — уточнил Гончаров, когда от ротонды они спустились к реке и направились вдоль берега к плотине, а на другом берегу реки замелькали огоньки Сиреневой Слободы.

— Этой дорогой ходят все, кто работает в Сиренево и живет в деревне!

— А что, другой нет?

— Есть! Ты приехал по ней, по кругу километра четыре, не меньше! У кого есть машина, ездят, остальные ходят через плотину. Это самый короткий путь.

— Но не самый безопасный! — заметил он, оглядываясь по сторонам.

— Неужели, боишься? Хотя, конечно, определенный риск есть! Не зная дороги, при переходе через плотину запросто можно свалиться в реку! — предупредила его девушка.

— Заткнись, а? Почему ты не купишь себе машину? Не солидно при твоей должности ходить пешком!

Девушка в ответ лишь пожала плечами.

— Зачем? Мне нравится! Здесь очень живописные виды. И каждое утро они вдохновляют, настраивают на рабочий лад, дают возможность побыть наедине с собой! Матвей Юрьевич, шел бы ты уже обратно, а то ведь мне потом переживай, добрался ты или в самом деле заблудился!

— Я воспользуюсь навигатором! — нашелся с ответом Гончаров.

А Юлька засмеялась.

Они прошли вдоль реки, под сенью вековых деревьев, с которых то и дело с тихим шорохом, отрываясь, падали листья, и повернули к плотине. Шум воды они услышали еще у ротонды, у реки он звучал отчетливее и громче, а здесь казался просто оглушительным. Когда переходили плотину, Матвей, остановившись, перегнулся через перила, пытаясь что-то разглядеть внизу.

— Надеюсь, когда проводили реконструкцию, не забыли укрепить опоры? — спросил он.

Девушка, не сдержавшись, хихикнула.

— Не сомневайся!

— Что-то ты, Юля Владимировна, больно весела стала, явно замышляешь какой-то подвох! Так и знай, если со мной что-то случится, это будет на твоей совести! — предупредил мужчина.

— Ничего подобного, я предупреждала тебя! — запротестовала она.

Они благополучно миновали плотину и пошли по тропинке к деревне.

— Кстати, ты решила вопрос с начальником техслужбы? — спросил он после некоторого молчания.

— Нет! Не имела возможности! После того как позвонил Старовойтов, а потом ты, мне уже стало не до него! Не видела его больше! Он тебе звонил?

— Нет, он мне и не позвонит, я в отпуске и для всех недоступен! Но если хочешь, поговорю с ним завтра и поставлю на место!

— Нет, не стоит! Я сама! Поверь, за эти два с лишним года мне приходилось сталкиваться и не с таким! И все удавалось решить и разрулить! Вот ты спрашиваешь, не тяжело ли мне здесь, а знаешь, что самое сложное? Люди, с которыми приходится работать! И то, что постоянно приходится лавировать, быть для всех хорошей и при этом не позволить сесть себе на шею!

— А зачем тебе быть хорошей для всех? Это совершенно не обязательно, в этом нет никакого смысла! Тебя должны уважать и бояться, вот и все! Должны быть дисциплина и субординация! Пусть даже половина работников Сиренево знает тебя с пеленок! И да, дисциплины легко добиться наказанием, особенно денежным!

— Я не могу так! Я хочу, чтобы ко мне хорошо относились, и делаю для этого все возможное! — возразила девушка, когда они вышли на асфальтированную дорогу главной деревенской улицы.

— Ты себя впустую растрачиваешь! И это может кончиться плохо! — категорично заявил он. — Ты счастлива, Юля? — поинтересовался он тут же.

«Нет», — хотела сказать девушка, и это было бы правдой, но ей не хотелось, чтобы эту правду знал Матвей Гончаров.

— Я не знаю, что ты подразумеваешь под словом счастье. Для многих это понятие имеет разное значение… — начала она, но мужчина перебил.

— Ты просто скажи да или нет!

Девушка решила промолчать. Тем более они уже пришли.

— Ясно. Впрочем, другого я и не ожидал, — как-то мрачно произнес он. — Из простого любопытства позволь узнать, как долго ты еще собираешься так жить? До пенсии? Смерти? Если это, конечно, вообще можно назвать жизнью! Какие у тебя планы, Юля?

— Ты считаешь, я как-то совсем ужасно живу? — вопросом на вопрос ответила девушка и засмеялась, впрочем, не очень весело. — Сразу видно, состоятельный москвич, не знающий, что такое средняя статистика и жизнь в деревне! По нашим меркам я устроена более чем хорошо. Посуди сам. У меня два высших образования, высокооплачиваемая работа, квартира в городе, почет, как говорит моя бабушка, и некоторые сбережения на карте. Я могу позволить себе посещение бутиков в Минске, путешествия… В финансовом плане я совершенно независима, а для девушки из деревни это много значит! У меня нет проблем, все чудесно! Мне не на что жаловаться, и я не бешусь с жиру! — с жаром принялась перечислять она. — Не понимаю, почему всем кажется, если я не замужем, то обязательно несчастна? — воскликнула она. — Ты ведь на это намекаешь, не так ли? Почему ты уверен, что именно замужество должно каким-то чудным образом осчастливить меня? Придать какой-то неведомый смысл? Наполнить мою жизнь какой-то особой благодатью? Почему всем кажется, что они лучше знают, что мне нужно?

Девушка не стала ждать ответа Гончарова.

Отвернувшись и не простившись, она бросилась к калитке и что есть силы захлопнула ее за собой, громко брякнув клямкой.

Шарапова исчезла в непроглядной осенней ночи, а Матвей устало провел ладонью по глазам и снова закурил. Он не собирался с ней ссориться. Ведь приехал сюда не за этим. Впрочем, сам не понимал, зачем сорвался в Сиренево. Проснулся сегодня утром в одной постели с очередной подружкой и понял, что больше не может и не хочет обманывать себя очередной брюнеткой с темными глазами, потому что ни одна из них и отдаленно не напоминает Юльку. Необыкновенную, таинственную незнакомку, которая так неожиданно ворвалась в его жизнь шесть лет назад, а потом исчезла, оставив после себя целую гамму чувств. Прошли годы, а он помнил, какой шелковистой на ощупь была ее кожа, когда его пальцы касались ее, помнил чувства, вспыхнувшие при встрече на Белорусском вокзале в Москве. И в «Метрополе» он решил, что завладеет ею и утолит это желание, которое казалось просто прихотью. Но каким же глупцом он оказался.

Она исчезла, превратилась в сон, мираж. Со временем это уже были даже не воспоминания, иногда она снилась ему, а невыносимое, мучительное желание снова коснуться ее атласной кожи, встретить взгляд таинственно мерцающих глаз терзало его. Но за четыре года он приучил себя к мысли, что они никогда не встретятся.

Поэтому, когда увидел ее в Сиренево на приеме в честь открытия, глазам своим не поверил, решив, что от выпивки и наркотиков начались галлюцинации. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, это действительно она, Юля Шарапова. Он, конечно же, бросился к ней. А она, наоборот, убежала от него. А потом оказалось, что она внебрачная дочь Сергея Четвертинского и единственная представительница этого рода. Шарапова стояла рядом со Старовойтовым, гордо вскинув свою хорошенькую головку, глядя на него равнодушно и холодно, а фамильные аметисты ее предков сверкали на шее. В те мгновения Матвей почувствовал себя полным идиотом. И единственным его желанием было отомстить, унизить, причинить боль, выказав свое пренебрежение. Но все, что он говорил, мало трогало девушку. Его ирония, сарказм, оскорбительный тон ее не задевали. Ей просто хотелось, чтобы он держался подальше. Она не рада их встрече, более того, если бы на то была ее воля, предпочла бы никогда с ним не пересекаться. И это отчетливо читалось в ее глазах и лице. Унижаться перед ней, а уж тем более выпрашивать внимание, Гончаров не собирался. Это было не в его правилах.

Тогда он уехал. И больше двух лет не показывался в Сиренево. И все это время обманывал себя, пытаясь как можно глубже спрятать правду. А она была проста: он хотел Шарапову, не мог забыть ее. И чем дольше, тем больше. Мысли о ней не оставляли, а желание становилось все мучительнее, его не могли утолить ни другие девушки, ни алкоголь. Мужчина хотел ее всю без остатка и навсегда. Он знал, как она к нему относится, и все равно приехал. Гончаров еще не решил, что собирается делать, но уже от того, что она рядом, пусть даже сегодня ночью их разделяет пара километров, ему становилось легче. Мужчина был на ее территории, дышал с ней одним воздухом, и это начинало нравиться. И пусть сегодня ему придется ночевать одному в Большом усадебном доме, утешаясь алкоголем и сигаретами, завтра утром снова увидит ее, будет разговаривать, вдыхать аромат ее духов, любоваться улыбкой, наслаждаться смехом… Матвей поклялся себе сделать все, но заполучить Юлю, урожденную Четвертинскую.

Он читал отзывы, которые оставляли посетители, побывавшие в Сиренево. Разные люди, начиная от иностранцев и заканчивая российско-белорусской элитой. Лично знал многих, кому довелось провести в Сиренево несколько дней. Встречался с ними на протокольных мероприятиях и частных вечеринках. Они были впечатлены усадьбой, восхищены и очарованы Юлией Владимировной. Матвей слушал их восторженные речи, и ревность, словно черная гадюка, шевелилась в сердце. За этим восхищением мерещилось нечто большее, и каждый раз он задавался одним и тем же вопросом, а нет ли в этом восхищении чего-то другого? Он знал этих людей и предполагал, что они вряд ли пройдут мимо такого лакомого кусочка. А Юлька ведь не замужем, да и есть ли у нее парень, Гончаров сомневался. Она жила Сиренево, так, может, в эту ее жизнь была включена и личная? Она интриговала и притягивала. Никогда раньше с ним такого не было. Прошло шесть лет, а он так и не смог ее забыть. Матвей расспрашивал о ней людей, которые работали в Сиренево. Но они не могли поведать ничего такого, что ему хотелось бы знать. Несмотря на Юлины сетования и сомнения, в усадьбе все с уважением относились к главному администратору. Пусть она и была очень юной, воспринимали всерьез и считались с ее мнением. Она проводила очень много времени в имении, чаще всего забывая про выходные, поэтому всем казалось, они очень хорошо знают Шарапову, но на самом деле они не знали ее вообще. Сотрудники многое могли о ней рассказывать, но в том, что они говорили, не было ничего личного, что так волновало и не давало покоя Гончарову. Никто ничего не знал о ее частной жизни. А уж тем более о каких-то кратковременных интрижках в усадьбе. И Матвей не мог с уверенностью сказать, что его больше злило и раздражало: таинственность, в которую он с присущим ему сарказмом не верил, или то, что интуиция не обманула, и первое впечатление оказалось верным — эта девушка не была такой, как все. Она была особенной, и это не давало ему покоя.

Глава 2

Сжав губы, Юля критично оглядела себя в зеркало. Утро сегодня явно не задалось. Она уже второй раз переодевалась, распускала и снова закалывала волосы, поправляла макияж, находя себя то слишком откровенно-соблазнительной, то, наоборот, каким-то унылым синим чулком. Девушка рассматривала себя в зеркало и все больше раздражалась. Все ее вещи были стильными, дорогими и качественными. Что бы она ни надела, смотрелось модно и изысканно. Макияж и прическа лишь добавляли утонченности, дополняя образ. У Юли был безупречный вкус, отточенный за эти несколько лет, и это касалось не только гардероба. Но сегодня она явно встала не с той ноги, более того, плохо спала ночью. Ворочалась с боку на бок, а Гончаров не выходил из головы. И сегодня утром мысли о нем продолжали преследовать ее. Она волновалась, чувствуя какую-то странную дрожь внутри, и это злило. В итоге остановилась на темно-серых узких брючках в тонкую полоску, молочного цвета атласном топе на бретельках, а сверху накинула короткий пиджачок в тон брюк. Волосы не стала распускать, решив уложить их красиво на затылке и украсить шпилькой с жемчужиной. Макияж: чуть-чуть румян на скулы, капелька духов — и вот наконец из зеркала на нее смотрела красивая, ухоженная, уверенная в себе девушка, способная дать отпор не только Матвею Юрьевичу с его шуточками и советами, но и вообще всему миру.

Вчера, застигнутая врасплох, она, возможно, и показалась ему жалкой, слабой, а посему уязвимой. Но сегодня была решительно настроена показать не только Гончарову, но и всем в Сиренево, кто в усадьбе главный. И некоторым с этим придется смириться.

Направляясь знакомой тропинкой к усадьбе, Юля задавалась одним и тем же вопросом: «Зачем Матвей Юрьевич Гончаров на самом деле пожаловал в усадьбу?» Нет, в отличие от остальных сотрудников, она не боялась проверки, прекрасно зная, со своими обязанностями справляется прекрасно. Но и в его желание отдохнуть от всего она тоже не верила. Шарапова терялась в догадках, не представляя, какими будут его следующие шаги. И чем ближе становилось Сиренево, тем сильнее волнение охватывало ее. Впервые за два с лишним года не хотелось идти на работу.

Девушка на несколько минут остановилась поговорить с дворником и садовником, которые возились у большой клумбы, что была разбита посреди партера, при этом посматривая на дом и неизвестно чего ожидая. А потом, стараясь производить как можно меньше шума, поднялась на крыльцо и, пройдя через холл на цыпочках, скрылась в своем кабинете, намереваясь не задерживаться там надолго.

Прикрыв за собой дверь, Юлька обернулась, и первое, что бросилось в глаза, — небольшой букетик белоснежных ранункулюсов в обычном стакане на столе. Нежный и прекрасный цветок, наверняка Гончаров уже побывал в оранжерее.

Девушка подошла к столу и осторожно коснулась хрупких лепестков, вдруг в дверь постучали. Она вздрогнула и обернулась.

— Войдите, — хрипловато отозвалась и кашлянула, желая прочистить горло.

Дверь открылась, и на пороге возник Гончаров. Впрочем, Юля и не сомневалась, что это он.

— Доброе утро, Юлия Владимировна, — поздоровался он, закрывая за собой дверь.

— Доброе утро, Матвей Юрьевич, — ответила она с преувеличенной бодростью. — Как спалось? Как завтрак? — поинтересовалась, дежурно улыбнувшись.

— Издеваешься, да? — усмехнулся он и поставил на стол серебряный поднос с кофейником и чашками. — Надеюсь, ты не откажешься выпить кофе со мной, раз уж к завтраку я тебя не дождался, а ты ведь обещала! — напомнил он и без приглашения присел к столу.

— Матвей, должна напомнить, в отличие от тебя, я на работе, и у меня много дел. Я не могу завтракать с тобой или обедать, как, впрочем, и развлекать, не входит в мои обязанности! — начала она, снимая пальто. — Если тебе скучно, съезди в город, погуляй по территории, покатайся на лошадях…

— Обязательно, дорогая! — кивнул он, не споря. — Но сначала, может быть, кофе?

Юля повесила на вешалку пальто и, вернувшись к столу, наполнила чашки ароматным напитком. Одну подала мужчине, другую пододвинула себе и села за стол.

Гончаров сделал глоток и достал сигареты.

Он не стал спрашивать ее разрешения, а она не решилась напоминать ему о вреде курения, молча достала из ящика стола пепельницу и пододвинула ему.

— Спасибо, — поблагодарил он, подкуривая. — Итак, какие планы на сегодня у главного администратора?

В ответ девушка лишь вопросительно приподняла брови.

— Возьмешь меня в помощники? — спросил он.

— Матвей…

— Обещаю, я не стану тебе докучать, просто мне интересно, как здесь все устроено.

— Но ты ведь знаешь.

— Только теоретически, а мне хотелось бы увидеть, как это работает изнутри. Да и с людьми хочу пообщаться! Проведешь мне экскурсию? Я читал отзывы, знаю, у тебя это получается прекрасно!

— Я редко провожу экскурсии, только для определенной категории лиц! — все еще пытаясь противиться, возразила она.

— Знаю, для viр-персон, мне об этом известно! Но разве я не подхожу под эту категорию? Ну же, дорогая, оставь предвзятость! В конце концов, мы могли бы стать просто друзьями! — не отставал Гончаров.

— Не называй меня «дорогая», — оборвала его девушка, усмехнувшись.

— Хорошо, не буду, до…

— Ладно, — согласилась девушка. — Если ты допил кофе, можем начать! Ты ведь уже был в оранжерее? Тогда пойдем к пасечнику. Вы что-нибудь слышали о пчелах и ульях, Матвей Юрьевич? Нет, тогда приготовьтесь узнать все про мед Сиренево! — улыбнулась Шарапова и, заметив, как нахмурился Гончаров, внутренне воспряла духом, уверенная, ему будет скучно и неинтересно. Вскоре он отстанет от нее и сбежит в город поразвлечься.

Юля все же плохо знала Гончарова, а возможно, у нее с самого начала сложился о нем несколько неверный образ плейбоя, мачо, которого интересовали только клубы, девушки, развлечения и выпивка. Он с интересом рассматривал мастерскую пасечника, где пахло прополисом, воском, сухими травами, развешенными по стенам, а еще деревом и, конечно же, медом, который хранился здесь с лета. Матвей то и дело задавал вопросы Сергею Ивановичу, переходя от рам с вощиной к баночкам меда, перевязанным жгутом, и дальше к защитному костюму и дымарю. Сергей Иванович имел в своей жизни одну страсть — пчеловодство — и рассказывать об этом мог часами. Он знал множество историй из жизни пчел, великолепно разбирался в медоносах и в свойстве меда.

Как когда-то и обещал Ариан, его отец приложил все усилия, чтобы восстановить усадьбу в прежнем виде, сделав особый акцент на хозяйстве.

И оно здесь процветало, потому что люди работали компетентные, маркетинговый отдел не дремал, да и сами работники были заинтересованы в реализации продукции, которая давала дополнительную прибыль, а где-то даже и перекрывала растраты или убытки. Да, Сиренево не было рентабельным предприятием изначально, все понимали, холдингу Старовойтовых придется его содержать, но они были к этому готовы, а Юля делала все возможное, придумывая все новые и новые идеи, чтобы повысить доходность усадьбы и привлечь посетителей.

Мед с пасеки только в небольшом количестве оставляли для себя, час от часу, особенно в зимнее время, подавая его к столу в Большом усадебном доме. Несколько баночек откладывали для желающих купить как сувенир, остальное продавали на ярмарках и выставках не только области или района, но и в столицах обоих государств. Так же было и с цветами, которые забирали оптом цветочные магазины, и овощами. Да, многое шло к столу, но и продавалось немало.

— Что? — спросил Гончаров, когда они шли по аллее к визит-центру, а она продолжала улыбаться. — Я кажусь тебе смешным?

— Просто не думала, что тебя могут так впечатлить пчелы! — призналась она и засмеялась, весело, беззаботно, от души.

Матвей улыбнулся.

— Меня впечатляют люди, преданные своему делу! Впечатляют и вызывают уважение! Ну и пчелы тоже, я ведь никогда не жил в деревне, мне все это ново и интересно!

— Я думала, тебя вряд ли можно чем-то удивить, — заметила она.

— Почему?

— Ты производишь впечатление человека, пресыщенного жизнью, — ответила Юля.

— Возможно, но лишь в какой-то мере! Да, я испробовал многое и повидал немало, но не разучился удивляться! — сказал он. — Меня удивляешь и интригуешь ты, дорогая, а это не в моих правилах! — добавил мужчина.

— Вот как? У тебя есть правила в отношениях с женским полом? — усмехнулась Шарапова.

— Да, и они достаточно просты! Я не ищу сложностей и высоких материй. Я не встречаюсь с девушками, которые интригуют, притягивают и умеют удивлять!

— Ага, все понятно, твой тип — красивые мордашки и отсутствие мозгов! Не надоели однотипные картинки?

— Возможно, но во что-то большее я просто не верю! И тебе тоже не верю! — произнес он.

— И правильно делаешь, то, что скрывается за красивой картинкой, может разочаровать! — ответила она.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказала! — не стала углубляться Юля. — Ну что, Матвей Юрьевич, идем знакомиться с персоналом в визит-центр, заодно и кофе выпьем с фирменными булочками! А потом отправимся утверждать меню! — сменила она тему и ускорила шаг, направляясь к ярко-желтому трехэтажному зданию гостиницы, построенному в том же стиле, что и Сиренево.

— Нет, подожди, Юля Владимировна, — он попытался удержать ее за руку, намереваясь остановить и продолжить разговор, но девушка, увернувшись, засмеялась и побежала по аллее.

Юля первой вошла в просторный холл, немного запыхавшись и все еще улыбаясь.

За стойкой была Шурка, которая, увидев Шарапову, поднялась ей навстречу, улыбаясь, и тут заметила Гончарова, входящего вслед за подругой.

— Ой, здравствуйте, — несколько испуганно поздоровалась Калинина, опускаясь на стул.

— Добрый день, — улыбнулся мужчина.

— Матвей Юрьевич, познакомьтесь — Александра, администратор визит-центра! — представила она.

— Приятно познакомиться, Александра! — кивнул Гончаров.

— Взаимно, — пискнула подружка, мечтая спрятаться за стойкой.

Юля, которую отчего-то разбирал смех, закусила нижнюю губу и проследовала в кафе, где Матвей был представлен девушкам-официанткам. По достоинству оценив их смазливые мордашки, он, конечно, не смог обойтись без флирта, а они, в отличие от Шурки, и не возражали. И пока Юля подписывала у заведующей кухней накладные и обсуждала дела насущные, до нее то и дело доносились голоса и смех девчонок. Гончаров оказался в своей стихии и воспользовался этим. Юля эти десять минут на кухне так и не смогла сосредоточиться, прислушиваясь к шуточкам. А так хотелось остаться равнодушной. Ей не нравилось такое поведение Матвея, хоть недавно она и пыталась уверить его и себя в том, что он не нужен ей, но ведь женское самолюбие грела мысль, что приехал он ради нее. Сейчас же что-то граничащее с ревностью шевелилось в душе.

Поэтому она и постаралась поскорее закончить дела с заведующей кухней и своим появлением прервала милую беседу, положила конец и веселью, и кокетству, с которым официантки отчаянно строили глазки Гончарову, но при этом ничем не выдала собственного состояния. И не отвела взгляд, встретившись с глазами Матвея, наоборот, улыбнулась и как ни в чем не бывало попросила капучино с собой.

После посещения пасечника и визит-центра они вернусь в Большой дом. Матвей принес ноутбук из своей комнаты и стакан виски со льдом, а Юля созвонилась с представителями дипломатического корпуса, чтобы обсудить предстоящий прием и его особенности. Гончаров, вероятно, собирался поработать, но, отвлекаясь на разговоры Юли и вмешиваясь в них, в конце концов отложил ноутбук в сторону, закинул ногу за ногу и закурил, задумчиво глядя в окно.

Когда девушка закончила переговоры и отодвинула в сторону блокнот, он легко поднялся и прошелся по комнате. А Юля, оторвавшись от записей, подняла глаза и взглянула на него. На нем сегодня были черные брюки и тонкий пуловер кофейного цвета, который облегал накачанные плечи, грудь и руки. Запястья, как и при первой их встрече, украшали дорогие часы на кожаном ремешке, шунгит, плетеные кожаные браслеты.

— Что? — приподняв брови, спросила девушка, встретившись с ним взглядом.

— Послушай, в этой комнатенке можно сойти с ума, как ты здесь работаешь? — спросил он.

— Прекрасно, — пожала плечами девушка. — Меня ничего не отвлекает и не мешает. К тому же, если ты заметил, я не так часто здесь бываю. А тебе скучно, да? Хочешь вернуться в кафе?

— Что? — не понял он намек.

— Согласна, с официантками было весело, там ты в своей стихии, — продолжила она.

Гончаров улыбнулся.

— Ревнуешь, да?

Юля приподняла брови.

— Нисколько!

— Я так и понял! А знаешь, в чем на самом деле твоя проблема?

— Интересно послушать, — ответила она, откидываясь на спинку кресла.

— Ты загнала себя в рамки и не позволяешь дать себе волю. Причем во всем. Ты пугаешься даже собственного беззаботного смеха, не говоря уже о каких-то безрассудствах. Тебе ведь двадцать пять… А жизнь проходит мимо, ты когда-нибудь об этом задумывалась?

— Ты хочешь, чтобы я вела себя как девчонки-официантки? Строила глазки, заливалась пустым смехом, кокетничала и флиртовала? А тебе не кажется, что для главного администратора Сиренево такое поведение будет выглядеть вульгарным и неприличным?

— Дело не в этом. Ты просто боишься, но чего? — спросил он. — Может быть, жизни, а, Юля Владимировна? Тебя устраивают эти миражи?

— А тебя? Тебя устраивает твоя жизнь? Ты живешь на полную катушку, это верно, но не есть ли это иллюзия, такие же миражи, как и моя жизнь, по твоему мнению? Ведь в ней, в твоей жизни, есть все, кроме главного…

— Чего?

— Не важно, раз ты не понимаешь, не суть.

— Значит, останемся каждый при своих миражах, — хмыкнул Гончаров. — А если я все же хочу постичь твои и развеять их? — спросил он, склоняясь над столом и опираясь о столешницу обеими руками.

— Когда в твоих глазах появляется подобная решительность, мне хочется бежать без оглядки! — честно призналась Шарапова.

— Ты бежишь от меня вот уже шесть лет, так, может быть, остановишься наконец и дашь мне шанс? — серьезно спросил он.

— Какой шанс, Матвей? Уложить меня в постель на глазах всего Сиренево? И тем самым втоптать в грязь мою репутацию и уважение людей?

— Позволь мне пригласить тебя покататься на лошадях? Покажешь мне окрестности, — улыбнувшись, предложил он.

— Что? — растерялась она. — Но…

— Отказ не приму, к тому же я не видел еще конюшни.

— Матвей, послушай…

— Юль, брось, сколько можно, правда? Разве сама не видишь, что, сидя здесь, медленно покрываешься вековой пылью? — засмеялся он, обходя стол и вплотную приближаясь к ней. — Поверь, прогулка со мной на лошадях не повредит твоей репутации, а что касается всего остального, я не сделаю ничего такого, чего ты сама не захочешь, обещаю! — добавил он. — Ну что, идем? — Гончаров протянул ей руку.

— Мне нужно переодеться, — чуть хрипловато ответила она через несколько секунд. — С собой у меня ничего нет.

— Я могу свозить тебя домой.

Юля кивнула, но не приняла протянутой руки. Не глядя на Гончарова, отодвинула стул и, обойдя стол с другой стороны, пошла к дверям.

Мужчина с некоторой горечью взглянул на свою ладонь и, сунув ее в карман, сжал губы и отправился следом.

Дорога до деревни заняла пять минут. Шараповой не потребовалось много времени, чтобы переодеться, и они снова вернулись в Сиренево. Юля попросила конюха оседлать для них лошадей. Минуя хоздвор и ворота, они неторопливым аллюром покинули усадьбу.

Сегодня, как, впрочем, и вчера, так и не распогодилось. Позднее утро, рождающееся в плотной дымке тумана, перетекало в полдень, а потом катилось к вечеру, такому же промозглому, сырому, мрачному. Двигаясь друг за другом, они оставили позади дальние ворота, миновали кладбище и выехали в луга. Проселочная дорога здесь была шире, поэтому, умело управляя лошадью, Гончаров поравнялся с ней и немного ослабил поводья, позволяя лошади прибавить шагу и перейти на рысь. Юля сделала то же самое, и невероятное чувство свободы с привкусом опадающей листвы и влажной земли, ароматом грибов и мха ударило в лицо. А на губах оседал горьковатый привкус полыни. Слова были не нужны, они и не разговаривали, ускоряя темп…

Шарапова умела ездить верхом, брала уроки у инструктора, когда еще только устроилась на работу в Сиренево, предполагая, что гости могут пригласить ее на верховую прогулку. Ей не хотелось попасть впросак. Она великолепно держала осанку и не боялась лошадей, но возможность покататься выпадала нечасто. Все-таки дела в Сиренево требовали ее постоянного участия. Она не обрадовалась приглашению Матвея, а сейчас была ему даже благодарна. И за молчание, и за возможность насладиться прогулкой. Они не придерживались какого-то определенного маршрута, двигаясь вперед, потом Гончаров свернул в сторону. Проселочная дорога осталась позади, а они вошли под сень березовой рощи, скоро сквозь проступающие из тумана серебристые стволы показались пологий берег и тусклое зеркало воды.

Лошадь замедлила шаг, а Юля, перекинув ноги, быстро спрыгнула с седла и взяла животное под уздцы. Березовые косы, все еще украшенные золотистой листвой, то и дело касались лица и цеплялись за волосы, их приходилось убирать, но это было сущим пустяком по сравнению с открывшимся пейзажем и тишиной, от которой перехватывало дыхание. Как странно, она выросла и жила в Сиреневой Слободе, но если не считать деревни и усадьбы, почти не знала окрестностей. Они забрели не так уж далеко, но она никогда не бывала здесь и не видела этих пологих берегов и берез, которые клонили к воде ветки и, казалось, образовывали шатер над рекой, поверхность которой нарушала лишь легкая рябь. Серебристая гладь была усыпана березовыми листьями, они же образовывали золотую кайму по краям. От реки поднималось испарение и цеплялось легкой дымкой за деревья. Здесь не слышны были звуки извне. Казалось, они не проникали в это заколдованное место.

Гончаров тоже спешился с лошади и пошел рядом с ней.

Юля привязала к березе поводья и так же молча подошла к воде. Здесь, у берега, поросшего пожухлой травой, лежало поваленное дерево. На него Юлька и опустилась. Оглядываясь вокруг, она продолжала молчать, впрочем, Матвей тоже не спешил разговаривать. Мужчина, следуя ее примеру, привязал лошадь и, закурив, стал собирать ветки, сучки и кору, в надежде развести небольшой костер и прогнать это зыбкое ощущение нереальности происходящего… Разжечь огонь в этой сырости оказалось не так-то просто, но Гончаров справился и, опустившись на корточки, подбросил бересты, содранной с поваленных берез.

Когда огонь взвился над хворостом, Юлька, как будто очнувшись, обернулась к нему и улыбнулась.

— Кажется, во всем мире не найти такой тишины, как здесь. Она будто пронизывает насквозь, — сказала она.

— На самом деле такую тишину можно найти в любом уголке земного шара. У меня от нее закладывает уши. И, если честно, ничего возвышенного в ней нет, наоборот, чудится что-то зловещее. Для меня непривычна тишина! Я всю жизнь провел в городе — коренной москвич, у меня не было бабушек и дедушек, которые бы жили в деревне, да и пионерские лагеря как-то прошли мимо.

— Боже, как так? — притворно ужаснулась девушка. — И каким же было твое детство? Где ты его проводил? — заинтересовавшись и сцепив руки в замок, Юлька приготовилась слушать.

Гончаров хмыкнул, и из груди его вырвался хрипловатый звук. Он снова потянулся за сигаретой, а Юля вдруг подумала, что ничего не знает об этом человеке.

— Матвей, расскажи о себе! — попросила она.

— Дорогая, я просто предлагаю дружить, а ты так это сказала сейчас, словно я замуж тебя зову! — засмеялся он и присел рядом на березу. — Ты же и так все обо мне знаешь, — его пальцы легли на ее сжатые в замок руки, намереваясь проверить, не замерзла ли она, и сделал он это машинально, не осознанно.

— Нет, это не так… Я знаю только то, что про тебя говорят, а мое собственное представление о тебе весьма расплывчато. У тебя есть родители? Они живы? Бабушка? Братья и сестры? Есть кто-то, кто тебе по-настоящему дорог? Или что-то, чем ты очень дорожишь, к чему привязан! Любимые места, книги, фильмы? Хобби наконец?

— Значит, хочешь поговорить?

— Наверное, правильнее было бы сказать, познакомиться.

— Ладно, — Гончаров закурил следующую сигарету. — У меня нет сестры, братьев тоже нет, я единственный ребенок в семье. Так вышло… Мои родители — коренные москвичи. Отец связан со спортом, много лет был заместителем директора главного спорткомплекса страны, после развала Советского Союза занялся бизнесом. Пять лет назад он умер. Мама работала в администрации Московской области. Поэтому деревни в моей жизни не было, да и лагерей тоже. Были лучшие курорты, престижная школа, учеба в Оксфорде, где мы, кстати, и познакомились с Арианом. Потом стажировка в Нью-Йорке, снова Москва… Знаешь, мой девиз: «В жизни нужно попробовать все». Я считаю его единственно верным!

— И многое уже попробовал? — спросила девушка, не оборачиваясь к нему.

Гончаров усмехнулся.

— Многое… Из того, что было доступно, практический все! — ответил он. — Уверен, так и нужно жить! Ограничивать себя рамками и условностями — только себе вредить! Мне нравится то, как я живу, и что-то менять не планирую. Мне нравится моя работа и то, чем я занимаюсь. Я люблю путешествовать и развлекаться. Мне нравится ощущение драйва. У меня нет каких-то увлечений и предпочтений, но я с удовольствием посмотрю хороший фильм или залипну где-нибудь в клубе за игорным столом. Регулярно бываю в тренажерном зале и бассейне. Могу отличить хорошую книгу от дешевой ерунды, а качественную музыку от халтуры. Мне нравится моя жизнь и те ощущения независимости и свободы, которые обеспечивает банковская карта! Этого хватит?

— Да, вполне, — сдержанно кивнула девушка. — «Золотой» мальчик, родившийся с серебряной ложкой во рту, я так и думала!

— Сарказм и осуждение? Я сейчас должен оправдываться за собственное благополучие и безбедное детство?

— Нет, не должен, — покачала она головой. — Тебе показалось, — и, высвободив свои руки из его ладоней, полезла в карман за мобильным телефоном, который не в первый раз напомнил о себе. Все другие звонки Юлька сбрасывала, но на этот пришлось ответить. Беспокоили из Сиренево, чтобы уточнить относительно ужина для Гончарова. Интересовались, к которому часу приготовить и подать. Юля попросила оставить все в буфетной и не волноваться относительно обслуживания.

А потом встала и отошла к воде. Словно отголоски прошлого, в памяти всплыли слова Ариана: «Живи на полную катушку, расширяй горизонты, будь счастлива, и пусть твое «однажды» станет каждым новым днем». Она забыла все, что обещала ему, а может, просто свернула не туда. Матвей ведь жил по тем же правилам, что и Старовойтов, не зря они стали друзьями, только принципы и ценности у них несколько иные. И у нее тоже. Но они жили, а она походила на Герду из сказки о Снежной Королеве.

Глава 3

В Сиренево они вернулись, когда уже сгустились сумерки, а в усадьбе и в деревне зажглись фонари. Поплутав немного в сумерках, они все же выбрались на проселочную дорогу и без приключений спешились у ворот имения. Конюх, дожидавшийся их, забрал лошадей, а они отправились в Большой дом, где в холле был предупредительно оставлен свет. Матвей поднялся к себе, а Юля, сбросив куртку, отправилась в буфетную, где для них были заботливо укутаны в полотенце горшочки с бужениной; под салфеткой, посыпанные сахарной пудрой, были спрятаны булочки с черникой. Здесь же стояли тарелки с овощной и мясной нарезкой, клюквенный морс в графине и бутылка красного вина.

Пока Гончаров отсутствовал, Юля быстро все это перенесла в столовую и стала сервировать стол. Столовая, как и все комнаты первого этажа, была парадной. Светлая и просторная, окрашена в бледно-зеленый цвет и дополненная великолепным столовым гарнитуром из карельской березы. Большой стол, засланный ажурной скатертью, запросто мог вместить с десяток человек. Стулья были обиты пестрым ситцем. Такой же была обивка дивана под огромным зеркалом, а кайма на портьерах цвета весенней травы. Буфет, напольные часы и жардиньерки меж окон, на которых стояли цветы, в тон гарнитуру, дополняли интерьер. На стенах висели картины, а стол сервировали настоящим кузнецовским фарфором, изготовленным в Вербилках в начале двадцатого века.

Юля заканчивала сервировать стол, когда услышала шаги Гончарова. Он легко сбежал по лестнице и появился в проеме распахнутых дверей, обеими ладонями приглаживая зачесанные назад волосы. Парадная столовая хоть и была просторной, но когда Матвей вошел, Юльке стало в ней тесно. Стены комнаты, как и вчера, отгораживали их от всего мира, и она снова чувствовала смущение. Закусив нижнюю губу, продолжила накрывать на стол.

— Французское? Ну что ж, попробуем, — заметил он и стал наполнять бокалы.

Потом отодвинул для нее стул, помогая сесть, и уселся сам, потянувшись к мясной нарезке.

— Не знаю, как ты, а я проголодался, — сказал он. — Приятного аппетита!

— И тебе, — произнесла девушка и положила на тарелку несколько брусочков огурца, подумав, добавила мясной нарезки и взяла кусочек хлеба. Несмотря на то, что весь день она почти не ела, аппетита не было. Матвей, взглянув на ее тарелку, лишь вопросительно приподнял брови, но предпочел промолчать.

Когда первый голод был утолен и выпит второй бокал вина, Гончаров откинулся на спинку кресла и достал сигарету.

— Подобный образ жизни несколько непривычен, но мне нравится, — сказал он, окидывая красноречивым взглядом комнату. — И теперь я понимаю те отзывы, которые писали люди, побывавшие в усадьбе. Они искренние. Здесь жизнь замедляется! Мне после Москвы и других европейских столиц отчетливо это видно. Сиренево — то место, куда хоть раз следует приехать, чтобы остановиться, осмотреться и, возможно, даже переосмыслить многие вещи!

— Есть что переосмысливать? — улыбнувшись, поинтересовалась девушка.

— Я бы сказал, есть о чем задуматься, — ответил он.

— Неужели? — она удивленно приподняла брови.

— Да, даже если тебя это и удивляет! Здесь жизнь можно поставить на паузу, но задерживаться нельзя. Неспешное течение жизни и расслабленная атмосфера могут засосать, не выберешься. Такая жизнь не для меня. Но должен сказать, у тебя и людей, которые здесь работают, получается делать так, чтобы отдыхающие чувствовали себя так, словно перенеслись в другую эпоху! — совершенно серьезно заметил он.

— Спасибо, Матвей Юрьевич, мы стараемся! — все так же улыбаясь, кивнула она. — И сколько же ты выдержишь здесь? — спросила Юля, наливая себе морс.

Гончаров пожал плечами.

— Я не тороплюсь, — неопределенно сказал он.

— Могу поспорить, тебе все это скоро надоест!

Матвей засмеялся.

— Если только куш определять буду сам, можно и поспорить! Спорим? — он протянул ей через стол руку.

— Нет, в другой раз! Неужели не заскучаешь по Москве? Клубам? Работе, наконец?

— По Москве — нет. Клубы… Здесь же тоже есть где поразвлечься? Вот ты с подружками куда ездишь?

— В «Черное Золото». Это лучший развлекательный центр в нашем городке! Там есть боулинг и дискотека. А еще приличный ресторан и танцпол.

Гончаров усмехнулся.

— Звучит многообещающе! А ты говоришь, заскучаю! Мы ведь съездим в этот ваш центр? Проведешь для меня экскурсию?

— Посмотрим, — неопределенно пожала плечами Юля. — Ты в курсе, кстати, что новый начальник техслужбы завтра будет принимать экзамены у всех сотрудников Сиренево? — уточнила Шарапова и незаметно, как ей казалось, сбросила звонок на мобильном. Который раз звонили с незнакомого номера, и Шарапова подозревала, что это мать.

— Чего? — протянул Гончаров, и брови у него сошлись на переносице. — Какой экзамен?

— По технике безопасности, пожарной безопасности и охране труда!

— А он не забывается? Это не в его компетенции!

— Он считает иначе! Вчера пытался построить меня, а сегодня досталось визит-центру! Александра звонила в истерике!

— Ладно, я завтра с ним поговорю!

— Пожалуйста, разберись, иначе я вынуждена буду позвонить Старовойтову и попросить избавить нас от него! Он превышает собственные полномочия.

— Я все решу! А кто тебе все время названивает? — спросил он, кивнув на телефон, экран которого снова засветился.

— Не знаю, но разговаривать мне сейчас не хочется!

— А если это родные? Вдруг что-то случилось?

— Нет, это не из дома!

В приподнятых бровях Гончарова читался явный вопрос и некоторое недоумение, но Юля не стала развивать эту тему, а он и не настаивал.

— Ты сегодня явно не торопишься, могу ли я надеяться, что передумала и останешься? — улыбнувшись, осведомился он.

— Ты прав, домой сегодня я не пойду. У нас гости, посему вызову такси и поеду в город. Если помнишь, у меня есть квартира. Переночую там, а утром вернусь. У меня завтра экскурсия, в среду обычно приезжают за цветами, овощами и фруктами. Да и прием в субботу, нужно еще согласовать флористику, освещение, спиртное и музыкальное сопровождение.

— Я понял, — кинул Гончаров. — Могу я отвезти тебя?

— Не стоит утруждать себя… — начала было Юля.

— И все же я настаиваю, — перебил мужчина.

— Ладно, — кивнула она и потянулась к бокалу с вином.

И так как Юля продолжала сидеть, Гончаров подлил ей и себе еще вина и стал рассказывать о близящемся мероприятии, которое они собирались провести в Сиренево в начале ноября. Благотворительный осенний бал должен стать значимым событием. И у отдела маркетинга и пиара есть по этому поводу мысли и идеи. Гончаров говорил, сбиваясь на другие истории и людей, которые работали с ним или были просто случайными попутчиками. Рассказывал он увлечено и интересно, и было совершенно ясно, Матвей не соврал, когда сказал, что действительно дорожит своей работой. И, возможно, это было единственное, что мужчина по-настоящему воспринимал всерьез.

Шарапова смотрела на него, встречая взгляд темных блестящих глаз, видела белозубую улыбку и ямочки на щеках, слушала его хрипловатый голос и смех, и чувствовала какое-то странное томление, растекающееся по венам. Сердце учащало ритм, вызывая лихорадочную дрожь и жар, который обжигал. Его близкое присутствие не просто подчиняло, оно рождало цепную реакцию в ее теле, которое изнывало и жаждало прикосновений его сильных, теплых и умелых рук. Это вызывало и отвращение, и желание, настоящее физическое желание. А она ведь, будучи уверена в собственной фригидности, и не думала, что может подобное испытать.

Юля смотрела на него и понимала, мужчина ей нравится. Нет, не так, как Ариан, но она могла по достоинству оценить и его улыбку, и ямочки, но главное, конечно, его сильное, натренированное тело. Он привлекал девушку физически, в этом не было ничего возвышенного и духовного. Гончаров волновал и вызывал желание, напоминая о том, что она живая. И пусть у нее почти не было опыта в делах интимных, но, может быть, с ним это не главное?

Она оттягивала свой отъезд, хотя все уже было съедено, и морс выпит, и булочки исчезли с тарелки.

Когда Матвей в очередной раз замолчал, закуривая сигарету, Юля встала из-за стола и принялась убирать тарелки, надеясь, что он не видит, как дрожат руки. Пока она относила посуду в буфетную, мужчина успел подняться к себе, взять куртку и ключи от машины. Когда они выходили из дома, Гончаров погасил свет и запер двери. И этот, казалось бы, безобидный жест лишь усилил волнение Шараповой. Сегодня, сейчас, в каждом его движении, жесте и поступке ей чудилось нечто, говорящее само за себя. У нее не хватало сил и воли, чтобы собраться, взять себя в руки и не позволить ему одержать победу, уложив ее в постель.

В машине они почти не разговаривали. Юля час от часу указывала ему дорогу и уже почти у самого въезда во двор достала мобильный и набрала домашний номер, мельком взглянув на время, о котором в этот вечер она предпочла забыть. Часы показывали одиннадцатый час.

Как она и надеялась, трубку взяла бабушка.

— Бабуль, привет! Прости, не могла позвонить раньше! Возникли неотложные дела в городе, я задержалась, сегодня меня не ждите! Останусь ночевать в квартире! Вернусь завтра утром! Приеду на такси! — быстро сказала она и, не дожидаясь ответа, отключилась.

— А скажи-ка мне, дорогая, что за гости к тебе пожаловали? — спросил мужчина, не оборачиваясь к ней и задумчиво потирая подбородок.

— Мама и сестра вернулись из Германии! А что? — она повернулась к нему.

— Ничего, — покачал он головой и больше ничего не сказал, паркуясь на стоянке у подъезда.

Отстегнув ремень безопасности, Юля вышла из машины и, не оглянувшись, пошла к подъезду, ускоряя шаг, всерьез надеясь, что удастся захлопнуть тяжелую дверь прямо у него перед носом. И у нее почти получилось, но в самый последний момент Гончаров все же удержал дверь, а Юля, сорвавшись с места, бросилась вверх по ступеням.

Он нагнал ее на площадке, между вторым и третьим этажом. Схватил за руку, останавливая, и прижал к стене.

— Что это значит, дорогая? — хрипловато и вкрадчиво спросил он, склоняясь к ней. — Что за игры, моя красавица? — он поднял ладонь, намереваясь коснутся ее щеки, но Юля, нырнув ему под руку, увернулась и звонко засмеялась.

— А это догонялки, Матвей Юрьевич! Всего лишь догонялки! Вы что же, в детстве не играли в них? А вот мы будоражили весь подъезд своей беготней! — все еще смеясь, ответила она, не выпуская его из поля зрения и пятясь наверх.

— Догонялки! — повторил он. — Вот значит, как! — и ринулся к ней.

Шарапова, взвизгнув и все так же заразительно хохоча, попробовала убежать. Но в этот раз он поймал ее почти сразу и, крепко обхватив руками талию, прижал к стене.

— А победителям приз полагался в вашей игре? — шепнул ей на ухо, обжигая щеку горячим дыханием.

Девушка попробовала отстраниться, но лучше бы она этого не делала. В какой-то момент дыхание их смешалось, губы оказались в опасной близости. Юлька беспомощно выдохнула и подняла к нему глаза, враз перестав смеяться. И в то же мгновение губы Гончарова, сухие и горячие, прикоснулись к ее губам, завладевая ими настойчиво, властно, почти грубо. Это не было неожиданно, но все равно ошеломило, однако она не оттолкнула его. Неуверенно, несмело ее руки потянулись вверх, касаясь его сильной шеи, обнимая, зарываясь в волосы, а губы, дрогнув, ответили на поцелуй — ненасытный, пьянящий, страстный. Мужчина все сильнее сжимал ее в объятиях, а губы покрывали поцелуями глаза, лоб, щеки, подбородок, шею, заставляя ее откинуть голову назад.

— Не могу больше без тебя… — прошептал он, прижимаясь губами к ее ушку.

Уж неизвестно, чем бы все закончилось, если бы вдруг внизу не брякнула тяжелая дверь.

Юля встрепенулась и отвернулась, а Гончаров уткнулся лбом в холодную стену. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

— Где ты живешь? — спросил он, отстраняясь.

— На четвертом этаже, — она собралась отойти от него, но Гончаров не позволил.

— Идем, — он взял ее за руку и повел за собой.

Юля с трудом отыскала в сумочке ключи от квартиры, но вставить их в замочную скважину сразу не получилось. Матвей не сводил с нее взгляда, а у девушки дрожали руки.

Не говоря ни слова, мужчина взял ключи и сам открыл дверь. Юля вошла и включила в прихожей свет, потом в коридоре и на кухне, куда прошла и обернулась, глядя на Гончарова, который последовал за ней, но не приблизился. Обопершись о столешницу, мужчина играл брелоком с ключами и, глядя на нее из-подо лба, хмурился. Он будто чего-то ждал, хотя и знал, она не станет протестовать, если он приблизится.

— Матвей, — начала она, понимая, что должна ему об этом сказать, нет, не для того, чтобы остановить или охладить пыл, скорее потому, что страшилась разочарования и сожалений.

— Слушаю тебя, дорогая? — вкрадчиво откликнулся он.

— Послушай, если ты решил, что, затащив меня в постель, получишь феерическое удовольствие, то, боюсь, тебя ждет разочарование! — выпалила она.

Гончаров в ответ лишь вопросительно приподнял брови, ожидая продолжения.

— Я… Я не смогу… Я вообще фригидна!

— Это с чего вдруг ты так решила? — уточнил он, стараясь говорить серьезно и сдержать смех, но ямочки все равно заиграли у него на щеках.

— У меня были мужчины…

— Мужчины? — удивленно переспросил.

— Ладно, мужчина. Один. И ему не понравилось. И мне тоже! Вот!

— Этот твой мужчина был полным профаном и болваном, который ничего не знает о женском теле! И он не знал тебя! Ты умеешь быть холодной и неприступной, но внутри чувственна и темпераментна, сексуальна и горяча… Он, этот твой мужчина, просто не знал, где спрятаны потаенные струнки твоего тела, а я знаю. Тебе будет хорошо, я обещаю. Иди ко мне! — не попросил, приказал он нетерпеливо.

Юлька закусила нижнюю губу, чувствуя, как подкашиваются коленки.

— Мне нужно в ванную, — пролепетала она и бегом кинулась в коридор, чувствуя себя при этом глупой, жеманной трусихой.

Матвей снова потянулся за сигаретами, ощущая острую необходимость в спиртном, которого здесь, конечно же, не было.

Шарапова, оказавшись в ванной, трясущимися руками стала расстегивать молнию на куртке, потом сняла с себя всю одежду и бросила на пол. Открыв стеклянные дверцы душевой кабинки, девушка ступила на кафельный пол молочно-кремового цвета, коим вся ванная комната была отделана.

Повернув хромированную ручку крана, она подняла лицо и закрыла глаза, позволяя «тропическому» душу обрушивать на нее горячие водяные струи.

Из-за шума воды девушка не услышала, как в ванной комнате открылась и захлопнулась дверь, которую она не стала запирать на защелку. Просто прохладный воздух вдруг коснулся обнаженного тела. Юля вздрогнула и, обхватив себя за плечи руками, собралась обернуться, но сделать этого не успела. Сильные руки притянули ее к себе. Спиной она уткнулась в его широкую грудь, его ноги коснулись ее ног.

— Не хочу больше ждать, — прорычал он, захватив губами мочку уха.

Шарапова беспомощно ахнула и закрыла глаза. Ее руки, прикрывающие грудь, безвольно опустились. Наклонившись, Матвей коснулся губами ее нежной шеи, проложил дорожку к углублению ключицы и неторопливо слизал капельки влаги на безупречном атласе кожи. А ладони его заскользили вниз и переплелись с ее пальцами.

Он так резко развернул ее к себе, что девушка, не сдержавшись, приглушенно вскрикнула. Прижавшись к стене, несколько бесконечно долгих секунд широко распахнутыми глазами она вбирала взглядом все изгибы и бугристости его тела. Капельки воды стекали по смуглой коже, теряясь в темной поросли волос на груди и убегали вниз, куда Шарапова не осмеливалась перевести взгляд.

Матвей оперся руками о кафель и, склонившись, прильнул к ее губам страстным, неистовым поцелуем, который неожиданно заканчивался, потом начинался снова.

Наконец Юлька, оттолкнувшись от стены, прижалась к нему и, обвив руками шею, ответила на поцелуи, более того, ее губы заскользили по его шее, где судорожно ходил кадык, потом опустились к груди.

Сердце глухо стучало в груди мужчины, и прерывистое, хрипловатое дыхание вырывалось из горла. Он позволял девушке ласкать себя, хоть и чувствовал, выдержка изменяет ему. Ее нерешительные, робкие и бесконечно нежные прикосновения заставляли содрогаться от невыносимого, почти мучительного наслаждения. В ее несмелых ласках не было ничего изощренного или необычного, но это были ее прикосновения. Во всем была она, Юля Шарапова, та таинственная девушка, о которой он столько мечтал и не смог забыть даже спустя шесть лет.

Погрузив пятерню в ее мокрые волосы, струившиеся вдоль спины, он заставил Юлю выпрямиться и снова прижался к губам обжигающим поцелуем. Матвей дотронулся рукой до высокой груди. Провел по ней ладонью, словно невзначай задевая сосок, и почувствовал, как напряглось ее тело. Мысленно усмехнувшись, сжал его между пальцами.

Юльке вдруг показалось, что в нее вонзилось множество невидимых стрел, таким острым и сладким было удовольствие, пронзившее ее, когда Матвей коснулся груди.

Почувствовав, что задыхается, она с трудом оторвалась от его губ и стала хватать ртом воздух, уткнувшись в его плечо. А губы Матвея приникли к ее шее, а потом двинулись вниз…

Когда его губы захватили ее сосок, как бы пробуя на вкус, Юлька слабо вскрикнула и стала сползать по стенке. Ноги не держали. И она упала бы, если бы мужчина не подхватил ее и не прижал к себе.

— Пойдем отсюда! — шепнул он.

Юлька смогла лишь покачать головой.

— Я не могу… Не хочу… Давай здесь… — ее прерывистый шепот был ему ответом.

Сейчас ей хотелось только одно — почувствовать его внутри себя.

И Гончаров исполнил желание.

Мужчина чуть приподнял ее, заставляя обхватить его ногами, и прижал к стене. Матвей вошел в нее одним мощным движением, и мир вокруг перестал существовать, взорвавшись мириадами огней.

Юлька, кажется, кричала от удовольствия, беспрестанно повторяя его имя и царапая спину, но, находясь за пределами реальности, утопая в океане наслаждения, не замечала этого.

Каждый раз, когда Матвей погружался в нее, казалось, она не выдержит больше, умрет. И вместе с тем понимала, что умрет и в том случае, если он ее отпустит…

Девушка то извивалась в его руках, то замирала, уткнувшись лицом в его шею.

Кольца на его пальцах больно впивались в кожу, и это, кажется, было единственным, что связывало девушку с реальностью. В какой-то момент открыв глаза, она увидела лицо Матвея, искаженное судорогами удовольствия. Он смотрел прямо ей в глаза, но как будто ничего не видел. Гончаров все сильнее прижимал ее к стене душевой кабины, темп его движений ускорялся.

Юлька поняла, что сейчас должно произойти, и очередная волна удовольствия прокатилась по ее телу. Закрыв глаза, она прижалась к нему сильнее и почувствовала, как от непередаваемого удовлетворения содрогается его тело.

Гончаров покачнулся, и, чтобы не упасть, ему пришлось отпустить девушку и опереться руками о кафель. Он прижал ее к стене и уткнулся лицом в мокрые волосы.

Сердце гулко стучало в груди, дыхание не желало выравниваться, но все же он сразу уловил мелкую дрожь, прошедшую по телу Юли, и то, как она невольно поежилась. Вода больше не текла, а он, если честно, не мог вспомнить, кто и когда ее выключил.

Отстранившись, он заглянул ей в лицо и увидел, как на щеках дрожат длинные ресницы. Острая необходимость увидеть ее глаза охватила его. Гончаров нежно провел ладонью по ее щеке и приподнял двумя пальцами подбородок. Ее ресницы встрепенулись, открывая темные, таинственно мерцающие глаза. Мужчина смотрел в них и не мог отвести взгляд.

— Матвей! — он не сразу понял, что она зовет его.

Опустив взгляд ниже, наткнулся на ее полные, красиво очерченные губы.

Гончаров медленно провел по ним пальцем, желание целовать и любить ее снова, словно вспыхнувший уголек, зародилось в глубине его естества.

Мужчина склонился к ней и хотел коснуться губ, но внезапно на них обрушились струи холодной воды. Ее смех, тихий и хрипловатый, нежный и безумно чувственный вернул его к действительности.

Быстрым движением он завернул кран и, подхватив ее на руки, вынес из душевой кабины. По дороге в комнату Юлька стянула с крючка большое полотенце и прижала к груди.

В комнате царил полумрак, который рассеивал лишь свет из прихожей.

Он опустил Шарапову на диван и, склонившись, легко коснулся губами ее ушка.

— Ты побудешь без меня минутку?

В ответ она смогла лишь кивнуть.

Он снова ушел в ванную, а Юля, завернувшись в плед, стала вытирать полотенцем мокрые волосы.

Пальцы медленно перебирали пряди, а взгляд, не мигая, был устремлен к окну, не занавешенному шторами.

То, что произошло в ванной комнате, потрясло и ошеломило, обезоружило и обескуражило. Это и отдаленно не походило на тот ее первый раз. Она и представить не могла, что удовольствие от физической близости может быть таким сильным, даже не предполагала, что способна его испытать. И уж тем более не ожидала, что человеком, который подарит ей такое наслаждение, станет Матвей Гончаров. Ведь все эти годы она пыталась сбежать от него, а сейчас уже не хотелось. В сложном хаосе чувств, царившем в душе, она вряд ли была способна разобраться так сразу. Но в одном была уверена наверняка: все, что произошло, доставило ей немыслимое удовольствие. Каждое прикосновение мужчины, каждый поцелуй был приятен. И не было ни стыда, ни смущения, ни тем более отвращения, коего она так опасалась.

Но… Что-то подсказывало, все произошедшее — только наваждение, сон, мираж. Просто сейчас ночь, они одни и хотят друг друга. Придет утро — и все исчезнет, оставив лишь неловкость.

Юля долго пыталась противиться и противостоять тому, что случилось между ними. Матвей победил, получив желаемое, но она не чувствовала себя проигравшей или униженной.

«Может быть, завтра эти чувства и станут горьким осадком после ночной эйфории, но не сейчас. Да и какая разница, что будет завтра, ведь произошедшее все равно не затронуло сердце!» — эта мысль пришла совершенно неожиданно и так поразила, что она забыла про мокрые волосы, и полотенце соскользнуло на колени.

Конечно, Шарапова не тешила себя надеждой, что станет для Матвея особенной. Для него существовало только неудержимое влечение, неожиданно вспыхнувшее желание, естественная потребность тела, которую мужчина хотел удовлетворить, и больше ничего. Однако осознание этого не причиняло боль и не вызывало негодования!

Ну и пусть он развлекался! Она ведь тоже… — эта мысль была неожиданной, но верной. Юля ведь тоже развлекается, получает удовольствие, развеивает тоску, в которой погрязла, но к чувствам происходящее не имеет никакого отношения! Причем с обеих сторон. Она не сожалела о случившемся, просто радовалась, что это произошло в городе, в ее квартире, вдали от посторонних глаз и Сиренево.

Задумавшись, девушка не услышала, как Матвей вышел из ванной и подошел к ней. Опустившись на диван, он обнял ее и прижал к себе.

— О чем задумалась? — спросил, легко коснулся губами ее шеи.

— Ни о чем! — Юлька повернула голову и потерлась о его щеку, заросшую щетиной.

— Знаешь, у тебя кожа, как атлас, — он водил губами по ее обнаженному плечу, а руки все сильнее сжимались на ее талии.

Юлька смогла лишь неопределенно хмыкнуть в ответ, чувствуя, как приятны его прикосновения.

— Ты случайно не держишь здесь спиртное? Бокал вина был бы сейчас кстати, — сказал он. — Хочешь выпить? Мы ведь можем организовать курьерскую доставку?

Юля снова молча покачала головой.

— А чего хочешь? — хрипловато и негромко уточнил он, зарываясь ладонью в ее волосы и заставляя обернуться к нему.

Она смотрела в его глаза и чувствовала, как от желания, которое снова разгоралось, все дрожит внутри, дыхание сбивается и лихорадит пульс. Губы ее чуть приоткрылись, а пальцы переплелись с его. Она поднесла его ладонь к губам и поласкалась об нее. Потом принялась поочередно целовать каждый палец. При этом не отводила от него взгляда, а у мужчины закипала кровь, и желание снова овладеть ею вспыхнуло внутри. И оно было не менее сильным и острым, чем десять минут назад.

Матвей сдернул плед, в который девушка была укутана, и опрокинул ее на спину, склоняясь над ней. Обвив руками шею мужчины, Юля запустила пальцы в его волосы и прижала голову к своей груди…

Шарапова лежала, прижавшись щекой к подушке, без смущения глядя на то, как он неторопливо передвигается по комнате, нисколько не стыдясь собственной наготы. Мягкий свет бра отражался отблесками на его смуглой, лоснящейся коже, играл на мускулистых плечах и груди. Без стеснения, даже с каким-то удовольствием рассматривая мужчину, Юля словно впервые видела его, подмечая и плоский живот, и узкие бедра, и сильные ягодицы, и пропорционально сложенное тело со стройными, что в общем-то не свойственно мужчинам, ногами. Это было каким-то прямо эстетическим удовольствием наблюдать за ним, будто перед ней не живой человек, а произведение искусства. Она смотрела на него и понимала, что желание прикоснуться к нему, попробовать на вкус снова рождается в ней. А Матвей, закурив, обернулся. Юля не отвернулась. Знала, свет бра высвечивает лицо, и он видит ее глаза. Она продолжала смотреть, чувствуя, как какое-то странное и обезоруживающее откровение переполняет ее. Так, если бы Гончаров не просто оголил ее тело, а еще и душу обнажил.

Глава 4

За окном мелькали деревни и поля, рощи и овраги, по дороге стелился туман, и свет фар, едва рассекая темноту раннего октябрьского утра, утопал в вязкой влажности. Юля уснула сразу, едва они вырулили на главную улицу городка. Шел седьмой час, они почти не спали этой ночью. Неудивительно, что она уснула, а у Матвея, наоборот, голова была ясной, а мысли здравыми и четкими. И все они были о девушке, которая сейчас дремала рядом. Однако мысли его были невеселыми, заставляли хмуриться. То и дело потирая подбородок, Гончаров поворачивался к Юле, все отчетливее понимая, что проиграл. Проиграл в первую очередь себе. Все эти годы он был уверен, воспоминания о ней отпустят, если только он закончит то, на чем они остановились в «Метрополе». Самонадеянно тешил себя иллюзиями, был убежден, наваждение пройдет сразу, как только девушка окажется в его постели, но ошибся. И теперь уже не знал, что лучше: жить с вечной мечтой о ней или мучаться воспоминаниями об этой ночи, которая, возможно, уже не повторится? Он хотел ее, грезил этим, но все его мечты оказались далеки от реальности этой волшебной ночи.

У Гончарова были правила, но все они теряли смысл, если дело касалось Шараповой. И это ставило в тупик, напрягало и озадачивало. Мужчина не знал, как дальше действовать, но каждый раз глядя на нее, хотел коснуться, обнять, притянуть к себе, поцеловать и овладеть снова.

Немного поплутав по деревне, он отыскал дом и остановился, не глуша мотор. Наклонившись, увидел, что в доме уже не спят. В боковом окошке горел свет. Мужчине не хотелось будить девушку, он предлагал сразу вернуться в Сиренево, но она и слышать об этом не хотела. Попросила отвезти домой.

— Юля, — Матвей коснулся ее плеча.

Девушка не сразу проснулась, несколько секунд пыталась понять, где она и что происходит. Потом ее взгляд остановился на Матвее, и, сразу все вспомнив, она выпрямилась.

— Я пойду?

Гончаров кивнул, а она стала расстегивать ремень безопасности.

— Я могу приехать за тобой через пару часов, — предложил он, наблюдая за ее действиями.

— Это не обязательно! Я приду сама!

— Уверена, что тебе вообще стоит сегодня приходить? — он помог отстегнуть ремень.

— Конечно, у меня много дел, — хрипловато ответила она, оказавшись в его руках. Их головы почти соприкасались. Ее дыхание ласкало его щеку. Он не торопился выпрямиться, а она невольно вжалась в кресло, чувствуя, как учащается сердцебиение.

— Не отстраняйся от меня, ладно? — попросил он, заглядывая ей в лицо.

Она смогла лишь кивнуть.

Гончаров коснулся пальцами ее подбородка и легко поцеловал в губы.

— Ладно, беги! — он перегнулся через нее и открыл дверцу машины.

Юля вышла, поежившись от утренней прохлады, захлопнула за собой дверцу и пошла, не оглядываясь, к калитке.

Машина, негромко шурша шинами, развернулась и покатила в сторону трассы.

На кухне горел свет, а это значит, бабушка уже не спала. В печи потрескивали дрова, закипал электрочайник, а Федора Николаевна, сидя у стола, замешивала тесто для блинчиков.

— Привет, бабуль, — негромко поздоровалась девушка, оказавшись на кухне.

— Юленька, а я вот блинчики мешаю и гадаю, приедешь ты к завтраку домой али сразу в Сиренево, — заговорила бабушка. — Чайник вскипел, заварить тебе кофе?

— Я сама, бабуль! — девушка стащила с себя куртку, разулась и принялась хозяйничать, выставляя на стол чашки, сахарницу, банку с кофе и заварник. Потом еще и конфетницу вытащила и, естественно, обратила внимание на немецкие конфеты, которые горкой лежали там.

Присутствие в доме чужих людей она ощутила с порога. В доме пахло по-другому, теперь к этому придется привыкать или же съезжать на собственную квартиру.

Заварив кофе, девушка села к столу и, подперев щеку рукой, стала неторопливо помешивать. Бабушка пододвинула к себе чашку с чаем…

— Настасья в твоей комнате легла, ты ведь не обиделась? — заговорила снова Федора Николаевна.

Юля сжала губы и покачала головой.

— Шарапов и ее не желает видеть в квартире? Она ж там прописана! И вообще, что они намерены делать в деревне после Германии? — спросила девушка.

— Настасья в Минск собирается, нашла себе работу там. У нее ж образование и опыт есть. Какая-то организация пригласила. Она уедет скоро. А твоя мать, я не знаю… Ей некуда ехать. А здесь ее дом!

— Конечно, — кивнула Юля и потянулась за конфетой.

Всю суть произошедших перемен она сейчас не могла охватить. Мозг отказывался работать, очень хотелось спать. Но она точно не расстроилась по поводу развода матери и Шарапова, наоборот, даже рада была, что больше никогда его не увидит, вот только то обстоятельство, что мать теперь будет жить здесь, ей не очень нравилось. Что-то подсказывало, из этого не выйдет ничего хорошего.

Выпив чаю, бабушка тяжело поднялась из-за стола и отправилась к печи, а Юля так и осталась сидеть, чувствуя, как ее клонит в сон, а глаза то и дело закрываются. Она не представляла, как сегодня вообще сможет работать. Единственное, чего хотелось, это забраться под одеяло и проспать до завтрашнего утра. Вместо этого придется встряхнуться и собраться на работу.

— Юля?

Девушка вздрогнула и открыла глаза. Кажется, она все же задремала за столом, подпирая щеку рукой.

Юля обернулась.

В проеме дверей, кутаясь в шелковый пеньюар, отделанный сливочным кружевом, стояла Марина Шарапова.

— Доброе утро!

— Доброе утро!

— Неважно выглядишь! Ты что же, ночью не спала? Ты точно была в городе?

Юлька поморщилась. Начинается…

— Точно, просто плохо спала. Не привыкла ночевать вне дома! Но моя кровать оказалась занята, так что…

— Не говори ерунды, Настасья легла в твоей комнате только потому, что бабушка сказала, что ночевать ты будешь в городе. Тебе не нравится, что мы вернулись сюда?

— Ну что ты, мам, это ведь твой дом! Просто давай сразу договоримся, я не привыкла, чтобы меня контролировали и донимали расспросами. Я достаточно взрослая, чтобы не отчитываться перед кем бы то ни было. Моя должность в Сиренево определяет некий статус…

— О твоей должности в Сиренево мы еще поговорим! — перебила ее мать. — Татьяна мне вчера рассказала некоторые особенности.

— Нет, мы не будем ни о чем разговаривать! И обсуждать что-либо я не намерена! Уже поздно. Ты не сочла нужным рассказать мне обо всем в день похорон деда, а сейчас я и так все знаю. Возможно, даже больше, чем ты!

— Юля…

— Мам, не надо! Мне не пятнадцать. Тебе, наверное, сложно в это поверить, но это факт. Я выросла без тебя, так случилось. Но я об этом не сожалею, поэтому оставь, пожалуйста, свой строгий тон, это уже неуместно. Прости, мне нужно собираться на работу! — она обошла мать и скрылась в комнате, только там почувствовав, как ее трясет. Стычка с матерью не прошла бесследно. Впрочем, этого и следовало ожидать. Между ними было столько недопонимания, отчуждения и боли, что о теплой встрече вряд ли можно было мечтать. Умом девушка понимала, мама не виновата в том, что все так сложилось, но сердцем продолжала винить ее во всем и не могла простить.

В комнате Юля зажгла свет и, не обращая внимания на сестру, завозившуюся в кровати, распахнула шкаф, собираясь переодеться.

— Юль, — сонно позвала ее Настасья. — Привет! А ты чего уехала? Я ждала тебя.

— Привет, Насть! Мне по делам надо было в город, вот я и решила остаться ночевать там! — соврала Шарапова. — Извини, что свет зажгла, но мне на работу нужно собираться.

— Да ладно, все нормально! Но сегодня-то ты придешь домой? Мы ж сто лет не виделись, поболтаем хоть!

— Я постараюсь, но не обещаю! Сейчас такой завал.

— Ты крутая, Юль!

— Почему? — удивленно вскинув брови, обернулась она к сестре.

— Главный администратор Сиренево! Я в интернете пошарила, посмотрела, отзывы пролистала, это крутое место. И еще этот рекламный ход, будто ты к Четвертинским имеешь какое-то отношение. Они молодцы, здорово придумали! Маме это не понравилось, да и папа вряд ли поймет, но, наверное, за те деньги, которые они платят, можно и на такое пойти! К тому же родители были далеко. Юль, а можно мне прийти в Сиренево? Так хочется все увидеть собственными глазами.

— Можно, только ты звони, прежде чем соберешься! Я не всегда бываю на месте, к тому же сейчас у нас гостит начальник.

— Договорились! — кивнула девушка, опускаясь на подушки и наблюдая за тем, как старшая сестра снимает с себя джинсы и кофту, а за ними и сливочно-белое нижнее белье и облачается в другое, цвета красного вина, ажурное и сексуальное. Все это почти сразу было спрятано под узкими красными брючками и просторной белой блузкой в черный горох. Капелька духов, легкие макияж, укладка. Еще одна чашка кофе привела Юлю в чувство. Из дома, кутаясь в вишневое пальто, она вышла уверенной походкой.

А в кабинете ее ждал букет белоснежных ароматных лилий, которые сменили вчерашние ранункулюсы, и коробка конфет.

Юля подошла к столу и осторожно коснулась упругих лепестков. В дверь постучали, она обернулась.

Дверь открылась прежде, чем она разрешила войти, на пороге показался Гончаров с чашкой горячего кофе.

— Я подумал, кофе тебе не помешает, — произнес он, приближаясь.

Девушка взяла чашку и поставила ее на стол.

— Матвей, перестань таскать цветы из оранжереи, это неприлично! — строго сказала она, снимая пальто.

Мужчина изумленно вскинул брови.

— Неприлично дарить девушке цветы? — переспросил он.

— Ты понимаешь, о чем я!

— Нет, поясни, — попросил он, усаживаясь на стул.

— Не хочу, чтобы в Сиренево судачили о нас! Я уже говорила об этом.

— Мне на это наплевать, ты же знаешь! И я буду дарить тебе цветы, пока мне это нравится! К тому же я не бесплатно беру, а плачу за них!

В ответ девушка лишь выразительно взглянула на него, сжав губы. А Гончаров улыбнулся.

— Расслабься, дорогая, и не создавай проблем там, где их нет! Лучше выпей кофе, пока не остыл. Может, попросить повара принести тебе завтрак? Сегодня было что-то с форелью, авокадо и яйцами пашот, сваренными просто идеально. Я, правду сказать, проголодался и попросил двойную порцию, — признался он.

— Я позавтракала дома, — сказала она, усаживаясь за стол и подвигая чашку с кофе. — Ты начальника техотдела видел?

— Да, имел честь побеседовать с ним. Он вроде все понял, но объяснять пришлось долго. Экзамена не будет, но на собрании всех сотрудников и беседе он настоял. Пришлось согласиться. Возможно, это не такая уж плохая идея.

— Что, сегодня? — поморщилась Юля. — И мне тоже нужно быть? Вряд ли получится, у меня гора дел… — сказала она, превозмогая желание зевнуть. — К тому же боюсь опозориться на этом собрании и уснуть! — призналась она.

— Ты же здесь главная, тебе можно все! Зачем было уезжать так рано? Ведь спокойно же можно было поспать, сославшись на дела в городе, и в этом нет ничего предосудительного. Ты серьезно думаешь работать весь день, почти не сомкнув глаз ночью? Вид у тебя неважный…

— Спасибо за комплемент, но ты ведь тоже не спал, а выглядишь бодрым, — заметила она, и уголки губ поползли вверх.

— Привычка, знаешь ли, великое дело, — засмеялся он. — Почему бы тебе не прилечь?

— Что? — вскинула она на него глаза. — У меня сегодня экскурсия, ты забыл? К тому же нужно созвониться с посольством и подготовить отправку цветов. Еще и Настасья собралась зайти.

— Кто такая Настасья?

— Моя сестра. Она в Германии жила долгое время, как, впрочем, и мои родители! Вчера они вернулись, я говорила тебе!

— Да, точно! Именно поэтому ты и не пошла домой, а сбежала в город! Ты не ладишь с ними?

— Хочешь поговорить о моих родных?

— Нет, хочу поговорить о прошлой ночи, но, боюсь, ты откажешься поддержать беседу, — сказал он, закуривая и глядя на нее из-подо лба.

Румянец смущения, помимо воли, выступил на щеках.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с собой и встретить его взгляд. Она ожидала увидеть привычное насмешливое выражение, но ошиблась. Его глаза смотрели выжидающе и настороженно, будто от любого ее слова или движения зависело многое. И это сбивало с толку. А может, ей просто показалось. Тем более во всем его облике и небрежной позе чувствовалось полное равнодушие ко всему происходящему.

— А о чем тут можно говорить? Ты оказался во всем прав и победил, развеяв мои заблуждения и иллюзии! Мне было очень хорошо, но я все равно не сожалею, что не осталась тогда в «Метрополе». После вчерашней ночи я не претендую на что-то и ничего от тебя не жду!

Гончаров хохотнул.

— Это должно меня насторожить?

— Скорее, успокоить! — парировала она.

— Ага, то есть еще одно подтверждение, что ты не такая, как все? Или просто тонкий расчет?

— Пытаюсь сообразить, в чем он может заключаться? Ты думаешь, после этой ночи я ждала не цветы и конфеты, а предложение руки и сердца? — с легкой иронией, на которую был способен не только Гончаров, спросила она.

— А чего ты вообще ждешь, дорогая? — вопросом на вопрос ответил он.

— Ничего! — не раздумывая, ответила девушка.

— Ни-че-го, — по слогам повторил мужчина. — А знаешь, это даже лучше, чем я ожидал!

В повисшем молчании чувствовалось явное напряжение, и, наверное, Матвею следовало бы уйти или Юле как-то разрядить обстановку и что-то сказать, но слова не шли с языка.

— Если из посольства позвонят до обеда, я попрошу перезвонить, — Гончаров сменил тему. — А в остальном справлюсь сам, можешь не сомневаться! В доме нет никого, я прослежу за тем, чтобы ни горничная, никто либо другой здесь не появились! Поднимайся и приляг, я разбужу тебя к обеду!

— Ты серьезно?

— Более чем!

Несколько секунд Шарапова смотрела на него, словно ожидая подвоха. Но лицо мужчины оставалось серьезным и сосредоточенным.

— Ладно, я закроюсь в кабинете и вздремну часок в кресле! — сдалась она, понимая, что в его предложении есть смысл.

— Глупости, иди ко мне в комнату! Там тебя точно никто не побеспокоит!

— Матвей Юрьевич, мне кажется, или все происходящее тебя немало забавляет? — поднимаясь из-за стола, спросила она.

Вздернув подбородок и сжав губы, Юлька собралась гордо прошествовать мимо, но Матвей поймал ее за руку.

— Многое в этой ситуации действительно кажется мне весьма забавным. Взять хотя бы смешные опасения относительно пересудов и твоей репутации, — с привычной усмешкой сказал он и, понизив голос, добавил: — Но только не ты!

Глаза их на мгновение встретились. Девушка закусила губу и, отвернувшись, зашагала к дверям.

В конце концов, главный у них Матвей Юрьевич, вот пусть за все и отвечает, она просто не переживет, если не поспит пару часов. К тому же еще неизвестно, где и как этот день закончится.

Войдя в его комнату, она задвинула портьеры, взяла с кровати подушку и покрывало, сбросила ботильоны, собираясь прилечь одетой, но, здраво рассудив, решила все же раздеться и воспользоваться рубашкой Гончарова, которую нашла на ширме.

То и дело посматривая на двери, она быстро разделась и, набросив рубашку, застегнула несколько пуговок. Легла на тахту, обитую синей парчой. Обивка царапала кожу, и девушке пришлось подоткнуть плед. Она уткнулась лицом в подушку, сомневаясь, что сможет уснуть.

Запах лаванды, который источало постельное белье, смешивался с ароматом терпкого парфюма и сигарет. Подушка, как, впрочем, и покрывало, и рубашка пахли Матвеем. Это отнюдь не способствовало сну, наоборот, будило воспоминания, которые были так свежи, бросая в жар и заставляя сердце учащенно биться. Юля тонула в них, не в состоянии противиться. И еще отчего-то хотелось плакать.

Кажется, она все же всплакнула, прежде чем погрузилась в сон.

Юлька перевернулась на другой бок, подложила руку под щеку, собираясь спать дальше, но какой-то шум назойливо вторгался в сознание. Она полежала немного и открыла глаза.

В комнате царил полумрак. Дневной свет, проникая сквозь щели в портьерах, почти не рассеивал темноту. Оглядевшись, она поняла, что в комнате все так же одна. А ее разбудил шум из гостиной, которая располагалась здесь же, на втором этаже. Оттуда слышался заливистый смех и женские голоса, им вторил хрипловатый грудной голос Матвея.

И это обещанное «никто не потревожит, никого не впущу». Юлька затравленно огляделась, пытаясь сообразить, как ей незаметно ускользнуть, взгляд упал на стол, на краю которого лежал ее мобильный телефон. А еще стоял поднос, накрытый льняной салфеткой, отделанной кружевом.

Потянувшись к телефону, она нашла номер Гончарова и, не раздумывая, набрала.

— Слушаю Вас, Юлия Владимировна, — раздалось его веселое.

— Ты что за гарем устроил в доме? — зашипела она.

— Вы уже освободились? — как будто не слыша ее, продолжил он. — Требуете явиться? Хорошо, скоро буду, только провожу девчонок!

Юлька бросила трубку, встала с кушетки, проскользнув в ванную комнату, немного привела себя в порядок, а вернувшись, столкнулась в дверях с Гончаровым.

Испуганно прижавшись к дверям, замерла на месте, а потом, прошмыгнув мимо него, скользнула под покрывало, устроившись на кушетке.

— Тебе идет моя рубашка, дорогая! — заметил он, улыбнувшись. — Как спалось?

— Что за девчонок ты развлекал? И который час?

— Твоя сестра приходила, ты же назначила ей аудиенцию!

— Она должна была позвонить!

— Она звонила и не раз! Твой телефон звенел на весь дом. Звонила твоя тетя, затем Александра, какой-то мужик, Настасья и еще неизвестно кто! Сначала я пытался отвечать, потом просто поставил на вибросигнал, потому что дело это зряшное! — пояснил он, усаживаясь на кресло у стола и наливая себе виски.

— Ты отвечал на мои личные звонки? — не поверив, переспросила девушка.

— А что мне оставалось делать? Если бы я не ответил, твоя сестра явилась бы сюда без приглашения и нашла тебя или же подняла на уши все Сиренево. А так я любезно согласился показать ей Большой дом и флигели, даже сводил на конюшню. Знаешь, она у тебя шустрая девица. Потом пригласил ее и администратора из визит-центра, которая согласилась провести экскурсию вместо тебя, выпить чаю!

— Боже, неужели я все проспала? — застонала девушка, откидываясь на подушку.

— Не все, а всего лишь половину рабочего дня! Время близится к полудню! Поешь, под салфеткой сырный суп с фрикадельками и кусок курицы, фаршированной блинами! Кухня в усадьбе, скажу я тебе, далека от изыска, но кормят вкусно и очень сытно! Еще есть кофе и ватрушки! — стал перечислять он.

Юля убрала салфетку и потянулась к подносу. Еще теплая еда источала аппетитный аромат, и Шарапова, почувствовав, как в животе заурчало от голода, взяла ложку.

Девушка ела, а Матвей, потягивая виски, не сводил с нее пристального взгляда. Она не обращала на него внимания, получая удовольствие от обеда и кулинарного мастерства повара, не думая о том, как выглядит в глазах Гончарова. А он смотрел и невольно вспоминал тех, с кем проводил время и развлекался все эти годы, и не мог припомнить ни одной, которая бы, сидя перед ним полураздетой, взлохмаченной и заспанной, уплетала ватрушку за обе щеки, не думая о калориях и нисколько не заботясь о впечатлении, которое производит. Ее непосредственность, проявляющаяся в таких простых вещах, обезоруживала, шокировала и ставила в тупик. Он помнил, как она рассказывала ему о деревне, где провела большую часть жизни, и сейчас тоже продолжала здесь жить. Это, безусловно, проявлялось в каких-то мелочах… Юля была изменчива. Нет, даже не так. Он не знал, какая она, несмотря на то, что они провели вместе ночь. Мужчина получил ее, но сейчас отчетливо понимал, она все так же недоступна для него.

— Я и не знал, что ты такая обжора! — заметил он, усмехнувшись.

— Я голодная, а наш шеф-повар бесподобно готовит!

— Не оправдывайся, мне нравится смотреть, как ты ешь!

Юля засмеялась.

— Неужели? И что тебе еще во мне нравится? — игриво поинтересовалась она.

— Перечислить? — спросил он, поднимаясь со стула.

— Не надо, — все еще смеясь, покачала она головой и встала с кушетки. — Тебе лучше отвернуться! Я хочу одеться! — попросила она.

Его темные брови взметнулись в немом удивлении.

— Думаешь, есть что-то, что я не успел разглядеть ночью?

Юлька изогнула одну бровь, выжидающе глядя на него, но заставить себя быть серьезной никак не удавалось, улыбка, помимо воли, играла на губах.

Преувеличенно тяжело вздохнув, Матвей отвернулся и отошел, сунув руки в карманы брюк.

А Юля сбросила рубашку и стала торопливо одеваться. И только застегивая последнюю пуговку на блузке, девушка подняла глаза. Взгляды их встретились в зеркале, что висело над камином. Гончаров смотрел на нее немигающим взглядом. Юлька показала ему язык и направилась к выходу.

— Вечером я тебя так просто не отпущу, так и знай! — предупредил он.

Юлька, не найдясь с ответом, покинула номер.

Вторую половину дня она занималась привычными делами, долго обсуждала предстоящее мероприятие с представителями дипломатического корпуса, потом подписывала накладные на отгрузку фруктов и цветов, зашла в визит-центр справиться о делах и выпить капучино, затем были еще рабочие звонки и решение производственных вопросов.

Было около семи, когда Шарапова закрыла крышку ноутбука и собрала документы, пряча их в стол. Рабочий день подошел к концу, и можно собираться домой, а Юлька медлила. Домой идти не хотелось, но и здесь сидеть она не могла. Матвей, после того как она покинула его комнату, не появлялся. В доме царила тишина, и девушка даже не знала, ужинал ли он и где сейчас находится.

Взяв в руки телефон, вспомнила, что так и не позвонила тетушке, да и мужчине, который настоятельно просил позвать ее к телефону. И домой она тоже не звонила. Может, вызвать такси и уехать в город? Перспектива ночевать одной в квартире так себе, но другого выхода не было. Сняв с вешалки пальто и сумочку, Юлька погасила свет в кабинете и открыла дверь, едва не налетев на Гончарова, который держал в руках стакан с виски и бокал с вином, собираясь постучать.

— Судя по всему, рабочий день у главного администратора наконец закончился? — с улыбкой спросил он, не обращая внимания на пальто и сумочку в ее руках. — Выпьешь со мной, пока сервируют стол к ужину? — Матвей протянул ей бокал с вином, жестом приглашая следовать в парадную.

Юлька приняла бокал и, подумав немного, бросила сумочку и пальто на банкетку, отправилась за ним.

Пока официант заканчивал сервировать стол и подавал им горячее, Юлька молчала, неторопливо потягивая вино, которое принес Гончаров. Молчал и Матвей, вертя в руках стакан с виски, в котором звенели кубика льда. Когда официант, пожелав им приятного аппетита, удалился, девушка потянулась к сырной тарелке, а мужчина, расправив салфетку, отодвинул стакан и взялся за столовые приборы, намереваясь опробовать фаршированного леща, которого им подали.

— Как прошел день? — нарушая молчание, спустя некоторое время спросил мужчина.

— Хочешь сказать, его остаток? — с улыбкой уточнила она. — Плодотворно! Решили все вопросы с посольством, отгрузили цветы и овощи, открыли бронь на Рождественские музыкальные вечера, уточняем количество гостей на Осенний бал, ну и, конечно, занимаемся подготовкой. Культурная жизнь усадьбы набирает обороты, и мне это нравится. Все больше людей приезжает сюда для фотосессий и прогулок. Сегодня еще один цветочный магазин звонил и предлагал сотрудничество. А чем занимался ты? Неужели отправился вслед за моей сестрицей? Или все же администратор приглянулась больше? — чуть приподняв брови, спросила она, не скрывая кокетства.

— Они обе были бы не против, и в надежде понравиться из кожи вон лезли, но… Я еще не насытился тобой, — признался он. — Просто не хотел мешать. Поработал немного, потом задремал… Спустился к реке и там гулял до ужина. Думал. Послушай, дорогая, Андрей Михайлович в курсе, что ты купила себе квартирку в городе? — сменил он тему разговора.

— Я не помню, говорила ему об этом или нет.

— Скорее всего, нет, если бы говорила, он непременно предложил бы сделать ремонт. Почему ты не сказала ему?

— Он же мне не родственник! Старовойтов и так много сделал для меня! Мы с ним и его женой в очень хороших отношениях, но не настолько, чтобы вешать на него ремонт. К тому же я не особо торопилась. Да и после покупки квартиры с деньгами было туговато, — честно призналась она.

Говорить с Матвеем о таких бытовых, приземленных вещах было непривычно, даже неловко, но вместе с тем его участие и озабоченность ее делами была приятна. Вчерашняя ли ночь была тому виной или особенная атмосфера усадьбы, но сегодня Гончаров был настроен на серьезный разговор. Вчерашняя ночь сблизила их, и, что бы там ни было дальше, произошедшее навсегда останется между ними. Как, впрочем, и ощущение близости, которому девушка противилась и пыталась гнать, а оно не проходило…

— Ты на самом деле намерена переехать?

— До вчерашнего дня надеялась, что это произойдет не так скоро, мне вполне комфортно у бабушки, но теперь…

— Твоя сестра сказала, ваши родители разводятся! Именно поэтому они вернулись из Германии? У тебя проблемы с родителями? Ты ведь снова не торопишься домой.

— Я не в курсе проблем, которые возникли между матерью и отчимом! Мне было пятнадцать, когда они уехали, мы давно перестали быть близкими людьми! Более того, я не удивлена разводу! Даже странно, как смогли они так долго быть вместе.

— Чужая жизнь — потемки, — заметил мужчина.

— Да, а ее жизнь — непроглядная тьма, — с некоторой горечью добавила она. — И еще ложь!

— Ты сейчас об истории с Четвертинским? Странная история, темная и дикая, вот честно, — задумчиво произнес он.

— Не хочу об этом говорить! Просто не могу, — прошептала она, отворачиваясь.

— Хорошо, не будем, — легко согласился Гончаров, закуривая. — Давай сегодня не поедем к тебе? Останемся в Сиренево? — в очередной раз Матвей заговорил о другом. — И раз уж мы вспомнили о Четвертинских, предлагаю продолжить вечер в парадной гостиной! Однажды я слышал, как ты играла на пианино. Сыграешь для меня что-нибудь?

— Тебе нравится классическая музыка? — удивилась Шарапова.

— Мне нравится хорошее исполнение. Или ты думала, что я слушаю «Руки Вверх»? Конечно, мне ближе американский рок или джаз, но и в классике я кое-что смыслю, — признался он.

— У тебя сегодня какое-то странное настроение, — отметила она, посматривая на мужчину.

— Почему?

— Ты не остришь, не иронизируешь, не подтруниваешь, — стала перечислять девушка.

Гончаров засмеялся и не ответил.

— Хочешь еще вина? Или, может быть, кофе? — уточнил он, кивая на ее пустой бокал.

— Лучше вина, — сказала она, поднимаясь из-за стола.

Когда Гончаров вошел в гостиную, Юля уже открывала крышку старинного пианино с четырьмя педалями, изготовленного в Чикаго в девятнадцатом веке фирмой «GROWN». Инструмент был очень редким и дорогим антиквариатом. А для нее еще и очень значимым, потому что его доставили из дома Анастасии Александровны в Праге. Многие годы та играла на нем. Каждый раз девушка с благоговейным трепетом усаживалась за пианино и касалась клавиш. На крышке лежали ноты. Шарапова выбрала что-то наугад, поставила на пюпитр и несколько минут сидела, опустив руки на колени.

Мужчина поставил бокал с вином на крышку пианино и отошел, удобно устроившись на диване, что стоял у большого окна, напротив пианино. Закинув ногу за ногу, Гончаров закурил, а пальцы Юли после минутного молчания коснулись клавиш.

Звуки музыки, встрепенувшись, взлетели вверх и постепенно заполнили пространство комнаты. Пальцы девушки, казалось, едва касались полированной поверхности клавиш, но в то же время в ее легком покачивании и прикованном к нотам взгляде так явно прослеживалась самозабвенность и страсть, с которой она отдавалась музыке.

Сигарета тлела, зажатая меж пальцев, а мужчина растворялся в звуках «Фантазии» Шопена, которые то взлетали, то замирали под умелыми пальцами пианистки, забывая обо всем. Когда пальцам стало горячо, мужчина вздрогнул и, будто очнувшись, бросил окурок в пепельницу, одну из многих, которые по просьбе Юли были предупредительно расставлены горничной по всему дому.

Гончаров встал, глотнул виски и подошел к пианино.

— Говорят, на огонь и воду можно смотреть бесконечно, я бы добавил к этому еще и порхание пальцев по клавишам. В этом есть определенная магия! Браво, дорогая! Это было бесподобно! И очень профессионально! — он поставил стакан на крышку инструмента и несколько раз хлопнул в ладоши. — Ты ведь окончила музыкальную школу по классу фортепиано, насколько мне известно, почему, получив два высших образования, не связала свою жизнь с музыкой и не повторила успех бабушки? Ведь у тебя определенно есть талант и призвание, да еще и наследственность.

— Не знаю, — честно призналась девушка, убирая пальцы с клавиш и оборачиваясь к нему. — Я с удовольствием ходила в музыкальную школу и окончила ее с отличием, все эти годы дома часто садилась за инструмент, разучивая и разбирая новые произведения. Безусловно, у меня есть любимые. И здесь я периодически что-то исполняю для гостей, но никогда не думала связать свою жизнь исключительно с музыкой. Родственники настаивали на реальной профессии, и я с ними была согласна. К тому же и с языками у меня проблем не было, уже на первом курсе стала подрабатывать переводами, а к пятому у меня были постоянные клиенты. Музыка всегда для меня была отдушиной, возможностью забыться и отстраниться от всего.

— А как же «Школа туризма»? — спросил он.

— Туда я поступила, когда начала работать в Сиренево. Мне казалось, что должна иметь специальное образование и во всем разбираться. Но теперь я понимаю, наверное, следовало бы на истфак поступить, чтобы стать экскурсоводом, или изучать искусствоведение.

— Мне кажется, ты и так неплохо справляешься со всем, что связано с Сиренево, а туристов, которые бывают здесь с экскурсией, да и отдыхающих тоже, куда больше интересует твоя личная история, связанная с Четвертинскими, чем, скажем, история создания вон той картины, — мужчина кивнул в сторону французского окна, рядом с которым висело большое полотно известного художника, написанное в начале двадцатого века.

— Вот как раз об этой картине мне пришлось искать информацию в интернете, как, впрочем, и о многих вещах и скульптурах, которыми обставлен Большой дом и флигели!

— Кстати, сегодня во время прогулки хотел зайти в один из них, но оказалось закрыто!

— Когда посетителей нет, мы закрываем оба флигеля. Если хочешь, завтра я организую тебе экскурсию.

— Хочу, — кивнул мужчина и снова сделал глоток. — Дома в курсе, что ты сегодня снова не придешь ночевать? — спросил он, меняя тему разговора.

— А я разве говорила, что останусь в Сиренево? — едва заметно улыбнувшись и приподняв брови, уточнила девушка.

— А я не спрашиваю, просто ставлю тебя в известность, что не отпущу! — склонившись, он приподнял ее лицо, коснувшись пальцами подбородка, заставил смотреть в глаза. — Позвони домой, бабушка точно будет волноваться! — попросил он.

— Хорошо, — она кивнула и отвернулась. — Пойдем погуляем?

— Зачем? У меня есть предложение получше, — кривовато улыбнулся он. — Сказать какое?

— Нет, раз я остаюсь, мы пойдем гулять! — ответила она и встала. — Встретимся через пять минут в холле!

Матвей тяжело вздохнул.

— Не понимаю, зачем тратить время впустую, — сказал он ей вслед. — Уже сейчас я мог бы ласкать тебя на кушетке у камина, это было бы куда приятней сырости и мрачности старого парка!

— Почему ты каждый раз оттягиваешь неизбежное? Ты ведь тоже сейчас думаешь только о том, что будет через полчаса! — продолжил Гончаров, когда они вышли через веранду на улицу и, пройдя вдоль стены хоздвора, свернули к аллее, что пересекала старую часть парка. Здесь было уединенно и немноголюдно в любое время года, а уж сейчас они и вовсе были одни. Деревья-великаны обступали со всех сторон, пугая. Меж ними клочьями продолжал плавать туман. Свет одиноких фонарей почти не рассеивал мрака осенней ночи. К тому же заметно похолодало.

Они неторопливо брели по аллее. Матвей курил и держал ее за руку, а Юля не возражала.

— А как же романтика? — немного помолчав, спросила девушка.

— О, эта штука нам, мужчинам, может доставить немало хлопот! Когда девушка вспоминает о романтике, сразу становится ясно, ничего хорошего не жди! — засмеялся Гончаров. — И лучше сразу заканчивать!

— Почему? — обернулась к нему Юля. — Ты не похож на грубого мужлана, для которого важен лишь секс!

— Для меня в большинстве своем важны лишь удовольствия, все, которые только может предложить жизнь! Реальные, которые можно получить за деньги или в силу личного обаяния.

— Но ведь сердце и душу не купишь за деньги! — вырвалось у нее.

— А это важно?

— А разве нет?

— Нет, потому что вот с этого момента начинаются сложности, и ничем хорошим, как правило, они не заканчиваются!

— Ты не веришь в любовь?

— Нет, — Гончаров снова засмеялся.

— Неужели в Москве все так печально?

— Я бы сказал, честно!

— Неужели ни одна из всех дам, которые были с тобой, не признавалась тебе в любви?

— Нет, потому что они знали, со мной это не прокатит! А почему тебя это так интересует? Хочешь признаться мне в любви? — хохотнул он.

— Нет, — поспешно ответила Юля. — Конечно же, нет!

— Значит, я могу спать спокойно! — засмеялся мужчина, а Юля не заметила сожаления, прозвучавшего в его голосе.

Они дошли до ворот, что вели в поля и к старому кладбищу, а потом повернули обратно, но не стали заходить в дом через веранду, а, обойдя партер, подошли к балюстраде. Температура действительно понизилась к вечеру, стало проясняться. Туман еще висел над прудом и плыл над рекой, но отсюда уже были заметны огни деревни. И впервые за несколько дней на небе можно было увидеть звезды.

Остановившись, Юля подняла голову, пытаясь лучше рассмотреть созвездия.

— Завтра точно будет солнце, — заметила она.

А Матвей, преодолев расстояние, разделяющее их, обхватил ее руками и прижался к виску.

— Может, хватит уже этой романтики? Пойдем в дом, — хрипловато прошептал он.

Глава 5

Юля открыла глаза и несколько секунд пыталась сообразить, где она, какой сегодня день недели, а главное, который час… Розовый свет просачивался сквозь щели в тяжелых портьерах, а рядом, не выпуская ее из объятий, спал Гончаров. Снова закрыв глаза, Шарапова прижалась щекой к мужскому плечу, вдохнув его запах, и вся сегодняшняя ночь с отчетливой ясностью встала перед ней. Припомнилось, как Гончаров медленно расстегивал пуговички на блузке, не сводя взгляда с ее лица, как, замирая, прижимался губами к ее груди, чувствуя гулкий стук сердца. Задвинув шторы, он не выключил свет и, уложив ее на кушетку, целовал до самозабвения каждый миллиметр тела. Его губы были везде, царапая кожу щетиной и тут же лаская, нежно и неторопливо. Она помнила, как вскрикивала от удовольствия и, умирая от наслаждения, просила его не останавливаться. Этой ночью он делал с ней такие вещи, о которых утром стыдно вспомнить. Однако она принимала все и, без конца повторяя его имя, просила еще.

Юля снова открыла глаза и высвободилась из рук Гончарова. Выскользнув из постели, она осмотрелась и сунула руки в рубашку мужчины, запахнув полы, босиком прошлепала к окну. Распахнув портьеры, замерла, восхищенная открывшейся красотой. Она не ошиблась вчера. Ночью действительно подморозило и разогнало туман, и сейчас розовый рассвет плыл легкой дымкой по верхушкам деревьев и зажигал листву. Мраморные колонны флигелей, балюстрады и даже побеленные бордюры дорожек были окрашены в розовый цвет, а по траве и крышам стелилась серебристая изморозь.

Юлька босиком вышла в соседнюю комнату, распахивая двустворчатые двери, и открыла балконную дверь. Пряный, свежий воздух ударил в лицо, и мурашки побежали по коже. Шарапова закрыла глаза и, обхватив себя за плечи, вздохнула полной грудью. Стало так хорошо.

Потом она услышала шорох за спиной и обернулась. В дверях, завязывая пояс белоснежного махрового халата, стоял Гончаров.

— Доброе утро, дорогая, — улыбнулся он и, подойдя ближе, обнял ее, зарываясь лицом в распущенные волосы.

— Доброе утро, — сказала она в ответ и обхватила его руки своими. — Смотри, как красиво!

— Смотрю, — быстрым движением он захлопнул балконную дверь и, повернув ее к себе, коснулся губами уголка губ. Юля обвила руками его шею и прижалась виском к щеке. Ее душа и тело, истосковавшееся от одиночества, жаждали тепла и, ей казалось, она нашла его в объятиях Матвея. И пусть это было всего лишь тепло его рук и губ, оно чуть-чуть согрело, не только ее тело, но и душу. Она уже не могла и не хотела быть сильной и уверенной, только не сегодня, не сейчас! Шарапова не сопротивлялась бы, если бы мужчина, подхватив ее на руки, отнес обратно в постель, не стала бы протестовать, если бы они остались в ней до завтра. Закрывшись в доме и отгородившись от всего мира, они бы пили вино и закусывали его фруктами, разговаривали, смеялись, занимались любовью и, погружаясь в сон, не размыкали объятий. Хорошо бы забыть обо всем на свете и просто разрешить себе эти минуты слабости.

— Ну что, Юля Владимировна, как главному администратору Сиренево, рабочий день которого начнется через час, я разрешаю тебе первой воспользоваться ванной, — шепнул ей на ухо Гончаров, чуть отстраняясь.

— Спасибо, это так любезно с твоей стороны, — с легким разочарованием произнесла она и, высвободившись из его рук, отправилась собирать свои вещи, разбросанные по всей комнате. А Матвей так и остался стоять, недоуменно глядя ей след.

Юле казалось, что все в Сиренево догадались, как и где она провела эту ночь. Ни разу за прошедшие два с половиной года она не позволяла себе появляться в несвежей одежде, без макияжа и в таком виде… Припухлые от поцелуев губы, раздражение на коже от щетины, совершенно отсутствующий взгляд, да еще и след от поцелуя на шее, который она не сразу заметила. И всем, абсолютно всем сегодня она была нужна. Начальник техотдела, флорист, главный агроном, завпроизводством, шеф-повар и даже Шурка! И в глазах каждого читалось явное любопытство, от которого девушке хотелось провалиться сквозь землю. А тут еще и тетушка с обеда настойчиво стала названивать. Улучив минутку, Шарапова все же решила ответить на звонок. Тем более она так и не позвонила домой.

— Привет, тетушка! Твоих пропущенных целых три, что-то случилось? Или ты так, просто поболтать? Прости, у меня всего пару минут, на работе сегодня день визитов! — прочистив горло и придав голосу уверенности, легкости и беззаботности, заговорила она, когда Танька ответила на звонок.

— Привет, племяшка! Ничего не случилось, в гости приехала в деревню и узнала, что ты, оказывается, дома вторую ночь не ночуешь, но это еще ничего, как-то можно объяснить, но мне с порога Настасья про какого-то таинственного Матвея Юрьевича вещает, который якобы начальник в Сиренево и сейчас там гостит! Сестра твоя сон потеряла, рвется в усадьбу, боится, что администраторша отобьет, потому что он такой… Слушай, я что-то пропустила? — понизив голос, спросила женщина. — Почему-то всегда думала, что в Сиренево один начальник, и это ты!

— Не совсем! Видишь ли, мы же не сами по себе! Нас курируют из Москвы, и бухгалтерия, и экономический отдел, и отдел маркетинга и пиара! Ответственный за нас там, в холдинге, Гончаров Матвей Юрьевич. И вот сейчас приехал в Сиренево. Он в отпуске и заодно с проверкой!

— Он ночами заставляет тебя работать? — всерьез обеспокоилась тетушка.

Юлька улыбнулась.

— Нет, не заставляет! Я ночевала в городе! Ты ж понимаешь…

— Понимаю, — вздохнула тетушка. — Так тебя сегодня домой ждать? Или ты теперь насовсем в городе? И что Настасье сказать? Можно ей в Сиренево прийти? Или занят уже Матвей Юрьевич? — с улыбкой и тайным намеком поинтересовалась Татьяна.

— Боюсь, что занят! — все так же улыбаясь, ответила Юля. — Передай, у меня нет времени развлекать ее и у Матвея Юрьевича тоже! Но если она будет паинькой, я приглашу его сегодня к нам на ужин!

— Она визжит от восторга и обещает лишний раз рта не открывать! И знаете, что, девчонки? Вы меня заинтриговали! Передам бабуле, что ждем на ужин важного гостя, будем готовиться! У него есть какие-то предпочтения в еде или вине? Что он любит?

— Танька, перестань! Он будет все, что приготовите! Он пьет виски, но, думаю, не откажется от бабушкиного самогона, ведь, по сути, это одно и то же, а для нас я захвачу из Сиренево бутылку вина! Все, до вечера! — сказала она и отключилась.

Впрочем, почти сразу мобильный в ее руках снова ожил. Машинально взглянув на номер, который был ей незнаком, она вспомнила, что видела его вчера в пропущенных, но так и не нашла время перезвонить. Сегодня тоже некогда, и все же она решила ответить.

— Слушаю Вас! — сказала она, поднося телефон к уху.

— Юля? — услышала она свое имя и вздрогнула. — Второй день не могу до тебя дозвониться! Почему ты трубку не берешь?

Звонил Шарапов. И при звуках его голоса девушке захотелось отключиться.

— Я занята, — хрипловато выдавила она и откашлялась, пытаясь справиться с нервной дрожью. — И сейчас тоже!

— Нам необходимо увидеться!

— Нет!

— Нам нужно поговорить!

— Нет!

— Ты ж понимаешь, правда? Я вернулся из Германии из-за тебя. Не мог дальше так жить! Помнишь, ты ведь любила меня, Юля?

Слушать его вкрадчивый голос, липкий и противный, от которого ее начинало подташнивать, девушка больше не могла. Сбросив вызов, она положила телефон на стол и, схватив пальто, почти побежала к выходу. Ей нужно было на воздух, она чувствовала, что задыхается.

Сбежав со ступеней, она быстро прошла мимо южного флигеля, а там, сорвавшись с места, помчалась по сиреневой аллее к ротонде, а потом по лестнице спустилась к реке. Около мостков, где рыбачили и причаливали лодки, пройдя к самому краю, остановилась. Ее трясло, а слезы, помимо воли, катились по щекам. Снова, как и много лет назад, она чувствовала себя беззащитной, одинокой и преданной девочкой. И опять искала утешение под сводами вековых деревьев старого усадебного парка.

Хрусткая тишина обступала со всех сторон. Ее нарушал лишь нескончаемый шорох опадающих листьев да всплеск воды. Воздух был невероятно свеж и прозрачен. К вечеру наверняка подморозит, уже сейчас это чувствовалось, хоть все вокруг вспыхивало и переливалось бронзой от ярких солнечных лучей. Мир вокруг казался хрустальным, а воздух можно было пить глотками, таким чистым и терпким он был.

— Надеюсь, ты не собралась топиться? — услышав за спиной знакомый голос, девушка быстрым движением смахнула со щек слезинки и сделала глубокий вздох.

— Ты следишь за мной? — обернувшись, уточнила.

— А что еще мне остается делать, пока ты занята? — посетовал он, улыбнувшись. — Я на веранде сидел и видел, как ты пробежала мимо. Что-то случилось? Тебя кто-то обидел?

— Нет, — поспешно ответила Шарапова.

— Послушай, Юля, я могу помочь и решить любую проблему, но как узнаю, что тебя беспокоит, если ты ни о чем не говоришь?

— Зачем тебе мои проблемы, Матвей Юрьевич, ведь ты сюда не за этим приехал, — сказала она. — К тому же нет никакой проблемы, просто я немного устала от повышенного внимания коллег, захотелось на воздух! Да и родственники обрывают телефон! Тетушку беспокоит мое отсутствие, а Настасья рвется в Сиренево! Пришлось пообещать сестре привести тебя сегодня к нам на ужин! Ты ведь не против?

— Ради твоей сестры? Конечно, нет! — пожал он плечами и закурил.

А Юлька с легкой иронией чуть приподняла брови.

— Только не увлекайся, — предупредила она.

— Постараюсь, дорогая! — улыбнувшись, пообещал он. — А теперь пойдем-ка, посидим немного на веранде, выпьешь кофе, сменишь обстановку и немного отвлечешься от дел насущных, глядишь, и настроение изменится! — предложил он, протягивая ей руку. — Мне не нравится, когда ты напускаешь на себя излишнюю серьезность, тем более ставят в тупик слезы, — сказал он.

Подумав немного, девушка подала руку и пошла за ним.

Домой девушка ушла одна. Матвей должен приехать позже. Он предлагал отвезти, но она отказалась. Хотелось пройтись и проветрить голову. К тому же домой не было желания идти. И Юля уже жалела, что, поддавшись уговорам, позвала Гончарова на ужин. Хотелось остаться в Сиренево и, дождавшись, пока усадьбу покинут все сотрудники, провести еще один вечер с Матвеем, забыв обо всем на свете, или уехать в город. Шарапова шла в деревню, а все внутри противилось этому. И она понимала, уютный бабушкин дом, который привыкла считать своим, с приездом матери и сестры стал для нее чужим. И это камнем ложилось на сердце.

С порога девушка уловила аромат ванильных блинчиков, которыми так часто бабушка баловала ее по утрам, и на душе потеплело. Новость о том, что в гости ожидается Гончаров, сделала свое дело, а может быть, Настасья постаралась, но в доме все было вверх дном. Тетушка, бабушка и мама накрывали на стол, который, когда собиралась вся семья, выдвигали на середину комнаты. Младшая сестра и племяшки, прихорашиваясь в спальне, то и дело выбегали на кухню, чтобы оценить результаты стараний старших. Особенно, конечно, волновалась Настя, самонадеянно решив, что произвела на Гончарова неизгладимое впечатление, и сегодня он точно придет не просто на ужин, а как минимум свататься. Младшая сестра — девушка неглупая, красивая, у которой были в Гамбурге ухажеры, а посему ее суетливость, восторженность и волнение рассмешили Юлю.

— О, Юль, привет! — выбежав из комнаты, махнула сестра рукой. — А Матвей не с тобой?

— Он приедет к семи!

— Юль, он что-нибудь говорил обо мне? Расспрашивал? — не унималась Настасья. — Я не понимаю, как ты до сих пор не замужем, когда в усадьбе то и дело появляются такие мужчины!

— Вообще-то в усадьбе я работаю, с Матвеем Юрьевичем в том числе, а посему не рассматриваю его как потенциального претендента в мужья! И да, он заметил, что сестра у меня очень милая, но тут же добавил, что не любит девушек, которые вешаются ему на шею!

— Ну что, Настька, получила? — засмеялась Танька. — Привет, блудная племяшка!

Юлька обернулась, а тетушка обняла ее и расцеловала.

— Я сгораю от любопытства, — шепнула Татьяна.

Юлька засмеялась, показала родственнице язык и, высвободившись из ее объятий, отправилась в свою комнату. Где быстренько скинула с себя одежду, переодевшись в джинсы и футболку, собрала и закрутила волосы, не слушая болтовню племяшек и сестры, снова вышла на кухню.

— Мы с Мариной мясо запекли, а бабуля блинчиков испекла. Он очень привередлив в еде? — полюбопытствовала тетушка, раскладывая салфетки. — Что они там едят в высшем обществе Москвы? Кальмаров небось да устриц.

— Танька, брось, он будет есть все, что подадут! — отмахнулась девушка и стала помогать накрывать стол к ужину.

К мясу по-французски в печке потушили картошку, достали маринованные огурчики, нарезали сырокопченой колбаски и сыра. Юлька, как и обещала, принесла из Сиренево бутылку хорошего вина.

Настасья с нетерпением ожидала семи часов. Тетушка сгорала от любопытства, только мама и бабушка не проявляли эмоций и ни о чем не спрашивали. Нет, не потому что им было не интересно или не любопытно, скорей, они просто беспокоились. Федора Николаевна о том, что, возможно, они не смогут произвести на Гончарова должного впечатления, а Марина, что их возвращение, которому Юля не рада, подтолкнет старшую дочь к необдуманным поступкам. Она понимала, что со старшей дочкой следует поговорить, но не знала, как подступиться к этой взрослой, умной, уверенной в себе молодой женщине. Для нее она так и осталась пятнадцатилетним подростком. Взросление Юли прошло мимо нее, а прошлое, которое должно было сблизить, развернулось меж ними пропастью. Поэтому Марина Прохоровна, выбитая из колеи возвращением, разводом и кардинальными переменами, не знала, с чего и как строить новую жизнь. Младшая дочь собиралась в Минск, старшая предпочитала не ночевать дома, только бы держаться на расстоянии, и она не понимала, за что ухватиться, чтобы не утонуть, не потеряться в этой жизни. И этот Матвей Юрьевич Гончаров… Как много на самом деле он значит для Юли? И почему младшая мечется по дому от нетерпения, поменяв с десяток нарядов, а старшая, натянув джинсы и футболку, остается совершенно спокойной. И, поглядывая на усиливающееся волнение родных, даже с некоторым скептицизмом улыбается.

Юля действительно не переживала, потому что ее мало волновало, какое впечатление произведет на Гончарова семья. Глядя на своих родственников и замечая, как они суетятся, девушка лишь улыбалась, считая все это совершенно излишним и даже глупым.

Она была уверена, все попытки родни казаться респектабельными и утонченными в глазах Гончарова вызовут у того лишь ироничную ухмылку. Поэтому принципиально не стала переодеваться к ужину и ошиблась. Потому что Матвей отнесся со всей серьезностью к приглашению.

Он явился с букетом цветов для бабушки, хозяйки дома, с бутылкой хорошего вина и корзиной фруктов и шоколада, которые передал Марине Прохоровне, перед этим представившись и галантно пожав руку каждой женщине. Глядя на его безупречный костюм темно-серого цвета, сиреневый шелковый галстук, синюю рубашку и до блеска начищенные туфли, Юлька испытала чувство неловкости из-за собственного вида. А женская половина дома Емельяновых едва сдержала вздох восхищения, видя эти темные и блестящие волосы, небрежно зачесанные назад, вдохнув аромат дорогого парфюма, смешанный с запахом сигарет. Они, конечно, заметили швейцарские часы на запястье, широкие плечи и ямочки на щеках, которые вряд ли хоть кого-то могли оставить равнодушными.

Юлька смотрела на него широко распахнутыми серыми глазами с некоторым подозрением и удивлением. Но не его презентабельный вид произвел впечатление, ведь у Гончарова всегда был безупречный вкус. А то, с каким уважением и вниманием он отнесся к ее родным — бабушке, маме, тетушке, даже Машке и Дашке. Сегодня в нем напрочь отсутствовали ирония и сарказм, небрежность и некоторая развязность, которые не делали ему чести. Наоборот, он с удовольствием и аппетитом пробовал все предложенные угощения, уверяя бабушку, что не ел огурчиков вкуснее, шутил, с легкостью отвечал на вопросы и предупредительно подливал вино в опустевшие бокалы. Мужчина смеялся, отдавая должное хозяйкам дома, и, безусловно, сумел произвести на женщин неизгладимое впечатление.

Юлька за время ужина почти не разговаривала, не сводя с него глаз, не понимая, в чем подвох. И задавалась одним и тем же вопросом — для чего Матвей Юрьевич разыгрывает этот спектакль? Для него же все это чуждо! Ему ведь плевать, что думает о нем большинство людей, но мнение ее родных, которое они, безусловно, уже составили, для него очень важно! И мужчине необходимо, чтобы оно было хорошим! Но зачем? Ведь, возможно, они и не увидятся вновь?

За весь вечер Гончаров не взглянул в ее сторону, его вниманием владели тетушка, Настасья, близняшки, Марина Шарапова и бабушка. Конечно, младшая сестра строила ему глазки и отчаянно флиртовала, несмотря на заверения вести себя прилично, а Гончаров, казалось, не был против. Бабушка и мама, выпив вина и немного расслабившись, расспрашивали его о семье и работе, а Машка и Дашка — обо всем на свете.

Матвей, в свою очередь, обращаясь к каждой из присутствующих женщин, интересовался их делами и планами. У бабушки участливо спросил о здоровье, у мамы о жизни в Европе, с Танькой посмеялся над провинциальностью их райцентра, у сестры узнал о планах на ближайшее будущее, даже у девчонок-близняшек спросил про школу.

Они прекрасно посидели, выпив две бутылки вина и продегустировав все блюда, приготовленные женщинами. А под конец они еще и кофе выпили, попробовав бабушкины блинчики, которые, как и все остальное, пришлись ему по вкусу.

Тепло распрощавшись со всем семейством, Матвей пообещал обязательно зайти еще и попросил Юлю проводить его.

Они вышли на крыльцо и остановились. Шарапова, зябко ежась, стянула на груди шаль и оперлась о стену дома. А Матвей достал сигареты и закурил.

— Ну? — первым нарушил он молчание. — И чего молчишь? Ты же весь вечер наблюдала за мной, тебе, вероятно, есть что сказать? Мне кажется, я понравился твоей родне, нет?

— О, да! Особенно сестрица от тебя без ума! Ты же весь вечер флиртовал с ней! И не сводил глаз с ее декольте!

— Это все оттого, что ты весь ужин держалась особняком, словно ожидала от меня какого-то подвоха! Признайся, разве не так? — смеясь, спросил он, приближаясь и опираясь рукой о стену поверх ее плеча. — Тебе не понравилось, что я произвел впечатление на твоих родных? Этим ужином ты будто проверяла меня, ожидая, что я споткнусь.

— Мою родню легко впечатлить!

— Отчего ж ты у них такая недоверчивая? — негромко уточнил он, приближая к ней свое лицо.

Его дыхание с привкусом вина и сигаретного дыма опалило ее лицо, а все еще улыбающиеся губы вот-вот могли коснуться ее губ.

Девушка отвернулась, и он поцеловал ее в висок, потерся о щеку, вызывая уже знакомое сладостное томление, которое учащало пульс.

— Сдается мне, ты ревнуешь, детка, и злишься! Это, конечно, льстит, но я жутко не люблю, когда ты становишься колючей и отдаляешься! — прошептал он ей на ухо и, отбросив сигарету, обнял, прижимая к себе. — Могу тебя уверить, волноваться не о чем! Юные и неискушенные красотки, конечно, моя слабость, но я хочу только тебя! Поэтому улыбнись мне и послушай: завтра утром я уеду в Минск по делам. Меня не будет весь день! Но часам к восьми я вернусь! Будь готова, заеду за тобой, и мы отправимся развлекаться! Мне надоели романтические вечера и смотрины! Это скучно, хочется драйва… — сказал он, разжимая объятия.

— Хорошо, — легко согласилась девушка, и настроение сразу улучшилось. — Будет Вам драйв, Матвей Юрьевич! Поверьте, скучать не придется! Что-то мы, правда, засиделись дома! Поедем, повеселимся по-Вашему! — не сдерживая сарказма, продолжила она и шагнула к двери.

— Эй, ты что задумала? — он удержал ее за руку, не позволяя так просто уйти.

— Ничего! Уже предвкушаю завтрашнюю дискотеку и боулинг! Я закажу нам дорожку? — мило улыбнувшись, осведомилась она.

А Гончаров нахмурился.

— Тогда до завтра, хорошей поездки! — сказала она и, высвободив руку, ушла в дом.

Глава 6

Юля плохо спала ночью. К тому же кровать пришлось делить с Настасьей, а та, возбужденная приходом Гончарова, вероятно, вообще спать не собиралась, восторженно вздыхая и приставая с расспросами. Впрочем, вопросы были не только у младшей сестры, но отвечать на них девушке не хотелось, может быть еще и потому, что ответов она не знала, теперь понимая, что приглашать на ужин Гончарова было необдуманным и импульсивным поступком. За этим последуют вопросы родных, а что ей ответить, если, возможно, через несколько дней он уедет, и они больше не встретятся?

Настасья что-то шептала ей, а Юлька мысленно возвращалась в Сиренево, задаваясь вопросом, как эту ночь проводит Гончаров, о чем думает, что вспоминает, зачем едет в Минск?

Назойливый шепот сестры действовал на нервы. Ей же хотелось побыть одной и подумать. Но вместо этого, закрывая глаза, вспоминала Гончарова, две ночи, которые они провели вместе. Так живо, как наяву, вновь ощущала прикосновения его рук и то, как жесткая щетина царапала кожу, которая начинала гореть, стоило лишь подумать об этом. Ее бросало в жар, а тело изнывало. И сейчас Юля отчетливо понимала, что за две ночи стала зависима. Матвей пробудил в ней женщину, горячую, чувственную, страстную. Он разбудил в ней страсть и, преодолев порог дозволенного, дал возможность ощутить пик физического наслаждения, то, чего она была столько лет лишена. И не потому, что с ней что-то не так, просто мужчина, с которым она впервые легла в постель, не знал, как доставить удовольствие, сделать так, чтобы ей было хорошо.

Страсть и физическое удовольствие ничего не значили, если не было любви. А ее не было! Что ж такое тогда сейчас происходит между ними? Отчего она не может уснуть?

Миражи, это снова были миражи, которые уже завтра могли исчезнуть, оставив после себя разочарование, сожаление, воспоминания, тоску…

Утром, встретив по дороге на работу охранника у плотины, Юля узнала, что Гончаров действительно уехал час назад. При этом мужчина поведал ей, что всю ночь в Большом доме горел свет. А в пять утра, оседлав лошадь, Матвей Юрьевич покинул территорию усадьбы. Они переживали, как бы в темноте он не свернул себе шею или не заблудился. Но их опасения оказались напрасными. Мужчина вернулся к семи, а уже через час габаритные огни его авто скрылись за поворотом.

Молча выслушав доклад охранника, Шарапова лишь кивнула и пошла к усадьбе. Весь день она занималась делами, то в своем кабинете, то на территории Сиренево, а мысли о Матвее не выходили из головы. Ее так и подмывало подняться и проверить, на месте ли его вещи, однако она боялась найти не только пустые полки, но и очевидные доказательства его ночного кутежа. Отчего-то не верила, что эту ночь он провел один, и было страшно в этом убедиться. А на столе, когда она вошла в кабинет, ее ждал свежий букет белоснежных орхидей и конверт с запиской, в которой мужчина желал ей доброго утра, хорошего дня и оставлял многоточия, намекая на вечер.

За весь день он ни разу не позвонил, Юлька же, помимо воли, ждала его звонка, с надеждой глядя на дисплей каждый раз, когда мобильный начинал вибрировать, и злилась. А к вечеру решила, что никуда с Матвеем не поедет. Да она не выйдет из дома, когда он подъедет! Нет, вообще уедет в город, закроется в квартире и не пустит его. Пусть не тешит себя иллюзией, что она, как все его подружки, будет беспрекословно подчиняться его желаниям и приказам. Но минуты бежали за минутами, близился вечер, и решимость ее таяла.

Юля пораньше ушла домой, надеясь, что в привычной атмосфере сможет отвлечься, но, оказавшись в своей комнате, первое, что сделала, распахнула дверцы шкафа и критично осмотрела платья.

— Юль, ты куда-то собираешься? — в комнату заглянула младшая сестра.

— Да, хотим с подружками поехать в город и немного развлечься, — не поднимая глаз, соврала Шарапова, перебирая наряды.

— А Матвей тоже с вами поедет?

— Нет, он уехал в Минск! И, возможно, в Сиренево уже не вернется!

— Дааа? — расстроенно протянула девушка. — Блиин… А можно мне с тобой в город? Надоело уже сидеть в деревне! — пожаловалась она. — Скучно!

— Нет, там будет определенная компания, ты их не знаешь, они тебя тоже! Поэтому, извини!

— А что ты оденешь? — не отставала девушка.

— Не знаю пока, — пожала плечами Юля.

— Смотри, вот это классное, черный гипюр и бархат великолепно сочетаются! — сестра извлекла из горы нарядов маленькое черное платье, короткое и эффектно облегающее фигуру.

— Не знаю. Как-то это слишком, — сморщила носик Юля.

— Брось, ты ж не на благотворительный вечер собираешься! Для вечеринки самое то, а если еще и волосы убрать, яркую помаду добавить, будет вообще секси! — настаивала Настя.

Немного подумав, девушка стала переодеваться.

Было без нескольких минут восемь, когда Юля в последний раз взглянула на себя в зеркало и нашла собственное отражение сногсшибательным! Бесспорно, ей шел черный цвет. Она надела короткие замшевые ботильоны, собрала волосы вверх, чтобы они не заслоняли точеную фигурку, которую облегал гипюр и бархат. Мерцающие тени на веках и вишневая матовая помада делали ее образ несколько вызывающим, но это было как раз то, чего ей хотелось. И не забыть про духи. Сегодня только «Chanel № 5», никаких неуловимых, нежных ароматов.

— Юль, а ты точно с подружками едешь? — недоверчиво спросила Настасья, любуясь сестрой. — Ты ж прям роковая красотка! Сведешь с ума любого!

— Конечно, с подружками! С кем же еще? — отозвалась девушка, рассматривая себя в зеркало, и услышала, как у дома остановилось авто.

— Ну что, Матвей Юрьевич? Вам скучно? Хотите драйва? Уверена, сегодня Вам будет весело как никогда! — пробормотала она и набросила на плечи пальто.

Матвей не стал заходить в дом, девушка и не позволила бы ему этого.

Когда она вышла со двора, хлопнув за собой клямкой калитки, Гончаров выбрался из авто, предупредительно распахивая перед ней дверцу.

— Привет, дорогая! — улыбнувшись, поздоровался он и хотел коснуться губами ее щеки, но Юлька, ловко увернувшись, устроилась на сиденье и застегнула ремень безопасности.

— Ну ладно, — усмехнулся он и, обойдя машину, уселся за руль.

Автомобиль тронулся с места, и Матвей тут же закурил.

— Все еще дуешься? — спросил он. — Может быть, мне на самом деле следовало пригласить поразвлечься твою сестру? Она была бы счастлива.

— Если хочешь, вернемся, — отозвалась Юля, прищурив серые глаза.

— Нет, не хочу! — ответил он, усмехнувшись, и до развлекательного центра не произнес больше ни слова.

Большое здание из стекла и бетона, подсвеченное золотистыми фонарями, по мнению Юли, выглядело красиво. Для их унылого городка этот развлекательный центр был ярким островком, где жизнь била ключом, сосредоточием культурной жизни и ночного веселья. Входные билеты стоили немало, не все могли позволить себе тусоваться здесь, а посему у каждой уважающей себя девушки их района была мечта попасть сюда на дискотеку, посидеть в баре, выпить бокал мартини и подцепить нормального парня. Но на Матвея Юрьевича, искушенного ночной жизнью Москвы, их развлекательный центр не произвел впечатления. Припарковав авто, он помог ей выйти и, снова закурив, стал подниматься по ступеням. Здесь, на площадке, которая опоясывала здание, обнимались парочки, что вызвало ухмылку у Гончарова.

Впрочем, его ухмылки Юльку мало волновали. Она поднялась по ступеням и, подождав, пока он распахнет перед ней тяжелые стеклянные двери, вошла, сразу направившись к гардеробу, на ходу развязывая пояс пальто.

Она хотела сама снять верхнюю одежду, но мужчина опередил ее и помог раздеться. Оставив пальто в его руках, не обернувшись и не поблагодарив, Юля двинулась к ближайшему зеркалу, чтобы убедиться, что прическа и макияж в порядке. Ее несло, она это понимала, но что-то подстегивало изнутри, не позволяя остановиться. Матвей потеряет терпение, которым никогда не отличался, но пока он, стоя чуть в стороне, смотрел на нее и хмурился, сжимая кулаки в карманах брюк.

Огромный холл из стекла, мрамора и хрома сверкал золотистым светом множества ламп. Откуда-то сверху доносились приглушенные звуки музыки. По широкой лестнице тек людской поток. Здесь было просто не протолкнуться. О том, чтобы найти свободный столик в ресторане, можно было и не мечтать, обычно их резервировали за неделю, а то и раньше. Но, возможно, у бара получится посидеть, да и в боулинг поиграть, благо она успела заказать дорожку.

Девушка не соврала Гончарову, когда сказала, что действительно была здесь не раз. И пусть подобное времяпровождение не было ее любимым, но иногда они с подружками приезжали развлечься, заранее заказывали столик, пили мартини и любили побаловать себя боулингом. Да и дискотека здесь отличная. И атмосфера бодрила, как глоток шампанского.

— Какова программа? — уточнил Гончаров, когда девушка, поправив невидимые волоски, выбившиеся из прически, обернулась к нему.

— Можем зайти в бар, а потом поиграем в боулинг! — невозмутимо ответила она.

— Хорошо, веди! — взмахом руки он предложил ей следовать вперед.

В баре толпился народ. Все столики в субботний вечер были заняты, как Юля и предполагала. Но у барной стойки было одно свободное место. К нему Шарапова и направилась. Взобравшись на высокий табурет, она взмахом руки подозвала бармена.

Звуки музыки врывались сюда из соседнего помещения, где дискотека была в разгаре, делая заказ, приходилось едва ли не кричать.

— Пожалуйста, бокал мартини, — попросила она и почувствовала, как настроение стало на градус выше. Музыка повышала адреналин, и она едва могла усидеть на месте, понимая, что хочется танцевать.

— Смотрю, ты заметно повеселела, дорогая! А ведь уверяла, что ночные заведения не для тебя! — заметил Матвей, подходя сзади и обнимая ее небрежно за плечо, но вместе с тем интимно-собственнически.

Махнув бармену, Гончаров заказал стакан виски и огляделся. Взгляды всех присутствующих в баре мужчин были направлены в сторону Юли. Этого и следовало ожидать в таком платье, которое после того как она забралась на барный табурет, поползло еще выше, выставляя напоказ длинные стройные ножки. А от пухлых губ с яркой помадой невозможно оторвать взгляд. Она, безусловно, затмила всех присутствующих девушек и посеяла волнение среди мужчин. Гончаров не сомневался, Шарапова специально провоцирует его, заставляя ревновать.

— А тебе разве не этого хотелось всего несколько минут назад? Да, мне весело и хочется танцевать! — беспечно заявила она и, улыбнувшись, подняла бокал с мартини, мол, ваше здоровье, Матвей Гончаров. — Немного посидим здесь и пойдем играть в боулинг.

Они выпили и, не задерживаясь, отправились играть. Здесь тоже был небольшой бар, незаметно Юлька пропустила еще пару бокалов мартини. Гончаров, конечно, обыграл ее, но девушку это нисколько не расстроило. Да и играла она вполсилы, не думая о победе, куда больше заботясь о собственном маникюре и о том, как бы платье не подскочило выше края чулок.

Каждый раз, когда она наклонялась, принимая позу для броска, бархат так натягивался на бедрах, что, казалось, мог просто поехать по швам. И Матвей едва не скрипел зубами от досады, гадая, имеется ли у нее под платьем нижнее белье?

И это Юлия Владимировна Шарапова! Сама респектабельность, сдержанность, скромность и правильность! Кто бы мог подумать? Впрочем, еще при первой их встрече в шумной сутолоке Белорусского вокзала мужчина заподозрил, что за красивой внешней оболочкой и широкой обезоруживающей улыбкой скрыта натура страстная, чувственная, горячая…

Боулинг Гончаров как-то сумел пережить, едва сдерживая желание схватить ее за руку и увести из зала. Но потом была дискотека. Оглушительные, заводные звуки музыки, неоновые, мерцающие блики светомузыки и веселящаяся толпа, которая тут же подхватила и унесла Шарапову. Очень скоро ее обступила группа парней. А она будто не замечала их. Самозабвенно отдаваясь ритмам, она выгибалась, извивалась, кружилась, прикрыв глаза длинными ресницами. Казалась погруженной в экстаз или нирвану, только на губах блуждала манящая, соблазнительная и многообещающая улыбка. Несомненно, она была звездой вечера, а Гончаров становился все мрачнее. Он стоял в стороне, наблюдая за ней. Пил неразбавленный виски, не чувствуя вкуса, и не пьянел, потом достал сигарету с травкой. А Юлька все танцевала.

Гончаров отвернулся лишь на мгновение, чтобы затушить в пепельнице окурок, а когда снова обернулся, девушка уже танцевала на небольшой сцене у шеста, а парни, обступив ее, что-то кричали, стараясь подбодрить, свистели, хлопали в ладоши и протягивали руки, норовя коснуться.

В глазах мужчины потемнело. Он ринулся в толпу и, грубо расталкивая танцующих, оказался у сцены. Схватив Юльку за руку, дернул на себя. Она, не ожидая подобного, почти упала на него, испуганно распахнув глаза и ахнув. А Матвей, перекинув ее через плечо, уносил с танцпола.

Юлька, конечно, возмутилась и даже попыталась вырываться, но Гончаров так чувствительно шлепнул ее по попе, что она притихла. Затем зажмурилась и даже перестала дышать, когда они спускались по лестнице. Но Матвей ни разу не сбился с шагу, нес ее так, будто она вообще ничего не весит, и отпустил только возле гардеробной. Юлька надула губки и, отвернувшись, полезла в сумочку за номерком. Она не позволила ему помочь надеть пальто и, показав язык, гордо прошествовала к выходу. А оказавшись в машине, нахмурилась и не сказала ни слова.

Молчал и Матвей. Поглядывая на него из-под опущенных ресниц, Шарапова видела, как сильно он сжимает руль, как мрачен взгляд, устремленный на дорогу, и сосредоточенно сдвинуты брови.

Гончаров явно был в бешенстве, но Юльку это не волновало! Он же хотел веселиться? Ему скучно в Сиренево, захотелось драйва, пожалуйста, все, как он привык! И она не виновата, что он не оценил ее старания!

Юлька украдкой вздохнула и отвернулась к окну.

Машина вдруг резко свернула с дороги, проехала несколько метров и остановилась. Фары погасли, и их обступила ночь.

Широко раскрыв глаза, Юлька медленно обернулась. А Матвей расстегнул ремень безопасности и вышел из машины, даже не взглянув в ее сторону. Девушка осторожно потерла пальчиком кончик носа, начиная нервничать. Чуть пригнувшись, она попыталась разглядеть в темноте за стеклом мужчину, не понимая, что случилось.

Дверца рядом с ней открылась. И холодный воздух ворвался в салон.

— Выходи, — приказал мужчина.

— Зачем? — почти испуганно спросила она и интуитивно вжалась в сиденье.

Уж не собрался ли он оставить ее одну в темноте, наказывая таким образом за сегодняшнее поведение? Он мог, она была уверена в этом.

— Выходи или я вытащу тебя! — в его хрипловатом голосе прозвучала явная угроза.

Юлька почему-то не усомнилась в ней и, решив не провоцировать его, стала расстегивать ремень безопасности.

— Хочешь оставить меня одну здесь? Что ж, это вполне в твоем стиле! Интересно, почему мои родственники решили, что ты классный парень? Чего такого замечательного они в тебе рассмотрели, — пробормотала девушка и, справившись наконец с ремнем безопасности, вышла из машины.

Оказавшись на улице, Юля собралась было двинуться прочь от него, гордо вскинув голову. Но Гончаров не позволил ей сделать и шагу. Схватив за руку, дернул, не церемонясь, и прижал к дверце машины, навалившись всем телом.

— А скажи-ка мне, дорогая, как далеко ты готова была сегодня зайти в своем желании позлить меня? — вкрадчиво и негромко произнес он. Его горячие пальцы, украшенные серебряными кольцами, коснулись ее щеки, потом двинулись дальше, чуть сжав мочку уха, и наконец обхватили шею.

Его лицо было так близко, Юлька собралась отвернуться, но его пальцы тисками сжимали ее шею, причиняя боль и не давая шелохнуться.

— Ты собралась устроить стриптиз на радость местной братве? К этому ведь все и шло, не правда ли, любимая?

Чуть надавив, он заставил ее откинуть голову.

— Ты ведь сам хотел драйва! Разве нет? По-моему, мы отлично проводили время! Кажется, я произвела фурор на танцполе, но, вероятно, не тот, который ты ожидал! — пытаясь быть невозмутимой, ответила она, однако чувствуя, как все дрожит внутри.

Мужчина хрипловато рассмеялся и провел пальцем по ее щеке.

— Уверен, на танцполе у многих было только одно желание — проверить, есть ли на тебе нижнее белье! Думается, это единственное, о чем думали собравшиеся, ожидая, пока подол задерется еще выше и станет все очевидно! — сказал он. — И знаешь, у меня тоже!

— Матвей, пусти меня! — попросила девушка.

— Нет, дорогая, забудь об этом! Я намерен прямо сейчас проверить свои подозрения!

Обхватив за талию, он чуть отодвинул ее от машины и открыл заднюю дверцу.

— Залезай! — приказал он.

— Матвей, я хочу домой!

— Вряд ли ты туда сегодня попадешь!

Мужчина развернул ее и, не церемонясь, подтолкнул к распахнутой двери.

— Пусти немедленно! — теряя самообладание, воскликнула девушка.

— Я тебя сейчас силой затолкаю в машину. Ты меня знаешь, я это сделаю! — пообещал он.

Юлька знала, но не могла позволить ему так с собой обращаться.

— Хам! Только посмей меня тронуть! — она попыталась вырваться из его рук, но Гончаров ловко скрутил ее и, пригнув голову, толкнул на заднее сиденье.

Последовав за ней, он быстро захлопнул дверцу, блокируя выходы, а Юлька как раз ринулась к другой стороне, собиралась выбраться из машины и бежать от Матвея Юрьевича без оглядки.

Мужчина схватил ее за руку и, упирающуюся, отбивающуюся и вопящую, притянул к себе. Сломить ее сопротивление не составило труда, и плевать ему, больно ей или нет.

Ярость ослепляла его, а спиртное лишь усугубляло это состояние. От наигранной веселости и пренебрежительного безразличия не осталось и следа. Ему хотелось сломить ее, причинить боль, унизить, взять как последнюю ш… на заднем сиденье машины.

Они отчаянно боролись, но силы, конечно, были неравными.

Сначала куда-то улетело пальто, за ним последовало платье…

Заломив руки девушки, Матвей прижался губами к влажной ложбинке у основания шеи и ключицы и услышал бешеный стук ее сердца. Вся ярость сразу улетучилась. Ее особенный аромат и шелковистость кожи снова лишали рассудка, ударяя в голову покрепче спиртного. Матвей хотел быть с ней грубым и безжалостным, иногда она этого заслуживала, но не мог. С ней он терял самого себя.

Гончаров стал покрывать поцелуями ее шею и услышал, как она тихонько выдохнула и откинула голову, затихая в его руках…

Утомленные и опустошенные неистовой сценой, они лежали на заднем сиденье автомобиля и молчали. Одежда была разбросана по всему салону, а время перевалило за полночь. Но это их не волновало. В салоне было тепло, работал кондиционер. Матвей курил и задумчиво вглядывался в ночь за окном, а Юлька дремала, прижавшись щекой к кожаной обивке сиденья.

Докурив сигарету, он осторожно опустил стекло и выбросил окурок. Шарапова даже не пошевелилась. Матвей опустил взгляд и нежно провел пальцами по ее плечу, откинув шелковистые волосы. Шпильки, которые удерживали их, вылетели и теперь, как и одежда, валялись где-то на полу. Гончаров склонился и легко коснулся губами ее ушка.

— Девочка моя… — прошептал он охрипшим, глухим голосом, и сердце сжалось от невыносимой, почти болезненной нежности.

Юлька не помнила, как они добрались до Сиренево. У нее слипались глаза. Кое-как одевшись, она пристегнула себя ремнем безопасности и, откинувшись на сиденье, проспала до самой усадьбы.

Матвей отнес ее в свои покои и, раздев, уложил в постель.

Проснулась девушка, когда за одном занималось золотистое октябрьское утро, утопающее в ночной дымке. Она лежала одна среди тонкого постельного белья, отделанного кружевом, совершенно обнаженная. В комнате было тихо, только огонь потрескивал в камине, играя бликами на полировке ширмы.

Приподнявшись на подушках, легким движением она отбросила с лица прядь волос и, стянув на груди одеяло, огляделась. Матвея в комнате не было, он не сидел у окна, углубившись в ноутбук, и в ванной комнате не шумела вода.

Юлька хотела отбросить одеяло в сторону и встать, и вдруг заметила на кровати розы — кремовые, полураспустившиеся, небрежно брошенные на белый сатин, они были так восхитительны. А рядом лежал узкий футляр, обитый синим бархатом.

Слезы задрожали на ресницах раньше, чем она закусила нижнюю губу и, соскользнув на пол, собрала свою одежду и прошмыгнула в ванную комнату.

Отворачивая кран с горячей водой, увидела, как дрожат пальцы, а обида все сильнее сжимает горло.

Цветы и драгоценности… Джентльменский набор богатого плейбоя! Горькая улыбка искривила губы, слов не требовалось, чтобы понять, что это значит! Гончаров уезжает, оставляя ей презент за оказанные услуги! А ведь это должно было случиться, и она прекрасно знала. Только не думала, что наскучит ему так скоро.

Тщательно умывшись, девушка оделась и стянула волосы на макушке резинкой, у нее еще было время вымыть голову дома, а пока хотелось как можно скорее покинуть Сиренево и не столкнуться с Гончаровым. Надеялась, что не застанет его в усадьбе, когда придет на работу. Но надежды не оправдались. Гончаров был в комнате, когда она вышла из ванной. Стоял у окна, повернувшись к ней спиной, сунув руку в карман брюк, и курил. На столике был поднос с завтраком, прикрытый салфеткой. Мужчина обернулся, когда она вошла, но с места не сдвинулся. Просто стоял и смотрел на нее, будто чего-то ожидая.

— Ты уходишь? — первым нарушил он молчание, заметив, что она тянется к пальто, которое лежало на спинке кресла. — Что так? — спросил Матвей.

— Представь себе, я не так глупа, чтобы не понять, что значат розы и бархатный футляр! — презрительно ответила она.

Голос ее звучал хрипловато. Сказывалось волнение и непролитые слезы, застрявшие в горле.

— Знаю, у вас в Москве так принято! Скольким ты оставлял подобные презенты? Можешь не отвечать, мне плевать! Только я — не твои девочки-нимфетки, с которыми ты привык проводить время, мне не нужны ни твои цветы, ни твои подарки! Уезжаешь? Счастливо! Надеюсь, в Сиренево Вам понравилось, Матвей Юрьевич? Мы как могли пытались Вас развлечь, но на этом простимся! А футлярчик приберегите для какой-нибудь красавицы, которая наверняка заждалась Вас в столице, мне подобные знаки благодарности ни к чему! Я не проститутка! — перекинув пальто на руку, Шарапова схватила сумочку и зашагала к дверям.

Когда она уже взялась за ручку, сзади раздались хлопки, заставившие ее обернуться. Матвей, глядя на нее, издевательски усмехаясь, хлопал в ладоши.

— Восхитительная речь, моя дорогая! Браво, моя красавица, браво! Я и забыл, ты не девочка-нимфетка, с которыми я привык развлекаться, это от них можно отделаться бархатным футляром и цветами, ты у нас Четвертинская, благородная, возвышенная, гордая… Какие футляры и цветы? Как я посмел? Я должен был валяться у твоих ног, потеряв голову от любви, и это самое малое, что должно было случиться после того, как ты благосклонно согласилась спать со мной! Только ты забываешь, я был свидетелем некоторых твоих поступков, которые весьма далеки от той благовоспитанной и неприступной красавицы, какую ты сейчас разыгрываешь из себя. И я знаю, что скрывается за твоим милым и невинным личиком! Так что избавь меня, пожалуйста, от этих напыщенных речей и сцен! Ты ничем не отличаешься от тех самым проституток. А то, как вела себя вчера, лишний раз меня в этом убеждает!

Не понимая, что делает, Шарапова в два шага преодолела разделяющее их расстояние и залепила Гончарову звонкую пощечину.

— Не смей так разговаривать со мной! — процедила сквозь зубы Юлька. — То, что я спала с тобой, не дает тебе права хамить мне и оскорблять! Ты сволочь, Матвей Юрьевич, и я не желаю тебя больше видеть!

— Прости дорогая, что разочаровал, но, надеюсь, ты всерьез не ожидала, что я в любви тебе признаваться буду после пары ночей!

— Нет. Потому что ты не знаешь, что это такое! А все твои попытки купить любовь за деньги и цветы — жалки и ничтожны! Ты животное, которое от алкоголя вообще скоро потеряет человеческий облик! — вложив в свои слова как можно больше презрения и отвращения, девушка вышла из комнаты.

Глава 7

Спустя пару часов, направляясь в усадьбу, Юля была уверена, что уже не застанет Матвея Юрьевича в Сиренево. Да и услышит она его, вероятнее всего, не скоро! Вполне возможно, что после возвращения в Москву он возложит обязанности курировать имение на кого-нибудь другого. И они больше никогда не увидятся. Расстроило ли ее это? Она не знала. После утренней сцены Юля была бы только рада больше никогда с ним не встречаться. Но сможет ли она забыть эти дни и ночи? А главное, получится ли жить как раньше? Шарапова шла и не знала, чего больше ей хочется — никогда не видеть более Гончарова или встретить его сейчас в парадном холле Большого дома.

Оказавшись около имения, она украдкой оглянулась, но ни его самого, ни машины не заметила. Никто не наблюдал за ней из окон, нигде не качнулась занавеска.

Шарапова поднялась по ступеням, вошла в холл и уже взялась за ручку двери своего кабинета, когда услышала голоса в столовой. Было время завтрака и Гончаров, не изменяя традициям, то ли отдавал распоряжения официанту, то ли разговаривал по телефону.

Юлька, стараясь производить как можно меньше шума, прошмыгнула к себе и плотно закрыла дверь.

Матвей не уехал. Девушка прошла к столу и, не снимая пальто, села за стол. Нервно потерев кончик носа, она задумчиво уставилась на картину, что висела на противоположной стене.

Интересно, что бы это значило? Вроде бы все точки над «¡» расставлены, добавить к сказанному и сделанному нечего, так зачем он все еще здесь? Неизвестно, чего ожидала Юля, просидев, не снимая пальто, за столом следующие полчаса, но Гончаров на пороге кабинета не появился. Не пришел он и через час, когда она наконец принялась за работу, а дом заполнился людьми. Сегодня вечером ожидался закрытый дипломатический прием, все следовало подготовить, и она должна быть среди флористов и оформителей, нужно контролировать процесс, ведь в этом заключалась ее прямая обязанность! К тому же вот-вот должны подъехать представители посольства, Юле следует собраться. Выходить из кабинета было страшно, но Матвея не было на первом этаже, и Шарапова, выдохнув, включилась в работу.

Перед приемом, проверив в последний раз, все ли готово, девушка поднялась на второй этаж, оставив за собой небольшую светлую комнату на женской половине дома, чтобы переодеться, обновить макияж, изменить прическу. Времени было не так много, но она умела собираться быстро, если того требовали обстоятельства. Вот и сейчас она переоделась в черное платье, расшитое серебром, которое опускалось чуть ниже колена, а на талии было перехвачено тонким ремешком. Оно оставляло руки открытыми и закрывало шею, зато посреди, меж грудей, имелся разрез, придающий наряду некоторую соблазнительность. Сунув ноги в замшевые лодочки, девушка прошлась расческой по волосам, которые оставила распущенными, заколов их с одной стороны серебряным гребнем, украшенным речным жемчугом. Из драгоценностей это было единственное, что Юлька себе позволила. Освежив макияж, она нанесла на запястья капельку духов и покинула комнату, собираясь встречать гостей с представителями посольства, лишь догадываясь о местонахождении Гончарова.

Однако уже на середине лестницы Юля услышала его голос. Спустившись ниже, смогла лицезреть и его самого. Мужчина смеялся, о чем-то увлеченно разговаривая с представителями дипломатического корпуса. Одет он был согласно протоколу, в черный строгий костюм, белую рубашку и галстук. Волосы привычно зачесаны назад, оставляя лицо открытым. Судя по всему, он собирался принять участие в мероприятии, и Юля не могла ему это запретить. Он молча кивнул ей, пропуская вперед, и ей пришлось ответить тем же. За весь вечер они не обменялись и словом, хотя не единожды оказывались рядом.

Дипломатический раут получился приятным, немноголюдным, наполненным классической музыкой, шампанским, ароматом цветов, мерцанием свечей, блеском бриллиантов и интересными разговорами. На ужин подавали запеченного осетра, омаров и устриц на льду.

Юля любила бывать на таких закрытых приемах, которые периодически устраивались в Сиренево. Но сегодня присутствие Гончарова отвлекало, напрягало и не давало насладиться атмосферой. То и дело оглядывая украдкой зал, она искала мужчину в толпе и, чувствуя его присутствие, подавляла желание обернуться. Все ее мысли в этот вечер были прикованы к нему, а посему не получалось сосредоточиться на разговоре. Она улыбалась, вежливо кивала, но если б спросили ее, о чем говорят, вряд ли смогла бы ответить. Она хотела и не хотела, чтобы Матвей подошел к ней и разрушил стену отчужденного молчания. Он не уехал, и девушка понимала, возможно, то, что произошло утром, стало страшным недоразумением. Она все не так поняла, а он в ответ наговорил ей всякого. Может быть, она была неправа, но подойти и извиниться не позволяла гордость. И потом, всему происходящему все равно придет конец, так пусть уж лучше сейчас.

Гости стали разъезжается лишь после полуночи. Провожая и пожимая руку каждому, она улыбалась, стоя в парадной гостиной под большой латунной люстрой, украшенной хрустальными подвесками, прилагая огромные усилия, чтобы не обернуться. Гончаров находился рядом, с неизменным стаканом виски и привычной усмешкой на губах. И все же она не обернулась, когда последний гость скрылся в колонной галерее, а официанты, музыканты и организаторы стали собираться. Пожелав всем спокойной ночи и простившись, она отправилась следом за гостями, неторопливо стуча каблучками по паркетному полу, гордо вскинув голову и расправив плечи. Она шла и кусала губы, спиной чувствуя его взгляд и зная, он смотрит ей вслед и усмехается.

В субботу Шарапова работала только в двух случаях — если предстояло присутствовать на каком-то важном приеме или же проводить экскурсию для vip-гостей. Сегодня как раз была запланирована подобная экскурсия, на которой должны были присутствовать иностранные гости. Проводить экскурсии ей нравилось, к тому же это было прекрасным поводом уйти из дома, подальше от вопросительных взглядов, намеков и многозначительного молчания. После экскурсии девушка не сразу ушла домой. Проводив гостей, она зашла в кафе визит-центра и, удобно устроившись на мягком диване у большого панорамного окна, посидела некоторое время в одиночестве, провожая взглядом идущих мимо людей и детей, которые катались на роликах и самокатах. Погулять в Сиренево приезжали не только из района и близлежащих деревень. Сюда наведывались из области и столицы. Погода была чудесной, и все стремились выехать за город, чтобы насладиться последними золотыми деньками октября и свежим воздухом.

После кафе девушка ненадолго зашла в свой кабинет в Большом доме, собираясь просмотреть документы.

Как раз в этот момент раздался звонок по внутренней связи.

— Юлия Владимировна, не мог до Вас дозвониться, — звонил охранник с пропускного пункта.

Мимоходом взглянув на дисплей мобильного, девушка увидела несколько пропущенных.

— Да, простите, я забыла телефон в кабинете! Что-то случилось? — спросила она и взглянула в окно, показалось, что по ступеням кто-то поднялся.

— Да, к Вам посетитель! Мы пропустили. Он должен уже быть у Вас!

— Кто? — удивилась она, сегодня уже никого не ожидая.

— Ваш отец!

— Кто?

Охранник повторил, но девушка уже не слушала.

Бросив трубку на рычаг, она почувствовала, как сердце испуганно екнуло в груди и ее бросило в жар.

Страх навалился сразу, под ложечкой засосало. На мгновение чувство реальности оставило ее, и снова Юля была пятнадцатилетней девчонкой. И тот кошмарный сон, который так часто преследовал ее по ночам, опять вернулся. И как наяву Шарапова чувствовала тошнотворное омерзение, ужас, охвативший ее детское сознание, и тот факт, который никак не желал укладываться в голове: папа вовсе и не папа ей. Он чужой, не родной. Он не любит ее, нет, любит, только не так, как полагается отцу любить родную дочь.

Вскочив из-за стола, Юлька бросилась к двери с единственным желанием убежать. Укрыться в одной из комнат, закрыться в шкафу, забраться под кровать, затаиться, чтобы Шарапов никогда ее не нашел. Животный страх почти лишил рассудка. Девушка схватилась за ручку двери, распахнула ее и увидела, как импозантный мужчина среднего возраста закрывает за собой входную дверь и оборачивается. Их взгляды встретились всего на мгновение. Легкая улыбка коснулась его губ. Девушка отпрянула и, закусив нижнюю губу, поняла, путь к бегству отрезан. И на то, чтобы взять себя в руки или просто попытаться изобразить спокойствие, у нее есть несколько секунд.

Она захлопнула дверь и почти бегом бросилась к столу. Усевшись на стул, спрятала руки под столешницу. Шарапов ни за что не должен видеть, как они дрожат. Он не должен знать, что она его боится. Сцепив пальцы в замок, девушка постаралась унять дрожь. А мужчина уже входил в кабинет.

— Здравствуй, Юля! — кивнул он, с восхищением оглядывая дорогую отделку и антикварную мебель кабинета. Ему, архитектору, это, безусловно, было интересно. Плотно прикрыв за собой дверь, Шарапов уверенным шагом направился к столу, и, не дожидаясь приглашения, уселся на стул. Небрежным движением расстегнул пуговицы на дорогом пальто и закинул ногу за ногу.

— Чем обязана? — холодно и бесстрастно спросила Юля, и ни один мускул не дрогнул на ее застывшем, словно маска, лице. Только пальцы она сжимала все сильнее, до боли впиваясь ногтями в ладони, но почти не чувствовала этого. Знала, если разожмет их, от напускного спокойствия и невозмутимости не останется и следа.

— Зачем ты мне грубишь? — вскинул брови Шарапов. — Почему бросаешь трубку, что за мужчина отвечает вместо тебя?

Голос его звучал вкрадчиво, почти ласково, а у Юльки мурашки бежали по телу. Качнувшись вперед, он оперся о столешницу и сцепил руки в замок. Шарапов всматривался в ее лицо, вбирая каждую черточку.

— Ты стала настоящей красавицей, впрочем, я знал, что так оно и будет. Еще в младенчестве ты напоминала бутон, который с каждым годом, приоткрывая лепестки, обещал превратиться в королевскую розу.

— Ты зачем пришел? — перебила его Юлька, которой невыносимо и гадко было слушать все это. Как же она его ненавидела!

— Я говорил тебе по телефону! Я соскучился. А еще нам нужно поговорить!

— Я не хочу с тобой разговаривать и видеть тебя тоже не хочу! Ты мне никто, и я тебе ничем не обязана, тем более сейчас, когда вы с матерью разводитесь. Претворяться не имеет смысла!

— Зачем ты так? Мы ведь с тобой не чужие! И у меня есть к тебе предложение! Ты знаешь, почему мы с Мариной разводимся?

— Нет, и знать не хочу! — поспешно ответила девушка, в душе желая только одного — его ухода и прекращения этого разговора, одновременно догадываясь, что вряд ли это случится так скоро.

— А мне кажется, ты обо всем знаешь! Я не мог с ней больше жить, потому что она давно стала мне чужой. Более того, она никогда и не была мне близка! Я всегда чувствовал какую-то отстраненность, недоступность. Марина меня никогда не любила по-настоящему. А ты… Я не могу больше жить без тебя! Я знал, пока я с ней, моей ты не станешь! Теперь она не стоит у меня на пути, и мы можем быть счастливы. Юля, я ждал этого столько лет. Поехали со мной в Минск! Зачем тебе здесь оставаться? Такая красавица, как ты, заслуживает большего, чем эта жалкая деревенька. Послушай, у меня есть деньги, мне предложили хорошую работу в столице! Я окружу тебя роскошью, ты будешь жить как королева… — в его глазах, устремленных на нее, горел какой-то сумасшедший огонь. И Юлька, холодея от ужаса, вдруг поняла, он на самом деле болен, повредился умом на почве эротических фантазий.

— Уходи! — едва смогла вымолвить Шарапова, чувствуя, что ее трясет. И как бы сильно она не сжимала пальцы, это едва ли могло помочь. — Уходи немедленно или я вызову охрану! Я никуда с тобой не поеду! Я ненавижу тебя! Презираю! И не могу видеть!

— Юлька, да ты послушай… — Шарапов встал с кресла и, стремительно обойдя стол, приблизился к ней.

Девушка тоже вскочила, намереваясь бежать без оглядки. Но мужчина схватил ее за руку, и от прикосновения его холодных пальцев остатки самообладания покинули ее.

— Пусти меня! — закричала она и, теряя голову от страха и омерзения, набросилась на него с кулаками.

Он хватал ее за руки, пытаясь удержать, успокоить, прижать к себе, а она отбивалась, царапалась, как дикая кошка, пытаясь увернуться, вырваться и убежать.

— Пусти меня! Пусти! — слезы катились по щекам, всхлипы и рыдания вырывались из груди. Конечно, она не думала сейчас о том, что их могут услышать.

В какой-то момент чувство реальности покинуло Юлю. Она снова была пятнадцатилетней девочкой, юной, доверчивой и ранимой. Ребенком, которому так жестоко разбили сердце, ранили душу, наплевали, растоптав беззаботный мирок похотливым взглядом и нечаянными прикосновениями.

— Я ненавижу тебя! Ты чудовище! Мерзкое, похотливое чудовище! Убирайся вон! Немедленно выметайся отсюда! Не трогай меня! Не смей меня трогать! — ее крик срывался на шепот, но она продолжала отчаянно сопротивляться.

— Успокойся, пожалуйста, успокойся! Тебе будет хорошо со мной! Я тебя знаю. Я знаю, что тебе нужно! Я не дам тебя в обиду! Ты привыкнешь, будешь моей! — шептал Шарапов словно в бреду.

Силы были неравными. И ему все же удалось скрутить ее и зажать рот. Удерживая ее руки за спиной, он прижался к ней.

— Все! Все, ну перестань, малышка! — уговаривал он, все так же ласково и вкрадчиво шепча. — Все будет хорошо!

А Юлька дергалась, не оставляя попыток вырваться, что-то мычала, вертела головой, не обращая внимания на боль, которую причиняли его пальцы, железными клешнями впивающиеся ей в руки.

— Что за истерика? Тебе ведь не пятнадцать! Брось этот детский сад! Ты уже взрослая, у тебя ведь были мужчины. Я не причиню тебе вреда! Наоборот, сумею доставить удовольствие! Тебе будет хорошо. А матери и сестре совсем не обязательно знать, что мы вместе! Для них придумаем красивую сказочку, не станем напрасно волновать, ведь правда? — его губы почти касались ее ушка, обжигая горячим дыханием. Он все сильнее прижимался к ней, возбуждаясь от близкого присутствия соблазнительного тела, о котором столько лет мечтал, терял остатки самообладания от ее аромата, такого свежего, неповторимого, несравнимого ни с чем, и от прикосновения к ее волосам, так похожим на шелк.

Шарапов чувствовал растущее возбуждение, не мог больше ждать и сдерживать себя. Болезненная, безумная страсть к падчерице, которую он растил с пеленок, застилала рассудок. Он хотел ее прямо здесь и сейчас. Дверь закрыта. В огромном особняке никого, кто им помешает? Кто посмеет прервать встречу отца и дочери, которые не виделись столько лет?

Припав губами к нежной шейке, он не услышал, как открылась дверь. А звук шагов заглушил ковер. Просто в одно мгновение чья-то рука схватила его за ворот пальто, и он оказался отброшен к стене. От неожиданности Шарапов выпустил девушку из рук и в бешенстве обернулся, желая видеть смельчака, посмевшего вмешаться. Но как только он это сделал, последовал мощный удар в челюсть, на несколько секунд оглушивший его.

— Сволочь! — прорычал кто-то охрипшим от неудержимой ярости голосом. — Как ты посмел коснуться ее?

И снова удар, а за ним еще и еще…

Шарапов пытался увернуться, закрыть лицо руками, ответить тем же. Но на защиту ему не оставили шанса. Удары нападавшего были мощными и точными. Они следовали один за другим, не позволяя собраться. Он оказался сбитым с ног.

— Я убью тебя, мразь!

Теперь удары наносили ногами: по голове, почкам, под дых. Шарапов задыхался, чувствуя, что рот полон крови, а с разбитого носа течет. Он хватал ртом воздух, со всей отчетливостью понимая, этот страшный человек с искаженным безудержной яростью лицом не раздумывая убьет его.

— Матвей! — услышал он сквозь несмолкающий гул в голове, почти теряя сознание от боли. — Матвей, прекрати! Ты ведь убьешь его! — голос Юли срывался на крик.

Девушку трясло и било в нервном ознобе, она была в истерике, но даже в таком состоянии понимала, чем все происходящее может закончиться.

— Сукин сын! Да как ты посмел дотронуться до нее! — рычал Гончаров, не слыша и не видя ничего вокруг. — Я переломаю тебе пальцы, чтобы никогда больше они не коснулись ни одной женщины! Старый педофил, мерзкий ублюдок!

— Матвей! — не зная, что предпринять и как все это остановить, Юлька бросилась к нему и ухватила за руку.

— Уйди! — мужчина оттолкнул ее, не владея собой.

Ярость ослепляла его, туманила рассудок. Им руководило одно желание — убить этого подонка! Матвей не знал, кто этот человек, какое отношение имеет к Шараповой. Но то, что увидел, войдя в кабинет, заставило задохнуться от ярости. А стоило лишь подумать, что могло здесь произойти с Юлькой, его Юлькой, если бы он припозднился, задержался или вовсе не пошел к ней…

— Матвей, пожалуйста, остановись! Ты ведь убьешь его! — кричала девушка срывающимся голосом. — Матвей, хватит! — она цеплялась за него, пыталась оттащить от Шарапова. Но сдвинуть с места Гончарова в таком состоянии — все равно что сдвинуть скалу. Под рубашкой Юлька чувствовала бугрившиеся железные мускулы, капельки пота блестели на лбу, на шее вздулась вена, а глаза, темные, страшные, были налиты кровью.

— Я убью тебя, подонок, а труп твой скормлю бешеным псам, — процедил сквозь зубы Матвей, даже не обернувшись в ее сторону.

Девушка бросилась к столу и схватила телефонную трубку. Дрожащими пальчиками стала набирать номер поста охраны.

— Немедленно позовите кого-нибудь, иначе он убьет его! — закричала она, как только трубку сняли.

Охранник, дворник и конюх, вбежавшие в кабинет через несколько минут, едва смогли оттащить Гончарова от Шарапова. Матвей Юрьевич, конечно, сопротивлялся, а Шарапов уже не мог подняться. Мужчины подхватили его под руки и выволокли из кабинета.

Все это время Юлька, отвернувшись, стояла у окна, обхватив себя руками. Ее трясло, поэтому приходилось крепко стискивать зубы, чтобы они не отбивали барабанную дробь. Девушка не решалась обернуться, боясь встретиться взглядом с работниками. Не хотела, чтобы они видели ее в таком состоянии. Достаточно уже того, чему они стали свидетелями, и какие пойдут разговоры по имению и деревне. Но она не могла допустить, чтобы они увидели ее зареванную, дрожащую, испуганную, жалкую. С лицом, пылающим от стыда и унижения.

Когда они ушли, закрыв за собой дверь, Шарапова прижала ладони к лицу, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

Тяжело дыша, Гончаров подошел к столу и оперся на него руками. Опустив голову, мужчина сделал пару вдохов-выдохов, пытаясь успокоиться и усмирить ярость, но ничего не выходило. Картина, которую он увидел, войдя в кабинет, стояла перед глазами. Ладони сами собой сжались в кулаки, и он со всей силы ударил ими по столешнице, даже не ощутив боли.

Юлька испуганно вскрикнула и вцепилась в тяжелую портьеру, чувствуя, как подкашиваются колени.

Матвей медленно поднял голову и посмотрел на девушку.

— Кто он? — требовательно и грубо спросил мужчина.

Юлька закрыла глаза.

— Мой отец… — запинаясь, едва смогла прошептать она.

— Кто? — удивленно и недоверчиво переспросил мужчина.

— Это был Шарапов. Он вырастил меня… Он… Я называла его папой… — голос ее оборвался, она захлебывалась в слезах, не в состоянии говорить.

— Не понял! — нахмурился Матвей. — Он сейчас пришел сказать, что не отец тебе, что испытывает к тебе любые чувства, но только не те, которые положено испытывать отцу к ребенку, не важно, родному или нет?

Не в состоянии говорить, Юля лишь покачала головой.

— Мне было пятнадцать, когда он сказал это, а кто был моим отцом, не знал. Я не понимала, зачем он мне все это говорил. Я любила его, он был моим папой… Когда я узнала, все будто разом оборвалось! Мой мир рухнул. Я вдруг поняла, что одна. Мама, папа и Настена — одно целое, семья, а я лишняя, чужая. Я замкнулась в себе, отдалилась от всех. И хоть внешне все оставалось как прежде, но на самом деле было лишь притворством. Я не понимала и не придавала значения некоторым вещам. Часто возвращаясь из школы домой, заставала там Шарапова. Он был как-то слишком уж внимателен ко мне. А мне было неприятно. Я сторонилась родных, а он, наоборот, старался сократить расстояние и стать ближе. Однажды я переодевалась в комнате, а он вошел без стука, извинился, конечно, но… Затем стал заходить в душ, когда я там мылась, и это стало повторяться так часто, что я начала закрываться и избегать его. А потом… Как-то мама и Настя уехали в деревню, а я по какой-то причине осталась с ним одна… — Юля умолкла. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, она не могла спокойно вспоминать, что случилось тогда.

Шарапова услышала, как Матвей, оттолкнувшись от стола, прошелся по комнате, а потом открыл дверь и вышел. Вернувшись, поставил на стол два стакана и, отвинтив пробку с бутылки, плеснул в них янтарной жидкости.

— Вот, возьми, выпей! — видя ее нерешительность, он почти насильно вложил стакан ей в ладонь. — Это поможет тебе успокоиться, да и мне тоже!

Юля обхватила его обеими ладонями и поднесла к губам. Запах виски ударил в нос, заставляя поморщиться, но она не отвернулась, просто задержала дыхание и сделала глоток. Зубы мелко застучали по стеклу. Крепкий напиток обжег горло и пищевод, она задохнулась и зажмурилась, а через мгновение почувствовала, как обманчивое тепло алкоголя, чуть-чуть согревая, разбегается по венам.

Девушка услышала, как у нее за спиной Гончаров одним глотком проглотил содержимое стакана, Шарапова могла поспорить, он даже не поморщился. Юля сделала еще один глоток, чувствуя, как унимается бешеный стук сердца. Зубы уже не отбивали дробь, дыхание стало ровнее, да и дрожь потихоньку стала утихать.

Матвей поставил пустой стакан на стол и сделал шаг в ее сторону. Через мгновение его теплая и сильная ладонь легла ей на плечо.

— Ты никогда его больше не увидишь! Все закончилось, не думай об этом! — приказал он и прижал ее к себе.

— Нет… Я не верю… Однажды мне уже обещали это. Но все повторилось. Он будет преследовать меня до конца дней! Он болен… У него мания… Он вернулся, значит, не отстанет… — прошептала она. — А я порой ненавижу себя и это смазливое личико, которое смотрит на меня из зеркала. Эти волосы и тело… Ненавижу, потому что все это вызывает похотливые желания у мужчин… Лучше б я была толстой дурнушкой, наверняка б мне легче жилось. Не могу… Не хочу так больше… — она всхлипнула, и слезы, которые стали высыхать, снова покатились по щекам.

Гончаров никогда не видел, чтобы кто-то так отчаянно и невыносимо горько плакал. Тем более не думал, что так может плакать Юля. От жалости у него сжималось сердце, а слезы наворачивались на глаза. Он обнимал ее, гладил по волосам и спине, прижимал к себе, шептал на ушко ласковые словечки. Со всей отчетливостью понимая то, что подспудно тлело в нем все эти дни, — никогда и никому он не отдаст эту девушку. И не оставит ни на минуту.

За окном вспыхнул багряный закат, осветив комнату малиновым светом, разогнав на мгновение сгущающиеся сумерки, а они продолжали сидеть в кабинете.

Гончаров, усадив ее к себе на колени, обнимал и укачивал, как ребенка, и чувствовал, как потихоньку она успокаивается и расслабляется, прижимаясь к его плечу.

— Мне нужно домой, — наконец нарушив молчание, произнесла она.

— Нет, — покачал головой Гончаров. — У меня есть предложение получше! Хочешь, можем пойти в парк, тебе ведь нравится гулять по аллеям? Или пройдемся к ротонде? А нет, разожжем камин наверху и попросим принести ужин. Я не отпущу тебя сегодня домой, Юля! — со всей серьезностью заявил мужчина. — Я тебя вообще больше никуда не отпущу! — добавил он.

Глава 8

Юлька встала из-за стола и подошла к окну, чуть отодвинув портьеру. За окном было ясное, чудесное, золотое октябрьское утро. Над деревьями еще не рассеялась дымка, на пожухлых травах и астрах, которые отважно красовались на клумбах, серебрилась изморозь, горел багряным девичий виноград, что рос на склоне, за балюстрадой. За окном было так торжественно-прекрасно, а душа напоминала мутный омут реки, что текла у подножия усадьбы. Страхи, сомнения, терзания, непонимания и тоска, поднимаясь из глубины, накрывали с головой каждый раз, как только оставалась одна.

В субботу она так и не ушла домой, да и в воскресенье побывала там только за тем, чтобы сменить одежду. Ей было хорошо в Сиренево рядом с Гончаровым, но все это не было настоящим, и могло закончиться в одночасье. Все должно закончиться, Юля это понимала.

В усадьбе уже обсуждали ее связь с Гончаровым. Во взглядах домашних она читала интерес и в некотором роде осуждение. Даже в разговоре с Андреем Михайловичем, который состоялся сегодня утром, ей чудились паузы, которые были длиннее обычного. Вероятно, о том, что происходит в Сиренево, он уже знал. Кто-то из администрации ему доложил. Возможно, Старовойтов ждал, что Юля сама расскажет обо всем. А она только сейчас поняла, что рассказывать нечего, потому что не в состоянии обозначить то, что происходило у них с Матвеем на протяжении этих нескольких дней. Не находила слов, а те, что вертелись на языке, были оскорбительны.

Да, она уже совсем взрослая, и Гончаров тоже, они имеют право на личную жизнь, но не на глазах всего Сиренево. Здесь она не просто девочка, а Матвей Юрьевич — не ее бойфренд. Вероятно, Старовойтов-старший хотел ей об этом напомнить и так же, как и она, не находил слов. Юля знала, чем все это может обернуться для нее, но желание отпустить себя, дать волю на какое-то время оказалось сильнее. Теперь она не знала и не понимала, как поступить. Единственное, что приходило в голову, — побег. Уехать сейчас от всего, сбежать, побыть одной и попытаться разобраться в себе. Гончаров уедет, а она вернется и попробует все исправить. Конечно, что-либо объяснять окружающим она не обязана, как, впрочем, и оправдываться, но после того как Гончаров все же уедет, бросив ее здесь, вряд ли у нее хватит сил гордо держать голову и казаться невозмутимой.

Тяжело вздохнув, Шарапова отпустила штору и вернулась к столу. Потянувшись к листку бумаги, она некоторое время задумчиво рассматривала заявление о предоставлении неоплачиваемого отпуска. Юля понимала, несколько недель ничего не решат, но дадут ей возможность привести мысли и чувства в порядок.

Матвей… Он смешал все размеренное и правильное в ее жизни, смешал и оставил, наслаждаясь эффектом или все же просто наблюдая. Гончаров вносил в ее мысли и чувства сумбур. Она не понимала его, не знала, но, несмотря ни на что, тянулась к нему, потому что боялась не справиться с тем, что он сделал с ней. А ему этого было мало. Мужчина словно ждал чего-то еще. Юле казалось, он хотел уехать, но не уезжал. Гончаров не заговаривал об отъезде, но и желания задержаться не выражал.

Между ними остались потрясающие дни и ночи, которые она не забудет, и омрачать их неприятным осадком разочарования и сожаления ей не хотелось. Более того, ей хотелось бы все вечера проводить так, как вчера — в его объятьях, нежась у камина и наблюдая, как играют блики огня за решеткой; держа его за руку и неторопливо бредя по аллеям парка; закрывая глаза, поднимать лицо к небу и вместе с пряным ароматом опадающей листвы ощущать его аромат на своих губах; отдаваться страсти, забывая обо всем, и, обманывая себя, чувствовать счастливой в этом маленьком мирке. Как раз последнее пугало больше всего, потому что за этими желаниями следовали другие чувства, признаться в которых она не могла даже себе.

А потому стоило, не раздумывая, покончить с этим.

Шарапова взяла заявление и вышла из кабинета. Миновав холл, она поднялась по лестнице на второй этаж, пересекла ванную и оказалась на пороге синей комнаты, дверь которой была открыта. Здесь Гончаров чаще всего проводил время, когда она была занята.

Матвей разжег огонь в камине и сидел в кресле, закинув ногу за ногу. Удерживая ноутбук на коленях, он был полностью погружен в работу. Мужчина, вероятно, не слышал ее шагов, даже не поднял голову, когда Юля появилась на пороге. Девушка остановилась, не сводя с него глаз. Вчера он не притрагивался к спиртному, и это явно пошло ему на пользу. Свежевыбритое лицо посветлело, белки уже не были так налиты кровью, да и мешки под глазами не так явно приковывали к себе взгляд. Светлый пуловер с закатанными рукавами оттенял смуглую кожу. Длинные пальцы с серебряными кольцами быстро порхали по клавиатуре. Рядом, на столе, находился поднос с кофейником, чашкой и тарелкой с канапе.

«Интересно, как он воспримет сообщение? Что скажет и как себя поведет? Отпустит ли? Впрочем, чего гадать? Сейчас все и узнаем!»

Девушка кашлянула, и Гончаров тут же вскинул голову. Губы его сжались, темные линии бровей взметнулись вверх.

— Привет. Извини, если помешала… — заговорила она, входя в комнату.

— Проходи, — махнул он ей рукой и, прикрыв крышку ноутбука, положил его на стол. — Я сам собирался отвлечься немного от дел и выпить с тобой кофе! После выходных на работе завал… — пожаловался он, наливая себе и ей кофе в маленькие фарфоровые чашки.

— Ты ж в отпуске? — едва заметно улыбнувшись, напомнила она.

— Теоретически, — уточнил Матвей и протянул ей чашку.

— Угощайся! — он указал рукой на тарелку с канапе.

— Нет, спасибо, я не хочу! Вот, — Юлька протянула ему лист бумаги.

— Что это? — спросил он, глядя на нее.

Брови недоуменно поползли вверх, собирая на лбу морщины.

— Заявление об отпуске без содержания, — Юлька опустила глаза, не выдержав его взгляд.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине.

— Что случилось? Зачем тебе отпуск за свой счет на целый месяц? — наконец задал вопрос Гончаров. Голос его звучал совершено спокойно, в нем не было ни удивления, ни возмущения, ни волнения.

— Я хочу уехать и побыть вне Сиренево, деревни и всего того, что есть в моей жизни сейчас. Я запуталась и ничего не понимаю, в том числе чего хочу и что мне нужно. Себя не понимаю.

Матвей усмехнулся.

— Понятно. И куда же ты хочешь поехать? В районный центр? Закроешься в своей квартире и будешь предаваться самокопанию? — не в состоянии скрыть привычной иронии, уточнил он.

Юля не смотрела на мужчину, поэтому не видела, как дрожит листок в его руках. Внешне ему удалось скрыть эмоции, но внутри все дрожало и кипело от неожиданности и ярости на нее и на себя.

— Нет, я хочу уехать в Гродно. Там у меня живет хорошая знакомая, с которой мы вместе учились в «Школе туризма», — ответила она и, обойдя кресло, подошла к окну, отвернувшись от него.

— Андрей Михайлович в курсе твоих планов?

— Нет. Ты ведь у нас главный. Пока ты здесь, я хочу решить этот вопрос.

Мужчина положил ее заявление на крышку ноутбука и потер лицо ладонями, пытаясь справиться с эмоциями. Жутко хотелось выпить.

— А ты уверена, что через месяц все прояснится и тебе захочется вернуться? Послушай, Юль, бегство — это не лучший способ решения проблем, я неоднократно говорил тебе! От этого проблемы никуда не денутся. Может, ты перестанешь бежать и попробуешь решать их как умный, взрослый, цивилизованный человек? Я понимаю, возращение матери выбило тебя из колеи, еще и эта история с Шараповым… Но это ведь не все, не так ли? Ты от меня бежишь? Хочешь сохранить лицо и уйти первой?

— Нет, — соврала девушка. — Нет, — добавила она более уверенно. — Ты здесь ни при чем! Я давно интуитивно чувствовала, что все как-то не так. Ты сам об этом говорил, напоминал. А теперь утверждаешь, я бегу от проблем. Мне нужна пауза. Меня удерживала только бабушка. Не хотелось оставлять ее одну! А теперь…

— Теперь тебя ничего не держит. Понятно, — Матвей стремительно поднялся из кресла и направился к каминной полке, где стояла пепельница и лежали сигареты.

Достав одну, он прикурил и крепко затянулся. Ему нужно было успокоиться и собраться с мыслями. Такого поворота событий он явно не ожидал, но в этом ведь и была вся Юля Шарапова, только она могла преподнести такой «сюрприз».

— Раз тебя здесь ничего не держит и по большому счету все равно, куда ехать, почему бы не со мной в Москву? — после минутного молчания предложил мужчина.

Девушка взглянула на него.

— Однажды мы обсуждали это, мой ответ остается неизменным!

— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж! — быстро произнес Матвей, и в комнате воцарилась тишина.

Юльке показалось, она ослышалась. Широко распахнутыми, полными удивления и недоверия глазами девушка уставилась на мужчину. Но Гончаров был совершенно серьезен, он не шутил, не издевался и не прикалывался. Его темные глаза, не мигая, смотрели на нее напряженно и выжидательно.

— Что? — только и смогла выдохнуть девушка, почувствовав, как дрожат колени. — Но…

Прижав ладонь ко лбу, Шарапова пыталась справиться с волнением и осознать услышанное, но в голове все равно не укладывалось. Разве Матвей не из тех вечных плейбоев, которым постоянно нужны новые юные нимфетки, клубы, развлечения, выпивка и приключения? Разве он не из тех мужчин, которые никогда не женятся? Разве он сам не утверждал это? К тому же он не любил ее, и она отвечала ему тем же. Тогда зачем? Для чего?

Юлька потерла пальцами лоб.

— Но зачем? — все же вырвалось у нее.

Мужчина лишь пожал плечами.

— Скажем так, я решил остепениться и последовать примеру дорогого и близкого друга Ариана. По его словам, брак — не так страшно, как о нем привыкли думать закоренелые холостяки! — с легким сарказмом сказал он, и знакомая усмешка искривила его красивые губы. — К тому же я не могу и дальше жить в Сиренево. Дела, дорогая, не ждут. Да и мотаться сюда каждые выходные не вариант!

— А зачем мотаться? Можно с легкостью найти замену в Москве, и не придется обременять себя женой и условностями! Но уж если все же ты решил жениться, уверена, в столице… — начала она и замолчала, прижав пальцы к губам.

Что за чушь она несет!

— Матвей, — снова заговорила девушка, сделав глубокий вдох. — Ты разыгрываешь меня? Ты ведь не серьезно? Я не твой типаж, мы это уже обсуждали, но все равно я надоем тебе так же скоро, как подружки-модели, с которыми ты привык проводить время.

— Я хочу тебя, дорогая! И если ты успела заметить, хочу с первой встречи на Белорусском вокзале. Я пытался забыть тебя все эти годы, но не получилось. Желание получить тебя не смогли утолить все девочки-модели, а их, поверь, за эти годы было немало! Такого со мной раньше не случалось! Ты же знаешь, больше чем на несколько ночей девушки в моей постели не задерживаются, но ты стала исключением, в этом я готов признаться. И те несколько сумасшедших ночей, которые мы провели вместе, дают мне право заключить, что и ты хочешь меня не меньше! В Сиренево я приехал с единственной целью — заполучить тебя! На несколько ночей, как обычно! Но ошибся… Я хочу тебя еще… Ты знаешь, что такое наркотическая зависимость? Так вот, я обнаружил, что ты — моя зависимость! И чем дальше, тем сильнее! Не очень романтическое сравнение, да? Но уж как есть, прости! Я не могу бегать за тобой всю жизнь, дорогая, а это твое любимое занятие! У тебя прекрасная жизнь, бесспорно. Но я не могу тебя здесь оставить одну и не оставлю! Такая девушка, как ты, просто обязана кому-то принадлежать, почему не мне?

Юльку аж передернуло от его слов. Он говорил так, будто, сидя за столом переговоров, собирался заключить выгодную сделку, сорвать куш. Говорил небрежно и с таким безразличием, словно предлагал ей провести с ним еще одну ночь, а не разделить жизнь.

— Нет, я не могу! — воскликнула девушка и пошла к дверям, чувствуя, как охватывает паника.

Но Матвей, конечно, не дал ей уйти, перехватив у двери, взял ее за руку.

— Почему? Приведи мне хоть одну разумную причину? — осведомился он и, приподняв ее подбородок двумя пальцами, заставил взглянуть ему в глаза. — Разве у тебя есть кто-то, кроме бабушки, кого ты не можешь оставить?

— Нет! — почти выкрикнула девушка, вырываясь из его рук. — Нет, и ты это прекрасно знаешь! — Шарапова чувствовала, как внутри все дрожит, и она теряет самообладание. — Но для брака всего того, о чем ты сейчас говорил, мало! На страсти семью не строят! Нужны любовь, понимание, уважение личного пространства! Необходимо что-то общее между людьми, которые собираются прожить вместе всю жизнь!

Знакомая усмешка искривила губы Гончарова.

— И где ты наслушалась таких глупостей, дорогая? Любовь бывает только у детей лет восемнадцати, наивных и неискушенных жизнью! Чистая, светлая, как весеннее небо над головой! Да и она скоро проходит! Вот поэтому нельзя вступать в брак, руководствуясь подобными чувствами! Они, как осенний туман, развеиваясь, оставляют после себя разочарование и неудовлетворенность! И не у всех хватает сил и смелости разорвать этот брак и начать жизнь заново, потому что видимых причин нет, но и любви тоже нет, а о страсти им вообще ничего не известно. Вот и приходится мучиться или предавать, ища удовлетворения на стороне. Любовь, Юля, самое быстро проходящее и изменчивое чувство, и я не завидую тем парам, которые вступили в брак по любви! Нет, красавица моя, на любовь в браке нельзя полагаться! Уважение, ты говоришь? А я разве не уважаю тебя? — засмеялся мужчина. — Я просто преклоняюсь пред тобой и не стану в чем-либо ограничивать! Понимание? Не сомневайтесь, Юлия Владимировна, мы достигнем его в полной мере, на самом деле у нас куда больше общего, чем можно предположить! Уверен, ты идеально впишешься в то общество, в котором мне приходится вращаться, тебе понравится жизнь в Москве! К тому же в постели мы идеально подходим друг другу, а это самое главное! Ну, что, красавица моя, я с легкостью опроверг все твои доводы, есть еще что-то? Нет! Ладно тебе, Юлька, сомневаться! Из нас получится неплохая семейная пара! И чем больше я об этом думаю, тем больше мне эта идея нравится! Ну же, скажи да!

Юлька опустила глаза, не в состоянии выносить непроницаемого взгляда Гончарова. Он, казалось, гипнотизировал ее и лишал воли! Подавлял и обезоруживал. Шарапова не хотела в Москву, и замуж за Гончарова не собиралась. Ей следует сказать нет и покинуть комнату.

— А как же Сиренево? — вместо этого произнесла она. — Я не хочу оставлять усадьбу! Если и есть здесь что-то, без чего я не смогу, так это имение, — продолжила она, не отрывая глаз от лица Матвея.

— Ты можешь, как и прежде, оставаться главной жемчужиной усадьбы и принимать участие во всех мероприятиях и вечерах, я не против, это все легко устроить! Думаю, Андрей Михайлович не станет возражать! Но административные дела усадьбы придется кому-то передать! Наравне со мной ты можешь руководить процессами из Москвы, но здесь кто-то должен быть! Мы можем кого-то прислать из столицы. Ты согласна стать моей женой? — негромко и уже без привычной усмешки спросил он, сунув руку в карман, извлек небольшую бархатную коробочку. Ловко подцепив замочек, мужчина открыл ее и протянул девушке. На белоснежном атласе красовался прекрасный перстень из темного золота, украшенный розовым аметистом, который обрамляли мелкие бриллианты. Кольцо было стилизовано под винтаж и вписывалось в ее аметистовый гарнитур.

— Откуда у тебя это кольцо? — спросила она, не слыша его вопроса.

— Заказал в ювелирной мастерской, сейчас это не проблема! Юля…

— Ты…

— Да, мое предложение — не спонтанное решение, я собирался попросить твоей руки! Знал, на других условиях ты не уедешь со мной! Твое заявление лишь ускорило процесс. Тебе нравится?

Юля, будто не слыша его вопроса, вытащила кольцо из коробочки, чтобы рассмотреть. Но Матвей забрал украшение и, не раздумывая, надел на безымянный палец.

— Да? — спросил он.

— Да, — прошептала девушка, едва заметно кивнув.

Матвей сжал ее ладонь в своей и, поднеся к губам, прижался к пальчикам.

— Обещаю, дорогая, ты не пожалеешь об этом, — сказал он, обнимая ее.

Юлька зажмурилась, уткнувшись лицом в его плечо, но слезы все равно обожгли ресницы. Она пыталась сдерживать себя, но рыдания рвались из груди, перехватывали горло, не давая дышать. Однажды она отпустила любимого человека и потеряла любовь, о которой с таким презрением говорил Гончаров! Так, может быть, он прав? И у них получится быть счастливыми, не любя? Только почему так невыносимо больно, страшно, тоскливо и одиноко? Слезы все катились из глаз, увлажняя пуловер мужчины, и душа рвалась на волю, как птица, которую вдруг заперли в клетке.

Предзакатное солнце повисло над крышами Сиреневой Слободы, заливая все вокруг багряным светом, а над усадьбой бледным пятном появилась луна, когда Юля, закрыв крышку ноутбука, справившись с привычными делами, вышла из дома, спустившись по ступеням, завернула влево. Она сказала Гончарову, что ей нужно пройтись, и не стоит ее сегодня провожать, но домой она собиралась не сразу. Завернув за угол дома, девушка пошла вдоль ограды к южным воротам, которые выходили в поля и к старому кладбищу.

Территория, где похоронены обе Четвертинские, была облагорожена, а памятники и ограда восстановлены и отреставрированы, более того, установлены портреты благодаря найденному альбому. Сюда не часто забредали люди, кладбище находилось немного в стороне, и Юлька даже рада была этому. Здесь бывали Старовойтовы, когда приезжали в Сиренево. Наведывались люди, которые знали Анастасию Александровну и ее отца, люди, семьи которых когда-то вынуждены были покинуть страну. Сюда приходили отдать дань прошлому, которое долгое время было под запретом. И, конечно, Юля. Она часто бывала здесь. Зажигала лампадку, клала цветы и, усаживаясь на гранитную лавочку, какое-то время вглядывалась в портреты людей, которые не были ей чужими. И каждый раз обещала себе съездить в Чехию, навестить могилы бабушки и отца, но до сих пор так и не решилась отправиться туда.

Сиренево само по себе стало приютом, где жила Юлина душа, а старое кладбище — местом силы, куда она приходила каждый раз, когда охватывали сомнения или что-то беспокоило. Здесь все упорядочивалось в голове, а на душе светлело. Но сегодня, смахнув листья с лавочки и присев на край, Шарапова не сразу смогла поднять глаза к лицам на портретах, а когда все же решилась, слезы затуманили взгляд.

— Простите меня, — едва смогла прошептать она, и слезы снова побежали по щекам. Девушка дрожала от нервного возбуждения и пережитого волнения, которое не отпускало весь день. Она до сих пор не могла поверить, что Гончаров действительно сделал ей предложение, а в то, что приняла его, и подавно. Ее словно накрыло какое-то наваждение, но назад дороги уже нет. Согласие на брак было не менее странным, чем ее отношения с Гончаровым, однако отступать поздно. На пальце сверкало кольцо, а о том, что Матвей Юрьевич женится, уже знали в Москве. После их разговора мужчина тут же связался со своим пресс-секретарем и начальником пиар-отдела, вызвав одну в срочном порядке в усадьбу, а другого оставив заниматься приготовлениями в Москве. Она попробовала вмешаться, предложив расписаться без лишней шумихи и торжества, но он это сразу отмел, не желая даже слушать. Завтра Гончаров собирался к ним на ужин, чтобы официально просить ее руки. Он сегодня уже порывался, но Юля хотела этот вечер провести дома в относительном спокойствии.

Матвей Юрьевич женился в первый раз, а посему собирался организовать роскошное торжество, пригласив сотню гостей. Положение в обществе, которое он занимал, люди, среди которых вращался, накладывали определенные обязательства, нарушать их не стоило. Да и родные его слышать не захотят о скромной регистрации. Все должно быть на высшем уровне. Лучший ресторан Москвы, пресса, именитые гости, французское шампанское, всевозможные деликатесы, море цветов и свечей, живая музыка и невеста, которая могла затмить любую принцессу!

Юльке стало по-настоящему страшно и нехорошо! Сразу вспомнилась свадьба Старовойтова-младшего в «Метрополе», и Шарапова поняла, еще минута — и она не совладает с собой! Девушка не была трусихой, но понимала, если Матвей действительно воплотит в жизнь все то, о чем говорит, свадьбы не будет! Нет, она, конечно, состоится, только невеста на нее не явится! На мгновение она представила, как бежит сломя голову по улицам Москвы с развевающимися юбками и фатой, и горькая улыбка, помимо воли, искривила губы! Господи, о чем она только думает? Разве такие мысли посещают нормальных девушек, которым сделали предложение?

Юлька сидела у старых могил, пока закат, еще долго полыхавший над усадьбой, не померк, а луна, налившись холодным светом, не поднялась выше. Смотрела на мерцающий в лампадке огонек, и тишина, нарушаемая лишь шорохом опадающей листвы, обступала ее. И это была благословенная тишина, под которую она прощалась со всем, что так дорого ей, и понимала, вряд ли когда-нибудь в ее жизни еще будет так…

Стремительно пролетели три недели. Недели непрерывных и спешных приготовлений, волнений, решений! Как ни странно, именно Гончаров проявил нетерпение и не стал ждать, когда минуют новогодние праздники, церковные посты и прочие условности, стоящие у него на пути. Он хотел встретить Новый год с молодой женой где-нибудь на Пхукете, куда намеревался увезти ее в свадебное путешествие, и не собирался менять свое решение!

На следующий день приехала пресс-секретарь Гончарова, а заодно личная помощница, деятельная женщина лет сорока пяти, и спокойной жизни Юльки пришел конец. Матвей не желал ничего откладывать в долгий ящик. Он торопился, будто боялся, что девушка может передумать. Поэтому вечером следующего дня они отправились в деревню, чтобы объявить родственникам о предстоящем бракосочетании.

Безусловно, это вызвало шок у бабушки, мамы и Настасьи. Только Танька визжала от восторга в трубку и, кажется, даже прыгала от радости! Она была единственной, у кого такой поворот событий вызвал бурный восторг.

Родственники, сбитые с толку, ничего не понимая, предположили, что Юля в положении. Ведь в последнее время она часто не ночевала дома. Марина, вспомнив про свои материнские обязательства перед старшей дочкой, пыталась поговорить с ней, образумить, чтобы та подумала, не спешила со свадьбой. Но Шарапова осталась непреклонна в своем решении. Единственное, она хотела бы выйти замуж в Сиренево. Никакой Москвы, никакого «Метрополя», только усадьба. Матвей не стал спорить. Да, это вызвало некоторые затруднения в организации, да и гости, основной состав которых был из российской столицы, не все могли присутствовать, но трудности Гончарова никогда не пугали. Деньги творили чудеса, а гости… Он не расстроился, когда узнал, что некоторые из них не смогут прибыть.

На помощь секретарю прибыло еще два человека из Москвы, взяв на себя все предсвадебные хлопоты. Когда у Юлькиных родственников прошел шок, и они попробовали на правах семьи невесты принять участие в приготовлении к торжеству, им мягко, но твердо дали понять, что в помощи не нуждаются.

Три недели пролетели как одно мгновение, но это была реальность, от которой девушке не удавалось уклониться. Заказ платья в одном из модных свадебных салонов Москвы, цветы для украшения парадной гостиной, вестибюля и лестницы. Меню для праздничного ужина, приглашения из атласа и позолоты, регистрация, организация праздника, ведущий, музыка… Бесконечные совещания с пресс-секретарем о любых мелочах. Совершенно все нужно было учесть, начиная от прически и заканчивая нарядом подружки невесты, которой, конечно же, стала Шурка. Затем вечерние туалеты для мамы, Настасьи, Таньки, бабушки и жены дяди Славы. Все требовало внимания. Она, с присущей ей ответственностью, вникала во все, но порой, глядя на себя как бы со стороны, недоумевала. Юля не походила на счастливую невесту. Не было ни ощущения счастья, кружившего голову, ни трепета, от которого подкашивались бы колени, ни нетерпения, а тем более волнения. Спокойно, уверенно, профессионально она участвовала во всех приготовлениях так, если бы организовывала чью-то свадьбу, а не собственную. Это ставило в тупик и сбивало с толку.

Вечерами, когда предсвадебная суета затихала, Матвей уводил девушку в комнату, наливал себе виски, а ей подавал бокал красного вина. Разжигая камин, они усаживались у огня, и он начинал рассказывать ей истории, пикантные, скандальные, смешные, а порой и трагичные о людях, которые приедут на свадьбу, о своей родне, друзьях, утаивая лишь некоторые подробности, которые будущей жене знать не обязательно. Юлька смеялась, а Матвей любовался ее ослепительной улыбкой и блеском серых глаз. Ее смех серебристым колокольчиком звенел в комнате, и мужчина вспоминал, как, впервые услышав его, был очарован. Взявшись за руки, они часто гуляли вечерами в парке, катались на лошадях, ездили в город ужинать, а потом мужчина уводил ее в таинственный полумрак своих апартаментов, и они до изнеможения занимались любовью…

Вихрь предсвадебной суеты закружил ее, не оставляя ни минуты на то, чтобы остановиться, подумать, как того хотела ее мать. Иногда, лежа в объятиях Матвея, Юля думала о них, и уверенность в том, что у них все сложится, крепла. Любви между ними не было, но все эти недели Гончаров вел себя безукоризненно по отношению к ней и окружающим. Им безумно хорошо было в постели. Так почему бы им и в самом деле не быть вдвоем. Они ведь являли собой красивую пару!

Со дня объявления помолвки Юля почти не ночевала дома, появляясь там крайне редко, когда Матвей отлучался по необходимости в Москву. Она готовилась к свадьбе и одновременно занималась передачей текущих дел. Они долго думали с Матвеем и Андреем Михайловичем, кого ж назначить главным администратором в Сиренево, перебирали варианты и в результате решили предложить эту должность Марине Шараповой.

Юльке, до глубины души привязанной к имению, было невероятно тяжело покидать его, несмотря на все заверения и обещания Матвея, да и свои обязательства, которые остались при ней, она знала, что обрывает нить, которая связывает ее с Сиренево, навсегда. Но еще сложнее было бы видеть на своем месте чужого человека, который не любил бы усадьбу так, как она. Шарапова думала о матери, но не решалась предложить ее кандидатуру. Стеснялась, понимая, это просто наглость, но чем больше думала об этом, тем больше убеждалась, Марина Прохоровна справится с должностью администратора. Жизнь в Европе не прошла для нее даром, и это сказывалось не только на ее внешности, строгой и элегантной, но также на вкусе и манерах. Она великолепно владела немецким языком, довольно прилично могла изъясняться на английском. И ей, Юлька знала, чувствовала, не могло быть безразлично Сиренево. Не верила девушка, что мать забыла Сергея Четвертинского, свою юность и первую любовь.

Старовойтов-старший сам спросил Юльку, не согласится ли ее мама поработать администратором в имении хотя бы первое время, пока они не подыщут кого-то другого.

Девушка обратилась к матери, и Марина без колебаний согласилась. После возвращения из Германии и расставания с Шараповым, пребывая в полной растерянности, она не представляла, чем заняться. Юлькино предложение оказалось для нее настоящим спасением, соломинкой, за которую она и ухватилась.

Поэтому к предсвадебным хлопотам прибавилась еще и передача обязанностей. За очень короткий срок Юлька должна была все рассказать, показать и ввести в курс дела.

Глава 9

В последний вечер перед свадьбой Юлька осталась в Сиренево, только уже не в апартаментах Гончарова. Она выбрала комнату в другой части дома, небольшую и светлую, где на вешалке в гардеробе уже висело свадебное платье, облаченное в кисейный чехол, а на туалетном столике лежали бархатные футляры с бриллиантовыми драгоценностями. Сегодня приехали близкие друзья Матвея, его родственники, мать и Андрей Михайлович с супругой. И в их присутствии ночевать в одной комнате с Гончаровым показалось девушке не совсем приличным, поэтому она ушла в спальню, которая некогда принадлежала Вере Александровне Четвертинской.

Матвей настоял, чтобы гостей в тот вечер она встречала с ним. Решено было устроить небольшую семейную вечеринку, чтобы дать возможность родным познакомиться и пообщаться. Юлька волновалась, но мужественно выдержала смотрины. Улыбаясь и протягивая руку каждому, она была вежлива, приветлива и скромна. Минимум макияжа, волосы, заплетенные в косу, неброский наряд и отсутствие драгоценностей делали ее похожей на миленькую, прелестную девчушку, какой она и хотела казаться в глазах родственников будущего мужа. Выдержка не изменила ей, но госпожа Гончарова, тучная женщина с копной темных волос и строгим нарядом от кутюр, не улыбнулась ей в ответ и руку не подала. Окинув Шарапову критичным взглядом, она кивнула ей, как того требовали приличия, и демонстративно повернулась к сыну.

Матвей, кажется, ничего не заметил, а Юлька, чувствуя неприятный осадок, едва сдержалась от желания закусить губу и сбежать.

Благо, одновременно с родными Гончарова прибыла чета Старовойтовых. Они с особой теплотой обняли девушку, к которой были искренне привязаны, и считали себя ответственными за нее. Они не знали, что происходило в Сиренево последние несколько недель, но о том, что у Гончарова роман с Юлей, им, безусловно, доложили в первые же дни! Они мечтали, что однажды девушка выберет достойного супруга, и были очень рады, когда она сообщила, что выходит замуж за Матвея, попросив при этом Андрея Михайловича стать посаженным отцом. И мужчина, безусловно, согласился. Для него это — честь, ведь она была ребенком его лучшего друга.

Когда приехали Старовойтовы, Юля отставила Гончарова одного и отправилась проводить их в апартаменты, которые они занимали каждый раз, посещая Сиренево. Она задержалась у них, немного поболтав и обсудив некоторые детали и подробности торжества.

А когда спустилась вниз, ни Матвея, ни его родственников в холле уже не было, но из парадной гостиной доносились голоса. Она прошла в буфетную, чтобы распорядиться относительно ужина, а потом потихоньку прошла в свой кабинет и опустилась на банкетку. Как же она устала от всего этого, как же хотела только одного — чтобы все это поскорей закончилось. Юля догадалась, что не понравилась родным Гончарова, и теперь оставалось надеяться лишь на то, что в будущем ей не придется с ними пересекаться. И еще она радовалась, что на ужин согласилась прийти только мама. Бабушка и Танька выглядели бы чужими в этом обществе, что дало бы еще один повод для презрения будущей свекрови. На Марину Прохоровну вряд ли подействует надменность госпожи Гончаровой. Ее этим не проймешь, к тому же на встрече с Юлиной мамой настаивала чета Старовойтовых. Они хотели с ней познакомиться, давно ждали встречи не только потому, что с завтрашнего дня ее мать приступала к обязанностям администратора, собирались поговорить с ней о Четвертинском, о его последних днях здесь. Юля устало потерла лоб ладошкой. Она тоже хотела послушать о своем отце, но Марина по-прежнему молчала.

Девушка откинула голову назад и закрыла глаза. Главное пережить завтрашний день! Только завтрашний день! А потом самолет унесет их на Пхукет, где в уединении и тишине экзотического острова она сможет отдохнуть, расслабиться и привыкнуть к своему новому положению и статусу.

После ужина, показавшегося девушке бесконечным, она поднялась из-за стола, чувствуя, как начинает болеть голова. Старовойтовы были увлечены беседой с Мариной Шараповой. А все остальные, присутствующие за столом, были чужими и почти незнакомыми. В какой-то момент девушка поняла, она не в состоянии дальше поддерживать пустой и бессмысленный разговор, улыбаться глупым шуточкам и чувствовать возрастающее напряжение.

Госпожа Гончарова ее откровенно игнорировала, обращаясь только к Старовойтовым или своей родне, она говорила о событиях, Юле совершенно неизвестных, и людях, ей незнакомых. Когда Шарапова заговаривала, на лице женщины появлялось такое пренебрежительное, почти вызывающее выражение, что слова застревали в горле.

Шарапова не понимала, чем не угодила родным Гончарова, но выяснять это не собиралась. Как не собиралась любезничать и заискивать перед ними, пытаясь заслужить расположение. Она не видела в этом необходимости, а избитые аксиомы в ее случае не действовали. Ей не было нужды любым способом завоевывать уважение свекрови, чтобы заполучить ее в союзники. В отношениях с Гончаровым Юля не нуждалась ни в советчиках, ни в союзниках. У нее тоже были гордость и врожденное благородство, унаследованные от Четвертинских, которые не позволяли унижаться ни перед кем и ни при каких обстоятельствах. Люди, которые ей не нравились, предавались забвению. Юля не считала необходимым тратить на них свое время, кем бы они ни были.

Выходя из-за стола и желая всем хорошего вечера, девушка твердо решила для себя, их с Матвеем бракосочетание станет первым и последним событием, на котором будут присутствовать его родные.

Покидая столовую, Юля собиралась подняться к себе и пораньше лечь спать, но в последний момент передумала и, одевшись, выскользнула через веранду на улицу. Ей хотелось в последний раз побыть в тишине парка и проститься со всем, что было так дорого сердцу все эти годы.

Шарапова долго сидела на лавочке, что вела к ротонде, то и дело поглядывая на ярко освещенный дом и оба флигеля. Юля находилась здесь достаточно долго, пока не почувствовала, что замерзает, но уходить все равно не хотелось, хоть она и понимала, сколько бы ни дышала этим пряным, сырым, морозным воздухом, все равно не сможет надышаться впрок.

В дом она вошла через веранду. Предпочитая ни с кем не встречаться, поднялась по черной лестнице. Где-то в доме еще разговаривали и смеялись, собравшись в парадной гостиной.

Поднявшись по лестнице, девушка беспрепятственно оказалась в своей комнате, еще не решив, присоединится ли она к остальным гостям, как того требовали приличия, или пораньше ляжет спать.

И вдруг услышала голоса. Говорили на повышенных тонах, явно о чем-то спорили. На цыпочках подобравшись к двери, Юля прислушалась. В гостиной, что разделяла комнату с синими апартаментами, определенно кто-то был. Шарапова понимала, подслушивать нехорошо, она и не пыталась. Матвей и его мать, перейдя на повышенные тона, кажется, не заботились, услышат их или нет. Отойдя от двери, боясь выдать свое присутствие, Юля не стала включать свет, замерев на месте. Ведь говорили явно о ней.

— Матвей, ты на самом деле хочешь ввести эту деревенскую девку в высшее общество Москвы? — теряя терпение, взвизгнула Гончарова.

Юлька вздрогнула от ее вопля, а кровь прилила к щекам.

— Мама, я прошу тебя, — предостерегающе произнес мужчина.

— Не проси. У тебя от алкоголя в голове помутилось? Она не пара тебе! Ей не место рядом с тобой! Что она будет делать в Москве? Что она будет делать на званых вечерах и приемах, где ты бываешь? Почему ты раньше не сказал, кто она? Когда ты успел с ней познакомиться и к чему такая спешка? Она беременна?

— Я сказал. Она врожденная Четвертинская. Ты считаешь, что дочь Сергея Четвертинского недостойна стать женой твоего сына? — усмехнулся мужчина. — Мама, мне плевать на общество и на то, что они подумают, как себя поведут по отношению к ней, к нам! Ты же хотела, чтоб я остепенился и женился, разве нет? Вот тебе и невестка!

— В Москве полно хорошеньких девушек из приличных семей, почему ты не выбрал кого-то из них? Тебе непременно нужен скандал?

— Мне плевать на них! Пожалуйста, избавь меня от обсуждений достоинств этих милых и хороших девушек из приличных семей! Я знаю, что они на самом деле из себя представляют! Они согрели не одну постель в нашей золотой тусовке!

— Матвей, не смей говорить так со мной! — резко оборвала его мать. — Жену Ариана Старовойтова ты тоже обзовешь ш…? А ведь она вращалась в той же тусовке!

— Не назову, мама. Считай, что Аделина Александрова была единственным исключением, моему другу несказанно повезло. Прости, если расстроил тебя! Продолжать этот разговор я не намерен. Он неуместен и оскорбителен! Завтра я женюсь на Юле и точка! А сейчас, извини, меня ждут друзья!

— Ты уходишь?

— Да. У меня, между прочим, мальчишник! Я надеюсь, ты не станешь возражать, если я оставлю тебя? — мужчина усмехнулся. — Приятного вечера, мама!

Чувствуя, как гулко стучит сердце в груди и подгибаются колени, Юлька опустилась на первый попавшийся стул.

Так вот, значит, что думает о ней мать Гончарова!

Шаги Матвея затихли на лестничной площадке, да и в гостиной наступила тишина, а Юлька все еще не решалась пошевелиться. Какое-то время она сидела в темноте, а потом, потянувшись к ночному столику, зажгла маленькую лампу под шелковым абажуром. На столике лежали подарочный пакет и огромный букет нежно-розовых роз, которые привезли для нее Старовойтовы. И цветы, и подарок попросил вручить ей Ариан, который, к сожалению, не смог вырваться из Лондона, чтобы присутствовать на свадьбе лучшего друга.

Матвей ждал Ариана, горя нетерпением после долгой разлуки обнять и его, и Аделину. Гончаров хотел, чтобы близкий друг был шафером на свадьбе, и то, что тот не приехал, очень расстроило мужчину. Но Юлька знала, Старовойтов-младший не приедет. Потому что не сможет смотреть, как она выходит замуж. У нее хватило мужества выдержать его свадьбу, но хватит ли у нее мужества у него на глазах сказать да другому мужчине? Нет, скорей всего, нет, поэтому его отсутствие к лучшему.

Зачем ворошить прошлое теперь, когда они оба связаны словом и ничего уже не изменить, не переиграть! Ничего, кроме боли, им эта встреча не принесет. И, кажется, Старовойтов понимал это так же хорошо, как и она сама.

Закрыв глаза, девушка уткнулась лицом в цветы и несколько секунд вдыхала нежный аромат, потом выпрямилась и пододвинула к себе упаковочный пакет, на дне его лежал узкий футляр, в котором на белом атласе сверкал старинный серебряный браслет, украшенный мелким жемчугом и бриллиантами. Дорогое антикварное украшение, безусловно, ей очень понравилось.

«Он помнит меня…» — пронеслось в голове, и спазмы перехватили горло.

Где-то там, далеко-далеко, за тысячи километров, может быть, он, вот так же, как и она, сидит сейчас в одиночестве и думает о ней. Вспоминает те дни, когда они находились в Сиренево вдвоем и, не понимая этого, были так счастливы.

Слезинка все же скатилась по щеке, но Юлька тут же ее стерла. Зачем сейчас бередить прошлое? Так бывает. Просто не судьба.

Она закрыла футляр, даже не прикоснувшись к украшению, и положила обратно в пакет, вытащив небольшую открытку, прочла: «Будь счастлива, моя маленькая подружка!»

«Счастлива?»

Юлька обернулась к зеркалу, и в полумраке увидела свое лицо — бледное, застывшее. И только огромные глаза, темные, бездонные, отражали какой-то лихорадочный блеск.

Разве может она быть счастлива с человеком, которого не любит? Разве возможно для нее счастье, если сердце плачет о другом? Как вообще смогла решиться на подобный шаг и поверить, что из этого действительно что-то выйдет?

Московское общество в лице родственников Матвея вынесло свой вердикт относительно ее персоны.

Юлька встала и подошла к окну.

Мама пыталась отговорить ее от столь поспешного решения, а она не послушалась. Теперь оставалось лишь сдержать слово, данное Матвею, и до конца быть верной тем обязательствам, которые диктовала ей совесть и принадлежность к фамилии Четвертинских.

Аромат цветов витал в воздухе и, смешиваясь с тонким запахом горящих свечей, лишь усиливал атмосферу торжественности и пышности. Цветами был наполнен весь дом. Они стояли в вазах, были в руках гостей, присутствовали в столовом декоре, служили украшением причесок у дам. Перевитые органзой гирлянды белых лилий украшали перила парадной лестницы. Маленькие бутоньерки из кремовых, розовых и белых роз были расставлены на столах в парадных комнатах Сиренево.

Вестибюль был заполнен цветами и людьми, напоминая растревоженный улей. Гости прибывали и прибывали, а жених украдкой поглядывал на часы.

В дверь осторожно постучали.

— Если это жених, не пускайте его! Ишь ты, какой нетерпеливый! — хихикнула Шурка. — Передайте, невеста будет готова через несколько минут!

Катя Семченко подошла к двери и чуть-чуть приотворила ее.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович! Вы за Юлей? Гости уже собрались? Жених нервничает? О, так это полезно! Ой, простите, вырвалось! Еще минутку! — пообещала она и виновато улыбнулась Старовойтову-старшему.

Затворив дверь, Катерина обернулась к подружкам.

— Юль, Старовойтов тебя ждет! Говорит, гостей полон дом, жених места себе не находит! Наверное, боится, что ты сбежишь! Вот глупый, правда, Шурка? Разве от такого сбегают? Повезло тебе, Юлька! — мечтательно вздохнула девушка.

— Ничего, вот переедет Юля в Москву и нам с тобой кавалеров нормальных найдет! — откликнулась Шурка из-за Юлькиной спины, где она, сидя на корточках, вот уже полчаса пыталась расправить жесткие фалды шлейфа на свадебном платье.

— Если ты будешь порасторопней, глядишь, подцепишь свидетеля! Он, как я успела рассмотреть, очень даже симпатичный! — парировала Семченко.

— Ага, ему определенно сегодня не до меня! Надеюсь, они проспались! Во сколько, ты говоришь, Юлька, они вернулись?

— Около семи! — отозвалась Шарапова и в последний раз взглянула на себя в зеркало. — Я боюсь, девчонки! — честно призналась она. — Кстати, мысли о побеге все утро не оставляют меня!

— Юлька, да брось! Ты что, обиделась на Матвея из-за мальчишника? Не стоит, так заведено, ты же знаешь! Он ведь это в последний раз перед долгой и счастливой семейной жизнью! А потом будет только твой, забудет обо всем! Как увидит тебя сейчас, так и обомлеет! Ты такая красивая! Просто принцесса! Ну, пойдемте? А то ведь Андрей Михайлович тоже нервничает!

Юлька смогла лишь кивнуть в ответ. Говорить она не могла. От волнения, напряжения и страха спазмы сдавили горло.

— С Богом! — сказала Катя, распахивая дверь.

Шурка Калинина посторонилась, а Юлька, приподняв кончиками пальцев подол платья, сделала несколько неуверенных шагов.

— Шурка, пелерину захвати! — напомнила Катя подружке, когда Шарапова вышла из комнаты и, опершись о предложенную Старовойтовым руку, двинулась к лестнице.

— И букеты, букеты захвати! — добавила Семченко, когда Калинина уже собралась выйти из комнаты и бежать за невестой. — Не торопись ты, Бога ради! Не понимаешь, что ли, там пресса и все такое! Вовсе не обязательно, чтобы наши с тобой лица мелькали у Юли за спиной!

— А что не так с нашими лицами? — растерянно протянула Шурка.

— Да все так, только не забывай, это не деревенская свадьба, а высшее общество Москвы! — отрезала Катя.

Подружки перешептывались за спиной, но Юля не обернулась.

Один пролет, другой…

Рой голосов нарастал, как звук прибоя, то стихая, то накрывая с новой силой. Острый запах лилий ударил в голову, и девушку на мгновение замутило. Слишком поздно она вспомнила, что от волнения с утра ничего не ела. Осторожно преодолевая ступеньку за ступенькой, девушка наконец увидела холл, в котором толпились гости. Пестрое разноцветье нарядов, блеск драгоценностей, все смешалось, как стеклышки калейдоскопа. Где-то среди толпы были ее родные и Матвей, но как бы она ни пыталась, вряд ли смогла бы хоть кого-то разглядеть. Только твердая рука Андрея Михайловича придавала ей сил и уверенности.

Рой голосов стал стихать, защелкали фотоаппараты.

Старовойтов замедлил шаг, и Юльке тоже пришлось остановиться на середине последнего пролета. Девушка знала, так нужно, положено. Андрей Михайлович хотел дать возможность и гостям, и репортерам рассмотреть ее, полюбоваться. Но все равно она чувствовала себя при этом куклой, дорогой и очень красивой, выставленной напоказ. Дрожь сотрясала тело, но улыбка, та самая, нежная, едва уловимая, не сходила с губ. Давным-давно Шарапова уяснила для себя одну вещь — чтобы ни творилось внутри, какие бы чувства и мысли ни одолевали, на внешнем облике это не должно отразиться. Вряд ли кто-то из гостей подозревал, как много можно спрятать за улыбкой, оставив окружающим лишь милую и прелестную оболочку, а вот она знала об этом все.

Девушка стояла перед ними в великолепном пышном свадебном наряде из атласа, шифона и кружев цвета шампанского. Кружевная фата в испанском стиле, закрепленная в прическе бриллиантовым гребнем, струилась по открытым плечам, оттеняя их кремовый цвет, и ниспадала на гирлянду из свежих белых роз, что лежала на турнюре. В глубоком вырезе декольте переливалось колье, в ушах поблескивали бриллианты, преподнесенные Гончаровым в качестве свадебного подарка. Макияж подчеркивал безупречные черты лица, делая их более выразительными. Гордая и прекрасная, сейчас более чем когда-либо напоминающая свою бабушку, Анастасию Четвертинскую, Юля будто со стороны смотрела на все происходящее и на себя в том числе, и недоумение возрастало внутри.

Толпа внезапно расступилась, пропуская кого-то вперед, и Юлька увидела наконец Матвея.

Держа в руках небольшой букетик из белых роз, украшенный кружевом, он неторопливо прошел сквозь толпу и остановился у подножия лестницы, глядя на нее снизу-вверх. Черный смокинг с атласной отделкой идеально сидел на его атлетически сложенной фигуре, белоснежная рубашка с накрахмаленным воротничком подчеркивала смуглость кожи. Черная бабочка, белый бутон в петлице. Наверное, он все же успел побывать у парикмахера, потому как волосы были аккуратно подстрижены и безупречно зачесаны. Лицо гладко выбрито, даже темные круги под глазами, явный признак бессонной ночи, нисколько не портили его. Гончаров выглядел великолепно. И, наверное, в огромной комнате не нашлось бы женщины, которая, глядя на жениха, с легкой завистью не решила, этой девчонке бесконечно повезло. Надо же, урвала себе в мужья самого завидного жениха Москвы. И они бы ни за что не поверили, если бы узнали, что Юлька думает по-другому!

Матвей протянул руку, Юлька сделала еще несколько шагов, преодолевая последние ступени, и коснулась его ладони. Гончаров сжал ее пальчики и, одобряюще улыбнувшись, склонился и коснулся их губами. Выпрямившись, он протянул ей свадебный букет, затем собственнически взял под руку и повел сквозь толпу и колонную галерею в парадную гостиную, где у красиво декорированной арки их ждал представитель загса.

Глава 10

Прошло два года.

Стоя на кухне у большого французского окна с выходом на балкон, Юля задумчиво смотрела на ночной город, раскинувшийся перед ней. Огни Кремля отражались в Москве-реке, нескончаемый поток машин лился по Кремлевской набережной, мигая габаритными огнями, и пересекал Большой Каменный мост. Сейчас, в канун Нового года, город поражал воображение всевозможной иллюминацией, хоть погода стояла скорее осенняя, декабрь подходил к концу, а москвичи, впрочем, не только они, снега еще не видели и не надеялись, что погода порадует этим зимним атрибутом.

Юлька могла часами стоять и наблюдать за ночной Москвой. Вечерний город завораживал. Впрочем, многие вечера за два года супружеской жизни она и простояла вот так у окна, если на улице было холодно. А когда было тепло, выходила на балкон, садилась в кресло, наливала бокал вина и подолгу просиживала, не думая ни о чем, просто наслаждаясь красотой величественного и неповторимого города.

Переезд в российскую столицу пугал ее. А впечатления, которые однажды оставила Москва, были не самыми приятными. Тогда, в свой первый приезд, город напомнил девушке огромный бурлящий котел, напугав ее. А люди, с которыми пришлось столкнуться, не произвели должного впечатления. Но за два года она успела узнать город получше, познакомившись с его садами, парками, дворцами, площадями, бульварами, музеями и театрами. И прониклась симпатией, к сожалению, только к его достопримечательностям. С людьми все обстояло иначе. Почему так случилось, Юля и сама не знала, но так и не свела ни с кем близкого знакомства. И друзей у нее здесь тоже не было. Она посещала с Матвеем всевозможные приемы, бывала на презентациях, дефиле модных дизайнеров и выставках, даже ходила с ним на деловые обеды, когда ее присутствие было необходимо. Ее не раз приглашали на телевидение, предлагая принять участие в популярных женских передачах, и на фотосессии для модных глянцевых журналов. Супруге Матвея Гончарова многое было доступно. Только, к сожалению, это так мало ее интересовало. Замужество и переезд пошли ей на пользу, деньги и возможности лишь дополняли то, что дано было от природы! Некоторые журналы включили ее в сотню самых красивых и стильных женщин Москвы. Это грело самолюбие, но недолго мне. Юлька скучала на великосветских приемах и не понимала, что красивого в моделях одежды, которые в повседневной жизни все равно не надеть.

Скоро ей стало понятно то, что знала лишь понаслышке. Великосветская тусовка Москвы поклоняется только одному — деньгам. Деньги здесь были всем! Если у тебя они есть, ты можешь стать повелителем мира, и чем больше их, тем лучше. Деньги, слава, успех, дорогие иномарки, выпивка, ночные тусовки, продажные женщины, кажется, накрепко завладели умами тех, с кем Юльке приходилось сталкиваться в том кругу людей, к которому принадлежал ее муж. Но она не смогла и не захотела стать одной из них.

На первую годовщину совместной жизни муж подарил ей элегантный черный «мерседес», и, без проблем сдав на права, Юля с удовольствием раскатывала на нем по городу. Как и любую нормальную женщину, ее не оставляли равнодушной нарядные бутики на Тверской, среди которых могла часами бродить, а потом, пообедав на Старом Арбате, до вечера слушала музыкантов, что часто играли там. Знакомых в Москве у нее было много, но, в сущности, она была здесь одна. Единственной отрадой были поездки домой, в Сиренево, но и они становились все реже. Она, как и прежде, была желанным гостем в усадьбе, но, принимая во внимания расстояние и ее положение, все чаще в имении обходились без нее. Зато Катя и Шурка с удовольствием приезжали в гости, не давая ей приуныть, да и жизнеутверждающий дух большого города не позволял раскисать. К тому же Старовойтовы жили в Москве, и они счастливы были видеть ее у себя в гостях в любое время. Двери их особняка всегда открыты для нее, и Шарапова любила там бывать, с удовольствием принимая приглашения. Она нашла преподавателя по классу фортепиано и несколько раз в неделю ездила заниматься музыкой. Растворяясь в звуках сонат и рапсодий, Юля чувствовала себя счастливой, хоть на самом деле таковой и не была, будучи женой Гончарова. Впрочем, соглашаясь выйти за него замуж, она и не надеялась на чудо, и сейчас, по прошествии двух лет, редко позволяла себе задумываться об этом.

Юлька услышала, что в ванной перестала литься вода, и, отвернувшись от окна, подошла и включила электрический чайник.

Хлопнула дверь ванной комнаты, и в холле послышались шаги. Прошло еще мгновение, и Матвей в белом махровом халате, с зачесанными назад влажными волосами и капельками воды на груди появился в дверном проеме.

— Ты правда не хочешь пойти со мной, дорогая? — спросил он.

— Нет! — легко ответила девушка и улыбнулась. — Сделать чай или ты спешишь?

— Сделай кофе, пока я буду одеваться, он чуть остынет! — сказал он, внимательно вглядываясь в ее лицо и безуспешно пытаясь отыскать в нем хоть что-то. — Кстати, — помолчав немного, мужчина снова заговорил. — Я тут подумал, близятся праздники, и мы могли бы поехать куда-нибудь, раз не смогли вырваться на годовщину. И Новый год встретить там же. Как насчет Парижа?

— Париж, вероятно, прекрасный город! — сказала Юлька, заваривая себе чай.

Старовойтовы на днях приглашали их с Матвеем к себе. Они хотели собрать только самых близких и вместе с ними встретить Новый год, а на рождественские каникулы Юля планировала поехать домой. Но если Матвей желает в Париж, что ж!

— Я забронирую номер в «Ритце» и с удовольствием стану на десять дней для тебя личным гидом! — мужчина улыбнулся, и ямочки появились у него на щеках.

— Звучит многообещающе! — девушка улыбнулась в ответ и включила кофеварку.

Матвей подошел ближе и коснулся ладонью ее щеки.

— Ты не против?

— Нет, — Юлька покачала головой.

Мужчина потрепал ее по щеке и отправился в гардеробную переодеваться.

Потом выпил кофе, взял ключи от машины и, чмокнув жену в нос, покинул квартиру, оставив после себя аромат дорогого парфюма и сигарет.

Тяжелая входная дверь закрылась за ним бесшумно, и в квартире Юлька осталась одна. Улыбка медленно сошла с губ.

Постояв немного в просторном холле, сжимая ладонями чашку с остывающим чаем и тупо глядя на дверь, Шарапова вернулась в гостиную.

«В хороводе дней рождественских прилетал под вечер ангел…» — тихонько пропела она строки песни из фильма, который очень любила.

Поставив чашку с недопитым чаем на тяжелый комод, разделяющий просторную комнату на две зоны, девушка подняла сумочку и, порывшись в ней, достала сложенную газету. Присев на краешек дивана, Юля медленно развернула ее. Статья, посвященная мужу и его новой пассии, занимала полстраницы. Яркие, красочные фотографии, под ними комментарии журналиста и грязная статейка рядом.

Газета была желтой, скандальной, аморальной, но все написанное о Гончарове и очередном романе с юной моделью было правдой. И Юля это знала.

Ночные клубы, модные тусовки, выпивка и доступные девушки, вроде этой модели, — все это оставалось неотъемлемой частью жизни Матвея. Он женат уже два года, но продолжал вести прежний образ жизни известного плейбоя и мачо. Кратковременные романы и подобного рода статейки были не первыми и не последними. Странно, но это не стало открытием для Юльки. Она знала, догадывалась, предполагала, что так и будет, когда выходила за него. Гончаров хотел ее и получил, сделав своей женой. Он увез ее в Москву, как честный и порядочный человек, ни разу не обидел, не нагрубил, не оскорбил, ни в чем ей не отказывал и гордился своей красавицей-женой, но не любил ее.

Она не была для него всем миром, даже не пыталась стать такой, потому отвечала ему тем же. Если ее и уязвляли подобного рода статейки и его романы, она никогда об этом не говорила, не намекала, не устраивала скандалов и не грозила подать на развод, требуя честности и верности.

Не требовала, ибо взамен ей нечего было ему предложить. Избегая всего, что может нарушить ее плавно текущую жизнь, Юля чувствовала, как равнодушие постепенно заполняет душу.

Догадывался ли Матвей, что кое-что из его ночной жизни известно супруге, Юля не знала. Иногда она ловила на себе его внимательные взгляды, но как только их глаза встречались, и девушка чуть приподнимала брови в немом вопросе, муж отводил взгляд. Спрашивать, почему иногда он на нее так пристально смотрит, она не решалась.

Он будто наблюдал за ней и чего-то ждал, но чего? Юлька не знала.

Она сама выбрала свою жизнь, и теперь поздно что-то менять. У нее есть все, о чем можно было только мечтать. И подружки, когда приезжали в гости, восхищались их квартирой на Софийской набережной, окна которой выходили на Москву-реку и Кремль. Просторная, со стеклянной стеной в гостиной, французскими окнами и балконами в спальне и на кухне. Полы были выложены белой глянцевой плиткой. Все двери цвета темного дерева, в тон им подобрали и мебель. Фисташковые, оливковые, нежно-зеленые, белые и коричневые цвета преобладали в интерьере. На окнах — полупрозрачные гардины, постельное белье — из тончайшего льна. Кухня оборудована по последнему слову техники. Напольные вазы, живые цветы, фотографии в красивых рамках и свечи лишь дополняли изысканный интерьер.

Каждый день к ним приходила домработница. Она работала здесь до того, как Матвей женился, и когда Юлька робко заикнулась о том, что могла бы сама вести дом, муж воспротивился. Он не желал делать из нее домохозяйку, но она все равно любила хозяйничать, гладить ему рубашки, готовить завтраки и ужины.

Порой удавалось убедить себя, что она счастлива. Но бывали вечера, долгие, одинокие, тоскливые, когда Шарапова оставалась одна и не знала, чем себя занять, как убежать от мыслей, которые беспрестанно лезли в голову. Как убежать от правды, которая все чаще представала перед ней во всей неприглядности.

Глядя на себя словно со стороны, она могла лишь удивляться и недоумевать, как тогда, на собственной свадьбе. Ведь жизнь в столице была чем-то нереальным, чуждым ей. Она не жила, а была всего лишь сторонней наблюдательницей этого яркого и блистательного праздника под названием «Жизнь в Москве». Юля была здесь чужой и знала это. Город кружил голову, пьянил, притягивал и не отпускал. Шарапова задыхалась, но без него не представляла уже своей жизни. Но опять же, это были всего лишь миражи. А себя она чувствовала куклой, у которой заканчивался завод.

Юлька никогда не дожидалась мужа. К тому же чаще всего после таких гуляний, возвращаясь домой под утро, Матвей ложился спать в комнате для гостей, а то и вовсе в гостиной, не желая тревожить и волновать супругу.

На следующее утро, когда Юля проснулась и открыла глаза, Матвея рядом не оказалось. За окном было темно, позднее зимнее утро не спешило радовать город. Полежав в постели и прислушиваясь к тишине квартиры, она потянулась к тумбочке и взглянула на светящийся циферблат часов.

Семь тридцать. Самое время Матвею Юрьевичу стоять под душем и делать из себя респектабельного господина и начальника маркетингового отдела большой строительной компании Старовойтовых. Возможно, муж еще спал, но что-то подсказывало, дома его нет. И она не ошиблась. Девушка уже собралась встать с постели, когда услышала, как поворачивается ключ.

Юлька тут же снова легла, натянула на себя одеяло и для пущей убедительности даже глаза закрыла. Сердце колотилось в груди так, что даже дышать стало трудно! «Никогда, никогда он не позволял себе подобного!»

Его неторопливые шаги отчетливо звучали в квартире. Вот он прошел в гостиную, и ключи от машины упали на стеклянный столик. Шаги смолкли. В наступившей тишине она услышала, как зашуршали атласные диванные подушки под тяжестью мужского тела. Юлька отчетливо представила мужа. Видела не раз за эти два года, как он, уставший, возвращался из какой-нибудь деловой поездки, не разуваясь, проходил в гостиную, опускался на большой диван, откидывая голову на спинку и закрывая глаза, запускал пятерню в волосы. И сидел так в полном молчании пять-десять минут. Думал он о чем-то в эти мгновения или просто сидел, отключившись от всего, Юлька не знала.

Сегодня же он вернулся не после деловой поездки или сложных переговоров. Он был на вечеринке, пил и развлекался, а потом отправился в отель со своей новой пассией, где остался до утра! Он устал и, наверняка, сейчас сидит в темноте гостиной и перебирает в памяти пикантные подробности, переживая все заново.

Юлька понимала, что на правах глубоко оскорбленной и обиженной жены обязана встать с постели, пройти в гостиную, включить свет и, бросив мужу в лицо газету с гнусной статейкой, устроить скандал. Она должна впасть в истерику, кричать, надавать пощечин и пригрозить разводом. Но девушка продолжала лежать и, дрожа от нервного возбуждения, мечтала только о том, чтобы он не вошел в их спальню, не увидел, что она не спит, не заговорил с ней, а поскорее ушел на работу.

Шарапова понимала, если сейчас встанет, выйдет из комнаты и увидит лицо Матвея, спектаклю под названием «Семейная жизнь», который они с большим успехом разыгрывали два года, придет конец. Актеры сбросят маски, мираж развеется, и неприкрытая правда встанет перед ними во всей полноте.

Когда-нибудь это закончится. Да, она это знала. Все время знала. Перед свадьбой Матвей сказал ей, что любовь в браке — это пошло, старомодно и неприлично. Любовь проходит, а страсть, которую он испытывает к ней, останется навсегда. Тогда, два года назад, ему довольно было этой страсти, а теперь?

Им по-прежнему было хорошо в постели, но муж все чаще искал приключений на стороне. Чего ему не хватало? Что он пытался найти с другими девушками? Любовь? Вряд ли это чувство знакомо такому мужчине, как Матвей Юрьевич! Но он ведь тоже человек. У него есть сердце, да и чувство это не приходит по одной лишь прихоти.

А вдруг ее муж влюбился? В ту самую девицу, с которой изображен в газете, в ту самую, от которой не смог уйти этой ночью? И сейчас страдает, что пришлось ее оставить и вернуться к жене? К красивой, молодой, элегантной, но нелюбимой? А вдруг Гончаров сожалеет, что поспешил с женитьбой, и в душе тихо ненавидит Юльку?

Эти мысли причиняли боль, но прогнать их прочь не получалось. Крепко зажмурившись, она свернулась калачиком, уткнулась в подушку, а сверху еще и одеяло натянула.

Она лежала долго и, кажется, все же задремала. А когда снова открыла глаза, зимнее солнце пробивалось сквозь щели в занавесках, а в квартире снова царила тишина. Выскользнув из постели, Юля на цыпочках прокралась к гостиной и заглянула в комнату.

Матвея не было. И ключей на стеклянном столике тоже. Она так и не услышала, как, тяжело поднявшись, муж прошел в душ, потом в гардеробную, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Она не слышала, как, бесшумно ступая, он вошел в спальню и застыл в проеме дверей, глядя на кровать. Тоска была в его глазах, воспаленных от выпивки и бессонной ночи. Постояв немного, он повернулся и побрел на кухню. Чашка крепкого и горячего кофе немного взбодрила, а впереди был долгий рабочий день. Набросив на плечи модную куртку с воротником из меха енота, он взял ключи от машины, портфель с документами и вышел из квартиры, бесшумно закрыв за собой дверь. А в большом зеркальном лифте невесело усмехнулся. Да, ему несказанно повезло с женой! Другая на ее месте уже рыдала бы, била посуду и выкидывала вещи! А его жена — истинная аристократка! Зря мама до сих пор винит его в том, что он выбрал не ту! Наверное, коронованные особы не умели так владеть собой, как это получалось у его супруги. Впрочем, иногда ему и вовсе казалось, что это у нее врожденное, передалось по наследству вместе с благовоспитанностью и высокомерием Четвертинских.

Юлька завтракала, когда пришла домработница. Вот уже два года она приходила, а девушка никак не могла привыкнуть, что кто-то должен убирать за ней, а она бездельничать. Поэтому, обменявшись с женщиной дежурными фразами, Юля быстро оделась и покинула квартиру, прихватив ключи от машины.

Поехав в центр, она оставила автомобиль на платной стоянке и отправилась бродить по тротуарам, вдоль нарядных витрин магазинов и уютных кафешек. Иногда она заходила внутрь, чтобы немного погреться и понаблюдать за покупателями. Приближались праздники, и все стремились купить подарки близким и друзьям. Юля тоже собиралась приобрести подарки родным, подругам и чете Старовойтовых, но раз они улетают в Париж, теперь можно с этим не спешить. В Париже она выберет всем что-нибудь, а пока мило улыбалась продавщицам, которые вежливо старались с ней заговорить и что-то предложить, посоветовать, и проходила мимо.

Пока не набрела на антикварный магазинчик. Перед ними Юля всегда испытывала трепет и благоговение. И уж, конечно, пропустить его не смогла. А в нем к Новому году выставили на продажу елочные игрушки дореволюционного периода! Работа реставраторов была почти незаметна, они были так красивы, изящны и хрупки. Юлька глаз не могла оторвать. Как ребенок, она завороженно смотрела, позабыв обо всех своих проблемах. Старик-антиквар, который здесь хозяйничал, заметив ее интерес, подошел и положил ей в ладонь небольшой дымчатый шар, расписанный вручную акварелью. Сверху был бантик и кусочек золотистого кружева, украшенный настоящей жемчужиной. Гладкий и отполированный шар напоминал старый жемчуг. И так же, как жемчуг, он тут же впитал в себя тепло ее рук, будто оживая.

Таких шаров было пять. Каждый из них, являя небольшое произведение искусства, был отдельно уложен в белоснежный атлас расписной коробочки и стоил прилично. Но Шарапову цена не беспокоила. Она уже представляла маленькую пушистую ель, которую украсит этими самыми шарами и поставит посреди гостиной.

Почему она не подумала об этом раньше? Почему они ни разу не украшали дома елку? Пусть и не встречали Новый год в России, пусть собираются в Париж! Она все равно купит елку и сегодня же украсит ее.

Девушка попросила упаковать украшения, и, пока их осторожно укладывали в коробочки, успела узнать, где поблизости можно приобрести ель.

Вернувшись домой уже в сумерках, Юлька сварила кофе, сделала бутерброд, перекусив на скорую руку, и тут же принялась наряжать елку. За этим занятием ее и застал телефонный звонок. Взглянув на дисплей, она увидела, что звонит муж.

— Да? — ровным голосом произнесла она.

— Привет! — откликнулся Матвей.

— Привет!

— А ты чего не звонишь? Чем занимаешься?

— О, прости! — защебетала девушка, чувствуя невероятное облегчение. — Я сегодня спала до обеда! Представляешь, даже не услышала, ни как ты вернулся, ни как ушел на работу! А потом пришла домработница, ну ты ведь знаешь, меня смущает, что она работает, а я прохлаждаюсь.

— Я тебе говорил много раз, она зарабатывает неплохие деньги! — перебил ее муж.

— Да-да, но важно не это! Когда она пришла, я отправилась гулять и забрела в антикварный магазинчик, а там выставили на продажу потрясающе красивые елочные украшения, и я их купила, елку тоже! А теперь наряжаю в гостиной! Ты ведь не станешь возражать?

Гончаров рассмеялся.

— Нет, Юль, а почему ты мне не сказала, что Старовойтовы приглашали нас к себе встречать Новый год?

Он так неожиданно сменил тему, что девушка даже растерялась.

— А зачем? Ты ведь сказал, мы летим в Париж.

— Действительно, зачем! — пробормотал мужчина. — А ты очень расстроишься, если мы туда не полетим?

«Та-ак! — подумала Шарапова. — Сейчас он скажет, что в Новогоднюю ночь ему срочно нужно лететь в другой город на деловую встречу, и никак нельзя отвертеться от этой поездки! Потом пообещает Париж, а на самом деле будет где-нибудь зажигать со своей подружкой!»

— У тебя изменились планы? Это как-то связано с работой? — тем же ровным тоном осторожно спросила она.

— Нет. У меня для тебя вообще-то новость!

— Да? Какая? — без особого энтузиазма поинтересовалась Шарапова.

— Ариан приехал в Москву! Представляешь, после восьми лет мой друг наконец вернулся! — в голосе мужа сквозила неприкрытая, искренняя радость и восторг.

А Юлька вдруг почувствовала, как задрожали коленки, и, чтобы не упасть, опустилась на диван.

— Ты ведь не станешь возражать, дорогая, если сегодня я не приду на ужин? Мне не терпится его увидеть! Аделина благосклонно разрешила нам вспомнить молодость и отправиться в клуб. Мы заедем поужинать в какой-нибудь ресторанчик, где спокойно сможем поговорить, а потом махнем в «Plaza». А Новый год мы будем встречать у них.

Глава 11

Матвей говорил что-то еще, но Юля не слышала. В голове вертелось только одно: «Ариан приехал!» А внутри все трепетало и дрожало от радости.

Восемь лет… Господи, неужели прошло столько времени? А ведь она так отчетливо помнила события тех дней и их последнюю встречу, будто это было вчера!

Восемь лет — большой срок. Многое изменилось с тех пор, когда они простились у ворот особняка Старовойтовых. Да и она тоже изменилась, повзрослела, стала замужней дамой, но та невидимая нить, накрепко связавшая их однажды, осталась неизменной. Ариан помнил ее и хранил в своем сердце любовь, точно так же, как хранила она, спрятав ее ото всех. Именно чувства к ней помешали приехать на свадьбу к лучшему другу, а еще раньше — на открытие Сиренево. Все эти годы Старовойтов старательно избегал даже случайной встречи с ней, понимая, это может погубить их обоих, и уже никакие клятвы и узы не смогут удержать его. И Юля это тоже понимала. Сколько раз в минуты отчаяния, печали и тоски она жалела, что прогнала его тогда! И точно так же, как Ариан, осознавала, если однажды они встретятся, никакая сила в мире не сможет помешать им быть вместе!

Юля помнила о нем каждый день, не забывая ни на минуту. Но только сейчас познала всю глубину своей тоски. Как же она соскучилась, как хотела его увидеть!

Он приехал! Он здесь! Стоит лишь сесть в машину, поехать по знакомому адресу, и она снова увидит его зеленые глаза, в которых плескались золотистые искорки. Ариан вернулся, и она его увидит! Наконец! Безмерная радость затмила все другое! На мгновение ей захотелось вскочить с дивана и бежать к нему, позабыв обо всем! А потом вспомнила, он приехал с Аделиной и сейчас, наверняка, уже направляется на встречу с Матвеем.

Он приехал, но, возможно, не потому, что больше не мог находиться от нее вдали, а как раз наоборот. Его любовь к ней прошла и теперь уже не застилала разум, сводя с ума. Старовойтов здесь, потому что ему уже все равно, замужем она или нет. А что если она, его маленькая подружка, та, которую он полюбил и слишком поздно понял это, стала ему безразлична? Ариан ведь не примчался, чтобы увидеть ее, а поехал с другом развлекаться.

Это открытие стало для нее ледяным душем, погасившим радость. Обхватив колени руками, она прижала их к груди и уткнулась лбом. Сердце, охваченное смятением и сомнениями, тяжело и гулко билось в груди. Оно рвалось к Ариану, любовь к которому приходилось долго прятать и таить на самом его донышке. А сейчас эта любовь будто вырвалась наружу, наполнив ее давно забытыми чувствами радости, восторга, ожидания. Смелые мечты и надежды расцветали в душе. Юлька сидела на диване и потихоньку раскачивалась из стороны в сторону.

Впрочем, когда она тяжело поднялась и подошла к огромной стеклянной стене гостиной, за которой открывалась великолепная панорама сияющего города, от тех чувств, что бушевали в ней всего час назад, остались лишь мелкая дрожь в руках да леденящая пустота внутри. Лицо побледнело, в серых глазах больше не горел свет, а губы были решительно сжаты.

Что бы ни заставило Старовойтова вернуться, изменить все равно уже ничего нельзя. Она замужем, он женат. Ничего, по сути, не изменилось, Ариан просто приехал домой. В конце концов, это его родной город, да и Аделины тоже.

Им лучше не встречаться. Даже по прошествии восьми лет, Юлька знала, ничего, кроме боли, эта встреча им не принесет. Раз уж Париж отменяется, она скажет Матвею, что хотела бы уехать на Новогодние праздники домой! Вряд ли он станет возражать.

Дома, вдали от Москвы и Ариана, она успокоится, придет в себя, а когда вернется, он уедет, и все будет как прежде. Но она не может уехать и не увидеть его. Пусть издалека, пусть украдкой, только на несколько минут, не важно. Возможно, они больше никогда не встретятся, и Шарапова не простит себе, если сейчас упустит этот шанс.

Круто развернувшись, девушка побежала в холл. Схватив ключи от машины и сумочку, она быстро натянула модные сапожки и набросила на плечи горностаевую шубку.

Захлопнув дверь квартиры, она спустилась в подземный гараж и скоро уже ехала по ярко освещенным, нарядным улицам города.

Юля знала, где находится ночной клуб «Plaza», одно из самых модных, дорогих и элитных заведений Москвы. Вначале их супружеской жизни Матвей не раз водил ее туда. Зарубежные ди-джеи, ультрамодное лазерное освещение, избранное общество, красивые девушки, море выпивки на любой вкус, бьющая через край показуха. В неформальной обстановке налаживали нужные связи, засвечивались в тусовке, поправляя пошатнувшийся имидж. Это место Шараповой не нравилось, там все было слишком гламурно, наигранно и фальшиво. Улыбки, слова, объятия. Она перестала там бывать, но знала, муж туда хаживал и считал это увеселительное заведение одним из лучших в городе.

Движение в центре города было оживленным. Юлька часто останавливалась у светофоров и пешеходных переходов, барабаня пальцами по рулю, она кусала губы, чувствуя, как стремительно бьется сердце в груди.

И вот ярко освещенное здание развлекательного центра…

Припарковав машину, она пиликнула сигнализацией и направилась к центральному входу.

Громкая электронная музыка, гул голосов и сполохи лазерных лучей обрушились на нее, когда, миновав просторный вестибюль, она поднялась по лестнице и оказалась на танцполе. Здесь было не протолкнуться, хотя зал поражал размерами. Над толпой на специальной возвышенности «зажигал» диджей, по обе стороны от него на шестах, вызывая бурный восторг публики, крутились полуобнаженные девицы. Где-то в глубине находился бар, а винтовая лестница вела наверх, там размещались отдельные столики и кожаные диваны, где можно было не участвовать во всей этой безумной вакханалии, а отдыхать в некотором уединении, спрятавшись от посторонних глаз. Приватно, так сказать.

Окунувшись в море веселящейся толпы, Юлька стала оглядываться по сторонам, но быстро поняла, что это бесполезно. В свете мерцающих лучей и легкого обволакивающего тумана она не различала лиц. Все терялось, мешалось, перед глазами рябило, превращаясь в одну яркую картинку.

Девушка прошла к бару, надеясь увидеть мужа и Ариана. Подходить близко было опасно. Юле совершенно не хотелось быть замеченной, как потом объяснит Матвею свое присутствие здесь? А издали, прячась за танцующими людьми, сколько бы ни напрягала зрение, знакомых силуэтов различить не смогла. Вот если бы можно было подойти поближе да заглянуть каждому в лицо. А еще она пожалела, что не захватила темные очки. Это бы несколько упростило задачу!

Выбравшись из толпы, Шарапова бросилась к лестнице. Музыка оглушала, пол дрожал под ногами, девушки у шеста становились все откровеннее. Не оглядываясь, она преодолела ступени и оказалась наверху. Отсюда и бар, и танцпол отлично просматривались.

Она подошла к ограждению и стала смотреть вниз. Сверху танцующие представляли собой нечто хаотичное, неописуемое, движение рук и тел сливалось в одно и в нереальном освещении цветных лучей казалось колышущимся морем. Взгляд ее скользил по его поверхности, но, сколько бы она ни смотрела, так и не смогла увидеть Матвея и Ариана!

Может быть, они еще ужинают? А если у них изменились планы? Вдруг они поехали в другое место? Рука нырнула в сумочку и достала мобильный телефон, впрочем, Юля тут же спрятала его обратно. Она ведь не может звонить отсюда. Матвей услышит музыку, да и как она объяснит ему свое любопытство?

В крайнем расстройстве Юлька потерла лоб ладошкой и, отойдя от ограждения, растерянно оглянулась.

Здесь свет был приглушен до минимума, на маленьких столиках стояли свечи в миниатюрных закрытых подсвечниках. Столики и кожаные угловые диваны вокруг них были огорожены перегородками. И почти все были заняты. Здесь тоже веселились, пили, но по-другому, не так, как внизу. Юлька скользнула взглядом по скрытым полумраком лицам, и уже отвернулась, чтобы поспешить вниз, как вдруг увидела их.

Матвей и Ариан поднимались по узкой лестнице друг за другом. О чем-то говорили, пытаясь перекричать громкую музыку, смеялись, совершенно счастливые, и постоянно оборачивались к молодым красивым девушкам, которые висли у них на руках. Модели и начинающие артистки, они наверняка были счастливы, подцепив таких шикарных мужчин. Красивых, щедрых, успешных, самодостаточных и галантных. Ну и что, что у обоих есть жены? Разве могло это волновать девушек, раз не волновало самих мужчин? Да и кому сейчас нужна супружеская верность, пережиток романтиков и времен, канувших в небытие?

Всего несколько секунд Юля смотрела на них, потрясенная, уязвленная, но не тем, что муж смеялся и улыбался, идя под руку с девицей, с которой проведет ночь в номере какого-нибудь отеля! Она почти не видела Гончарова, у него таких девиц не один десяток, они были, есть и будут. Они не интересовали Юлю. Девушка смотрела на Ариана. В полумраке не получалось отчетливо рассмотреть черты лица, но его широкие плечи, легкая походка и поворот головы снова воскрешали в памяти ту далекую весну, где они были так юны, счастливы и беспечны.

Отвернувшись, Юлька вцепилась пальцами в хромированную балюстраду, а они прошли рядом. На мгновение ей почудился аромат дорогого парфюма, принадлежащий мужу, смешанный с запахом дорогих сигарет. Они даже не взглянули в ее сторону, разместившись на кожаных диванах, заняв один из тех укромных уголков, которые еще были свободны, и подозвали официанта.

Дамам заказали шампанское, мужчинам — виски со льдом. Такое событие необходимо как следует отметить.

В груди было больно, но Юля не обращала на это внимания. Внизу буйствовала толпа, а она смотрела на них и не видела. Мысль, пришедшая вдруг в голову, была неожиданной и ужасной. Старовойтов — ее друг, принц, идеал, человек, которого она любила и боготворила в душе все эти годы, ничем не отличался от ее мужа. Юльку всегда поражало, что может быть общего у Ариана и Матвея, а сейчас лишь удивлялась, почему не понимала этого раньше. Не зря ведь они стали лучшими друзьями.

У Матвея было много девушек, он не любил ее и не считал себя обязанным хранить верность. А Старовойтов? Сколько юных англичанок, прелестных, благовоспитанных, утонченных леди перебывало в его постели? Ведь он тоже не любил Аделину. И уж, конечно, давно и думать забыл о своей любви к ней, Юльке. Любви, которая, как нераспустившийся бутон, увяла, не успев раскрыться.

Не оглядываясь, девушка побрела к лестнице и, выбравшись из толпы, поехала домой. Шарапова почти не спала в ту ночь. Лежала на кровати, свернувшись калачиком и натянув одеяло до подбородка, а слезы катились из глаз. Она слышала, когда вернулся Матвей. Слышала, как он возится в гардеробной, а потом идет в спальню. С некоторой отстраненностью девушка решила, модели им отказали, потому что вернулся он относительно рано, не так, как вчера.

Не зажигая свет, Гончаров сел на кровать. О чем он думал, девушка не знала и не хотела знать. Куда больше ее интересовало, Ариан тоже поехал домой или все-таки отправился в какой-нибудь отель? Близость мужа сегодня была невыносима, и Юля очень хотела, чтобы он отправился спать в комнату для гостей. Но Матвей, немного посидев, скользнул под одеяло и пододвинулся к ней.

Юлька затаила дыхание. Он приблизился вплотную, осторожно и даже как-то нерешительно коснулся ладонью ее плеча. Она зажмурилась. «Только не это! Только не сейчас! А если Матвей чувствует, что она не спит? Она спит, спит, спит! Крепко спит, и просыпаться не желает».

Его пальцы соскользнули вниз по изгибу ее руки, а дыхание опалило кожу. Губы Гончарова нежно и легко коснулись впадинки на ее плече.

Юля не шелохнулась.

Матвей замер на секунду, ожидая ответной реакции. Теперь девушка была уверена, он знает, что она не спит. Но реакции не последовало.

В темноте прозвучал его отрывистый, хрипловатый смех, от которого ее покоробило. Однако дальнейших действий не последовало. Супруг отодвинулся и, улегшись на спину, закинул руки за голову. Он еще долго не спал. Шарапова слышала, как Гончаров усмехается в темноте. И едва сдерживалась, чтобы не вскочить с кровати и не сбежать в гостевую комнату.

Утром за завтраком она объявила мужу, не поднимая на него глаз, что хотела бы поехать на новогодние праздники домой.

— Почему? — удивился Матвей после некоторого молчания, воцарившегося за столом. Он осторожно вытер рот салфеткой, отложил вилку и, чуть подавшись вперед, внимательно посмотрел на нее.

— Я соскучилась. К тому же в Сиренево близятся Рождественские вечера, мне хотелось бы поприсутствовать!

— После Нового года, раз Париж отодвигается, мы можем вместе поехать. У меня накопились некоторые дела, связанные непосредственно с усадьбой. К тому же Старовойтовы огорчатся, если ты не придешь к ним. Они собираются устроить большой прием в Новогоднюю ночь в честь праздника и приезда сына с невесткой, — голос Матвея звучал спокойно и ровно, но в глазах было какое-то странное выражение, которое Юлька заметила, решившись все же посмотреть на него.

— Вряд ли. Они счастливы, что Ариан приехал, а остальное…

— Неправда, твое отсутствие они обязательно заметят. Ты же знаешь, как они любят тебя! К тому же Ариан сегодня вечером хотел заехать к нам. Нанести тебе визит, так сказать. Я сказал, что ты, конечно, будешь счастлива его видеть после стольких лет. Кажется, когда-то вы дружили.

— У меня занятие музыкой и отменить не получится, — быстро ответила девушка.

Матвей лишь пожал плечами.

«Придется колесить весь вечер на машине по запруженным улицам Москвы».

— Ты знаешь, Юля, я редко тебя о чем-то прошу, но мне все же хотелось, чтобы ты осталась на праздники в Москве и пошла со мной к Старовойтовым! — после нескольких минут молчания произнес Матвей.

Юлька сочла разумным промолчать.

Несмотря на ее опасения, Ариан так и не появился в их доме. И Юлька, долго сомневаясь, все же решила остаться. Всего на одну ночь, а первого января, хочет Матвей этого или нет, она уедет в Сиреневую Слободу с ним или без него.

Шарапова никогда не была трусихой, к тому же знала, что сумеет скрыть любые эмоции. Поэтому решила все же пойти к Старовойтовым и всем своим видом доказать Ариану, что он так же безразличен ей, как и она ему!

Тридцать первого декабря Юля извлекла из гардероба бледно-коралловое платье из тончайшего шелка. Оно великолепно облегало фигуру, струясь мягкими складками, и заканчивалось коротким шлейфом. Глубокий v-образный вырез декольте оставлял обнаженными шею, плечи и руки. Спина до талии тоже была открыта, ее пересекали лишь крест-накрест две широкие полоски. Платье казалось простым и вместе с тем элегантным. Оно бесподобно шло Юльке, выгодно подчеркивая идеальную фигуру и цвет кожи. Минимум косметики, массивные серьги, золотистые туфельки на высокой шпильке и клатч в тон им, в который она положила мобильный телефон и пудреницу. Свои темные, шелковистые волосы Юля не стала укладывать в прическу, зачесав их на бок, позволила свободно струиться по обнаженному плечу, ниспадать на грудь и почти касаться талии.

Коротенькая шубка дополняла образ светской красавицы. Все в ней дышало элегантностью и изяществом. И очень хотелось сегодня затмить всех.

Матвей облачился в дорогой костюм с темным галстуком и серой рубашкой. Черный цвет делал его несколько мрачноватым, но они дополняли друг друга, составляя удивительно гармоничную пару!

Гончаров ничего не сказал, увидев в дверях гостиной жену, но Юлька заметила гордость и восхищение, мелькнувшие в его непроницаемых глазах.

Глава 12

К Старовойтовым они приехали на машине Гончарова. Остановив авто у парадного крыльца, муж помог ей выйти, захлопнул дверцу, на ходу бросив ключи личному шоферу Андрея Михайловича, который отгонял машины гостей в гараж, и, не выпуская Юлиной руки, поднялся по ступеням крыльца.

Дом был ярко освещен. И даже на веранде было слышно, как плачет скрипка и смеются гости.

Сердце забилось сильнее, когда дворецкий предупредительно распахнул перед ними дверь, Юлька крепче ухватилась за руку мужа, впервые по-настоящему радуясь наличию такового, и, на мгновение зажмурившись, переступила порог.

Яркий свет отражался в хрустальных подвесках люстры, которая украшала холл. Двери парадных комнат были распахнуты. В огромной гостиной толпились люди. В столовой официанты торопились завершить сервировку праздничного стола. Аромат дорогих духов, сигаретного дыма и изысканных яств витал в воздухе, но сквозь него девушка смогла уловить пронзительный запах живой ели. Она знала, Старовойтовы не признают искусственных елок, в своей гостиной они каждый год ставили живую ель, метра три высотой. И этот год, конечно, не стал исключением.

Юля расстегнула пуговицы на шубке и поблагодарила дворецкого, который принял у нее верхнюю одежду, и снова повернулась к мужу, мимолетным движением поправляя волосы. Да так и замерла на месте.

В дверях гостиной появился Ариан, а рядом с ним, конечно, Аделина. Белокурый ангел с синими глазами, облаченный в нечто из атласа и шифона бирюзового цвета. Она казалась воплощением нежности, хрупкости и невероятного, притягательного очарования. Юлька смотрела на нее и снова чувствовала, как и много лет назад, собственную ничтожность, неуверенность, никчемность.

Она уже и забыла, как невероятно красива жена Ариана. Красива не только внешне, на это Старовойтов никогда бы не купился. Элегантность и изящество, такт и воспитанность, ум и доброта каким-то удивительным образом сочетались в этой девушке, которая наверняка очень любила Ариана.

Рядом с такой женой Ариан давно забыл ее, свою маленькую подружку! Но тогда почему у них до сих пор нет детей, а Старовойтов не брезгует другими девушками, которых так любезно подсовывает ему лучший друг?

С трудом оторвав взгляд от Аделины, Юля подняла его выше и на мгновение перестала дышать. Зеленые глаза с золотым вкраплением, обрамленные пушистыми ресницами, смотрели на нее, не мигая. Чувство реальности покинуло девушку, на миг исчез и Матвей, и Аделина, и гости, и этот дом, и этот город, и все те восемь лет разлуки, что стояли между ними. Снова была весна, и она, восемнадцатилетняя девчонка, бежала к заброшенному имению, чтобы снова встретиться с парнем с такими необыкновенными глазами, в которого влюбилась с первого взгляда и, как показало время, навсегда!

— Юля, — произнес Ариан.

Девушка вздрогнула, возвращаясь из далекого сна, и увидела, Ариан стоит рядом и протягивает ей руку.

— Ариан, — чуть хрипловато только и смогла произнести она.

Вложив руку в его протянутую ладонь, она почувствовала, как дрожь прошла по телу, когда его пальцы тихонько пожали ее, а потом губы коснулись пальчиков, легонько оцарапав щетиной, покрывавшей щеки и подбородок Старовойтова.

Юлька почти вырвала свою руку из его руки и, расплывшись в радостной улыбке, обернулась к Аделине.

Она что-то говорила, выражая восторг от встречи, смеялась, то и дело оборачиваясь к Матвею, который о чем-то беседовал с Арианом. А глаза ее, темно-серые, бездонные и непроницаемые, лучились каким-то неземным сиянием, озарявшим лицо. Тем самым, которое уже видел Ариан, но никогда не знал Матвей.

Потом были родственные объятия супругов Старовойтовых, их искренняя радость, приветствие гостей, поздравление с наступающим Новым годом, пожелания и тосты. Звучала музыка, шумела толпа, горели свечи в канделябрах, таинственно отражая свет в елочных шарах. Обходя гостей, Юлька обменивалась с ними незначительными фразами, заразительно смеялась, когда мужчины слишком бурно выражали восторг относительно ее милого личика и прелестной фигурки. Пила шампанское и восхищалась нарядами дам, но мыслями и всем своим существом была не с ними. Каждой клеточкой тела она чувствовала близкое присутствие Ариана, кожей ощущала его взгляд и, стоило только обернуться, ловила его. В этой огромной гостиной, полной людей, они оба казались магнитами, которые неудержимо тянуло друг к другу.

Как она могла подумать, что он забыл ее? Ведь стоило заглянуть в его глаза, чтобы увидеть такую же бурю чувств, которая обрушилась и на нее, когда их взгляды встретились. Она по-прежнему любима им. По-прежнему желанна. И каким бы ангелом ни была его жена, в его сердце властвовала лишь она, маленькая подружка. Как она могла подумать, что сможет притворяться? Ведь он понял все, заглянув ей в глаза, почувствовал, когда коснулся руки…

Юлька ощущала, как в груди, словно загнанный зверек, бьется сердце, и все внутри дрожит от нервного возбуждения. Вся ее наигранная веселость гроша ломаного не стоила, но никто, кроме Ариана, этого не замечал.

Около полуночи они переместились в столовую, где их уже ждал праздничный ужин, и под бой курантов захлопали пробки шампанского.

Намеренно или случайно, но Ариан с Аделиной оказались за столом напротив Гончаровых. К тому времени Юля смогла немного успокоиться и прийти в себя. Яркий румянец почти сошел со щек, сердце уже не колотилось, а руки, несмотря на то, что в комнате тепло, были ледяными.

Однако нежная, едва уловимая улыбка не сходила с ее губ. Юлька не поднимала глаз, из-под опущенных ресниц наблюдая за Арианом и рассматривая его. Ведь там, в холле и гостиной, ничего, кроме его необыкновенных глаз, для нее не существовало, а сейчас она будто видела его впервые.

Он не изменился, и вместе с тем уже не был тем молодым человеком, с которым она познакомилась когда-то. Старовойтов возмужал, раздался в плечах, даже как-то выше стал. Шикарную шевелюру пронизывали чуть осветленные пряди, будто выгоревшие на солнце. Тонкие бакенбарды обрамляли лицо. Легкая щетина и смуглая кожа делали его похожим на голливудского плейбоя. А когда он улыбался, в уголках зеленых глаз собирались мелкие морщинки. Нос, тонкий и удивительно прямой, казалось, еще больше заострился, а улыбка была ленивой, чуть отрешенной и притягательной. Его лицо, красивое, мужественное, напоминало лицо греческого бога, а ямочка, разделяющая подбородок надвое, добавляла облику нечто трогательное и беззащитное. Прошедшие годы несколько изменили Старовойтова, и Юлька предполагала, что не только внешне, но они не смогли изменить ее отношение к нему!

Звучали тосты, шумели гости, шампанским то и дело наполнялись бокалы, но Шарапова почти не замечала этого. Это избранное общество, великолепный дом, чета Старовойтовых, к которым она была искренне привязана, и собственный муж находились словно параллельно тому миру, в котором пребывала она. В том, реальном мире, гости весело отмечали Новый год, а в ее мире существовали лишь глаза Ариана, с которыми она час от часу встречалась.

Это было таким счастьем после стольких лет одиночества. Сердце ее, как птица, выпущенная из клетки, трепетало и ликовало от любви. Но одновременно и муки, ведь ничего, в сущности, не изменилось. Они оба несвободны. Ариан уедет, она останется в Москве. И снова нахлынут боль, сожаления, пустая жизнь и нелюбимый муж рядом. Возможно, они больше никогда не встретятся, и сейчас, вопреки всем здравым доводам, Юлька хотела хотя бы наглядеться на него, чтобы потом вспоминать глаза, полные любви, желания и страдания.

Казалось странным, что эта Новогодняя ночь идет своим чередом, и никто не догадывается, что на самом деле творится в душах и сердцах двух людей. Ведь стоило только взглянуть на них внимательнее, и все становилось ясным. Они не были рядом, их разделяло расстояние комнаты, толпа гостей, стол, но это не имело значения. Казалось, когда их взгляды встречались, воздух накалялся до предела и начинал искриться.

Незаметно ускользнув из гостиной, куда перебрались гости после праздничного застолья, Юлька набросила на плечи роскошную шубку, подхватила шлейф платья и вышла на веранду.

Ей необходимо было освежиться, прийти в себя и успокоиться.

Огромный парк, окружавший особняк Старовойтовых, застыл, украшенный серебристым инеем и подсвеченный фонарями.

Юлька спустилась по ступенькам и, закрыв глаза, подняла лицо к монотонно-темному небу. Холодные кристаллики инея, летящие с деревьев, касались разгоряченного лица и тут же превращались в капельки влаги.

— Привет, — раздалось за спиной.

Юля медленно обернулась.

На веранде стоял Ариан и курил, прислонившись к колонне, а она не слышала, как он вышел.

— Привет, — сказала она в ответ и снова отвернулась. — Красиво здесь, — добавила после минутного молчания, желая его хоть чем-то заполнить.

— Да. Мне всегда казалось невероятным, что такие места еще можно встретить в огромном мегаполисе. Мы в городе, и вместе с тем будто за городом! Знаешь, здесь мне удавалось когда-то увидеть звезды. А еще наш дом и парк, окружающий его, напоминали Сиренево. Как поживает усадьба?

— Прекрасно. Усадьба стала центром не только культурной жизни! Туда с удовольствием приезжают отдохнуть, погулять, на фотосессии… Сиренево процветает, и во многом это заслуга людей, которые там работают!

— А твои родные? Как у них дела? Как здоровье бабушки?

— У них все хорошо. Бабушка здорова и все еще не желает расставаться со своим хозяйством. Дядя Слава, приезжая на сенокос, грозится сдать на скотобойню всю скотину, так как сено в основном приходится заготавливать ему. Ванька, конечно, помогает, да и Танька приезжает. И все же вся мужская работа по дому держится на нем.

— Тетушка все такая же веселая?

— О, да! Тетушка не унывает! Она приезжала ко мне несколько месяцев назад.

Дочки ее еще в школу ходят, а сын дяди Славы учится в университете.

— Время летит незаметно. А мама? Как ей работается в усадьбе? Папа говорит, когда предлагали ей должность главного администратора, не предполагали, что она так здорово со всем справится.

— Ей очень нравится работать в Сиренево. И она действительно справляется. Во мне там нуждаются все меньше. Но мы, как и прежде, о многом не говорим и не обсуждаем ее отношение к усадьбе и прошлое, связанное с этим местом!

— Мне всегда казалось странным, что вы с ней так и не стали близки, — задумчиво произнес Старовойтов.

— Наверное, мы просто не успели стать такими! Я ведь девчонкой была, когда они уехали в Германию, а когда вернулись… Я уже привыкла обходиться без нее. Это вообще неважно сейчас! Я рада, что мама работает в Сиренево, она любит усадьбу, ей там нравится. Она с бабушкой, что для меня немаловажно. Да и деревенская жизнь пришлась ей по душе. Мы с ней часто разговариваем по телефону, отношения у нас вполне дружеские, большего от нее я требовать не могу, да и от себя тоже!

— Она могла бы еще выйти замуж! Твоя мама красивая женщина. Она ведь еще молода, — предположил Старовойтов.

Юля в ответ лишь пожала плечами.

Мама не делилась с ней подробностями своей личной жизни.

— Тебе не хватает Сиренево, не так ли? Можешь не отвечать, я и так знаю! Мне тоже его не хватает, — сказал неожиданно Ариан.

— Ты можешь съездить. Теперь… — обронила девушка, не оборачиваясь, и прикусила губу. Она не собиралась говорить с ним о прошлом.

— Да, теперь я могу туда поехать! — боль, прозвучавшая в его внезапно охрипшем голосе, заставила Юлю вздрогнуть и на мгновение зажмуриться.

— Ты счастлива? — спросил он.

— Да, конечно! — поспешно ответила Шарапова.

— Я так и предполагал. Ты стала настоящей красавицей, впрочем, и в восемнадцать была очаровательна. Моему другу несказанно повезло, вы великолепно смотритесь вместе!

«Господи, зачем он все это говорит? — пронеслось у нее в голове. — Зачем мучает меня? Впрочем, ему есть за что меня наказывать и причинять боль! Это я виновата в том, что мы оба несчастливы! Сама обрекла нас на такую жизнь! Но мне ведь казалось, так будет правильно! Разве можно было тогда все разрушить и построить свое счастье на несчастье и позоре Аделины?»

Но вслух она ничего не сказала.

— Какая прекрасная мелодия, — снова заговорил он. Из дома до них донеслись нежные звуки маленького оркестра. — Мы знакомы с тобой столько лет, но так вышло, что ни разу не танцевали вместе! Ты ведь не откажешь мне?

— Нет! Я с удовольствием потанцую с тобой, — после секундного колебания согласилась девушка.

Когда они вошли в холл, Ариан помог ей снять шубку, не дожидаясь, пока это сделает дворецкий, и провел в гостиную. Несколько пар неторопливо плыли в звуках музыки, среди них были Матвей и Аделина.

Старовойтов улыбнулся и подал ей руку, которую она приняла с легким трепетом. Он притянул ее к себе и обнял. Его ладонь, горячая и нежная, касалась ее обнаженной спины, иногда девушке чудилось, будто Ариан осторожно и едва ощутимо поглаживает ее. Сладкая дрожь пробегала по телу, сердце трепетало в груди, и Юлька не решалась поднять к нему глаза, боясь попасть в плен немеркнущей магии его взгляда, который, пленив ее однажды, продолжал околдовывать и сейчас.

Ближе к утру, когда гости уже разошлись, а чета Старовойтовых-старших, пожелав им спокойной ночи, удалилась отдыхать, Ариан с Аделиной и Юля с Матвеем разместились в кабинете Андрея Михайловича. Первая ночь нового года близилась к концу, но расходиться не хотелось, да и спать тоже. Они расположились на кожаных диванах у зажженного камина и, потягивая бренди, наслаждались неспешной беседой.

Ариан и Матвей не виделись давно, им было что сказать друг другу. Общие знакомые, друзья, общество, в котором они вращались, объединяли их. Ариан рассказывал о Лондоне, Матвей все больше о Москве.

Аделина, не заботясь о своем великолепном наряде, нисколько не стесняясь четы Гончаровых, свернувшись калачиком на диване, положила голову мужу на колени. Она не участвовала в беседе. Просто лежала, подложив руку мужа себе под щеку, и рассеянно улыбалась собственным мыслям.

Юля тоже молчала, пытаясь не смотреть на эту идеалистическую картину, и чувствовала, как давно забытая ревность просыпалась в груди. Она сидела рядом с мужем, не обращая внимания на его руку, которая лежала у нее на плече, и, привычно улыбаясь, с повышенным интересом рассматривала картины в кабинете Старовойтова-старшего и корешки многочисленных книг, которые стояли на стеллажах. Она избегала взглядов Ариана, а мужчина поглядывал на руку Матвея на ее плече. И чувствовал… Нет, даже не ревность, Гончаров все же был его лучшим другом. Ариан ощущал горечь, сожаление и раскаяние. Если бы он раньше прислушался к своему сердцу и разобрался в клубке чувств, все было бы по-другому. Тогда, в его первую брачную ночь, ему не следовало слушать Юлю. Да, разразился бы скандал, но постепенно все утряслось бы, и родители поняли его и простили, ведь Юля была дочерью их лучшего друга. И сейчас не Матвей обнимал бы девушку, любуясь ее улыбкой, а он!

— Дорогой друг, ты так и не открыл секрет длительности своего пребывания в родительском доме. Надолго в этот раз вы в Москву? — поинтересовался Гончаров.

Ариан пожал плечами.

— Конкретных сроков мы себе не ставили, да, Аделина? Просто приехали навестить родных, мы не торопимся! — Ариан улыбнулся. — А ты с какой целью спрашиваешь?

— Я вообще-то жене поездку в Париж обещал после Нового года!

— Мы можем и не ехать, я вовсе не обижусь! — откликнулась Юля.

Меньше всего ей сейчас хотелось находиться в чужой стране наедине с мужем, в то время, когда Ариан в Москве.

— Друг, я восхищаюсь твоей женой! — весело воскликнул Ариан. — Только Юлька так легко может отказаться от поездки в Париж!

— Она и меня не перестает удивлять: не любит розы, ее не приводят в восторг бриллианты, и о Париже тоже не мечтает.

— Индия, — неожиданно изрек Ариан. — Ей нравится Индия, не так ли, Юля?

Взгляды Шараповой и Старовойтова встретились. И как будто едва слышным эхом до них донеслись слова из прошлого…

Юлька на самом деле когда-то мечтала побывать в этой экзотической, волшебной стране. И потом, когда уже работала администратором в Сиренево, могла позволить себе поездку! И теперь, будучи женой Гончарова, стоило лишь захотеть, Матвей обязательно бы свозил девушку в Индию. Но почему-то ее желание так и осталось несбывшимся. То ли она уже забыла о своих почти детских мечтах, то ли с мужем в Индию не хотелось. Как бы там ни было, она ни разу не заговорила об этой стране. И вот теперь Ариан… Казалось странным, что он все помнит, вместе с тем это так приятно согревало сердце.

— Индия? — удивился Матвей и, обернувшись, внимательно посмотрел на жену. — Ты никогда не говорила, что хотела в Индию!

— Я и сама уже забыла, что когда-то мечтала там побывать.

— Послушайте, друзья мои, а почему бы нам вместе не отправиться на недельку-другую в Индию? — неожиданно предложил Старовойтов. — Скажем, в марте?

— В Индию? — переспросила Аделина и, приподнявшись с колен мужа, уставилась на него широко распахнутыми глазами. — Но там ведь грязно, многолюдно, бедно и, кроме Тадж-Махала, не на что посмотреть!

— Индия действительно страна контрастов, — мягко возразила Юлька. — Но посмотреть есть на что! Там очень красивая природа, древняя культура и доброжелательные люди. В Индии прошлое и настоящее как будто переплелись. Это отдельный мир, удивительный и прекрасный!

— Ты серьезно хотела бы туда поехать? — изумленно спросил Гончаров. — Нет, я слышал от знакомых, что нынче очень популярен отдых на Гоа.

— Я не хочу на Гоа, а вот в Кашмир поехала бы, — перебила его жена, и в голосе ее прозвучали решительные нотки.

— Кашмир? А это вообще где?

— Кашмир — индийский штат, одно из красивейших мест на земле. Он считается сияющей драгоценностью в короне страны! — с улыбкой сказал Старовойтов. — И находится где-то у подножия Гималаев. Давайте поедем в Кашмир? Я не очень сведущ, как там с фешенебельными отелями, насколько высокого уровня обслуживание, зато знаю неплохие международные турфирмы, которые за деньги организуют нам лучший тур в Кашмир.

— Ариан, я не представляю, что мы будем делать в Кашмире? — попробовала возразить Аделина.

— Мы будем там отдыхать, — ответил мужчина, и в тоне его была слышна такая непреклонность, перечить которой супруга не решилась.

Чуть позже, оказавшись в надежном пристанище своей квартиры, Юлька, кажется, впервые за весь вечер смогла вздохнуть полной грудью, только сейчас почувствовав, как от напряжения, не отпускающего весь этот бесконечно долгий вечер, онемели мышцы.

Сбросив шубку и туфли, девушка подошла к окну, за которым занималось серое и унылое первое утро нового года. Что он принесет ей? Она уже давно перестала верить в чудо, но где-то в самой глубине души осталась надежда.

Матвей подошел бесшумно, или это она, задумавшись, не услышала его шагов. И вздрогнула, когда его пальцы коснулись ее обнаженных плеч.

— Давай я помогу тебе раздеться? — охрипшим голосом предложил он, склоняясь к ней и обжигая ушко горячим дыханием.

— Спасибо, я справлюсь сама. Это не так уж сложно.

— Правда? — усмехнулся он, убирая ее волосы с затылка и прикасаясь губами к шее. Его сильные руки обвили ее талию и прижали к себе. — Хочу тебя! — выдохнул он.

— Матвей, я правда устала! — попробовала возразить девушка.

— А я знаю, как заставить тебя забыть об усталости!

Он резко развернул ее к себе, жестко, почти грубо обнял и прижался к губам долгим поцелуем.

Глава 13

Они улетали в Индию в середине марта.

После Нового года Юля отправилась на две недели домой. Матвей, хоть и собирался, все же не поехал. Не мог он уехать, пока Ариан в Москве. А Шарапова все эти две недели думала только о Старовойтове, рвалась в Москву и почему-то оставалась в деревне, уговаривая себя, что так будет лучше, вот только лучше для кого, не знала. Она находилась в Сиреневой Слободе, ожидая неизвестно чего, с какой-то затаенной обидой в сердце, наказывая своим отсутствием и Ариана, и Матвея. С каждым новым днем понимая все отчетливее, что наказывает только себя. Мужчинам в Москве точно есть чем заняться, а вот она… И вместе с тем, здесь, дома, среди привычной обстановки, она смогла немного прийти в себя, успокоиться, трезво подумать обо всем.

Неизвестно, сколько б еще Юля жила в деревне, если бы не приезд Матвея. Да, приехал муж, не Ариан, хоть девушка и мечтала об этом. Как и планировалось вначале, Гончаров прибыл, чтобы проверить дела в усадьбе и увезти жену домой. По дороге в Москву Матвей Юрьевич между делом и сообщил главную новость — в середине марта они действительно летят в Индию все вместе.

Последующие недели, пока они оформляли визы и документы, Юля и Ариан редко встречались. Несколько раз Старовойтов приходил к ним на ужин с Аделиной, бывало, заходил и с Матвеем, иногда они работали, а то и просто сиживали на диване, пили бренди и смотрели телевизор.

Ариан вел себя по отношению к ней предупредительно и дружелюбно, как старый друг, ни жестом, ни словом не выдавая чего-то большего, что было между ними, и только когда их взгляды встречались, сердце Юли замирало. Легкая улыбка появлялась на губах, а глаза озарял свет.

Международный аэропорт в Дели, столице Индии, встретил их новым аэровокзалом, сверкающим стеклом, хромом и плиткой, и прямо-таки европейским сервисом, что не могло не радовать. Юля понимала, из всей компании по-настоящему рада этой поездке она одна. Ариан приехал сюда, чтобы исполнить ее давнюю мечту, о которой девушка успела забыть, а вовсе не потому, что ему действительно хотелось. И сейчас, наблюдая за ним украдкой, Шарапова видела, как он несколько снисходительно улыбается, глядя по сторонам. Муж, желая угодить ей, не стал спорить, но сам никогда бы не выбрал Индию местом отдыха. В его скептически приподнятых бровях и ухмылке, блуждающей на сжатых губах, девушке чудилось и презрение, и высокомерие, и брезгливость. Аделина вообще была против поездки. Причем категорично, но ссориться с мужем не сочла нужным. Оказавшись в здании аэропорта, где им предстояло провести пару часов, ожидая рейс на Шринагар, молодая женщина, оглядываясь вокруг, посматривала на людей, бывших в большинстве своем индийцами, с каким-то страхом, как будто они были инопланетными существами, в любой момент готовы наброситься на нее. Она не прикасалась ни к чему и беспрестанно обтирала руки антибактериальными салфетками, словно была уверена, здесь ее подстерегают тысячи всевозможных микробов и болезней.

И только Юлька была счастлива, оглядываясь с любопытством и интересом. Она улыбалась, встречая взгляды мужчин и женщин, угощая конфетами индийских детишек, которые вместе со своими родителями сидели рядом с ними в зале ожидания. Шарапова попробовала заговорить с женщиной на английском, который та не знала, и ничего не поняла из ее хинди. Юле ласкала слух речь этих людей, ей до зуда в пальцах хотелось потрогать материю, из которой сшито сари на женщине, а также был приятен едва уловимый запах пряностей, пропитавший воздух аэропорта.

Между снежными пиками Гималаев и хребтами Пир-Панджал раскинулась Кашмирская долина — одно из самых красивых и плодородных мест в Индии.

Много миллионов лет назад эта долина представляла собой бассейн огромного озера. Источниками воды в нем были тающие ледники и вздувшиеся от дождей горные реки. Озеро исчезло, оставив после себя плодородную долину, всю влагу из которой забрала извилистая река Джелам, покидающая Кашмир в районе Барамула.

И хотя часть Кашмира принадлежит теперь Пакистану, Кашмирская долина находилась в индийском штате Джамму и Кашмир. Она располагалась на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря и была защищена горами, что спасало ее жителей от затяжных муссонных дождей. Вследствие того, что долина находилась на такой высоте, климат ее был намного мягче, чем в близлежащих районах. Именно в Кашмир во времена британского правления съезжались в летний период изнывавшие от жары англичане.

Для них же Кашмир начался со столицы штата — Шринагар. Но они, уставшие и вымотанные перелетами, не стали в нем задерживаться. Пусть и хотелось увидеть многое, в первую очередь плавучие гостиницы на озере Дал, построенные англичанами во время британского правления, террасные Могольские сады и парки, самый известный из которых — Шалимар Багх, Старый город с его мечетями.

У низкого здания аэропорта их ждал джип, который должен был отвезти на небольшую уединенную виллу, затерявшуюся в горах.

Матвей и Ариан негромко переговаривались с водителем на английском. Аделина устало и обиженно молчала, прислонившись к плечу мужа.

Молчала и Юлька, не чувствуя усталости после столь длительного перелета. Она зачарованно смотрела на такие близкие и вместе с тем далекие вершины гор, поросшие деревьями и кустарниками, ущелья и снежные вершины, в которых отражались закатные лучи солнца, на легкую дымку, которой были окутаны горы. Казалось, будто ночь сходит с вершин гор на город, укрывая его покрывалом, наполненным запахом неведомых цветов, и она не могла отвести от этой картины взгляд. За свою недолгую жизнь Шарапова успела немного повидать мир, но ни в одной стране не испытывала такого восторга, восхищения, граничащего с преклонением.

Она не замечала плохой, ухабистой дороги, тряски и глубоких оврагов. Все это сейчас не существовало для нее. Девушка не отрывала взгляд от солнца, которое опускалось все ниже, пока не исчезло совсем, горы вдруг стали темными, и только снежные вершины продолжали отливать багряным, розовым, золотым.

Двухэтажная белоснежная вилла с небольшим садом встретила их золотистым оазисом в непроглядной холодной ночи, как-то уж слишком быстро сомкнувшей над ними свои крылья. Еще один крутой серпантин, и она предстала перед ними — ярко освещенная, уединенная и прекрасная. Под колесами джипа зашуршал гравий, мотор затих. Аделина, уснувшая в объятиях мужа, тяжело вздохнула и зашевелилась. А Юля, не дожидаясь помощи Матвея, выпрыгнула из машины, чувствуя, как затекли ноги, и огляделась по сторонам. На звук подъезжающей машины двери дома распахнулись, и на просторном крыльце, украшенном белокаменными узорчатыми балюстрадами, показалась женщина, исполняющая роль домработницы и повара. Она окликнула водителя, что-то сказала ему на урду, потом сошла со ступеней и направилась к ним. Тем временем мужчины с водителем стали выгружать багаж. Аделина тоже выбралась из машины и теперь стояла, обхватив себя руками и зябко ежась. Подошла домработница, вероятнее всего, жительница одного из ближайших поселков, в традиционной одежде Кашмира — сальвар-камиз — широкие брюки, суженные у лодыжки, и туника. Вместо легкой вуали, которую называют дупатту, она была закутана в кашмирскую шаль. На безупречном английском женщина поприветствовала их и пригласила следовать за ней.

Миновав дорожку и крыльцо, девушки вошли в небольшой холл, главной достопримечательностью которого была белокаменная лестница с балюстрадами, убегающая на второй этаж. С потолка свисала красивая хрустальная люстра, на стенах, отделанных в нежно-оливковые тона, висели картины с видами гор и долин, а на полу стояли вазы с неведомыми разноцветными цветами, оживляющими интерьер. Широкие двустворчатые двери парадных комнат были распахнуты, приветствуя гостей. Впрочем, их осмотр они оставили на потом. Домработница сразу же повела их на второй этаж, где размещались просторные спальни с ванными комнатами и терраса, откуда открывался замечательный вид на горы и долину.

Прежде чем удалиться, она сообщила об ужине, его подадут через час в гостиной, которая служила и столовой, а пока они могли спокойно устроиться, переодеться, умыться и осмотреться. Женщина не стала выяснять, кто и какую комнату займет, предоставив им право выбора. Впрочем, им было все равно. Они просто вошли в двери, которые находились ближе, не сказав друг другу ни слова.

Двери из темного дерева захлопнулись у Юли за спиной, и просторная ярко освещенная комната, главное место в которой занимала большая кровать под пологом, предстала перед ней. Стены были отделаны в нежно-сливочных тонах. Большие окна с выходом на террасу закрывали шторы из тяжелого материала в цвет стен. У кровати стояла банкетка из темного полированного дерева, обтянутая темно-синим шелком, таким же было и покрывало. У изголовья кровати — тумбочки с включенными светильниками. Около стены напротив кровати — туалетный столик и табурет с обивкой. Рядом с камином примостилось кресло и низкий стеклянный столик. На темном блестящем паркете лежал ковер ручной работы, тот самый, кашмирский, известный во всей Индии и за ее пределами. Из комнаты выходили двери в ванную. Едва уловимо пахло благовониями. Юля не могла определить, чем именно, да это и неважно. В комнате было светло, тепло, уютно и мило. Девушке здесь сразу понравилось. Сбросив ботинки, она прошлась, оглядываясь по сторонам, касаясь полированной поверхности столика, каминной полки, обивки банкетки, штор. Потом заглянула в ванную, отделанную темно-синим кафелем, и тщательно вымыла руки и лицо, пригладила у зеркала растрепанные волосы, хотела причесаться, потом вспомнила, расческу придется искать в чемоданах, которые Матвей еще не поднял наверх, и решила оставить все как есть. Вернувшись в комнату, Шарапова стянула кожаную курточку, которую собиралась снять еще в Дели и, оставшись в футболке и темных брючках, подошла к кровати, растянулась поперек, закрыла глаза, уткнувшись лицом в покрывало, вдохнула едва уловимый цветочный аромат и в очередной раз за день попыталась осознать, она действительно в Индии. Счастливая улыбка снова коснулась губ, и в сердце сладко защемило.

Юля услышала, как открылась дверь в комнату, вкатились, поскрипывая, чемоданы, и наступила тишина. Улыбка сбежала с губ прежде, чем она подняла голову и взглянула на мужа. Он стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы брюк, и оглядывался по сторонам.

— Я ожидал худшего! — заметил он, пройдясь по комнате, заглянул в ванную, распахнул створки окна и, усевшись в кресле у камина, закинул ноги на столик и достал сигареты. — Итак, моя дорогая, ты довольна? — осведомился он, пристально глядя на нее.

— Да! — кивнула Юля и поднялась. — Ужин через час, я, наверное, успею разобрать вещи.

— Да брось, я договорился с домработницей, пока мы будем ужинать, она все сделает!

— В этом нет необходимости! — заявила она. Взявшись за чемоданы, подкатила их к просторному шкафу, встроенному в стену.

— Как знаешь! — небрежно бросил Гончаров, лениво выпуская кольца дыма и сосредоточенно изучая кончик сигареты.

Запах табака постепенно заполнял пространство комнаты, вытесняя легкий запах благовоний.

— Матвей, почему бы тебе не покурить на балконе? Запах дыма… — заметила Шарапова.

— Запах дыма куда приятней, чем вонь от этих благовоний, — спокойно изрек он и поднялся с кресла. Бросив окурок в камин, подошел к шкафу и оперся о косяк распахнутых створок. — Послушай, дорогая, мне кажется, или дружба у вас с Аделиной не сложилась? — спросил он.

Юлька обернулась, удивленно вскинув брови. Вопрос Матвея прозвучал некстати.

— У нас замечательные отношения, не дружба, но…

— Да, вы улыбаетесь, ведете себя безукоризненно по отношению друг к другу, соблюдая при этом правила великосветского этикета, от этого еще больше кажется, что вы просто терпеть друг друга не можете. Что не поделили? Аделина — ангел.

— Да, ты мне уже говорил об этом. И я не спорю. Значит, все дело во мне. Если помнишь, твоя мама меня тоже терпеть не может, а все потому, что я из деревни, ни рода, ни племени, ни денег, ни связей. Она до сих пор не может простить, что ты женился на мне. Вот и Аделина… У таких, как она, не может быть дружбы с деревенской девчонкой! — не глядя на мужа, говорила Юля.

Правда, Шарапова подозревала, дело отнюдь не в этом. Сердце ее мужа все годы их брака принадлежало ей, Юле. Именно она украла у госпожи Старовойтовой первую брачную ночь. Пусть не по своей вине, но все же… Что знала Аделина, о чем подозревала, Шарапова не догадывалась, но интуитивно, на уровне подсознания, между ними существовала натянутость, преодолеть которую они не могли и не стремились.

Матвей негромко рассмеялся.

— Моя мать очень скоро поняла, что ошиблась на твой счет, дорогая! Простолюдинка и деревенщина не может быть столь высокомерна, неприступна и холодна. Знаешь, порой я задаю себе вопрос: «Что прячется за твоей ослепительной улыбкой?» И не нахожу ответа, — негромко и задумчиво, а главное, совершенно серьезно сказал он, вглядываясь в нежные черты ее профиля.

— Ты будешь переодеваться к ужину? — немного помолчав и не удостоив его ответом, уточнила девушка.

Матвей невесело усмехнулся.

— Нет. Пойду вниз. Хочу выпить перед ужином! — сказал он и неспешно покинул комнату.

Дверь за ним закрылась, а Юлька опустилась на банкетку. Ноги не держали ее. Рубашка мужа упала на колени. Не в первый раз за два года вся ее жизнь, прошлая и будущая тоже, показалась такой беспросветной, ненастоящей мишурой. Притворяться и улыбаться, улыбаться и притворяться, и так до конца дней… Юлька на мгновение закрыла глаза, чувствуя, как сжалось тоскливо сердце. «Нет, только не здесь, только не в эти две недели в раю, подаренные ей судьбой и Арианом».

Так и просидела Юля у распахнутых створок гардероба, а когда подошло время ужина, не переодеваясь, спустилась вниз.

Столовой в доме не было, просторная гостиная была разделена на две зоны — с одной стороны у большого окна стояли диваны и кресла оливкового цвета, украшенные яркими цветными подушками, рядом — тумбочки из темного дерева с настольными лампами. Посередине разместился низкий столик. На стенах — нежные акварели в тонких золотистых рамках, а под потолком — большой вентилятор. В другой же части комнаты, напротив камина, — круглый полированный стол из того же темного дерева, как и вся мебель в доме, рядом с ним — удобные мягкие кресла, обитые бледно-оливковым материалом. Над камином висело большое зеркало в темной оправе, на полке виднелись всевозможные безделушки, свечи в стеклянных подсвечниках и свежие розы в вазе, рядом — два английских кресла с высокими спинками, а между ними невысокий столик с серебряным подносом, на котором стояли графин с янтарной жидкостью и стаканы. Ничего лишнего и ненужного в комнате не было. Она казалась светлой, просторной и уютной, располагающей к приятному времяпровождению в кругу семьи. Как и все в этом доме, Юля нашла ее очаровательной.

Когда она спустилась и вошла, Матвей, Ариан и Аделина уже сидели за столом и непринужденно разговаривали. Еще в холле девушка услышала голос мужа, которому вторил Ариан, и переливчатый смех Аделины. В компании мужчин она чувствовала себя легко и непринужденно, более того, их общество было для нее приятнее и предпочтительнее, чем общество Шараповой. Юлька поняла это еще в Москве, хоть Александрова и пыталась завуалировать сей факт хорошими манерами, предупредительностью и умением вести беседу. Это было притворством чистой воды, но Шараповой все равно. Ей не было никакого дела до Аделины Александровой, в замужестве Старовойтовой. Не было ни ревности, ни зависти. Просто чувство жалости. Жена Ариана была ангелом, только муж ее не любил.

Когда Юлька вошла, они замолчали. Это было неприлично, ведь она могла подумать, что они говорили о ней. Но и на это девушка не обратила внимания. Она сразу встретилась с зелеными глазами Ариана. И его взгляд, в котором промелькнула нежность, затмил собой все остальное. Улыбка не коснулась ее пухлых губ, только в темно-серых глазах зажегся ответный огонек.

Аделина, конечно, успела переодеться к ужину и привести себя в порядок, и, глядя на нее, вряд ли можно было предположить, что почти сутки она провела в дороге. Девушка выглядела свежей и отдохнувшей, дорогая косметика и средства по уходу за кожей творили чудеса. Да еще была в ней трогательная беззащитность, которую, несомненно, подмечали мужчины, и она была не менее действенна, чем ее красота, манеры и прочее, что прилагалось к совершенству по имени Аделина. Садясь на стул, предупредительно отодвинутый мужем, Юля невольно вспомнила, о чем час назад разговаривала с Матвеем. Он хотел бы знать, что скрывает улыбка супруги. А ей было интересно, какая Аделина настоящая, что прячется за милой оболочкой и таится в глубине глаз.

Впрочем, развивать эту мысль дальше девушке не позволила появившаяся в дверях домработница с подносом в руках. На нем стояла небольшая фаянсовая супница, блюдо с лепешками, или чапати, так они называются здесь. Стол был сервирован ранее. Из кухни повеяло пряностями и приправами, которыми славилась Индия, и Юля почувствовала, что проголодалась. Расстелив полотняную салфетку, Шарапова чуть отстранилась, позволяя женщине беспрепятственно поставить поднос. За столом царило молчание. Все взгляды были устремлены к домработнице и ее неспешным движениям. А возможно, и к ужину, который ожидали с любопытством и некоторым недоверием. Индийская кухня троим за этим столом казалась весьма подозрительной. А Юлька не могла оторвать глаз от рук женщины. Темные, обветренные, загрубевшие руки крестьянки, познавшие самую черную работу, и все же красивые, узкие, тонкие, с аккуратно подпиленными ногтями, украшенные серебряными браслетами, которые издавали негромкий перезвон при каждом движении. Девушка едва сдержалась, подавляя желание коснуться браслетов, перебрать их пальцами, погладить гравировку замысловатого рисунка.

А меж тем на тарелках появилось куриное карри с шампиньонами, источающее божественный аромат, к нему чапати и фрукты, сок, вино. Пока Матвей, Ариан и Аделина ломали голову, какие же приборы использовать, Юля, не церемонясь, взяла в руки лепешку и, обмакивая ее в карри, стала есть. В Индии ели руками, это не считалось неприличным. Аделина, не сказав ни слова, последовала примеру Шараповой, а за ней и мужчины.

Ужин затянулся. И, несмотря на усталость, перелет и трудную дорогу, расходиться не спешили. Домработница давно убрала со стола и принесла девушкам чай с молоком, который назывался малагой, а к нему десерт — молочную помадку с кешью, которой они с удовольствием полакомились. Мужчины предпочли бренди. Они оживленно что-то обсуждали. Девушки около часа поддерживали весьма занимательную беседу ни о чем. Потом Аделина, пожелав всем спокойной ночи, поднялась к себе. Юля незамедлительно последовала ее примеру. И в своей комнате смогла свободно вздохнуть. Предполагая, что муж еще долго будет занят бренди, сигаретами и обществом друга, Шарапова, не торопясь, приняла душ, переоделась в шелковую пижаму цвета мокрого асфальта, отделанную тонким кружевом. Закрутила волосы на макушке в узел, сунула ноги в комнатные тапочки, набросила на плечи шаль, раздвинула створки окна и вышла на просторную террасу.

Влажный, прохладный воздух, наполненный запахом хвои, сырой земли, далеких ледников и неведомых цветов, принял Юльку в свои объятия. Она поежилась, плотнее закутавшись в шаль, и подошла к балюстраде. Давно перевалило за полночь. В саду стояла звенящая тишина. Слабый шорох, вздох, даже дыхание здесь могло показаться оглушительным. Фруктовые деревья были еще голыми, и сквозь замысловатые узоры их ветвей ей виделись причудливые и величественные очертания гор. Свет, рассеивающий ночь, как будто отражался в заснеженных далеких вершинах. Ночь не была темной, хотя и луны не было видно. Сначала девушка даже решила, что это отблески снежных вершин рассеивают темноту, а потом подняла глаза и все поняла.

Она никогда раньше не видела такого звездного неба. Звезды источали свет и рассеивали темноту ночи. Они мигали разноцветными огоньками, дрожали и вспыхивали, походя на волшебный восточный ковер какого-нибудь древнего махараджи, расшитый драгоценными камнями. Никогда прежде не приходилось девушке видеть подобного завораживающего зрелища. Это было каким-то невероятным светопреставлением, от которого невозможно оторвать глаз. И, позабыв обо всем на свете, Шарапова смотрела на небо.

И вдруг всплеск воды нарушил тишину. Он прозвучал слишком громко, заставил Юльку вздрогнуть и очнуться.

Перегнувшись через балюстраду, она взглянула вниз и увидела, что мерцающие звезды отражаются в воде. За домом, в саду, был бассейн. Он будто нависал над склоном, поросшим деревьями, и вода переливалась через край при малейшем всплеске.

— Чудная ночь, не правда ли, дорогая? — донесся до нее голос мужа.

Скользнув взглядом по поверхности воды, Юля увидела его силуэт. Облокотившись на край бортика, он курил и смотрел на нее.

— Такое звездное небо! Никогда не видел подобного. Впрочем, я давно вообще звезд не видел. Думается, над Москвой они и вовсе уже не светят. Газы, копоть и электричество их просто уничтожили. А тут такая благодать. Кстати, чисто случайно наткнулся на бассейн. Вышел покурить, решил пройтись вокруг дома и не смог избежать соблазна. Представляешь, вода здесь с подогревом. Этот бассейн — лучшее, что есть во всей нашей поездке, честное слово! Кстати, ты еще долго будешь там стоять? Спускайся, — скомандовал он.

Юлька отшатнулась от балюстрады.

— Матвей, я устала и иду спать! — ответила она.

— Да ни фига ты не устала. Я ведь наблюдал за тобой. Если бы не случайный всплеск воды, ты бы до утра так и простояла, глядя на звезды! Я говорю, иди сюда! И захвати мне стакан бренди! Хочу выпить.

Спорить с ним было бесполезно. Юля видела, муж уже выпивший. Причем в той стадии, когда вроде и много, но еще не предел. Девушка знала это его состояние и помнила, каким жестоким, злым и саркастичным он становится. Разговаривать с ним, спорить в таком состоянии себе дороже. В таких случаях, а они бывали, Матвей словно преследовал единственную цель — сделать ей больно, нет, не физически. Хотя потом все и заканчивалось постелью, где царила темная страсть, граничащая с жестокостью, и не было ни капли нежности. И Юля не могла точно сказать, чего было больше — удовольствия или боли.

Для нее оставалось непонятным, за что он наказывает ее. Впрочем, утром он извинялся и был, как всегда, вежлив, предупредителен, заботлив, обаятелен и далек. И если у Шараповой порой и возникало желание задать ему этот вопрос, взгляд темных и непроницаемых, как ночь, глаз останавливал. Возможно, она боялась услышать что-то циничное относительно ее персоны и принадлежности к роду Четвертинских или, наоборот, страшилась узнать правду. Как бы там ни было, она опять предпочитала прятаться за молчанием.

Поэтому и сейчас, плотнее закутавшись в шаль, девушка спустилась на первый этаж, налила в стакан бренди и вышла из дома. Обойдя его, оказалась у бассейна и, протянув стакан с выпивкой мужу, присела на краешек шезлонга.

— Выпивка здесь паршивая. Надо было в Дели чего-нибудь приличного купить, — заметил он, однако выпил содержимое стакана до дна.

И, оттолкнувшись от бортика, нырнул, сделал несколько мощных бросков под водой, повернул и вынырнул прямо перед Юлей.

— Иди ко мне! — хрипловато позвал он.

Было довольно прохладно, и Юле совершенно не хотелось лезть в воду. Кутаясь в шаль, она и без того чувствовала, как начинает замерзать. К тому же рядом был Ариан.

— Матвей, мне холодно.

— Я же сказал, вода теплая! Вряд ли ты сможешь уснуть. У нас скоро утро. Тебе нужно расслабиться. А вода — лучшее средство.

— У меня нет купальника, — понимая, что так просто от него не отделаться, она сделала еще одну попытку.

Матвей хрипловато засмеялся.

— А не все ли равно?

Несколько секунд Шарапова смотрела на мужа, потом поднялась, бросила на шезлонг шаль и стала раздеваться.

Мужчина не сводил с нее глаз. Он смотрел, замерев, и только после того, как она сняла с себя пижаму и, обнаженная, пошла к ступеням, чтобы спуститься в воду, отвернулся, нашел сигареты и закурил.

Вода действительно была теплой, прежде чем войти, Юлька проверила ее, коснувшись поверхности пальчиками ног. Чувствуя, как мурашки бегут по коже от холода, девушка спустилась в воду, преодолев несколько ступеней, и поплыла, ощущая приятное касание теплой воды, согревающей тело. Вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, она лишь на мгновение увидела Матвея, застывшего у бортика с сигаретой. Снова нырнув, девушка проплыла немного и, вынырнув на поверхность, оказалась лицом к лицу с мужем. Испуганно отшатнувшись, собралась опять нырнуть, но он не дал ей этого сделать. Обняв, притянул к себе и, прижавшись лицом к ее лицу, потерся носом об щеку. На нее повеяло стойким запахом спиртного вперемешку с сигаретным дымом, и Шарапова попыталась отвернуться.

— Матвей… — прошептала она, вынужденная обхватить его шею руками.

— Тихо-тихо, кто ж так расслабляется, — он рассмеялся, а руки скользнули вниз по спине. — Закрой глаза. Отпусти меня. Не бойся. Доверься мне, — охрипшим голосом шептал он.

Юля сделала, как он просил, ощущая легкость и невесомость своего тела, раскинувшегося на поверхности воды и лишь немного поддерживаемого сильными руками мужа. Вода плескалась о ее тело, касалась щек, перебирала распущенные волосы, она качала, убаюкивая.

Прошла минута, вторая. Юлька открыла глаза и снова увидела звездное небо. Чувствуя, как подрагивают руки Матвея, едва касаясь ее спины и плеч, повернула голову, встретив устремленный к ней взгляд, услышала тяжелое дыхание.

Он опустил руки, и ее тело погрузилось в воду. В ту же секунду снова обнял ее, прикоснувшись губами к шее, чуть приподняв, уткнулся лицом в ложбинку меж грудей, позволяя ей, закинув голову, выгнуться навстречу. Откинувшись назад, он потянул Юльку за собой. Она почти упала на него, и на мгновение оба ушли под воду. Снова оказавшись на поверхности, Матвей обхватил руками ее ягодицы, заставляя обвить его ногами, почувствовать, как он возбужден.

— Матвей, — выдохнула девушка.

— Да, дорогая, сейчас, — обжигая ее губы горячим дыханием, прошептал он.

Гончаров целовал ее щеки, касался лица, царапая двухдневной щетиной. Ее ресницы трепетали и вздрагивали, губы были маняще приоткрыты, позволяя видеть полоску жемчужных зубов. Он знал, она хочет его. Чувствовал это по тому, как сильно ее ноги сжимали его бедра, придвигаясь ближе, раскрываясь ему навстречу, как лихорадочно стучало ее сердце, а руки, обхватив его голову, зарывались в волосы, придвигая его лицо к своему. Девушке хотелось прижаться к его губам, ведь он знал, его грубые, ненасытные, страстные поцелуи сводят ее с ума. А он не спешил. Матвей хотел видеть ее лицо, наблюдать, как желание и наслаждение искажают черты ее лица, срывая маски. Ее лицо в такие моменты было для него самым прекрасным и любимым.

Он вошел в нее резко, сильно и почувствовал, как дернулось ее тело, хриплый стон сорвался с губ, руки лихорадочно заметались по спине. Лаская ее, он обхватил ладонями голову, удерживая на месте.

— Открой мне свое сердце, — прошептал он.

Юля прижалась к его губам, страстно целуя, и на какое-то время они позабыли обо всем.

Глава 14

Открыв глаза, Юля несколько секунд созерцала грубоватую ткань над кроватью, которой был обтянут каркас, потом сладко потянулась и повернулась на бок. Рядом, прижавшись щекой к подушке, мирно спал Матвей. Вглядываясь в черты его лица и подрагивающие темные ресницы, она вспомнила о ночном купании. И то, чем все закончилось. Легкий румянец смущения выступил на щеках Шараповой от осознания, с каким бесстыдством она отдавалась вчера мужу, упиваясь его ласками. Впрочем, девушка давно перестала удивляться этому. Кажется, с первой встречи было очевидно, в постели они идеально подходят друг другу. Поражало другое, как могут два человека, испытывая притяжение тел, ничего не чувствовать сердцем. Что бы ни творилось в ее душе, в объятиях Гончарова девушка забывала обо всем, да и он хотел ее все так же. И эту тягу не ослабили ни годы супружеской жизни, ни его многочисленные интрижки. Юля помнила, как Матвей вчера попросил: «Открой мне свое сердце…» Он ведь смеялся над любовью, не верил в нее, считал дураками людей, которые любили и не стеснялись об этом сказать. Неужели его заявления — блеф? Разве мало мужу ее тела, которое и так без остатка принадлежит ему? Теперь понадобилось и сердце? Но зачем? И что он с ним намерен делать? Ведь ему нечего дать взамен! Любовь? Он не знает, что это такое. К тому же ее сердце, надежно запертое ото всех, давно принадлежит другому человеку.

Юлька соскользнула с кровати и направилась в душ. Проходя мимо туалетного столика, взглянула на часы. Было семь часов утра, но спать больше не хотелось. Сказывалась смена часовых поясов. В России сейчас время близится к десяти. Девушка решила привести себя в порядок и отправиться гулять. Ей не терпелось увидеть горы при дневном свете, впрочем, не только их.

Полчаса спустя, оставив для Матвея записку, Шарапова закрыла дверь и сбежала со ступеней крыльца. Невероятной свежестью дышало мартовское утро. Слепящий солнечный свет заливал окрестности, и лишь гомон птиц нарушал царившую кругом тишину. Яркая сочная молодая трава покрывала газон шелковистым ковром. Фруктовые деревья стояли голыми, зато хвойные, туи и самшиты на их фоне казались еще темнее и насыщеннее. Тут и там пестрели клумбы неведомых розовых, желтых, красных и белых цветов. Оглядываясь, Юлька поражалась невероятной красоте вокруг. Со всех сторон долину обступали горы. Одни казались ближе, даже можно было рассмотреть ощетинившийся хвойный лес, коим они поросли. Другие были дальше, их сизые склоны словно тонули в дымке облаков. Где-то там, еще дальше и выше, в поднебесье, белели пики, покрытые снегом. Картина была столь сюрреалистичной, казалось, стоит только подойти к обрыву, протянуть руку и можно коснуться заснеженного пика с его нетающими ледниками. Но Юлька понимала, чтобы добраться до вершины, следует проделать путь не в один день, тяжелый, пеший. Шараповой хотелось подняться в горы, к вершинам, снегам, но она понимала, ни Матвей, ни Аделина на такие подвиги ради нее не пойдут. Вот если бы они каким-то чудом смогли вырваться в горы с Арианом… Он бы пошел с ней. Пошел куда угодно, даже если это опасно или неблагоразумно. И не стал бы спорить или разубеждать, просто был бы рядом.

Оглядев сад, Юля направилась к подъездной аллее и вскоре вышла на дорогу, которая вела под уклон. Меж растущих на склоне деревьев ей попадались плоские крыши домов и лачуг. На очередном повороте небольшая долина, укрытая со всех сторон горами, вдруг открылась ей, чаруя бескрайними желтыми лугами, рядами фруктовых деревьев, вспаханными темными полями, готовыми брызнуть буйными всходами нового урожая, террасами, уходящими все выше, поросшими травой, узловатыми деревьями и шаткими домами небольшого поселка. Красота, открывшаяся Шараповой, захватывала дух. Как жаль, у нее не было с собой фотоаппарата, а так хотелось запечатлеть все это невероятное великолепие. Сойдя с дороги, минуя одну террасу за другой, Юлька смогла наконец коснуться небольших соцветий ярко-желтого цвета, покрывающих весной луга в Кашмире. Они источали сладкий, дурманящий аромат, и через несколько минут Шараповой уже казалось, что рассудок ее затуманен. Она шла по лугу, поглядывая по сторонам, и подозревала, что заблудилась и вряд ли самостоятельно сможет найти дорогу к вилле, но сей факт не беспокоил. Пьянящая радость наполняла сердце, ощущение невероятной свободы кружило голову. И в какой-то момент показалось, что раствориться в природе, стать эхом в этих горах — и есть великое счастье.

Каменная речка, пролегая по краю долины, брала свое начало высоко в горах и убегала куда-то меж ущелий. Об огромные валуны, нагретые солнцем, разбивался горный бурлящий поток. Наполненный чистыми и прозрачными водами подтаявших ледников, он спускался с вершин и, превращаясь в полноводную стремительную реку, вливался в одно из тех озер, которыми славилась Кашмирская долина. Сквозь разбросанные по берегу камни проступала поросль молодой травы и сиреневые цветы, раскрашивая пейзаж.

Юля, перепрыгивая с камня на камень, забралась на большой валун, гладкий и отполированный стремительными водами, обласканный ветрами, согретый и высушенный солнечными лучами. Удобно устроившись, закрыла глаза, прислушиваясь к шуму течения. Пригревало солнышко, ласковый ветерок играл прядями волос, щекоча щеки, лаская руки и плечи. Девушка сняла кожаную курточку, которую прихватила с собой, и теперь оставалась в топике и укороченных вельветовых брючках. Шифоновую шаль, которую она повязала на шею, раздувал ветер. Стоило лишь на мгновение приоткрыть глаза, и перед ней вставало облако водяной пыли, разукрашенное множеством радуг. Ветер приносил с гор запахи невиданных цветов, а еще яблочно-медовый аромат витал в воздухе, и это казалось странным, ведь яблоневые сады еще не распустились. В небе над нею кружили и пели птицы, тяжелые облака, проплывая, цеплялись за вершины гор. Час от часу брызги воды, разбиваясь о камни, приятно холодили кожу.

Кругом царила хрустальная тишина, нарушаемая лишь шумом реки и пением птиц. Это был поистине рай на земле. Невероятное, поражающее воображение великолепие, которое вряд ли получится достоверно описать словами, даже фотокамера не смогла бы передать всей красоты. Чувство благоговения и восторга проникало в сердце, заполняло душу. И казалось, можно до бесконечности вот так сидеть и смотреть, впитывая в себя красоту этих мест.

Девушка не думала, что на вилле о ней беспокоятся, возможно, уже ищут. Ей просто хотелось здесь быть.

Когда очередная порция холодных брызг коснулась щек, Юлька лишь улыбнулась, чувствуя, как они стекают по щеке прозрачным ручейком. Она подняла руку, намереваясь вытереть их, но сделать это не успела, ее снова окатило брызгами. Шарапова открыла глаза, приподнялась, и в ту же секунду защелкал затвор фотоаппарата. Она увидела Ариана. В темных джинсах, тонком блейзере в узкую красно-белую полоску и темно-синей расстегнутой безрукавке, он стоял на одном из валунов, фотографируя ее. Солнце било ему в глаза, он щурился, и лучики морщинок собирались в уголках, а на красиво очерченных губах играла улыбка.

Юлька улыбнулась ему, помахала рукой в знак приветствия и кивком головы пригласила присоединиться.

Мужчина подошел поближе и уселся на валун напротив. Не говоря ни слова, он смотрел на горы и небо и, наверное, как и она, не находил слов, чтобы выразить восхищение.

— Невероятно, — наконец смог произнести он, и взгляды их встретились.

— Да, очень сложно подобрать слова, чтобы описать все вокруг! У меня просто захватывает дух. Мне кажется, я бы могла остаться здесь навсегда. Знаешь, ведь йогу и медитацию придумали монахи Тибета. Только сейчас я вдруг поняла, в Индии действительно может открыться что-то высшее. Ты искал меня?

— Нет. Я отправился утром погулять по окрестностям, не став будить Аделину, и увлекся. Не знал, что и ты…

— Я оставила Матвею записку. Но, думается, это было давно. Не знаю, сколько прошло времени. Может быть, уже обед или вечер.

Ариан взглянул на часы.

— Да нет, еще не обед. Но мы на самом деле задержались. На вилле, скорее всего, уже волнуются.

— Я не хочу уходить.

— Я тоже теперь, — Старовойтов говорил, не сводя с нее глаз, а Юля ловила его взгляд, растворяясь в нем, забываясь и чувствуя, как сердце пьянит невероятная радость. Они были вдвоем в том мире, о котором она когда-то мечтала. И, казалось, кроме них здесь больше никого нет. Они одни спустя столько лет…

— А где ты был? Заходил в поселок? С кем-нибудь говорил? Ариан, ты слышишь? — восторженно воскликнула Юлька, и ослепительная, неповторимая и не забытая им улыбка озарила ее прекрасное личико.

Непонимание заставило брови мужчины сойтись на переносице. Он недоверчиво взглянул на девушку, ничего, кроме шума воды и пения птиц, не слыша, а она обернулась и показала куда-то вдаль, за каменные глыбы.

— Ты не слышишь? Там разносится звон колокольчиков. Пастухи пасут стада овец и коров.

Ариан засмеялся.

— Я встретил сегодня стадо, которое пастухи гнали на пастбище в горы, на склонах уже полно сочной молодой травы. Самое удивительное — среди них были и девушки. Если хочешь, можешь взглянуть на фотоаппарате. Кстати, они прекрасно говорят на английском, охотно вступают в разговор, когда первый приступ смущения проходит.

Юлька звонко рассмеялась.

— Уверена, уже на второй минуте беседы ты сумел их очаровать.

Ариан улыбнулся в ответ.

— На первой. Когда я их встретил, уже успел собрать букет удивительных цветов, которые и подарил девушкам. И узнал много интересных вещей. Кстати, посмотри вот туда, видишь вон те заснеженные вершины и перевал? Одна милая девушка по секрету предупредила, туда лучше не соваться! Она уверена, именно там тот самый коридор, через который из Пакистана в Индию проникают террористы.

Юлька обернулась и долго вглядывалась в заснеженные вершины. Окаменевшие огромные глыбы, возвышающиеся пики, глубокие впадины. Их масштабы и величины просто невозможно было постичь и охватить разумом. Они казались выше неба, а под ними проплывали облака.

— Считаешь, это возможно? — уточнила она.

— Не исключено. Из-за Кашмира, да, собственно, и не только, стычки на границе Индии и Пакистана происходят по сей день. Кашмирская долина — лакомый кусочек, который Пакистану хотелось бы отхватить. И ты, безусловно, не могла не слышать о гонениях, которым подвергаются индийские мусульмане в Пакистане, и о том, что происходило здесь с того времени, когда Индия получила независимость. Территориальный вопрос так и не был разрешен в Кашмире. Ко всему прочему, он еще и вопросом религии подкреплен. Их вера — это нечто, не поддающееся разуму нормального человека. Их вера вызывает восхищение, и в то же время — это страшная и непроглядная тьма, которая уничтожает все на своем пути…

— Давай не будем об этом, не хочу омрачать этот день разговорами о войнах. Ни за что не поверю, что только это поведали тебе девушки-пастушки!

— Нет, не только. Но с этого начали. Наверное, решили проверить меня на смелость. Думали, сбегу без оглядки. На самом деле индийцы весьма дружелюбные люди, по крайней мере те, с которыми я успел пообщаться. Они рассказали и о треккинге. У них в поселке есть гиды, которые водят группы туристов в десятидневный поход! Ты об этом слышала?

— Да, — Юлька снова обернулась к заснеженным вершинам. — Слышала и читала много прекрасных отзывов. Я бы с удовольствием отправилась в треккинг с проводниками, но… Может, в другой раз я так и сделаю. Уверена, мне захочется сюда вернуться снова.

— А еще здесь можно полетать на параплане с инструктором и без него, пройдя соответствующий инструктаж.

— Я видела, как они кружили в горах. Господи, как должно быть это здорово! Я хочу полетать над горами на параплане… Ариан, обещай мне.

— Неужели не страшно? — со смехом спросил парень.

— Нисколько! — заявила девушка.

— Хорошо! Хотя Матвей убьет меня, когда узнает, что это я снабдил тебя подобной информацией!

— Ерунда! — беззаботно махнула рукой девушка и, отведя взгляд, наклонилась, погрузив руку в бурлящий поток.

— Ариан, я должна поблагодарить тебя… — немного помолчав, снова заговорила она. А Старовойтов все это время не сводил глаз с ее лица. Заколка, удерживающая длинные темные волосы, не выдержав тяжести, упала в реку, пряди рассыпались, заслонив лицо Юли, и мужчина с трудом подавил желание преодолеть разделяющее их расстояние и коснуться волос.

— Не надо, Юля… — сказал он.

Убрав волосы с лица, девушка выпрямилась и снова улыбнулась ему.

— Что-то я проголодалась! — пожаловалась она.

Ариан щелкнул пальцами и возвел ладони к небу.

— Спасибо моим добрым подружкам-пастушкам! — воскликнул он.

— Они тебя еще и накормили?

— Нет, но снабдили полезной информацией. В поселке есть магазин, где можно купить чипсы и кока-колу!

— А деньги у тебя есть?

— Ну, мелочь в кармане найдется.

— Наверное, отары овец сегодня остались без завтрака. Ты уболтал девушек.

— Более того, они назначили мне свидание.

Глаза Юли сделались большими.

— Через несколько дней у храма жители поселка будут отмечать праздник Холи.

— Праздник Весны, — мечтательно протянула Шарапова.

— Ты и о нем знаешь? — изобразил удивление Старовойтов.

Юлька лишь кивнула в ответ.

— Мы ведь пойдем?

Мужчина пожал плечами с таким выражением лица, мол, ну что с Вами сделаешь, Юлия Владимировна? Конечно, это выглядело немного смешно и вместе с тем вдруг напомнило Шараповой прежнего Ариана, с которым она познакомилась восемь лет назад.

Что-то мелькнуло в глазах девушки, мелькнуло и исчезло, Ариан даже не успел понять, что именно, а в следующее мгновение ее заразительный смех эхом звенел в горах.

К поселку они шли через луга, желтеющие и сияющие цветным покровом. Юлька то и дело смеялась, убегая вдаль, ее волосы и шаль подхватывал и развевал ветер. Она снова и снова оборачивалась к мужчине, а он щелкал фотоаппаратом, снимая ее.

В киоске, о котором рассказали Ариану пастушки, купили чипсы и газировку, поболтали немного с продавцом и пошли к вилле. Они разговаривали и смеялись. И обоим хотелось только одного, чтобы дорога не заканчивалась. Как и прежде, легкость, беззаботность и взаимопонимание объединяли их. Они не могли наговориться, то и дело смеясь. И только сейчас со всей отчетливостью поняли, как много потеряли, поверив в иллюзии, самообман, миражи.

На виллу они вернулись как раз к обеду. Молча прошли по гравийной дорожке и встретили в саду Матвея. Удобно устроившись в плетеном кресле, небрежно закинув ногу на ногу, он сидел с ноутбуком и сигаретой в руках. На столике — неполный стакан с бренди. Оторвав взгляд от экрана, он взглянул на них и улыбнулся.

— Еще час и нам с Аделиной пришлось бы звонить в полицию и посольство России! Вернее, если бы не я, Аделина уже давно позвонила бы! Дорогой друг, твоя жена места себе не находит от беспокойства! Так что поспеши, — сообщил Гончаров, улыбаясь одним уголком губ.

— Вот уж совершенно зря, — сказал Старовойтов и, оглянувшись на Юльку, зашагал к дому.

Ощущая неловкость, Шарапова постояла несколько минут и пошла следом, желая только одного — как можно скорее оказаться в комнате. Она избегала взгляда мужа, чувствуя себя так, словно ее застали в постели с другим мужчиной. Но ведь ничего такого не было. Ариан даже руки ее не коснулся. Но каждый раз, встречаясь взглядом, не этого ли они оба хотели?

Девушка как раз проходила мимо Матвея и вздрогнула, когда его пальцы неожиданно коснулись ее запястья и сжали, заставляя остановиться.

— Я, между прочим, тоже волновался, — произнес Гончаров, когда Юля встретилась с ним взглядом. Его губы кривила знакомая усмешка, а отчетливо проступающие ямочки на щеках не скрывали безжалостной иронии, от которой бросало в дрожь.

— Что-то незаметно! — парировала она.

— Разве? И все же я волновался, дорогая! Ты почему меня не разбудила? Пошли бы гулять вместе!

— У меня не было уверенности, что ты захочешь отправиться со мной в семь утра на прогулку в долину. Вряд ли способен на такие подвиги!

— Ради тебя я способен на многое!

— Неужели? — вскинув брови и округлив глаза, искренне удивилась Юля.

— Конечно, и мой приезд в эту дыру — прямое тому доказательство!

— Вот как? — только и сказала она, глядя ему в лицо.

— Да, красавица моя! — сказал он и хрипловато засмеялся. Потом, не выпуская руку жены, поднес ее к губам и коснулся пальчиков. — Я думаю, причин сомневаться в этом у тебя нет!

— Конечно, а теперь, если позволишь, я хотела бы переодеться к обеду! — бесстрастно ответила она.

— Да, дорогая! Не задерживайся, домработница полчаса назад уже приглашала к столу. Кстати, я так и не понял, ты с Арианом ходила гулять?

— Нет, мы встретились с ним у реки! — ответила она и пошла к дому.

После обеда, не зная, чем себя занять, Юля вышла в сад.

Погода была замечательной, ясной и солнечной, не верилось, что на календаре март. Тепло было как в мае. Облачившись в короткий топ на тоненьких бретельках ярко-малинового цвета и легкую длинную юбку бледно-зеленого цвета, которую то и дело подхватывал и развевал ветерок, девушка прогулялась вокруг дома, потом присела на качели. Что-то происходило с ней, и она догадывалась, что именно! Воскресшие чувства, надежды и мечты встрепенулись, снова хотели жить и цвести в душе и сердце. Они дарили счастье и радость, вознося на небывалые высоты, но вместе с тем тихой грустью и нежданными слезами возвращали на землю. Хотелось петь и смеяться, кружиться и танцевать, раскинув руки в стороны и подставляя лицо свету и небу. Одновременно хотелось уединения и тишины. Одиночества, которое позволило бы остаться наедине со своими мыслями и воспоминаниями, чтобы снова воскрешать их в памяти.

Вечером, быстро пресытившись изысками индийской кухни, мужчины решили пожарить мясо. Благо, мангал и решетка в доме нашлись.

Пламенеющие отблески заката еще долго окрашивали в багрянец заснеженные верхушки гор.

Матвей уже давно возился в саду у мангала, Ариан занимался шашлыком, и как только его аромат разнесся по саду, к ним присоединились девушки. Аделина переоделась в джинсы и свитер, к ночи похолодало, Юлька так и осталась в юбке и топе, прихватив из комнаты шерстяную шаль, в которую и закуталась, удобно устроившись в глубоком плетеном кресле.

Домработница уже ушла, поэтому мужчины сами накрыли на стол, расставляя тарелки, стаканы и приборы. Для себя откупорили бутылку виски, дамы, отказавшись от выпивки, предпочли сок. Мясо, покрытое золотисто-коричневой корочкой, источавшее неповторимый аромат, разложили по тарелкам, плеснули в стаканы янтарной жидкости, разбавив ее кубиками льда. Друзья отведали шашлык и остались довольны, расслабились, вальяжно раскинувшись в креслах. Матвей закурил, и в воцарившемся молчании слышно было, как где-то в горах кричит одинокая птица, монотонно шумит горный поток. Неяркий свет фонарей, украшавших сад, рассеивал ночную мглу, да и от углей, тлевших в мангале, исходило красноватое сияние.

Аделина без особого аппетита водила вилкой по тарелке, в мыслях она определенно была не здесь. Молчала и Юлька. Из вежливости попробовав кусочек шашлыка, она поставила тарелку на стол и, забравшись в кресло с ногами, подоткнула под колени подол юбки. Девушка сидела, опершись локтем о подлокотник и подперев щеку ладонью. Опустив глаза и витая в облаках, она выводила какие-то замысловатые узоры на ротанговой поверхности кресла, а на полных губах блуждала едва уловимая улыбка.

О чем она думала? Что вспоминала?

Темные глаза Матвея задерживались на лице жены, и брови сосредоточенно сходились на переносице. Ее мечты, мысли и потаенные желания оставались для него загадкой. Она говорила, поступала и делала то, что он ждал от нее, о чем просил, но ведь это не было тем, чего ей на самом деле хотелось. Она никогда не жаловалась и не противилась, поэтому мужчина был уверен — супругу все устраивает. Однако сейчас ему вдруг пришло в голову, а если это не так? Нет, он не был тираном, просто Гончаров жил и вращался в обществе, где приходилось соблюдать некоторые правила и обязательства. И Юлька никогда не возражала. Возможно, не испытывала восторга, но шла, пусть и не хотела. Так было нужно. Она знала, за кого выходила замуж. Дресс-код того или иного светского мероприятия был таковым. Они женаты и должны появляться на публике вместе. Матвею доставляло удовольствие выставлять напоказ свою красавицу-жену, он, бесспорно, гордился ею. Ее участие в светской жизни столицы в качестве его жены даже не обсуждалось. Матвей и сам не был большим любителем всех этих тусовок, предпочитая более приватные заведения и приятную компанию, но всегда понимал разницу. Знал, где появиться нужно обязательно, а что можно и пропустить. И сейчас, поглядывая на супругу, ему хотелось узнать, что ж творится в этой милой головке, какие мысли там бродят.

Впрочем, не только Гончаров посматривал на Шарапову. Взгляд Ариана то и дело касался лица Юли, украдкой ловя ее улыбку. Он, в отличие от ее мужа, знал, о чем сейчас думает девушка, что вспоминает, почему улыбается. И каждый раз, когда их взгляды встречались, Старовойтов едва заметно дарил ей ответную улыбку, и сердце Юльки таяло.

— Итак, — заговорил Матвей, затягиваясь очередной сигаретой после третьего стакана виски. — Мы здесь два дня, в перспективе еще десять, но уже сейчас понимаем, еще день и — завоем от скуки, а через пять сбежим без оглядки, возненавидев Кашмир! Развлечений здесь нет. Даже ресторанов, куда мы могли бы сводить наших дам. У кого-нибудь есть предложения? Юлька? Аделина? Ариан? — попеременно перечислил он.

— Вы уж меня простите, мне не хочется ныть или жаловаться, а тем более портить вам отдых, но я бы уехала домой. Других вариантов у меня нет. Я вообще не представляю, как здесь веселится народ! — ответила жена Ариана.

— А я представляю! — возразила Юля. Выпрямившись в кресле, она взглянула сначала на Аделину, потом на Ариана, затем обернулась к мужу. — Можно полетать на параплане в горах. В поселке есть инструктор.

— Правда? — заинтересовался Гончаров. — Это уже кое-что. Друг, ты как? Хочешь полетать в горах? Какой-никакой, а все же экстрим, адреналин поднимем, развлечемся.

— Я не откажусь.

— Я тоже!

— Вот как? — удивленно взглянул на жену Гончаров и, отбросив недокуренную сигарету, потянулся за стаканом.

— Да! — решительно заявила она.

— А еще мы можем съездить на пару дней в Шринагар. Там есть что посмотреть, куда сходить. К тому же в городе много магазинов, а шопинг наверняка поднимет нашим девушкам настроение, — внес предложение Старовойтов.

— В Шринагаре — шопинг? — с несвойственным ей цинизмом произнесла Аделина. — Милый, шопинг в Париже, Италии, Лондоне…

— Я знаю, любимая, но ты забываешь, именно Кашмир славится на весь мир своими шалями, натуральными шелками и всевозможными безделушками, сделанными своими руками.

— К тому же в Шринагаре мы сможем купить себе национальные костюмы, в которых пойдем на праздник Холи! — с энтузиазмом отозвалась Шарапова, которая пришла в восторг от этого предложения. — Ариан вам рассказал? Нас пригласили на празднование Весны, которое состоится через несколько дней на площади у храма!

Ответом ей послужили широко распахнутые глаза Аделины, в которых читалось удивление и неверие, у мужа Юли вообще, как говорится, отпала челюсть, даже слов не нашлось.

Ариан рассмеялся, Юля улыбнулась. Их взгляды снова встретились, как встречались уже не раз за вечер. На мгновение перехватив взгляд жены, в душе Гончаров почувствовал смутные подозрения. Даже не ревность или какие-то гнусные догадки на их счет, нет. Тогда даже ему такое в голову не могло прийти. В тот момент он подумал, что-то происходит между этими двумя, но ни он, ни Аделина в этом участия не принимают.

— Ариан, Юля это ведь все не всерьез сейчас? — первой пришла в себя Аделина.

— Почему? Очень даже всерьез! Она говорит правду.

— Никаких шуток! Вы никогда не слышали о празднике Холи? Это ведь так здорово и весело! Да вы только представьте…

— Мы представили, дорогая! Но, боюсь, это совсем не те развлечения, которых нам хотелось! — вступил в разговор и Матвей.

Юлька лишь пожала плечами.

— Никто не заставляет вас туда идти! Если желающих нет, я пойду одна! — отрезала она.

— Почему же? Желающие есть. Я тоже пойду на праздник! А чтобы не особо выделяться, куплю в Шринагаре национальный костюм! — поддержал ее Старовойтов.

— Да это же заговор, Аделина! — хрипловато рассмеялся Гончаров.

Та в ответ лишь вежливо улыбнулась, но решила промолчать. Она-то знала куда больше и, наблюдая за Юлей и своим мужем, с каждым днем понимала все отчетливее — ничего не изменилось. Их взгляды, улыбки, все свидетельствовало об этом. Интересно, догадывается ли Матвей, что его жена много лет безоглядно и тайно влюблена в его лучшего друга? Друга, который вот уже восемь лет лелеет и бережет в сердце воспоминания и чувства к девушке, любовь к которой, как озарение, вспыхнула в нем в первую брачную ночь с ней, Аделиной.

Столько лет прошло, а она так же отчетливо помнила, что пережила тогда, дожидаясь мужа, не понимая, что случилось, предполагая неизвестно что, не зная, куда бежать и к кому обратиться, снова и снова набирая его номер, слушая автоматический голос, который, как заведенный, повторял: «Абонент недоступен». А ее новоиспеченный супруг в это время ждал в холле «Метрополя» другую, чтобы сказать ей о своей любви. А его любовь к ней, к Аделине, в одночасье перестала существовать. И все эти годы, безоблачные и счастливые, Александрова ни на минуту не забывала об этом. Как и о девушке Юле, которая украла у нее не только первую брачную ночь, но и любовь человека, которого она любила, боготворила, ради которого готова была на все. Ариан был идеальным мужем, таким, о котором любая девушка, и она в том числе, могла только мечтать. У них идеальный брак. Они уважали друг друга, ни разу за все эти годы их безупречная репутация не была запятнана скандалом. Оба были слишком хорошо воспитаны для этого. Аделина, конечно, знала обо всех романах и интрижках Старовойтова. Знала она и то, что они ничего не значат и ничем не угрожают семейному счастью. Более того, эти интрижки доставляли ей какое-то извращенное удовольствие, ведь он изменял не только ей, еще и Юлю предавал. За все эти годы они ни разу не встретились. А потом Шарапова вышла замуж, и Александрова вздохнула свободно. Они не поехали на свадьбу. У Ариана нашлись неотложные дела, хотя Аделине известна была истинная причина нежелания мужа повеселиться на свадьбе друга. Когда они приехали в Москву, Александрова еще верила, все закончилось. Но когда супруг заговорил об Индии, поняла, все только начинается. И не ошиблась. Но она не собиралась отдавать мужа этой девушке, намереваясь побороться за свою семью. И у нее был припасен козырь в рукаве, о котором Ариан еще не знал, даже не догадывался. И при мысли о нем нежная улыбка коснулась губ Аделины.

— Матвей, а вы думаете о ребенке? — совершенно неожиданно она сменила тему разговора.

— Мы? О ребенке? — удивленно переспросил Гончаров, как будто ослышался, и рассмеялся. — Это вам пора задуматься об этом! Восемь лет женаты. Андрей Михайлович спит и видит, как бы стать дедом, а вы…

— У нас были причины! Аделине хотелось реализовать себя в качестве дизайнера-модельера, запустить свою линию одежды, открыть модный бутик… — стал перечислять Старовойтов.

— Так ведь открыли уже и в Лондоне, и в Париже, и в Милане…

— Ты о Москве забываешь! У нас еще есть к чему стремиться.

— Матвей, мы думаем о ребенке! И хотим его! — мягко перебила мужа Александрова.

— Конечно! И как только покорим еще и Нью-Йорк, сразу и займемся этим! Лет так через пять родим папе с мамой внука! — не смог сдержаться Ариан.

— Думаю, раньше, любимый! Юля, так вы не собираетесь иметь детей?

— Нет, мы не собираемся! — решительно заявила Шарапова, которой подобный разговор был неприятен.

Глава 15

На следующий день рано утром они отправились в Шринагар — изумительный город, летнюю столицу штата Кашмир, построенную прямо на воде и защищенную высокими горами. Это место являлось сплетением культур и цивилизаций, главной стоянкой на пути шелковых караванов и древним центром торговли.

Дороге, казалось, не будет конца, поэтому, когда в очередной раз джип затормозил, они приготовились увидеть привычную отару овец, но водитель остановился на смотровой площадке, откуда открывался потрясающий вид на Шринагар. Честно говоря, неизвестно, отчего он решил, будто им хочется смотреть на город, в который они вот-вот должны были прибыть, с высоты птичьего полета. Куда больше им хотелось оказаться в гостинице, принять душ, выпить кофе и позавтракать. Но возражать они не стали, вышли из машины, чтобы размять ноги, да так и замерли. Безбрежный вид города, раскинувшегося на озере Дал, предстал их взору. Шринагар утопал в садах, озеро окружали кряжи гор, амфитеатром спускающиеся к воде. Многочисленные каналы напоминали Венецию, и скоро они узнали, именно так и называют столицу Кашмира — индийской Венецией.

— А что это там за лодки или баржи, пришвартованные к берегам озера и его притокам? Или это яхты местного производства? — сняв солнцезащитные очки, спросил у водителя Матвей, не оборачиваясь к нему.

— Это плавучие отели, или хаусботы, вы разве не слышали о них?

— Чего? — не понял Гончаров.

— Матвей, это плавучие отели, баржи-хаусботы. Их строили еще англичане, именно они и завели моду жить на озере. Местное правительство запрещало им покупать землю и строить дома, вот они и нашли выход из положения. Теперь эти плавучие гостиницы — одна из главных достопримечательностей Шринагара, на доход от них живет половина города. Судя по информации из интернета, сами хозяева в хаусботах не проживают. Они пришвартованы к островкам задней частью, на которых и расположены дома хозяев! — пояснила Юлька.

— Что за идиотизм! — воскликнул Гончаров. — А нормальных отелей в городе нет?

— Есть, конечно, но… А давайте выберем самый классный плавучий отель и поживем несколько дней на воде, наслаждаясь зарослями розового лотоса, который выращивают на озере целыми плантациями.

Однако пока они ступили на палубу плавучего отеля, прошло еще несколько часов, которые для Шараповой стали сменой невероятных впечатлений и картинок. Водитель джипа подвез их к набережной, у которой были пришвартованы длинные и узкие лодки-шикары, яркие, цветные, разрисованные и украшенные цветами и гирляндами, усланные коврами с мягкими диванчиками, укрытые от солнца навесами и даже полупрозрачными шторками, позволяющими уединиться при желании или спрятаться от насекомых. Практически все лодки принадлежали отелям, названия которых красиво выведены на табличках, прикрепленных над навесом, но были и своеобразные плавучие такси, которые могли покатать туристов по озеру и позволить выбрать отель по собственному вкусу и усмотрению, не пересаживаясь с одной лодки на другую. К тому же лодки-шикары являлись единственным видом транспорта на всех озерах Шринагара. Только на них можно было попасть на хаусботы.

Они удобно устроились на мягких диванчиках лодки и неторопливо заскользили по ровной глади озера, хрустально-чистого, наполненного водами таявших ледников.

Негромкий всплеск весла, имеющего форму сердца, блики солнца, отражающиеся в воде, проплывающие мимо лодки-шикары окружали их. Час от часу владелец лодки что-то говорил, на что-то указывал, Матвей курил и негромко переговаривался с Арианом, но их слова почти не доходили до Юли. Пораженная увиденным, таким непривычным и удивительным, пытаясь охватить сознанием и проникнуть в суть этого мира, она впервые ясно и отчетливо поняла, что значит другой мир, иная культура, менталитет и мировоззрение. За несколько лет брака Шарапова успела немного повидать мир, и каждый раз ее уверяли: Европа — это другой мир, Греция — тоже, Африка — тем более. И только здесь, в Кашмире, посреди озера Дал, она отчетливо поняла — это другой мир, загадочный и непостижимый, и никогда им, иностранцам, не понять его и не проникнуться им. Здесь в основе культуры лежали многовековые традиции, которые не стереть прогрессу и цивилизации. Какой-то благоговейный трепет охватывал душу. Шарапова вспомнила все, что читала о Кашмире и Шринагаре. А ведь это священные земли, по многочисленным свидетельствам, тело Иисуса Христа покоится именно здесь, в центре Шринагара, в усыпальнице Роза-бал.

Юльке казалось, она погрузилась в какой-то транс, так невероятно подействовала на нее прогулка по озеру, даже не заметила, что они остановились и больше не плывут по ровной глади озера. Лодка тихонько раскачивалась, пришвартованная к лесенке одного из тех хаусботов, который был свободен и по всем критериям удовлетворял утонченному вкусу Аделины и Матвея. В глазах Гончарова Индия с самого начала проигрывала во всех отношениях. Мужчина знал лучшие роскошные отели мира, ему было с чем сравнить, впрочем, как Аделине и Ариану. Старовойтов все же проявлял вежливый интерес ко всему увиденному, и, возможно, ему даже нравилось! Или ради нее он просто делал вид.

А не все ли равно, как к этому путешествию относятся эти трое? Главное, она наслаждается каждым мгновением, проведенным здесь.

Рука Матвея легла на плечо, заставляя девушку очнуться и взглянуть на плавучий отель, в котором им предстояло прожить несколько дней. А по лестнице к ним уже спускался хозяин.

Дом на воде представлял собой довольно большую деревянную баржу, построенную из гималайского кедра. Этакий пришвартованный старинный корабль, сплошь украшенный резьбой. С просторной палубой-верандой, гостиной, столовой, кухней, несколькими жилыми комнатами, отдельными санузлами и ванными. Даже беглого осмотра было достаточно, чтобы понять — строили хаусбот довольно состоятельные британцы. Пройдясь по комнатам, Юлька вспомнила старые индийские фильмы, просмотренные в детстве, все напоминало тот самый традиционный интерьер, который по здешним меркам должен был казаться роскошным, пусть несколько и потрепанный временем. Все внутри, как и снаружи, было украшено золотистой деревянной резьбой, на окнах — витражи, повсюду — кованые светильники. Пол услан кашмирскими коврами, занавески и покрывала расшиты старинной вышивкой, многоярусные люстры с хрустальными подвесками, тяжелая деревянная мебель, кресла, стулья и диваны, обтянутые вытертой красной парчой, торшеры с бархатными абажурами, столовое серебро, предметы, давно забытые в обиходе, вроде щипцов для сахара. На стенах — гравюры, на которых изображены прекрасные леди и джентльмены, старые фотографии, а еще ружья и кинжалы. Поскрипывали полы под ногами, пахло сандалом, тиной и немного пылью.

Показав комнаты, хозяин представил им мажордома, или эконома, дальнего родственника из деревни. Он отвечал за приготовление еды, уборку и должен был решать все возникшие вопросы. Сам хозяин с семьей жил на берегу и подобными делами не занимался. После обеда было решено отдохнуть. Аделина сразу отправилась в свою комнату, чтобы прилечь. Ариан с Матвеем устроились в гостиной. Юлька же отдыхать не планировала, потому что уставшей себя не чувствовала. Переодевшись в футболку и джинсы, она заплела волосы в косу и, прихватив солнцезащитные очки и фотоаппарат, выскользнула на террасу. Спустившись по лесенке, девушка устроилась на последних ступеньках, чтобы насладиться открывающимися видами и скользящими мимо лодками-шикарами.

У ног плескалась невероятно чистая и прозрачная вода, а сквозь нее видны были колышущиеся водоросли, и какие-то неведомые рыбки скользили меж них. Множество птиц — цапли, гуси и длинноносые кулики населяли озеро. Плавучие островки, на которых местные жители выращивали овощи, используя для этого самую малую пядь земли, виднелись по обе стороны от их отеля. И огромные листья лотоса качались на воде. Конечно, очень хотелось бы увидеть, как на этих плавающих плантациях распускается розовый цветок, но время цветения священного для буддизма символа еще не пришло. Лотос зацветал летом, зато, и это поражало не менее остального, даже листья его в это время года собирали и грузили в лодки-шикары, используя для приготовления пищи. В Кашмире, а, возможно, и во всей Индии не было ничего бесполезного, что не использовали для тех или иных целей. И как одна из заповедей восточных религий — все в этом мире для чего-то предназначено, здесь была реальна.

На озере было много лодок-шикар. Туристы, местные жители, продавцы и даже дети в школу добирались на лодках, ловко управляя веслом. Снова и снова щелкая фотоаппаратом, Юля час от часу слышала обрывки разговора мужчин и хрипловатый смех мужа. Они говори о делах, потом вспомнили общих друзей, плавно перейдя к Кашмиру, заговорив о конфликте между двумя странами.

Мужчины явно увлеклись. Аделина уснула. А о Шараповой, которая застряла на террасе, они и не вспомнили. Только услышав какой-то галдеж снаружи хаусбота, недоуменно переглянулись и поднялись на ноги. То, что они увидели, заставило застыть на месте. Минимум пять лодок пришвартовались у лестницы их баржи, на которой сидела Юлька. Девушка смеялась, а продавцы наперебой предлагали и протягивали всевозможные сувениры: драгоценные камни, шафран, кашмирские шали и коврики, изделия из серебра, традиционный чай с кардамоном и букеты невероятных цветов. Торговцы наперебой старались говорить на английском, которого практически не знали. Девушка ничего не понимала, смеялась и брала все, а эконом переводил, пытаясь что-то донести до обеих сторон.

— Юля, что здесь происходит? — голос Матвея, неожиданно вклинившийся в туземный гомон, заставил Шарапову обернуться.

Гончаров стоял у ограждения террасы и, недоуменно сдвинув брови, смотрел на жену. Юлька в ответ лишь с улыбкой развела руками.

— Я сама не понимаю, но, думаю, мне предлагают все это купить! Матвей, принеси мне, пожалуйста, деньги! Я так понимаю, здесь не принято держать продавцов у ступеней, обычно приглашают в дом и поят чаем, но их слишком много.

— А тебе нужно все это барахло, дорогая? — осведомился муж.

— Нет! — девушка с улыбкой покачала головой. — Но я все равно куплю. Отвезу подружкам в деревню, бабушке и Таньке подарю, они будут в восторге. А цветы себе оставлю.

Матвей ничего не сказал, просто ушел за деньгами. Ариан так и остался стоять, глядя на Юльку. Он смотрел на нее и не мог уразуметь, как же эта ее неповторимая, почти детская непосредственность, которую она не растеряла за все эти годы, так просто уживается с изяществом и элегантностью, которые были в ней от рождения. Их не убила ни жизнь в деревне, ни обстоятельства взросления и становления, которые прошли среди простых людей. Она была так красива и естественна, так нежна и неповторима. В джинсах и маечке, с косой и без макияжа девушка казалась Ариану юной и очень притягательной. Старовойтов смотрел на нее и отчетливо понимал, он больше так не может. Пусть это предательство, двойное предательство по отношению к лучшему другу и жене, но он дошел до того предела, когда это уже не имело существенного значения. Он не мог больше жить без нее.

После ужина, когда солнце опустилось за кряжи гор, обрамляющие Шринагар, а нежные и размытые краски золотистого и розового раскрасили небо и воду, жизнь на озере поутихла. Торговцы разъехались по домам. Плавучие магазины и лавочки исчезли. Вечером лодки-шикары, прикрепленные к тому или иному отелю, отвозили туристов в город или просто катали по озеру за определенную плату. А вечер на озере Дал был удивительным и романтичным. И даже Гончаров, который был от всего этого далек, оценил великолепную игру красок и умиротворенность, опускающуюся на мир.

Он курил на террасе, задумчиво глядя вдаль, а Юлька сидела среди валиков и подушек, взглядом скользя по ровной озерной глади, чему-то мечтательно улыбаясь. Отбросив очередную сигарету, мужчина обернулся к жене, засунув руки в карманы брюк, на мгновение задумался, а потом, что-то решив, улыбнулся, отчего на щеках появились ямочки, и позвал эконома.

Романтичной вечерней прогулки по озеру Дал, вот чего захотелось Гончарову. И, как ни странно, Аделина идею поддержала. А Юлька, которая всего несколько минут назад, глядя на озеро, мечтала о такой прогулке с Арианом, протестовать не стала, спрятав разочарование за милой улыбкой.

Переодевшись в своей комнате, она вышла на террасу как раз в тот момент, когда Ариан и Аделина спускались к лодке. Словно почувствовав что-то, мужчина обернулся, и на мгновение взгляды их встретились. Безмолвным призывом откликнулись бездонные глаза Шараповой, ответом же ей послужила нежность, которая золотистыми искорками плескалась в зеленых радужках Ариана. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — Старовойтов хотел того же, однако это было невозможно. Юлька прикусила нижнюю губу, как делала в минуты крайней озабоченности, и машинально подняла руку, собираясь нервно потереть нос, но, перехватив взгляд мужа, передумала и ослепительно улыбнулась.

Матвей в ответ поднял вверх руки, в которых держал бутылку рома, два стакана и банку кока-колы, жестом приглашая жену сойти в лодку, которая их поджидала.

Юлька спустилась и пристроилась на диванчике среди подушек, натянула на ноги плюшевый плед. За ней в лодку забрался и Матвей. Примостившись рядом, он дал знак шикарщику, и лодка плавно заскользила по воде. Быстро сгущались сумерки. Менялись краски. Загустел кобальт неба, размытыми стали всполохи багряного заката, темными и угрожающими казались горы. Сумрак приближающей ночи окутывал озеро, становилось холодно. На набережной зажигались разноцветные огни, отражаясь и мерцая в ровной зеркальной поверхности озера. Шум города и звук проезжающих машин сюда почти не доносился. Лодка медленно плыла, и только слышен был размеренный всплеск весла.

— Чудесный вечер, не правда ли, дорогая? — низко, хрипловато и негромко спустя несколько минут произнес он. — Чудесный романтический вечер. И мы наедине! Есть за что выпить, ты не находишь? Правда, с собой у меня только ром, ерундовый, скажу я тебе, но, думается мне, в этой дыре вообще нет приличной выпивки. А может, ее нет и во всей Индии. Англичане, видимо, так и не смогли привить индийцам вкус к качественной выпивке и приличной еде. И все же, позволь, я налью тебе. Помню, ты лишь в крайних случаях пьешь неразбавленные крепкие напитки, поэтому я и взял колу. Сделаю тебе коктейль!

Юлька возражать не стала. Она действительно любила слабоалкогольные коктейли — мартини, ром, бренди, разбавленные газировкой, колой или содовой. Ей нравилось легкое, мягкое и ненавязчивое состояние опьянения, которое расслабляло, снимая напряжение, немного согревало и подбадривало. Оно приходило незаметно и так же уходило, не оставляя после себя следов похмелья и головной боли. Она взяла наполненный темной жидкостью стакан и сделала глоток. Гончаров не раз готовил для нее подобные коктейли. Юля еще помнила, как в первые месяцы замужества после жаркого любовного акта мужчина поднимался и шел к бару, чтобы принести им выпить, а потом они сидели на кровати, неторопливо потягивая спиртное и разговаривая. Он курил и рассказывал ей смешные и неприличные истории. А Юля смеялась и краснела, а потом Матвей заключал ее в объятия, и все повторялось опять…

Воспоминания пришли неожиданно, и Юля лишь удивилась, как давно и недолго все это было. И закончилось. Почему? Ах, да… Очень скоро все истории были исчерпаны, секс с ней перестал казаться Гончарову чем-то особенным и неповторимым. Захотелось разнообразия, и он завел интрижку с какой-то певичкой. Об этом стало известно прессе, и Юля смогла лицезреть супруга на первой полосе скандальной газетенки в первый, но не последний раз. Тогда это причинило боль, а сейчас девушка даже удивилась этому. Ведь она с самого начала знала, что так и будет!

— Твое здоровье, дорогая!

Поставив бутылку на дно лодки, мужчина, расслабленно развалившись на диванчике, вытянул ноги и закинул руку на спинку дивана. Почти сразу она сползла на плечо Юли и замерла.

Выпив, Матвей сразу же закурил. Он слишком много пил и курил. Шарапова понимала, как плохо все это сказывается на здоровье, но вслух предпочитала молчать, прекрасно зная, муж лишь рассмеется в ответ. Наставлять на путь истинный такого человека — дело пустое и безнадежное. Он ведь не просто погряз в пороках, нет, они стали неотъемлемой частью его существования. Он так жил много лет, находя все новые удовольствия, разрушая себя, но не осознавая этого. Юлька часто думала, Матвей не дорожит своей жизнью. Ему плевать на все и на всех… Ничего святого для него нет! Что он вообще ищет в этой жизни для себя? Денег, власти или положения? Нет, все это у него уже было. Так что же тогда? Ответить на этот вопрос она не могла. Его душа для нее — потемки! Впрочем, она и для себя не находила ответа, понимая, замужество не стало спасением, скорее, ловушкой, в которую она угодила по собственной воле! Наверное, они с Матвеем были подходящей парой, но как же порой Шарапова ненавидела все это, как хотела сбежать в деревню, домой, но и там ответов на вопросы не было. И только когда приехал Ариан, и она смогла заглянуть в любимые зеленые глаза, пришло понимание очевидного, она всего лишь хотела любить и быть любимой. И в сердце снова расцвела весна, та, давно ушедшая, но не забытая, подарившая ей первую любовь, которой суждено было стать единственной.

Юлька украдкой вздохнула и сделала еще глоток. Она не смотрела на мужа, но этого и не требовалось, почти осязаемо ощущала на себе его тяжелый взгляд. Чувствовала, как подрагивают пальцы у нее на плече. Слышала, как он усмехается, неизвестно о чем размышляя, и продолжала молчать.

— Вот скажи мне, любимая, что ты думаешь по поводу нашей совместной жизни? — снова заговорил он, с явным сарказмом подчеркнув последнее.

— Матвей, тебе захотелось откровенности? Что вдруг? — совершенно спокойно, ровно и негромко спросила девушка, не оборачиваясь к нему.

— Наверное, виной всему Индия. Ты права! Эта страна хоть и паршивая, но даже я почувствовал мощную энергетику и духовность. Не зря в ее истории полно великих философов, мыслителей и поэтов, вот видишь, и меня проняло… — мужчина засмеялся и снова потянулся за бутылкой. — Так что же, ответь мне!

— Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, к чему клонишь, что хочешь услышать? Ты хочешь знать, не жалею ли я, что вышла за тебя замуж?

— А ты жалеешь?

— Нет, и ты был прав, когда сказал, что я не пожалею! Именно такой я и представляла нашу с тобой совместную жизнь. Знала, все так и будет, и согласилась на это. Ты не нарушил ни одного из тех обещаний, которые давал мне когда-то, поэтому сожалеть нет повода. А ты сожалеешь? Мама оказалась права? Думаю, да, иначе… — начала девушка и осеклась.

Она не собиралась вспоминать о романах Гончарова и тех статейках, коими пестрели газеты. Это вырвалось случайно, и Шарапова тут же пожалела.

— Иначе что, дорогая?

— Не важно…

— Нет, еще как важно, говори, раз начала. Мы вдвоем, спешить некуда, хоть всю ночь нас могут катать по озеру. Давно мы не вели столь откровенных и занимательных бесед! А между тем самое время, ты не находишь?

— Ладно, — Юлька обернулась и в быстро сгущающемся сумраке взглянула в лицо мужа. — Тебя, по всей вероятности, не все устраивает в браке со мной, раз ищешь развлечения на стороне. Я ведь знаю о твоих романах. Видела фотографии в газете. Ты говорил однажды, нас с тобой связывает страсть, которая сильнее любви. А все другие романтические глупости категорично отрицал, но, как оказалось, ты не тот человек, которому дано постоянство. Я надоела тебе, не так ли? Я понимаю…

— Что, дорогая?

— Ты когда-нибудь слышал о вечном споре? Как думаешь, что проходит раньше: любовь земная, плотская, физическая или все же возвышенная, духовная, то, что чувствует сердце, а не то, о чем изнемогает тело? — спросила она.

— И что же проходит раньше, скажи, я ведь не сведущ в подобных делах, мне известны лишь похоть и желание, любовь неземная для меня — из ряда недоступного.

— Тело не может хранить верность, а вот сердце да. И как бы хрупко и драгоценно не было то, что называется любовью, оно может жить вечно, а страсть проходит! Ты ошибся, Матвей, страсть ко мне оказалась недолговечной, и она остыла спустя несколько месяцев.

— Нет, дорогая, я не ошибся. И ты сама это знаешь. Я по-прежнему хочу тебя. Но меня интересует другое, почему ты только сейчас говоришь об этом? Почему не сказала раньше, не устроила скандал, швырнув мне в лицо газету, и не потребовала объяснений?

— В приступе ревности?

— Возможно…

— Но я тебя не ревновала. Ревнуют, когда любят. А между нами нет любви, — со свойственной откровенностью произнесла Шарапова и не увидела, каким стало лицо Гончарова. Как сильно он сжал в ладони стакан, подавляя желание запустить его во что-нибудь, однако рядом была только вода, и легкий всплеск утонувшего стакана вряд ли принесет ему облегчение от боли и безнадежности, вызванных словами жены.

Залпом он проглотил ром и невесело засмеялся.

— Да, ты, конечно, права, дорогая, совершенно права. И что б ты знала, я нисколько не жалею, что женился на тебе. Ты — совершенство, ангел, ни в Москве, нигде на всем земном шаре я не смог бы найти девушку лучше и достойнее тебя. Не единожды я говорил об этом своей матери. В конце концов, даже ей пришлось поверить. Итак, дорогая моя, как ты считаешь, нас ждет прекрасное будущее? Долго ли продлится наш брак?

— Пока одному из нас не захочется чего-то большего!

— И чего же? Любви?

— Да какая разница, если нас все устраивает! — только и сказала она, не желая повторяться, заранее зная, каким будет ответ Гончарова.

Взошла луна, осветив вершины Гималайских гор. Мимо, словно тени, проплывали другие лодки-шикары. Звездный шатер раскинулся над ними. И казалось, можно вот так плыть бесконечно, любуясь этой красотой, полулежа на подушках и глядя на звездное небо.

— Ты права, дорогая, нас устраивает все или почти все, но это «почти» так мало, что лучше ему провалиться в преисподнюю! — каким-то странным голосом, помолчав немного, изрек мужчина. — Иди ко мне! — без перехода заявил он, отбрасывая стакан, который с глухим звоном покатился по дну шикары.

— Матвей, мы не одни.

— Плевать, — сжав талию девушки руками, мужчина грубовато прижал ее к себе, гоня прочь мысли и горький осадок поражения. Что бы он ни делал, как бы ни поступал, она все равно его не любит и никогда не полюбит. Придется с этим смириться. Уткнувшись лицом в ее волосы, он вдохнул их аромат и закрыл глаза. Губы коснулись ее виска. Нос потерся о щеку. Опустившись ниже, Гончаров прижался долгим поцелуем к ее шее.

— Люблю твой запах, — негромко сказал он.

Продолжая прижимать жену к себе одной рукой, другой зарылся в ее волосы. Пальцы ласкались о шелковистую массу, поглаживая затылок, заставляя выгибаться ему навстречу. Он видел в лунном свете ее лицо, длинные густые ресницы и полные губы, маняще приоткрытые. Матвей знал все тайные струны ее тела. Умел, касаясь их, сводить ее с ума, заставляя изнемогать и кричать от страсти и желания, но этого ему было мало. Он не знал дороги к ее сердцу. Все это время искал и не мог найти. И только сейчас понял, почему. У ее нет сердца. И ему даже в голову не пришло, что в сердце ее могут жить чувства к другому мужчине.

Глава 16

Весь следующий день они провели в городе. В пять утра, разбуженные муэдзинами, выкрикивающими призывы к молитве на разные голоса, наспех собравшись, отправились на лодке встречать рассвет, фотографировать и смотреть одну из самых главных достопримечательностей Шринагара — плавучий овощной рынок.

Кругом еще царила тишина, и только слышен был всплеск весел по воде. Небо постепенно окрашивалось розовым, потом приобретало дымчато-голубой цвет. Воздух был очень свежим и нежным, ночью в марте температура могла опуститься до нуля, и мокрый снег здесь не был неожиданностью. А свет был невероятным, и сложно даже сказать, откуда он исходил. Казалось, утренний свет, отражающийся в далеких ледниках, проливается на гладь озера серебром, оставляя на губах привкус талого снега. В лодке царила тишина. Аделина пыталась подавить зевок, ночью она плохо спала. Ариан молчал, задумчиво глядя вдаль. Юля щелкала затвором фотоаппарата. Матвей хмурился, пребывая не в лучшем расположении духа. Эта утренняя поездка казалась им абсурдной, но протестовать никто не стал. Впрочем, когда Юля объявила, что собирается встречать рассвет, не стала кого-либо приглашать, ей хотелось побыть одной. Она просто предупредила, чтобы никого не беспокоить утром. Вчера все четверо вернулись с прогулки по озеру Дал не в лучшем настроении. Разговор явно не клеился, поэтому они молча просидели еще час на веранде, выпили чаю, погруженные в собственные мысли, и разошлись по комнатам. Юлька сказала о своих намерениях, уверенная, что ни у кого не возникнет желания присоединиться к ней в пять утра, но ошиблась. Выйдя из душа, Шарапова столкнулась с Матвеем, уже готовым к прогулке, а в гостиной ожидали Аделина и Ариан.

Они плыли в легкой жемчужной дымке, клубившейся над озером, которая постепенно таяла, растворяясь в первых лучах восходящего солнца. Появлялись торговцы. Мимо них проплывали лодки, заставленные кувшинами со свежесрезанными цветами. Невероятное разноцветье и разнообразие нарциссов, тюльпанов, гиацинтов, крокусов, каких-то веточек, облепленных сиреневыми цветами.

Заметив их, продавцы немедленно подплывали, предлагая цветы и семена. Цветы мужчины купили, от семян отказались и велели шикарщику не останавливаться больше. Постепенно движение на озере становилось оживленнее. Торговцы сувенирами перемежались с торговцами украшений и пряностей, все чаще попадались шикары, наполненные всевозможными овощами, с криком и гоготом мимо проплывали гуси. По мере продвижения и оживления, лицо Гончарова становилось мрачнее, а лица Ариана и Аделины — сосредоточеннее. Они, конечно, не могли взять в толк, как можно так жить и что во всем этом находят туристы, стремящиеся увидеть плавучий рынок.

Впрочем, вся эта суета на озере не стала единственным, что лишь усилило их недоумение. В конце концов, Юля перестала оборачиваться к ним, как бы извиняясь.

Перед отправкой к плавучему рынку они заглянули в пекарню, которую рекомендовал посетить хозяин хаусбота, прикупив к завтраку кашмирский хлеб — круглую лепешку, аппетитную и сдобную, с отпечатанным на ней рисунком решетки. Этот хлеб был куда вкуснее традиционных чапати, которые они ели за ужином.

Наконец они подплыли к рынку. Движение здесь было сравнимо с МКАДом, шикарщик побоялся приближаться к потенциальному месту торговли, ибо сновавшие туда-сюда лодки могли разнести их шикару.

На овощном рынке не было женщин, если не считать туристок, здесь продавали только мужчины. Они торговались громко, но не это было главным. Не надо знать жизнь этих людей изнутри, чтобы понять, приезжают они сюда не только затем, чтобы поторговать, но еще и обменяться новостями, сплетнями, покурить кальян и поговорить о политике. Это место стало своеобразным мужским сообществом, глотком свежего воздуха и событием для людей, которые едва сводили концы с концами, вынужденные таким образом кормить свои семьи. Плавучий овощной рынок на озере Дал — единственный в своем роде во всей Индии, поэтому каждый день здесь царило оживление.

Естественно, они не собирались что-то покупать, потому что не планировали готовить еду. Но когда оказались здесь, устоять против натиска торговцев не смогли. И когда им все же упаковали в бумажный пакет цветную капусту, баклажаны и фасоль, Ариан пообещал что-нибудь приготовить на ужин. Он по-прежнему неплохо готовил и любил этим заниматься, час от часу балуя жену.

После прогулки на овощной рынок они отправились на хаусбот, основательно нагуляв аппетит.

Эконом встретил их плотным завтраком, после которого решено было оставить путешествия по озерам и каналам и исследовать наземную часть города. Выслушав советы хозяина, отправились в Старый город, самую древнюю часть Шринагара. Туда, где узкие улочки были выложены булыжниками, старые дома сложены из камня и украшены ажурной замысловатой резьбой. Через Старый город пролегала река Джелум, которая была соединена с озером Дал множеством притоков и каналов. Реку пересекали мосты, новые, построенные год, а то и пять назад, и старые, которым было несколько сотен лет. Основными постройками в этом квартале были мечети, так как главная религия здесь — ислам. Времени оставалось не так много, но старинные мечети Шринагара они все же смогли увидеть. Соборная мечеть Джамия Масджид — древний памятник в индо-сарацинском стиле с красивым внутренним двором, который украшали ряды из трехсот семидесяти резных деревянных столбов, декорированных драгоценными камнями и золотом. Восхитила и деревянная мечеть Шаха-Хамадана, расписанная в кашмирском стиле — цветочные узоры на белом фоне. Однако входить туда разрешалось исключительно мусульманам. Посетили они и Трон Соломона — великолепный и неповторимый храм, увидели колонну в комплексе Кутаб-Минар, которая не ржавеет. Смогли лицезреть и беломраморную мечеть Хазратбал, одну из величайших святынь ислама, построенную в семнадцатом веке ради волоса из бороды Пророка Мухаммеда как хранилище бесценной реликвии. Раз в году, в день рождения Пророка, имам выносит волос, хранящийся в хрустальном сосуде, на балкон мечети и показывает его верующим. Всю эту информацию, не умолкая, им поведал водитель джипа.

Пообедав в кафе, они отправились в одно из наипрекраснейших мест в городе, да, наверное, и во всем мире, и пробыли там до темноты.

Сад Шалимар Багх был заложен еще в семнадцатом веке императором Шах Джахангиром для его любимой супруги. С одной стороны, горы как будто обнимали благоухающие сады, засаженные всевозможными породами деревьев и кустарников, и, конечно же, несметным количеством цветов. С другой, каскады террас, по которым струилась прохладная вода, открывали великолепный панорамный вид на озеро Дал. Это был поистине райский уголок, где над каскадами цветочных водопадов порхало множество причудливых бабочек и птиц.

Они до заката гуляли по саду и долго стояли у беседки, которой было лет триста. На ней высечена известная надпись на персидском языке. Двустишие, принадлежащее поэту Джами и означающее в переводе примерно следующее: «Если есть рай на земле, то он существует здесь, здесь, здесь». Подобную надпись можно встретить и на многих других зданиях Индии и Пакистана, однако здесь ее впервые вывели около трех веков назад. Сейчас, в конце марта, когда начинало цвести все вокруг, сад представлял собой невероятное зрелище.

Юлька щелкала фотоаппаратом до тех пор, пока не закончилась карта памяти, и все равно казалось, что не получилось запечатлеть всей красоты этого великолепного сада.

В хаусбот они вернулись, когда ночь опустилась на землю, смертельно уставшие, но довольные. Поужинали и разбрелись по комнатам, чтобы, приняв душ и переодевшись, уснуть под едва слышный всплеск волн о деревянные стены отеля.

Утром следующего дня, проспав призывы к утренним молитвам, они проснулись, когда солнце уже поднялось из-за гряды гор, торговцы овощами разъехались по домам, а на столе к завтраку остывали сдобные лепешки, за которыми эконом еще затемно сплавал в пекарню.

Сегодня последний день их пребывания в Шринагаре, поэтому собирались посвятить его шопингу и приобретению всевозможных сувениров. Завтра они вернутся на виллу.

Начать решили не с традиционных магазинов в современной части города, а с фабрик по производству ковров, папье-маше, красивой и неповторимой резной мебели, шелка. Потом заглянули в лавочки, где продавали пряности и мед, выбрали в качестве сувениров изделия ручной работы и традиционные индийские украшения и, конечно же, наряды, которые так хотелось примерить Шараповой. Ни Матвей, ни Аделина не стали себе ничего покупать, даже мерить отказались, а вот Юля и Ариан приобрели, не забывая о приближающемся празднике Холи. Не обошлось и без известного на весь мир кашемира.

История Шринагара всегда была весьма тесно связана с прикладным искусством. Здесь во все времена обитало множество ремесленников, продающих различные товары, — шерсть, шелк, дерево и драгоценные металлы. Город издавна славился своей шерстью. Самый известный из ее сортов — шаштуш, что означает королевская шерсть. Ее собирали у животных высокогорной породы, способных легко переносить холода. Летом, когда становится жарко, животные трутся боками о колючие кустарники, избавляясь от излишков густой и тяжелой шерсти, а жители высокогорья собирают ее и продают в Шринагаре, где из шерсти потом делают пряжу.

Последний вечер в Шринагаре решено было провести в ночном клубе. Подустав от достопримечательностей и традиций, захотелось узнать, что ж такое современный Шринагар, к тому же водитель уверял, что город славится кальяном, который курят и мужчины, и женщины. Он же и посоветовал посетить ночной клуб «Ладакх», который назван в честь одноименной долины, расположенной в Кашмире. Ночной клуб был самым популярным в округе. После ужина вчетвером туда и отправились, несколько скептически настроенные, не ожидая многого от «Ладакха», и были приятно удивлены. Здание в новом районе даже фасадом приковывало к себе внимание, а в гардеробе и вовсе все сомнения рассеялись, и стало понятно — ночной клуб действительно довольно приличное развлекательное заведение. Приличное даже по меркам Москвы. Вход был платным, тем самым ограничивая доступ всякому сброду, входной билет стоил немало. Матвей сразу предположил, что хозяин этого заведения европеец, индийцы или мусульмане не могли бы все так развернуть. Здесь Гончаров впервые за прошедшую неделю почувствовал себя в своей стихии и, предвкушая прекрасный вечер, кривовато улыбался, оглядываясь вокруг. Впрочем, улыбка его померкла, когда у гардероба, где дамы сдавали верхнюю одежду, он, обернувшись, увидел, как Юля сняла пальто и, протянув его гардеробщику, поправила короткое облегающее платьице — красное, украшенное серебристым узором, оставляющее обнаженными руки и спину, с глубоким декольте. Распущенные волосы, яркий макияж и черные босоножки на высокой шпильке завершали образ горячей сексуальной штучки, какой на самом деле она не была или была, но умело это скрывала. Какая она на самом деле, этого Матвей Юрьевич никогда не знал. В изумлении приподняв брови, Гончаров уставился на жену. «Зачем она так вырядилась? Для кого?»

— Что-то не так? — перехватив его взгляд, спросила девушка.

— Это к чему? — кивком головы указав на платье, поинтересовался он.

— Просто так! — только и сказала она.

— Просто так, — с какой-то странной интонацией повторил Гончаров и более ничего не добавил к сказанному.

И только Ариан, немного отстав от остальных, на мгновение задержав ее за руку, наклонился и шепнул на ухо: «Выглядишь сногсшибательно!» И тут же отпустил. Юлька обернулась, встретив взгляд зеленых глаз. И ослепительно улыбнулась в ответ.

Зал, в который Юля и Ариан вошли вслед за Матвеем и Аделиной, был большим и просторным. Ярусные танцполы, пульт ди-джея, большой бар, столики, за которыми отдыхала молодежь, балконы, на которых было не протолкнуться, диванчики в затемненных углах, индийские традиционные мотивы в росписи стен и тут же яркие граффити. Преобладание черного и темно-сиреневого в цветах интерьера, многочисленные лампы в белых матовых абажурах, напоминающие опрокинутые бокалы. Ненавязчивый свет софитов и легкий запах ароматизированного табака, который раскуривали в кальянах, завершали картину.

Хорошая акустика свидетельствовала о дорогостоящем оборудовании. Современные ритмы, под которые отрывалась молодежь, были на урду, но в такой профессиональной и качественной обработке они определенно заводили толпу. Следуя за мужчинами к барной стойке, Юлька не сразу сообразила, что пританцовывает.

Настроение у девушки, несмотря на скептическое замечание мужа, было приподнятым. Хотелось веселиться, танцевать, просто отрываться, не думая ни о чем. Она давно не была в ночном клубе. Кажется, в последний раз еще до замужества, а ведь любила и умела танцевать. Раньше с подружками они часто совершали набеги на все известные районные дискотеки. И веселились, отплясывая до утра.

Расположившись у барной стойки, мужчины заказали выпить. Матвей — виски, Ариан — скотч со льдом, Юлька — мартини, Аделина — бокал вина. Отпивая маленькими глотками любимый коктейль, Шарапова оглядывала контингент, собравшийся в зале, и отбивала каблучком в такт заводным ритмам. А потом отставила в сторону недопитый бокал и, соскользнув с высокого табурета, двинулась в гущу веселящейся толпы, не глядя на своих спутников, но догадываясь, какой резонанс вызовет ее поступок. Понятное дело, Аделина танцевать не собиралась. Матвей, безусловно, тоже. Хорошенько надраться — единственное, зачем он сюда пришел. Ариан — джентльмен, он не оставит жену скучать в обществе друга.

Юля не увидела, как дернулся Матвей, намереваясь то ли удержать, то ли последовать за ней, и все же не сдвинулся с места. Опрокинув одним глотком содержимое стакана, он попросил у бармена двойную порцию и сквозь сизый дым очередной сигареты не отрывал воспаленных глаз от супруги.

Ариан пытался не смотреть в сторону Юли, сдерживал себя, замечая взгляды жены, и не мог. Сложно оставаться безучастным и равнодушным, глядя, как красиво, умело и пластично в лучах прожекторов извивается ее тело, обтянутое красным платьицем, как зазывно и притягательно мерцает россыпь узора. Старовойтов опрокинул скотч и заказал еще! Ему хотелось к ней, а вместо этого должен сидеть рядом с женой, которая, покачивая ногой в такт музыке, неторопливо потягивала вино, без особого интереса оглядывая зал, и о танцах даже не помышляла. Его спас Матвей. После очередной порции виски, не совладав с собой, он ринулся сквозь толпу, намереваясь составить Юле компанию или вытащить ее оттуда. Ариан, воспользовавшись случаем, пригласил танцевать жену, заранее зная ответ, и отправился на танцпол один.

Приближаясь, он увидел, как Матвей, удерживая руку девушки чуть выше локтя, пытается ей что-то сказать. Бесспорно, Гончаров уговаривал ее покинуть танцпол, но дожидаться этого Старовойтов не стал. Ускорив шаг, он практически вырвал Шарапову из рук мужа.

Они втроем отрывались на танцполе, лишь ненадолго отлучаясь к бару, чтобы сделать глоток холодного коктейля, опрокинуть стакан виски, затянуться кальяном, унять сердцебиение, жар, лихорадочное возбуждение, сметающее все на своем пути, и темную ревность, поднимающуюся из самых глубин.

Матвей, опрокидывая стакан за стаканом, раскурив кальян, не чувствовал опьянения. Голова была ясной, разум холодно и отстраненно фиксировал происходящее. И каждый раз, когда Юлька оборачивалась к нему, он замечал в ее глазах нечто, ему не предназначенное. Касаясь ее рук, мужчина чувствовал жар и дрожь, сотрясающие ее тело. И видел, как друг не сводит глаз с его жены, словно околдованный ее пылкостью, отчаянной исступленностью и соблазнительными движениями тела. Отмечал, как Старовойтов закрывал глаза каждый раз, когда Юля оборачивалась и ее шелковистые волосы касались его лица. Как в танце переплетались их пальцы и встречались глаза. Его жена тонко и изящно соблазняла друга у него же на глазах? Зачем? Желая его позлить? Заставить ревновать? Что происходит?

Это было наваждением, и Юля ясно это понимала, но как-то отстраненно, издалека. Рядом находился Ариан, это единственное имело сейчас значение. Она тонула в его глазах, по глоткам, по вдохам и выдохам принимала то, что так явственно в них было — обожание, восхищение, желание. Она не хотела оборачиваться и вырываться из плена его глаз, не хотела разжимать ладони. Волнение, подкрепленное действием алкоголя и близким присутствием любимого человека, отзывалось внутри учащенным сердцебиением, лихорадочной дрожью рук, каким-то совершенно невероятным и бесшабашным чувством свободы. И плевать Юле было сейчас на Матвея и Аделину. Она смеялась, выставляя напоказ жемчужные зубки и, оборачиваясь на мгновение к мужу, даже не пыталась скрыть взмахом ресниц сияние глаз. Превозмогая желание сбежать отсюда с Арианом, скрыться от посторонних глаз, Шарапова совершенно неожиданно и для себя, и для мужчин покинула танцпол. Подойдя к бару, она сделала глоток коктейля и, даже не взглянув на Аделину, отправилась искать дамскую комнату.

А там долго держала запястья под струей холодной воды, пытаясь унять лихорадочное возбуждение, бившееся в ней словно пульс, а вглядываясь в зеркало, не узнавала себя. Это не она, нет, не та Юлия Шарапова с застывшим сердцем и равнодушием в душе, какой она стала. Эта соблазнительная красотка с лихорадочно мерцающими глазами, манящей улыбкой на пухлых губах, легким румянцем, проступающим сквозь кремовый атлас кожи, полна любви, жизни, желания, надежды, счастья. Она любила и больше не хотела и не могла прятать в сердце эти чувства! Она любима, а ведь и не надеялась уже, что когда-нибудь это случится! Осознание этого наполняло невероятным ощущением легкости, радости, полета. И больше не хотелось обманывать и притворяться. Пора признаться во всем и себе, и другим. Выходя из дамской комнаты, Юлька не знала еще, что намеревается сделать, но одно было известно наверняка — по-прежнему уже не будет.

Длинный коридор, матовый приглушенный свет, попадающиеся на пути парочки, звуки музыки, от которой сотрясались стены, и Ариан, идущий навстречу.

Сердце на мгновение перестало биться, коленки подогнулись, чтобы не упасть, пришлось прижаться к стене. Еще мгновение — и Старовойтов оказался рядом. Остановившись и обопершись рукой о стену, не сводя с ее лица глаз, мужчина придвинулся ближе, намереваясь что-то сказать или спросить, но девушка не дала ему этого сделать, прижав подрагивающие пальчики к твердым губам, потом провела по подбородку, который разделяла ямочка, погладила щеку, добралась до волос. Рука Ариана обхватила ее за талию, другая зарылась в длинные волосы, притягивая к себе ее голову. Прижавшись к широкой груди Старовойтова, на мгновение Шарапова ощутила, как сильно бьется его сердце. Ее руки взметнулись вверх, обвили шею, а губы коснулись его губ.

Глава 17

Запустив пальцы в волосы, Юлька пыталась удержать разбегающиеся мысли. Все еще ощущая на губах вкус поцелуев Ариана, она плохо понимала, что произошло потом, когда Старовойтов, отстранившись, попытался объяснить, почему ей нужно уехать. Мужчина проводил их с Аделиной до набережной, где дал строгие указания и хорошие чаевые шикарщику, который доставил девушек к хаусботу.

Сменив в своей комнате платье на атласную пижаму и набросив на плечи кашмирскую шаль, девушка сидела на диване, пытаясь успокоиться, прийти в себя. Возвращаясь мысленно в ночной клуб, в объятия Ариана, она понимала, все должно было не так закончиться, а вместо этого… Матвей куда-то вдруг пропал, и Ариан, как преданный друг, должен был его отыскать и не позволить попасть в переплет! Ну да! Естественно! Все как всегда!

Вскочив с дивана, Юля снова заметалась по комнате. Ей было хорошо известно, куда мог исчезнуть муж, основательно заправившись виски и выкурив кальян. Наверняка увязался за очередной девицей, решив не изменять московским привычкам. В крайнем раздражении Шарапова сбросила со стула вещи Гончарова, в эту минуту больше всего желая так же выбросить из своей жизни и его самого. Юле было все равно, где он сейчас и с кем. Единственное, что имело значение, присутствие на хаусботе Ариана, пусть даже в соседней комнате с Аделиной, но все равно рядом.

Понимая, уснуть едва ли получится, девушка приготовила чай с молоком и, стянув с кровати плюшевое покрывало, поднялась на крышу хаусбота. Летом, когда было слишком жарко и не спасали вентиляторы, под натянутый тент выносили кушетки и спали под открытым небом. Сейчас тент был снят, кушетки отсутствовали, но Юлю это не остановило. Расстелив покрывало, она поставила рядом чашку с недопитым чаем и легла, глядя на небо.

Ночь, опускаясь, окутывала девушку, успокаивая свежестью учащенное сердцебиение и лихорадочное возбуждение. Понемногу прошел озноб, и показалось вдруг, есть только эта ночь цвета чистейшего агата с вкраплением близких звезд, тихий шелест волн о стены хаусбота, мягкое шуршание ветра в прошлогодних сухих травах, что росли на островках, словно призыв к молитве между темнотой и близящимся рассветом. Глубокая тишина царила над озером, городом, долиной и горами. И Юле почудилось, что она одна в этом огромном мире. Она и была одна в прямом и переносном смысле, замужество ничего не изменило. Слезы солеными ручейками покатились по вискам и потерялись в волосах. Как же ей хотелось разделить этот мир на двоих и навсегда остаться в нем.

Не чувствуя ночной прохлады, девушка лежала, боясь шелохнуться, и не собиралась возвращаться в хаусбот. Она растворялась в этом мире, предаваясь мечтам и воспоминаниям, и только чьи-то отдаленные голоса и хрипловатый смех, разбивший волшебное очарование ночи, прокатились эхом по застывшей поверхности озера Дал и вернули Юлю к действительности. Гончаров в сопровождении Ариана возвращался домой.

Шарапова села, вглядываясь в темноту, откуда доносились голоса. И по мере их приближения становилось ясно — Матвей пьян и странно весел. И, как обычно, ему плевать на все на свете. Его совершенно не заботило, что своим возвращением он потревожил не один хаусбот по соседству.

Юлька не хотела спускаться, чтобы не встречаться сейчас с мужем. Но что-то в его напускной веселости насторожило. Интуиция и опыт подсказывали, так просто он не ляжет спать. Не найдя ее в их половине, поднимет на ноги Аделину и Ариана. А она не хотела, чтобы Старовойтовы стали свидетелями их ссоры. Поэтому, когда они подплыли к хаусботу, Юля, выждав немного, стала спускаться.

У дверей спальни девушка задержалась, с некоторым удивлением ощущая, как испуганно бьется сердце в груди. Поведение Матвея, их столь поспешный отъезд из ночного клуба ничего хорошего не предвещали. Юле не хотелось видеть мужа, но этого не избежать. Глубоко вдохнув и выдохнув, девушка взялась за дверную ручку. Что бы она сейчас не испытывала, какие бы чувства ее не обуревали, Матвей о них не узнает никогда.

В комнате что-то упало, и Юлька вздрогнула. Войдя, она плотно прикрыла за собой дверь и обернулась. Матвей наклонился за стаканом, который валялся на полу. Во рту у него была сигарета. В руках зажата бутылка виски, которую, по всей вероятности, муж прихватил с собой из ночного клуба или там, где он был, когда их с Аделиной отправили домой. Когда она вошла, он пошатнулся, с трудом удерживая равновесие. Прижавшись к дверному косяку, девушка стянула на груди шаль. Темные глаза мужа не выражали ровным счетом ничего. Он был не просто пьян, он был под кайфом, чего за два года их семейной жизни себе ни разу не позволял.

Вернув стакан на столик, Гончаров налил виски, покачнулся и, вынув сигарету изо рта, ухмыльнулся, безмолвно разводя руками. Юльку покоробило и от его ухмылки, и от жеста, полного неприкрытого цинизма. Но в лице ее ничего не дрогнуло. Оно осталось бесстрастным. Она смотрела на Матвея, и впервые сожаления закрадывались в сердце. Сейчас она не понимала, как могла допустить мысль, что действительно сможет прожить с ним всю жизнь.

— Это ты, дорогая? Еще не спишь? Неужели беспокоишься и ждешь моего возвращения? Совершенно напрасно! Со мной ведь был мой друг Ариан! — Матвей хрипловато рассмеялся. — Представь себе, этот клуб «Ладакх» на самом деле не так прост, как кажется. В задних комнатах есть казино и приватные комнаты.

— Было бы странно, если бы ты их пропустил! — холодно заметила Юля. — Вечер, я так понимаю, удался!

— Более чем! — мужчина снова рассмеялся и затянулся, не сводя взгляда с ее лица. — Прости, если испортил тебе праздник! Ты, надо заметить, сегодня была в ударе! И многие, я думаю, смогли по достоинству это оценить. И если б ты ненадолго задержалась…

— Лично для меня в этом вечере не было ничего особенного, поэтому его вряд ли можно было хоть чем-то испортить! — перебила его Шарапова.

— Неужели? — удивленно вскинул брови Матвей, усмехнувшись. — Что все это значило?

— Не понимаю, о чем ты говоришь! — недрогнувшим голосом уточнила девушка.

Гончаров сделав неопределенный жест рукой, поднес к губам стакан с виски и сделал глоток.

— Сдается мне, ты все понимаешь! А я чувствую себя полным идиотом! Что происходило на танцполе? Что ты там вытворяла? — не сводя с нее глаз, спросил он и, допив виски, грохнул стакан об стол.

Стекло громко брякнуло о полированную поверхность столешницы, заставив Шарапову вздрогнуть и потянуться к золотому крестику, что висел на шее.

А Матвей снова затянулся сигаретой, не мигая, вглядываясь в ее лицо сквозь сизый дым. А потом с неожиданной яростью затушил сигарету в пепельнице и, пошатываясь, двинулся к ней.

А Юля, подавляя желание сбежать, лишь решительнее сжала пухлые губы. Нет, она не позволит Гончарову испугать себя.

— Давай, красавица моя, расскажи, что взбрело тебе в голову, а? К чему все это было? — оказавшись рядом, мужчина коснулся пальцами ее подбородка и сжал, не давая возможности ни отвернуться, ни опустить голову. — Ты хотела меня позлить? Заставить ревновать? Да? Нет? Думаю, нет! А я ведь всегда знал, за твоей напускной холодностью и сдержанностью прячется горячая штучка! И твое удивительное самообладание вряд ли может ввести меня в заблуждение! Уж я-то знаю, какой ты можешь быть и на что способна! Я знаю все о тебе! Думается, до сих пор я неплохо справлялся с удовлетворением всех твоих сексуальных желаний, ты не жаловалась! Так с чего вдруг сегодня как последняя п… у меня на глазах извивалась вокруг Ариана? Чего ты хотела этим добиться? Отвечай!

— Судишь по себе? Думаешь, все так порочны и испорчены, как ты? Что тебе там почудилось, это твои проблемы, но оскорблений я не потерплю! Тебе что, отказали сегодня? Впервые не помогло обаяние и платиновая банковская карта? Тебе отказали, поэтому сейчас устраиваешь мне грязные сцены, пытаясь обвинить в том, чего не было? На что еще способно твое воображение, которое давно деградировало от выпивки? Отпусти меня немедленно! Я не намерена выслушивать твои домыслы и оскорбления! Меня вообще тошнит от одного твоего вида! — глядя прямо в его глаза, на одном дыхании выпалила Юля.

А Матвей хрипловато рассмеялся, выпустив ее из рук.

— Браво, дорогая! Восхитительная речь! Несомненно, достойная высочайшей награды! Я всегда считал, экраны мира лишились великой актрисы! — с издевкой произнес он, направляясь к столику.

А Юля, не обратив на это внимание, отошла подальше от мужчины и обхватила себя руками, пытаясь унять нервную дрожь.

— Матвей, думаю, тебе лучше уйти в гостиную! Скоро светать начнет. Я устала.

— Да неужели? — усмехнулся он, выливая остатки спиртного в стакан.

— Хорошо, уйду я!

— Черта с два ты это сделаешь!

— Я не хочу и дальше выяснять с тобой отношения! Мне это неинтересно!

— Я знаю! — сказал он, залпом опустошив стакан.

Юлька, решительно сжав губы, пошла к двери. Но он схватил ее за руку чуть выше локтя, причинив тем самым боль и заставив вскрикнуть. А потом грубо и бесцеремонно прижал к груди, не давая возможности пошевелиться.

— Матвей! — запротестовала девушка, пытаясь высвободиться.

Мужчине было плевать на ее протесты. Ярость, ревность и какое-то глухое безнадежное отчаяние владели им в эту минуту. Ее холодность и равнодушие подстегивали Гончарова. Он запустил стакан в стену и, схватив ее в охапку, понес к кровати.

— Матвей, отпусти меня… Отпусти немедленно! — по-настоящему испугалась девушка.

Гончаров поставил ее на ноги у кровати и, не обращая внимания на попытки оттолкнуть его и увернуться, стащил шаль, и тонкие бретельки атласной пижамы соскользнули с плеч. Мужчина не смотрел ей в лицо. Его взгляд был прикован к груди, почти не прикрытой кружевами, атласной нежной коже в ложбинке, и знакомая усмешка кривила губы. Он не считался с силами, удерживая ее, сжимая запястья и плечи. Причинял ей боль, не задумываясь об этом. Ему было на это наплевать, более того, он хотел сделать ей больно, пусть хотя бы физически.

— Прекрати! — потеряв терпение, закричала Юля и, высвободив руку, залепила мужу пощечину. — Прекрати немедленно! Или я закричу!

— Слабо, дорогая, очень слабо! — засмеялся Матвей и толкнул ее на кровать. — И ты, конечно, закричишь! Ты будешь кричать и извиваться от удовольствия! Я знаю, как это сделать.

Юля, несколько оглушенная и растерянная, хотела соскочить с кровати и сбежать, но Гончаров быстро это пресек. Схватив ее за лодыжку, мужчина подтянул девушку к себе, положив конец сопротивлениям, и навалился сверху.

Что-то темное, беспросветное владело им в эти мгновения, заслонявшее собой свет и сознание. Его пальцы, унизанные серебряными кольцами, оставляли следы на ее теле, причиняя боль, они, казалось, были везде — сжимали ее запястья над головой, зарывались в волосы, тискали грудь, царапали кожу, проникали в нее, заставляя кусать губы, сдерживая крик боли, вынуждали отворачиваться и закрывать глаза, чтобы он не видел слез. Казалось, демоны владели им в эти мгновения. Они вынуждали делать ей больно, получая от этого удовольствие, унижать, брать как последнюю девку в придорожном мотеле. В эти мгновения его не заботило удовольствие, ни свое, ни тем более ее. Ярость и горечь, терзавшие душу, требовали удовлетворения, искали выход и находили. Он видел ее слезы, пусть она и пыталась их скрыть.

Ему хотелось прижаться губами к ее виску, ощутить вкус слез, стереть их, но перед глазами снова всплывала картина сегодняшнего вечера, он видел ее глаза, обращенные к Ариану, слышал слова, полные холода и безразличия, и нежность, которая рождалась в сердце, вытесняли ревность и боль, безумие, владевшие им в эти мгновения.

Над озером рождался жемчужный рассвет. Те первые минуты тишины, в которой чудились мелодичные традиционные индийские напевы и легкий, чуть слышный перезвон маленьких колокольчиков на ногах танцующей красавицы — шелест серебристых волн озера Дал. Еще немного, и тишина будет нарушена шумом и говором торговцев, спешащих на овощной рынок, и над озером поплывут мелодичные напевы азана.

Юля сидела на террасе среди подушек и валиков, прижавшись щекой к резному ограждению, и смотрела на озеро. После всего случившегося Матвей сразу уснул, а она, схватив шаль, ушла на веранду. Не могла девушка находиться с мужем в одной спальне. Ее трясло, в горле стоял ком. Хотелось плакать и кричать, но вместо этого спустилась по лесенке к воде, холодной и прозрачной, и плеснула себе в лицо, умывшись, а потом погрузила в нее босые ноги и руки и держала, пока мурашки не побежали по коже и не онемели конечности. Ей хотелось сбросить шаль и, погрузившись в воду, поплыть навстречу рассвету, где сквозь дымку проглядывали кряжи гор, но Шарапова понимала, от себя все равно не убежишь, как и от того, что произошло. И бессмысленно сейчас обманывать себя, отворачиваясь от правды. И искать себе оправдания. Ведь никто, кроме нее, не виноват в том, что произошло этой ночью. Она не могла даже злиться на Гончарова, ведь все его обвинения и оскорбления не были беспочвенными, она злилась только на себя. Как она могла подумать, что действительно сможет прожить без любви? Зачем вообще нужна такая жизнь? И почему много лет назад оттолкнула человека, которого так любила? Да, она была глупой и юной, испуганной и растерянной, и тогда еще не представляла, как страшно одиночество последующих лет, какой беспросветной будет тоска, сожаления, заблуждения и миражи. И жизнь с нелюбимым человеком… Она боялась возненавидеть Матвея. И понимала, он близок к тому, чтобы возненавидеть ее. Сегодняшняя сцена — ответный удар за уязвленное самолюбие, но притворяться больше нет сил. Она вернется в Москву, подаст на развод и навсегда уедет в Сиреневую Слободу. Юлька зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Куда бы она ни уехала, везде и всегда будет одинока. Потому что рядом не будет Ариана. Ведь только с ним она могла бы стать счастливой.

Услышав шорох за спиной, Шарапова вздрогнула и обернулась. Позади стоял Старовойтов. Девушка отбросила шаль и, вскочив на ноги, бросилась к нему. Почти на лету он подхватил ее и прижал к себе. Юля обвила руками его шею и прижалась щекой к груди, чувствуя, как едва сдерживаемые рыдания сводят судорогой горло.

Ариан прижался щекой к ее волосам и нежно погладил обнаженные плечи.

— Тише-тише, не плачь, моя хорошая, моя маленькая, любимая подружка, — прошептал он, легко касаясь губами ее виска. — Все образумится и будет хорошо!

Юля в ответ лишь слабо покачала головой.

— Нет, не будет! И, наверное, я заслужила это! Ты можешь радоваться, Ариан, после нашего расставания я ни минуты не знала счастья, не единожды пожалев о том, что прогнала тебя тогда. И все эти годы, прежде всего, — мне наказание.

— Я виноват не меньше! И все восемь лет жил с пониманием собственного малодушия. Ты ушла, а я испытал облегчение. Думал, ты права. И наваждение, конечно же, пройдет. А оно не проходило. Я не любил Аделину и вспоминал о тебе. Не должен был тебя тогда отпускать! Я не хочу и дальше так жить, Юля! — решительно заявил Ариан.

Шарапова подняла голову и встретила взгляд зеленых глаз с золотым вкраплением. Он смотрел на нее прямо и решительно. У девушки мурашки побежали по спине. «Господи, неужели счастье с ним возможно? Но как же Матвей и Аделина?»

Юля не представляла, как сможет уснуть, расставшись с Арианом на террасе, когда дымка над озером рассеялась, и показались первые шикары, торопящиеся на овощной рынок. Как много произошло за эту ночь. Столько всего перевернулось в душе девушки. Она сбежала из этой спальни глубоко несчастной и униженной, а вернулась полной счастливых надежд. Шарапова прилегла на край кровати, отвернувшись от Матвея и, подложив ладошку под щеку, закрыла глаза. Кожа на ладони едва уловимо источала изысканный аромат мужского парфюма, а на губах рождалась мечтательная улыбка. Все, что произошло в этой комнате несколько часов назад, все, что происходило в ее жизни последние несколько лет, — для нее больше не существовало, как и не существовал человек, бывший ее мужем.

Юлька, погруженная в сладкие мечты о счастливом будущем, уснула, а проснулась от сладкого цветочного аромата, витавшего в комнате. Открыв глаза и приподнявшись на подушке, девушка смогла лицезреть ворох цветов неведомых сортов и невероятных оттенков, лежащих поверх одеяла. Их было столько! Они б с легкостью уместились в лодке-шикаре, да, собственно, и были куплены у торговца, проплывающего рано утро мимо их хаусбота. А среди цветов лежал раскрытый бархатный футляр. На белом атласе браслет тонкой ручной работы — невероятной красоты опалы в серебре. Матвей купил его в городе для нее. Несмотря на весь скептицизм и иронию по отношению к Шринагару, Кашмиру и Индии в целом, он все же купил для нее браслет, недорогой, невычурный, сделанный где-то в мастерской на задворках, но для нее самый лучший, и он это знал. Она оставалась равнодушной к бриллиантам, а вот такие вещицы приводили ее в восторг. Цветы и браслет были своеобразным жестом, извинением за оскорбления, унижения, синяки, оставшиеся на теле, боль и невероятное острое удовольствие. И как раз последнее было особенно невыносимо. Он делал с ней такие вещи — причинял боль, которая становилась наслаждением, а наслаждение причиняло боль. Гончаров знал ее тело лучше, чем она сама. Понимал, как, несмотря на все ее протесты, затронув потаенные струны тела, заставить супругу задыхаться от страсти. Он подчинял ее тело помимо воли разума. Она не хотела этого. Не хотела его больше и кусала губы, сдерживая стоны удовольствия.

Вскочив с постели, Юлька схватила украшение и, подбежав к окну, бросила в озеро. Раздался всплеск, и браслет ушел на дно, затерявшись меж водорослей. А по воде пошли круги.

Вот что она думала об извинениях Гончарова и о его подарках вообще! Юле очень хотелось и цветы сгрести в охапку и отправить следом, но не сделала этого. Они так и остались лежать на кровати, а Шарапова отправилась в душ, чтобы привести себя в порядок и начать собирать вещи. После завтрака они планировали покинуть Шринагар, и она, даже не глядя на часы, предполагала, завтрак давно прошел, время близилось к обеду.

На террасе что-то оживленно обсуждали. То и дело раздавался негромкий мягкий смех Аделины, ему вторил хрипловатый Матвея. Прежде чем покинуть комнату, Юля на мгновение задержалась в дверях, выдохнула, сжала ладони в кулачки и, широко улыбнувшись, ступила на террасу, озаренную солнечным светом.

Разговоры тут же оборвались. Взоры обоих мужчин обратились к ней. Надежды и мольбы были полны темные глаза Матвея, когда он посмотрел на жену, а во взгляде Старовойтова мелькнула нежность. Юлька даже не взглянула на мужа, поэтому не заметила, как сжались его губы, превратившись в тонкую полоску, а на скулах заходили желваки. Она смотрела на Ариана, и ее глаза цвета мокрого асфальта озарялись светом. Тем невероятным светом, в котором радость и восторг соединялись с любовью и верой. Казалось, солнечные лучи пронзали водную гладь, зажигая и освещая ее.

Матвей, усмехнувшись, отвел взгляд. Отвернулась и Аделина, желая скрыть улыбку, в которой к жалости примешивалось торжество. И только Старовойтов, поднявшись ей навстречу, улыбнулся и предупредительно отодвинул стул.

— Доброе утро! Простите, я проспала, — все так же улыбаясь, сказала она, усаживаясь и пододвигая к себе чашку чая. — Во сколько мы уезжаем в горы?

Глава 18

— Мадам, вы такая красивая! — восторженно воскликнула домработница, закончив вплетать в темные шелковистые волосы Шараповой гирлянды из живых цветов. — Я не встречала девушек-славянок, которым так бы шли наши национальные одежды. Вы похожи на актрису Болливуда. Нет, даже в Болливуде вряд ли встретишь такую красавицу! У вас невероятные глаза и кожа, — женщина отошла немного в сторону, любуясь Шараповой.

А Матвей, который все это время сидел в кресле у окна, уткнувшись в ноутбук, увлеченно работая, поднял голову и посмотрел на жену. Она стояла у зеркала, глядя на собственное отражение, и нежная улыбка касалась ее полных губ. «Как же она красива, домработница права!» Матвей смотрел на нее, не в состоянии отвести глаз, но красота ее, живая, яркая, изысканная и утонченная, как дорогой напиток или антиквариат, вызывая благоговейный трепет, не радовала больше, не восхищала, не пробуждала желание и не туманила сознание. Наоборот, она причиняла боль.

Матвей сжал губы, а на шее нервно заходил кадык. Он отвел глаза, устало потер лицо ладонями, чувствуя, как нестерпимо хочется выпить. Отодвинув в сторону ноутбук, он переменил позу, закинув ногу за ногу, и достал сигареты.

А Юля закружилась по комнате. И прозрачная шифоновая шаль, или дупатта, расшитая бисером и блестками розового и голубого цвета, поплыла за ней. Она была дополнением к традиционной индийской одежде — шальвар камиз, голубой шелковой тунике, расшитой розовым и золотистым узором, и розовым широким брюкам, понизу украшенным голубым и золотистым шитьем.

Ножные браслеты были с маленькими колокольчиками. На обоих запястьях поблескивали розовые и голубые украшения. В ушах — сережки из дешевой латуни и цветы в волосах.

— Она права, между прочим, — заметил он после некоторого молчания. — Вот только от этого мне не легче. Ты не перестаешь удивлять, дорогая! И я по-прежнему считаю посещение традиционных празднеств не самой хорошей идеей.

— Я, наверное, должна этому радоваться? Тебя не так просто удивить! Но, если честно, не очень хорошо понимаю, о чем ты говоришь! Как не понимаю и того, почему ты так категорично настроен против праздника у храма! Я тоже не была в восторге от вашей с Арианом поездки на лыжный курорт, но тебе на это было плевать, а теперь ты запрещаешь мне? — Юля обернулась и вопросительно вскинула брови.

— Разве я когда-нибудь тебе что-то запрещал? — прежде чем ответить, Матвей несколько секунд разглядывал сигарету, зажатую меж пальцев. — Хотя следовало бы! Ты ведь без инструктора летала на параплане в горах.

— Да. И это было здорово! Более того, невероятно! К тому же освоить параплан не составило труда. Вначале было страшно, но потом… Я пять раз летала, произведя фурор среди инструкторов и жителей поселка! Мне кажется, за эти несколько дней я успела со всеми перезнакомиться. Меня поили чаем с молоком и угощали сладостями. И каждый по отдельности, и все вместе приглашали на праздник. И всем я обещала прийти! Мне это интересно, Матвей, и я не виновата, что вы с Аделиной считаете по-другому.

— Аделина говорит, эти краски какие-то люминесцентные, химия чистой воды, опасная для здоровья.

Юлька рассмеялась.

— Аделине следовало бы лучше знать Индию. Химия? О, нет! Это пищевая пудра с добавлением натуральных красителей! Я согласна, может, в Европе или Америке, где сейчас тоже модно отмечать праздник Холи, краски и имеют химический состав, но в Кашмире все исключительно безопасно!

— А руки ты зачем себе изрисовала? Через два дня мы возвращаемся в Москву.

Руки у Юли действительно были разрисованы хной. Местные девушки, с которыми она успела свести знакомство, постарались. Шараповой очень нравилась загадочная символика орнамента мехенди, а Гончаров, когда впервые увидел, спросил, не собирается ли она помыть руки, они как раз усаживались ужинать.

— Вообще-то, это хна! И это очень красиво! Мне нравится. Матвей, потерпи еще несколько дней. Скоро мы улетим в Москву, и твой кошмарный отпуск в Индии закончится. Я знаю, все это не для тебя, но давай не будем опускаться до снобизма, выставляя напоказ свой статус, положение и благосостояние. Я понимаю, они все время хотели вытащить из тебя побольше денег, предлагая плохой товар, некачественную выпивку, дешевые побрякушки, отвратительный сервис и места, не соответствующие твоему эстетическому вкусу. Кашмирцы шумные и назойливые, смешные и наивные, хитрые и беспардонные. Да, я слышала от тебя это много раз и не стану разубеждать в обратном, но духовно эти люди богаче нас с тобой! И я преклоняюсь перед ними! Я не буду сейчас перечислять все, что меня с детства притягивало и восхищало в этой стране и сейчас не разочаровало. Но это сугубо мое мнение. И сюда, я думаю, мне следовало бы поехать одной.

«Или с Арианом потом…» — мысленно добавила она и сжала губы.

— Вот интересно, а что бы ты делала здесь одна? — закуривая, уточнил Матвей.

— Честно? Переоделась бы в самый обычный шальвар камиз, повседневную одежду любой индийской женщины, повесила через плечо холщевую сумку и отправилась путешествовать по стране, слившись с толпой. Велорикши, моторикши, повозки, запряженные волами, те самые ужасные автобусы и поезда… Я хотела бы на время забыть о другой жизни, став частью этой, растворившись в ней, — просто и искренне ответила она.

— Что между нами не так, Юля? — немного помолчав, спросил вдруг негромко Гончаров, встречаясь с ней взглядом.

— Мне уже пора, — как будто не услышав его, Юля прихватила кофту и вышла из комнаты, оставляя мужа в компании очередной сигареты.

А на лестничной площадке уловила голоса. Разговаривали Старовойтовы. Вернее, Аделина, и, кажется, впервые за все дни путешествия спокойствие, граничащее с безразличием и отстраненностью, изменило ей.

— Ариан, я не считаю твой поход с Юлей в поселок на ночь глядя хорошей идеей! Это просто неприлично, — услышала Шарапова и замедлила шаг.

— Правда? А что неприличного в том, что я и Юля хотим пойти на праздник Холи, а вы с Матвеем упорно отказываетесь, проявляя болезненное упрямство и приводя смешные доводы? Почему мы должны в угоду вам остаться на вилле, а вы, вместо того чтобы усматривать в этом неприличие, не можете пойти с нами к храму? — спросил Ариан.

Голоса доносились из гостиной, двери в которую были открыты. Юля замерла. Ей вовсе не хотелось быть свидетельницей ссоры между Старовойтовыми. К тому же не хотелось сейчас видеть Аделину. Все эти несколько дней, пока мужчины в Гульмарге катались на лыжах, Юлька избегала общества Александровой, чувствуя себя рядом с ней некомфортно. Более того, после произошедшего в последнюю ночь в Шринагаре находиться рядом, разговаривать, улыбаться, встречаться взглядом казалось невыносимым. Не спасали даже улыбки и обычное притворство. Лицемерие и натянутость были слишком очевидными. Юле чудилось, а может быть, так было на самом деле, Аделина знает, чувствует, между ней и Арианом что-то произошло. Поэтому сейчас она и против их совместного похода на праздник.

— Я домой хочу, Ариан! Дни считаю до нашего отъезда, — дрогнувшим голосом призналась вдруг супруга.

Юлька, закусив губу, застыла на ступеньках лестницы, не решаясь сделать шаг и не зная, как поступить. Наверное, стоило вернуться в свою комнату, но там Матвей. Или спуститься и бесшумно пересечь холл, выскользнув на улицу?

— Я знаю, — ответил Старовойтов и вышел из гостиной.

Юля вздрогнула и, растерявшись всего на мгновение, стала спускаться. Опустив глаза и кусая губы, она чувствовала возрастающее волнение, превозмогая желание нервно поправить волосы, потереть лоб или нос.

— Ариан…

Из гостиной следом вышла Аделина.

— Через несколько дней мы уезжаем, Аделина! — ответил он, а Юлька подняла глаза.

Старовойтов стоял посреди холла и смотрел на нее. В джинсах, рубашке навыпуск и шарфе темно-болотного цвета, небрежно обернутом вокруг шеи. Этот шарф был единственным, что подразумевалось Арианом под индийскими мужскими традиционными одеждами, которые он надел на праздник Холи, но разве сейчас это имело значение? В глазах мужчины, обращенных к ней, читалось неприкрытое восхищение, а в улыбке пряталась затаенная нежность. И не имело значения присутствие Аделины, которая смотрела на мужа и все, разумеется, понимала. В эти мгновения она просто не существовала для них. Они видели только друг друга, и пьянящая радость предстоящего вечера затмевала собой все другое.

— Я готова! — улыбнувшись, сказала Юля, преодолев последнюю ступеньку.

— Я тоже! — Ариан поднял руку, в которой держал пакет с красками и цветами. — Пойдем?

Девушка кивнула и направилась к двери, не удостоив Аделину взгляда.

— Пока, любимая, — бросил жене Ариан. — Не скучай! — он помахал ей рукой, мило улыбнувшись, и вышел вслед за Юлей.

Дверь за ними закрылась, а Александрова вдруг почувствовала страх. То, что она увидела в глазах мужа, обращенных к Юле, заставило ее по-настоящему испугаться. Прямо сейчас она теряла Ариана. Он не принадлежал ей больше, был во власти Шараповой, плененный ее сияющим взглядом и манящей ослепительной улыбкой, которая обещала так много. Праздник у храма, и Аделина отчетливо это понимала, просто повод остаться наедине, сбежать от них. И если бы они с Матвеем все же пошли в поселок, эти двое сумели бы уединиться, более того, Юлю и Ариана не остановило бы присутствие Гончарова, да и ее тоже. И если б нужно было, прямо там, на празднике, Ариан во всем бы сознался другу и жене, вот тогда уже поздно было бы что-то исправлять. Она не смогла бы и дальше притворяться, не замечая очевидного, пряча эмоции за улыбками, считая дни. Эту ночь она переживет, прекрасно зная, как бы хорошо ни было Юле с Арианом, потом будет больнее. Только в этом она находила утешение, глядя вслед мужу, а слезы боли и тоски ручейками катились по щекам.

Матвей стоял на балконе, держа в руках стакан с виски и сигарету. Он видел, как Ариан и Юля направились по подъездной дорожке, что вела через сад и выходила на дорогу. Девушка что-то оживленно рассказывала его другу, при этом смешно жестикулируя, и смеялась. Смеялся и Ариан, откидывая голову, весело, заразительно, беззаботно. Они шли рядом, не касаясь друг друга, но этого и не требовалось, чтобы почувствовать, сейчас они — единое целое. Матвей никогда не видел супругу такой счастливой, какой она, должно быть, и была, но не с ним… С Арианом. Давно. Еще до их знакомства. Он никогда не интересовался, что связывало их, уверенный, все дело в Четвертинских, которые были дружны со Старовойтовыми, а ведь следовало бы! Его жена была влюблена в Ариана. Она любила его друга, и это открытие, расставляя все по местам, многое объясняло. Гончаров придумывал множество отговорок, пытаясь объяснить поведение Юли, а причина была до невозможности банальна. Его жена все эти годы бережно и свято хранила в своем сердце чувства к другому мужчине, его лучшему другу, единственному близкому человеку, доверием и дружбой которого он гордился и дорожил. И любил, как родного брата, которого у него никогда не было. И сейчас, глядя на них, понимал, Ариан отвечает ей взаимностью. Они уходили в ночь, а он, чувствуя, как все рушится, ощущал собственную беспомощность и невозможность что-либо изменить. Со всей безнадежностью Матвей понимал — следовало остановить их, удержать, не дать уйти. Сделать хоть что-то, но не дать случиться тому, что потом уже не исправить. Но мужчина не сдвинулся с места, продолжая стоять, сжимая в ладони стакан с виски и не выпуская изо рта сигарету. Безнадежность и отчаяние разрывали сердце, а душу сжигала ярость, ревность, боль. Он стоял, словно окаменев, не спуская глаз с удаляющихся фигур, и отчетливо понимал, сегодня, сейчас, в эти самые минуты он навсегда потерял друга и жену.

Гончаров смотрел им вслед, а в памяти всплывали те мгновения, когда собственные затаенные надежды казались реальностью.

Он хотел Юлю и получил. И какое-то время Матвею казалось, большего ему и не надо. Став его женой, девушка целиком и полностью стала принадлежать ему. Гончаров был уверен, с первой их встречи и по сей день только ему одному она всегда и принадлежала, по крайней мере телом. Но он прекрасно понимал, как мало это значит. И в какой-то момент ему стало этого мало. Он мог получить тело любой девушки, вопрос был лишь в цене, а вот сердцем Юли ему хотелось бы обладать. Много лет для него любовь не имела существенного значения. Более того, слыша очередное признание, он лишь иронично усмехался в ответ. Гончаров не верил в любовь и был убежден, это никогда не станет важным для такого человека, как он. Пока не понял, как много Шарапова значит для него. Много больше, чем все другие, с которыми он встречался, расставался или просто проводил ночь. И чем больше он узнавал ее, тем сильнее хотелось, чтобы эта девушка полюбила его. Гончаров не лукавил, когда однажды со свойственным ему цинизмом высказал девушке свое мнение относительно любви и брака. В таком уж обществе он жил и вращался. И по-другому, наверное, не мог. Но в первые месяцы супружества мужчина готов был пересмотреть свои убеждения, наконец осознав, что любит Юлю уже давно. Им ведь было так хорошо вдвоем. Он помнил, как они гуляли, ходили в гости к Старовойтовым. Допоздна засиживались в каком-нибудь уютном ресторанчике или просто шли в кино. Ездили на Воробьевы горы и ипподром. Посещали какие-то мероприятия или просто проводили вечера дома. А потом, спустя несколько месяцев, друзья позвали его в бар, и они засиделись. Он пришел домой под утро, купив по пути огромный букет. И, открывая дверь своим ключом, предполагал найти Юльку встревоженной, обиженной, разъяренной и возмущенной. Готов был выслушать все, что она думает о нем, его друзьях и поступке, дав точные характеристики всем и всему. И она, конечно же, была бы права. Телефон у него разрядился еще в начале вечера, а взять у друзей, чтобы позвонить ей, Гончаров забыл. Честно говоря, за разговорами и выпивкой он и не вспомнил о жене. Но готов был признать свою вину и загладить ее всеми возможными способами. Но когда он вошел, его встретили тишина и приглушенный свет бра, заботливо оставленный в холле. Жена мирно спала, а утром, улыбаясь, как всегда, поблагодарила за цветы и попотчевала крепким кофе, видя его состояние.

Вот тогда-то Матвей, словно очнувшись, понял, все эти месяцы после их встречи и последующей свадьбы он жил как будто во сне. Да, им было хорошо вдвоем, но это самообман. Он забыл или просто не хотел вспоминать — Юля не любила его. И не скрывала этого, как и причин, заставивших ее принять его предложение. По большому счету их брак стал всего лишь выгодной для них обоих сделкой, в которой было множество приятностей, и одна из них — безумное желание и страсть, заставляющие терять голову. И все же этого мало. Шарапова с благодарностью принимала все, что он делал для нее. Была милой и нежной, страстной и утонченной, красивой и изящной, умной и элегантной. Она была той самой, особенной, достойной быть рядом с ним во всех отношениях, но это ведь притворство, в котором она собиралась прожить с ним до конца дней. И чтобы не усложнять собственное существование рядом с ним, она выбрала единственно верную в подобном случае тактику, предпочтя не видеть всего, что могло бы нарушить безмятежно текущую жизнь. Потому что все другое было бы такой же фальшивкой. Ведь она не любила его.

А почему, Матвей Гончаров не мог ответить на этот вопрос. Со временем он придумал множество вариантов и предположений, но все они оказались ложью. А правда была до смешного простой — она любила другого мужчину. Он всегда жил в ее сердце и мечтах. И мужу там не было места.

Матвей смотрел им вслед, глотая виски, и не чувствовал, как янтарная жидкость обжигает горло. Смотрел и не знал, как жить дальше…

— Ариан… — начала Юля, как только за ними закрылась входная дверь, и сияющая улыбка померкла у нее на губах.

— Ну-ка расскажи мне, Юлька, о празднике Холи и о том, что нас, возможно, ожидает в поселке. Я видел в Лондоне, как отмечают этот праздник, и у меня он всегда ассоциировался с яркими красками, которыми люди бросались, но это ведь не совсем одно и то же? Уверен, здесь, в самом сердце Кашмира, праздник Холи — нечто иное, — перебил Старовойтов, с улыбкой оборачиваясь к ней, тем самым пресекая то, о чем сейчас говорить совершенно не хотелось.

Закрывая входную дверь, Старовойтов тем самым проводил черту, разделяя то, что ждало их впереди, и то, что оставалось за спиной. Он, как и Юля, так ждал этих мгновений, минут, которые бы принадлежали только им двоим, и портить их упоминанием об Аделине не было желания.

— Более того, именно здесь, в северной Индии, этот праздник организовывают с особым размахом! И это не только цветная пудра, которой народ бросается друг в друга!

— А зачем вообще бросаться этой самой пудрой? Честно говоря, мне вовсе не хотелось бы сегодня быть измазанным краской! — пытаясь говорить серьезно, заявил Ариан.

А Юлька весело рассмеялась.

— Ах, вот как? Не получится! Я намерена основательно обсыпать тебя цветной пудрой. Видишь ли, есть такой обычай…

— Какой?

— Обсыпание цветными порошками — это ведь благо. Чем больше тебя обсыпают, тем больше хорошего желают. Среди всех легенд, которые существуют, рассказывая о происхождении этого торжества, самая романтичная связана с цветными порошками, которыми люди бросаются друг в друга. Ведь праздник Холи символизирует приход весны, возрождение жизни и изгнание зла. Кроме этого, согласно знаменитой легенде о боге Кришна, он называется еще и праздником Любви. Еще одна древняя легенда рассказывает о том, как Бог Шива наказал Бога любви, Каму, пытавшегося вывести того из медитации. Он рассердился и третьим глазом испепелил навязчивого Бога Каму, отчего тот стал бестелесным, но, согласившись на уговоры божественных жен, разрешил Каме пользоваться телом три месяца ежегодно. По возвращении Камы в собственное тело природа вокруг расцветает, а счастливые люди начинают отмечать веселый праздник Любви. Возрождение природы символизируется обливанием подкрашенной водой и обсыпанием цветными порошками, чем сильнее обсыпан и облит человек, тем больше хороших пожеланий посылается ему. Вот так!

Юлька засмеялась и обернулась, почувствовав чей-то взгляд. Подъездная дорожка закончилась. Они как раз выходили из сада. На балконе стоял Матвей и смотрел им вслед. Что-то дрогнуло в душе Шараповой, омрачая радость и счастье этих мгновений. Но это длилось всего мгновение. Они вышли на дорогу, Ариан схватил ее за руку, и, смеясь, они побежали вниз.

Солнце уже скрылось за горами, и в воздухе, окрашенном розовым светом угасающего заката, наполненном ароматом цветов, уже ощущалась вечерняя прохлада. Долина, утопающая в желтых цветах горчицы, овеянная дымкой лиловых сумерек, лежала перед ними в окружении гор. Поселок светился множеством огней, и еще издали до них донеслись звуки песен и сантур, народных музыкальных инструментов. То там, то здесь видны были костры, сжигающие чучело злой Холики, а потом в них бросали зерна и плоды, проводили через них скот и ходили по углям босиком.

Все дома в поселке к празднику были тщательно выкрашены в фиолетовые, розовые, красные и белые цвета, множество гирлянд украшало балконы, столбы, перила, проемы окон и дверей. Букеты цветов стояли везде, и от их оттенков и видов пестрело в глазах. Казалось, их собрали из всех близлежащих долин. Юлька, не выпуская руки Ариана, шла по главной улице, оглядываясь по сторонам, и не узнавала его. Навстречу им попадались юноши и девушки, нарядно одетые, улыбающиеся, спешащие на главную площадь, к храму, где звучали песни, собирался народ, угощали сладостями и традиционным напитком бханг. Радостная атмосфера витала в воздухе, подхватывая и увлекая, восхищая и заставляя гордиться.

Площадь, освещенная и украшенная с особой тщательностью, была заполнена людьми. На ступенях храма и у его подножия танцевала молодежь. Женщины постарше, пританцовывая на месте, пили бханг и поглядывали на своих мужей. Дети, наевшись сладостей, бегали среди танцующих, играя в догонялки.

Ариан, на мгновение отлучившись, вернулся с кульком сладостей, приготовленных женщинами поселка, — сладкими хрустящими джалеби, рассыпающимися ладу с миндалем внутри и молочным бурфи, которое просто таяло во рту. И, конечно же, с двумя стаканами бханга.

Отведя Юльку в сторону, Старовойтов усадил ее на низкий каменный парапет и всучил стакан. Она рассмеялась, сделав глоток, и тут же принялась за сладости. Улыбался и Ариан, посматривая на нее, а синяя ночь, гладкая и переливчатая, как кашмирский шелк, не торопясь, укрывала долину.

Они сидели несколько в тени, по крайней мере, их не сразу заметили девушки, с которыми Юля свела знакомство, но все же они были обнаружены. Их тут же окружили, смеясь, что-то говоря и приглашая танцевать. Юля качала головой, уверяя, танцевать она не умеет. Ариана не пришлось уговаривать, он с легкостью влился в толпу, пусть и не умел танцевать, но, импровизируя, приводил местных девушек в восторг. Он был таким красивым, сильным, веселым, с удивительными зелеными глазами, в которых плескались золотые искры. Старовойтов улыбался и по-мальчишески щурил глаза, отчего в уголках собирались морщинки-лучики. Конечно, он не собирался танцевать один и, схватив Юлю за руку, втянул в круг молодежи. Они смеялись, чувствуя себя бесконечно счастливыми, юными и свободными. Им было так хорошо и легко. И, казалось, эта ночь будет длиться вечно. Музыка, песни, огни, дурманящий напиток, разноцветье красок и ароматов, улыбки, взгляды, близкое присутствие друг друга, праздник Любви и Весны и эта волшебная ночь сплетались в нечто чарующее, таинственное и необыкновенное, рождая смелые мечты, желания и надежды, в которые так легко верилось.

Схватив девушку за руку, Ариан увлек ее за собой, и они побежали, петляя меж узких улочек поселка, туда, где лежали поля цветущей горчицы, благоухали неведомые цветы, а склоны гор окутывала звенящая тишина. Поселок остался позади, а они все шли, слыша, как где-то недалеко шумит река, и звезд, казалось, можно коснуться рукой. Они не разговаривали. В эти мгновения слова были излишни. Их сплетенные пальцы в эти минуты могли бы сказать куда больше.

Вдруг Юлька, раскинув руки, побежала вперед, закрывая глаза, она поднимала лицо к небу, чувствуя, как сердце громко бьется в груди. Девушка бежала, пока не оказалась в объятиях Ариана и не почувствовала его сильные руки, обнимающие ее, и то, как часто стучит его сердце.

Несколько секунд они стояли, замерев, в свете звезд пытаясь рассмотреть глаза друг друга, пока подрагивающие пальчики Юли не коснулись его щеки, пробуждая ото сна, и он, склонившись, прикоснулся к ее губам, нежно и неторопливо целуя. Руки Старовойтова ласкали спину девушки, а ее пальцы зарывались в его волосы. Сердце Юли заходилось в груди, а губы мужчины становились настойчивее и нетерпеливее.

— Пойдем со мной, — прошептал он, отрываясь от ее манящих губ.

Юля смогла в ответ лишь кивнуть. Эмоции переполняли, его аромат дурманил, лишая рассудка. Она дрожала, и единственное, чего хотела, не покидать его объятий. Лучше умереть, но больше никогда не отпускать его руки.

Крепко сжимая ее ладонь, Старовойтов повел Шарапову за собой. Через несколько минут они остановились у домика, сложенного из камней. Наверняка здесь ночевали пастухи, а может, и заблудившиеся в горах туристы. На двери висел замок, но в нем же был и ключ. Мужчина отворил дверь, потянул девушку за собой. Кромешная тьма обступила их, и Юля, невольно вспомнив об истории Кашмира, вцепилась руками в Ариана. Он чиркнул спичкой, разогнав тьму, и огляделся. Сложенный из камней очаг, стопка дров, кровать в углу, а на ней парочка шерстяных пледов, грубо сколоченные стол и стулья, керосиновая лампа и деревянные ставни, которыми окна были закрыты. Старовойтов зажег лампу, закрыл на засов двери. А Юля, зябко вздрогнув, обхватила себя за плечи. Золотистый свет лампы, глубокие тени на стенах и потолке, запах пыли, хвои и смолы разбудили давно забытые воспоминания. Так было уже однажды, давно, как будто в прошлой жизни, и она так же испуганно передергивала плечами, а перед ней стоял парень, который в первые же мгновения поразил воображение невероятными глазами, в которые она влюбилась без оглядки.

— Ариан, — прошептала она.

Старовойтов обернулся.

— Не бойся, моя любимая подружка, — ответил он, подходя ближе. — Здесь вполне безопасно! Ты дрожишь? Хочешь, разведем огонь?

— А ведь все это уже было у нас с тобой! Помнишь, в Сиренево, когда ты привел меня туда впервые?

— Я помню все то время, что мы провели с тобой в усадьбе, по минутам! На протяжении всех этих лет то время снилось мне по ночам, оно осталось на фото. Помнишь всенощную? — спросил мужчина, улыбаясь и подходя ближе.

— А ты помнишь букетик фиалок? — кивнув, с улыбкой спросила Шарапова.

— Мне пришлось напрячься, чтобы проследить за тобой! В то время ты ничего не боялась! Я мог ведь быть маньяком.

— Но ты оказался моим принцем, к тому же мне хотелось разгадать тайны старой усадьбы! — ответила девушка, делая шаг ему навстречу. — Правда, тогда я и не подозревала, что сама окажусь одной из них!

— А помнишь, как я учил тебя целоваться?

— Да, и после этого, впечатлившись, я попросила продолжения!

— А знаешь, что я испытал тогда?

— Нет, — покачала головой девушка, делая еще один шаг. — Ты мне не рассказывал!

— Мне не хотелось останавливаться, — признался Старовойтов, не сводя глаз с ее лица. Еще один шаг, и расстояния между ними не стало.

— Не останавливайся сейчас, — прошептала она, поднимая к нему глаза.

— Не буду, — пообещал Ариан.

Его руки легли ей на плечи, стягивая кофту, а губы коснулись уголка губ, нежно и легко целуя…

— Я не хочу возвращаться на виллу, — прошептала Юля, спустя какое-то время, которое для них остановилось. На столе все так же ровно мерцал огонек керосиновой лампы, на стенах и потолке залегли глубокие тени, и над крышей их убежища все так же мигали и сгорали звезды. Стало прохладно, и Ариан разжег огонь в очаге. Потрескивание поленьев было единственным, что нарушало тишину. Юля лежала в объятиях Старовойтова, кутаясь в колючий грубый шерстяной плед, но это было таким пустяком, по сравнению с теми чувствами, которые переполняли ее.

— Давай останемся здесь до утра? В темноте мы вряд ли отыщем дорогу к вилле. К тому же я не в силах сейчас расстаться с тобой, да, впрочем, и утром не смогу отпустить. По возвращении я все расскажу Аделине! Я не могу больше так жить, не хочу и дальше врать! Они ведь все и так поймут… — заговорил Ариан, обнимая и согревая девушку. — И с Матвеем я тоже поговорю.

— Я боюсь, Ариан, — прошептала Юля. — Так было уже однажды. Это какое-то дежавю. И мы снова украли у судьбы ночь. Я боюсь, что утром обстоятельства и обязательства снова будут сильнее нас.

— Нет, моя любимая подружка, дело не в обстоятельствах, тогда все тоже зависело от нас! И мы бы преодолели все трудности, предубеждения и осуждения, и были бы счастливы вместе. Сейчас счастье все так же возможно для нас. Я поговорю с ними обоими, и мы уедем. Я устал врать. Зачем все усложнять и оттягивать неизбежное? Все можно решить уже сейчас и улететь отсюда вдвоем!

— Куда? — спросила девушка, улыбаясь, закрывая глаза и прижимаясь щекой к плечу Ариана.

— Например, на Крит. На скалистом берегу одного из трех морей у нас есть небольшая белоснежная вилла, пока не поутихнут страсти, мы могли бы там пожить какое-то время! Ты была когда-нибудь в Греции?

— Нет. Но что же мы будем делать на Крите?

— Мы будем просто жить и любить. Мы будем счастливы и свободны! Юль, я серьезно, ты же знаешь, я сделаю все, чтобы улыбка никогда не исчезла с твоих губ. Исполню все твои желания, приложу все усилия, чтобы возместить потраченные впустую годы… Знаешь, — удобнее устроившись, Ариан крепче обхватил девушку руками, согревая и боясь отпустить. — Все эти годы мне хотелось уехать в Черногорию, снять домик у моря, открыть свой ресторанчик, самому готовить и встречать посетителей. Наблюдать, как солнце исчезает за линией горизонта, и по воде разливается расплавленное золото. Мне хотелось бы, зажигая свечи, наслаждаться музыкой и встречать рассвет на пустынном берегу. Мне хотелось бы разделить эту жизнь с тобой! — негромко говорил Старовойтов, а Юлька, как наяву, видела нарисованную им картинку, и в эти мгновения, не думая ни о чем, она бы все отдала, чтобы каким-то образом перенестись с Арианом на побережье и остаться в Черногории или на Крите навсегда. И не проходить через объяснения с Гончаровым, развод и прочие формальности.

— Мне тоже этого хотелось бы, Ариан! И я поеду с тобой, куда скажешь, хоть на Аляску! — отозвалась девушка. — С тобой я буду счастлива везде. Но все же правильнее будет, если ты поговоришь с Аделиной и решишь вопрос о разводе цивилизованно! Я настаиваю на этом. Ты не потеряешь меня, но я не знаю, как поведет себя Матвей. Он слишком много курит, пьет… Иногда я по-настоящему боюсь его. Нет, давай вернемся в Москву, там будем хотя бы на своей территории.

— Юль, ты же знаешь, что из Дели мы летим с Аделиной в Лондон, зачем все усложнять и затягивать? Мы и так упустили время, потратив его на людей, которых не любим. И ты сама сказала, Матвей неизвестно как может все это воспринять, я не прощу себе, если он причинит тебе боль. Я хочу быть рядом! — возразил Старовойтов.

— Я ничего не стану объяснять Матвею, просто дождусь твоего звонка, соберу вещи и улечу, оставив ему письмо! — ответила она.

— Но это ведь неправильно…

— Наверное, но в наших жизнях все так смешалось, понять, что правильно, а что нет, уже не представляется возможным. Неправильно жить с нелюбимыми, неправильно жить друг без друга, но также неправильно причинять боль людям, которым ты небезразличен. Как бы мы ни поступали, мы предавали себя или их, неважно. Пусть будет так. Я люблю тебя, Ариан! И буду ждать твоего звонка, а все остальное — условности.

Старовойтов ничего не ответил, просто сильнее прижал к себе девушку, коснувшись губами ее волос. Он не хотел ее отпускать, не хотел, чтобы эта ночь заканчивалась, возможно, еще и потому, что интуитивно чувствовал, как только отпустит ее руку, потеряет навсегда.

Глава 19

Юля стояла на кухне у стола, выжимая апельсиновый сок, когда в глубине квартиры раздался телефонный звонок. Вздрогнув и отложив фрукт, девушка вышла из комнаты и увидела, как муж склоняется над аппаратом. Звонок оборвался, Матвей обернулся, пристально глядя на нее, а она опустила глаза, собираясь вернуться на кухню, но последующие за этим слова Гончарова пригвоздили ее к месту.

— Приветствую тебя, мой друг! — голос мужчины, прозвучавший в гнетущей, густой тишине, заставил Шарапову вздрогнуть.

Вот уже месяц тишина царила в их квартире. Она давила и ложилась на плечи непосильным грузом, сковывала, медленно убивала.

Девушка подняла глаза и встретила испытывающий взгляд мужа, чувствуя при этом, как гулко и быстро бьется сердце.

Звонил Старовойтов, который в аэропорту Дели сел на самолет до Лондона, не обменявшись с ней даже прощальным рукопожатием. Ариан, который перед отъездом обещал поговорить с женой и сразу же позвонить. Целый месяц Юлька ждала этого звонка, вздрагивала и хваталась за телефонную трубку. Но Старовойтов не звонил. Отчаяние захлестывало девушку, а за окном буйствовала весна.

Окончательно сдаться, сломаться она не позволяла себе, продолжая верить и ждать. Он не мог обмануть. Ариан никогда не поступил бы так подло. Кто угодно, но только не он. Шарапова знала, то, что произошло между ними, не было минутной слабостью. Он любил ее. И в этом Юля не сомневалась. Но что ж тогда случилось? Почему он молчал? Не звонил, не приезжал, превращая ее жизнь в мучительный кошмар.

Дальнейшая совместная жизнь с Матвеем была невозможна. Впрочем, он, кажется, и не настаивал на этом. Юле было невыносимо его присутствие и угрюмое молчание. Его тяжелый немигающий взгляд беспрестанно преследовал ее, и даже ночью, когда просыпалась, ей казалось, он смотрит на нее из темноты. Весь этот месяц после возвращения из Индии он как будто все время наблюдал за ней и, чувствуя, как неприятно ей это, казалось, получал извращенное удовольствие.

Находиться с ним в одной квартире, садиться за один стол, притворяться и дальше Юля не могла. Внутреннее напряжение, не покидавшее ее даже во сне, давало о себе знать. Она мало спала, почти ничего не ела, чувствуя постоянную тошноту и головокружение. Плохо выглядела, похудев и осунувшись. И под любым предлогом старалась избегать общества мужа, боясь встречаться с ним даже взглядом. Большую часть времени она проводила вне дома, даже если бежать из квартиры не было необходимости. Когда Матвей был на работе, она ездила к преподавателю, часами просиживая за роялем. Только занятия музыкой позволяли ей немного отвлечься. Каждый день, просыпаясь утром, Юля, понимая, сил больше нет и брать их неоткуда, обещала себе уехать, сбежать отсюда без оглядки. Ариан ведь знал, где ее искать. Еще один день, последний, твердила она себе, если Старовойтов не позвонит, она уедет. Но этот день проходил, а за ним наступал другой. Телефон безмолвствовал, Старовойтов не звонил, а гнетущая тишина между ней и Матвеем, накаляясь, вот-вот могла разразиться бурей. Ведь после той ночи, когда они с Арианом вернулись на виллу лишь утром, Гончаров, конечно, обо всем догадался, увидев ее глаза. Он ничего не сказал тогда, да и потом, когда они вернулись в Москву, промолчал, но ни разу не переступил порог их спальни, оставив ее там одну. Чаще всего Юля не слышала, когда и в каком состоянии он возвращался домой. А в выходные, если им все же приходилось провести несколько часов вдвоем, Гончаров молча работал за ноутбуком в гостиной, будто не замечая ее. Он не разговаривал с ней, но его глаза, их непроглядная тьма вызывала у нее внутреннюю дрожь. Мужчина беспрестанно наблюдал за ней и, казалось, чего-то ждал.

— Как жизнь? Как Лондон? — продолжал между тем Матвей, усаживаясь на диван и небрежно закидывая ногу за ногу. — Как Аделина? — зажав трубку между щекой и плечом, Гончаров закурил и усмехнулся, не спуская глаз с жены.

А Юля стояла, словно окаменев, и, казалось, даже не дышала. Кровь стучала в висках. Ее окатывало то горячей, то холодной волной. Судорожно сжатые ладони увлажнились, в голове мутилось, а сердце колотилось в груди так, что было больно.

— Правда? А у нас тут тоже весна в разгаре. У тебя есть потрясающая новость? Ну-ка, ну-ка, говори! Аделина ждет ребенка? Неужели? Вот это да! — мужчина хрипловато рассмеялся и снова затянулся. — Это ж просто замечательно, друг мой! Потрясающая новость! Мои самые наилучшие поздравления, Ариан! И Аделине передавай самые искренние пожелания! Представляю, как счастливы твои родители! С трудом вижу тебя в роли отца, но все равно я очень рад за тебя! Вас теперь из Лондона и не выманишь. А мы? У нас все прекрасно! Мы с женой обязательно приедем навестить вас, когда Аделина родит! Передавай супруге «привет», скажи, я всегда восхищался ею! И, конечно, я передам твой «привет» Юле! Все, пока! Созвонимся еще! — Гончаров отключился и отложил трубку. Переменив положение, он откинулся на спинку дивана.

— Ты ждала звонка, дорогая? — с издевкой глядя на нее сквозь завесу сигаретного дыма, спросил Матвей. — Не этого ли? У Старовойтовых замечательная новость, они ждут ребенка! Впрочем, для меня это и не новость! Аделина рассказала мне об этом в тот вечер, когда вы с Арианом отправились на праздник Холи! Но ты ведь ждала других новостей, не так ли? — он легко вскочил на ноги, затушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую.

— А вот я как раз ждал этого звонка, ты даже представить себе не можешь, с каким нетерпением! — между тем продолжал Гончаров, так как Юля все еще потрясенно молчала, глядя на него широко распахнутыми глазами, но будто и не видела вовсе.

Боль и растерянность, совладать с которыми девушка не могла, слишком явственно отражающиеся у нее на лице, еще больше подстегивали в Гончарове яростное, клокочущее в горле желание унизить ее, уничтожить, добить, растоптать. Чувствуя себя обманутым и преданным женой и лучшим другом, Матвей не мог сейчас думать о том, что испытывает Юля. Гнев, ярость и ненависть затмевали собой все, рвались наружу, искали выход. Она притворялась чистым ангелом, заставляя его постоянно осознавать свою порочность, а на самом деле оказалась обыкновенной ш…, и оправданий ей нет. Шарапова изменила ему с лучшим другом, не думая, что при этом почувствует он. Она собиралась сбежать с ним, трусливо, мерзко и подло, как последняя дрянь. Матвей ненавидел ее. Как же он ненавидел ее сейчас!

— Что? Ты думала, я ни о чем не узнаю? Ты думала, я не понял, что происходит, когда ты в красном платье увивалась вокруг него, как последняя п…? И потом так рвалась на праздник к храму… Мы с Аделиной мешали вам, не так ли? Тебе не терпелось запрыгнуть к нему в постель. Я ведь знал, что явились вы утром. Вы были счастливы и плевать хотели, что пережили мы с Аделиной. Но уже тогда я знал: мой друг никогда не бросит жену, которая ждет ребенка. Да, собственно, и зачем? Ради чего? Он уже получил все, что хотел. Но ты! Почему ты это сделала? Почему предала меня? Чего тебе не хватало? — говорил Гончаров, и его хриплый низкий голос звенел в тишине квартиры. Желваки ходили на щеках. Кадык нервно дергался. Глаза, налитые кровью и зло прищуренные, казалось, впивались в нее, причиняя почти физическую боль.

— Потому что любила Ариана. Я всегда любила только его! — медленно и негромко произнесла девушка.

Слова давались ей с трудом. Рыдания сдавили горло. Глаза щипало от слез. Она кусала нижнюю губу, едва сдерживаясь и боясь расплакаться перед ним. Только не сейчас, не здесь. Потом у нее еще будет время, целая жизнь, чтобы осознать, принять и смириться с неизбежностью. А сейчас ей бы только выбраться отсюда, сбежать, чтобы не видеть этой мерзкой усмешки мужа и его глаз, презирающих ее. Чтобы не слышать его низкого хрипловатого голоса, царапающего натянутые нервы, и слов, причиняющих боль. Только бы не позволить себе унизиться перед ним.

— Раз уж Александрова была так откровенна той ночью, почему не рассказала тебе главного? Того, что знала с самого начала. Он тоже любит меня. И если уж я кого-то и предала в этой жизни, то отнюдь не тебя, а себя, свое сердце, свою любовь, когда решила выйти за тебя замуж и уехать из Сиренево! Я жалела об этом много раз, потому что мне претит и эта жизнь в Москве, и люди, с которыми я вынуждена общаться. Потому что ни минуты за все эти два с половиной года я не была собой. Из-за тебя мне пришлось оставить усадьбу. А ты… К чему сейчас все эти разговоры и пространные речи о верности и предательстве? Или все те модельки, с которыми ты проводил время, это так, не считается? Матвей Юрьевич, в Вас всего-навсего говорит уязвленное самолюбие, которое быстро сумеете восстановить с очередной девицей где-нибудь в отеле! Я ведь никогда не любила тебя, и ты прекрасно это знал, когда предложил выйти за тебя замуж! А я знала, что нужна тебе лишь как дополнение к твоему статусу, гостиной, твоей постели и то ненадолго! К тому же ты щедро платил мне за это, даря обеспеченную жизнь в столице! Я все это понимала и принимала. Знала с самого начала, что будет именно так! Ничего другого ты не мог мне предложить! Потому что в твоем мире было все, кроме любви. А мне нужна любовь. И все эти годы я жила воспоминаниями о тех прекрасных мгновениях, которые мы провели с Арианом в Сиренево однажды весной! И что бы ты сейчас ни говорил, как бы ни поступил Ариан, я до конца дней своих буду жить воспоминаниями о тех мгновениях, которые нам удалось украсть у жизни в Кашмире, и о той ночи…

Юля все говорила и говорила, а слезы катились по щекам. Из-за них все расплывалось перед глазами. И она, конечно, не видела, как побелело от ярости лицо Матвея. Девушка, наверное, даже по-настоящему испугаться не успела, когда он, сорвавшись с места, оказался рядом и, вряд ли сам понимая, что делает, вскинул руку и схватил Юлю за горло, прерывая тем самым поток слов и воздуха.

— Заткнись, заткнись или прикончу тебя, с…! — прорычал мужчина. Его лицо, перекошенное от бешенства, было страшным. Вены вздулись на шее, на лбу выступила испарина. Его пальцы больно впились в ее шею, а в глазах полыхнуло смертельной ненавистью, парализовавшей ее. Все произошло так стремительно, и в первые секунды она даже не поняла, что случилось. Попыталась вздохнуть и не смогла. Глаза ее сделались огромными. Интуитивно потянулась к его руке, удерживающей ее, пытаясь вырваться, освободиться, и в то же мгновение Гончаров разжал пальцы и, размахнувшись, ударил ее по лицу. От сильного удара головой о косяк у Юли на мгновение потемнело в глазах. Не в состоянии устоять на ногах, она стала оседать на пол, чувствуя, как ее трясет и бьет нервная дрожь. Слезы непрерывно катились из глаз, зубы клацали, а из горла вырывались судорожные всхлипы. Поджав коленки к груди, она уткнулась в них лбом и обхватила голову руками. Плечи ее вздрагивали. Панический, нечеловеческий страх перед этим человеком затмевал собой все другое, скручивая в тугой узел внутренности, лишал рассудка. Шараповой казалось, она знает Матвея, но оказалось, это не так. Этого страшного, чужого, невменяемого человека, во власти которого она была и который сейчас расхаживал по комнате, нетерпеливо срывая пробку с бутылки виски, и глотал спиртное прямо из горлышка, она видела впервые. А ведь он мог убить ее, задушить!

— Тебе приходило хоть когда-нибудь в голову, что я мог любить тебя? — произнес Гончаров, хрипло, прерывисто, негромко. — Безумно, страстно, до умопомрачения, любить так, как только это вообще возможно? Ты была обычной деревенской девкой, никем, когда я впервые увидел тебя на вокзале, но уже в первые мгновения понял, что не встречал подобных. Я не знал, что в тебе есть такого, чего не было в других. Я пытался это понять, когда ты сбежала, испробовал сотни похожих на тебя. У них были твои глаза, губы, улыбка, волосы, даже кремовый атлас кожи, но все они не были тобой. Прошел не один год, а я так и не смог тебя забыть. А потом неожиданно увидел в Сиренево, узнал, кто ты, и понял, не будет мне покоя, пока не заполучу тебя, совсем, навсегда, целиком! — мужчина беспрестанно ходил по комнате, зарываясь ладонями в волосы. — Ты говорила, прихоть, каприз самовлюбленного чувака. Я тоже так думал. Даже когда спал с тобой, да и потом, когда одевал на палец обручальное кольцо. Я думал, мне хватит этого для долгой и счастливой жизни с тобой, пока не понял главного: я хочу обладать не только телом, мне нужна еще и твоя душа, сердце. Потому что я не только хочу владеть тобой и тешить свое самолюбие, выставляя напоказ перед избранным обществом столицы. Я люблю тебя. Ты — единственная женщина, которую я полюбил, хотя никогда не верил в любовь. Я хотел, чтобы и ты ответила мне тем же… А ты… Господи! Я знал, что ты не любишь меня! И вряд ли сможешь полюбить. Ты ведь была совершенством, а я казался себе таким ничтожеством, а оказалось, ты просто ш…! Мерзкая, ничтожная п…! Мразь, изображающая из себя невесть что. Убирайся вон отсюда! Пошла вон! — процедил он сквозь зубы.

Юлька проворно вскочила на ноги и бросилась к входным дверям, гонимая одним единственным желанием — вырваться отсюда, убежать далеко-далеко, как можно дальше от этого человека, из этой квартиры и того ужаса, который она пережила.

Она не помнила, как спустилась в лифте, пересекала холл, как выбежала на улицу, ничего не видя перед собой, как бросилась куда глаза глядят…

Сердце отчаянно колотилось в груди, она задыхалась, а слезы все катились по щекам, туманя взгляд. Сталкиваясь с прохожими, девушка машинально бормотала извинения и снова бежала.

Страх гнал ее вперед, затмевая разум. Ей казалось, Матвей обязательно последует за ней, догонит, вернет и убьет. Шарапова все еще чувствовала на шее его пальцы, сжимающие ее железными тисками, и интуитивно тянула руку к горлу, пытаясь высвободиться, и зажмуривалась, вспоминая его взгляд, устремленный к ней. Взгляд, полный такой ненависти и ярости, какой Юле не приходилось видеть.

«Господи! Ведь он мог убить меня! Еще несколько секунд, и я была бы мертва!»

Наткнувшись на чугунную балюстраду парапета Москвы-реки, Юля вцепилась в нее руками и, тяжело, прерывисто дыша, поняла, больше бежать нет сил. Сердце готово разорваться в груди, легкие горят огнем, а сооружение из стекла и бетона, их дом на Софийской набережной возвышается за ней, цинично и издевательски глядя затененными окнами, в которых отражался солнечный свет.

Казалось невероятным, неправдоподобным то, что сейчас произошло в их квартире. Такое ведь просто не могло случиться в ее упорядоченной, размеренной жизни. Такое вообще не могло произойти с ней! Вдруг Шарапова отчетливо поняла, тот стеклянный колпак, под которым она благополучно прожила столько лет, вдребезги разлетелся, столкнув ее с действительностью, более реальной, чем она могла бы когда-нибудь предположить. Заплаканная, растоптанная, брошенная, бесконечно одинокая девушка в центре огромного мегаполиса. Без денег, телефона, даже без паспорта. Без друзей и знакомых, к кому она могла бы обратиться за помощью. Старовойтовы…

Нет! Никогда и ни за что она не смогла бы явиться к ним такой униженной, несчастной и жалкой! И, конечно, Ариан никогда не узнает, что ей пришлось пережить.

Ариан!

Новый приступ боли заставил девушку до крови прикусить губу. Господи! Почему! За что им это? Ведь они хотели просто быть счастливыми, любить друг друга. И почему судьба так зло пошутила над ними, подарив мгновения, воспоминания, мечты, которые не забыть никогда, а потом разлучила, но теперь уже навсегда? Звонок Старовойтова сегодня — этому подтверждение. Ему опять приходилось делать выбор, и снова не в их пользу. По-другому не могло и быть. Знала ли Аделина о них, догадывалась ли, теперь не имеет значения. Она ждала ребенка, наследника, о котором они так давно мечтали. Александрова не собиралась так просто сдаваться и боролась за свое счастье. Не прилагая особых усилий, она выиграла. Девушка точно знала, на что ставить и чем крыть. А в сердце Ариана навсегда останутся воспоминания о ней, но разве теперь это что-то значит? Только здесь, у парапета, задыхаясь от слез и отчаяния, Шарапова поняла — та невидимая нить, название которой надежда, связывающая их много лет, оборвалась. Жизнь, настоящая, реальная, взглянула девушке в лицо, и она оказалась неспособна встретить ее прямо и смело. Ей было двадцать семь. Подходящий возраст стряхнуть с себя наваждение прошлых лет, расправить плечи и начать все сначала. И все же не так уж и мало, чтобы, узнав горечь и боль разочарования, обмануться в надеждах и любви, совершить ошибки, которые составляли жизненный опыт, и, с легкостью перечеркнув все это, знать, как дальше жить и что делать?

Потом она, возможно, соберется с мыслями, укрывшись в надежном, защищенном от всех жизненных бурь, месте, там, где все произошедшее сегодня покажется всего лишь дурным сном. Там, где жизнь течет неспешно и лениво, а покой и уют живут под крышей. Там, окруженная заботой и любовью, она придет в себя…

Существует ли это место на земле?

Юлька растерянно обернулась, глядя на беспрерывный поток машин и людей, плывущих по набережной, и сердце зашлось от страха. Вокруг шумел и тонул в лучах предзакатного солнца огромный город, тысячи километров отделяли ее от места, где она была бы в полной безопасности. И так легко можно полететь туда на самолете, поехать на поезде, автобусе и даже на авто, если бы у нее были деньги. Но у нее не было ни копейки. И не было знакомых, у кого она могла бы их попросить.

Родители Ариана единственные, к кому она могла бы обратиться за помощью, но именно к ним она не пойдет. Как посмотрит им в глаза? Как сможет объяснить, почему оказалась в подобной ситуации? Они, конечно, уже знают о беременности Аделины и просто счастливы! Старовойтовы не поймут слез, которые девушка не сможет сдержать.

Ей нужно позвонить… Кому? Куда? Шарапова еще не знала, но она не могла и не хотела больше оставаться в этом чужом и враждебном городе.

— Простите, вы не позволите воспользоваться вашим мобильным телефоном? Всего минутку, — оттолкнувшись от парапета, Юлька обратилась к первой встречной. Но проходившая мимо девушка лишь испуганно шарахнулась в сторону и поспешила дальше.

— Простите, мне очень нужно позвонить…

— Пожалуйста, можно мне ваш телефон…

— Извините, всего один звонок…

— Послушайте, подождите, мне жизненно важно позвонить… — Шарапова снова и снова обращалась к прохожим, но никто даже не остановился, не замедлил шаг. На нее смотрели, как на сумасшедшую, с недоумением или испугом. Они не замечали отчаяния в ее огромных глазах цвета мокрого асфальта. Не видели слез, катившихся по щекам. Народ проходил мимо по Софийской набережной, не стихал поток машин. Закат, окрашивая небо в розовый и золотисто-багряный, отражался в воде Москвы-реки. Близилась ночь, которую Юле предстояло провести на улице, как бездомной собаке.

— Пожалуйста, мне очень нужно сделать всего один звонок… — доведенная до крайней точки отчаяния, девушка стащила с пальца кольцо, которое Гончаров подарил в день помолвки, и протянула его первому встречному. — Пожалуйста, поверьте, оно настоящее. Возьмите, только позвольте мне сделать всего один звонок!

Если бы однажды кто-нибудь сказал, что она может оказаться в подобной ситуации, ни за что бы Юлька не поверила этому. Приведя сотню доводов, она качала бы головой и уверяла, что с ней точно такое никогда не случится. И сейчас сама до конца не верила, что все происходящее не сон.

Кто-то из прохожих остановился, недоверчиво глядя на кольцо, которое она держала в ладони. Кто-то наконец понял, у нее действительно случилась беда. Кто-то достал мобильный телефон и набрал номер, который она, запинаясь, продиктовала.

Гудки, бесконечно долгие гудки отдавались, казалось, в самом сердце. Может быть, она неправильно сказала номер? Или дозвониться с Билайна на МТС не так-то просто? А вдруг трубку никто не снимет?

— Алло? — наконец раздался нерешительный голос Шурки Калининой.

— Шурка? Это Юля… Шурка, мне нужна твоя помощь… — выдохнула девушка, чувствуя, как слезы снова наворачиваются на глаза. — Я не могу никому позвонить, но и оставаться здесь тоже не могу. Пожалуйста, забери меня отсюда!

Глава 20

— Господи, год прошел, а я все еще не могу забыть, как ждала тебя тогда на набережной! — сказала Юлька, нарушая звенящее очарование майских сиреневых сумерек, душистых, теплых, влажных. Наполненных ароматами молодой травы, свежевспаханной земли, смолы, хвои и недавно зацветшей королевской сирени.

— Да уж! Такое вряд ли забудешь! — откликнулась идущая рядом Шурка. — Но лучше постараться, по крайней мере, реже вспоминать! Когда-нибудь все само собой сотрется из памяти или станет неприятным воспоминанием.

— Когда-нибудь, возможно, — задумчиво отозвалась Шарапова и снова погрузилась в молчание.

Сказать себе забыть было просто, но выкинуть из памяти тот день и ту ночь не получалось до сих пор. И то отчаяние, в котором девушка тогда чуть не утонула, все еще отдавалось временами в сердце затаенной болью. Иногда по ночам она просыпалась от ужаса, который снова леденил душу. Ночь, опустившаяся на город, лишь усилила страх, одиночество и панику. Ночная Москва, которой девушка любила любоваться из окон квартиры, таила в себе множество опасностей, о которых она и не подозревала. Патрули полиции, сутенеры, обкуренная молодежь, странные темные личности, бомжи, проститутки и «папики» на дорогих авто, присматривающие для себя девочку на ночь. Это и была ночная Москва, самое неподходящее место для такой девушки, как Шарапова. Ее запросто могли загрести в «обезьянник», ведь документов при себе не имела. Легко могли ограбить. Благо, девушка вовремя сообразила снять сережки с бриллиантами, поблескивающие в ушах, и дорогие часы. Ее вообще убить могли только за то, что стояла там, где было рабочее место девиц легкого поведения. И то, что случилось дома, вся та боль и то отчаяние отодвинулись на задний план перед реальным страхом за собственную жизнь. Именно та ночь стала мощным стимулом, который впоследствии помог справиться с болью и тоской. Ей казалось, она не сможет жить, да и не хотелось после того, что услышала и узнала во время безобразной сцены в квартире. И желание броситься в Москву-реку или ступить на проезжую часть казалось таким соблазнительным. Да, это было малодушием и слабостью, зато так просто… Но когда возникла реальная угроза расстаться с жизнью, инстинкт самосохранения дал о себе знать. И она готова была побороться. Разумнее всего было бы остановить такси и поехать к Старовойтовым, она уже и собиралась так поступить, но в самый последний момент вошла в один из тех дорогих ресторанов, в которых еще недавно обедала, пробралась в дамскую комнату в надежде переждать эту ночь. Юля долго мыла руки и лицо, смотрела на себя в зеркало и не узнавала. А потом, забившись в одну из дальних кабинок, сидела там, посматривая на часы, считала минуты и ни о чем, кроме того, как скоро до Москвы доберется Шурка, думать не могла. Потом, в тишине и безопасности бабушкиного дома она подумает о том, как дальше жить и что делать, а пока… Только бы Шурка быстрее приехала и увезла ее отсюда. Только бы эта ночь поскорее закончилась, и наступило утро.

— Знаешь, Шурка, сейчас, вспоминая события тех суток, я все же понимаю, мне нужен был толчок, чтобы наконец очнуться и понять: я ведь и не живу по-настоящему. Притворяюсь, улыбаюсь, мечтаю, питаю иллюзии, строю воздушные замки и живу миражами, принимая за реальность то, чего в общем-то нет и никогда не было. Если бы этого не случилось, я бы продолжала жить, чего-то ожидая.

— Ничего себе толчок! Как вспомню, какой увидела тебя на набережной. И как потом в гостиничном номере тебя трясло всю ночь. Я хотела вызвать врача.

— Шурка, ты думаешь, я от жиру бешусь? — прямо спросила Шарапова.

— Нет, я так не считаю. Ты ведь никогда и не была обычной деревенской девчонкой, как все мы. И я часто об этом думала. Может быть, все дело в твоем родстве с Четвертинскими. Говорят же, гены пальцем не задавишь. Я не знаю, мне кажется, тебе тесно было в том мире, в котором ты жила. Уверена, ты считала, что заслуживаешь большего, поэтому и уехала с Гончаровым в Москву. И, наверное, поступила правильно, ведь все познается в сравнении.

— Да, ты права, абсолютно права. Наверное, мне стоило через все это пройти и понять, что мое место здесь, в деревне, Сиренево. Почему-то до свадьбы с Гончаровым я думала, что проживаю чужую жизнь, не свою, увлекшись историей Четвертинских и родством с ними, а потом оказалось — это моя жизнь, и мне ее так не хватает. Теперь уж точно никуда не поеду, пусть я и не обычная деревенская девчонка, но мое место силы здесь. И я буду строить свою жизнь только исходя из этого! — уверенно и спокойно ответила Юля.

— Думаешь обосноваться в своей квартире?

— Пока нет, знаешь, я благодарна тетушке, которая сразу после моего замужества настояла на том, чтобы пустить квартирантов. Три года назад мне казалось, ну что такое пятьдесят долларов, но по возвращении мне очень пригодились эти полторы тысячи, которые накопились. Да и сейчас, несмотря на то, что я по-прежнему числюсь нештатным сотрудником в Сиренево, и кое-какие деньги мне приходят каждый месяц, эти пятьдесят не лишние.

— Думаешь, Гончаров заморозил твои счета?

— Понятия не имею. Я не проверяла. Даже в мыслях не было, да и необходимости тоже!

— Никогда не думала, что Матвей Юрьевич окажется такой сволочью.

— Родственники были в шоке, когда на следующий день прибыли мои вещи. Он собрал все. Документы, драгоценности, какие-то безделушки, банковские карточки и даже мобильный телефон. Только меня не было. Они не знали, что и думать. Если б ты видела, какие у них были лица, когда я появилась на пороге двумя днями позже! Было чувство, что они привидение увидели. Стыдно, если честно! Но мы никогда это не обсуждали. Честно, с ними я не могла об этом говорить. Ни с кем не могла поначалу. Только с тобой.

— Наверное, они звонили Гончарову.

— Возможно, но вряд ли смогли получить вразумительный ответ. Или получили. Исчерпывающий. Матвей Юрьевич всегда был краток и лаконичен в своих суждениях. В нашем последнем разговоре он свое мнение обо мне выразил достаточно ясно. Иногда я видела, мама хотела поговорить или ждала, что я сама заведу разговор, но, видя, в каком я была тогда состоянии, решила не усугублять, а потом все и так стало ясно.

— Нет, ну надо же, какой подлец! И как, собственно, он собирался жить с тобой столь категорично настроенный против детей? Тебе следовало бы подать на развод и потребовать алименты! — возмущенно повысила голос Шурка, правда, тут же прижала ладонь к губам, заметив, что ребенок в коляске, которую они с Юлей катили перед собой, зашевелился.

Прохору Матвеевичу Гончарову исполнилось пять месяцев. И все это время Шарапова, глядя на сына, дотрагиваясь до него, беря на руки, пеленая и баюкая, до конца не могла поверить и осознать, что этот маленький ангелочек с кремовой, как у нее, кожей, темно-серыми глазками в обрамлении бесконечно длинных ресниц, темными волосиками и очаровательными ямочками на щеках ее сын. Ребенок, которого она выносила и родила. Неожиданный, нежданный подарок судьбы. Юля ведь никогда не думала о детях, не представляя себя в роли матери, и, откровенно говоря, не хотела этого. А когда узнала, что беременна, растерялась и испугалась, а потом радость и безмерное ощущение счастья затопило ее, стоило лишь подумать о малыше, который должен быть сыном Ариана. По-другому просто и быть не могло. До рождения ребенка девушка жила в твердой убежденности относительно отца ребенка, никому ничего не говоря. Но когда Прохор родился, а ей позволили взять на руки теплый, завернутый в одеяльце комочек, она увидела эти глазки и сосредоточенно сжатые губки, из-за которых на пухлых щечках обозначились ямочки, так похожие на те, которые часто появлялись у Гончарова, стало ясно, к Ариану ее ребенок не имеет никакого отношения. Тень легкого разочарования поднялась из глубины души, но тут же улеглась, вытесненная всеобъемлющей нежностью, пробирающей до слез. И какая разница, кто из мужчин отец ее ребенка, ведь он все равно принадлежит только ей. Она подарит ему нерастраченные любовь и нежность, переполняющие ее сердце. Маленький Прохор сразу, в первые же минуты, часы, дни стал для нее тем реальным смыслом жизни, которого у нее никогда не было. Только родив сына, она до конца осознала, каким пустым и бессмысленным было все, что составляло ее жизнь последние три года. И ни наличие определенной суммы в банке, ни статус, ни положение не могли этого исправить. Да, закричат многие, имея деньги, возможно все. И Юля с этим не согласится, она пыталась, но ничего из этого не вышло. Все оказалось много проще и, возможно, банальнее, но материнство стало тем главным, что привносило в ее жизнь сегодня удовлетворение, не разочаровывая, наоборот, радуя каждый день новыми ощущениями, удивляя, вызывая счастье и восторг. И она была благодарна Богу за это чудо, ведь если бы не он, она не знала бы, как после всего этого жить. Рождение ребенка удивительным образом упростило ее жизнь, избавив от многих терзаний, иллюзий, сомнений и метаний, расставив все по местам. К тому же Шарапова была сильной личностью. И пусть сила ее характера проявлялась в критические моменты, этого хватило, чтобы выстоять. Пытаясь прийти в себя в гостиничном номере и хоть за что-то ухватиться, она ясно осознала, жизнь и судьба теперь только в ее руках. А мечты и желания мог превратить в реальность не кто-то другой. Она могла и сама.

Вернувшись домой, Юля никому не рассказала всей правды о том, что произошло, прекрасно понимая, родные не поймут ее. Даже тетушке, с которой они были близки, девушка не решилась поведать все. Куда проще было обвинить во всем Матвея. А уж когда она узнала о беременности, все сложилось само собой. К тому же произошедшее было почти правдой. Гончаров не хотел детей, никогда не заводил о них речь, тщательно следя за контрацепцией. Она не собиралась сообщать мужу о рождении сына. Нет, не потому, что боялась какой-то реакции с его стороны. То, что он прислал ее вещи, а потом передал дела в усадьбе кому-то из своего отдела, ясно свидетельствовало о том, что ни о ней самой, ни о Сиренево он больше ничего не желает ни слышать, ни знать. А она, прибыв в деревню, вычеркнула его из своей жизни, зная, они никогда больше не встретятся. О разводе Матвей Юрьевич позаботится сам. Она подпишет все бумаги. Ей ничего не нужно от Гончарова, а все, в чем она нуждалась, в тот момент у нее уже было.

Приехав в Сиреневую Слободу, Юля не сразу смогла возвратиться к прежней жизни, все-таки два с половиной года — это немалый срок, да и жизнь в Москве не прошла бесследно, впрочем, она и не надеялась вернуться к себе прежней, коей была до замужества. Шарапова знала, что стала другой, да и приближающееся материнство многое меняло. И если в гостиничном номере она твердо вознамерилась выйти на работу в Сиренево, узнав о своем положении, Юлька решила остановиться, осмотреться и, исходя из внутреннего состояния, двигаться дальше. Неожиданно появилось желание съездить с матерью в Чехию, побывать в Карловых Варах, посетить дом Четвертинских и сходить на кладбище, где похоронена вся их семья. И Марина согласилась. Эта поездка позволила матери и дочери преодолеть наконец тот барьер отчужденности, затянувшийся на многие годы, узнать друг друга лучше, понять, поговорить по душам и простить. Шарапова позвонила Андрею Михайловичу Старовойтову, понимая, дальше откладывать этот звонок невозможно. Нет, она не собиралась ему ничего рассказывать, просто знала, они переживают и должны знать, что с ней происходит. Юля не стала вдаваться в подробности и детали их разрыва с Гончаровым, не зная, как им объяснил все Матвей, просто сказала, что, вероятно, все дело в характерах, которыми они не сошлись. С ней все хорошо, она дома в Сиреневой Слободе и счастлива. Поговорив с ним немного, Юля поведала о своих планах относительно Чехии и попросила связаться с доверенным лицом, чтобы иметь возможность беспрепятственно посетить дом Четвертинских. Андрей Михайлович, будучи человеком мудрым и деликатным, все поняв правильно, не стал задавать лишних вопросов. Он организовал им не только посещение особняка, но и сделал так, чтобы они смогли остановиться в нем и пожить несколько недель, общаясь и знакомясь с людьми, которые хорошо знали Анастасию Александровну, Павла Константиновича, помнили их сына Сережу.

Именно в Карловых Варах произошел надлом прежних отношений между Мариной и Юлей, а после возвращения домой и рождения Прохора он лишь усилился.

В Чехии мать и дочь много и подолгу гуляли, рассматривали достопримечательности, посещали музеи, заглядывали в местные магазинчики, обедали в уютных кафе, а летними вечерами принимали гостей в доме Четвертинских или же вдвоем разговаривали обо всем на свете, сидя до темноты на веранде. В доме Четвертинских, впервые за много лет, Марина Шарапова смогла заговорить о Сергее, рассказала Юле подробности их встречи, знакомства, свиданий и того, чему юная и беременная Марина стала свидетельницей однажды ночью…

Здесь, в Карловых Варах, Марина заговорила о том, что Юля могла бы заняться музыкой всерьез и подумать о поступлении в Белорусскую государственную академию музыки. Ведь после окончания музыкальной школы девушка с удовольствием играла на рояле, а в Москве еще и с преподавателем занималась. И Юля обещала подумать, ведь бабушка у нее была талантливой пианисткой, а для нее самой музыка — не пустой звук.

Именно музыка, ненавязчивое участие и тепло бабушкиного дома стали тем, в чем Юлька так нуждалась, вернувшись из Москвы. Шарапова была не одна. У нее есть семья. И они все готовы помочь и поддержать. С ее приездом в Сиреневую Слободу Танька стала наведываться в родительский дом каждые выходные. А в ее присутствии любой позабыл бы обо всех горестях и печалях. Да и при дяде Славе, на котором в доме бабушки держалась вся мужская работа, как-то стыдно было раскисать.

«Эх, племяшка, где наша не пропадала!» — махнул он рукой, когда мама и бабушка изложили ему собственную версию произошедшего, тем самым положив конец ее печалям. А потом Прохор…

Юля достаточно легко носила ребенка, почти не мучаясь токсикозом, отечностью ног и ломотой в пояснице. Ни разу беременность не подверглась угрозе выкидыша, тонус был в норме, да и с давлением, которое часто скачет у будущих мамочек, все в полном порядке. Девушка была молода и здорова. И в положенный срок родила сына. И все как-то мгновенно стало на свои места. В минуты отчаяния, после возвращения из Москвы, она часто думала, что ее жизнь кончена. Ей всего двадцать семь, в таком возрасте все еще впереди, а у нее вот закончилось. До рождения Прохора ее еще поддерживала сладкая и вместе с тем болезненная надежда, что ребенок, которого она носила под сердцем, сын Ариана. Умом Юля все понимала, а сердцем продолжала цепляться за остатки былых мечтаний и надежд. Но когда Шарапова взяла на руки сына, а он жадно прижался к груди, насытившись же, блаженно уснул, сжимая губки, и на смуглых щеках малыша заиграли ямочки, она очнулась окончательно. Вот тогда-то все и прояснилось в голове.

У нее есть сын, семья. И она может посвятить себя тому, к чему лежит душа. Жизнь не закончилась. Наоборот, Юля как будто вышла из дебрей, в которых блуждала столько лет, на широкую дорогу, по которой собиралась пройти до конца. Жизнь обрела смысл и цель, обозначив ее место в этом мире.

Какое-то время девушки брели молча, погруженные в собственные мысли. Юля катила коляску, в которой, облаченный в голубой плюшевый костюмчик, спал ребенок. А Шурка шла рядом, бросая умиленные взгляды на малыша, крестной мамой которого стала всего две недели назад. Сейчас, когда весна окончательно утвердила свои права, они подолгу гуляли на улице. И чаще всего их пусть лежал к усадьбе, где полным ходом шла подготовка к Сиреневому вечеру. Юлька намеревалась принять в нем непосредственное участие.

— Тетушка тоже говорит про алименты, но я не хочу во все это ввязываться. У меня есть деньги, ребенок ни в чем не нуждается. К тому же я планирую вернуться к работе в Сиренево, мама тоже не против. Нет, я не займу место главного администратора, но с удовольствием возглавила бы отдел культурного развития. Знаю, в имении собираются уделять этому больше внимания, возвращаясь к истокам. К тому же я могу, как и прежде, делать переводы! В общем, деньги я заработаю, это не проблема, и сберегу нервные клетки, отказавшись ввязываться в судебные тяжбы с Гончаровым. Нет-нет, Шурка, ни за что на свете не стала бы всего этого затевать. Как представлю его ухмылку и все то, что он мог бы сказать по этому поводу… И ладно бы еще обо мне, это я как-нибудь переживу, но Прохора не стану во все это втягивать! Пришлет документы на развод, подпишу и забуду!

— Не понимаю, как можно жить, зная, что у тебя ребенок есть, и при этом оставаться таким равнодушным и жестоким. Он даже представить не может, какой ангелочек у него родился, — вздохнув, сказала подружка.

Юлька промолчала. Ей не хотелось развивать эту тему. Хотя иногда, глядя на спящего малыша, она думала о том, как бы отреагировал Матвей Юрьевич, если бы узнал о ребенке. Как бы повел себя и что сказал? Однако предугадать его реакцию не могла. Обрадовался бы он или, наоборот, скептически усмехнувшись, остался равнодушным и заявил, что ребенок не его? Склоняясь к последнему, Юлька не собиралась проверять и сообщать ему о Прохоре.

В молчании они подошли к дому бабушки.

— Шурка, зайдешь к нам на чай? — спросила Юля, останавливаясь у калитки.

— Да нет, пойду домой. Завтра ведь на работу. Надо собраться! Придешь завтра в Сиренево?

— Конечно! Обязательно зайду к вам на кофе! — улыбнувшись, пообещала Шарапова.

— Тогда до завтра?

— До завтра, Шурка!

Солнце давно скрылось за горизонтом, но небо на западе все еще продолжало мерцать мягким розовым светом и полупрозрачной размытостью золотистых облаков. Пронзительно пахла сирень у дома, а где-то у реки, в зарослях отцветшей черемухи, заливался трелями соловей. Еще один теплый весенний день подходил к концу, уступая место благоухающей ночи. Вечер был так прекрасен, трогая и волнуя сердце. Уходить не хотелось. Но как только солнце скрылось за горизонтом, высыпала мошкара. От реки поднималось испарение и легкой полупрозрачной дымкой подбиралось к деревенским огородам. Где-то у заводи лягушки подавали голоса, готовясь к ежевечернему хоровому выступлению.

Какая-то особо шустрая мошка забралась под москитную сетку в коляску, и Прохор зашевелился, беспокойно размахивая ручками…

Простившись с подружкой, Юля вкатила коляску во двор и направилась к крыльцу.

Повеяло знакомыми и привычными запахами, когда она переступила порог дома. Уютом и сонной атмосферой безмятежности, надежности и покоя, как когда-то в детстве, все дышало здесь. Неизменными оставались вечерние чаепития, сервировкой которых теперь занималась Марина Шарапова и дремлющая у телевизора бабушка, которая, впрочем, тут же встрепенулась и вышла на кухню, заслышав хныканье малыша. За прошедшие годы благодаря Марине, а потом и Юле многое в этом доме претерпело изменение, но атмосфера осталась прежней.

— Что, проголодался? — спросила мама.

— Опять животик? — вторила ей бабушка.

— Его мошка укусила. Прямо за губу. Блин, и уже опухло, — прижимая к груди расплакавшегося сына, сказала Юля и пошла в свою комнату, ту самую, где жила до замужества, и которую, вернувшись домой, заняла опять. Конечно, здесь уже не стояла старая кровать с высокими никелированными спинками, в прошлом осталось и створчатое трюмо. Узнав о близящемся материнстве, Юля все переделала здесь и сменила мебель. Предпочитая винтажный стиль, который, кстати, весьма гармонично вписался в деревенский дом, Шарапова оклеила стены шелковистыми светлыми обоями. На окна повесила ажурные занавески, перехватив их шнуром. Потолок украсила люстра с хрустальными подвесками и бледно-голубыми атласными абажурами. Комната была небольшой и не могла вместить обилие громоздкой мебели, поэтому пришлось ограничиться узкой тахтой, обитой сливочным материалом с цветочным принтом, небольшим туалетным столиком, двустворчатым шкафом, в который вместились все ее вещи, остальное пространство оставив для детской мебели.

— Юля, — мама вошла следом за ней. — Надо дать Прохору капли от аллергии. С нынешней экологией можно ожидать чего угодно! Давай я возьму его! Иди ко мне, мой хороший! — женщина осторожно взяла на руки внука. — Ну-ну, мое солнышко, не плачь! Юль, скажи бабушке, пусть принесет масло календулы. Сейчас помажем укус и завтра все пройдет!

Девушка вышла из комнаты, попросив бабушку отнести маме масло, а сама стала готовить молочную смесь, с которой и вернулась в комнату. Прохор успокоился и с удовольствием принимал ласки бабушки, пытаясь ухватиться за ее палец, на котором поблескивал большой перстень с янтарем. Юля взяла его на руки и, усевшись на тахту, стала кормить.

Когда вечерний чай был выпит, а малыш после ежевечерней процедуры купания и переодевания, раскинув ручки, уснул в своей кроватке, завешенной ажурным балдахином и со всех сторон обложенный «зефирными» подушечками, Юля, пожелав матери и бабушке спокойной ночи, прошла в комнату, прикрыв за собой дверь. Включив затененный светильник, девушка остановилась у окна. Запах сирени витал в воздухе, а соловьиные переливы затрагивали потаенные струны души, заставляя сердце то учащенно биться, то тоскливо замирать. Эти весенние душистые вечера и теплые майские ночи были определенно противопоказаны ей.

Они проникали сквозь запертые створки ее сердца, где были надежно спрятаны воспоминания и чувства, и выпускали их наружу, позволяя расправить крылья.

Ей хорошо в деревне среди родных и близких людей. Год назад это было единственным, что ей требовалось. Казалось, она все уже решила, распланировала и разнесла по полочкам. Казалось, для счастья ей хватит того, что у нее уже есть, и только одно обстоятельство Юля не учла — она молода и, несмотря на все случившееся, все же по-прежнему способна сладко замирать при звуках соловьиных трелей и мечтать о любви, вдыхая волшебный аромат сирени. Ее сердце томилось без любви, и в двадцать восемь лет по-другому просто не могло быть. Каждый вечер она задерживалась у открытого окна, позволяя себе ненадолго отдаться воспоминаниям, а потом решительно закрывала окно и укладывалась спать. И сегодня уже перегнулась через подоконник, чтобы прикрыть створки, но вдруг увидела, как у дома плавно тормозит большой темный автомобиль, мигая габаритными огнями.

Глава 21

Шарапова вздрогнула и выпрямилась, чувствуя, как испуганно забилось сердце в груди. Растерянно оглядевшись, она остановила взгляд на детской кроватке, где безмятежно посапывал малыш, и почувствовала, ее захлестывает паника. Выскользнув из комнаты, она поспешила к выходу с одной лишь мыслью: «Матвей каким-то образом узнал о ребенке и теперь приехал, чтобы отобрать его!»

Выбежав на крыльцо, девушка спустилась со ступеней и увидела, как в калитку кто-то входит. Тут же залаял пес, почуяв незнакомых, и на кухне зажегся свет. Шарапова сделала несколько шагов и остановилась, пытаясь рассмотреть мужской силуэт. И вдруг услышала негромкое:

— Добрый вечер, Юля!

Сердце, пропустив один удар, ухнуло куда-то вниз. Колени подкосились, чтобы не упасть, ей пришлось опереться о стену.

— Ариан? — хрипловато прошептала она, не веря своим ушам.

Нет, этого не может быть! Ей почудилось, она ошиблась… Ариан в Англии. Но вот мужчина подошел ближе, и на нее повеяло ароматом дорогого парфюма, который бы узнала из тысячи. Прежде чем ее ладонь коснулась его руки, сердце болезненно сжалось в груди. Боже! Перед ней действительно стоял Старовойтов, но как это возможно? Почему он здесь, да еще и приехал на ночь глядя? А главное, зачем? Слишком долго она ждала его, ждала даже тогда, когда уже бессмысленно было ждать. Год назад она жизнь бы отдала за этот его приезд, а сейчас ничего, кроме боли, неожиданно ударившей в сердце, не испытала. И зажмурилась, со всей очевидностью понимая, его приезд уже ничего не значит…

— Юль, ты извини, что так поздно. Извини, что вообще потревожил…

— Что случилось, Ариан? — перебила его девушка. И, несмотря на эмоции, владевшие ею в эти мгновения, голос прозвучал спокойно и ровно. — Твой приезд действительно удивил! Кстати, прими мои поздравления! Кто у вас? Сын или дочка? — не смогла сдержаться Шарапова.

— Юля…

— Не надо, Ариан! — оборвала его она. — Зачем ты приехал?

— Юля, мы могли бы где-нибудь спокойно поговорить? — как будто не слыша ее, спросил Старовойтов.

— Это так важно? Впрочем, наверное, важно, иначе ты бы не приехал посреди ночи! Прости, я не могу пригласить тебя в дом, там мама и бабушка, это вряд ли уместно. Подожди, я предупрежу, что отлучусь ненадолго, и возьму кофту.

Шарапова вернулась в дом и, сославшись на неотложное дело, попросила маму присмотреть за Прохором. Прихватив кофту, снова вышла на улицу. Ариана во дворе уже не было. Он стоял у машины, сунув руки в карманы брюк. Когда звякнула клямка калитки, мужчина обернулся и пошел к ней.

— Пройдемся немного? — предложил он.

— Я не могу отлучаться надолго. Ты в усадьбе остановился? — уточнила она.

— Нет, я не задержу тебя! Я приехал из Москвы и вернусь туда сегодня же. Юля, послушай, я знаю, что подлец. Более того, мерзавец и трус. Что бы ты обо мне ни думала весь этот год, какими бы словами ни вспоминала, себя я ругал почище. Однако это не помогало избавиться от сожалений, раскаяния и чувства вины. Знаешь, я даже не могу просить у тебя прощения, понимая, то, как поступил, простить невозможно. Я смалодушничал, другого объяснения моим поступкам нет. А возможно, нам с тобой просто не судьба быть вместе! Нет, я не ищу оправданий, не обеляю себя в твоих глазах, но в последний год я часто думал о том, почему так случилось. С самого начала все было запоздалым. И наша любовь, возможно, была всего лишь миражом, связавшим нас на многие годы.

— Если любовь и была придуманным фантомом, то как быть с болью, от которой не хотелось жить? Ее-то я не придумала, — не сумев скрыть эмоций, спросила Юля.

— Разочарование стало нашей болью, Юля! А еще запоздалое прозрение! Я собирался позвонить тебе, знал, что должен это сделать, и не мог. Как только мы прилетели в Англию и переступили порог дома, Аделина без предисловий сказала, что беременна. Это все решило раньше, чем я смог заговорить с ней о разводе. Впрочем, она не дала мне такой возможности. И тогда я понял, что снова стою перед выбором. И что-то изменить не представляется возможным. Ты называла это благородством, я же — малодушием. Оправдывая себя тем, что ты все поймешь, я набрал Матвея. Предполагал, что он обо всем тебе расскажет, и ты первая настоишь на том, чтобы я остался в семье. Ты не допустишь, чтобы я бросил беременную жену. Я знаю тебя. И с этим убеждением я жил весь год.

— Ты все же плохо меня знал, Ариан! Возможно, наша любовь и была миражом, но меня она поддерживала и согревала на протяжении многих лет! Я оставалась ей верна и не искала для нее оправданий! И я сожалела о своем поспешном решении в день твоей свадьбы. Даже хорошо, что ты не позвонил мне. В тот момент меня не остановила бы твоя беременная жена, как бы ужасно это ни звучало! Я любила тебя и хотела быть рядом вопреки всему! Потому что знала, как это — жить без любимого человека, а после того, что случилось между нами в Кашмире, я уже не могла жить без тебя! Но в одном ты прав, — девушка указала на небо. — За нас там давно все решили… И сейчас я понимаю, все случилось так, как должно было, и уже поздно что-либо менять!

— Да, ты права. Я не хранил тебе верность все те годы, да и Аделине тоже. Я жил сладкой мечтой и причинял жене боль, но даже не думал об этом. И я не задумывался, что оставил после себя, когда улетел из Дели в Лондон. До сего дня даже не подозревал, в каких заблуждениях жил весь этот год. Матвей ведь все понял о нас тогда, не так ли? Я испортил жизнь не только тебе, но и потерял лучшего друга. Не особенно интересуясь происходящим в вашей семье, я думал, не дождавшись от меня звонка, узнав о ребенке, ты осталась с Гончаровым. Счастливы вы или нет, не имело значения, ведь с самого начала вас не связала любовь. Я всегда знал, что Матвей не из тех мужчин, которые женятся, да и он не раз подтверждал это и своим поведением, и образом жизни, смеясь над теми, кто «попался». Поэтому в наших кругах его женитьба вызвала замешательство, если не сказать больше. Даже я был удивлен. Но, вероятно, мне следовало лучше знать своего друга, чтобы понять, только любовь могла заставить его остепениться. Он любил тебя, Юля.

— О, да, любил! — усмехнулась Шарапова. — Давай уж будем называть вещи своими именами, Ариан, он просто хотел меня. Не мог надолго задерживаться в Сиренево и понимал, в качестве очередной игрушки я в Москву не поеду, вот и предложил брак. Он сам мне об этом сказал! Впрочем, очень скоро он пресытился мною и снова вернулся к привычному образу жизни, зависая в клубах и барах, меняя подружек. Любил! — с горечью повторила она. — Если уж Матвей Юрьевич и любил кого-то в этой жизни, то только себя, и то как-то извращенно, разрушая при этом алкоголем и наркотиками. Да, ты прав, он все знал о нас, а после того как ты позвонил, вышвырнул меня из своей квартиры и жизни. Вот уже год я не живу с Гончаровым. Предательства он не терпел и не прощал. А мне и не нужно его прощение. С тобой или без тебя, я всегда знала, однажды наш брак с ним этим и закончится. Я ушла и вернулась домой, — сказала она, не став углубляться в подробности и рассказывать Старовойтову о том отвратительном скандале, произошедшем между ними.

— Я знаю, вернее, узнал об этом только сегодня. Вероятно, за весь этот год, так же, как и я, ты ни разу не поинтересовалась, как жил Матвей?

— Нет, меня это совершенно не интересовало! — с некоторой резкостью ответила Юля. Не понимая, зачем Ариан вообще затеял весь этот разговор, зачем приехал и к чему клонит. — Впрочем, догадаться несложно, зная его привычки. Вряд ли с моим уходом что-то изменилось.

— Да, ты права. Пьянство и наркотики в последний год стали единственным, чем он жил, а это, как ты понимаешь, ничем хорошим закончиться не могло.

— Естественно, но я-то тут при чем? Не мне указывать Матвею Юрьевичу, как жить!

— Юль, сегодня утром мне позвонил отец, и я тут же вылетел из Лондона. Ненадолго задержавшись в Москве, сразу отправился в Сиреневую Слободу. Матвей попал в серьезную аварию. Я не знаю подробностей. Одно очевидно, он был пьян и под кайфом. Вероятно, в последний год он перешел на что-то более серьезное. Сейчас он в реанимации в тяжелом состоянии. Врачи не дают никаких гарантий. Ты по-прежнему его жена и должна об этом знать. Остальное решать тебе.

— Он ненавидит меня… — потрясенно прошептала Шарапова. — Он презирал меня и вышвырнул вон.

— Он жить без тебя не мог, — перебил ее Ариан. — И медленно убивал себя. Отец говорит, в последние несколько месяцев он почти не появлялся на работе. Ему все стало безразлично. Собственная жизнь в том числе. И вот теперь, возможно, Матвей достиг желаемого. Он умирает, Юля, а я приехал, чтобы отвезти тебя в Москву.

Остановившись, не в состоянии сказать хоть что-то, девушка интуитивно сжала в ладони золоток крестик, что висел у нее на шее, и лишь кивнула в ответ.

Шараповой понадобился час, чтобы собраться в дорогу и объяснить все бабушке и маме. После минутного замешательства, в которое их привела новость о Гончарове, они настояли, чтобы она поехала в Москву и не беспокоилась о Прохоре, они присмотрят за ним! Спустя час она сидела в салоне авто, обитого дорогой кожей, рядом с Арианом, и машина уносила ее в ночь, в неизвестность, отрывая от самого дорогого, что было в ее жизни сейчас, маленького сынишки, которого она смогла лишь легонько поцеловать в лоб, боясь разбудить, и поспешила выйти, едва сдерживая слезы.

В Москву они прибыли ранним утром следующего дня. Всю дорогу девушка так и не смогла сомкнуть глаз. Молча сидела, глядя во тьму за окном, и думала о том, что ждет ее в российской столице.

Совместная жизнь с Гончаровым, длившаяся чуть больше двух лет, закончилась год назад. И пусть официально они все еще состояли в браке, это ничего не меняло. Что бы ни говорил Ариан, Юля считала, она последняя, кого Матвей хотел бы видеть рядом с собой сейчас. Но отчего-то она все равно сразу же согласилась поехать.

Год назад, уезжая из Москвы, девушка искренне верила, что видит этот город в последний раз. И уж тем более не думала, что однажды вернется сюда из-за мужа. Все эти часы, проведенные в машине, сердце сжималось от разлуки сыном, но в душе она понимала, что не смогла бы отказаться, пусть это решение и противоречило всему, что она чувствовала. Ей следовало быть со своим ребенком и заниматься подготовкой к Сиреневому вечеру, а вместо этого она примчалась за тысячу километров в Москву. Зачем? Чтобы увидеть Матвея на больничной койке? Но ей совершенно не хотелось этого. Сохранить лицо перед Старовойтовыми? Нет, ей, конечно, дорого их хорошее отношение, но не до такой степени, чтобы из-за этого лицемерить и притворяться. Ариан? Он знал о ней больше, чем кто-либо другой, и понял, если бы она отказалась. Так почему она все же согласилась? Стало жалко Гончарова? Или, наоборот, хотелось увидеть, как он умирает, ведь она ненавидела его. Сейчас Юля вряд ли способна ответить на эти вопросы. К концу пути разболелась голова. Сказывалась бессонная ночь, долгая дорога и стресс. Хотелось принять ванную, а потом забиться в какой-нибудь уединенный уголок, натянуть одеяло и уснуть. Но это из области фантастики. И еще непонятно, где и когда она вообще сможет отдохнуть. А уж что ее ждет за стеклянными дверями больницы, где сейчас умирает Гончаров, вообще неизвестно.

Как Юля и предполагала, Ариан не стал задерживаться. Они остановились лишь однажды на полпути к Москве, чтобы размять ноги, сходить в туалет и выпить кофе. Все это время Старовойтов оставался на связи со своим отцом, и как только они въехали в город, мужчина попросил шофера езжать к больнице.

Бесконечные больничные коридоры и переходы, голубые стены, неяркий свет люминесцентных ламп, запах дезинфицирующих средств, лекарств и стерильности. Медперсонал, попадающийся на пути, чьи-то голоса и звук каблучков о кафель плитки, слишком громкий, слишком навязчивый.

Юля плотно сжала губы, мимоходом убрав с лица прядь волос, и вцепилась руками в полы халата, стянув их на груди.

Машинально кивнув присутствующим, но никого не видя перед собой, Шарапова остановилась у большого окна, забранного приподнятыми жалюзи.

Год назад, покидая Москву, ей казалось, ничего, кроме ненависти и презрения, она не оставляет за собой. Уезжая потерянной, испуганной и раздавленной, Юля не думала в тот момент о том, что увозит с собой. А уж то, что тогда творилось в сердце, и вовсе пугало. И меньше всего в тот момент ей хотелось думать о Гончарове. Проще было вычеркнуть его из своей жизни и навсегда обо всем забыть, чем думать, вспоминать и анализировать, приходить к каким-то выводам. Возможно, она опять пыталась обмануть себя, желая любой ценой обрести покой. Но, несмотря на все произошедшее, Юля никогда не желала Гончарову смерти.

Шарапова смотрела на него сквозь стекло, в котором отражались лица собравшихся, не отрывая широко распахнутых глаз, и пыталась примирить воспоминания о том человеке, которого знала, и этого, обездвиженного и сломленного, жизнедеятельность которого обеспечивали аппараты. Пыталась и не могла.

Матвей Юрьевич, которого она знала, циничный, жесткий, самовлюбленный мачо. Его волновали только собственные удовольствия и прихоти, одной из которых была и она сама, никогда бы не стал страдать от неразделенной любви, предательства и разбитого сердца. Он презирал и смеялся над всем этим, и не знал, что это такое! Но сейчас муж лежит за стеклом, находясь на грани жизни и смерти, и это обстоятельство являлось видимым подтверждением всего, о чем говорил Ариан. Так, может быть, цинизм, равнодушие и пренебрежение были только маской, за которой Гончаров, подобно ей самой, прятал свои чувства? Она не любила его и не скрывала этого, а он был слишком горд, чтобы выставить себя посмешищем, признавшись ей в любви. Зная его, Юля предполагала, Матвей Юрьевич скорей бы умер, чем допустил такое. Лишь однажды самообладание изменило ему, и слова о любви сорвались с губ, только она не пожелала их услышать. Он обидел ее, но ведь и ему тоже было больно. А если он умрет?

Самое страшное, что пугало Юлю и не давало покоя по дороге в Москву, это реакция и чувства, которые она может испытать, глядя на него, прикованного к больничной койке. Она страшилась тайной радости и некоторого торжества, но вместо этого была лишь растерянность да слезы, подступающие к глазам. Юля закусила нижнюю губу и снова потянулась к золотому крестику.

— А что здесь делает эта мерзавка? — вдруг раздался за спиной резкий и гневный возглас.

Шарапова медленно обернулась и оказалась лицом к лицу с госпожой Гончаровой, высокомерной и дородной дамой, матерью Матвея. Первый и последний раз они встречались на их свадьбе. Но и этого оказалось достаточно, чтобы у Юли напрочь пропало желание продолжить знакомство и общение.

— Кто разрешил ей здесь быть? Кто позвонил, как она посмела явиться? Ведь это все из-за тебя! Ты довела его до такого состояния! Господи! И что он только в тебе нашел! А-а-а… — протянула она, и столько в голосе было яда и презрения, что Юля даже вздрогнула. — Ведьма! Ты же ведьма, я всегда говорила Матвею, ты приворожила его! Колдуешь там в своей проклятой дыре! Ты приворожила его, приковала к себе, а потом бросила! Но и этого тебе показалось мало! Теперь ты решила избавиться от него! Конечно, денег-то нет! А жить привыкла на широкую ногу, ни в чем не отказывая себе! Явилась в надежде получить наследство? Рада, небось, видеть его в таком состоянии? Только знай, милочка, если с ним что-то случится, ты не получишь ни копейки! — сказала, словно выплюнула, женщина и замолчала, переводя дух.

Юля не прерывала Гончарову, не отворачивалась, не пыталась ответить. Она просто стояла и смотрела на нее, внутренне вздрагивая от ненависти и злобы, сквозивших в словах, глазах и интонациях. Она не понимала, за что та ненавидит ее, но сейчас не чувствовала к ней прежней холодной неприязни, которую Гончарова вызвала в ней при первой встрече. Сейчас Юля сочувствовала ей, но пожалеть не могла.

— Я так понимаю, наследство — единственное, что вас беспокоит? — совершенно спокойно спросила она. — По этому поводу можете не волноваться. Мне не нужны ваши деньги. И если это все, что вас беспокоит, я, пожалуй, отойду! — Юля говорила подчеркнуто вежливо.

Шарапова не стала дожидаться ответа. Отвернувшись, она шагнула к Старовойтовым, оставляя ту недоуменно моргать.

— Андрей Михайлович, вы видели врача? Что он говорит? — спросила девушка.

— Буквально полчаса назад врач был здесь. Прогнозы неутешительные, Юля. Он все еще не пришел в себя, и это беспокоит больше всего. У него сломано несколько ребер, перелом ключицы, сильно повреждена нога, но всерьез беспокойство вызывает черепно-мозговая травма. Именно из-за нее он в коме. И еще неизвестно, чем это может обернуться для него. Единственное, что радует, у него практически не повреждены внутренние органы. Врачи делают, что могут, нам же сейчас остается лишь ждать и молиться.

— Юля, возьми, пожалуйста, кофе, — к ней подошел Ариан и протянул стакан с горячим ароматным напитком. — Ты устала, и будет лучше, если я отвезу тебя к нам домой. До вечера здесь останутся мои родители и мама Матвея, а к ночи мы сменим их!

— Спасибо, Ариан, но я поеду к себе домой, то есть, в квартиру Матвея.

При этих словах госпожа Гончарова встрепенулась, намереваясь запротестовать, но, встретившись взглядом с Андреем Михайловичем, решила промолчать.

— У меня нет ключей, надеюсь, консьерж сможет мне помочь.

— Я дам тебе ключи, Юля, — сказал Ариан. — Но будет лучше, если ты остановишься у нас. Ни к чему тебе сейчас оставаться одной… — Старовойтов коснулся ее плеча, внимательно вглядываясь в глаза и пытаясь прочесть в них хоть что-то. Но ничего, кроме какой-то странной отрешенности и растерянности, не заметил. Она была здесь и в тоже время мыслями не с ними. Шарапова смотрела на него, но как будто не видела. О чем она думала? О, Матвее, это понятно. О том, что случилось. И, может быть, не только об этом. Но не о нем. Ариан был уверен. Все в ней в эти мгновения было обращено к себе. К собственным чувствам и мыслям. Юля как будто пыталась найти ответы на вопросы и что-то важное для себя решить.

— Нет, как раз нужно! — ответила она. — Ты подвезешь меня до Софийской набережной?

— Конечно!

Ариан, как и обещал, подвез ее до дома Гончарова, но когда предложил проводить до квартиры, Юля вежливо, но решительно отказалась. Она понимала, что Старовойтову очень хочется загладить вину перед ней, поэтому он делает все возможное, чтобы помочь и поддержать, но девушке сейчас нужно было совсем другое. Ей хотелось просто побыть одной. Это было странно и непонятно в первую очередь для нее самой, ведь рядом был Ариан, тот самый, о котором она всегда мечтала и кого любила столько лет. Одно присутствие которого делало ее счастливой. Ариан, которого она так ждала, в зеленых глазах которого плясали солнечные лучики. И плевать ей было бы на Матвея, который сейчас в больнице, и на Аделину с их сыном. На все плевать, и на совесть, и на мораль, и на приличия, только бы остаться с ним вдвоем и снова стать счастливой. Так могло и должно было быть, но не стало. Юле не нужна поддержка Старовойтова. Она не хотела находиться рядом с ним. Девушке хотелось думать о Матвее.

Все так запуталось — эмоции, переживания, воспоминания, надежды, ожидания и мечты. Шарапова чувствовала себя уставшей и разбитой, переступая порог квартиры, из которой сбежала год назад. И все же среди хаоса разбегающихся мыслей было что-то главное, что следовало бы понять, принять и постичь.

Девушка зарылась пальцами в волосы и сжала голову, будто таким образом пыталась удержать разбегающиеся мысли и унять головную боль. Юля, включив свет, прошла в гостиную и, опустившись на диван, легла, прижавшись щекой к грубой обивке. За большими окнами шумела весенняя Москва. Очень хотелось позвонить домой и узнать, как там Прохор. Еще и суток не прошло, а она уже безумно скучала по сыну. Слезы наворачивались на глаза, стоило лишь подумать о том, как он, проснувшись сегодня с первыми лучами солнышка, своим «агуканьем» разбудил не ее. И не она его покормит, поменяет подгузник и отправится на прогулку… Господи, как же она вообще решилась приехать в Москву и оставить ребенка, он ведь такой маленький?

Юля собиралась вернуться домой завтра, в крайнем случае, через несколько дней, так она думала, когда ехала сюда, но сейчас уже ни в чем не была уверена.

Вытирая слезы, которые все же брызнули из глаз, девушка встала с дивана и прошлась по комнате. Часы на комоде у дивана показывали почти девять утра. И лучшее, что она может сейчас сделать, так это умыться и постараться поспать.

Впереди ее ждет ночное дежурство в больнице.

Выйдя из ванной, Шарапова направилась в спальню, где когда-то спала с мужем, а потом одна, мечтая о другом.

В квартире царил порядок. Какой бы образ жизни ни вел в последний год Матвей Юрьевич, домработница свою работу исполняла идеально. В комнатах, как и прежде, витал аромат дорогого парфюма и легкий запах сигарет, который всегда волновал ее. Юля вдыхала эти ароматы, а воспоминания, врываясь в сознание, причиняли боль. А ведь не все, что было у нее с Гончаровым за годы супружества, так уж и плохо. Было много чего, о чем она просто не хотела думать, вспоминать. И она не притворялась, когда занималась с ним любовью или смеялась, оставаясь наедине. Было много всего такого, из чего складывалась их совместная жизнь, и это нравилось обоим. У нее всегда было множество ответов на вопрос, почему Гончаров все же женился на ней, и все они идеально подходили тому человеку, которого она видела перед собой. Кроме одного — он просто любил ее и не представлял своей жизни без нее.

Юля вошла в спальню и опустилась на кровать. Нагнувшись, сняла босоножки, а когда выпрямилась, взгляд задержался на фоторамке, которая перевернутой лежала на тумбочке. Машинально девушка потянулась к ней и взяла в руки.

В рамке было ее фото и застрявшие осколки стекла. Нетрудно догадаться, сколько раз за этот год Матвей сидел на кровати, пил, курил и смотрел на фото, где она ослепительно улыбалась. Сколько раз, не в силах видеть ее широкую улыбку, бросал рамку в стену, топтал ногами, а потом поднимал, ставил на столик, снова пил и опять не сводил с нее воспаленных глаз.

«Боже, как он не сошел с ума? А может быть, и сошел… Алкоголь и наркотики, туманя разум, возможно, и подтолкнули его к столь отчаянному поступку. Не в состоянии и дальше так жить, однажды он решил покончить с этим раз и навсегда».

Осторожно положив рамку обратно на столик, Юля забралась под одеяло и натянула его до подбородка.

«Спать! — приказала она себе. — Спать и ни о чем сейчас не думать. Для одного дня и так достаточно потрясений. Забыть обо всем и спать!»

Отвернувшись от окна, Шарапова закрыла глаза.

Глава 22

Матвей пришел в себя спустя несколько дней. И все это время Юля провела в больнице. Она не могла уехать домой, пусть вдали от ребенка все острее ощущала пустоту и какую-то обездоленность. От нее как будто оторвали что-то очень важное, жизненно необходимое. Сердце разрывалось на части. Она скучала без сына, но и уехать не могла. Одно лишь утешало, Прохор в надежных руках бабушки, прабабушки, да и вообще всего семейства Емельяновых, и они сумеют о нем позаботиться не хуже ее самой. И все же разлука с сыном казалось невыносимой. Она звонила домой несколько раз в день, и если днем могла как-то справиться с собой, то ночью в пустой квартире Гончарова, не стесняясь, ревела в голос и снова хваталась за мобильный. Видеозвонки стали спасением для нее, они позволяли не только слышать, но и видеть сына, однако утешали ненадолго. Юля почти не спала ночами, а утром снова приходила в клинику, стойко и непоколебимо просиживая у постели супруга. Часами она сидела не шелохнувшись, смотрела прямо перед собой и под равномерное попискивание аппаратов запрещала себе думать. Периодически в палате реанимации, где им разрешили находиться, присутствовали и другие люди — Ариан, Андрей Михайлович или Гончарова, но Шарапова почти не замечала их.

Мысленно обращаясь к Богу, она просила лишь об одном — только бы Матвей поправился. Только бы с ним все было хорошо. Врачи делали все возможное, но Гончаров по-прежнему пребывал в коме и был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. И снова, как и в первые часы после аварии, никто не мог дать гарантий. Он мог в любой момент очнуться, а мог умереть, так и не приходя в сознание.

Когда изменился звук в одном из медицинских приборов, Шарапова стояла у окна. Ее место заняла его мать, а Юля, плохо перенося ее близкое соседство, каждой клеточкой ощущая исходящую от нее злобу и враждебность, отошла к окну. Старовойтовы уехали, Ариан, который тоже почти не отлучался из палаты друга, сидел на кресле, не поднимая глаз на девушку и рассматривая свои руки, о чем-то сосредоточенно размышлял. Юля как раз собиралась выйти в коридор, чтобы позвонить домой.

Девушка испуганно вздрогнула и обернулась. У матери Матвея глаза сделались такими… Схватившись за горло, готовая удариться в истерику, она стала заваливаться. Благо, Ариан, подоспевший вовремя, не дал ей упасть. Кажется, он единственный, кто в эти мгновения сумел сохранить самообладание. Усадив женщину на стул, он тут же нажал кнопку вызова медперсонала.

Юля, застыв на месте, не в состоянии пошевелиться, не сводила глаз с лица мужа, до крови закусив нижнюю губу. Это был конец, она знала, это конец…

В палату вбежали медсестра и врач. Кто-то сунул нашатырь под нос Гончаровой. Кто-то вежливо, но решительно отодвинул Юлю подальше. Врачи и медперсонал суетились у постели больного, но до Шараповой, которая так и осталась стоять, не шевелясь и чувствуя, как все обрывается внутри, не сразу дошло — Матвей не умирал, наоборот, он пришел в себя и смог вздохнуть самостоятельно.

— Сыночек! Родненький мой… — с душераздирающими воплями Гончарова схватила руку сына и прижала к своим губам. И если бы Ариан не поддерживал ее, она бы рухнула перед кроватью на колени.

А Юля сквозь суетливое мельтешение медперсонала смогла рассмотреть, как дрогнули темные ресницы Матвея, и он открыл глаза.

Вздох облегчения, больше похожий на всхлип, вырвался у нее из груди. Она тут же зажала рот ладонью и порадовалась, что не ее первой увидел Гончаров, придя в сознание. Неизвестно, как бы он воспринял это. Понятное дело, любые волнения ему сейчас противопоказаны. Он вышел из комы, значит, опасность миновала, и все будет хорошо. Теперь она может уехать, но…

Врач снял с Гончарова маску, и Матвей, не понимая, где он и что происходит, попробовал приподняться и что-то прошептал запекшимися губами.

— Ты в больнице, сыночек! Ты попал в аварию! Но все уже позади! Все будет хорошо! — всхлипывала Гончарова, не выпуская его руки.

— Ты нас здорово напугал, друг! — Старовойтов попробовал ободряюще улыбнуться, но кривая усмешка, искривившая его губы, не вселяла оптимизма. Впрочем, Матвей вряд ли мог бы сейчас что-то разглядеть и услышать. — Ты главное держись, Матвей. Теперь действительно самое страшное уже позади! — Ариан хотел похлопать мужчину по плечу, но, вовремя поняв, что может причинить боль, опустил руку.

Ариан смотрел на Матвея, то и дело переводя взгляд на кого-то, стоящего за изголовьем кровати. Старовойтов смотрел на Юлю, возможно, чего-то ожидая от нее. Но девушка, встречая его взгляд и безмолвно понимая его, лишь качала головой в ответ. Не могла она сейчас подойти к Гончарову. Не знала, как он воспримет ее появление. Девушка боялась за него.

Старовойтов снова перевел взгляд на Матвея.

— Кто там? — едва слышно прохрипел Матвей и попытался повернуть голову, морщась от боли.

— Уважаемые родственники, прошу покинуть палату! — обратился к ним врач. — Не забывайте, вы в реанимации! Несколько дней я закрывал глаза на ваше круглосуточное присутствие здесь, но теперь прошу уйти. Матвей Юрьевич после тщательного и полного обследования будет переведен в палату интенсивной терапии, тогда можете хоть поселиться там! — тон, коим все это было сказано, не терпел возражений, и родственники, пережившие столько всего за эти дни, возражать не стали.

В дверях Юля все же не смогла сдержаться и обернулась.

Глаза у Матвея были закрыты, а лицо свело судорогой боли. Он приходил в себя, постепенно возвращалась чувствительность, а вместе с ней боль от травм, полученных в аварии.

На следующий день Гончарова, как и обещали, перевели из реанимации.

Сломанная рука, сильно поврежденное колено, ребра, черепно-мозговая травма, множественные ушибы и ссадины составляли ясную картину его состояния. Врачи клиники тщательно исследовали его, предотвращая возможные сюрпризы, но и без этого было ясно — мужчина не скоро выйдет из больницы, да и потом ему предстоит не один месяц реабилитации.

В тот день Юлька снова пошла в больницу, но заходить к мужу в палату не стала. Ей нужно было поговорить с врачами. Девушке необходимо было знать, что с мужем действительно все будет хорошо. Хотелось уехать с чистой совестью.

Она не стала сообщать Старовойтовым о своем отъезде, пусть и понимала, она снова тайком бежит. Юля купила билет на ночной поезд и утром уже была дома.

В некотором разброде мыслей и чувств она прижимала к себе Прохора, целуя его щечки и глазки, но мысленно, как и всю прошлую ночь, проведенную в поезде, возвращалась к Матвею. И вечером, сидя у кроватки ребенка, укачивая его и вглядываясь в детское личико, снова видела лицо мужа, израненное, осунувшееся, искаженное судорогами боли. И чем больше сидела, тем отчетливее понимала, не сможет она забыть об аварии и Матвее. Не сможет жить, делая вид, будто ничего не случилось. Ей надо вернуться. Зачем? Сложный вопрос. И ответа на него сейчас у Шараповой не было, да и будет ли когда-нибудь, она не знала. Только в любовных романах несчастье заставляло главных героев прозревать и понимать, как они ошибались, были слепы, не замечая очевидного. Авария не заставила ее очнуться и что-то открыть в своем сердце. И не какие-то благородные порывы и приступы милосердия были всему виной. И уж точно не из-за Прохора, которого она вообще не собиралась вмешивать в эту историю, оправдываясь, что у ребенка должен быть отец, а значит, она обязана сделать для этого все возможное. Нет, все было не так. Просто встреча с Гончаровым год спустя заставила ее пересмотреть предвзятое отношение к этому человеку. А еще, сидя у его постели в реанимации и вглядываясь в черты лица, появилось какое-то странное ощущение близости, поднимающееся из глубины души. Все годы замужества Юля держала Гончарова на расстоянии, считая, что они разные и чужие друг другу, несмотря ни на что, а сейчас отчетливо понимала, этот человек ей роднее всех остальных. И если бы миражи и иллюзии не застилали ей глаза, она поняла бы это много раньше. Все не зашло бы так далеко и не закончилось трагично. К тому же последние несколько дней все вокруг только и говорили о том, как на самом деле Матвей любил ее и переживал их расставание. Возможно, Старовойтовы говорили об этом из лучших побуждений, а Юлька чувствовала себя так, будто виновата в том, что Гончаров сейчас лежал в коме. Конечно, не словам Старовойтовых поверила девушка. Не они зародили сомнения. Увиденное в квартире заставило Шарапову пересмотреть собственные убеждения. Она ведь помнила, несмотря на весь ужас, который охватил ее тогда, как о своей любви говорил Гончаров. Юля думала об этом и вспоминала, пыталась анализировать, и чем больше, тем лучше понимала поступки Матвея. И пусть всему виной была весна, но вдруг девушке захотелось поверить этому, понять и принять. Дать еще один шанс ему и себе… А еще, и Юля не могла себе в этом не признаться, очень хотелось узнать, какая она, любовь Матвея Юрьевича? Как это — быть любимой им? Что-то подсказывало, если только она отважится, осмелится принять его любовь и открыть мужу свое сердце, обязательно станет самой счастливой женщиной на свете. Если еще не поздно. Если только он сможет простить и поверить ей. Что для этого следует сделать, Шарапова не знала. Чувствовала лишь, ей следует поехать в Москву и быть рядом с Гончаровым. Если он прогонит, не захочет видеть ее, значит, так тому и быть, но попытаться она обязана.

Юля знала, что такое любовь, или, по крайней мере, ей казалось, что знает. Но на самом деле все то, что она чувствовала и чем жила, не имело ничего общего с настоящими отношениями между мужчиной и женщиной. Она вспоминала Ариана и невесело усмехалась. Какими же идиотами они были, глупо цеплялись за то, чего, по сути, и не было! Разделяя одну иллюзию на двоих, они прятались за миражи, которые придумали себе той пьянящей весной. Они обманывали себя, ранили людей, любивших их, скрывая собственные чувства за улыбками. Они бежали за чем-то призрачным. И, в конце концов, это закончилось поздними прозрениями, сожалениями, разочарованием и одиночеством. Она гордо и стойко много лет несла в себе эту запретную любовь, впрочем, как и он. Осознание этого поддерживало и грело, но по-настоящему она так и не узнала, как это — быть просто любимой. Даже в Кашмире, когда свет его зеленых глаз затмевал все другое, это были лишь украденные секунды торопливых прикосновений, взглядов, улыбок. И та ночь была, скорее, сном, который с первыми лучами солнца разбился о реальность. На самом деле все эти годы ее только грели мысли о любви. Но они не имели ничего общего с реальностью. А с Матвеем они могли бы стать счастливыми, если бы не глупое упрямство, гордость да миражи, разделившие их.

Почему так случилось, кто был в этом виноват, Юля не знала. Она сама? Ариан? Матвей? Жизнь? Судьба? Теперь поздно искать виноватых, но стоит попробовать все исправить…

Гроза, бушующая над городом, постепенно уходила. Далеко над домами сквозь дымку облаков выплывали сверкающие, умытые ливнем высотки делового центра. Где-то за ними продолжали кучиться сизые облака, отблески молнии озаряли их голубоватым светом. Еще слышны были дальние раскаты грома. Проливной дождь, обрушившийся на Москву, принес долгожданные прохладу и свежесть. И пусть через несколько часов от нее не останется и следа, Юле, стоявшей у окна и наблюдавшей разгул стихии, хотелось открыть фрамугу и впустить в палату немножко влажного благоухающего воздуха, запаха молодой листвы и цветущих каштанов. Но делать это девушка не стала. Вот уже несколько часов Юля стояла, не шевелясь, скрестив руки на груди, и чувствовала, как гулко бьется сердце. Девушка боялась, и с каждой уходящей минутой страх становился сильнее.

Действие снотворного, которое вместе с обезболивающим Гончарову кололи каждые несколько часов, вот-вот должно закончиться. Близилось время ужина и ежевечерний обход врача. После обеда, настойчиво и решительно, Юля выдворила из палаты госпожу Гончарову. Впрочем, та не особенно и сопротивлялась. Спесь и высокомерие не придавали сил, а возраст и давление давали о себе знать. Случившееся несчастье здорово подкосило ее. И как бы ни пыталась она противиться, но все же согласилась уехать домой и до завтра дать себе передышку, предоставив Юле дежурство у постели сына. Ведь это было единственное, что Шарапова могла сейчас делать, единственное, что от нее ждали. Ни у кого из присутствующих не возник вопрос, а нужно ли это Матвею Юрьевичу? Его мать была не в счет. С самого начала она не желала видеть Юлю своей невесткой и женой единственного сына. Ее желание остаться с мужем наедине ни у кого не вызвало удивления, несмотря на то, что люди, которые бывали в палате Гончарова, знали о перипетиях их семейной жизни. И, безусловно, желая им обоим добра, хотели, чтобы они преодолели разногласия и снова были вместе. Ариан был единственным, кто знал всю правду, но и его Шарапова попросила сегодня вечером не приезжать. Она не могла больше стоять у изголовья кровати, недосягаемая взглядам Матвея. Сегодня она собиралась выйти наконец из укрытия. Но сделать это предпочтительнее без свидетелей, чтобы избежать публичного унижения.

Юля вслушивалась в тяжелое дыхание Гончарова и чувствовала возрастающее волнение. Девушка не знала, что скажет ему. Оставалось лишь догадываться, как поведет себя Матвей. А если он потребует, чтобы она убиралась вон и больше не появлялась в его палате? Что тогда? Впрочем, она почти не сомневалась, что так и будет. У него нет причин поступать по-другому.

Девушка вздрогнула, уловив изменение в дыхании супруга. Частыми и прерывистыми стали вдохи-выдохи. Сдержанный стон вырвался из груди. Юля обернулась и увидела, как, силясь приподняться, мужчина шарит левой рукой по постели, вероятно, в поисках кнопки вызова медперсонала.

Шарапова подошла к кровати и, наклонившись, нажала кнопку. Взгляд ее на мгновение задержался на смуглой ладони мужчины. На его длинных пальцах со сбитыми костяшками, на ссадинах и порезах. Ей показалось, или эти пальцы действительно дрогнули? Она выпрямилась, так и не взглянув ему в лицо, а в палату уже входила медсестра.

Пока она ставила капельницу, проверяла и записывала показания приборов, Юля, предупредительно отойдя к окну, молчала. Молчал и Матвей, но если бы она все же обернулась и взглянула на него, увидела бы, как в немой ярости побелели плотно сжатые губы, как сошлись на переносице брови. Юльке знакомо было это выражение, но не медсестре. Обернувшись к нему с дежурной улыбкой, та открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела произнести и слова.

— Зачем вы на меня нацепили этот воротник? — хрипловато прорычал Гончаров. — Снимите немедленно и поднимите кровать. Я хочу встать! Где здесь туалет?

У медсестры округлились глаза, а Юлька, не оборачиваясь, закусила нижнюю губу.

— Матвей Юрьевич, вам нельзя вставать! Вы ведь недавно из комы вышли. Об этом даже и говорить не стоит! Врач запретил. Как минимум неделю необходим полный покой. Господи, после такой-то травмы! Да вы же чуть на тот свет не отправились! В туалет тоже пока нельзя. Сейчас вам поставят утку или катетер…

— Что?

Юлька вздрогнула от его окрика. Медсестра шмыгнула за дверь, вероятно, побежав за врачом. А Матвей, содрогнувшись от боли, обессиленно закрыл глаза. И снова между ними воцарилась тишина, которую Юля не решалась нарушить, прекрасно понимая, следующей выбежит из палаты она.

— Значит, мне не привиделось. Ты действительно здесь! — наконец произнес Матвей, нарушая молчание. — Зачем?

Юлька на мгновение закрыла глаза. Зачем… Если бы она сама могла ответить на этот вопрос!

— Не знаю, — только и смогла сказать она. — Но даже если ты сейчас потребуешь, чтобы я ушла и больше не появлялась, ничего не выйдет. Я останусь, — несмотря на волнение, заставляющее сжимать кулачки, впиваясь ногтями в ладони, голос Юли звучал ровно и спокойно.

— Ну да, конечно! Вряд ли еще когда-нибудь тебе выпадет шанс насладиться подобным зрелищем. Могу лишь представить, какое удовольствие ты получаешь, видя меня в таком состоянии! Радуйся, дорогая! Я, конечно, это заслужил! — физическая боль, терзавшая его, вытеснила ярость, и голос мужчины звучал устало и безучастно. — Ну и куда подевалась медсестра со своим катетером или уткой? — пробормотал он.

— Я позову! — только и сказала девушка, выходя из палаты.

— Ариан, попроси Андрея Михайловича привезти мне чековую книжку! — несколькими днями позже обратился Гончаров к Старовойтову, когда тот пришел навестить его.

Левой рукой, в полулежащем состоянии, с фиксирующим воротником на шее, который ограничивал движения и причинял страшные неудобства, Матвей не мог есть самостоятельно, хоть упрямо и пытался, стиснув зубы. Черпать ложкой жидкую кашу, которую в клинике называли едой, ему удавалось с трудом. А если и получалось, большая ее часть оставалась на рубашке, воротнике, гипсе. Это страшно раздражало Гончарова. Все раздражало. Эти стены, медперсонал, врачи, их предостережения и нравоучения, капельницы, процедуры, утки, уколы, протирания. Причитания и дотошные хлопоты матери, присутствие Ариана и всех тех, кто приходил навестить его, но только не Юли. Ее присутствие все так же причиняло боль, однако приносило и облегчение. Ведь именно на нее он выплескивал накопившееся раздражение, злость, плохое настроение. Единственное удовольствие, которое он находил здесь для себя, — унижение, которому он подвергал жену, делая это осознанно и намеренно, особенно в присутствии Ариана. Матвей ловил устремленный к ней взгляд Старовойтова. Видел, как она решительно и упрямо сжимала губы, молча снося его издевки. Мужчина знал, что чувствуют эти оба. И, глядя на них, снова испытывал ярость и ненависть, сжигающие душу. Защищать Юлю Старовойтов не решался. Ариан появлялся нечасто, чувствуя, как с его приходом тучи в палате сгущаются. И, конечно, сдерживая себя, не вмешивался, порываясь поговорить с Матвеем и все ему объяснить. Юля же ни разу не ответила мужу тем же. Иногда она вставала и уходила, закрывая за собой дверь. Он не знал, как, закрываясь в дамской комнате, прижимая ладони к лицу, она сползала по стене и плакала, понимая, что больше не сможет выносить всего этого. Но через час возвращалась в палату, ничем не выдавая внутреннего состояния, и принималась за свои обычные дела. Шарапова почти не разговаривала с ним, просто кормила, помогала запить лекарства, брила, обрабатывала мелкие порезы и ушибы на лице и теле, протирала, помогала дойти до туалета, когда Матвею разрешили подняться. Читала вслух утренние газеты и новости в соцсетях, ему из-за сильного сотрясения читать и напрягать глаза пока категорически запрещалось. Фактически она была сиделкой, безмолвно снося его выходки и плохое настроение, уходя поздно вечером и возвращаясь рано утром. И, конечно же, не представляла, какой пыткой были для него эти ночи без нее, когда, не в состоянии уснуть, мучаясь от боли, он снова представлял, как друг и жена проводят время вдвоем. У него не было причин думать по-другому. А у нее — проводить дни в его палате и сносить все молча и покорно. Именно это ставило Гончарова в тупик, да еще ее взгляд, устремленный к нему, который он нечаянно ловил. Печальный, задумчивый…

— Тебе нужны деньги, Матвей? — спросил Ариан, осторожно присаживаясь на стул у его кровати.

— Да, нужны! Я должен выписать аванс своей сиделке! Кругленькую сумму. Хочу, чтобы она оставалась при мне круглосуточно. После того как мне перестали колоть обезболивающее на ночь, снотворное не спасает. Милая, сколько я тебе должен? — с ухмылкой спросил он.

— Матвей, мы можем нанять для тебя квалифицированную сиделку, — попробовал возразить Ариан.

— Зачем? У меня же есть! Она отлично справляется со своими обязанностями. И заметь, дорогой друг, ее никто об этом не просил и не принуждал. Благородные порывы души! Это все кровь Четвертинских, что и говорить! Нам с тобой сего не понять! Скажи отцу, пусть еще к авансу и премию добавит, честное слово, она это заслужила!

Глава 23

— Дорогая, твоя роль сиделки при мне окончена! Я уже выписал тебе расчет и отправил в Сиреневую Слободу! Больше я в твоих услугах не нуждаюсь. Секретарша заказала мне билет до Ниццы, и завтра вечером я буду на юге Франции! Мне осточертели эти лица и город. Хочу перемен, веселых перемен… — с привычной саркастической ухмылкой на губах заявил Гончаров, откинувшись на спинку кресла.

Ничего не дрогнуло в лице Юли. За прошедшие недели она мужественно и стойко научилась реагировать на его насмешки и издевки.

— Боюсь, она зря потратила деньги! Юг Франции отменяется, Матвей, я еще раз повторяю, либо ты едешь со своей матерью в Кисловодск, как рекомендовал врач, либо со мной в Сиренево. Третьего не будет. Придется тебе забыть о веселых переменах. Ни у твоей матери, ни у меня нет желания ехать туда с тобой. Впрочем, и здесь я больше не останусь. Завтра уезжаю домой.

— А разве я тебя держу? Я не нуждаюсь в няньках! И в Ниццу я не собирался приглашать тебя или мать. К тому же я взрослый человек, вправе сам решить, куда ехать и что делать! — отчеканил он.

— Только не сейчас! Я видела результаты анализов и заключения специалистов. В лучшем случае после выписки тебе придется пройти курс психотерапии. В худшем — тебя ждет реабилитация в наркологической клинике. Я знаю, как ты жил прошлый год, и догадываюсь, как будешь жить дальше. По большому счету ничего не изменилось. И продолжится, там, где чуть не закончилось. Поэтому я спрашиваю еще раз, ты едешь в Кисловодск или Сиренево?

— То есть после выписки из клиники, уже завтра, я сразу попадаю под домашний арест? А сейчас ты предлагаешь мне выбрать место, где придется отбывать срок, и тюремщика, который будет за мной присматривать? И при этом еще и угрожать пытаешься? Думаешь, сможешь испугать какими-то клиниками и бумажками? Я плевать на них хотел! — с подчеркнутой небрежностью и безразличием заявил Гончаров, растягивая слова. — Это моя жизнь, и никого не касается, что я с ней делаю и как живу!

— Нет, кое-кого это все же касается! Ты бы пожалел свою мать, Матвей!

— Пожалуйста, дорогая, — мужчина поморщился и предостерегающе поднял руку, останавливая ее. — Избавь меня от дальнейших нотаций! И скажи-ка мне, что это ты так рвешься в Беларусь? Ариан же здесь и, насколько мне известно, в ближайшее время не собирается улетать в Лондон. Вероятно, твое присутствие удерживает его в Москве, а ты торопишься сбежать, да еще и меня собираешься увезти с собой. И еще, кто такой Прохор? Я слышал много раз, разговаривая по телефону, ты спрашивала о нем! Ты завела себе в деревне собачку или дружка? — с прежней усмешкой спросил он.

— Я завела себе ребенка! — глядя мужу в глаза, ответила Юля и увидела, как изменилось их выражение.

Замешательство, недоверие, неверие и надежда попеременно мелькали в них, а с губ сползла усмешка.

— Ариан знает об этом? — спросил он чуть хрипловато, а в глазах застыл вопрос.

— Я еду собирать вещи! — сказала Юля и пошла к дверям.

Она знала, Матвей специально унижает ее, ранит за собственную боль и растоптанное самолюбие, пытаясь тем самым отомстить и отыграться за тот ад, через который ему пришлось пройти. Сейчас, как никогда ранее, ему не хотелось казаться слабым. Чего больше, боли или радости, приносило ему ее присутствие? Юля склонялась к первому. Что чувствовал он, глядя на нее? Радовался? Нет, скорей уж ненавидел. Юля была уверена в этом, радовался он лишь тогда, когда, мучая, насмехаясь и унижая, особенно в присутствии посторонних людей, видел боль, мелькавшую в ее огромных глазах. И сейчас Шарапова поспешно отвернулась, не давая ему возможности насладиться этим, и ушла, едва сдерживая слезы, застилающие взгляд, не сказав о главном, что Матвею давно следовало знать. О сыне.

За окном машины проносились дорожные знаки, леса, поля, реки и деревни. В августовском зное, казалось, плавился асфальт под колесами авто. А в салоне было прохладно и свежо. Пахло сигаретами, дорогим парфюмом и кожей. Вот уже несколько часов кряду, сидя на заднем сиденье авто, Юля неотрывно смотрела в окно на мелькающие пейзажи и меняющуюся картинку. Негромко и ненавязчиво звучала музыка, не отвлекая и не путая мысли, которые, как волны на берег, набегали снова и снова.

Прошло более двух месяцев с тех пор, когда майским вечером она услышала ужасную новость — Матвей попал в аварию. Но не это впоследствии оказалось самым страшным, а то, что произошло это из-за нее.

Пролетели два месяца. Неужели только два? Сейчас Юле казалось, прошли годы ее добровольного заточения, к которому сама себя и приговорила. Правильно она поступила или нет, девушка не знала, да и сейчас однозначно не могла ответить на этот вопрос. Наверное, это было самое тяжелое и темное время в ее жизни. И если бы все вернуть назад, Шарапова вряд ли согласилась бы через все это пройти снова.

Это были ужасные дни и ночи, напряженные, выматывающие, мучительные. Гончаров сделал все возможное, чтобы она ни минуты не знала покоя. Много раз девушка порывалась все бросить и уехать, но все же выстояла, выдержала, не сорвалась. Несмотря на все его колкости, насмешки и издевки, до Юли скоро стало доходить, что нужна ему, пусть он постоянно и уверял в обратном. И под страхом смерти не признался бы в этом, но то, что сейчас он сидел рядом с ней и ехал в Сиренево, о многом говорило.

Он, конечно, мог бы отправиться с матерью на Кавказ. Мог, наплевав на их угрозы, улететь в Ниццу, как и собирался.

Надежда, что между ними еще что-то возможно, не оставляла Юлю. Но, кроме нее, пронзительная жалость поднималась в душе, от которой сжималось сердце и слезы наворачивались на глаза, стоило лишь увидеть, как судороги боли пробегали у него по лицу, белели плотно сжатые губы.

Девушка украдкой поворачивала голову и смотрела на Гончарова, его застывшее лицо и сведенные на переносице брови. Авария, два месяца в больнице, да и весь прошлый год не прошли для него бесследно. Мужчина похудел и осунулся. Глаза ввалились, нос заострился. После ее неумелых попыток его побрить Гончаров напрочь отказался это делать. И теперь его щеки покрывала густая черная щетина. Волосы отрасли и, обрамляя лицо, доставали до плеч. Правая рука лежала на сиденье. Ему сняли гипс, но мышцы успели атрофироваться, а для восстановления двух недель физиопроцедур мало. Поврежденная нога все еще давала о себе знать, поэтому при ходьбе он пользовался тростью. Футболка, в которую был одет, висела свободно на некогда сильных и мускулистых плечах, да и спортивные брюки были определенно ему велики. Некогда смуглая кожа приобрела болезненный землистый цвет. И только кожаные плетеные браслеты на запястье, часы, шунгит из деревянных бусин и серебряные кольца, составляющие неотъемлемую часть его образа, остались неизменными.

Час от часу поглядывая в его сторону, Юлька испытывала непреодолимое желание протянуть руку и коснуться его ладони, сжать пальцы и сказать… Что? Прости? Да она бы и сказала, если бы знала, что это может хоть что-то изменить. В данном случае, чтобы раненое сердце и гордость Матвея Гончарова перестали кровоточить, этого мало.

Два месяца, показавшиеся целой жизнью, провела она рядом с ним, но не стала ближе. И вот теперь Шарапова везла мужа в Сиренево, просто боясь оставить его одного. То, что случилось, напугало ее, и девушка опасалась повторения. Увозя его в усадьбу, она тем самым покупала собственное спокойствие. Вот только как долго он пробудет там? На сколько его хватит? Вероятно, ненадолго! Такая жизнь не для него, да и терпеливостью Гончаров никогда не отличался.

Он, конечно же, все равно уедет… А она?

Юлька положила голову на подголовник и закрыла глаза. Как же она устала! С некоторым равнодушием и отстраненностью девушка подумала сейчас о собственных желаниях, стремлениях и мечтах. Два месяца она не садилась за рояль. И только сейчас вспомнила, что была серьезно настроена поступать в академию музыки. Все снова забыто в угоду кому-то. Но не об этом она сожалела. Юля сына не видела два месяца, и те мгновения, минуты и дни, проведенные не с ним, удивительные и неповторимые, уже не вернешь. Без нее его усаживали в подушки, давали первый прикорм, учили восторженно хлопать в ладошки, и, запутываясь ручонками в чьих-то волосах, он не к ее лицу прижимался своим личиком.

Бабушка, мама, тетушка, племяшки и жена дяди Славы — за эти два месяца няньки сменялись одна за другой, и сейчас Шарапова боялась, что ребенок ее не узнает. Два месяца — большой срок для полугодовалого малыша. Вот это действительно было важным, а еще, пожалуй, тот неоспоримый факт, что Сиренево для нее с Гончаровым — последний шанс все прояснить и попробовать начать с чистого листа.

Только думать об этом, представлять куда проще, чем осуществить. Навязывать свое присутствие Матвею Юрьевичу и дальше, ища с ним встреч, а уж тем более бегать за ним, Шарапова не собиралась. Девушка привезла его в имение и, предоставив дальнейшее Марине Прохоровне, которая была теперь главной в усадьбе и уже имела разговор с Андреем Михайловичем, уехала домой. Больница и Москва остались позади, и теперь у нее не было повода встречаться с ним. В столице она выполняла то, что должна. То, что требовал от нее статус жены и матери его ребенка, чтобы между ними ни произошло в прошлом. Но здесь, в Сиренево, во всем этом уже нет необходимости, и дальнейшие ее действия могли быть охарактеризованы как унизительное навязывание. С той самой минуты, когда нога Гончарова ступила на территорию усадьбы, Юлька ни разу не пришла туда. Более того, она даже к плотине не подходила и не переходила на другой берег. Но не проходило и дня, чтобы она не думала о Гончарове, не хотела увидеть его, пусть издали, мельком.

— Юль, с каких пор усадьба стала для тебя местом отчуждения? — как-то вечером, спустя две недели после возвращения, купая с ней Прохора, спросила Марина. — После Москвы ты ни разу там не появилась! Что случилось? Я же знаю, как близка тебе усадьба, как ты привязана к ней! Более того, скоро состоится ежегодный праздник — Большой Спас, к которому мы усиленно готовимся. Это достаточно масштабное и значимое событие для нашего района и области! Ты же знаешь, пиар-отдел отрабатывает свои деньги, и на эти даты все места в визит-центре уже забронированы! Будет много московских гостей, чета Старовойтовых обещала быть. Мне казалось, ты захочешь принять в этом самое непосредственное участие.

— Я знаю, мам, созваниваюсь с нашими организаторами и в курсе всего происходящего, но…

— Юль, ты, из-за Матвея не бываешь в Сиренево? Ты обещала ему не приходить? — напрямую спросила женщина.

— Мам… — девушка вытащила ребенка из ванночки и завернула в мягкое, пушистое полотенце.

— Я не верю, что он мог потребовать у тебя такое! — перебила ее женщина.

— Нет, ничего подобного он, конечно, не требовал. Я сама так решила. Не хочу, чтобы он думал, что я преследую его, ищу с ним встреч, — ответила Юля. — А ты видишь его? Как он там? Чем занят? Надеюсь, не пьет? — после короткого молчания спросила она, целуя влажные темные волосики сына.

— С ним все хорошо, Юля! Нет, он не пьет! Иногда заходит ко мне в кабинет поговорить о делах, да и просто поговорить, но чаще всего он не ищет компании. Сидит то на веранде, то в зимнем саду, официант обычно приносит ему свежезаваренный чай, и по несколько часов он работает за ноутбуком. По утрам и вечерам, говорят, понемногу бегает и не пользуется больше тростью, хотя колено все еще дает о себе знать. Вчера я встретила его, когда шла в Сиренево. Он стоял у балюстрады и, морщась, растирал колено. Еще он иногда ходит купаться на речку, интересуется подготовкой к предстоящему празднику! Мне кажется, с ним все будет в порядке, Юль. Его жизнь потихоньку входит в обычную колею. Охрана докладывала, что пару дней назад он уезжал куда-то вечером один на машине и вернулся поздно. Вероятно, после больницы ему захотелось немного развеяться, это понятно…

— Он уедет скоро…

— Мне кажется, нет. Уезжать он не собирается. Вчера сказал мне, что ему здесь хорошо. Знаешь, общаясь с ним, я поймала себя на мысли, что Гончаров мне нравится. Мы не радовались, когда ты поспешно вышла за него замуж, ведь совсем его не знали. И могли лишь предположить, в каком он «восторге» от родственников из белорусской деревни. Нам казалось, он не пара тебе, с его-то статусом и социальным положением. К тому же очень быстро все у вас произошло. Мне казалось, ты просто хочешь уехать, сбежать, тебе все надоело здесь, манит Москва и та жизнь, которую может обеспечить этот мужчина. Ты не казалась влюбленной.

— Я и не была. Тогда меня не особо это беспокоило. Я думала, что смогу без любви. Казалось, хватит и того, что было между нами. И Матвею этого тоже хватит. Ведь он тоже не любил меня и не ждал ответных чувств. Но я ошиблась. Я всегда казалась себе особой здравомыслящей, а сама все это время жила какими-то миражами, принимая их за реальность, в упор не желала замечать очевидного. Не понимаю, как я могла так долго и упорно заблуждаться!

— Главное, вовремя понять это, Юля. Мне кажется, для вас с Матвеем еще не все потеряно. По крайней мере, познакомившись с ним ближе, я могу со всей определенностью сказать, это как раз тот мужчина, который нужен тебе. Он сделает тебя счастливой. К тому же у вас есть ребенок. И если вы оба хотите этого, будете вместе.

— Если мы оба хотим, тут ты правильно сказала. Я не знаю, чего хочет Матвей. И мне страшно, мам. Я боюсь, что, приняв его любовь, не смогу ответить ему тем же. Я боюсь того, что чувствую. Боюсь ошибиться, приняв жалость за нечто большее. Не хочу предать его во второй раз, понимаешь? — прошептала девушка.

— А ты не оглядывайся, не тяготись прошлым. Представь, будто и не было ничего. Просто вдруг в Сиренево приехал красивый мужчина, который волнует и нравится тебе. Мужчина, предназначенный тебе судьбой. Он ведь любит тебя, Юля, иначе никогда бы не согласился поехать сюда. А любовь такого мужчины, как Матвей Юрьевич, дорогого стоит, уж поверь мне. Приходи в Сиренево. У тебя есть замечательный повод — игра на рояле.

— Все будет, как и прежде… — закусив губу, прошептала Шарапова.

— Возможно. А может быть, и нет. И ты никогда этого не узнаешь, пока не сделаешь первый шаг. А в данной ситуации именно ты должна его сделать! — сказала Марина.

Прошло еще несколько дней, прежде чем Юля решилась однажды вечером спуститься к реке. Солнце только скрылось за лесом, а от реки повеяло прохладой. Августовский жаркий день клонился к вечеру. Затихала суета. Тишь и благодать обступали со всех сторон, нарушаемые чуть слышным всплеском воды в реке, шумом плотины, негромким дрожанием листьев, когда их касался налетевший невесть откуда ветерок, да вечерней песней какой-то одинокой птицы. Час от часу лай собак, чей-то громкий окрик врывались в эти золотисто-розовые густые сумерки, но почти не касались их.

Спустившись к реке, Шарапова постояла немного в нерешительности, глядя на противоположный берег, а потом, не торопясь, пошла к плотине. И уже почти достигла мостика, когда в тени старого вяза, склонившегося над балюстрадой, огораживающей плотину, увидела Гончарова. Сбившись с шагу, Юля остановилась, превозмогая желание убежать, но их разделяло всего несколько метров. Ее появление, безусловно, не осталось незамеченным, а бегство вызовет новый шквал усмешек и замечаний. Нет уж, такой радости она ему не доставит. И разве не на встречу с мужем она надеялась, когда шла сюда?

В смятении закусив нижнюю губу и сунув руки в карманы кофты, чувствуя, как гулко стучит сердце в груди, Юля сделала шаг вперед.

Матвей, вероятно, совершал ежевечернюю пробежку. Синяя футболка была в темных пятнах пота. На нем были спортивные брюки и кеды. Отросшие волосы он перехватил резинкой, но несколько выбившихся темных прядей падали на лицо. Он был все так же небрит, но девушке хватило одного мимолетного взгляда, чтобы понять, он действительно стал выглядеть лучше. Исчез нездоровый цвет лица.

Матвей не обернулся, когда она ступила на бетонную плиту. Он что-то внимательно разглядывал внизу.

— Привет! — поздоровалась Шарапова, останавливаясь в шаге от него.

— Привет! — мужчина поднял руку в приветственном жесте и снова сосредоточил внимание на том, что так занимало его.

Юля сделала еще один шаг и встала рядом, положив руки на широкое ограждение.

— Ты видела, как загрязнены плотина и ручей? — спросил Гончаров, оборачиваясь к ней. — Чего здесь только нет. Даже лестницу кто-то сбросил. Я никогда раньше не присматривался. Ручей давно так забросали мусором или только в последние годы?

— Думаю, давно! Когда реставрировали усадьбу, отделали только балюстраду, чтобы не портила общий вид. Предполагалось, что отдыхающие станут здесь гулять. Когда в Сиренево работала я, вопрос о том, чтобы почистить ручей, безусловно, поднимали, но в имении и без того проблем хватало, поэтому до ручья так и не дошли.

— В обязательном порядке завтра же попрошу Марину Прохоровну отправить рабочих на плотину. Я видел, отдыхающие приходят сюда и фотографируются… Как дела? — без перехода спросил он.

— Все хорошо, спасибо! — ответила девушка.

— Отлично! Что ты здесь делаешь? — не сводя с нее темных глаз, поинтересовался Матвей.

— Вышла погулять. У реки свежо.

— Что ж, прекрасно! — кивнул мужчина, удовлетворенный ее ответом. — Пойдем погуляем. Ты не торопишься?

— Нет! — ответила Юля, нерешительно глядя на него и ожидая подвоха.

— Замечательно! — Матвей предупредительно пропустил ее вперед и, перейдя мостик, они неторопливо двинулись вдоль реки к усадьбе. Шли в тишине, но это не напрягало. Вечер был так прекрасен. Переливы заката отражались в воде. К запаху сырости и тины, поднимавшемуся от реки, примешивался аромат грибов и более сильный, пронзительный — лесных цветов, в изобилии росших на склоне нижнего парка среди зарослей трав, кустов и вековых деревьев.

Юлька неторопливо шла рядом с мужчиной, любуясь открывшимся пейзажем, и улыбка помимо воли касалась губ.

Странно было идти рядом с ним и вместо ставшего привычным напряжения ощущать легкость, не чувствовать былой враждебности, исходившей от Гончарова.

«Что же случилось с ним за эти дни, проведенные здесь? Что значит перемена в его настроении?»

Если бы Юля спросила об этом вслух, обращаясь к Матвею, он, вероятно, не нашелся бы с ответом, потому что и сам задавался сейчас этим вопросом.

Он не хотел ехать в Сиренево, в этом Юлька была права. Их угрозы ничего не значили для него, если бы он всерьез решил отправиться во Францию. Но он поехал с ней. Почему? Гордость, раненое самолюбие и обида по-прежнему затмевали все другое, а ее присутствие причиняло боль, но, наверное, он был мазохистом. Ему нужна была эта боль, только бы Юля оставалась рядом. Зачем она приехала в больницу? Добить его? Уничтожить? Отомстить? Порадоваться? Возликовать? Только за этим, Гончаров не сомневался и не остался в долгу, унижая и насмехаясь над ней, но за всем этим было кое-что другое. Что именно, мужчина не знал. Не веря, не надеясь, и все же как раз это «что-то» не давало полной уверенности в собственной правоте.

Два месяца в больнице он специально причинял ей боль, отталкивая и унижая, потому что больно было самому. Но в Сиренево он не мог больше так, просто выдохся. Здесь все изменилось. И если бы они не встретились сейчас у плотины, Матвей пошел бы к ним домой, напросился бы в гости у Шараповой-старшей, благо, за эти две недели у них установились приятельские отношения.

Дойдя до каменных ступеней, что вели по склону вверх, Гончаров стал подниматься. Юля решила, он идет к одной из ротонд-беседок, но Матвей опустился на ступени, молча приглашая последовать его примеру.

Юлька присела на край плиты и обхватила руками коленки.

— Ты не возражаешь? — спросил он, щелкая зажигалкой.

— Нет, — отозвалась она.

Девушке всегда нравился этот неповторимый аромат дорогого парфюма и сигарет, который неизменно сопровождал его.

Матвей закурил, и между ними воцарилась тишина. Незаметно подкрадывалась теплая ночь, гася краски заката. За рекой, на деревне, тут и там зажигались фонари. Да и на аллеях усадьбы тоже. Где-то над ними негромко переговаривались запоздалые посетители. Чуть слышно шептались и дрожали сплетенные ветви деревьев. Цикады начинали свой вечерний концерт, назойливо звенел комар…

Юльку завораживали мигающие за рекой огни, но еще больше — близкое присутствие Матвея. Он молчал, но слова, казалось, сейчас были совершенно лишними. Эта ночь, обступающая их со всех сторон, была красноречивее любых слов.

— Почему ты не приходила в Сиренево? — негромко спросил Гончаров.

— Здесь ты во мне больше не нуждаешься.

— Я и в больнице в тебе не нуждался, но тебе было на это плевать. Ты не спрашивала моего разрешения, когда почти поселилась там и молча сносила мое плохое настроение и раздражение, унижения. Я до сих пор так и не понял, к чему все это было? Приступ милосердия или спектакль, разыгранный перед Старовойтовыми?

— Нет, ни то и ни другое.

— А что же тогда?

Юля неопределенно пожала плечами.

— Я не желала тебе смерти, Матвей! Вообще ничего плохого не желала. Когда Ариан приехал и рассказал, что произошло, он заметил, что все это из-за меня. Я помню, что ты тогда говорил… — Юля запиналась, с трудом подбирая слова.

— И что же я говорил? — усмехнулся Гончаров.

— Ты сказал, что любил меня… Это правда? Ариан говорил о том же, но ты ведь делал все, чтобы я поверила в обратное.

— Зато ты была очень откровенна в своих признаниях, дорогая! Чего ты хочешь? Чтобы я бегал за тобой? Извини, но даже физически мне это не под силу.

— Я хочу, чтобы ты не отталкивал меня.

— Ты этого хочешь? Правда? А зачем, Юля? С чего вдруг сейчас? А как же Ариан? Скажи мне, попробуй быть откровенной и, возможно, убедишь меня.

— Я скажу, но ты все равно не поверишь… Я не люблю Ариана, он мне не нужен. Я… — Шарапова запнулась. — Прости меня, Матвей!

— Сейчас, я так понимаю, последует признание в любви? — не сумел скрыть он иронии. — В лучших традициях Болливуда.

— Поэтому я и не прихожу в Сиренево, — только и сказала она. — Я не стану признаваться тебе в любви! Потому что не уверена, что это и есть любовь. Я просто знаю, что ты мне нужен, не хочу тебя терять. Я скучаю по тебе и не могу не думать. И еще я уверена, что любовь — это не только слова и признания! Любить — это принимать, прощать, не оставлять и, вопреки всему, оставаться до конца…

— Вот как? — хмыкнул он. — Есть вещи, которые нельзя простить.

— Да, безусловно, потому что гордость не позволяет перешагнуть через раненое самолюбие, если больше нет любви.

— Как у тебя все просто!

— Нет, не просто. Но, несмотря ни на что, я по-прежнему способна мечтать. А ты когда-нибудь о чем-нибудь мечтал? У тебя была мечта?

Матвей негромко рассмеялся и затушил сигарету.

— Мечта? Мечта — это нечто легкое и прозрачное, воздушное и розовое, присущее девушкам и детям. Мужчины чаще руководствуются желаниями, которые спешат так или иначе удовлетворить.

— Ты говоришь сейчас о материальном.

— Не только. Я говорю и о духовном. Красота ведь спасет мир, не так ли? А она ведь не только в хорошенькой женской мордашке. Созерцание чего-то прекрасного дарит эмоции, питает душу. Вот этот открывающийся вид, например! Я прихожу сюда каждый вечер и могу долго сидеть, глядя, как на том берегу понемногу гаснет свет в деревне!

Гончаров, конечно, не сказал, что, глядя на Сиреневую Слободу, часто думал о ней. Чем она может быть занята сейчас, о чем ее мысли.

— Впрочем, нет, была у меня одна мечта, глупая и наивная, о которой сейчас и вспоминать стыдно, — продолжал Матвей. И что-то в том, как он произнес последние слова, отозвалось трепетным волнением в сердце Шараповой. Она знала, о чем он говорит. — Но она не сбылась, поэтому, я повторюсь, если скажу: мечтания — удел слабаков и дураков.

— Говорят, мечтам свойственно сбываться даже тогда, когда те, кто когда-то мечтал, забывают о них, разочаровываются, — негромко произнесла девушка, не оборачиваясь к нему.

— Правда? А почему вдруг? — хрипловато уточнил он, и Юля почувствовала легкое прикосновение к своим волосам, собранным на макушке в обыкновенный хвостик.

Гончаров сидел ступенькой выше и мог незаметно, едва касаясь, перебирать и пропускать сквозь пальцы шелковистые пряди ее волос.

— Когда человек живет иллюзиями и миражами, он вряд ли способен увидеть что-то дальше собственного носа, а уж тем более распознать в ком-то что-то сокровенное и бесценное, что в один момент становится дороже всего на свете, — говорила она, а нежная улыбка не сходила с губ. — Любовь невозможно купить за деньги, а душу — цветами и подарками, но вот искренностью и нежностью — однозначно…

— Вот как? — хмыкнул мужчина. — А мне кажется, всему на свете есть логическое объяснение. И тому, о чем ты сейчас говоришь, в том числе. То, что случилось вдруг, в чем ты сейчас пытаешься меня уверить, — продуманный и здравый план с личной выгодой и вытекающими последствиями. На многое в этом мире решаются от безнадежности, с одной лишь разницей — у каждого своя цена! — с привычной иронией ответит Гончаров. — Особенно у того, кто познал вкус жизни в Москве!

Улыбка сбежала с губ Шараповой. Безусловно, она поняла, что сейчас имел в виду супруг. Впрочем, ничего удивительного. У него есть все основания не верить ей, тут уж, наверное, ничего не изменишь. Не перешагнуть им эту пропасть.

Юля закусила нижнюю губу и поднялась.

— Поздно уже, — сказала чуть дрогнувшим голосом. — Мне пора домой!

— Я провожу, — мужчина затушил сигарету и собрался подняться.

— Не стоит. Я сама дойду! — остановила его девушка и, не дожидаясь возражений, легко побежала по ступеням.

Матвей с некоторой горечью покачал головой и снова закурил.

Глава 24

Последующие несколько дней Юля все так же избегала приближаться к Большому дому, но, вняв доводам мамы, с удовольствием приняла непосредственное участие к подготовке к Большому Спасу, который должен был состояться в ближайшее время в Сиренево.

Перед праздником в усадьбе Катька и Шурка все вечера проводили во дворе у Емельяновых. Устраиваясь на лавочке под огромной раскидистой липой, до темноты они болтали и смеялись, обсуждая программу предстоящего мероприятия. Шарапова выносила графин холодного лимонада с мятой и лимоном, который сама готовила, и бабушкины плюшки. И девчонки, засиживаясь до темноты, как и в юности, не хотели расходиться. Юля неизменно брала с собой Прохора, который в свои почти восемь месяцев не очень-то жаждал просто сидеть в коляске и забавляться с игрушками, предпочитая кочевать по рукам, улыбаясь, заливисто смеясь и хлопая в ладоши. Ребенок обожал, когда мама поднимала его высоко над собой, изображая полет. Малыш заливисто смеялся, видя сияющее лицо Юли, а потом она прижимала его к себе и целовала, щекотала волосами.

Именно этот звонкий, как перезвон серебряных колокольчиков, смех услышал Матвей Юрьевич, оказавшись у калитки дома Емельяновых, да так и замер, только сейчас вспомнив о ребенке. А ведь был еще и ребенок, сын Ариана, вечное напоминание ее измены. Она говорила о гордости и раненом самолюбии, но дело не в этом… Ребенок — венец ее иллюзий и миражей, живое воплощение любви к Ариану. И пусть она прошла в ее сердце, в ребенке будет жить вечно. Матвей старался не думать о сыне Ариана. Впрочем, и о Юле мужчина гнал прочь мысли, но каждый вечер ходил к плотине, надеясь, что она опять придет, но Юля не появлялась. Иногда ему казалось, что на старой аллее мелькал ее силуэт, и в саду чудился ее голос и смех… От Марины он узнал, что девушка действительно стала бывать к усадьбе и вместе со всеми включилась в подготовку праздника. Юля жила и радовалась жизни, а он… И ему вдруг стало страшно. А если она больше не придет? Все прошедшие недели он для этого приложил максимум усилий, но сейчас испугался. Он хотел снова видеть ее, разговаривать, незаметно касаться волос, вдыхая их запах. А она все не приходила, и тогда он решил пойти сам. Матвей помнил, где жили ее родственники. Отыскать их дом не составило труда, и он собрался уже войти, когда услышал детский смех.

Возможно, он мог бы простить ей предательство. Возможно, у него получилось бы ей поверить, но наличие чужого ребенка, сына его лучшего друга, вставало глухой стеной непреклонности. С этим он не сможет примириться никогда. Ему не следовало приходить. Лучше уйти, вообще уехать. Сжав губы так, что на щеках заходили желваки, Гончаров обернулся и столкнулся с Юлиной бабушкой.

— Добрый вечер! — растерянно произнес он. Хоть убей, не помня, как ее зовут.

— Добрый! Вы к нам? Заходите, — сказала она, рассматривая его подслеповатыми глазами и не давая возможности отказаться или уйти, брякнула клямкой и распахнула калитку.

— Прохор, а давай-ка посмотрим, кто к нам пришел? — услышал Гончаров веселый голос Юли и, оказавшись во дворе, увидел ее.

В коротких шортах и футболке, с кое-как собранными на макушке волосами, в обычных сланцах и без макияжа она походила на деревенскую девчонку, юную, веселую и очень красивую. Шарапова держала над собой ребенка и смеялась вместе с ним. Девушка обернулась, услышав, как стукнула калитка, и замерла, завидев его. Улыбка сбежала с губ, глаза сделались огромными. Юля опустила руки, прижав к себе малыша, который тут же потянулся к цепочке с крестиком у нее на шее.

— Юля, это, наверное, к тебе! — сказала бабушка, пересекая двор и направляясь к крыльцу.

Гончаров сделал шаг, понимая, как глупо выглядит со стороны. А подружки, переглянувшись и поняв друг друга без слов, поднялись с лавочки.

— Добрый вечер! — поздоровался Гончаров, подходя ближе.

— Добрый вечер, Матвей Юрьевич! — хором отозвались они.

А Юля, крепче прижав к себе ребенка, лишь кивнула в ответ.

— Это тебе! — мужчина протянул ей букетик цветов, росших на берегу у реки, где он собственноручно и нарвал их. — И прости, ладно?

— Что? — переспросила Шарапова, принимая букетик и прижимая его к себе вместе с ребенком. Прохор тут же позабыл о крестике и потянулся к душистым желтым метелочкам. Ухватил ручонками, намереваясь попробовать, и чихнул.

Юля улыбнулась, а малыш решительно свел на переносице бровки, совсем как Матвей, когда ему что-то было не по нраву.

— Кажется, я обидел тебя в последнюю нашу встречу! — ответил он, а взгляд его то и дело переходил от лица Юли к личику с темными волосиками и смуглыми щечками, на которых то и дело расцветали ямочки.

— Юль, мы домой! — махнув на прощание рукой, подружки направились к калитке.

— Нет, нисколько! Просто у нас с тобой разное понимание безнадежности! Тебе, вероятно, кажется, что только в Москве, имея платиновую карту Сбербанка, можно быть счастливым. Ну, хотя бы относительно. Ты решил, что я готова на все, только бы выбраться отсюда, потому что другого шанса у меня уже не будет. Но нам с Прохором и здесь хорошо, куда-то уезжать мы не планируем!

Прохор, устав от возни с букетиком, нетерпеливо заерзал у Юли на руках и, обернувшись к Матвею, протянул пухленькую ручонку со светлыми ноготками.

Мужчина машинально поднял руку, и ребенок ухватился за палец.

Юля говорила, но Гончаров ничего не слышал, не сводя пристального взгляда с лица малыша.

— Прохор ведь не сын Ариана… — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес он, а Юля решительно сжала губы.

Матвей поднял на нее темные глаза, в которых недоверие и удивление, сменяя друг друга, переходили в уверенность.

— Нет, — покачала головой Шарапова. — Той ночью, помнишь…

— Помню. Я был пьян и зол. Потерял над собой контроль, мы не предохранялись, но… Ему ведь уже почти восемь месяцев! — потрясенно выдохнул мужчина. — А скажи-ка мне, дорогая, ты вообще собиралась рассказать о сыне? Или решила подобным образом отомстить? Даже в больнице, где я мог умереть, ты ничего не сказала. И я бы умер, так и не узнав о нем! Пожалуйста! — предупредительно поднял руку Гончаров, останавливая ее объяснения. — Пожалуйста, не говори, что ты пыталась, искала подходящий момент, выжидала, наблюдая за тем, как будут развиваться события! Скажи, пожалуйста, а если бы я все-таки не поехал в Сиренево, а улетел в Ниццу, ты бы мне сообщила? Можешь не отвечать, я и так знаю, не рассказала бы! — от ярости у мужчины побелели губы, а на щеках ходили желваки.

Юля растерянно моргала, не зная, что сказать. Но главное, он ведь был прав. Совершенно.

А Гончаров, не дожидаясь ее ответа, пошел к калитке.

— Матвей… — окликнула его девушка, заставляя остановиться, но не обернуться. — А что бы это изменило, если бы я сказала? Ты бы мне не поверил! Ты сразу решил, что Прохор — сын Ариана. Ты все решил для себя… Обвинил бы меня в том, что я таким образом пытаюсь удержать тебя, потому что мне важна жизнь в столице. Потому что я хочу вернуться и ищу способы… А я не хочу этого! Я не вернусь в Москву ни при каких обстоятельствах! Ты спрашивал меня о планах? Они, как и прежде, связаны с Сиренево! Мне не нужны ни твой статус, ни твои деньги! И еще, однажды именно здесь, в усадьбе, я поверила, что мы можем быть счастливыми. Впрочем, после свадьбы, когда уехали в Москву, и ты окунулся в свой прежний мир, это стало еще одной разбившейся иллюзией. Мы с Прохором останемся здесь, а ты волен поступать так, как считаешь нужным! — сказала она, а он, так и не обернувшись и не произнеся ни слова, покинул двор.

Юля вплотную приблизилась к зеркалу на туалетном столике и провела вишневой матовой помадой по губам, завершая яркий и соблазнительный образ, в котором сегодня вечером она собиралась предстать.

Праздник в Сиренево был первым масштабным событием за последний год с небольшим, после того как она вернулась из Москвы. Приехав в деревню, Юля вела уединенный образ жизни, не особенно страдая от отсутствия подобных развлечений. Успев отвыкнуть от великосветского общества столицы, она испытывала сегодня легкое волнение. В который раз придирчиво оглядывая себя в зеркало, девушка не могла не признать, что выглядит потрясающе. Темные блестящие волосы собраны в замысловатую прическу на затылке и украшены бриллиантовой шпилькой. Эта шпилька, да еще кольцо из белого золота с бриллиантом были единственными украшениями, которые она выбрала для этого вечера. Безупречный макияж, французский маникюр и ярко-вишневое платье в венецианском стиле оставляло открытым плечо и узким атласным пояском подчеркивало тонкую талию. Из полупрозрачного шифона была сшита юбка, которая заканчивалась небольшим шлейфом. Стоило лишь стремительно обернуться, ускорить шаг или невзначай задеть шифон рукой, он разлетался, подхваченный потоками воздуха, создавая невероятное зрелище. Серебристые босоножки на тонкой шпильке и изысканный аромат духов дополняли образ. Сегодня среди гостей, друзей, партнеров и фоторепортеров ей хотелось быть самой красивой, неповторимой, сногсшибательной, уверенной в себе.

Уверенной, несмотря на волнение, заставляющее сердце колотиться в груди, а руки дрожать. Этот вечер должен стать особенным, потому что именно сегодня Юля решила положить конец глухому отчуждению, гордому упрямству, молчаливым обвинениям и обидам. И он станет таковым, девушка это чувствовала. Вечером в имении соберутся все, но единственный человек, которого хотелось бы сразить, был ее собственный муж.

Шарапова отошла от туалетного столика и остановилась у окна.

А ведь она его совсем не знала, а посему, наверное, открывая в нем новые грани и глубины, не могла не удивляться, восхищаться, проникаясь к этому человеку уважением, и еще сильнее тянулась к нему. В тот вечер, когда он ушел от них, узнав, что Прохор его сын, девушка уже не знала, что думать, на что надеяться и чего ждать от Гончарова. Его поведение и поступки, обезоруживая, сбивали с толку, разрушая привычное представление о нем. Шарапова ведь всегда была уверена, что муж не хотел детей. Его образ жизни, пренебрежение и цинизм говорили сами за себя, но то, как он повел себя…

На следующий день, укачав ребенка и оставив спать в коляске в тени раскидистой липы, Юля вышла на огород помочь бабушке, а когда вернулась некоторое время спустя, чтобы проверить ребенка, картина, открывшаяся ей, заставила в изумлении замереть на месте.

У коляски, опустившись на корточки, сидел Матвей и забавлял малыша, который, проснувшись, не заплакал и не испугался, застав рядом чужого человека, а наоборот, улыбался, с интересом и любопытством принял его.

Завидев ее, мужчина выпрямился и кивнул ей.

— Ты ведь не станешь возражать, дорогая, если я заберу ребенка погулять? — уточнил он.

Юлька подошла ближе и вытащила малыша из коляски.

— Матвей, ты ведь не собираешься отнять у меня сына? — спросила она, прижимая к себе ребенка.

— Как это сделала ты? Успокойся, дорогая, я просто хочу побыть с Прохором. Ближе познакомиться, так сказать! — ответил он.

— Ладно, только покормлю его и переодену! — кивнула девушка и ушла в дом.

Матвей не предложил ей тогда отправиться гулять с ними, не предложил и потом, приходя исправно после обеда и до ужина забирая с собой малыша. В тот первый день от беспокойства и волнения Шарапова не находила себе места. Но мужчина вернулся с ребенком как раз ужину, к которому и был приглашен Мариной Прохоровной.

Ее семье нравился Гончаров, несмотря на все те предубеждения и явную неловкость, которую они чувствовали, когда девушка выходила за него замуж. Превосходство, снисходительность и высокомерие, так явно исходившее от него, не позволяли им узнать и понять этого человека, ставшего зятем, родственником. Теперь же они как будто заново знакомились с ним, открывая интересного, умного, располагающего к себе человека. Заново знакомилась с мужем и Юля, слушая его разговоры и смех, наблюдая за ним из-под опущенных ресниц, превозмогая желание коснуться его руки, лежащей на столе. Пододвинуть ближе к нему стул, остаться наедине, окликнуть, когда он уходил, пресекая попытки проводить его, остановить.

Юля плохо спала ночами. Часто поднималась, усаживалась на подоконник и подолгу смотрела на усыпанное звездами августовское небо. Начинался звездопад.

Ей нужен был Гончаров. Это не стало открытием. Несмотря на все свои недостатки, Матвей был именно тем мужчиной, с которым хотелось жить, растить сына, в объятиях которого она хотела бы засыпать и просыпаться, видеть его темные глаза. Да, ей понадобилось время, чтобы понять это. Да, они причинили друг другу много боли, но ради возможности быть счастливой она могла через все это переступить, а Матвей… Он нужен был ей, и знал это, девушка была уверена, но именно поэтому продолжал удерживать ее на расстоянии. Не мог простить? Нет! Просто боялся поверить!

Однажды ночью, понимая, что уснуть все равно не получится, Юля, как и прежде, соскользнула с подоконника и отправилась к имению. Уж неизвестно, на что она надеялась, глядя на темные окна Большого дома. В Сиренево все спали. Спал и он, а она… Слезы застилали взгляд, когда она брела обратно, заставляя спотыкаться и тихонько всхлипывать. И, конечно, Шарапова не догадывалась, что и ему не спится. Он уходит в парк и подолгу просиживает на излюбленном месте у ротонды, глядя, как звезды отражаются в ровной поверхности водной глади, а за рекой спят Сиреневая Слобода и она… Матвей думал о Юле с примесью боли, надежды и тоски. Он стремился к ней, отчетливо понимая: без нее уже не сможет жить. Он ведь честно пытался, но так и не смог. Она нужна ему, как и прежде, нет, еще больше, сильнее, глубже, навсегда. Его любовь к ней не убили предательство, равнодушие и боль. Его любовь рождала надежду… Она говорила, что он нужен ей… Господи, неужели это действительно так? Он давно разуверился в этом, потеряв надежду. Но это случилось. Он не мог обшибаться, но все же медлил, боясь поверить. Именно этот страх, подспудно живший в нем, удерживал от последнего шага.

В дверь постучали, и, очнувшись от собственных мыслей, Шарапова обернулась.

— Да, войдите! — откликнулась она.

В комнату заглянула мама.

— Дорогая, ты готова? — спросила она, улыбнувшись. — Выглядишь потрясающе. Старовойтовы сообщили, что через пять минут выйдут! — сказала она.

— Ох! — притворно тяжело выдохнула Юля.

— Не волнуйся, все будет хорошо, ты просто давно не была на вечерах в усадьбе. Подожди, присядь на минутку. Мне хотелось бы с тобой поговорить.

— Что-то случилось? — спросила девушка, осторожно присаживаясь на край кресла.

— Нет. То есть, да… Юль, я выхожу замуж!

— Что? — изумленно вскинула брови девушка. — Когда? За кого?

— За Дениса Ивановича. За Петрова, ты знаешь его, он мой бывший одноклассник и владелец пилорамы. Он разведен, у него нет детей, когда-то, еще в школе, был влюблен в меня и часто провожал домой. Мы встретились с ним в городе два года назад, разговорились, он подвез меня в деревню и с тех пор мы не переставали общаться.

— Ну знаешь ли, мам… — только и смогла сказать девушка.

— Ты против, Юль? — забеспокоилась Марина Прохоровна.

— Нет, конечно, нет, мама! Просто это очень неожиданно! Я и не думала, что ты с кем-то встречаешься. Кажется, об этом никто и не знал дома!

— Я ведь не девочка уже, Юля! Не хотела афишировать, но теперь, когда он сделал предложение, я думаю, придется всем рассказать!

— Мам, ты любишь его? — только и спросила Шарапова.

— Да, люблю, мне с ним уютно и хорошо! Я знаю, что он любит меня и будет хорошим мужем, оберегая, помогая и понимая!

— Я рада за тебя, мама! А давай устроим вашу свадьбу в усадьбе? — тут же предложила она.

— Нет, не нужно, мы хотели бы расписаться и посидеть где-нибудь в городе, собрав близких родственников и друзей. Я не хочу в Сиренево. Это будет не совсем правильно. И потом, здесь погиб Сергей… Мне и так, особенно вечерами, иногда чудится на аллеях его силуэт.

— Мам…

— Я любила его, Юля, правда, очень любила и много-много лет оплакивала. Я не стала хорошей женой Володе, возможно, именно поэтому он и развелся со мной.

Юлька сжала губы, она не собиралась говорить матери об истинной причине их развода, но упоминания об отчиме были ей, как и прежде, неприятны.

— Настасья говорит, он нашел себе молоденькую девочку и собирается жениться на ней!

— Да Бог с ним, мама! — перебила Марину Юля и сменила тему. — Настя-то когда планирует приехать в деревню? Она с весны здесь не была.

— Говорит, что в декрет через неделю ей уже уходить, и у мужа как раз отпуск, вот и приедут вместе погостить!

— Ну что ж, замечательно, а теперь, наверное, нам уже пора. Слышу, Старовойтовы уже на площадке, — Юля поднялась с кресла, расправила складки платья и шагнула к двери.

Торжественная часть приема была тщательно спланирована в лучших традициях дворянства. У парадного входа гостей встречал швейцар в ливрее. В холле распахивал дверь дворецкий. Мерцали в канделябрах свечи, благоухали в напольных вазах цветы, негромко звучала музыка, а в распахнутые окна первого этажа вливался августовский вечер с ароматом пожухлой травы и листвы, спелых яблок, едва уловимым запахом тины из пруда. Теплый воздух волнующе покачивал сливочный шелк занавесок, и слышно было, как трещат сверчки в кустах сирени под окном.

С семейством Старовойтовых в полном составе они сошлись на верхней площадке лестницы, но Юлька даже не взглянула в сторону Ариана и Аделины, которые сегодня впервые приехали в Сиренево. Они неделю назад прилетели в Москву насовсем, перенеся из английской столицы свои головные офисы и бизнес. Юля не знала, с чем это связано, но, скорее всего, их просто потянуло домой. Теперь Александровой не было нужды удерживать мужа вдали от России, он принадлежал ей полностью. Да и Ариан мог спокойно приехать не только в Москву, но и посетить Сиренево, ведь фантомы любви больше не преследовали его. Сегодня весь день Матвей водил друга по усадьбе, показывая и рассказывая, со слов матери Юля знала, они умудрились даже прокатиться верхом.

Украдкой обернувшись, она поискала Матвея, делая шаг вперед, с ужасом почувствовала, как каблук цепляется за ковровую дорожку. Сердце ухнуло куда-то вниз, и в ту же секунду Юля ощутила, как сильная мужская ладонь придерживает ее за талию, Матвеева ладонь… Улыбка помимо воли коснулась ее губ, и, превозмогая желание обернуться, увидеть его, Шарапова закусила нижнюю губу и вместе со всеми стала спускаться. Навстречу радостным улыбкам собравшихся гостей, аплодисментам и вспышкам фотокамер. Гончаров убрал ладонь раньше, чем они преодолели последнюю ступеньку и оказались в людской толпе.

Юлька улыбалась, позировала, отвечала на вопросы, встречая знакомых, обменивалась с ними поцелуями и объятиями, расточала восторженные комплементы, не выпуская из рук бокал с искрящимся вином, но как мало на самом деле ее занимало все происходящее вокруг. Кроме одного — Матвея.

Тайком осматривая ярко-освещенные комнаты, она искала его, зная, он так же, как и она, окружен гостями и журналистами, а ей хотелось только одного — увидеть его, встретиться взглядом.

И вдруг почудилось, она слышит его хрипловатый смех. Стремительно обернувшись, Шарапова наконец увидела мужа в окружении друзей и коллег. Ему что-то говорили, хлопали по плечу, обнимали. Они так долго не виделись, и все рады были узнать, убедиться воочию, что у него действительно все хорошо. И он им тоже был рад.

Юлька смотрела на него, не в состоянии отвести взгляд. Он сбрил бороду и побывал утром у парикмахера. Темные волосы, зачесанные назад, были аккуратно подстрижены и едва доставали до белоснежного воротничка рубашки, выгодно оттеняющей смуглость кожи. Он был в черных брюках и пиджаке, несколько небрежно застегнутом на одну пуговицу и, бесспорно, отменно сидящем на нем. Узкий черный галстук дополнял его образ.

Матвей снова засмеялся и, будто почувствовав что-то, обернулся. Их взгляды встретились всего на мгновение. Девушка поспешно отвернулась, о чем-то заговорила, засмеялась, ощущая затылком его взгляд и превозмогая желание снова обернуться, чтобы смотреть на него и смотреть…

Этот вечер, гости, журналисты, все, что предшествовало этому событию и чем, бесспорно, гордились Старовойтовы, да и Юлька, в общем-то, тоже, как-то вдруг утратило свое значение. Все шло своим чередом. Все было так, как планировалось, но Шарапова вдруг поняла, она не здесь. Как будто этот роскошный прием шел сам по себе, а она, будучи где-то рядом, видела эту яркую ослепительную толпу, но была не с ней. Впрочем, натыкаясь на внимательный взгляд Гончарова, девушка понимала, нечто подобное происходит и с ним. Они оба были как будто среди толпы и в то же время вне ее. Остро, каждой клеточкой, каждым нервом ощущая близкое присутствие друг друга. Только это и было важно сейчас.

Его взгляд завораживал, и она не могла отвести от него глаз. Шарапова не могла больше оставаться здесь, изображать заинтересованность, пытаясь сосредоточиться на разговорах. Ей хотелось, чтобы эти люди в зале исчезли, а они остались с Матвеем одни. Ей хотелось исчезнуть самой.

Незаметно проскользнув на веранду, Юля вышла на улицу, прошла мимо южного флигеля и, завернув за угол, направилась по Сиреневой аллее к ротонде.

Она шла, не торопясь, стуча каблучками по рыжему асфальту, а легкий ветерок подхватывал шифон платья, то раздувая его, то поднимая, то снова опуская.

Поднявшись по ступеням, девушка вошла в беседку и прижалась спиной к одной из колонн, чувствуя приятную прохладу камня.

Звуки музыки, голоса и смех почти не долетали сюда. Негромко шептались листья над головой, а плечи обнимала мягкая вечерняя прохлада, которая была так приятна.

Текли минуты, а девушка не двигалась с места. Она знала, он придет, поэтому не испугалась и не удивилась, заслышав на дорожке мягкую поступь его шагов. Гончаров вошел в ротонду и, остановившись в полушаге, закурил и оперся рукой о колонну.

— Юля…

— Матвей…

Они заговорили одновременно и замолчали…

— Прошу, говори, что ты хотела сказать…

— Мне казалось, многое… Но нужны ли сейчас все эти громкие слова, не уверена. Я знаю, что потратила слишком много времени на иллюзии и миражи, и это время уже не вернуть. Знаю, что виновата перед тобой. Я хочу все исправить и просто стать счастливой. С тобой! Мне не нужна академия, я не хочу быть великой пианисткой, мне достаточно того, что есть в моей жизни, — Прохора и тебя. Да, я хотела сказать, но только одно — я люблю тебя… Я очень люблю тебя… — прошептала она.

Докурив сигарету, мужчина неуловимым движением отбросил ее в сторону, и Юлька почувствовала, как его горячее дыхание касается ее ушка, шеи, плеча. На мгновение их ладони соприкоснулись и переплелись. Матвей обвил руками ее талию и притянул к себе, уткнувшись лицом в волосы. Он сжимал ее все сильнее, вдыхая аромат кожи и духов. А Юлька с легким трепетом ощущала, как внутри рушится последняя преграда, исчезают страхи, развеиваются миражи. И счастье, то самое, головокружительное, безбрежное, невероятное, неизведанное, которое обещали его объятия, наполняет ее всю, подхватывает и уносит…

Она слышала, как стучит его сердце, и чувствовала: ее бьется в том же ритме. Оказывается, сердца все же могут биться в такт, а плакать можно и от счастья…

Об авторе

Оксана Александровна Хващевская — современная белорусская писательница.

Победитель литературного конкурса «Первая глава». Автор ставших бестселлерами романов «Не любовь» (2015), «Там, за зорями» (2019), «Там, за зорями. Пять лет спустя» (2021), «Миражи» (2023).

Любимые темы писательницы: жизнь в деревне, любовь и взаимоотношения между людьми, судьба заброшенных усадеб, история одной семьи, проблема бездомных животных.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.